Тучи сгущаются

Пролог.

Прошло три года с того момента, как Заря отплыла из Испании, но брат Томас по-прежнему помнил её и ежедневно за неё молился. Конечно, это не значит, что боялся, будто Заря и её возлюбленный попадут в ад, просто молитвы для него были поводом подумать о ней и набраться сил для дел, которых у него теперь было немало — ведь он поставил себе задачу донести до своего народа правду о Тавантисуйю. В своих проповедях перед народом он касался темы социального неравенства, подчёркивая его пагубность для спасения души, а также исподволь собирал вокруг себя толковую церковную молодёжь, перед которой он мог выражать мысль о необходимости переделки общества куда смелее. Также он знакомил молодых с тавантисуйскими книгами, а те уж делали из них выводы сами. Брат Томас, поощряя свободомыслие, охотно позволял им спорить с собой. Его помощником и ближайшим другом был юный Диего. Именно с ним Томас порой обсуждал дальнейшие планы, от проповеди среди бедняков до попыток найти союзников при дворе, куда Томас тоже стал вхож как консультант по вопросам, связанным с политикой в отношении Тавантисуйю. Но увы, этим планам не суждено было сбыться...

Внешне Томас старался всё это выставить как можно более безобидно. Ну, побывал путешественник в далёкой стране, узнал там много нового, теперь просвещает интересующихся. Конечно, не всем нравилось, что Томас нашёл в Тавантисуйю что-то положительное, но это ещё не было ересью или преступлением с точки зрения государственных и церковных законов. Конечно, иные эмигранты не могли произносить его имени без шипения и злобы, в их глазах мерзавцем был каждый, кто не разделял их ненависти к их бывшей родине. Но церковные и светские власти на это хоть и смотрели косо, но напрямую ничего не пресекали, так как Томас казался им слишком безобидным.

Но однажды случилась катастрофа: внезапно объявился без вести пропавший Андреас, который каким-то чудом после долгих блужданий в Амазонии сумел добраться до португальских колоний и вернуться в Испанию. Он тут же донёс на Томаса в королевскую инквизицию — и несчастный был схвачен и подвергнут жестким пыткам. Хотя Томас не сознался ни в тайном принятии язычества, ни в работе на "дьявола Инти", судьба несчастного уже была предрешена... Разумеется, на допрос в инквизицию были вызваны и все те, с кем Томас общался особенно тесно. Многие из них, страшась пыток, были согласны оговорить несчастного Томаса, приписав ему тайное язычество и даже человеческие жертвоприношения, а это неизбежно влекло за собой поджаривание заживо на площади, и весь вопрос был только в том, кого ещё удастся привлечь по этому делу, которое Андреас хотел сделать как можно более громким. Ведь смерть Томаса не была для него главной целью — он хотел сподвигнуть Испанскую Корону и Святой Престол на войну с Тавантисуйю, а добиться этого было ой как непросто. Хотя мало кто сочувствовал "ужасной тирании", но испанцы ещё помнили, как "жалкие рабы инков" сумели одолеть направленный против них Крестовый Поход, и боялись вторичного позора. Так что в высших кругах после долгих секретных совещаний пришли к выводу, что лучше ограничиться торговым эмбарго с угрозой отлучения от Церкви тех, кто осмелится вопреки запрету торговать с язычниками, против которых была начата очередная пропагандистская компания.

Диего с отвращением смотрел на тех, кто из трусости отрёкся от Томаса. Сам он не отрекался, лишь сказал на допросах, что интересовался книгами на родном языке, которые привёз Томас, а также сказал, что не видит ничего запретного в самом факте чтения авторов-язычников, ведь когда он учился латыни, учителя даже организовывали постановки из комедиографов Плавта и Теренция. Он чувствовал, что ему не вполне верят, но почему-то не арестовывают, и подозревал, что против него готовят очередную пакость. Выходя из дома, он всякий раз опасливо озирался, ища взглядом слежку, но её не было. Видимо там понимали, что деваться юноше всё равно некуда, при его приметной внешности далеко не уйдёшь.

Каждую неделю (чаще он не мог, опасаясь подозрений), юноша заходил в порт и искал глазами корабль капитана Эрреры. Увы, его всё не было...

День казни Томаса был уже назначен. Понимая, сколь сильно он рискует, юный Диего всё-таки проник в камеру к обречённому Томасу. В неверном свете факелов всё равно было видно, как тот бледен и измучен. Тело несчастного кое-как прикрывали только обрывки нижнего белья, через дыры в котором были видны кровоподтёки. Хотя Диего и ожидал увидеть нечто подобное, он всё равно не мог не ужаснуться. В горле у него застрял ком, и он в первый миг не мог вымолвить ни слова.

— Ну что, в ужасе от моего вида? — спросил Томас, пытаясь улыбнуться, и невольно показывая тем самым, что половину зубов у него выбили. — Ничего, скоро всё это перестанет иметь значения. Я знал, что так будет. Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить — и Томас печально улыбнулся своим щербатым ртом. (Дословно по-испански эта поговорка звучит как "ходил-ходил кувшин по воду и в конце концов разбился")

— Тебя очень сильно пытали, Томас? — наконец вымолвил Диего, когда смог заговорить.

— Не стоит об этом, — ответил Томас, — главное, что я выдержал и никого не оговорил. В тюрьме я часто вспоминал жениха Зари. Если уж он, язычник, выдержал такие пытки, то мне, христианину нельзя подкачать. Впрочем, деление на язычников и христиан весьма условно. Не верившие во Христа язычники вроде Атуэя куда ближе нему, чем многие из тех, кого принято называть Его служителями. Но хватит об этом... Диего, я знаю, что у нас очень мало времени. Мне хотелось бы, чтобы у тебя осталось что-то на память обо мне, но у меня нет ничего нет, кроме этой старой лампы... Возьми её себе, и дай я тебя поцелую на прощанье.

Диего склонился, а Томас прошептал: "Лампу не зажигай, там, внутри, письмо".

— Ну вот и всё. На мою казнь тебе лучше не ходить, пожалей себя. Прощай, брат.

— Прощай, Томас.

И Диего быстро вышел. На глаза у него наворачивались слёзы. Лампу он, опасаясь обыска, решил на некоторое время спрятать в тайнике и вернуться к письмам в ней попозже, когда страсти схлынут. Всё равно слёзы на глазах не давали ему ничего прочесть. И на казнь Томаса он, вопреки совету, всё-таки пошёл... Как и любой взрослый житель Испании, Диего, конечно, не раз видел, как людей жгут заживо, но сегодня жгли самого близкого ему человека. Единственного близкого, ибо остальные, кто отрёкся от Томаса, теперь вызывали у юноши только презрение. Томас держался стоически, рот его, как и положено перед сожжением, был заткнут, чтобы он перед смертью не выкрикнул чего-нибудь крамольного, но по взгляду его было видно, что он не сломлен.

Когда костёр с остатками еретика уже остыл, Диего, бредя с площади, подумал, что Томас в своей трагической обречённости был похож на Христа....

В детстве Диего думал, что Христос умер, чтобы люди стали хоть немного лучше, ведь Он же избавил их от первородного греха. Но разве люди стали лучше, чем в языческие времена? Разве в христианском мире стало меньше жестокостей, чем было до того в языческом? А где-то есть языческая страна Тавантисуйю, где нет ни церкви, ни Христа, но люди не жгут друг друга на кострах. И человеческих жертвоприношений там, оказывается, тоже нет. Правда, язычество там совсем не такое, как в Риме. А ведь если бы его отец не проворовался, то он бы родился и жил бы там.

А ещё юноша гадал, почему его до сих пор не тронули. Диего был не настолько наивен, чтобы надеяться быть вне подозрений. Он подозревал тут какую-то коварную игру. Может быть, они надеются выйти через него на кого-то ещё? Впрочем, предать кого бы то ни было юноша мог лишь случайно. Другие вовремя отреклись от Томаса, разве что был в их кружке один человек, который уехал из Испании учиться в Италию до того, как грянула гроза. Диего не знал, как бы тот поступил, будь он здесь — отрёкся бы тот от Томаса или не отрёкся. И не хотел проверять. Счастливому неведению можно было только позавидовать.

Впрочем, долго гадать юноше не пришлось. Когда вконец разбитый Диего вернулся домой, так его ждал неприятный сюрприз — его ждали сразу три монаха. Один из них сбросил капюшон и сказал противным голосом:

— Ну что, Диего? Допрыгался? Нет у тебя больше защитничка...

— Значит, вы потому не арестовывали меня, что хотели, чтобы я увидел казнь Томаса? ? сказал Диего, с ужасом вглядываясь в лицо Андреаса.

— Угадал, дружочек.

— Что вы хотите со мной сделать? Тоже сожжёте?

— Не бойся, жечь тебя мы не будем. Для этого ты слишком молод и хорош собой, — ответил монах, — мы лучше сделаем с тобой кое-что другое...

Не столько эти слова, сколько сальный тон, которым они были сказаны, заставил Диего похолодеть.

— Мерзавцы! — в отчаянии вскричал юноша. — Бог вас покарает!

— Ха-ха-ха, — расхохотался монах, — да если бы Господь пресекал бы такое, земля давно бы лишилась монашества. Но раз Господь не возражает... значит, это входит в его планы, — и монах опять плотоядно ухмыльнулся. — Да, в этом была основная ошибка Томаса. Такие, как он, появлялись и раньше. Церковь боролась с ними. И удача была на стороне Церкви. А ведь Господь, если бы захотел, дал бы удачу еретикам... Но не дал — значит, таковы были его планы...

— То есть с его планами согласуется всё, чему он непосредственно не мешает? Любая мерзость?

— Да, в и этом ты сможешь убедиться на опыте, — ответил монах, — мы ведь знаем, чем тебя Томас привлёк. Ты очень боялся за свою невинность — а с Томасом ты чувствовал себя в безопасности. Ты ведь считал себя чистеньким, а нас — грязными, не так ли? Так вот теперь ты станешь как мы, даже хуже нас.... Разумного судьба ведёт, неразумного — тащит.

Если бы у бедного юноши был выбор — это или костёр, он бы без колебаний предпочёл бы второе. Но выбора у него не было. Конечно, он пытался сопротивляться. Но что он мог сделать один против троих? При том что физической силой юноша никогда не отличался. Увы, исход борьбы был предопределён...

После того как всё закончилось, Андреас с ухмылкой сказал:

— Можешь гордиться, что тобой овладел будущий Папа Римский, — и отвратительно захохотал.

Потом они ушли, а Диего остался лежать униженный и раздавленный. Он теперь понял, почему его не сожгли. Сожжённый — герой, мученик, а он теперь опозорен, он — никто и ничто. Зачем ему жить теперь? Почему не броситься просто головой в море? Не оставить это осквернённое тело здесь, на Земле, и очутиться там рядом с Томасом, которого больше не жжёт костёр... И тут он вспомнил о старой лампе. Там что-то внутри, какое-то письмо... Откровенно говоря, Диего боялся читать его, боялся боли, которое оно может причинить. Ему и без того было так больно... Но какой же он идиот! Может быть, Томас хотел от него чего-то важного, а он даже не заглянул туда! А вдруг уже поздно? Вдруг то важное, что он должен был сделать, сделать уже нельзя?

Нет, он не имеет права накладывать на себя руки, пока не разберётся с этим делом. Он должен....

В лампе оказалось две бумаги — одна из них была подписана "для Марии", и Диего не стал её вскрывать. Из всех Марий имелась в виду, безусловно, одна-единственная — та девушка, которой три года назад они помогли скрыться с возлюбленным. Томас часто её вспоминал наедине с Диего, и тот знал, что она была одним из самых дорогих для Томаса людей. Но если она в Тавантисуйю, то значит, ему дорога туда.

Вторая записка была адресована самому Диего. Она гласила:

Брат мой Диего!

Я знаю, что когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых. Я часто думал в тюрьме о причинах провала нашего дела — и понял одно. Белым людям слишком мешает высокомерие, которое они испытывают к туземцам-язычникам. Они готовы внимать эллинской мудрости язычников, потому что те якобы были образованны и культурны, но признать образованность и культуру за индейцами они не способны. Диего, здесь тебя ждёт только смерть, сбрось монашеский клобук и беги в Тавантисуйю. Я уверен, что твоя Родина примет тебя.

Кроме того, я узнал, что против Тавантисуйю готовится гнусность. Испанская корона и Святой Престол думают под каким-нибудь надуманным предлогом запретить торговлю с Тавантисуйю, а потом, когда инки волей-неволей будут вынуждены пойти на переговоры, прислать в Куско испанского посла с особым "подарком". Это будет дорогой плащ золотого шитья, пропитанный ядом. Стоит только Асеро коснуться его — и он умрёт в страшных мучениях. Диего, умоляю тебя, плыви в Тавантисуйю и предотврати беду, которую я невольно навлёк на Первого Инку — ведь это я имел неосторожность сказать при дворе, что у инков не в моде перчатки. Лишь потом я узнал, почему меня про это спрашивали!

Томас

Диего понял, какое важное значение имела эта записка. До того он колебался — стоит ли бежать в Тавантисуйю. Как там примут сына вора? Томас говорил, что по инкским законам сын за отца не отвечает, но мало ли... Но теперь он просто обязан рискнуть собой. Жизнь Первого Инки, жизнь всей Тавантисуйю в его руках. Он пойдёт в порт немедленно. Если там не окажется корабля Эрреры, то он залезет в трюм любого другого корабля, идущего в том направлении, а уж там найдёт способ пересесть. Только бы не опоздать...

Диего вдруг понял, что той тяжести, которая давила на него после случившегося, больше нет. Как будто внутри лопнуло что-то. И зачем он думал сбрасывать с себя осквернённое тело, если достаточно просто сбросить клобук в крапиву и начать новую жизнь там?

Нет, он больше не вернётся домой, надо скорее спешить в порт. По счастью, корабль капитана Эрреры уже прибыл.

Эррера его принял как родного. Узнав о смерти Томаса, он сказал:

— Жаль беднягу, если бы я прибыл раньше, может, удалось бы организовать ему побег. Впрочем, он знал, на что шёл. А также, я думаю, знал, что ты попробуешь убежать в Тавантисуйю.

— Он велел мне передать для Инти важное послание. Против Тавантисуйю намечается очередная гнусность.

— Значит, нужно спешить, — сказал Эррера, — а для пущей безопасности я посоветую тебе следующее: оставь записку, будто ты утопился, и сбрось в воду свой клобук. Одежду я тебе дам новую.

Юноша с радостью выполнил это. Поскольку Диего из-за маленького роста выглядел несколько моложе своих двадцати лет, Эррере не трудно было выдавать его за своего юнгу. Конечно, бывшему монаху, не привыкшему держать в своих руках подолгу что-то тяжелее пера, приходилось нелегко, но всё-таки он был почти счастлив, если бы не три обстоятельства.

Первым из них была скорбь по Томасу и досада от невозможности хоть как-то наказать негодяев, обрекших его на пытки и смерть.

Вторым был страх не успеть вовремя. Вдруг испанский корабль с послом и страшным даром уже случайно перегнал их в море?

А третьим было ещё одно обстоятельство весьма деликатного свойства. Диего с тревогой присматривался к выступившим кое-где у него прыщикам. Конечно, даже если появятся, может, это ещё ничего не значит, может, они всего лишь результат грязи, ведь на корабле не помоешься, может быть...

— Первая часть.

— В объятья Родины.

Наконец корабль Эрреры прибыл на Кубу, и тот радостно сообщил юноше, что в порту есть "Мать Огня", корабль лично знакомого ему тавантисуйца. "Уж он тебя доставит к Инти в целости и сохранности". В ночь перед знакомством юноша почти не спал, волнуясь, то ли как школьник перед первым школьным днём, то ли как влюблённый перед первым свиданием. Увидеть настоящих живых тавайтисуйцев, говорить с ними, услышать родную речь...

Увы, всё оказалось не так радостно, как он ожидал. Оказывается, согласно по тавантисуйским правилам, чтобы взять человека на борт, его должен был внимательнейшим образом корабельный лекарь, а для этого надо было раздеться перед ним догола!

Не сказать, чтобы Диего это понравилось, но деваться было некуда. Dura lex sed lex — тавантисуйцы придерживаются этого правила куда строже, чем римляне.

Однако осматривающий его лекарь по ходу дела всё больше мрачнел и мрачнел:

— Давай прямо: ты много по борделям шлялся?

— Я не виноват, — всхлипнул Диего. — Клянусь, я никогда...

И больше он не мог вымолвить ни слова, так как залился слезами. Сомнений уже не было ? мерзавцы его заразили, и теперь он обречён сгнить заживо... Конечно, от сифилиса есть какие-то лекарства, но они лишь приглушают болезнь, а не изгоняют её совсем. Он обречён. И бесполезно молиться об исцелении — слишком хорошо Диего знал, что его нет.

— Не плачь, — ответил лекарь, — я сделаю всё, чтобы тебя вылечить. Только вот везти тебя придётся отдельно от остальных и есть из отдельной посуды.

— Я буду совсем один?

— Нет, на твоё счастье, у нас лежит один юноша, больной малярией. Так что ты время проведёшь вместе с ним.

— Тогда я могу заразиться ещё и малярией и не доехать до Тавантисуйю живым.

— Наоборот, я должен тебя заразить малярией. Тогда она убьёт в тебе сифилис, а саму малярию мы тебе потом вылечим.

— Я не понимаю....

— Видишь ли, сифилис вызывают мелкие черви, которые умирают от жара, который возникает при малярии. Конечно, это рискованно, но... выбора у тебя всё равно нет.

Диего вздохнул. Он знал, что тавантисуйцы не спрашивают, хочешь ты лечиться или предпочитаешь сгнить заживо. Жизнь человека не принадлежит ему лично. Больной опасен для окружающих, потому что может их заразить. Значит, его надо вылечить, а пока он не вылечен, отделить от остальных.

Время, проведённое в лихорадке, Диего потом вспоминал как смутный сон. Порой в беспамятстве к нему являлся противный монах, и хохотал над его несчастьем: "Умираешь? Ха-ха-ха! Помогли тебе твои любимые добрые тавантисуйцы? Ха-ха-ха! А я стану Римским Папой". "И всё равно сгниёшь от сифилиса, мерзавец!" "Тебя лихорадка раньше убьёт!".

Но как бы тяжело и мучительно всё это ни было, потом всё прошло. Диего выздоравливал, чувствуя себя безмерно счастливым. Он теперь не будет гнить заживо. Исчез мерзкий страх, что его нос провалится, а мозг сгниёт. Диего чувствовал себя так, как будто у него с души свалился тяжёлый камень. Он будет жить, может жениться даже, а Андреас остался с носом, а скоро будет и без него. Конечно, злорадствовать на тему чужой болезни не очень хорошо, но, учитывая все злодеяния этого негодяя, юноша не чувствовал раскаяния за свои мысли, хотя раньше собственная душевная чистота его очень волновала.

На корабле ему скучать не пришлось. Его расспрашивали о жизни в Испании, а сам он узнавал много нового о жизни в Тавантисуйю. Всё-таки Томас видел далеко не всё и не на все подробности мог обратить внимание. Например, юному Диего было странно, что почти все все тавантисуйцы вступают в брак, и ни бедность, ни отсутствие родителей с домом этому не помеха. Жильё выдадут. Или что моряки не просто умели читать и писать, но в перерывах между вахтами читали довольно сложные книги по технике и художественные, на судне полагалось иметь небольшую библиотеку.

Диего думал о будущем. После того, как он передаст послание Томаса, ему надо будет как-то жить в Тавантисуйю, чем-то заняться... Раньше он думал, что сравнительно неплохо образован, но если даже простые матросы тут настолько грамотны, то уж рядом с образованными людьми он будет выглядеть настоящим невеждой. Но, может быть, для него всё-таки найдётся место переводчика? Ведь для него и кечуа, и испанский — родные языки, да и латынь он знает хорошо. Так что устроится здесь он, скорее всего, сможет.

С такими мыслями он прибыл в порт Тумбеса.

Однако Родина встретила его не сказать чтобы очень ласково. Капитан Альбатрос привёл его к координатору службы безопасности Ворону, тот выслушал его историю, прочёл записку Томаса и мрачно распорядился взять юношу под стражу и направить под конвоем в столицу.

Сам по себе конвой огорчал юношу не сильно — видимо, таковы правила, да и шпионов тут не зря опасаются. В конце концов, под конвоем даже безопаснее и для него самого. Пугало его другое: несмотря на всё заступничество и уверения Альбатроса, Ворон всячески подчёркивал, что не верит ему, хотя несколько раз проводил допрос, переставляя вопросы так и эдак, всячески стараясь найти противоречия в показаниях. А ведь если ему не поверят, то Первый Инка, а с ним и вся Тавантисуйю обречены... Правда, всё равно оставалась надежда, что такого важного свидетеля, как он, допустят до самого Инти, и тогда недоверчивость Ворона не будет иметь значения. А допустить должны, иначе зачем везти его в столицу?

В столице какие-то воины опять задавали ему те же вопросы. До Инти его опять же не допускали. Юноша не мог понять, верят ему или нет, сколько всё это ещё будет длиться. Он уже потерял счёт дням и как ни заставлял себя крепиться, однажды вечером не выдержал и расплакался. Услышав это, к нему зашёл один из воинов с приветливым лицом и сказал ему:

— Не плачь, не долго тебе осталось тут томиться. Я понимаю, что ты совсем замучился в этой тюрьме, но мы должны были исключить малейшую возможность обмана. Завтра всё решится.

— Меня отведут к Инти?

— Нет, но Инти в курсе событий. Завтра прибудет испанский посол с подарками. Проверим, действительно ли у него припасён отравленный плащ.

— Почему вы не верите мне? — спросил юноша.

— Лично я тебе верю. Но тебя могли обмануть.

— Нет! Томас не мог...

— Верю, что не мог, — сказал воин, — но кто сказал, что не могли обмануть и самого Томаса?

Эта мысль никогда не приходила Диего в голову, и он не знал, что на это ответить. Воин же сидел на краю его кровати, и в его взгляде была боль и печаль.

— Я тебе скажу, Диего, что дела Тавантисуйю очень плохи. Нам уже объявили торговую блокаду, добрые католики уже не смогу торговать с нами легально, а если Андреас станет Папой Римским, то война и вовсе неизбежна, — воин устало приложил ладони ко лбу. — Диего, я тебе верю. Скажи мне только совсем честно: как ты думаешь, почему тебя отпустили, а не арестовали ещё до казни Томаса? Ведь они же не могли не понимать, что ты его близкий друг?

— Мне всё равно было некуда деваться.

— Но ведь ты уплыл на корабле. А корабль Эрреры мог приплыть и раньше. Да и не думаю я, что для них связь Эрреры с Тавантисуйю секрет.

— Они думают, что я покончил с собой. Я изобразил это так.

— Но они не могли на это рассчитывать. Или... могли? Смерть друга — это очень тяжёлый удар, но всё-таки с собой из-за этого обычно не кончают.

— Мне кажется, что они всё-таки хотели довести меня до самоубийства... ? ответил Диего.

— Ну а чем ты можешь это подтвердить?

Диего глубоко вздохнул:

— Хорошо, воин, я тебе тоже доверяю и потому скажу то, о чём молчал раньше. Я молчал потому, что меня мучил стыд. После казни Томаса они пришли ко мне и... и надругались. После случившейся беды я и в самом деле был готов утопиться. Думаю, что они рассчитывали на это.

— Скажи, как звали негодяя, который сделал с тобой это?

— Андреас.

— Понятно. Здесь он должен был быть казнён, но бежал. Он долго плутал в Амазонии, но... но всё-таки вышел к людям, чтобы нести им новые беды. Теперь он имеет славу живого святого и ведёт против нас открытую войну. Но пока стрельбы ещё не началось, ты можешь чувствовать себя здесь в безопасности.

— О моём позоре никто не узнает?

— Разумеется, я не буду про это болтать на каждом углу. Ладно, мне пора. А пока спи, завтра тебя отсюда выпустят.

Юноше до того казалось, что воин его чуть старше, ну почти ровесник, а тут он понял, что тому, несмотря на внешне юный вид, на самом деле уже за тридцать. А значит, он уже не может быть простым воином, но разгадка он всё равно смог узнать только на следующий день...

Была глубокая ночь, но ни Асеро, ни его жена не спали. Асеро знал, что даже если бы можно было лечь, он бы всё равно вряд ли уснул. Но ложиться было нельзя — всё-таки Инти было лучше встречать одетым.

— Чувствую себя так, точно завтра моя казнь, — сказал Асеро.

— Мне тоже за тебя страшно, — ответила Луна.

— Да нет, мне даже не страшно. Я ведь знаю, что не умру. Мне противно, — Асеро сморщился. — Ты ведь знаешь, что я убивал. В бою по большей части, но ведь не всегда. Но я всё-таки не мог понять этого. Как так можно взять и хладнокровно лишить другого жизни? Взять и перечеркнуть все его надежды, планы, любовь к близким... Да, наверное, они так легко решаются на это, так как сами никого не любят!

Луна ничего не ответила, так как в эту минуту вошёл Инти.

— Наконец-то ты, — сказал Асеро с облегчением, — ну что, какие новости?

— Во-первых, посол знает, что везет не просто подарок, а отраву. Это мы выяснили сегодня совершенно точно.

— Каким образом?

— Не зря все запасы вина на него перевели. Впрочем, завтра оно нам не понадобится. Напившись, он стал говорить, что чувствует себя Нессом, но надеется быть удачливее.

— Нессом? А кто это?

— Есть у них предание о кентаврах, полу-людях, полу-конях. Один такой кентавр по имени Несс зарабатывал на жизнь перевозом. Пока однажды не столкнулся с неким героем по имени Геракл, у которого были отравленные стрелы. Несс должен был перевезти его жену через поток на своей спине, но решил по ходу дела её похитить. Геракл выстрелил в него отравленной стрелой. Кентавр умирая, сказал жене Геракла, будто его кровь чудодейственна, и если её собрать и сохранить, то потом ею можно пропитать одежду мужа, чтобы он забыл о соперницах. Женщина так и сделала, да только кровь кентавра оказалась страшным ядом, и её супруг погиб в мучениях, а она тоже с собой покончила.

— Но если кровь кентавра была ядовитой, то как же женщина не отравилась, собирая её? — спросила Луна.

— А кто его знает, — пожал плечами Инти, — это же легенда, а там часто бывают нелепости. Так вот, получается, что посол о страшном даре знает, но надеется отвертеться, потому что на самоубийцу совсем не похож.

— Может, надеется, что моя смерть и подарок не будут соотнесены друг с другом?

— Да кто его знает. Как думаешь себя вести в таком случае?

— Делать вид, что принимаю подарок — слишком унизительно. Если не трону плаща, они всё равно догадаются, что я понял, но виду не подаю. Лучше я сделаю так... — Асеро склонился и зашептал Инти что-то на ухо.

— Немного рискованно, — с сомнением сказал Инти.

— Я осторожно. Даёшь добро?

— Даю.

На следующий день утром Асеро, бледный от волнения и недосыпа, сидел на троне и вполуха слушал, как черноусый испанец говорит положенные в таких случаях любезности. Сволочи они всё-таки. Сначала написали бумагу, согласно которой все язычники должны покинуть христианские порты в течение суток, плюнув на погоду и все договорённости — а теперь вот с улыбкой извиняется и знает, что сейчас преподнесёт ему смерть. Формальной причиной этого разрыва была деятельность Томаса, полулегально проповедовавшего свои идеи, но всем и каждому было ясно, что всё это только предлог. И нынешние дежурные сожаления — тоже только предлог, чтобы вручить отравленный подарок. Наконец прелюдия закончилась, и внесли ларец со смертоносным даром.

— Я прощу Ваше Величество принять этот скромный дар — плащ, расшитый золотом, — произнёс посол и раскрыл ларец. Чуть подавшись вперёд, Асеро сказал:

— Я приму этот дар, но при одном условии. Пусть господин посол снимет с рук перчатки и лично поможет мне надеть этот плащ.

— Но я не смею касаться ткани, предназначенной для самого владыки Тавантийсую, — произнёс побледневший посол.

— Но ведь я прошу, — сказал Инка, — даже приказываю!

Возникла неловкая пауза. Тут Асеро неожиданно вскочил с трона, схватил руку посла, сорвал с неё перчатку и, применив усилие, поднёс её к драгоценной ткани, остановившись буквально в пальце от неё.

— Ну же, коснись, коснись! Как других убивать — так это с милой улыбочкой. А как самому помирать — так трясёт от страха? Думали отравить меня точно соседского пса? А я ещё на тот свет пока что не собираюсь! Стража, уведите его и унесите это, — Асеро бросил презрительный взгляд на золотую тряпку в ларце. Воины кинулись выполнять приказ, но тут произошло самое большое нарушение этикета за весь вечер: от страха несчастного посла вырвало. Асеро успел отпрыгнуть и не измазаться в блевотине. Глаза его при этом сверкали триумфом, смысл которого до конца был понятен только Инти, тоже находившемуся в зале, но для испанца выглядевшему просто одним из придворных.

— Аудиенция закрыта, — сказал Асеро, — все кроме испанцев свободны.

После ночи почти без сна и больше полудня томительного ожидания Диего, наконец, дождался того, что дверь камеры широко распахнули, и за ней оказался сам Первый Инка в окружении воинов. Хотя юноша никогда не видел до того Первого Инку, он тут же узнал его по льяуту и золотым украшениям. Но, вглядевшись в его лицо внимательнее, юноша увидел, что это тот самый воин, с которым он разговаривал вчера. Тот улыбнулся:

— Прости, Диего, но и я, и Инти специально говорили с тобой анонимно, чтобы ты был более откровенен. Но теперь уже нет смысла в этом маскараде, злодей-посол изобличён.

— И что теперь с ним будет? Его казнят?

— Увы, нет, — Инка грустно покачал головой, — хотя, конечно, он этого заслуживает. Но казнить его — объявить войну. Он будет выслан на родину, и скандал мы попытаемся замять.

— А что будет со мной?

— Отныне с тебя сняты все подозрения, и ты считаешься полноправным жителем Тавантисуйю.

— И я смогу увидеть Марию и передать ей лично письмо Томаса?

— Ну конечно. Только не сегодня. Её адрес и настоящее имя тебе может сказать только Инти, а он сейчас занят этим горе-послом. Так что завтра вы с ним поговорите.

— А мне теперь куда? Дожидаться его здесь? — неловко спросил Диего.

— В тюрьме сидеть тебе больше без надобности — я приглашаю тебя к себе во дворец.

Юноша покраснел и посмотрел на свою тунику. Конечно, в инкской тюрьме не найти вшей и блох, туника его была чистой и без дыр, но для дворцового приёма такой наряд вряд ли годился... Асеро улыбнулся:

— Не стесняйся, ведь мы идём не на торжественный приём, а во внутренние покои. Там я и сам хожу по-домашнему.

— Пройти во внутренние покои дворца — величайшая честь, — сказал один из воинов, — цени это.

— Человек, который спас мне жизнь, такую честь, без сомнения, заслужил, — ответил на это Первый Инка.

Сам юноша только молча поклонился, ибо был слишком поражён, чтобы найти подходящие слова.

Лишь оказавшись во внутреннем саду наедине с Первым Инкой, он сказал:

— Когда я пытался представить себе дворец Первого Инки, мне всегда рисовались пышные залы и золочёные потолки. Но здесь всё не так.

— Пышные залы и золочёные потолки нужны для гостей дворца, а для жизни мне нужно место, где я мог бы отдохнуть, расслабиться и поиграть со своими детьми. Этот сад напоминает мне садики, которые были возле домов в моём родном селении. Как жаль, что мне уже больше не случится вернуться туда даже ненадолго.

— Значит, хоть ты и тоскуешь по родной земле, но твой сан не позволяет тебе вернуться туда?

— Дело не моём сане. Мою родную деревню разрушили каньяри. Даже теперь, когда прошло уже более двадцати лет, мне всё ещё изредка снятся ночами руины знакомых домов и трупы близких.

— Белые люди говорят, будто ты был с каньяри жесток. Теперь я понимаю, что не без причины. Я сам бы жестоко мстил на твоём месте.

Первый Инка грустно улыбнулся:

— Белые люди думают, будто мы, инки, имеем право руководствоваться личными мотивами в таких вопросах. Да, я сурово наказал каньяри, но не потому, что мне хотелось мстить, а потому что я должен был отучить их от набегов на соседние народы. Мы, инки, должны думать не о прошлом, а о будущем. Однако христиане всегда приписывают жесткость правителю-нехристианину, хотя обычно судят о нём только по слухам. Впрочем, довольно об этом. Теперь ты можешь просить у меня любой награды.

— Мне особых наград не надо, я только хотел бы остаться в Тавантисуйю и получить новое имя. А то, когда меня называют "Диего", мне становится стыдно, что я был христианином и монахом. Теперь я понял, что церковь служит злу, а во Христа я больше не верю.

— Не веришь?

— Да, я много думал об этом и понял, что вера в него основана на лжи и обмане. Но это очень долгий разговор, и если у тебя, государь, нет времени на него, то я не смею отвлекать тебя от важных дел.

— Да нет, отчего же нет времени? На сегодня государственных дел у меня больше не запланировано. Мне любопытно послушать об этом. Но долгие разговоры лучше вести, расположившись поудобнее. Здесь в саду есть удобный стол и скамьи, я позабочусь о еде и напитках.

Из-за поворота тропинки появилась Луна.

— Приветствую тебя, мой царственный супруг, — сказал она, — а это и есть тот самый гость из христианских стран?

— Ты угадала, владычица Ночи, — говоря высокопарно, Асеро в то же время улыбался, и привыкший читать в душах Диего понял, что тут не просто династический брак, супруги и в самом деле любят друг друга, — Надеюсь, ты не станешь его бояться?

— Не стану. Ведь это же не белый человек. К тому же я знаю, что он спас тебе жизнь. Так что с чего мне его бояться? Давайте я вам лучше накрою на стол в саду, вам чай или сок?

— А вина можно? — попросил робко Диего. В первый момент он растерялся, поражённый красотой представшей перед ним женщины. Он был готов поклясться, что никогда такой красавицы не встречал. Потом, разглядывая супругу правителя, он вдруг понял, в чём секрет её красоты. В Испании смуглый цвет лица считался пороком, потому его обладательницы старались скрыть его под белилами и пудрой, и от слоёв извёстки их кожа быстро старела. А тут женщина, которой уже минуло тридцать(уж по глазам бывший священник вполне мог отличить девушку от матери), казалась свежей и юной, как цветок.

— Вино завозят только по праздникам, — сказала Луна, — Нельзя же допустить, чтобы в обычные дни хмель затуманивал головы и мешал бы принимать продуманные решения.

— Может, присоединишься к нам? — обратился к супруге Асеро.

— Я думаю, не стоит. Бывший монах так непривычен к виду женщины, что будет неизбежно смущаться, — с этими словами Луна исчезла, чтобы через некоторое время вернуться с едой и напитками.

— Ты действительно так непривычен к виду женщин? — спросил Асеро, — боюсь, что тебе у нас из-за этого будет трудно поначалу.

— Да нет, ко мне на исповедь часто прихожанки приходили, в том числе и знатные дамы. Да только... только они совсем не такие.

— Не такие?

— Да. Иные из них по привычке ходили со скромно потупленными глазками, да как только начинали исповедоваться, смакуя подробности того, как, где и с кем они согрешили, так уши заткнуть хотелось. Я проклинал судьбу, что родился на свет таким смазливым, ибо у знатных дам есть такая мода — рассказывать о своих похождениях именно молодым и красивым священникам. А я... я кажется, обрёл такую способность — даже видя женщин на улице, я по их лицу мог понять, добродетельны они или порочны, — Диего вздохнул, — да вот только у нас добродетельных очень мало, а у вас я, я слышал, порочных почти нет.

— Ну, порочные у нас тоже встречаются, хотя в добродетели своей жены я уверен. Скажи мне, а почему ты решил стать монахом? Мне трудно представить себе, как в цвете лет можно отказаться от надежд на личное счастье.

— Да, из-за этого я колебался. Но тогда я верил во Христа и считал, что это всё не зря и что он поможет мне не оступиться. К тому же я был беден и даже если бы не стал монахом, едва ли когда-нибудь скопил бы денег для того, чтобы жениться и содержать семью. Кроме того, меня тянуло к знаниям, а только будучи монахом, я мог бы выучиться бесплатно. А ещё я думал, что мне нужно замолить грехи моих родителей.

— Замолить грехи родителей? А как это?

— Ну, например, я знал, что мой отец проворовался. У нас воровство чиновника не считается серьёзным грехом, но всё равно, чтобы ему это простили на том свете, нужно было либо мне самому молиться, либо заплатить священнику за то, чтобы он это отмолил. А, кроме того, когда мой отец умер и мы с матерью остались без средств к существованию, ей приходилось грешить волей-неволей. Я довольно рано понял, почему она приводит в дом кавалеров с большими усами.

— Именно с большими усами?

— Да, моя мать выбирала именно таких. Роскошные усы считаются признаком того, что их владелец не страдает дурной болезнью, которой опасалась моя мать. Да вот только она всё равно умерла от рака матки. А я воспылал отвращением к плотским утехам, которые влекут разложение и гибель.

— Теперь я понимаю тебя. Ну а сейчас ты бы хотел получить образование?

— Я не смею просить о подобной милости, — сказал зардевшийся Диего.

— Почему же не смеешь? Хотя тебе может быть сложно сдать вступительные экзамены в университет, но я могу сделать так, что тебя примут и без них.

— Я очень польщён такой честью, но мне как-то неловко воспользоваться таким одолжением. Может, я лучше попытаюсь сдать их сам?

— Попытаться тебе, наверное, стоит. По крайней мере, поймёшь, где у тебя пробелы. Но в нашей стране существует обычай: юноша, совершивший подвиг, имеет право учится без экзаменов. А подвиг ты уже совершил.

Диего хотел что-то ответить, но тут он увидел, что по саду идёт девушка, и так и застыл с разинутым ртом. Если даже Луна его поразила его своей красотой, то юная девушка показалась просто богиней. Диего с ужасом осознал, что влюбляется глубоко и безнадёжно.

— Кто это был? — спросил он, едва чудесное видение скрылось.

— Это моя старшая дочь, Прекрасная Лилия, — ответил Асеро, — а к виду девушек тебе, похоже, надо действительно привыкать.

— Это не девушка, это — совершенство.

— Ну, тебе ли не знать, что совершенная внешность может скрывать довольно несовершенный характер. Моя дочь, к сожалению, довольно своенравна. Может, это пройдёт со временем, но если нет — то не завидую её будущему мужу.

Диего не знал что ответить, так как понял, что Первый Инка догадывается о его чувствах, но как бы ни велика была его симпатия к юноше, не может же государь позволить своей дочери выйти замуж за человека низкого происхождения. Да и саму её он едва ли смог бы очаровать.... Луна принесла еду и напитки, но Диего не притронулся к ним, так и продолжая сидеть неподвижно как статуя. Асеро тронул его за плечо:

— Диего, очнись! Ведь мы хотели подобрать тебе новое имя, к тому же ты обещался рассказать мне, как ты разочаровался в христианстве.

— Хорошо, я расскажу об этом, — ответил юноша, усилием воли возвращаясь к реальности, — дело в том, что меня с детства интересовали разные вопросы. Но даже взрослым христианам-мирянам объясняют, что на любой важный вопрос у богословов есть свой ответ, только вот неподкованный в этом человек его не поймёт, и потому должен верить священникам на слово. И нужно верить, что бог любит всех людей, всем желает спасения, а если кто этого спасения не принял, то сам виноват.

Машинально отхлебнув сок, Диего продолжил:

— Но ведь беда в том, что люди самой жизнью ставятся в разные условия. Нам говорят, что бедность и богатство не важны для спасения, но ведь если у человека есть средства на жизнь, то он может не грешить, чтобы выжить, у бедняка же может выбор между грехом и голодной смертью. А при этом, считается, что люди во Христе равны, то есть бог спросит со всех одинаково. Кроме того, у нас учат, что для спасения необходимо, как минимум, узнать о Христе, а люди не равны и в этой возможности. Однако до того как я познакомился с Томасом, вернувшимся из Тавантисуйю, я верил, что страны, не осенённые христианством, представляют собой сплошной мрак и ужас, и это в моих глазах оправдывало Церковь, несмотря на все её грехи.

Диего поглядел куда-то вдаль и вздохнул.

— Да, я искренне верил, что в нехристианском государстве не может быть ничего хорошего, ведь нас учили, что всё хорошее от христианства. Но потом брат Томас и сам рассказал много о Тавантисуйю, но главное, привёз отсюда несколько книжек. А когда я их прочёл, то я не мог оставаться таким как прежде. Ведь я понял, что моя Родина вовсе не такая, как я её представлял.

— А Томас только тебе давал читать книжки из Тавантисуйю?

— Нет, ещё некоторым юношам он тоже давал. Однако те были европейцами, и мне кажется, что это их так не брало за живое, не было так важно... Во-всяком случае, когда Томас был арестован, они тут же принародно отреклись от него, может, струсили просто.... Или не просто струсили. Для европейцев Тавантисуйю в лучшем случае лишь экзотика, мир, не похожий на их собственный, им трудно признать за Тавантисуйю превосходство хоть в чём-то, для меня же это была потерянная Родина.... хотя дело даже не в Родине, если бы я захотел, я мог бы считать своей родиной и Испанию, в которой я родился. Но европеец верит в превосходство европейской цивилизации над всеми остальными, а я был от этой веры свободен. Когда я читал о подвигах тавантисуйцев, я думал о них как о своих предках. И я не мог смириться с мыслью, что эти достойные люди горят в адском пламени. А, кроме того, я окончательно убедился, что люди самой жизнью поставлены в неравные условия относительно возможности узнать о Христе. Правда, Томас говорил мне, что уверен, будто такие люди, как Тупак Амару или Атуэй, не могут быть не удостоены за своё мужество награды от Господа, в ад же Господь отправил их палачей. Он говорил, что ему было на этот счёт видение, к тому же он был уверен, что каждый человек, когда поступает так или иначе, знает, хорошо поступает или дурно, и потому несёт за свои поступки полную ответственность. Палачи, предавшие этих героев казни, не могли не знать, что поступают дурно и идут против Христа. Но... — Диего вздохнул, — эти взгляды Томаса были сочтены ересью, а сам он сгорел за них на костре. И... если не все, то некоторые из осуждавших его на смерть были уверены, что поступают правильно.

— Ты основательно ко всему подходишь, у нас это ценится, — сказал Асеро, — если у меня возникнет необходимость проконсультироваться по теологическим вопросам, то я буду знать, к кому обратиться. Кстати, а про веру протестантов что скажешь?

— Святой Престол считает их серьёзной проблемой, да к тому же теперь стало окончательно ясно, что силой их подавить не удастся. Поэтому когда я учился, полемике с ними придавали большое значение. Много большее, чем полемике с магометанами или иудеями. Так что их точку зрения на этот вопрос я тоже знаю.

— И что они думают?

— В отличие от католиков, они признают тот факт, что возможности узнать про Христа у людей из разных народов разные, и понимают, что бог не может про это не знать. Но вывод они сделали из этого радикально противоположный. Раз люди в доступе к откровению и спасению не равны, то значит, бог изначально, ещё до рождения, одних людей предопределил к спасению, а других к вечной погибели, одних он любит, других — нет. Это просто и чудовищно.

— Да, и это говорит о том, что и англичане будут стараться нас уничтожить, пока окончательно не убедятся, что Тавантисуйю им не по зубам. Что ж, а наше дело им это доказать.

— А почему англичане имеют зуб на Тавантисуйю?

— А ты не слышал о том, что случилось в Новой Англии?

— Я слышал, что там было поселение англичан, которое уничтожили местные племена. Ходят слухи, будто руку к этому приложили инки, но я не особенно верю им — ведь это далеко от Тавантисуйю. Да и зачем такое инкам?

— В данном случае слухи оказались не так уж далеки от реальности. Мы действительно помогли местным племенам справиться с чужеземцами. Хотя формально мы, конечно, не при чём. Но тебе вполне доверяю, и расскажу тебе всё, — Асеро отхлебнул из бокала. — Предыстория такова: не так давно на землях, которые потом назвали Новой Англией, жило одно трудолюбивое и миролюбивое племя. Жили они себе и горя не знали, пока к ним не прибыл корабль из Англии. Гостеприимные хозяева их приютили и помогли обустроиться, а те в благодарность взяли да и прикончили своих спасителей. Лишь немногих девушек пощадили, обратив в рабство. Так бы англичанам и сошло с рук это злодеяние, но четыре года назад там с торговыми целями оказался наш корабль. Его капитан Горный Ветер увидел на торге несчастную рабыню и, проникшись к ней жалостью, выкупил её и тем самым спас себя и свой корабль, так как, узнав печальную историю её истреблённого племени, решил поскорее бежать оттуда. А англичане погнались за ними в погоню и намеревались пустить наших ко дну, как обычные пираты. Но самое главное случилось позже: когда вся эта история стала известна в нашей стране, Инти предложил уничтожить мерзкое гнездо, так как сделал вывод, что если дать колонии окрепнуть и разрастись, то из этого получится враг почище Испании. Носящие льяуту, конечно, сочли, что таки бросать деньги на ветер неразумно, но раз уж они своим пиратским актом проявили к нам враждебность, способы их прищучивать искать нужно, и для этой цели послали туда ещё один корабль на разведку. Разумеется, во главе этой экспедиции стоял опять же ни кто иной как Горный Ветер, и в качестве переводчицы он взял с собой бывшую рабыню, ставшую его женой. Официальная задача состояла в том, чтобы найти контакты с местными племенами, но действовать предстояло по обстоятельствам.

— И Горный Ветер решил вырезать всё селение, мстя за годы рабства своей молодой жены?

— Ну, на такое самоуправство он едва ли пошёл бы... Хотя, конечно, гнев у него кипел. Но он умел со своим гневом быть осторожным. Да и начал он с того, с чего надо было — с установления контакта с местными племенами. Точнее, это даже вышло почти случайно. Они только высадились на берег и тут же столкнулись с местными, которые поначалу приняли чужаков за союзников белых, но благодаря Лани, той самой переводчице, недоразумение быстро разрешилось. Оказалось, что у местных с белыми война, так как те опять попытались расшириться за счёт попытки выдавить местных, а тем это не понравилось. Ну и Горный Ветер, естественно, уже не мог не помочь местным в войне против белых. В результате селение белых было уничтожено. Но это ложь, что уничтожили всех, включая женщин и детей. Местные почитают бесчестным убивать не-воинов. И многих детей врагов они усыновили, а желающим из оставшихся женщин и детей Горный Ветер помог доплыть до испанских колоний.

— Да, вы, инки, умеете быть благородными с врагами. Я же догадываюсь, каково бедной девушке пришлось в рабстве. Не знаю, смог бы я удержаться от жестокости на месте Горного Ветра.

— Это не так трудно как порой кажется, — ответил Асеро. — Я сам прошёл через такое у каньяри. Казалось бы — мстил бы и мстил, и конца нет. А вот казнил собственноручно убийцу родных — и жажда мести утолена, потом уже жалеть их начал... Но довольно об этом. Что скажешь о вере иудеев и магометан?

— Про них я знаю хуже, но и они верят, что есть только один бог, который может быть милостив лишь к тем, кто поклоняется ему правильно, и готов подвергнуть страшным казням всех остальных.

— Допустим даже бог один, но почему все единобожники так уверены, что бог непременно самолюбивый властолюбец? Ведь это качество как-то не вяжется с совершенством.

— Говорят, в древности были философы, которые так не думали. Может, всё дело в том, что именно поклонники самолюбивого властолюбца наиболее воинственны и в силу коварства более удачливы? Не знаю. Во всяком случае, трактат одного из наших полемистов против мусульман крутился только вокруг доказательств, что христиане верят в бога правильнее, нежели мусульмане. Впрочем, этот трактат был одной из последних соломинок, переломивших хребет моей прежней вере.

— Что же там было такое?

— Как я понял из трактата, мусульмане считают, что есть люди праведные, то есть исполняющие волю бога, и грешники, которые всего, что богу нужно, не делают. Так вот, это полемист настаивал на том, что все грешники, иначе бы бог не смог нас простить, а если бы ему не было за что нас прощать, то и любить бы нас он не мог бы. Но почему чтобы чувствовать себя любимым, надо непременно чувствовать себя виноватым? Вот я сейчас на душе никакой вины не ощущаю, и мне от этого так хорошо и спокойно, как давно не было. А раньше я испытывал вину за всё подряд и жил как будто в серых сумерках. — Откусив лепёшки, Диего продолжил: — Я понял, что чувство вины напрямую от проступка не зависит. Бывает, что люди пытают и убивают других, но при этом чувствуют себя правыми, а другие мучаются от стыда за то, что от них никак не зависело. Конечно, бывают и неоднозначные случаи, но сама идея, что человека сам как бы ни лез из кожи, всё равно обречён быть грешником, молящим о прощении... она глубоко уродлива. Я сбросил это с себя так же, как сбросил монашескую рясу. Именно в тот день, когда сожгли Томаса, а надо мной надругались, я вдруг осознал, что свободен. Что ни перед этими людьми, ни перед этим богом, который равнодушно смотрел на всё происходящее сверху, я ничего не обязан. Они не могут ни осудить меня, ни даже простить. У меня была лишь лампа, оставшаяся от Томаса, но в неё я заглянул лишь потом... Как я всё-таки рад, что прозрел не стариком, и что есть на свете Тавантисуйю, где я смогу прожить жизнь не зря.

— Скажи, а ты не боишься, что и Тавантисуйю тебя может разочаровать? Сейчас она кажется тебе раем на земле, но она населена обычными людьми, а не идеальными созданиями. У меня был племянник по имени Ветерок. Разочаровавшись в своей Родине и изменив ей, он попал на каторгу.

— Томас рассказывал мне эту печальную историю. Я много думал об этом. Но я понимаю разницу между "верить" и "быть верным". Я, например, слушая Томаса, считал, что он не во всём прав, но, тем не менее, я знал, что донести на него инквизиции и обречь на пытки было бы дурным и бесчестным делом. Буду откровенен до конца ... я не верю в то, что в твоих жилах течёт божественная кровь, Государь, но это не мешало мне считать тебя великим правителем, а как только я узнал, какая страшная опасность тебе грозит, я понял, что я должен тебя спасти. Если будет надо, я умру за тебя, хоть и горько было бы расставаться с жизнью, которая у меня только и начинается теперь.

— Ну, верить в мою божественность я от тебя вовсе не требую. Я сам в неё не верю, если честно. Предание говорит, что когда Манко Капак с братьями и сёстрами вышли из скал, то они назвали себя сынами Солнца, и простой народ понял это так, что Солнце — это такой мужчина, который являлся их отцом в том же смысле, в каком я являюсь отцом Прекрасной Лилии, — услышав имя девушки, Диего весь зарделся. — И простой народ верит в это по сей день. И сомнение в этом моменте некоторых даже оскорбляет. Так что вслух и принародно эту тему лучше не обсуждать. Я сам думаю, что Манко Капак скорее изъяснялся метафорически, ведь Солнце изливает свой свет на всех и не обделяет никого, так же и люди должны сделать своё имущество общим, чтобы никто не был рабом, никто не оставался голодным и бездомным. Солнечный свет разгоняет мрак ночи, поэтому солнечный свет может быть символом знания, разгоняющего мрак невежества. Манко Капак и его братья и сёстры принесли народу знания, именно поэтому они — дети Солнца. Точно так же, как сыном Солнца является любой, кто заслужил звание инки. За такое понимание у нас не наказывают, но признать только его истинным, — Асеро вздохнул, — это значит пойти наперекор традициям. Я пока не решаюсь. Хотя, возможно, когда-нибудь и решусь. У меня нет сына, которому я мог передать государство, так что не исключено, что моим преемником будет человек не из потомков Манко... Но об этом думать пока рано. Впрочем, за сказанные в частном порядке слова у нас не преследуют.

— Да, европейцы наговорили о Тавантисуйю много дурного, но это лишь от того, что ими владели дурные чувства.

— Не только из-за этого, — возразил Асеро. — Когда при Манко страна была открыта для европейцев, то иные из них, даже будучи настроенными изначально доброжелательно к нашей стране, потом ужасно разочаровывались, писали, что у нас вся жизнь зарегламентирована, и нет свободы. И дело тут вот в чём. В Европе государство не заботится о своих жителях, и они должны заботиться о себе сами. И оттого европеец, если он не раб, не слуга и не крепостной, а человек более-менее состоятельный, не чувствует себя обязанным своему государству чем-либо, ему кажется, что он принадлежит сам себе и волен распоряжаться собой как захочет. И эту свободу принадлежать самому себе многие из них ценят превыше всего на свете. А у нас не так: государство заботится о человеке с пелёнок, но и человек в силу этого до конца не принадлежит себе. А чем выше его общественное положение — тем больше с него спрос. В Европе наоборот.

Диего заговорил поначалу спокойно, но со скрытым гневом в голосе.

— Конечно, Тавантисуйю не может понравиться людям, превыше всего ставящим собственную выгоду, а в чужие земли из Европы стремятся в основном именно такие люди. Но я, наоборот, с юности мечтал о служении людям, для того и хотел стать священником и... ты знаешь, чем это обернулось! — тут он не выдержал и заплакал. Асеро приобнял его и погладил по волосам.

— Бедный юноша, что с тобой сделали! Конечно, это большое горе, но ведь всё позади, здесь ты в безопасности, и твоё достоинство больше никто не унизит. А сейчас давай лучше подберём тебе имя. Ты уже придумал себе что-нибудь?

— Нет. Я не знаю, как это делается.

— Ну, обычно имя ребёнку даёт отец, или, если отца нет, то другой близкий родственник, но иногда имя себе меняет и взрослый человек, обычно это связано с крутыми переменами в его жизни. Например, когда инкой становятся. Или когда льяуту вручают, или когда становишься учёным.

— А каким было твоё прежнее имя?

— Ну, я решил не менять, сочтя, что и моё прежнее подходит. Я могу придумать тебе имя, но у тебя есть какие-нибудь пожелания?

— Я бы хотел, чтобы моё имя было как-то связано с Солнцем. Но, может, я недостаточно знатен для этого?

— Нет, отчего же? Это вполне можно. Ведь если я дам тебе имя, то ты мне будешь вроде сына... Я так мечтал о том, что сын у меня когда-нибудь будет, даже имя ему придумал, но... — Асеро вздохнул, — видно, не судьба. А чтобы хорошее имя не пропадало, я дам его тебе. Ты будешь зваться Золотой Подсолнух. Это цветок красив и всё время поворачивается головой к Солнцу. Но его красота не просто радует глаз, но приносит пользу, ибо он даёт семена, из которых выжимают масло. И человек должен быть подобен этому цветку. Ну как, хочешь себе такое имя?

— Я согласен, — ответил Диего и благодарно взглянул на Первого Инку.

— Ну, вот и хорошо. Церемония наречения состоится завтра, а потом тебя поселят вместе со всеми студентами. А эту ночь ты сможешь во дворце переночевать. И имей в виду: ты всегда можешь на меня рассчитывать, если у тебя возникнут проблемы на почве недоверия к тебе или просто недопонимания.

— Диего радостно кивнул, разумеется, строго наказав себе не дёргать правителя по пустякам.

Прошёл месяц. Юный Диего, а теперь уже Золотой Подсолнух, впервые выехал за ворота Куско, чтобы добраться до селения, где должна жить Заря. Конечно, по почте письмо можно было переслать и раньше, но юноша хотел передать его лично.

Юноша скакал хорошо вымощенной горной дороге, любовался окружающими красотами и с радостно думал, что за месяц он стал совсем другим человеком. И дело не только во внешних переменах: конечно, сам факт, что его зачислили в университет и он будет там учиться, приятно грел его, но дело было далеко не только в этом. Там, в Испании, он был для всех "индейцем", то есть как бы он хорошо ни учился в иезуитском колледже, всё равно он по умолчанию считался чем-то хуже других. Чем точно — он сформулировать не мог, ведь он родился и вырос в Испании, был христианином, и даже то, что мать его подрабатывала проституцией, в данном случае не имело значение — ведь если мать белого человека подрабатывает таким же способом, он же от этого белым быть не перестаёт. Но, так или иначе, только в Тавантисуйю юноша, наконец, почувствовал себя человеком среди людей, равным среди равных.

Новоиспечённый тавантисуец уже привык, что вокруг него говорят на родном для него языке и что нет никаких оснований опасаться за свою жизнь или имущество — в Тавантисуйю простой человек мог не бояться быть грабежа и убийства с целью ограбления. Врагам и шпионам же он был теперь не интересен.

Юноша не знал тогда, что на самом деле для Асеро стоило некоторых усилий добиться для бывшего монаха зачисления в университет, поскольку Верховный Амаута опасался принимать туда чужеземца, да и к тому же бывшего монаха. Пришлось Асеро ехать разбираться лично.

Асеро не любил визитов к Верховному Амаута, даже не потому, что они отнимали много времени. На действительно важное дело время почти всегда можно наскрести. Если бы Верховный Амаута явился к нему во дворец, то было бы проще: на своей территории Асеро мог бы если не командовать, то говорить с кузеном на равных. Но Асеро знал, что тот придумает срочное важное дело, чтобы только во дворец не являться. Потому нужно было ехать самому.

А в стенах университета Асеро в глубине души начинал чувствовать себя юным студентом, скованным почтительностью к своим учителям. Может быть, виною этому было отчасти и то обстоятельство, что сам Асеро в своё время звание амаута получить не успел. Сначала помешала война с каньяри, а потом и вовсе стало не до того. Как бы то ни было, глядя на почтенного старца в драгоценном одеянии, Асеро поневоле был готов сползти на просительный тон. Однако усилием воли он сказал твёрдо и повелительно:

— Я пришёл, чтобы узнать причину, почему Золотому Подсолнуху отказано в приёме в университет. Да, я знаю, что оценки за экзамены у него не очень, математика подкачала. Однако этот человек совершил подвиг и вполне имеет право учиться без экзаменов.

— Я не считаю его поступок таким уж подвигом, — ответил Верховный Амаута, — отправившись в Тавантисуйю, прежде всего он спасал собственную жизнь.

— А то, что он несколько лет помогал с риском для жизни такому другу нашей страны, как Томас, и даже под угрозой пыток и смерти не отрёкся от своего учителя? Разве этого мало?

— Об этом мы знаем только с его слов. Вполне может быть, что он всё приукрасил.

— Однако не верить ему нет никаких оснований. Но тут мы можем спорить до посинения. Но в любом случае, мне нужно, чтобы этот юноша получил наше образование. Образованный, он принесёт нашей стране немало пользы.

— Пользы или вреда? Я боюсь его дурного влияния на наше юношество.

— А с чего он будет влиять на наше юношество дурно? — удивлённо спросил Асеро. Такого поворота он никак не ожидал.

— Он бывший монах, и только глупец может думать, что монахи реально живут в невинности. Об их развратных нравах все наслышаны. Я боюсь, что он начнёт развращать наше юношество.

— Я думаю, что у меня лично взгляд достаточно опытный, чтобы отличить развратного юношу от неразвратного. Никаких оснований для твоих опасений нет. Ну, если ты так боишься, то что мешает тебе это дурное влияние отследить и пресечь?

Тут в разговор вмешалась Радуга. Асеро даже не заметил, как она вошла, но Главная Дева Солнца имела право входить в кабинет к Верховному Амаута без стука и предупреждения.

— Твоя беда, о Наимудрейший, в том, что ты слишком боишься сделать неверный шаг. Ты слишком хорошо знаешь, что ошибку могут простить даже Первому Инке, но не тебе, о Мудрейший из Мудрых, — Радуга произносила эти титулы таким тоном, что было ясно: не то что мудрейшим из мудрых, а даже и просто мудрым своего начальника она не считает. — Тебе страшно, что этот юноша, видевший оба мира, принесёт свежую мысль, совершит прорывы, на которых не поймёшь ни ты, ни, может быть, даже я. Но этого не бояться, этому радоваться надо!

Наимудрейший невольно покривился — что поделать, в Тавантисуйю начальники не сами выбирают себе подчинённых, а то бы он давно выгнал раздражавшую его временами Радугу. Какому начальнику нравится подчинённый, который не боится пойти ему наперекор? Но в Тавантисуйю чисто за ум и самостоятельность не уволишь, они не входят в список претензий, да вообще Верховный Амаута очень боялся скандалов. Так и на сей раз, идти и против Асеро, и против Радуги он не рискнул. Тем более что веских причин упираться у него было. В крайнем случае, всегда можно будет найти способ мягко избавиться от юноши. И скрепя сердце Верховный Амаута согласился принять бывшего монаха учиться в университет.

Но обо всём этом юноша тогда не знал, он думал, что заминка с поступлением была вызвана чисто бюрократическими проблемами и потому был безмятежен.

Вот, наконец, и Осушенное Болото. Подъехав к селению, Золотой Подсолнух увидел возле одного из домов молодую женщину, сидевшую и вязавшую на скамейке. В ней он почти сразу узнал "Марию"-Зарю. Увидев незнакомца, она оторвалась от рукоделия и стала его разглядывать. Видно, незнакомцы были большой редкостью в деревне, но при этом признаков страха она не выказывала. Юноша вдруг смутился, увидев её округлый, явно беременный животик.

— Приветствую тебя, Заря! — сказал он, слезая с коня, — ты узнаёшь меня?

— Диего?! Неужели это ты? Но как ты оказался здесь?

— Это долгая история... Теперь меня зовут, кстати, не "Диего", а Золотой Подсолнух. Скажи мне, твой супруг здесь?

— Увы, нет. Он уехал в Куско и вернётся только послезавтра.

— Жаль, я хотел войти к вам в дом, чтобы рассказать всё, но если ты одна — то не знаю, я боюсь бросить на тебя тень...

— Золотой Подсолнух, здесь не христианский мир, и я могу принять тебя у себя дома не боясь, что кто-то подумает что-то не то. А тем более мой супруг не подумает ничего дурного о человеке, который спас ему жизнь.

И юноша последовал за Зарёй в дом.

Бывший монах протянул письмо Заре и спросил:

— Ты знаешь, что Томас погиб?

— Увы. В нашей Газете писали, что его сожгли за то, что он проповедовал дружбу с нами и обличал власти Испании во лжи по поводу Тавантисуйю. Бедный Томас! Я знала, что оставаясь этой ужасной стране, он обречён. Хорошо хоть ты будешь жить.

— Да, ведь я не просто буду жить — я буду жить теперь в Тавантисуйю. А раньше я не жил, а прозябал. Я не христианин больше, и своё монашеское прошлое я хочу забыть как страшный сон. Конечно, Томаса я буду помнить всегда.

— А как же ты теперь будешь здесь жить?

— Я теперь буду учиться в университете. А потом... я не знаю. Я ещё не загадывал так далеко в будущее.

Тем временем Заря развернула письмо и прочла.

Мария!

Если ты читаешь это письмо, то знай, что меня больше нет в живых. И знай, что я умираю счастливым — я умираю за то, что любил и во что верил. Всю жизнь я считал себя христианином, но вы, инки, можете посмертно считать меня своим братом, ибо в Тавантисуйю я понял, что вы, инки, много большие христиане, чем те, кто называет себя так. Как я говорил тебе, я вспоминаю теперь Тавантисуйю, её поля-террасы, и твоё лицо...

Знай, Мария, я люблю тебя. Теперь я могу сказать это с чистой совестью, ибо твой супруг — достойнейший человек и не будет ревновать тебя к мёртвому. При жизни мы не могли быть вместе, я был монахом, а ты любила другого, но я верю, на небесах, где нет ни замужних, ни женатых, а все подобны ангелам, мы встретимся вновь. Не плачь, Мария, я помню, как ты пела мне о Тупаке Амару, и в песне говорилось, что героев вспоминают без слёз...

Твой Томас.

Вопреки письму Заря всё-таки всплакнула. Было горько и страшно думать о том дне и часе, когда плоть несчастного Томаса пожирал огонь... Вспомнила она, конечно, и то, как пела ему возле уаки со свечами — пела, думая о своём возлюбленном, которого тогда считала мёртвым. А теперь он стал её законным супругом, у них есть дочь Пчёлка, а Томаса на свете нет... И, наверное к лучшему, что тогда она не распознала любви Томаса, это бы её страшно смущало, а теперь и в самом деле всё равно...

Золотой Подсолнух много рассказывал ей о своей жизни в Испании, о том, как они тайком читали тавантисуйские книжки. Но ему было горько от мысли, что почти все участники этих чтений потом от Томаса отреклись:

— Знаешь, я много думал об этом обстоятельстве. Было проще всего объяснить это банальным шкурничеством и трусостью, но... но мне порой кажется, что дело не только в этом. Видишь ли, Заря, Томас ставил перед нами такие вопросы, на которые было очень трудно ответить честно. Вот я до знакомства с ним верил в превосходство христианской религии над всеми остальными... Конечно, я видел, что вокруг царят пороки, но был уверен, что у нехристиан всё во много раз хуже. А когда Томас рассказал нам, что в Тавантисуйю люди живут много чище и лучше, он этим, сам того не желая, подорвал основы нашей веры. Он поколебал нашу уверенность в превосходстве европейской цивилизации, основанной на христианстве, над всеми остальными. Сам Томас до самого конца верил во Христа, но... ведь то, что он больше всего ценил в христианстве, я видел из живых людей только в характере самого Томаса, может, это было у его приёмного отца, которого я, к сожалению, не знал, но в любом случае — это очень большая редкость. Ведь если считать истинным христианством только это, то это значит признать, что я видел только одного истинного христианина, да и того сожгли на костре. А что такое христианство на практике для европейцев? Это всевластие Церкви с опорой на инквизицию, это оправдание деления на сословия, хотя неясно, с какой стати дворянин имеет право не только отнимать продукт труда крестьян, но и безнаказанно глумиться над ними, и почитать это глумление своей честью? Почему в христианском мире столько нищеты и грязи? Знаешь, я как сын эмигрантов пытался честно стать испанцем и не мог... Частично из-за того, что был слишком чистоплотен, а частично потому, что во мне все видели "индейца", то есть мои белые соученики были уверены, что я чем-то хуже их, и если я с чем-то справлялся не хуже, то это вызывало даже удивление. А здесь я впервые чувствую себя не "индейцем", а человеком, равным среди равных... Мне так радостно слышать кругом родную речь и не стесняться своей бронзовой кожи. Ведь в том, что она у нас такая, нет ничего плохого, но белые выдумали, что это плохо и мы от этого хуже.

— А в университете тебе как?

— Ну, я пока только вступительные экзамены сдавал. Правду, тут не всё гладко. По книгам, которые мне давал Томас, я ещё освоил историю с географией более-менее, но вот с математикой... в Европе ей очень плохо учат. В Тавантисуйю каждый школьник знает таблицу умножения, а у нас даже многие чиновники не знают.

— Неужели! Но почему так?

— Не знаю. В Европе как-то не считают математику важной, что ли. Не строят плотин, и потому не нужно столько инженеров.

— Однако европейские купцы прекрасно умеют считать деньги и умножают свои капиталы.

— Да, но этому сын учится от отца. А в учебных заведениях с этим плохо. Может быть, дело в том, что человека, искусного в вычислениях, труднее обмануть. Ведь когда Алехандро Лукавый называл сумасшедшую цифру жертв террора инков, обычно никто не сопоставлял её с тем, сколько всего в Тавантисуйю населения. Впрочем, математику я подтяну. Я теперь почти каждый день провожу в библиотеке.

Отхлебнув предложенного сока, Золотой Подсолнух продолжил:

— Увы, Томас ошибался, думая, что до европейцев можно донести мудрость Тавантисуйю. И перед смертью он сам признал свою ошибку. Европейцы не могут признать мудрости Тавантисуйю, и дело не в давлении властей. Но для европейца почти смерти подобно признать за вами превосходство. Даже в мелочах, а тут речь идёт не о мелочах, а самом главном, о принципах устройства общества. А отказаться от своего превосходства для многих белых людей подобно смерти. Ну, примерно как иной дворянин не имеет поместья и живёт чисто на жалованье, но сама мысль о признании себя равным с чернью вызывает у него ужас и ярость. Так и тут, белому человеку признаться себе, что небелые ничем не хуже... ну много проще считать Томаса еретиком, чем себя виновными в необоснованной спеси. Мало кто согласен переделывать себя от самых корней. А ещё очень страшно понять, что Европа больна, и чтобы выжечь из неё ту гниль, которая в ней скопилась... ну её должно очень сильно пролихорадить. Ну как лихорадкой сифилис лечат. И от этого понимания — страшно.

— Я поняла, Золотой Подсолнух. У нас ведь тоже многие боятся взглянуть в лицо страшной правде.

— Тебя что-то тревожит, Заря?

— Да, Подсолнух. Ты знаешь, что после всего, что случилось, торговые контакты с Испанией и её колониями будут оборваны надолго, если не навсегда?

— Да, но ведь Тавантисуйю может обойтись и без внешней торговли. Это ведь не вопрос жизни и смерти?

— Да, может. Но не все этого хотят. Знаешь, ещё до того как всё случилось, среди носящих льяуту некоторые стали склоняться к тому, что негоже класть все яйца в одну корзину, и лучше бы нам наладить торговлю с кем-то ещё, например с Англией...

— С Англией?! Но ведь я знаю о трагической истории истребления англичанами целого племени...

— Да, у нас даже в Центральной Газете печатали об этой ужасной истории, а, будучи связанной с Инти, я знаю об этом больше, чем написано в Центральной Газете. Я переводила материалы, связанные с этим делом... Только инки на то и инки, что они не могут представить себе целый народ, состоящий из отморозков. В любом народе должны быть и нормальные люди... — Заря грустно вздохнула. — Может и так, да только не среди торговцев...

— Кстати, Заря, Инти ещё просил меня передать тебе кое-что в качестве наград. Только я не знал за что... вот.

И юноша достал из сумки томик стихов и музыкальную игрушку в виде пчёлки. Стоило её завести, как он начинала вращать глазками, шевелить крылышками и усиками и петь песенку.

— Значит, Инти знает и помнит, как мою дочь зовут, — сказала Заря. — А стихи эти с намёком. Именно эту английскую книжку я "потеряла", чтобы меня из обители выгнали и я в Тумбес уехала, а потом и в Испанию. А теперь, значит, эти стихи на наш язык перевели. И перевёл ни кто-нибудь, а сам Горный Ветер.

— А почему он не подписал книгу своим настоящим именем?

— Потому что не всем обязательно знать, что он стихи переводить умеет. Да и не все бы стали читать стихи, переведённые таким человеком. Наши культурные сливки службу безопасности традиционно не любят.

— Не любят? Но почему? Ведь без них было бы невозможно обеспечить безопасность.

— Понимаешь, Диего... то есть прости, Золотой Подсолнух, среди наших мастеров слова как-то не принято считать, что хоть один из них может оказаться изменником или преступником. И если служба безопасности начинает подозревать хоть кого-то из них в чём-то дурном, многие из них чувствуют себя оскорблёнными. Как так, их и подозревать? Но перед службой безопасности все равны, если они кого-то подозревают, значит, должны проверить. И ни для кого нет исключений, даже для носящих льяуту. Впрочем, когда Горный Ветер переводил стихи, он не просто развлекался, он хотел проникнуть в душу английского народа, понять, что в головах у его лучших людей... Так что это всё не просто так.

— А ты сама Заря, что про англичан думаешь?

— А что можно думать про страну, где сочиняют вот такие стихи, — Заря раскрыла книжку и показала юноше. Он прочёл:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье,

И совершенству ложный приговор,

И девственность, поруганную грубо,

И неуместной почести позор,

И мощь в плену у немощи беззубой,

И прямоту, что глупостью слывет,

И глупость в маске мудреца, пророка,

И вдохновения зажатый рот,

И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...

Но как тебя покинуть, милый друг!

Прочитав, Заря добавила:

— Думаю, что если один из немногих нормальных людей замечает вокруг себя лишь такое, то нам с этой страной едва ли стоит иметь дело.

— Ну, у него хотя бы друг есть.

— Точнее, любимая. По-английски "любовь моя". Впрочем, у нас "милый друг" тоже может обозначать обращение к любимой.

— Мне ещё к Тавантисуйю привыкать и привыкать, — сказал Золотой Подсолнух, смутившись, — ведь даже язык в среде эмигрантов чуть иной, чем здесь. Пусть грамматика та же, но некоторые оттенки смысла... Они другие.

— Ты очень чуток к слову, Золотой Подсолнух. Другой бы не заметил. Я думаю, что у нас ты станешь амаута.

— Я тоже мечтаю об этом.

Они ещё некоторое время поговорили, Золотой Подсолнух познакомился с дочерью Зари Пчёлкой — кудрявой резвушкой, которая тут же уселась к нему на колени и стала задавать дяде кучу вопросов. Бывшему монаху такое поведение показалось странным: на его родине дети с молоком матери впитывали в себя страх перед чужаками, а тут как будто никто ничего не боится. Играть с ребёнком было весело, бывший монах думал о том, что когда-нибудь он женится и у него тоже появятся дети, но в конце концов Золотому Подсолнуху настало время уезжать. Прощаясь, Заря сказала ему:

— Знаешь, мы с мужем долго спорили, как назвать малыша, если родится мальчик, но так и не пришли к согласию. Но теперь я думаю, что назову его Томасом.

— Прощай, Заря, будь и дальше так же счастлива.

Золотой Подсолнух ускакал, а на душе у Зари остался слегка горьковатый осадок. Нет, она ни в чём не обманула юношу, но всё-таки не сказала ему и всей правды. Заря теперь и сама не знала, счастлива ли она. С одной стороны, в её положении ей было нелепо жаловаться на жизнь: ей удалось воссоединиться с любимым человеком, который оказался к тому же почти идеальным мужем и отцом, разве что чуть строговат временами. Но если бы она вышла замуж лет в четырнадцать-пятнадцать и не провела бы столько лет в обители Дев Солнца, то это всё было бы неважно. Но вот после обители... теперь она понимала, почему столь многие Девы Солнца отказываются от брака. Ведь Дева Солнца — единица сама по себе, цель её жизни — добыча и приумножение знаний, а на замужнюю женщину нередко смотрят как на придаток к мужу и детям. Даже не потому, что этого требует муж — Уайн от неё не требовал образцовой хозяйственности, и даже, если был дома, порой брал на себя заботы о родившейся у них малышке. Его не смущали ни бессонные ночи, ни обкаканные пелёнки, а потом и одёжки.

Но такое поведение Уайна не всегда вызывало понимание у родни. Мать Уайна Курица считала, что женщина должна вкладывать в хозяйство больше усилий, нежели мужчина, и если Заря так не делала, то, по логике Курицы, это оттого, что она просто не любила Уайна. Курица была крепкой крестьянкой, и от природы Заря была куда слабее её, но Курица при этом была не просто женщиной, а повивальной бабкой, и унаследовала это ремесло от матери, и потому всю жизнь мучилась противоречием. С одной стороны, она любила своё ремесло и считала его крайне нужным. С другой — будучи занятой таким серьёзным и ответственным делом, она не могла уделять домашнему хозяйству столько времени, сколько сама считала должным и нужным. Накормить голодных домочадцев она ещё могла, но вот что касается чистоты — тут дело обстояло далеко от идеала, и Курица, видимо, чувствовала себя на эту тему несколько виноватой. И, кроме того, она искренне не понимала Зарю. Почему, не имея на себе столь сложной и почётной обязанности, как принятие родов, Заря не посвятит себя целиком мужу и детям, почему не выжмется на них досуха как губка? Привыкшая жить в доме, где всегда было много голодных мужчин, она не понимала, не могла понять, что Уайну после того, как он долго время проездит в экипаже в Куско и обратно, вовсе не большая тарелка супа, а чуть-чуть перекусить нужно. А суп ему без надобности, он не работал в поле целый день, потому и отказывается. Но, с точки зрения Курицы, если Заря не кормит мужа супом, это значит, она его просто не любит.

Ещё больше охлаждения внёс следующий момент. После того, как Горный Ветер разгромил колонию в Новой Англии, он привёз оттуда много документов на английском, и надо было переводить их на кечуа. И вот Заря, отложив домашнее хозяйство и лишь время от времени отрываясь на то, чтобы покормить грудью малышку, сидела и переводила данные ей книги. А поскольку Курица приходила неожиданно, то нередко видела такую картину — Уайн возится с ребёнком или готовит еду, а Заря сидит над какими-то бумагами и что-то пишет. Уайн казался ей жестоко униженным таким положением дел, а Заря, тратившая силы вместо хозяйства непонятно на что, её откровенно раздражала.. Зачем женщине столько времени проводить за пером и чернилами? Ну, написала письмо подруге, и ладно, а так каждый день сидеть за письменным столом... зачем?

Не могла же Заря рассказать, что и для кого переводит. Да и поняла она, что ей было просто плохо совсем без книг. Потребность в новом и интересном была для неё столь органична, как потребность в воде и пище. А значит, она бесстыдно "воровала" время у занятий хозяйством, если тратила его на книги. Впрочем, свекровь ещё не самое худшее, Курица поворчит и успокоится, а вот с родной матерью они ссорились периодически. Заря в самой глубине души так и не смогла простить матери, что она не дала ей тогда относить траур по Уайну, тем более что мать и теперь говорила, объясняя своё тогдашнее поведение: "Я была слишком рада тому, что у тебя с ним ничего не получилось, чтобы замечать твои страдания". Теперь же, когда Уайн взял её дочь фактически старой девой, то брезговать даже и таким зятем было как-то не с руки, но, тем не менее, Уайн не мог не чувствовать к себе пренебрежительного отношения с её стороны и платил той же монетой. Уака ведь по прежнему хотела видеть на месте Уайна другого человека — деятельного, активного, сделавшего карьеру. А Уайн ей казался неудачником, к тому же для неё был просто слишком спокойным и молчаливым. Ей хотелось бы зятя поразговорчивее, с таким было бы проще, а у молчуна пойми что на уме?

У молчаливости Уайна были, разумеется, вполне явные причины. Разумеется, ни Заря ни Уайн изначально не хотели рассказывать родным, где они были и что с ними было. Заря не говорила, что путешествовала куда-то дальше Тумбеса, а Уайн рассказал, что якобы на границах Тавантисуйю был захвачен в рабство, а потом его через много лет выкупили у работорговцев при смене хозяев. В Тумбесе они встретились с Зарёй, которая от него забеременела.

Пребывание в рабстве объясняло и шрамы Уайна, и его болезнь. В связи с болезнью Уайн был освобождён от физической работы, но это не означало отлучения от труда, в стране инков даже для ограниченно годных всегда находилось дело.

У Уайна было две причины, по которым он скрывал правду о своём прошлом. Во-первых, он всё-таки опасался, что к власти могут прийти враги или страна подвергнется оккупации, и тогда им может наступить крышка. А во-вторых, Уайн знал, что к работе у Инти многие его соотечественники отнесутся предубеждённо, так что представить дело так, будто он случайно попал в рабство и был выкуплен своими, а с Зарёй он встретился уже в Тумбесе, было много удобнее. Впрочем, для его родителей это было вроде не так уж важно. Сын есть сын, и они бы приняли бы его даже вернувшимся с лесоповала, как приняли своего непутёвого сына их соседи. А вот для матери Зари такой вовремя не выучившийся и не сделавший карьеру зять и выгнанная из обители дочь (хотя, книжка, разумеется, вскоре нашлась, и вернись Заря из Испании одна, она бы могла спокойно вернуться туда) были сами по себе чем-то бросовым. Ей казалось, что молодые должны были чувствовать всё время свою неполноценность в сравнении с "нормальными" людьми. И жить как бы извиняясь перед ней. А молодые супруги так, разумеется, не считали. Дело ещё усугублялось тем, что пока молодым не выдали квартиру, они дней десять были вынуждены были ютиться с матерью Зари, и за это время страсти успели накалиться очень сильно, и только тот факт, что к рождению малышки они успели получить небольшую отдельную хижину, как-то спас положение.

За то время, которое Заря и Уайн провели за пределами родного городка, много успело измениться. Носящими Льяуту было окончательно принято решение строить планеры и планерные катапульты, пусть бы летать на них могли бы одни подростки. Всё равно срочное донесение летело бы теперь из конца страны в конец не дни, а несколько часов. Но чтобы строить планеры и планерные катапульты, нужны были специальные мастерские, и одну из таких мастерских решили построить в Осушенном Болоте. Надо отметить, что мастерская в понимании тавантисуйцев была отнюдь не частным мелким заведением, где трудится кустарь-одиночка с парой учеников или подмастерьев. Нет, это было серьёзное предприятие, строительство которого должно было увеличить население городка сначала вдвое, а потом и втрое. Как и всякая серьёзная работа, это требовало строгого учёта и контроля, чтобы ничего из приходящих материалов не пропадало, да и сделанные детали тоже отправлялись дальше по назначению к местам сборки катапульт, а не терялись не пойми где. Уайн как, с одной стороны, непригодный к физической работе, а с другой — как человек, в чьей честности не приходилось сомневаться (на такую работу в Тавантисуйю, кстати, довольно часто отравляли ушедших по тем или иным причинам на покой людей Инти), занял должность учётчика, которых в такой большой мастерской требовалось двое. Лично для Уайна эта работа была удобна ещё и тем, что, сделав свою работу в приёмные дни, он был свободен во все остальные и мог ездить к Куско на учёбу. Можно было, конечно, вместо этого развести у себя в хозяйстве какую-нибудь мелкую живность, но Уайн предпочитал учиться. Впоследствии Уайн думал стать звездочётом. Кроме того, несмотря на нехватку жилья, как больной, он получил квартиру, правда, однокомнатную, в первую очередь.

Через год после их прибытия болезнь Уайна уснула окончательно, этому способствовал как горный воздух, так и мясной рацион, и после очередного осмотра лекарь сказал ему: "Ты можешь считать себя практически здоровым. Конечно, если ты попадёшь в такие условия, какие были в Великую Войну в осаждённом Кито, то болезнь может проснуться, но такое с тобой случится вряд ли". Так что Уайн с облегчением вздохнул, избавленный от призрака скорой смерти.

Однако беда пришла откуда не ждали. Вторым учётчиком, по сути напарником Уайна, был человек по имени Скользкий Угорь, и этот Угорь его сильно невзлюбил. Дело в том, что Угорь тоже нуждался в расширении жилплощади и боялся, что Уайн его в этом деле задвинет, и задумал подлое: подстроил потерю материалов, документы на которые оформлял Уайн, чтобы тот, будучи обвинённым в халатности, лишился своей должности и льготы на квартиру. Однако бывший службист тоже был не лыком шит и сумел доказать, что в пропаже виноват его напарник. Состоялся суд, где Уайн попытался доказать вину Угря, но всё же не убедил судью в его злонамеренности. С должности Угорь, однако, слетел и в очереди на жильё был сильно подвинут. Однако высылке и прочему он не подвергался, и теперь вынужден был быть разнорабочим. Конечно, он горел желанием отомстить Уайну, и однажды случай ему помог.

Будучи по делам в Куско, он зашёл пообедать в столовую при почтовой станции и случайно увидел, что Уайн сидит за столом с неким человеком, которого Угорь совершенно не знал. Незнакомец был одет как служащий средней руки. Незаметно сев за соседний столик, так, чтобы Уайн был к нему спиной, Угорь прислушался к их разговору:

— Ты мне вот что растолкуй, — говорил человек, — с одной стороны, все эти планеты и звёзды от наших дел далеки. Ну конечно, они важны для навигации, но успешно плавать можно и по той, и по другой модели, так что не в этом суть. А вопрос в том, что из-за этого христианские амаута так копья ломают? Мой опыт подсказывают — раз из-за этого жгут людей на кострах, значит, тут христианам видится какой-то подрыв устоев. Вот ты можешь хотя бы предположить, в чём он состоит?

— Сложно сказать. Вот была у христиан такая история однажды: некий христианский амаута открыл, что кровь в жилах обращается. Для наших лекарей это не секрет, но у них про это не знали. А это значит, что у мёртвого человека кровь из ран брызнуть не может. А это противоречило некоему их преданию, что мёртвого Христа ткнул копьём воин, и кровь из него брызнула, попутно поправив ему зрение, так как до того он был полуслепым.

— Да разве могут быть полуслепые воины? — спросил его собеседник.

— Да бред конечно. Но вот факт, что кровь только у живых из ран хлещет, им оказался столь не удобен, что несчастный амаута сгорел на костре. Чтобы его изобличить, католики и их противники вместе сотрудничали, вот до чего дошло.

— Да, занятно. А всё-таки чем новая модель небес так христианам неудобна?

— Тем, что старая ставила в центр Землю, а новая — Солнце. Земля же получается одной из планет, которые вокруг него вращается. То есть Солнце получается главнее Земли. Но если для потомков Солнца это не обидно, а вот для христиан это... это очень неудобно. Ведь если Земля не в центре, то бог, создавший Землю, может оказаться во вселенной не главным. Ведь у других планет могут быть и свои боги, и жить на них могут существа вроде людей. Вот их Церковь это очень смущает, боятся они...

— Чего? Что эти существа на Землю заявятся?

— Может и того. Ведь тому, кто привык быть жестоким с теми, кто слабее, привычно бояться, что кто-то может оказаться сильнее его. Но думаю, они скорее боятся за собственный авторитет. Во-первых, любое крупное открытие по нему бьёт, так как получается, что они такие умные, а такой важной вещи не знали. Ну а кроме того, для христианской догматики важно, чтобы все люди были от Адама и Евы, несли на себе последствия их греха. Иные, правда, полагают, что мы вот не совсем от Адама и Евы. Первые из этого делают вывод, что нас надо насильно окрестить, вторые — что нас можно не считать за людей и можно делать с нами всё, что им выгодно... Одно другого ничем не лучше. Да вообще практика оценивать истину с точки зрения полезности порочна сама по себе: если есть какая-то неприятная истина, то лучше её признать, другое дело, что нужно быть крайне осторожными с выводами из неё, — склонившись к собеседнику, Уайн зашептал. — Вот например, многие образованные люди полагают, что какой-то особенной крови Солнца не существует, в жилах Сынов Солнца течёт такая же кровь, что и у простых людей, но ведь не все же делают из этого противогосударственные выводы...

Человек тоже сказал полушёпотом:

— Тихо, сынок, я всё это знаю, но не стоит говорить об этом вслух здесь...

Угорь понял, что это его шанс: если он донесёт, что Уайн не верит в божественность крови Солнца, то плакала его учёба и карьера... Угорь написал в доносе: "Уайн в разговоре с неким неизвестным подвергал сомнению божественное происхождение сынов Солнца, возможно, он замешан в антигосударственном заговоре".

Заря была уже беременной во второй раз, когда на эту тему грянул скандал. После доноса Уайна ждало несколько суток ареста и суд, на котором Уайн отказывался назвать имя собеседника, но уверял, что ничего антигосударственного не говорил. Указывал он также и на то, что Угорь имеет к нему личные счёты. Но счёты счётами, а самого факта разговора никто не отменял, и дело могло принять очень скверный оборот... Пока на суд неожиданно не явился сам Инти и сказал:

— Я пришёл сюда, чтобы выступить как свидетель. Это со мной беседовал тогда Уайн.

После чего Инти добросовестно пересказал весь разговор, подчеркнув:

— Уайн всего лишь констатировал факт, что среди образованных людей есть те, кто не верит в божественность крови Солнца, но никак не выражал к этому факту своего отношения. В этом нет состава преступления. А уж о делах противогосударственных и речи не шло.

Разумеется, Уайна освободили, а желавшего его погубить лжедоносчика отправили и вовсе на золотые рудники. Перед отправкой он кричал в отчаянии: "Что за страна — стукач на стукаче и стукачом погоняет! Плюнешь в собаку — попадёшь в прислужника Инти!"

Забавно было слышать такое от человека, который сам дважды доносил и, собственно, сам заварил всю кашу, но потом Заря поняла, что всё не так уж и безобидно. Хотя Уайн не виноват, но как ни крути, были люди, для которых сам факт вскрывшейся принадлежности Уайна к людям Инти выглядел преступлением.

Родители Уайна вызывали их с Зарёй и устроили домашний суд. Сам факт работы на Инти их вроде бы не оскорблял, но то, что ради этого Уайн обманул родителей и заставил себя оплакивать, а потом и в самом деле чуть не сгинул на чужбине, ведь вернулся он оттуда больным, их возмущал. "Ну зачем всё это надо было?!" — причитала Курица. — "Для того ли я тебя растила?! Ты бы мог не заочно учиться, сейчас бы уже закончил". Уайн в ответ молчал, лишь сжимал ладонь Зари, тем самым показывая, что и она не должна говорить в ответ ничего. Он знал свою мать: мир для неё был всегда надёжен и прочен, она буквально помыслить себе не могла, что если бы не подвиг Уайна, их городок, да может даже и сам Куско лежали бы в руинах. Поэтому с её точки зрения думать нужно прежде всего о родных, потому что оно надёжнее на них опираться. А государство и его интересы... ну нужно честно выполнять свою работу, мужчине надо отдать ему долг в виде армии, а больше-то зачем?

Мать Зари Уака отреагировала на это ещё более бурно. Она говорила своей дочери: "Я чувствовала, что в нём есть что-то страшное. У него глаза человека, который способен убить". Заря в ответ тоже молчала. Насколько она знала, Уайн никого не убил, но, наверное, смог бы, в случае необходимости. Заря не видела в этом ничего дурного — но мать её смотрела на это почти так же, как Ветерок. Человек, хотя бы внутренне согласный убить кого-то не на войне был для неё как будто грязен. И НЕПОНЯТЕН.

Вообще Уака, строго говоря, понимала только себя, так как была на себе зациклена. Ей почти всё время казалось, что жизнь у неё тяжелее, чем у других — и даже после замужества она попрекала Зарю так же, как когда-то попрекала дочь-подростка: "Ты слишком удобно устроилась, тебе слишком легко живётся, ты горя не знаешь!". Подростком Заря и в самом деле порой испытывала чувство вины за своё "незнание горя", а теперь она только недоумённо пожимала плечами: ну даже если бы она и в самом деле не знала бы горя, разве любящая мать будет сожалеть о таком "упущении" в жизни своей дочери? Да и после известия о смерти Уайна говорить "не знала горя" — это уж совсем как-то...

Поздно вечером, когда Заря уже уложила Пчёлку спать, да и сама готовилась на боковую, из Куско приехал Уайн:

— У меня неприятности, — сказал он. — Мясной Пирожок, тот амаута, который меня учил, прознал про то, что я работал на Инти, и теперь фактически отказался иметь со мной дело. Ссылается на болезни и прочее. А на деле просто брезгует теперь мной.

— Что же делать?! — всплеснула руками Заря.

— Искать другого учителя, — ответил Уайн, пожав плечами. — У тебя молока нет?

К этому напитку Уайн приохотился ещё в Испании, так как его смущала необходимость пить вино вместо чая. Взрослые тавантисуйцы молока не пили, и введение в хозяйство коров при Манко было встречено с некоторым недоверием, но всё-таки решило проблему выкармливания тех младенцев, чьи матери давали недостаточно молока. А в тот момент, если таких матерей в селении не было, то можно было делать из молока масло, которое лекари находили полезным при той болезни, которой страдал Уайн. Так что молоко ему стали выделять как больному для взбивания из оного масла, но часть он выпивал и так, благо примесь белой крови позволяла ему этот напиток легко усваивать.

Заря протянула ему стакан с молоком, добавив:

— Послушай, Уайн, но так нельзя... Может, обратиться к Инти?

— Конечно, я ему сообщу, но не думаю, что он тут может помочь. Мне тревожно, Заря. Ведь дело не только в конкретном учителе. Помнишь, я возмущался, что Ветерка не приговорили к смерти, а только сослали на лесоповал?

— Ты не можешь ему простить того, что случилось со мной?

— Простить? А разве он в этом раскаивался?

— Ну, сожалеть сожалел.

— А толку от его сожалений?! Ведь он не стал ради из-за них пересматривать своих взглядов. Но не в этом дело. Просто нельзя такое спускать с рук, иначе мы погибнем. Даже мелочь может стоить многих жизней, я это на своей шкуре испытал, — Уайн показал на груди то место, где под туникой были расположены шрамы. — Конечно, и Инти, и Горный Ветер со мной в этом согласны, но только их власть имеет свой предел: они могут изобличить преступника, но не они его судят и не они определяют, как об этом будут судить в обществе. Ведь что мне по сути ставят в вину — саму принадлежность к разведке. Хотя в это нет никакого преступления. Но те, кто меня осуждают, считают иначе. Они считают, что личная незапятнанность важнее Долга и Родины. О таком не говорят вслух прямо и откровенно, но это не так уж редко подразумевают. И... мне страшно за наше будущее. Я боюсь, что в случае серьёзных потрясений Тавантисуйю может и не устоять... Неужели мои товарищи зря отдали свои жизни?

— Ты знаешь, что не зря, любимый, — ответила Заря, — Тавантисуйю стоит, и мы живём. И наши дети жить будут.

Уайн с улыбкой погладил супругу по животу, решив, что продолжать эту тему не стоит:

— Я вижу, у тебя тут гости были. Надеюсь, к тебе не мамаша заходила?

— Нет, ко мне приезжал Диего с подарками от Инти и Горного Ветра, — и Заря рассказала всё и показала предсмертное письмо Томаса.

— Никогда не понимал этого "на небесах нет ни замужних, ни женатых", — сказал Уайн, — хотя я к нему, конечно, не ревную — что к мёртвому ревновать?

— А мальчика в его честь Томасом назовём?

— Назовём. Пусть мои родные думают, что это в честь деда.

Потом, поглядев на так и не закрытую страницу со стихами, он хмыкнул что-то неодобрительное, спросил:

— Откуда это?

— Эти стихи переводил сам Горный Ветер. Тебе не нравятся?

— Как тебе сказать... смущает меня кое-что. Вот это вот про "девственность поруганную грубо" он зачем вставил? Ни к чему всему свету намекать, что над твоей женой в девичестве надругались. Вот я умру лучше, чем про твою беду кому не надо расскажу. И ладно бы о таком какой-нибудь глупый поэт писал, а уж Горный Ветер должен знать цену таким тайнам.

— Уайн, ты ничего не понял — Горный Ветер всего лишь перевёл стихи английского поэта. В оригинале то же самое.

— Отмазала. Всё равно надо было заменить эту непристойность точками.

Заря внутренне подосадовала, что её супруг так непонятлив в отношении искусства — но что поделать, у каждого свои недостатки.

Уайн всё-таки оставался каким-то напряжённым.

— А с другим учителем договориться сложно будет?

— Надеюсь, что нет. Но для этого надо будет ехать в город Звездочётов. Заодно и решу вопрос, когда мы туда переехать сможем. Всё равно это придётся делать рано или поздно.

— Потому что ты сможешь работать только там?

— Не только поэтому. Потому что там подальше от нудящих родственников, и потому что в случае войны это надёжная крепость. Белые люди туда просто не смогут залезть поначалу. А война... война, мне кажется, неизбежна.

— Почему ты так думаешь? Ведь скандал с послом вроде удалось уладить...

— Дело не в этом скандале. Заря, я не хотел поначалу говорить тебе об этом... но я потом видел Мясного Пирожка вместе с Хорхе...

— Ты уверен?! — испуганно спросила Заря. — Но как он может быть здесь, в Куско?

— Не уверен... я видел его только со спины и чуть-чуть в профиль. Они с Мясным Пирожком заходили в Обитель Дев Солнца с чёрного хода...

— Но ведь такого быть не могло! Я знаю, что Радуга в своё время его не просто прогнала, а со скандалом! Подробностей, я, впрочем, не знаю.

— А за что прогнала?

— Да будто он то ли соблазнил, то ли чуть ли не шантажом принуждал кого-то из девушек ему отдаться... Не знаю точно. Но я не думаю, что незнакомец рядом с ним мог быть Хорхе. Ведь чтобы он тайно мог жить в Куско... это сколько людей его покрывать должны, пайком делиться, кров предоставлять...

— Вот то-то и оно. Или я обознался, или тут такое гнездо... Да и явится он мог сюда никак не ради мести нам с тобой, из-за нас он бы так рисковать не станет. Явиться он мог, только рассчитывая на войну или переворот.

— Любимый, мне страшно... пусть он нас специально не искал, но если найдёт... ты понимаешь, что нам не поздоровится?

— Разумеется, понимаю. Хотя ведь это нелепость. Мы дома, на своей земле, а вынуждены бояться его так, как будто мы в Испании. Не, конечно, не так как в Испании, но всё-таки боимся. Ведь знаешь что самое неприятное: вот в Испании, чуть заподозрив, даже не имея веских доказательств, эмигранты доносили без колебаний, хотя и знали, что участь попавшего в когти инквизиции будет ужасной. А у нас среди амаута стараются преступника скорее покрыть. Даже не потому, что сами настроены на измену. Нет, не обязательно. Большинство из них просто НЕ ВЕРИТ, что преступник и в самом деле желает дурного, что его действия могут стоить жизни другим людям. Это в Испании убийства привычны.

— Дело не только в этом, Уайн. Вот скажи, слышал что-нибудь о Хорхе от своих соучеников?

— Нет. Я только о звёздах с ними говорил.

— А вот я слышала от матери... Хорхе считается автором интересной теории о государстве.

— О том, что инки ? господа Тавантисуйю. Помню, как Инти назвал эту теорию глупой и вредной. Могу только согласиться с его словами.

— Да, разумеется, теория глупая и вредная, к тому же довольно путанная. Но дело не в этом. Дело в том, что многие уверены, что у Хорхе проблемы с нашим государством исключительно из-за его инакомыслия. Не может же человек, всю жизнь проводящий среди книг, делать что-то насильственное, да и вообще плохое! Кто поверит, что он пытался меня обесчестить, а тебя в застенки инквизиции сдал! Хотя, с его точки зрения, он был прав во всём. С тобой расправился как с врагом, хотя попасть в лапы инквизиции и врагу не пожелаешь, и не деву, которая при этом замужем не была, уже не опозоришь.

Заря уже сама не заметила, как перешла с шёпота почти на крик. Уайн взял её за запястье:

— Заря, успокойся. Пчёлка ещё проснётся и услышит. Тебе нервничать нельзя, ребёнок...

Впрочем, Заря и сама почувствовала, что ребёнок в ней толкнулся как-то особенно сильно. Уайн сказал:

— Давай рассуждать логически. Зачем им могло понадобиться к Девам Солнца?

— Да за этим самым, — сказала Заря, — говорят, что у Тухлого Пирожка есть какие-то особые кишки, стоит мужчине надеть их на своё достоинство, и женщина не беременеет от него.

Уайн сморщился:

— Фу, Заря, ну и пошлости. Не обитель, а бордель какой-то. Я даже в Испании о таком не слышал.

— Потому что в Испании тайком убивают детей во чреве матери. А потом отмаливают грех, если живы остаются. Лучше уже кишки... Впрочем, с Тухлым Пирожком я бы даже под угрозой смерти не стала бы сходиться. Но это я, многие другие не столь щепетильны. А наши враги очень сладострастны, и ради своей похоти готовы рисковать многим, практически всем: жизнью, здоровьем, жизнями других.... Я обязательно напишу Радуге о том, что ты видел и слышал.

— Да. Напиши. Потому что если это я напишу, на моей карьере звездочёта можно поставить крест. Потому что все амаута будут считать, что я нарочно оговорил Тухлого Пирожка из-за того, что он меня на экзамене провалил. Ладно, давай спать.

Вернувшись к себе поздно ночью, Золотой Подсолнух лег, не зажигая свечу, и, несмотря на усталость и боли, связанные с непривычкой к долгой верховой езде, почти мгновенно уснул. А, проснувшись утром, он с удивлением обнаружил, что на второй кровати его комнаты, которая до того пустовала, лежит какой-то юноша. В первый момент Золотой Подсолнух даже испугался, что вчера от усталости перепутал комнаты, и теперь попал в неловкое положение, но понял, что это исключено — его вещи лежали на месте. Юноша на соседней кровати тем временем открыл глаза и посмотрел на бывшего монаха с некоторым любопытством. Потом он зевнул и сказал:

— Здравствуй! Меня зовут Золотое Перо. Меня сюда вчера поселили. А ты — тот бывший христианин, о котором ходит столько слухов?

— Да. И зовут меня Золотой Подсолнух. А что, обо мне правда много говорят?

— Говорят, но не беспокойся. Поговорят и забудут. Послушай, а как ты решился бросить всё и переехать сюда?

— Да это было относительно просто. У меня нет родных, и друзей после смерти Томаса не осталось. Я знал, что меня тут примут. А в Испании меня рано или поздно сожгут, если не соглашусь стать подлецом. А я подлецом быть не хочу и на костёр не хочу.

— А в Испании часто людей жгут?

— В каждом сколько-нибудь крупном городе такое случается несколько раз в год.

— Расскажи о своих приключениях подробнее. Тебя пытались арестовать, ты убегал из-под стражи?

— Нет. Но тут долгая история.

— Раз долгая, то давай сначала умоемся и сходим за завтраком. Вдвоём мы можем взять его в комнату на подносе.

Золотой Подсолнух с радостью согласился на предложение и вкратце рассказал свою историю. Правда, о том, что с ним сделал мерзавец Андреас, и о последствиях этого он, конечно, рассказывать не стал, да и о подробностях заговора против Первого Инки он тоже не распространялся, сказав следующее: "Томас писал мне, что под видом переговоров Первого Инку могут попробовать убить. Посол, вроде, и в самом деле пытался, оттого все переговоры и сорвались".

— Надо же, — сказал Золотой Подсолнух, — а у нас ходят слухи, что чуть ли не из-за вас с Томасом теперь с Испанией вся торговля заморожена безнадёжно.

— Думаю, что это всё равно рано или поздно случилось бы, слишком многие хотели бы удушить Тавантисуйю в торговой блокаде. А здесь многие об этом жалеют? — спросил Золотой Подсолнух.

— Многие не многие, а жалеют. Особенно женщины. Будем теперь жить без духов и модных тряпок.

— А в Тавантисуйю делать духи не умеют?

— Такие, как в Европе — нет. Скажи, а правду говорят, что в Европе почти не моются и духи нужны просто чтобы запах немытого тела отбить?

— Правда. Вода там роскошь. А тут хоть каждый день мойся, красота! Я первое время из бани не вылезал.

Не стал Золотой Подсолнух и рассказывать и о своём близком знакомстве с Первым Инкой. Связь с такими высокими кругами лучше не подчёркивать. Золотое Перо тоже рассказал свою историю. Оказывается, он был не новичком, как сперва решил Золотой Подсолнух, а уже проучился в университете три года, но жил до того дома. Но дальше надо было выбирать специализацию, и это послужило причиной ссоры с отцом. Отец его был крупным военачальником и хотел, чтобы сын пошёл по его стопам. (Золотое Перо почему-то упорно не называл имени своего отца, обиделся на него так сильно, что ли?) Сам же юноша больше стремился к учёным занятиям, а военная карьера ему претила.

— Ну, сам посуди — какая у военных жизнь? В мирное время только и следи, чтобы всё это боевое хозяйство в порядке было, а когда война... С одной стороны, только для войны военные и живут, а с другой — как-то мне не хочется жить ради такого. Да и то на войне больше шансов головы лишиться, чем наверх выбиться. Конечно, защищать нашу Родину от врагов необходимо, и если война случится, то придётся всем воевать, но в мирное время я хотел бы другим заняться.

— Я никогда не думал о военной карьере, — сказал Золотой Подсолнух, — я слишком слаб и низкоросл для этого. Когда я учился в школе для детей эмигрантов из Тавантисуйю, я ещё не очень замечал свою мелкотелость, да и тут ждал, что особенно маленьким не буду, скорее, опасался казаться переростком, но теперь понял, что и на фоне тавантисуйцев я слишком низкоросл и щупл.

— А вот наша наука как раз отвечает на вопрос, почему так. Чтобы расти здоровым и сильным, нужно есть мясо или рыбу каждый день. Безо всяких постов. А христиане этого не понимают. Ведь тогда придётся отказаться от постов.

— Скорее не хотят понимать, — ответил бывший монах, — и не только в постах дело. Тогда получается, что нужно обеспечить полноценной пищей всех, а не просто кидать крошки с барского стола сироткам.

— У нас многие недоумевают, почему в Европе накопленные нами знания просто не признают, — сказал Золотое Перо, — хотя мы не просто накапливаем факты, а стараемся найти между ними причинно-следственную связь, и чем больше мы таких связей находим, тем больше у нас возможностей предсказывать последствия своих решений. Вот почему амаута — самые важные люди в Тавантисуйю.

— Знаешь, а может в это как раз всё и дело! Я помню, как меня учили в иезуитском колледже — что над причинно-следственной связью властен только Бог, так как человек не в силах даже охватить её всю своим разумом.

— Почему же не может? Мы же охватываем! Ну, пусть по частям, но охватываем. Одному человеку невозможно быть и лекарем, и звездочётом, и инженером, но разные люди по отдельности могут.

— Может, в этом как раз и дело, — сказал бывший монах, — оценка того, что может и чего не может человек у европейцев исходит из того, что может один человек, а не люди в совокупности. А самой важной из всех связей считается связь человека и бога, именно так и переводится слово "религия". А если есть возможность оценить причинно-следственные связи самому, то бог становится... не так важен, что ли? Ведь сильнее всех вцепляются в бога именно те, кто больше всего рискует, в том числе разные проходимцы и разбойники.

— А как вера и разбой совмещаются? — спросил Золотое Перо. — Я часто слышал об этом, но не понимаю. Ведь если бог убивать и грабить запретил, то нарушители ведь бояться его гнева должны?

— Должны, но не боятся. Думают, что бог им поможет не погибнуть, чтобы они в последний момент раскаяться могли. Верят, что он за них.

— Странно. У нас, видимо, очень неполные представления о христианском мире. Может, ты мог бы перед нами как-нибудь выступить и рассказать, а то мы многого не понимаем.

— В здешней библиотеке я поискал книги о том, как здесь видят Европу. Мне было очень любопытно. Оказывается, что у тавантисуйцев куда более близкие к реальности представления о Европе, чем у европейцев о Тавантисуйю.

— Да, нам много рассказывают о христианском мире, но мы... как бы это сказать. Мы не очень верим нашим учителям. Ведь если там живут люди, которые по природе не глупее нас, то трудно поверить, что там столько грязи и нищеты. Многие думают, что наши глашатаи преувеличивают.

Вдруг опытный глаз бывалого слушателя исповедей уловил во взгляде своего собеседника какую-то недоговорённость, что-то он скрывал...

— Послушай, Золотое Перо, давай уж начистоту, — сказал бывший монах, — почему ты так хочешь, чтобы я рассказал твоим приятелям об Испании?

— Дело в том, что я поспорил, — сказал тот слегка замявшись, — поспорил с одним приятелем по имени Моро в присутствии нескольких свидетелей касательно жизни в Испании. В общем, я так или иначе должен был тебя найти, познакомиться и для расспросов привести.

— Значит, поспорил? А на что?

— На книжку. Её, конечно, было бы жалко отдавать, но дело даже не в этом. Если мой отец узнает, что я пари заключил, мне от него будет головомойка. Он считает это дурным европейским обычаем, и считает не совсем зря. Но пари в таких случаях среди молодых амаута обычны — Золотое Перо пожал плечами.

— Ладно, я согласен, — сказал Золотой Подсолнух. — А где сейчас твои приятели?

— Не знаю точно, надо будет собрать их всех, а это долго.

— Думаю, мне сейчас стоит пойти в библиотеку, ищи меня в главном библиотечном зале, когда найдёшь их.

— Договорились.

Золотой Подсолнух пытался сосредоточиться на очередной задаче по геометрии. Список задач ему рекомендовали сделать к непосредственному началу занятий. Тогда можно считать, что он ею владеет хотя бы на уровне школьника... Дан отрезок некоей длины, и надо построить при помощи циркуля и линейки отрезок, который будет к нему соотноситься как -(1+-2). Юноша с улыбкой вспоминал, как один из преподавателей иезуитского колледжа говорил что "корни", хоть из чисел, хоть из слов, есть выдумка злобных магометан, и христианину их знать ни к чему. По счастью, не все из его коллег были с ним согласны, но в силу того, что это и в самом деле было изобретено арабами, желающих трогать столь склизкую тему было не очень много. Ладно, с квадратным корнем геометрически разобраться несложно, строим квадрат, и его диагональ будет -2. Дальше без проблем добавляем к нему отрезок изначальной длины и опять квадрат... Получилось! Да, наука она везде наука, тут не нужно откровение, самим додуматься можно, будь ты араб или тавантисуец.

Да, арабы... они ведь не брезговали эллинской наукой, хотя понимали, что её создали язычники, вот потому и развивали её дальше. А испанцам велено брезговать изобретениями некатоликов, вот оттого и застой. Надо будет, кстати, узнать, откуда у Моро такое имя. Ведь это "мавр" по-испански, а на кечуа он такого слова не помнил. Впрочем, имена не обязательно могут быть на кечуа, есть же и другие языки — аймара, чиму или даже язык каньяри. Хотя его предком и в самом деле может быть сбежавший из Испании мавр, отчего нет, жизнь способна выделывать дичайшие кульбиты.

Тут Золотой Подсолнух поднял голову, и увидел, что напротив него сидит Прекрасная Лилия и с любопытством смотрит на него.

Юноша смутился, подумав, что любопытство, которое она к нему испытывает, сродни любопытству к зверьку или цветку, ведь не может же она, в самом деле, видеть в нём мужчину. Как-никак она принцесса!

"Принцесса" тем временем подошла поближе и помахала перед его носом ладонью.

— Ты что? — спросил вконец опешивший бывший монах.

— Проверяю, видишь ты меня или нет. Или ты меня не признал? Я же Прекрасная Лилия, ты у нас дома ночевал, тебя отец в гости приводил. Почему же ты теперь не подходишь и не здороваешься?

— Я не знаю, как надо разговаривать с принцессой, — ответил покрасневший юноша.

Лилия надула губки, показывая лёгкую обиду:

— Принцесса?! Да какое это имеет значение? Пока меня ещё замуж не выдают, а требуют учить эту растреклятую латынь. А меня уже достало за каждым вторым словом в словарь лазать! — глянув на книги на столе, она сказала, — даже геометрия много проще.

Золотой Подсолнух подумал, что это зависит от точки зрения, но лишь сказал:

— Хочешь, я помогу тебе?

— Давай! — ответила она. Юноша в глубине души был доволен, что можно хоть временно отложить мозголомную математику, и пересел к ней за стол.

Практически все выписанные девушкой в столбик неизвестные слова из текста он знал без словаря, так что не успел он оглянуться, как работа была окончена.

— Спасибо, — сказала Лилия, — без тебя бы ещё полдня сидела.

— Да, мне латынь учить не надо, и больше времени на другие науки есть. Может, со временем я её даже преподавать начну.

— А когда?

— Не знаю. Но точно не в этом году.

— Жалко, — сказала Лилия со вздохом, — а то у нас такая латинистка вредная...

Бывший монах со смущением подумал, что всё равно не смог бы преподавать у девушек. Привыкший отслеживать все свои греховные помыслы, он понял, что в нём постепенно пробуждается крепко спавшая до того юная плоть. И это только от того, что Лилия невзначай касалась его руками... А девушка от него отходить явно не желала, и искала предлог его не отпускать.

— Хочешь, я тоже помогу тебе с геометрией? — сказала она. Юноша не знал что ответить, очень хотелось согласиться, но... было страшно так или иначе оскандалиться. И в этот момент в библиотечный зал вошёл Золотое Перо.

— Друзья уже собрались, а ты, я вижу, уже с девушкой познакомился?

— Ну... — сказал Золотой Подсолнух и зарделся. — Лилия, я тут, ну в общем, я с ним идти должен.

— Золотое Перо, можно я с вами пойду? — спросила девушка. — Или у вас чисто мужское сборище?

— Можно, пошли.

Несчастный бывший монах понимал только то, что он ничего не понимает. Золотое Перо болтал с принцессой как с простой приятельницей!

В саду, прилегающем к библиотеке, на скамьях вокруг небольшого стола расположилось несколько юношей. Заблаговременно приготовившись к долгой беседе, они поставили на стол еду и напитки. Золотое Перо представил их, но бывший монах никого кроме Моро и Черношеего Лебедя не запомнил. Прекрасная Лилия как ни в чём не бывало обменялась приветствиями с юношами, а потом села за стол рядом с бывшим монахом, а поскольку места было не то чтобы много, он просто обалдел от того факта, что она сидит с ним вплотную, и никто не видит в этом ничего непристойного. Впрочем, вопросы быстро заставили забыть его о таких мелочах.

— Ну, приступим, — сказал Моро. — Скажи, а правда ли инквизиция была создана изначально для того, чтобы искоренить науки и учёных людей? И что в Испании каждый год их на кострах жгут?

— Это не совсем так, — ответил бывший монах. — Во-первых, в Испании учёных мужей не настолько много, чтобы их жечь каждый год, так что на кухне инквизиции учёный муж — это не ежедневное блюдо, а редкое праздничное лакомство. Но если смотреть на это с точки зрения учёного человека, то да, его род занятий и в самом деле сопряжено с риском поджариться.

— Но кого тогда жгут инквизиторы, если не учёных? — спросил Лебедь. — Может, ведьм?

— А правда что монахи в качестве ведьм специально выбирают самых красивых женщин, и когда видят их горящими, этим удовлетворяют свою похоть? — спросил какой-то из юношей.

— Насчёт ведьм я не знаю точно, — сказал Золотой Подсолнух, — их жгут во многих христианских странах, но не в Испании, так как ещё до моего рождения один богослов доказал, что их не существует, и куда важнее борьба с настоящими врагами — еретиками. Это было принято инквизиторами, так как еретиков в Испании довольно много. Но, насколько я знаю, за колдовство осуждают не только женщин, но и мужчин, хотя последних — реже.

— А почему в Испании так много еретиков?

— Ну, так всегда получается, когда пытаются запретить разномыслия. Раньше там жили и арабы, и евреи, но потом Корона решила, что места иноверцам на полуострове быть не должно. Ну и поставили перед ними вопрос ребром: или креститесь, или покиньте страну. Те, кто покинул, оказались мудрее, так как крещёных силой не без оснований подозревали в тайном исповедании своей прежней веры и мятежных настроениях. Да и трудно быть лояльным подданным при таком подходе. Вернее, тем, кому мыслить не хочется — тем, конечно, так даже легче. Есть мы, есть они. Есть христианнейшие и законнейшие монархи, а есть иноверцы, которые только и мечтают, как бы добрых католиков извести. Простой народ в Испании всерьёз думает, что вы, если только доберётесь, их младенцев на кострах жарить будете! Простой народ верит всему тому, что ему рассказывают в Церкви, именно поэтому Испанская Корона в спешном порядке насильно крестит всё подвластное ей население.

— А мы думали, что нас просто так христианством пугают... — сказал один из юношей.

— Нет, если бы Испанская Корона добралась бы до этих земель, то перед вами бы тоже поставили вопрос — крещение или смерть. А может и не поставили бы, а как языческих жрецов отправили бы на костёр без разговоров.

— Мне всё-таки это кажется странным, — сказал Черношеий Лебедь, — неужели испанские монархи столь глупы, что не понимают: от развития наук напрямую зависит могущество державы. Ведь они же хотят быть могучими, или нет?

Бывший монах тем временем взял со стола лепёшку и стакан с соком. Еда, помимо всего прочего, позволяла делать небольшие паузы, чтобы обдумать вопрос, да и смотреть на жующих собеседников было немного голодно.

— Хотят. Но ещё больше хотят искоренить ересь, то есть сделать так, чтобы люди были настолько управляемыми, насколько это вообще возможно. А человек учёный не может не знать, что многие полезные вещи придуманы этими страшными иноверцами. А это было бы невозможно, будь они целиком и полностью исчадьями зла. А от этой мысли недалеко и до идеи, что и их вера не так ужасна, и что в каких-то вопросах они могут быть более правы, да и вообще разные мнения не такое уж преступление, чтобы из-за них превращать людей в жаркое....

— Я всё-таки не понимаю, как мыслят в Испании, — сказало Моро. — Я читал в библиотеке Евангелие, там ничего про сжигание на кострах нет.

— Многие добрые католики верят не собственно во Христа, а в то, что вера в него необходима для того, чтобы народ был хотя бы относительно нравственный, а страна была Великой Империей. А если кто подтачивает веру, он этим самым покушается на державность и нравственность. А такое не прощают, — бывший монах вздохнул. — Да, Томас знал, что он обречён. Еретик уже самим фактом своего существования подтачивает устои, а за это смерть.

Отхлебнув ещё сока, Золотой Подсолнух продолжил:

— Я ведь раньше тоже верил в спасительность католической веры и в то, что без неё люди якобы не люди, а грязные животные. И стыдился своего происхождения из Тавантисуйю. Вам почти невозможно представить, сколько трудов стоило Томасу открыть мне глаза. Я ведь искренне боялся думать на запретные темы, но во мне природная тяга к знаниям и стремление разбирать все вопросы до конца победило. А книги из Тавантисуйю были для меня глотком свежего воздуха посреди окружающей мерзости. Я помню, как помогал Томасу с переводом их на испанский, и был счастлив этой работой. Я и теперь вспоминаю об этом времени с радостью, но только теперь к ней примешивается горечь не только от гибели Томаса, но и от того, что все его ученики отреклись от него и попытались его оговорить.

— Совсем все? — спросил Чёрношеий Лебедь.

— Ну, было одно исключение. Один из его учеников оказался талантливым художником, и Томас позаботился о том, чтобы тот смог продолжать обучение в Италии, так что к моменту осуждения Томаса его в Испании уже не было. Так что не знаю, предал бы он учителя или нет. Тем более что он сам еретические картины рисовал.

— Еретические картины? А как это? — спросил одни и юношей.

— Ну, например одна такая была — распятие, но нарисованное не по канонам. Христос специально изображён так, что лица не видно, голова вниз, а волосы всё загораживают. А тело при этом... он специально просил, чтобы я ему позировал. А до того Христа полагалось как европейца рисовать, хотя он был сыном еврейского народа. Ну а под крестом стоят священники и монахи, только вид у них отнюдь не скорбящий, скорее деловой. У любого при виде их мысль закрадывается: оплакиватели это или палачи? А сзади обычный испанский городок, живущей своей жизнью. Мне было ясно, что картина была навеяна идеями Томаса, что всякий раз, когда церковники кого-то убивают и пытают за веру, они в его лице ещё раз распинают Христа. А другие живут при этом как ни в чём не бывало... — бывший монах вздохнул и углубился в лепёшку.

— Я понимаю, почему Томас увлёкся Тавантисуйю и стал распространять её литературу, — сказал Черношеий Лебедь, — но почему он не готовил путей к отступлению? Тебя послушать, так он знал, что обречён, но сознательно шёл ягуару в когти... Вот это мне непонятно.

— А кто теперь скажет, готовил или нет, — ответил Золотой Подсолнух, — я не могу быть уверен, что знал о нём всё. Он знал что рискует, однако не боялся смерти. Он верил, что умрёт не зря. Странно, издали Тавантисуйю мне казалась страной героев, так почему же вам его трудно понять?

— Ну, даже в самой лучшей стране не все могут быть героями, — ответил Золотое Перо. — Но Лебедь очень у нас любит рациональность, и потому не принимает героики. Или делает вид, что не понимает.

— Да, героизм — это всегда последствия чьей-то глупости, — сказал Черношеий Лебедь, — вот если кто-то по неосторожности устроил пожар, то потом его приходится героически тушить. А если бы все были острожными, героизм был бы не нужен.

— А если бы пожар сам случайно случился? — спросил Золотое Перо. — Вот послушав таких как ты, я начинаю больше понимать своего отца. Он боится, что став учёным, я буду слишком дрожать за свою драгоценную тушку, потому что иные, получив образование, начинают мнить себя какое-то особенной драгоценностью, ставя свою жизнь много выше жизней простых людей. А с его точки зрения, способность жертвовать собой ради других — самое главное качество в человеке. А ум, образование... этого может и не быть, не это человека человеком делает.

— Но ведь ты же с папашей не согласен, раз звездочётом стать хочешь?

— Хочу. Но становиться тряпкой не хочу. Начнётся война — пойду воевать, не дожидаясь призыва.

— Да хватит вам спорить, — вмешался Моро, — лучше скажи нам, Золотой Подсолнух, правда ли в христианских странах все тавантисуйские книги запрещают? Выучился же ты читать и писать на кечуа?

— Да, — ответил бывший монах, — я около года проучился в школе для детей эмигрантов, там я выучился читать и писать на родном языке. Потом мой отец умер, и мне пришлось покинуть школу, так как было нечем платить за уроки, но мать пыталась обучать меня самостоятельно. Так что читать на кечуа я умею, пишу, правда, с ошибками... Но это я исправлю.

— А как это — платить за школу? — спросил один из юношей.

— Обыкновенно, — сказал Золотой Подсолнух, — как в лавке за товары платят. Образование таким же товаром считается. Так вот, в этой школе, конечно, в старших классах были книги на кечуа. Но что это были за книги? Эпопея Алехандро Лукавого, да вирши Идущего-в-брод-через-Туман. Я читал их уже во взрослом возрасте — они мне показались невозможно убогими.

— А что убогого в трудах Алехандро Лукавого? — спросил Моро.

— Как что? У него всё тупо — есть хорошие христиане, и есть плохой Манко и его сторонники, которых он всех поголовно иначе как палачами не называет. А в одном месте говорит даже, что если бы для уничтожения Манко нужно было бы сжечь весь Куско со всеми его жителям — он бы это одобрил. Да и по языку Лукавый туп и зануден до невозможности. Вот Томас мне привез совсем другие книги.

— Да что же это за книги такие особенные?

— Ну, цикл пьес о жизни Манко Юпанки, "Позорный мир" я даже перевёл. Потом поэму о гибели Тупака Амару, исторические повести о Великой Войне...

Вдруг бывший монах заметил, что юноши смотрят на него как-то странно, и даже отодвигаются. Потом все вышли из-за стола и стали неловко прощаться. Вскоре Золотой Подсолнух, Золотое Перо и Прекрасная Лилия остались втроём.

Золотое Перо улыбался, видимо, пари он таки выиграл.

— А их ничем не обидел случайно? — спросил бывший монах. — Отчего они так?

— То, что ты объявил нужным и скучным у некоторых считается чтивом для особенно продвинутых, — сказал Золотое Перо, — а вот пьесы о Манко Юпанки и поэму о гибели Тупака Амару они считают скучным официозом, который уже в школе всем надоедает.. Глупцы они просто.

— Похоже, мне и в самом деле трудно это понять, — сказал бывший монах, — ну, может, то, что дают в школе, трудно оценить свежим взглядом, но как они не понимают, что тот же Идущий-в-брод-через-Туман откровенный мерзавец! А Лукавый — само его имя говорит о его сути. Ну, может испанцы не знают, как оно переводится, но ведь вы же знать должны...

— А что ещё писал Лукавый? — спросила Лилия.

— Что твоего отца нужно не просто свергнуть, но бросить в тюрьму и выжечь ему глаза, а потом каждый день присылать к нему священника, чтобы он раскаялся и спас свою душу, — ответил бывший монах. — Ты просто не представляешь сколько жестокости может быть в христианах. Да, врага можно хотеть убить, но лишить его зрения... Это какое-то изуверство.

— Я раньше думала, что писатели не могут быть жестокими, — сказала Лилия. — Жестоким мне казался отец, который запретил его книги в нашей стране. Но мой отец никогда бы не стал выжигать никому глаз!

Бывший монах ответил:

— Твой отец если и бывает суров, то лишь по должности. По натуре он человек довольно мягкий. Христиане же — иное дело. Они жестокостью могут наслаждаться. Ладно, хватит об этом, мне пора продолжить занятия геометрией, ещё понять бы, что на кечуа зовется "священной улиткой".

— Это способ рисования отрезков длиной в квадратный корень из целого числа, я помогу тебе его освоить, — с готовностью сказала Прекрасная Лилия, — пошли.

Хотя бывший монах старательно слушал объяснения Лилии по геометрии, полностью сосредоточиться на науке он не мог, потому что подспудно его скребла тревожная мысль: ненароком он нажил себе врагов. Однако вечером к нему явился Моро и сказал:

— Ты извини, что мы так резко сбежали. Это не из-за тебя.

— А из-за чего же, — ещё больше опешил бывший монах, — я вижу, что ещё много тут не понимаю.

— Черношеий Лебедь подал знак, что мимо прошёл Горный Ветер.

— А может, ты просто понял, что проспорил не одну, а десять книжек? — съязвил Золотое Перо.

— Не думаю. Ведь Горный Ветер действительно повадился ходить в библиотеку в последнее время.

— А почему ему нельзя ходить в библиотеку? — спросил Золотой Подсолнух. — Насколько я знаю, он в свободное время поэтическими переводами занимается.

— Не знал, — ответил Моро, — у нас его принято бояться.

— Да я понимаю, что у вас студентам вроде как лёгкая фронда положена, только я...

— Да, тебе, чтобы не нажить неприятностей, нужно быть очень лояльным, я понимаю.

— Нет, Моро, дело не только в этом. Мне действительно нравится в Тавантисуйю буквально всё, я не понимаю, чем тут можно быть недовольным. Вот, например, я ездил в деревню и видел, как трёхлетняя девочка спокойно бегает по улице. Я спросил у её матери, не страшно ли ей отпускать такую малышку одну, не боится ли она что её могут загрызть свиньи или собаки, а мать, рассмеявшись, сказала, что в Тавантисуйю это просто немыслимо. Никаких свиней, свободно разгуливающих по улицам, или собак-людоедов тут нет. Мало того, любой, кто увидел, что ребёнок упал и плачет, обязательно подойдёт и постарается успокоить. А в Испании до чужих детей никому нет дела.

— Ты ещё наших недостатков не видел, — сказал Моро.

— Я знаю, почему Горный Ветер зачастил в библиотеку, — Золотое Перо. — Сейчас среди Носящих льяуту споры идут, стоит ли пытаться заключить торговое соглашение с Английской Короной, раз уж с Испанской все горшки побиты вдребезги. Горный Ветер — ярый противник этого и сторонник изоляции. Вот он и выискивает в книгах аргументы в свою пользу. Только он, похоже, напрасно старается, всё равно изоляционисты в меньшинстве. А вы всё думаете, что он ваши дурацкие разговоры подслушивать рад, да не до них ему!

— А твой отец что думает? — спросил Моро, предпочтя не заметить колкостей.

— Он скорее нейтрален. Не видит в торговом соглашении особенного зла, но в то же время и изоляции не боится. Скорее всего, пойдёт за большинством или воздержится.

— А... — сказал Моро, — Ну ты, Золотой Подсолнух, ещё раз нас извини. Рад был познакомиться.

После чего ушёл.

Перед сном Золотое Перо сказал бывшему монаху:

— Ты на Лилию особенно не западай, вертихвостка она.

— То есть?

— Она со всеми вот так знакомиться рада, но ты ей быстро надоешь. Так что не обольщайся.

— А с тобой тоже пыталась? — с упавшим сердцем спросил Золотой Подсолнух.

— Да, но я уклонился. Видишь ли, она специально хочет связаться с кем-нибудь вопреки папочке, который не так давно попытался предложить ей жениха. Она отвергла и стала вертихвостить.

— А что, жених был так уж плох?

— Да нет, парень вроде был ничего, но её взбеленило, что ей что-то навязывают. Братьев у неё нет, и если их и не будет, то Первому Инке придётся женить дочерей на кузенах, чтобы те смогли бы стать наследниками. Лилия это чует и бунтует. Она не хочет становиться супругой Первого Инки. И может достичь успеха — если она к кому-нибудь в постель нырнёт, то супругой наследника станет кто-то из её младших сестёр. Да вот только этому, к кому она в постель попадёт, не поздоровится. Ладно, спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответил Золотой Подсолнух, хотя на душе у него от всего этого было неспокойно. Нет, он знал твёрдо: никогда в жизни он не решится опозорить девушку, взяв её до свадьбы. И тем более это было бы свинством по отношению к своему благодетелю — как он может опозорить дочь Асеро? Но обидно было, что внимание Прекрасной Лилии к нему имеет под собой вот такую подоснову. Хотя, может, Золотое Перо ошибается? И Лилия не совсем такая, как ему кажется? Хотя она и в самом деле слишком легкомысленна... но тут молодых девушек не подстерегает такое количество опасностей, как в христианском мире. Да и понимают тут все, что она не просто так, а принцесса. Хотя и учится наравне со всеми.

На следующий день Золотой Подсолнух опять встретил в библиотеке Прекрасную Лилию:

— Я знаю, что тебе Золотое Перо про меня много ерунды наговорил, — шепнула она, — но не обращай внимания, он просто ничего не понимает...

— Не понимает?

— Да, — она вздохнула. — Он будет свободен всю жизнь. А я, как только закончу учиться, буду обречена всю жизнь проводить под охраной. Я и сейчас только на учёбе свободна, а сама выйти отсюда пойти погулять по городу не могу, нужно, чтобы меня сопровождала охрана... меня и сестёр всякий раз встречают и провожают, потому что я дочь Первого Инки... Вот я и знакомлюсь со всеми, хочу найти среди них действительно достойного человека. Только вот пока не нашла.

Юноша не знал, верить ей или нет, но так хотелось оказаться единственным достойным....

Так начался его роман с Прекрасной Лилией. Молодые люди часто встречались, помогали друг другу с учёбой, но бывший монах не рисковал даже поцеловать свою возлюбленную: слишком хорошо он знал, что после страстных поцелуев воздерживаться будет много сложнее, и потому даже когда Лилия намекала, что допускает поцелуй, он предпочитал делать вид, что не понимает намёков.

Постепенно юноша стал думать, что Лилия заинтересована им всерьёз — никаких признаков неверности она не проявляла. По-честному надо бы в такой ситуации посвататься, но как признаться в этом её отцу? Кто он такой, чтобы жениться на принцессе? Так он размышлял, пока дело не приняло совсем неожиданный оборот, но об этом речь впереди.

Заря выполнила своё обещание, написал Радуге обо всём, и вскоре получила от неё ответ.

Здравствуй, Заря!

Рада была получить весть от тебя, рада, что ты жива и здорова, и скоро опять станешь матерью.

Что касается истории с Тухлым Пирожком, то я сама в том день имела с ним пренеприятнейшую встречу. В тот день я отсутствовала в обители и думала вернуться на следующее утро, но так получилось, что я сделала свои дела гораздо раньше, чем планировала, и вернулась поздно вечером.

Я решила проникнуть с чёрного хода, чтобы было поменьше шуму в час, когда все уже должны спать, ибо ты знаешь, мне совсем не хотелось кого-то будить и доставлять лишние неудобства. Однако в одной из келий горел свет, слышался смех и хмельные голоса, там явно была вечеринка. Я тут же заглянула туда и обомлела. В келье были две её насельницы, но не одни — рядом были Тухлый Пирожок и ещё один мужчина. Признаться, я была так поражена наглостью Тухлого Пирожка, посмевшего явиться сюда, после того как его выгнали с позором, что не обратила внимания на его лицо спутника, а тот взял и выскочил в окно без туники, в одних штанах. Могу только сказать, что телом он мускулист, хотя вроде и не очень молод. Мог ли это быть Хорхе Алехандро Симеон — не знаю.

Касательно целей вечеринки у меня не было уже никаких сомнений. На столе было не только вино, но и особые мешочки, сделанные из кишок лам.

Тухлый Пирожок при этом не только не испугался и не смутился, но, наоборот, широко улыбался и смотрел на меня нагло. Вот мол, что я творю у тебя в обители, а ты и не знаешь, потому что никто не донёс. Я пригрозила ему, сказав, что этого дела так не оставлю. Он усмехнулся ещё шире и сказал: "Радуга, если ты только посмеешь устроить скандал, то я расскажу о том, что как ты стала походно-полевой шлюхой в Амазонии. Тебе ещё повезло, что ублюдка из тебя вычистили, а твой хахаль получил по заслугам. Говорят, он знатно орал, когда плоть, которой он так набезобразничал, была немного помята раскалёнными щипцами. Да и большинство свидетелей погибли, не иначе как Инти их убрал".

Конечно, он знал, что насчёт Инти это всё неправда, но лгал, чтобы ещё больше унизить меня. Ухмыляясь, он продолжил: "В общем, не тебе, Радуга, осуждать девушек и их желание немного поразвлечься, тем более что эти кишочки избавят их от необходимости отведать те груши, которыми тебя и твоего возлюбленного так любезно угостили инквизиторы.

Я просто онемела от такой наглости и стыда. Девушки смотрели на меня с любопытством. Но больше всего меня ужаснуло то, что тайна раскрыта. О подробностях случившегося в Амазонии знает Инти и ещё два человека, и до того у меня не было мысли, чтобы они могли проболтаться о моей тайне хоть кому-то. Даже перед тобою Заря я упоминала об этом, но не раскрывала унизительных для меня подробностей.

Даже сейчас, на холодную голову, я не могу понять, что это может быть. Конечно, догадаться о том унижении, которое ждёт практически любую женщину в плену у белых людей, можно и без подсказки. Знал он наверняка и про "груши" из железа, которые господа инквизиторы вставляют своим жертвам в рот, анус, а женщинам и в ещё одно место. Заря, ты ведь понимаешь, не можешь не понимать, что наши палачи стараются сделать пытки не только как можно более мучительными, но и как можно более унизительными для нашего достоинства. Да, у меня была любовная связь, но мы собирались пожениться, мой возлюбленный клялся мне в этом, и я знаю, что эти клятвы были искренни. Он также искренне обрадовался, что станет отцом, и у него и мысли не было убивать плод нашей любви. Увы, судьба жестоко поглумилась над нами. В плену надо мной сначала надругались на глазах у любимого, и первым, кто это сделал, был предатель, а потом и угостили той самой "грушей". А потом его самого пытали на моих глазах. Только он не кричал, стерпел всё молча, сжав зубы.

Теперь, когда Тухлый Пирожок выговаривал мне, у меня было такое ощущение, точно меня опять облапывают липкие ручёнки предателя... Возможно, что Тухлый Пирожок даже узнал об этом с той стороны...

Прошли годы, Заря, но я до сих пор вспоминаю о своём любимом и нашем несбывшемся счастье. Благодари судьбу, что твой возлюбленный после долгих лет всё-таки вернулся к тебе и смог стать твоим мужем.

Заря вспомнила, как объявила о своём решении Радуге. Та ведь сперва не поняла — думала, что Заря забыла Уайна, и округлый живот у неё от кого-то другого. Потом, когда увидела Уайна живым, обрадовалась ему почти как родному. Может, даже не столько ему, сколько тому факту, что верность Зари была вознаграждена. Заря продолжила читать письмо:

Я потребовала от Тухлого Пирожка убираться вон, потом сказал девушкам, что с ними разберусь завтра, ушла к себе и расплакалась.

Потом ко мне постучалась одна из девушек. Пришла с раскаяньем. Сказал, что уже полгода в те дни, когда меня нет, устраивают такие вечеринки. Тухлый Пирожок сказал им, что если с кишками, то они сохраняют девственность и не беременеют. Я спросила про того второго, что с ними был. Она сказала лишь, что его зовут Шалфей и что инки его как-то сильно обидели, особенно люди Инти. Подробностей она не уточняла. Ей казалось самим собой разумеющимся, что люди Инти такого славного человека обидели ни за что. Я ей объяснила, что Тухлый Пирожок её обманывал: невинность не сохраняется, и что такие кишочки могут порваться и забеременеть можно. Но это ещё не самое худшее: ведь это же готовый компромат, и Тухлый Пирожок может взять таким образом на крючок, под угрозой разглашения заставив делать выгодные ему вещи. Также спросила, почему боялись мне сообщить. Она ответила, что многие бы это восприняли как подлость. Тем более что я тоже когда-то спала с мужчиной. Я ответила, что нельзя равнять любовь мужчины, который собирается жениться, и похоть ради развлечения. И ещё она предупредила, что у Тухлого Пирожка есть некий знакомый в Газете, и что он в случае чего опозорит меня и там. Мне это показалось невероятным: кто бы у него там ни был, но материалы газеты сам Первый Инка обязательно просматривает, и он уж точно не пропустит там никакую грязь. Она ответила, что иногда Первый Инка и в отъезде бывает, и в такой ситуации можно пропихнуть что-то не то.

Потом я рассказала всё Инти и попросила совета. Он сказал, что попытается выяснить личность незнакомца, а также попробует узнать источник утечки. И что, конечно, так оставлять дело нельзя.

Не знаю, что ждёт меня дальше, Заря. Но если мне придётся покинуть столицу, я бы хотела увидеться с тобой перед этим.

Радуга

Заря почувствовала, как ребёнок внутри опять толкнулся. Да, с таким животом не очень поездишь. Хотя когда-то она пересекла всю страну поперёк, будучи беременной, всё равно потом от свекрови ей попала: тряска опасна, как ни крути. Да и потом с грудным малышом далеко не отлучишься. Хотя может и получится.

Вторая часть

Носящие льяуту.

Верховный Амаута, когда ему доложили, что к нему прибыл сам Инти, как-то вмиг съежился и потускнел. Инти и его службу тот недолюбливал много за что, но в том числе и за то, что Инти не испытывал перед ним того пиетета, который у других вызывала учёность амаута. Будучи сам довольно хорошо образован, Инти не видел в науке чего-то априорно таинственно-недоступного, к тому же он видел, что наука наукой, а как люди учёные ничуть не лучше остальных — завидуют, интригуют, порой и Родину предать способны. А такого Инти не прощал никому.

— Приветствую тебя, кузен. Я пришёл по делу, но дело весьма деликатное. Так что будем говорить наедине.

Верховный Амаута послушался.

— Вот что, Наимудрейший, ? сказал Инти. ? Мясной Пирожок опять взялся за старое. Тайком развращает девиц в обители. Ты слышал что-нибудь об этом?

— Слухи доходили, ? осторожно ответил Наимудрейший. ? Но я не всякому слуху верю — мало ли кто что клевещет из зависти.

— В данном случае источник надёжный. Радуга не будет клеветать зря.

— Допустим, такое имело место. Но что из этого следует? Если девушки были с ним добровольно, то тут нет нарушения законов, только морали. Пусть Радуга выгоняет тех, кто нарушает правила. Так что тебе какое дело?

— С девушками Радуга сама разберётся, а наше дело разобраться с Мясным Пирожком. Во-первых, он девушек ОБМАНЫВАЛ, говоря, что они якобы сохранят невинность. А, кроме того, я подозреваю, что он может это и для шантажа использовать. Да и кто его знает, сегодня от только обманывает, а завтра станет насильником-тихушником.

— Не понимаю. Это пьяницы бывают тихушниками.

— Да как сказать. Горный Пик, например, как выяснилось, однажды опоил одну женщину зельем, а пока она была в беспамятстве, он её обесчестил. Думал, она молчать будет. Она с отчаянья и вовсе в петлю полезла... Повезло ещё, что я вовремя рядом оказался, и что у нас дома без замков, а то бы её ничто не спасло. И был бы труп.

— Барышня слишком чувствительна.

— Чувствительна! А что бы ты сказал, если бы проснулся и обнаружил, что у тебя в анусе палкой пошуровали? Или оскопили тебя? Или как-то ещё безобразно над тобой надругались? Растоптанная честь — это далеко не пустяк.

— И до всего тебе дело есть, ? с досадой отмахнулся Наимудрейший.

— Да знаешь ли, это вопрос безопасности, а я за безопасность как раз и отвечаю. Чтобы невинные люди были от негодяев защищены. Между прочим, в обители и мои дочери живут, и твои. Обесчестят твоих кровиночек ? по другому запоёшь. Или ты уверен, что твоих он не тронет?

— А почему твои кровиночки тебе не донесли?

Инти грустно вздохнул:

— Потому что считали донос стыдным и подлым. Ну, я им мозги прочистил на этот счёт.

— Ладно, что ты предлагаешь? Чтобы я выслал Мясного Пирожка из столицы?

— Этого мало. Вышлешь ты его в Кито или Тумбес, и он там девиц развращать будет. Нет, это не наказание.

— Выслать в глухомань?

— И в глухомани тоже люди живут и школы есть. Он и там за старое примется. Нужно лишить его звания амаута, и пусть черной работой занимается. Улицы метёт, лес валит. И ещё... мне нужно провести обыск у него в жилище. Если там более серьёзные улики, то тут уж не обессудь. Придётся арестовать.

— Лишить звания — невозможно. Мои амаута не согласятся.

— Если их попрошу я, то да, не согласятся. А если ты? Хоть ради дочерей это сделай.

Верховный Амаута отвел глаза в сторону:

— Одного ты не понимаешь, Инти. Амаута слишком ценны как амаута, их надо много лет готовить. А ты итак наши ряды проредил. Да, растраты, да заговор, но можно с людьми и помягче...

— Не могу, Наимудрейший, ты знаешь, не могу. Я могу быть мягок к слабому и запутавшемуся. Но если передо мной враг, готовый погубить невинных, отняв жизнь или честь, я не могу быть к нему снисходителен. Да, ты, Наимудрейший, по здоровью даже в армии не был. А я, когда принял решение пойти на службу к моему отцу, должен был пойти служить на флот, и всегда быть готовым дать отпор пиратам, а потом ещё навоевался в Амазонии. И я знаю, что такое враг. Я видел близких мне людей еле живыми после плена и пыток.

— Можно подумать, есть что-то общее между палачом, пытавшим Радугу, и Мясным Пирожком. Один изувер, а другой просто имеет слабости. Инти, ну разве ты сам безупречен? Про тебя ходят слухи, что ты свою первую жену соблазнил до свадьбы, и даже чуть ли не осилил.

— Ну, хоть ты-то эту грязную клевету не повторяй. Я любил её и никогда не стал бы позорить. Пустили эту сплетню, чтобы её из столицы выдавить, и выдавили. Прихожу домой как-то, а она вся в слезах. Оказывается, заходил какой-то тип и с порога начал её оскорблять, обвиняя в разврате. Вот уж кого-кого, а её в чём-то таком обвинить только у полного негодяя язык повернётся. Чище её найти трудно. И за свою честь я с ней мог быть совершенно спокоен.

Наимудрейший как-то неопределённо хмыкнул.

— Ты сомневаешься в этом?

— Да как-то слышал от Жёлтого Листа, будто она тебе рога наставила, а ты и не знаешь.

— Жёлтый Лист ещё тот сплетник. И с кем это она мне могла рога наставить?

— С Ловким Змеем.

— Я думаю, Ловкий Змей это выдумал, прекрасно зная, что Морская Волна скорее умрёт, чем отдастся ему. А силу он применить не мог, слишком осторожен.

— Но ведь ты был далеко. Откуда ты знаешь, что было в Тумбесе?

— Зато её отец был рядом. И не дал бы бесчестить дочь. Он мог бы его вообще без суда и следствия прикончить, зная его характер. Нет, Ловкий Змей всегда себе лазейку оставлял. Впрочем, это не важно. Важно то, чтобы женщины нашей страны были защищены от бесчестья и обмана. И да, между Тухлым Пирожком и палачом, пытавшим Радугу разница лишь в степени протухлости. Никто не начинает сразу с больших подлостей, всякий негодяй становится негодяем постепенно. Не бывает так, чтобы вчера невинный и чистый, а сегодня ? бац! ? насильник. Меня и в самом деле безопасность девушек волнует.

— Хорошо, могу сделать так, как ты хочешь: суд на Мясным Пирожком будет. Но не думаю я, что этот суд как-то вынесет ему такой суровый приговор, какой ты хочешь. В лучшем случае вышлют его из столицы в не очень крупный город ? и всё!

— Иными словами, у него среди амаута есть достаточно влиятельные заступники. Сравнимые по влиянию с тобой. Так?

— Ну, можно сказать и так. У нас же нет жёсткой субординации, точнее, формальная субординация не всегда совпадает с реальным авторитетом. Понимаешь?

— Понимаю. Но как раз поэтому хочу, чтобы суд был. Чтобы именно он был прологом к окончательному падению. Ведь просто взять его и арестовать я не могу.

— Раньше мог. Расследовал же ты дело заговорщиков.

— А теперь на меня вешают всех собак. Да, эти люди были виновны, но ваша братия просто из принципа не желает смотреть фактам в глаза. Так что лучше будет, если с Тухлым Пирожком вы разберётесь сами.

— А ты будешь следить за его дальнейшей судьбой?

— Разумеется, буду. Работа такая.

И подмигнув, Инти вышел. На самом деле рассчитывал он вот на что: такой суд, даже не дав результата, поможет вычислить тех, кто будет заступаться за негодяя. А это даст ключ к расследованию его связей.

Как жаль, что нельзя пойти прямым путём — возбудить дело, начать расследование... Тогда даже больше шансов добиться успеха. Но только всё это будет стоить чести Радуге. Нет, он не может пойти на такую жертву и сломать ей жизнь ещё раз. И потому не может посвящать в это дело даже собственного сына. А если с ним самим что-то случится? Сердце порой болезненно давало о себе знать. Тут и самый непугливый человек поневоле затревожится. Нужен отдых... но как раз именно сейчас себе его позволить нельзя. Слишком важный вопрос вскоре будут решать носящие льяуту. И на волоске не только честь Радуги и судьбы отдельных девушек, а сама судьба страны.

Ум Инти свербила не самая приятная мысль: среди носящих льяуту слишком мало дальновидных и ответственных людей. На его глазах уходило поколение его отца, поколение, помнившее Великую Войну и знавшие цену ошибкам. Дольше всех из них держался Небесный Свод, но и его здоровье уже подводит. А сверстники Инти? Нет, он не мог сказать, что они были дурными людьми. Но большинство из них не знало войн и не могли представить себе врага, готового убить. Он сам, Асеро и Горный Ветер тут ? немногие исключения. Ну ещё Славный Поход... Тот тоже воевал, но он слишком прост и прямолинеен, привык, что враг только на поле боя. Асеро тоже когда-то был таким, но попытка убийства сразу после избрания не оставила и следа от подобной наивности.

А теперь наивные люди, честно и добросовестно исполняющие свои обязанности, должны были принять решение, где их честность и наивность могли сыграть с ними злую шутку. И он, Инти, обязан этого не допустить. Нет, нельзя ему сейчас отдыхать, никак нельзя...

Но в чём же была суть вопроса, который так беспокоил Инти? После разрыва отношений с Испанией встал вопрос, как быть дальше. Жить в изоляции или наладить торговые связи с Англией во что бы то ни стало. Именно на это намекал Золотое Перо в разговоре с бывшим монахом.

А через день после разговора Инти и Верховного Амаута Первый Инка в своём саду спорил на эту тему с Главным Глашатаем Жёлтым Листом

— Пойми, Жёлтый Лист, вопрос об установлении торговых связей с Англией слишком важен, чтобы решать его в столь тесном кругу. Слишком страшна цена ошибки. Я считаю, что должно осветить этот вопрос в Газете со всех сторон, это будет тема на целый номер, а в следующем номере опубликуем наиболее интересные письма от простых людей на этот счёт.

— Государь, я считаю такой шаг ошибкой. А если мы будем вынуждены принять то решение, которое пойдёт вразрез с народными чаяниями? Как мы тогда будем выглядеть в глазах народа?

— Вроде бы у нас есть возможность принимать то или другое решение, прямо сейчас жёсткого давления нет. Ну а как ты сам думаешь, каковы на это счёт мнения в народе?

— Старики и селяне скорее будут за изоляцию, молодёжи и горожанам скорее по душе торговля с Европой.

— Но селян у нас больше, чем горожан, значит, надо прислушиваться в первую очередь к их мнению.

— Но кругозор селян очень ограничен, из-за этого они больше склонны ошибаться в таких вопросах. Кроме того... Кроме того, некоторые думают, что ты так говоришь, Государь, только потому, что их мнение совпадает с твоим, а среди носящих льяуту ты в меньшинстве.

— Не знаю. Знаю, что мнением большинства нельзя пренебрегать. А среди носящих льяуту не все ещё определились. Вот ты сам к чему склонен?

— Я доверяю мнению тех, кто в этом деле смыслит лучше меня. Поэтому я сначала послушаю мудрых, а потом приму решение. Ты же хочешь наоборот: послушать наиболее необразованных и поступить, как они хотят. Впрочем, когда тебе не надо, ты их не слушаешь, давно уже ходят слухи о необходимости второго брака...

— Я ещё раз повторяю, что на другой женщине я не женюсь, хоть ты меня калёным железом пытай! Я люблю свою жену, и мне не нужны другие женщины!

— Луна бесплодна, Государь, — мрачно ответил Главный Глашатай.

— А откуда ты знаешь, кто из нас бесплоден? Может быть, я? В любом случае, этот вопрос надо решать с лекарем, а не с тобой.

— У тебя есть дворцовый лекарь, что не решаешь?

— Это не с ним надо решать, нужен кто-то поопытнее в таких делах Ладно, вернёмся к вопросу о торговле с Англией. Во всяком случае, этот вопрос должно поставить перед всеми инками. Разослать специальное письмо, и кто уж ответит. Хотя, разумеется, мнение таких людей, как Старый Ягуар и Зрелый Плод, немаловажно.

— Дался тебе этот Старый Ягуар. Он уже давно из ума выжил!

— Я бы не сказал. По многим вопроса он рассуждает куда более здраво, чем иные. Знаешь, почему? Потому что он всю жизнь вкалывал, а иные со времён службы в армии ничего тяжелее пера и бумаги в руках не держали. Да, он мыслит по-простонародному. Но это не значит, что он неправ!

— У него образования три класса начальной школы. Выбирать такого человека в наместники было ошибкой.

— Зато народ его любит. И вообще, это Чимор, а именно Чимора решение о торговле или блокаде касается самым прямым образом.

— У нас нет времени это тянуть, решение нужно принять как можно быстрее.

— Не понимаю, почему. Вроде бы причин для особой спешки нет.

— Это ты думаешь, что нет. Мне кажется иначе.

— Что кажется? Не темни, выкладывай.

— Единственный способ заключить с европейцами прочный союз — это династический брак.

— Ну, за меня свою принцессу европейцы не отдадут, будь я хоть трижды согласен.

— Речь идёт о твоих дочерях, государь. Старшая уже скоро станет перестарком.

— Я не отдам дочерей за границу. Хватит печальной участи Морской Волны.

— Государь, советовал бы тебе всё-таки подумать над таким предложением. Риск не так уж велик, европейский принц ? не какой-то невнятный плантатор из Юкатана. А судьба страны куда важнее счастья твоих дочерей.

— Послушай, Жёлтый Лист, добром прошу — уйди лучше. Сам знаешь, что меня раздражаешь.

— Хорошо, Государь. Только я уйду, а проблема останется.

И с этими словами Жёлтый Лист гордо удалился. Когда тот ушёл, Асеро вздохнул с облегчением и подошёл к фонтану, чтобы умыться, так как от разговоров с Жёлтым Листом у него начинала болеть голова, но тут увидел через деревья, что к нему идёт кто-то ещё. Асеро радостно улыбнулся, увидев, что это Инти. Своего друга он был рад видеть в любое время, и больная голова тому не помеха.

— Ну что, Асеро, ломаешь голову над тем, как провести нужное решение среди носящих льяуту?

— Да. Ума не приложу, да тут ещё Жёлтый Лист как нарочно доводит своими дурацкими предложения насчёт браков.

— С точки зрения карьеры он не дурак, умеет прощупывать почву.

— Умеет раздражать. Хоть я и стараюсь сдерживаться, но когда-нибудь я в ответ на такое предложение запущу в него чем-нибудь тяжёлым.

— Не советую. Он, скорее всего, этого и ждёт, а значит, сумеет это обернуть в свою пользу. Кстати, а что он думает по поводу торгового соглашения с Английской Короной?

— Прямо не говорит, но скорее "за". Впрочем, он примкнёт к любому большинству.

— Вот что Асеро, давай обдумаем расклады ещё раз. Из Носящих Льяуту резко против только мы трое — я, ты, и Горный Ветер. Давай проанализируем позиции остальных. Вот тот же Киноа, Главный Смотритель Плотин, он почему так яро настаивает на торговле? У него есть излишки зерна или шерсти, которые надо сбыть?

— Англии шерсть не сбудешь. Насчёт зерна и картофеля ни он, ни я тоже не уверены. Хотя некоторые из его подчинённых строят на этот счёт некоторые планы, чего мол, у нас кукурузе на складах пылиться...

— Совсем забыли недавнюю историю. Ещё до Великой Войны при Манко тоже увлеклись торговлей в ущерб запасам. А потом в одном месте посевы погубил вулканический пепел, в другом наводнение... Нет, конечно, с голоду никто не умирал, но пайки пришлось урезать, да и вообще ситуация — приятного мало. Думаю, про всё это следует напомнить Киноа.

— Если бы дело было только в этом, — грустно покачал головой Асеро, — но Киноа надеется, что можно распространить технологии изготовления плотин среди европейцев, это его заветная мечта. Мол, когда вокруг плотин появятся крепкие общины, то они рано или поздно изменят европейские порядки. Хотя Киноа уже на вид зрелый муж, но где-то в душе его живёт наивный благородный юноша, рвущийся к подвигам.

— Но ведь испанцы наши плотины и террасирование склонов не заимствовали, с чего он думает, что выйдет с англичанами?

— Он хочет попробовать.

— В общем, его не переубедишь. А ещё кто за торговлю с Англией?

— Золотой Слиток.

— Для Главного Казначея вполне ожидаемо. Не хочет торговать только нелегально, тут его даже можно понять. Шансов переубедить крайне мало. А ещё?

— Знаток Законов.

— Он-то почему? Ему с того выгоды нет.

— Как будто Искристый Снег когда-то о выгоде думал, — пожал плечами Асеро. — Ты знаешь не хуже меня, что он наивен до невозможности. При рождении ему родители имя Осёл дали, не зная, что у испанцев это не просто название животного, но и обзывалка вроде дурака. Тоже поди наивные были. Своё нынешнее имя он за свою предельную незамутнённость заслужил. Законы он знает назубок, сам человек честный и чистый как свежевыпавший снег в горах, и потому всегда верит, что у преступника были наилучшие намерения... Да ты и сам его знаешь не хуже меня.

— Знаю. Честно говоря, не думал, что Ветерка оправдать сумеет. Думал, ждёт моего недостойного сына смертная казнь.

— Инти, скажи честно, а ты всё-таки скорее рад или не рад этому обстоятельству?

— Как отец — скорее рад, но понимаю, что с точки зрения государственных интересов это было, мягко говоря, не самое лучшее решение. Впрочем, Ветерок умер для меня как сын в тот миг, когда я узнал о гибели людей, работавших над проектом "крылья"... Горный Ветер тоже временами досадует, что его брата не казнили. И даже жалеет, что тогда не носил ещё на голове льяуту, чтобы голосовать за смерть брата. Он не без оснований считает, что этим невольно сильно повредили государству. Думаю, впрочем, что он также досадует из-за Лани. Понимаешь, мысль, что над твоей любимой надругались — это ведь рубец на всю жизнь, с этим жить... ну не совсем просто. Хорошо, когда человек при этом достаточно умён, чтобы досаду за это на саму женщину не переносить. Но не досадовать он не может, вот Горный Ветер и досадует на брата за его стремление найти белым людям оправдание во что бы то ни стало... Впрочем, я потом по протоколу посмотрел, что и ты ему за смерть не голосовал. Хотя он мечтал о твоей смерти. Скажи честно, почему?

— Как говорят в таких случаях европейские астрологи, это объясняется усиленным влиянием Луны, — усмехнулся Асеро.

— Значит, она на тебя так надавила? Кстати, где она?

— Поскольку узнала, что сегодня придёт Жёлтый Лист, решила заблаговременно смотаться в гости. И я её понимаю. Жёлтый Лист небось мечтает, чтобы она невзначай померла, мол, тогда ему было бы проще меня на своей дочери женить.

— Мечтать я ему запретить не могу, лишь бы к делу не переходил. А чем на тебя Луна тогда надавила?

— Знаешь, когда на суде я видел злые, ненавидящие глаза Ветерка, я был готов подписать ему смертный приговор. Я его даже спросил в перерыве, за что ты меня мол, так ненавидишь, что даже убить готов? А он ответил, что я тиран, и уже за это заслуживаю смерти. Мне даже не верилось, что когда-то он был малышом, с которым я играл у тебя в замке... Ну, после этого я уже с чистой совестью был готов голосовать за казнь, да только я к Луне зашёл, а она мне и говорит: мол, проголосуешь за смерть — никогда больше не разделю с тобой ложе. Не можешь, мол, ты пролить кровь племянника, которого я в девичестве нянчила. Ну и... не захотел я лишаться своего семейного счастья из-за этого.

— Ну, счастьем в интересах государства иногда приходится и жертвовать. Хотя, конечно, родить наследника для вас с Луной куда более важная задача, чем казнить Ветерка.

— Мне кажется, что он меня проклял, ведь я с тех пор бесплоден стал.

— А меня, по-твоему, тоже прокляли? Если у меня одна жена совсем бесплодная, а вторая родила двух дочерей, а дальше всё!

— Но сын-то у тебя есть. Тебя, конечно, всегда найдётся кому проклясть, работа у тебя такая, — усмехнулся Асеро. — Впрочем, я не назвал бы это проклятьем, если все твои проблемы с семьёй к этому и сводятся.

— В том-то и дело, что нет. Иные говорят, что это Инти такой неутомимый. А я вовсе я никакой не неутомимый. Просто в семье обстановка такая, что не расслабишься и не отдохнёшь, а скорее с ума сойдёшь. Я долго терпел, никому не жаловался, тебе первому говорю.

— Сочувствую. Значит, жёны между собой не ладят?

— Не ладят — не то слово. Я ведь тогда изначально хотел только на Жёлтой Тунике жениться, она несколько напоминала Морскую Волну и внешне, и по характеру. А я ей покойного брата напоминал, которого она не дождалась... Мне даже лучше было, что она страстно в меня не влюблена, не ревновала зато. Она хотела детей — ну это я ей смог обеспечить. Но вот Алая Лягушка — она совсем другого склада. Страстно была в меня влюблена, хотя я изначально её предупредил: любить себя тебе позволю, делить ложе с тобой буду, но чтобы сам — не требуй слишком многого, и к Морской Волне не ревнуй. Впрочем, она ревновала потом к ней даже мёртвой. Жёлтая Туника её за это стыдила, мол, глупость какая... Но та всё равно. Впрочем, потом с Жёлтой Туникой у неё было распределение ролей, одна с детьми и по хозяйству, другая по службе... Но всё-таки с годами Алую Лягушку стало досаждать её бесплодие, отсюда и ревность к Тунике. Дела службы Алая Лягушка совсем забросила, вернее, стала так их вести так, что мне теперь проще и менее хлопотно без неё... Так что мается без дела, в то время как Жёлтая Туника возится с внучатами, освобождая для дела Лань. А это очень кстати, Лань в наших делах ? очень ценная работница. Но вот только Алая Лягушка ищет повода для ссор, оттого дома всё время приходится быть настороже. А позавчера она вообще не пойми что выкинула. Подслушала, как я вчера Жёлтой Тунике в любви признавался... Ну не то чтобы в любви, но говорил, что она достойно прожила свою жизнь, что детей она хорошо воспитывает, и что без неё мне было бы совсем горько и неуютно одному на этом свете. Так вот, Алая Лягушка это услышала и грохнула тарелку об пол, а потом разоралась, что её никто не любит, несчастная она бесплодница и т. д. Так расшумелась, что детей разбудила. Теперь вообще боюсь, как бы хуже не было. Сам не могу сказать, когда это всякие границы переходить начало. Ведь ещё лет пять всё относительно спокойно было.

— Если дела обстоят так скверно, то, может, тебе с ней развестись?

— Она сама не хочет, а доказывать судьям, что она стерва и меня здоровья тем самым лишает — стыдно мне! Как же так, сам Инти с женой справиться не может... Кроме того, боюсь я её из-под контроля выпустить, она многие тайны знает, вдруг с отчаянья разболтает их кому не надо.

— Да... но может лучше выпустить её хотя бы со слежкой, чем тебе своё здоровье гробить?

— Не поможет слежка, она ведь моим агентом была, сама умеет выслеживать, так что мигом раскусит. Да и знает она слишком многих агентов в лицо. Ладно, со своей бедой я сам как-нибудь разберусь, давай лучше вернёмся к делу. Получается у нас трое против троих. А что скажешь про Верховного Амаута? Он вроде не должен быть за торговлю, на что она ему?

— Не знаю, он осторожничает. Мнения своего не высказывает, но быть за торговлю у него вроде нет причин...

— А Славный Поход, у него какое мнение?

— Да вроде тоже нейтрален. Мнения Небесного Свода я ещё не знаю, но понятно, что оно решит многое.

— Ну, тот не имеет привычки темнить, скорее всего, он скажет своё мнение, как только его сформулирует.

— Он считает наиболее правильным делать это только перед всеми носящими льяуту. Ой, кажется, Луна вернулась!

Асеро подскочил, и побежал навстречу силуэту в длинном одеянии, но в смущении остановился, увидев, что перед ним вовсе не Луна, а сам Верховный Амаута в своём неизменном одеянии расшитом драгоценными камнями. В вечернем свете его вид казался довольно таинственным. В полутьме камни отблёскивали, но также отблескивали стёкла его очков, европейского изобретения, столь странно контрастировавшего с традиционным учёным нарядом.

— Чем обязан столь неожиданному визиту? — спросил Асеро, поприветствовав его. Откровенно говоря, его взяла оторопь. С тех пор как у них состоялся разговор насчёт бывшего монаха, они не встречались. А раз Верховный Амаута решил сам прибыть к нему да и ещё и без предупреждения — значит, у того и в самом деле важное дело.

— Принёс просьбу от своих амаута. Они настоятельно требуют, чтобы торговое соглашение с Англией.

— Ладно, проходи скорее к столу, хозяйки нет, но я могу принести еды и напитков с кухни. Кстати, у меня Инти.

— А по какому случаю он здесь? — насторожился Верховный Амаута, вспомнив свой вчерашний разговор с Инти. Разговор, о котором Асеро, разумеется, не знал.

— Так, обсуждали семейные проблемы, — сказал Асеро, не желая распространяться подробнее.

— Не могу поверить, чтобы у Инти могли быть семейные проблемы.

— А чем Инти тут хуже любого другого, что у него семейных проблем быть не может? — пожал плечами Асеро. — Он мой друг, с кем это обсуждать как не с другом?

Верховный Амаута ничего не возразил, но скорее всё-таки не поверил Асеро.

Проведя неожиданного гостя к Инти, Асеро ненадолго удалился, чтобы приготовить чай и найти закуску. Когда он вернулся, Инти и Верховный Амаута о чём-то негромко спорили:

— Нет-нет, я не смогу пойти на это, — сказал Верховный Амаута, — если тебе так необходимо обучать своих людей, то делай это где угодно, но не у нас.

— Но Радуге будет не очень удобно надолго отлучаться из обители. Ты знаешь, что это внутренние проблемы вызывает. Куда проще ненадолго пройти через стену в университет, чем отлучаться на полдня, а то и на день, оставляя обитель без присмотра.

— Хорошо, пусть совет амаута проголосует по этому вопросу, но я почти уверен, что откажут.

Инти только грустно вздохнул. Совету Амаута и сам Первый Инка не мог приказать.

Асеро расставил на столе еду и разлил чай по чашам.

— Так вот, мои амаута настаивают на торговле с Англией. Во-первых, нам необходим обмен книгами. А кроме того, некоторые амаута думаю наладит с европейскими университетами обмен студентами...

— При этом обучать моих людей английскому языку он в стенах университета не хочет, — мрачно добавил Инти, — а как им без языка за англичанами присматривать?

— Я удивлён твоей премудростью, Наимудрейший, — сказал удивлённо Асеро, — не далее как месяц назад мне стоило больших трудов убедить тебя взять учиться Золотого Подсолнуха, а теперь ты согласен учить даже христиан! Хотя не думаю, что они согласятся учиться у язычников.

— Как он кстати? — спросил Верховный Амаута.

— Ну, об этом скорее не ты у меня, а я у тебя должен спрашивать, — ответил Инти с улыбкой.

— Брось, Инти. Я знаю, что ты за ним всё равно наблюдаешь. Ведь Горный Ветер не просто так в библиотеку ходит.

— Конечно, не просто так, а за книгами. Или ты думаешь, за её посетителями следить? А что там можно понять? Сидят и читают.

— Твой сын ещё с библиотекаршами болтает.

— Да я думаю, что ты не хуже меня знаешь, что Золотой Подсолнух ведёт себя примерно, целыми днями пропадает в библиотеке, в недавнем разговоре показал себя примерным лоялистом. Впрочем, было бы странно, если бы дело обстояло иначе, — сказал Инти, — но вот не понимаю вас, амаута, то боитесь, что у вас мои люди всего-то английскому языку поучатся, а то добытыми нами сведениями интересуется. Ты хоть определись, мудрец, нужна наша служба или нет?

Наимудрейший замялся, и по выражению его лица было видно, что отвечать ему не хочется. Инти же не стал говорить, что и в самом деле вполглаза приглядывает за юношей, однако вовсе не потому, что подозревает его в чём-то дурном. Нет, после того как Верховный Амаута отказывался принимать юношу в университет, Инти опасался, что с одной стороны юноше может грозить опасность, с другой — человек, не просто знающий идеально испанский, но хорошо знающий европейские реалии, может оказаться неожиданно полезен.

— Ну а я всё-таки не понимаю: ты считаешь, что обучение европейцев-христиан в наших университетах возможно? — спросил Асеро, — Дело в том, что я немного поговорил с Золотым Подсолнухом на эту тему, но он сильно сомневается, что для христиан возможно успешное обучение у язычников, они считают себя бесконечно выше нас.

— А как же Томас?

— Он — очень редкое исключение. Юноша говорит, что больше таких в жизни не встречал, а людей он видел не так уж мало.

— Хорошо, допустим, у нас христиане учиться не будут, а как насчёт обучения наших юношей в Европе? — спросил тогда Верховный Амаута.

— Сомневаюсь, что тут можно обеспечить должный уровень безопасности, — сказал Инти. — Язычник в христианской стране по сути вне закона. Пусть даже само государство их при этом не будет преследовать, всё равно в глазах местного населения преступления против язычника будет оправданно общественным мнением, а значит, преступник может не бояться суда присяжных. Так что я бы не рисковал так юношами без нашей подготовки. Да и даже с подготовкой это очень рискованно... К тому же разлука с Родиной на долгие годы может повлиять на них не лучшим образом.

— Думаю, что на эту тему как-нибудь потом лучше ещё раз поговорить с Золотым Подсолнухом, — сказал Асеро.

— Я и сам к идее перекрёстного образования скептичен, — сказал Верховный Амаута, — эта идея принадлежит нашему Травнику, который считает, что открыл предназначение цветов.

— Предназначение цветов? А разве они существуют не для того, чтобы радовать наш глаз?

— Он считает, что нет. Цветы существуют для того, чтобы на их месте потом возникли плоды. А чтобы они возникли, пыльца с тычинок должна попасть на пестик. И желательно пестик другого цветка. Для этого привлекают насекомых и мелких птиц, которые едят нектар и переносят пыльцу.

— А почему желательно с другого цветка?

— Ну, вроде как для разнообразия. Свежая кровь...

— У цветов крови нет. Разве что сок.

— Неважно. Важно, что наш Травник считает, что нам тоже надо обмениваться с Европой знаниями как цветы пыльцой, стоит этому процессу прекратиться — и цветы науки перестанут давать плоды. Поэтому необходим хотя бы книжный обмен, если более тесный невозможен.

— Мысль понял, — сказал Асеро, — но всё равно остаётся вопрос, насколько возможная польза перевешивает возможный риск.

Инти же заговорил энергично:

— Пойми, и ты, и твои амаута просто не видят очевидной опасности. Почему я лично против того, чтобы пустить в страну англичан? Потому что все возможные плюсы от этого с лихвой перекрываются опасностью — возможным государственным переворотом.

— И вы боитесь, что полетят ваши головы? — спросил Верховный Амаута.

— Да если бы только наши. Ты думаешь, христиане не будут жечь амаута на кострах?

— Какая бы власть ни была, жечь амаута только потому, что они амаута, никто не будет, — тот только пожал плечами в ответ. — Кому нужна страна без образованных людей?

— Да вот не особенно нужны европейцам наши образованные, — ехидно ответил Инти. — Их интерес, в конечном счете, лишь ограбить нас. Много ли образования нужно для грабежа? Вон Франсиско Писарро даже в школу не ходил...

— Но, тем не менее, всех амаута поголовно он не жёг...

— А де Толедо потом жёг. Это любой школьник знает. Попробуй напомнить об этом своим умникам.

— Но англичане не де Толедо...

— Горный Ветер говорит, что некоторые из них рады принять его политику за образец. А лично тебе бы я напомнил, что ты подвергаешься опасности не только как амаута, но и как носитель крови Солнца...

— Ну, какой из меня кандидат на престол? Кровь Солнца у меня только по женской линии...

— Ну, так я-то тоже по женской, — сказал Асеро.

— Вряд ли будут копаться в таких тонкостях, — сказал Инти, и с хитрой улыбкой добавил — Если они избавятся от нас с Асеро, то их заинтересуют и такие как ты, Наимудрейший, ты правнук Манко, и внук легендарного Тупака Амару!

Увы, мужеством своего легендарного деда Верховный Амаута не обладал. Наимудрейший мелко задрожал.

— Теперь ты понял, что не допустить англичан в страну — твой кровный интерес. Постарайся уговорить своих амаута забыть о европейских книгах. Напомни им о творимом европейцами насилии. А Радуга объяснит Девам Солнца, что им грозит от белых людей. И чтобы ко дню голосования это было готово.

— Признаться честно, я и сам о подобном думал. И конечно, когда амаута обсуждали этот вопрос, и такие мысли высказывались. Сам я лично человек осторожный, будь чисто моя воля, я бы на этот книжный обмен не полагался. Но наши амаута не верят, что переворот возможен. Разве вы не можете его предотвратить?

— Конечно, возможен. А зачем бы они сюда к нам так лезли? — сказал Инти. — Тем более, если вы будете вставлять нам палки в колёса. Так что выбирай: или Радуга учит моих людей у себя в обители, или никаких книжных обменов. И ещё скажи своим амаута, что на спокойную жизнь им в случае контактов с белыми людьми рассчитывать не придётся. Буду вас в этом случае трясти и проверять.

— Всё ясно. Я пож-жалуй пойду, — сказал Наимудрейший заплетающимся языком и поспешно удалился, даже не допив чай.

— Сурово ты с ним, — сказал Асеро, обращаясь к Инти.

— А что поделать? Кто на него больше надавит, тот своего и добьётся. Давят на него, это видно. Но что-то он всё-таки темнит, говорит не всё. На него явно давили, но кто именно — не говорит. Не думаю, что это Травник. Он не такой человек, чтобы давить на самого Верховного Амаута. Скорее тут Жёлтый Лист постарался. Но, в конце концов, я всего лишь сказал нашему кузену чистую правду. Хотя подозреваю, что он испугался не столько правды, сколько моего неудовольствия. Думаю, что и на Славного Похода можно воздействовать.

— Ну, так его не испугать, он не трус.

— Зачем пугать? Просто объясню ему, что в случае государственного переворота его армия, как бы хорошо не была подготовлена, окажется бессильна без командования. В этом уязвимость любой армии.

— Да, армия в таких условиях сопротивляться не может. А кто может? Могут ли твои люди оказаться сопротивление в условиях, если им будет известно, что и я, и ты, и Горный Ветер убиты или в тюрьме?

— Не знаю. Любое сопротивление требует вождя. Кого-то, кто взял бы на себя смелость возглавить, и за кем бы пошли люди. К счастью или к несчастью, но заранее просчитать того, кто сможет стать таким вождём, не может никто. Иначе всех потенциальных вождей убивали бы заранее, и сколько-нибудь организованное сопротивление врагам было бы невозможно. Ведь если бы испанцы знали, кем потом станет Манко, разве они бы надели на него алое льяуту? Да повесили бы без церемоний! А так они считали его лишь куклой, послушной марионеткой... Да и в Великую Войну командирами партизанских отрядов нередко становились люди сугубо мирные, в которых до того никто не подозревал подобных талантов. Хотя, конечно, большинство моих людей владеют навыками, необходимыми для партизанской войны. Впрочем, всё это досужие рассуждения. Наше с Горным Ветром дело — не допустить переворота. Если допустим, то уже не сможем сделать ничего, потому что будем или мертвы, или в тюрьме.

— Ладно, я жду ответа от Старого Ягуара и Зрелого Плода. Но боюсь, в Тумбесе и Кито долго совещаться будут. Также сделаю визит к Небесному Своду.

— Значит, ты к нему, а не он к тебе... Признайся честно, совсем старик плох?

— Непонятно, что с ним. Лекаря говорят, что старость, но ведь ещё совсем недавно он был ещё довольно бодр для своих лет. А теперь настаивает, чтобы я больше не тянул и искал ему замену. Но заменить его на его посту могу только на Киноа, а сейчас он никак в преемники не годится. Сейчас лучше вообще перестановок не делать, а тем более таких. Или ты иначе посоветуешь?

— Сам думал об этой теме, но ничего посоветовать не могу. Сыновья Зоркого Глаза ещё слишком молоды и неопытны.

Асеро некоторое время помолчал, потом решился признаться:

— Если честно, я и сам понимаю, что нужно думать о наследнике, но ничего не могут придумать. Инти, меня порой дурные предчувствия мучают непонятно от чего. Вроде я ещё достаточно молод, всего сорок лет, здоровье в порядке, даже если не зачну наследника, сам прожить могу ещё долго. Но временами меня мучает один и тот же кошмарный сон — будто бы сначала Ветерок смотрит на меня злыми-презлыми глазами, а потом я оказываюсь один перед огромной толпой народа, и при этом я совсем нагой, и руки у меня за спиной то ли связаны, то ли скованы. Во всяком случае, я не могу ими даже прикрыться. И я просыпаюсь, дрожа от страха и стыда.

— И обнаруживаешь, что во сне случайно скинул на пол одеяло, — улыбнулся Инти. — Не обращай на это внимание, глупости всё это, — отпив чаю, он добавил — Надо мне идти домой, хотя не хочется.

— Раз не хочется, может, лучше останешься у меня? Переночуешь.

— Нельзя. Скорее всего, жёны опять перессорились, и придётся разбирать семейный скандал. Горный Ветер с этим не справится, пасынок для мачех не авторитет... Завидую своим дочерям, они теперь ночуют не дома, а в обители, я договорился с Радугой.

— С одной стороны, ты правильно сделал, что хоть дочерей от проблем избавил, а с другой — не боишься, что Алая Лягушка так всех из дома выживет?

— Боялся бы, если бы мы жили в мире, где разрешена частная собственность. Там самый ушлый родственник может захапать дом и прочее себе, выгнав всех остальных за порог, но у нас такое невозможно, дом принадлежит государству, конкретнее — моему ведомству, и в собственность его себе Алая Лягушка не захватит.

— Всё-таки разводись ты с ней, добром это не кончится. Уговори её как-нибудь, если до суда дело доводить не хочешь.

— Ладно, подумаю ещё. Попробую.

На следующее утро Асеро проснулся от того, что его кто-то будит, тряся за плечо. "Государь, вставай, скорее!" — раздавался над самым ухом голос начальника охраны. Асеро с трудом разлепил глаза — вокруг были предрассветные сумерки, где-то часа два до подъёма.

— Что случилось? На дворец напали?

— Нет, Государь, в твоей столице всё пока что спокойно. Но прибежал взмыленный гонец из Тумбеса...

— Уж не война ли началась, Кондор? — в тревоге спросила проснувшаяся Луна.

— Пока вроде нет, но дело может этим обернуться. Сыновья Зоркого Глаза взяты в заложники англичанами!

Это было как гром с ясного неба. От неожиданности Асеро не мог вымолвить ни слова.

Зоркий Глаз был когда-то его командиром на войне с каньяри и был убит при странных обстоятельствах. Смерть настигла его не в бою, где гибель хоть и досадна, но ожидаема, а на привале, как раз в тот день, когда случился редкий для бойцов праздник — прибыла почта. Они сидели возле костра, Асеро получил коротенькое письмецо от матери, а Зоркому Глазу пришла весть о том, что его молодая жена, с которой они вместе не успели прожить даже месяца, родила двойню. Этой радостью он тут же поделился с Асеро и стал вслух мечтать о том, как кончится война и он вернётся домой и будет растить сыновей. И на середине речи он вдруг упал с пущенной из-за куста стрелой в горле. Асеро так потом никогда и не узнал, кто был таинственный убийца и как он незаметно пробрался мимо часовых, так как при попытке его поймать тот тут же покончил с собой, поняв, что не уйдёт от погони.

Некоторые, правда, предполагали, что его подослал один из вождей каньяри Острый Нож, против которого уже сжималось кольцо преследователей. Он мог сделать это, надеясь, что смерть командира временно дезорганизует войско, хотя для таких надежд инки давали мало оснований. Потом иные полагали, что война не при чём, а на самом деле убийцу подослал Горный Лев, чтобы избавиться от возможного конкурента на тавантисуйский трон, а иные сторонники Горного Льва приписывали это убийство самому Асеро. Но всё это было много позже, когда здоровье Горного Потока сильно ухудшилось после покушения на него, а конкретно в то время о престолонаследии мало кто думал. А теперь гипотетически претендентами на престол могли стать и сыновья Зоркого Глаза, Ясный Взор и Тонкий Слух, тем более что сам Асеро уже пятнадцать лет не мог зачать наследника.

Но тогда юный Асеро, видя умирающего Зоркого Глаза, бессильного что-то даже сказать напоследок, поклялся ему, что не оставит его сыновей. И сдержал клятву: с самого возвращения в Куско Асеро принимал деятельное участие в судьбе мальчиков, с малых лет приглашал их с матерью в гости, чтобы те подружились с кузинами.

Мать юношей, Чистая Верность, оправдала своё имя и отказалась второй раз выходить замуж, желая сохранить память о муже в неприкосновенности. Она также пыталась раскрыть тайну смерти мужа, Асеро пытался ей помочь, но тут их постигла неудача. Отступившись, женщина всё-таки решила стать историком и даже в истории войн разбиралась не хуже мужчин.

Если не считать неудачи с тайной, довольно долго шло хорошо, пока мальчики не повзрослели и не стали юношами. Подросший Ясный Взор влюбился в Прекрасную Лилию, а та не только не отвечала ему взаимностью, но всячески избегала его и потом прямо потребовала от отца, чтобы братья во дворце больше не появлялись. Когда отец потребовал как-то объяснить своё поведение, Лилия ответила, что ни за что на свете не пошла бы за Ясного Взора, даже если бы его и полюбила. Потому что не хочет стать женой человека, которого могут избрать Первым Инкой. Она хочет быть свободной и ходить по родному городу без охраны. Асеро, конечно, это всё не нравилось, но дочь он отчасти понимал. Хождение под охраной ему и самому было не особенно приятно, но увы, печальный опыт Манко помнили со школы все тавантисуйцы. Лучше ходить живым и под охраной, чем сидеть мёртвым со своими предками.

Отвергнутый юноша заявил, что теперь не может здесь оставаться, хочет пойти на флот, совершить там много подвигов, и тогда Прекрасная Лилия его оценит и полюбит. Насчёт последнего Асеро сильно сомневался, но в то же время понимал, что перемена обстановки пойдёт юноше на пользу. Ну а Тонкий Слух и до того высказывал идею поехать в Тумбес, поступить в Морское Училище, и потом совершать подвиги.

В принципе Асеро не мог не одобрить выбор юношей. Любой юный тавантисуец, достигнув пятнадцатилетнего возраста, должен был отслужить или в армии, или на флоте. Правда, для студентов существовала возможность обучиться военному делу параллельно с учёбой, правда потом всё равно надо было год отслужить командиром. Однако отказаться от льготы и отслужить наравне со всеми в некоторых ситуациях было предпочтительнее. Вот Инти, когда решил поступить на службу к своему отцу, приостановил учёбу в университете и специально пошёл учиться на флот, чтобы в случае чего мог бы даже сам отвести корабль куда ему нужно. Или вот Киноа тоже старшего сына служить отправил (правда, тому не повезло — погиб даже не в бою, а подхватил оспу). На сыновей Зоркого Глаза многие смотрели как на возможных кандидатов на престол в будущем, так что будет лучше, если они не будут прятаться от трудностей за мамкину юбку. А Чистая Верность не хотела их отпускать, видно, чуяло что-то материнское сердце... Но тогда он, Асеро, уговорил её отпустить сыновей так, чтобы никто не догадался об их высоком происхождении. Говорил, что их отцу было бы стыдно, если бы сыновья выросли трусами...

Так юноши уехали, их мать окончательно переселилась в обитель Дев Солнца, и почти два года ничего страшного не происходило, а тут...

Но кто и как мог раскрыть тайну их происхождения? Сами бы они ни за что не проболтались бы и под страхом смерти, потому что в противном случае их могла ждать участь, много худшая, чем смерть или рабство. Простой смертный, попав в плен к пиратам, скорее всего, был бы продан в рабство с шансом быть выкупленным своими, а вот за "принца" потребуют куда больший выкуп, и очень велики шансы на мучительную смерть. И на корабле никто больше не мог знать об их происхождении. Не знали об этом даже в Тумбесе. Тех отправили туда с одним из самых надёжных людей Инти, который представился там их дядей, а юношей выдал за сирот (в таком случае не требовалось указывать родителей в документах). И впоследствии письма домой они писали на его имя, а тот уже передавал их матери. Но кто-то выдал бедных юношей, и этот кто-то мог быть только в столице, и среди очень осведомлённых лиц. Холод пробирал от мысли, что этот человек мог выдать ещё....

Всё это вихрем пронеслось в голове Асеро, когда он наспех умывался и одевался. Гонца он велел пропустить во внутренние покои, дворцовые церемонии при такой срочности ни к чему.

Бледный взмыленный юноша с мешками под глазами не вошёл, а скорее вбежал в сад.

— Государь, я скакал без перерыва из Тумбеса, только лошадей менял, не знал отдыха и сна, чтобы передать тебе этот пакет, — и юноша вручил Асеро пакет с алой каймой.

— И очень неразумно, — сказал Асеро, принимая послание. — Если дело только в пакете, то ты мог бы передать его по эстафете, а так ты рисковал подорвать своё здоровье. После нашего разговора ты обязательно будешь осмотрен дворцовым лекарем.

— Государь, после всего, что случилось, мне едва ли имеет смысл жить, а кроме того, я должен передать тебе кое-что на словах, что нельзя доверить бумаге.

Асеро пробежал глазами документ. Он был написан в хвастливой и наглой манере, там издевательски говорилось, что за каждого из "принцев" полагается по десяти бочек золота, если же золота всё-таки окажется недостаточно, то они согласны вместо одной бочки золота принять две бочки серебра, три бочки бриллиантов, пять бочек рубинов или алмазов.... Ясно, что казна после такого будет разорена и опустошена. Впрочем, Асеро не знал точно, сколько точно сокровищ есть в казне и есть ли возможность дать такой выкуп даже теоретически. В случае отказа от уплаты выкупа от юношей грозились каждый день отрезать по небольшой части тела, такой как нос, уши, пальцы...

К письму прилагалась записка, где братья собственноручно писали, что пираты не шутят, что каждый день те развлекаются, щекоча им ножиком животы, и что угрозу и в самом деле начнут приводить в исполнение через два месяца.

Асеро потребовалось немалое усилие, чтобы совладать с собой. Воображение рисовало отрезанные пальцы, носы и уши, от письма веяло кровью и ужасом.

— Ты ещё что-то хотел сказать мне лично, говори же! И как тебя зовут, юноша?

— Да, Государь. Меня зовут Чуткий Нюх, и я был матросом на том корабле. Государь, если тебе скажут, что кто-то из нас выдал юношей, то не верь им. Ни единая живая душа на корабле не знала их тайны. Даже я, хотя был с ними довольно близко был знаком, думал, что они просто сироты. И наш капитан тоже не знал, и из-за этого допустил роковую ошибку. Когда нас окружили шесть пиратских кораблей и от нас стали требовать выдать юношей крови Солнца, то капитан очень удивился и сказал, что таких на борту у нас нет. Он был свято уверен, что нет, и что нас с кем-то попутали. Нам не верили, бой был почти безнадёжен. И ему показалось возможным договориться добром: пустить пиратов на борт, чтобы они убедились, что у нас нет тех кого они ищут. Конечно, он поставил условие, чтобы белые люди были без оружия, но когда белые люди соблюдали своё слово? Они просто спрятали кортики под одеждой.

Юноша всхлипнул, не в силах продолжать. Асеро погладил его по голове и усадил на скамейку.

— Понимаю твоё горе, но давай продолжай.

— Один наглый белый человек с толстым брюхом подошёл к Ясному Взору, который был занят чем-то на палубе, кажется, пушку чистил, и, схватив его за ухо, прошипел: "Ага, попался принц! Как ты на своего папашку похож, однако!" Тот попытался вывернуться, стал кричать, что никакой он не принц, и ни про какого "папашку" ничего не знает, так как сирота и своего отца никогда в жизни не видел. Ну, это случайно его брат увидел и полез в драку, стараясь защитить его. Тут вмешался капитан и попытался разнять дерущихся, не зная, что тот негодяй выхватит нож и ранит его, а потом завязалась драка... когда на палубе идёт резня, корабль уже не оборонишь от абордажа и... всё было кончено довольно быстро. Часть было убиты, другие были ранены и связаны.

Юноша опять заплакал, и продолжил уже сквозь слёзы:

— Потом капитана пытали... не могу описать как, очень страшно... но он ничего не сказал, а потом на его глазах стали его жену пытать, он умер, не выдержал, а она сошла с ума...

— Погоди-погоди, если белые уже знали братьев в лицо, то чего они хотели от капитана?

— Чтобы он назвал всех людей Инти из команды. Мол, на торговом судне да за границей они непременно есть, их хотели на всякий случай убить, а остальных продать, и думали, что капитан должен знать кто из них кто. Но он бы не сказал, даже если бы знал!

И юноша опять залился слезами, поток которых было уже невозможно остановить. К ним подошла Луна:

— Слушай, у твоей матери вроде какие-то успокоительные были, не помнишь, как они выглядят?

— Да, были капли в таком кувшинчике... Ладно, быстрее сам найду, а ты побудь с ним.

Проходя к жилым помещениям, Асеро случайно услышал обрывок разговора двоих своих охранников. Один из них громко шептал, обращаясь к другому:

— И чего это наш Государь возится с этим хлюпиком? Мужчина не должен плакать и жаловаться ни при каких обстоятельствах.

Асеро обернулся к ним и чётко сказал:

— Есть случаи, когда человек не может не плакать, иначе это чудовище, а не человек. Разве ты не стал бы плакать, если бы у тебя убили отца и мать?

Говоривший смутился и ничего не ответил. Асеро прошёл за каплями и вернулся со стеклянным бокалом. Луна тем временем пыталась тщетно успокоить беднягу.

Когда юноша-гонец выпил его, он спросил:

— Откуда ты знаешь, Государь, что капитан был моим отцом, а его жена — моей матерью?

— Клянусь Сверкающим Инти, я не знал этого!

— Я вырос на корабле. Хотя я родился на суше, но вырос на корабле. У моей матери после меня уже не могло быть детей, и после того, как повар с судна моего отца ушёл на покой из-за старости и болезней, она уговорила моего отца взять на корабль её. Я вырос на корабле, даже в школу ходил мало, можно было и в море учиться, и всегда родители были рядом... А теперь их больше нет!

— Да, нелегко тебе...

— И в море я никогда после этого не смогу выйти. Зачем мне жить?

— Думаю, что этот вопрос мы обсудим попозже. Пока дорасскажи свою историю.

— Да нечего уже особенно дорассказывать. После смерти моего отца от ран его тело выбросили в море, а мою мать высадили на какой-то остров. Они побоялись убивать сумасшедшую, но на безлюдном острове она была обречена... А потом причалили к соседнему острову, и стали порциями возить нас на Рапа-Нуи, чтобы распродать. Пираты знали о том, что тавантисуйцы выкупают своих, и даже рассчитывали таким образом их выявить. Один пират говорил, что наши люди могут безупречно говорить по-испански, могут носить европейские костюмы, что до смуглости, то все моряки смуглые, но только наши могут заплатить за своего соплеменника любые деньги!

— Погоди, как же ты понял речь пирата, они же не на кечуа и не на чиму говорили...

— Я понимаю по-испански. Они общались между собой на этом языке, хотя англичанами были большинство, но не все... Я по имени могу различить национальность европейца. И ещё... они знали о нас довольно много, больше, чем обычно знают европейцы.

— То есть? Расскажи подробнее.

— Ну, у европейцев о нас обычно довольно дикие представления. В судовой библиотеке у нас была одна книга, которую написал английский амаута, она называлась "Новая Атлантида". Помню, вечерами один матрос, умевший читать по-английски, любил её переводить с листа, а мы все смеялись, такие глупости там были написаны о нас. Мол, мы ходим в горах только в шкурах животных, а одежду делать не умеем, в жарких же долинах мы ходим вообще нагишом, едва прикрыв срам пучком перьев. Что мы не знали ни земледелия, ни ремёсел, ни искусства письма, и что только белые люди нас этому научили.

— Не думаю, что этот амаута когда-либо покидал свою родину и видел хотя бы наши суда, — усмехнулся Асеро.

— Возможно так, но белые люди нам порой в портах такие наивные вопрос задавали, типа как часто у нас инки жарят человечину... А нашим ответам не верили. Смешно, но почему-то многие из них были уверены, что знают о нас лучше нас. Ну а эти про нас знали многое. Знали, что инки — это не отдельный особый народ, знали по именам многих носящих льяуту, даже тех, кого я не знал, и обсуждали их возможный ответ на свои требования...

— А кого они называли, и что говорили? — спросил Асеро, зябко поёживаясь.

— Говорили, что некий Золотой Слиток может быть против выкупа как слишком разорительного. Но что ты его уломаешь, скорее всего, так как у тебя нет сыновей-наследников...

— Уламывать я его, конечно, буду, и наследники тут не причём. Я не хочу, чтобы ни в чём не повинным юношам отрезали нос и уши! А что ещё они говорили о носящих льяуту?

— Что вроде есть человек... я не понял, кто он может быть. Но он им сообщает много такого, что известно должно быть очень немногим.

— И что они говорили, допустим, про меня?

— Один из них предположил, что ты за женихов своих дочерей можешь приказать всем носящим льяуту выдрать золото из своих золочёных уборных, если не будет хватать на выкуп, но главный сказал ему, что золота в уборных, к сожалению, у вас нет, хотя позолоту с общественных зданий ты содрать можешь.

— Не хотелось бы, конечно, уродовать здания, но лучше изуродованные здания, чем изуродованные люди. Здания-то можно восстановить...

— Когда меня вывезли на продажу, то меня заметил Альбатрос, который знал меня в лицо, и когда он стал меня выкупать, то после выигрыша аукциона пираты рассказали ему, что держат в плену "принцев", и велел передать это тебе, Государь. Вот и всё. Я рассказал, всё что знал, и теперь мне уже нет смыла жить на свете...

— Почему это нет смысла? Ты же ни в чём не виноват!

— Но ведь я опозорен, Государь. Из-за ошибки моего отца... Ведь его бы судили, останься он жив?

— Ты за это в любом случае не отвечаешь. А твоего отца я по-человечески понимаю. Что до закона, то мёртвые ему всё равно не подсудны. И разве ты не хочешь отомстить за своего отца и за мать?

— Я хотел бы, но... разве у меня будет шанс это сделать?

— Знаешь, что всех пиратов, когда-либо нападавших на наши суда и захватывавших в рабство наших людей, заносят в чёрный список, и потом люди Инти их по возможности уничтожают. Так что недаром пираты так старались выявить людей Инти. Так что сейчас ты у нас поешь, отоспишься, а потом дашь показания людям Инти. Им ты опишешь пиратов как можно подробнее. Может, некоторых из них даже удастся опознать...

— Нет, ни за что на свете! Мне лучше умереть, выпить яду, но никогда я ничего не расскажу людям Инти!

— Да почему же?! Пытать тебя никто не собирается.

— Я знаю, но они потребуют подробностей того, что случилось. А я не могу дополнительно бесчестить своих родителей, хоть бы они и были мертвы! Государь, ты и представить себе не можешь, насколько постыдны были эти пытки.

— Отчего же не могу? Я воевал с каньяри, а на их стороне было не так уж мало авантюристов-европейцев, снабжавших их оружием. И я примерно в курсе, что они творили с попавшими им в руки мужчинами и женщинами. Ты далеко не первый, кого я после такого утешить пытался. Так что если у тебя лично руки, ноги и всё остальное цело, твои дела ещё ничего, некоторым после такого без некоторых частей тела приходилось привыкать жить. И живут до сих пор.

— Можно прожить без пальца или глаза, но не без чести. Моя мать была опозорена, а значит, и я тоже.

— Но ведь и с этим люди живут. На территориях, которые потоптал враг, было трудно найти женщину, избежавшую надругательства. И если бы тогда все по этому поводу накладывали на себя руки, то сейчас вместо Тумбеса был бы в лучшем случае маленький посёлок. Вот ты уважаешь Альбатроса, а его мать была не просто опозорена — он родился из этого, но ведь живёт, радуя мать и Старого Ягуара, которого считает по праву своим отцом.

— Он мне говорил то же самое, но, Государь, а ты бы смог сам жить, зная, что твоя мать опозорена?

— А я живу с этим, — тихо сказал Асеро. — Когда мне было десять лет, я один раз увидел, как моя мать стонет и мечется во сне, умоляя о пощаде. И видел слёзы на её глазах. Я знал, что беда постигла её во время Великой Войны, а с неё прошло уже к тому моменту более тридцати лет. Тогда я впервые понял, как глубока эта рана, но с ней живут. Знаешь, в твои годы после некоторой оплошности я тоже думал о самоубийстве, а другой человек утешал меня, называя мою жизнь сокровищем, которое нельзя разбивать просто так.

— Он говорил так, потому что ты крови Солнца и должен был занять тавантисуйский престол.

— О престоле тогда никто и не думал, и кровь Солнца тут не при чём. Любой человек — это сокровище. Но понимаешь это уже на склоне лет, когда переживёшь множество потерь и когда у самого медленно подрастают дети. Сколько времени и сил требуется, чтобы вырастить хотя бы одного человека. Поэтому убивать без крайней нужды нельзя. Никого, в том числе и себя. Слишком много сил затрачивают люди, особенно женщины, чтобы вырастить нового человека. Ты должен жить, иначе ты обессмыслишь слишком большой кусок жизни своих родителей.

— Да хватит вам тут философию разводить, — сказала Луна, выйдя из кустов, — я уже завтрак приготовила, и для нашего гостя тоже.

Услышав, что придётся сесть за стол с самим Первым Инкой и его семейством, юноша упал в обморок. Дворцовый лекарь по имени Изящный Флакон, осмотревший его, сказал, что всё объясняется переутомлением и недосыпом, обморок плавно перешёл в сон, юношу отнесли в гостевую спальню и временно оставили в покое, хотя Асеро приказал своим воинам за ним наблюдать и звать лекаря при пробуждении.

Потом он сказал Кондору отправить гонцов в дома носящих льяуту — пусть, мол, прибудут на срочное совещание как можно скорее.

— Желательно, конечно, чтобы Инти явился ещё раньше, но вряд ли это возможно, — добавил Асеро, направляясь к столу.

— Почему же невозможно, Инти уже здесь, — вдруг сказал Глава Службы Безопасности, выступая из кустов. Потом он добавил:

— Известие я ещё вчера получил по спецпочте, полночи не спал, думая над проблемой, а как прозвучал подъём, так встал и махнул к тебе, не заморачиваясь завтраком и прочими делами.

— Тогда иди завтракать к нам, порция на тебя готова.

За столом уже чинно восседали мать Асеро и его дочери. Девочки скованно молчали, а старуха разразилась ворчливой тирадой:

— Ну, может теперь объясните что происходит? С самого утра ещё до часа подъёма беготня, ты заходишь ко мне в спальню за успокоительным, в саду шум... Давай выкладывай что случилось! Война что ли?

— Сыновья Зоркого Глаза в плену у пиратов, за них требуют огромный выкуп, — мрачно сказал Асеро, принимаясь за еду и не желая говорить подробностей. Впрочем, вбежавшей в этот момент Луне пришлось подхватить свекровь, которая чуть не свалилась со стула:

— Мне нехорошо что-то... И есть я лучше сейчас не буду, потом как-нибудь,— сказала она, уходя из-за стола. Луна предложила ей помочь дойти до постели, но та отрицательно покачала головой. Мол, не настолько я беспомощная старуха, сама дойду.

— А что я скажу их матери, когда даже моя мать так реагирует? — сказал Асеро, обращаясь к Инти. — Неужели нет способа их вытащить оттуда?

— Чтобы гарантированно целых — похоже, нет. Мы ведь даже не знаем точно, где этот несчастный островок, и за два месяца едва ли найдём. Так что придётся, похоже, платить этот треклятый выкуп, чтоб они этим золотом подавились.

Позавтракав, дочери разошлись кто куда: старшие в обитель дев Солнца, средние в школу, младшая Фиалка — к своим куклам, а Луна стала убирать со стола. Инти сказал Асеро:

— Я уже сказал, что много думал, и вот что надумал. Не простые это пираты, а скорее всего корсары. И действовали они с ведома Английской Короной.

— Допустим, ты прав, но зачем их Короне это нужно? Если они не хотят, чтобы мы с ними торговали, куда проще просто отказать.

— Наоборот, они хотят. И это самое скверное.

— Не понимаю тебя, Инти.

— Люди Золотого Слитка, да и он сам, в последнее время жалуются на усиление пиратства по отношению к нам. В общем-то, статистика и в самом деле тревожная. Конечно, мы стараемся наказывать охотников за нашими кораблями согласно спискам, но.... мы ведь воду решетом черпаем! Да и есть у них перед нами то преимущество, что они наши корабли без сожалений ко дну пускают, а мы так не можем, там в трюме, скорее всего, связанные пленники-рабы, которые ни в чём не виноваты и жить хотят... Кстати, я думаю, что именно убыток, который мы наносим рабовладельческим компаниям, и мог стать причиной захвата юношей. По их логике, если нас разорить, то мы не сможем пиратствовать по морям. И они даже частично правы, на некоторое время от торговли придётся отказаться.

Асеро слишком хорошо понимал, о чём говорит Инти. Довольно давно европейцы заметили такую особенность: тавантисуйцы обязательно выкупают своих, не жалея при этом любых денег. И наиболее ушлые из них сообразили, что захват и продажа тавантийсуйцев является очень выгодным делом. Особенно часто это стали делать после уничтожения белого поселения в Новой Англии. Инти предложил тогда контрмеру: самим стараться нападать на суда работорговцев и освобождать пленников, а работорговцев отравлять корм рыбам. Однако это порождало следующие проблемы: во-первых, по законам белых людей такая деятельность считалась пиратством. Кроме того, на руках у тавантисуйцев, помимо своих, оказывалось ещё немало бывших рабов, которых нужно было куда-то девать. Желающим из них давали возможность вернуться домой, но не всем было куда возвращаться. Тогда было решено приютить оставшихся в Тавантисуйю, для чего на берегу были построено специальное поселение, там новых жителей Тавантисуйю приучали к разумному образу жизни, обучали пользоваться водопроводом и прочими положенными в Тавантисуйю благами, обучали ремёслам и грамоте. О результатах говорить было пока рано, правда, люди Инти сообщали, что далеко не всем тумбесцам нравилась такая забота о "чужаках", некоторым казалось, что их обделяют.

Впрочем, если теперь Английская Корона решила из-за этого взяться за Тавантисуйю всерьёз, то дела совсем скверные. Инти добавил:

— Итак, если мы наскребём на выкуп юношей, то для торговли с европейцами вне Тавантисуйю у нас денег не хватит. Так что останется или возможность открывать их представительство у нас, или изоляция. Tertium non datum ("Третьего не дано"). Кроме того, подозреваю, что скоро к нам придёт и предложение от Короны. Такое, от которого не откажешься, если у нас не хватит золота. Они предложат нам этого самого золота в долг, и мы окажемся у них на крючке.

— Ты думаешь, они так далеко вперёд заглядывают? Представители Короны вполне могут думать, что у нас золото, серебро и драгоценные камни прямо на деревьях растут!

— Не думаю. Человек, у которого Альбатрос выкупил юношу, далеко не столь наивен и вполне в курсе о том, как обстоят дела у нас в стране. Это сам Прижигатель.

Асеро в этот момент держал в руках серебряную чашу c соком, и от неожиданности он её выронил, облив себе тунику. Прижигателем называли белого человека, бывшего советником Острого Ножа, а также его штатным палачом. Палач-чужеземец нужен был для того чтобы пытать "своих" — потому что каньяри мог быть сколь угодно жесток к иноплеменнику, но выжигать узоры на теле соплеменника никогда не будет. А вот Прижигатель пытал, говорят, даже других белых, которых подозревали в чём-то, например, в утаивании награбленной добычи. Прижигателя боялись все, и потому очень мало кто знал его в лицо, пытал он обычно в маске. Но Асеро видел людей, которые побывали в руках у Прижигателя, и примерно представлял, что перед смертью пережил несчастный отец Чуткого Нюха.

— Инти, но ведь ты говорил, что этот человек связан с Французской Короной, а тут англичане...

— Ну, во-первых, такие авантюристы меняют короны как перчатки. А во-вторых, хотя замешанность Французской Короны в той войне доказана, но это не значит, что англичане точно не при чём. Документов нашей службе досталось немного, а что касается свидетелей, то большинство из них были не в состоянии отличить одних европейцев от других. Горный Ветер так вообще полагает, что англичане просто ловчее заметают следы, а так их было не меньше французов.

— Но ведь он тогда ещё ребёнком был.

— Он опирается на анализ документов. Хотя его выводы не бесспорны. Но есть у него одно очень важное соображение, которое нельзя не принять во внимание. Для англичан не секрет, что наши альпаки дают отличную шерсть, даже лучше чем их овцы. Так вот, он опасается, что это может грозить нашей стране большими проблемами.

— Думаешь, они нашлют болезни на наших лам?

— Вряд ли они сумеют это сделать технически, но дезорганизовать наше производство шерсти им может быть очень выгодно.

— Ты боишься, что если пустить их в страну, они жечь наши склады будут? Но ведь сжечь один-два склада не особенно поможет, а если больше — станет ясно, чьих рук это дело. Так всё-таки ты думаешь, что Английская Корона заинтересована в проникновении своих купцов в нашу страну, чтобы напакостить нам?

— Ну да, чтобы избавиться от нашего государства и попутно ограбить. Раньше я только опасался, что всё это может принять такой оборот, а теперь почти уверен.

Асеро глубоко вздохнул. Раньше он тоже только опасался, что богатства Таватисуйю разбудят жадность англичан и у тех возникнут мысли о грабеже, который невозможен без отстранения его, Асеро, от власти. Но даже если англичане вслед за испанцами подписали ему смертный приговор, он всё равно не сможет доказать это Киноа и Искристому Снегу, наивно верящим, что люди везде примерно одинаковы, и можно стать братьями европейцам.

— Пошли в зал совещаний, — сказал Асеро, — я думаю, что наши уже собрались.

— Ты хоть переоденься, так и пойдёшь в мокрой тунике?

— Проклятье, я не помню, есть ли у меня чистая. Да, кажется, есть одна, но там рукав заштопан, я её на люди стараюсь не надевать.

— В такой день едва ли кто обратит внимание. А вообще закажи себе ещё со склада, что ты жмёшься?

— Да не жмусь я, просто голову забивать неохота такими глупостями.

— Сейчас можешь не забивать, а вот при приёме послов от пиратов разрядись как следует.

— Ты думаешь, что ещё и от них послов принимать придётся?!

— Не исключаю. Так что готовься заранее, надевай наилучший наряд, у тебя же была туника, вышитая вручную.

— Как будто это поможет бедным юношам!

— Ну, в каком-то смысле поможет. Расшитый наряд будет внушать им мысль о твоём могуществе, а с могучим правителем лучше лишний раз не ссориться.

Асеро не стал спорить, пойдя менять тунику и с грустью подумав, что Атауальпе расшитые золотом тряпки не помогли. В те времена туники инков было принято украшать вышивками, только потом при Манко у европейцев были заимствованы печать рисунков на тканях, что было сделать много проще и быстрее. Вышивки же надевались теперь только по торжественным случаям, и лишь самые заслуженные амаута носили расшитые вручную одеяния ежедневно.

Зал совещаний располагался на самом верху, над тронным залом. Там не было какого-то особенного выделенного места для каждого из носящих льяуту, круглая форма стола подчёркивала равенство совещающихся. Впрочем, были и скамьи по стенам для приглашённых наблюдателей, и место для секретаря.

За столом уже сидел Золотой Слиток, и одновременно с ними прибежал Киноа. Поймав удивлённый взгляд Асеро, он сказал:

— Вообще-то я ещё вчера приехал, но думал не вешать на доме знак, что я здесь. Знал, что наплывут посетители с кучей бумаг, а хотелось немного отдохнуть с дороги и отчёт в порядок привести. Но раз всех срочно созываешь, то дело явно не пустяковое.

— Да, ты прав, дела пресквернейшие, — ответил Асеро и хотел рассказать о случившемся, но в этот момент вошёл Верховный Амаута и обратился к Асеро со словами:

— Тут такое дело, Радуга тоже хочет присутствовать, можно ей позволить?

— Отчего нет? Ведь я сам предлагал тебе не раз рекомендовать ей синее льяуту, только ты отчего-то против.

— Всё-таки она женщина.

— Девы солнца могут носить льяуту и даже быть во главе государства, если Первого Инку избрать по каким-то причинам нельзя. Ты знаешь законы не хуже меня, так что тебя смущает?

Наимудрейший зашептал:

— Брось, Асеро, ты знаешь, что такое предложение зарубят. И что виной этому не её пол, а её связи службой безопасности. Так что не надо лучше. — А потом добавил уже громче — Но сегодня она должна быть, ведь дело касается англичан.

— Дело не в англичанах, — сказала Радуга, войдя. — Но Чистая Верность уже всё знает, ночь не спала, умоляет, чтобы я уговорила всех носящих льяуту спасти её сыновей.

— Знает уже? — спросил Инти. — Но откуда? Мне самому об этом сообщили только вчера.

— Однако среди амаута об этом уже вчера знали многие. Не знаю, Инти, кто у тебя в доме столь болтлив.

— Надеюсь, что не мои дочери.

— Да, они всё узнали только от нас.

Ещё более помрачневший Инти уселся и задумался. Ничего страшного вроде не произошло, но такая утечка была опасной сама по себе. Или это была не утечка? Ему, Инти, сообщили по спецпочте, которая, конечно, обогнала гонца, но ненадолго. Так что не похоже на случайную утечку. Кто-то ещё в столице пользовался сверхбыстрым средством связи. И этот кто-то, видимо, ждал такого известия, чтобы распространить новость, которую лучше бы до поры до времени держать в секрете. И цель тут может быть только одна: надавить на Носящих Льяуту, чтобы они и не посмели отвертеться от выкупа.... Но кто это мог быть? Надо потом с Чистой Верностью поговорить, пусть вспомнит, кто ей про это сказал, ведь ее, скорее всего, постарались известить одной из первых.

К Асеро подошёл Золотой Слиток и сказал:

— Не буду скрывать и дальше, до меня тоже уже дошли слухи о выкупе. Правда, что требуют 100 бочек золота?

— Только двадцать.

— Всё равно денег таких у нас в казне нет. Асеро, ты не думай, мне юношей очень жаль, но... но мы, похоже, бессильны им помочь.

— А от кого ты это знаешь? — спросил Асеро с некоторой тревогой. Инти понял, что тот тоже думает о причине утечки.

— Гонец, которого ты послал. Вы же в саду это дело обсуждали весьма громко, наверное?

— Это не значит, что гонцу можно выбалтывать лишнее. Цифру я вслух не называл. Скажу Кондору, пусть проведёт воспитательную работу.

Вздохнув, Асеро подумал, что теперь источник утечки Инти если и удастся найти, то по чистой случайности. Раз уже все знают всё...

Тем временем почти все, кого можно было ожидать, уже собрались, только от Небесного Свода пришло извинение с объяснением, что он дурно себя чувствует. Асеро подул в специальный рожок, который обозначал официальное начало. Все расселись и замолкли. Асеро встал и произнёс, стараясь подавить ком в горле:

— Братья мои, ужасное горе постигло нас. Ясный Взор и Тонкий Слух, сыновья покойного Зоркого Глаза, потомки Великого Манко, захвачены в плен пиратами, которые требуют за каждого по десять бочек золота, в противном случае юноши будут изуродованы. Мы не можем оставить юношей в беде и должны освободить их через выкуп или силой. Но прежде чем что-то решать, я хотел бы оценить наши возможности. Золотой Слиток, скажи, каким количеством золота, серебра и драгоценных камней мы располагаем на данный момент?

— Прежде всего, собственно в казну поступает только золото и серебро, предназначено для внешней торговли, а также выкупа наших людей из плена. То, что планируется потратить в строительстве и ювелирном деле, идёт непосредственно из рудников в ювелирам и строителям... Кроме того, совсем недавно я наше ведомство выделяло деньги на выкуп пленных соотечественников, так что средств у нас немного... Где-то около восьми бочек золота и столько же серебра. Могу ошибиться на одну-две бочки, но всё равно денег хватит только на выкуп одного из братьев, можно ли уговорить англичан хотя бы потянуть время?

— Срок они дают два месяца. Впрочем, думаю, что если заплатить часть выкупа, то они согласятся подождать остальной части. А теперь у меня вопрос к Инти и Горному Ветру: как вы считает, есть ли шанс, затянув их переговоры, открыть их месторасположение и отбить юношей силой?

Сначала ответил Инти:

— Боюсь, что на это рассчитывать не стоит. Во-первых, мы даже не знаем, на каком точно острове держат пленников, да и даже если узнаем, всё-таки это очень сложно.

— А нельзя ли зачитать письмо перед нами? — спросил Знаток Законов Искристый Снег.

Асеро ответил:

— Я решил этого не делать, так как там описано, что юношей хотя пока и не калечат, но издеваются над ними по полной. Те якобы уже готовы униженно просить пощады, хотя тут англичане могли и солгать, ведь с точки зрения белых людей, если кто-то униженно просит пощады, то он уже ничтожество, и это оправдывает его мучителя. И в любом случае, юношам после этого ещё жить.

— Однако это весьма важные нюансы, — сказал Жёлтый Лист, — ведь если они и в самом деле струсили в плену, то это значит, что они не смогут претендовать на звание инков, и уж тем более на льяуту.

— Жёлтый Лист, ну что ты в такой момент про такие вещи. Вытащить их надо целыми, а не думать о том, чего они там достойны или недостойны! — не выдержал уже Киноа, — в конце концов, мы может взять золото не только из резервов.

— Если они там струсили, то какой смысл тратить на трусов всю казну? — спросил Желтый Лист.

— Тебе бы я напомнил, что есть закон, — сказал Искристый Снег, — который велит предпринять всё для освобождения попавших в плен соотечественников. Если можно только выкупить, то надо выкупить, и платить надо любую сумму.

— Но если её нет?! — жалобно спросил Золотой Слиток. — Что мы можем поделать тогда?

— Думаю, что мы наскребём, — сказал Асеро. — Киноа, ты прав. Кстати, скажи Главному Горному Инженеру подсчитать, сколько есть у него чего из того, что годится на выкуп, то же должен сделать и Главный Строитель, и все те, кому золото так или иначе распределяется. Но если всего этого не хватит, тогда.... Братья мои, тогда я не вижу иного выхода, нежели содрать золотую обшивку с университета и с дворца. А также отдать все сокровища Галереи Даров.

Последнее вызвало только восклицания. Асеро продолжил.

— Конечно, с золотых и серебряных статуй я прикажу предварительно снять медные и гипсовые копии, чтобы труды наших мастеров не пропали бесследно, но я готов отдать всё до последней чаши и последнего колечка, чтобы только юноши не остались без носов и ушей. Что скажешь, Золотой Слиток?

— Эта жертва бессмысленна. Всего золота и серебра оттуда и на одну бочку не наберётся.

— Я осознаю, что это так. Но я уверен, что и вы пойдёте на жертвы. И не только вы. Думаю объявить об этой беде в открытую, думаю, найдётся немало неравнодушных. Но обратиться со своей бедой к народу я смогу, только отдав всё сам.

— Асеро, я понимаю твою озабоченность судьбою юношей, но всё-таки это крайняя мера, — сказал Инти. — Думаю, что надо сначала попробовать потянуть время.

— Если они нам дадут. К тому же, Инти, ты не хуже меня знаешь, каково беднягам в руках Прижигателя!

— Да, я знаю, — сказал Инти так, как будто ставил печать. — Потому и стараюсь подходить как можно более сдержанно. Однако советую сделать вот что: прежде всего, как можно более точно оценить количество золота, серебра и прочего, чем мы можем заплатить выкуп. Нужно понять, хватает этого или всё равно не хватает. И действовать в зависимости от этого.

— А если они не поверят, что у нас золота не хватает? — спросил Знаток Законов.

— Думаю, что всё-таки поверят, — ответил Инти, — пираты хорошо о нас осведомлены, даже слишком хорошо. У меня есть основания предполагать, что их информирует человек, непосредственно причастный к нашему кругу.

— То есть ты считаешь одного из нас, носящих льяуту, предателем? — спросил Жёлтый Лист встревоженно.

— Не обязательно это один из вас, — сказал Инти, — это может быть кто-то из членов ваших семей, заместителей или секретарей. Так что лишнего даже дома не болтайте, а то с тех пор, как последний заговор был раскрыт, многие потеряли бдительность.

В этот момент в зал вбежал взмыленный гонец и бросил на стол пакет с алой каймой, едва выдохнув:

— Английская Корона отправила к нам посольство. Через три дня посол желает быть в столице.

В первый момент никто не мог ничего сказать, все смотрели на пакет как на неизвестно откуда взявшуюся ядовитую змею. Потом Асеро овладел собой и сказал:

— Что же, письмо, пожалуй, пришло очень вовремя. Сейчас прочтём его. Ты, же, наверное, устал и нуждаешься в пище и отдыхе. Воины из охраны проводят тебя в гостиницу.

Когда гонец ушёл, Асеро зачитал письмо, содержание которого, если отбросить политесы, было примерно следующим. Мол, Английская Корона знает о захвате их корсарами двух принцев и берётся разрулить ситуацию, если Первый Инка в свою очередь пойдёт навстречу и уймёт своих "корсаров", после чего заключит с Англией торговое соглашение, обязательным условием которого является открытие у себя в стране торгового представительства. Выкуп же английским корсарам следует заплатить, так как на нападение их спровоцировало поведение самих тавантисуйцев, но Английская Корона может всё выплатить из своего кармана, с условием, что ей потом тоже вернут долг с процентами.

Когда Асеро закончил читать, носящие льяуту в тревоге переглядывались. Потом слово взял Инти:

— Всё происходит так, как я предвидел. Всё это они затеяли, чтобы подсадить нас на долги. А через долги они смогут диктовать нам свою волю. Именно это и будет самым худшим для нас исходом. Конечно, всё зависит от того, сколько золота и серебра мы сможем заплатить. Соглашения же с торговым представительством следует избегать. Раньше я бы это назвал просто опасным, а теперь — самоубийственным.

— Но почему так? — спросил Киноа. — Я понимаю нежелание не влезать в долги. Но если без этого удастся обойтись, то... всё равно ведь придётся с кем-то торговать, можно и с англичанами. Не пойму одного — откуда эта глупая мысль, будто пустить английских представителей в страну означает чуть ли не сдачу им в плен на поругание? Почему, будем говорить своими словами, ты так боишься переворота?

— Странно слышать такой вопрос от человека, знакомого с нашей историей. Вот Атауальпа не знал, что иностранное посольство может устроить во время встречи вооружённый захват, и жестоко поплатился за это, а мы знаем. К чему рисковать?

— Но ведь мы можем принять все меры предосторожности.

— Лучников на крышах постоянно держать мы не можем.

— Но ведь в столице есть войска, которые могут нас защитить.

Асеро заметил:

— Пример Атауальпы прекрасно показывает, что если у тебя приставлен нож к горлу, то никакое войско тебя не спасёт. Нет, в данном случае решающую роль играет наша Служба Безопасности. Но если Инти сам оценивает так, что его люди могут не справиться, то не доверять его словам нет никаких оснований.

— Киноа, как ты думаешь, почему испанцам так легко удалось заманить Атауальпу в ловушку?— спросил Инти. — Потому что наши предки не знали ни языка испанцев, ни их обычаев. Теперь испанцам нас так не провести, так как мы всё это знаем. Но с англичанами всё по новой. У нас людей, знающих их язык, катастрофически не хватает! При этом Наимудрейший фактически отказал мне в возможности их побыстрее обучить. Не место в его храме наук всяким шпионам! Впрочем, дело не только в этом.

Тогда слово попросил Искристый Снег:

— Я думаю, что сейчас нам лучше постараться успокоиться, а для этого лучше сделать перерыв. После чего мы сможем уже более спокойно обсудить, кто в чём видит причины случившегося и что нам теперь делать. Мы должны видеть ситуацию в перспективе.

— Пожалуй, ты прав, да и время уже подошло к обеду, — сказал Асеро, — думаю, что мы соберёмся сегодня после обеда и обсудим возможность торгового соглашения более спокойно и взвешенно.

С этими словами он подул в рожок, сигналя, что можно расходиться.

Вернувшись в свои покои, Асеро первым делом поинтересовался, как себя чувствует Чуткий Нюх. Юноша всё ещё спал, и Асеро даже позавидовал ему: пусть тот хоть во сне далёк от свалившихся на них бед. Луна ещё не успела приготовить обед — она порезала палец и теперь старалась резать овощи, превозмогая боль. Асеро тут же сказал, что доделает всё сам.

— Всё-таки на войне я этому неплохо научился, — сказал он.

— А война, как ты думаешь, может начаться? А то ведь многие опасаются, что может.

— Не думаю. Испания с нами связываться не рискнёт, а у Англии в одиночку нет стольких причин это делать. Мне кажется, что основная наша ошибка как раз в этом: думать, что война — самое страшное. Но после проповедей христиан в Тумбесе я понял, что это не так. Самое страшное — это если тавантисуйцы перестанут быть собой, а станут подобны другим народам, то есть не будут видеть ничего плохого сначала в торговле, потому в найме работников, потом в рабстве, насилиях над женщинами и так далее. Сломать это оказалось много проще, чем я думал. Потому нам и нельзя пускать в страну англичан.

— Ты имеешь в виду захват "Верного Стража"? Но ведь даже среди команды пиратов оказалось меньшинство...

— Но до того я вообще не мог представить себе, что такая ситуация возможна! Чиму всё-таки не каньяри, от рабовладения давно отучены... Вот каньяри не считали нас своими, и наша задача ? приучить их видеть в нас своих. Но те чиму, которые стали пиратами... Я изучал потом их личные дела... До того они ведь были вполне лояльными тавантисуйцами, для них собратья-кечуа были именно братьями. Значит, братство между народами можно убить и там, где оно есть и кажется прочным?

— Асеро, мне самой неприятно про это думать, но многие у нас в столице не прочь видеть здесь европейцев. Часто приходится слышать, что это было бы очень желательно. Раз сами ни Мадрида, ни Парижа увидеть не сможем, так, мол, пусть хоть они приедут, посмотрим на них.

— При этом они забывают, что дома у них не запираются, а это для европейца большой соблазн. А уж беззащитные женщины в домах тем более соблазн. Наш быт устроен так, что не рассчитан на возможных преступников. Что же нам теперь, перестраивать его, возвращаясь в древность?

Овощи варились в котле, и это напоминало о кипящем кратере вулкана. Некоторые амаута говорили, что природа человеческая тоже подобна спящему вулкану. Пока всё дурное обуздано воспитанием, волноваться нечего, но если сломать барьеры...

— Мне страшно, Асеро, — сказала Луна и посмотрела мужу в глаза, — мне всё время кажется, что белые люди где-то здесь, за стеной, могут ворваться сюда и сделать что-то страшное. Я понимаю, что это не так, но не могу отогнать это страшное чувство.

— Луна, а ты могла бы повлиять на Золотого Слитка через сестру? Ты знаешь, у него с Инти трения, и потому его слушать он не будет, но жену-то послушает.

— Асеро, не забывай, что у него две жены, и сейчас Золотая Нить имеет куда более сильные позиции. А она за торговлю, ибо хочется европейских духов и прочих безделушек. Так что если я в чём-то и сумею убедить Звезду, это не сработает. Вот я не понимаю, почему Золотой Слиток так не любит Инти. Ведь Инти один из умнейших людей!

— Луна, ты просто не понимаешь специфики их отношений. Ещё со времён провалившейся операции в Амазонии Золотой Слиток, не бывший ещё тогда Главным Казначеем, утвердился в мысли, что наши службисты зачастую бросают деньги на ветер. Ведь люди Инти чаще всего притворяются торговцами, да и настоящим торговцам нельзя было рисковать, путешествуя без секретного сотрудника. Но трения между ними часты, доходят до Инти и Золотого Слитка, а разбор дрязг никак не благоприятствует хорошим отношениям.

— Асеро, как ты умеешь разложить всё по полочкам!

— Потому что ты мыслила, исходя из других представлений. Тебе казалось, что причина трений только в личных качествах Инти и Золотого Слитка. Такое объяснение самое простое, но если речь идёт о политике и политиках, оно обычно неверно. Ладно, пора накрывать на стол.

К обеду из школы вернулись Ромашка и Мальва. Причём если Ромашке это было по времени, то у Мальвы отменили урок истории. И там вся школа знала причину. Ходили даже слухи, будто Чистая Верность то ли пыталась, то ли только грозилась покончить с собой. Мальва тоже умоляла отца выкупить кузенов. Асеро, конечно, пообещал сделать всё, но в то же время не могу уйти от понимания, насколько злоумышленники, не рассчитывая на его родственные чувства, решили подстраховаться. За всем этим явно стоял какой-то очень расчётливый игрок. Необычайно умный негодяй. Но кто это мог быть?

Так, спокойно... если союзник англичан претендует на тавантисуйский престол, хочет его занять сам или посадить на него отпрыска, то кто это может быть? Наимудрейший? Исключено. Своим местом и своим нарядом с драгоценными камнями он вполне доволен, а сыновей у него нет, только дочери. Киноа? Тоже едва ли. Слишком хороший человек, слишком честный... но даже предположить, что его честность ? лишь лицедейство, то взрослых сыновей у него нет, а ради маленьких нет смысла суетиться сейчас. Ну а сам Киноа, если бы хотел стать наследником Асеро, мог бы добиться этого другим, более надёжным способом — поддерживал бы его линию во всём. Кто ещё... Ну не Инти же? Не говоря уже о том, что мысль заподозрить в таком вернейшего друга была омерзительной, Инти отпадал по тем же причинам что и Киноа: желай Инти сделать наследником престола Горного Ветра, мог бы сделать это куда проще. Тот и так имел перед сыновьями Зоркого Глаза все преимущества. Как-никак льяуту заслужил!

Единственный, кто хоть сколько-то подпадал под подозрения — это Желтый Лист. Тот вознёй насчёт престолонаследия весьма озабочен. Дочь вот попытался пристроить. Но у него тоже нет сыновей! А сам он... нет, едва ли у него ума хватит на такие комбинации. В лучшем случае он тут может быть союзником-информатором. А может быть, он тут вообще не при чём, а умный мерзавец и рассчитывает на то, чтобы заподозрили Жёлтого Листа...

Так и не придя ни каким выводам, Асеро вернулся в зал заседаний носящих льяуту. Первым взял слово Золотой Слиток:

— Сложившейся ситуации следовало ожидать, — сказал он, — я ещё давно предупреждал о ней, когда планировалась операция в Новой Англии. Стоит лишить англичан возможности селиться там, и мы получим в отместку такой всплеск пиратства, который полностью парализует нашу торговлю. Ну а взаимное пиратство только накалило всё добела. Даже если бы юноши не попались в плен, всё равно так, как было, долго продолжаться нельзя. Без внешней торговли Тавантисуйю обречена. Рано или поздно нас ждёт гибель в изоляции. Нужно признать: мы совершили большую ошибку, разозлив опасного хищника. Теперь задобрить его — вопрос выживания для нас. Это значит — заплатить выкуп и договориться о торговле даже на самых невыгодных условиях. Выбора у нас всё равно нет.

В голосе свояка Асеро чувствовал подавленно отчаяние, и потому постарался ответить как можно спокойнее:

— Твою мысль я понял, Золотой Слиток. Однако если бы у нас не было выбора, то нечего было бы и решать. Заплатить выкуп можно и без заключения торгового соглашения. Изоляция от внешнего мира не влечёт немедленной гибели. После Великой Войны и до конца правления Великого Манко страна находилась в изоляции, и лишь при Горном Потоке торговые связи с подданными Испанской Короны были восстановлены. И то не сразу. Мы и сейчас можем переждать неблагоприятные времена.

— А как долго они продлятся? — спросил Золотой Слиток. — Пять лет? Десять? Пятнадцать? Или до конца твоей жизни, а там пусть твой преемник как хочет, так и выкручивается? Или ты надеешься, что Святой Престол подобреет ни с того ни с сего, и удастся восстановить отношения с католическими странами?

— Не исключено, что со сменой Папы у них сменится политика, — устало вздохнул Асеро.— Хотя скорее надеюсь, что у нас появятся союзники в виде сбросивших иго бывших колоний. С ними можно будет торговать в открытую.

— В последнем случае это придётся делать очень се6е в убыток. Ну а если всего этого не случится? А наоборот, белые люди создадут оружие, которое столь же круче ружей, как ружьё круче топора? Тогда наши потомки обречены, как был обречён Руминьяви. Значит, Тавантисуйю погибнет красиво и героически. А я не хочу красивой и героической гибели ни себе, ни потомкам, я хочу жить спокойно и знать, что мои дети и внуки будут жить.

— Боюсь, что на спокойную жизнь в любом случае нам рассчитывать не стоит, — заметил Асеро. — А что скажешь ты, Киноа?

— Прежде всего, я скажу, что в долги мы, скорее всего, не залезем, я тут поговорил с Главным Смотрителем Рудников. В общем, если свернуть некоторые проекты, то в долги можно не залезать.

— О каких проектах идёт речь?

— Прежде всего, зеркала. Временно прервать производство не проблема, так как те же работники лишь лишь часть времени работают с зеркалами, остальное время делают посуду. Это сделано для того, чтобы пары ртути не сказывались так сильно на здоровье. Но вот сам запас зеркал у нас небольшой.

— Ладно, подумаем. Раньше вообще без них жили. А какие ещё проекты?

— Есть архитектурные планы по отделке Кариканчи и строительства там Университета. Правда, они не утверждены....

— И не утвердим, — буркнул Горный Ветер.

— Я не понимаю, — сказал Асеро.

— Во-первых, каньяри столько наших людей перебили, что давать им после этого отделанную столицу... ну этого они не заслужили. Но если бы дело было только в этом! Такая столица будет готовой крепостью, а этого нельзя допускать, пока совсем не уничтожен риск войны с ними.

— А следить за этим — твоё дело! — съязвил Золотой Слиток.

Асеро хоть и понимал племянника, но ссоры сейчас были совсем ни к чему, и потому он сказал как можно примирительнее:

— Горный Ветер, каньяри теперь прощены, и отделанная столица была бы прочным залогом мира... Но без этого можно обойтись некоторое время.

— Уайна Капак тоже так думал в своё время — увы, не сработало. Ну мы-то следим, да только нас мало. Не забывайте, что именно они пригрели такую сволочь, как Прижигатель, так что справедливо им некоторое время обойтись без отделанной столицы, — ответил Горный Ветер.

— Что ещё, Киноа? — спросил Асеро.

— Ещё проект рубиновых светильников в виде огромных звёзд, которыми предполагалось оснастить планерные катапульты, чтобы можно было летать не только днём, но и ночью.

— Жалко, но это можем отложить. Всё?

Киноа ответил:

— Да. Так что долгов можем не наделать, но всё-таки я за торговое соглашение. Мне кажется, что изоляция повлечёт проблемы не только в далёкой перспективе, о которой говорит Золотой Слиток, но и немедленно. Асеро, говоря о временах Манко, ты забываешь об одном. После Великой Войны наш флот на дне лежал, а теперь наш торговый флот, оставшийся без дела, куда девать?

— Переделаем в рыболовецкий, это несложно, — ответил Асеро, пожав плечами.

— В рыболовецкий? — переспросил Киноа. — Похоже, ты не в курсе того, что уловы в Тумбесе из года в год падают, и это не каприз природы, а последствия перелова.

— Допустим, — сказал Асеро. — Но ведь есть проекты по развитию морского земледелия. Так что жители Тумбеса без работы не останутся.

— Надо-то, оно, конечно, надо, — ответил Киноа. — Но как ты думаешь, почему всё это движется с таким скрипом? Проблема одна — люди. Для многих плавать в торговые экспедиции за океан, хоть это и опаснее, выглядит много привлекательнее, чем корячиться с садками, с морской капустой и моллюсками. Даже просто сокращение торговли, не то что полный запрет, могут вызвать в Тумбесе такие волнения, что последствия непредсказуемы.

— Ты уверен, что дело обстоит именно так? — спросил Асеро. — Что тумбесцам нельзя будет объяснить ситуацию по-хорошему?

— Это не я уверен, — ответил Главный Смотритель Плотин, — это Старый Ягуар уверен, а ему виднее. Он говорит, что нынешняя избалованная молодёжь не умеет затягивать пояса даже самую малость. Даже если речь идёт не о жизненно необходимом, а об отказе от лакомств. Почему негров из бывших рабов довольно легко удалось научить работать на акваферме, а местные не хотят? Ведь работа не сложная, только трудная, но избалованная городская молодёжь боится трудностей.

— Старому Ягуару, конечно, виднее, — ответил Асеро, — но при всём при этом он скорее против того, чтобы пустить иностранцев в нашу страну. Тут такая ситуация, что хорошего выбора нет, нужно взвесить все "за" и "против". Думаю, что лучше послушать Инти.

— Мне кажется, Золотой Слиток и Киноа зря беспокоятся по поводу флота, — ответил Инти, — он ведь сам хорошо знает, что значительная часть товарооборота идёт нелегально. Ну, будет вся торговля нелегальной — изобретение белыми нового оружия мы всё равно не пропустим, а кроме того, в Европе народов много, со временем будет надежда найти кого-нибудь менее наглого, чем англичане. Ситуация в Тумбесе, конечно, осложнится, но не думаю, что критично.

— Пять лет назад ты говорил по-другому, — сказал Золотой Слиток, — говорил, что сильный не боится компромиссов, он знает, что сильнее. Забыл уже?

— Нет. Но тогда я не думал, что дело дойдёт до кровопролития. И даже в страшном сне я не мог себе представить, что мой сын окажется предателем — Инти вздохнул. — Да, тогда я переоценил устойчивость тумбесцев к проповеди. Мне казалось, что аргументы христиан можно побить другими аргументами. Но вот только если у кого своих мозгов нет, то чужие не вставишь.

— Потому что твоим людям надо было не ворон ловить, а заговорщиков. А ты чем занимался?

— Знаешь, если бы я и мои люди бездельничали, то крови бы пролилось гораздо больше! — рассерженно сказал Инти. — Даже страшно подумать, насколько больше. Но ни одного проповедника я больше в страну не пущу. Только через мой труп! А без проповедников они, скорее всего, не согласятся.

— Ладно, хватит споров, — прервал спор Асеро, — Золотой Слиток, у тебя есть что сказать по существу?

— Есть, — ответил Казначей. — Может, многие из вас забыли, что нелегальная торговля по законам белых людей приравнивается к пиратству. Даже если мы ни на кого не нападаем, а просто торгуем без разрешительных бумаг. Сколько моих подчинённых, отправившись в чужие земли, не возвращаются даже мёртвыми. Их вешают в портах, и вороны расклёвывают их мертвые тела! А если нелегальной будет вся торговля, то это будет сродни войне. Инти, у тебя, может, сердце из железа, а я нем могу слышать плач детей и слёзы вдов, мне после прошлогоднего визита в Тумбес их заплаканные глаза мне по ночам снятся!

Асеро поневоле заколебался. Золотой Слиток, похоже, говорил искренне. Поганая ситуация, как ни крути: какое бы решение они не приняли, те или иные жертвы неизбежны. Он с сожалением взглянул на пустой стул, на котором должен был бы сидеть Небесный Свод. Как хотелось теперь получить его совет.

И в этот момент опять прибежал гонец с пакетом.

— Это от Небесного Свода. Просил прочесть немедленно.

Асеро взял в руки пакет и стал читать: "Братья мои, хотя дурное самочувствие мне не позволило выйти из дому, я всё-таки счёл своим долгом надиктовать это письмо. Хотя я не слышал ваших обсуждений, но я знаю, что вы колеблетесь принимать торговое соглашение, есть риск, что после такого начала англичане будут сильно давить. Вот что я советую: отказаться от торговли мы всегда успеем. Лучше предложить англичанам торговать на своих условиях — и посмотрите, как они к этому отнесутся. Насколько готовы на компромиссы. И потом уже действовать, исходя из обстановки. Вот то, что я могу вам посоветовать".

— Что скажете, братья? ? спросил Асеро.

Слово взял Инти:

— Итак, Небесный Свод советует выдвинуть свои встречные условия для торговли. Если они откажутся, то изоляция. Однако если не откажутся, то и мы не сможет отступить от своего слова. И будет вынуждены торговать хотя бы некоторое время. Но если у них и в самом деле цель проникнуть в нашу страну любой ценой дабы попытаться сделать тут переворот — тогда мы поставим себя в крайне уязвимое положение.

Асеро возразил:

— Инти, мы же всё-таки с тобой потомки Манко. И Манко, и твой дед Титу Куси Юпанки и из куда более сложных ситуаций могли дипломатически вывернуться.

— Да вот только я помню, чем Титу Куси Юпанки кончил. Да и Манко выжил во многом чудом. Мы должны понять, что затевают англичане.

Первый Инка ответил:

— Именно, должны. И если мы не будем с ними общаться на переговорах, откажутся ли они от своих планов? Особенно если эти планы так серьёзны, как ты предполагаешь?

— Разумеется, не откажутся. Просто будут действовать подпольно.

— Инти, я, конечно, не очень в твоих делах разбираюсь, но что проще: разоблачить тайных изменников, которые тщательно маскируются, или разоблачить англичан, которые тоже в нашей стране будут... ну тоже не в своей среде, могут прокалываться на мелочах, и заодно при этом могут проколоться изменники?

— На твой вопрос ответить не так-то просто, — ответил Инти, — это очень сложная и опасная игра, а когда могут нанести удар в спину, то опасная вдвойне. Но да, если выиграешь, то может быть весьма богатый улов. Только играть в неё придётся не мне, а Горному Ветру. Я слишком плохо знаю англичан. Ему виднее, потянет он или нет.

— Конечно, я могу попробовать, — сказал Горный Ветер, — однако пусть слово "игра" не вводит вас в заблуждение. Последствия могут быть трагические. Да, за мнимые переговоры они не смогут устроить переворот, но попытаться убить кого-нибудь могут. Асеро, ты понимаешь это? — и Горный Ветер выразительно посмотрел в глаза Первому Инке.

— Иными словами, они могут попытаться убить меня. Что же, я готов пойти на риск, — сказал Асеро, — лучше рисковать, когда ты к этому готов, чем ждать удара из-за угла всё время.

— Значит, ты предлагаешь сделать вид, что мы согласны на торговлю, но сформулировать условия так, что они скорее всего сочтут неприемлемыми, — сказал Горный Ветер. — Ну хорошо, назови такие условия.

— Во-первых, не пускать в страну проповедников.

— Ну, это пусть будет, но не думаю, что тут они будут даже упираться. У них любой проповедник может спокойно прикинуться купцом и ждать своего часа. Это не католики.

— Тогда я предложу их государству запретить работорговлю, — сказал Асеро, — а, кроме того, потребую, чтобы это условие было широко озвучено в Англии. Вот это будет переполох. Я потребую объяснить этот отказ и озвучить это перед всем миром. Пусть тогда видно будет, где тирания.

— Ничего не получится, — сказал Горный Ветер, — согласно их логике, у нас потому и тирания, что свободы работорговли нет и рабов иметь нельзя.

— Возможно. Однако там всё равно должны быть люди, на которых это произведёт впечатление, — сказал Асеро.

— Ну ладно, пойдёт.

Золотой Слиток переспросил:

— Но, Горный Ветер, почему ты при этом саму торговлю с Англией считаешь недопустимой? Я отчасти понимаю твои опасения, но если минимизировать риск переворота? Или всё дело в том, что ты боишься скорее за себя и свою жену? Боишься личной мести за то, что вы там натворили?

— Да, у меня есть все основания для опасений. Но если бы я считал, что польза от торговли перевешивает риск, я бы рискнул. Но я не вижу от этого вообще никакой пользы. Нам ничего не нужно от англичан, да и вообще от европейцев. Ты мыслишь шаблонами времён Манко — тогда было критически важно заиметь ружья и корабли. А сейчас у нас это лучше, чем у них. Все их изобретения мы уже переняли.

Киноа возразил:

— Ничего? Но ведь жизнь не стоит на месте. А о новых европейских изобретениях мы как узнаем, если закуклимся в своих границах?

— А я и не говорю, что Тавантисуйю должна просто закуклиться своих границах, — Горный Ветер встал и подошёл к висевшей на стене карте, где были изображены весь Южный Континент и нижняя оконечность Северного. — Вы понимаете, что уже все земли вокруг Тавантисуйю уже объявлены собственностью Испанской Короны? Да, по счастью, они ещё не освоены, но это лишь вопрос времени. Если всё будет идти с такой скоростью, с какой идёт — Тавайтисуйю окажется в плотном кольце лет через пятьдесят. Вас, конечно, уже не будет, но я это увидеть вполне могу. Вы делаете ставку на противоречия между двумя хищниками, молодым и старым. Но я не понимаю, почему вам не ясна простая как день вещь: Испанская и Английская корона договорились обо всём этом заранее. Почему? Испанской Короне выгодно укокошить нас руками англичан. И англичанам это сделать будет проще, чем испанцам, которым это столько лет не удавалось! Кроме того, торговля с англичанами не решит проблему окружения нашей страны. Куда лучше будет, если мы поможем свергнуть власть Испанской Короны хоть где-то по соседству. Представьте себе, что союзная нам власть установилась хотя бы на всём конусе? Это ведь прочный контроль над проливами! А если, наоборот, к северу от Тавантисуйю, и контроль над перешейком? На котором можно прокопать канал, который даст нам власть над обоими океанами! Испанская власть держится в вице-королевствах только силой штыков, восстания будут вспыхивать регулярно; стоит чуть-чуть помочь такому восстанию, и у нас будет надёжный союзник. Торговое соглашение с англичанами сильно ограничит нас в плане возможностей вести подобную политику. Особенно в том случае, если мы по совету Золотого Слитка свернём нелегальную торговлю, под крышей которой только и можно вести разведку.

— Только о себе думаешь, — буркнул Золотой Слиток, — тебя трупы своих людей не колышут. Сколько народу ты положил в Новой Англии?

Асеро ответил:

— Золотой Слиток, сейчас нет смысла обсуждать действия Горного Ветра в Новой Англии, раз уж мы признали их оправданными в тех обстоятельствах. Сейчас нужно решить, какие условия мы выдвинем послу. Первое — это мы не залезаем перед ними в долг, второе — предлагаем им прекратить работорговлю, третье — запрещаем ввоз проповедников. Что ещё?

— Ещё насчёт женщин добавить стоит, — сказал Инти. — Мол, мы не признаём связей вне законных браков, а браки между христианами и тавантисуйцами невозможны, так что в случае соблазнения мы оставляем за собой право изгнать охальника с предварительной публичной поркой на площади. А уже в случае совершившегося насилия имеем право повесить без разговоров.

— Инти, насчёт насильников ты прав, но к соблазнителям ты слишком суров, — сказал Киноа, — ведь с их точки зрения соблазнение не преступление.

— Конечно, у них много что не преступление, — ответил Инти. — Им плевать, что жертве придётся огребать последствия всю оставшуюся жизнь. А мы должны заботиться, прежде всего, о безопасности, чести и душевном спокойствии своих людей, а не "понимать" всяких европейских отморозков, у которых свербят всякие непотребные желания и нет привычки видеть в нас людей.

— Киноа, если бы твою дочь соблазнили, ты бы по другому запел, — ответил Асеро.

— По счастью, у меня дочери не в том возрасте, чтобы об этом думать, — ответил Киноа, — но я не понимаю этой вашей предубеждённости. Почему вы считаете всех европейцев жадными тупыми отморозками? Да, они выросли в мире, где жадность и тупость дают преимущества, но если они некоторое время проживут среди нас, они неизбежно изменятся.

— Киноа, ты просто не читал архивов судебных дел над теми иностранцами, которые приезжали в Тавантисуйю во времена Манко, — сказал Инти, — даже те, кто жил у нас годами, порой срывались. Что говорить о тех, кто только прибудет?

— Не читал, но думаю, что значительная часть приговоров была несправедливой. Всё-таки и судьи, и свидетели были против них предубеждены, вот и видели в них шпионов....

— Да дело не только в шпионаже. У слишком многих из них была готовность завалить большое дело ради маленькой личной выгодки. Такие люди — это смерть для разумно устроенного государства. Представь себе, если бы у тебя какой-нибудь инженер зажал бы важную деталь для плотины, и она бы рухнула ночью на спящее селение.

— Инти, ты неисправим! Ты сам знаешь, что наши люди на такое просто не способны!

— Если бы я мыслил как ты, Киноа, то я не смог бы выполнять свои обязанности.

— Ну а вот я могу.

— Ну а тебе для того, чтобы выполнять свои обязанности, нужно как минимум быть живым, а если бы я был беспечен, как ты, я бы уже давно переселился в лучший мир, и ты, скорее всего, тоже. Или о судьбе Алого Мрамора забыл? Тоже ведь бы наивным вроде тебя, даже Горного Льва пощадить был готов... А тот его не пощадил.

— Покойный наместник Кито все-таки во многом по личным причинам пострадал, — сказал Киноа, — хотя убийц это не оправдывает, конечно.

— Ладно, не отвлекайтесь, — сказал Асеро, — может, стоит запретить иностранцам и ношение оружия?

— Не думаю, что это поможет, — сказал Инти. — Во-первых, опасны ведь не сами иностранцы как таковые, а те люди, которых они смогут подчинить своему влиянию. Кроме того, если иностранцы пойдут на такое ограничение, то есть риск провокации. Кого-нибудь из них убьют, а потом нас обвинят в его безоружности. Вот во дворец пусть заходят только без оружия.

— Записываю, — сказал Асеро. — У кого ещё что?

— Только пожелание, — сказал Знаток Законов. — Очень не хотелось бы принимать окончательное решение о торговле в отсутствие Небесного Свода.

— Конечно, я это учитываю. Надеюсь, что он выздоровеет в ближайшие дни, — ответил Асеро, — чувствую, что с послом придётся говорить не по разу. Если ни у кого больше ничего нет, то все, кроме Инти, свободны. С ним я хочу посоветоваться по другому делу.

Носящие льяуту стали расходиться, к Асеро подошла Радуга.

— Умоляю тебя, Асеро, не мог бы ты всё же не пускать англичан к нам в страну? Уж если они начали с такого, то чего ждать дальше? А я... я знаю, как мало людей Горного Ветра способно иметь с ними дело. Незнание языка и обычаев даже самого опытного делает беспомощным. А я... я уже не успею никого подготовить. Тут не меньше года нужно!

— Я постараюсь. Но думаю, что пустить их всё же придётся. Правда, с правом выставить их в любой момент.

— Асеро, ведь Горный Ветер и Лань в глазах Английской Короны — преступники, ты не боишься, что их могут убить?

— Ты боишься мести за случившееся в Новой Англии?

— Того, что сделала Лань, они не прощают. Но не потому, что им жаль убитых. Нет, к убитым они равнодушны, скорее всего. Просто "индейцам" не прощают побед. Как, впрочем, и женщинам, и всем, кого они считают ниже себя. Помни это, Асеро!

Сказав это, Радуга молча удалилась.

— Она знает что говорит, — сказал Инти, глядя ей вслед. — В Амазонии белых страшно оскорбляло, что Мать Огня была женщиной-вождём. Впрочем, и те, кто пытал саму Радугу, не случайно глумились именно над её женским естеством.

Асеро огляделся, убеждаясь, что они остались вдвоём:

— Инти, тут у меня одно деликатное дело. Юноша-гонец, который сегодня утром принёс мне известие, спит сейчас у меня во дворце. И мне за него страшно, так как он говорил, что теперь, когда передал мне всё что нужно, ему нет смысла жить больше. Не ровен час наложит на себя руки...

— Прислать к нему моего человека?

— Нет, этого делать ни в коем случае нельзя! Дело в том, что он твоих людей боится как огня и не хочет рассказывать им подробности того, что сделали с его отцом и матерью. Ведь капитан судна был его отцом, которого он не хочет позорить посмертно.

— Понятно... Случай сложный. Впрочем, подробности пыток мне не так уж нужны, я примерно представляю себе художества Прижигателя. А юноше скажи, что есть некое дело, где без него никак. В девяти случаях из десяти это действует. Если такого дела нет, то придумай его, впрочем, обычно можно найти и реальное.

— Я скажу ему, что прибывает английский посол, что я подозреваю его в связях с пиратами, и чтобы он посмотрел, не узнаёт ли кого в свите посла. Сойдёт?

— Сойдёт. Тем более что это на всякий случай знать и в самом деле не лишнее. Но если не поможет, то шли гонца, и я тогда пришлю своего человека. По счастью, у моих людей не написано на лбу, где они служат, потому мой человек может прийти под видом обычного лекаря.

— Спасибо, тебе, друг. Ты не представляешь, как ты меня выручил! Ладно, теперь пошли отсюда, боюсь, как бы мне этого юношу не упустить.

Вернувшись к себе, Асеро тут же встретил дворцового лекаря, шедшего по внутреннему саду к выходу. Тот рассказал вот что:

— Юноша уже проснулся, но осмотреть себя не даёт. Можно было бы применить силу, позвав твою охрану, но ни к чему. На вид он вполне здоров, если дать ему укрепляющих отваров и покормить, то должен пойти на поправку. Да только он есть отказывается наотрез.

Войдя в гостевую спальню, Асеро увидел съёжившегося в уголке кровати Чуткого Нюха. Перед кроватью стоял столик с лепёшками и отваром, рядом сидела Луна и грустно смотрела то на столик, то на юношу.

— Асеро, что мне делать, он есть и пить отказывается.

— Потому что я решил голодом себя уморить.

— Прямо здесь у меня?

— Да сам понимаю, что лучше в другом месте, но ведь меня отсюда не выпустят.

— Чуткий Нюх, не веди себя как маленький ребёнок. Ты мне нужен для одного важного дела. И нужен сытым и здоровым.

— Для какого ещё дела?

— Скоро сюда прибудет английский посол. И прибудет, разумеется, не один, а со свитой. В общем, ты должен будешь незаметно на них поглядеть и сказать, кто из этих людей был среди пиратов. Что посол с ними связан — вне всякого сомнения, но хотелось бы всё-таки знать более точно.

— Что я должен делать?

— Для начала сесть и поесть. Чтобы ты не упал в обморок в неподходящий момент.

Юноша осторожно вылез из своего угла и придвинулся к столу, но приняться за отвар всё-таки не решился. Он спросил:

— Ну, допустим я узнаю кого-то из пиратов. Что тогда?

— Там видно будет. Жаль, я не могу решить такой вопрос единолично, но так просто это дело не оставлю.

— Юноша принялся за еду. Асеро понимал, что сейчас испытывает несчастный Чуткий Нюх. Конечно, несмотря ни на что юноша хочет жить, но ему мешает верность данному сгоряча обету. Но если он найдёт достаточно весомую причину, чтобы этот обет отменить — что ж, тогда он с чистой совестью откажется от мысли загубить свою юную жизнь.

В последующие два дня до приезда посла ничего особенного не произошло. Чуткий Нюх оправился настолько, что его можно было выдать за воина охраны, лицо прикрыто шлемом.

Небесный Свод был слишком нездоров, чтобы читать свой доклад, зато Киноа обнадёжил, подтвердив, что золота, серебра и драгоценных камней на выкуп хватает, и в долги можно не залезать. Даже мастерские прекратят работу не на полгода, а на два месяца, и что работу можно даже не прекращать, а заняться за это время выпуском посуды.

Также Асеро узнал, что ещё когда Чуткого Нюха только встретили в Тумбесе, было решено снаряжен корабль с целью обнаружить пиратское гнездо, но шансов на это было мало....

Наконец наступил день приёма посла. Асеро торжественно восседал на троне, ожидая, когда это посол торжественно войдёт в зал. Вдоль стен на скамьях торжественно восседали носящие льяуту, они тоже были разодеты по этикету и тоже напряжены как тетивы луков. Разве что Жёлтый Лист вроде бы спокоен или кажется таковым... У Первого Инки немного побаливала голова — сказывалось напряжение и нервный недосып: с тех пор как он узнал о беде племянников, его мучили кошмары. Он подумал, что волнуется теперь гораздо больше, чем когда испанский посол хотел всучить ему отравленный плащ. Тогда он испытывал нечто вроде охотничьего азарта, но теперь он боялся за других.

Чуткий Нюх в шлеме и костюме воина стоял у трона Асеро, изображая телохранителя. "Изображая", потому что Асеро понимал: в случае заварухи скорее его придётся защищать, чем он сам сумеет кого-то защитить, слишком слаб. Но большого значения это не имело, нападать посол едва ли решится, главное, что Чуткий Нюх мог опознать пиратов в лицо.

Когда посол вошёл с торжественными церемониями, то Чуткий Нюх шепнул, что видит этого человека в первый раз. Для Асеро это было большим облегчением, все эти дни он опасался, что послом окажется сам Прижигатель.

Когда закончились торжественные формальности, посол, наконец, заговорил по существу вопроса:

— Итак, наши корсары требуют выкупа за принцев и не намерены ждать. Способны ли Вы, Ваше Величество, заплатить выкуп сразу, или мы можем предоставить вам золото в долг под 100% годовых.

Асеро чуть не присвистнул от удивления. 100%! Губу эти господа раскатали конечно... Всё-таки хорошо, что инки решились отказаться от стольких проектов, но не влезать в долг. Вслух же он сказал:

— Благодарю вас, но на выкуп мы сумели наскрести, так что в услугах кредиторов не нуждаемся. Хотя, конечно, вы могли бы выступить в качестве третейских свидетелей во время сделки, мы имеем основания опасаться подвоха, что пираты могут забрать драгоценности, а пленников не вернуть. Мы слишком хорошо помним уроки истории.

Посол, ещё раз почтительно поклонившись, произнёс:

— Передаю вам, что Английская Корона прежде всего очень сожалеет о случившемся инциденте, мы пошли на этот шаг вынужденно. Да. Английская Корона приказала своим корсарам захватить в плен принцев крови и возможных наследников престола, чтобы найти выход из тупиковой ситуации, в которую нас загнали ваши пираты.

Асеро от удивления поднял брови. На такой "подарок", как добровольное признание в связях с пиратами, он никак не рассчитывал. Ну что ж, тем лучше. Значит, можно будет говорить начистоту.

— Я рад вашей откровенности, ибо мы, Сыны Солнца, ценим честность. Но что же вынудило вас пойти на такой шаг?

— Пиратство тавантисуйцев. Известно ли Вашему Величеству, что ваши люди многократно нападали на наши мирные торговые суда?

— Известно, но только мы не считаем работорговые суда мирными. Возможно, ваши соотечественники, многоуважаемый господин посол, не вполне понимают суть ситуации, видя причину нападений в банальном грабеже и наживе, не так ли?

— Разумеется, пираты на то и пираты, что о своей выгоде не забывают. Но ведь вы, Ваше Величество, сродни богу для подданных, и одного вашего слова достаточно, чтобы запретить им пиратство.

— С таким же успехом я могу сказать, что и ваша Корона может запретить пиратство своим подданным, а не раздавать патенты на корсарство. Впрочем, у нас причина нападений иная. Прежде всего, в нашем государстве есть закон, согласно которому наши люди, увидев в чужих землях попавшего в рабство соотечественника, должны предпринять всё возможное, чтобы его освободить. При этом само собой разумеется, что тавантисуец не может попасть в рабство иным способом, кроме как став жертвой пиратства. Законно обратить тавантисуйца в раба невозможно, долгового рабства у нас нет.

— Разве вы не обращаете в рабство своих преступников?

— Нет. Мы отправляем их на тяжёлые работы, в определённые места, но продавать их чужеземцам запрещено. А раб-чужеземец, ступивший на нашу землю, становится свободным. Конечно, во избежание конфликтов наши люди старались выкупать соплеменников. Да только ваши ушлые дельцы всё это тоже просекли и, зная, что за тавантисуйца его соотечественники заплатят любую цену, объявили на наших людей настоящую охоту! Ну и получили ответный удар: если наши люди видят работорговое судно, они делают вывод, что там в трюме с большой вероятностью томятся их соплеменники, а даже если это не так, то кровь их соотечественников всё равно на руках господ-работорговцев есть, и потому с чистой совестью нападают и освобождают рабов. И я не могу их за это укорять, ибо поступают они совершенно правильно.

— Но ведь они посягают на чужую собственность! И на права наших купцов!

— А почему мы должны уважать права негодяев, которые избрали свои заработком издевательства над людьми? Я видел людей, которые имели несчастье побывать в рабстве. Уродующие шрамы и выпавшие зубы у каждого первого, это ещё считается "легко отделался". Не редкость и более серьёзные увечья, а уж что говорить о женщинах, каждая, подчёркиваю, каждая из которых оплакивает своё растоптанное целомудрие. Нет, должно прекратить это зло, и чем скорее тем лучше. Могу предложить вам следующее: вы объявляете работорговлю вне закона и освобождаете всех рабов, которые находятся в собственности английских подданных, а так как работорговых судов не будет, то и нападать нам будет не на кого.

— Однако Ваше Величество, какое вам дело до этих простых моряков и тем более до жалоб каких-то корабельных шлюх?

— Эти люди из моего народа, а я как государь обязан заботиться о благе и счастье своих подданных. И у нас на кораблях и где бы то ни было ещё нет шлюх.

— А что тогда делают на ваших кораблях женщины и девушки?

— То же что и мужчины — работают, — ответил Асеро, — и в море хватает работ, вполне посильных для женщин. Та же готовка, например, или починка сетей, обработка рыбы и водорослей.

— Однако если женщина работает среди мужчин, не означает ли это, что она всё равно их ублажает? Не могу представить себе множество здоровых и крепких юношей, которые, имея рядом столь лёгкую добычу, лишь облизывались бы втихую. Даже если бы девушка всем гордо отказывала, тем более печальной была бы её участь. Наши матросы непременно бы её проучили.

— Но я слышал, что у вас всё-таки капитаны иногда берут в плаванье свои семьи.

— Бывает и такое. Однако если матросы по какой-то причине взбунтуются, то участь родных капитана не менее печальна, чем участь той принцессы, которая была на том корабле. Мы не пираты и не требуем за неё выкуп, она уже передана родственникам в качестве жеста доброй воли.

Асеро понял, что ничего не понимает. По счастью, в этот момент поднялся Инти и сказал:

— Прости, Государь, но я не успел передать тебе, что вдова капитана была обнаружен на одном из островков и доставлена в Тумбес. По её оборванным мочкам ушей, где раньше были серьги, послы решили, что она тоже может иметь родственников среди высшего общества. Впрочем, как оказалось, она и в самом деле в родстве с одним из старейшин. Пока у неё помутнённое состояние рассудка, но есть шанс вернуть ей рассудок хотя бы частично.

Теперь всё стало понятно. Наглость, конечно, со стороны англичан объявлять это жестом доброй воли, но что поделаешь... Асеро вздохнул и прошептал Чуткому Нюху: "Теперь ты будешь своей матери очень нужен".

— Я не понимаю одного, — сказал посол, — если в вашем государстве все настолько богаты, что могут содержать своих жён и дочерей, зачем женщинам вообще работать?

— Конечно, если женщина замужем и плодовита, то работать ей некогда. Однако есть молодые девушки и старые девы, есть вдовы, есть, в конце концов, женщины, у которых после нескольких родов наступило бесплодие, а дети подросли. Так что если женщина хочет и может работать на благо общества, она имеет на это полное право. Работающие женщины у нас пользуются уважением. Для нас совершеннейшая дикость, что у вас женщину по факту её занятости трудом вне семьи считают за проститутку и потому её считает себя вправе пользовать каждый встречный-поперечный.

Посол удивлённо пожал плечами:

— Скажите, Ваше Величество, но разве вы бы позволили работать своей жене?

— Если бы я был простолюдином? Разумеется, позволил бы. А почему нет?

Говоря это, Асеро поймал хищный взгляд Жёлтого Листа. Луна выполняла неофициальную роль секретаря у Асеро, но если бы помимо этого она получила бы какую-нибудь официальную должность, что иногда практиковалось, то это значило одно — её бесплодие признано официально, и Асеро обязан вступить во второй брак. Но посол, видимо, не был в курсе всех этих тонкостей.

— Думаю, что несчастной сумасшедшей среди сумасшедших будет не так уж плохо. Лично я не смог бы представить себе, чтобы я позволил работать среди мужчин своей жене, сестре или дочери. Ведь они бы неизбежно на неё покушались.

Асеро заговорил поначалу ровно и сдержанно, но постепенно давая волю эмоциям:

— У вас порядочные женщины должны сидеть дома именно потому, что ваши мужчины не считают своим долгом сами быть порядочными. Видно, среди вас слишком мало людей, способных на жалость и сострадание. Мне кажется, что вы легко допускаете жестокость потому, что вам в голову не приходит поставить себя на место жертвы. Неужели вы не можете представить себе, что это вас хватают, стегают бичами, заковывают в кандалы и бросают в тесный трюм?! Неужели вам трудно представить себя на месте женщин, которых подвергают жестоким поруганиям?! Думаю, что едва ли кому из тех, кто это делают, понравилась бы самим быть схваченными за локти и бёдра, и сами получить между ног весьма болезненную и позорную рану. Не думаю также, что вам бы понравилось, чтобы такое проделали с вашими жёнами и дочерьми. Так почему вы не щадите других? Вы говорите, что захват в плен принцев был продиктован необходимостью, и допустим что это так. Но никакая необходимость не заставляла вас насмерть запытывать капитана корабля и пытками же доводить до сумасшествия его жену. Никакая необходимость не заставляла распродавать всех остальных, так что теперь они гнут спину на плантациях, а их родные оплакивают жестокую потерю. Никакая необходимость не заставляла вас быть извергами! Так почему вы поступили изуверски?

Посол никак не ожидал такой эскапады. На какое-то время он растерялся.

— Потому что они это они, а мы это мы, — наконец сказал он. — Я принадлежу к умному, культурному, просвещённому народу, к тому же к самым его верхам, и потому меня нельзя просто так пытать, убивать, бросать в трюм в кандалах, нельзя бесчестить мою жену и дочерей. Но было бы смешно и странно применять к дикарям те же нормы, которые мы применяем к себе. Ваш народ мы считали долгое время дикарями, и, пожалуй, в этом была наша ошибка. Увидев великолепие вашей страны, я, пожалуй, готов признать вас цивилизованным народом. Во всяком случае, вы не таковы, как обычные дикари, и с нашей стороны было ошибкой вас смешивать с ними. Но ваши законы и обычаи слишком не похожи на наши, чтобы мы при этом могли относиться к вам как к своим, ну хотя бы как к другим европейцам. Между нами слишком мало общего, и поэтому нам так трудно понять друг друга. Однако же я сам стараюсь вас понять.

— Значит, вы пытали, убивали и обращали в рабство наших людей, считая их дикарями? Но ведь вы видели у нас корабли не хуже ваших. А ваша мораль — женщина должна сидеть дома, потому что ваши мужчины слишком легко опускаются до скотства. Мы могли бы сами вас назвать за это дикарями, но у нас нет деления народов на дикарей и цивилизованных.

— Корабли — это конечно важно. Но дикарь, отобравший у цивилизованного человека ружьё и даже научившийся им пользоваться, цивилизованным человеком не становится. Наша европейская цивилизация основана на христианстве, на этом основана наша культура и наша мораль. У нас есть книги, университеты, у нас есть театры, у нас много чего есть, чего у дикарей нет. Поэтому идея уравнять нас с ними нелепа.

— Иными словами, причина в религии? Но ведь даже крещёный раб не обретает у вас свободу вместе с крещением.

— Дело не в христианстве самом по себе, лично я считаю, что и не верящий в бога человек вполне может быть лояльным подданным Короны, дело в превосходстве нашей культуры и морали. Но, конечно, эти культура и мораль есть только у лучших людей наших стран, простолюдин с грубыми от работы руками тот же дикарь, оттого и легко опускается до скотства.

— Да, весёленькая у вас мораль. Поскольку вы считаете себя моральнее и культурнее всех остальных, то вы позволяете себе этих остальных убивать, пытать и обманывать. Но если вы считаете нас дикарями, которых можно обманывать, то как мы можем подписывать с вами соглашения? Любые взятые вами на себя обязательства вы легко можете в любой момент отменить....

— Однако если ваша страна будет закрыта для европейцев, то молва о вас как о дикарях только укрепится. Вам ничего не остается, как довериться нам, хотя я могу понять ваши опасения.

— Ну, собственно, мы, инки, волей-неволей вынуждены были вести себя так, как по вашей морали положено вести себя порядочной женщине: проявляли максимальную осторожность, боясь подвергнуться насилию. Потому что вы, европейцы, хвалясь своей просвещённостью, позволяете себе на этом основании пытать и убивать ни в чём не повинных людей. А теперь почему-то мы должны доказывать свою незлонамеренность вам, а не вы нам.

— Признание или непризнание вас цивилизованным народом, а не дикарями, напрямую зависит от хода нынешних переговоров. Прежде всего, мы уважаем право собственности и ждём такого же уважения от вас. Но вы наше право собственности нарушили. Наши работорговые компании потерпели от ваших пиратов ущерб и тоже хотели бы компенсации.

— Но даже если бы согласились заплатить, то чем бы мы платили? Мы с трудом наскребли на выкуп за принцев. Чем же мы этим компаниям платить можем? Или вы и в самом деле столь глупы, думаете, что золото, серебро и драгоценные камни у нас на деревьях растут?

— Ну, они требуют не золото, а тех негров, которые достались вам в результате этих рейдов. Мне стало известно, что их поселили в Чиморе, кроме того, у вас от них имеются некоторые неприятности...

— Это исключено. Эти люди стали тавантисуйцами. Мы приучаем их жить по нашим законам. Конечно, выходит не без осечек, но говорить, что у нас от них одни проблемы, отнюдь не приходится.

"Во всяком случае, от них у нас куда меньше проблем чем от вас", — подумал при этом Асеро.

— Вот Вы, Ваше Величество, спрашивали, по какому признаку мы делим народы на цивилизованных и дикарей. У цивилизованных есть прослойка лучших людей, учёных, поэтов, мыслителей... А у дикарей всего этого нет. Они не создают великих творений, их жизнь — чисто животное существование. Я вижу ваш великолепный дворец и понимаю, что всё это не могло быть создано грубыми дикарями. Вижу богатство ваших одежд и украшений и понимаю, что это признаки принадлежности к элите общества, к его лучшим слоям. Я знаю теперь, что у вам есть университеты. А у дикарей ничего похожего нет и быть не может. Собственно, у цивилизованного народа есть никуда не годное большинство, которое можно также назвать быдлом и чернью, и культурная прослойка, которая и представляет ценность, а у дикарей никуда не годное тупое быдло составляет весь народ. Потому нет ничего зазорного в обращении этих недолюдей в рабов, они и так рабы по природе.

— Но у нас нет разделения на быдло и элиту, чернь и лучших людей. Простой человек может заслужить звание инки, может даже заслужить льяуту, а дети тех, кто носят льяуту, звание инки должны заслужить. Скажите, вас не удивил сам факт, что принцы на корабле были, по сути, простыми матросами? И никто не знал, чьи они сыновья? Разве это было бы возможно, если бы мы брезговали своим народом, считая его тупым быдлом? Нет, любой инка обязан понимать, что обязан своему народу всем. Потому что именно народ добыл и обтесал камни, из которого сложен этот дворец, вырастил подсолнухи и отжал масло для светильников, соткал наши прекрасные одеяния и выковал украшения. Если бы крестьяне на полях перестали бы трудиться, мы бы все вскоре умерли бы с голоду. Но мы, инки, помним, что все блага даны нам с условием: мы все должны заботиться о благе народа, которому обязаны всем. Стоит только инке забыть о том, что он в первую очередь должен думать о благе своего народа, а не о своём личном благе, и воспользоваться своим положением в личных целях, как он лишается звания инки и всех связанных с этим льгот и привилегий, и подвергается суду по всей строгости закона. Исключения нет ни для кого, даже для меня. И потому вашим монархам бесполезно предлагать что-то выгодное для меня лично в ущерб моему народу, для меня это бессмысленно.

— Но у меня есть предложения выгодные прежде всего для вашего народа. Например, продавать нам рабов-преступников. Всё равно положение каторжника не лучше раба.

— Но мы не можем продавать наших людей, хоть бы даже и провинившихся. Пусть преступники обречены на тяжёлые и непрестижные работы, и за ними следят, конечно. Но это не значит, что они становятся рабами: купить и продать их нельзя. Нельзя их также увечить, а если преступница женщина, то её не разрешается осиливать. Наказание за это такое же, как за насилие над любой другой женщиной, то есть смерть. Мы запрещаем это, потому что если бы мы это позволили, это развращало бы наш народ. Потому мы не можем никого продавать.

— Ну а если продавать тех, кого бы вы в противном случае казнили?

— Если мы казним человека, значит, считаем его слишком опасным для нас, чтобы его помиловать. Так что исключено.

— Однако вы делите людей на тех, кто принимает учение сынов солнца и кто его отвергает, так?

— Так. Впрочем, мы понимаем, что большая часть мира про него просто ничего не знает, а чтобы принять или отвергнуть, надо знать о нём правду.

— Да, это так. Ну, вот я теперь уже узнал, что вы запрещаете рабовладение и работорговлю, запрещаете иметь наложниц, но, тем не менее, я сам видел, как ваш посол сам покупал на торге себе наложницу. Кому мне верить, тебе или собственным глазам?

— Когда и где ты мог такое увидеть?

— Дело было в Новой Англии, ваш посол вместо со всеми участвовал в торге, пялился на обнажённую рабыню, а когда выиграл аукцион, повёл её предаваться утехам.

— Откуда ты знаешь, ты что, подсматривал за ними со свечой?

— Ну, по внешнему виду мужчины легко понять, что он собирается делать с женщиной.

Горный Ветер вскочил с места и заговорил с плохо скрываемой яростью:

— Как ты смеешь клеветать на меня, мерзавец! А не ты ли хватал её сам за разные непристойные места, не ты ли, не щадя её скромности, поучал меня при этом, что она, мол, непорядочна, потому над ней можно издеваться как угодно! А я вовсе не как наложницу её выкупал, а движимый состраданием. А здесь она стала моей законной женой, матерью моих детей. Вы же хотели обречь её на помойную яму и быструю смерть! Сгноить её ради собственного развлечения. Вы не люди, а злобные и мерзкие выродки!

— Горный Ветер, сядь и успокойся, — повелительно сказал Асеро, — я понимаю твои чувства, но всё-таки не забывай, что перед тобой посол.

— Когда я там был в статусе посла, меня с моим людьми чуть не отправили на корм рыбам. Мы его, конечно, и пальцем не тронем, потому что войны не хотим, но правду о себе пусть услышит, особенно если опять вздумает клеветать.

Асеро добавил, обращаясь к послу:

— Вот видишь, ты уверял меня, что ваши культура и образование убивают в вас зверства, а сам глумился над несчастной девушкой. Да у нас даже крестьянин или слуга ничего такого не сделает! Потому что он с детства приучен уважать себя и других.

— Воистину чудны у вас нравы, — пробормотал посол, — владыка говорит об уважении к простым крестьянам и слугам, и уверяет даже, что те способны лишить его власти за злоупотребления, принц крови женится на девушке, у которой я сам лично убедился в отсутствии невинности и потому раздумал покупать... Да, странно у вас всё. В логику ваших поступков невозможно проникнуть, или надо самому сойти с ума.

— В общем-то, ничего непонятного здесь нет, — сказал Асеро. — Мне как правителю нужно заботиться о своём народе, а значит, в частности, заботиться о его безопасности. Единственный способ освободить моих людей от угрозы быть захваченными в рабство ? это чтобы вы запретили работорговлю совсем.

— Нет, это невозможно! Наши работорговые компании... у нас на этом зарабатывает столько людей... просто нельзя позволить им разориться! А если мы запретим обращать в рабство тавантисуйцев, а остальных разрешим?

— Боюсь, что это не очень поможет. Если рабство сохранится, то наших людей всё равно будут захватывать. Небось, ещё им языки отрезать начнут, чтобы не проболтались. Нет, только полный запрет работорговли способен искоренить это зло.

— Однако есть один способ обойти этот вопрос, даже если мы не отменим работорговлю. Ваши корабли не будут с огромным риском для себя посещать чужие страны, вы всё вручите нашим торговым посредникам, чьё представительство будет открыто у вас в столице, а возле ваших берегов пиратство уже почти невозможно.

— Но это значит согласиться на очень большую зависимость от вас в таком важном вопросе. Конечно, мы подумаем над вашим предложением, но едва ли сможем на него согласиться. Впрочем, вы также донесете наше предложение о запрете работорговли до английской короны. И опубликуете мою речь на эту тему большим тиражом в вашей прессе.

— Что же, опубликовать в прессе.... Думаю, это возможно. Не стоит отказываться, не узнав подробностей. Мы знаем, что вы не склонны терпеть иностранцев у вас в стране. Но от этого глупого предрассудка вам вполне возможно отказаться.

— Дело не в предрассудках. Тут опять же вопрос безопасности. Слишком велик риск преступлений ваших людей в отношении наших. Впрочем, ты и сам того не желая, это подтвердил.

— Я не понимаю....

— Ты только что без тени раскаяния поведал о мерзком преступлении, которое у нас карается смертью. Ты же лапал девушку против её воли. Неужели ты даже теперь не понял, сколько конфликтов возможно на почве слишком разного понимания границ дозволенного у вас и у нас?

— Пожалуй, это и в самом деле проблема, — согласился посол, — нашим людям трудно будет жить по вашим законам, не хотел бы оказаться на их месте... Если уж меня за такой невинный поступок, как осмотр товара, готовы чуть ли не убить... Думаю, что нам нужно обзавестись хотя бы сборником ваших законов.

— В том-то и дело, что живой человек, женщина не должна приравниваться к вещи или товару, — сказал Асеро. — Лучше представь себе, что кто-то проделывает то же самое с твоей дочерью. Что касается сборника законов — его передадут тебе сегодня же. У нас он заготовлен на такой случай. Он переведён на испанский, но, если надо, мы можем его и на английский перевести.

— Итак, Английская Корона предлагает открыть у вас торговое представительство, отказаться же от работорговли и пиратства мы не можем.

— А если мы, выкупив принцев, откажемся от дальнейшей торговли?

— Тут я не могу ответить точно Моё дело лишь предложить торговое соглашение на условиях Короны и отнести ответ. Однако я не исключаю... — посол посмотрел многозначительно, — не исключаю дальнейших осложнений в отношениях между нашими государствами. Ваше Величество, я думаю, для вас не секрет, что в нашей стране есть люди, в том числе и достаточно влиятельные люди, которые желали бы стереть Ваше Государство с лица Земли.

— Осложнения, конечно, никому не нужны. Но ведь есть опасения: как мы боимся, что вы попробуете изнутри изменить наши порядки, так и вы ведь тоже этого боитесь. Вам даже отмена работорговли кажется покушением на устои. Однако я уверен, что такая идея будет воспринята на ура лучшими людьми вашей страны.

— Не думаю, что это вызовет понимание у сколько-нибудь значительного числа людей, — ответил посол, — однако воля Ваша.

— А возможно ли у вас тоже открыть наше представительство? — спросил Киноа — Чтобы мы были тут в равном положении.

— Я не исключаю этого, но дело осложняется тем, что мы не можем обеспечить вашу безопасность. Ведь среди христиан скорее всего найдутся те, кто сочтёт своим долгом убить язычников. А креститься инки не могут.

— Да. Мы не можем креститься, — сказал Асеро, — звание инки и христианская религия предъявляет слишком разные требования, чтобы их можно было совместить. Однако мне кажется, что дело не совсем в христианстве, а в том, что многие мастера пера распространяют про нас всяческие небылицы. Ты и сам их наверняка читал. Именно эти небылицы настраивают против нас даже тех, кто не видит прямой выгоды в причинении нам ущерба. Если наш человек попадет в беду в христианском мире, то местные часто твердят, что тирану-инке так и надо, хотя бы даже тавантисуец не был инкой.

— Да, читал такие сочинения, и скажу откровенно, что я на эту тему думаю. Когда вас, инков, обличают в ужасных тиранствах, что вы когда-то кого-то поубивали ради установления своей власти, меня откровенно разбирает смех. Я слишком хорошо знаю, что любую власть при желании можно обвинить в тиранстве и найти примеры её жестокостей. В юности своей я был ярым республиканцем, но Новая Англия быстро излечила меня от всего этого. Я понял, что эти ярые певцы свободы способны установить тиранию куда более страшную, чем та, от которой они якобы бежали. И что лучше один тиран, чем множество мелких тиранчиков, один тиран до всех реально дотянуться не может, так что если подданный не лезет в политику, он может быть относительно спокоен за свою жизнь и собственность. Именно поэтому я вернулся в Старую Англию и избежал гибели в Новой. Но есть вашем образе жизни нечто ужасное само по себе — это как раз то, что у вас, хотя можно быть спокойным за свою жизнь, но собственностью обладать нельзя. Я сам только что слышал, что у инки, стоит ему провиниться, отнимают буквально всё. У вас нельзя сколотить себе капиталец и зажить без забот. Богатство и власть у вас неразрывно связано с трудами и ответственностью, едва ли такое понравится знатным и богатым из моих соотечественников. Возможно, это понравилось бы беднякам, но они всё равно не умеют читать и не прочтут ваших книг.

— Ну а что ты сам думаешь на этот счёт?

— Считаю, это ведёт к одному очень важному упущению. Если невозможно жить на ренту и заниматься при этом науками и искусствам, то науки и искусства будут в упадке.

— Уверяю тебя, что это не так. У нас с науками и искусством всё в порядке, разве что... разве что наши учёные хотели бы иметь возможность покупать европейские книги, но подозреваю, что через ваших купцов это сделать всё равно проблематично, ведь они не особенно сведущи в науках, — говоря это, Асеро краем глаза смотрел на Верховного Амаута.

— Тут не вижу сложностей. Если вы согласитесь принять у себя миссию, то в неё вполне можно будет включить человека образованного. Скорее всего, среди них найдутся люди, горящие желанием увидеть страну, о которой столько наслышаны.

— Что же, возможно. Итак, ваши условия торговли — открыть представительство внутри страны. Как ты понимаешь, на такой шаг мы не можем пойти, не взвесив всё как следует. Мы, инки, привыкли любой серьёзный шаг тщательно взвешивать, но потом никогда не идём на попятный, если только противоположная сторона договор не нарушает. В то время как с выкупом моих племянников тянуть нельзя. Давай сделаем так: сначала выкуп, а пока это будет происходить, мы ещё раз всё взвесим и выдадим окончательное решение.

— Что же, я вполне понимаю разумность такого подхода.

— Тебя проводят до Тумбеса, туда же доставят сокровища и провожатых от нас. Надеюсь, что всё пройдёт как можно более гладко. Возвращаться в Тумбес можешь уже завтра.

— Ещё раз от души благодарю Ваше Величество.

Когда посол ушёл, Асеро сошёл с трона и вздохнул с облегчением, потягиваясь:

— Ух, семь потов сошло. Чуткий Нюх, ты хотел бы поехать завтра с послом или поедешь отдельно?

— Я бы предпочёл ехать отдельно, — ответил Чуткий Нюх, снимая шлем, — хоть этот человек и не был среди пиратов, но мне от одного вида англичан тошно.

Тем временем носящие льяуту тоже вставали после долгой неподвижности. Асеро подумал, что они в этот момент похожи на оживающие мумии из пьесы "Позорный Мир".

— Мне тоже тошно, — сказал Горный Ветер, вставая со своего места. — Прости, что не выдержал, но от одной мысли, что они творили с Ланью, меня всего внутри переворачивает. И главное, они это даже преступлением не считают.

— Так что он с ней сделал? — спросил Искристый Снег. — Я так и не понял.

— Осёл ты всё-таки, — ответил Киноа, — кажется, до всех дошло кроме тебя. Конечно, понять Горного Ветра можно, но раз они не считают это преступлением, то, видимо, это потому, что им никто не объяснил, что в рабовладении преступного...

— Вот ты и объясняй, — бросил Горный Ветер, — если сумеешь.

— И объясню, — ответил Киноа. — Всё равно надо будет писать по этому поводу что-то английской Короне. Я могу написать это за Асеро. Или мы вместе напишем. Или каждый по одному. Может, так их скорее проймёт.

Горный Ветер, Инти и Славный Поход засмеялись. Даже Асеро тоже усмехнулся.

— Нет, ну а что вы, я серьёзно, — ответил Киноа.

— Да мы понимаем, что серьёзно, — ответил Асеро, — пиши, конечно. Но я-то надеюсь найти общий язык с теми, кто и так против рабства. А ты... неужели ты думаешь, что можно пронять убеждённых рабовладельцев?

— Смех смехом, — сказал Инти, — но ведь факт, что они считают для себя естественным многое, чего мы потерпеть не можем. И что лично ты, Киноа, предлагаешь тут делать? Читать им вразумляющие проповеди?

— Думаю, что в Тавантисуйю они вполне могут научиться жить по-нашему. Не за одни день, конечно, но ведь были вполне удачные примеры среди пленных испанцев.

Инти ответил:

— Среди них всё-таки отбор был. Наиболее отмороженных казнили. А остальные понимали, что они тут не хозяева, а гости, к тому же непрошеные. С англичанами такого не будет. Они знают, что ничего страшнее высылки им не грозит.

— Всё-таки есть надежда на их здравомыслие, ведь если их вышлют, они потеряют выгоду.

— Надейся, надейся, — мрачно сказал Инти, — ты ведь до того и дела с белыми людьми не имел никогда.

— Ладно, хватит об этом, — сказал Асеро, — сейчас лучше отдохнуть от этого вопроса и я очень надеюсь, что Небесный Свод выздоровеет, и мы сможем решать этот вопрос при его участии. Если у кого есть ко мне дела вечером, но только не по этому вопросу, я готов принять.

— Да, есть одно дело, — сказал Верховный Амаута. — Тут есть один лекарь с проектом. Я сам не знаю, как его оценивать. Вроде и здраво звучит, но больно он рискованный. Но, думаю, тебе, государь, будет нелишне его выслушать. Иначе он от нас просто не отстанет.

— А хоть что он предлагает?

— Он уверяет, что нашёл способ избавить наше страну от оспы.

— Нашёл новое лучшее лекарство?

— Если бы это было так, я бы не удивился. Но он уверяет, что с человеком можно сделать нечто такое, чтобы он оспой вообще не мог заболеть. Мне это кажется очень сомнительным, но суди сам.

— Ладно, скажи ему, пусть приходит во дворец в пять вечера.

— Он просит разговора с глазу на глаз. Дозволишь ему войти в личные покои?

— Оснований подозревать в коварных замыслах не имеется?

— Никаких. К леонистам отношения никогда не имел, — ответил Инти.

— Он что, и к вам приходил?

— Приходил. Боялся, что через Верховного Амаута до тебя не достучаться. Сам проект оценить не могу, но то, что он против тебя не злоумышляет — можно быть уверенными.

— Ну, тогда пусть приходит во внутренний сад. Приму.

В пять вечера Асеро ожидал посетителя. Он волновался, но волнение было скорее радостным. Неужели какое-то надёжное средство от оспы найдено, и он сможет избавить свою страну от проклятия, терзающее её со времён Уайна Капака? Сколько жизней эта болезнь безвременно оборвала, сколько людей безжалостно изуродовала... Сам Асеро ещё мог считать себя везучим: оспа испахала только кожу, глаза и всё остальное на месте, но разве забудешь о своей беде, если каждую баню ощупываешь себя вольно или невольно? Тем более что в дни его юности даже во дворцах почти не было зеркал, и порой он боялся, что выглядит слишком непривлекательно для окружающих. Юношей он всерьёз боялся, что ни одна девушка в его сторону даже и не посмотрит. Конечно, теперь он понимал глупость таких опасений — слишком много было таких товарищей по несчастью, да и девушек с такими "украшениями" хватало. Но по молодости многие слишком сосредоточены на себе, не всякий умеет разглядеть за личным горем общую беду.

От его мыслей его отвлекла жена:

— Асеро, объясни мне всё-таки, что за посетителя ты ждёшь? Я что-то не помню, чтобы ты раньше перед гостями баню принимал.

— Прибудет лекарь. Вроде он по своим делам, а меня осматривать не собирается, но лучше на всякий случай быть готовым ко всему.

— Асеро, не темни. Ты решил выяснить, не бесплоден ли ты? Чтобы окончательно убедиться, что у нас по моей вине ничего не получается?

— Да с чего ты взяла? Ну, пропотел я на этих переговорах, так что самому неприятно, а лекарь по запаху меня ещё и нездоровым сочтёт. Почему ты мне не веришь?

— Верю, что пропотел. Но вот что лекарь пришёл просто так по своим делам — не верю. Можно сделать так, чтобы он потом и меня посмотрел?

— Хорошо, но сначала мы с ним наедине поговорим. Пойми, это он просил разговора с глаз на глаз.

— А чтобы его не кормили, тоже он просил?

— А это уже заморочки нашей службы безопасности. Мол, лекарь, мало ли что у него на уме... вдруг попытается отравить! Впрочем, если я, поговорим с ним, сочту, что он внушает мне доверие, то можешь появляться перед ним с подносом, я просигналю как обычно.

У супругов была разработанная система знаков на такие случаи.

— Ну, смотри, Асеро. Если он тебе вторую жену завести посоветует, так и скажи.

— Такие советы не его сфера. Да что с чего ты вдруг об этом думать стала?

— Сам понимаешь с чего. Наследник нужен.

— Да вернут наших племянников живыми и здоровыми. На выкуп мы сокровищ собрали, люди Инти в числе наших представителей позаботятся, чтобы всё было без мухлежа.

— Да я тоже надеюсь, что вернут. Только вот твоими наследниками им после этого не бывать. Удар был рассчитан точно.

— Это ещё почему — не бывать?

— Они опозорены и сломлены, скорее всего.

— Насчёт сломлены — это ещё бабушка надвое сказал. С Манко в плену тоже всякие непристойности творили. Ничего, потом сумел прозвище "Великий" получить. Инти в плену тоже исхлёстан был, до сих пор отметины. Надеть льяуту это ему не помешало. Так что мальчики ещё себя покажут.

— Асеро, ты недооцениваешь одного: у тебя здесь в столице есть очень коварный и опасный враг. Сейчас, когда Небесный Свод болен, а я, скорее всего, не смогу родить тебе наследника, он выбивает из строя сыновей Зоркого Глаза. Кто остаётся? У Наимудрейшего только дочери, Киноа не потомок Манко, а только правнук Атауальпы по женской линии...

— Ну, если больше никого не останется, то и сыновья Киноа могут быть претендентами, хотя пока ещё они слишком малы. Особенно в случае удачного брака. Или ты намекаешь, что Киноа может стоять за всем этим?

— Нет, я так не думаю. Он всегда был честным человеком.

Помолчав, Луна добавила:

— Асеро, мне кажется, что мы теперь расплачиваемся за прошлые ошибки. Когда мать Ветерка умерла, надо было взять его к себе, а не оставлять деду. Инти боялся, что мальчику будет трудно с мачехами, а каково ему было там? Старик Живучий, конечно, любил внука, но всё-таки характер у отца Морской Волны был.... Да она нам сама рассказывала.

— Луна, ты забыла, каково тебе было тогда с малышками. Тебе бы всё равно было не до него. А у Ветерка там хоть бабушка была.

— Она ненадолго пережила дочь.

— Ну, несколько лет всё-таки прожила. И при этом у неё было много подруг, Ветерка много где привечали. Та же Ракушка, жена Старого Ягуара... Нет, конечно, с суровым дедом ему было несладко, а если бы он рос у нас, то вряд ли бы ему пришло в голову считать меня тираном, достойным смерти, но всё же... всё же свой выбор он сделал сам. Кстати, Старый Ягуар говорит, что это среди юношества чуть ли не эпидемия пошла — яростно отвергать всё, чем жили их деды и отцы.

— Отчего так, Асеро?

— Старый Ягуар считает, что молодёжь просто избаловали. Всё, что его сверстникам доставалось потом и кровью, нынешнему юношеству досталось за так. Университетские любят посплетничать, что мол, Старый Ягуар даже школу толком не окончил, не то что университет, как будто забывая, что в дни его юности на месте университета и всего города вообще одни руины были! А невзлюбили его, по его мнению, за то, что он требует с молодёжи самую мелочь — быть благодарными предкам, не называть их тупыми и отсталыми, а тем надоело! Ведь это в основном среди университетских такая мода пошла, а не среди моряков, — вздохнув, Асеро добавил. — Знаешь, Луна, когда я думаю о таком, я даже почти рад, что у нас нет сыновей. Это много лучше, чем иметь сыновей недостойных. Во всяком случае, при моём сане.

Потом тихо добавил:

— Тсс, кажется, он идёт, лучше тебе скрыться пока.

Луна поспешила прочь, а через мгновение перед Асеро появился визитёр.

— Приветствую тебя, Шрам от Шпаги, — сказал Асеро. — Расскажи, что привело тебя ко мне.

Асеро, если честно, был немного смущён. Почему-то он ожидал увидеть пожилого человека, если не старичка, но перед ним стоял человек лет тридцати.

— Приветствую тебя, государь! Я открыл средство от оспы, которое должно навсегда избавить нашу страну от этого бедствия. Но чтобы рассказать об этом, нужно начать несколько издалека.

— Что же, Шрам от Шпаги, я готов тебя выслушать, но если история долгая, то нам, пожалуй, стоит присесть на вот эту скамью.

И Асеро указал на скамью возле садового столика.

Шрам от Шпаги согласно кивнул и сел. Присев рядом, Асеро обратил внимание на кожаную папочку в руках посетителя. В ней был явно не один лист. Значит, основательно к вопросу подготовился.

— Итак, государь, история эта началась несколько лет назад. Мой отец был лекарем и обучил меня своему ремеслу, однако, желая, чтобы я знал больше чем он, он отправил меня доучиваться в Кито, где я волею судьбы задержался надолго. Ибо в том месте, где жил мой отец, прокатилась эпидемия оспы, а в таких случаях туда не пускают никого, кто бы до этого оспой не переболел, хотя я и считал своим долгом быть там, помогать отцу.

Шрам от Шпаги вздохнул, и добавил:

— Конечно, в Кито я старался провести время с максимальной пользой, учился всему, чему только мог, увлёкся исследованием родословных, но всё-таки душой рвался на родину и боялся за своих близких. Увы, боялся не напрасно: вернувшись домой, я увидел только могилы отца и матери, одна из моих сестёр была жестоко изуродована, другая и вовсе ослепла....Со страхом я шёл на встречу с невестой, готовясь к самому скверному... Даже если она жива и более-менее здорова, оспа наверняка не пощадила её красоты... Каково же было моё удивление, когда я узнал, что болезнь её не тронула. Хотя переболела вся её семья. Она рассказала мне, что из девушек, которые ухаживали за коровами, никто не пострадал. А, надо сказать, тут как раз рядом было место разведения этих животных, там производили и до сих пор производят сыр и масло.

Асеро слушал внимательно, вспоминая при это о своём родном отце. А ведь мать тоже не заболела, и у неё была обязанность ухаживать за коровой, молоко от которой предназначалось тем младенцам, чьи матери не могли их вскормить сами по тем или иным причинам. Значит, именно эта корова спасла его матери жизнь! Лекарь тем временем продолжал:

— Я стал искать причину этого обстоятельства. Посмотрел статистику смертности по конюхам и стригалям лам, также по свинопасам и разводителям морских свинок... Но от оспы они умирали не чаще и не реже всех остальных. Зато в другом месте развода коров тоже подтвердили — доярок оспа по непонятной причине щадит. Причём именно доярок, тем, кто просто потребляет молочные продукты, оспа так же опасна, как и всем прочим. В конце концов я нашёл причину: коровы тоже болеют оспой, только их оспа не такая как у людей, она как будто младшая сестра оспы человеческой. Потому доярки заражаются ею, переболевают и становятся неуязвимы для её старшей сестры. Но как же они не замечают самого факта болезни? Наверное, она проходит очень легко. Однако даже коровья оспа оставляет на теле коров особые струпья. В конце концов, я решился на острый опыт. Я срезал с коровы струп и сделал себе на плече надрез, в который вложил этот струп. Сначала не произошло ничего особенного, потом я несколько дней недомогал, но не сказать, чтобы очень сильно. Если бы я специально не следил за своим состоянием, а был бы занят какими-то делами, полностью поглощающими моё внимание, я бы, скорее всего, ничего бы и не заметил. Но потом я почувствовал себя не менее здоровым, чем раньше. Оставалось только проверить мою неуязвимость от оспы. Как только я узнал, что началась очередная эпидемия, я оставил семью и поехал туда. Государь, чтобы мой опыт до конца удался, мне пришлось немного слукавить — сказать, что я оспой уже болел. По нашим законам такой обман может быть сочтён преступным, но я... я не мог поступить иначе. Тем более что младшей сестрой оспы я всё-таки переболел. Как я ожидал, болезнь не коснулась меня. Тогда я понял, что настала пора принести своё открытие в дар стране. Я поехал в Кито и рассказал обо всём своему учителю. Он внимательно меня выслушал и сказал, что опыта над собой мало, нужно испытать безвредность этого дела хотя бы на десяти добровольцах, причём они должны были различаться по полу и по возрасту. Добровольцев быстро нашли, ведь в случае удачи это слава, а риск вроде не очень велик. Хотя, разумеется, мы старались подбирать людей, не страдающих никакой временной хворью. В общем-то, эксперимент прошёл благополучно. Почти. С девятью из десяти не случилось ничего плохого, но одна из молодых женщин оказалась беременной, и у неё случился выкидыш. Не знаю точно, было ли это причиной или просто совпадением, но видимо, рисковать тут не следует.

— А зачем вы вообще стали ставить на ней опыт? — спросил Асеро.

— Она уверяет, что не подозревала о своём состоянии. Не берусь судить, так ли это. Однако в любом случае надо будет как-то проверять женщин на беременность. С мужчинами и молодёжью обоего пола проблем не будет.

— А с детьми? К болезням они более уязвимы. Не будет ли для них младшая сестра оспы реальна опасна?

— Самому младшему из добровольцев было 12 лет. Перенёс так же, как и все остальные. Думаю, что можно по крайней мере с десяти лет, а если и тут не будет проблем, постепенно понизить возраст настолько насколько получится.

— А во время женских истечений делать надрез можно? Ведь это же не болезнь и верный признак того, что женщина не беременна.

— Думаю, можно, да вот только как уговорить женщину в них признаться?

— Но ведь ты лекарь, неужели они перед тобой стесняются? Моя жена перед лекарями о таком говорить не боится. У неё даже лекарь-мужчина роды принимал.

— Крестьянки тут очень стеснительны. Меня учили принимать роды, то они подпускают к себе только повитух-женщин. Горожанки, говорят, не столь щепетильны.

— Хм... — сказал Асеро, — значит, сначала надо обработать горожан, а потом остальные подтянутся.

— Государь, вот почему я хотел поговорить с тобой именно с глазу на глаз. Идя сюда, я думал предложить тебе сделать надрез прямо при народе где-нибудь на площади, но теперь вижу, что это бесполезно. Странно, я лекарь и понимаю, что телесно сыны солнца не отличаются от простых смертных, но мне почему-то казалась нелепой мысль, что ты, Государь, мог уже переболеть оспой. Как-то странно думать, что ты полубог и при этом мог лежать при смерти...

— Ну а что тут такого? Ведь ты же проходил в школе историю, знаешь, что от оспы умер Уайна Капак и его старший сын-наследник Нинан Куочи. Так что и болеем мы, и умираем, как и все люди. Потому я, конечно, заинтересован защитить от этой напасти свою жену и дочерей. Но не думаю, что моя жена согласится на прилюдную процедуру, да и политические последствия могут быть опасными...

— Политические последствия?

— Да, ведь это же значит на всю страну заявить, что наследника в ближайшее время не предвидится. И так ходят сплетни о бесплодии моей жены. Нет, я не могу давать сплетникам дополнительной пищи на этот счёт.

В этот момент из-за поворота дороги вышла Луна и сказала:

— Как бы то ни было, Асеро, решать эту проблему всё равно придётся.

— Луна, мне неудобно от того, что ты подслушивала нас...

— А удобно обсуждать, что со мной сделать, без моего присутствия? Впрочем, на прививку я согласна. Делайте хоть сейчас!

— Луна, надо дождаться истечений. Разве они у тебя сегодня?

— Как будто не знаешь, что послезавтра. Но неужели ты думаешь, что я беременна?!

— Порядок есть порядок, — сказал Асеро. — Я всегда приучал своих подчинённых выполнять уставные нормы по безопасности, даже если казалось, что врагов поблизости нет. Потому что это нам кажется, что опасности нет, а так кто знает. Так что раз мы решили, что осмотр и истечения для женщин обязательны, то значит обязательны.

— Осмотр? Что же, я согласна. Тогда пошли в спальню. Заодно может лекарь скажет причину моего бесплодия.

Асеро не стал возражать, лишь добавил:

— Хорошо, только потом приготовь нам всем троим еду.

После тщательнейшего осмотра лекарь сказал, выйдя из спальни к Асеро:

— Никаких причин для бесплодия, женщина здорова как корова, как говорили у нас в селении. Возможно, у тебя просто семя недостаточно сильное. Жидкое слишком и слабое. Не сочти за оскорбление, государь, но такое иногда случается.

— А что же мне делать? Не могу же я сделать так, чтобы мои супружеские обязанности кто-то другой выполнил? Это же невозможно.

Лекарь наклонился к Асеро и зашептал:

— Есть один способ, может помочь. Скажи, как часто ты свои обязанности исполняешь?

— Если нет истечений, то часто... почти каждый день, — но тут же, устыдившись несколько хвастливого преувеличения, добавил: — ну через день точно.

— Тогда должно помочь. Перед самым благоприятным днём для зачатия воздержись несколько дней, а потом сделай это не на кровати, а где-нибудь в необычном месте. Можно попробовать, ничего не потеряешь. Только через некоторое время после надреза.

— А других причин у всего этого не может быть?

— Если не поможет то, что я сказал, то дело может заключаться в вашем чересчур близком родстве. Я изучал родословные, наиболее здоровое потомство было вскоре после притока свежей крови. Увы, обычай жениться на собственных сёстрах никак не способствует здоровью потомства. Так что редко именно сын от брака с сестрой наследовал престол отца, обычно это был сын одной из дополнительных жён.

Асеро вспомнил, что перед всей страной официально считается сыном Горного Потока, хотя у того не было детей, но ему как-то в голову не приходило, что и другие поступали раньше пусть не совсем точно также, но похоже.

— От брака брата и сестры часто рождаются больные и слабые дети, хотя бы они сами при этом были здоровы. Материал родословных, где и отец, и мать указываются напрямую, говорит об этом со всей ясностью.

— Но отчего? От здоровых родителей должны получаться здоровые дети.

— У меня есть на этот счёт предположение. Его надо проверять на морских свинках, но это займёт годы, и при этом нельзя отлучаться от подопытных, а я решил, что проект спасения от оспы куда важнее.

— Что верно, то верно — важнее. Однако поделиться своими предположениями ты со мной можешь.

— Ну, в общем, получается, что внутри нас есть что-то вроде кипу, на котором записано, как должно строиться наше тело. Будем ли мы высокорослыми или низкорослыми, стройными или склонными к полноте, и многое другое. Там были не только родословия сыновей солнца, но и некоторых метисов. На них можно было смотреть цвет глаз и форму волос. В общем, получается, что кипу, по которому строится наше тело, находится в двух копиях. Если одна из них попортится, то есть запасная, и человек всё равно будет здоров. Однако когда происходит зачатие, каждый родитель отдаёт ему свою копию кипу. И вот, если родители близкие родственники, то вероятность получить обе испорченные копии очень велика. Потому многие народы запрещали близкородственные браки. У нас ведь закон запрещает связи между детьми и родителями.

— Последнее скорее потому, что это создаёт слишком странные отношения. То есть ты думаешь, что у меня не могут получиться мальчики потому, что у меня получаются мальчики с испорченным кипу, и они умирают в зародыше? Но у моей жены не было выкидышей!

— Ну, выкидыш иногда может выглядеть как небольшая задержка истечений. Зародыш может быть крохотным.

— Нет, я что-то и задержек не помню. Короче, будем считать, что у меня семя жидкое. Сделаю, как ты велел.

Тем временем появилась Луна с подносом, уставленным закусками. Она сказала:

— Так значит, у меня всё в порядке, и я ещё могу родить? Какое счастье! Но если я при этом всё-таки не беременею, то значит... неужели у меня муж болен?

— Луна, не стоит кричать об этом на весь сад. Воины из охраны услышат и будут обсуждать.

— Прости, я забылась, — Луна поставила поднос на стол и уселась рядом. — А касательно женщин и девушек я скажу следующее: если надо провести принародную церемонию, то можно одеть девушек как танцовщиц, у них рукавчиков нет, предплечья открыты. Ничего задирать вроде как не надо. Но вот спрашивать принародно об истечениях не нужно, пусть в роли женщин старшего возраста будут вдовы, думаю, что найдутся согласные.

— Ну а как женщин массово уговорить? — спросил Асеро.

— Тут сложнее. Но дело облегчится, если к лекарям в помощницы дать специально обученных женщин, которые могли бы поговорить с женщинами на столь деликатные темы наедине. Думаю, тут нет ничего невозможного.

— Ну, если я буду ездить по всей стране с некоей женщиной, моя жена заподозрит, что я ей изменяю.

Луна заметила:

— Ну, тогда бери её с собой и обучи всему необходимому. Думаю, что она и так много умеет и разбирается в твоём ремесле не хуже, чем я в государственных делах.

Лекарь ответил:

— Ну, по настоящему женщина лекарем стать не может, на это годы нужны, чтобы выучиться, а откуда они у женщин? Девичий век короток. Разве что девы, те могут всё, а так женщины...

Луна ответила несколько запальчиво:

— А многого достигли бы вы, мужчины, если бы женщины не обслуживали вас и не избавляли вас от забот о детях? Если бы мы не развязывали вам рук, вы не достигли бы и половины того, чего достигли.

Асеро добавил:

— Да я уж понял это, когда Лилии было несколько месяцев, а ты вдруг слегла. Лежишь с температурой, бредишь, а малышка молока требует. Мы с матерью её, конечно, осторожно подкладывали, от молока тебя освобождали, но в остальном весело было.

— Да это веселье несколько дней продлилось, потом ты на поклон к Звезде побежал, выручай мол, пелёнки стирать не успеваю за государственными делами.

— Верно, не успевал я. Впрочем, даже когда она к нам переехал, я всё равно временами стирал, не всё же она успевала, девушке ведь и учиться надо когда-то.

Подумав, Асеро добавил:

— Ведь оспа только одна из болезней, завезённых белыми людьми, а что будет, если мы так избавимся не только от оспы, но и ото всех других болезней? Или хотя бы от большинства?

— Боишься, Государь, что население сильно увеличится?— спросила Шрам от Шпаги.

— А что тут бояться? Радоваться надо, у нас же людей не хватает. Нет, конечно, есть некий предел населения, выше которого наша страна кормить не сможет, но мы реально к нему близко никогда не подбирались. Обязательно мешали или война, или стихийное бедствие, или испанцы на наше голову свалились со своей оспой и прочим. Кроме того, сам барьер по мере усовершенствования плотин рос и продолжает расти. И, может быть, мы даже сможем улучшать плотины и всё остальное быстрее, чем достигнем пределов роста, то есть на деле мы никогда этих пределов не достигнем. Но вот если станем к нему приближаться, то встанет вопрос о каких-то переменах. Дикие племена, к которым не заносили болезней и которые почти не воевали с соседями, нередко контролируют количество зачатий. Потому у них два-три ребёнка на семью, а не шесть-семь, как у нас. Возможно, при приближении к этому барьеру нам придётся прибегать к подобным же мерам. А в таком мире женщины уже будут меньше тратить времени на семью и больше на общество. Даже сейчас многие замужние женщины предпочитают часть времени отдавать труду на благо общества, и дело не только в дополнительных льготах, с этим связанных. Им нравится ощущать себя частью общества в целом, а не только семьи. Но сейчас рожать новых людей важнее, чем всё остальное, потому что слишком много людей гибнет в войнах и из-за болезней, а если в людях недостатка не будет?

— Да, я знаю, что женщины в некоторых областях не уступают мужчинам, — сказал Шрам от Шпаги, — готовить, ткать и шить, пожалуй, быть историками или словесниками женщины могут даже лучше мужчин. Но вот строить или изобретать что-то новое женщины могут куда хуже. Во-всяком случае, я как-то не слышал о женщинах-изобретательницах.

Асеро ответил:

— Женщины действительно изобретают мало. Но тут не скажешь, ум ли у них менее настроен на это, или за хозяйственными заботами не до изобретений.

Луна хитро улыбнулась:

— Асеро, тебе как раз придётся разбирать тяжбу одной изобретательницы с нашей Главной Ткачихой. Материалы дела на этот счёт пришли сегодня утром, пока вы там заседали.

— А чего раньше не сказала?

— Ты пришёл выжатый как лимон и сказал, что у тебя вечером важное дело. К тому же... к тому же мне самой хотелось над делом предварительно помозговать.

— Ну и что, помозговала?

— Разумеется. Суть дела в следующем — изобретательница создала штуку, в которой можно бельё стирать. Закинуть его в чан с водой и мылом, а потом крутить ручку. Мол, это куда легче, чем стирать руками. Ну и предложила своё изобретение Главной Ткачихе — та сперва обрадовалась и закинула туда своё красивое платье с кружавчиками и нашитыми камнями. И платье испортилось. Изобретательница вроде говорит, что на тонких тканях не испытывала, и о возможных проблемах честно предупреждала, так что Главная Ткачиха сглупила. И за свою глупость была готова изобретение разнести. Ну а изобретательница встала грудью на защиту своего детища. Ну, короче, помутузили они друг дружку знатно. Главная Ткачиха считает себя более пострадавшей и требует, чтобы изобретательнице за побои вломили плетей и сослали куда подальше. А та хочет своё изобретение протолкнуть, но Главная Ткачиха теперь из принципа будет против.

— Да, сложная ситуация, я, конечно, могу ей приказать...

— Нет, тут надо тоньше действовать. Знаешь что, когда будешь это дело разбирать, возьми с собой Славного Похода.

— А его-то зачем? Он не из тех, кто умеет действовать тонко.

— Затем что ему в армии стирка грубых тканей — самое то. Так что уговори его взять изобретение на вооружение. Пусть сделает государственный заказ.

— Умна ты у меня, как бы я без тебя правил?

— Правил бы, хотя и похуже.

— Главное, что без тебя мне было бы хуже.

— Государь, я не могу поверить, — сказал Шрам от Шпаги, — неужели ты, величайший из великих, мог взять и постирать испачканную детскую пелёнку?

— А почему нет, если я величайший из великих, я должен сидеть и нюхать, как она воняет? Если моя мать и так изнемогает в заботах и о малышке, и о заболевшей жене, что не успевает их стирать? Разве величие — оно в лени и брезгливости? Ну, я понимаю, испанцы, презирающие труд и считающие праздность признаком благородства. Но у нас-то на девизе написано "не ленись". Ну, вот европейские короли не то что этим, а сами раздеваться и одеваться брезгуют, да и вообще самим себя обслуживать. Но разве я должен им подражать? Не хотелось бы кончить как тот испанский король, который умудрился угореть из-за того, что лакей, который должен был двигать его кресло, куда-то отошёл.

— Да хранят тебя боги от этого!

— Шучу-шучу. Нет, вряд ли у нас дойдёт до такого абсурда, но чем больше бытовых ограничений, тем больше неудобств и риска. Это логично, когда в торжественных церемониях расписан каждый шаг, но нельзя превращать всю жизнь в церемонию.

— Это понятно. Но всё-таки выполнять женскую работу. ...

— Это потому что рядом с тобой всегда были женщины для выполнения женских работ. Сначала сёстры, потом жена... А я был единственным ребёнком в семье, так что приходилось быть и за мальчика, и за девочку.

— Не понимаю, как это... вот жил себе мальчик, сын сапожника... и должен был стать, по идее, сапожником, но вдруг выясняется, что он — потомок самого Манко. Это, наверное, величайшее счастье!

— А по твоему, быть правителем — величайшее счастье? Нет, это ответственность за судьбы других людей. Скажи, а тебе самому не было страшно думать, что если такое проводить массово, скорее всего не обойдётся без несчастных случаев?

— Конечно, я думал об этом. Но мы, лекари, часто так рискуем, если польза ощутимо риск превышает, то надо действовать.

— Вот именно. Правитель должен рассуждать точно так же. Быть правителей — это значит постоянно взвешивать риск и пользу. Давай составим план. Мы должны приготовить сколько-то лекарей с помощницами, они едут в разные места, делают первую серию, и по ходу дела обучают местного лекаря с помощницей, чтобы дальше он мог сделать тем, кому не сделали в первый раз по болезни или беременности, да и подрастающему поколению. Конечно, процесс надо будет контролировать, чтобы не затухло. Плюс внимательное изучение неудач. Сколько лекарей ты сможешь обучить за один раз?

— Человек двадцать. Но думаю, что надо будет обучать не всех за один раз. Кроме того, часть людей привьём, обучаясь.

— Хорошо, я поставлю этот вопрос перед носящими льяуту. Заседание состоится в ближайшие дни. Когда точно — тут многое зависит от обстоятельств, но ты будешь на него приглашён, — Асеро с грустью подумал о Небесном Своде. А если он не оправится от болезни? Последствия тут себя ждать себя не заставят, заместителя, который в случае внезапной смерти Первого Инки и тому подобных обстоятельств возьмёт власть в свои руки, придётся выбирать срочно. А в нынешних условиях этим заместителем может быть только Киноа, остальные варианты ещё хуже. — Надеюсь, тебе не сложно подождать несколько дней.

— Не сложно. Я проведу их в Куско с пользой, ибо тут большая библиотека. Да и пообщаться с местными амаута я не прочь. Надеюсь, что до обсуждения носящими льяуту из проекта не нужно делать тайну?

— Ну, тайну теперь всё равно делать бесполезно. Я уже знаю, что ты про это рассказал и Главному Амаута, и Главному Лекарю... Да вот только они побоялись принимать решение, и так что придётся всю тяжесть ответственности брать мне напополам с тобой. Кстати, если будет принято положительное решение, а это, скорее всего, так и будет, то лучше вызови к себе жену. Детей есть на кого оставить?

— Думаю, на сестру можно; ладно, государь, пора мне. В случае чего знаешь, что за мной надо в гостиницу посылать.

Когда лекарь ущёл, Луна сказала:

— Асеро, всё-таки разберись с делом изобретательницы.

— А сама она сейчас в столице? Когда ей на суд удобно прийти?

— Так она же в тюрьме сидит, её в любой момент вызвать можно! Да только не думаю, что ей там по нраву, — это был намёк на давнюю историю, когда Луна по собственной девичьей глупости и чужой подлости попала в тюрьму, и это едва не стоило ей жизни. — Асеро, умоляю тебя, назначь суд на завтра. Бумаги ты за сегодня прочтёшь.

— Луна, ты как будто боишься чего-то... Я понимаю, что тебе жалко изобретательницу, которая Золотая Кружевница засадила в тюрьму, но кажется, ты к тому же чего-то опасаешься...

— Боюсь, что будет, если Киноа станет вторым человеком в государстве, она на него влиять будет сильно. Киноа честный, умный, прекрасно разбирается в хозяйстве и на своём месте очень даже неплох, но у него совсем нет чутья на людей, он в упор не видит их мотивов. Послушай, Асеро, если вопрос встанет напрямую, то почему ты не можешь назначить своим заместителем того же Инти? Не как за брата прошу, но я ведь в этих делах понимаю... Горный Ветер вполне справится и без указки отца, он уже набрался для этого достаточно опыта.

— Я бы назначил, если бы решал только я. Но его не утвердят. К тому же Инти не очень здоров. Как будто не видишь, что у него мешки под глазами.

— В любом случае он здоровее Небесного Свода.

— Но всё равно его не утвердят. Как и Горного Ветра. В утешение тебе могу сказать, что не утвердят и Жёлтого Листа. Киноа — наиболее вероятный кандидат на Жёлтое Льяуту. Ничего с этим не поделать. Но пусть хоть увидит завтра на суде, что его подчинённая... делает то, чего не надо, и заслуживает как минимум строгого выговора. Ибо изобретателей надо беречь.

Асеро тут же назначил заседание на следующий день, известив всех, кто должен был обязательно явиться, а сам углубился в материалы дела. Главная Ткачиха описывала свои повреждения весьма в красках. Мол, охромела и окривела. Мда, если всё так плохо, то дела изобретательницы незавидны. А его власть тут весьма ограничена — не в его власти единолично судить и выносить приговоры. Он мог только пересмотреть приговор, если найдёт в нём явную несправедливость, но многое зависит от Киноа и Искристого Снега, который как назло отлучился по делам.

На следующий день пришли изобретательница и Главная Ткачиха. Увидев последнюю, Асеро вздохнул с облегчением: та не хромала, да и синяк под глазом уже явно проходит. Получается, что её жалобы надо делить на пять.

Оглядев зрителей, Асеро с удовлетворением заметил, что Славный Поход на месте. И Киноа пришёл, не стал отговариваться делами. В общем-то, правильно: Главная Ткачиха, наряду с Главным Горным Инженером, Главным Строителем, Главным Пастухом и прочими главными по отраслям, всё-таки, его прямая подчинённая, а если твой прямой подчинённый замешан в нехорошей истории, то надо разобраться. С чувством долга у Киноа всё в порядке. Жаль, Искристого Снега не удалось застать, он уехал куда-то по делам как раз вчера после приёма посла.

Среди зрителей Луна, хочет глянуть на этот чудесный механизм, заменяющий стирку руками. Накануне перед сном она не вытерпела, созналась, что если аппарат окажется годным, то во дворце он будет никак не лишний. И это верно, дворцовой прачке, обстирывающей всю охрану, будет не лишним такое подспорье.

Ну и Жёлтый Лист тут как тут, ему же для газеты писать надо.

Наконец ввели саму изобретательницу, которая из-за совершённого ею преступления вынужденно провела несколько дней под арестом. На вид это была обычная крестьянка уже далеко не первой молодости. В толпе народа на такую никто бы внимания не обратил. Почтительно поклонившись, она сказала:

— Можно было и не держать меня под стражей, я бы и так никуда не сбежала, Государь. Я сумею доказать, что ни в чём не виновата, а эта бесстыжая на меня наговаривает.

— Это чего-то это я наговариваю! Испорченные платья я с собой принесла, пусть Государь полюбуется!

— Я готов внимательно выслушать вас обеих, — сказал Асеро, — однако соблюдайте порядок и не перебивайте друг друга. Пусть сначала говорит подсудимая Медокачка. Так ведь тебя зовут?

— Да, Государь. Я простая крестьянка, дочь бортника, от того и имя у меня такое — Медокачка. Красно говорить я не умею, но рассказать, как всё было, могу. Дома у меня муж остался и детей мал мала меньше. Стирала я, стирала на них на всех, да и задумалась: а можно ли это дело как-то облегчить? Вот отец мой не руками мёд качает, а специальной штукой, почему бы мне тоже в чане такую штуку не сделать, чтобы она бельё волтузила? Короче, сделала я такую штуку, стирка легче пошла, вдвое меньше сил занимать стала. А потом меня надоумили, мол, надо с таким изобретением к нашей Главной Ткачихе идти, ведь сотканное и сшитое стирать приходится, вот, думаю, помогу им. Так собралась я и поехала со своим изобретением в столицу.

— Я прочёл, — сказал Асеро, — что эта штука довольно большая по размеру, как же ты её одна везла? Или помогал кто?

— Ладно, государь, скажу — помогали мне, конечно. Только вот о большем пока говорить не буду, напрямую это к делу не относится.

— Ну что же, не говори пока, рассказывай дальше.

— Добилась я приёма у Главной Ткачихи, показала ей аппарат, рассказала, как им пользоваться, ну а она его проверить решила в деле. Принесла свои платья с жемчугами, каменьями и кружевами, и решила их там простирать. Ну, я её честно предупредила, что надо бы что попроще, сама такое стирать не пробовала, и если попортится, то не виновата я. А она всё равно. Ну и платья её там пострадали немного. Ну, она разъярилась, готова была аппарат разнести просто, а я её не пускаю, умоляю остыть, ну и поколотили мы друг друга немного. Да, погорячилась, ну а как мне ещё своё детище спасти? А она стражу позвала, ну и меня в тюрьму повели. У меня всё, Государь.

— Хорошо, а теперь пусть наша Главная Ткачиха говорит.

— Государь, да она меня просто измордовала. Посмотри, у меня синяк под глазом. На люди показаться стыдно.

— А кроме синяка что?

— Государь, ты же мужчина, я не могу при тебе раздеться.

— Хорошо, а если при моей жене?

Золотая Кружевница заколебалась. Видимо, такой вариант она не предусматривала.

— Государь, там примерно такие же синяки, как под глазом. Однако вопиющ сам факт, что на меня, как на представительницу власти, подняли руку. Я ей лишь приказала отойти от аппарата. И — Государь, я как представительница власти, имела право приказать ей отойти от аппарата.

— Уничтожать не имела права! — крикнула Медокачка.

— Ты покушалась на аппарат?

— Было дело. Очень меня порванные платья разозлили.

— Тогда зачем ты стала стирать платья с кружевами? Ведь тебя же предупреждали, что их попортить можно.

— Хотела испытать. Ведь она даже не знала, каков результат будет.

— Ну, хорошо, испытала неудачно, но зачем после этого истерику устраивать, аппарат ломать? Или тебе неизвестно, что любой изобретатель своим изобретением дорожит? Но я не думаю, что ты столь недалёка.

— Это изобретение я считаю глупым и вредным, — сказала Главная Ткачиха, — ведь если оно тонкую ткань рвёт, то, значит, и грубую изнашивает. Это значит, что прясть и ткать придётся вдвое больше. Это значит, прощайте шелка и кружева, будем ходить в драной дерюге, как во времена Великой Войны! Я не согласна! Я после того, как эта штуковина порвала мне платье, прямо высказала, что эта машинка нас разденет, а она твердила, что раз мне не нравится, то она другим покажет. Вот я и хотела предотвратить катастрофу.

— Вот что, Кружевница. Даже если твои опасения оснований не лишены, то почему нельзя было это решить при помощи обсуждения, а не рукоприкладством?

— Потому что я слишком хорошо знаю, что если бы я её изобретение не оценила, так она бы к Главному Кузнецу пошла бы. Главное ? выдумать и опробовать чего-нибудь новенькое! А что от этого новенького одни проблемы — никто и понимать не хочет!

— Я предлагаю аппарат испытать. Установим их хоть штук десять в военных городках и посмотрим, насколько сильнее будет снашиваться одежда. Славный Поход, ты согласен?

— Сначала я хотел бы посмотреть агрегат в действии, — сказал Славный Поход, — как это можно сделать?

— Для этого нужно подключить его к водопроводу. И нужно мыло и бельё, которое можно постирать. Причём сразу много, иначе будет слишком трясти.

— То есть эта штука имеет смысл, только если стирки много за раз? На отдельную семью смысла нет? — спросил Киноа.

— Ну почему, если семья большая... Или собрать вещи за несколько дней.

— Допустим, — ответил Киноа. — Хотелось бы тоже посмотреть на эту штуку. Если дорогих материалов не надо, то, думаю, не будет вреда выпустить несколько образцов.

Главная Ткачиха сверкнула глазами от ярости. Асеро сказал:

— Вот что: приказываю воинам, под руководством Медокачки, установить эту штуку у меня во дворце. Разрешаю подключить к водопроводу возле бани. Медокачка, сколько человек тебе нужно для этого? И кто помогал тебе устанавливать эту штуку перед Главной Ткачихой?

— Помогал мой брат. Но я не знаю, где он теперь. Дело в том, что он приехал в столицу незаконно... Наш старейшина его не отпускал, но брат нарушил запрет.

— А что не отпускал-то? Важные работы?

— Нет, в тот момент важных дел не было. Только он не хотел, Государь чтобы мы со своим изобретением в Куско ехали. Почему — того не ведаю. Мы сначала к нему за помощью обращались, а он — сначала согласен был, а потом ни в какую. И нам самим ехать запретил. Ну, я-то женщина, что мне его запреты, а вот смотрителя оросительной системы не очень-то отпустишь даже на несколько дней. Хотя сейчас и не сезон орошения....

— Так, значит надо искать твоего брата.

— Его арестовали. Пусть тоже приведут из тюрьмы.

— Он тоже участвовал в драке?

— Он старался нас разнять...

В этот момент в зал вошёл Горный Ветер вместе с ещё одним человеком:

— Брат! — ахнула Медокачка, — где ты был?

— Побывал у людей Инти.

— Ах! Тебя там пытали?

— Нет, чаем с лепёшками поили.

Медокачка, видимо, решила, что это обозначение какой-то особенно ужасной пытки, потому что схватилась за сердце. Горный Ветер ответил:

— Да ничего мы с ним страшного не сделали. Сама видишь, Сладкий Мёд жив и здоров. Кроме того, удалось выяснить некоторые важные подробности. Разреши Государь.

— Давай, выкладывай.

— Старейшина не выпускал их из селения по приказу Золотой Кружевницы. Он заранее сообщил ей об изобретении, а она сказала чинить всяческие препятствия, заранее решив, что от изобретения больше вреда, чем пользы. И сказала это ещё до того, как между нею и Медокачкой случилась драка.

— В чём же причина этого?

— Пророчество Слепого Старца. Он испугалась его.

Асеро и сам вздрогнул. Не каждый день прикасаешься к подобной тайне. Старый Амаута, которого все звали Слепой Старец, а не по имени, данному при рождении, читал пальцами старые кипу, и на основании оных сделал некоторые выводы, которые иные считали крамольными, иные же просто бредом. Впрочем, слепого никто бы не решился тронуть.

Слепой Старец говорил следующее: что инки всё ещё недостаточно воплотили заветы Манко Капака, чтобы считать своё общественное устройство разумным. Оно лишь стремилось к разумному.

Строго говоря, любой инка знал, что заветы Манко Капака не были выполнены в полном объёме. Но это принято было объяснять тем, что в полном объёме они были выполнимы только при распространении его учения на всей земле. А пока этого не случилось, некоторые вещи, типа привилегий высших инков и полигамии, неизбежны. Однако Слепой Старец считал, что заветы Манко Капака выполнены настолько не до конца, что это угрожает самому существованию Тавантисуйю. А эта угроза смущала очень многих.

— Так чего именно она испугалась? — спросил Асеро.

Горный Ветер ответил:

— Манко Капак говорил нам, что в управлении должно участвовать всё взрослое население, как мужчины, так и женщины. Мы выполнили это, женщина в рамках айлью имеет право голоса. Женщина может даже занимать высокий пост. Однако на деле редко пользуется этой возможностью, предпочитая детей и быт. Однако Манко Капак говорил, что отныне всякий труд должен быть трудом на общество. Ты знаешь, сколь по-разному это понимают разные амаута?

Да, Асеро это понимал. Одна трактовка понимала это так, что именно общество, в конце концов, получает результат любого труда. Вот вырастила женщина детей, именно общество получило новых членов. Потому женщина, работающая дома и растящая детей, не считалась собственностью мужа, а если он начинал плохо с ней обращаться, общество имело право вмешаться. По той же причине развод со стороны женщины был возможен всегда, а мужчине ? только по определённому списку причин. Чтобы мужья не бросали жён с маленькими детьми в поисках более удобных пассий.

Мало того, если про кого-то вскрывалось, что он обращается с женой дурно, то его карьере наступал конец. Асеро с грустью думал, что для Инти это стало причиной драмы — он хоть и мучается с Алой Лягушкой, на развод с ней не решается, потому что тогда ему пришлось бы оказывать в суде, что она расстраивает его здоровье. Хотя, скорее всего, доказать это удалось бы, но Инти не хочется так позориться, проблемы со здоровьем он предпочитает не афишировать

Но Слепой Старец говорил о другом. Женщины должны не просто трудиться на благо общества — должно переделать весь быт так, чтобы готовить, стирать, шить и прочее женщины могли вместе. Предполагалось, что тогда на всё это суммарно будет уходить меньше времени, и у женщин будет больше возможностей для участия в политике и прочем. Многие резонно возражали — кое-где такие эксперименты проводили, и не сказать, чтобы увенчались успехом. Конечно, есть в столовой и стираться в прачечной вполне можно. В армии так делают, но очень мало кто хотел всю жизнь провести как в армии. Кроме того, пища в армии рассчитана на молодых и здоровых, им можно давать одно и то же, а со старостью и болезнями появлялся вопрос об индивидуальной диете. Одному подавай пресное, другому солёное... Да и вкус не особенно учтёшь. Но самые большие проблемы начались, когда европейцы занесли свои болезни, передающиеся через пищу. Тут уж пришлось прикрыть общественное питание ещё сильнее.

Со стиркой вроде не было таких проблем, но не было и преимуществ. Однако теперь, в связи с появлением такой штуки, возможно, общественная стирка переживёт второй расцвет...

— Я понимаю, что разные амаута понимают вопрос о положении женщины по-разному, — сказал Асеро. — Допустим, женщины благодаря изобретению вновь станут стирать совместно. Допустим, у них появится больше свободного времени. Но что во всём этом плохого? Не ты ли сам, Горный Ветер, искал всякие самопрялки и прочие штуки, которые могли бы облегчить изготовление тканей? А она, значит, против таких штук?

— Увы, против. Вот потому-то я заинтересовался этой историей и заподозрил неладное. Она боится, что эти новшества каким-то боком отразятся на её благополучии.

Золотая Кружевница только гневно сверкала глазами.

— Отвечай, Главная Ткачиха. Чего ты боялась?

— Хорошо, государь. Я отвечу. Отвечу, а потом меня хоть с должности снимай. Самое тяжёлое для нас — это менять число работников. Если работниц недостаток, то не страшно, можно найти новых. Но хуже, когда работниц избыток. Куда мне их девать? А вот эта штуковина не только недостаток способна создать, но и избыток. Ведь придётся сократить производство тонких тканей и увеличить количество грубых. А те, кто умеют ткать тонко, не заходят на более грубую работу переходить. Так что лучше мне проблемы с одной горе-изобретательницей, которая не сумела сделать так, чтобы тонкие ткани не рвались, чем со многими ткачихами.

— Хм. Дура какая-то, — сказал Славный Поход, — вы уж простите воина за грубость, но если бы мы в армии подобным образом проблем избегали, нас бы уже давно испанцы захватили бы. И тебя бы себя обслуживать заставили.

— Не смей говорить таких грубостей! — ответила Золотая Кружевница.

— Говорю как есть. А Киноа я бы посоветовал тебя снять.

— Это сложный вопрос, — сказал Киноа, — за один день не решается.

— Но ведь она же виновата! У нас если командир виноват, его без разговоров снимают.

— Да, но встаёт вопрос о замене. Короче, мы это решим не сейчас.

— Однако есть один момент, который требует её отстранения, — сказал Искристый Снег. Асеро даже не заметил, как тот вошёл. — Только что Главная Ткачиха напрямую призналась, что скрыла важную информацию, относящуюся к делу. А это снимает и правомочность судебного приговора в отношении Медокачки, и настоятельно ставит вопрос о снятии с должности.

Брат Медокачки сказал, обращаясь к Асеро:

— Государь, на то, чтобы установить эту штуку, потребуется часа два времени. И подходящее место.

— Думаю, что подойдёт баня, предназначенная для моей охраны. Сейчас я позову нашего дворцового водопроводчика.

— Я уже здесь государь. К сожалению, в бане для дворцовой охраны есть некоторая поломка, так что лучше там ничего не трогать. А починить могу, только когда материалы привезут, а это будет в течение двух дней.

— А моя баня в порядке?

— Разумеется, государь.

— Значит, проводим эксперимент в моих внутренних покоях. Покажи Медокачке и ей брату, где у нас вода в бане подключается.

— Что ты делаешь, Государь! Это же преступники! — обиженно взвизгнула Золотая Кружевница.

— Куда меньшие, чем ты. Против меня они не злоумышляли.

— А я злоумышляла как будто!

— Ты хуже. Заботилась о собственном удобстве ценой свободы невинных людей. Разве это не ты, Золотая Кружевница, устроила всё так, что брату Медокачки не давали разрешения покинуть селение?

Та только молчала, поджав губы.

— Отвечай!

— Я отвечу, Государь. Но только наедине.

— Супай с тобой, а сейчас пошли устанавливать аппарат.

Медокачка и её брат возились с аппаратом. Им помогал дворцовый водопроводчик. Зрители суда тем временем тоже прохаживались по саду. Асеро было несколько непривычно, что в его саду так людно. Ну да ладно. Киноа уже собрался уходить, говоря, что придёт часа через два, а пока ему надо заняться другими делами. Асеро сказал ему:

— Конечно, держать тебя не вправе, но подумай, какая нехорошая получается ситуация. Наши главные мастера боятся новых изобретений и потому могут положить их под сукно, лишь бы не рушилась привычная жизнь. В этом есть очень большой риск опять отстать. Надо что-то сделать, чтобы вот такое не повторялось. А если бы Медокачка не догадалась мне на апелляцию своё дело подать? Любой менее настойчивый изобретатель при таком просто не может ничего протолкнуть, и проигрывает в итоге вся страна.

— Но что же делать?

— Во-первых, Киноа, надо изобретения всем твоим Главным Замам демонстрировать. Да и тебе тоже. А дальше уж кто какое мнение выскажет, но тут вероятность того, что полезная задумка попадёт под сукно куда меньше. Кроме того, изобретатель должен иметь возможность написать в столицу, его нужно пригласить, причём такое приглашение должно быть автоматическим разрешением покинуть родной айлью. Как это всё оформить — ты подумай на досуге.

— Подумаю. Однако странно, что раньше обходились без таких штук. Раньше все изобретения принимались на ура. Не кажется ли тебе, Государь, что мы теперь как будто устали от новинок?

— Не знаю, Киноа, но если это так, то это очень скверный признак. Да и потом, что значит устали? Раз есть кому изобретать, значит не устали. А если начальник ленится — значит, впору его менять другим начальником, который будет относиться к своим обязанностям добросовестнее.

— Дело не только в начальстве. Простые работники тоже порой против изменений, желают всё делать как раньше. Почему во времена Пачакути плотины усовершенствовали на ура, а теперь всё чаще проскакивает, что итак хватит, чего возиться? Конечно, нам для себя хватает, но ведь и население растёт, города растут, да и продавать зерно нам было бы нелишне. Может, дело в том, что наши изобретения дальше нашей страны не идут? Никто у нас ничего не заимствует? А если бы их заимствовали европейцы, мы и сами бы к себе относились иначе, не как к вечным ученикам, как это повелось со времён Великого Манко?

Асеро сморщился, вопрос о европейцах ему сейчас поднимать не хотелось.

— Не знаю, Киноа, сложный вопрос. Главное, что и ты, и я понимаем: останавливаться на достигнутом нельзя. А что этого не понимают разные неумные люди — не так важно.

Киноа ушёл. К Асеро подошла Золотая Кружевница и сказала:

— Государь, неужели ты не боишься простой вещи? Ты ведь знаешь, о чём говорит Слепой Старец — что если выполнить заветы Манко Капака в полном объёме, то правители как таковые станут не нужны?

— Во-первых, пока у нас есть враги, всё равно будет армия, будет оборона и разведка. А врагов у нас не будет разве что при внуках моих внуков, да и то вряд ли так скоро. А хозяйственным планированием кто-то должен будет заниматься всегда.

— А подумай о своём потомке, который останется не у дел? Тебе его не жаль?

— А почему его должно быть жаль? Может, он вполне будет счастлив предаться вместо государственных дел каким-нибудь учёным занятиям. Что тут такого ужасного?

— Государь, ты слепее Слепого Старца! Так это потеря всех привилегий!

Асеро пожал плечами:

— Невелика потеря, если при этом не отнимают ни жизнь, ни свободу, ни здоровье, ни честь. А ты, видать, боишься, что тебя разжалуют в простые мастерицы, и кружева тебе больше не носить?

— Настанет день, и ты пожалеешь об этом разговоре, Государь.

— Сказав это, Золотая Кружевница удалилась.

Вышла Луна с корзинкой, в которой лежали грязные туники и платья.

— Посмотрим, что она запоёт, когда мы в этой штуке свою одежду постираем. И ведь не порвётся ничего, нет у нас кружев, а вышивки мы давно заменили набивными тканями.

— Только мою парадную вышитую тунику лучше в агрегат не запихивать. Кстати, если такие штуки и в самом деле получат распространение, то от вышивок придётся отказаться.

— Да, в общем, и так надо. Набивка тканей её вполне заменяет. Но иные не хотят отказываться от традиций, иными словами, просто выпендриваются. Как будто человек в вышивках чем-то лучше человека без вышивок!

— Я это понимаю, ты это понимаешь, а что делать?

Подошла мать Асеро. Она сказала:

— Что-то тут народу многовато, что ты всех сюда привёл, есть же баня для охраны.

— Мама, там ремонт, будет готова через два дня, а я не могу так отложить испытание... Неудобно.

— Значит, об их неудобстве ты беспокоишься, а о старой матери — во вторую очередь. Хоть бы предупредил, что гости.

— Прости, мама, я ещё утром не знал, что так понадобится, но я же не простой обыватель, который может иметь гарантированный покой. Впрочем, даже если простой обыватель регулярно оказывается слишком ленив, чтобы пожертвовать отдыхом ради установления справедливости, это всегда плохо кончается.

— Да это так, сын мой. Ты истинный потомок Манко, не обращай внимание на ворчание глупой старухи.

Зрители с любопытством рассматривали металлическую бочку, которая была присоединена к водопроводной трубе. Рядом же стояла кастрюля с горячей водой. Медокачка объясняла.

— Итак, положить бельё, положить налить жидкого мыла, И залить водой. Нужно также добавить горячей для нужной температуры.

Славный Поход спросил:

— А вторую трубу с горячей водой сделать нельзя?

— Отчего же, можно. Но для этого нужно её тоже подводить. К тому же баня должна работать.

— Для нас это самое то. Воины моются, а их одежду тем временем стирают.

— Тогда напор увеличивать надо, — сказал водопроводчик, — если таких в городах будет много, все трубы надо менять на более объёмные.

Медокачка продолжила:

— Итак, когда всё залито, то можно крутить ручку.

Медокачка стала крутить ручку, приделанную сбоку к бочке, вода в баке стала крутиться вместе с закинутым туда бельём, Асеро стало даже тревожно: как-то рискованно остаться почти без всего гардеропа с одни платьем, которое на нём.

— Не вижу никакого смысла, — сказала мать Асеро, — что так напрягаться, что эдак.

— Спину так не ломит зато, — сказал Медокачка, — только руки устают, но это легче.

Мать Асеро ничего не ответила.

Когда Медокачка показала ещё, что при более быстром вращении отжать можно лучше, чем на руках, Славный Поход пришёл в восторг. Тем более что тут всё обошлось без аварий и ни одна вещь не порвалась.

— Значит, одежда не будет сохнуть целыми днями. Заказываю сразу пятьдесят штук! Где Киноа, сейчас всё тут же и оформим.

Довольная Луна шла вывешивать в саду одежду, радуясь, что ещё несколько дней не надо будет думать о стирке. И о том, что скоро у них обязательно появится столь полезный агрегат. Конечно, это всё время займёт, нужно создать мастерскую... Тем временем Асеро сообщили, что Небесный Свод оправился настолько, что можно созывать Носящих Льяуту.

Вечером после ужина, когда Асеро, уже не ожидая посетителей, взял молоток и гвозди, чтобы починить скамейку в саду, к нему пришла Золотая Кружевница:

— Асеро, пожалей меня. Киноа разжаловал меня в простые кружевницы и высылает из столицы. Скажи ему, чтобы уж если высылает... то хоть начальницей...

— Ничего такого я говорить ему не буду. И сам бы тебя в начальстве не оставил — жалко твоих подчинённых.

— Но ведь это унизительно! Была начальница, а теперь никто!

Асеро приставил гвоздь к скамейке и приноравливался к удару.

— Значит, простая мастерица для тебя — никто? Тогда тебе точно нельзя быть начальницей.

Ударив, Асеро добавил.

— Или ты просто мастерство своё прежнее растеряла?

— Нет, конечно, делать кружева, и даже ткать и прясть я не разучилась, но ведь надо мной смеяться будут!

— Насмешки не так страшны, как тюрьма. А ведь у Медокачки дом и семья, каково было бы её детям, если бы мать села твоими стараниями? На месте Киноа я бы с тобой поступил бы ещё круче. Но он не хочет скандала, да и вообще снисходителен к людям.

— Медокачка — это Медокачка, то, что легко перетерпеть ей, никак нельзя применить ко мне.

Асеро чуть по пальцам себе от такого не ударил. Как будто перед ним опять возник английский посол, произносящий фразу: "Потому что мы это мы, а они это они". От гнева Асеро не мог некоторое время вымолвить ни слова. Не замечавшая этого Кружевница продолжала:

— Ну, так что, поможешь мне?

— Вон! — закричал Асеро. — Пошла прочь, пока я тебе этим молотком по башке не заехал. И чтобы я тебя больше здесь не видел — пред мои очи являться не смей.

— Ты об этом пожалеешь, Асеро, — прошипела бывшая Главная Ткачиха и удалилась.

— Дура она, ? сказал Луна, явно услышавшая какую-то часть разговора, ? даже если бы мы все стали есть в столовых, а стирать в прачечных, всё равно женщины не смогли бы быть так же свободны, как мужчины. Надо следить за детьми. А если здоровых детей можно собирать вместе, то с больными так уже нельзя. Надо следить, чтобы они на своих приятелей не кашляли, и всё равно из детей кто-то будет дома. Вот если бы Шрам от Шпаги сократил количество болезней, может, и было бы о чём говорить, и мы бы вернулись к временам до белых пришельцев — было бы другое дело.

— Да я понимаю, что провести всю жизнь с детьми — не мёд. Порой я даже думаю, что ты бы точно смогла бы управлять государством не хуже меня, а смог я воспитать наших дочерей так хорошо, как ты — не уверен. Только мы всё-таки счастливые, что все наши дочери живы и твои труды не пошли прахом.

— Боюсь, как бы твои не пошли. Знаешь, в чём разница между тобой и Манко?

— Во многом, ? усмехнулся Асеро. ? Во-первых, он поднимал страну из руин, а я пришёл на всё готовенькое.

— Вот именно. Казалось бы, тебе даже проще должно быть, чем ему. Но если производимые им изменения встречали с восторгом, то твои начинания встречают с прохладой.

— Ну, строго говоря, с этим столкнулся ещё Горный Поток...

— Возможно. Хотя теперь трудно понять, вправду ли тогда на его задумки не хватало ресурсов, или возник этот страх перед новшествами как таковыми. Не все хотят экспериментов, проще успокоиться и заимствовать новинки у европейцев. Хотя такая экономия может выйти боком.

— Такие настроения есть, но, по счастью, они не повсеместны. Киноа считает, что нам надо активнее обмениваться своими достижениями с европейцами изобретениями. И аппарат для стирки, и средство от оспы... всё это он попробует предложить англичанам. Он не понимает, что европейцы это всё равно не возьмут, и что они могут занести что-то и похуже оспы...

Наконец наступил день собрания Носящих Льяуту. Следовало рассмотреть два вопроса, первый сначала, второй после перерыва. Первый был посвящён прививкам против оспы, второй — дальнейшей тактике в отношении англичан. Асеро специально расположил их таким образом, чтобы возможный раскол по внешней политике не помешал нормально обсудить вопрос с прививками, где к тому же было немало просто приглашённых экспертов. Кроме Шрама от Шпаги были приглашены ещё некоторые знатные лекари (О том, чтобы их пригласить, Асеро специально попросил Инти, решив, что чем больше людей знающих, тем меньше риск неучтённых опасностей).

Асеро почтительно поприветствовал Небесный Свод, последний, кто ещё помнил живым самого Великого Манко. Сам этот факт давал ему такой авторитет, который порой даже перевешивал авторитет Асеро. Асеро убедился, что чтобы там ни шептали злые языки, а старик относительно здоров.

Небесный Свод, хотя формально он считался заместителем Первого Инки, в последние годы скорее играл роль мудрого советника, так как хотя возраст не позволял ему оперативно реагировать на повседневные дела, но иногда его советы незаменимы.

Шрам от Шпаги выступил первым. Все внимательно выслушали его предложения, по медицинской части у знатных лекарей не нашлось никаких возражений. Главный Лекарь при этом заметил, правда, что дело новое и потому рискованное, но видя, что многие настроены к инициативе положительно, от особенной критики воздержался. Асеро понял, что тот в принципе ничего против не имеет, но страшит ответственность в ситуации, если что-то пойдёт не так.

— Шрам от Шпаги на это ответил, что он думал о таких последствиях и видит тут одно средство для их предотвращения. Кто-то из носящих льяуту должен будет сделать себе прививку на принародно на Дворцовой Площади, после того как он прочтёт лекцию об их необходимости. Надо только найти достаточно влиятельного добровольца.

Асеро сказал:

— В принципе мне такое решение кажется мудрым, недаром мой дед Манко Юпанки скакал на коне перед своим войском, чтобы страх перед этим животным рассеялся. Однако я сам не могу сделать себе прививку — я уже переболел оспой, а нужен кто-то, кто не болел.

Некоторые обратили свои взоры на Небесного Свода.

Тот сказал потупившись:

— Нет-нет, только не я. Вы знаете, я стар и слаб, и это может меня убить. У меня и так-то осталось немного лет, не отбирайте их у меня.

— Но если прививка станет обязательной для всех жителей страны, то что ты будешь делать тогда? — спросил Жёлтый Лист.

Асеро заметил:

— Возможно, для стариков стоит сделать поблажку. После семидесяти такое можно сделать только добровольным. Ну а ты, Инти, что скажешь?

— На прививку как таковую я согласен. Но прилюдно на площади скинуть с себя тунику... Нет, на это я пойти не могу.

— Боишься, что с тебя клипсы упадут? — спросил Жёлтый Лист.

— Я не хочу показывать всей стране свои шрамы.

— А вот я не боюсь ничего, — сказал Киноа, — готов выйти на площадь с обнажённым торсом и вывести своё семейство. Была не была, зато потом оспы можно не бояться.

— У кого ещё есть что сказать? — спросил Асеро.

— В общем, я думаю, что проект надо одобрить, — сказал Искристый Снег, — сам прививок не боюсь. Но вот вопрос — какое наказание будет для тех, кто от прививок уклоняться будет? А такие найдутся.

— Важный вопрос, — сказал Асеро, — но я думаю, что во время первой волны нужно применять не наказания, а ограничения. А вот какие — надо продумать. Не такое, чтобы всерьёз благополучие подрывало, но всё-таки достаточно чувствительное. Думаю, что запрет покидать свою деревню или город вполне подойдёт. Также для молодых невозможность продолжить образование после школы в ряде учебных заведений. Но это к нашему Верховному Амаута скорее.

— А если это всё не подействует, и недовольных окажется критически много? — спросил Верховный Амаута.

— Не думаю, что это будет так при грамотной пропаганде, — сказал Асеро. — В любом случае, проект можно принять за основу. А потом обсудить отдельный документ о том, как будем наказывать уклоняющихся. Мне кажется, что всё равно начать это делать нужно при второй волне, иначе будут злоупотребления. А сейчас думать над пропагандой.

— Закажу одному из литераторов рассказ, где бы герой прививки испугался, а потом оспой заразился. Жив бы остался, но рябым уродом, ? сказал Жёлтый Лист.

— Пойдёт, ? сказал Асеро. ? Но главное не пересолить. А не то во всех переболевших уродов видеть будут. Тоже не лучшие последствия.

— Боишься, что тебя будут дразнить, государь?

— Лично меня никто дразнить не решится. Но, по-твоему, в таком вопросе я должен думать только о себе?

Жёлтый Лист несколько присмирел. Асеро продолжил:

— В первую очередь, нужно напечатать об этом в газете. Потом торжественная церемония с привитием на площади. Если Киноа уговорит свою семью, будет хорошо, но если всё-таки возникнет непредвиденное препятствие, кто из вас его заменит?

— Да хотя бы я, ? ответил Знаток Законов, ? тоже ничего не боюсь. Да и родных уговорить не сложно.

Асеро продолжил:

— Кажется, самое первоочередное — это набрать лекарей, готовых обучаться этому.

— Я уже набрал. За эти дни у меня появилось несколько учеников. Обучались, разумеется, друг на друге. В общем, всё прошло гладко.

— Значит, время, за которое можно обучить уже готового лекаря — несколько дней? ? спросил Асеро.

— В общем, да. Идея вызвала большой энтузиазм. Хотя Главный Лекарь за это нас отругал.

— Да, отругал, ? ответил молчавший до того Главный Лекарь. ? После такого дела нужен отдых несколько дней, а вы это делали, отдых не предусмотрев. А если бы всё прошло не так гладко? Кто бы отвечал за последствия? Скорее всего, я, потому что гениальных изобретателей Асеро склонен выгораживать!

— Ты на что намекаешь? ? спросил Киноа.

— Государь, буду говорить откровенно. Я понимаю, что тобой движет. Ты надеешься, что войны в твоё правление не будет, но в веках прославиться хочешь. Вот и цепляешься за всякие новшества. Мол, будут меня славить в веках как правителя, при котором произошли такие-то и такие-то улучшения!

— Ты так говоришь, будто в этом что-то дурное есть, — сказал Асеро.

— Есть, — сказал Главный Лекарь. — Если подсчёт вести по спасённым в результате прививок жизням, то выигрыш будет несомненен. Однако есть риск возникновения массового недовольства и волнений. А если лекарей убивать начнут?

— У нас народ не сумасшедший, — сказал Знаток Законов, — любой знает, что за убийство — казнь. Всё новое делается когда-нибудь в первый раз. Со временем к этому привыкнут, риск будут воспринимать как естественный и неизбежный.

— Совершенно верно, — сказал Асеро, — мы ведь делаем по жизни куда более рискованные вещи. Любой из нас, ложась с женой в постель, при этом не думает, а не умрёт ли она от следующих родов. Но, тем не менее, спать со своими жёнами мы продолжаем, и убивать нас за этого они нас не убивают. Мало того, они куда чаще огорчаются бесплодию, нежели очередной беременности.

— Знакомая мысль, что лучше ничего не менять, чем что-то менять, — сказал Инти, — да вот только если мы оставим всё как есть, проблем всё равно не избежать. Смерть от оспы Уайна Капака и его сына Нинана Куочи во многом спровоцировала войну, из-за которой нас чуть было не завоевали испанцы. А представьте себе, что, несмотря на все карантины, ситуация повторится? Вот если бы оспа скосила Асеро и Киноа — каковы были бы последствия?

— Для Асеро оспа уже не страшна, а Киноа прививку сделать согласен.

— Понимаю, но я для примера. А что до возможности выхода ситуации из-под контроля... Я скажу, что только из-за этого она выйти из-под контроля не может. Вот если этой темой как-то воспользуются наши враги — тогда возможно многое. Но именно поэтому разумно провести это всё как можно быстрее — чтобы они не успели про это пронюхать. Это как линька у крабов. Сбросив старый панцирь, краб обретает новый, но пока новый мягок, краб уязвим. Так что решение необходимо принять, и принять скорее — вздохнув, Инти добавил. — И если можно, я бы на это время ограничил контакты с белыми. В таких условиях торговля с ними особенно опасна.

— А мне всё-таки кажется, что спешка тут неразумна, — спросил Главный Лекарь, — всё-таки лучше это делать не на всём народе, а на небольшой группе. Пусть желающие себе делают, а остальные на них посмотрят.

Горный Ветер сказал:

— А я тоже скажу — нельзя тянуть. Я знаю, что англичане горазды на всякие пакости. Если у нас будет такая защита от оспы, у них ничего не выйдет. Надо, чтобы к следующему визиту были привиты хотя бы жители столиц.

— Ладно, спорить можно до бесконечности, — сказал Асеро, — Голосуем и переходим к следующему вопросу.

К несказанному облегчению Асеро, решение прошло большинством голосов, после чего настало время перерыва, во время которого Асеро заглянул к себе в сад. Луна и дочери, разодетые в танцевальные платья, обнажающие плечи, уже ждали его с нетерпением.

— Ну что, утвердили? Тогда зови Шрама от Шпаги, я хочу, чтобы мы были привиты немедленно.

— Луна, откуда такая спешка?

— Потому что ждать и бояться надоело. Всю жизнь с рождения этот противный липкий страх — оспа, оспа, оспа... Или умрёшь, или потом всю жизнь уродина.

— Луна, хорошо, пусть делают прививки дочерям, но ты... у тебя же должны быть истечения, а если их нет, то...

— Ты знаешь, что это неважно. И что детей у меня больше быть не может. Да будь я беременной, разве лекарь бы не понял этого? Я не хочу быть уродиной. Вам, мужчинам, не понять этого — ты и в оспинах можешь быть великим воином и правителем, и никто не посмеет попрекнуть тебя в уродстве.

— Пока я правитель... — мрачно сказал Асеро, — Я уверен, что мои враги и теперь меня рябым уродом про себя зовут, а раньше и в лицо звали. Впрочем, будь по-твоему.

Дать согласие его заставили не столько слова жены, сколько её взгляд и напряжённые пальцы. Он понимал, почему она нервничает: слишком скоро надо будет что-то решать насчёт наследников. Неужели придётся вводить под свой кров соперницу?

Асеро держал в руках рожок и чувствовал, как у него вспотели ладони. Как не хотелось в него дуть, но через минуту сделать это будет надо. В зал заседаний вошли Горный Ветер и Инти. Последний как-то хитро улыбался:

— Моя сестра думала, что меня обгонит, а я тут как тут. Тоже сейчас прививку себе сделал. А вот она обломалась. Шрам от Шпаги проявил принципиальность и сказал, что надо ждать истечений.

— Не понимаю, Инти, к чему такая спешка?

— К тому, что Горный Ветер рассказывал: любят англичане всякие оспенные одеяла подпихивать, — подмигнув, Инти потом добавил уже не так весело: ? Сопротивляться мы будем до последнего, но силы слишком не равны. Даже Славный Поход не видит в торговле с англичанами никакого риска. Что нам грозит, когда наша армия так сильна?

Горный Ветер добавил:

— Да, кончается у меня спокойная жизнь, когда хватало времени не только на службу, но и на переводы с английского. Теперь крутиться буду как белка в колесе.

Асеро ответил:

— Не понимаю я, как так можно: переводить их поэзию с такой любовью, и в то же время их так ненавидеть.

— Ну, лично с автором переводимых мною строк я бы нашёл общий язык, наверное. Но только он всё равно уже покинул этот мир, хотя и продолжает жить в своих творениях. Знаешь, у меня как раз на уме цитата оттуда: юноша не знает, решиться ли ему проникнуть в дом врага под маской, говорит, что тот, кто укоротит его дни, уж поднял парус.

Инти добавил:

— Знаешь, все мы, кому приходится рисковать жизнью, временами чувствуем себя живыми покойниками. Но только если после этого ничего не происходит, об этом забываешь и всё. Ладно, время рога пришло.

Асеро подул в рог, и, когда все сели, предоставил слово Небесному Своду.

Старый советник встал к висящей на стене карте мира и заговорил:

— Многие из вас думают, что Европа — это нечто единое, разве что расколотое на два лагеря религией, но это не так. Европа населена множеством народов, у которых между собой есть давние трения, и лезть в эту кашу, не учитывая этого — детская наивность. Я мог бы рассказать многое о народах Европы, но по времени ограничен. Итак, реальная возможность торговли есть только с теми, у кого есть флот, чтобы к нам приплыть. То есть речь идёт об испанцах, португальцах англичанах, французах и голландцах. Касательно испанцев вы все в курсе — после того, как они попытались убить Асеро, замирение с ними стало невозможно. До тех пор, пока у них на престоле не сменится монарх, а в Ватикане — Папа, надеяться на восстановление торговых отношений нереально. Лишь бы дело торговой блокадой ограничилось, а не перешло в горячую войну. Португальцы тоже католики, для них действенны все ограничения Святого Престола. Так что максимум, на что можно надеяться — это то, что они не будут сильно препятствовать тайной торговле.

Указав на Францию, Небесный Свод продолжил:

— Что касается Франции, то там часть населения — католики, а часть протестанты, и потому внутри страны постоянные трения между ними. Сейчас между ними относительное перемирие, но в любой момент это может нарушиться, потому не стоит надеяться на возможность с ними каких-либо долгосрочных проектов.

— Скажи мне, Небесный Свод, ? прервал его Асеро, ? а сам факт налаживания отношений с язычниками для них не может быть причиной нарушения хрупкого перемирия?

— Может, ? ответил Небесный Свод, ? особенно если Ватикан предпримет со своей стороны конкретные шаги. Договариваться надёжно можно только с теми, кто от Ватикана независим. То есть остаются по сути дела лишь англичане и голландцы. Что касается последних, то у них тоже положение подвешенное. Голландцы долгое время боролись против владычества испанцев, сейчас военные действия де-факто закончены, а мир не подписан. Примерно как это у нас было при Манко между Войной за Освобождение и Великой Войной. Торговля с ними гипотетически возможна, но сопряжена с большими рисками. Кроме того, когда они окончательно освободятся от испанцев, скорее всего, действовать будут в союзе с англичанами. Так что без договорённости с ними не обойтись. По факту у нас два выбора — или англичане, или самоизоляция. Я могу прочесть ещё множество слов на эту тему. Если бы не история с сыновьями Зоркого Глаза, я бы посоветовал скорее самоизоляцию на ближайшее время, но беда в другом — нас в покое они всё равно не оставят. А стоит кому-то из них начать войну, то англичане и испанцы могут взять нас в клещи. И тогда мы обречены. У нас есть шанс, только пока мы играем на противоречиях между ними, как играл Манко на противоречиях между Испанской Короной и конкистадорами. Конечно, это игра с огнём, и надо никогда про это не забывать, но иначе слишком велик риск поджариться на огне всерьёз.

— Итак, договоров с англичанами нам не избежать? ? покорно спросил Асеро.

— Да, — сказал старик и жестом показал, что закончил.

Асеро, хоть и ожидал чего-то подобного, был неприятно поражён этим ответом. Он сказал:

— Выбор, по сути, состоит в согласии на торговлю с англичанами или в самоизоляции. Проблемы, которые породит самоизоляция, нам всем хорошо известны. Это изрядная напряжённость в Тумбесе, помноженная на нынешний мор на рыбу, это отсутствие доступа к европейской науке и европейской технике. Все эти последствия неприятны, но непосредственной угрозы стране не несут. Их можно было бы перетерпеть. А вот означает ли попытка изоляции прямо таки войну? Я всё-таки думаю что нет. Но думаю, что в этом вопросе более весомо мнение того, кто больше всех нас имел дело с англичанами. Горный Ветер, прошу тебя, расскажи нам, что ты думаешь на этот счёт.

— Я думаю, что пускать их в страну ? крайне опасный и необдуманный шаг, ? ответил Горный Ветер. ? И он как раз таки может спровоцировать войну. Поясняю почему. Пока англичане не знают о нас почти ничего, на многих их картах наша страна обозначена как место, где обитают чудовища. Обладая столь малой информацией о нас, они на рожон не полезут. А вот если их пустить сюда, они соберут немало информации о нас, и у них будет куда больше возможностей для войны против нас. А если мы откажем сейчас, дело ограничится дипломатическими угрозами и торговой блокадой. Но если мы пустим их сюда, то боюсь, что мы рискуем повторить судьбу родного племени моей жены Лани.

— Все мы знаем, что белые люди опасны, ? возразил на это Золотой Слиток, ? но неужели ты боишься, что они могут отравить нас? Ведь за этим вроде бы должны следить твои подчинённые.

— Дело не в этом. Да, конечно, вряд ли англичане тут сумеют отравить нас. Да только вы, никогда не общавшиеся с ними близко, похоже, просто не понимаете всей опасности. У нас некоторые не очень умные авторы пьес рисуют их просто разнузданно-кровожадными чудовищами, готовыми убивать ради убийства. Это не совсем так, вернее, даже совсем не так. Понятно, что многие над такими картинками посмеиваются, слишком всё это неправдоподобно выглядит. Дело вот в чём: между собой англичане могут вести себя довольно сносно, скажем, залезать в кладовую к соседу у них не принято. Но по отношению к тем, кого они не считают равными себе, они считают допустимым всё. Впрочем, вы сами видели и слышали посла — он рассказывал о своих преступлениях, совершенно не понимая, что в его поступках преступного. С его точки зрения нет ничего такого в том, чтобы облапывать голую девушку на рабовладельческом торге, хотя то, что она там оказалась — никак не её вина, а вина тех, кто убил её родных, а саму обратил в рабство. В их глазах одно преступление легко оправдывает другое. Точнее, с их точки зрения преступление против небелого человека вообще не преступление. Стоит назвать человека "индейцем", и его можно ограбить и убить.

— Не понимаю, какая разница с испанцами? ? спросил Золотой Слиток. ? Те ведь тоже охрану Атауальпы отравили и угрызениями совести на этот счёт не мучились.

— Тут дело не только в совести, ? сказал Горный Ветер, ? у де Толедо тоже угрызений совести насчёт нас не было. Но даже этому негодяю не приходило в голову уничтожить наш народ поголовно. Он хотел лишь выкорчевать нашу культуру и историческую память, но обезлюживать он наши земли не собирался, иначе кто бы работал на поработителей? А вот у англичан есть представление, что любой народ, даже самый мирный и покорный, самим своим существованием несёт угрозу, ибо занимает земли, на которых могли бы жить они. Пожалуй, для меня самым страшным были не бои, а допросы пленных англичан. Рассказывая о своих злодеяниях, они не испытывали ни стыда, ни смущения. А вещи, о которых они рассказывали, были куда хлеще того, что посол рассказал, вы уж поверьте. Но для них вспороть живот беременной женщине столь же нормальное дело, как заколоть скотину! Они... они просто не считали тех, кого истребляли, людьми! И нас, в том числе и меня, они человеком не считали. Да, мне удалось победить, но будь я менее везучим, то страшно подумать, каков был бы мой конец. Но, воюя там, я чувствовал, по крайней мере, за своей спиной Тавантисуйю, меня грела мысль, что есть мир, где люди могут жить в безопасности, потому что подобные твари до них не дотянутся! Но ведь если их запустить в Тавантисуйю, то этим мы неизбежно ставим под угрозу жизни всех её жителей. Вот почему нельзя этого делать ни в коем случае! Да, если вы примете другое решение, я подчинюсь ему, но переубедить меня не сможет никто.

Далее слово попросил Киноа:

— Конечно, я понимаю чувства Горного Ветра, но мне кажется, что он сгущает краски, ? сказал Киноа. ? Не может же целый народ состоять из таких отморозков!

— Я про целый народ и не говорю, ? ответил Горный Ветер. ? Скорее всего, на их родине и в самом деле много нормальных людей. Но в чужие земли у них едут именно отморозки, которые видят во всех чужеземцах не равных себе людей, а нечто вроде животных. И если этих животных нельзя использовать себе во благо, например, обратив в рабство, то их лучше убить просто "на всякий случай".

— В словах Горного Ветра есть то, о чём надо хорошенько подумать, ? ответил Асеро, ? ведь, в самом деле, если они сочтут выгодным не вести с нами торговлю, а убить нас, чтобы захватить наши земли, то... то им это будет проще сделать, чем испанцам.

— Почему проще? ? спросил Золотой Слиток.

— Потому что мы знаем их хуже, ? ответил Асеро. ? Почему Атауальпа совершил свой роковой промах? Не потому, что был глуп от природы, он не глупее нас был. Но он не знал, с кем имеет дело, и что от "посольства заморской державы" можно ждать. А у англичан оснований убивать нас больше, чем у испанцев. Мне зябко от мысли, что в случае, если мы промахнёмся, то мы все можем закончить свои дни так же, как Атауальпа — на виселице!

— Хорошо если ещё на виселице, ? ответил Горный Ветер, ? а не в луже крови со вспоротым животом, в последние мгновения жизни видя, как враг насилует твоих сестёр, жён и дочерей.

— Да ладно тебе повторять всякие ужасы, ? отмахнулся Золотой Слиток, ? это народ на площади можно убеждать такими приёмами. Все мы изучали искусство красноречия, и меня раздражает твоё навязчивое давление на чувства.

— Да при чём здесь чувства, если они и в самом деле так с людьми поступали? Я повторяю, чтобы до вас дошло наконец! ? сказал Горный Ветер. ? Или, чтобы ты понял, нужно, чтобы живот вспороли тебе самому?

— Ну, знаешь ли, а вот моего живота попрошу не трогать! ? ответил Золотой Слиток.

Все рассмеялись, потому что толстый живот Золотого Слитка уже давно был предметом различных шуточек в стиле "когда родишь?".

— Почему смеётесь? Разве я виноват, что у меня такое тело? ? ответил Золотой Слиток ещё более обиженно.

— Никто не думал шутить над тобой, пока ты сам дело таким образом не выставил, ? ответил Асеро, ? так что ты сам оказал себе плохую услугу. Ладно, вернёмся к обсуждению нашего вопроса. Теперь заслушаем точку зрения Главного Смотрителя Плотин. Говори, Киноа:

— Братья мои, хотя я никогда не покидал пределы Тавантисуйю и не мог соприкасаться с белыми людьми, однако я тщательно изучил все сведения, касающиеся англичан, а также меня многие знают как знатока учений древних. Да, англичане действительно таковы, как описывает Горный Ветер, я не спорю. Но почему они таковы? Древние учат нас, что народы таковы, какими сформировала их окружающая природа. В древности многие народы убивали своих детей оттого, что опасались: на всех не хватит пищи. Потом с развитием плотин этот обычай стало возможным искоренить. А если бы инки попытались просто запретить жертвоприношения, не строя плотин? Тогда их бы ждала неудача. Но инки на то и инки, чтобы понимать причинно-следственные связи, и делать из них правильные выводы. А Горный Ветер, кажется, забыл об учениях древних, так как в своей практике не придаёт им значения вообще, что, несомненно, является большой ошибкой с его стороны.

Главный Смотритель Плотин сделал небольшую паузу и бросил на Горного Ветра выразительный взгляд.

— И какие выводы можно сделать из учения древних для данного случая? ? спросил Горный Ветер.

— Самые прямые. Почему англичане с такой лёгкостью готовы истреблять другие народы? Они островитяне, то есть привыкли жить в условиях ограниченности земель. Для них само собой разумеется, что семей может быть именно столько, сколько есть земельных участков для прокорма. И не больше. Однако если мы примем решение вступить с ними в длительные торговые отношения, то их вполне можно будет заинтересовать их в строительстве плотин. А это, в свою очередь, изменит их отношение к другим народам. И даже приведёт к установлению мудрого государственного устройства у них. В конце концов, на то мы и инки, что должны нести учение Манко Капака всем народам без исключения.

— Что думаете, братья? ? сказал Асеро.

— Я полностью согласен с Киноа, ? сказал Знаток Законов.

— Рассуждения эти кажутся верными, ? сказал Инти, ? однако много ли от нас заимствовали испанцы? Хотя у них была полная возможность изучить наши плотины, это их не заинтересовало. Думаю, что также будет с англичанами, ведь для плотин нужно мудрое государственное устройство, которое они перенимать точно не станут. Мало того, я уверен, что белые люди потому так и равнодушны внешне к плотинам, что понимают: плотины способны дать спаянные общины, способные постоять за свои права. Нужно ли это белым господам? Ответ очевиден.

На это Киноа ответил:

— Я понимаю, что многие белые господа встретят плотины враждебно, но не теряю надежды, что среди них найдутся и разумные люди. Разве не их соотечественник написал Утопию, где противопоставил своей стране государство, многими чертами схожее с нашим?

— Однако во многом и отличное, ? парировал Инти, ? он допускал, что для тяжёлых работ утопийцы могут покупать рабов за морем, и не понимал, что сам факт купли и продажи людей неизбежно развращал бы жителей идеального государства. Именно потому у нас даже преступник рабом не становится.

— Ну, так уже и не становится, ? проворчал Золотой Слиток, ? как ты помнишь, кое-кто считал иначе.

— Не надо подколок, ? сказал Асеро. ? Да, замечание Инти верно. К тому же автор "Утопии" был впоследствии обезглавлен своим королём.

— Позвольте я ещё скажу, ? вставил Горный Ветер, ? я ведь не только общался с пленными англичанами, но и внимательнейшим образом изучил их книги. Мир, которые они рискуют, поистине ужасен, ибо там лишь пороки ведут к успеху, добродетель же почти неизбежно наказывается. Неудивительно, что люди добродетельные там редкое исключение, и неизбежно несчастны. И к нам они не поедут, поедут лишь озабоченные прибылью мерзавцы. Ведь честный человек не будет заниматься торговлей по доброй воле.

— Ты, безусловно, прав, ? сказал Асеро, ? однако вопрос не в этом. Вопрос в том, сможем ли мы в случае нужды выдворить их из страны, если они начнут представлять для нас прямую угрозу. А это, в свою очередь, зависит как от сил нашей разведки и контрразведки, так и от возможностей нашей армии. Что скажешь, Славный Поход?

— Скажу, что армия у нас как всегда к бою с врагами готова. Да и вообще мне всё эти ваши разговоры на тему "как бы чего не вышло" кажутся глупыми. Можно же, в конце концов, условия поставить: англичан пускаем в страну без оружия. Ну, в смысле, личное у них будет, конечно, но серьёзной боевой силы они представлять из себя не должны.

— Много ли помогла Атауальпе армия, когда Писарро сделал его своим заложником? ? проворчал Горный Ветер.

— Верно, но дело не в этом, ? сказал Асеро. ? В заложники меня они захватить не смогут, мы уже в этом плане стреляные воробьи. Да и междоусобной войны у нас сейчас нет. Я опасаюсь вот чего: в случае каких-то сложностей не исключено, что английская корона пришлёт в поддержку своим целое войско. Сможем ли мы отразить неожиданную атаку? Не повторится ли Великая Война?

— Ты думаешь, что европейцы уже настолько забыли уроки Великой Войны, что потребуют их повторить? ? спросил Славный Поход. ? Не думаю. А в случае чего и повторим, нам не привыкать.

— Тебе легко говорить, а мне жить хочется, ? сказал Золотой Слиток.

— Ну, тебя в армию не призовут, так что тебе бояться нечего. Разве что в тылу у тебя будет жизнь менее комфортная и более хлопотная.

Асеро сказал:

— Братья мои, вот какой вопрос меня тревожит со дня известия о захвате заложников — ведь англичане сами хотят навязать нам торговое соглашение. Вот мы тут спорили: будут или не будут они нас травить, заражать оспой и так далее... Но ведь само это соглашение может быть оспенным одеялом и отравленным вином. Изначально они хотели навязать нам долги — и тогда до их выплаты мы были бы вынуждены быть покорны кредиторам. Этого, по счастью, удалось избежать. Но не будет ли торговое соглашение оборачиваться постоянными ловушками? Древние говорили, что можно заключать союз и с демонами, если есть уверенность, что именно ты их обведёшь вокруг пальца, а не они тебя. А я вот насчёт последнего не уверен. Не уверены Инти и Горный Ветер. А именно их оценка тут наиболее обоснована. Зато уверены те, кто с делами безопасности не знаком напрямую. Да, вас больше, я уже понял это, но ведь вы себе роете яму в первую очередь. Так что пока перерыв на полчаса, и прошу вас ещё раз подумать, взвесив напоследок все аргументы.

Носящие льяуту стали расходиться. Горный Ветер сказал Асеро:

— Государь, я попрошу одного: можно мне будет подробно рассказать о моих приключениях в Новой Англии в качестве аргумента? Клянусь, это не займёт больше часа времени. А ничто другое их не проймёт.

— Хорошо, рассказывай. Только не думаю, что это поможет. Я уже понял, каков будет результат голосования, и надежд на чудо у меня нет.

Во время перерыва Асеро хотел немного побыть в одиночестве. Для этого он обычно использовал внутренний сад, но сегодня для этого был не подходящий день: во внутреннем саду Шрам от Шпаги делал прививки желающим из дворцовой охраны. Оставались только дворцовые галереи, но в них не было особенной возможности уединиться, и там его нашёл Золотой Слиток:

— Вот что, Асеро, давай с глазу на глаз переговорим откровенно, — сказал он без обиняков. — Я же знаю истинную причину, по которой ты англичан в нашу страну пускать не хочешь. Твоя жена до смерти боится белых людей, и потому на тебя давит, а ты ей потакаешь. Хотя какое она право имеет ставить свои интересы важнее государственных? Ведь даже наследников тебе родить не смогла.

— Ну, может, ещё родит, ей ещё нет сорока, а иные рожают и после этого.

— Уже четыре года как бесплодна, бесполезно ждать. Вот что, выслушай добрый совет — заведи себе вторую супругу. Я с её сестрицей, пока она одна у меня была женой, намучился. То ей не так, это не эдак... А потом завёл вторую и теперь блаженствую. Они между собой соревнуются — какая из них самая лучшая, и пылинки с меня сдувать готовы.

— Спасибо за совет, да вот только мы с моей женой не ссоримся почти. Мы любим друг друга, и даже мысль о соитии с другой женщиной вызывает у меня отвращение. Что до наследников — то хотя у тебя две жены, то ведь сыновей тоже нет.

— Мне это не так важно, я не Первый Инка.

— Не в этом дело, но лекари склонны думать, что пол ребёнка зависит от мужчины, есть те, у кого рождаются одни девочки, а есть и наоборот... Так что даже если бы я и завёл дополнительных жён, ну было бы у меня не пять дочерей, а как у Атауальпы — пятнадцать... сильно бы помогло?

— Кто же за тобой унаследует престол? Братьев у тебя тоже ведь нет. А сыновья Зоркого Глаза прочно выбиты из кандидатов при любом раскладе.

— Надеюсь, что у меня будет толковый зять.

Золотой Слиток ничего не ответил, так как в этот момент к ним стремглав подбежал Горный Ветер:

— Только что я узнал нечто очень важное касательно англичан, — сказал он. — Мой человек разговорил посла в Тумбесе, и тот сказал, что на наши требования Корона вполне может согласиться, однако может в свою очередь выдвинуть встречные. Во всяком случае, он будет настоятельно советовать это.

— И что он собрался советовать? — спросил Асеро.

— Облегченный доступ к твоей персоне и безопасности. Убедившись, что простые дома у нас не закрываются, он решил, что единственным надёжным местом для иностранца у нас является твой дворец. Мол, тогда можно будет быстрее договариваться, если они будут иметь к тебе непосредственный доступ.

— Тогда им было бы больше смысла напрашиваться в гости ко мне, — сказал Золотой Слиток, — не скажу, чтобы я был бы рад. Я не спорю, что они слишком падки до чужих жён и дочерей.

— У тебя дверь не запирается, и всё время чужие люди ходят, — сказал Горный Ветер. — К тому же они уверены, что ты сам ничего не решаешь.

Асеро в отчаянии произнёс:

— Золотой Слиток, как ты не понимаешь, что если они столь наглы в своих требованиях уже сейчас, то что же будет потом?! А если они потребуют от меня ещё и жену им отдать, а не то война? Я тоже буду уступить должен?! Я не хочу жить в постоянном страхе за честь своей семьи.

— Возможно, они думают, что твои личные покои — стокомнатный дворец, как у европейских монархов, — ответил на это Горный Ветер. — Но мои худшие опасения оправдываются. Больше всего я боялся, что они не ограничатся чисто официально-деловыми контактами, потребуют более тесных, разузнают про нас всё. И кто на ком женат, и кто с кем дружит или, наоборот, в натянутых отношениях, в общем — всё.

— Ты боишься, что потребуют выдать Лань и тебя? — спросил Золотой Слиток. — Но ведь ты знаешь, что этого не будет никогда. И никогда не потребуют от Асеро жену.

— Знаю. Я боюсь другого: не надеясь на нашу выдачу, нас могут попытаться убить... Ты знаешь, я не всесилен. Мой отец не смог спасти мою мать от отравления, сколько ни пытался. Я очень боюсь за Лань и за наших детей, это для меня страшнее собственной смерти даже.

— Странно, что войны вы не боитесь, а нескольких их торговых представителей боитесь, — сказал Казначей. — Прежде всего они люди прагматичные, и подход к ним должен быть прагматичный. А у вас лишь нелепые страхи.

— Эти страхи тебе кажутся нелепыми оттого, что ты никогда не был за границей, Золотой Слиток, — ответил Асеро тихо, — и никто никогда не говорил тебе "грязный индеец". Вот представь себе, они будут находиться здесь, жить где-то неподалёку, нам придётся общаться с ними, и при этом мы будем бояться их, это... это унизительно. И любезничать со всякой мразью — тоже. Ладно ещё приёмы, хотя и тот приём я вспоминаю с содроганием, но каждый день...

— Вы не понимаете государственной необходимости, — сказал Золотой Слиток, — есть люди, которым просто до зарезу нужны европейские товары. Если их потребности не удовлетворить, то будем иметь много недовольных внутри страны. Зачем нам делать себе врагов на пустом месте?

— Ты имеешь в виду собственное семейство, — усмехнулся Горный Ветер, — ведь это твои женщины привыкли к европейским духам и тряпкам. И если торговля прикроется, то они тебе такую кухонную войну устроят, что не позавидуешь. Это ты только говоришь, что жён в узде держишь, на самом деле, если они объединятся, то против этой силищи ты бессилен и отступаешь.

— Слишком много ты всего знаешь! — проворчал в ответ Золотой Слиток. — А хотя бы даже и так, всё равно таких, как они, по стране много. И особенно в Тумбесе.

— Так работа такая — всё про всех знать, — ответил Горный Ветер.

— Оттого вас, бойцов невидимого фронта, и не любят.

— Не любят, — согласился Горный Ветер, — но если хочешь жить, то нужно, нас хотя бы терпеть. И средства нам давать, а ты любишь поскупиться, Казначей. Но в одном ты прав: таких по стране и в самом деле много. И я боюсь, как бы не стало ещё больше. Мне достаточно скандала с Золотой Кружевницей — нельзя давать власть тем, у кого кружева на первом месте.

— Тут ещё вот какой момент, — сказал Асеро. — Когда наши люди выезжают за границу, мы просто не можем не давать им с собой карманных денег. И не можем запретить им покупать на них разные мелочи в подарок. Это своего рода вознаграждение за риск. Но вот если они будут здесь, то мы никак не можем выделять государственные средства на кружавчики, когда есть куда более насущные вещи. Так что твои жёны по любому будут в накладе, Золотой Слиток. Так стоит ли им так настаивать на торговом соглашении?

— Да, это так, — ответил Золотой Слиток. — Ну а если какой-либо тавантисуец захочет обменяться какой-то своей вещью с иностранцем, он ведь не будет преступником? Или будет?

— Да, это сложный вопрос... — сказал Асеро. Законы Тавантисуйю не запрещали её жителям меняться между собой вещами. Конечно, так как многое получалось по распределению, то нужда в этом возникала лишь изредка, но никаким законом нельзя запретить дарить людям подарки. В том числе и одновременно. Так что обмен полностью не запретишь. Однако если тавантисуйцы могут меняться между собой, то как им запретишь меняться с иностранцами? Нет, конечно, можно ввести такой закон, но скорее всего его всё равно будут обходить. Стоит ли делать людей преступниками? Но и обмен может быть реально опасен ослаблением контроля и развитием алчности, от него до воровства государственного имущества — один шаг...

— Сам-то ты что думаешь? Ведь если под прикрытием обмена начнут воровать, тебе же первому разгребать. Даже до лишения льяуту дело дойти может... Так что я бы на твоём месте так на торговом соглашении не настаивал. Ты ведь можешь себя под такой удар поставить... Подумай об этом.

— Да думал я уже об этом... — сказал Золотой Слиток, — но по мне изоляция всё-таки для государства опаснее. И из-за внутреннего недовольства в том числе.

— Значит, надо думать о том, чтобы наши люди, особенно наши женщины, меньше значения кружавчикам предавали. Вот я как-то воспитал дочерей без этого — и нормально живём, не ссоримся. Почему так не могут все?

— С таким вопросом лучше к амаута, — сказал Горный Ветер. — Сколько там ещё до конца перерыва? Полпачки коки ещё есть? Думаю, что надо подкрепиться парой лепёшек. Пошли в столовую, если там ещё что-то осталось.

— Не думаю, что там много всего осталось, лучше зайти ко мне, надеюсь, что в саду уже закончились прививочные дела.

Горный Ветер ответил:

— Кстати, может быть опрометчивым делать прививки сразу всем, кто занят охраной и подобными делами. Я вот сейчас чувствую некоторую слабость. Нет, я думаю, что всё обойдётся, но надеюсь, что в ближайшее время мне брать оружия в руки не придётся. Но всё-таки лучше это в несколько порций делать. И с разными лекарями.

Зайдя только на минуточку с целью договориться о прививках в своём доме, Инти уже собирался уходить из внутреннего сада, как вдруг ему дорогу преградила Прекрасная Лилия. Её лёгкое танцевальное платье с открытыми предплечьями резко контрастировало с её решительным насупленным видом. Предав свою голосу максимальную для пятнадцатицатилетней девушки твёрдость, она сказала:

— Дядя, не отпущу. Я знаю, о чём говорят на собрании Носящих Льяуту сегодня. Отвечай, почему ты против торгового соглашения.

— Ты-то, Лилия, что лезешь в государственные дела, какая тебе разница, что и как мы там подпишем?

— Большая. У многих Дев Солнца есть платья с кружавчиками, только мы, твои дочери и племянницы, должны ходить как оборванки, — девушка показала на своё платье, и Инти невольно улыбнулся. Назвать Лилию "оборванкой" в таком наряде было уж очень неуместно. Инти не знал, что в девичьей среде тавантийсуйские кружева из шерсти считались хуже заграничных шёлковых.

— Так, значит, ты из-за красивых платьиц такая злая?

— Да. Мне обидно. Ты и отец запрещаете нам их, потому что нас не любите.

— Неужели ты всерьёз думаешь, что мы вас можем не любить? Любим, конечно. Но есть причины, по которым мы опасаемся торгового соглашения. А без платьев вполне можно обойтись. Перестанешь о них думать — перестанешь хмуриться и злиться, и вновь станешь той милой Лилией, которую я всегда знал. Хочешь, я тебе сейчас всё объясню?

— Хорошо, — сказала Лилия, и черты её лица разгладились, — так почему ты всё-таки против торговли с европейцами?

— Как ты понимаешь, я отвечаю за безопасность всех нас. А среди иностранцев, сама понимаешь, неизбежно будут враги. И эти враги опаснее испанцев — потому что по-испански мы все понимаем, а английский язык очень мало кто знает. Они могут строить свои коварные планы, в открытую их обсуждать, а мои люди не сумеют их подслушать. Мне горько осознавать, что их визит может стоить кому-то жизни. А от любви к европейским безделушкам очень просто себя отучить: смотря на них, представляй себе, что они окрашены чьей-то кровью...

— Дядя, скажи всё-таки, почему ты так против европейских платьев? Разве тебе было бы трудно подарить их нам с Розой и своим дочерям? Золотой Слиток же своих жён наряжает, и ничего... Разве ты не хочешь, чтобы мы были красивыми?

— Понимаешь, Лилия, я же вижу, что тебе не платье нужно. Наши платья куда изящнее и практичнее, на них нет лишних деталей, потому их проще содержать в порядке. Но европейское платье — лишь символ приобщения к далёкому и недоступному христианскому миру.

— Да, конечно, я читала книжки из Европы. Там всё так красиво, благородно... У нас не бывает таких красивых и благородных чувств... Почему?

— Потому что в книжках слишком многое приукрашено. Как человек, видевший европейские колонии не по книжкам, могу сказать тебе, что это так.

— Но ведь саму Европу ты не видел. К тому же ты имел дело с худшими людьми, а в книжках пишут про лучших!

— Ну, рассказы агентов, побывавших в Испании, я слышал. Может, частично ты и права, но давай рассмотрим поподробнее это самое европейское рыцарское благородство. Какое оно не в красивых словах, а на деле?

Лилия принялась с охотой перечислять:

— Ну, благородный рыцарь щадит побеждённого врага, никогда не оскорбит женщину, защищает слабых... Он смелый, всегда идёт навстречу опасности... Благородный богач всегда кормит бедных, жалеет вдов и сирот...

— Ну, отважных людей, готовых рисковать жизнью ради того, что им дорого, и у нас немало. А что до благородства в европейском понимании... Знаешь, почему это всё так трогательно и красиво — щадить пленных, не обижать женщин, кормить голодных? Да потому что европеец НЕ ОБЯЗАН ТАК ПОСТУПАТЬ. Он вполне мог бы и зарубить мечом или подвергнуть пыткам безоружного пленника, мог бы надругаться над беззащитной женщиной, оставить бедняков подыхать с голоду... И ему бы не было за это даже общественного порицания... Поступить благородно или нет — его дело, его личное право! Именно потому действия благородного человека вызывают такое умиление: потому что многие другие на его месте поступают иначе. А вот наши воины по закону обязаны обращаться с пленными по-человечески и без крайней необходимости их не убивать, у нас закон запрещает посягать на честь беззащитных женщин, как в мирное, так и в военное время, и государство обязано предоставить работу трудоспособным и паёк нетрудоспособным. У нас это не личный выбор человека, а обусловлено законами общества. По этому поводу в христианских странах попы с амвонов проклинают нас за принуждение к добродетели. Но знаешь, богачи, которые добровольно раздают милостыню, придут в ярость не только от предложения отдать свои богатства тем, за счёт кого они наживаются, но даже платить на это небольшой постоянный налог. Потому что тогда это будет уже не право продемонстрировать свою добродетель, а обязанность. А исполнением обязанностей не побахвалишься. Это нельзя записать себе в сверхдолжные заслуги.

— И всё-таки... — сказала мечтательно Лилия, — всё-таки мне кажется, что есть в европейском мире что-то такое... чего мы лишены.

— Есть. Я знаю, что привлекает многих юношей: свобода распоряжаться своей и чужой жизнью. Правда, там она существует только для дворянства.

— То есть как это?

— Ну, только дворяне имеют право носить оружие, и только они могут убивать на дуэлях своих врагов. У нас же взрослый мужчина хоть и может носить оружие, — Инти погладил рукой эфес шпаги, — пускать в ход его можно только для обороны. А вот на дуэли драться нельзя.

— Дядя, а ты никогда не жалел об этом? Ну что на дуэли нельзя подраться?

— Ну, лично я в юности как-то выразил сожаление, что не могу вызвать на дуэль оскорбителя моей невесты, но тогда мне было всё-таки девятнадцать, да и сказал я это в запальчивости. Но теперь я уже так не скажу даже в гневе — всё-таки дуэли каждый год уносят сотни жизней в любой европейской стране. И то, что у нас такого нет — величайшее благо.

— Дядя, а всё-таки... мне всё равно хочется атласного платья с кружавчиками.

— Хотя бы твоим родителям было бы неприятно на него смотреть?

— Ну, они, я думаю, скоро привыкли бы...

Инти промолчал, не зная, что ответить. В историю, из-за которой Луна не любит европейские платья, юную Лилию посвящать никак не хотелось — разболтает ещё! Но тут сама Лилия добавила:

— Дядя, а скажи, ведь было бы всё-таки лучше, если бы ты заколол Ловкого Змея на дуэли, чем он остался жить и потом столько пакостил...

Инти вздрогнул:

— Откуда ты знаешь про историю с Ловким Змеем?

— Мне Горный Ветер рассказывал. Что был у тебя соперник, который тебя чуть не погубил, а потом мстил, что ты всё-таки на Морской Волне женился. И что ты думаешь, что именно он её отравил... Чтобы она не досталась никому.

У Инти прямо от сердца отлегло. Значит, особенно страшных и унизительных подробностей его племянница не знает.

— Возможно, мне было бы лучше его на дуэли убить... Ну а если бы он меня прикончил?

— Но ведь это невозможно! Лучше тебя шпагой владеет только мой отец! А он никогда не скрестит с тобою шпаги всерьёз. Только на тренировке!

— Ну, не всегда всё решает мастерство, есть и место случайности, вроде камушка или корня, не вовремя подвернувшегося под ногу. Но важно не то, как это было лично для меня. Важно, что законы чести белых людей позволяют вызывать на дуэль и убить заведомо более слабого противника. Это всё кажется очень красивым и благородным, а на самом деле это лишь бессовестная игра человеческими жизнями!

— Дядя, ты не понимаешь! Конечно, убийство некрасиво... но вот именно потому, что люди там со злом один на один, у них и бывают такие сильные и глубокие чувства. Дядя, я вот не могу представить себе, чтобы у тавантисуйца были столь же глубокие чувства, там иные ради мести за поруганную любовь готов мчаться на край света и мстить злодею. Вот ты так не смог бы...

— Понимаешь, нас с детства воспитывают, что самое главное — это не любовь, а труд на благо страны. Конечно, когда любовь лишь на втором плане, она кажется менее яркой, чем у человека, который одной любовью и живёт. Но если бы у меня была только любовь, я бы после смерти Морской Волны мог бы свихнуться, а так я сумел взять себя руки и продолжить жить и заниматься делом. Но, знаешь, если бы я вдруг узнал, что Ловкий Змей живёт там-то и там-то, то я бы, наверное, всё бросил и поехал бы его убивать. Лично. Чтобы посмотреть ему в глаза перед смертью. Так что не надо говорить, что мы, тавантисуйцы, не способны на глубокие чувства. Мы просто не размахиваем ими напоказ и не разукрашиваем их красивыми словечками.

Лилия стояла, задумавшись и не зная что ответить. Всё таки дядя Инти, несмотря на свои подвиги и фехтовальные способности, со своими морщинами вокруг глаз и брюшком, как-то совсем не походил на романтического героя в шляпе с пером, с пышными усами и кружевами на камзоле. Увы, даже самому разумному человеку с позиций логики не убедить ни в чём до конца юное девичье сердце, жаждущее романтики...

Инки опять собрались в Зале Заседаний. Асеро сказал:

— Братья мои, тут прозвучало много аргументов в пользу торговли с англичанами, думаю, они исчерпаны уже. Потому я хочу предоставить слово Горному Ветру, пусть он расскажет, почему считает связываться с англичанами слишком опасным, несмотря на все возможные выгоды.

Горный Ветер заговорил:

— Братья мои, многие из вас думают, что я слишком пристрастен к англичанам исключительно из-за личной обиды. Вы же мне кажетесь слишком беспечными и слепыми к опасности. Давайте я расскажу вам о том, что я пережил в Новой Англии, и тогда вы поймете, что мной движет не столько личное чувство, сколько понимание природы опасности...

— Однако стоит ли рассказывать? — спросил Жёлтый Лист. — Разве мы не читали твоих отчётов?

— Мне кажется, что вы или забыли их содержание, или не увидели за сухими строчками всей полноты картины. Давайте я всё-таки освежу вам всё это в памяти, и потом вы решите всё, уже зная то, что знаю я.

— Да пусть расскажет, — сказал Знаток Законов, — разве жалко, если мы послушаем?

— Итак, когда меня во второй раз послали туда с целью разведать, что за народы окружают англичан, наш корабль прибыл в тихую и спокойную бухту, мы вышли на берег, и наш разведчик почти сразу обнаружил деревню неподалёку. Взяв специально предназначенные для этого случая богатые дары, мы пошли в деревню. Впереди шли я и Лань, оба без оружия. Сзади нас охраняли воины, которым было строго-настрого запрещено обнажать оружие без крайней нужды. Я кое-как уже выучил язык соплеменников Лани, но всё-таки боялся некоторого недопонимания, ведь она ребёнком не могла выучить все подробности переговорного этикета. Селение казалось внешне мирным, но дойти до мы так и не дошли. Как из-под земли выросли вооружённые воины. Я сказал, что пришёл с миром и несу их вождю богатые дары, однако от моих слов воины внезапно пришли в ярость. По их напряжённым лицам я понял, что ещё немного, и они вонзят в меня нож. Я понять не мог, чем их так могли разозлить мои слова и вытканные ковры, но когда их предводитель приставил к моему горлу нож, я мельком заметил, что лезвие у него стальное.

— Подарки... знаем мы ваши подарки! На лице у меня эти ваши подарки, — и тут я заметил, что лицо у него изрыто оспой. — Хитры англичане, послав сюда человека со смуглой кожей и в странной одежде. Да и мы теперь ко всем их хитростям готовы!

— А что если они не от англичан? — сказал другой воин. — Ведь на тех они и в самом деле не похожи.

— Сейчас эти собаки нам всё расскажут. А будут молчать — я без колебаний применю к ним пытку.

Тут очень кстати вмешалась Лань.

— Дядя, это же я, Лань, дочь твоей единственной сестры и вождя Оленя. Присмотрись ко мне получше, и ты узнаешь свою маленькую племянницу. Ведь я же узнала тебя, несмотря на годы и болезнь, изрывшую твоё лицо.

Тот вдруг просиял:

— Лань, дочь Оленя! Да, теперь я вижу, что это ты. Долгие годы я считал тебя мёртвой вместе со всем твоим племенем. Впрочем, не знаю что лучше — быть мёртвой или наложницей чужеземца!

Последние слова он произнес, опять помрачнев и глядя на начавший округляться живот Лани. Та гордо ответила:

— Дядя, я не наложница! Он спас мне жизнь и честь, освободив из рабства. И взял меня в жёны по законам своего народа. Дядя, немедленно убери нож от горла моего супруга! Не так друзья должны встречать друзей.

Тот послушался и сказал:

— Прошу простить меня за эту грубость, но у нас война и приходится быть осторожными. Меня зовут Острозубый Бобёр, я вождь этого племени, — вздохнув, он добавил. — Если, конечно, ещё можно назвать племенем те жалкие останки, которые ещё живы.

— Дядя, проведи нас в свой дом, и пусть твоя жена примет нас как подобает.

— Да нет у меня теперь жены, Лань! Почти вся моя семья, родители, жена, дети, кроме самого старшего, были унесены страшной болезнью, которую наслали на нас белые люди. А потом, после болезни, когда мы были ослаблены, они объявили нам войну. Болезнь выкосила очень много людей, а больше всего детей. Конечно, наши женщины стараются рожать новых, но когда ещё они станут воинами! Боюсь, что нас успеют перебить раньше, а тех, кого пощадят, ждёт рабство. Но, в любом случае, пошли в хижину — заранее прошу простить меня за скудость трапезы, ибо из-за войны у нас не хватает времени, чтобы добывать себе еды вдоволь. Всё время приходится стоять на страже.

Нас провели в деревню, и там Лань рассказала обо всём, что с ней случилось, и как она попала ко мне. Я доверил ей и рассказать об инках, потому что из её уст это звучало бы куда понятнее, чем из моих, к тому же ей больше доверяли. Когда Лань закончила свой рассказ, она сказала:

— Много лет в рабстве я надеялась, что вы придёте и отомстите за нас, но, прождав несколько лет, так, и не дождалась. А ведь многие из вас были связаны с мои родным племенем родственными узами. Почему же вы были столь равнодушны к нашей судьбе?!

На это Острозубый Бобёр ответил:

— Лань, долгое время мы не знали, что случилось с твоим племенем. Если бы белые люди объявили войну вам, то твой отец непременно обратился бы за помощью к нам, и мы бы не отказали. Но ведь вам не объявляли войну, ты сама говоришь, что твой отец шёл на роковой пир, не чуя подвоха. Поэтому когда белые люди сказали нам, что ваше племя погибло от эпидемии, мы поверили. Я, правда, спросил тогда, почему же эта эпидемия не затронула самих белых. Те объяснили, что они крещены, и потому их защищает их бог. И что они также предлагали креститься твоему отцу и крестить своё племя, а он отказался. Они, похоже, всерьёз думают, что у нас вождь может приказать всё что угодно против воли большинства, и его послушаются, а не сместят.

Я сказал на это, что белые люди попросту лгут, к болезням они уязвимы. И никакое крещение тут не при чём, крещёные страдают от болезней так же, как и некрещёные. Важна телесная чистота и знания как лечить.

— У нас иные заподозрили, что белые люди попросту колдуны и умеют насылать болезни на врагов. Ведь они же поселились на землях племени, которое вымерло! А через некоторое время предложили нам продать и часть наших земель. Всё равно, мол, у вас ещё много... Мы отказались, так как не хотелось бы оказаться в неприятной ситуации, вдруг без земли окажутся наши дети. Да и жить вплотную с белыми как-то не хотелось. Тогда белые поступили хитрее. Они предложили временно дать им земли попользоваться, а они бы за это заплатили ножами, ножницами и стеклянными бусами. У них это называется аренда. У нас по этому поводу были разные мнения. Иные были склонные верить их клятвам, что те всё вернут, и отдать. Уж очень манили блески лезвий и бусин. Однако тут произошёл один случай, который всё изменил. Я нашёл вблизи селения убитую девушку. Это была Легкокрылая Бабочка.

Лань ответила:

— Да, я помню её. Она была из немногих девушек, оставленных в живых. Господин обратил её в свою наложницу. А потом, незадолго до того, как меня выставили на торги, она исчезла.

— По следам я понял, что произошло. Она сбежала, и почти добежала до нашего селения. Но всё-таки в какой-то момент преследователь почти нагнал её, но, так как совсем достичь не успевал, или боялся, что она закричит, метнул ей в спину нож. Несчастная скончалась на месте. Чтобы похоронить её, мы переодели её в наше платье, дабы духи предков приняли её за свою и не спутали с белыми женщинами. Тело её было покрыто следами от плётки и прочих надругательств. Конечно, мы не могли доказать тот факт, что её господин растоптал её девичью честь, но о многом догадывались. И потребовали от белых людей объяснений. Те ответили, что девушка была одной из немногих выживших после эпидемии, один благородный человек её выходил и удочерил, но она оказалась неблагодарной воровкой и лживой тварью. Мол, убил её кто-то из её сообщников-воров, а её добрый господин не виноват. Разумеется, мы не поверили англичанам, потому что если бы всё было так, почему они скрыли от нас тот факт, что девушка жива. Она ведь знала, что и у нас есть её дальние родственники, тогда, ещё до эпидемии, был жив её троюродный дядя. Те сказали, что, мол, не считают столь дальнее родство значимым, но тут они явно лукавят.

Лань ответила:

— В каком-то смысле и в самом деле не считают, но дело в другом. Они боялись, что кто-нибудь расскажет об их преступлении. Я уже говорила, что наш корабль едва не утопили.

Острозубый Бобёр продолжил:

— Некоторое время между нами стояла тишина, подобная тишине перед грозой. Мы не решались первыми объявлять войну, зная соотношение сил, они тоже не нападали. Так длилось года два. Потом от них явился посол с рябинами на лице, сказал, что того негодяя, который обесчестил и оклеветал ни в чём не повинную девушку, они казнили, и что, чтобы окончательно загладить свою вину, прислали нам в дар одеяла. Многие поверили им, хотя наша шаманка говорила, что в свёртке с одеялами спрятана смерть. Только, увы, её не послушались... Наш вождь принял смертельный дар, и смерть с тех пор стала нашей частой гостьей. Вскоре не стало ни его, ни его семьи, и не было дома, в котором бы или дети не оплакивали родителей, или родители детей. Тогда я потерял родителей, жену, и почти всех детей, кроме самого старшего сына. И теперь чувствую себя деревом без веток. А стоило болезни немного отступить, как опять явился английский посол и нагло заявил, что теперь нас куда меньше, и нам не нужно столько земли. Видно, он полагал, что мы запуганы их злым колдовством и безропотно уступим наши земли. Но только он просчитался: я лично зарубил мерзавца.

Ну, я объяснил ему, что англичане никакие не колдуны. Над болезнью как таковой они не властны. Видимо, в период затишья у них разразилась эпидемия, а они просто знают, что одеяло, которым накрывали больного, заразно. А также знают и то, что переболевший и выживший становится к этой болезни неуязвим. Вот и пошли на такую хитрость, в которой, однако, нет ничего колдовского. Острозубый Бобёр согласился со мной и продолжил свой рассказ.

— С тех пор у нас идёт война. Много крови ещё было пролито, и даже многие из тех, кто потерял самых дорогих людей, порой задумываются о мире. Англичанам тоже не поздоровилось, однако если к ним время от времени прибывают новые люди из-за моря, а у нас же, поскольку болезнь унесла много детей, силы тают. Конечно, наши женщины рождают ещё детей, но когда те успеют стать воинами? Боюсь, что нас успеют перебить раньше. Но и заключить мир невозможно — не могу я выкурить трубку мира с человеком, зная, что у того кисет из кожи наших собратьев.

Горный Ветер на мгновение умолк.

— Конечно, родичи Лани умеют выражаться образно, но я всё-таки не понимаю, к чему придавать такое значение этой истории, — тут же вставил Жёлтый Лист.

— А это отнюдь не образное выражение, — ответил Горный Ветер, — я сам потом видел такие кисеты. Они были сделаны из груди девицы или мошонки юноши. Я не знаю точно, над трупами ли белые люди так поглумились, или над ещё живыми людьми. Как ни ужасна судьба Лани, но в какой-то степени ей ещё повезло, что я успел её вырвать из рук этих извергов живой и здоровой. Другим повезло куда меньше. Когда знаешь, что из тебя или твоей жены могли сделать вот такой кисет, на многое смотришь по-другому.

— Как им вообще могла прийти в голову такая дикая идея — сделать из человека кисет?— спросил Славный Поход. — Даже дикие скотоводы Конуса, морозившие наших детей в горах заживо, кажутся верхом приличий. Они, по крайней мере, обеспечивали своим жертвам пристойное погребение.

— Ну, это легко объяснимо, — сказал Горный Ветер. — Местные племена живут во многом охотой, и для них привычно использовать все части своей добычи, не только мясо и шкуру, но и многое другое. Вполне возможно, что кто-то из племени Лани научил белых людей выделывать кисеты из мошонки оленя, как там принято, ведь несчастным и в голову не могло прийти, что и их самих могут рассматривать как таких оленей. Да, собственно, в этом и корень всех бед: англичане смотрят на другие народы не как на людей, а как на что-то вроде диких зверей.

— Но ведь они не могли не понимать, что это люди, — сказал Киноа, — со зверями никто не вступает в дипломатические отношения.

— Потому что звери не умеют говорить, — ответил Горный Ветер. — Впрочем, охотник порой обманывает свою добычу с целью заманить её в ловушку.

— В общем-то, ничего особенно нового тут нет, — сказал Инти, — для христиан человек имеет ценность лишь тогда, когда он христианин или может им стать. Если нет надежды обратить кого-то, то убить его в их глазах не грех. И жаль, что даже наши амаута об этом так часто забывают.

— Да, это так, — сказал Горный Ветер, — однако в вере испанцев и англичан есть одна существенная разница. Испанцы — католики, их вполне может удовлетворить просто покорность. То есть, чтобы крещёные под угрозой смерти молились, постились, регулярно исповедовались, и не поклонялись уакам. Пламенной веры от такого запуганного и покорного обывателя никто и не ждёт. А что касается англичан, свою веру они называют, кажется, пуританством, то им нужна именно пламенная вера, которой невозможно добиться никаким насилием. Но и добровольно принять её неангличанину... ну это как наизнанку вывернуться. Ведь при этом надо обязательно презреть и проклясть своих родных и свой народ, приучив себя, что вся жизнь и все обычаи твоего народа — мерзость и грязь. И в самом себе тоже видеть нечистоту, от которой надо избавиться. Потому что привычки, усвоенные с детства, так просто не выведешь, сколько бы не отрекался. И душа такого человека превращается в сгусток ненависти и злобы, он буквально плюётся ядом. На той войне был один такой предатель, так он служил у англичан палачом и отрезал пленным пальцы. Бедолаги и не умирали от этого тотчас же, и на полноценную жизнь надеяться не могли, ибо как поохотишься с искалеченными руками? Ни лук натянуть, ни силки расставить. Хотя некоторые всё-таки приспосабливались это делать...

— Но ведь испанцы тоже не считают нас за равных себе людей, — сказал Киноа. — Помню, в пьесе Лопе де Веги героиня, обидевшись на своего возлюбленного, говорит ему: "Пускай же пламенную страсть тебе подарит перуанка, а чистокровная испанка тобою насладилась всласть!" И говорила о нас именно потому, что была уверенна в превосходстве своей крови, а не веры. Ведь перуанка вполне могла бы быть и крещёной, но брак даже с крещёной небелой женщиной у них считался незаконным. Ну, то есть жить можно, но прав жены при этом такая женщина не имела. Сейчас это отменили, брак стал возможен. Что до вероломства в политике, то разве не испанцы пытались всучить Асеро отравленный плащ? Так что нет тут с англичанами особой разницы.

— Мне кажется, дело в другом, — сказал Асеро. — Испанцам нужны были земли, населённые крестьянами, которые бы на них работали, а также многочисленные слуги. А вот, к примеру, работники мануфактур им были совершенно не нужны, потому что изготовляемые ими изделия были испанцам не нужны. Потому к ним испанцы были безжалостны, выжигая города вместе с жителями. Так что тут не в человечности дело, а в интересах. И с точки зрения что испанцев, что англичан мы, инки, помеха для грабежа. Потому к нам они неизбежно будут безжалостны. Конечно, кисетов из наших мошонок они себе не наделают, да и пальцы нам рубить у них руки коротки, но если они сочтут, что кто-то мешает их планам, они прикончат его безо всякого сожаления. А таким человеком может оказаться практически любой из вас.

— А на это есть Инти и Горный Ветер — следить за нашей безопасностью, — сказал Верховный Амаута.

— Да, конечно, — съязвил Инти. — Так они прямо и придут мне докладывать свои планы. "Нам мешают Киноа и Золотой Слиток, мы решили их отравить, арестуйте нас!".

— Есть твои люди, чтобы выведывать и подслушивать, — сказал Верховный Амаута.

— Ага, конечно, так мои люди и могут проникнуть между стенами, чтобы там разные фантазёры не болтали. Кроме того, чтобы подслушивать, надо понимать язык, на котором говорят. Неужели ты думаешь, что англичане будут обсуждать свои замыслы на кечуа, или хотя бы на испанском. А людей, понимающих по-английски, у нас не так много. А кто как не ты, Наимудрейший, затруднил моим людям обучение английскому? А теперь рассуждаешь: в случае чего люди Инти должны нас защитить. Вот должны и всё!

— Я лишь донёс до тебя мнение своих амаута, которым не могу пренебречь, — ответил Наимудрейший. — Но, пожалуй, мы и в самом деле приняли не самое мудрое решение.

Это был редкий момент: сам Верховный Амаута признавал свою ошибку, пусть даже и несколько завуалированно.

— Отрадно, что ты понимаешь, что вы поступили немудро. Но голосовать, однако, будешь за соглашение?

— Воздержусь, — ответил Наимудрейший.

— А я так думал воздержаться, но теперь буду голосовать против, — сказал Славный Поход. — Всё-таки кисеты из мошонок... Бррр!

Инти и Асеро понимающе переглянулись.

Жёлтый Лист сказал:

— Всё-таки я не понимаю, зачем после всей этой истории было лезть в эту войну и класть зазря жизни наших людей. Это их проблемы, пусть они и разбираются!

На это Горный Ветер ответил:

— Ну, среди наших людей жертв было относительно немного, главной задачей было обучить местных пользоваться ружьями. Чтобы глаза не закрывали, когда стреляют. Да и что мне оставалось делать? Мир был невозможен.

Знаток Законов спросил

— Почему невозможен, если даже в племени Острозубого Бобра были те, кто хотел мира?

— Ну а вот англичане не хотели, — сказал Горный Ветер. — К тому же те соплеменники Острозубого Бобра, кто хотел мира, думали достичь его заведомо нереальными средствами — а именно, заключить перекрёстный брак. Они не понимали, что с белыми людьми это невозможно. Помню, что я с трудом втолковывал это сыну Острозубого Бобра, который был влюблён там в одну девушку. Кстати, после того ,как селение белых людей было взято, она стал его женой.

— А её родных он убил? — спросил Знаток Законов.

— Из родных у неё только отец был, мать умерла. А отца она прокляла за жестокость к пленным, по его приказу пальцы резали. Так что она, в общем-то, не в обиде на судьбу. А что касается твоего вопроса, Жёлтый Лист, то я в недоумении. Неужели я должен, по-твоему, был просто развернуться спиной и уйти, то есть уплыть? И дело даже не в том, что я не забыл, как меня пытались отправить на дно. Просто нельзя бросать людей в беде. Новая Англия никогда бы не стала нам дружественна, зато теперь у нас там есть друзья.

— Толку от таких друзей! — проворчал Золотой Слиток. — Одни только расходы. А чем они нам смогут помочь против англичан? Да и хотя бы лично тебе? А ты из-за них предлагаешь закукливаться.

— Повторяю, я не предлагаю закукливаться. Нам надо, наоборот, более активно помогать тем, кто борется против ига белых. Иначе через поколение нас со всех сторон зажмут в тиски, и тогда Тавантисуйю и в самом деле может не выдержать. А вот если будут дружественные нам государства в Амазонии или на конусе, тогда нашу страну уже не зажмут в тиски.

— Ну была уже идея "сотни Амазоний", — сказал Золотой Слиток, — и что, положили зазря множество сильных воинов, растратили кучу средств, а испанцы с португальцами там по прежнему хозяева. Видно, местные не очень хотели от господ избавляться, не рвались с ними воевать, а если так, то какой смысл нам воевать за их свободу?

— Золотой Слиток, не говори чепухи! Я был там, и мне не надо рассказывать сказок про "не хотели воевать за свободу". Если простые крестьяне взялись за оружие, значит, сбросить господ они хотели. Не их вина, что у них было недостаточно сил. Не они виноваты в предательстве сторонников Горного Льва! Народу очень редко удается свергнуть угнетателей, на каждую удачную попытку приходится сотни неудачных. Но ведь и про нас после подавления первого восстания под руководством Манко испанцы говорили, будто у нас такой особый народ, который любит, чтобы над ним господа измывались. Прямо создан для этого! А если бы второе восстание также закончилось неудачей, то и о нашем народе, точнее, о том, что от него осталось бы, тоже говорили как о рабах, которым не нужна свобода! Если у нас есть шанс помочь кому-то, то мы должны помочь. Потому что только через эту помощь мы можем обрести себе не сомнительных союзников, а верных друзей, которые примут от нас учение о мудром государственном устройстве! Или ты, Золотой Слиток, забыл за торговыми делами, что мы, инки, обязаны принести идеи о мудром государственном устройстве всем народам?!

Золотой Слиток ответил:

— Я скажу на это, что и ты, Инти, и твой сын просто витаете в облаках, а надо быть поближе к земле. Может, Солнцу и Ветру облака как раз и дом родной, да только я землёй рождён и землёй мыслю. Что мечтать о победах в разных Амазониях, если их нет и не будет?

Горный Ветер ответил:

— Конечно, Золотой Слиток, раз ты лежишь на земле и не способен даже оглядеть мир с высоты горы, с тебя лично и спрос невелик. Но, Инки, мне порой кажется, что вы забыли, что вы Инки! Мой отец прав, мы, дети Солнца, должны нести свет наших Знаний всем народам, порабощённым белыми людьми. Ведь страны, покорённые белыми, подобны кипящим кратерам, из которых вот-вот польётся лава. Но только от нас зависит, каким будет мир после того, как эта лава исторгнется. Или, умывшись кровью, те страны так и не достигнут освобождения, или на конусе, или на севере континента, а лучше, и там и там возникнут дружественные нам государства. Не просто ненадёжные союзники, готовые предать в любой момент, а новые государства, которым мы поможем выбиться из мрака и грязи. Насколько это укрепит нашу безопасность! Ведь если всё удастся провернуть на севере, то там канал между океанами можно будет прорыть, а так белые люди грозятся нас запереть возле нашего побережья!

— Или рыть каналы, или выбиваться из грязи! — сказал Золотой Слиток. — Чем рытьё канала лучше каторги на плантациях и рудниках?

— А рыть канал можно заставить бывших господ-помещиков! — сказал Горный Ветер. — Всё равно же нельзя их всех поголовно убивать, надо приучать их к полезному труду. Думаю, что от махания лопатой господа не загнутся.

Раздался дружный смех:

— А после того, как всё это случится, мы уже сможем говорить с белыми людьми по-другому, не прогибаться под них и не выворачивать перед ними карманы, а диктовать наши условия. Но всё это будет возможно, только если торговое соглашение с Англией сейчас не свяжет нам рук.

В ответ слово попросил Киноа:

— Горный Ветер, прошу понять меня правильно, я всецело поддерживаю твою идею о поддержке восстаний по всему континенту! Я тоже мечтаю о том, чтобы хоть какая-то из наших границ была не с врагом, а с друзьями. Не пойму я лишь одного: чем мешает здесь торговое соглашение с Англией?

Горный Ветер ответил:

— Тем, что наши люди не могут работать одновременно и здесь, и там. Либо у нас не хватит агентов на колонии, либо мы рискуем потерять контроль внутри страны при отсутствии необходимого числа людей здесь. А увеличить число агентов быстро мы не можем, даже если бы Золотой Слиток нас в средствах не ограничивал. Потому что профессионала надо несколько лет готовить, да и гибнут они часто. Или калечатся, и должны уходить на покой. Кроме того, в Амазонии мы во многом потерпели поражение именно из-за сторонников Горного Льва, как явных, так и скрывавшихся в наших рядах. Предательство стоило жизни многим лучшим нашим воинам, не говоря уже о цене поражения для местного населения. И ведь даже после смерти Горного Льва не все его сторонники успокоились, всё равно мечтали о перевороте. Если вовремя не вычищать предателей, не сохранишь единство рядов!

— Значит, ты боишься за единство рядов... — сказал Киноа. — Вот одного я не могу понять, Горный Ветер. Тебе, так же как и мне, очевидно, что в одиночку, без сторонников среди тавантисуйцев, англичане серьёзной угрозы не представляют. А чтобы они начали её представлять — нужна целая армия предателей. Почему же ты думаешь, что среди наших людей отыщется такая армия?

— Неужели ты забыл уроки по истории, забыл времена конкисты?

— Тогда была другая обстановка, была война между Атауальпой и Уаскаром...

— Война войной, но даже среди уаскаровцев далеко не все считали наши внутренние неурядицы оправданием для Измены Родине, — вставил Инти. — В то же время мерзавец, служивший у испанцев переводчиком, попал к ним ещё до войны. А предательство Паулью, которое во многом послужило причиной провала первого восстания под руководством Манко? Нет, предатели как сорняки, если их вовремя не выпалывать, то зарастает всё поле. И так будет до тех пор, пока наше государство будет осаждённой крепостью.

Киноа ответил:

— А я вот не понимаю, как инка, именно настоящий инка, честно заслуживший это звание, может стать предателем? Я понимаю, что многие предавали под угрозой смерти и пыток, но чтобы добровольно перестать быть инкой, убить в себе кровь солнца... Нет, Инти, я знаю, что бывают всякие случаи, типа твоего сына, исключения есть всегда, но массово такое предательство в мирное время невозможно.

— Знаешь, я и сам не всегда понимаю это до конца. Тут, только поработав у нас, такое представить себе можно. Не хочешь? — последняя фраза была произнесена иронически.

Но Киноа ответил Инти со всей серьёзностью:

— Ты знаешь, я не могу оставить свой пост. Но повторяю, вы работаете с исключениями. И, думаю, что в каких-то случаях допускаете ошибки. Ну не могут столько людей быть виновными! Или в нашей системе серьёзный изъян, если мы до сих пор не можем добиться отсутствия негодяев чисто воспитательными мерами. Но всё-таки я думаю, армию предателей они тут не наберут. И в любом случае, единство зависит, прежде всего, от нас, инков, а не от англичан! Кроме того, наш долг как инков состоит в том, чтобы нести мудрость всем народам, а значит, и народам Европы! Всеми правдами и неправдами мы должны найти туда доступ! Английские господа жадны и недальновидны, они не понимают, что продают нам верёвку, на которой мы их можем повесить. Хотя заставить их трудиться, конечно, гуманнее.

Горный Ветер спросил в ответ:

— Скажи, Киноа, ты и в самом деле надеешься, что наших людей потом пустят когда-нибудь в Англию?

— Это — моя мечта!

— Пойми, Киноа, этого никогда не случится, — грустно ответил Горный Ветер.

— Но ведь наше посольство плавало в Испанию.

— Один раз. Больше нас туда не пускали, — сказал Горный Ветер, — при том, что в вице-королевствах мы торговали активно.

— Помню я эту Испанию, — со вздохом сказал Асеро, — на нас там смотрели как на забавных обезьянок, всё время жди подножки, потому что господам хочется позабавиться, увидев, как ты шлёпнулся лицом в грязь.

— Да полно, Асеро, говорят, что ты там просто совершил оплошность, нарушив этикет, — сказал Знаток Законов. — Правда это?

— Уж не из-за твоей ли оплошности всё было на грани срыва? — спросил Жёлтый Лист.

"Неужели он знает", — по спине у Асеро пробежал колючий холодок, и он попробовал повнимательнее вглядеться в холодные глаза Главного Глашатая — "Нет, не может быть, тогда все были верны клятве хранить молчание, ведь даже сторонники Горного Льва про это не узнали". Вслух он сказал:

— Конфуз у меня тогда и вправду был, но никакого провала из-за него не случилось. Миссия тогда была признана успешной, Небесный Свод может подтвердить. Смотрите, да он спит!

Киноа заметил:

— Видно, старик крепко утомился, раз заснул, несмотря на весь наш шум и смех. Однако что же нам в таком случае делать: ведь пока он спал, он не мог слышать ничего из обсуждения. Если мы разбудим его для голосования, будет ли его выбор считаться осознанным до конца? Что скажет на это Знаток Законов?

— Думаю, что это зависит от того, когда он задремал, — сказал Искристый Снег, — если на время не большее, чем пачка коки, то можно и не считать. В истории было несколько похожих случаев, решение принималось по-разному. В первый раз, ещё во времена Пачакути...

Однако тут его грубо прервал Жёлтый Лист:

— Сейчас он нам тут целую лекцию прочитает, так что мы все за Небесным Сводом заснём. Скорее надо дело решать и разойтись на боковую.

— Для начала надо решить, как быть с Небесным Сводом, — сказал Асеро, — а ты, Жёлтый Лист, мог бы вести себя и повежливее. Как-никак, ты у нас не только за газету, но и за связи с людьми искусства дело имеешь. И как они твою грубость терпят!

— Терпят, потому что деваться им всё равно некуда.

Киноа, сидевший рядом с Небесным Сводом, попытался потихоньку его растолкать. Некоторое время это не удавалось, но, наконец, старик встрепенулся и открыл глаза.

— Извините, задремал я, — сказал он, — и снилась мне при этом муть какая-то... Отрезанные груди, кисеты из человеческой кожи, потом будто меня заковали в цепи и ведут куда-то, на казнь, видимо.

— Значит, ты заснул, когда Горный Ветер про художества англичан рассказывал, — сказал Асеро, — как ты, в свете этих художеств, до сих пор за торговое соглашение?

— Не знаю. Может, и вправду не стоит рисковать. Кто его знает, может, мой сон про казнь и цепи вещим окажется...

— Боишься, что тебя Асеро за сон на заседании казнит, если ты против проголосуешь? — спросил с издёвкой Жёлтый Лист. — Я думал, что ты слишком стар, чтобы бояться смерти.

— Да, стар. И понимаю, что мне немного осталось. Но хотелось бы при этом умереть в своей постели, а не на эшафоте.

— Думаю, что вопрос действительно пора уже ставить на голосование, — сказал Асеро, краем уха отмечая какой-то шум возле двери. Так обычно бывало, когда ломился в зал какой-нибудь гонец, которому, несмотря на отсутствие на пакете алой каймы, очень хотелось передать своё известие, а верная своему долгу охрана его не пропускала, требуя подождать конца заседания.

— Кто за то, чтобы подписать торговое соглашение, если англичане согласятся на выдвинутые нами условия?

Не без колебаний поднялось несколько рук. Асеро только хотел их подсчитать и спросить, кто против и кто воздержался, как в зал ворвался-таки встрёпанный гонец, и выпалил:

— Жёлтая Туника мертва! — выпалил он.

Инти схватился за сердце и побледнел. Горный Ветер тоже изменился в лице и тут же спросил:

— Мертва только она? Лань и дети в порядке?

Все, кроме Небесного Свода, в волнении повскакали с мест. Гонец стал рассказывать о произошедшем. Жёлтую Тунику нашли мёртвой в своей спальне, она заходила туда, чтобы переодеться, но, сделав это, неожиданно упала на кровать мёртвой. Именно такая картина произошедшего вырисовывалась по косвенным уликам, прямых свидетелей, разумеется, не было. Лань и дети, естественно, живы, и им ничего не грозит.

Некоторое время Асеро прибывал в ступоре. Как-никак, жена его друга и родственника Инти была ему самому отнюдь не чужим человеком, да и любая неожиданная смерть выбивает из колеи. Но когда ступор немного прошёл, Асеро сообразил, что не успел подсчитать голоса. Об этом он тут же сказал носящим льяуту.

— Я подсчитал, — сказал Жёлтый Лист, — помню, что "за" было большинство, решение принято.

— Может, переголосуем для надёжности, — предложил Знаток Законов.

— Лучше глянем сначала в протокол, — сказал Жёлтый Лист, — может, секретарь успел подсчитать.

Секретарь, показав протокол, уверял, что успел подсчитать. "За" было точно большинство. Он, правда, не успел перечислить всех поимённо, что, конечно, с его стороны некоторая оплошность, но Асеро не счёл это серьёзным проступком. Ему и в голову не приходило, что секретарь в такой ответственный момент мог просто-напросто солгать.

Асеро подошёл к Знатоку Законов, и сказал, что ещё хотел обсудить вопрос, в каких пределах следует допускать частный обмен с иностранцами, но в свете новых обстоятельств считает нецелесообразным заставлять Инти думать над этим, и потому просто поручает составить Искристому Снегу тут проект закона, который можно было бы обсудить в рабочем порядке. Искристый Снег согласно кивнул. После этого Асеро объявил, что собрание закрыто, и носящие льяуту могут расходиться.

Инти шёл, опираясь на руку сына. Выглядел он разом постаревшим лет на десять. Асеро подошёл к нему и негромко сказал:

— Друг, я знаю, как тебе тяжело сейчас тяжело. Пусть ты должен сейчас пойти домой, но потом... я знаю, тебе понадобится слово поддержки и утешения, приходи ко мне в любое время. Всё равно я едва ли сегодня быстро засну после такого известия.

— Благодарю тебя, Асеро, — сказал Инти. — Скорее всего, я сегодня же воспользуюсь твоим гостеприимством, ибо остаться наедине с Алой Лягушкой будет сегодня выше моих сил.

Асеро внутренне содрогнулся от мысли, что Алая Лягушка может устроить скандал даже в таких обстоятельствах, но промолчал.

Был уже поздний вечер. Инти сидела за столом в саду у Асеро, перед ним стоял кувшин с чичей, время от времени он отхлёбывал оттуда и говорил, говорил, говорил...

Асеро сидел рядом и внимательно слушал, почти не вставляя своих реплик. Он понимал: его другу сейчас просто необходимо выговориться. Тогда ему будет легче оправиться от его горя, рана на душе быстрее зарубцуется, и рубец будет меньше, чем мог бы быть, останься Инти со своим горем один на один.

В тот момент, когда Инти рассказывал подробности произошедшего у него в доме, к столу подошла шестилетняя Фиалка и спросила:

— Папа, а почему дядя Инти так много пьёт чичи? Ведь это же нехорошо...

— Потому что дяде сейчас очень плохо, ? сказал Асеро, ? ведь твоей тёти Жёлтой Туники больше нет.

— Я знаю, что она ушла в мир богов. Но ведь там ей хорошо, почему же дядя плачет?

Асеро только вздохнул. Откровенно говоря, он и сам не очень верил в мир богов, но ребёнку этого не объяснишь, для него что-то либо есть, либо нет, "может быть" ? это слишком сложно.

В этот момент к столу подошла Луна, закончившая мыть посуду после ужина, и строго сказала:

— Фиалка, иди спать, не мешай взрослым.

Фиалка недовольно подчинилась. Инти продолжил:

— Когда умерла Морская Волна, я остался с двумя нелюбимыми жёнами, надо было как-то жить... Развестись уже было нельзя, Жёлтая Туника была беременна, да и мне в моём статусе просто нельзя было быть неженатым. Я тогда ещё установил между жёнами расписание, когда с кем из них мне ложе делить. Я тогда ещё молодой был, сильный, мог через день... А потом понял, что отношение к жёнам у меня не вполне равное. Отчасти потому что Жёлтая Туника мне дочерей родила, а Алая Лягушка была бесплодна, вот я с первой больше времени и проводил. Да и вообще с Жёлтой Туникой мне было легче.

Инти отхлебнул чичи:

— Я с обеими жёнами изначально договаривался, что быть мужем им могу, но обещать свою любовь — нет. Жёлтая Туника с этим смирилась, в конце концов, она ведь тоже изначально любила моего не вернувшегося из Амазонии брата. Как в той песне поётся — "а если я паду в битве, то вернутся мои братья, найди среди них себе меня". Но вот Алая Лягушка с этим смириться не могла. Она сперва уверяла, что её страсти хватит на двоих, а потом всё-таки стала требовать страсти в ответ. Может, если бы у неё дети были, её бы это отвлекло... А может, и нет, просто ей надо было быть единственной женой влюблённого в неё человека. Но она сама предложила мне брак. А я согласился во многом из-за Морской Волны. Ну а ещё потому, что она была ценной помощницей по делам службы.

— А с чего она потом к службе охладела? Занималась бы делом...

— Трудно сказать. Может, она хотела службою во мне любовь зажечь, а когда поняла, что это невозможно, стала косячить... Ну и я перестал ей серьёзные дела доверять. Только так, по мелочи... В последние годы тут куда больше Лань помогала. Пока Жёлтая Туника с её детьми сидела, Лань много могла делать, а теперь... Придётся ей одной с ними мучиться, к тому же беременной... Потому что Алой Лягушке детей доверить нельзя, не умеет она с ними, а главное — не хочет.

Луна сказала:

— Может, Звезда помочь согласится? Да и я могу...

— Не знаю ещё, всё-таки слишком они малы, чтобы их от дома так отлучать. Ну, старшего может и можно... Но это позже, когда от горя отойдут. Завтра ведь ещё похороны.... Вообще, надо решать, как дальше жить. Станет ли Алая Лягушка поспокойнее, когда ревновать будет не к кому, или всё равно всех скандалами мучить будет?

— Ты надеешься, что она с годами мягче будет? ? спросил Асеро.

— Что страстность свою уймёт. Я ведь потом несколько раз переделывал расписание, потому что не справлялся с супружескими обязанностями, не мог уже через день... до сего дня расписание было раз в пять дней одна, раз в пять дней другая. Но боюсь, Алой Лягушке раз в пять дней просто мало. И она, опять же, будет недовольна и станет ревновать меня к мёртвым. Жёлтая Туника на мои неудачи на супружеском ложе спокойно реагировала, жалела меня, а если я с Алой Лягушкой неудачу терпел, то потом скандал был неизбежно. Оттого я её просто боялся временами. А если бы не скандалы, может, Жёлтая Туника и прожила бы дольше....

Вздохнув Инти продолжил:

— Мне порой кажется, что на мне как будто проклятие лежит. Что Ловкий Змей так меня проклял, что я уже не буду знать счастья в супружестве и даже душевного покоя. Когда я понял, что всё-таки немного люблю Жёлтую Тунику, пусть и не так, как любил Морскую Волну, но сроднился, привык... Тут сначала Алая Лягушка всех своими скандалами замучила, а теперь и Жёлтая Туника умерла. Эх, если бы знать, где этот Ловкий Змей прячется, я бы его на краю земли достал бы, прикончил, а потом обрёл бы душевный покой. О счастье в 45 думать уже поздно.

— Ты думаешь, Алая Лягушка тебя меньше бы ревностью изводить стала? ? спросила Луна. ? Разведись ты с ней, ведь это же не жизнь, а мучение. Иначе она тебя за пару лет вообще на тот свет загонит.

— Не загонит. Потому что смерти я не боюсь. Боюсь, что будут опять умирать те, кто мне дорог. Кто следующий? Вдруг мои дети? Вот чего я боюсь.

По спине у Асеро пробежал холодок. Ведь он и его семья тоже дороги для Инти... Да что его слова всерьёз воспринимать, он же пьян и горем сломлен. Как только очухается от горя, сам своих слов смущаться будет, он же всегда всему земные объяснения искал, сверхъестественное отвергал. И, считай, всегда оказывался в этом прав.

— Послушай, а Жёлтую Тунику не могли убить? ? спросила Луна. ? Ведь и про Морскую Волну говорили, что у неё вдруг сердце отказало, а на самом деле...

— Конечно, всё возможно, но я не думаю. Если её кто-то готовился убить, маскируя всё под несчастный случай, то едва ли он мог бы знать, что именно в этот момент она окажется дома одна. Ведь она вернулась случайно. Разве что за ней следили... Но нет, они были вместе с Ланью, скорее всего, заметили бы слежку. Лань тут опытная.

— С маленькими детьми можно и не заметить. Следишь за ними, на остальное внимания не хватает, ? сказала Луна.

— Ну, может быть, я тут мало опыта имею, ? сказал Инти, ? но вот я не вижу, кто бы мог всё это запланировать. Ловкий Змей убил бы скорее меня. Ну или моего сына.

Асеро сказал:

— Горный Ветер как-то пересказывал мне одну английскую пьесу, где герой хотел убить своего врага, но случайно убил его слугу. А не могли твою жену убить вместо тебя? Скажем, оставить отравленный стакан в расчёте, что его выпьешь ты?

— Асеро, ты что, с Горным Ветром сговорился? Он ведь тоже заладил — убили да убили. Хотя никаких стаканов там не было, Лань всё осмотрела, она не девочка в этом плане, у неё опыт большой. Но дворцовый лекарь сказал, что вполне бывает так, чтобы здоровая и крепкая женщина вдруг умерла, и что я тут мог быть невольно виноват... Знал бы, что так может быть — вообще бы с ней не спал!

Луна возразила как можно спокойнее:

— Инти, я понимаю, о чём ты, но не думаю, что тут причина в этом. От внематочной беременности умерла первая жена нашего отца, но я хоть и была тогда очень мала, помню, что агония длилась несколько часов и была никак не тихой. И лужа крови на полу была. А тут всё тихо и крови нет. Если уж и в самом деле никто её не убивал, то значит, отказало сердце...

— Много ты помнишь, сестра? Ты ведь была совсем малышкой. Лужа крови при таких вещах бывает не всегда, а что касается времени, то дети воспринимают его по-другому.

— И всё таки, тогда она бы не смогла умереть так тихо, была бы агония и её следы. Нет, скорее всего, просто внезапно отказало сердце... Пойми, брат, ты не виноват!

— Виноват! ? сказал Инти, резко ударив ладонью по столу. ? Ведь это Алая Лягушка своими скандалами её довела до такого, я должен был с ней развестись... А думал только о себе — могу ли я терпеть или не могу. Не думал как-то о том, как долго может вытерпеть она. А теперь мне в наказание с Алой Лягушкой всю жизнь мучиться. Ладно, пора мне всё-таки домой.

Инти встал и попробовал двинуться в сторону выхода, но Асеро преградил ему дорогу:

— Инти, я тебя не отпущу. Нельзя тебе в таком состоянии на улицу выходить. Ещё свалишься где-нибудь пьяный, и что тогда? Это простому смертному нечего бояться, а тебе такой скандал может стоить льяуту. Жёлтая Туника умерла, но тебе-то жить. И мне жить.

— Да не свалюсь я, тут недалеко ведь. Асеро, пойми, я и сам не хотел бы уходить, но завтра на похороны я должен явиться из своего дома — иначе всё равно будут говорить, что Инти перепил. Потому что в охране у тебя чересчур болтливые ребята. Они это разнесут....

Инти хотел ещё что-то сказать, но тут силы оставили его, он уткнулся в стол носом и захрапел. Луна взяла кувшин, чичи в нём уже не оставалось.

— Что будем делать, Асеро?

— Сейчас я позову Кондора, что-нибудь придумаем.

После краткого ознакомления с ситуацией Начальник Дворцовой Охраны сказал:

— Конечно, я могу помочь дотащить его до гостевой спальни, но беда в том, что он прав — ребята в охране действительно большие сплетники.

— Косточки мне перемывать любят?

— Любят. Не все, конечно, но есть один особенно вредный. Вот ведь глупая ситуация: ты ведь не пьяница, не развратник, не бабник, к чему тебе придираться-то? Так ведь к этому и придираются! Или к тому, что у тебя рукав залатан, и ты сам себе скамейку в саду чинишь.

— А что, я обязан ещё и белоручкой быть? Вообще не понимаю их. Как можно обсасывать такую ерунду, когда у них есть доступ к библиотеке, где столько всего интересного? Я помню, как в юные годы проводил там всё свободное время.

— Увы, тем, кому интересны такие вещи, как залатанный рукав, книги не интересны. Хорошо ещё они это обсасывают, а не сплетни времён твоей молодости...

Асеро вздрогнул так, что чуть не уронил стол, на который опирался:

— Но ведь в моей молодости не было ничего такого, чего стоило бы стыдиться. Или они повторяют старые выдумки? Но как они могли до них дойти?!

— Да я и сам не знаю. Слышу один раз, как они со смехом обсуждают такое... мне и повторить стыдно.

— Да ладно уж, Кондор, говори, что там.

— В присутствии твоей божественной супруги не могу.

Луна усмехнулась:

— Ну, такая уж и божественная! Ладно, я пошла спать. Пусть этот стыдливый юноша рассказывает всё, что хочет.

Красный от стыда Кондор начал:

— В общем, если посмотреть по метрике, то дочь твоя Лилия родилась меньше чем через девять месяцев после свадьбы. Ну и отсюда пошёл слух, что жена твоя не была невинной. Один оказывал, что это потому, что ты её то ли обманом, то ли силой заманил к себе и совершил бесчестное... А потом её отец смертью тебе пригрозил, коли не женишься. А другие говорят, что это и не твоя дочь вовсе, что ты Луну уже испорченной взял...

— Вот выдумают же чепуху! — сказал в сердцах Асеро. — Луна была невинна, и с её родителями у меня были прекрасные отношения, жаль, что прожили они так недолго. А причина раннего рождения Лилии в том, что меня тогда чуть не убили. Воины ворвались в мою спальню и стали размахивать шпагами, грозясь заколоть меня у неё на глазах. От такого у беременной женщины легко может случиться выкидыш. Вот тут и случилось... только Лилия хоть и слабенькой родилась, но выжила, а теперь вон какая красавица. Но мне другое тревожно: а что, если они сплетнями не ограничатся, а к прямому предательству перейдут? Нельзя ли от сплетников избавиться? А то мне за свою жизнь и честь страшно становится.

— Государь, ты знаешь, что если надо, я готов отдать за тебя жизнь, но есть правила, над которыми я не властен. Такого рода сплетни считаются мелким нарушением, а в таком случае положено ограничиваться воспитательной беседой на первый раз. Вот если повториться — выгоню, конечно. Твои опасения понимаю, конечно, но только настоящие заговорщики обычно виду таким образом не подают, скорее свою верность преувеличенно подчёркивать будут.

— Ладно, Кондор, оставим это. Лучше скажи, как нам быть с Инти? Что посоветуешь?

— Думаю, что его следует отвести под руки в карету и довести до дома. Я подъеду с заднего входа, так что никто не узнает.

— У тебя, Кондор, от заднего входа ключа нет. У меня есть, но Инти не будет доволен, если узнает, что я отдавал его тебе. Так что давай уж мы вместе. Я переоденусь кучером, сяду на козла, закрою лицо шлемом и никто ничего не поймёт.

— Ладно, Государь.

Всё прошло гладко. Сидя на козлах и вглядываясь в ночной Куско, Асеро подумал, что если его лишат льяуту, то он мог бы работать кучером. Впрочем, он сам понимал неуместность этой мысли, льяуту с него, скорее всего, снимут с головой. А если голову и сохранят, то честь и свободу наверняка отнимут. Даже пятнадцать лет назад было наивно надеяться на то, что в случае поражения дело может ограничиться просто ссылкой.

Вот, наконец, и задняя дверь дома Инти. Вставляя ключ в замок, Асеро подумал, что только сегодня днём тут то же самое делала Жёлтая Туника, и жить ей оставалось не больше нескольких минут.

Горный Ветер, видимо, услышав шевеление ключа в замке, вышел к дверям.

— Где Инти?

— В карете. Он напился настолько, что спит, и его надо срочно куда-нибудь уложить.

— Тогда лучше в гостиную. Нам Шрам от Шпаги сказал на всякий случай не ложиться несколько дней с жёнами.

— Ладно. Послушай, Горный Ветер, твой отец совсем плох. Он под чичей наговорил такого, в чём трезвый едва ли решился бы признаться. Ему с Алой Лягушкой очень плохо, если он в ближайшее время не разведётся, то он обречён.

— Я уже понял это, Асеро. Ещё до того, как случилось несчастье, понял. Сам его уже уговаривал. Только тут вот какие сложности: Инти боится нарушить слово, которое ей когда-то дал. Кроме того, боится позора и боится выпустить её из-под контроля, ведь кто его знает, что она от обиды выкинуть может. А теперь, после смерти Жёлтой Туники, он ещё и жениться на ком-то должен, ведь ему не семьдесят лет и даже не шестьдесят, нельзя неженатым быть в его положении...

— Ну, этот вопрос мы как-нибудь решим, а пока пошли его перетаскивать.

Асеро обернулся и увидел, что Инти стоит за его спиной.

— И вовсе меня не надо перетаскивать, — сказал он, — я умею трезветь быстро. Сам дойду и лягу в гостиной. А женить меня за моей спиной не советую. Я всю равно дал обет: пока Ловкого Змея не одолею или не убежусь, что он мёртв, жениться ни на ком не буду. А свои обеты я на ветер не бросаю.

Сказав это, Инти прошёл в сторону гостиной. Горный Ветер сказал ему вслед:

— Видать, не совсем он протрезвел, раз такие обеты даёт. За Ловким Змеем мы уже долгие годы гоняемся безуспешно.

— Совсем безуспешно?

— Был пару лет назад случай... ещё когда я с лихорадкой свалился, помнишь? Так вот, тогда вроде нашли какого-то врага, очень на него похожего... но окончательной уверенности, что это он, у нас не было. Послали группу ликвидации, но все они погибли, а он ускользнул. Я ещё полгода после того случая чувствовал себя живым покойником. Ведь если бы не лихорадка, я бы сам был на их месте. А может и наоборот, не было бы со мной такого провала, и они бы остались живы... Не знаю.

Отступив по коридору на назад и заглянув в гостиную, Горный Ветер, обернувшись, сказал:

— Инти спит.

— Ладно, тогда поехал я. Встретимся завтра на похоронах.

В холодной каменном подвале горела всего одна свечка, и было очень холодно. Вообще-то Шрам от Шпаги всячески советовал беречься от холода после прививки, простужаться вообще смертельно опасно, а уж вкупе с младшей сестрой оспы в крови тем более. Однако закутанный в шерстяной плащ Горный Ветер стоял возле тела своей мёртвой мачехи, жевал коку и пытался сосредоточиться. Он был уверен: Желтую Тунику убили. Не могла же крепкая, ещё не старая женщина, не имевшая особых проблем со здоровьем, вдруг взять и умереть. Однако на теле Жёлтой Туники не было видно никаких следов насилия. Горный Ветер уже тайно осмотрел её тело, но на нём даже синяков не было, упала она на свою кровать, и там её и нашли. Единственное, что вызывало сомнение у Горного Ветра — след укола на среднем пальце левой руки. Но, скорее всего, она случайно укололась, когда готовила или шила. Во всяком случае, то, что это не так, Горный Ветер не сможет доказать никому, включая собственного отца.

Но кому могла понадобиться смерть этой ничем вроде бы не примечательной женщины? Она жила тихо и мирно, сперва воспитывала дочерей, потом внуков... Лани это было очень кстати, так она могла помогать мужу в делах службы, а теперь каково ей будет с двумя детьми, да ещё и беременной? На Алую Лягушку надежды нет, она детьми и хозяйством заниматься не станет. Но едва ли кто-то стал бы убивать Жёлтую Тунику только для того, чтобы внести в его семью такие проблемы. Нет, тут бы скорее убивать стали Инти или самого Горного Ветра.

В который раз он мысленно прокручивал в голове рассказ Лани. Как всегда после полдника она и Жёлтая Туника отправились с детьми в парк на прогулку. Погода была хорошая, чувствовала Жёлтая Туника себя тоже хорошо. Алая Лягушка осталась дома на дежурстве. Конечно, передней части дома должны были быть люди службы, но в семейной части, по её словам, никого больше не было.

А на прогулке случилась не очень приятная неожиданность — Унау, младший из мальчиков, описал бабушку. В принципе, ничего такого в этом не было: дети так метили всех членов семьи, кроме Алой Лягушки, которая именно по этой причине категорически отказывалась брать их на руки. Горный Ветер на это только ухмылялся: его тунику, обозначавшую его статус Носящего Льяуту, дети описывали не по одному разу, а порой выходили конфузы и похуже. Итак, Жёлтой Тунике пришлось вернуться домой, чтобы переодеться. Она даже успела это сделать, но... почему-то внезапно упала мёртвой на кровать. Во всяком случае, когда уставшая её ждать Лань вернулась с детьми, она обнаружила именно такую картину — на кровати в своей спальне лежит мёртвая свекровь, но при этом было не заметно никаких следов насилия. Алая Лягушка уверяла, что сидела в своей спальне и ничего не слышала. Впрочем, она могла и лгать.

Горный Ветер давно подозревал следующее: ревнивые истерики мачехи, скорее всего, были маскировкой для её тайной любовной связи. Если бы удалось вывести её на чистую воду, развод стал бы неизбежен, и весь дом вздохнул бы спокойно. Поскольку Жёлтая Туника и Лань могли в хорошую погоду гулять часа два-три, Алая Лягушка, пользуясь случаем, вполне могла пригласить в дом любовника, а после того, как Жёлтая Туника их случайно застукала, она поплатилась за это жизнью.

Всё это вроде выглядело логично, но было одно "но". Был ещё один человек, без которого тут не обошлось. Это был лекарь по имени Панголин и по прозвищу Мастер Ядов. В доме Инти он был фактически член семьи. Он жил неприхотливо и незаметно, у него была своя каморка, в которой он спал и ставил свои опыты. Иногда он, правда, отъезжал по делам в университет, где проверял кое-что на морских свинках, или посещал оранжерею, где росли привезённые из Амазонии растения. Или сидел в библиотеке. Кроме своей науки его, казалось, больше ничего не интересовало.

Никогда Горный Ветер не видел у того ни намёка на интерес к женщинам. Причину этого Горный Ветер не знал. Он знал только, что Мастер Ядов вместе с отцом прошёл Амазонию, и именно поэтому отец ему доверял практически безгранично. Он вообще доверял "амазонским". С одной стороны, Горный Ветер тут понимал отца, он и сам больше доверял тем, с кем прошёл через огонь и воду на родине Лани, но с другой... Ведь иногда и такие люди предают. А убить Жёлтую Тунику без Мастера Ядов было бы невозможно.

Но какие у того могли быть мотивы? Сам он меньше всего похож на героя-любовника, а покрывать кого-то... Ну, тут должны были быть очень веские причины. Ведь по сути это означало предательство своего друга и благодетеля Инти. Материальные блага Мастера Ядов не интересовали. Если бы он захотел, Инти бы выхлопотал ему отдельное жилище, но Мастер Ядов этого не хотел. Какие тут ещё могли быть мотивы... Много лет Мастер Ядов писал книгу, в которой систематизировал опыт, который приобрёл в Амазонии. Но в прошлом году книга была отпечатана. Мастера Ядов также привлекали как эксперта по делам, где подозревали отравление, также он написал специально для таких случаев брошюру-определитель, которой теперь пользовались люди Инти. Ну а потом подоспел один проект... который пока держался в строжайшей тайне. Горному Ветру было жаль, если проект накроется, но именно потому он не мог закрыть глаза на возможное преступление. Когда Мастер Ядов приступил к проекту, у него появился ученик из тщательно отобранных людей. Но этот юноша определённо чист: несколько дней назад он как раз по делам проекта отъехал в Тумбес и никак не мог быть тем любовником, существование которого Горный Ветер упорно подозревал. Но не мог ли этот сверхсекретный проект привести к связи Мастера Ядов с какими-нибудь мутными личностями?

Конечно, таким человеком и раньше интересовались кто не надо, но Горный Ветер не представлял себе причин, по которым Мастер Ядов мог бы не сообщить об этом Инти. Что-то важное ускользало от внимания Горного Ветра.

Так или иначе, но медлить нельзя. Если злодеи не будут разоблачены, то под угрозой Лань и сыновья. Под угрозой люди, задействованные в секретном проекте. Горный Ветер поднялся из подвала, где лежало тело его мачехи с твердым намерением поговорить с отцом, если тот не спит.

Инти сидел в столовой, перед ним стоял кувшин с чичей, а рядом стояла Алая Лягушка и пыталась его увести куда-то.

— Умоляю, не сегодня. Я просто не могу... В самом деле, не могу. Никакая кока не поможет.

— Ты обязан, сегодня мой день!

Горный Ветер подошёл и твёрдо сказал мачехе:

— Оставь моего отца в покое. И без того ему плохо.

— Ты-то не лезь! Или всесильный Инти уже так слаб, что не способен себя защитить?

— Пошла прочь! Мне с отцом поговорить надо. Наедине.

— Нашёл время о делах секретничать, всё равно через меня все бумаги идут.

— В последний раз предупреждаю — или ты уходишь, или я тебя вытолкаю!

Алая Лягушка презрительно сверкнула глазами и удалилась, пробормотав: "Жену свою так поучи". Горный Ветер подсел к Инти.

— Что она хотела от тебя, отец?

— Говорила, что сегодня по расписанию её день, и значит, я должен разделить с ней ложе. Как будто теперь, когда Жёлтая Туника мертва, это расписание имеет какой-то смысл! Но сегодня я не могу, к тому же мне просто противно... Пусть Алая Лягушка недолюбливала соперницу, но ведь надо соблюдать хоть какие-то приличия!

— Отец, я как раз хотел сказать тебе... В общем, я уже говорил тебе... Я подозреваю, что Жёлтая Туника не просто умерла, а была отравлена. Что она не вовремя вернулась домой и увидела что-то... И поплатилась жизнью. А значит, убийца под нашим кровом. Значит, я не могу быть спокоен за Лань. Мы должны разобраться в этом деле!

— Кого ты подозреваешь?

— Алую Лягушку и Мастера Ядов. Я и сам не знаю точно, какие у них могли быть причины для сговора, но они не могли этого сделать по отдельности.

— Но это бессмысленно.

— А если они любовники, отец? И Жёлтая Туника их застукала?

— Это исключено. Мастер Ядов не мог быть её любовником.

— Но почему, отец? Да, это на него не похоже, но всё-таки он мужчина. Я предлагаю следующее: в ближайшее время под каким-нибудь предлогом уехать всем, а потом неожиданно заявиться вдвоём. По одному — слишком опасно. Тогда мы убедимся, резвятся они в постели или нет. И могло ли это быть причиной убийства Жёлтой Туники.

— Сынок, сынок... Уверяю тебя, ты ошибаешься. В момент убийства Мастер Ядов был в университете, можно проверить его алиби... Кроме того, любовниками они не могли быть. Ладно, я расскажу тебе эту печальную историю... Панголин ещё юношей, почти мальчиком во время восстания каньяри попал в руки Прижигателя. И тот его искалечил. Когда наши отбили, тот вообще о самоубийстве думал. Я принял горе юноши близко ку сердцу, нашёл лучших лекарей, но увы.... Зато он заинтересовался всерьёз медициной, стал лекарем, потом прошёл со мной Амазонию... Но с женщиной он не может совсем.

— Пусть так, но Алая Лягушка не могла отравить Жёлтую Тунику без его помощи.

— В момент убийства он был в Университете. Есть свидетели... Если хочешь, можешь проверить это завтра.

— А рассказать кому-то про яды он мог?

— Ну, он же целую книгу накатал, конечно, она не широком доступе... Но по этой логике можно подозревать любого из нашей службы. Ведь любому из наших она, в принципе, доступна.

— Возможно, это и в самом деле не он. Но отец, ты согласен, что Жёлтую Тунику кто-то убил, и мы можем находиться с убийцей под одним кровом. Я боюсь за тебя, боюсь за Лань...

— Хорошо, сделаем так, как ты сказал. Проверим. А сейчас я лягу спать, — Инти показал на диван. — Прямо здесь. Потому что к Алой Лягушке я не могу идти, а в спальне Жёлтой Туники как в гробу.

— Хорошо, отец, я пойду к себе.

Инти лёг на диван, не раздеваясь.

После этого тяжёлого разговора Инти спал и видел сон: будто он идёт по какому-то болоту через туман, а впереди него идёт женская фигурка, которую он пытается во что бы то ни стало догнать, но не может. Каким-то шестым чувством он понимал, что это не просто болота и туман, что это грань между миром живых и миром мёртвых, и что если он зайдёт слишком далеко, то может не вернуться назад. Понимал, но всё-таки шёл, чтобы вернуть ту, что шла впереди.

Вот он уже догнал её, схватил и обнял, сейчас надо поцеловать... И вдруг Инти понял, что перед ним вовсе не Жёлтая Туника, а сама Морская Волна. Но тем сладостнее было прильнуть к её устам. Но женщина вдруг закричала: "Инти! Осторожно! Здесь гадюка!" Инти вздрогнул ? и... проснулся. В предрассветных сумерках он увидел стоящую возле его кровати фигуру Алой Лягушки. В руке она держала что-то вроде иглы. Инти смотрел через полуприкрытые веки, и потому Алая Лягушка, похоже, не заметила, что он проснулся. Она рассуждала вслух шепотом:

— Что же мне теперь делать, уколоть тебя, или это слишком опасно? Тело Жёлтой Туники твой сынулька обследовал очень внимательно, и на тебе укол заметит точно. Если только не нанести его очень умеючи, но ты вчера забыл раздеться, пьяная скотина!

Инти лежал ни жив ни мёртв. Значит, на этой игле смертельный яд, и гадюка вполне может его сейчас убить, он едва ли успеет перехватить её руку так, чтобы гарантированно не поцарапаться.

Хотя и она погибнет. Гадюка тем временем на что-то решилась: она отложила иглу, села на край кровати и стала осторожно развязывать пояс Инти, на котором держались штаны. Мерзавке нельзя было отказать в хитрости: в самом деле, едва ли даже Горный Ветер догадался бы искать прокол в столь интимном месте, и если бы Инти вовремя не проснулся, он уже не проснулся бы никогда.

Резким рывком Инти вскочил и схватил мерзавку за запястья. Та непритворно испугалась, но почти сразу же овладела собой:

— Инти, я не хотела ничего плохого... Ты просто напился вчера настолько пьяным, что лёг в одежде, и я думала, что тебя будет лучше раздеть...

— Не лги, Лягушка. Я вижу, какой ты мне сюрприз приготовила, — глазами Инти показал на иглу. — Сейчас тебя, гадюка, под арест отведу.

Алая Лягушка поняла, что её песенка спета. Она ещё раз попыталась дёрнуться и освободиться, но Инти держал её крепко.

Через несколько минут связанную Алую Лягушку стража отводила в подвал.

Инти и Горный Ветер, оба бледные, смотрели на отравленную иглу, которая торчала в стоящей на тумбочке небольшой чашки.

— До сих пор не могу поверить, что всё обошлось, — сказал Горный Ветер. — Но если у неё был или есть сообщник, то нельзя сказать, что всё кончилось. Я думаю, надо всё-таки допросить Мастера Ядов. Даже если она взяла иглу без его ведома, то всё равно объяснить ей про яд мог только он.

— Видимо, ты прав. Но я до сих пор не могу поверить в его виновность.

— Если он не мог быть её любовником, то тогда против нас и он, и любовник. Ну а если она это делала не по любовным причинам, то дело обстоит ещё хуже. Инти, я боюсь, что враги ещё есть в нашем доме несвязанные, и потому медлить нельзя.

— Ты сам в состоянии допрашивать? Меня до сих пор трясёт.

— Да я понимаю, как тебе должно быть сейчас обидно, отец. Если бы мы её вовремя разоблачили, Жёлтая Туника была бы жива. Но хоть мёртвую не воскресить, отомстить за неё злодеям мы можем и должны.

Мастер Ядов стоял перед Инти, понурив голову. Его привели два воина, которые смотрели тоже куда-то в стороны. Мастер Ядов говорил:

— Виноват я перед тобой, благодетель мой. Очень сильно виноват. Полгода назад Алая Лягушка стала проявлять ко мне интерес. Точнее, сначала к моим ядам. Она спрашивала меня по поводу своего имени, мол, какой яд делается из таких лягушек, и я не увидел в этом никакого подвоха, думал, что ей просто интересно. Увлекшись, и про другие яды рассказал. Она также имела доступ к моей мастерской, знала, где ключ, чтобы там убирать. Знала дни, когда я ухожу в университет... Виноват перед тобою я в том, что вовремя не рассказал про один момент: однажды она попыталась соблазнить меня. Стала говорить, что тебе, Инти, всё равно на неё плевать, и что мы можем позволить себе немного удовольствия. Я отказал, рассказав о своей беде. Инти, мне было стыдно рассказать про её поцелуй, я уже тогда понимал, что скучающая страстная женщина всё равно заведёт себе любовника. И когда я возвращался из университета, я порой обнаруживал на своей постели пятна от мужского семени. Ты знаешь, что таких пятен для меня оставить просто невозможно! Но я... я побоялся поднять скандал. Тогда слишком многим пришлось бы рассказывать о моей беде, а я... я слишком боюсь позора. Я пытался сам выследить, кто её любовник, и не смог. Я догадываюсь, что случилось в тот роковой день: Желтая Туника вошла в дом, увидела там любовников, а застигнутая врасплох Алая Лягушка решила убить лишнюю свидетельницу. Эта игла — скорее всего яд одной из змей, смерть от него мгновенна, просто останавливается сердце и всё. Если бы я поднял скандал раньше... Но я сам надеялся выследить твоего оскорбителя. Увы, я так и не узнал кто это.

Инти ответил:

— Я не могу тебя обвинить. Я... я слишком понимаю тебя. Юношей, почти мальчиком, тебя искалечил Прижигатель, лишив возможности любить и иметь семью. Жестокие люди, склонные смеяться над такими, как ты, не понимают, что волею судьбы вполне могли бы оказаться на твоём месте. В утешение тебе я могу сказать, что ты всё-таки прожил жизнь не зря, принёс много пользы.

— Ты прогонишь меня из дому, Инти?

— Думаю, что после всего, что тут случилось, тебе и самому едва ли захочется оставаться в этом доме.

— Да, мне не хочется. Но ведь ты выгонишь меня из столицы?

— А вот этого я, пожалуй, делать не буду. Таково уж твоё ремесло, что к тебе неизбежно будут проявлять интерес всякие сомнительные личности. Так что лучше не облегчать им дело. Комнату в Университете тебе выделят, я похлопочу, а наказание... тебя и так будет грызть собственная совесть, что дополнительного наказания и не нужно.

В этот момент один из воинов, который привёл Мастера Ядов, не выдержал и, бросившись на колени, признался:

— Это сделал я.

— Жидкий Пламень? В чём ты винишь себя?

— Увы, это правда. Позволь, я тоже расскажу тебе, как всё получилось. Ну, спутался я около трёх месяцев назад с твоей женой. Я человек страстный, плоть моя и душа любви жаждали, а тут скучающая женщина, которая плачет от того, что муж на неё внимание раз в месяц обращает. Ну, вот я и... в конце концов, я мужчина. И хотел любви.

— Но если вы так любили друг друга, то почему не могли по-честному... я ведь её бы отпустил без скандала. И Жёлтая Туника была бы жива.

— Да понимаешь, Инти. Жениться на ней... все-таки, сколько ей лет и сколько мне. К тому же она бесплодна. И к хозяйству не очень прилежна. Да и боялся я, что мне она тоже со скуки изменять начнёт. Хотелось простой интрижки без обязательств.

— То есть ты, в общем-то, знал, что твоя возлюбленная не так уж тебя и любит, но всё-таки хотел развлечений? — спросил Горный Ветер, — От европейцев этой дряни набрался?

— Ну... да, читал я, что у них это серьёзным проступком не считается.

— Не считается, — буркнул Горный Ветер. — Потому что у них ни слуге жениться нельзя, ни замужней женщине развестись. Неужели ты не понимаешь, что ты поступал подло по отношению к моему отцу? Тебя это не смущало?

— Ну... да, нехорошо поступал. Ну, мне думалось, что Инти ничего не узнает, и мы никому не навредим. Откуда я мог предугадать, что Жёлтая Туника вернётся домой так не вовремя и увидит, что мы развлекаемся на кровати у Мастера Ядов? Она заглянула, увидела нас, а потом пошла наверх в свою спальню. Алая Лягушка вскочила и побежала за ней. А я замешкался, одеваясь. Когда я прибежал туда, я увидел, что Жёлтая Туника уже мертва, а Алая Лягушка стоит над трупом и улыбается своей змеиной улыбкой. "Что ты наделала?" — спрашиваю я в испуге. "Молчи, и всё будет хорошо", — сказала она. Потрясённый, я больше ничего не сказал, только повернулся и ушёл.

Инти с горечью сказал:

— Да, я верю, что ты не хотел становиться убийцей. Но теперь ты понял, что на твоих руках кровь Жёлтой Туники тоже? Потому что ты совершал подлый поступок, внушая себе, что он не так уж подл и вообще простителен.

— Да, я виноват. Ожидаю жесточайшей кары.

В Тавантисуйю последние слова обозначали готовность на смертную казнь. Инти сказал:

— Насчёт жесточайшей кары ты, пожалуй, переборщил. Я и сам виноват в какой-то степени в случившемся — надо мне было раньше с этой мерзавкой развестись. Я ей предлагал, впрочем... она не захотела. Видно, держала её не любовь, а мой дом и богатый паёк. Скорее всего, тебя отправят в ссылку, ну и служба твоя закончена.

— Инти, арестуй меня!

— Зачем это нужно? Разве ты собираешься сбегать?

— Ну, всё-таки, для порядка....

Горный Ветер ответил с иронией:

— Ты думаешь, тебя к Алой Лягушке в камеру посадят? И вы напоследок... порезвитесь?

— Если бы ты это сделал, я бы её там, в камере, и прибил. Но я знаю, что посадят в отдельную.

Инти сказал:

— Ладно, хорошо, пока дела сдай нашему секретарю. И у тебя в столице вроде родители живут?

— Да.

— Сходи к ним попрощаться. И заодно лучше сам расскажешь, что ты натворил. Будет лучше, если они это услышат из твоих уст.

Когда Жидкий Пламень ушёл, Горный Ветер сказал отцу:

— Что-то не нравится мне всё это...

— Кому же понравится!

— Может, зря мы его отпустили? Мне кажется, что он сказал не всё... Далеко не всё... Какое-то слишком шаблонное признание. Как в дурных европейских романах. А если на деле за этим стоит какой-то заговор?

Инти махнул рукой:

— У тебя профессиональная болезнь, везде уже заговоры мерещатся.

— Я не утверждаю наверняка, но может, лучше послать за ним слежку?

— Да куда он денется! У нас в Куско никто не пропадает. К тому же он сам не отпрашивался. Никто не мог предвидеть, что он уйдёт.

— Воля твоя, отец, но у меня нехорошие предчувствия.

— Тебе бы отдохнуть в нашем замке, сынок...

— Отдых куда больше тебе нужен, отец. Ложись и постарайся уснуть.

Когда отец послушался, Горный Ветер всё-таки дал приказ двум своим людям найти Жидкого Пламеня и следить за ним издали. За окном рассветало. Горный Ветер тоже лёг спать, сказав, чтобы его не будили в час подъёма, только по очень срочным делам. На некоторое время ему даже удалось забыться, но тут... тут его разбудили его люди. Было уже светло, и от недосыпа невыносимо болела голова: Так, нужно принять коку... и как-то въехать в то, что они говорят:

— Жидкий Пламень мёртв. Он прыгнул со здания Университета. Или его столкнули, теперь не поймёшь.

— Университета? Да что он там делал, родители у него в противоположной стороне живут... Убийство или самоубийство... похоже, ещё одна тайна ушла из-под пальцев. Но хоть Алая Лягушка обезврежена.

И всё-таки Горный Ветер встав, пошёл к Мастеру Ядов. Тот после ночного разговора так и не сомкнул глаз.

— Послушай, Панголин, давай поговорим без протокола. Я вот одного не могу понять: ты ведь больше всего на свете боялся, что кто-то разузнает твою тайну и опозорит тебя, так? Но зачем ты тогда признался Алой Лягушке? Почему не мог сказать, что просто не можешь пойти на столь предательский поступок по отношению к Инти?

— Я именно это сначала ей сказать и пытался. Но она угрожала, что про меня в Университете пустит слух, что я кого-то по приказу Инти отравил. У меня и так там отношения не со всеми гладкие, человек, связанный с Инти, у всех на подозрении, но она могла сделать так, что мне там работать вообще невозможно станет, в теплицу доступ закроют.

— Значит, вот так угрожала... Нет, тут явно нечто большее, чем просто прихоть скучающей женщины. Я чую, что за этим какой-то заговор стоит.

— Спроси на эту тему Жидкого Пламеня, я тут больше ничего не могу сказать.

— Он мёртв. Сегодня ночью его кто-то сбросил с крыши Университета.

Мастер Ядов так и присел, едва сдержав крик ужаса.

— Ты переселишься в Университет, но за тобой будут следить, а сейчас мне вот что скажи: не могла она знать или Жидкий Пламень про наш проект? Потому что если могли... придётся его закрывать.

— Нет-нет, это исключено. Я не рассказывал ей ничего такого, о чём до того не написал бы в книге, а книга так и эдак есть в доме и не под замком. Я не думал, что она меня шантажировать будет...

— А может быть так, Панголин, что кто-то хотел получить путём шантажа такого нужного человека как ты? Чтобы было легче травить своих врагов.

— Всё может быть, не знаю. Я знаю, что избрал опасное ремесло. Но ведь ты спасёшь меня?

— Только если сам глупить не будешь. А иначе не смогу просто.

— У тебя есть план?

— Как раз обдумываю. В общем, мы должны сделать вид, что поссорились. А общаться по проекту будем только через твоего ученика.

— Мне принять на себя вину Жидкого Пламеня?

— А ты сможешь?

— Это мне проще, чем признаться в моей беде. Но если суд будет открытый, то... Алая Лягушка всё испортит, ей уже точно терять нечего, за убийство её ждёт казнь.

— Да... сложная ситуация. Теоретически с ней можно поторговаться, обещав жизнь, но потом она может опять же всю жизнь шантажировать... А ты мог бы в случае нужды поступить с ней по справедливости?

— Я не отравитель...

— Но ведь она убила Жёлтую Тунику. И только чудом не убила моего отца! В конце концов, безболезненная смерть от яда даже гуманнее виселицы. Хоть позора избежим...

— Я не палач.

— Впрочем, это не значит, что я тебе что-то такое указываю сделать прямо сейчас. Нарушать закон можно только в самом крайнем случае.

Горный Ветер вошёл в камеру к Алой Лягушке. Только что закончилась торжественная похоронная церемония, и горечь потери придавала Горному Ветру решимости. Отец был совсем плох, Горному Ветру вместе с Асеро пришлось поддерживать его под руки. Горный Ветер так и не посвятил Первого Инку в подробности того, что произошло ночью, думал рассказать позже, но тот не мог остаться, срочно вызвал гонец с пакетом с алой каймой. Даже конца торжественной церемонии не дождался, сразу тут же и вручил. Ладно, пусть придётся действовать на свой страх и риск, но теперь преступница ответит за всё.

Алая Лягушка сидела, съежившись в углу, и своим видом напоминала змею, готовую совершить смертельный бросок. Загнана в угол, но ещё опасна. Горный Ветер сказал ей твёрдо:

— Вот что, ты сама знаешь, что твоя жизнь сейчас на волоске висит. Нам известно про тебя довольно много. Мы с Инти знаем теперь, что тобой руководила вовсе не ревность. Что за всем этим стоит заговор, и ты сливала заговорщикам секретную информацию. Что вы хотели затащить в свои сети Панголина. В общем, если ты будешь запираться, то ты обречена. За смерть Жёлтой Туники и покушение на жизнь Инти тебя ждёт виселица. Но если ты всё расскажешь, то Инти способен тебя помиловать даже в обход закона, дать подложные документы, и начинай новую жизнь где-нибудь на окраине Атакамы. Соглашайся, выбор невелик...

— Меня точно пощадят?

— Этого я не могу обещать клятвенно. Но ты знаешь, что Инти пощадил кухарку, которая едва не отравила его. И простил ей смерть собаки, съевшей его ужин.

— Жёлтая Туника не собака...

— Да, это верно. Всё-таки мой отец любил её, сколько бы ни говорил обратное... Впрочем, убийство человека — это в любом случае убийство человека. Но вот только мой отец ради спасения чужих жизней порой способен простить многое. Так что если твои признания помогут спасти множество жизней, то... сама понимаешь, что ты можешь рассчитывать на помилование.

— В общем, у тебя есть время на раздумья до завтрашнего дня, — сказал Горный Ветер и вышел.

На следующее утро Горного Ветра срочно вызвал Асеро, сразу дав понять, что разговор предстоит наедине, с глазу на глаз.

Асеро даже не стал приглашать племянника во внутренний сад, где была не исключена вероятность случайного подслушивания людьми из охраны, а выбрал для разговора Галерею Даров, где любого приближающегося человека можно заметить издалека.

Галерея Даров опоясывала внешнюю сторону дворца, и в ней были выставлены все символические дары первому Инке. Обычай преподносить подарки правителю шёл из глубокой древности, но со времён Манко возник обычай собирать их в одном месте, ибо Манко, до конца жизни сохранивший непритязательность в быту, в силу этого не хотел использовать по прямому назначению многочисленные драгоценные подарки, в изобилии поступавшие от из разных частей его страны. Поэтому ковры и драгоценности выставляли в особой галерее, и вскоре установился обычай, согласно которому в дни отсутствия Первого Инки во дворце туда стали пускать всех желающих. В Тавантисуйю не боялись воровства, и потому за сохранность дорогих подарков никто не беспокоился, к тому же их кража в глазах тавантисуйцев была бы сродни святотатству. Асеро даже думал сделать возможность посещения галереи ежедневной, но его отговорили по соображениям безопасности.

— Вот что, Горный Ветер, я, конечно, всё понимаю. Цена тут — честь семьи, возможно, даже, что и жизнь и здоровье твоего отца, а Алая Лягушка была такой гадюкой... Я и сам не знаю, как поступил бы на твоём месте, может быть, и также... Но всё-таки... Всё-таки убивать ты её был не должен.

Горный Ветер был так ошарашен этой новостью, что не знал, что и сказать.

— Погоди, дядя... значит, она мертва?.. Я не знал. Клянусь тебе, я не делал этого!

— Тихо... не кричи. Но ведь ты предлагал Панголину по-тихому её убрать? А ведь это беззаконие.

— Ладно, Асеро, я скажу... Я рассматривал это как вариант, если совсем не будет другого выхода... Да, были у меня такие мысли. Но делать я этого не делал! И приказывать ему не приказывал. Значит, Панголин рассказал тебе всё, что случилось у нас дома в ночь перед похоронами?

— Рассказал. Ты на него за это обижен?

Горный Ветер на минуту задумался:

— Нет, — сказал он, — просто немного странное ощущение. Обычно самому приходится разбирать чужие доносы, а тут донос на меня. Есть люди, которые считают донос всегда подлостью. Я не из таких. Нет, конечно, когда один человек стремится заведомо оболгать другого, то это подлость, кто бы спорил. Но если сообщают правду, то это подлость только в том случае, если считаешь того, кому доносят, врагом. Ну, или хотя бы чужим. Ну а это не наш случай. А я, в общем-то, и сам собирался рассказать всё тебе и спросить совета. Думал, после похорон, но тут этот пакет с алой каймой...

— Да, из-за него я не мог остаться с Инти, хотя хотел этого. Увы, ради государственных дел приходится даже друга бросать в трудную минуту, хотя он так нуждался в моём плече...

— Ты и так его поддержал. Народ не ожидал, что ты возьмёшь и подойдёшь к нему как просто смертный и будешь его поддерживать, как брат брата.

— Перед смертью все равны, — сказал Асеро назидательно, и со вздохом добавил, — жаль, что многие об этом забывают, и начали при моём появлении всячески выражать своё почтение. Но всё-таки объясни, зачем ты ходил к Алой Лягушке вчера в камеру?

— Да припугнуть хотел. Короче, у меня смутные подозрения были, что за всем этим заговор стоит, ну и блефанул я. Сказал, что знаю больше, чем знаю в надежде её расколоть. Ну а там уж... или она сама с собой покончила, или её убрали. Ну, может моя косвенная вина тут и есть, но на такой исход я никак не рассчитывал. И отец о моём походе туда ничего не знал. Вообще он всё ещё очень плох, чтобы делами заниматься. Конечно, я попробую отыскать какие-то концы по списку тех, кто её охранял ночью, но не думаю, что хоть что-то раскопаем. Теперь только и остаётся выйти из этой истории с как можно меньшим позором....

Асеро обнял племянника:

— Я понимаю твоё горе. Ведь Жёлтая Туника пыталась заменить тебе мать... Не сказать, чтобы это у неё получилось, но она пыталась. И сестёр твоих жалко, теперь они сироты. Но главное, береги сейчас отца. Инти очень сильный человек, он уже немало горя перенёс, справится и с этим, если его позором не добивать. Понятно, что всего официально лучше не объявлять, хотя и замолчать всё целиком не получится. Когда покончите с этим неприятным делом, отца всеми правдами и неправдами уговори отдохнуть, чтобы к визиту англичан он уже мог к делам вернуться.

— А когда нам ждать визита англичан?

— Боюсь, что довольно скоро. В пакете как раз было сообщение на эту тему. Во-первых, поспешу тебя обрадовать, сыновья Зоркого Глаза доставлены в Тумбес. Телесное здоровье у них не сильно пострадало, но вот душевное оставляет желать лучшего.

— Это значит, что в качестве возможных кандидатов на престол на них рассчитывать нельзя, ? мрачно заметил Горный Ветер. ? Я почти уверен, что всю авантюру устроили ради этого.

— Не знаю. Во всяком случае, не исключительно ради этого. Старый Ягуар пишет также, что если мы не согласимся на торговлю с Англией, то в Тумбесе может даже случиться восстание. Слишком много людей завязано на торговлю и не хотят работать на аквафермах. Говорит, что если мы откажем, то нужно вводить войска, а иначе его и вовсе могут вышвырнуть не просто с его поста, но и в самом что ни на есть буквальном смысле, схватить и вышвырнуть из дворца прямо на площадь. Скажи, неужели там дела настолько плохи?

— В Тумбесе и в самом деле обстановка напряжённая. Однако Старый Ягуар всё-таки преувеличивает: силы, настроенные против инков, не так сильны, чтобы победить в одиночку. Другое дело, если им будут помогать из-за рубежа. Вот, к примеру, если в Тумбесе начнут, а англичане им помогут... Или те выступят, рассчитывая на помощь англичан.

— Порой мне кажется, что, давая согласие на торговлю с Англией, мы совершили опасную ошибку. Но ничего уже не переделать. Принятое решение надо выполнять. Одна надежда, что они просто не примут наших условий. Вот и я хожу здесь отнюдь не из желания побаловать свой взор прекрасными изделиями. Именно через эту галерею к трону должно будет пройти английское посольство, и после этого нужно было подарить им что-то, что по великолепию не сильно бы уступало выставленным сокровищам.

— Не думаю, что такой подарок будет иметь большое значение, если у них есть насчёт нас какие-то определённые планы. Наша задача эти планы как можно быстрее разгадать и предотвратить. Да к тому же у меня сейчас голова забита другим — какое официальное объяснение дать тому, что случилось в нашей семье? Если мы скажем, что Алая Лягушка отравила соперницу из ревности, а потом, когда её преступление раскрыли, покончила с собой, это будет удовлетворительный вариант?

— Думаю, да. Ладно, иди, чувствую, что у тебя много дел. А я всё-таки подумаю над подарком англичанам.

После того как Горный Ветер удалился, Асеро ещё несколько минут думал над подарком англичанам, однако ничего путного в голову не приходило. Он понял, что ему надо с кем-то посоветоваться, но не очень понимал, кто тут мог бы быть полезен. Вдруг он увидел, что в Галерею Даров к нему зашёл Славный Поход.

— Приветствую тебя, брат! — сказал Асеро. — Надеюсь, ты не принёс мне дурных вестей?

— Пока, хвала богам, всё спокойно. Никаких угроз и провокаций со стороны белых людей не заметно.

— Значит, ты считаешь опасения Старого Ягуара необоснованными?

— Не знаю. Это дело наших бойцов невидимого фронта. Моё же дело — фронт видимый. Армия боеспособна, провокаций на границах нет, что ещё надо?

— Вот что, Слава... Я тут в раздумьях, что подарить англичанам.

— Нашёл проблему, ? пожал плечами Славный Поход, ? подари им каких-нибудь золотых безделушек.

— Нет, только не золото... Они же их переплавят. Эти варвары совсем не ценят труд наших мастеров. В золотых изделиях они видят лишь золото и всё.

— Подарок монарху — не переплавят.

— Допустим. Но всё равно ведь блеск золота возбуждает в них алчность и... и желание нас ограбить. Наша страна и без того в глазах белых людей является страной золотых безделушек. Нет, я хочу, чтобы дар подчёркивал нашу силу, чтобы белые люди поняли — к нам нужно относиться как к равным, а равными они считают лишь тех, кто способен дать отпор грабежу... Надеюсь, ты понимаешь мою мысль?

— Понимаю.

— Может, подарить им искусно отделанное оружие?

— Не думаю. Изукрашенные кинжалы никто не воспринимает всерьёз. К тому же они наоборот, могут воспринять это как жест покорности.

— Пожалуй, ты прав. Но тогда что?

Вдруг взгляд Асеро остановился на одной из висевших поблизости картин. Перед Великой Войной, когда был велик интерес ко всему европейскому, в Тавантисуйю стали популярны картины на холстах и написанные масляными красками. Тогда они казались чем-то вроде окна в другой мир. Но после Великой Войны европейское искусство, слишком тесно связанное с христианством и перегруженное чуждыми для тавантисуйцев идеями и символикой, как-то уже перестало привлекать. В развившейся живописи стали совмещаться европейская техника и своё, национальное содержание. Всё это в полной мере относилось и к полотну, которое теперь привлекло взгляд Асеро.

Картина называлась "Волею короны". Она была написана в первые годы после Великой Войны и была преподнесена в дар уже угасающему Манко. Художник запечатлел на ней последние мгновения жизни его сына Тупака Амару. Некоторые говорили, что художник был в толпе среди тех, кто видел казнь несчастного, и потому изобразил так точно эшафот и палачей, и даже Франсиско де Толедо нарисовал с портретной точностью; другие говорили, что хотя художник и партизанил в том районе и даже мог видеть де Толедо живьём, саму казнь Тупака Амару вряд ли видел, так как главный герой картины, несмотря на то, что в жизни ему было около тридцати, выглядел прекрасным юношей, а не зрелым мужем. Впрочем, со стороны художника тут могла быть и намеренная идеализация. Образ полного жизни юноши, смело отталкивающего палача и страстно призывающего народ к борьбе за свободу, как нельзя лучше контрастировал с неподвижным и в своей мрачности похожим на каменную статую старцем де Толедо. А повешенные товарищи Тупака Амару были специально нарисованы похоже на распятие, которое возвышалось над де Толедо и сгруппировавшихся возле него священников. Внизу картины предатель получал свои грязные деньги. До того Асеро не очень любил останавливать свой взгляд на этой картине, ибо палачи-каньяри слишком живо будили в нём неприятные воспоминания. Так что теперь он смотрел на картину почти что свежим взглядом.

— Вот это то, что нужно, ? сказал Асеро. ? С одной стороны, она показывает, что наши мастера не хуже европейцев умеют рисовать людей почти как живыми. С другой, она ясно показывает, что инки не сдаются и способны бороться до конца даже в безнадёжной ситуации. Ну и подколка под христианство — что это за бог, ради которого столь прекрасных людей обращают в трупы?

— А ты не думаешь, что отдавать такую картину было бы слишком жирно?

— Подлинник, разумеется, жирно. Но можно ведь снять копию.

— Художник, нарисовавший её, давно умер.

— Разумеется. Но ведь у него должны были остаться ученики. Надо бы поинтересоваться на этот счёт у нашего Главного Глашатая...

Славный Поход только пожал плечами. Как и Асеро, Славный Поход недолюбливал Жёлтого Листа, но если к нему обратиться надо, то значит надо. Свои прямые обязанности тот выполнял, не придирёшься.

Видно, под влиянием картины Асеро приснился тревожный сон. Будто он опять на войне с каньяри, с небольшим отрядом в горах пытается спастись, но каньяри очень много и они вот-вот окружат. И во главе их вождь по имени Острый Нож. Именно это доносил Асеро его разведчик. И в этот момент Асеро осознал, что рассказывает ему это не кто иной, как Горный Ветер, и осознал, что это невозможно, ведь во время войны с каньяри Горный Ветер ещё малышом был, а потом Острый Нож был казнён, и даже в случае новой войны никак не мог встать из могилы. Поражённый нелепостью этих противоречий, Асеро проснулся. А, проснувшись, обнаружил, что Луны рядом нет. Часы показывали, что до конца послеобеденного отдыха оставалось ещё около получаса. Конечно, нелепо было предполагать, что Луну прямо с супружеского ложа похитили какие-то сверхъестественные силы — скорее всего, она просто вышла по нужде, но Асеро всё равно было тревожно. К тому же он понимал, что всё равно больше уже не заснёт, а тупо валяться в постели как-то не хотелось.

Проходя по садовой дорожке, Асеро услышал вдруг тихие сдержанные рыдания. Заглянув за кусты, которые образовывали что-то вроде беседки (специально так посадили, чтобы у дочерей было что-то вроде домика для игр), Асеро увидел, что Луна сидит внутри на земле и тихо плачет.

— Любимая, ты чего? Кто посмел тебя обидеть? — сказал Асеро, подсев рядом.

Луна прервала плач и сказала:

— Асеро, мне надо поговорить с тобой серьёзно. Я знаю, что ты сам до недавнего времени всячески сторонился дочери Жёлтого Листа, но теперь сам за ним послал для разговора. Скажи прямо, ты согласен на брак с его дочерью? Ведь ко мне ты охладел, уже много дней не выполняешь своих супружеских обязанностей.

— К Жёлтому Листу я обратился вовсе не за дочерью, а по его прямым обязанностям. Жениться на его дочери я не буду ни при каких обстоятельствах — потому что знаю, что она сама против. А насиловать кого бы то ни было я в жизни не буду, это противно моей природе. Впрочем, мне и по доброй воле никакая другая женщина не нужна, я тебя люблю. Или ты сомневаешься в этом? Но как я могу доказать тебе это?

И он стал покрывать заплаканные щеки своей жены поцелуями.

— Тогда почему ты столько времени не касался меня?

— Луна, как будто сама не видишь, что тут творилось последние дни.

— Но ведь ты всегда находил утешения в моих объятиях.

— Луна, у тебя должны же были начаться истечения, а их нет, может быть...

— Истечения у меня уже были, но прошли быстро. Неужели ты думаешь, что я ещё могу забеременеть. Кого ты обманываешь, меня или себя?

— Никого не обманываю, моя мать сколько лет была бесплодной, прежде чем родила на свет меня? И ты можешь! Скажи, что я должен сделать, чтобы ты убедилась, что я не холоден? Овладеть тобою?

— Да...

И стал развязывать шнурок, на котором держались его штаны.

— Асеро, ты с ума сошёл, прямо здесь...

— А отчего нет? — сказал Асеро, вешая штаны на куст — как давно мы не позволяли себе маленькие шалости — ведь ночью я не могу видеть твою красоту.

В какой-то миг Луна заколебалась, ведь их могли застать за столь легкомысленным делом, но после минутных колебаний совершенно спокойно дала развязать у себя верёвочки, скреплявшие платье, и окончательно отбросив все сомнения, отдалась самому страстному и нежному любовнику, о какого только способно представить себе женское сердце.

— Ну как, теперь ты убедилась, что я вовсе не холоден к твоей красоте? — спросил Асеро, одеваясь обратно.

Но Луну уже волновало другое.

— Послушай, когда ты делал это со мной, я почувствовала нечто странное. Не боль, нет... Не знаю, как это описать... но так у меня было, когда я была беременна.

— Но ведь у тебя же были истечения?

— Были. Но довольно слабые. А такое бывает и в начале беременности... Может, мы и в самом деле зря это сделали, а если выкидыш будет?

-Не обязательно. Впрочем, ты всегда вначале немного тревожна, так что хороший знак. Ладно, что теперь гадать, тут только время покажет, — сказал Асеро, завязывая жене пояс и ещё раз целуя её напоследок. — В любом случае, что сделано то сделано.

Жёлтый Лист быстро узнал всё необходимое. Разумеется, автор картины умер, но после него остался сын, в мастерстве мало уступающий отцу. Однако делать копию тот почему-то наотрез отказался. Заявил, будет об это говорить, только если сам Первый Инка согласится явиться к нему и уговаривать. Передавая это, Жёлтый Лист предложил как-то наказать строптивого художника, но Асеро напротив, согласился явиться к нему и поговорить лично.

Асеро реши нанести визит к Графитовому Карандашу вместе со Славным Походом. Идти один Асеро, если честно, несколько робел, так как до того ему не приходилось напрямую иметь дело с художниками и поэтами, и он не знал, как с ними лучше всего находить общий язык. Если бы не печальные обстоятельства в семье Инти, то можно было бы отправиться вместе с Инти или Горным Ветром, которые знали эту среду не понаслышке, но увы, теперь им явно не до того.

От Горного Ветра Асеро слышал, что художники и поэты порой слишком капризны, так как знают о своей уникальности и незаменимости, но тут был случай из ряда вон. Потребовать к себе самого Первого Инку — это было неслыханно, и Асеро подозревал, что за этим стоит что-то более важное, нежели простая спесь. Потому он и позвал с собой на всякий случай Славного Похода.

Оставив охрану снаружи, Асеро и Славный Поход вошли внутрь дома, не запертого по тавантисуйским обычаям. Вообще дома в Тавантисуйю обычно не совмещались с мастерскими, но для художников нередко делали исключение, так как тем было неудобно доходить до мастерских, расположенных на другом конце города.

В нос вошедшим ударил запах краски. Полуприкрытая тканью юная девушка, очевидно смутившаяся своего не вполне пристойного вида, тут же спорхнула с места, где только что позировала, и скрылась за занавеску, где, видимо, принялась торопливо одеваться, так как через довольно короткий промежуток времени она выпорхнула оттуда в платье и поспешила скрыться с глаз долой.

Асеро ужасно смутился тем, что помешал работе, а ещё более тем, что увидел ровесницу старшей дочери в таком легкомысленном виде, и потому в первый момент не знал, как начать.

— Срамота, ? сказал Славный Поход, ? неужели людей так обязательно надо рисовать в голом виде? Можно же без этого обойтись.

— Нельзя, ? ответил художник, так и не оторвавшись от своего занятия, ? если белые люди выставляют рабов и рабынь на рынках нагими и полунагими, то я не могу их рисовать одетыми.

Асеро подошёл к мольберту и заглянул через плечо. Она действительно изображала рабовладельческий торг, и среди невольников была точная копия той красавицы, которую они только что спугнули. Впрочем, на картине её нижнюю часть тела была скрыта за кем-то из её лишь контурно намеченных товарищей по несчастью, а грудь она стыдливо прикрыла, так что всё внимание зрителя поневоле приковывало её лицо, на котором отражались стыд, отчаянье и испуг. Бояться ей при этом было чего — к ней с явно нескромными целями протягивал руку потенциальный покупатель-европеец.

— Всё равно срам и непристойность, ? ответил Славный Поход, ? ну все мы знаем, чем белые люди промышляют, но рисовать-то это зачем?

— Затем, что не все могут себе это представить и не все могут съездить к христианам, чтобы это увидеть. Я видел работорговлю в дни своей юности, и хочу запечатлеть это прежде, чем сложу свои руки навсегда.

Тут художник обернулся, и Асеро увидел, что тот очень стар, по возрасту годится ему в отцы, а своей юной модели — в дедушки. Но ещё больше Асеро поразило то, что хотя старик не мог не заметить льяуту на головах вошедших, он и продолжал вести себя так, точно перед ним — обычные горожане.

— Скажи мне, Графитовый Карандаш, ? начал Асеро, ? тебе передавали про мою просьбу снять копию с картины твоего отца?

— Передавали. Но сделать я это могу лишь при одном условии.

— При каком? Ты знаешь, что я могу если не всё, то очень многое.

— Сними свой запрет на показ моей картины.

— Но я ничего не запрещал, ? удивлённо развёл руками Асеро.

— Не лукавь, государь, Жёлтый Лист запретил показ от твоего имени. Даже у себя я обязан держать её за занавеской, чтобы не увидели случайные посетители.

— Там что, опять что-то непристойное? ? спросил Славный Поход.

— Нет там ничего непристойного, впрочем, Жёлтый Лист считает иначе, ? ответил художник, подошёл к стене и отдёрнул занавеску и Асеро на некоторое время потерял дар речи от изумления и восхищения.

Полотно было подписано "Атауальпа в Кахамалке", впрочем, сюжет картины был понятен любому мало-мальски знакомому с историей родной страны тавантисуйцу. В левой части картины был изображён царственный пленник, с болью и отчаяньем смотревший в окно под потолком справа, где сквозь решётку был виден кусочек синего неба, зелени и какая-то птичка. Кандалы пленника переливались стальным блеском, который казался мертвенным на фоне желтого одеяния и золотых украшений. Внизу под окном был расположен низенький столик с изысканными яствами и напитками, но было очевидно, что царственный пленник не притрагивался к еде. Разве может вся эта роскошь радовать того, кто потерял свободу и обречён на унизительную казнь? Хотя Асеро не знал, что натюрморты с дорогой посудой и увядающими цветами и фруктами для европейских художников являются символом быстротечности времени и неумолимо приближающейся смерти, а вино в чаше — символом страдания, которые герою предстояло испить, но картина была вполне понятна и без такой расшифровки.

— И что Жёлтому Листу могло тут не понравиться? ? спросил, наконец, Первый Инка, обращаясь не столько к автору картины, сколько к самому себе.

— Возможно, он считает неправильным напоминать о поражениях, ? сказал Славный Поход.

— Но у нас и так эту историю знает каждый школьник, ? возразил Асеро, ? хотя знать — одно, а вот так увидеть — другое.

— Жёлтый Лист увидел в этой картине непочтение к потомкам Солнца, ? ответил Карандаш.

— Что за бред, ? сказал Асеро, ? я не вижу здесь никакого непочтения. Похоже, Жёлтый Лист решил на всякий случай перебдеть. Когда-то такие, как он, "Позорный мир" пытались запретить, но хотя теперь это кажется смешным, урок не всем впрок. Разрешение я могу написать сегодня же, а с Жёлтым Листом я поговорю.

— Умоляю тебя, государь, сними его с должности Главного Оценщика. Сам видишь, что из-за его желания перебдеть многие прекрасные произведения не могут дойти до народа.

— Хорошо, сниму. Кого бы хотел видеть ему на замену?

— Государь, а зачем ему замена? Зачем вообще кто-то должен оценивать наши творения на предмет крамолы? Почему ты не можешь предоставить свободу творить для пера и кисти?

— Нет, этого я сделать не могу, ? ответил Асеро, густо покраснев, ? я верю, что лично ты честен и ничего дурного не замышляешь. Но можно ли так поручиться за всех, кто держит в руках кисть и перо?

— Поверь тому, кто держит в руках кисть не один десяток лет, ? сказал старик, ? мы можем рисовать только правду. Неправду написать просто невозможно, кисть тебя не послушается.

— Почему?

— Чтобы творить — нужна внутренняя убеждённость.

— Так правда или внутренняя убеждённость? ? переспросил Асеро.

— А разве это не одно и то же? ? удивился старик.

— В том-то и беда, что нет. На моей памяти были случаи, когда люди, в чьей невиновности многие были искренне убеждены, оказывались неожиданно для всех преступниками. И доказательства были неоспоримы. Случается, что преступники, стараясь произвести впечатление на слушателей, весьма убедительно лгут, а потом за ними другие повторяют ложь, искренне веря в неё. А по твоей логике убедительно лгать невозможно.

— В суде иные и в самом деле правдоподобно лгут, никто не спорит, однако перо и кисть лгать не способны.

— Как сказать... У христиан немало книг, в которых описывается, что я предаюсь жестоким тиранствам и непотребствам. Я не буду говорить подробнее, ибо даже краткий пересказ этих мерзостей способен вогнать в краску. Но, тем не менее, их авторы убеждены, что они пишут правду, ведь, хотя они не знают обо мне ничего, но, по их мнению, противник христианства должен творить жестокости и предаваться непотребствам. Но оттого, что они представляют меня жестоким извергом и развратником, это же не становится правдой.

— Допустим, пером лгать и получается. Но кистью всё-таки нет.

— Пусть даже и так. Однако правда всё равно у всех разная. Во дни своей юности я был в Испании и видел во дворце портрет Карла V. Если бы я не знал, что это тиран, по вине которого наша родина едва не захлебнулась собственной кровью, то я бы, глядя на портрет, никогда бы такого не подумал. И ведь тот, кто его рисовал, действительно об этом не думал. Что им за дело до судьбы каких-то жалких дикарей, для них это не важно.

— Но как же художнику могло быть не важно, убийцу он рисует или нет? Не могу поверить в это! Когда я рисую человека, я стараюсь проникнуть в душу того, кого изображаю, а без этого просто ничего не получается.

— У тебя — может быть. Но представь себе богатого европейца... ну даже не обязательно короля или герцога, а просто владельца огромных богатств, который решил часть своих денег потратить на науки и искусства. Те, кого он одарил от своих щедрот, будут видеть прежде всего добродетели своего благодетеля, его щедрость, ум, образованность. Для них именно это важно, это правда. Они не думают, отчего их благодетель так богат. Не думают о том, что для того, чтобы их благодетель мог наслаждаться роскошью, многие тысячи несчастных должны погибать на плантациях и в рудниках, а при обращении этих несчастных в рабство белые хищники сжигали целые деревни вместе с жителями. Если бы те, кто воспевал добродетели своих благодетелей, рисковали бы подвергнуться такой участи, если бы знали, что их тоже могут ради прибыли обречь на смерть и рабство, то они бы по-другому запели.

— Но ведь мы — не белые люди.

— Да, ? ответил Асеро. ? Мы не белые люди и потому с нами могут так поступить. Мы помним, что пытались. И оттого мы понимаем, что те, кто страдает на рудниках и плантациях — братья нам, такие же люди, как мы, ничем не хуже. Но, кроме того, у нас есть наука о мудром государственном устройстве, завещанная нам Манко Капаком. Манко Капак сумел подрубить основы рабства, кроющиеся в частной собственности, потому у нас не может быть щедрых богачей-благодетелей. Но раз их нет, то науки и искусства могут существовать лишь за счёт государства. А то, что делается за счёт государства, не может не контролироваться так или иначе. Так что я могу сменить Оценщика, и сделаю это, но отменить контроль в принципе не могу.

Художник на это ничего не ответил.

— Скажи, а почему христиане так часто рисуют нагих? ? спросил Славный Поход. ? Вроде же это у них грех.

— Не грех, если это святой мученик. Кроме того, некоторые из них верят, что совершенное тело есть ключ к совершенству души.

— Что за бред, ? сказал Славный Поход, ? разве эти вещи между собой связаны?

— Мне кажется, что наоборот, ? сказал Асеро, ? вернее, кто насколько красивым родится, это уж от везения зависит, но добродетельный человек ? это не тот, кто себя нежит и бережёт, а, наоборот, тот, кто собой рискует, так что мозоли или шрамы будут у такого обязательно.

— Легко тебе говорить, с тебя охрана пылинки сдувает, ? мрачно ответил художник.

— В дни своей юности я не ходил под охраной, так что шрамов от старых ран у меня на теле хватает.

— Гм, ? сказал художник. ? Кажется, теперь я понимаю, почему изображение европейских красавцев и красавиц у столь многих после войны вызывало отвращение, хотя до этого вызывало интерес, как и всё, связанное с Европой. Ведь у многих тела были обезображены ранениями, а женская нагота и вовсе будила воспоминания о позоре. А ведь, казалось бы, прекрасное должно радовать глаз всегда....

— Что кажется прекрасным в одних условиях, может вызывать отвращение в других. Ладно, договорились. Бумагу с разрешением показывать твою картину я пришлю вместе с гонцами, которые доставят тебе творение твоего отца для снятия копии. А Жёлтого Листа я освобождаю от должности.

— Да, государь. Договорились. И... извини, что я был слишком резок поначалу. Теперь, переговорив с тобой и поглядев на тебя, я многое понял.

Вернувшись во дворец, Асеро тут же, не откладывая, вызвал к себе Жёлтого Листа со всеми отчётами по его делам и списком жалоб со стороны авторов на него, после чего окончательно убедился, что с этой должности его необходимо снять. Хотя формально снятие и назначение кандидатур должны были утверждать все носящие льяуту, но теперь, когда Асеро правил уже более десяти лет и никто не считал его неопытным мальчиком, в этих вопросах с ним обычно соглашались.

Асеро пытался уговорить Жёлтого Листа уйти добром, но тот, хоть и не протестовал, был крайне раздосадован, хотя и пытался не выдавать собственную досаду. Чтобы у столь неприятной сцены было как можно меньше свидетелей, Асеро выбрал в качестве места для разговоров скамейку во внутреннем дворцовом саду, и теперь на ней были разложены бумаги с отчётами, сами же Асеро и Жёлтый Лист стояли неподалёку. Жёлтый Лист сквозь зубы цедил:

— Значит, снимаешь меня с должности Главного Оценщика и позволяешь выставить это оскорбление твоего рода на всеобщее обозрение?

— Да что в этой картине такого, чтобы не позволять её показывать? Тебя же не смущает "Позорный мир", где Великого Манко бьют, оскорбляют и держат на цепи как собаку?

— В пьесе Манко показан, прежде всего, как правитель, пекущийся о благе своего народа. "Сначала думай о народе, потом лишь о себе". Здесь же Атауальпа показан не как правитель, озабоченный судьбой своей страны, а как простой человек, боящийся смерти. Такая зацикленность на своей персоне не достойна человека, носящего алое льяуту.

— Мне кажется, Жёлтый Лист, ты говоришь так оттого, что твоя жизнь ещё ни разу не подвергалась серьёзной опасности. Любой человек хочет жить и в опасной ситуации испытывает страх за свою жизнь. Мужество не в том, чтобы не уметь бояться, так могут думать разве что безрассудные, а в том, чтобы этот страх в себе уметь преодолевать.

— Не в этом дело, государь. Я вполне допускаю, что Атауальпа в плену на самом деле выглядел ещё более жалко, чем на этой картине. Но изображать так инков нельзя. Инка, тем более Первый Инка, не должен выглядеть в глазах простых людей таким же человеком как они. Людям лучше не думать о том, что он может испытывать страх, усталость, растерянность, бессилие, может не знать, что делать в сложной ситуации. Это подрывает авторитет Потомков Солнца.

— В каком смысле подрывает? Чего ты боишься?

— Боюсь, что в следующий раз Первого Инку могут выбрать и не из потомков Солнца.

— И пускай. Разве моё не вполне чистое происхождение помешало стать хорошим правителем? Я даже вполне допускаю ситуацию, что моим преемником станет человек из низов.

Жёлтый лист ничего не ответил, только в демонстративном отчаянии обхватил голову руками. Лицо у него покрылось пятнами.

— Я не понимаю, что тебя так ужасает, ? сказал Асеро, ? ты же знаешь, что ни сыновей, ни братьев у меня нет, так что моим преемником, скорее всего, станет кто-то из зятьёв, которые могут быть и не крови Солнца.

— Между прочим, одну из твоих дочерей видели целующейся с кем-то из воинов дворцовой охраны. Не хочешь себе такого зятя-преемника?

— В первый раз об этом слышу. И с кем же видели Прекрасную Лилию?

— Речь идёт не о Лилии, а о Розе.

— Роза?! Не смеши меня! Про свою старшую дочь я бы ещё поверил, она довольно своенравна, но Роза — милая послушная девочка, к тому же ещё совсем дитя. Я в жизни не поверю, чтобы она могла пойти на что-то такое.

— Очень зря. На твоём месте я бы постарался раскопать, что стоит за этими слухами.

— За большинством сплетен ничего не стоит, а если я буду проверять каждую глупость, то у меня времени не останется для действительно важных дел. А вот ты, похоже, и в самом деле важное от мелочей отличить не способен. Так что Главным Оценщиком тебе не бывать. Я бы и с газеты тебя снял, да тут тебя никем не заменишь.

— Не смею возражать тебе, государь, ? сказал Жёлтый Лист, холодно поджав губы, ? дозволь теперь мне удалиться.

— Дозволяю, дозволяю, ? ответил Асеро, не скрывая радости, что столь неприятный разговор наконец-то окончен, и добавил вслед удаляющемуся Жёлтому Листу. ? Хоть бы ты когда-нибудь позлился по-настоящему, покричал бы, ногами бы потопал, ну хоть попричитал бы. Ведь скрытый гнев всё равно виден, и смысл тогда его скрывать?

— Это потому, что он больше всего опасается с тобой всерьёз поссориться, ? сказал незаметно подошедший Инти, ? он и без того боится оказаться ненужным оттого, что другие справятся с его обязанностями лучше него. Вот и пытается отсечь заранее всех конкурентов.

Асеро обернулся к нему и побледнел. Лицо у Инти было какого-то землистого цвета, как после трёхдневного недосыпа, и было видно, что каждый шаг давался ему с трудом

— Что с тобой? Ты здоров?

— Как видишь, нет. Эта мерзавка, хоть и не всадила в меня ножик, но таки добилась своего.

— Тебе нужно немедленно показаться нашему лекарю.

— Я только что он него. Увы, дело серьёзно. А самое поганое, что никто не знает точно, что со мной. Нет, понятно, что проблемы с сердцем. Но вот только причины их неизвестны.

— Да что тут гадать, довела тебя эта... слов не нахожу, как её назвать.

— В общем, дворцовый лекарь считает, что у меня вся эта болезнь чисто от горя. И что нужны снадобья, которые успокоят моё сердце. А Горный Ветер и Панголин считают иначе — что меня потихоньку травили. В нашей оранжерее вскрылась кража: кто-то украл листья наперстянки. Мастер Ядов изучал их свойства, говорят, они способны служить как лекарством, так и ядом. Кража вскрылась чисто случайно, все думали, что это он берёт для исследования. Если бы он сам не обратил внимания, что ободранным оказалось то растение, которое он не трогал. Значит, его ободрал кто-то другой. А вот кто?

— Ты, думаешь, Алая Лягушка...

— Дело в том, что обдирать эти листья не могла она лично. Если бы она туда заявилась, это было бы отмечено. Разумеется, Горный Ветер проверил списки тех, кто заходил в оранжерею. Никого из тех, кто бывал у меня доме, там нет, Жидкого Пламеня в том числе. Разве что кто-то рискнул зайти под чужим именем, рискуя столкнуться там с Панголином... Но ведь эту несчастную наперстянку могли красть и ради того, чтобы отравить кого-то другого! Если бы знать точно, травили меня или нет, и чем именно — тогда было бы ясно, как точно меня лечить. А так лекарствами можно ещё больше навредить.

— Неужели нет безвредных противоядий?

— Ну, разве что уголь... Его я попью, конечно, тем более что тошнота у меня тоже была. Но так как сердце плохо работает, и теперь мне нужен долгий отдых. В такое неподходящее время я должен отойти от дел на месяцы, может быть, годы, а может, и вообще навсегда... ? Инти горестно закрыл лицо руками. Асеро с жалостью смотрел на страдания друга.

— Послушай, тебе же даже долго стоять нельзя, сейчас садись давай, вот я бумаги подобрал, и хочешь, я воды принесу?

— Не надо. Не могу же я пить всё время, ? Инти сел и улыбнулся.

— Но ведь тебе ещё только сорок пять, не может же быть, чтобы всё было так плохо...

— Может... Люди моей профессии вообще долго не живут. Я, конечно, надеюсь оправиться, так не хочется доживать свои дни никуда не годным калекой.

Асеро молчал, не в силах подобрать слова утешения.

— Все дела я сегодня же передам Горному Ветру, а сам удалюсь за город. Панголин будет время от времени наведываться ко мне, проверять моё состояние... Он говорит, что мне нужнее всего покой и постельный режим. Кроме того, так как никого из дома я с собой не беру, фактически это гарантия от продолжения отравления.

— Может, лучше тебе отправиться в дома оздоровления? Там лекаря более опытные и наблюдать за тобой будут постоянно...

— Нет, ни в коем случае. Там не будет покоя, меня слишком многие знают, пойдут кривотолки. Кроме того, там тоже могут оказаться их люди...

— Пожалуй, ты прав. Вот что я хотел спросить у тебя: может, посоветуешь кого на должность Главного Оценщика? Жёлтый Лист совсем для этого не пригоден.

— Я слышал ваш разговор. Да, он совершенно потерял чутьё, а оно необходимо на такой должности. Вот и запрещает на всякий случай всё подряд. Думаю, что это должен быть кто-то не из носящих льяуту, а из образованных молодых амаута. Лучше с Горным Ветром на эту тему посоветуйся. И, кстати, я скажу ему, чтобы за Жёлтым Листом приглядывал, а то у меня нехорошие подозрения...

— Неужели ты думаешь, что он... Нет, конечно, характер у него вздорный, он склонен к грубости и весьма честолюбив, своей идеей женить меня на своей дочери изрядно доводит, но заговор...

— Не знаю. После измены собственного сына я понял, что свои нехорошие предчувствия лучше всегда перепроверять. Хотя к изложенным им сплетням это не относится.

— Скажи мне Инти, ты бы хотел... хотел, чтобы Ветерка освободили от каторги?

— Если бы он раскаялся — то да, но он не кается...

— Откуда ты знаешь?

— Мой человек за ним следит в тайне от него. Нет, юноша упёрся... Да и ты сам помнишь его на суде.

— Конечно, помню, — сказал Асеро, — именно тогда я понял, что тот и в самом деле хочет убить меня. Луна до сих пор укоряет себя, что, мол, не взяли его на воспитание после смерти Морской Волны, тогда бы другим человеком вырос... А я понимаю, что желание "убить тирана" он почерпнул именно из европейских книг. Хоть я ему и дядя, я для него как будто был не реальным живым человеком, а воплощением идеи деспотизма. Не из-за личных качеств, а потому что я Первый Инка. Вот так книга способна свернуть человеку мозги.

Поразмыслив, Инти сказал:

— Если тебе нужен кто-то, кто может выполнять обязанности временно, то я бы тебе посоветовал поручить это женщине. Они обычно даже более тонки и чутки в плане понимания текста. Да вот только на женщину не наденешь льяуту, только что в исключительных случаях для дев Солнца... Но как временная замена это вполне возможный выход.

— Ты знаешь, в отличие от тебя, я предпочитаю с девушками не общаться, ? сказал Асеро и густо покраснел.

— Боишься казусов? По-человечески я тебя в этом понимаю, но государственные дела важнее. Так что на твоём месте я бы отправил запрос к Девам Солнца, не найдётся ли у них подходящая кандидатура на такую должность.

— Ага. А потом эта самая кандидатура начнёт ко мне приставать, а за отказ на ней жениться обольёт меня грязью. Да ты на себя посмотри, до чего тебя Алая Лягушка довела! В 45 лет уже калека! А я ещё и не думаю на здоровье жаловаться, лекаря говорят, что у меня тело почти как у юноши. Так что единобрачие для здоровья полезнее.

Инти хотел что-то ответить, но в этот момент как-то незаметно подкравшаяся сзади Луна открыто вмешалась в разговор:

— Что, братец, даже ты теперь моему мужу новых жён сватаешь! Я знаю, какие сплетни за моей спиной ходят ? мол, Луна стала бесплодна, а нужен наследник, значит, пусть мол, потеснится. Так вот, слухи о моём бесплодии несколько преувеличены. Тебе, брат, я уж точно могу сказать, что беременна, никаких сомнений уже нет.

Инти смотрел ошалело, Асеро тоже сперва не знал, как реагировать на столь внезапно появившуюся из-за кустов супругу.

— Луна, наперёд не пугай его так, — наконец сказал он. — Иначе он рискует не дожить до появления на свет своего племянника или племянницы...

— Рискует не дожить? Как это?

— У него очень плохо с сердцем. Его может восстановить только очень долгий отдых, да и то без гарантий, — беременной жене Асеро не хотел говорить о возможном отравлении. — Так что он удалится в свой замок, и это будет очень-очень надолго.

Луна была в замешательстве:

— Неужели и в самом деле всё так ужасно?! Я хорошо помню, как то же самое было с отцом. Инти, ведь ты... ты не можешь умереть так рано!

— Буду надеяться, что болезнь отступит.

— Скажи, может, мы хоть иногда сможем тебя навещать?

— Когда лекарь разрешит, то, конечно, можно, — отвечая сестре, Инти пытался обнадёживающе улыбаться, но это выглядело не очень убедительно. "Раз даже талант перевоплощения ему изменяет, то дело совсем плохо", — подумал про себя Асеро. — "Или перед сестрой притворяться труднее?"

— Но пойми, сестра, в ближайшее время вам с Асеро будет трудно оторваться от столицы.

— Из-за англичан? Но ведь они ещё не завтра приезжают!

Асеро сказал:

— Я снял Жёлтого Листа с должности Главного Оценщика. А это значит, что пока я не найду ему замену, то я должен буду выполнять его обязанности сам. Я откровенно не представляю, как буду с этим справляться. Пусть посмотреть картины и прослушать забракованные им песни времени много не займёт, но как и когда я прочту весь список книг, который он забраковал, а авторы не согласны. И не исключено, что правильно не согласны. Как всё-то успеть, я просто не представляю!

— Так вот отчего Жёлтый Лист был так мрачен и нагрубил мне при встрече! — сказала Луна.

— Грубил?! Он что, посмел грубить тебе?!

— Да. Обозвал глупой бабой в ответ на вполне невинный вопрос ? когда его ведомство выпустит вторую часть "Путешествия на остров Рапа-Нуи", ведь с выхода первой уже три года прошло. Он сказал, чтобы глупой бабе в государственные дела лезть ни к чему. Видно, честно признаться, что его сняли, ему ума или ещё не знаю чего не хватило.

— Я его не совсем снял, на газету мне больше поставить некого. Хотя будет в таком духе себя вести — придётся снять, если только уговорю остальных лишить его льяуту. Совсем уже распоясался. Как минимум, он обязан извиниться за "глупую бабу". Как будто он не знает, что ты у меня в моё отсутствие моей перепиской заведуешь, да и вообще в государственных делах жена Первого Инки разбираться должна. Ну а что касается книги, то она в списке спорных — одна из первых. Уже год как написана, да только Жёлтый Лист там непочтительность к Потомкам Солнца нашёл, не знаю уж где. Только вот не пойму, как это в нём уживается — требование почтительности с такой грубостью.

— Да очень просто, — сказал Инти, — наедине он может сорваться. А что он думает про каждого из нас, я боюсь даже гадать. Но при этом он уверен, что публично и в письменном виде ни малейшей непочтительности быть не должно. Логика тут есть.

— Логика есть, но меня тошнит от этого лицемерия.

— А что поделать? Чтобы искренне относиться к тебе хорошо, Жёлтому Листу надо другим человеком быть. А если бы он стал тебя публично грязью поливать, это могло бы иметь последствия, сравнимые по ущербу для страны с извержением вулкана.

— Лучше всего было бы, если бы льяуту носили лишь действительно достойные этого, — сказал Асеро, — но одни не в силах взять на себя такую ответственность, у других не хватает способностей... Вон даже на должность Главного Оценщика попробуй кандидата найди?

— Да какие тут особенные способности нужны? — удивилась Луна. — Даже я могу прочитать книжку и понять, есть в ней непочтение или нет.

— Ну вот и отлично! — сказал Асеро. — За те несколько месяцев, которые остались тебе до родов, ты вполне можешь перечитать все спорные книги и объяснить мне, почему они могли Жёлтому Листу не понравиться, а дальше решим, что из этого нужно печатать, а что — нет. А потом... мы найдём кого-нибудь.

— Пожалуй, это и в самом деле выход, — сказал Инти.

Асеро прибыл в Тумбес. На сей раз город показался ему каким-то хмурым и неприветливым. Отчасти виной была погода, которая зимой отнюдь не радовала. Дожди, бури, промозглая сырость и частые туманы. Но куда тяжелее было от мысли, что рядом теперь нет верного друга — раньше во всех поездках в Тумбес его сопровождал Инти, а теперь он лежит больной в загородном замке. Вообще-то его должен был сопровождать хотя бы Горный Ветер, но тот вынужден задержаться в Куско из-за расследования, хотя он и должен прибыть несколькими днями позже.

Войдя во дворец наместника, Асеро поневоле поёжился от страшных воспоминаний. Именно здесь его пять лет назад чуть было не убили, и только предусмотрительность Инти спасла ему жизнь. Наверное, и нынешним обитателям дворца тут неуютно, но Старый Ягуар не настолько расточителен, чтобы строить себе ещё один дворец. А в простом доме он жить не может, нужна охрана.

Впрочем, радушная хозяйка тут же постаралась развеять мрачное настроение у Асеро. Своим долгом она считала как следует накормить гостя, суетилась, хлопотала и извинялась:

— Ты уж прости, что с рыбой у нас в этом году не очень. Мор на неё, сами едим только по праздникам. Так что угощайся осьминогами и ракушками.

— Да ничего, моллюски та же рыба, только без костей. А племянники мои где?

— Да здесь же, во дворце.

— А чего к столу не идут?

— Да не выходят они, — сказал Старый Ягуар. — Как доставили их во дворец, так сидят в комнате, заперлись на щеколду. Уже несколько дней. Нет, конечно, мне ничего не стоит поддеть щеколду ножом и вытащить их оттуда силой, да только толку от этого...

— А они что, не едят всё это время?

— Нет, едят понемногу. Аппетит у них, конечно, неважный, не такой, как какой должен быть у здоровых семнадцатилетних юношей, но еду принимают и пустую посуду возвращают, значит, голодом себя вроде не умаривают, и на том спасибо.

— И при этом совсем-совсем не выходят?

— Ну, разве что по нужде прошмыгнут. И то чтобы никого в коридоре не было.

— А что они там целыми днями делают?

— Да кто же их разберёт, ?— сказал Старый Ягуар, — я к ним подходил, смотрел через дырочку в двери, сидят по разным углам, закрыв лицо руками. Впрочем, в этой комнатке библиотека, так что, может, читают что...

Ракушка добавила:

— Они теперь людей боятся... руками лицо закрывают, если кого увидят. Может, не боятся, а стыдятся даже.

Старый Ягуар добавил:

— Тут один сказал — ведут себя как женщины. Но ведь женщины тоже ни с того ни сего руками лицо закрывать не будут, будут только если беда с ними случилась. Сделали с ними что-то в плену очень нехорошее...

— Послушай, их же лекаря смотрели — что они говорят?

— Говорят, что телесно они здоровы, а что касается душевного потрясения — тут таких лекарств, которые бы на всех действовали, нет. Так что на тебя последняя надежда.

Асеро вздохнул. Конечно, можно было бы пригласить сюда их мать, но после её попытки самоубийства лучше не рисковать. Письма от неё в кармане хватит. Да и к тому же с юношами и в самом деле лучше разговаривать мужчине. Кроме того, были и политические последствия: из претендентов на престол повредившиеся душевно выбывали навсегда. Идея, что всё это было подстроено нарочно, просто напрашивалась, но, не поговорив с юношами, нельзя было сделать определённых выводов.

После ужина все столпились у двери, за которой находились юноши.

— Откройте, — сказал Старый Ягуар, — сам Государь из-за вас из столицы прибыл.

Конечно, Асеро прибыл не ради племянников, точнее, не только ради них, но сейчас точность в этом вопросе была ни к чему.

После непродолжительной паузы раздался голос Ясного Взора:

— Хорошо, мы откроем. Мы согласны пустить своего дядюшку, но только с условием: он зайдёт один. А остальные пусть отойдут от двери.

— Хорошо, хорошо, — сказала Ракушка.

Все остальные ушли, Асеро осторожно вошёл в комнату и встретился глазами с побледневшими юношами.

— Ну, рассказывайте, зачем вам запираться понадобилось?

— Нам стыдно, — сказал Тонкий Слух, — после всего, что с нами случилось, мы больше не можем смотреть людям в глаза.

— Погодите, объясните мне, чего вы стыдитесь? Вас стыдно, что за вас пришлось заплатить такую цену, что пришлось просто выскрести дочиста казну? Но ведь так мы должны были поступить по закону. Вы не виноваты.

— Нет, дело не в этом.

— Вы в плену поступили не так, как это подобает мужчинам, и стыдитесь этого?

Юноши переглянулись, и тяжко вздохнули, показывая, что Асеро угадал.

— Можно сделать так, чтобы нам начать жизнь заново под другими именами где-нибудь в глухой рыбацкой деревне? — спросил Ясный Взор.

— Можно-то можно, да только так обычно поступают преступники, а вы же не преступники. Вот что, лучше расскажите мне, что с вами там произошло.

Юноши только опустили головы.

— А о матери вы подумали? Каково будет ей никогда вас не видеть? Она и так занемогла с горя.

— Ей будет хуже, если она узнает, что с нами было в плену. Тогда она вообще умрёт.

— Ну, этого даже я пока не знаю. Но вижу, что вы телесно здоровы. Да и рассудком, видимо, целы. Может, вас заставили сделать что-то нехорошее? Убить кого-нибудь?

— Ладно, — сказал Ясный Взор, — ты ведь всё равно уже знаешь, что мы были в руках палача по прозвищу Прижигатель. Только зря потом лекаря искали на наших телах ожоги. Он приготовил для нас нечто похуже. Он сказал сначала, что пощадит того из нас, кто решится убить другого. Мы отказались и сказали, что оба лучше умрём. Нас подвели к борту и должны были сбросить в море. Он развязал нас, надеясь, что мы всё-таки начнём выпихивать за борт друг друга. Но мы подошли друг к другу и обнялись на прощание. И... поцеловали друг друга на прощание. А они вокруг загоготали. И Прижигатель сказал, что если мы ещё поцелуем друг друга 100 раз, он пощадит нас обоих. Мы согласились, но лучше бы мы умерли... — юноша заплакал, и дальнейшее уже говорил сквозь слёзы. — То, что мы целовали друг друга на потеху белым людям.... Зачем нам жить после такого унижения?!

— Да них ведь не существует братской любви, — добавил Тонкий Слух, — для них есть только любовь матросов в дальнем плавании.

— Я всё понял, — сказал Асеро, — трудно придумать более мерзкое издевательство. Попадись мне этот негодяй, я бы его на медленном огне изжарил. В общем, я не считаю вас виноватыми. Главное, ваше телесное здоровье от этого не пострадало. Или всё-таки...

Тонкий Слух ответил:

— Первое время очень сильно тошнило и хотелось выполоскать рот. Потом это прошло. Нет-нет, телесно мы в полном порядке, лекарей не надо. Только вот я не могу понять, зачем он заставил нас сделать это, почему наше унижение доставляло белым людям такое удовольствие?

— Потому что у белых разбойников есть очень мерзкий обычай. На кораблях в дальних плаваниях у них нет женщин, но к воздержанию они не привыкли. И потому они часто делают женщиной наихудшего. Бывает, что это действительно наихудший, который творил такие вещи, что даже разбойников ужасают, бывают, что просто бедолага. Но, в любом случае, белые люди об этих несчастных тешат свою гордость, и на самом деле не могли без них обходиться, потому что даже они понимают, что разбой — дело непочётное, а чувствовать себя плохими даже с золотом не очень хочется. Вот и тешат свою гордость мыслью о превосходстве над "плохими". Многие из них и мир видят через призму того, кто над кем может безнаказанно издеваться. Они именно так понимают власть и высокое положение в обществе, и им в голову не приходит, что может быть как-то по-другому. Им это неведомо, как неведомы краски слепорождённому. Даже если бы я очень сильно захотел, я бы не смог объяснить такому человеку, что для меня власть — это не возможность для издевательств над нижестоящими, не право бесчестить людей, которые в силу обстоятельств от меня зависят, а ответственность, в том числе и перед ними. Вот и за вас я отвечаю перед вашей матерью, она мне не простит, если я не сделаю всего, чтобы вернуть вас к нормальной жизни. Я понимаю вас, юноши. Меня когда-то тоже очень сильно унизили белые люди, не так как вас, но мне тоже с собой покончить хотелось. Но вот, как видите, жив. И избраться на престол потом мне это не помешало.

— Ты думаешь, мы...

— Я подозреваю, что во всю эту грязную историю вы оказались втянуты из-за этого. Мы с вашей матерью так и не узнали точно, кто убил вашего отца. Вас, помимо вашего или даже моего желания, рассматривали и рассматривают как возможных кандидатов на престол. И, возможно, вас так подставили с целью сломать. А значит, ваша задача — не сломаться. И чтобы ваша мать окончательно не сломалась. Белые люди ненавидят тавантисуйцев, и с этим приходится жить. Но мы неуязвимы для них, пока мы храним в себе то, чем от них отличаемся. Пока умеем быть добрыми и чуткими. Пока ценим друг друга, а не топчем слабых.

— Ты хочешь, чтобы мы съездили к матери?

— Это надо, обязательно. Если близкому существу нужно ваше участие, значит, нельзя этого участия не оказать, как бы ни было самим плохо, лень или некогда.

— А за что белые люди так ненавидят тавантисуйцев? Только за то, что мы мешаем им заниматься работорговлей?

— Не только. Они ненавидят нас за то, что мы другие, чем они. И дело не в цвете кожи. Мы просто чище. Потому что у нас нельзя ходить по борделям и принуждать кого-нибудь к соитию. Наши люди чистоплотны, опрятны и образованны. У низких душ это вызывает жгучую зависть и желание извалять нас в грязи. Им это сладко. Впрочем, дело не только в том, что они белые люди. У разбойников и пиратов просто другая мораль, отличная от нормальной человеческой. Кто считается бесчестным у нормальных людей? Тот, кто совершил какой-либо дурной поступок Кто убил невинного, кто украл, обманул, предал... А у них, наоборот, такой поступок нередко кажется доблестью, а дурным считается тот, над кем надругались. Мол, раз он не смог защитить себя сам, значит, он слабак и ничего не стоит. Ещё во время пленения Атауальпы наши предки с этим столкнулись. Ведь белые люди не понимали, как можно хранить верность вождю, если он попал в плен. Плен ведь считался в их глазах позором, а как опозоренному вождём быть?! Ну, разве что если его и в самом деле богом считать. Почему-то надругательство над богом у них иначе воспринимается. Может, у их бога такой высокий запас превосходства, что никакое унижение не страшно... Как бы то ни было, когда они посадили на цепь Манко, они рассчитывали, что это скомпрометирует его в глазах его народа. Никак не ожидали, что после этого Манко вождём станет, и что его будут слушаться.

— Но ведь в "Позорном мире" не показано ничего страшного, ну мучается он от жажды на цепи, ну сидит на коленях...

— Мальчики, вы наивны. В жизни это было куда ужаснее, чем в пьесе. Любой проходивший мимо испанец мог запросто ударить его или даже... справить на него нужду. Но понятно, что в театре такие вещи не покажешь.

Юноши угрюмо молчали, опустив глаза. Потом Тонкий Слух сказал:

— Я думаю, наша мать нас не простит. Вот она всю жизнь хранила верность отцу, хотя могла бы второй раз выйти замуж. И она бы скорее умерла, чем пошла бы на унижение, а мы...

— Вы спасли друг другу жизнь. Я понимаю, что вас так гнетёт. Вам кажется, что после такого... героями и достойными людьми уже не стать. Что это непоправимо. Я и сам в юности так думал. А потом понял, что почти у любого, кого ты считал великим или просто безупречным, было что-то такое... Чего обычно стыдятся, о чём не хочется помнить и что мешает жить. И у меня есть, и у вашей матери есть. Кстати, я вам от неё письмо должен передать. Что там — я не знаю. Сейчас я выйду, чтобы вы прочитали.

Асеро вынул из кармана конверт и протянул его юношам, потом вышел.

Письмо гласило следующее:

Мальчики мои, простите меня, если можете, но это я вас погубила. Я выдала название вашего корабля ненадёжному человеку, и выдала под угрозой шантажа. Вы знаете, я дала когда-то обет верности своему покойному мужу, но один раз я его всё-таки нарушила. Я всегда горела желанием раскрыть тайну, связанную с его гибелью, и для этой цели пыталась узнать кое-какие детали у Горного Пика. Я пригласила его к себе, мы были вдвоём, на столе было вино, мы говорили... дальше я не помню. Кажется, я ослабела от вина и уснула. А когда очнулась, обнаружила, что у меня под юбкой кто-то похозяйничал. Горный Пик потом уверял меня, что я сама полезла к нему пьяной. Но нет, даже пьяной я не смогла бы к нему полезть. Он внаглую воспользовался моим сном. Может, он даже подлил чего-то в вино, чтобы сделать со мной это. Кроме того, он увидел шрам у меня на животе и мог рассказать про него.

Мальчики, я всю жизнь скрывала от вас страшную тайну — хоть я и ваша мать, но я не родила вас. Вы так переплелись у меня во чреве, что не могли вылезти. Тогда мне разрезали живот и извлекли вас, а потом удалили матку. У меня больше не могло быть детей. И Горный Пик грозился, что предаст эту мою тайну огласке, мол, не потому я так верна покойному мужу, что душа у меня верная, а потому, что кому нужна бесплодная жена, не женщина уже по сути.

Потом я узнала, зачем ему понадобился этот подлый поступок. Шантажируя оглаской, он хотел вынудить меня подделать кое-какие документы, к которым у меня был доступ. Я не могла пойти на это, и увидела в самоубийстве единственный выход. Инти, зайдя случайно, буквально вытащил меня из петли. Я призналась ему во всём. Горный Пик был арестован и вскоре погиб в тюрьме. Ходили слухи, что Инти якобы забил его на допросе. Не знаю, так ли это, но Инти сам говорил, что больше всего ненавидит мерзавцев, бесчестящих женщин.

Я успокоилась, думая, что эта история останется навсегда забытой, но не так давно к нам в обитель повадился Тухлый Пирожок. Когда я пыталась его выставить за дверь, он с ухмылкой сообщил мне, что знает о моей позорной тайне, и что если что, может её обнародовать. Я в ответ сказала, что Инти пожалуюсь.

На это он усмехнулся и сказал, что пусть Инти даже и сделает с ним что-то после того, как всем станет известно про мою отсутствующую матку, дело будет сделано. А ещё добавил, что есть управа и на Инти, и вдобавок потребовал, чтобы я назвала ему ваш корабль. Я не знала его точного названия, да и если бы знала, не выдала бы. Кроме того, он меня так разозлил своей наглостью, что я ударила его... Мы сцепились, и у меня из кармана выпало письмо, которое я должна была отправить вам. Я не сразу заметила пропажу. Потом, на следующий день, всё-таки обнаружила. Хотела пожаловаться Инти, но вдруг обнаружила письмо на столе. Решила, что ошиблась. Но теперь я думаю, что он по адресу на письме понял, как и где вас искать, и сказал кому не надо. Доказательств у меня нет никаких, и тогда я не решилась пойти к Инти, а сейчас я не могу, он тяжко болен. А никого другого, даже Горного Ветра, я не могу посвящать в эту тайну. Ещё раз простите меня, мальчики мои.

Ваша Недостойная Мать, Чистая Верность

Когда Асеро вновь вошёл в комнату, Ясный Взор протянул ему письмо и сказал:

— Дядя, читай.

Асеро прочёл и побледнел:

— Мальчики, я честно не знал.

— Мы всегда считали нашу мать кристально честной, а тут... — сказал Тонкий Слух. — Она ведь наш корабль погубила.

— Не думаю, что всё так плохо, как в этом письме. Ну, допустим, они проследили за письмом... но это значит, что у них свои люди на почте есть. А тут уж ваша мать не виновата. Надо бы поговорить об этом с Инти, но он и в самом деле тяжко болен и сделать ничего не сможет. Мало того, такой разговор ему жизни может стоить. Раньше я не понимал, почему Чистая Верность так резко бросила свои исследования по тайне гибели вашего отца. Теперь понимаю... Подлецы прекрасно понимают, какой страшный удар для любой женщины оказаться осквернённой, и потому так безжалостно этим пользуются. Но Тухлый Пирожок не останется безнаказанным, это я вам могу пообещать. И честь вашей матери не пострадает.

Юноши молчали. Асеро продолжил:

— Но теперь для вас кошмар закончился, и нужно думать о будущем. Пожалуй, вам и в самом деле лучше сменить обстановку и пожить некоторое время под чужими именами на удалённой акваферме.

Ясный Взор вроде успокоился. Тонкий Слух сказал:

— Дядя, а всё-таки... всё-таки... ведь нас надо наказать по-хорошему, а ты нас отмазываешь... не заслуживаем мы такой доброты.

— Ты о том, что нельзя юношам заниматься друг с другом развратом? Ну да, нельзя, но всё-таки у вас особый случай. Вы спасали друг другу жизнь.

— Спасение друг другу жизни оправдывает многое? Но всё ли? Разве достоинство не ценнее жизни? И можно ли спасать жизнь ценой потери достоинства?

— Значит, тебя мучает именно нравственная сторона поступка?

— Ну да, и к тому же закон... ведь он карает мужеложцев.

— Закон карает то, что вредит. Но любое правило знает и исключение. Да, многие женщины скорее предпочли бы умереть, чем дозволить постороннему мужчине заглянуть к ней под юбку. Однако если женщина рожает, то она обычно позволяет заглянуть себе под юбку лекарю, пусть тот и мужчина. Закон карает мужеложцев, однако я знаю один случай, когда за такое вообще наградили. Как-то в горах в отряде один из воинов отошёл помочиться. И надо же было так случиться, что его ужалила змея. А единственный способ спасти ужаленного — это отсосать у него яд из раны. И нашёлся человек, который отсосал. Хотя вы знаете, что в армии за соитие между мужчинами смерть. Однако того человека не только не убили, но и наградили, дав звание инки. В официальных бумагах писали, что за спасение товарища, опустив подробности. Ведь, отсасывая яд из раны, он рисковал собственной жизнью, его самого могла погубить случайная царапина во рту.

— Ну, награды мы точно не заслуживаем.

— Но и наказания тоже. Вы действовали вынужденно, под угрозой, вами двигала любовь друг к другу, и, в конце концов, вы друг друга и в самом деле спасли.

Сказав это, Асеро обнял племянников и прижал их к груди как детей. Он почувствовал, что из их глаз брызнули слёзы, которые тут же промочили его тунику, но каким-то неведомым чутьём он понимал, что это слёзы облегчения. Самое трудное позади...

После того, как на следующий день племянники уехали навещать мать, нужно было приниматься за другие вопросы.

Асеро сидел перед Старым Ягуаром, а тот, хлопнув рукой по папке с бумагами, говорил:

— Вот я человек простой, необразованный, школу в своё время закончить не успел, и эту бумагу сам прочесть не могу, мне секретарь переводит. Но кое-что я соображаю. Конечно, англичане искусные мореходы и хвастаются этим. Искусные мореходы могут ходить по морю быстрее нашего, но всё же не в разы быстрее. Они не могут летать как птицы. А что из этого следует? Следует, что эти... нагличане... все ответы они накатали сами. И ко двору их посол не являлся.

— И тем самым они поставили себя в Англии вне закона? — спросил Асеро. — Ведь это же подделка королевской печати!

— Нет, они не сумасшедшие. Если они порвут со своей родиной, то куда им товар сбывать? Тут может быть только одно: их Корона заранее дала им разрешение на любые действия в отношении нас. А что? — Старый Ягуар сощурился, — у них есть то преимущество, что что бы их купцы тут не натворили, наши корабли никогда не появятся у их берегов, а ихние у наших — запросто! Поэтому не следовало нам связываться с этими разбойниками, честная торговля для них — это как горячий снег, столь же невозможная вещь.

Асеро со вздохом подумал, что в горах во время войны с каньяри снег порой бывал горячим... от крови.

— Ну а как же возможность волнений в твоём городе? Ведь ты же войска просил на всякий случай в готовность привести?

— Да, просил. Но может секретарь выразился неудачно... Короче, я бы считал ввод войск в случае нужды меньшим злом.. Так как англичане потом только увеличат опасность. Если принять меры, то риск можно свести к минимуму. Вообще, все волнения — от безделья. Вот открываются у нас новые аквафермы, там нужны рабочие руки, для молодых перспектива быстро себе дом получить. Что ещё надо? А не идут. Точнее, деревенские идут, а городские не идут. Не хочется в воде возиться. Хочется работы непыльной, чистой... Хочется, сидя в библиотеке, в доинкском прошлом покопаться. А потом нести, какие, мол, и тогда чиму были культурные да образованные, только пришли инки да всё испортили. Хотя что было до инков? Рабство да человеческие жертвоприношения. Нет, конечно, отдельной кучке рабовладельцев жилось хорошо. Ну а народ как страдал, это их не волнует. Нет, только при инках Чимор по-настоящему расцвёл.

Асеро взял бумагу, вызвавшую столь бурную тираду. Она была написана на двух языках, английском и испанском, и второй вариант Асеро мог прочитать без труда. (Мысль, что между этими вариантами могут быть важные различия, ему просто не приходила в голову). В бумаге говорилось, что все предварительные условия, касающиеся непосредственно торговли, англичане принимают, только вот вопрос с запретом рабовладения требует более тщательного рассмотрения, однако тут тоже нельзя исключать... Однако самым важным было то, что в ближайшее время нужно будет принять дорогих гостей, являющихся одновременно и послами, и купцами. Но если они приедут скоро, то, значит, нужно быть где-то неподалёку.

"Куда они так торопятся?" — спросил Асеро. — "Или у них просто "время-деньги", и им надо побыстрее снять прибыль? Или за всем этим кроется какая-то другая причина... Неужели был прав Слепой Старец?"

Слепой Старец считался одним из самых авторитетных предсказателей, и когда ему пару лет назад прочитали все книжки об Англии, которые были доступны на тот момент, он сказал, что рано или поздно с этой страны сорвёт крышку как с перегретого котла. И только отток населения в чужие земли способен оставить там порядки как есть. Горный Ветер сорвал отток населения в Новую Англию, значит... Значит, там скоро должны будут произойти большие перемены. Киноа, собственно, и рассчитывает на эти перемены повлиять, однако тут его надежды скорее тщетны... Пусть купцы ? не поселенцы, но вдруг прав Горный Ветер в своих опасениях, что это могут быть разведчики врага, и Английская Корона готовит для Тавантисуйю большую войну, в которой просто сплавит "излишнее население"? Но что тут ни думай, всё равно придётся готовиться к приёму "дорогих гостей", хоть и следить за ними как можно зорче. Впрочем, время ещё есть. Можно будет поговорить с Золотым Слитком, который должен прибыть сюда послезавтра. А пока есть другие дела...

— А как ты думаешь, Старый Ягуар, где в Чиморе наиболее тонко и может порваться.

— Сложно сказать. Между черными и соседями сейчас трения. Надо бы тебе туда съездить и разобраться. Дело в том, что эти в университете, которые против инков, они не просто к чиморской древности апеллируют, они проталкивают идею, что если люди принадлежат к разным народам, то, мол, у них настолько разные культуры, что они ужиться не могут. Хотя, казалось бы, чиму и кечуа сколько вместе уживаются, и ничего. Но вот эта история с чёрными, она тут любителям чиморской древности очень кстати. Короче, там ситуацию надо как-то аккуратно разрулить.

— А что случилось-то?

— Да там один парень встретил на побережью девушку из соседнего селения и насильно овладел ею. Вот теперь его должны судить.

— Ну, я не понимаю, в чём проблема, есть же суд и закон. Если человек виноват, то казнить его надо. Он же про наши законы знал?

— Знал. Но вроде этот парень ничем дурным себя до того не замарал и был даже в авторитете. Иные говорят, что та девушка его чуть ли не оклеветала, хотя зачем бы ей это? Позор ведь! Тут не столько судьба преступника важна, сколько важен общественный отклик на это дело. Короче, суд послезавтра, а завтра можешь к бывшим рабам съездить? Нелишнее это будет.

— Хорошо, поеду.

На следующий день с раннего утра Асеро отправился в селение бывших рабов, радуясь, что погода в этот день была относительно приличной. Прохладно, ветрено, но хоть без дождя и бури. Внешне селение казалось вполне благополучным. Опрятные, хоть и в большинстве своём однокомнатные дома, люди, занятые делом... Впрочем, при появлении Первого Инки они отрывались ото всех дел и всячески выражали почтение своими белозубыми улыбками. Некоторые пытались падать на колени, но Асеро старался пресечь такие попытки. Следуя заветам своего деда Манко, он считал чрезмерные демонстрации почтительности вредными. К тому же когда человек бухается ниц, как прочесть, что у него на лице?

Потом его представили местному старейшине по имени Слоновий Зуб, и Асеро пожелал потолковать с ним наедине, что и было исполнено.

— Я попал в рабство юношей, по вашим меркам мальчишкой, и до того как меня освободили, успел пройти много хозяев. И языки приходилось учить по ходу дела. А грамоты я не знал до недавнего времени, только под сорок и выучился кое-как читать. И вообще мне хоть и трудно порой приходится, но свою нынешнюю жизнь я бы ни за что не променял даже на христианский рай.

Старейшина улыбнулся своим беззубым ртом. Судя по всем, зубы выпали не от старости, выбил кто-то из прежних хозяев.

— А как у тебя люди в целом себя чувствуют? Тут иные говорят, будто за годы рабства человек так привыкает к нему, что потом ему трудно отвыкать. Так ли это?

— Полная чушь. Большинство рабов живут просто слишком мало, чтобы привыкнуть, 5-7 лет ? и ты мёртв. Вот меня избрали старейшиной, хотя мне ещё сорока нет, но ведь остальные куда моложе.

— Я думал — тебе лет шестьдесят, ну пятьдесят. Ведь мне самому сорок, а рядом с тобой я выгляжу просто юношей.

— Конечно, тебя ведь не били плёткой и зубы у тебя все целы. Было бы странно, если бы тебя не холили и не лелеяли.

— Ну, в юности мне пришлось повоевать. Да и сейчас я стараюсь не изнеживаться, всё-таки война возможна в любой момент. Кстати, о чём я и беспокоюсь — если на нас нападут, твои люди способны взять в руки оружие?

— Думаю, они это смогут. Если их научить. Но пока учить не спешат, и без того временами конфликты...

— Отчего?

— У нас очень мало девушек и женщин. Оттого наши юноши проявляют интерес к девушкам окрестных селений. Ну а это часто не нравится местным юношам, как-то не хочется лишних соперников. Было несколько драк, дело удалось уладить мирно, был случай внебрачной беременности — уладили браком, но вот теперь непонятно что делать.

Старейшина немного помолчал и добавил:

— Пойми, не считай нас неблагодарными, вы дали нам больше, чем можно было и мечтать. Нас тут лечат и учат, мы не страдаем от голода, мы можем прокормить себя сами честным трудом, но есть голод и другого рода. Юноши тоскуют о женской ласке, но возможности научиться вести себя прилично у них было не очень много. Вот Слоновий Бивень и соверши роковую ошибку, за которую он может поплатиться жизнью.

На глазах у старейшины блестели слёзы. Он сказал:

— Это был один из самых толковых моих помощников, к тому же я любил его как сына. У меня, раба, не могло быть жены и детей. Вот ты спрашивал: трудно ли после рабства привыкать к свободе? Белые люди говорят, что раб не может привыкнуть распоряжаться собой, потому что когда они освобождают ставшего им ненужным раба, разумеется, немолодого и нездорового, он порой на коленях умоляет, чтобы его не выкидывали, а они говорят, что раб любит рабство. Но дело не в этом. Труднее привыкнуть к тому, что у тебя есть будущее. Будучи рабом, я жил одним днём, я не мог отложить что-то на завтра или послезавтра. Есть что-то вкусное, ешь его сейчас, не жди до завтра, так же и с любовью. У меня была любовная связь с рабыней, порой, вспоминая об этом, я чувствую угрызения совести. Мы спали друг с другом, не думая о последствиях, разве можно об этом думать, живя одним днём... Она забеременела, но не дожила до конца срока. Если бы она не была беременна, то прожила бы может ещё и год-два, а так не выдержала... Порой я чувствую себя убийцей.

— Ты не виноват, Слоновий Зуб, виноваты те, кто так жестоко обращается с людьми, низводя их до скотины.

— Да, это так. Однако и с меня это не снимает ответственности. Я понимаю, что нас не будут прощать до бесконечности. Нашим соседям нужна безопасность, и они правы в этом своём желании. Я стараюсь сделать всё, чтобы к нам относились без неприязни, но не всё в моей власти.

— Ты мудр, Слоновий Зуб, и вижу, что тебя избрали старейшиной отнюдь не зря. Но что всё-таки натворил этот юноша?

— Он стал ухаживать за девушкой из соседнего селения. Она сперва принимала его ухаживания благосклонно, согласилась выйти на свидание на берегу и даже дала себя поцеловать. Во всяком случае, он уверяет, что она была согласна. А потом он решил, что если она согласна на поцелуй, почему бы ей не согласиться на всё остальное. Ведь если она любит его, то она должна быть довольна... Во всяком случае, потом довольна.... Ну и совершил недозволенное.

— А что твой народ думает по этому случаю?

— Пойми, мы не единый народ. Нас объединяет только цвет кожи и наше рабское прошлое. Языки и обычаи до попадания в рабство у нас были разные. Поэтому и смотрят на это по разному. Одни считают, что если женщина дала хоть намёк на свою любовь, это даёт мужчине самые широкие права, другие — что нельзя что бы то ни было делать с женщиной без её согласия... Но тех, кто сочувствует Слоновьему Бивню — много.

— Дело не только в сочувствии. Насколько люди согласны жить по нашим законам?

— Сложно сказать. Работы непочатый край. Я ведь и от Слоновьего Бивня ничего такого не ожидал.

— А что говорит девушка? Конечно, юноша поступил плохо, но если она готова его простить...

— Не знаю. Знаю, что её отец страшно разгневан и хотел бы на основании этого случая поставить вопрос о нашем удалении с Побережья. Мне бы очень не хотелось, чтобы дело приняло такой оборот.

— Удалении куда?

— На шахты в горы. Оно бы не страшно, но обидно бросать уже обжитую акваферму....

— Я понимаю тебя. Нет, последнего точно нужно избежать.

— Я знаю, что многие местные недовольны нами. То, что о нас так заботятся, кажется им обидным. Как будто их этим обделяют... И для многих эта некрасивая история — лишь предлог заявить об этом.

— Я понимаю, но вот что получается. И наказать его сурово плохо, и не наказать плохо. Требовать с него как с урождённого тавантисуйца и в самом деле не вполне справедливо, но и даже ограничиться рудниками тоже может быть принято не всеми. Нет решения, которое бы устроило всех. Правда, я не судья и не могу решать за него. Кстати, имени судьи ты не знаешь?

— Мозговитый.

— Слышал о нём. Он умеет самые сложные случаи разрешать. В своё время я встречал его...

Асеро не договорил, так как не знал, известно ли старейшине что-либо о войне с каньяри, а пускаться в объяснения сейчас не хотелось.

— Так как я лицо заинтересованное, то мне нельзя общаться с судьёй до суда, а наедине — и до вынесения приговора. Но ты... ты ведь можешь рассказать ему о некоторых важных деталях? Это ведь не запрещено?

— Я понял тебя, Слоновий Зуб. Да, конечно, я поговорю с ним до того, как он вынесет приговор.

Старейшина посмотрел на него с какой-то смесью мольбы и надежды в глазах. Асеро понимал его и в то же время понимал, что некоторые вещи невозможны. Девушке уже не вернуть потерянную честь, а значит, люди будут требовать казни насильника, и хорошо, если дело ограничится только им, и не пострадают невинные.

На суд пришли почти все жители обоих селений, да и много из окрестных. Приходили старики и старухи, приходили женщины с детьми за спиной, видно было, что дома остались или совсем уж немощные, или совсем уж занятые. Общественные работы в этот день, разумеется, отменили, но если ты, например, повитуха, а у тебя в деревне кто-то рожает, то ничего не поделаешь, долг есть долг. Но всё, кто только мог, точно пришли.

Для Асеро, разумеется, было приготовлено почётное место, с которого было всё хорошо видно и слышно. Он оглядывал сидевшего под стражей преступника, главного обвинителя, которым был отец девушки, и саму пострадавшую, которая куталась в платок, то ли от холода (было ясно, но ветрено), то ли от стыда. Судья должен был прибыть с минуты на минуту, но он что-то задерживался. Во избежание лишних контактов он должен был ночевать в Тумбесе (сам Асеро провёл ночь в селении бывших рабов), но было неясно, что могло задержать его там. Карету и лошадей в таких случаях выдают без задержек.

Потом судья прибыл. Перед всеми он извинился за опоздание, вызванное неожиданной задержкой, потом подошёл лично к Асеро и сказал: "Государь, мою карету обстреляли по дороге. Мне лишь задели руку", — он показал на перевязь на локте, — "но кое-кто из сопровождавших ранен серьёзнее. О них позаботятся, однако я подозреваю, что наши кареты могли просто перепутать, и метили в тебя". Асеро невольно вздрогнул. Скорее бы Горный Ветер приехал разбираться, что ли... Хотя сам ведь накануне послал тому сообщение по спецпочте, чтобы тот в столице разобрался с Тухлым Пирожком. Инти собирался, да не успел... А тот со скандальными связями наведывался в обитель, вполне мог увидеть письмо Чистой Верности и запомнить адрес.

Был, правда, ещё один момент, который Асеро тревожил. Спецпочтой могли пользоваться только люди Инти. Ни он, ни Старый Ягуар прямого доступа к ней не имели. Конечно, Инти и Горный Ветер им доверяли, но... порядок есть порядок, да и как говорил ему Горный Ветер, координатор Ворон тут бы их не понял.

Так что Асеро был вынужден пересылать сообщение через Ворона, который для этого дела вызвал некоего Цветущего Кактуса.

Асеро также спросил юношу, знает ли тот по-английски (испанский они-то уж точно все знают), получив утвердительный ответ, попросил скопировать торговый договор на двух языках и переслать Горному Ветру, чтобы тот с ним ознакомился сам и показал Искристому Снегу.

Накануне Асеро не думал о возможности измены, но теперь, когда случился обстрел кареты, нельзя было не подумать и об этом. Во всякому случае, Инти в таких обстоятельствах всегда проверял такую возможность самым тщательнейшим образом. С другой стороны, Ворон и Цветущий Кактус должны были знать, что Асеро отъехал из Тумбеса вчера... Может, всё-таки это было именно против судьи? Могут же у него быть враги и из-за этого дела, и вообще...

Тем временем спешно искали человека, который мог бы исполнить обязанности секретаря, так как тот был тяжело ранен...

Начался суд. Первым излагал дело отец девушки. В его устах ситуация выглядела так: мол, Слоновий Бивень коварно подкараулил его дочь, когда она мирно шла по берегу моря, собирая морские раковины, схватил её и совершил своё мерзкое дело. Мотивами была якобы не только красота его дочери, но и ненависть и презрение к чиму как к слабакам. Он прямо уверял, что все чёрные согласны с поступком их собрата и сами просто спят и видят, как бы надругаться над местными девушками. Закончил он тем, что желал бы видеть этих чёрных высланными с глаз подальше.

Потом дали слово самому подсудимому. В его изложении история выглядела так: он состоял с девушкой в романтических отношениях, сам назначил ей свидание на берегу моря, и пришла она туда добровольно. Также добровольно она дала себя поцеловать. Ну а после он решил, что раз она согласна на поцелуй, то должна быть и согласна на всё остальное, и приступил к делу. Он подтвердил, что девушка вырывалась и кричала, но сказал, что не воспринял это всерьёз. Намерения кого-то погубить или опозорить у него не было. Впоследствии он собирался на ней жениться. Он боялся, что если он отступится, то девушка сочтёт его слабаком и не будет уважать. На вопрос, считает ли он себя виновным, он ответил, что раньше не считал, но теперь понимает, что раз вышло так, как вышло, то значит, и в самом деле сделал что-то не так. И вину готов искупить даже собственной кровью.

Среди публики после этой речи пошли шум и разговоры. Одни осуждали юношу, но были и такие, кто его если не оправдывал, то понимал. Пришлось подуть в рожок, чтобы восстановить порядок. После дали слово девушке. Звали ей Морская Трава:

— Прежде всего, я скажу, что мой отец неправ. Я действительно вышла к Слоновому Бивню на свидание. Однако, зная, что любовь к чёрному мой отец не одобрит, я скрывала эту связь. Для начала я хотела убедиться, что с ним действительно можно связать свою судьбу. Увы, он не оправдал моих надежд, применив ко мне насилие.

— Скажи, Морская Трава, ты желаешь смерти своему бывшему возлюбленному? — спросил судья.

— Нет. Он виноват, но смерть мне кажется слишком жестокой карой. Кроме того, у него не было цели унизить наш народ, тут мой отец ошибается.

— А примириться со своим бывшим возлюбленным ты могла бы на каких-то условиях?

— Не знаю. Сейчас нет. Я не хотела бы иметь своим мужем человека, который способен на то, что он совершил. Мне было очень больно и унизительно пережить это. Я не знаю, как я буду жить дальше. Но его кровь не вернёт мне прежней чести.

— Твоё мнение понятно. А теперь пусть выступит Слоновий Зуб, отец подсудимого.

Слоновий Зуб встал и поклонился:

— Я не являюсь кровным отцом этого юноши, но он мне действительно был дорог как сын. Прежде всего, хотел бы подчеркнуть, что ни он, ни кто-либо из моих людей никакой ненависти к чиму никогда не выражали. Наоборот, мы очень благодарны вам за то, что вы нас приютили, и я очень надеюсь, что эта досадная история не будет причиной охлаждения отношений. Наша беда, что многие из нас из разных народов, у которых приняты разные обычаи, и потому нам трудно усвоить местные, хотя я понимаю, что мы должны это сделать, иначе не ужиться. Вот этот юноша рассказывал мне, что у его народа юноша, не сумевший осилить девушку, считается опозоренным, и над ним смеются все женщины и девушки, а признаком силы считается, что молодая жена после первой брачной ночи даже встать не может. Такой обычай мне самому кажется бессмысленно жестоким, какой смысл так уродовать молодых женщин? Я старался объяснить своим людям, что тут другие обычаи, и что силу применять нельзя, также что лучше не вступать в связь до свадьбы, но, увы, он меня не послушался. Мне будет горько, если его убьют за то, что он сделал, но я смирюсь с любым приговором суда, ибо нужно отбить желание следовать этому примеру пусть пока из страха, если пока не все могут по совести.

Мозговитый ответил:

— По нашим законам за насилие над женщиной полагается смерть, однако наши законы позволяют смягчать наказание, если судят тех, кто не усвоил наши законы в должной мере и кого ещё есть шанс перевоспитать. Так не были казнены предатели из тех народов, где этих предателей было большинство. А сейчас перерыв. Я должен подумать.

Мозговитый умолчал об одном. Ему надо было заново перевязать руку, старая повязка ослабла.

— Это ещё ничего, — говорил он Асеро, морщась от боли, — рука заживёт, никуда не денется. Лишь бы мой секретарь выжил, валяется сейчас в жару между жизнью и смертью. Точно мы снова на войне с каньяри.

Асеро ответил:

— Я тоже сейчас про это вспомнил, ведь из тех, кто тогда Острого Ножа судил, мы вдвоём остались. Остальные...

— Да, только один умер от болезни, и то иные яд подозревали. Остальных убили каньяри-мстители. Самое поганое, что иные до сих пор в нём видят народного героя.

Асеро ответил:

— Вот ты мне объясни — откуда это у молодёжи берётся? Теперь там все дети обязательно в школу четыре года ходят, а пока они в школе, их обязательно свозить на мемориал разрушенной бандой Острого Ножа деревни с обязательным рассказом истории. Жили, мол, тут люди, такие же как вы, трудились, детей воспитывали, а потом пришёл Острый Нож со своим кланом и их всех поубивал, не щадя ни женщин, ни детей. Как негодяя, совершившего такое, можно героем считать?

Мозговитый пожал плечами:

— Людей, которые бы не знали эту историю, среди молодёжи и в самом деле нет. Значит, тут возможно только одно объяснение: те, кто считает Острого Ножа героем, не считают это преступлением. Значит, до сих пор считают приемлемым убивать не своих, хотя бы они ни были ни в чём лично виноваты. Что взять с каньяри, если даже среди чиму такие попадаются?

— Хуже всего, если вся эта ситуация со Слоновьим Бивнем сыграет таким на руку. Мозговитый, я не вижу тут хорошего выхода. Какое решение ты бы не принял, казнить согласно закону или помиловать, учитывая обстоятельства, отправив на десять лет на рудники, всё равно начнётся куча недовольных этим решением, а это чревато большими осложнениями.

— Я уже думал над этим, Государь. Мне уже вспомнился случай суда над англичанином. Некоторые подозревают, что я заранее знал, что Инти подготовит инсценировку народной расправы, но я не знал этого. Если бы знал, был бы против, а так меня поставили перед фактом, и пришлось смириться. Тем более что самого англичанина мне ни капли не жаль, он заслуживал смерти без оговорок. Просто сама идея народной расправы создала весьма опасный прецедент. Хотя с Англией он тогда разрулил ситуацию, это не отнять.

— А что ты предлагаешь на этот случай?

— Народное голосование. Пусть люди сами проголосуют казнить его или миловать, тогда какое бы решение не было принято, это не пошатнёт авторитета власти и мира между селениями. А последнее в этом случае важнее всего.

— Знаешь, Мозговитый, это и в самом деле мудрое решение.

— Не мог бы ты сам его и озвучить, я из-за этой раны оратор неважный. Кое-как вытерпел заседание, но боль изматывает. Скорее бы всё закончилось...

— Я понял тебя, друг. Не бойся, сделаю, как ты сказал.

Когда Асеро объявил, что в виду сложности и неоднозначности ситуации доверяет самому народу решить судьбу преступника, это было встречено одобрительным гулом.

К удивлению Асеро, голосование не было жёстко связано с цветом кожи. Многие из чёрных голосовали за смерть, многие из местных голосовали за жизнь. О мотивах Асеро мог только гадать — вероятнее всего, больше всего люди хотели мира между народами и считали, что именно их вариант такому лучше поспособствует. Но куда важнее, что любому из находящихся на площади отсутствие жёсткой связи между цветом кожи и выбором было очевидно, а это был самый важный результат.

После скрупулёзного подсчёта голосов выяснилось, что с небольшим перевесом победили сторонники помилования. Отец девушки был явно недоволен, но вслух ничего не возражал.

Также Асеро улучил минутку и переговорил с Вороном, прибывшим по поводу покушения на судью. Он сказал, что служба безопасности теперь должна позаботится о Морской Траве. Во-первых, оставаться ей здесь попросту опасно, убить могут. Во-вторых, она может оказаться ценной свидетельницей и знать больше, чем на суде рассказала. Так что пусть ей предложат трудоустройство где-нибудь в Тумбесе (после случившегося девушка скорее всего сама будет рада уехать отсюда куда угодно) и не выпускают из поля зрения служб. Ворон сказал, что это несложно, и он выполнит.

Асеро планировал задержаться в Тумбесе ещё несколько дней, дождаться Золотого Слитка и Горного Ветра, и потом обсудить с ними текст договора, по возможности обращаясь за консультацией к местным специалистам по внешней торговле. За это время он осмотрел несколько мастерских и даже планировал посетить университет, но его Главный Амаута сказал, что сейчас это крайне нежелательно, поскольку у студентов сейчас экзамены, и их ни к чему отвлекать. Асеро догадывался, что дело не в экзаменах, но решил, что ничего дурного не будет, если попробовать неожиданно заявиться после экзаменов. Точную дату он может и косвенно через того же Старого Ягуара разузнать. Думал Асеро посетить и своего старого учителя Хромого Медведя, но, увы, тот оказался болен.

Потом прибыли вместе Золотой Слиток и Горный Ветер, и вдруг неожиданно объявили, корабль с англичанами прибыл в санитарный порт, стоит на карантине, но так как, судя по всему, больных там нет, то принять их надо будет уже завтра, а значит, надо спешно готовиться к церемонии.

Золотой Слиток сказал, что торжественные церемонии не для него, тем более у него есть другие дела, а с англичанами он предпочтёт потом поговорить более предметно. Асеро и Горный Ветер обсуждали дела за чаем перед сном.

— Вот что я думаю, — сказал Горный Ветер, — про Тухлого Пирожка достоверно известно, что он исподтишка пробирался в обитель Дев Солнца, и там с ними тайно развратничал. Возможно, он использовал это момент для шантажа. В каких-то не таких связях его тоже можно заподозрить. Но всё осложняется тем, что его остальные амаута выгораживают.

— Но почему?

— Типа "свой", которого "чужие" не должны обижать.

— Кто "чужие"? Твои люди?

— Да, — мрачно сказал Горный Ветер, — мои люди для амаута чужие.

— Ну а сломанные судьбы девушек из обители? Они что, считают, что это хорошо — девушек развращать?

— Асеро, пойми... они не то, что это хорошим считают. Думаю, никто бы из них не хотел бы видеть обесчещенной свою дочь. Но они считают, что мы им не судьи. Кого они видят во мне? Палача, готового пытать задержанных самым бесчеловечным образом. По сравнению с этим похозяйничать у девчонки под юбкой — мелкая шалость.

— А с чего они взяли, что ты людей пытаешь?

— Когда люди признаются в том, что от них не ждали — всегда возникает мысль о пытках, хотя бы на самом деле мы никого и пальцем не тронули, — когда Горный Ветер произносил эти слова, он смотрел куда-то в сторону, будто вспоминая что-то не очень приятное. В неверном свете свечи его лицо показалось Асеро старше, чем оно есть. — Они почему-то думают, что мы всемогущи. Но только на деле наше могущество напрямую зависит от того, насколько люди готовы нам доверять. Если нам не доверяют, то мы... тогда мы почти бессильны.

Асеро решил сменить тему разговора:

— Послушай, что ты скажешь насчёт документа? Ты ведь его внимательно должен был изучить. Где там подвох.

— В самом документа я подвоха не вижу. А мы с Искристым Снегом его под увеличительным стеклом изучали, — Горный Ветер вздохнул, — и, скорее всего, подвох не в документе. Его можешь подписывать спокойно.

— А в чём тогда подвох?

— В том, что у них база неподалёку. Впрочем, ты, я думаю, об этом и без меня догадался.

— А твои люди не могут эту базу найти.

— Не могут. И расспросы бывших пленников ничего не дают. Их специально держат так, чтобы они не могли о её расположении сказать. Так что остаётся два варианта, один другого сквернее. Первый, что база находится на испанской земле. Однако это не может быть в тайне от испанцев. Тогда приходится предположить, что они против нас сговорились. А натиск обеих держав наша страна может и не выдержать...

— А второй вариант?

— Измена в наших рядах. То есть что изменники и так знают, где эта база, но не сообщают.

— И как ты это можешь проверить?

— Перетасовать людей. Но это просто так не сделаешь, без естественного предлога. К тому же... понимаешь, Асеро, это ведь всё те, с кем я в Новой Англии воевал! Мой отец видел много всякого, но никогда! Слышишь, Никогда, его не предавал никто из "амазонских"! Ведь что может быть чудовищнее — предать того, с кем делил многочисленные опасности. Кроме того... моряков так просто на других не заменишь.

— Ты не знаешь что делать?

— Да нет, почему же. Остаётся следить за англичанами. Может, что-то и выудим. Но ты понимаешь, я ведь был за то, чтобы выпроводить их потом как можно скорее... а теперь не получится. И с отцом не посоветуешься, нельзя ему про это знать. И моя жена теперь одна с двумя детьми, а скоро будет и с тремя, не может обучать английскому языку наших людей. В общем, скверно всё складывается.

— А найти детям няню?

Горный Ветер покачал головой:

— Связываться с непроверенным человеком в этом отношении слишком опасно.

— А разве нет проверенных? Ну, та же Звезда... она с детьми возиться любит.

— Любит, но с девочками. Ну с Унау она бы ещё могла, может быть... А вот с Тамарином никак. Ему бегать надо, прыгать, носиться.... А Звезда располнела, ей бы сидеть и вышивать... В общем, не может она за ним уследить. И разлучать братьев нельзя. К тому же ты понимаешь... Наши враги могут рассматривать моих детей тоже как возможных кандидатов на Алое Льяуту.

— Что ты думаешь насчёт завтра?

— Ты будешь любезничать с послами, а я их буду наблюдать со стороны. Вряд ли я кого из них узнаю, но всё может быть. А теперь надо спать, если мне удастся заснуть. Ну а ты по любому должен отоспаться.

— Да я тоже не думаю, что засну. Потому что мы... мы фактически сдались, Горный Ветер. И я и ты. Мы всё-таки пускаем их в страну. Хотя и с возможностью выдворить в любой момент. Но я не уверен, что это будет просто на самом деле.

— Наша беда, Асеро, в том, что большинство не на нашей стороне. Мы и нам всё равно пришлось бы или прогнуться под большинство, или расстаться с властью, а возможно и с жизнью. Раскол среди носящих льяуту, если о нём стало бы известно извне, а стало бы с такими утечками, всё равно бы спровоцировал войну на очень невыгодным для нас условиях. Повторились бы времена Уаскара и Атауальпы. Будь мой отец здоров, у нас ещё были бы шансы на победу, хоть и не очень большие, но теперь... Впрочем, ты и сам понимаешь.

— Понимаю. Честно говоря, раскол среди тавантисуйцев опаснее англичан. Вопрос именно в том, чтобы переубедить большинство, но это Газета, а на Газете Жёлтый Лист. Впрочем, если англичане выкинут что-нибудь из ряда вон, он всё равно замолчать это не сможет... в общем, нужно, чтобы большинство поменяло своё мнение, тогда мы сможем всё переиграть. Ну а пока приходится плыть по течению, потому что выгрести против у нас всё равно сил не хватит. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

С погодой в день встречи англичан как-то особенно не повезло. Бури не было, но моросил дождь и стоял густой туман. Тавантисуйцы отговаривали английского капитана от столь опрометчивого шага, как путешествие по морю в тумане, но тот и слушать не желал, так что теперь официальные представители Тавантисуйю, скрыв свои торжественные наряды под пончо, стояли на портовой площади зябко поёживаясь и моля всех морских богов, чтобы с англичанами ничего не случилось, иначе дипломатические осложнения было сложно предугадать.

Старик наместник выдержал только полчаса, но потом пожаловался, что ему плохо, разнылись старые кости, и надо лечь, так что пришлось его отпустить. Асеро с грустью подумал, что через какое-то время и он может не выдержать, и что же тогда делать? Юпанаки наместника был в отъезде из-за аварии на одной из удалённых акваферм, и ждать его в этот день явно не следовало, так как тавантисуйцы в такую погоду точно бы не стали выходить в море.

— Послушай, — спросил он у Горного Ветра, — а зачем англичанину так бессмысленно рисковать собой и своими людьми?

— Затем что их капитан — рубаха-парень, "драйвер", на их языке.

— Но ведь он рискует не только собой, но и другими, — возразил Асеро.

— Ну и что? Жизнь простых матросов для них вообще не имеет значения. А рисковать они любят.

— Почему?

— Потому что если рискнут и им повезёт, то они радуются не просто удаче, а тому, что высшие силы к ним благосклонны, и им будет по жизни везти и дальше. А если неблагосклонны, то жизнь для них всё равно ценности не представляет.

— Чудные люди, — сказал Асеро, — да нелегко нам будет договориться без знания таких нюансов.

Наконец после двух часов ожидания англичане прибыли. После довольно комканного взаимного представления под дождём Асеро повёл самых важных гостей, Джона Розенхилла и Дэниэла Гольда, во дворец наместника, где можно было переодеться в сухое и готовилось пиршество. При них ещё был переводчик, юный племянник Дэниэла Гольда по имени Бертран. У юноши было слегка женственное лицо и какой-то наивно-чистый взгляд голубых глаз. Он понравился Асеро больше, чем его патроны, державшиеся несколько сухо и высокомерно. Кажется, они не вполне поняли сначала, что имеют дело с самим Первым Инкой, как-то странно им было, что он без паланкина и даже без коня (заставлять мокнуть и мёрзнуть на холоде ни в чём не повинное животное Асеро не хотел).

Гольду и Розенхиллу кроме умывания и переодевания требовалось ещё и гладко выбриться, а юному Бертрану это было ни к чему, так что он справился быстрее своих хозяев и первым подошёл к пиршественной зале. Он увидел, что служанка накрывает, после чего решил, что звать Розенхилла и дядю Дэниэла пока рано. Розенхилл любил одну шутку — подойти сзади к женщине-служанке, схватить её сзади за грудь или за талию, и потом наслаждаться её стыдом и замешательством. Но Бертран знал, что в государстве Инков такие шуточки способны вызвать крупный скандал. Хотя женщине, накрывающей на стол, явно уже перевалило за семьдесят, но всё равно рисковать не стоило.

Та, поглощенная своим занятием, его не замечала. Около камина спиной к Бертрану стоял какой-то человек и протягивал к огню озябшие руки.

— Ты бы переоделся, пока не поздно, — сказал ему старуха-служанка, — ведь так быстро ты не высушишься, а сидеть за столом долго.

— Ничего, я уже почти высох, — ответил человек возле камина, — а запасного парадного костюма у меня с собой нет. Кстати, наместник выйдет к столу?

— Вряд ли, — ответила старуха, — он всё ещё дурно себя чувствует, да и не любит он белых людей, всё время от них беды ждёт, — и тут она заметила Бертрана и смутилась.

— Не бойтесь меня, — сказал юноша, — я понимаю, что белым тут не все рады. Мы христиане, у нас есть совесть и законы, и потому вам ни к чему нас бояться.

Кажется, его слова ещё больше смутили как женщину, так и человека у камина. Дело в том, что на кечуа различаются два слова "мы", одно из них включает тех, к кому обращается оратор, а другое исключает, и, употребив второе, юноша вольно или невольно противопоставил по факту наличия совести и законов своих соотечественников якобы не имеющим ни совести, ни законов язычникам. А в следующую минуту смутился уже сам Бертран — он понял, что человек, гревшийся у камина ? не кто иной как сам Первый Инка. То, что Государь сам, без помощи лакея, подошёл к огню и грелся как простой путник, было ещё полбеды. Но то, что простая служанка разговаривала с ним почти на равных, было слишком сильным разрывом шаблона. Асеро решил замять неловкость:

— Не бойся и ты нас, христианин. У нас тоже есть совесть и законы, хотя мы и не христиане.

— Да, я знаю, что законы у вас есть, но они другие. В моей стране, в Англии, нельзя просто так арестовать человек по произволу, есть особый документ....

— Habeas Corpus, — сказал Первый Инка, — знаю про такой. Только он у вас лишь для благородных господ существует, а у нас произвол недопустим ни к кому.

— Даже к рабам? — спросил Бертран.

— У нас нет рабов.

— А каторжники?

— Определённые права есть и у них. Над ними тоже нельзя безнаказанно издеваться.

— Не верю, — сказал Бертран, — ведь вы же язычники, как же вы можете быть лучше нас? А у нас каторжников отдают в рабство.

— Ну не верь, если не нравится. Ты ещё пока первый день у нас, со временем, может, изменишь своё мнение.

Тем временем Розенхилл и Дэниэл уже переоделись и, выйдя в холл, обратили внимание на красивую картину на стене. На ней было изображено огромное поле подсолнухов, по которому шли, спасаясь от врага, жители деревни, горевшей на заднем фоне в отдалении.

— Интересно, за сколько можно купить такую картину? — спросил вслух Дэниэл, — за такую экзотику в Европе можно получить бешеные деньги.

— Вряд ли бешеные. Рисовал-то европеец, индейцы так не смогут, — ответил Розенхилл, — а вон той красотке я бы вдул, — и показал на картине на женщину, прижимающую к груди младенца.

— А она бы согласилась тебе дать? — переспросил Дэниэл.

— Он же индеанка, что её спрашивать, — пожал плечами Розенхилл.

— Ты это, осторожнее, — шепнул Дэниэл, — наш язык они понимать не должны, но если поймут, мигом могут вздёрнуть. За одни слова.

— Сумасшедшая страна, — сказал Розенхилл, — женщины для того и существуют, чтобы их можно было лапать. Тем более такому красавцу как я!

Англичане и не заметили, что воин возле входа в пиршественную залу слегка сморщился, как будто понял их слова.

Потом они вошли в пиршественную залу, но не успели они откланяться Первому Инке, как старуха-служанка в нарушение этикета спросила у Бертрана:

— Скажи мне юноша, правду ли твоя родина очень богата?

— Да, — ответил он.

— А сколько киноа у вас выдают на человека в день? Моя подруга говорит, что в такой богатой стране, как у вас, должны выдавать по целому горшку на каждого, включая грудных детей.

Бертран не знал, что ответить и покраснел.

— Переведи, с чем пристала к тебе эта старая карга, — приказал Розенхилл, — если она предлагает тебе девку, то пусть лучше предложит её мне.

— Нет, но она спрашивает, сколько киноа у нас выдают на человека, — объяснил смущённый Бертран.

— Киноа? — переспросил Дэниэл, — а что это такое?

— Это такое растение, вроде риса, — объяснил Бертран, — индейцы его едят жареным. Но как мне объяснить ей, что у нас еду бесплатно не выдают.

— А у них выдают? — спросил Дэниэл презрительно. — Страна попрошаек!

Асеро, на счастье англичан, не понимал, о чём они разговаривают между собой, но догадался, что вопрос привёл их в замешательство.

— Ракушка, — сказал он, — у них бесплатно еду не выдают, они её покупают на рынке.

— Совсем-совсем не выдают? — всплеснула руками та. — А что же делают те, у кого денег нет?

— Мрут от голода, — мрачно ответил Асеро.

— Послушай, ты не можешь попросить Первого Инку, чтобы он прогнал отсюда эту глупую старую каргу? — сказал Розенхилл. — А то она нам поговорить не даст.

Бертран смутился и опять же замешкался.

— Пожалуй, я пойду, — сказала Ракушка, — мне надо навестить больного супруга.

— Иди и передай ему мои пожелания скорейшего выздоровления, — сказал Асеро. — На таких людях, как Старый Ягуар, держится Тавантисуйю, и пусть его здоровье позволит ему оставаться на своей должности как можно дольше.

Несчастный юноша-переводчик от неожиданности и вовсе онемел. Значит, это не служанка, а знатная дама, супруга самого наместника Тумбеса. Хорошо, что они ещё не успели ей нахамить...

— Поскольку наместник Тумбеса не может присутствовать по состоянию здоровья, то вам придётся сегодня обсуждать дела со мной. И я думаю, мы вполне можем говорить на испанском — тогда не будет особенной нужды утруждать вашего переводчика, который наверняка очень устал и проголодался с дороги.

— На испанском говорить нам нетрудно, — сказал Розенхилл, — так что мы с радостью, тем более что нас не подслушают не в меру любопытные и назойливые служанки.

— Эта почтенная пожилая сеньора — не служанка, а супруга наместника Тумбеса, — ответил Асеро, — ну а её наивность вполне объяснима. Обидеть вас она, сами понимаете, не хотела.

— Я вижу, что ваши люди наивны как дети, — сказал Дэниэл, — впрочем, тут к вам нужно быть снисходительным, учитывая свойства вашей расы.

— Наивны — ещё не значит умственно недоразвиты, — ответил Асеро. — Или тот факт, что у вас, европейцев о нас довольно дикие представления, делает вас умственно недоразвитыми?

— Лучше перейдём к делу, — сказал Дэниэл. — Я так понимаю, что обрыв торговых связей с католическим миром поставил ваших купцов в очень тяжёлое положение, многие из них теперь на грани разорения. Я знаю, что Вы, Ваше Величество, долгое время не решались на торговлю с нами, нашему государству даже пришлось вас в какой-то степени подтолкнуть к этому, однако отрадно, что вы всё-таки учли бедствия, постигшие ваших подданных, и пошли на переговоры с нашей страной.

Асеро широко улыбнулся:

— Всё не совсем так, — ответил он. — У нас нет купеческих гильдий в вашем понимании. Те, кого вы называет промеж собой торговцами, суть государственные служащие. Продают они именно то, что им выделят из казны, и закупленное возвращают государству. Хотя, конечно, менять свой род занятий им самим по себе не улыбалось.

Англичане тупо жевали, не в силах понять сказанное.

— То есть, у вас нет купцов, независимых от государства? — спросил, наконец, Дэниэл.

— Нет.

— И что же, нам с чиновниками дело иметь?!

— А что тут такого? — спросил Асеро, — испанцы имели, и им это не мешало.

— Не в этом дело, — сказал Дэниэл, — конечно, при желании и с чиновниками договориться можно. Но вот только с вольными купцами сподручнее.

— Почему же? — спросил Асеро. — Ведь государство надёжнее.

— Потому что люди, сами сколотившие себе капитал — это люди активные, умные, энергичные. Я сам такой и тянусь к подобным, — сказал Дэниэл, — чиновники же зажаты инструкциями. Да и вообще частная собственность много лучше для создания богатств.

— Но наша страна богата, а собственников в ней нет, — ответил Асеро, — все её богатства принадлежат государству.

— То есть и поля, и рудники, и корабли в порту... — это всё твое?! — спросил Бертран, забыв, что по-испански к Первому Инке, как и к любому монарху, надо обращаться на "вы" и звать его "Ваше Величество".

— Государство ко мне не сводится. Хотя вам, европейцам, трудно бывает понять такие тонкости.

— То есть всё принадлежит инкам?

— Для ведения дел вам будет достаточно и такого понимания. Если же вами движет желание понять суть нашего государственного устройства, то тут надо сперва усвоить хотя бы основы нашей философии, а для европейцев это нелёгкая задача. Тавантисуйке трудно представить себе, что где-то государство не заботится о том, чтобы все были обеспечены необходимой для поддержания здоровья пищей, вам же трудно представить себе страну без купеческих гильдий и свободы торговли. Так что в плане наивности вы не лучше и не хуже друг друга.

Дэниэл решил, что лучше сменить тему:

— Чем рассуждать о всякой мутной зауми, которую принято называть философией, лучше перейдём к делу. Я так понимаю, что у нас вы будете покупать те же товары, которые вы покупали у испанцев?

— Да почти всё у нас будете покупать, — сказал Розенхилл, который уже успел изрядно принять на грудь. ("О боги, каким он будет к концу вечера!" — с ужасом подумал про себя Асеро) — Вы, дикари, даже порох изобрести не сумели, руки у вас кривые.

— Ну, порох мы теперь делаем сами, — сказал Асеро, — да и руки у нас ничем ваших не хуже.

С этим словами он довольно ловко подцепил очередной фрукт вилкой.

— Отличаются тем, что пользоваться ими не умеете, — проворчал Розенхилл, — до испанцев вы ничего не умели, голыми ходили, человечину жрали.

— Конечно, прямо так и встретили их нагишом и с человечиной на вертеле, — ответил Асеро с иронией. — Кажется, даже испанские хроники описывают события несколько иначе, ведь даже грубые разбойничьи души порой поражались искусству наших мастеров. Так что для наших людей не составило большой проблемы обучиться делать часы и прочие сложные механизмы при наличии учителей. Кроме того, мы делаем не только то, что заимствуем, но и сами умеем изобретать. Вскоре вы увидите в нашей стране то, о чём у вас не имеют никакого понятия. Да и собственно торговля нужна нам для обмена техническими новинками, что-то вы заимствуете у нас, что мы у вас.

Дэниэл оценил деловой тон и ответил тоже по-деловому:

— Однако, чтобы понять, что мы можем вас предложить, мы должны понять, чего у вас нет и в чём вы нуждаетесь больше всего — но тут нам надо разбираться на месте, ибо в Европе считается, что у вас вообще ничего нет, даже кораблей, хотя, конечно, мы видели у вас какие-то корабли на пристани. Вы построили их сами или покупали у испанцев?

— Мы научились делать корабли сами ещё при Манко. Тогда же мы поняли, что если сделать их более удобной формы, то, хотя торговля будет чуть менее прибыльной, безопасность экипажей возрастёт на порядок.

— Перед Великой Войной у вас и в самом деле были какие-то кораблики, — сказал Розенхилл, — но только де Толедо, хоть он и жалкий испанишка, сумел их все на дно моря пустить.

— Поймите нас правильно, Ваше Величество, — сказал Дэниэл. — Мы не хотим оскорбить ваш народ, но факты — вещь упрямая. Испанец де Толедо разбил ваши корабли — значит, его корабли были лучше ваших. А мы, англичане, разбили "Непобедимую Армаду" — значит, наши корабли ещё лучше.

— Допустим даже что так, — ответил Асеро, — но какую причину вы этому видите?

Дэниэл ответил:

— Причина одна — уважение к частной собственности. Испанцы её толком не уважают, предпочитая грабёж честной трудовой прибыли, а у вас она и вовсе под запретом. Между тем только она способна развить в человеке ответственность и предприимчивость. И вот наши корабли оказались лучше испанских.

— Ну, что касается наших поражений времён Великой Войны, — сказал Асеро, — то, хотя наши предки и впрямь не были столь опытны и искусны в корабельном деле, как испанцы, но нельзя же сбрасывать со счетов и фактор неожиданности: ведь до того Манко сообщили, что конфликт относительно казни проповедников улажен, да и есть мнение, что свою роль сыграла и прямая измена, хотя железных доказательств тому нет.

— Вечная отговорка неудачников, — вставил Розенхилл.

— Я не думаю, что вы достаточно сведущи в нашей истории, чтобы утверждать наверняка, что было, а что нет, — холодно заметил Асеро.

Дэниэл добавил:

— Конечно, в таких вещах полностью быть уверенным нельзя, это верно. Да только история показывает, что предают именно тех, кто и без того слаб, к сильным же многие стремятся в союзники.

— Так рассуждают только шкурники и трусы, — ответил Асеро, — благородный и мужественный человек не предаёт никогда.

— Можно сказать и так, — примирительно ответил Дэниэл, — но тогда получается, что шкурников и трусов большинство, герои же — редкие исключения. И это не удивительно, ведь у шкурников больше шансов выжить.

— Только если они в меньшинстве, — ответил Асеро, — племя трусов не протянет и дня, даже слабый противник его легко уничтожит. А что касается "Непобедимой Армады", то причина её разгрома как раз в том, что испанцы поставили прибыль выше всего. Ведь её суда — это были суда купцов, лишь временно арендованные Испанской Короной. Ну а купцы, гонясь прежде всего за прибылью, скупились на ремонт, и потому суда у них были далеко не в лучшем состоянии. Потому флот вашей родины, для которого боеспособность была важнее прибыли, и оказался сильнее.

— Я вижу, что Вы, Ваше Величество, очень хорошо осведомлены о европейских делах, — почтительно произнёс Дэниэл.

— Разумеется, — ответил Асеро, — мы знаем о вас куда больше, чем вы о нас.

Дэниэл сказал так почтительно, так как понял, что дела плохи. Значит, Инка понял, что в Англию они не ездили, и все ответы заготовлены заранее. Но ещё больше его раздражало то, что он не понимал, с кем имеет дело: на вождя дикарей, готового за блестящие бусы отдать хоть землю предков, Первый Инка никак не походил. Он учтив, умён, образован... Но и на европейского дельца он тоже не похож. Похоже, Дэниэл столкнулся с новым для себя типом людей, а значит, надо его сначала изучить, прежде чем рисковать ему диктовать. А Розенхилл слишком уж распоясался, нельзя так, по крайней мере, пока. Нужно попробовать нащупать у них слабые места, а это, похоже, не техника. Но что?

Асеро тем временем говорил:

— Заранее должен вас предупредить, что в нашей стране нельзя делать некоторые вещи. Нельзя приставать к нашим женщинам с непристойными предложениями, нельзя склонять к принятию вашей веры, нельзя склонять к незаконной торговле и прочим нечестным вещам. Нельзя также посягать на святыни и непочтительно отзываться о Крови Солнца.

— То есть, нельзя говорить что-либо дурное ни о каком инке? — переспросил Бертран.

Первый Инка ответил:

— Не совсем так: критиковать конкретного инку у нас вполне можно, но, упоминая все его дурные поступки, необходимо добавлять, что это недостойно крови Солнца. Тогда при свободе критики отдельных дурных сторон нет подрыва устоев. Однако, — добавил Инка, — вам это не так уж чтобы важно, ведь вы не знаете сути нашего государственного устройства, да и не хотите её изучать, так что лично вам я в эти дела лезть не советую.

— А мне было бы интересно ознакомиться с вашими философами, — сказал Бертран.

— Ну, коли интересно, то нет проблем, — ответил Первый Инка, — тем более что наши учёные ? тоже одна из сторон, крайне заинтересованных в контактах с Европой.

— А учёным тут что за дело? — спросил Розенхилл.

— Очень простое — их интересуют ваши книги и вообще обмен знаниями. Конечно, бескорыстный обмен был бы много лучше торговли, но мы не столь наивны, чтобы рассчитывать на знания европейцев даром. Но раскошелиться готовы — и это, я так понимаю, для вас самое главное.

— Но ведь вы не знаете нашего языка, — сказал Дэниэл.

— В стране достаточно образованных людей, способных переводить с латыни, — возразил Первый Инка. — Да и ваш язык наши люди будут учить по мере надобности, ведь без этого торговля невозможна.

— Никогда не торговал книгами, — сказал Дэниэл, — но если это выгодно, то я этим займусь. Однако, по всей видимости, наше пребывание в землях Вашего Величества может затянуться на месяцы и годы, и в связи с этим один вопрос — если к свободным женщинам в Тавантисуйю приставать нельзя, то как нам обходиться столько времени без женских ласк?

— А вы не взяли с собой жён? — спросил Первый Инка.

— У нас их нет и никогда не было, — ответил Дэниэл.

— Ну, тогда вам придётся воздерживаться, — сказал Первый Инка, — наши воины в походах тоже не знают женских ласк месяцы и годы, никто от этого ещё не умирал.

— Но нам известно, — сказал Дэниэл, — что среди высших инков принят довольно разгульный образ жизни. А раз так, то должны быть и женщины, которые вас развлекают. И часть из них неизбежно стареет и дурнеет, а значит, уже для инков становятся неинтересны. Может, нам можно развлечься хотя бы с такими...

— Вас обманули недобросовестные пересказчики слухов, — сказал Первый Инка, — у нас можно спать только с жёнами, которых у высших инков может быть несколько. Но никаких проституток и прочего у нас нет.

— И даже нет любовниц?

— Ну, иногда любовницами у вас называют наших дополнительных или младших жён. Но дети от них у нас вполне законны, а сами они при этом не считаются непорядочными женщинами.

— Но какой тогда смысл в этом различии? — спросил Дэниэл.

— Смысл есть. У нас ничего не продаётся и не покупается, все блага раздаются по распределению. Так вот, только высшие военные, чиновники высокого ранга и учёные могут получать столько, что у них есть возможность заводить дополнительных жён. Однако и ответственность на них лежит высокая. И если кто-либо эту не оправдает, то он теряет свой статус, и брак с дополнительными жёнами автоматически считается расторгнутым. Основная жена остаётся с мужем, хотя на практике бывает и так, что старшая жена подаёт на развод, а одна из младших остаётся с мужем в качестве законной и единственной, да и не будучи женой, можно ждать и надеяться, что любимого человек признают невиновным и восстановят в правах, но это уже частности. Нередко также в случае смерти основной жены одна из младших становится старшей.

— Странный обычай, — сказал Бертран, — не проще ли ограничиться единобрачием для всех, от правителя до последнего рыбака?

— Основатель нашего государства тоже так считал, но в войнах погибает слишком много мужчин, так что пришлось ввести исключение из единобрачия сначала для военачальников, а потом для учёных и гражданских чиновников, так женщин всегда у нас несколько больше чем мужчин. Ведь это лучше, чем тайные и неофициальные связи и унижения незаконнорожденных детей.

— Возможно, — сказал Бертран, — я слышал, что вы, тавантисуйцы, блюдёте чистоту крови и ради этого запрещаете браки с чужеземцами.

— Чистота крови тут не при чем. Если чужестранец решил стать тавантисуйцем и принёс присягу, то он обретает все права и может вступить в брак. Браки с иностранцами запрещены по другой причине. Во-первых, у нас распределение, в том числе и распределение жилья, завязано на браки. А если одна из сторон: чужестранец, который в любой момент может покинуть страну, это ставит нас в довольно затруднительное положение. Да и к тому же брак — это не только права, но и обязанности. Тавантисуец может быть наказан за их невыполнение, а как быть с чужестранцем? Ну и самый болезненный пункт — война. Супруги могут в таком случае оказаться по разные стороны фронта... А кроме того, ведь в вашем мире брак производится в церкви, а у нас — гражданским чиновником, а браки, заключённые не в церкви, для вас считаются как бы не вполне настоящими... Разве мало случаев, когда христианин живёт с индеанкой, та считает себя его женой, а потом он бросает её и безо всякого оформления бракоразводных процедур женится на белой женщине? Мы считаем нужным ограждать наших девушек от подобных ошибок.

— И тем самым существенно урезаете свободу своих подданных, — сказал Бертран, — не думаю, что они вам благодарны за это.

— Ну почему же? — ответил Асеро. — С нашими женщинами чужеземцы сталкиваются редко, а белые женщины на наших моряков тем более внимания не обращают. Тут любовь — редкий исключительный случай.

— Всё-таки у людей должно быть как можно больше свободы, — ответил Бертран, — редкие и исключительные случаи тоже нужно уважать.

— Если уж у кого и в самом деле любовь неземная — что ж, тогда можно стать подданным Тавантисуйю.

— А женщины-чужеземки? — спросил Бертран.

— Ну и женщины могут. Для них это даже проще в какой-то степени, другая присяга не давит... Хотя это очень редкий случай, но мой племянник женат на чужеземке, и это ему удалось сделать без особых проблем.

— Ну, ведь он — персона королевской крови...

— Законов он не нарушал. Попросил для своей невесты возможности стать полноправной тавантисуйкой, и не было причин для отказа.

— И вы решали такой вопрос на самом высшем уровне?

— Да, но потому что таких, как она, мало. Впрочем, если таких случаев станет больше, то мы можем пересмотреть и процедуру, и сами законы. А почему тебя это так интересует? Думаешь жениться в нашей стране?

— Затем, что я люблю свободу и ненавижу, если мне кто-то что-то может запретить, — ответил Бертран.

— А запрет на браки между разными сословиями ты также ненавидишь? — спросил Асеро. — У нас сословных запретов нет. В принципе, я могу выдать своих дочерей даже за крестьян, перед законом все равны, хотя, конечно, на деле чтоб заслужить такое, крестьянские парни должны отличиться подвигами, иначе народ не поймёт. Но у вас неравенство прямо в законах прописано. Это тебя возмущает?

— Не сказать, что мне это нравится. Но есть мы, и есть вы. Как бы ни было что-то дурно устроено в Европе, всё равно она в разы лучше любой восточной деспотии.

— Деспотия, деспотия... Заладили. Даже тот факт, что я спокойно сижу и с вами беседую, а чтобы перед вашим монархом сесть, специальное разрешение нужно, вас совершенно не смущает. Хотя сами эти формальности к объёму власти в руках правителя имеют весьма слабое отношение. Впрочем, сейчас это не важно. Поскольку различия по уровню техники могут выяснить только люди, которые в этом хорошо разбираются, думаю, что нужны более детальные переговоры с нашими инженерами. Ну и кораблестроителями. Да, и поскольку время позднее, а завтра вставать рано, то лучше не спорить больше об особенностях нашего государственного устройства. Принимайте их как данность.

Далее пошла утряска расписания встреч с теми или иными представителями отраслей, в которой, впрочем, не участвовал Розенхилл, наклюкавшийся до того, что упал носом в тарелку. Дэниэл и Бертран вняли совету не спорить больше о политике, хотя временами Бертрана всё-таки прорывало на обличения. Асеро посоветовал ему на это поближе познакомиться с их философами, тем более что всё равно юноше так или иначе придётся решать с ними вопрос о закупке европейских книг. На это юноша согласился.

Перед сном Горный Ветер и Асеро обменялись впечатлениями. Горный Ветер:

— Знаешь, когда я стоял на карауле, я поначалу завидовал тебе, а потом, послушав ваши разговоры, стал тебе сочувствовать. Мне что, стой и не мешай никому, а ты намучился всю эту чушь про тиранию выслушивать, да ещё и отвечать корректно.

— Да, похоже на осуждении тирании они зациклены. Вскоре вашу службу завалят доносами на это счёт... А я ещё с ужасом думаю, сколько конфликтов мне придётся потом разруливать. Послушай, может быть... если они уж очень зарываться будут, как-то припугнуть их для острастки? Ну, чтобы не было по-настоящему плохих последствий с пострадавшими?

— Сложно сказать. Я подумаю на этот счёт. Но только сдаётся мне, что эти купцы из тех, кто не верит ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай. Так что на суевериях сыграть вряд ли получится. А просто погрозить... Ну, смотаются они, прибудут другие, ничуть не лучше. А ещё у меня сильное подозрение, что никаких особенных технических новинок у них нет и покупать нам нечего. Но вот только разбираться в этом вопросе придётся долгие месяцы....

— Слушай, а если нет, то почему есть такая уверенность, что они есть. Ты знаешь, я тут посещал без тебя мастерские, затрагивал с народом тему, что они о торговле думаю. Так все как один "за" обеими руками. Все наши мастера свято уверены, что их ремёслами европейцы владеют лучше них, и нам есть чему поучиться. Впрочем, в том же самом уверены и европейцы.

— Европейцы просто привыкли считать нам невеждами, а что касается наших мастеров — умом многие из них ещё в тех временах, когда пленный испанский кузнец или кораблестроитель был на вес золота. Но те времена давно прошли...

Дэниэл Гольд в одиночестве сидел в выделенной ему комнате гостиницы и ждал гостя. В соседних комнатах поселили Розенхилла и Бертрана, однако сейчас, несмотря на ненастную погоду, их там не было. С утра прибежал какой-то индеец, говоривший лишь по-местному, и сказал, что дорогих гостей приглашают посмотреть на Великое Жертвоприношение. Розенхилл и Бертран согласились пойти, первый потому, что ему хотелось посмотреть на самую красивую девушку, которую, как он слышал, отбирали специально для такого случая, а Бертран намеревался впоследствии написать на эту тему гневный антиязыческий памфлет. Впрочем, в любом случае Розенхилла не следовало отпускать одного, ведь языка он не знал. Дэниэл же идти отказался — он был прагматичным человеком, и подобные этнографические изыски его совершенно не интересовали. В глубине души он даже подсмеивался над Розенхиллом: ну какой смысл смотреть на красивую девушку, если её даже полапать нельзя? Впрочем, с последним у Розенхилла по-любому будут серьёзные проблемы. Вчера он в отчаянии говорил: "Ну, вот я выпил, и теперь мне нужна женщина. В любой другой стране имей деньги в кошельке — и женщина тут же будет. А тут хрен!"

Впрочем, будь Дэниэлу ничего делать, он бы, наверное, пошёл, однако он уже успел договориться о встрече с главой местной купеческой гильдии, пока он ещё может пребывать в этом городе. Конечно, на завтра назначена официальная встреча, но хотелось бы переговорить и в неофициальной обстановке. Дэниэлу как опытному дельцу нужно было прощупать человека.

За окном был дождь и ветер, и Дэниэл даже пожалел компаньона и племянника, что они вынуждены мокнуть и мерзнуть в такую погоду. Будет очень некстати, если они тут заболеют, ведь тогда их бизнес под угрозой срыва. Или церемония происходит под крышей?

Также он подумал, что гость опаздывает. По улице не проезжало ни одного экипажа, только какие-то закутанные фигуры изредка пробегали. Вдруг в дверь раздался негромкий стук. Дэниэл отбросил хлипкую щеколду от ветра, заменявшую здесь замок, и увидел на пороге толстого и старого индейца в очках. Индеец поздоровался на отличном испанском.

— Меня зовут Долгий Путь, — сказал он. — Прежде чем говорить о деле, позвольте мне войти и обсушиться.

Дэниэл, польщённый обращением "на вы", звучавшим по-испански подчёркнуто вежливо, пропустил его, однако его несколько забеспокоило, что два гостя могут столкнуться. Пока гость снимал промокший плащ и меня обувь на специально принесённые с собой сухие сандалии, Дэниэл решился прямо спросить:

— Я жду сейчас главу тумбесской купеческой гильдии, ты его гонец?

— Нет, я не гонец. Я и есть глава тумбесской купеческой гильдии. Впрочем, я должен заметить, что название моей должности переведено на испанский язык несколько неточно. Жаль, что в европейских языках нет подходящих слов, и потому много приходится объяснять приблизительно.

— И ты... то есть Вы... Вы пришли пешком, а не приехали в экипаже в такую погоду? — изумлённо пробормотал Дэниэл.

— Я живу не так далеко отсюда, да и к тому же привык ходить по городу без экипажа. Лекаря говорят, что пешие прогулки мне полезны. Хотя, конечно, в дождь и ветер можно было и на экипаже приехать. Но я старый моряк и привык не бояться дождя и ветра. Если я сейчас обсохну и выпью горячего, то ко мне точно не пристанет никакая хворь.

Дэниэл предложил гостю вина, но тот предпочёл чай, сказав, что спиртное употребляет только по праздникам.

— Да и будет неловко, если узнают, что я у Вас пил, — добавил он. — Прошу прощения, что так задержался, мне необходимо было уладить некоторые формальности. Дело в том, что пойти простому человеку к вам разговаривать было бы можно без особых проблем. А ко мне могут возникнуть вопросы, пробудиться подозрения на пустом месте... В общем, мне поставили условие, что я напишу об этом разговоре краткий отчёт. А это будет затруднительно сделать, если я напьюсь и половину забуду.

— Однако суровые у вас нравы, — сказал Дэниэл, — за каждым шагом следят. Контролируют без конца. Неужели вам это нравится?

— Не то чтобы нравилось, но мы понимаем необходимость этого, — теперь гость уже сидел со стаканом горячего чая в руке возле огня. — Конечно, контроль порой раздражает, но его отмена вскоре привела бы к катастрофе. Так сторож порохового склада может и хотел бы закурить, но понимает, что этого делать нельзя. Кстати, а где Ваши сотоварищи?

— Ушли смотреть Великое Жертвоприношение.

— А Вы не пошли с ними, потому что ждали меня?

— Я вообще не любитель подобных зрелищ. А вы тоже его не стали из-за меня смотреть?

— Я уже смотрел его несколько дней назад, мы ходили всем семейством. Особенно моей внучке понравилось. Хотя её мать сомневалась, не рановато ли девочке смотреть такие вещи.

— У вас что, каждые несколько дней такие зрелища? — спросил Дэниэл, которому стало несколько не по себе. — Скажите, а это под крышей происходит? Мои компаньоны не схватят воспаление лёгких?

— Нет, недавно у нас отстроили великолепный театр. Раньше все театральные преставления происходили в главном зале Университета. Когда там идёт пьеса, то ещё туда-сюда, но для пения там всё слабо приспособлено. Зато теперь, по случаю открытия театра, к нам приехала труппа из Куско. Так что "Великое Жертвоприношение" идёт у нас через день, но вскоре певцы уедут обратно. Пусть опера и посвящена событиям, имевшим место на нашей земле, но не только нам слушать чудеса певческого искусства, надо и другим уступать.

— То есть это что? Просто театр? А никого в жертву не приносят? — ошалело спросил Дэниэл.

— Разумеется. Благодаря инкам мы изжили подобное варварство. Опера как раз и повествует об этом событии. Но боюсь, что для Вас наша история доиспанских времён просто скрыта в сплошном тумане.

— Да. Мой племянник Бертран объяснял мне что-то, но я даже неудобопроизносимые имена инкских императоров выучить не способен. Хорошо хоть, что у нынешнего Сапа Инки простое имя.

— Понятно. Вкратце, сюжет таков. Чимор присоединён к Тавантисуйю, и чтобы задобрить и богов, и инков, один из родичей казнённого правителя, поставленный на место предыдущего, принимает решение сделать такой подарок: выбрать самую прекрасную девушку и послать её в Куско для жертвоприношения. Выбор падает на его собственную дочь, однако отец смиряется с судьбой. И не желает верить тем, кто ему говорит о запрете на человеческие жертвоприношения. "От самого лучшего никто не отказывается", — говорит он — "ни люди, ни боги". Ну, девушка с церемониями доставляется в столицу правителю. Тот, выслушав посланцев, гневается, произносит речь, в которой грозит жесточайшими карами отцу, говорит, что заменит его на другого наместника, который любит детей и не убивает их. Но потом, смягчившись, всё-таки отсылает девушку с богатыми дарами обратно. К тому же в столице в неё влюбляется сын Первого Инки. И решает втайне от отца последовать за своей страстью. Ну а после того, как девушка вернулась домой, отец всё-таки осуществляет задуманное, хотя послы ему говорят, что за жертвоприношение могут уничтожить весь народ и заменить его другим, который любит детей. Девушку замуровывают заживо в стене, однако её возлюбленный просовывает в крошечную оставленную маленькую щель трубочку и кормит свою возлюбленную, тем самым спасая ей жизнь. Ну, потом является сам Сапа Инка, гневно отчитывает отца-убийцу, грозит ему казнью, потом стену вскрывают, но девушка выходит оттуда хоть и бледная, но живая. Она просить пощадить её преступного отца, и Сапа Инка смягчается, удовлетворяет её просьбу, после чего соединяет руки влюблённых. Ну, в конце все, даже преступный отец, счастливы, все поют и танцуют.

Отхлебнув чай, Долгий Путь продолжил:

— Я всё-таки советую сходить при случае, очень красивая опера. Пусть даже я, взрослый человек, знаю, что в жизни всё не могло быть в точности так, как на сцене. Случай с посылкой жертвы в столицу действительно имел место, однако сам Сапа Инка был тогда слишком стар, чтобы путешествовать так быстро. Ну, пусть в жизни дело уладили его посланцы... Велика ли разница! Да и то, что правитель-отец и сын по жизни не сильно ладили. Сына потом избрали на престол вопреки воле отца, случай был весьма спорный.

— А отчего они не ладили? — спросил Дэниэл, поневоле заинтересовавшись.

— Отец больше опирался на людей физического труда, считая, что именно они опора государства. Нет, конечно, и при нём амаута были, и кормили их сытно. Но вот не доверяли им, контролировали их сильно, как казалось, излишне. Сын же предпочитал работников труда умственного. Пусть, мол, чем больше благоприятствуешь разным учёным и изобретателям, тем больше они полезных вещей наделают, и от этого всем будет хорошо. А контролировать людей излишне не надо, мало кто из них действительно вынашивает дурные замыслы... Ну и жизнь показала, что он неправ был. До отцовых лет он не дожил, отравили его. Думал один из братьев на престол пролезть, да не получилось, дело вскрылось, и правителем стал его ещё не оперившийся сын.

Дэниэл не знал, что сказать на это. Если правитель, покровительствующий учёным и изобретателям, ещё как-то укладывался у него в голове, то правитель, ставивший во главу угла интересы простых работников, казался таким же абсурдом, как жареный лёд. Впрочем, это же деспотия, а в деспотии бессмысленно искать логику. В конце концов, Дэниэл сказал:

— Всё это довольно интересно, однако это дела давно минувших дней, лучше поговорим о современности. Итак, какие товары внутри Тавантисуйю можно продать с наибольшей прибылью?

— Боюсь, что вы меня не вполне поймёте, но слово "прибыль" внутри нашей страны лишено смысла. Правильнее будет спросить, какие товары нам наиболее нужны.

— Разве это не одно и то же?

— Для нас — нет. Думаю, во избежание дальнейших недоразумений я должен рассказать кое-что о нашей философии. Ведя торговлю, мы обязаны ею руководствоваться. Белому человеку очень трудно всё это понять, но я постараюсь изложить всё наиболее доступным языком. Вот представь себе, человек делает некую вещь, допустим, мебель, столы и стулья. За столами можно есть, можно писать. На стульях можно сидеть. То есть предметы обладают некоей полезностью, или, по-нашему, потребительской ценностью. Если человек сам сделал себе стол и стул, и сам ими пользуется, пока они не сломаются, то, собственно, никакой другой полезностью они не обладают. Или человек может вырастить на себя урожай кукурузы и сам его съесть. Ну, или вырастить с семьёй, и с семьёй же съесть. Однако человеку трудно даже с семьёй произвести самому для себя всё необходимое. Да и удобнее сосредоточиться на производстве чего-то одного, того что лучше получается. Ведь тогда можно произвести больше.

— Разумеется. Оттого и нужны мы, торговцы. Без нас никак.

— Да, в ваших землях не знают другого способа приобретать друг у друга необходимое, кроме как через обмен. Там, где есть обмен, вещи оцениваются не столько по их потребительской ценности, сколько по меновой. Серебро и золото, с точки зрения потребления, вещи весьма второстепенные, без украшений и серебряных блюд в принципе легко обойтись, однако вы цените их необычайно высоко, так как много чего можете на них выменять. Там, где развивается обмен, рано или поздно появляются и деньги. Рано или поздно богатства скапливаются в руках у немногих, а многим не хватает и необходимого. Бедным приходится работать на богатых, и при этом всё равно недополучать необходимое. А если слишком многие бедны, то они не могут вырастить детей, и в результате многие области обезлюживаются. Или если дети вырастают в нищете, то они редко бывают сильными и здоровыми. Значит, нет воинов, чтобы защитить страну от врага. Иными словами, обмен, хоть и кажется таким безобидным, но влечёт за собой множество бед.

Отхлебнув вина, Дэниэл ответил:

— Пусть даже и так, но если нельзя устроить жизнь по-другому, то что сожалеть об этом? Бедность неистребима как смерть. Приходится жить в мире, где она есть, и только заботиться о том, чтобы к тебе самому она не наведывалась как можно дольше.

— В некоторых частях гор у нас развивались торговля и обмен примерно как у вас. Даже появлялись деньги. Однако в некоторых частях гор дело пошло по-другому. Были общины, в которых часть членов жила внизу, а часть наверху. Соответственно, те, кто жили наверху, разводили скот, а те, кто жил в долинах, занимался земледелием. А потом продукты труда распределяли среди всех. Безо всякого рынка и торговли в вашем понимании. Потом инки распространили такие порядки на всё государство. С гор везут шерсть альпак, в горы мы посылаем морскую рыбу. Всё очень разумно. При распределении нет риска, что кто-то останется без необходимого, и в результате умрёт с голоду или пойдёт на преступление. И поэтому у нас нет и не может быть свободы торговли в вашем понимании. Даже я, главный среди наших людей, всё равно должен отчитываться перед Золотым Слитком, нашим Главным Казначеем. Так что имеет смысл лишь говорить, что нам нужно и что не нужно. А нужна нам, в первую очередь, техника, которой у нас ещё нет. Говорят, ваш народ славится изобретениями.

— Чтобы понять, чего у вас нет, я должен посмотреть то, что у вас есть. Однако пустят ли меня в ваши мастерские?

— С этим сложно, — согласился индеец, — ну а вот так, без осмотра, ты сам предложить ничего не можешь?

— Я посредник, — сказал Дэниэл, — я могу наиболее точно описать то, что вам надо, и передать английским купцам. Однако будет не очень удачно, если привезут что-то, что у вас уже есть. И потому вам не нужно.

— Это верно. Однако прямой доступ к мастерским зависит не от меня. Нужно уговаривать Старого Ягуара, а это едва ли удастся за один день, если вообще удастся.

— При таком раскладе мне скорее придётся у вас что-то закупать, ежели вам продавать.

— Возможно. Думаю, что вашей стране должны быть нужны продукты сельского хозяйства. Ведь у вас множество бедняков гибнет с голоду.

— Гибнет. Но какой смысл закупать для них продукты, если они всё равно за них не заплатят?

— Но разве Вашу Корону не волнует гибель такого большого числа подданных?

— Нет. На продуктах питания у нас бизнес не сделаешь, будет лучше, если какая-то часть сдохнет с голоду, а кто-то уедет в чужие края. Вообще прибыль принести может лишь торговля тем, что интересно людям богатым. Говорят, ваши ювелиры весьма искусны в изготовлении золотых и серебряных украшений, блюд и статуэток.

Индеец покачал головой:

— Вы, европейцы, умом всё ещё во временах Кахамарки. Теперь у нас есть куда тратить золото и нет возможности тратить его на безделицы. Как будто золото — это главное богатство нашей страны.

— А что же главное?

— Люди и их знания.

— Ну, людьми у вас торговать запрещено, — улыбнулся Дэниэл.

— Это верно. Но без людей невозможно усвоить их знания. Вот, например, у вас уже знают подсолнухи, но умеют ли выжимать из них масло? У нас есть специальный станок для этого. Думаю, что вам бы он пригодился.

Дэниэл сделал себе пометку в записной книжке.

— Также у нас есть интересные конструкции плотин. У вас тоже есть горы, и плотины понадобятся.

— Если бы нам были нужны плотины, мы бы их давно построили. Нет, это не пойдёт.

— Жаль. Киноа просто мечтал приучить ваш народ к плотинам. Думаю, когда Вы поймете, во сколько раз они поднимают урожаи, Вы всё же передумаете.

— Если только мне удастся найти делового человека, который был бы в таком проекте заинтересован. Но это вряд ли. Строить плотины слишком долго, за это время любая самая богатая компания может разориться.

— Тогда и техника наших мастерских вам не должна быть интересна. Она тоже объёмна.

— Если так, то да. Скажи, а что у вас может заинтересовать не правителей, а обычных горожан? Или с ними всё равно придётся торговать через ваше правительство?

— Да, и не иначе. Точнее, такие вещи могут пойти приятным довеском, а главным они быть не могут. Только ради них торговля не имеет смысла для нас.

— А ради того, чтобы не было войны?

— Тут вопрос не ко мне. Но неужели вы и в самом деле нападёте на нас из-за этого?

— Я не могу решать за Корону, могу сказать только свои ощущения. Которые совпадают с ощущениями большинства моих соотечественников. Вы для нас непонятны. А всё непонятное — это возможная угроза. Если мы будем торговать с вами, мы сможем узнать о вас больше, и скорее всего, убедимся, что угрозы вы для нас не представляете. Но если не будем, то...

— А чего вы, собственно говоря, боитесь?

— Ну, вот я думал, что у вас в ходу человеческие жертвоприношения. Как оказалось, этого нет, но...

— Страшно найти что-то ещё ужасное? Ну, допустим, у нас они были бы, эти ужасы, которые вы нам приписываете — жертвоприношения, казни безвинных... Но ведь это не значит, что мы бы попёрлись в вашу страну ловить себе жертв. Чем мы угрожали собственно вам?

— Некоторые страны не имеют право на существование, если у них практикуются некоторые вещи! — сказал Дэниэл.

— Но ведь и ваши порядки ужасны! Чем казни безвинных ужаснее, чем смерти безвинных от голода? Последнее даже мучительнее.

Дэниэл пожал плечами:

— Тем, что от голода гибнут наихудшие, самые ненужные. А для казней и жертвоприношений отбирают наилучших.

— Но как понимать худшие и лучшие. Бедными и нетрудоспособными люди часто становятся от болезней. Вот я, например, без очков ничего бы не видел, не мог бы читать и писать, значит, не смог бы занимать свою должность. И в вашем мире был бы тяжким бременем на шее у семьи.

— Ну, такую вещь, как очки, у нас купец вполне может себе позволить.

— Может. Однако куда более показательна история моего внука. Он родился со скрюченными ногами и малышом не мог ходить. Но к нему регулярно ходил лекарь и разминал ему ноги. К школе он уже смог с палкой каждый день доковыливать до класса. Сейчас и вовсе без палки ходит по всему городу. Хотя бегуном ему не быть, конечно. Однако трудиться в конторе ему это не мешает. А у вас мы бы на докторе разорились.

— Возможно, мои слова покажутся жестокими, — сказал Дэниэл, — но было бы лучше, если бы он вообще помер во младенчестве. Ведь теперь от него могут родиться дети с больными ногами. Хотя надеюсь, ваши девушки достаточно благоразумны, чтобы не связываться с хромым.

Индеец посмотрел на него испуганно:

— Чужеземец! Неужели у тебя самого родилась бы мысль прикончить родного ребёнка-калеку?! К тому же ты не прав. Мой внук уже четыре года живёт в счастливом браке, и дочь у него такая резвушка-поскакушка, что за ней даже здоровая мать едва поспевает. Да и сам он ходит к тому же без палки, бременем ни для кого не является и чувствует себя здоровым. Недавно даже номер отчебучил — мол, чего мне, здоровому молодому парню, в конторе сиднем сидеть, пойду-ка я работать на аквафермы. Ну а там довольно долго по колено, да и по пояс в воде стоять надо, всё-таки ему не советовали. Но решил попробовать. Подозреваю, что тут ещё дело в доме было. Работникам акваферм дома в первую очередь дают. Ну, некоторое время проработал, а потом ему ноги резко скрутило, так что чуть не утонул. Конечно, ему помогли, на берег вытащили, но больше сказали "ни-ни". Так что пришлось ему в контору вернуться. Впрочем, лекарь сказал ему мел поесть, чтобы хоть купаться мог. А в конторе он всё равно нужен. Нет, не понимаю, неужели Вы бы сказали ему в лицо при встрече, что лучше ему было умереть ребёнком?

— Ну, в лицо бы не сказал. Но общество время от времени должно избавляться от лишних членов. И пусть это лучше будут больные, чем здоровые.

— Но зачем от кого-то избавляться, когда можно поднять урожаи, и прокормить всех?

— Чтобы народ не деградировал.

— Но ведь от моего внука народ вовсе не деградирует. Он способен зачать здоровых детей.

Дэниэл поморщился:

— Поймите, я не имею ничего лично против Вашего внука, однако мне само собой кажется очевидным, что в любой стране, в любом обществе есть куча лишних людей, которые только отягощают остальных и без которых было бы легче дышать. Возможно, что Ваш внук и не из таких, и больные ноги у него уравновешиваются светлой головой. Но, в общем и целом, общество, которое не избавляется от лишних, обречено. Рано или поздно у вас начнут резать красивых, здоровых и умных, чтобы дать место калекам.

— Да почему же?! — очки на переносице Долгого Пути как будто подпрыгнули. — Наоборот, цель медицины как раз и состоит в том, чтобы сделать всех красивыми, здоровыми и умными. Иногда это удаётся. Кстати, мы могли бы поделиться и своими медицинскими знаниями.

— Об этом я подумаю, — сказал Дэниэл, — впрочем, тут нужен лекарь.

— Пожалуй, мне пора, — сказал Долгий Путь, — тем более что ветер и дождь вроде стихли.

Попрощавшись, он вышел. Дэниэл про себя пожимал плечами — вроде купец, а так наивен. Хотя не наивен, плавал за границу, многое, небось, там видел. Но вот странна для купца подобная гуманность: неужели он за свою жизнь ни через кого так и не перешагнул? Как же добился своего высокого места? Или у них тут система кастовая, сильно стараться не надо?

На самом деле, всё было гораздо проще, чем представлял себе Дэниэл. Долгий Путь просто дожил до преклонного возраста, когда проблемы со здоровьем уже не позволяли ему водить корабли, но и уходить на покой энергичный старик не хотел. Вот и назначили его на посильную для него бумажную работу, которую моряки считали скучной, и потому расталкивать локтями соперников у него не было нужды. Да и соперников особых не было, при его профессии мало кто доживал до старости.

Но Дэниэл думал о другом. Он вспоминал, как на невольничьем корабле сортировал рабов: кто ещё мог выжить и дотянуть до конца, а от кого надо избавиться. Даже через годы перед ним вставали глаза тех, кто ещё был жив, но уже обречён, и потому их лучше было сбросить в океан, чтобы не мучились и дали шанс выжить другим, более ценным. "Ценным" в самом что ни нас есть буквальном смысле, то есть таким, кого можно будет потом продать за хорошую цену. Даже в его стране такое занятие считалось всё-таки чем-то предосудительной, во всяком случае, не самой уважаемой профессией. Пусть негры в глазах "просвещённых европейцев" были и не совсем людьми, а чем-то средним между человеком и животным, но всё-таки жестокость, пусть даже жестокость к животным, далеко не все будут одобрять...

Вернулись Бертран и Розенхилл.

— Ну как зрелище? — спросил Дэниэл.

Бертран сказал как-то грустно:

— Я думал, и в самом деле увидеть жертвоприношение, а это всего-навсего театр.

— Ты как будто разочарован этим, племянник.

— Наверное, да. Мне так хотелось разоблачить кровавых язычников!

— А они не дали к тому поводу, наглядно продемонстрировав, что покончили с этим в давние времена, — ответил Дэниэл насмешливо.

— И теперь по этому поводу восхваляют тиранов, а не нас! — добавил Бертран с досадой.

Розенхилл заметил:

— А вот я нисколько не разочарован, что попал в театр. Как бывший актёр замечу, что поставлено всё очень недурно, даже для захудалой европейской страны типа Польши сошло бы, а тут всё-таки дикари живут.

Дэниэл только ухмыльнулся в ответ. Розенхилл нечасто вспоминал своё актёрское прошлое, и Дэниэл догадывался о причинах. О Розенхилле ходили сплетни, будто он, пользуясь своей молодостью и красотой, делил ложе со многими, причём не только с женщинами, но и с мужчинами. Для игравшего девушек юноши это было вполне обычным делом. Королевский указ запрещал играть на сцене девушкам и женщинам, видя в этом разврат, однако к мужскому разврату если не закон, то общество было куда более лояльно. Говорили также, что "дядюшка", завещавший Розенхиллу своё состояние, был вовсе не дядюшкой Розенхилла, а его престарелым любовником. Но сам Дэниэл тоже не отличался разборчивостью в выборе средств, которыми можно достичь богатства. Разврат, что бы там ни говорили господа моралисты, ничем не хуже, чем грабёж, мошенничество и убийство. А такими вещами Дэниэл точно не побрезговал бы при случае, он даже гордился в глубине душе тем, что, в отличие от Бертрана, не был чистоплюем.

Розенхилл добавил:

— Однако из-за этого театра мы едва не вляпались в крупные неприятности. До сих пор не могу поверить, что мы счастливо выпутались.

Дэниэл только хмыкнул вопросительно.

— Дело в том, что после спектакля я захотел познакомиться с исполнительницей главной роли. Это прелестная девчонка, даром что индеанка, а значит, кожа и прочие особенности её расы оставляют желать лучшего. Впрочем, белых женщин мы не увидим ещё долго, придётся обходиться местными. К тому же по ходу дела она себе лицо мукой мазала, изображая смертельную бледность, я как увидел её в таком виде, понял, что непременно с ней познакомиться должен, о чём и попросил через Бертрана. Просьбу мою исполнили и провели нас после спектакля в то место, где актёры ужинали. Там отдельные столики были, нас к ней подсадили, представили, и мы остались почти наедине. Конечно, за другими столиками могли что-то слышать, но обрывками.

Отхлебнув вина, Рохенхилл продолжил:

— Ну, девка сидит за столиком, уплетает за обе щёки, а у меня в штанах горит, но понимаю, что сперва с ней хоть поговорить как-то надо, благо языковых барьеров нет, она по-испански чешет неплохо. Впрочем, она сама о нашем театре расспрашивала, оказывается, знает и Шекспира. Спрашивала, почему, мол, у нас на сцене девушкам играть нельзя, и почему у нас актёров на нормальных кладбищах не хоронят, что мол, в этом такого? Советовала некоторые местные пьесы посмотреть, когда в Куско будем. Я её потом сам решился расспросить, почему, как, мол, в актрисы попала, сирота небось... Оказалось, что нет, не сирота. Когда она только начинала учиться, её родители были вполне себе живы-здоровы. Правда, недавно мать внезапно умерла, а отец от горя опасно занемог. Ну, на это я подумал, что можно её отыметь без проблем, никто не вступится. Только вот где? Не станешь же прямо тут прилюдно её на стол класть! А пойти с нами надо ещё уговорить... А Бертран её по ходу дела стал дальнейшие вопросы задавать — как, мол, занемогший отец отпустил дочь столь далеко и одну? Она сказала, что была поначалу так сражена горем от смерти матери, что ей горло перехватывало, и потому она боялась, что всё равно не сможет петь. Да и за отца было страшно — вдруг ещё помрёт без неё. Но тот сказал, что она не должна подводить других людей, и потому должна поехать и очень постараться петь хорошо. Так, как понравилось бы её матери, будь она жива. Ну а Бертран спросил её, не страшно ли ей без родных в чужом городе, не боится ли она за свою честь... Она в ответ сказала, что девушка взрослая, рассудительная, соблазнить себя никому не даст, а уж силой её точно взять никто не посмеет, у них за это виселица. К тому же она подозревает, что слуги её отца всё равно за ней приглядывают вполглаза. Тут мои желания несколько охладели — насколько же, думаю, её отец должен быть богатым господином, если его дочь даже не всех его слуг в лицо знает? На своей родине я как-то привык, что актёр — это нищеброд, всё-таки это такая профессия, не для богатых и уважаемых людей. А вдруг тут как в Риме, где были актёры-богачи, и даже сам император порой выступал на сцене? Вдруг и передо мной персона королевской крови? А связываться с семейкой местного императора далеко не безопасно, сам понимаешь... А тут ещё Бертран шепчет на ухо по-английски: "Я понял, кто это такая, это дочь самого Инти". Тут мне резко захотелось в отхожее место. Извинившись, я отошёл и спрятался в нужнике, пока за мной не зашёл Бертран. Весь ужин у меня из желудка пролетел, до того было страшно.

Бертран добавил:

— Я во время спектакля слышал, как сзади шептались про Инти, что он, мол, опасно заболел. И что он любил эту пьесу, она ему о каких-то событиях его молодости напоминала. А вот его тесть не любил. Потому средства на отстройку театра, пострадавшего в пожаре, выдавать не спешил. Потому у них до этого все спектакли то под открытым небом были, то в Университете. А когда Розенхилл ушёл, я ещё некоторое время посидел с девушкой. Мне тоже было жутко, но очень хотелось расспросить её о судьбе проповедника, казнённого тут несколько лет назад. Она меня стала уверять, что проповедника казнили отнюдь не за веру. Мол, тот, оказывается, хотел отравить им водопровод, а также нашлась свидетельница, которая рассказала, что тот истребил её родное племя, а её саму захватил в рабство и обесчестил.

Вздохнув, Бертран добавил:

— Не знаю, как там было на самом деле. Я скорее склонен думать, что христианский мученик оклеветан. Всё-таки, одна женщина сомнительного поведения... Но тут, как оказалось, свидетельства женщины рассматриваются всерьёз. Как и свидетельства слуги против господина, и даже жены против мужа. Если жена или слуга заявит, что муж или хозяин их избивает, или как-то по-другому третирует, то свидетельства рассматривают со всей серьёзностью, и со своих постов можно полететь... Мол, высокие посты должен занимать достойный, а какой ты достойный, если позволяешь себе слабых бить? И ещё, тут могут привлечь за преступление, совершённое в чужих землях, причём за такое, которое мы сами преступлением не считаем. Дядя, никогда никому не говори, что ты сам лично участвовал в работорговле! А ведь тут есть селение негров, бывших рабов, я боюсь, чтобы кто-нибудь из них случайно не опознал тебя, ведь тогда... тогда и тебя, и всех нас заодно могут также повесить.

— Хорошо, племянник, в разговорах о своём прошлом я буду осторожен. Ну а у самого тебя не было мысли приударить за этой... актрисой?

— Дядя, я добродетелен, и собираюсь оставаться девственником до свадьбы. К тому же я тоже не хочу на виселицу.

— Это как раз и хорошо, что ты добродетелен. По местным законам, как я понял, карается только соитие, лёгкий флирт вроде бы дозволен. А ведь через неё можно много узнать. Например, чем болен её папаша. Не думаю, что многожёнец стал бы всерьёз убиваться из-за смерти одной из супруг.

— Да какая разница, чем болен её папаша! — сказал Розенхилл. — Ну даже узнал бы ты точно, что страдает он на деле от сифилиса, который получил в ходе бурных похождений. Нам с того какая польза?

Дэниэл ответил:

— Инти — самый опасный из всех носящих льяуту. Других, включая самого Асеро, ещё есть какой-то шанс подкупить или обмануть, а вот Инти — никак. Можно сказать, что это сам дьявол, но с дьяволом было бы проще: продал душу и делай что хочешь. А тут такое не сработает. Очень кстати для нас, что он заболел, а если бы сдох, было бы ещё более кстати.

Розенхилл отмахнулся:

— Да брось ты, Дэниэл! Я же знаю, кто тебе всё это наговорил. У него в юности были с Инти какие-то тёрки из-за бабы, потому он был бы рад, если бы можно было убрать Инти нашими руками. Инти мне ничуть не жаль, как и других людей его профессии, но гибнуть ради мести Эстебана Лианаса я не желаю.

— Допустим, у него и в самом деле тут корыстные мотивы. Что не отменяет другого: Инти был самым ярым противником торгового соглашения. А если он помрёт, то его должность займёт его сынок, у которого опыта по жизни сильно меньше. А значит, он куда менее опасен.

— Послушай, Дэниэл, — сказал Розенхилл, — что ты хочешь: успешно торговать, или менять здесь порядки?

— Думаю, что без второго первое не будет особенно успешным. Розенхилл, ты кидаешься из крайности в крайность. Пьяный ты смел как 100 чертей, трезвый ты готов в штаны наложить. Пойми, к иностранцам тут отношение трепетное, так как инки очень боятся войны с европейскими государствами. Так что даже если бы ты залез в гарем к императору и трахнул его наложницу, то они бы максимум выслали тебя, публично выпоров. Или даже пороть бы не стали, ни к чему им такое афишировать. Может быть, даже и покушение на персону королевской крови спустили бы с рук. Я слышал, что Великая Война разразилась как раз из-за того, что какие миссионеры отравили местного принца, за что их казнили. А при мысли о повторении Великой Войны у местных ушанов уши холодеют.

— Допустим, легально нас не казнят, — сказал Розенхилл, — но ведь люди Инти могут нас убрать и по-тихому. Нет, я бы не рисковал пока лезть в интриги. Лучше сначала доедем до Куско и свяжемся там с нашим человеком напрямую.

Дэниэл, изрядно уставший и вымотанный за последние дни, пил виски со своим капитаном, который должен был прямо завтра отправиться обратно в Англию и вернётся не ранее, чем через шесть месяцев, а то и позже. Конечно, в случае задержки должен был прибыть другой корабль для страховки, но всё-таки это было написано вилами на быстротекущей воде. Дэниэл, Розенхилл и Бертран, а также некоторые их помощники должны были остаться в Тавантисуйю, а капитан со своим кораблём отплыть в Англию. Вопрос стоял только в том — порожняком или с товаром. Именно насчёт последнего старался договориться в последние дни Дэниэл. Капитан говорил:

— Чёрт возьми, Дэниэл! Если вы даже сейчас не можете договориться о продаже вам товара, то какой смысл оставаться в этой дурацкой стране?! Всё равно это трата времени.

— Френсис, пойми, если бы речь шла только и исключительно о коммерции, я бы и в самом деле трижды подумал, прежде чем со всем этим связываться. Но я англичанин, и у меня есть долг перед своей Родиной. Так что я не отступлю.

— Долг перед Родиной священен, о чём говорить! Но я предпочитаю выполнять его так, чтобы это принесло максимальный доход. Как мой дядя и тёзка.

— Тихо, Френсис! Здесь твоего знаменитого родича мнят преступником, так что даже случайно лучше не упоминать его фамилии.

— Да всех они нас преступниками считают, — капитан махнул рукой.

— То, что трудно добиться от них продажи чего-то прямо сейчас — весьма досадная штука. Ну, допустим золота и серебра они и в самом деле изрядно потратили на выкуп. Но для меня было неприятным сюрпризом, что на продажу серебра они не согласны ещё целый год после этого, хотя рудники работают беспрерывно. У них слишком велико потребление серебра внутри страны.

— На что же они его тратят?

— На зеркала. Причём производство организовано крайне нерационально. Мол после каждого зеркала работник отдыхает, помещение проветривают... Потому мастерские загружены в лучшем случае наполовину. Да и на рудниках тоже... не заставляют пахать работников в полную силу. Мол, нельзя их заставлять работать до смерти. В результате те рано бросают работу к старости, а государство ещё обязано кормить этих дармоедов! И они считают этот порядок разумным!

— Послушай, если у них в ходу зеркала, то тогда должны быть популярны европейские платья, шляпы, духи, пудра и прочее... А у них это всё не очень популярно.

— Да, спрос на такие вещи сдерживается искусственно. Я уже выясни этот вопрос — торговать этим они нам не разрешают.

— Но зачем тогда зеркала?!

— А вот это весьма интересно. Я так понимаю, что зеркала они в мастерских используют. Они экономят дрова для огня, а вогнутое зеркало способно дать жару для холодной плавки. Впрочем, чтобы разобраться в процессе, нужен хороший механик, а я во всей этой технике полный баран. Да, это, пожалуй, самое важное. Вези сюда механиков поискуснее и проповедников похитрее и поязыкастее. Конечно, формально они нам проповеди запретили, но ведь те, кто поумнее, без труда могут замаскировать проповедь под видом науки и философии. А на науки и философию местные падки.

— Скажи, а коки нельзя закупить?

— Увы. Тут у них тоже глупая заморочка: мол, они у себя коку ограниченно выдают, и потому никого ею не гробят, а мы, мол, загробим рабов на плантациях. Как будто рабы всё равно не дохнут! Но они, как перевёл Бертран, не хотят брать грех на душу. В общем, щепетильничают. Но вообще не стоит думать, что инки во всём едины. Есть наместник, крайне упрямый и подозрительный старик. Тот нас только терпит, и рад выслать под любым предлогом. Одно тут хорошо: долго он ни при каких раскладах не проживёт, а его зам, вроде, более вменяем. Но когда-то он ещё займёт кресло наместника! Есть глава местной купеческой гильдии, и Золотой Слиток, который ведает здесь финансами. Они вроде не прочь торговать, но при этом связаны кучей ограничений. Ну, например, глава гильдии предлагал мне закупить продукты сельского хозяйства. Но при этом цену заломил... в общем, выгоду можно поиметь, но в Аргентине оно дешевле будет. А ниже не может, таким образом они труд своих крестьян обесценят. Не, хлопок и кукурузу лучше в той же Аргентине закупать. Конечно, тут без риска, а иметь дело с Испанской Короной — риск. Но тут и вовсе овчинка не стоит выделки.

— Ну, значит, ты не до чего не договорился?

— Нет, почему же — несколько прессов для выдавливания семян подсолнечника мне обещали подвезти вечером. Если найти в Англии подходящего механика и запатентовать это за нами — тут возможно сорвать куш. Вообще тут стоит поискать интересных изобретений. Плотины и водопроводы нам, конечно, ни к чему, но наверняка есть что-то мелкое и легко продаваемое. Потому тащи сюда механиков, часовщиков, в общем, кого найдёшь. И объясни им, что риск минимален. Для них убить белого человека — скандал.

— Сейчас — да! Ну а если они поймут, в чём твой долг перед Англией состоит?

— Думаю, что даже и тогда дело ограничится высылкой. К тому же, я не буду действовать в одиночку, найду союзников. Многие считают нынешнего императора безнадёжным в этом плане — но посмотрим. Вроде он не лишён здравомыслия, и если поставить его перед выбором: "Всё равно твоих дочерей будут иметь белые люди, но выбирай, как жён или как наложниц?", он вполне может согласиться на первое... Ну а если не согласится — значит, сам себе враг.

— Не знаю, Дэниэл. Говорят, что он и в самом деле патриот, и в силу этого будет отказываться продать свою страну и ради выгоды, и под угрозами. Такие люди среди индейцев изредка встречаются, и вылечить их можно только выстрелом в голову.

— Не отрицаю, может и так. Ну, тогда надо продвинуть более лояльного наследника. После того, как эти щенки выбыли из гонки, место расчищено, и возможны варианты.

— А точно выбыли?

— Говорят, что у них съехала крыша. Тут, конечно, деспотия, но даже инки не настолько сумасшедшие, чтобы выбирать на престол полоумных. Есть, правда, одна проблема: говорят, супруга Первого Инки, которую подозревали в бесплодии, беременна. Если родится мальчик... Впрочем, и тут дело в принципе можно поправить. Тем более что мы едем в Куско, старикашка-наместник не желает оставлять нас в Тумбесе! Впрочем, столица как раз удобнее для наших дел...

— Ладно, Дэниэл, завязываем. Чувствую, что мы перепили виски, раз так даём волю языкам.

— Нашего языка они не понимают!

— Кто их знает... — сказал Френсис, опасливо оглядываясь, — деспотия всё-таки не море. Море может утопить, но не может вздёрнуть. А деспотия может сделать и то, и то. Ладно, я лучше лягу вздремну.

И с этими словами он встал и вышел.

Этим же вечером в неверном свете свечи в спальне наместника сидели трое — сам Старый Ягуар, Асеро и Золотой Слиток. Старый Ягуар говорил:

— Послушай, Асеро, пока не поздно, пошли этих англичан куда подальше. Я же их хитрые рожи насквозь вижу — замышляют какую-то пакость.

— Послушай, Старый Ягуар, я и рад бы, но связан решением, которые приняли Носящие Льяуту. Если я не выполню его, могу даже льяуту лишиться. Ведь даже Горный Ветер вынужден согласиться на то, что по крайней мере некоторое время их придётся терпеть. Натиск двух держав сразу мы можем не выдержать.

— Никогда трусость не приводила ни к чему хорошему, — мрачно сказал Старый Ягуар, — это чушь, что на войне трусы выживают лучше других. Трусы как раз и гибнут.

— Дело не в трусости, — печально ответил Асеро. — Это было слишком просто. Дело в том, что очень значительная часть населения против изоляции. Чиморские торговцы хотя торговать, а не на аквафермах работать.

Старик добавил:

— Асеро, поверь, эти люди могут тебя убить. А ты как Манко, который не верил Кискису насчёт своих дружков-испанцев, пока не убедился на своей шкуре напрямую и едва не поплатился за это собственной жизнью.

— Нет, я понимаю это. Я не вижу в них своих друзей и братьев, как видел Манко в тех негодяях-испанцах. Понимаю, что у них тут моральных барьеров нет... Когда ел с ними, внимательно следил на тему перстней с ядовитым секретом на руках и прочих хитростей. Из них, пожалуй, Бертран самый приличный, да и то для него, скорее всего, "убить тирана" доблесть, а не преступление. Я надеюсь тут скорее на их благоразумную осторожность, практичное нежелание рисковать собой... фанатиками они не выглядят, а всем остальным умирать не хочется. Но вот убрать меня без риска для своих персон они бы скорее согласились.

— Не понимаю, отчего такая паника, — вмешался Золотой Слиток, — если купцам выгоднее торговать, чем воевать, значит, они будут торговать. По крайней мере, они заинтересованы в нашем хлопке. Так что соглашения надо подписывать. Будем торговать — не будет войны.

— А зачем им хлопок? Не для пороха ли? — спросил Старый Ягуар с ехидцей.

— Ну почему именно для пороха? — спросил Золотой Слиток. — Они тоже могут сделать мануфактуры, чтобы производить ткани...

— А кому сбывать, если собственное население нищее? Не верю я этим пройдохам. Торговля лишь предлог. Сначала приходит миссионер, потом купец, за ним солдат. От миссионеров мы в своё время отделались, а теперь купцы... от них тоже отделаться надо. Или ты, Золотой Слиток, снимешь за это с Асеро льяуту?

— Ты думаешь, дело лично в нас? — спросил Золотой Слиток. — Тогда скажи, почему в твоём Чиморе столь многие за торговлю? Почему даже твой заместитель склоняется скорее к тому, чтобы это соглашение подписать? Да потому что есть чем торговать, не только порохом! Тот же жемчуг надо куда-то сбывать.

Асеро не мог отметить, что насчёт жемчуга Золотой Слиток, пожалуй, прав. Разведение жемчуга, поначалу рассчитанное на торговлю с Испанией, теперь привело к его перепроизводству. Если раньше горожанки ходили почти без украшений, то теперь каждая девушка носила ожерелье из жемчуга, порой и не одно. Часть его, конечно, шла вглубь страны. Просто взять и закрыть фермы казалось тоже нецелесообразным, ибо мясо жемчужниц ели и люди, и скот, створки раковин шли на изделия из перламутра (недавно вошло в моду бельё с пуговицами). В общем, торговля решала этот локальный вопрос.

Золотой Слиток добавил:

— Тем более что разорвать контракт можно в любой момент, мы это учли и проверили.

— А я тебе отвечу, что торговать хотят потому, что слишком много в стране дураков! — ответил Старый Ягуар. — И балованных неженок. Вот мне 14 было, когда я был вынужден жениться. И взял на себя ответственность и за жену, и за ребёнка. Некоторые тут хихикаю многозначительно. Только я жены долго не касался, пока она малыша кормила, я боялся, вдруг она забеременеет, и молоко испортится, а то и вовсе пропадёт? Так что коснулся я жены много, много позже, когда уже война кончилась и мы обрели хоть какое-никакое жильё, а малыш подрос. А мои внуки и правнуки что? Привыкли ко всему готовенькому. И боятся таких трудностей, которые мы, их деды, и не заметили бы.

— Ну, если начнётся война, любой замечает, — сказал Золотой Слиток, — и ведь Небесный Свод тоже твоего поколения, а пишет, чтобы договор подписывали.

Асеро добавил:

— Допустим, я заупрямлюсь и не подпишу. Такое самоуправство мне не простят. Меня попытаются лишить льяуту. И чем бы не закончилась попытка, о ней узнают и в Англии, и в Испании. И тогда, поняв, что моя власть непрочна, на нас нападут. Нет, я не могу так рисковать. Придётся мне это несчастное соглашение подписать, — вздохнул он.

Старый Ягуар посмотрел на него с тоской. "И ты, Брут" — как будто читалось в его глазах.

— Пойми, я тут человек подневольный.

— Понимаю. Но и ты понимай, что за этим стоит. Ты боишься, что в случае войны народ не будет так же воевать, как воевал при Манко. Так?

— Пусть так. Но ведь и Манко тоже не хотел войны и всеми силами старался её избежать. И тебе ли не знать о тех бедах, которые война принесла на нашу землю.

— Я знаю. Но знаю и другое. Знаю, что слишком многим хочется приобщиться к цивилизации. Не в том смысле, что хочется лучших произведений культуры. Я нисколько не осуждаю того же Горного Ветра за то, что тот на досуге переводит их знаменитого драматурга Потрясающего Копьём. Но ведь многим нужно не это! Хотя они в этом прямо и не признаются, но тянет их на ту цивилизацию, где деньги, пайковые компании и высасывание соков из тех, кто попал в эти паучьи сети. Асеро, ты ведь видел бывших рабов? Понимаешь ведь, что продажа жемчуга будет оплачена и жизнями таких же несчастных, как они?

— Но ведь белые люди согласились опубликовать у себя мою речь против рабства. Без этого я бы не согласился.

— А ты уверен, что они не обманут тебя? Как ты их проверишь?

— Обман рано или поздно раскроется. А мы будем рвать отношения при первом же обмане.

— А сейчас как будто обмана нет!

— Прямого нет. Послы показали грамоты, заверенные Британской Короной, тут не придерёшься.

Старый Ягуар только грустно покачал головой:

— Понимаю я тебя, Асеро. Вот я нередко со своим помощником спорю, а у тебя таких, как мой помощник, сильно больше одного. Нелегко тебе их перебороть. А теперь и Инти слёг. Передай ему пожелание скорейшего выздоровления. Да вот только коготок увяз ? всей птичке пропасть. Помни это!

— Как любит говорит Инти: делай что должно, и будь что будет. Конечно, я передам Инти твои пожелания и надеюсь, что наши опасения окажутся напрасными.

На следующий день Асеро подписал злополучный документ. А когда он в тот же день собирал свои вещи перед отъездом и старался ничего не забыть, Старый Ягуар сказал ему напоследок: "Больше верных людей тебе надо. Ты поскреби по сусекам, авось найдёшь".

— И снова бывший монах

Прошло уже больше года с тех пор, как Золотой Подсолнух получил своё теперешнее имя. Прежняя монашеская жизнь казалась ему каким-то тяжёлым сном. Благодаря усердию и природным способностям ему в основном удалось догнать своих соучеников в тех предметах, где он отставал, а испанский и латынь ему учить было не нужно, он мог бы их и сам преподавать. Конечно, можно было учиться и дальше, но надо было думать о дальнейшей карьере. В принципе, остаться в университете в качестве преподавателя для него было бы самым приемлемым вариантом, но время для этого было не самое удачное. В тумбесском университете после ухода старейшего амаута Хромого Медведя создалась такая обстановка, что многие амаута были вынуждены бежать оттуда в столицу, так что мест здесь не было. Сути конфликта Золотой Подсолнух не очень понимал, но, судя по всему, в ближайшие годы едва ли что могло измениться.

Военная служба его не прельщала, да и физически он недостаточно крепок для неё, гражданская казалась скучноватой. Конечно, если он сам не определится, то рано или поздно его распределят, но как-то не хотелось передоверять решение своей судьбы другим людям....

Но вдруг всё резко изменилось. По возвращении в общежитие Золотой Подсолнух узнал, что его ждёт визитёр. Кто — неизвестно, ибо воин не снимал шлема. Юноша внутренне насторожился. Вроде бы бояться в Тавантисуйю нечего, но один грешок за ним всё-таки водился — он встречался с Прекрасной Лилией. Точнее, что значит "встречался"? Да, они были знакомы, он иногда помогал ей с латынью, которая у девушки не ладилась, и в общем-то не смел мечтать о чём-то большем. О того, как относится к нему девушка, он понять не мог. Вроде он ей симпатичен... В самом факте его знакомства с дочерью Первого Инки не было ничего предосудительного, но при желании это можно было повернуть как угодно.

Когда они с нежданным визитёром зашли в комнату и остались наедине, тот снял шлем и Золотой Подсолнух разинул рот от удивления — перед ним был сам Первый Инка.

— Извини, что пришлось тебя немного испугать, — сказал Асеро, — но мне нужно переговорить с тобой наедине, а если я приглашу тебя во дворец или нанесу тебе официальный визит, то это привлечёт слишком большое внимание.

— Я понимаю, государь.

— Вот что, ты уже выучился многому. Пора подумать о государственной службе. У меня как раз есть дело, которое должно прийтись тебе по душе. Хочу назначить тебя на должность Главного Оценщика. Тем более что ты можешь совмещать эту должность с дальнейшей учёбой.

— Я так понимаю, что это что-то вроде главного цензора?

— Не совсем. Цензор просто запрещает. А Оценщик должен именно оценить последствия опубликования для нашей страны. Дело в том, что лесов у нас мало, и если бездумно тратить бумагу на всякую ерунду, то горы облысеют. Поэтому, прежде всего, надо браковать произведения низкого качества. Ну и вредное, клеветническое тоже надо отсеивать. Если произведение можно исправить, то нужно как следует объяснить это автору. Тут нельзя просто сказать только "да" или "нет", нужно критиковать как можно более чутко и внимательно.

— А почему меня надо сразу Главным Оценщиком? Разве просто оценщиком нельзя? А если я главным не справлюсь?

— Справишься. Ты подходишь по всем критериям. У тебя есть важная заслуга перед нашим государством и есть литературный вкус. Пьесу "Позорный Мир" ты просто отлично перевёл на испанский. Простые оценщики — люди из народа, они показывают, как это произведение воспринимаются простыми людьми. Но всех тонкостей они не понимают. А у тебя достаточное теперь философское образование и нет страха перед авторитетами. Хотя, конечно, звание философа в ближайшее время получить будет надо...

— Я не знаю, для меня это всё как-то неожиданно... А как можно получить звание философа? Это, наверное, очень сложно?

— Лично для тебя это сложно быть не должно. Ты должен написать философский трактат, всё равно на какую тему, и три уже имеющих такое звание должны написать на него благожелательные отзывы и счесть тебя достойным этого. Я уверен, что трактат ты написать сможешь. Порекомендовать его прочесть кому-то я тоже могу.

— Ну, мне так боязно представать перед мудрецами...

— Ну да, тебе до сих пор кажется, что философы — это оторванные от жизни мудрецы. Ну, некоторые порой и превращаются во что-то подобное, но всё-таки и у них за плечами обычно практический опыт длинною в жизнь. Как жаль, что я сам в своё время не добился этого звания.

— Не добился? Но почему? Разве для Первого Инки есть что-то невозможное в таких вопросах?

— Да не то чтобы невозможно. В юности мне пришлось прервать учёбу из-за войны, я думал, что смогу продолжить после, но Горный Поток сказал мне, что выбирает меня своим преемником, и мне пришлось отказаться от намерения стать амаута уже навсегда. Впрочем, звание философа всё-таки ещё мог получить, мало того, оно давало бы мне дополнительные шансы на выборах, ведь мой соперник Горный Лев имел такое звание.

— Имел?! Кто же ему дал?

— Ну, это звание он вполне заслуживал. Он был далеко не глуп, надо отдать ему должное, и мыслить оригинально вполне умел. Да и язык у него был довольно яркий. У него было много природных талантов, но всё сгубили авантюризм и честолюбие, толкнувшее его на путь измены. Но мне было как-то неловко, что меня могут наградить этим титулом просто из лояльности к Горному Потоку или ещё по каким-то посторонним поводам. Я решил прибегнуть к обходному пути. Написал трактат и отправил его философам под чужим именем. Два отзыва я успел получить, а третий вышел уже после того, как Горный Поток умер и прошёл съезд. Ну а мне уже неловко было возлагать такое звание поверх льяуту. Опять же, со стороны можно подумать, что мне решили польстить. Вот я и не стал настаивать.

— Я понимаю тебя, государь.

— Плохо только то, что я не смогу дать благосклонный отзыв на твой трактат. Точнее, могу, но это не будет считаться напрямую. Кстати, я принёс тебе свой трактат, можешь с ним ознакомиться и потом передашь обратно через Лилию, — Асеро достал из кармана тонкую брошюру. Юноша взглянул на обложку. "Об отношении языка к обычаям" — было написано там. Название вызывало любопытство, и бывший монах поклялся себе, что обязательно прочтёт этот трактат.

— Ну, так как, ты согласен? — спросил Асеро.

— Я, конечно, ознакомлюсь, и думаю, что трактат для меня написать будет не так уж сложно, я и сам собирался написать нечто такое... Дело в том, что я, кажется, понял, что почему идеи разумного общественного устройства не находят отклик в сердцах европейцев, и что может это изменить...

— Понял? Да, похоже, ты из немногих людей, которые способны взглянуть на эту проблему свежим взглядом и понять то, обо что мы спотыкаемся. Трактат на эту тему вызовет интерес, это несомненно. А значит, отзывов придётся ждать недолго.

— Но вот что касается самой должности Главного Оценщика, я как-то боюсь не справиться, ведь это очень ответственно.

— Послушай, но ведь надо же с чего-то начинать! И чем скорее, тем лучше. Пока формально эти обязанности выполняю я, но на деле тут основную работу выполняет моя жена. А скоро она этого делать не сможет, она ждёт ребёнка. Так что как раз у тебя есть время поучиться у неё. Если что, она тебе объяснит. И есть ещё один человек, который тебе будет помогать. Он пусть и простой оценщик, но многое чует верно.

— А его почему нельзя сделать главным?

— В принципе, можно, но его наши писатели не примут. Видишь ли, он был в Амазонии, и его подозревают в тесной связи с людьми Инти. Хотя на службе у Инти такой человек состоять не может, в Амазонии его сильно изранили, так что он не очень здоров. Но с Инти он там пересекался и относится нему хорошо.

— Ну что тут дурного? — не понял бывший монах, осознав, что многие тавантисуйские нюансы он всё-таки ещё не усвоил.

— Конечно, ничего дурного тут нет, но наши литераторы таких, возможно связанных с Инти, не любят. А ты с людьми Инти не связан, лишних конфликтом тут быть не должно. Такое дело не займёт у тебя всё время, ты вполне можешь доучиваться параллельно. А если ты получишь звание философа и хорошо покажешь себя на это должности, то со временем можешь получить синее льяуту, и я тебе доверю Газету.

— Я не настолько карьерист, мне как-то неудобно... — всё ещё мялся Золотой Подсолнух.

Асеро взглянул на него умоляюще и заговорил шёпотом:

— Именно что не карьерист, мне как раз и нужны такие. Я как раз хочу вырастить замену Жёлтому Листу, которого подозреваю в дурных делах против меня, но у меня нет доказательств. Я хотел бы его спровадить подальше, но пока об этом молчок. К тому же... я знаю, что ты влюблён в Прекрасную Лилию, но если у тебя не будет синего льяуту, то как я могу позволить вам пожениться? Вернее, могу, конечно, но это многими будет осуждаться. А я хочу, чтобы вы стали мужем и женой, с тобой ей будет надёжно, даже если со мной что случится... Да, мне опять приходится опасаться за свою жизнь, хотя прямых покушений с того случая ещё не было. Но эти мерзавцы-англичане, кажется, раскусили, что я не пойду на серьёзные уступки, и могут попробовать меня убрать. Доказательств этого у меня нет, так, общие соображения. А тебе тоже надо быть внимательным, и не попасть в какую-нибудь ловушку. Жёлтого Листа опасайся.

— Хорошо, я согласен, — ответил юноша.

— Я знал, что не ошибусь в тебе, — сказал Асеро и слегка обнял юношу. — Примерно послезавтра жди приглашения предстать перед Носящими Льяуту. Я буду рекомендовать тебя официально, но понятно, что о нынешнем разговоре молчок. Да и там ничему особенно не удивляйся.

Инка прижал палец к губам и заговорщицки подмигнул.

— А если я всё-таки не справлюсь с обязанностями? Меня не отправят ворочать камни в каменоломне?

— Ну, если просто честно не справишься, то значит, уступишь свою должность более подходящей кандидатуре и попробуешь себя на другом поприще. Узнаю себя в молодости. Мне тоже казалось страшным не справиться. Но как видишь...

Трактат "Об отношении языка к обычаям" бывший монах быстро проглотил. Дело в том, при присоединении новой территории требовалось искоренение вредных обычаев, какую-то часть, вроде человеческих жертвоприношений и людоедства, искоренять требовалось сразу, что-то по мере возможности. К тому же после очередной войны с каньяри опять всплыли вопросы, что было упущено, что каньяри раз за разом возвращались к набегам и кровной мести. Видно, нашлись умники, которые сочли что виною тому язык каньяри. Язык, являющийся, по мысли этих умников, частью обычаев. Юный Асеро блестяще разбил доводы тех, кто считал язык просто обычаем наравне с другими и столь же легко поддающимся замене. Также он приводил примеры изменений в жизни разных народов, не менявших ни грамматического строя, ни основного словарного запаса языка, и делал также оптимистический вывод, что и европейцам их языки не должны мешать воспринимать науку о мудром государственном устройстве. На испанский труды древних даже переведены, и если они не доходят до белых людей, то не по языковым причинам. Поскольку язык не обычай в обычном смысле этого слова, то и отменить его указом нельзя, да и не нужно.

Смущённо передавая книгу Прекрасной Лилии, он увидел, что девушка хитро улыбается. В ответ она передала ему какой-то запечатанный пакет. "Я знаю, что мой папаша уже решил тебя к делу приспособить". В пакете было приглашение явиться во дворец к носящим льяуту сегодня же.

В общем-то, такая спешность не была здесь чем-то из ряда вон выходящим. Как-то специально принаряжаться юному амаута было не нужно, одежда у него на все случаи жизни одинаковая. Вечером юноша, даже не заходя к себе в комнату, отправился во дворец.

Золотой Подсолнух думал, что надо идти в тронный зал, но дворцовый страж, которому он показал приглашение, объяснил ему, что тронный зал — это для гостей, а раз Носящие Льяуту пригласили его к себе, то значит, его посторонним не считают и будут принимать его в комнате для совещаний. Юноша хотел спросить, почему для совещаний не используется тронный зал, но не решился. Впрочем, когда он вошёл к носящим льяуту, он понял почему. Они сидели за круглым столом, и сам Первый Инка считался среди них первым среди равных — его голос не был решающим. Первый Инка ласково поприветствовал его и указал на место за столом. Потом он стал представлять ему уже пришедших носящих льяуту и их заместителей. Бывший монах старался запомнить их, но с первого раза это было сложно, тем более что юноша очень волновался. Впрочем, тех, кто часто брал слово, он потом всё-таки выучил. Юноша также удивился и смутился, когда увидел Верховного Амаута, и понял, что в роли заместителя, а точнее, заместительницы у него была Радуга. Впрочем, добрая старушка ему улыбнулась и сказала:

— Буду тебя рекомендовать. Теорию изящной словесности ты изучил хорошо.

Юноша был польщён таким комплиментом, впрочем, похвала его несколько смутила — ведь изучать это было легко и интересно, не математика какая-нибудь.

Мысленно бывший монах про себя также отметил Жёлтого Листа (тот ему сразу не понравился), и Славного Похода, главного полководца страны. Рядом с Асеро сидела его супруга.

Наконец, все собрались. Первый Инка начал речь:

— Итак, братья мои, после того, как Жёлтый Лист ушёл с должности Главного Оценщика, встал вопрос о новом назначении. Я рекомендую вам этого молодого человека по имени Золотой Подсолнух. Во-первых, он делом доказал свою верность нашему государству, так что нет оснований опасаться его нелояльности, а во-вторых, он хорошо знает как нашу, так и европейскую литературу, да и сам изящной словесности не чужд. Он перевёл на испанский язык пьесу "Позорный Мир", и перевёл весьма талантливо. Что касается знания нашей философии — то он, по словам его учителей, разбирается в неё весьма неплохо, и хоть не имеет звания философа, но это лишь вопрос времени. Всего этого, я полагаю, достаточно, чтобы рекомендовать его на эту должность.

— А почему нельзя дождаться, пока он получит звание амаута, а потом уже назначать на эту должность? — спросил холодно Жёлтый Лист.

— Я считаю, что оставлять это место вакантным надолго нельзя. Пока с этими обязанностями справлялась Луна, но она скоро не сможет этого делать, — Асеро еле заметным жестом указал на округлившийся живот своей супруги.— А нужно иметь возможность назначить другого, если юноша по той или иной причине не справится.

— Думаю, что нужно спросить самого юношу в первую очередь, — сказала Луна.

— Разумеется, давай, Золотой Подсолнух.

Бывший монах встал и, стараясь подавить заикание, заговорил:

— Всё, что тут про меня было сказано — чистая правда. Ответственное дело, которое мне готовы поручить, я буду стараться выполнять добросовестно, звание философа тоже постараюсь заслужить. Я всё сказал.

И юноша сел.

— У кого есть какие возражения? — спросил Асеро.

Руку поднял Киноа.

— Мне кажется, несколько неосмотрительным давать столь важный пост человеку, рождённому и выросшему вне Тавантисуйю. Поймите правильно: не то чтобы я его в измене подозревал, но всё-таки тонкостей наших он может не понимать, это надо с молоком матери впитывать.

— Это весомо. Однако на оценку проходят книги не только из нашего мира, но и из христианского. И тут у него с чутьём будет получше, чем у многих из нас вместе взятых. А если он что проглядит, то его рядовые оценщики поправят. В общем, я думаю, что надо дать ему срок в три месяца, а потом посмотрим.

— Я думаю, что нужно высказаться в первую очередь тем, кто разбирается в изящной словесности, — сказал Небесный Свод.

— Хорошо. Горный Ветер, у тебя есть что сказать?

— Да. Братья мои, если бы не трагически обстоятельства в моей семье, подкосившие здоровье моего отца, я бы сам взял эту должность, тем более что и сам не чужд изящной словесности и переводил сонеты с английского. Но увы, теперь я этого просто не потяну вместе с основными обязанностями, а работа должна выполняться добросовестно. Что до такого момента, что он детство и юность провёл за границей — так по мне это скорее в его пользу говорит. Он видит все преимущества Тавантисуйю и не будет потворствовать развалу из-за капризов мелочных и глупых людей. В общем, я бы ему доверил такую работу.

— Радуга, а ты что скажешь?

— Могу сказать только хорошее. Он старательно учился, талантлив, и в том, что касается морального облика, никаких нареканий нет. И в изящной словесности он достаточно хорошо разбирается.

— А вот у меня насчёт его морального облика сомнения, — сказал Жёлтый Лист. — Он ведь бывший монах, а среди монахов нравы весьма сомнительны, к тому же он довольно смазлив лицом... Короче, я хотел бы знать, доводилось ли тебе, Золотой Подсолнух, быть с мужчиной как с женщиной?

Бедный Золотой Подсолнух только густо покраснел, не решаясь ответить что-либо. За него вступилась Радуга:

— Да откуда у тебя такие грязные мысли? Неужели не видно, что юноша чист и невинен, и ему даже стыдно от одной мысли о таком.

— Твоим заверениям о чистоте его морального облика верить резона нет, твой собственный моральный облик ещё заставляет тоже вызывает сомнения. Ведь ты не дева на самом деле, Радуга!

— Что ты имеешь в виду?!

— А то, что когда ты с Инти по Амазонии шаталась, то у тебя любовник был. Ты от него залетела и вытравила плод! И после этого ты ещё смеешь называться Девой Солнца, грязная шлюха!

Кажется, такого удара не ожидал никто. Многие смущённо молчали, не зная, что ответить. Сама Радуга тоже закрыла лицо руками, и еле-еле сдерживала слёзы.

Асеро сказал:

— Жёлтый Лист, ты походя бросил Радуге обвинение в страшном преступлении. Или ты должен предоставить доказательства, или же ты должен ответить за клевету.

— О доказательствах поинтересуйся у своего друга Инти! Который благоразумно решил сегодня не появляться.

— Не смей оскорблять моего отца! — вскричал Горный Ветер. — Как будто ты не знаешь, что он тяжко болен и потому не мог сюда прийти.

— А кто его знает, болен или не болен. Может, это его очередная хитрость?

— Жёлтый Лист, я лишаю тебя слова за хамство, — сказал Асеро. — Что касается Инти, то он и в самом деле тяжко болен. Но если других оснований для обвинения, кроме того, что мог бы сказать Инти, нет, то такие доказательства считаются ничтожными.

— А как я могу это доказать? — вскричал Жёлтый Лист. — Кости вытравленного плода уже давно сгнили, я не могу их вам предоставить.

— И даже если бы мог, это не было бы доказательством, — холодно сказал Горный Ветер. — Я читал справку на Радугу. Так вот, о любовной связи там и в самом деле говорится, но поскольку тот человек обещал на ней жениться, то претензий со стороны закона и даже морали тут быть не может. Что до вытравления плода — это было сделано насильственно руками палачей, до смерти запытавших её несбывшегося супруга у неё на глазах. И сама она была подвергнута пыткам. Несмотря на жестокое надругательство, она не сказала ничего, и тем спасла многие жизни. Да таким, как она, надо низко поклониться, а не попрекать пережитым. Те, у кого язык поворачивается таким попрекать, обычно из породы трусов, которых одна мысль об угрозе их драгоценной плоти способна превратить в желе. Что до Жёлтого Листа, то я предлагаю лишить его льяуту здесь и сейчас.

Асеро сказал:

— С одной стороны, ты прав, оскорбление, которое он нанёс Радуге, слишком жестоко, чтобы оставлять его без последствий. Он и раньше грубил, но теперь перешёл грань. Так что ставлю вопрос на голосование. А его — удалить до конца совещания.

Тут же Жёлтого Листа подхватили за руки воины, повели куда-то прочь.

— Погоди, Асеро, — сказал Знаток Законов, — тут нельзя принимать решение сгоряча. Возможно, что Жёлтого Листа дезинформировали... И, в любом случае, надо обдумать такое дело, нельзя так сразу... Кого мы назначим на газету?

— Искристый Снег, по форме ты прав, конечно, но всё-таки не можешь не понимать, что вопрос потом он сумеет замылить ? и всё. Но ведь это низко и жестоко — оскорблять людей, исподтишка обвиняя их в разврате. А тут ещё и обвинение в преступлении. И Жёлтый Лист сознательно пошёл на такую жестокость. Так что можно и проголосовать.

— Давайте вернёмся к нашему вопросу, а с этим разберёмся лучше без посторонних, — сказал Славный Поход. — Я лично в делах искусства ничего не смыслю, но вот придирки к моральному облику юноши мне кажутся глупыми. Золотое Перо живёт с ним в одной комнате, если бы у этого юноши были дурные наклонности, то это бы стало известно. Но поскольку ничего такого нет, то не стоит и дальше обсуждать столь грязную и постыдную тему.

— Позвольте сказать мне, — сказал вдруг решившийся бывший монах. — Да, это верно, что среди монашества процветают столь постыдный порок, и что старые развратники порой совращают невинных юношей. Да, меня тоже пытались совратить, не соблазном так силой... Но если бы мне нравились такие вещи, неужели я бежал бы в Тавантисуйю, где такое запрещено не только на словах, но и на деле? Я слишком хорошо знаю, что тут за такое сурово и справедливо карают. И тут человек, неважно, мужчина или женщина, может быть спокоен за свою честь. А в христианском мире хотя порой и осуждают насильников и палачей, но куда более жестоки к жертвам, за которой после насилия вообще не признаётся права на жизнь, а лишь на жалкое существование в позоре. После чего жертве не остаётся ничего иного, чем просить покровительства у своего оскорбителя, потому что проще от одного терпеть, чем от многих. Именно потому крестьяне терпят своих господ, позорящих их жён, что им не остаётся ничего иного, как просить покровительства у сильного. Юноши, которых старые монахи порой втягивают в разврат насильно, находятся в похожем положении. Они либо соглашаются на покровительство своего растлителя, либо обречены на всеобщее унижение. Но самый страшный враг для них — тот, кто не пожелает быть покорным, кто даже после насилия не желает окончательно расставаться со своим достоинством и смеет бунтовать. Этого не прощают. Да, до меня грязно домогались, но я посмел быть непокорным, и потому знал, что либо я убегу из Испании, или мне конец. Такова сама природа европейского мира — играй по его правилам, или он растопчет тебя. Отчасти поэтому они так и ненавидят Тавантисуйю. Нанеся в самом начале контакта жесточайшее оскорбление, то есть пленив правителя, конкистадоры ожидали дальнейшей покорности, в обмена на которую могли дать своё грабительское покровительство. И потому, даже поняв, что и жестоко униженные инки не собираются сдаваться, они всё равно продолжали действовать демонстративно-уничижительно, надеясь, что последняя соломинка переломит спину грузовой ламе. И вот что, думайте про меня что хотите — но я считаю Жёлтого Листа врагом Тавантисуйю. Он может быть, прямо и не связан ни с какими шпионами и прочим, но мыслит он как европеец, раз у него язык поворачивается попрекнуть настоящую героиню, выдержавшую пытки и не предавшую. Сам он, я уверен, сдастся от одного вида пыточных орудий. Я всё сказал.

Луна, которая в это время шептала вполголоса на уже Радуге нечто утешительное, резко встала и, даже не прося слова, начала речь:

— Слушайте, вы, те, кого считают умнейшими и лучшими людьми Тавантисуйю! До сего момента выбор этого юноши в качестве Главного Оценщика мне казался опрометчивым, но теперь я поняла, что мой супруг не ошибся. Золотой Подсолнух хоть и юн, но умеет зрить в корень. Если после этой речи вы не выберете его, то я буду считать вас болванами!

Секретарь поднял голову и спросил Асеро:

— Что, прямо так и писать "болванами"?

— Пиши, пиши, — сказал Асеро, устало держа ладонь на лбу. Видно было, что он не до конца контролирует ситуацию, и это ему не очень-то приятно. — Ладно, ребята, на сегодня сказано уже достаточно. Разбор ситуации с Жёлтым Листом и возможностью назначить кого-то на газету я откладываю до послезавтра, всё равно вы сейчас едва ли что способны решить. А сейчас проголосуем, согласны ли вы назначить юношу Главным Оценщиком, и разойдёмся.

— Однако если Жёлтого Листа здесь нет, то как учитывать его голос? — спросил Искристый Снег.

— А если его голос считать как против, то это будет законно? — спросил Асеро.

— Могут быть расхождения при подсчёте, ты понимаешь. Впрочем, если решение не будет разниться, то его можно считать принятым.

— Тогда давайте проголосуем.

Большинством голосов решение всё-таки прошло. Луна сказал юноше, чтобы завтра в это же время явился во дворец, а она его познакомит с рядовыми оценщиками и собственно обязанностями.

Горный Ветер потом отдельно поговорил с Радугой, изложив ей следующие соображения: эскапада Жёлтого Листа была не в коем случае не спонтанной выходкой, а тщательно спланированной провокацией. Откуда уж он узнал тайну Радуги, не так уж важно. Может быть, они хранили этот компромат много лет, но решили воспользоваться только теперь, видимо, в связи с недавним скандалом в обители. Во всяком случае, молчать её враги касательно столь щекотливой истории не будут, да и на службу безопасности может быть брошена тень — враги будут изображать дело так, будто Инти надавил на дев Солнца, заставив их принять Радугу обратно в обитель. Проще придать эту историю общественной огласке, однако изобразив Радугу и её покойного жениха героями, каковыми они на деле и являлись. На фоне этого их интимная связь, тем более под обещанием жениться, казалась не особенно сильным пятном, наоборот, горе от потери нерождённого ребёнка делала всю эту историю только трагичнее. Подумав, Радуга согласилась с его доводами.

Жёлтый Лист через три дня вымаливал на коленях прощение за свою грубость и невоздержанность, и большинством голосов, несмотря на возражения Асеро и Горного Ветра, был оставлен с льяуту и на своей должности. Причина была проста: никто из носящих льяуту не мог взять на себя должность Главного Глашатая, а не носящий льяуту столь важную должность занять не мог по закону, так что единственное, чего добились Асеро и Горный Ветер — это назначения срока в три месяца, в течение которых не должно было произойти новых эксцессов. Так был достигнут шаткий компромисс.

Итак, Золотой Подсолнух стал Главным Оценщиком. Раз в десять дней он должен был являться во дворец в специальный боковой флигель, где проводил заседание оценщиков. Первые три раза ему помогала Луна, а потом он и сам наловчился. В принципе, в работе не было ничего сложного. Нужно было читать книги, а потом формулировать все их плюсы и минусы, чтобы отправить их в печать. Простые оценщики были людьми из народа, и хотя и симпатии и антипатии были всегда однозначны, они не всегда были чётко сформулированы, на совещаниях он им порой помогал облечь свои мысли в слова. Его слово было решающим только в случае, когда голоса разделились пополам. Однако он понимал, почему при этом Жёлтый Лист почти единолично решал, что публиковать, а что нет — он умел манипулировать мнением простых людей, возбудить, когда надо, их страх или подозрения... Хотя напролом навязать свою волю, когда остальные были резко против, не мог и он.

Работа над философским трактатом тоже подвигалась более-менее быстро. Главная идея его была в следующем. Европейские крестьяне плохо воспринимают идеи о мудром государственном устройстве из-за возможности вести своё единоличное хозяйство с мечтой когда-нибудь разбогатеть, и многие из них не желали жертвовать и призраком этой возможности ради объединения в общину с общим складом и прочим. С одной стороны, это делало ситуацию безнадёжной, но с другой, была сфера, где объединение проходило помимо воли. Индивидуальные ткацкие мастерские всё чаще заменялись мануфактурами, и в итальянских городах даже были случаи, когда ткачи с таких мануфактур выдвигали собственные политические требования. Правда, с открытием Америк Италия ушла куда-то на задворки, мануфактуры Испании тоже пришли в упадок, так как труд на них был куда менее выгоден, нежели грабёж колоний, но эпоха грабежа рано или поздно закончится, мануфактуры опять пойдут в рост, и именно мануфактурные работники привьют идеи коллективного труда всем остальным, а это — зародыш мудрого государственного устройства. Если в Тавантисуйю при присоединении новых земель приходилось ориентироваться на крестьян-общинников, и они должны были перевоспитать индивидуальных ремесленников городов и убедить их объединиться в мануфактуры, то в Европе, видимо, будет наоборот. Эта мысль, поначалу казавшаяся юноше слишком смелой, по мере обдумывания становилась всё более бесспорной. Он чувствовал себя так, будто за спиной его уже выросли крылья, и верил, что впереди у него прекрасное будущее. Увы, жизнь вскоре обрезала крылья всем его мечтам, но об этом впереди.

На следующий день после своего временного назначения на должность Главного Оценщика бывший монах решился признаться в любви к Прекрасной Лилии. Они сидели в укромном уголке библиотечного сада и могли рассчитывать на относительное уединение.

— Наконец-то, ?— сказала она, а я уж думала, что тебе помешают признаться монашеские обеты. Так и будешь вздыхать потихоньку.

— Если бы я всерьёз собирался их соблюдать, разве я стал бы искать прибежища в Тавантисуйю? Но ведь в таком случае надо бы предлагать руку и сердце, но ты дочь правителя, а я лишь бедный студент и сирота.

— А теперь ты... тебе предложили место?

— Откуда ты знаешь?

— Знаю уж, что мой папаша за тебя похлопотал.

— Скажи, а это ты его попросила?

— Нет, что ты! Я бы никогда в жизни не стала этого делать. А ты не боишься, что его милости закончатся, как только он узнает, что ты на меня глаз положил?

— Нет, — сказал юноша и заколебался, не зная, стоит ли говорить о том, что её отец вовсе даже и не против их брака.

— Ты смелый.

— Будь иначе, разве я бы рискнул связываться с братом Томасом.

— Скажи, а сам Томас... он никогда ни в кого не влюблялся?

— Только один раз и то не взаимно. Он носил любовь в своём сердце, и всё. А мне этого мало. Я хочу идти с тобой по жизни рядом, и надеюсь дойти до конца.

— Я тоже этого хочу, любимый, — сказала Лилия, и нежно прижалась к нему. Их губы слились в долгом поцелуе.

Потом они несколько раз также уединялись в укромном уголке сада. Бывший монах был счастлив до небес, а Лилии такие робкие ласки стали быстро приедаться. Ведь бывший монах не смел давать воли рукам, видя в попытках щупать грудь или лезть под юбку что-то сродни святотатству. Однажды Лилия посреди поцелуев зашептала:

— Любимый, я уже устала ждать. Если ты меня любишь, как ты можешь так долго терпеть?

— Да я люблю тебя. И хочу на тебе жениться. Но разве это возможно сейчас?

— Очень просто. Я отдамся тебе, и моему отцу ничего не останется, кроме как поженить нас.

— Любимая, ты уверена, что это правильно делать сейчас? А если он отправит тебя в Девы Солнца, а меня лишит карьеры? Послушай, говорят, что скоро твоя мать родит. Если родится мальчик, ты уже не будешь считаться наследницей престола, и тогда... тогда я решусь посвататься к тебе. Тогда у нас больше шансов.

— Я устала ждать, — повторила Лилия. — А если это не будет мальчик? Давай я лучше отдамся тебе сейчас, а вскроется это потом.

— Нет, Лилия, я люблю тебя, но я не могу... мне страшно и стыдно это делать! — вскричал бывший монах.

— Если ты любишь меня, ты должен смочь!

— Лилия, я ведь никогда до этого... А, кроме того, я буду чувствовать себя вором, пойми это... Я не могу совершить бесчестного поступка. Я не могу опозорить тебя и твоего отца!

Говоря это, юноша чувствовал, что плоть его при этом ведёт себя совсем не по-монашески. Было страшно, что Лилия это обнаружит, ненароком прижавшись к нему, и потому как только она попыталась прижаться к нему посильнее, он в страхе вырвался и убежал. Она что-то крикнула в ответ, но он не понял даже, слова это были, или просто вопль разочарования.

Не помня себя он убежал в свою комнату, и только там перевёл дух. Как хорошо, что его сосед вернётся не скоро, можно прийти в себя и решить, что делать дальше. Так, спокойно, спокойно... Есть два варианта: после всего случившегося Лилия его или простит, или не простит. Если не простит — вопросов нет, их отношения закончены. Если простит, то тогда он всё-таки попробует переговорить с её отцом. Пойдёт к нему во дворец, скажет, что по секретному делу. Его пустят...

Помириться с Лилией как-то не получалось. Возле того укромного уголка сада всё время были то садовница, то ещё кто-то. Другие мест для совместного уединения он не мог найти, ведь было неловко приглашать её к себе в комнату, Золотое Перо мог прийти в самый неподходящий момент.

Однако, судя по тому, что девушка при всех ему улыбалась (правда, чуть насмешливо) и никаких признаков обиды не выказывала, он мог сделать вывод, что на него не сердятся. Потом она сунула ему в руки записку:

"Чудачок мой, монашек мой! Больше нам не удастся остаться наедине — теперь за нами плотно следят. И делают это даже не люди Инти, это было бы ещё не так страшно, а люди Желтого Листа. До сего дня я знала, что у него много сторонников среди амаута, но мой кузен полагает, что у него может быть даже целая организация... Я не знаю, что делать. Сожги это письмо, умоляю! Твоя Лилия".

Несколько раз перечитав записку и выучив её наизусть, бывший монах сжёг её на свечке. Раз Лилия его любит, то отступать он не намерен. Но он чувствовал, что в это уравнении слишком много неизвестных, а резкое движение и так может всё напортить. "Кузен" — это, видимо, Горный Ветер. Лилия заметила, что за ней следят, и вполне могла устроить с ним серьёзный разговор. Он и сказал, что следят не люди Инти, а люди Жёлтого Листа, которого он подозревает в чём-то нехорошем. А что нужно Жёлтому Листу от Прекрасной Лилии? Видимо, компромат на неё. И перед кем? Перед отцом? Вряд ли... Что бы Жёлтый Лист не наплёл Первому Инке, тот всё равно в первую очередь будет верить дочери, а не ему. Скорее Жёлтому Листу нужен компромат перед обществом. Вот, мол, дочь Первого Инки своей честью не дорожит, значит... А что это, собственно, значит? Значит, нужен ему позор Лилии для каких-то тайных планов, как-то связанных с престолонаследием. Бывший монах чуял печенкой, что дело может принять угрожающий оборот. Ведь Первый Инка ещё относительно молод и на здоровье вроде не жалуется. Но если его решили лишить тем или иным способом всех возможных наследников, а затем и самого убить? И что тогда будет с его родными и сторонниками? Последних точно ожидает жестокий террор...

Когда на следующее утро Золотой Подсолнух проснулся, рядом с кроватью лежала записка с требованием вечером явиться во дворец в личные покои Первого Инки. Золотой Подсолнух хотя и продолжал волноваться, но вздохнул с облегчением. Записка служила пропуском, а сам Первый Инка ожидал его в саду.

Асеро пригласил его сесть на скамейку, но сразу же предупредил.

— Будем говорить вполголоса, а я опасаюсь, что даже среди моей охраны могут оказаться предатели. Итак, я знаю, что Прекрасная Лилия пыталась тебя соблазнить, мне об этом не преминули донести, но я также знаю, что ты выстоял и не поддался искушению. Я знаю, и зачем моя неразумная дочь хотела это сделать — она хотела доказать мне, что может меня ослушаться. Бедняжка не понимает, что вредила и вредит она этим в первую очередь самой себе. Стоило немного подождать — и вы бы без проблем сочетались браком. Жёлтый Лист догадывался о моих планах относительно тебя, и вот Прекрасная Лилия дала ему такой отличный козырь.

— Ничего не понимаю. Как Желтый Лист узнал о том, что между нами было?

— Ну, когда юноша выбегает стрелой из засады, а вслед ему раздаётся разочарованный вопль, тут трудно что-то не понять. Наши женщины нередко сами пристают к мужчинам, зная, что потом те будут должны на них жениться... Конечно, такие вещи вызывают нездоровый интерес. Не только у сторонников Жёлтого Листа. И просто праздного любопытства никто не отменял. А наставницы следить за девушкой просто обязаны. Но его люди в курсе этих слухов. Ну а сам Желтый Лист затаился и как будто выжидает чего-то. Хорошо, буду откровенен до конца: допустим, у нас по тем или иным причинам не родится наследник. Будет ещё одна девочка или выкидыш, или мертворождение... Допустим при этом, что моя старшая дочь, а ещё лучше обе старшие дочери будут как-то скомпрометированы, Лилия может себя опозорить по глупости, Роза осмотрительнее, да ещё вроде её юноши не интересуют, юна слишком, но допустим... Тогда наследование через них будет невозможно, а я остаюсь без наследников совсем. У Жёлтого Листа тем временем подросла единственная дочь, в жилах которой течёт кровь Манко и по отцу, и по матери. А это значит, что её гипотетический супруг, если тоже будет потомком Манко, может претендовать на моё место. Конечно, пока я жив-здоров, ни о чём подобном не может быть и речи, а если я проживу ещё несколько лет, то у меня подрастут ещё младшие дочери, но вот боюсь, что мне больше прожить не дадут. Жёлтый Лист считает меня врагом с тех пор, как я отказался брать во вторые жёны его дочь! Но я люблю Луну и не хочу других жён. Понимая все эти вещи, ты должен быть осторожен с Лилией. Не оставайтесь с ней наедине.

— Я должен... совсем с ней не видеться?

— Нет, нет, я не требую такой жертвы. Наоборот, я хочу, чтобы вы обручились. Сегодня же.

На миг бывшему монаху показалось, что земля поплыла у него под ногами.

— А Лилия согласна? — только и мог спросить он, после того как нему вернулся дар речи.

— Ну, после того что она натворила, она в любом случае должна быть согласна. Но ты не бойся, она хоть и легкомысленна, но любит тебя. Да, кстати, как у тебя с трактатом по философии?

— Почти готов, и Кипу обещался его посмотреть.

— Это хорошо. А кроме Кипу, у тебя есть кто-то на примете?

— Радуга. А больше не знаю. Надеюсь, что кто-то из них найдёт сам кому порекомендовать.

— Может и найдёт, да боюсь, что это долго. Ладно, задействуем связи. Не бойся, тут ничего противозаконного, но надо же ускорить процесс. Хочу, чтобы к свадьбе ты уже был философом и носил синее льяуту. Ладно, пошли к столу.

Вставая с лавки, юноша услышал в кустах какой-то шорох, и с тревогой обернулся. Оказалось, что по крайней мере конец их разговора подслушала Прекрасная Лилия.

— Лилия, как тебе не стыдно, — сказал с укоризной отец.

— И кто меня стыдит? Лучший друг главного подслушивальщика всей страны, — съязвила девушка.

— Для службы безопасности подслушивать — необходимость. А у тебя такой необходимости нет. Ну ладно, иди мыть руки.

— Не пойду, — сказал девушка, гордо тряхнув головой.

— Лилия, но ведь перед едой руки и в самом деле надо помыть, — сказал Золотой Подсолнух, — как же без этого?

— А чего ты мне приказываешь? Думаешь, что если ты будущий муж, то можно уже и покомандовать. Я, между прочим, и отказать могу.

Асеро вздохнул:

— Привыкай, у неё сегодня такое настроение. Ладно, пошли всё-таки к столу.

За столом, кроме Первого Инки, его жены, матери и всех его дочерей, сидели также Горный Ветер и его супруга с младенцем в подвязке. Все поздравляли его, искренне радовались, и сам Золотой Подсолнух был бы при этом счастлив, если бы не Лилия. В начале она демонстративно не помыла рук, лишь обтерев их салфеткой, да и выглядела какой-то возбуждённой и нервной. Особенно она морщилась, когда в речах её отец намекал большое будущее для её жениха. В конце концов, Золотой Подсолнух поймал Лилию в саду, когда она отошла на минутку, чтобы отнести грязную посуду на кухню и спросил:

— Лилия, почему ты недовольна? Ведь я люблю тебя, твой отец дал согласие на брак, что ещё надо?

Лилия только вздохнула:

— Всё было бы так хорошо, если бы не синее льяуту, которое мой отец стремится напялить на тебя.

— Ты боишься, что я стану чванным вельможей? Или разведу многожёнство?

— Не в этом дело, любимый. Но ты уже не будешь принадлежать себе и мне.

— Ну, целиком и полностью себе никто не принадлежит. Всё таки, я не буду как твой отец, меня же на престол не предлагают.

— Ошибаешься, именно такова у моего папаши задумка. Если не будет наследника, он будет выбирать преемника из зятьёв, а если даже малыш родится, то всё равно на зятьёв он смотрит как потенциальных регентов на случай своей безвременной кончины.

— В таком случае его надо поменьше огорчать, чтобы он пожил подольше, — неловко пошутил Золотой Подсолнух. Лилия ничего не сказала в ответ.

Когда они вернулись к столу, Горный Ветер сказал бывшему монаху:

— Вижу, что твой участок работы в надёжных руках. Думаю, что нам и в дальнейшем придётся сотрудничать, когда будут проходить книги от англичан.

— Неужели служба безопасности так внимательно следит за моей работой? И как вы узнаёте, что я справляюсь? Не под столом же прячетесь и не за стенками!

— Конечно, под столом или за стенками никого нет. Ответ на деле лежит на поверхности. Ведь такая работа — самое то для старого разведчика, которому пришла пора уйти на покой.

Золотой Подсолнух вспомнил, что старый человек по имени Золотистый Орех как-то обмолвился, что воевал в Амазонии, а значит, он вполне мог быть из людей Инти. Да и сам Асеро намекал именно на него. Правда, прямую связь с людьми Инти тот в отношении Золотистого Ореха отрицал... но Горный Ветер тут должен быть более осведомлён.

— Видишь ли, ? добавил Горный Ветер, — учитывая идею книжного обмена, нашим ведомствам наверняка придётся взаимодействовать плотно.

— Книжный обмен? Впервые слышу.

— Да об этом давно говорят среди амаута. Кстати, они были одними из тех, кто протолкнул идею допустить англичан в нашу страну. Писали письма с просьбами к носящим льяуту, давили через своего Верховного... Только вот незадача — из англичан более-менее образован только Бертран, остальные и книг-то, кроме Библии, кажется, не читали. А он всё на переводах был занят, не до того. Но через несколько дней ему-таки устроят прогулку по университету, после чего будет договорённость об обмене книгами. Уже вроде договорились, что обмен будет один к одному, но среди того, что они нам предложат, хорошо если половина окажется чем-то стоящим, а не мусором. Во всяком случае, я могу судить по тем книгам, которые видел в Новой Англии. По больший части мусор на околобиблейскую тематику. Научного — по нулям. Да и трудно было бы ожидать иного от людей, которые видят улучшение своего положения за счёт истребления и обращения в рабство других людей. Таким не нужно ничего, кроме оправдания собственных преступлений.

— А сам ты там в рамках удерживался? — спросила Лилия.

— Да, удерживался в рамках законности и гуманности. Тех, за кем не было тяжких преступлений, я пощадил. Часть по их желанию отправилась во владения Английской короны, часть, в основном это бывшие рабы, остались и были приняты по договорённости с местными, которые проявили немыслимое для многих благородство — взяли на усыновление осиротевших детей своих врагов. Моя ли вина, что не замазанных в жестоких преступлениях было так мало? Кроме того, я ведь всё-таки не мог принимать решения единолично. Я мог лишь советовать местным вождям, уговаривать их. И даже если бы я считал нужным поступить мягче и пощадить изуверок-рабовладелиц за то, что они женщины, то всё равно бы я не мог этого сделать. Впрочем, я и не считал это правильным, зная, как моя жена в рабстве натерпелась.

— По моему, ты просто людей не любишь! — сказала Лилия.

— Нет, почему. Помню одного англичанина, о котором у меня остались тёплые воспоминания. Он был рабом у своих соотечественников, и в рабство его обратили формально за кражу. Он был учеником доктора и скоро должен был получить диплом, но вот беда: когда к его учителю пришла бедная женщина и попросила лекарства для своего умирающего дитяти, тот ей отказал, ну а ученик украл это дорогое лекарство. Ну а за кражу его на много лет в каторгу, а каторжан у них продают как рабов. Так тот англичанин один из немногих нормальных был, хотя по их законам и считался преступником. Я ему даже предложил в Тавантисуйю ехать, но он решил с позволения местных там остаться, а иначе занесённые белыми болезни лечить будет некому. Хотя он лично ни в чём не виноват, но в какой-то степени вину своего народа считал нужным искупить. Вот такие люди доказывают, что никакая мерзость ни в каком народе не врождённа. Только вот среди приехавших в нашу страну таких людей нет. Самый приличный из них — это переводчик Бертран, но и в нём что-то гнилое есть. Не могу объяснить точно, это чутьё. Как чутьё говорит мне о том, что мы с ними наплачемся. Так что ты, Золотой Подсолнух, при случае присмотрись к нему, когда он о книгах с тобой договариваться будет. Ладно, хватит о делах, сегодня праздник!

— С отравой в крови.

Горный Ветер сказал Золотому Подсолнуху правду. Бертран и в самом деле должен был заняться книжным обменом. Теперь, когда его дядя достаточно хорошо выучил кечуа, чтобы не нуждаться в постоянном сопровождении переводчика (помощь Бертрана требовалась только при оформлении документов), этим можно было заняться без помех. Откровенно говоря, Бертран робел. Он в принципе думал стать теологом и поехал сюда, в том числе, и для того, чтобы наскрести денег на университет, так как его дядюшка на его образование расщедриваться не собирался.

Не то чтобы Бертран всерьёз опасался за свою душу — он знал, что, к примеру, христианин, ступивший на руины античного храма, душой не рискует. Тут, конечно, не руины, он попадёт по сути в действующий храм и станет беседовать со жрецами. Но за свою душу Бертран не боялся: господь должен хранить его везде, в том числе и в таком нечистом месте. Он боялся увидеть человеческие жертвоприношения... Хотя, казалось бы, случай в Тумбесе должен был бы его разубедить, но Бертран уверил себя, что спектакль — обман для народа, а на самом деле жрецы тут всё равно людей убивают, только не на виду.

Вступая на территорию храма, он хоть и глядел на суровую и стройную архитектуру, всё равно был озабочен тем, чтобы не пустить восхищение в своё сердце, а когда старый жрец его прямо спросил, почему юношу столь мрачен при виде подобной красоты, Бертран ответил:

— Я думаю о том, сколько крови было пролито под сводами этого храма...

— Кровь, да... Когда тут хозяйничали испанцы, они совершенно не уважали наших святынь, тащили золото откуда ни попадя, а тех, кто им пытался помещать, могли и насмерть зарубить.

— Однако я читал, что Атауальпа сам велел сорвать храмовую позолоту, чтобы выкупить его?

— Велел. Не могу его осудить, думаю, что и ему было жалко всей этой красоты, но собственная жизнь дороже. Однако это не значит, что можно было сдирать всё и отовсюду. Нельзя было трогать могилы его предков и рвать с них талисманы. А испанцы — рвали... Впрочем, что сожалеть о золоте, когда гибло и куда более ценное — книги. Теперь, конечно, после того как появился печатный станок, уничтожить все книги очень сложно, но всё-таки мы привыкли по старинке видеть в книгах самое главное. Да и то, некоторые книги у нас и сейчас в считанных экземплярах.

— Такие я не смогу приобрести?

— Отчего, можешь любые. Я познакомлю тебя с одним юным амаута, который проводит тебя в книгохранилище, там ты отберёшь те книги, которые сочтёшь интересными. Если они будут слишком редкими, мы, так и быть, отпечатаем новые экземпляры. Впрочем, у нас самое ценное и единичное — это из христианского мира, наши всегда отпечатываются не меньше чем в сотне экземпляров.

Тем временем они со двора вошли в храм, и сумрачная прохлада не могла не настроить юношу на какой-то таинственный лад, а великолепная архитектура, статуи и барельефы не могли не вызывать восхищение. "Всё это сделано руками рабов", — повторил он себе, — "и вообще здесь производят человеческие жертвоприношения".

К ним подошёл один молодой жрец. Бертран уже научился различать их по расцветке туник. Куда больше его поразило, что волосы у юноши волнистые. Он читал во многих книгах, за чистотой крови здесь следят, как же так... Хотя, может, просто специально завил.

— Это Кипу, — сказал старик, — он тебя проводит в книгохранилище. А заодно и сделает для тебя экскурсию по залам. А мне пора, дел много.

Бертран сдержанно кивнул. Нахождение рядом со жрецом, у которого руки должны быть по локоть в крови, его пугало. А юноша чем-то ему симпатичен. Во всяком случае, не так страшен.

— Я знаю, тебя зовут Бертран, — сказал Кипу, — я уже видел тебя, и хотел познакомиться поближе. Ты из белых людей, говорят, самый образованный.

— А разве это важно для вас — образованный я или нет? Всё равно вы от нас по развитию сильно отстаёте. До прихода конкистадоров даже читать не умели.

— То есть, как это не умели? — удивился Кипу, — Умели читать и писать узелковым письмом.

— Ну, это только инки... а остальные? Им это было запрещено под страхом смерти.

Кипу фыркнул:

— Скажешь тоже. Да зачем столь глупый запрет при том, что инкой можно было стать? Учиться могли все желающие. Хотя Манко и в самом деле сделал великое дело, сделав школу обязательной. Знаешь, я бы на твоём месте прежде всего поинтересовался бы книгами по истории. Я вижу, у вас её совсем не знают. Вот у нас историей вашего мира очень интересуются. Так что мы не прочь обменяться.

— Ну а в вашей истории что ценного? Одни человеческие жертвоприношения и прочие ужасы типа флейт из костей врагов. Бррр! Я уверен, что эти стены помнят немало человеческих жертвоприношений.

— Помнят, наверное... это здание очень древнее, с доинкских времён. Тогда, конечно, всякое было. Но Манко Капак, основатель нашего государства, прекратил всё это варварство навсегда.

— А как же Тупак Юпанки, велевший закопать живьём 500 самых красивых детей?

— Чепуха, у Тупака Юпанки были свои недостатки, но изувером он не был. Вообще меня поражает, с какой лёгкостью конкистадоры сочиняли байки про нашу страну, хотя они даже нашего языка не понимали.

— Байки? Или история про то, что Атауальпа, чтобы отметить пленение Уаскара, тоже велел принести массовые жертвы из детей...

— Тогда почему ни Атауальпе, ни Тупаку Амару на суде не было это предъявлено в качестве обвинения?

— Потому что они действовали в рамках ваших законов.

— Но ведь в других вопросах их обвинять по законам белых конкистадоры не стеснялись? Ведь по нашим законам их нельзя было обвинить в богохульстве и преступлениях против церкви.

— И, значит, любому еретику и богохульнику можно укрыться у вас?

— Если за ним нет других преступлений, и он согласен жить по законам Тавантисуйю, то да. Хотя среди белых людей не так уж много таких, кто бы согласился жить по-нашему.

— Говорят, у вас смерть за любой чих.

— Нет, что ты. Наши законы весьма суровы, но кое в чём они мягче ваших. У нас могут казнить за кражу, но только не в том случае, когда несчастный совершил её под влиянием голода. А у вас на то, умирал ли человек от голода, внимания не обращают.

— Откуда ты так хорошо знаешь про наши законы?

— Я их изучал. Писал трактат о сравнении европейских законов, основанных на римском праве, и нашем. Ваши законы во главу угла ставят право собственников и собственности, наши — благо всего общества.

— И какое это для вас имеет практическое значение?

— Огромное. Некоторые наши амаута загорелись идеей — отправить для обмена опытом наших юношей поучиться в ваши университеты. Не скрою, это было бы крайне интересно, но... разве вы примете в свои университеты нехристиан? Да и как обеспечить безопасность... Ведь важны не только сами законы, но и то, насколько они уважаются обществом. Потому что на те нарушения, которые не осуждаются обществом, при формально высоких наказаниях закрывают глаза. И если даже вы пропишите в законах, что мы имеем точно такое же право на безопасность, что и вы, то всё равно это может не работать. Скажи, а вот ты лично меня кем видишь?

Прежде чем ответить, Бертран опасливо оглянулся. Здесь было малолюдно, но не безлюдно. Служители, как юноши, так и девушки, время от времени проходили мимо, спеша по своим делам, многие косились на чужестранца не без любопытства.

— Не бойся, говори откровенно, — сказал Кипу, — я не из обидчивых.

— Ну, ты жрец, ты приносишь жертвы, и призываешь народ слушаться богов.

— И зачем я это делаю?

— Затем, что иначе народ тебя не будет кормить-поить, а пахать землю или заниматься каким-либо ремеслом тебе не хочется, ведь для этого нужно пачкать руки. А обманывать народ очень легко и приятно.

Кипу прыснул.

— У нас для жертвоприношений жрецы не нужны, — ответил он, — любой может сделать это сам, хотя и мы это тоже делаем по торжественным случаям. Но не бойся, людей мы не убиваем.

— А жертвы приносите зачем?

— Обычай такой. Чтобы через трапезу с богами ощутить их присутствие. Хотя на самом деле праздник Солнца связан с подведением итогов и построением планов на будущее — а это для нас особенно важно.

— А почему у вас это так важно?

— Видишь ли, у вас жизнь организована неразумно и целиком зависит от случайностей. Крестьянин или рыбак зависят от погоды, искатель удачи вообще живёт одним днём... Хотя и у вас крестьяне, после того как соберут урожай, предаются веселью. Но у нас всё не совсем так. У нас крестьяне так сильно, как у вас, от погоды не зависят. У нас есть плотины, которые обеспечивают орошение. Но не только его.

— А что же ещё?

— Они организуют наш народ. Плотина формирует вокруг себя айлью. У вас это иногда общиной называют, но это не просто сообщество мелких хозяйств, а общее хозяйство.

— То есть, у вас своё хозяйство иметь нельзя? Какой ужас!

— Ну, подсобный огородик рядом с домом и личную мелкую живность держать не возбраняется. Но ведь всё равно не выжить в одиночку, нужно же откуда-то брать и то, что в общине не производится, например, посуду, одежду... А для этого надо работать в общине, чтобы получить продукты по распределению.

— Ну почему у вас нельзя просто всё купить?

— А чем покупать лучше, чем получать по распределению? — удивлённо спросил Кипу.

— Тем, что можно выбрать.

— Если есть деньги. А там, где они есть, они есть не у всех. А когда распределяют — распределяют на всех.

— Но ведь тогда все остальные зависят от тех, кто им распределяет. Распределяющие — власть!

— Не так уж сильно зависят. Ну, могут дать что-то получше-похуже, но уморить голодом и холодом не могут. Так вот, поскольку плотины может оросить ограниченное количество полей, а население у нас растёт, то нужно вовремя планировать постройку новых плотин. Или полей-террас. Или акваферм, как в моём родном Чиморе.

— А ты чиморец?

— Да.

— А кто твой отец?

— Моряк, капитан судна.

— А дед?

— Мой дед был всю жизнь простым гончаром, но он заслужил звание инки в бою, а поскольку он был известен как человек очень достойный, то его выбрали в старейшины, а потом он стал наместником Тумбеса. Хотя он и отговаривался старостью. И моя семья — хороший пример того, что для простого человека у нас пути не закрыты.

— Я не думаю, что ваша история будет кому-либо интересна в нашей стране. Ведь наша древность интересна не тем, что она древность, а в том, что раньше были республики, и были герои, боровшиеся с тиранами. А у вас одни прославления тиранов, и всё! Кому это интересно.

— Ошибаешься. Основатель нашего государства Манко Капак как раз установил народное самоуправление.

— Но куда же оно потом делось?

— Да никуда не делось. По-прежнему в каждом айлью местные жители собираются на собрания, решают там важнейшие вопросы, выбирают себе старейшин...

— Но почему тогда вами правит монарх?

— Но ведь и его тоже выбирают.

— Выбирают? Всем народом? Или только инки?

— Только инки. Но ведь инками становятся лучшие из народа, — ответил Кипу, — во всяком случае, должны становиться.

Бертран ничего не ответил, потому что вдруг почувствовал — на него кто-то смотрит. Обернувшись, он увидел девчонку лет шестнадцати, которая смотрела на него любопытным и даже дерзким взглядом. "Наглая какая", — подумал Бертран. Хотя он понимал, что как пришелец из чуждого мира, не может не вызывать интерес, но всё-таки буравящая его взглядом девушка казалась ему воплощением бесстыдства. Девушки должны быть скромнее.

Кипу продолжил:

— Другое дело, что голос одного айлью в масштабах страны был не слышен, и потом наступил момент, когда между центром и отдельными айлью понадобились передаточные звенья. Сама структура государственного аппарата у нас менялась в разные периоды довольно сильно, но понять суть этих изменений, не зная нашей философии, невозможно, так что не буду пока утомлять...— кажется, в этот момент Кипу тоже заметил девчонку, — Приветствую тебя, Лилия.

— Здравствуй, Кипу. Скажи мне, а мы когда сможем пообщаться с христианским амаута? У нас многим и хочется и колется. Моя сестра Роза, узнав, что тут европеец, даже выйти сюда боится.

— А тебя проводила точно воина, идущего на смерть? ? Кипу улыбнулся.

— Да. Но что нам его бояться? — она дрязняще посмотрела на Бертрана. "Уж не ведьма ли она", — подумал тот про себя, и мысленно пожалел, что не настолько хорошо знает теологию, чтобы знать, как это точно проверить.

— А желающих пообщаться много? — спросил Кипу.

— Ну, человек пять-семь найдётся.

— Тогда пусть они все соберутся у меня и принесут еду и напитки из столовой. Организуешь?

— Разумеется, — сказала девчонка и умчалась.

— А как они к тебе в жилище попадут? — спросил Бертран.

— Да обыкновенно. У нас же нет замков на дверях. Да и еду мы в столовой берём бесплатно.

— Сколько хотите?!

— Смотря чего. Вкусности, конечно, нормировано, — Кипу хитро сощурился, — впрочем, меня иные девушки вкусностями подкармливают, думают так женить. А я сласти ем, а жениться не спешу.

— А это, что ли, твоя поклонница?

— Это дочь самого Первого Инки, я на такой жениться не намерен. Чего доброго, ещё увенчают льяуту, сделают Главным Амаута, а это куча всякой административной работы... Нет, я для такого не гожусь.

— А ты вообще жениться можешь?

— Могу, а почему нет?

— А к Девам Солнца ты заходить можешь?

— Могу.

— А я читал, что к ним только евнухам можно, ведь они же девы...

— Знакомая логика, — сказал Кипу. — Я знаю, что в Порте, с которой испанцы почему-то любят сравнивать нашу страну, хотя мы отличаемся как небо и земля, считается, что так безопаснее — чтобы с женщинами, кроме мужа, общались только евнухи, за воровство руки рубить, чтобы неповадно было... Но ведь это лишь говорит о том, что в той стране совершенно не знают науки о мудром государственном устройстве, которая говорит нам, что столь механическая логика никуда не годится. Впрочем, моральные проповеди, которые так любите вы, христиане, не годятся тоже. Перво-наперво, нужны условия, в которых бы поступать дурно было бы не нужно. Например, если у меня есть всё необходимое, я не буду воровать.

— А если ты захочешь девушку, а она тебе откажет?

— Ну, смирюсь. А ты что, в такой ситуации её принуждать будешь?

Вдруг Бертрана охватила неожиданная мысль: "Это же дикарь, невежда... а рассуждает он не хуже античных философов. Как же так?!"

— Ладно, пойдём, я покажу тебе, где у нас что, — сказал Кипу. Бертран поплёлся за ним, чувствуя себя сбитым с толку. Кипу причин его замешательства не понимал и весело рассказывал, где и какие факультеты есть в университете, что и когда открыли, как было до конкисты и как стало после. Разумеется, здание тогда сильно достроили, так как образованных людей стало требоваться во много раз больше.

Многие вещи откровенно удивляли Бертрана. Например, что хотя юноши и девушки обучались большинству предметов раздельно, но библиотека у них была общая, в саду возле оной они могли встречаться свободно, мало того, девушек здесь тоже обучали и философии, и математике, и прочим наукам, которые Бертран считал чисто мужскими. Только военному делу их не обучали, хотя каким-то примитивным навыкам самообороны учили вполне.

То, что за одной партой мог сидеть и сын правителя, и сын простолюдина, при этом они могли даже дружить, было ещё не очень удивительно для Бертрана. Однако то факт, что принц мог потом делать не только государственную карьеру, но и стать, к примеру, преподавателем или инженером, казалось ему верхом дикости. То есть, получается, "принц" обучал юношей из простонародья! Или ещё того хлеще, мог заниматься таким "нецарским" делом, как проектирование плотин... Впрочем, тут это дело, кажется, не считали "нецарским" или позорным. Позорным и преступным, прямо запрещённым законом считалось безделье. Кипу, в свою очередь, не понимал того, что как в Европе многие знатные люди могут жить, ничего полезного для общества не делая, живя на доходы своих имений и проводя время в кутежах. "Это же нестерпимо скучно!" — говорил он.

Каждый факультет гордился теми знаменитостями, которые вышли из его стен. И не меньше, чем учёными и инженерами, здесь гордились воинами, павшими на полях сражений. "Хотя я и не учился здесь, но я могу гордиться тем, что преподаю в тех же стенах, где учились, а затем преподавали величайшие амаута Тупак Амару и Острый Язык, тот самый, который написал критический разбор Библии. Оба они сложили головы на Великой Войне. Правда, о героической смерти Тупака Амару широко известно даже в христианском мире, а Острый Язык просто сложил голову в бою. Обидно, сколь много жизней талантливых людей оборвала та война. Я и сам преподаю, в том числе, и критику христианства по их трудам, и думаю, сколь много они могли бы написать, если бы не преждевременная смерть. Однако своей смертью они доказали свою верность идеям, которые отстаивали на бумаге. А это — немало. Впрочем, вместе со мной преподаёт Радуга, чей подвиг не меньше, чем у Тупака Амару, она тоже выдержала страшные пытки в руках врага, только ей больше повезло — её успели отбить прежде чем враги завершили своё страшное дело. Хочешь, познакомлю?". Но Бертран с ужасом отказался. Ему реально стало страшно. Имена перечисленных знаменитых амаута действительно были известны в Европе ? по крайней мере, среди тех, кто интересовался Тавантисуйю. Но противники христианства есть противники христианства, как же можно их уважать? А тут их уважают, по крайней мере, некоторые. Конечно, этого было логично ожидать от жрецов, но всё же... Всё таки Бертрану было слишком не по себе, потому что ему захотелось самому уважать этих людей, готовых пойти на смерть за то, что они считали истиной. Но такие чувства в отношении противников христианства казались ему богохульством, чем-то сродни молитве дьяволу, потому он стал про себя неслышно шептать про себя молитвы, чтобы отогнать наваждение.

Собственно, с этого момента он слушал Кипу не очень внимательно — слишком сильным было ощущение, что он теряет почву под ногами. Кипу этого, впрочем, кажется, не заметил, слишком увлёкся рассказом. Только когда речь опять зашла о жертвоприношениях, Бертран опять вслушался:

— На самом деле, кроме уважения обычаев народа, есть и ещё одна причина, по которой мы приносим в жертву животных. Наши лекари учатся на них тайнам живого тела. Ведь у человека и у животных тела сходны. Но для простых людей это выглядит как жертва. Да это и есть жертва, только жертва познанию.

Кипу не скрывал и мрачных сторон, ошибок и даже преступлений, которые дорого обходились его народу.

— Когда-то Верховный Амаута отказался увенчивать Уаскара алым льяуту, но он был убит, и многие верные ему были брошены в тюрьму как бунтовщики. Уаскар протолкнул на эту должность удобного ему человека, который его этим самым алым льяуту увенчал. Некоторые пророчили тогда, что Уаскар погубит наше государство, и ждали Атауальпу как освободителя.

— Но почему он должен был погубить государство? Белых людей тогда ещё не было даже на горизонте.

— Это верно, не было. Но ведь до этого Уаскар был наместником Куско, так что можно было понять, как оно будет, если этот пьяница станет правителем всей страны. Впрочем, дело не в пьянстве как таковом, предыдущие правители тоже себе чичу позволяли не только по праздникам. На деле самым страшным было другое: он хотел ввести право частную собственность и рынок!

— Значит, и у вас были те, кто этого хотел, но пришлось подавить их силой?

— Были, никто не спорит. Только мы не считаем, что они были правы.

— Но ведь если даже среди тех, кто много лет жил при плановой экономике, появились те, кто хотел иметь своё частное маленькое дельце, не значит ли это, что в вас говорил голос подавляемой человеческой природы?

— Нет, дело совсем в другом, — ответил Кипу. — При Уайна Капаке страна расширилась настолько, что планировать из одного центра стало невозможно. Сам он видел решение в том, чтобы создать второй центр планирования в Кито, но на это нужно было время и силы, а кроме того, в Кито была проблема набегов каньяри... Но в Куско были те, кто не хотел появления столицы-соперника и предпочитали рынок. Конечно, они думали, что основное останется за планом, рынок будет лишь там, где план не справляется, но рынок — это как опасный сорняк, стоит позволить ему поселиться с краю, как он потом захватит всё поле, и справиться с ним станет очень сложно. И всё бы это могло произойти за жизнь одного поколения. А рынок — это, прежде всего, горе и нищета для самых слабых и беспомощных! Нет, надо иметь или очень чёрствое сердце, или очень невежественный ум, чтобы решиться разрушить систему, которая лишь нуждалась в небольшом ремонте!

— А теперь у вас, значит, два центра планирования?

— С тех пор, как наши гонцы пересели на лошадей, скорость сообщения увеличилась, так что нужды в двух центрах уже нет. Также наши юпаны постепенно совершенствуются, так что считать становится быстрее. Так что пока мы справляемся с нуждами учёта и контроля.

— Но ведь рано или поздно всё ваше огромное хозяйство перестанет поддаваться учёту и контролю, и что тогда?

— Я думаю, что потомки изобретут что-нибудь, например, радикально улучшат юпаны, или ещё больше ускорят сообщение, или ещё что-нибудь, что поможет нам избежать рынка и связанных с ним бедствий.

— Но ведь по сути этим ты признаёшь, что ваше будущее зависит от случайности!

— Лучше пусть от случайности зависит далёкое будущее, нежели как у вас, когда случайность имеет над вами власть каждый день. К тому же, изобретения не вполне случайны.

— Не вполне случайны? Как так? Ведь таланты рождаются случайно. Конечно, среди каких-то народов, вроде моего, талантов рождается больше, а среди других — меньше. Судя по тому, сколько вещей вы не сумели изобрести до прихода европейцев, ваш народ беден талантами, но всё-таки отрицать случайность тут нельзя.

— Однако таланты изобретают то, в чём в обществе существует нужда. Вот для планового хозяйства нужны лучшие юпаны — значит, найдётся человек, который их изобретёт.

— Да уж, изобретатели! — скривился Бертран. — Много есть у вас такого, чего у нас нет?

— Чтобы оценить это, нужно ознакомиться с нашей историей и нашей техникой. Однако если бы у нас не было ничего такого, чего нет у вас, разве вы стали бы с нами торговать?

— Разумеется, у вас есть то, что дала вам природа, — ответил Бертран, — но это не то, что вы изобрели сами. Ваших изобретений мы не покупаем.

Говоря это, Бертран невольно покраснел, потому что понял, что лжёт. Он вспомнил про проданные прессы для отжима семян подсолнечника. Но Кипу, видимо, не знал про это, так как не пытался подловить на слове.

— И очень зря. Разве изобрести плотины хуже, чем изобрести порох? Наоборот, лучше. Плотины служат для того, чтобы люди не голодали, а порох — для войны, хотя и в горном деле от него есть польза. Но как ни крути, изобретение, способное спасти народ от голода, куда ценнее, чем служащее убийству...

— Ну, не сказать, чтобы инки мало воевали.

— Да, мы воевали, чтобы отстоять свой образ жизни от врагов и чтобы помочь друзьям установить такие порядки у себя. Но когда-нибудь настанет день, и разумное государственное устройство установится на всей земле. И тогда война уже станет не нужна, некому и не с кем будет воевать.

— Значит, и мужества не будет?

— Почему, мужество в борьбе с силами природы будет нужно всегда. Лишь война уйдёт, как ушло людоедство. Видишь вон те мозаики — они как раз показывают то будущее, которое должно наступить. Посмотри на них! Посмотри на их радостные и светлые краски! Чужеземец! Неужели тебя даже как мечта не привлекает мир, где нет войны, нищеты, преступлений... Где все будут счастливы!

Бертран взглянул на картины, и его сердце немного встрепенулось, но он одёрнул себя:

— Ваши картины — это рай без бога. Но рай без бога невозможен.

— А рай с вашим богом разве возможен? Или он так сильно против того, чтобы вы немного улучшили свою жизнь?

— Не знаю, — сказал Бертран, — знаю только, что вы неправы. Что-то с вашим хвалёным счастьем не так, но это долгий разговор.

— Я и не надеялся переубедить тебя за один раз. А сейчас ты, наверное, устал меня слушать, и тебе надо подкрепиться. Пошли ко мне в комнату.

В комнате был уже накрыт стол, и за ним с голодными глазами сидели Прекрасная Лилия и трое юношей. Видно было, что приняться за трапезу без хозяина они не решались. Кипу представил их — это были Золотой Подсолнух, Черношеий Лебедь и Моро.

— Ну и долго же вы! — сказал Прекрасная Лилия. — Мы уже тут от голода умираем. Хотя если бы не Золотой Подсолнух, — она указала на юношу рядом, — который меня удерживал, я уже съела бы половину мясной нарезки.

— Лилия, ты же знаешь, что есть заранее нехорошо, — ответил Золотой Подсолнух.

— Хоть ты и из чужих земель, но, похоже, ты бОльший тавантисуец, чем многие тавантисуйцы, — сказал Моро.

— А разве это плохо? — спросил Золотой Подсолнух.

— Не то чтобы плохо, но это немного смешно, — ответил за него Черношеий Лебедь.

В ответ Золотой Подсолнух лишь пожал плечами.

Бертран тем временем всмотрелся в юношу. Вроде он не сильно отличался от других, разве что ниже ростом и как-то мельче. Во всяком случае, это точно был индеец, а не беглый белый. Не мог же он так натурально накраситься!

Поколебавшись, Бертран спросил напрямую:

— Скажи мне, Золотой Подсолнух, а ты и в самом деле чужеземец?

— Не совсем. Мои родители родом из Тавантисуйю, я сам родился уже в Испании, но вернулся на родину. Хотя на первых порах я и в самом деле чувствовал себя чужеземцем.

— Скажи мне, ты христианин?

— Нет. Но раньше я был христианином.

— Я понимаю тебя, — сказал Бертран, принимаясь за еду, — католицизм действительно извратил чистое начало Христовой Вести. Но не хочешь ли ты ознакомиться с моей верой?

— Я с ней знаком, — ответил юноша, — она ни в чём не лучше католической, а кое в чём даже и похуже. Всё христианство просто пропитано идеей превосходства христианских народов и их образа жизни над всеми остальными. Но ведь это ложь! Тавантисуйцы ничем не уступают европейцам, и если бы европейцы отринули свою гордыню и припали бы к источникам тавантисуйской мудрости, как изменился бы мир!

— Однако, да простят меня многоуважаемые господа, — сказал Бертран, отдавая должное мясной нарезке, — но никакой особенной мудрости в Тавантисуйю я не заметил. Я виду только, что тут сначала запретили вести самостоятельное хозяйство, вещь, до которой даже азиатские деспоты не додумались, а потом стали всячески выкручиваться с тем, как без этого обойтись. По мне, всё это также глупо, как варёные семена в землю сажать!

— Ну, варёные семена в самом деле не всходят, — возразил Кипу, — а наша страна процветает! Я же только рассказала тебе, каких высот мы достигли!

— Ну, это мелочь по сравнению с тем, чего достигли европейцы. А вы даже порох не изобрели!

— Дался вам, европейцам, этот порох! — сказал Черношеий Лебедь. — Изобрёл его кто-то один, а все европейцы им так гордятся, точно это они лично постарались.

— Да, пожалуй, дело не в порохе, — согласился Бертран. — Дело в самом строе жизни. Когда я готовился ехать сюда, я читал трактаты Идущего— в-Брод-через— Туман, и мне кажется, что он верно схватил суть вашей Империи: у вас любой человек ? именно средство, а не цель. Он может быть сколь угодно умён и талантлив, но Империя признаёт только такие ум и талант, которые их обладатель способен отдать ей на службу. А если их обладатель этого не захочет, то Империя топчет его.

— А что такого плохого в том, чтобы направлять свой талант на службу государству? — спросил Кипу. — Вот я преподаю студентам, пишу трактаты, и мне приятно, что всё это приносит пользу государству.

— Но свободолюбивому человеку служить вашей Тирании тошно!

— Но почему? Мне бы наоборот, было бы тошно служить какому-либо иному государству.

— Потому что это твоя родина по крови?

— Нет, потому что только наше государство заботится о своём народе!

— Но ведь Тавантисуйю — лишь хищная империя. Пока её аппетиты не окоротили конкистадоры, она только и делала, что всё время расширялась, терроризируя соседей. А при завоеваниях её солдаты убивали, грабили и насиловали без разбору, и всё это во славу Великого Инки!

— Почему ты так уверен, что грабили и насиловали? — спросил Кипу.

— Потому что завоевательная война без этого не обходится. Я против завоевательных войн.

— Не знаю, почему у вас видят инков грубыми завоевателями. Почему-то даже умнейшие из ваших философов не способны понять простой вещи: инкам удавалось присоединить к себе столько земель именно потому, что среди присоединяемых народов у них было немало союзников...

— Шкурники и предатели всегда есть.

— Речь не о шкурничестве. Многим хорошим людям нравились идеи инков, и они хотели, чтобы их народы жили столь же счастливо. И мне отрадно считать себя их потомком... Кроме того, воины инков считали себя не завоевателями, а освободителями...

— Ну да, я представил себе крестьянина, который всю жизнь со своей семьёй вёл своё хозяйство, строил дом, копил запасы, а потом воины инков, которые пришли, нагло ввалились в его дом, сожрали его припасы, а то и к дочерям под юбки полезли. Почему он должен быть инкам рад?

— Но воины инков никогда так себя не вели! За грабёж и насилие у нас положена смерть, да и армия у инков снабжается хорошо, так что ничего такого массово не возникает. А, кроме того, мелким хозяйством у нас всё равно не проживёшь, обязательно нужна хотя бы община.

— Пойми, Кипу, — ответил Бертран, — вот если бы я жил в вашем государстве до конкисты и изобрёл бы порох, я бы смолчал о своём изобретении. Потому что не хотел бы, чтобы им пользовались инки. Ведь они и так всех соседей под себя подмяли, а что было бы с порохом?

— А европейским королям ты бы порох дал? — спросил Моро. — Чем они так уж лучше?

— Ну, ни у одного из европейских монархов не было монопольного права на порох. Так что никому он не дал преимуществ.

— Друг над другом, может, и не дал, — сказал Моро, — а над нами? Или мы не люди, и нас можно на отбивные пускать?

— Вас, конечно, жалко, но все-таки, зачем вы построили такую жуткую империю, которая наводит ужас на весь европейский мир?

— Да не империя у нас, пойми ты, чудак! — сказал Кипу. — У нас нет главного и подчинённых народов, именно потому наше государство называется "союз", что народы внутри него — братья!

— А скажи, если какой-либо народ пожелает выйти, то его просьбу удовлетворят? Вот Кипу, если твои соплеменники захотят отделиться?

— Ну, формально, если большинство старейшин данного народа проголосуют выйти из состава союза, то центр будет обязан удовлетворить их просьбу. Только вот чиморцы никогда на это не пойдут.

— Почему ты так уверен?

— Потому что мои соплеменники не идиоты. С чего им лишаться картофеля и киноа, поставляемого с гор? Или шерсти?

— Но зачем отказываться? Ведь купить это может быть выгоднее, чем получать по распределению.

— Кому выгоднее? Не тем, кому вообще ничего бы не досталось. Да и к тому же в любой из наших областей есть много кечуа, которым отделение от центра никак не нужно. Да и хозяйство от разделения только пострадать может: разорвать продуктообмен — это не шуточки!

— А зачем тогда такое право?

— На тот случай, если придёт такой дурной Первый Инка, который начнёт кого-то притеснять, чтобы это можно было ему противопоставить. Хотя я не думаю, что в ближайшее время может прийти второй Уаскар...

— Конечно, у нашей страны есть недостатки, — сказал Моро, — но неужели тебе тут совсем ничего не понравилось?

— Да не сказать, чтобы ничего. То, что у вас принцы не считают зазорным становиться профессорами и инженерами, это не так уж и плохо.

— Ты нашу простоту в этом плане не преувеличивай, — сказал Моро, — даже в школьные учителя принц не пойдёт, о том, чтобы стать рыбаком или крестьянином, я уж молчу...

— Однако по сравнению с тем, что в Европе знать бездельничает, и от безделья предаётся кутежам, это много лучше, — вставил Золотой Подсолнух, — здесь все должны заниматься делом, а не сидеть на народной шее!

— Верно, — ответил Моро, — однако раз наше государственное устройство претендует на разумность, то с него и спрос другой. У нас любой принц обязательно получает образование, а детям рыбаков и крестьян ещё постараться надо!

— Но ведь все сдают экзамены, и чьим бы ты сыном ни был, если не сдал, то поступить не сможешь, — ответил Кипу.

— Но почему-то принцы сдают все! — не сдавался Моро. — Ну, за исключением действительно идиотов, а из крестьян и рыбаков поступают лишь самые талантливые!

— А сколько у вас университетов?

— Три, но скоро планируют открыть ещё, — ответил Кипу, — надеюсь, что их хотя бы пять будет. Но, кроме университетов, есть ещё инженерные школы в разных частых страны и морской колледж в Тумбесе.

— Негусто. Как раз чтобы принцев пристроить.

Кипу добавил:

— Моро не рассказал тебе самого главного: что у нас можно поступить и без экзаменов, если совершить подвиг.

— И остаться при этом живым и неискалеченным? Да много ли таких?

— В разное время по-разному, — ответил Кипу.

Прекрасная Лилия добавила:

— А мне отец рассказывал, что его отец отговаривал даже попробовать сдать экзамены. Мол, ты не сын солнца, у тебя не получится, чего лезешь! Его отец был простым сапожником и так никогда не узнал, что женился на дочери самого Манко!

— То есть нынешний Первый Инка — полукровка? — вопросительно сказал Бертран. — И он не сын Горного Потока, рождённый в священном браке с собственной сестрой? А сам Асеро что, не на сестре женат?

— Нет, символический союз со своей сестрой и его матерью Горный Поток только на смертном одре заключил. Да и моя мать отцу всё-таки не сестра, — ответила Лилия и выдала все секреты родственных отношений между своими отцом, матерью и Инти. — По мне так всё это глупость невозможная, дань всяким дурацким традициям и прочему... Меня так папаша чуть за одного из кузенов не выдал, да я характер проявила.

— Да не сердись ты на своего отца, — сказал Золотой Подсолнух, — ведь он тоже себе в таких вопросах не хозяин, надо под общественное мнение подстраиваться.

— Он тебя ублажил, а ты и рад, — ответила Лилия, — а если он завтра отменит все свои договорённости?

— Просто так не отменит. А, кроме того, я не хочу обсуждать эту тему при чужеземце, — отрезал Золотой Подсолнух.

— Всё-таки, у вас жуткие нравы, — сказал Бертран, — ну вот Пачакути как-то своего брата казнил.

— Но ведь не за то, что брат, а за то, что виноват, — парировал Кипу. ? А ты ещё говоришь, что вам наша история не интересна! Да у нас любой школьник знает, за что.

— А я вот не считаю, что это было правильно — казнить за проигранную битву, — сказал Моро, — я не думаю, что он её специально проиграть хотел.

— А вопрос не в хотел-не-хотел, — сказал Кипу, — а в том, что ему инки, которые были приставлены к войскам, набранным из каньяри, о настроениях в своих полках регулярно докладные писали, да вот только он отмахивался. Ну и в результате каньяри в разгар битвы изменили, он битву закономерно проиграл. Но, строго говоря, казнили его именно за то, что отмахивался от докладных инков и это привело к поражению. За поражение по независящим от него обстоятельствам его бы никто не казнил!

Бертран ответил:

— А у нас пишут, что Пачакути специально отправил брата в безнадёжный поход, чтобы его казнить потом за поражение!

Реакцией на это был дружный смех. Кипу ответил:

— Мил человек, я понимаю, что у вас в Европе на наш счёт куча предрассудков, но сами подумайте, кто и когда вообще так делает! Если у него была цель именно избавиться от брата, то зачем для этого гробить армию? Можно же то же самое куда проще сделать. Мало того, разве Пачакути стал бы человеку, которого считал ненадёжным, армию доверять? Наоборот, раз доверил брату армию, значит, не боялся, что тот престол отнимет. Потому что у нас Первого Инку выбирают, а не мирятся с властью самого коварного и удачливого, как это бывает в Европе.

— Скажу честно, я не поклонник нашей аристократии, ?— ответил Бертран, — я бы идеальным считал тот мир, где каждый мог бы быть немного аристократом.

— Но ведь здесь это в каком-то смысле так, — сказал Золотой Подсолнух, — европейские аристократы могут считать других грязью и навозом, потому что законы составлены так, что они могут и безнаказанно размахивать шпагой, и оскорблять, и покушаться на имущество и честь, они вообще уверены, что остальным чести не положено. Но здесь не так. Здесь закон един для всех, и все равны! Я жил среди белых, могу оценить.

— А представь себе, что кто-нибудь донесёт, что ты на Прекрасную Лилию глаз положил? — сказал Черношеий Лебедь. — Что с тобой будет? Не боишься, что тебе Первый Инка отомстит?

— Так мы вчера стали официально женихом и невестой, свадьба через полгода.

— Эк вы! — только и пробормотал Лебедь, а Золотой Подсолнух добавил:

— Вообще, терпеть не могу, когда про него какие-то гадкие подозрения высказывают — более благородного человека я не встречал. Если бы все в Тавантисуйю такими были!

Золотой Подсолнух даже раскраснелся, произнося эту речь, но его собеседников она не проняла. Бертран пояснил:

— Я скажу вам, что такое быть аристократом: это значит, быть гордым и свободным в своём выборе. Вот у вас принято говорить, что свобода торговли влечёт за собой многие несчастья, и вы даже отчасти вы правы. У нас и в самом деле много грабежа и разбоя, хотя от этой беды можно избавиться строгим соблюдением законов. Конечно, самое лучшее было в раю — есть всё, что хочешь, и даром. Но после грехопадения такого быть не может, значит, либо торговля, либо распределение. Но при торговле покупатель выбирает, а при распределении — жри что дают.

— Что, так невкусно? — спросил Золотой Подсолнух, косясь на блюда.

— Съедобно. Но человека создаёт выбор. А ваш народ променял свободу выбора на безопасность. Да, вам и в самом деле не грозит голод, но ведь вы никогда не получите по распределению ничего сверх вашей унылой казармы. Где у вас особенно выдержанное вино или тонкие кружева? Где баночки с духами? Где сложные и хитроумные заводные механизмы? Нет всего этого.

— Почему же нет, всё есть!

— Ну, только для узкого круга привилегированных. И то потому, что это можно достать из нашего мира.

— А что, разве свобода человека — это свобода приобретать финтифлюшки?

— А я бы от финтифлюшек не отказалась, — вдруг вставила Прекрасная Лилия, — духи так приятно пахнут, да и европейские платья, украшенные кружевами, тоже хоть иногда надеть хочется. А папаша мне не разрешает!

— Лилия, не надо! Насмотрелся я эти европейские платья, вспомнить тошно!

— Вот ты каков? Значит, тоже мне разрешать не будешь?

— Ну, если тебе кто подарит — разрешу.

— Но ведь у нас действительно много всего такого, что следовало бы улучшить, — сказал Черношеий Лебедь, — кое-что следовало бы перенять у христиан. Если людям нравятся финтифлюшки и возможность покупать за деньги, почему бы им не разрешить это, раз уж нельзя раздавать их даром?

— А может ещё и бордели, и бичевания разрешить? Тоже ведь найдутся такие, кому этого хочется! — съязвил Золотой Подсолнух.

— Бордели не знаю, а бичевания и прочие свободы в интимной жизни я бы ввёл, — ответил тот.

— Послушай, Чёрношеий Лебедь, меня поражает в вас вот что. Вы не видели Испании и её колоний, и не знаете, какой это ужас... Но ведь вы каждый день видите вашу страну, как же вы не цените того, как она прекрасна?

Лебедь ответил:

— Дело не в ужасна и прекрасна. Вообще, в тебе слишком много патриотизму, на мой взгляд. И Первого Инку ты приукрашиваешь.

— Почему это? Во всяком случае, я с ним лично знаком, а ты — нет!

— Ну, незнаком я с ним, ну и что? Я же понимаю, что такое человек у власти. Особенно хорошим он даже при всём желании оставаться не может. Но не в этом суть. Понимаешь, когда Манко Капак основывал наше государство, он рассчитывал на лучших людей. Но даже среди его братьев оказался враг. Сам Манко Капак ещё мог верить, что люди постепенно улучшатся и подтянутся к его идеалам, но... сейчас-то ясно как день, что этого не произошло. Наряду с редкими героями даже среди инков есть огромное количество обывателей, которым приходится строить из себя героев, то есть лицемерить. Мне кажется, что, наоборот, нужно дать возможности предаваться человеческим слабостям без риска быть осуждённым обществом. Кое-что у нас в этом плане уже сделали, введя многожёнство и возможность заслужить предметы роскоши. Но людям слабым трудно что-либо заслужить, им нужно дать возможность приобрести желаемое как-то иначе. Может быть, купля-продажа не самый худший вариант...

Бертран добавил:

— Да, ваш Манко Капак не учёл порочность человеческой природы и заставил жить всех, всё население по тем законам, которые возможно соблюдать лишь для тех, кто совершил сознательный выбор на самоусовершенствование. Остальных же принуждать дурно.

— Скажи, а когда ваше государство казнит за разбой и воровство, то это тоже дурно? — спросил Кипу, который временно отвлекался от беседы погрузившись в дичь.

— Для тех, кому плевать на грех и не стыдно перед богом, это меньшее зло. Но чистые, на мой взгляд, должны отделиться от простых мещан и жить от них отдельно.

— Это невозможно, земля-то одна, ? сказал Кипу, — да и кого считать чистым?

— Я помню в Испании эмигрантов, — сказал Золотой Подсолнух, ?— вот уж они-то себя чистыми по сравнению с остальными тавантисуйцами считали. Они, мол, христиане, духовной жизнью живут, не то, что какое-то быдло. Да и вообще самые умные, потому что понимают, как в Тавантисуйю всё плохо. Но трезвые они больше всего сожалеют о том, что в Тавантисуйю того нет, этого нет, а когда напьются, так это вообще... Чаще всего они предаются фантазиям о том, что бы они сделали с твоим отцом, Прекрасная Лилия, если бы он попал к ним в руки. Мне стыдно пересказывать в подробностях эту гнусь, замечу лишь, что хотя я рос среди эмигрантов, где ненависть к Асеро впитывают с молоком матери, и сам был о нём очень дурного мнения, но даже тогда все их фантазии казались мне чересчур... Врага можно убить, но нельзя над ним так издеваться!

— Да что они с моим отцом сделать-то хотели? — спросила испуганно Лилия.

— Бросить в тюрьму и подвергнуть пыткам, — мрачно бросил Золотой Подсолнух. — После трапезы подробности ни к чему, кто-нибудь сблеванёт от непривычки.

— Ужас какой! — сказала Прекрасная Лилия, вздрогнув, а Золотой Подсолнух добавил:

— Знайте, если вы когда-нибудь попадёте за границу и увидите, как жгут живых людей, после того как их подвергли бесчеловечным пыткам, вы проймёте, что Тавантисуйю просто рай земной.

— Но у нас в Англии нет инквизиции, — сказал Бертран.

— Зато у вас жгут колдунов и ведьм, — ответил Золотой Подсолнух, — нас бы наверняка сожгли.

— А у вас приходится бояться кровавых людей Инти, — ответил Бертран, — кто знает, может, они уже сейчас нас тут подслушивают.

— Ты подозреваешь кого-то из нас? — спросил Кипу.

— Нет, я думаю, что они ходят между стенками. Потому они у вас такими толстыми строятся, что внутри они пустотелые, и между ними люди Инти ходить могут.

Кипу хихикнул:

— Я не архитектор, но всё-таки понимаю, что пустые стенки массив крыши бы не выдержали. Да и по звуку можно понять, что где пустое. Так что чушь! Да и людей Инти я не боюсь, случалось видеть их в живую! И даже здесь в этих стенах.

— Вот как? И не страшно было? — спросил Бертран.

— Да чего его бояться! У нас ведь на звездочёта учится бывший разведчик, хотя он своё прошлое скрывал, все думали, что он просто из рабства вернулся, оттуда и шрамы на теле.

— А откуда ты про шрамы знаешь? — спросил Бертран. — Он что, при тебе раздевался?

— У нас преподаватели, особенно молодые (старики стесняются), нередко вместе со студентами баню посещают.

— Непотребств при этом никаких не происходит? — спросил англичанин. — Вот у нас в какой-то момент церковь все бани прикрыла, чтобы непотребством не занимались.

— Конечно, мужчины и женщины у нас моются отдельно, не вопрос, — ответил Кипу, — но если все одного пола, то какие могут быть проблемы?

— Те и проблемы, что все одного пола, — сказал Бертран.

— Фу, — сказал Кипу, скривившись, — нам такая пошлость и в голову не приходит.

— Не, такого уж точно позволять нельзя, — сказал Моро.

— Что не повод ходить немытыми, — ответил Кипу, — так вот, когда открылось, что этот самый юноша — бывший разведчик, он не смог сдать один экзамен у одного вредного преподавателя по имени Мясной Пирожок. Иные его Тухлым Пирожком прозывали за гадостный характер.

Отхлебнув сока, Кипу продолжил:

— Как рассказывал сам Уайн, а именно так зовут этого юношу... Хотя какой он юноша — зрелый мужчина, женатый, детей имеет. Оттого и вынужден заочно учиться, а приезжает лишь экзамены сдавать... Так вот, как он рассказывал, Тухлый Пирожок его и так, и эдак старался подловить, спрашивал вещи, которых в книгах не было, и потому Уайн знать не мог, и в конце концов тот не смог сдать. А Тухлый Пирожок хитро улыбнулся и сказал: "Ну что, слуга Инти, наушник-подслушник, будешь своему патрону теперь жаловаться? Да хоть его небесному тёзке стучи, всё равно, над звёздами Солнце не властно!" Ну, это он так намекал, что у него тоже свои покровители есть и что он работнику спецслужб, пусть и бывшему, не зачтёт экзамен из принципа.

Глотнув ещё соку, Кипу продолжил:

— Ну, Уайн, конечно, не сопливая барышня, чтобы в слёзы кидаться, но вышел он оттуда явно не в себе. Говорил, что жаловаться Инти ему совсем не хочется, хотя бы уж потому, что если Инти тут попробует надавить, то потом про него будут думать плохо, ну и так далее. Мол, с тех пор, как его раскрыли, многие стали на него исподлобья смотреть, а чем он виноват? Наоборот, он ради них жизнью рисковал. Ну, я предложил ему в баню со мной пойти, в себя прийти, и там случайно оказался один мой собрат-амаута, имя которого я называть не буду. Так вот, он тоже стал утешать Уайна, что, конечно, Тухлый Пирожок не прав, раз ты знаешь материал, то он обязан это зачесть, а что касается службы у Инти, то это тут не при чём. Но при этом добавил: "А всё-таки признайся, что ты тогда поступил как дурак, Уайн! Если бы ты тогда не согласился на предложение Инти, то поступил бы без проблем, отучился бы, сейчас бы уже сам преподом был. Ну, зачем тебе всё это нужно было? Вернулся ведь больной, еле живой, вон как тело тебе изукрасили. Несчастный ты человек!" А он так посмотрел на того, кто ему говорил... Как-то... не знаю, как описать. Ну, посмотрел и говорит. Слова эти я никогда в жизни не забуду: "Несчастный? Да разве я несчастный?! Да я счастливый! Я жив, понимаешь, а нахожусь здесь с вами, а могло случиться так, что моё тело было бы выброшено на съедение псам. Вот я теперь моюсь тут, а не ношу на себе слои многолетней грязи. После бани буду есть нормальную человеческую еду, а не помои с сухими корками, и надену добротные штаны и рубашку, а не тряпьём срам кое-как прикрою. И спать буду на постели, не на куче гнилого тряпья или соломы. Я жив, у меня руки ноги не переломаны, и всё остальное тоже на месте. Даже страшная болезнь, наследие тюрьмы, уснула глубоко, и теперь я могу учиться, трудиться, быть мужем и отцом. На фоне этого все неприятности с Тухлым Пирожком — пустяки, мелочь. Хотя, конечно, я с ним разберусь. Не исключено, что эта сволочь и в самом деле заговорщик". А я тогда подумал вот о чём. С детства я слышал от деда рассказы о Великой Войне, но только после слов Уайна понял, как отличаемся мы от наших предков. Мой дед очень жизнелюбив, и я не понимал секрета этого жизнелюбия, так как привык все наши блага считать естественными как воздух. Как-то мне трудно было понять, что само право жить на свете, даже просто дышать, отнюдь не всегда и везде гарантировано. Что миллионы людей живут в голоде и грязи, а есть и те, кого могут лишить жизни в любой момент только потому, что белые люди вздумали избавиться от кого-то неполноценного. Вот почему все страдания о недостатке свободы и финтифлюшек мне кажутся глупыми!

— А что стало с Тухлым Пирожком?

— Да ничего, — пожал плечами Кипу. — Уайн сдал экзамен другому преподу. Правда, потом Тухлого Пирожка отправили в ссылку, но уже за другое.

— А люди Инти тут не при чём?

— Формально нет, но, допустим, какую-то роль они даже и сыграли. Да только Тухлый Пирожок бы преизрядной сволочью, нам без него легче, так что нам жалеть не о чём.

Золотой Подсолнух добавил:

— Радуга как-то в сердцах сказала, что этот негодяй и большего заслуживал, не всё про него просто вскрылось.

— Вполне возможно, — добавил Кипу, — про него и другие говорят, что он заслуживает лесоповала. Думаю, они правы

— Ты готов согласиться на то, чтобы арестовали невинного человека? — спросил с ужасом Бертран.

— Ну почему невинного? А если бы они выяснили, что он изменник?

— Не знаю, — сказал Бертран, — если выбор между человеком и государством, я всегда буду на стороне человека.

— Что бы он ни натворил? Но ведь это глупость! Думаю, что, прочтя наши книги, ты станешь на это смотреть иначе.

На этом вечер и закончился, потому что Кипу и Бертран пошли в хранилище.

Вернувшись к себе и улёгшись в кровать, Золотой Подсолнух всё рассказал соседу, и с грустью добавил:

— Мне страшно и горько, друг мой, думать обо всё этом. Лилия ? легкомысленная девушка, но у неё хотя бы доброе сердце, оттого она немного слепа. Но скажи, почему Моро и Черношеий Лебедь так настроены?

Золотое Перо выслушал его, положив руки под голову, и на его вопрос заметил:

— Моро — потому, что воспитывался своим отцом. А его отец... Он был сыном командира, не помню точно в каком чине, ребёнком жил горя не зная, да только его отец внезапно умер. И в результате вдова и юноша-сын остались без его пайка.

— Но ведь Тавантисуйю не Испания, здесь вдову обязаны устроить на работу, стоит ей лишь попросить...

— Вроде бы она была уже старухой к тому моменту. Короче, они с сыном жили на один паёк. А сын учился, и паёк у него был не самый большой. Нет, с голоду не умирали, конечно, но и сытой такую жизнь не назовёшь.

— Ну а потом?

— Потом всё выправилось. Да только его отец, прошедший столь суровую жизненную школу, потом недолюбливал всех тех, у кого жизнь, по его мнению, слишком лёгкая. Но ведь у нас в самом деле принцу сделать карьеру проще, чем крестьянину или сыну слуги. Однако то, что для него этот момент стал таким важным — именно влияние отца.

— А Черношеий Лебедь?

— Знаешь, у него такой характер... не знаю почему... но он просто не верит в людей.

— Как это — не верит?

— Ну, не верит, что людьми могут двигать высокие мотивы.

— Но ведь были и есть люди, которыми двигали. Я помню Томаса, для него это было самым главным.

— Таких, как Томас он считает очень редкими исключениями. В общем и целом, он думает, что не нужно делать ставку на героев, готовых жертвовать собой ради других, а стараться направлять все низкие и корыстные мотивы к общей пользе.

— Был такой амаута в Италии, его звали Макиавелли, — ответил Золотой Подсолнух, — может, слышал о таком?

— Краем уха.

— Так вот, он думал то же самое. Но те советы, которые он давал... бррр! Даже для белых людей они кажутся слишком циничными.

— Если даже белые люди считают так, то представляю, что там написано! — сказал Золотое Перо. — Но только с Черношеим Лебедем спорить бесполезно.

— Почему?

— Потому что он никогда никого не любил. Никто не слышал, чтобы он хоть в одну девушку влюбился. Да и вообще настроен на безбрачие, чтобы семья от постижения мудрости не отвлекала.

— Такой среди белых был бы весьма активным монахом.

— Тут тебе виднее.

— Как-то мне не по себе от всего этого, — сказал бывший монах.

— Ты разочарован в Тавантисуйю?

— Нет, мне за неё страшно. Знаешь легенду про спор Авраама с богом о Содоме?

— Нет, а что?

— Так вот, в Библии написано, что однажды бог решил уничтожить два города за то, что жители их были сплошь злодеи и нечестивцы. Ну а у Авраама жил в Содоме племянник с семьёй, вот он и испугался, что племяннику конец, и стал бога умолять, мол, ради пятидесяти праведников пощадишь город? А ради сорока пяти? И так он сократил до десяти, но и тех в Содоме не нашлось, так что оба города были разрушены, только племянника Лота с семьёй оттуда перед катастрофой вывели.

— Нехило так христианский бог целыми городами людей уничтожает! Но при чём здесь эта легенда?

— Да при том, что в Тавантисуйю хороших людей много, но... всё-таки не настолько много, чтобы отстоять её при сильном натиске.

— Ну, если бы наши войска состояли из таких, как Черношеий Лебедь, то дела были бы и в самом деле плохи. Но, по счастью, это не так.

— Ну, в случае войны и он пойдёт на войну, да ведь и пойдёт не рядовым.

— Вот именно. Потому мой отец и не хотел, чтобы я становился амаута. Боится, что я наберусь дряни от таких. Ладно, давай спать!

Золотое Перо довольно быстро уснул, а Золотой Подсолнух ещё долго ворочался в своей кровати, а когда заснул, ему снились кошмары из прошлой жизни — то эмигранты, под вином болтающие гадости о Тавантисуйю, то сжигаемые истерзанные еретики на площади...

На следующий день с утра у Кипу должна была быть лекция, и он не мог лично сопровождать Бертрана в экскурсии по книгохранилищу. Бертран был даже рад этому — Кипу предлагал ему книги по истории и философии, но все они, будучи написаны с проинкских позиций, казались Бертрану совершенно ненужными для его соотечественников. "Но неужели вы даже просто ознакомиться поближе с тем, что вы так осуждаете?", — спрашивал удивлённо Кипу. "Понимаешь, если бы я был богат и имел лишь цель удовлетворить собственное любопытство, я бы, может, и купил что-то для себя, но я исхожу из того, что будет хорошо продаваться на моей родине. А ваша история и философия слишком бесполезна для нас, мы же не собираемся переделывать свою жизнь на ваш лад". "А ты не думаешь, что ознакомившись, вы можете захотеть кое-что заимствовать?" Бертран только вздохнул. Всё-таки инки неисправимы — не понимают, что европейские культура и философия на голову выше и лучше всего того, что способны предложить эти жалкие провинциалы.

Впрочем, в какой-то момент одна книга привлекла его внимание. Она называлась "Исторические загадки Тавантисуйю" и была посвящена тем событиям истории Тавантисуйю, по поводу которых существовало несколько разных версий. И автором рассматривалась правдоподобность различных предположений. Чтение такого рода обещало быть заманчивым, но в последний момент он обратил внимание на гравюрный портрет автора на обложке, и с ним было явно что-то не так.

— А почему автор одет в женское платье?

— Потому что это женщина, — ответил Кипу.

— Это как это... женщина не может же быть историком и работать в архивах, женщина если и может что-то писать, то чушь для таких же дамочек, как она. А исторические загадки не для женского ума.

— Но при чём тут дамочки-бездельницы? Чистая Верность — очень знающий историк и отлично разбирается в тех вопросах, которые поднимает. Кстати, это её не единственная книга. Вот тут есть ещё...

— Женщины слишком эмоциональны, они от природы не могут мыслить логически. Что они могут понимать в таких делах?

— Уверяю, что с логическим мышлением у Чистой Верности всё в порядке, во всяком случае, не хуже, чем у тебя.

Последнее замечание привело Бертрана в ярость, но ему хватило благоразумия этого не показывать.

Кипу то ли и в самом деле не заметил его реакции, то ли предпочёл сделать вид, что не заметил, и продолжил беспечно болтать о книжках.

В конце концов, Бертран согласился взять какую-то книжку энциклопедического характера. Пояснение местных реалий ещё может иметь какой-то смысл для интересующихся экзотикой.

Итак, на следующий день гидом Бертрана должен был стать Ароматный Букет, довольно молодой лекарь, который должен был показать книги по искусству врачевания. В этом Бертран тоже не видел особого смысла: что могут ценного дать местные лекаря, если они оказались бессильны против европейских болезней? Впрочем, ознакомиться всё равно надо, тут уж прямое указание дяди:

— Наши лекаря советовали предложить тебе прежде всего эту книгу. Она о мозге и всём с ним связанном, о травмах и болезнях мозга, и способах их лечения.

— Книга толстая, но не понимаю, чего тут можно понаписать. Если кто-то разбил голову или уродился дураком, то чем тут поможешь?

— Но разве у вас неизвестно, что мы умеем производить операции на мозге?

— Слышал о таком. Но если люди после этого дураками становятся, то какая от этого польза?

— Ну не все становятся дураками, это только если кому-то очень сильно не повезло. А так ведь тот же Кипу — его чуть не убили однажды, разбив голову, но наши лекаря сумели его на ноги поднять. И ничего, живёт. Только от армии его на всякий случай освободили.

Бертран взглянул на оглавление:

— Здесь упоминаются мозги ваших правителей. Откуда вы могли знать, что у них под черепом?

— Но ведь их мозги в обязательном порядке исследуют после смерти.

— То есть у вас считается нормальным ковыряться в царских останках?

— У нас для правителей обязательна мумификация. Кроме того, когда правитель умирает, то нередко возникают подозрения, что его убили, и надо их исключить.

— Ладно, книжка, похоже, занятна. Хотя вон так мне кажется более интересной, — и Бертран указал на другую книжку, стоящую в углу, — "Наследование ума по крови".

— А вон та книжка ни на один из ваших языков не переведена. Многие амаута раскритиковали и её, и автора Пыльного Мешка в пух и в прах.

— А за что же?

— Видишь ли, Пыльный Мешок исходил из идеи, что выдающийся ум не существует сам по себе, а должен быть связан с некими телесными особенностями.

— С высоким лбом и высоким ростом?

— Да, он предполагал такое, хотя точно не утверждал. Автор собирал информацию о людях с выдающимся умом, но размер лба далеко не всегда указывается жизнеописании, да и портреты не всегда точны. Впрочем, наибольшее сомнение вызывает то, кого он записал в людей выдающегося ума.

Бертран усмехнулся:

— А что тут спорить, выдающийся ум или есть, или его нет. Ты ещё скажи, что у вас по таким вопросам надо Первого Инку спрашивать!

— Нет, разумеется, спрашивать не надо, но когда выдающимися умами объявляют таких людей как Колумб или Карл Пятый... Ну, это вызывает сомнения. Хотя у него отговорка: европейцы действуют в рамках своей морали и своих представлений, судить их по нашим меркам мы якобы не можем.... Впрочем, это не единственная претензия к его труду. Он вывел, что многие гении больны подагрой, но даже из его книги получается, что подагра стимулирует не столько ум, сколько волю. Вот тот же Колумб преодолел все препятствия, которые были на пути у его замысла, у него хватило на это воли и упорства. Но препятствия определялись именно неразумным устройством общества. Ведь в Испании спорили о том, стоит ли давать деньги на проект, будет ли он выгоден... Но если государство устроено разумно, то препятствий с его стороны должно быть куда меньше! Я не говорю, что их обязательно нет совсем, но всё-таки всё более-менее преодолимо. Значит, у нас подагра и связанная с ней воля не так критичны должны быть. Кроме того, многие наши амаута исходят из того, что воля воспитывается, а не связана с пороком обмена веществ, ведущим к подагре.

— Не пойму я всех этих тонкостей, — сказал Бертран, — любому ясно же — люди не равны по своей при роде, одни злы и гневливы, другие легко способны владеть собой, одни умные, другие глупые, значит, одни лучше, а другие хуже. Значит, люди не равноценны.

— Но вопрос в самой природе этих различий, — возразил Ароматный Букет. — Ведь наши амаута неявно исходят из предположения, что даже худшие могут, если приложат волю, добиться многого, ведь случается, что даже и преступники исправляются, став достойными людьми. Но если предположить, что сама воля к исправлению или свершению тоже задана в крови, то значит, людей исправить далеко не всегда возможно.

— Однако в вашем государстве довольно часто казнят.

— Не так уж часто. Кроме того, казнят обычно тех, кто прямо бросил вызов нашему государству, а тут раскаяние маловероятно. А что касается книги и автора, то тут были и ещё и обстоятельства другого свойства. Автор нахамил в глаза самому Первому Инке!

— И был казнён за это?!

— Нет, дело ограничилось ссылкой. Асеро куда добрее, чем у вас принято об этом думать.

— И что же сказал автор книги?

— Он обвинил нашего государя в истреблении самых лучших людей. Это было вскоре после разоблачения серьёзного заговора, и тогда полетело немало высокопоставленных голов. В том числе и среди амаута. Видишь ли, нам очень хочется получить доступ к европейским учёным книгам, потому и среди амаута находятся те, кто ради этого идут даже на измену... — по глазам собеседника Бертран понял, что Ароматный Букет понимает это, но всё-таки не может простить. Видно, среди заговорщиков оказался кто-то из тех, кого он хорошо знал, — вот я, например, верю материалам расследования, потому что понимаю: такое люди Инти подделать не могли. А есть те, кто не верит в виновность обвиняемых, потому что для них все материалы следствия — не аргумент. Ведь если веришь в то, что люди дурны или хороши по природе и не могут сильно меняться, а могут лишь раскрываться своими хорошими или дурными сторонами, то... Ну, невозможно при этом поверить, что твой хороший знакомый оказался убийцей! Ну, точнее собирался убивать...

— Ну да, это вполне логично. Разве хороший человек способен на преступление?

— Понимаешь, вопрос в том, что такое хороший человек. Вот я уверен, что ты среди своих соплеменников считаешься вполне хорошим и честным, так? Но ведь если твоя страна объявит войну моей стране, и тебя призовут воевать, ты не будешь считать дурным делом идти против нас? Ну, или даже если войны не будет.... ты ведь всё равно будешь на стороне своих против чужих. Ну, вот и заговорщики также. Они просто считали Первого Инку и его сторонников чужими. И потому им не совестно было готовить их убийство. Впрочем, автор этой книги рассуждал иначе: мол, если люди хорошие и дурные от природы, и если те, кого он считает хорошими, в чём-то обвиняют, то не иначе как в силу собственной злобы и корысти такое делают. Ну и однажды, когда у нас случилась торжественное открытие одной книги, по этому случаю присутствовали разные высокопоставленные лица, в том числе и сам Государь. А это было как раз тогда, когда осуждённые по этому делу амаута уже ожидали смерти после вынесения приговора. Так вот, когда Первый Инка произнёс торжественную речь, в которой хвалил наших лекарей, и упомянул, что отдельные паршивые ламы отнюдь не портят всего стада, отдельные негодяи есть везде. А тогда автор книги резко бросился вперёд, и бросил прямо в глаза Первому Инке: "Как ты смеешь такое говорить, тиран! Я не верю, что эти люди хоть в чём-нибудь были виновны! Ты уничтожаешь лучших людей страны, и скоро наша земля совсем оскудеет достойными людьми!" Тиран, по вашей логике, непременно приказал бы отрубить смельчаку голову. Однако у нас такого не случилось. Первый Инка лишь грустно взглянул на него, и сказал: "Ты думаешь, мне легко было поверить в вину достойных учёных мужей? Но, увы, добытые людьми Инти доказательства неоспоримы. Эти люди хотели убить меня. Я не могу пощадить их, не поставив под удар себя. Или, по твоему, я и в самом деле заслуживаю смерти?" Но тот в ответ лишь кричал как безумный: "Не верю! Тиран! Они невиновны, а ты — убийца, и если кто тебя убьёт, это будет справедливо!". Ну, от таких слов поднялся большой переполох, все повскакали с мест, мужчины схватились за свои шпаги, иные уже на месте были готовы прикончить смутьяна, но Государь сказал: "Тише, тише! Этот человек безоружен и может угрожать лишь языком. А ты теперь убедился, сколькие люди готовы защищать мою жизнь и честь? Мне очень жаль, что ты думаешь обо мне столь дурно, но за твою глупость я не буду проливать твою кровь и даже требовать суда над тобой. Ты отправишься в ссылку!"

— Какой ужас!

— Наоборот. Государь поступил очень мудро и гуманно. Суд мог бы вынести куда более суровый приговор, а так человек остался жив, здоров и почти на свободе. Правда, ему стало сложнее заниматься наукой — до библиотеки там не доберёшься. Но зато он точно не впутается ни в какой заговор, не погибнет сам и не погубит никого. Так что наш Государь предотвратил большую беду.

Бертран решил не спорить.

— Понимаю, — сказал он. — А почему тогда его книги не убрали с глаз долой?

— Ну, вообще-то следовало, тут только эту случайно забыли. Да и сколько книги не убирай, память не уберёшь.

— Однако теперь вы, видимо, исправите оплошность и сожжёте эту книгу на костре?

— Нет, мы книг не жжём, но просто уберём её в специальное хранилище. Но что тебе далась эта книга, у нас есть много других, куда более интересных! Вот, например, книга, написанная одним амаута, который был на войне в Амазонии и заимствовал некоторые методы лечения у местных шаманов, а некоторые способы обеззараживания ран изобрёл сам, или вот книга по глазным болезням...

Ароматный Букет ещё долго что-то говорил, но Бертран слушал его уже вполуха. С чем-то он даже соглашался из вежливости, кое-что согласился взять, но мыслями он всё равно возвращался к той книге, и когда в книгохранилище появился Кипу, и они разговорились с Ароматным Букетом, Бертран потихоньку отошёл и положил вожделенную книжку за пазуху. "Это не кража, ведь я спасаю книгу от костра", — говорил себе он, стараясь не думать, что может подставить этим Ароматного Букета.

Уже находясь в выделенном ему жилище, Бертран открыл добытое им сокровище. Не надеясь вникнуть в медицинские тонкости, он старался просмотреть самые важные главы, те, которые говорили больше о мировоззрении автора. Кратко проглядев список биографий тех, кого автор счёл людьми выдающегося ума, Бертран с удовлетворением отметил, что европейцев среди них было больше, нежели тавантисуйцев, а среди тавантисуйцев практические не было потомков Солнца и Луны. Впрочем, царственному роду была посвящена отдельная глава. Бертран раскрыл её и прочёл: "Итак, мы видим, что среди царственных потомков Солнца уже во многих поколениях не наблюдается ни высокого роста, ни высокого лба, ни подагры, ни других признаков выдающегося ума. Создаётся впечатление, что род Солнца уже перестал давать стране даровитое потомство и держится лишь благодаря своим прошлым заслугам и традициям. Сам Асеро сер как сталь, от которой он получил своё имя". Рядом был от руки написанный кем-то комментарий: "Вот как? Значит, считал-считал великих людей и не оценил Великого Манко? Что тогда стоят все эти подсчёты и расчёты? Неужели, по мнению автора, Манко уступал умом европейским королям?"

Бертран усмехнулся и глянул на другую книгу, которую всё-таки навязал ему Кипу. Звёздный Путь... Молодой англичанин думал про себя: "Как же всё-таки глуп их так называемый "великий амаута" Звёздный Путь, с которым здесь носятся как с писанной торбой, когда писал о неразумно устроенном обществе, неизбежной в нём, якобы, отборе наихудших и так далее. По его логике, Европа вообще невозможна, не может существовать как таковая. Мол, неразумно устроенное общество не может переплыть океан и баста! То-то их мудрецы растерялись от удивления, когда столкнулись с испанцами! Хотя Кипу доказывал вовсю, что как раз среди испанцев и был отбор на наихудших, мол, наиболее беспринципный и не любивший никого Франсиско Писарро возвысился над всеми своими дружками, в том числе и над привязанным к своему сыну Альмагро, мол, только худшие у нас и на плаву. Но это всё-таки значит, что даже испанские "худшие" оказались лучше местных лучших! Как ни крути, а медик нашёл причину всех здешних неудач. Здесь просто было изначально мало людей, умных и талантливых по природе, а Сыны Солнца и немногих достойных убивали, не давая оставить потомство. Потом европейцы, ну пусть даже испанцы, оплодотворили местных дев, и это дало краткий расцвет, но потом Манко и его преемники опять истребили лучших... А если лучших нет, то и страна в упадке. Но что же это получается? Значит, для спасения этого народа местные женщины должны иметь детей от европейцев? Но тавантисуйские законы запрещают браки с иностранцами. Неужели нужно, чтобы..." — Бертран представил себе войну, орды завоевателей, горящие города и селения, насилия и убийства, и содрогнулся. Нет, даже скверная жизнь при Сынах Солнца большинству обывателей покажется раем по сравнению с этим. Надо или реформы провести, или чтобы местный народ сам сверг тираническую власть. Но как свергнуть, если лучших регулярно истребляют? Хотя, может быть, Пыльный Мешок знает секрет? Ведь в ссылке он не мог не думать о том, как выявлять лучших и уберечь их от тирании...

Золотой Подсолнух наконец закончил свой трактат, переписал его в трёх экземплярах и один из них вручил Кипу. Тот обещался посмотреть, но сказал, что пока из-за книжек некогда, и Золотой Подсолнух с лёгким сердцем на это согласился, не зная, как долго тот способен тянуть. Другой экземпляр он отдал Радуге, а третий через Лилию передал Первому Инке — пусть показывает кому сочтёт нужным. После чего временно успокоился на этот счёт: всё, зависящее от него, он уже сделал и теперь остаётся только ждать.

Радуга вернула Золотому Подсолнуху рукопись, выглядела она при этом смущённой:

— Понимаешь, Золотой Подсолнух, мне очень понравился твой трактат, но беда в том, что я раздел философии, связанный с хозяйством, не очень и сама понимаю. Вроде у тебя никаких ошибок не заметила, но дать отзыв не могу. Я могу поговорить со Слепым Старцем и привести тебя к нему.

— А это не будет с моей стороны слишком дерзким?

— Нет. Ведь если тебе вручат льяуту, то... будет лучше, если Он это одобрит. Его мнение тут очень весомо, весомее даже мнения Асеро, который явно заинтересован.

Разумеется, бывший монах и раньше слышал о Слепом Старце и даже видел его. Тот не жил полным затворником, временами его приводили в Университет, и его лекции были заметным событием. То есть на них спешили не только студенты, но и преподаватели старались отодвинуть свои дела и прийти. Разумеется, и Золотой Подсолнух их посещал.

Секрет популярности Слепого Старца был прост: здесь считалось, что одним из основных показателей мудрости амаута является его способность делать точные предсказания, а Слепой Старец был наиболее точен. Одним их последних предсказаний его было, что войны с Испанией не будет, всё ограничится торговой блокадой, и это оказалось точным. Насчёт Англии он столь точных предсказаний не делал — говорил, что у него слишком мало достоверной информации для выводов. Впрочем, войну с Англией он не считал наихудшим вариантом, что настораживало многих.

И всё равно Золотой Подсолнух как-то внутренне трепетал. Когда-то в детстве похожий трепет у него вызывало первое причастие, потом монашеские обеты... Потом это всё стало будничным, пришло понимание, что многие из тех, кто имеет с этим дело постоянно, ни во что такое особенно не верят. Не верят, что Христос может сойти со креста, и всыпать нерадивому монаху. Вообще не верят, что за их мерзости последуют наказания, потому что кто бы решился совершать преступления, зная, что за них будет огненная лава?

В тавантисуйских богов бывший монах тоже не верил. Но в торжественных церемониях участвовал и не считал это лицемерием: ему нравилось ощущать единение со своим народом, от которого он был столько лет оторван. А боги... что же, если богами стали прославленные предки, то это не худший вариант. Во всяком случае, вера в тавантисуйских богов не склоняла ко злу.

С этой точки зрения свой собственный трепет перед Слепым Старцем Золотой Подсолнух не мог себе объяснить. Может, его как-то завораживала повязка, скрывавшая его глаза? Хотя нет, дело не в ней — если тот так точно умеет предсказывать, может, и в самом деле общается с чем-то сверхъестественным, вроде "демона Сократа". А ещё ходили невнятные слухи, будто тот пророчил, что Тавантисуйю может пасть. Любой другой человек, сказавший такое, показался бы беспочвенным паникёром, однако если такое говорил Слепой Старец, то это было неспроста. И юноша решил про себя, что если таки попадёт к нему, обязательно спросит про это.

Вечером за ним зашла Радуга и сказала:

— Золотой Подсолнух, пошли! Слепой Старец примет нас прямо сейчас.

У юноши возникла мысль надеть тунику поновее, но он тут же её отбросил — слепому всё равно.

Когда они подходили к дому Великого Амаута, у юноши подгибались колени от торжественности момента. Слепой сидел в кресле, и по выражению его лица было невозможно понять ничего. Юноша точно не знал, когда и почему тот ослеп. Одни говорили, что он участвовал в битве, и это результат ранения, другие ? что он уже родился слепым или переболел в детстве. Но, так или иначе, он даже при всём желании не мог бы бросить юноше ободрительный взгляд из-под повязки, именно потому юношу и сковывал страх. Впрочем, всё это он понял только потом, а в тот момент он вообще ни о чём не думал. Радуга заговорила:

— Приветствую тебя, Великий Амаута! Я привела с собой юношу, написавшего трактат.

— Пусть подойдёт сюда, сядет рядом и даст мне свои ладони, — юноша подчинился. — Не дрожи, не бойся. Хотя я слеп, но эти пальцы прочли множество узелковых книг. Что касается твоего трактата, то я прочёл его. Всё что ты пишешь про Европу — вполне возможно. Возможно, там и в самом деле станет больше мастерских и больше сторонников разумно устроенного общества. Но ты должен понимать одно: Тавантисуйю не является разумно устроенным обществом, это лишь черновик, который следует переписать начисто.

— А что нужно сделать?

— Пять лет назад носящие льяуту рискнули запустить в страну миссионеров. Но мало кто мог предположить, сколь многие тумбесцы станут для них благодарной паствой. И если бы монахи вели себя поумнее, этой самой паствы было бы ещё больше. Многие амаута понимают это, но не могут взять в толк, отчего так. И списывают всё на талант проповедников, мол, они были сильно языкастые. Как будто в языке дело! Это говорит о том, что люди не ощущали государство своим, раз так легко отрекались от него. Человек, который чувствует, что тоже управляет, что от его мнения что-то зависит, никаким языкастым миссионерами не поддастся. Значит, именно тут слабое место Тавантисуйю — её люди не чувствуют себя её хозяевами, и потому готовы слушать любую чушь. Вот то, чего не может понять Асеро...

— А что он может сделать, если поймёт? — спросила Радуга. — Я помню, как в дни моей юности, когда сократили срок миты, люди отнюдь не стали больше заниматься самоуправлением. Они стали больше заниматься личными хозяйствами.

— Потому что сократили дни, а не часы каждый день. Нужно, чтобы сокращённые часы были посвящены обучению самоуправлению.

— Но ведь люди сами выбрали именно сокращение дней! Можно ли было идти тут против их воли?

— Нужно, чтобы люди как можно меньше нуждались в личном хозяйстве. Тогда у них будет время на самоуправление.

— Однако многие уверены, что со своей грядки урожай сочнее и слаще. Хотя бы ту же картошку им выдавали через паёк вдоволь. Принудить людей силой отказаться от своих огородов — это неизбежно начать войну.

— Пойми, как только люди начинают ставить общее выше личного, то это ставит государство на край гибели. А для такого государства, как Тавантисуйю, это опасно вдвойне.

Юноша задумался. Больше всего ему приходилось общаться с братьями-студентами, у них обычно не было семьи и своего хозяйства. Но и они нередко ставили личное, будь то любовь или увлечение музыкой и поэзией, выше общего. Дело было даже не в способности и невозможности уделить общему время... Нет, они именно считали государство Тавантисуйю, его благополучие и способность устоять перед врагом чем-то далеко не самым важным в жизни. Может, потому что оно для них — нечто само собой разумеющееся, как восход Солнца по утрам? Радуга тем временем спросила:

— Положим, что всё это справедливо. Но ты посоветуешь юноше?

— Посоветую тебе побольше читать древних. Осмотреть все стародавние кипу и найти упоминания о сходных вещах. Без внимательного прочтения древних невозможно заслужить звание философа. Может, ты и сам сочтёшь свои выводы слишком поспешными.

Юноша мог только вздохнуть. Видно, в доме Великого Амаута время текло с иной скоростью, чем во внешнем мире. Нет, конечно, чтение древних — весьма почтенное занятие, да вот беда, времени лично у него, похоже, на это нет.

Возвращаясь в своё жилище, Золотой Подсолнух встретил случайно Моро и как мог, пересказал разговор с Великим Амаута. Тот ответил:

— Знаешь, я Слепого Старца очень уважаю, и он действительно очень мудр, однако порой у него сквозит мысль, что разумное государственное устройство существовало только в книгах и больше нигде. В жизни или ещё недозрело, или уже подгнило. Я ведь с ним лично далеко не раз про это говорил.

— Порой и ты говоришь нечто похожее.

— Да я сам не знаю. Грустно, если он и в самом деле прав. Понимаешь, ввести активное самоуправление получится, скорее всего, только после восстания во всех колониях белых. Он с этим даже отчасти согласен. А когда оно будет? Это уж точно не от носящих льяуту зависит. Вот собственные привилегии урезать они могли бы, это и в самом деле раздражает.

Бывший монах пожал плечами и не ответил ничего, подумав про себя, что и вопрос с привилегиями не так прост, как кажется Моро. Ведь Асеро не может обойтись без охраны, хотя бы хотел этого в душе.

Если бы Золотой Подсолнух знал, что в тот же день Асеро примерно с таким же трепетным чувством входил к Небесному Своду. Небесный Свод был очень стар, и, думая о нём, Асеро как-то тоже чувствовал на плечах свои сорок лет. Но, кроме того, он боялся, что Небесный Свод едва ли одобрит его план.

— Приветствую тебя, Небесный Свод, — сказал Асеро, — вот что я хотел бы решить с престолонаследием.

— Давно пора. Нашёл кого-то, кого мог бы рекомендовать в наследники вместо сыновей Зоркого Глаза?

— Увы, других племянников у меня нет.

— Ты знаешь, что я очень дряхл и смерть моя близка. Мне, может быть, остались месяцы. Неужели они после плена стали ни на что не годными?

— Увы, их там морально поломали. Если эта ломка и пройдёт, то нескоро. Да я и сначала был скептичен к этой идее. Попытка выдать Лилию замуж за Ясного Взора провалилась, а после разговора с ними в Тумбесе я понял, что нельзя. Они не считают, что вынесли пытки достойно. Возможно, они слишком строги к себе, с другой стороны они правы — зная о себе такое, на первый пост в государстве лучше не претендовать. Ведь Первому Инке надо быть всё время готовым к войне.

— Допустим, ты прав, но что ты предлагаешь?

— Поскольку у меня нет наследника по крови, то пусть им станет любой из моих зятьёв. Если любой, заслуживший звание инки достаточно знатен, чтобы жениться на дочери правителя, то почему он не может занять после моей смерти мой престол?

— Во-первых, что касается тайной помолвки Лилии и Золотого Подсолнуха, то я не одобряю того, что ты затеял. Можешь, конечно, женить их и добиваться для него синего льяуту, но НЕ БОЛЕЕ! Ты не в коем случае не должен делать его своим наследником. И даже регентом в случае рождения мальчика я бы не советовал.

— Но почему? Ты видишь в нём какие-то дурные наклонности?

— Нет, не вижу. Я вполне допускаю, что это — достойный юноша. Но есть ли у него задатки правителя? Сомневаюсь. Впрочем, всё равно править должен потомок Манко.

— Вот с последним я и не согласен. Ведь мы по природе не лучше всех остальных инков.

— Не лучше. Да, это объяснение для простых, лишь пожив с моё, понимаешь, что дело вовсе не в лучшести. Если правителем сможет стать любой инка, то это в десятки раз увеличит конкуренцию. А в случае конкуренции наверх будет вылезать самый отмороженный. Именно в этом рок всех республик. Так что мой тебе совет — заводи сына. Если Луна не сможет — заводи молодую жену, ради государства можно потерпеть, и пусть она родит тебе сыновей, из которых потом можно будет выбрать. А в регенты на случай своей смерти назначай людей поопытнее.

— Знаешь, моя жена беременна и может разродиться мальчиком. Но я беседовал с одним лекарем и теперь в ужасе от того, что он мне сказал. При близкородственном скрещивании больше вероятность больного потомства, и я боюсь, что сын у меня может родиться больным. И что тогда?

— Но у тебя дочери здоровые.

— Но мальчик-то может и больным родиться. Оказывается, в каждом из нас есть что-то вроде свитка, точнее, верёвочной кипу, в которой записано то, каким будет наше тело. И для пущей сохранности эти свитки в двух экземплярах, чтобы если один подпорчен, можно было бы пользоваться вторым. А потомству от родителей попадает по одному от каждого. И у потомков близких родственников эти самые кипу могут оказаться оба подпорчены. И тогда рождается мёртвый урод или калека. Или вообще никто не рождается. Бывали случаи, когда рождались здоровые девочки, но при этом больные мальчики. Он специально проследил генеалогию знатных родов. И тех, что были в доинкские времена, и европейских. Все они рано или поздно вырождались, ведь и у потомков Манко Капака часто от сестёр рождались больные сыновья, и наследниками становились потомки боковых линий.

— Но ведь и от дополнительных жён рождались порой больные сыновья.

— Лекарь считает, что тут просто имел место банальный обман. Сыновей целенаправленно записывали неправильно. В таком подозревали отца Горного Льва, но, скорее всего, он не первый....

— Глупые отговорки. Бери вторую жену и не думай ни о чём. Я сам не верю, что род потомков Солнца такой уже особенный, да, потенциально править могли бы и другие....Но пойми, что если Первым Инкой сможет стать потенциально любой инка, то между возможными претендентами такая кровавая разборка начнётся... То, что Горный Лев со своим Львёнком устроили, покажется детскими играми!

— Ты понимаешь, ну люблю я Луну, не могу себя заставить ложе ещё с кем-то разделить. Даже если умрёт, не смогу. И вообще, насчёт жены я уже устал спорить. Лучше скажи, почему Золотой Подсолнух так плох в качестве регента?

— Регентом должен быть кто-то, кто не меньше пяти лет синее льяуту проносил.

— Это было бы конечно, лучше, но... Я перетряхнул список всех носящих льяуту. Никто из них не годится на эту роль, за исключением, может быть, Горного Ветра, но его в службе безопасности заменить некем. Раньше я ещё мог рассчитывать на Инти, но кто же знал, что у него так сдаст сердце? Может, кого присоветуешь ты?

— Да хоть того же Киноа посоветую. Всё лучше неопытного юнца.

— Киноа честный человек и хорошо управляется с хозяйством, но войну он не выдержит. Точнее, он даже в самой безнадёжной ситуации будет пытаться договориться, даже когда это очевидно невозможно. Для Главного Смотрителя Плотин это не самый страшный недостаток, но в регенты и наследники престола он не годится.

— Допустим, не годится. Но тебе ещё рано думать о смерти. Ты — не я.

— Не хотелось бы, да приходится. Я знаю, что тебе юношей кажусь, а сколько раз уже на мою жизнь покушались? Небесный Свод, поверь, мне всё время кажется, что смерть стоит за моими плечами.

— Потому что нет Инти, который бы её отогнал?

— Да, и поэтому. Но не только. Понимаешь, у меня всё время есть мерзкое чувство, что меня хотят убить. Инти меня защищал, в том числе, и в том смысле, что мои враги знали: в случае моей смерти придётся иметь дело с ним. А сейчас они этого уже не боятся. Горный Ветер, конечно, не уступает отцу времён своей молодости, но опыт просто так не наживается.

— Ничего, скоро наберётся.

— Так ведь и Золотой Подсолнух наберётся. А понимание сути вещей у него великолепное. Я прочёл его трактат, за ним видно большого философа, который умеет схватывать суть вещей лучше того же Киноа. А практический опыт он наберёт.

— Трактат у тебя? Покажи его мне.

Асеро смущённо протянул его со словами:

— Откровенно говоря, не надеялся, что ты согласишься его прочесть. Знаю, что тебе это тяжело.

— Дочь прочитает, я пойму на слух. Заходи за ним послезавтра. Но всё равно что бы там ни было, но даже если философ он неплохой, практического опыта это не заменит.

Асеро не мог не признать, что в последнем Небесный Свод, без сомнения, прав. Да и его опасения, что из-за конкуренции могут побеждать самые неразборчивые в средствах, небезосновательны. Асеро почувствовал себя студентом, который дурно подготовился к экзамену и теперь трепещет перед строгим учителем.

Но что делать? Прямо согласиться на Киноа в качестве наследника? Нет, оставалось только надеяться на рождение мальчика — тогда хоть регентом при нём Киноа сделать можно. Впрочем, на следующий день его ждала неприятность, которая заставила его временно забыть об этой проблеме.

На следующее утро к Асеро явился Золотой Слиток, и сказал:

— Белые люди хотят поговорить с тобой с глазу на глаз. И они хотят сделать это в твоих личных покоях.

— Этого ещё не хватало! О чём им нужно именно со мной говорить, когда все торговые вопросы решить с ними можешь ты!

— Видишь ли, я и сам думал, что могу. Но они согласны всерьёз торговать только при условии неких внутренних изменений в нашем государстве. Они хотят убедить тебя в их благотворности. Пусть ты даже ты откажешь им — они хотят слышать отказ именно из твоих уст и никак иначе.

— Послушай, разве для торговли жемчугом или хлопком нам нужны какие-то внутренние изменения? И вы об этом до сих пор не договорились?!

— С этим особых проблем нет. Но ведь нам не столько это нужно, сколько обмен технологиями. А тут есть некоторые моменты, о которых мы не подумали. Что до простой торговли, то тут проблем меньше... хотя всё-таки я сам ожидал много большего.

— А в чём ты сам видишь причину неудачи?

— Раньше я думал, что дело в языке, приходилось ждать, пока англичане его выучат. Кроме того, они очень не искусны в исчислениях, прибыль считают на глазок, и нижние значения их часто не удовлетворяют.

— Допустим, мне и в самом деле надо будет с ними поговорить, но почему именно в моих личных покоях? Тронного зала недостаточно?

— В тронном зале невозможно переговорить наедине.

— Золотой Слиток, ты ведь знаешь мои обстоятельства... у меня жена и мать, обе белых людей на дух не переносят. Боюсь, что столкновение может привести к весьма печальным последствиям...

— Послушай, я ведь тоже принимаю их у себя в доме, и не скажу, что это всегда приятно, почему ты не можешь?!

— Так понимаю, твои жёны к этому иначе относятся.

— Ты на что намекаешь?! Что мои жёны к нарядам неравнодушны?! Что я, якобы, взятки платьями беру?! Да ты знал бы, каково мне их ограничивать!

— Но ведь белых людей они при этом видеть рады, во всяком случае, не возражают.

— Если твои слова следует трактовать как отказ, я обращусь к носящим льяуту, — холодно заметил Золотой Слиток.

— Ну и обращайся! — в сердцах сказал Асеро.

Золотой Слиток оскорблённо удалился. Асеро не мог понять причин его внезапной ярости, так как не знал, что сплетни о любовной связи младшей из его жён с англичанином уже достигали ушей Золотого Слитка, а вчера он нашёл подаренную англичанином дорогую шкатулочку. Асеро не думал, что свояк исполнит угрозу всерьёз, но тот, оскорблённый мнимым намёком на скандал, решил отомстить своему царственному родичу.

Итак, через день носящие льяуту собрались на совещание для решение этого вопроса. С первых же минут Асеро почувствовал, что большинство из них глядит на него с осуждением. Только Горный Ветер верен ему как всегда, да Искристый Снег ко всем доброжелателен, но даже Киноа смотрит на него как на чужого. Так не было даже тогда, когда стоял вопрос о том, пускать или не пускать англичан в страну. Тогда хоть и спорили весьма остро, но все в принципе понимали позиции друг друга.

— Надо решить, кто будет председательствовать, — сказал Асеро, — так как я считаюсь одной из сторон конфликта, то согласно закону не могу.

— Предлагаю Искристого Снега, — сказал Золотой Слиток, — он никогда не давал повода усомниться в своей честности и беспристрастности. И сам он вроде согласен.

Искристый Снег кивнул:

— Возражений не имею, — сказал Асеро, — кто за?

Проголосовали единогласно.

Искристый Снег тогда спросил:

— Как я понимаю суть конфликта, Золотой Слиток требует, чтобы Асеро поговорил с англичанами, а тот отказывается.

— Не совсем верно, — сказал Асеро. — От самого разговора я не отказываюсь, хотя и смысла в нём большого не вижу. Но меня смущает другое: англичанам требуется поговорить со мной не абы где, а в моих личных покоях, а туда я пускать их не намерен. Тронный Зал или Галерея Даров — пожалуйста.

— Тогда вопрос проще, чем я думал. Золотой Слиток, англичане на Галерею Даров точно не согласны?

— Нет, им нужно в личных покоях и никак иначе. Мол, в любом другом месте будет мешать охрана!

— Охрана мешает только тем, кто меня убивать собрался! — сказал Асеро. — Что им моя охрана, если они не понимают по-испански?

— Они в этом не уверены, — сказал Золотой Слиток, и, бросив выразительный взгляд на Горного Ветра, добавил, — и не без оснований.

— Но ведь это в самом деле подозрительно, — сказал Горный Ветер, — ведь англичане просятся отобедать там, не правда ли? А если будет попытка отравления?

— Горный Ветер, твоя подозрительность уже всех достала! — сказал Золотой Слиток. — Надо было бы, отравили бы ещё в Тумбесе!

— Ну, тогда, может, было не надо, а сейчас надо, — сказал Горный Ветер. — Если бы вы слышали то, что они говорил в прошлый раз в Галерее Даров, вы бы относились к моим опасениями иначе.

— А ты что ли слышал?

— Именно. Стоял на карауле, изображая простого воина.

— Так что же они говорили такого страшного? — спросил Искристый Снег. — Неужели планировали убийство?

— Нет, если бы они об этом говорили, то я бы их быстро арестовал. Но они... мне неловко об этом говорить... Они обсуждали телесные достоинства женщины, которая в это время вытирала пыль, а также возможность совершить над ней бесчестное.

— Хорошо, что я этого тогда не знал! — сказал Асеро. — Хотя и догадывался, что они меня не слушают.

Закрыв на секунду глаза, Асеро вспомнил тот день, когда он, прежде чем подарить англичанам копию картины, провёл их по Галерее Даров, рассказав историю каждого экспоната. Помнил, как рассказывал про сосуд с тремя устьями, сделанный из кристально-прозрачного стекла. Одно из устьев было ровным цилиндриком, другое было прихотливо изогнуто, а третье было с утолщением, напоминающим о животе толстого человека. Вода, налитая в сосуд, в трёх устьях всегда оставалась на одном и том же уровне. На знании этой закономерности было во многом основано искусство возведения плотин.

Конечно, Асеро догадывался, что ко всему этому англичане равнодушны. Однако каково теперь было узнать, что в этот момент они обсуждали телесные прелести его жены! Любопытство Луны пересилило страх, потому она решилась посмотреть на англичан, изображая служанку. Наивная, она думала что под видом служанки не вызовет нескромного интереса!

Вслух Асеро заметил:

— Думаю, теперь вы поймёте моё нежелание их принимать на своей территории. Не думаю, что любой из вас был бы в восторге от предложения принимать столь сомнительных личностей прямо в своём доме.

— Мне кажется, ты ставишь личное выше общего! — сказал Жёлтый Лист. — Неужели спокойствие твоей жены и матери важнее интересов государства?

— Жёлтый Лист, а не ты ли говорил, что раз жена у меня бесплодна, то я должен жениться второй раз ради интересов государства? Так почему теперь, когда я хочу оберечь свою беременную жену от волнений, я опять же в твоих глазах эгоист, думающий только о собственной семье?

Реакция на слова Асеро была не совсем такой, какой он ожидал. Было какое-то перешукивание, переглядывание, и по спине у Асеро пробежал холодок... Неужели его хотят сменить на Жёлтого Листа? Да быть такого не может, того же всегда не любили... Или?..

— Ну ведь я же пускаю в свой дом их регулярно, — сказал Золотой Слиток, — и получается, что рискую своей честью, так? Так почему я должен рисковать

регулярно, а ты, Асеро, не должен?

— За честь у меня нет таких оснований опасаться, но я боюсь, что это на беременности моей жены плохо скажется.

— Ты что, колдовства боишься? — спросил Наимудрейший. — Достоин ли правителя такой страх?

— Во времена Атауальпы твой вопрос бы не поняли, — ответил Асеро.

— Зато теперь мы доказали, что никакого колдовства нет! Или ты не веришь амаута?

Горный Ветер ответил:

— Наимудрейший, объяснял бы лучше про отсутствие колдовства тем тавантисуйцам, которые прививки себе делать не хотят. Что нервотрёпка дурно на беременность влияет — факт, в общем-то, доказанный.

— Друзья мои, вы как-то забыли, что вопрос в другом, — сказал Искристый Снег. — Не знаю как вы, а я ещё не понял, насколько и в самом деле НУЖНЫ эти переговоры. В чём суть предложений англичан?

— Насколько я понимаю, — сказал Киноа, — англичане считают, что для передачи их технического опыта необходимы совместные предприятия. Ну, то есть, такие, которые наполовину принадлежали нам, наполовину им. И никак иначе.

Искристый Снег ответил:

— Закон дозволяет такую возможность... Однако тут есть важные нюансы. Согласие на такое должны дать все носящие льяуту. А чужеземцы, в свою очередь, должны согласиться на выполнение наших законов касательно работников... Но вот тут, скорее всего, возникнут проблемы. Ещё во времена Манко до Великой Войны...

— Допустим, — прервал Асеро, боясь очередного исторического экскурса. — Но почему им надо это наедине обсуждать? Подозреваю, что тут кроется нечто нехорошее. Самое безобидное, что они меня подкупить будут пытаться. Ну, послушайте, зачем это надо?

Киноа ответил:

— Не понимаю, почему ты подозреваешь самое худшее? Я читал, что англичане просто уважают... как они это называют, "приватность". И тебе просто нужно уважить это их желание. В конце концов, если в доме Золотого Слитка ничего ужасного от их визитов не произошло, то почему ты должен бояться?

— Потому что я не хочу создавать проблемы матери и жене, и потому что желание поговорить со мной тайно уже наводит на подозрения. Да, не понимая мотивов англичан, я боюсь непредсказуемых последствий. Мне чутьё подсказывает, что этого делать не надо.

— Вот что я скажу тебе, сынок, — сказал Небесный Свод. — Великий Манко не боялся рисковать, и ты не бойся.

— Великий Манко ещё и на цепи посидел как собака. Мне может тоже надо так посидеть, чтобы предку уподобиться? А ещё у него над женой надругались, а потом убили её. Тоже уподобиться?

— Послушай, Асеро, будешь оскорблять своего предка — можешь лишиться льяуту! — сказал Жёлтый Лист. — Я поставлю вопрос на переизбрание.

— Вечно тебе оскорбления мерещатся там, где их нет! — сказал Асеро. — Я просто боюсь за собственную честь.

Искристый Снег добавил:

— Послушайте, если вопрос в жене, то думаю что всё решаемо. Пусть Луна придёт сюда, и мы у неё напрямую спросим, согласна она или нет.

Прежде чем Асеро, удивлённым столь неожиданным разворотом, нашёл что ответить, Искристый Снег подошёл к двери и отдал соответствующее распоряжение. Сердце Асеро бешено колотилось. Искристый Снег всегда корректен. Однако если сейчас Жёлтый Лист вздумает распускать язык, то дело может обернуться чем угодно. С тоской Асеро взглянул на собратьев. Нет, они не понимали, каково это — когда смертельно испуганная жена начинает прежде срока рожать у тебя на глазах. Асеро как будто чувствовал глухую стену непонимания.

Кроме того, тот факт, что Жёлтый Лист осмеливается опять хамить, говорит о том, что тот не боится лишиться льяуту. Значит, рассчитывает на чью-то поддержку? Но на чью... Асеро не успел додумать эту мысль, так как в зал Заседаний вошла Луна. Было видно, что она крайне встревожена.

— Что у вас случилось? Не томите!

Жёлтый Лист начал:

— Твой супруг отказывается принимать у себя англичан якобы из-за тебя. Ты понимаешь, что из-за тебя могут сорваться важные переговоры?

Горный Ветер, быстро оценив ситуацию, сказал:

— Жёлтый Лист, а вот так давить — это уже хамство! Точно так же Уаскар на свою мать давил, чтобы она за него сестру замуж отдала.

Однако Жёлтый Лист не сдавался:

— Горный Ветер, не при твоей должности о хамстве говорит. Луна, ты понимаешь, что твои капризы могут стоить твоему супругу льяуту?

Искристый Снег сказал как можно мягче:

— Не стоит так сурово. Но если англичане не будут приняты в личных покоях Первого Инки в благожелательной обстановке, то под угрозой срыва очень важные переговоры.

— Если это так, — пробормотала побледневшая Луна, — то я согласна на всё. Готова принять господ англичан как любезная хозяйка.

— Ну, вот видишь, Асеро... — сказал Киноа.

— Вижу. Да, сегодня ваша взяла. Надавили. Полюбезничаю я уж с ними в личных покоях, деваться некуда. Только вот всё равно остаюсь при своём мнении, что в лучшем случае это будет пустая трата времени.

Луна подошла к Асеро и, ласково погладив его по щеке, прошептала:

— Милый, успокойся! Всё будет хорошо, ничего страшного не случится. Я в силах, я справлюсь. Не бойся за меня.

— Все свободны! — сказал Искристый Снег.

Асеро не сказал ничего. Слишком унизительным оказалось его поражение. К тому же он как-то почувствовал, что Жёлтый Лист решил содрать с него льяуту всерьёз. Неужели и в самом деле так боится, что у него родится наследник? Или ему крайне важно пустить англичан к нему в личные покои для каких-то своих целей? Ладно, что теперь гадать, всё равно придётся на сей раз покориться неизбежному.....

Дэниэл Гольд и Джон Розенхилл были крайне довольны. Наконец-то они ступят в святую святых — личные покои Первого Инки. Англичане были наслышаны об этом самых фантастических вещей. Якобы у него там всё сделано из золота, а в фонтанах вместо воды течёт вино. Правда, когда они решили уточнить некоторые вещи у своего человека, он сказал, что лучше им самим поглядеть на всё своими глазами, его рассказам они всё равно не поверят. И, тем не менее, Дэниэл Гольд договорился с ним о тайной миссии. Впрочем, о последнем не знал даже Розенхилл, Дэниэл боялся, что тот разболтает.

Каково же было изумление англичан, когда Асеро ввёл их во внутренний сад... и не увидели нигде золота, да и вообще особенной роскоши. Асеро заметил на дереве небольшую ленточку и понял, что это значит. Они договорились с женой, что если она не будет успевать всё приготовить к назначенному часу, то сделает такой знак, чтобы он любой ценой заболтал гостей.

— Вот это, собственно и есть внутренние покои.

— Неужели Государь так и живёт в саду? — удивился Дэниэл.

— Ну, в некотором смысле да. Во всяком случае, здесь я провожу большую часть времени, конечно, есть и помещения на случай дождя.

— Должно быть, нужно немало рабов, чтобы накачать сюда воды, — заметил Дэниэл, — ведь сама по себе она сюда не затечёт.

— Вам же уже много раз объясняли, что у нас нет рабов. И нет даже специальных работников, которые бы крутили колёса поливальных машин. У нас внизу расположен спортивный зал с хитрыми устройствами, на которых можно размять мускулы, и заодно они же накачивают в верхние цистерны воду. Ну а потом она распределяется. Часть на баню и прочие нужды, а часть прямо на сад. Кстати, хорошее правило — перед тем как отправиться в баню, как следует пропотеть на этих штуках.

— Я понимаю, что ты, государь, считаешься потомком бога, но ведь даже при этом твоих сил не может хватить на всё это.

— Ну, я же не один этим пользуюсь. Это может делать любой обитатель дворца, а воины после смены на карауле так и вообще должны разминаться.

— И ты, потомок бога, не брезгуешь касаться руками того, чего касается простолюдин?

— Ну а чему тут брезговать? Мой дед Манко сам таскал камни для крепости вместе с рабочими. К тому же наши простолюдины моются чаще, чем ваши короли.

— А можно полюбопытствовать, что там? — спросил Розенхилл и указал на дверь, ведшую к небольшому помещению, к которому были сверху проведены трубы, и располагался бак, покрытый чёрной краской.

— Там как раз и есть баня и отхожее место.

— Можно полюбопытствовать?

— Разумеется.

Розенхилл зашёл туда и сразу же всё осмотрел, однако остался разочарован — нигде не было ни куска золота. Хитрые устройства для слива нечистот были ему совершенно не интересны: в гостинице, где они расположились, устройства были примерно такие же.

— Скажи, а почему ты свою ванную золотом не украсил? Неужели ты так скуп?

— А зачем мне это? — пожал плечами первый Инка. — Нет, конечно золото не ржавеет, но всё-таки его тратить на это в наших условиях не вполне умно. Наши предки не знали торговли с Европой, и потому могли тратить золото на украшения. А теперь есть смысл так украшать только общественные места. Тронный Зал или Галерею Даров украшать имеет смысл. А много ли человек увидят мою баню?

— А это в твои времена делали, или от предшественника досталось?

— В мои. Без нужды не хотел ничего трогать. Но раньше здесь внизу хранились бочки с порохом. Это было на тот случай, если дворец вдруг нужно будет срочно превратить в осаждённую крепость. Однако после одного случая решили, что это опасно. Бочки взорвались, и никто не знает почему. Конечно, иные подозревают тут заговор, но какой смысл взрывать дворец, когда в нём, по счастью, не было не только меня, но и моей семьи? Так что, скорее всего, несчастный случай. Ну а потом, всё равно надо было как-то отстроить, и решили попробовать сделать это иначе, чем было раньше. Хотя, откровенно говоря, мне больше нравится сад, чем тот лабиринт со множеством закоулков, что был тут раньше. Но у моих предшественников, предававшихся многожёнству, не было выбора — все они были вынуждены мириться именно с таким вариантом, чтобы их жёны и дети от разных жён могли уединиться друг от друга и поменьше ссорились. Ну а у меня жена одна, и семья дружная.

— Неужели одалиски между собой не ссорятся? — спросил Розенхилл.

— Какие одалиски?

— Наложницы.

— Ну нет у меня никаких наложниц. Раз уж вы попали сюда, то придётся мне признаться: я живу с одной женой, и не собираюсь это положение вещей менять.

— Откровенно говоря, мне это непонятно. Иметь возможность всё изукрасить золотом и завести кучу наложниц и не воспользоваться этим?

— А мне как раз не удивительно, — ответил Дэниэл, — вспомни, что испанский король Филипп Второй ? тот ещё скряга. Иным властителям сама власть куда приятнее богатства.

— Вот оттого мы и не понимаем друг друга — с горечью сказал Асеро. — Власть, богатство, одалиски... В том и причина того, что торговля не идёт на лад. Мы стремимся закупить то, что будет нужно нашему народу, и продать то, что будет полезно вашему. А вы не стремитесь ни к плотинам, ни к другим полезным вещам. Все эти полезные механизмы не влекут вас так, как влечёт золото. Ведь, казалось бы, всё просто: у нас есть то, что наш народ готов предложить вашему народу. Если вам нужно что-то из этого — может идти речь об обмене. Если не нужно — ну что тогда тратить время и средства на бесполезную говорильню? Но вы это, похоже, понимаете не так. Если бы вы торговались с нами — мы бы это ещё поняли. Но вы обставляете обмен такими условиями, которые наши люди не могут выполнить, а потом жалуетесь, что мы не желаем их выполнять. Почему вы не можете принять как данность, что мы живём так-то и так-то, у нас такие-то законы, и действовать мы можем только в их рамках? Именно принять как данность?

Дэниэл что-то хотел ответить, но тут случилось неожиданное — младшие дочери Первого Инки, Ромашка и Фиалка, выбежали на садовую дорожку прямо перед гостями. Как будто вопреки словам Асеро о дружной семье они отчаянно ссорились. Ромашка что-то кричала на младшую сестру, та в слезах о чём-то молила и стоя босиком, показывала на разорванный ремешок сандалии. Дочери Асеро редко ссорились между собой, но когда такое случалось, помирить их мог только отец, ни старенькой бабушке, ни беременной жене такие вещи поручать было нельзя. А если не примирить девочек сейчас, то они своими воплями и визгами сорвут переговоры, да ещё на отца же и обидятся смертельно. Они-то считали, что "дома" отец принадлежит семье целиком и полностью, а тонкости политики они не поймут. Мысленно прокрутив в голове эти соображения, Асеро сказал гостям:

— Извините, господа! Я должен ненадолго вас покинуть, чтобы уладить раздор в семье. Обещая вам, что я быстро. Вот тут фонтан, можно помыть руки. А вот там за углом аллеи стоит праздничный стол, за которым мы всё и обсудим. Всё это займёт не больше пачки коки, или пятнадцати минут по-вашему. Но если я задержусь, то можете проходить к столу и без меня.

После чего он отвёл девочек в сторону, и сказал:

— Ну, что у вас такое случилось? Говорите, только быстро. Сначала ты, Ромашка.

— Фиалка порвала свои сандалии, обе пары, а теперь у меня вторые забрать хочет. А я не хочу ей давать, она их тоже порвёт.

Фиалка, в одной рук держа порванный сандалий, а другой размазывая слезы по лицу, со слезами говорила:

— А что я, нарочно, что ли? Я разве виновата, что они у меня так часто рвутся? Ромашка говорит, что раз так, я должна босиком ходить. Жадина она!

— Нет, я не жадина, а бережливая. Если бы ты сандалий не рвала, я бы тебе свои поносить дала.

Асеро сказал как можно более мягко и спокойно:

— Если бы сандалии не порвались, тебе бы, Ромашка, свои отдавать было бы не нужно. Ну, ты же взрослая, умная девочка, должна понимать, что Фиалка не нарочно, и что босиком ей ходить трудно. Так что давай, неси сюда свои сандалии.

Ромашка с неохотой подчинилась и пошла за сандалиями. Асеро остался наедине с младшей дочерью. В том, что у неё рвутся ремешки от сандалий, она, пожалуй, и в самом деле не виновата. Одежда и обувь переходили в семье от старших девочек к младшим, так что не удивительно, что самой младшей всё доставалось уже сильно изношенным. Маленькие дети растут быстро и носят всё недолго, так что у них мало что износиться успевает, но чем они становятся старше, тем дольше они всё носят. Да, надо бы хоть иногда и Фиалке заказывать новое. Но это можно сделать только раз в месяц, а сегодня вечером нужно будет просто починить Фиалкины сандалии. Обо всём этом Асеро думал, прижимая к себе самую младшую дочь и говоря:

— Не плачь, не стоит оно того... Ромашка больше не будет жадничать. Кроме того, я закажу тебе новые сандалии.

— Правда, папа? — сказала девочка, перестав плакать. — А почему ты мне раньше не заказывал? Почему я всё только донашиваю за сёстрами?

— Но ведь и Ромашка тоже донашивает.

— Да, это значит, что мы хуже Лилии, у которой всё новенькое.

— Ну, ей не за кем донашивать, за матерью разве что....

— Папа, но ведь ты мог бы всем нам заказывать новые платья и сандалии, а не заставлять нас ходить в обносках!

— Если бы я вам всем заказывал, то кто бы за вами донашивал? Всё пришлось бы выкидывать.

— Но папа, мы могли бы это отдавать другим.

— Можно, конечно. Но если бы мы так делали, мы бы показали им, что они хуже нас. А это нехорошо.

— А разве они бы обиделись? Мы ведь дочери Первого Инки!

Асеро вздохнул:

— В том-то и дело, что, скорее всего — нет. Меня бы никто не осудил. Но я сам осудил бы себя за такой поступок. Я слишком хорошо помню, что многих правителей погубило зазнайство. Я должен помнить, что хоть я и потомок Солнца, но всего лишь человек...

— И потому мы должны ходить в лохмотьях? — спросила Фиалка, показывая на свой заштопанный рукав.

— Ну, разве это лохмотья? Это ты настоящих нищих в лохмотьях не видела! Платье вполне добротное, штопка сделана аккуратно.

— Ну, всё равно это обноски! И у меня ни одного нового платья нет!

— Хорошо, одно новое для праздников у тебя будет.

— Спасибо, папочка! — сказала Фиалка, чмокнув его в щёчку. Тем временем Ромашка принесла туфли, и босая Фиалка обулась. Асеро думал при этом, что, пожалуй, и в самом деле передержал дочь в чёрном теле, но с другой стороны, вот у Лилии всё новое — но ей хочется европейского. И даже если бы в Тавантисуйю стали бы шить платья точь-в-точь как в Европе, ей бы всё равно потребовалось бы европейское, нет предела девичьим капризам.

Вернувшись к своим гостям, Асеро их на месте не обнаружил. Оглядевшись получше, Асеро увидел, что Дэниэл, чуть наклонив голову, стоит за кустом, и оттуда слышно подозрительное журчание...

— Дэниэл, как так можно! Я же показывал тебе, где уборная.

— Да как будто с твоих цветочков убудет, если я их полью.

— С цветочков, может, и не убудет, но ведь тут же живёт моя семья! Ты же только что видел моих дочерей! Моя жена уже на стол накрывает. Кстати, а где Розенхилл. Боюсь, как бы он мою мать не испугал.

— Да чего ты за мать переживаешь?

— А ты представляешь, что будет с моей матерью, почтенной пожилой сеньорой, если она вдруг наткнётся на кого-нибудь из вас в таком виде? Её удар хватить может.

— Ну, в Европе всем известно, что твоя мать была сослана своим отцом за развратное поведение. Так что она мужеских статей за свою жизнь видела немало. Так что она лишь вспомнит молодость.

— Клевета! Моя мать — добродетельная женщина.

— Добродетельных принцесс не выдают замуж за сапожников!

— А её и не выдавали — сама пошла. Но мой отец хоть и был сапожником, но он никогда не позволял себе ссать под кустами у всех на виду. После этого вы ещё нас дикарями называть смеете!

— Ну что ты кипятишься. Видишь, я уже всё закончил. Да, что ты там насчёт стола говорил?

— Сначала следует помыть руки, — сказала Асеро, демонстративно подойдя к фонтану и ополаскивая кисти струёй воды, — или английские дикари брезгуют обычными правилами чистоплотности?

— Розенхилл всё равно не мыл. Значит, ты живёшь тут как добродетельный бюргер? Одна жена, от неё никуда... К матери почтителен, детей воспитываешь...

— Допустим. А что тут такого? Или раз я Первый Инка, то я должен детей есть?

— Ну, есть ? это, положим, и в самом деле ерунда. Но не верю я добродетели бюргеров, каждый такой добродетельный тайком от жены в бордель шастает, а та ему в это время рога с первым встречным наставляет. Я понимаю, что официально ты не заводишь дополнительных жён только потому, что не хочешь портить отношения с Инти, но не может быть, чтобы ты и тайком ничего себе не позволял.

— Возможно, причина в насильственных браках, — пожал плечами Асеро, — за меня жена по доброй воле пошла.

— Да нет, природа у женщин шлюшеская, изменяют лишь бы мужу насолить. Готов поспорить на что угодно, что твоя жена уже флиртует сейчас с Розенхиллом.

Асеро не успел ничего ответить, так как в этот момент раздался звон разбиваемой посуды и испуганный женский крик. Молнией Асеро метнулся к столу и увидел, что посуда на нём разбита, а Розенхилл обхватил Луну сзади, одной рукой щупает грудь, а другую засунул куда-то под юбку.

— А ну не смей, отпусти немедленно, — вскричал Асеро, на ходу соображая, как ударить так, чтобы Луна не пострадала.

— Пожалуйста, — сказал Розенхилл, отпуская, — подумаешь, служанку полапал.

Луна вытирала слёзы:

— Какой позор! — пробормотала она. — Я ничего не подозревала, расставляла тарелки, а этот ухватил сзади, полез под юбку... Я тарелки уронила от испуга, расколотила всё...

— К Супаю тарелки! Ты сама-то в порядке?

— Да что ей сделается, — беспечно ответил Розенхилл, — ну пощупал я ей между бёдер, помял грудку...

— Я не знаю, — сказала Луна, щупая живот, — живот как каменный стал...

Кажется, эти слова ужаснули Асеро ещё больше чем то, что произошло до этого. Быстро подхватив жену, он понёс её прочь в спальню, а гостям крикнул:

— Убирайтесь отсюда вы оба! А не то стражу позову!

— Пошли, — сказал Дэниэл, — надо же было так опростоволоситься.

— Да что он, в самом деле, какой-то чокнутый... Из-за какой-то служанки... Ну, пусть она даже его наложница.

— Это — его законная жена, — ответил Дэниэл, — и если у неё по твоей милости случится выкидыш, то нас могут выслать из страны. Наследник — дело государственной важности. Хотя, конечно, нам бы этот выкидыш был бы кстати, но чтобы мы были формально не при чём. Я ей сам собирался подлить абортивное... А теперь попробуй это сделать! Больше нас к ней и на выстрел не подпустят.

— Послушай, если она сама королева, то чего она тогда сама на стол накрывает?

— А я почём знаю?! В Тумбесе ведь тоже накрывала супруга губернатора. Наверное, положено у них так если уважить гостей хотят.

Асеро тем временем положил жену в спальне и сказал:

— Успокойся, постарайся расслабиться. Живот по-прежнему каменный?

— Не знаю, чуть полегче.

— Давай я лекаря позову.

— А как же твои переговоры?

— Плевать теперь на переговоры. Хоть бы эти твари мне что угодно предлагали — не нужно уже.

— Тебе не нужно, но другим нужно.

— Знаешь, у меня такое чувство, что они не очень-то хотели договариваться. Вели себя они довольно нагло с самого начала. Как будто на скандал нарывались. Ладно, хватит о них. Давай я лекаря позову.

— Ладно, зови, куда уж деваться...

Выйдя, Асеро ещё подумал о том, что надо бы Розенхилла арестовать, но было неясно с какой формулировкой это делать. Приказ об аресте — документ официальный, и как-то неловко в нём подробно описывать то, что случилось. А если ограничиться общими фразами, то тогда такой документ можно с лёгкостью повернуть потом и против самого Асеро — арестовал, мол, ни за что. И вдруг он увидел, что навстречу ему спешит Кондор:

— Я с важным известием, Государь. На выходе мы задержали англичан и не знаем, что дальше с ними делать?

— По чьему приказу задержали?

— Без приказа. Но раз они так спешно покинули твои покои, значит, тут произошло неладное, ну и решили их на выходе обыскать...

— И что нашли?

— У одного ничего, а у другого, Розовый Холм его, кажется, звать, нашли в кармане серебряную ложку с дворцовой гравировкой. То есть он банальный вор. Вот не знаю, что делать со вторым.

— Наверное, лучше отпустить, но установив слежку. Но с этим — к людям Горного Ветра. И дворцового лекаря позови, моей жене плохо.

Начальник охраны подчинился, а Асеро стал собирать осколки от тарелок, разбросанные по столу. Чем быстрее исчезнут остатки от неудавшегося пиршества, тем лучше.

Дворцовый лекарь, выслушав всю историю, сказал, что раз ничего до сих пор не произошло и живот перестал быть как камень, то в дальнейшем опасаться нечего. Однако посоветовал в ближайшее время поехать отдохнуть на природу. Асеро согласился, но сначала должен был состояться разбор этого случая.

Когда Асеро разбирал с дочерьми остатки несостоявшегося пиршества и заодно подсчитывал, что ещё кроме обуви надо будет заказать на складе, к нему пришёл Искристый Снег:

— Послушай, что теперь делать со всем этим? Переговоры провалены, назрел дипломатический скандал...

— Да разве я виноват, что эти свиньи вести себя не умеют? Посади свинью за стол, она и ноги на стол... Розенхилл у меня не просто ложку украл, а мою жену чуть не изнасиловал. Ну как такое хладнокровно терпеть?

— Да как так?

— Она накрывала на стол, он подкрался сзади, схватил и начал домогаться. Если бы ему не помешали, он бы сделал куда больше... Понимаешь, я всё-таки живой человек, я не могу вести себя как ни в чём не бывало, когда покушаются на мою честь. Даже не как правитель, а как человек не могу. А они меня, в общем-то, даже по-человечески не уважают, и только моего статуса правителя боятся. А я теперь тоже боюсь.

— Боишься? Чего?

— Боюсь, что с женой теперь будет плохо, у неё и так едва выкидыш не случился.

— Ну что тут особенного, не удержался Розенхилл при виде женщины. Это, конечно, скверное дело, и негодяя я не оправдываю, но это не так опасно, как ты думаешь. Да, европейцы не видят ничего дурного в совращении служанок и даже жён своих деловых партнёров. Мол, ради бизнеса и руки компаньона под юбкой жены можно потерпеть.

— Кто видит в жене только собственность, тот, может, и терпит. А для меня жена — это близкий и родной человек. А ей по милости какого-то подонка теперь стыдно, больно и плохо.

— Но они-то на это так не смотрят, — сказал Знаток Законов, — в том смысле, что у них не было цели сделать ей стыдно и больно.

— Об их целях я только гадать теперь могу. Может, меня просто хотели проверить, насколько я готов прогнуться? Плюну ли я на собственную честь или нет? Но если им просто торговля без такого прогибания не нужна — стоит ли иметь с ними дело? Ведь они даже свои предложения не озвучили.

— Такой вопрос решаем не я и не ты, а все носящие льяуту.

— Да понятно, что решаем не мы — но скажи мне, что думаешь ты?

— Всё зависит от их мотивов, которые будут выяснены в ходе суда. Пока я этих мотивов не знаю, то судить не берусь.

— Наивный ты человек. Ведь они не тавантисуйцы, искреннего раскаяния ждать не приходится, ну изложат они кучу дурацких оправданий... А между собой будут хихикать, какого человека опозорили. Небось и шли поскандалить и опозорить. Я думаю, потому Розенхилл потому ложку-то и стырил — на память о своём подвиге. В этом доме, он, мол, опозорил женщину. Думаю, что у него целая коллекция таких ложечек должна быть. Так что выпороть Розенхилла публично на площади и обоих выслать из страны. Потом уже по обстановке...

— Но ведь это значит — обречь страну на изоляцию...

— И пусть. Всё равно за время переговоров мы не добились ничего толкового. Какой ты можешь называть положительный результат? Ну, продали им несколько прессов. А про жемчуг, хлопок и прочее лишь разговоры. Будь им оно надо — давно бы договорились.

— Войны нет — вот уже и результат.

— Не думаю, что она и без англичан началась бы. Идея, что они в сговоре с Испанией, пока ничем фактически не подкреплена.

— Допустим даже так. Но как только в Европе узнают, что мы рассорились с англичанами, их союз с испанцами вполне может состояться.

— Не думаю, что это так сильно повлияет. Все говорят — война, война. Да не будет её до тех пор, пока нас не считают трусами. А считать начнут разве что тогда, когда мы унижения станем терпеть безропотно. Вдумайся, ведь глупость же получается. Почему любой крестьянин может требовать в такой ситуации публичной порки и изгнания обидчика, а я — нет?

— Потому что когда такое случается с крестьянином, не будет проблем у всего государства, а тут могут быть.

— А разве оскорбление государя не означает проблем для государства?

— Мне всегда в детстве говорили — уступит тот, кто умнее.

— Это правило в политике способно привести к катастрофе. Кабы наши предки ему следовали — Тавантисуйю бы умерла не родившись.

Ночью Асеро лежал в кровати и не мог уснуть после пережитого днём. В обычное время он в такой ситуации стал бы потихоньку делать намёки своей жене, но сейчас он даже и думать себе запретил о таком. Луна не выкинула, и это уже счастье. Нельзя больше искушать судьбу.

Луна повернулась и посмотрела на него:

— Не спишь? — спросила она.

— Не получается. У тебя ничего не болит?

— Нет. Я думаю. Ведь сбылось же страшное предсказание! Пришёл белый человек, и я теперь опозорена!

— Конечно, случившееся скверно, но не так скверно, как могло бы быть. Надеюсь, что гнусные подробности не покинут пределов дворца.

— Асеро, ведь теперь носящие льяуту могут потребовать от тебя развода со мной после всего случившегося!

— Ах я болван! — сказал Асеро, хлопнув себя по лбу. ? А ведь мне и в голову не могло прийти, что всё это безобразие может быть устроено с такой целью. Ведь я был уверен, что Розенхилл сделал это по собственному почину. А сели его и в самом деле Жёлтый Лист надоумил? Ведь он тут формально не при чём, в лучшем случае выигрывает, в худшем — остаётся при своих...

— Асеро, умоляю тебя... даже если ты разведёшься, если они заставят... позволь мне хоть иногда видеть тебя!

— Да что ты говоришь глупости! Развода не будет. Я лучше сброшу с себя льяуту, чем предам тебя.

— Но ведь если ты откажешься от льяуту, то... что тогда будет?

— Будет переизбрание носящих льяуту. Надеюсь, что при этом не изберут Жёлтого Листа. Только вот такого переизбрания Жёлтый Лист не хочет, так что до этого не дойдёт.

— Асеро, ты сам соображаешь, что говоришь! Ну не изберут Жёлтого Листа, так и тебе льяуту не вручат. А без льяуту как ты...

— Ну, во-первых, если ему не вручат, то это не значит, что меня не переизберут. Народ меня любит, и думаю, моё правление продлит. А не продлит... я ещё сапожное дело не забыл, так что прокормлю тебя с дочерьми, — на последних словах Асеро усмехнулся. — Ну, будем жить как-то, даже в самом худшем случае, не казнят же меня и в тюрьму не посадят.

— А если посадят?

— Меня заменить некем. Допустим, этот момент англичанам на руку, а остальным?

— Ну, посадят на престол какого-нибудь Киноа, а он всё сдаст из прекраснодушной глупости. Он хороший человек, но именно в силу своей хорошести многого просто понять не способен.

— Киноа им не подойдёт тем, что в тюрьму меня не бросит. Ладно, спи, завтра разберёмся. Льяуту с меня пока ещё не снимают. Твоя задача — набраться сил и вырастить наследника. А всё остальное я как-нибудь разрулю.

Луна заснула, а Асеро продолжил думать. Одно время, более пяти лет назад, у него была мысль сделать своим преемником Горного Ветра. В общем-то, он во многом подходил — потомок Манко по мужской линии, да и по женской тоже хорошего происхождения, образован, но только с одним брачком: его мать вышла замуж за его отца после пренеприятнейшей истории, в которой пострадала её честь. Хотя вроде ни у кого не вызывало сомнений, что Горный Ветер и в самом деле сын Инти, родился он где-то через год после свадьбы, но слухи об обратном стали тогда активно ходить по столице... А стоило Асеро отказаться от этой идеи (отговорил сам Инти, сказав, что лучше его сыну стать его преемником), так и смолкли. Неужели Жёлтый Лист уже тогда... Хотя вряд ли, он тогда был просто одним из глашатаев и ничем особенно не выделялся. А потом случилась нехорошая история с Едким Перцем, и многие оказались с ним повязаны... Редакция газеты тогда ополовинилась, и волей-неволей пришлось выбирать Главным Глашатаем Жёлтого Листа, как лучшего из худших. Ну и под такое дело ему пришлось вручить льяуту — Главный Глашатай должен носить льяуту. В общем-то, свою мерзкую сущность он тогда ещё не раскрыл. Одна из причин, по которой носящие льяуту не любили перестановки с поста на пост, заключалась как раз в том, что заранее предугадать, кто как себя поведёт на более высоком месте, бывает почти невозможно. Ведь вражда Жёлтого Листа и Асеро началась с тех пор, новоиспечённый льяутоносец стал пытаться навязать Первому Инке свою дочь — но Асеро отказался. Ну а если бы Асеро бы не столь верен жене и согласился бы? Тогда бы между ними были бы совсем иные отношения... А если бы Луна бы вдруг умерла или стала бесплодной, и Асеро был бы вынужден взять вторую жену? Конечно, и в этом случае он бы отнекивался от дочери Жёлтого Листа, но всё равно выбор у него был бы невелик. У Асеро сжимались кулаки от досады — эти мерзкие типы ради своих грязных целей подняли руку на его ещё не рождённое дитя!

Когда прозвенел колокол, обозначающий время подъёма, Луна на следующее утро от этого звука не проснулась, а только сонно пробормотала что-то во сне. Асеро решил её не будить — пусть спит, если так измучилась.

Мать уже готовила завтрак. Судя по всему, она встала ещё до подъёма:

— Слушай, скажи мне всё-таки, что у вас там произошло?

— Да ничего особенного. Англичанин так напугал Луну, что у бедняжки чуть выкидыш не случился. Ну и переговоры сорваны. Я говорил, что не надо мне их сюда, однако носящие льяуту настояли, и вот результат... Только бы всё благополучно завершилось.

Не успел Асеро дозавтракать, как к нему явился Горный Ветер. Он был бледен, и видно, что ночь провёл без сна, на коке.

— Государь, мне нужно поговорить с тобой до того, как носящие льяуту соберутся вместе.

— Хорошо. Луна нужна, или её лучше не будить прежде времени?

— Не надо, пусть спит. Я не сомневаюсь в её невиновности.

Мать Асеро уже тактично ушла, оставив их обсуждать государственные дела.

— Ну как Дэниэл после вчерашнего?

— За ним следили, но ничего подозрительного не обнаружили. Мой человек подслушал только его разговор с племянником, где тот костерил Розенхилла на чём свет стоит. "Раз нельзя тут лапать женщин, то значит нельзя, а он выучить не может". Более ничего интересного.

— Ладно, чую, что ты не за этим прошёл. Выкладывай.

— Есть у меня одна гипотеза касательно вчерашнего. Итак, я всю ночь внимательно просматривал донесения моих людей, следивших за ними, но не нашёл этому прямых подтверждений. Короче, кажется мне, что Розенхилл не просто так руки распустил, а заранее собирался твоей супруге выкидыш устроить. А выгода от этого непосредственно у Жёлтого Листа, кто метит на твоё место. Но прямых связей между ним и англичанами не обнаружено. И если эту тему поднять, то скорее станут обвинять Наимудрейшего, говоря, что у него были с ними связи по книжному обмену через амаута. А я уверен, что Наимудрейший тут чист.

— Насчёт Жёлтого Листа у меня вчера возникла та же самая мысль. Скажи, насколько легко ускользнуть от твоей слежки?

— Это вполне возможно. Ну, во-первых, у нас не хватает людей, понимающих по-английски, так что часть времени следят те, кто разговоры англичан между собой понять не могут. Так что это упущение, но не самое сильное — с тавантисуйцами англичане по-любому должны использовать испанский или кечуа. Следят относительно плотно, непрофессионал не скроется, но профессионал, вероятно, может. А тот же Дэниэл, скорее всего, профессионал. Впрочем, это ещё не самое страшное. Хуже, что я до сих пор не вычислил среди своих людей изменников. Тогда они могут делать всё что угодно на глазах у изменников, и в отчёте это не отразится. А изменников должно быть много. И перешли они на сторону врага куда раньше, чем англичане прибыли. У меня вроде бы большой опыт, но вот конкретно выявление измены среди своих — тут в моём опыте пробел. Вот, может быть, и паникую зазря. Тяжело мне без отца. А ведь я до сих пор точно не знаю, кто его травил!

— Всё-таки одного не пойму, всё это не так уж ново, почему ты так бледен именно сегодня?

— Я понял, что раньше неверно представлял себе суть опасности. Я боялся, что меня или тебя убьют. И делал всё, чтобы этого не случилось. Но у них была другая цель — скомпрометировать тебя и убрать руками инков! Потому что любой другой, имеющий шансы на переизбрание, для них более приемлем.

— Однако они даже не озвучили мне своих предложений. Или... они и не собирались?

— Да нет, собирались, скорее всего. Только догадывались, что ты на их предложения не согласишься. Я вот думаю — может, у них и нет даже видов на кого-то конкретного, любой, лишь бы не ты и не я... Так им, получается, связи и не нужны.

— Скажи, а в Тумбесе нашли изменников?

— Нашли, — мертвенным голосом ответил Горный Ветер. — Ну вот когда человек с гнильцой, а ничего на него найти не можешь, то потом, когда наконец обретаешь доказательства, что он негодяй, то вздыхаешь как-то с облегчением. Но когда такой фортель выкидывают люди, от которых до того не ожидал ничего плохого... Это больно. Одна надежда, что тут какая-то ошибка... Но изобличил их Цветущий Кактус, за ним перепроверял Ворон, так что всё должно быть чисто. Впрочем, при случае буду доразбираться.

— Значит, их не казнят сразу?

— А у меня же есть право повременить с выполнением приговора.

— Ты переживаешь из-за них больше, чем из-за родного брата?

— А что брат, балбес был, балбесом и остался. А кое-кто из этих людей в своё время мне жизнь спас.

— Понимаю. С тем, кто спас тебе жизнь, потом всегда особые отношения... Но я не понимаю, какой смысл было спасать тебя там, чтобы потом погубить здесь?

— И какой смысл воевать с англичанами там, чтобы предать здесь? Но люди меняются, увы. Правда, я представить себе не могу, что должно с человеком случиться, чтобы он так изменился. Ну, понимаю, изменить под пытками, но когда дома, на относительно спокойной работе...

— Совсем-совсем неясно, что может быть причиной?

— Только одна зацепка — они работали с адаптацией бывших рабов. Может, это как-то повлияло... Но не пойму как. Хотя... есть одна мысль. Видишь ли, мы исходим из того, что люди по природе примерно одинаковы, и то, что англичане называют расовой принадлежностью, само по себе не важно. Разумное государственное устройство можно сделать у любого народа, но наша практика этого не подтверждает. Гораздо ближе кажется идея англичан, что разные расы задают разные способности и поведение... Может, это повлияло.

— То есть они могли решить, что англичане более правы, чем мы?

— Возможно.

— Как твой отец, сможет вернуться к работе?

— Полноценно — вряд ли. Мне придётся возглавлять наше ведомство до конца моих дней. Хотя, конечно, к делам он вернуться планирует. Он уже стал вставать с постели, может немного ходить и пишет временами. С потерей жён он уже смирился, даже шутит, что ему быть вдовцом к лицу. Хотя ему очень одиноко там, жаль, что вы приехать не можете.

— А почему нет? Если лекарь позволит, то и поедем. Конечно, если куда-то в другое место не придётся ехать.

— Знаешь, я думал о том, что мне делать в таком случае. Если они осуществят переворот, то я не буду служить узурпаторам, прикрываясь верностью отечеству. Я сам сниму с себя льяуту. Жена меня поймёт.

— Ты подозреваешь, что Жёлтый Лист...

— Если он в сговоре с Золотым Слитком, то он может. Я подозреваю вот что — именно Золотой Слиток хотел тебя подставить.

— Но зачем?

— Вполне может быть, что ему нужен Первый Инка, более готовый торговать. А с тобой это не столь надёжно.

Когда Асеро вошёл в Зал Совещаний носящих льяуту, то он почти сразу понял, что ни о каком перевороте речь не идёт. На него смотрели с сочувствием.

— Ты уж прости нас, — сказал ему Киноа, когда Асеро сел рядом с ним, — никто не думал, что оно так обернётся. Как у тебя жена себя чувствует? Лучше, чем вчера?

— Вроде лучше. Самого страшного не случилось. Хотя моя мать говорит, что это может и в течение нескольких дней случиться. Так что пока тревога не улеглась.

— Прости меня, Асеро, — сказал Золотой Слиток, — в общем, про тебя слухи ходили, что ты насчёт беременности жены всё наврал. Мол, чтобы от тебя с дополнительным браком отстали. И я... я верил в это, оттого и давил. А если бы знал, не стал бы давить. У меня ведь тоже несколько лет назад был случай — Звезда забеременела, а потом выкидыш, и я узнал, что это мальчик... — Золотой Слиток даже всхлипнул, произнося эти слова. — А потом она бесплодной стала. Потом пошли ссоры... Я после того так и разъелся, надо же горе заесть. И на тренировки рукой махнул, чего уж, если с сыном играть не придётся. Теперь я вторую жену завёл, но и она, похоже, бесплодна. Так и умру без потомства, отцом одних только дочерей... Да ещё и Золотая Нить меня подставила. Приняла от англичанина в подарок шкатулку, не поняв, что тот на неё виды имеет. А тут меня можно хоть во взятке обвинить за такое!

— Ну да ладно, ты с Золотой Нитью только полгода прожил, — сказал Киноа, — может, она ещё и родит тебе сына. А вот у Асеро ситуация несколько иная. Будет у него сын или нет — далеко не его личное дело. А я ведь тоже его в обмане подозревал.

— Ты?! — спросил Асеро.

— Ну, точнее, мне сказали, я и поверил. Как-то не подумал, что тут может быть вранье.

— А кто сказал?

— Кто из моих жён где-то слышал. Даже не помню, которая именно. Теперь уже концов не найдёшь

Асеро сказал примирительно:

— Ладно, ребята, нужно решить, кто будет председательствовать на суде. Сами понимаете, я не могу.

— Могу взять эту роль на себя, если остальные согласятся, — сказал Киноа. — Твоя жена сможет прийти когда за ней пошлют?

— Надеюсь.

Тем временем все уже собрались, и пора было начинать. Подув в рожок, обозначающий начало, Асеро сказал:

— Братья мои, все вы, наверное, уже слышали, что великое горе постигло меня. Моей чести было нанесено жестокое оскорбление от англичан. Я требую от вас теперь справедливого суда, а поскольку сам себе судьёй быть не могу, то пусть за меня суд ведёт Киноа. Вы согласны на это?

Принято единогласно.

Киноа взял слово.

— Прежде всего, хотелось бы услышать подробности самого дела от пострадавшего. Асеро, расскажи нам, что случилось.

— Братья мои, как вы мне велели, я провёл гостей к себе в сад, и мы недолго поговорили в саду, но в этот момент мои дочери поссорились между собой, и я вынужден был отвлечься. Когда я вернулся к гостям, я увидел, что Розенхилл куда-то смылся, а Дэниэл... — Асеро покраснел, — извините, он мочился под кустом, хотя прекрасно знал, где у нас отхожее место и что мочиться где ни попадя у нас не принято. Ну, я ему сделал несколько замечаний, на которые он ответил, не утруждая себя вежливостью. В общем, я понял, что он меня лично не очень уважает. И вне блеска тронного зала я для него лишь один из тавантисуйцев, а любой, абсолютно любой тавантисуец в их глазах заведомо ниже белого человека. Теперь я понимаю, почему они не хотели вести переговоры в тронном зале — им не хотелось чувствовать себя ниже тех, кого они считают низшими.

— Скажи, ты думаешь, что они изначально нарывались на скандал? — спросил Горный Снег.

— Насчёт Дэниэла — не знаю. Может да, а может и нет, просто само это глубинное неуважение лезет изо всех щелей, — ответил Асеро.

— Как бы оно не раздражало, само по себе оно не преступление, — ответил Знаток Законов, — а для иностранцев оно не может быть даже причиной общественного осуждения.

— Не в этом дело. Просто как при таких условиях сотрудничать?

— Ладно, Асеро, продолжай.

— Мы с Дэниэлом Гольдом пошли по направлению к столу, вдруг раздался крик и грохот от разбиваемой посуды. Я увидел, что Розенхилл схватил мою жену сзади, а она испугалась и выронила тарелки. Я крикнул, чтобы тот отпустил её. Он послушался. Но Луна пожаловалась, что живот у неё каменный. Я унёс её в спальню, а сам выпроводил злосчастных гостей. Но при выходе у Розенхилла обнаружилась ложечка в кармане, которую он утащил со стола. Это — знак, что он обесчестил хозяина дома. Не столь же он мелочен, чтобы просто так ложки воровать! Оскорбления своей чести я потерпеть не могу. Так что нужно выслать англичан из страны.

— Вопрос в том, всех англичан или только Розенхилла? — спросил Киноа, — ведь Бертран и так собирается уплыть со следующим кораблём, а Дэниэл вроде так уж сильно границ не переходил. Хотя мочиться в саду и некрасиво.

— Вопрос ещё вот в чём, — сказал Золотой Слиток, — если мы вышлем Розенхилла, будет ли возможность торговать с Дэниэлом дальше?

— Это вопрос лучше задать самому Дэниэлу, — сказал Горный Ветер, — но скорее да, чем нет. Вот в чём дело: если мы сейчас не дадим англичанам окорот, они окончательно обнаглеют, и последствия могут быть самыми серьёзными. Один мой человек как-то разговорился с Дэниэлом и спросил, что тот считает самым дурным и ужасным. Тот охотно ответил, что весьма дурными вещами являются случаи, когда проститутка выходит замуж, когда госпожой становится служанка, когда глупый и недостойный ест хлеб, однако самым ужасным является случай, когда бывший слуга, по сути, бывший раб, становится царём. От первых трёх можно ещё как-то огородиться, но четвёртый всю страну развалит и превратит в ад. И ещё говорил, что у нас всё так наперекосяк, недостойные едят хлеб, а потерявшие свою честь женщины выходят замуж потому, что правит нами человек низкого происхождения...

— И без этих пояснений было ясно, что Дэниэл намекает на мою персону, — сказал Асеро, — и сам ход мыслей тут нелогичен. Чем плоха вышедшая замуж проститутка? Тем, что она возможно заразна, возможно, бесплодна и, возможно, привычна к развратной жизни. Но ведь то же самое можно сказать про мужчину, посещающего борделей. Но брак такого мужчины у них ? дело обычное, даже трудно найти случай, чтобы мужчина женился девственником.

— Ну, не совсем в этом, — сказал Горный Ветер, — у них это просто злостное нарушение установленного свыше порядка. Это ведь вольный пересказ цитаты из их любимого Священного Писания. А согласно этому Писанию, мы, язычники, вообще в земле мёртвые лежать должны.

— Заметь, Дэниэл этого не говорил, — вставил Знаток Законов.

— Этого, конечно, нет, он не настолько глуп, чтобы так подставляться. Однако трудно отрицать, что у англичан есть некое представление о богом установленном порядке, в котором мы занимаем весьма низкое место. И если мы не покажем, что ставить нас так низко безнаказанно нельзя, это может для нас плохо кончиться.

— А я думаю, что нужно допросить Луну, — сказал Жёлтый Лист. — Как хотите, но я не могу представить чтобы взрослая женщина позволила себя лапать чужому мужчине.

— Ты на что намекаешь?! — спросила Асеро, — что она специально...

— Возможно. В конце концов, молодая женщина, столько лет прожившая взаперти, и не на такое способна.

— Ага, а потом специально позвала меня своим криком?! Я знаю свою жену хорошо — кокетничать с первым встречным она не будет.

— Пойми меня правильно, я не оправдываю Розенхилла, — сказал Жёлтый Лист, — но ведь наверняка было что-то такое, после чего он себе разрешил её полапать. Может, достаточно невинное в её глазах, но... было!

— А может, допросим на этот счёт самого Розенхилла? — сказал Киноа, — Пусть его введут.

Розенхилл выглядел после ночи в тюрьме взъерошенным и каким-то жалким. Когда ему было велено изложить суть дела, он кое-как начал:

— Вхожу, вижу — женщина на стол накрывает. Красивая... Ну и решил я над ней подшутить. Конечно, я понимал, что она испугается поначалу, зато если потом увидит, какой красивый парень её обнимает, обрадуется. Ведь я мужчина хоть куда, у вас таких с белой кожей и светлыми волосами нет вообще. А она насмерть перепугалась, тарелки разбила, разоралась так, словно её режут... Ну, думаю, уволят из дворца такую дуру за разбитые тарелки. Впрочем, не жалко, дворцовая служанка должна правильно реагировать на то, когда её ласкают, стыдно не уметь при этом тарелки удержать.

— Молчал бы уж по поводу "стыдно", — сказал Киноа, — но ведь потом ты не мог не понять, что ошибся, и что служанка вовсе не служанка.

— Тогда я в ужас пришёл и поскорее предпочёл уйти. Конечно, теперь я понимаю, что должен был извиниться... Но государь был так разгневан, что всё равно не стал бы выслушивать мои извинения.

— Однако у тебя в кармане при выходе нашли серебряную ложечку. Если ты и в самом деле был в ужасе, у тебя едва ли были бы мысли усугублять свою вину воровством.

— Я не знаю, откуда она у меня взялась. Может, я сам нечаянно... может, Дэниэл подложил... Не знаю.

— Ты подозреваешь Дэниэла в такой каверзе? Но зачем ему это?

— Не знаю... может, ему надо, чтобы весь гнев ваших милостей на мою бедную голову упал, чтобы он сам тут один торговал.

— Хм... — сказал Киноа, — однако предугадать обыск на выходе никто из вас не мог.

Потом взял перо и написал записку, адресуясь к Горному Ветру: "Были ли замечены противоречия между англичанами до этого?". Через минуту пришёл ответ: "Ничего специально замечено не было, однако исключать нельзя. Все эти купцы за прибыль друг другу глотку перегрызть готовы". Розенхилл тем временем встал на колени и сказал:

— Поймите меня правильно, милостивые господа, я не удержался при виде красивой женщины... Ведь вы мужчины и я мужчина! Я же не знал, что это сама королева, и потому... поступил естественно. Простите меня, умоляю. Теперь я уже больше не повторю своей ошибки.

— Я что-то не понял, — сказал Киноа, обращаясь к Горному Ветру, — у них что, так обращаться с женщинами... для мужчин не возбраняется?

— По сути да, — ответил тот, — у них это считается простительным.

— Но ведь он же должен был различать, что можно у нас, а что у них, — сказал Асеро, — ведь он у нас сколько месяцев провёл! А я лично его предупреждал, что к нашим женщинам приставать нельзя. Кстати, а похожих эпизодов с прислугой в гостинице не было?

— Там всех заранее заменили на мужчин, — ответил Горный Ветер, — во избежание неприятностей.

— Вот чего я не понимаю, — сказал Жёлтый Лист, — ты ведь этого бывшего раба... Слоновый Бивень его зовут, кажется, за похожее преступление пощадил. А отчего Розенхиллу простить того же самого не можешь? Только потому, что речь о твоей семье идёт?

Асеро очень хотелось вместо ответа на этот вопрос треснуть Жёлтого Листа чем-нибудь тяжёленьким, но увы... нельзя. И говорить в таком состоянии лучше не надо. По счастью, слово взял Знаток Законов, и он ответил:

— В данном случае сравнение не вполне правомерно. Во-первых, Слоновий Бивень избавлен от смертной казни, но не от каторги. Во-вторых, вопрос был решён голосованием народа, что вполне допускается в спорных случаях. И Асеро не мог знать заранее, каков будет результат голосования. А в-третьих, тут важен вот какой момент: Слоновий Бивень не вполне осознавал, что совершает преступление, и это связано с недостаточностью его воспитания. Он вырос среди дикарей. Однако можем ли мы сказать о подобном в данном случае? Допустим, он действительно принял Луну за служанку. Однако его же предупреждали, что и со служанками так обращаться нельзя. То есть о нарушении закона он не знать не мог.

— Но ведь и Слоновому Бивню говорили, что нельзя трогать девушек до свадьбы. Он просто не воспринял это всерьёз. Так и тут то же самое.

— Вот что я скажу, — взял слово Горный Ветер, — к бывшему рабу и к англичанину действительно нужен разный подход. Слоновий Бивень — дикарь и вырос среди народа с дурными обычаями. Однако ещё есть шанс перевоспитать его, так как он хотя бы способен признать, что был неправ. А эти господа считают себя высшей расой, но при этом просто не считают нужным контролировать свои руки, языки, и прочие части тела.

— То есть они себя зазря высшей расой считают, раз контролировать себя не способны? — переспросил Киноа.

— Нет, в том-то и дело, что способны. В присутствии королевы или просто знатной дамы своей расы Розенхилл бы так себя не вёл. Они перед персоной королевской крови даже сесть не могут, не то что мочиться и прочее... Ну не считают они нужным обращаться со служанками уважительно.

— А что такого в самом деле? — спросил Розенхилл. — Ну с чего к служанкам относиться уважительно? Почему их полапать нельзя?

— Но вас же предупреждали, что приставать к нашим женщинам запрещено! — сказал Киноа.

— Ну, так ведь то к женщинам, а о служанках речи не было.

— А что же служанки, мужчины что ли? — изумлённо спросил Киноа.

— Нет, они, конечно, женского полу, но это не такие женщины, у которых надо беречь честь. Это ведь не добродетельные жёны и матери.

— То есть как... почему? — окончательно опешил Киноа. — Что мешает служанке стать добродетельной женой и матерью?

— Но ведь хозяин её имеет когда захочет. Будет ему отказывать — работу потеряет.

— Это у вас. У нас такого "хозяина" всех прав и привилегий лишат, и судить будут. Любой, кто насильственно овладеет женщиной, считается достойным смертной казни.

— И меня тоже казните? — с ужасом спросил Розенхилл, только в этот момент осознавший шаткость своего положения.

— Нет, мы не можем казнить чужестранца. Но можем выслать тебя из страны. Думаю, что так для всех будет лучше.

Розенхилла увели. Горный Ветер сказал:

— Вот что ты, Киноа, так не хотел понимать раньше. Они не хотят соблюдать наши правила, потому что считают себя выше нас. Их можно держать под контролем только на страхе. В связи с этим мы не можем доверять им ни на мизинец, а следить за каждым их шагом очень накладно. Поэтому мои люди вынуждены работать на износ.

— Кажется, они просто обленились, — заметил Жёлтый Лист

— Обленились, ага! А ты поработай так, как они, круглые сутки на ногах, тогда и говори о лени.

— Может, теперь допросим Луну, — предложил Жёлтый Лист.

— Не вижу смысла, — сказал Киноа. — Или ты всерьёз полагаешь, что она устроила провокацию?

— Не знаю.

— Думаю, лучше теперь допросить Дэниэла, — сказал Киноа.

Асеро подумал, что Знаток Законов избрал для себя тактику защиты англичан, и потому оказался в очень сложном положении. Для человека совестливого сложном вдвойне. Пока совестливый думает, как бы ему не сделать не то, бессовестный, вроде Жёлтого Листа, действует.

Дэниэл, когда его впустили, выглядел совсем не так, как Розенхилл. Он держался гордо и самоуверенно, видимо, решив для себя, что лучшая защита — нападение. Не дожидаясь вопросов, он начал:

— Прежде всего, вы нарушили закон, тем, что арестовали английского подданного, не прибегая к формальным процедурам, описанным в Habeas Corpus. А поскольку арест незаконен, то вы должны отпустить Розенхилла.

— Но ведь он совершил преступление, и даже сам этого не отрицает, как же мы его отпустим? — удивился Киноа. — Мы можем только выслать его из страны.

— Цивилизованный человек должен знать, что если формальности нарушены, выпускать надо и заведомого преступника.

— Я знаю, что любого, кто бы попытался залезть под юбку к Вашей Королеве, был бы у вас немедленно отправлен на эшафот, — Киноа старался сказать это как можно твёрже, но роль строго судии и ему не очень давалась. И Дэниэл, в отличие от изрядно перепуганного и в силу этого подрастерявшего способность соображать Розенхилла, это чувствовал. — Впрочем, перейдём к делу. Твой компаньон уверяет, что ложечку, найденную у него в кармане, ты ему мог специально подложить. Что ты можешь сказать по этому поводу?

— Скажу, что обыскивать нас при выходе вы не имели права. При этом не было незаинтересованных свидетелей, а значит, результаты этого обыска не считаются. Ведь ваши воины могли эту самую ложечку нарочно подложить, если им начальство приказало.

— А зачем, по-твоему, нам так делать? Нам скандалы не выгодны.

— Ну, у вас же тирания, вам логика не обязательна. А что касается ложечки, то можно считать, что её не было. Она не считается.

Киноа вопросительно посмотрел на Знатока Законов. Тот ответил:

— В каком-то смысле он прав. Мы не можем определить однозначно, кто взял ложечку и положил её в карман, тот или другой, так что сделать из неё выводы для обвинения невозможно.

— Так что по закону вы нас обвинить не можете, — сказал Дэниэл, — впрочем, у вас же тирания, и законов вы не уважаете, так что можете делать с нами всё что угодно, но только не плачьте потом, если сюда придут английские суда и научат вас уважать закон и права подданных Английской Короны.

— Ваши законы так устроены, что позволяют ловкому человеку выходить сухим из воды, — сказал Горный Ветер, — однако вы ничтоже сумняшеся утверждаете, что ваши законы — безусловное благо, а наша "тирания" — безусловное зло.

— Потому что произвол со стороны государства куда опаснее произвола частных лиц, — ответил Дэниэл, — и куда более оскорбителен. Кстати, я попросил бы убрать назойливую слежку. Она меня очень раздражает.

— Раздражает его, скажите пожалуйста! — сказал с сарказмом Горный Ветер. — А что ещё белого господина раздражает? Может быть, само существование нашего государства? И его тоже убрать, чтобы сделать белому господину приятно?

Но Дэниэл, кажется, не оценил сарказма. Он подошёл к Горному Ветру и сказал ему прямо глядя в глаза:

— Постой-постой, что-то твоё лицо мне подозрительно знакомо. Слишком часто я тебя видел то тут, то там. Ты что, следил за мной?

— А хотя бы и так? Всё равно ты не можешь это доказать. И вообще-то, вы знали, на что идёте, приехав сюда. И вообще, вот вы всё время ведёте себя так, будто вы лучше нас, а мы — хуже. А можешь нам объяснить, чем вы таким особенно лучше?

— Как чем — тем, что я белый человек!

— То есть цветом кожи? Нашли чем гордиться!

— Я не в том смысле. Мы внутри другие.

— Наглые вы просто, тем и другие. Поводов для гордости тут нет. Может, вы потому так и оскорбляетесь слежкой, что боитесь — кто-то изучит вашу подноготную?

— Ну а что ты можешь — выслать нас из страны? Но тогда ждите у своих берегов английского флота.

— То есть английский флот появляется у любой страны, где английским подданным не позволяется творить непотребства?

— Ты хочешь войны?

— Если вы устроили эту провокацию с такой целью, то войны не избежать. А если не с такой — ты сейчас сменишь тон. Тебе же тоже не хочется потерять контракты. Впрочем, об этом поговорим через полчаса, а пока ты подумаешь как следует. Киноа, думаю, нас следует дать ему подумать.

— Уведите его! — сказал Киноа.

Дэниэла увели. Все остальные носящие льяуту, до того молча наблюдавшие этот диалог (даже Киноа не вмешивался), наконец, пришли в себя.

— Ловко ты его поставил на место, — сказал Киноа, — однако тебе не следовало перехватывать ведение.

Горный Ветер ответил:

— А я понял, почему вы так не можете. Вы привыкли, что к льяуту относятся почтительно, и, столкнувшись с наглостью, просто теряетесь. Вы пытаетесь в этом случае не перейти грань, найти компромисс... А этого нельзя делать, надо наступать.

— Насчёт флота у наших берегов, они серьёзно? — спросила Асеро.

— Девять из десяти, что блефуют. А если серьёзно, то это повод, а не причина. Ну как, вы до сих пор считаете, что с ними нужно искать компромиссы?

— А ты предлагаешь рискнуть и выслать их из страны? — спросил Киноа.

— А что ещё остаётся делать? — Горный Ветер пожал плечами. — Если теперь они посягнули на честь Первого Инки, то потом посягнут и на его жизнь.

— Друзья мои, — грустно сказал Асеро, — меня уже много времени неотступно преследует кошмар, что меня ждёт участь Атауальпы, если не хлеще. Умоляю вас, давайте вышлем англичан из страны!

— Тут надо думать о последствиях, — сказал Киноа, — да и в любом случае мы сможем их выслать только с прибытием их корабля. До того, увы...

— Скоро будет.

— Однако на корабле будут те, кто может заменить англичан. Такой вариант кажется лучше всего. Уговорить их на замену, и дело с концом!

— Стойте, стойте, стойте! — сказал Знаток Законов. — Всё-таки, проступок совершил Розенхилл. Дэниэл, хоть и вёл себя не лучшим образом, однако его вина меньше. Если он прекратит вести себя так, то нужды его высылать нет. Да и не можем же мы обвинить его в том, что он помочился в твоём саду и что пытался тут качать права! А с ложечкой история тёмная.

Асеро ответил:

— Дэниэл опасен. Зачем ждать, пока он натворит что-то более серьёзное?

Золотой Слиток в это время просматривал какие-то бумаги, затем попросил слова:

— Тут есть один важный нюанс. Если мы вышлем Дэниэла, не предъявив ему формального обвинения, то придётся платить ему неустойку за недополученную прибыль.

— И во сколько это обойдётся? — спросил Горный Ветер.

— Не знаю.

— Ну, хоть примерно.

— Об этом было в договоре, который Асеро подписывал в Тумбесе. Надо бы его глянуть, хранится он как раз вон в том ящике, который ближе к тебе.

— Я ничего такого не помню, хотя изучал его внимательно.

Горный Ветер взял договор, пробежал глазами по английской части, и тут же похолодел.

— Погодите, ребята. Я точно помню, что нам для ознакомления пересылали копию. И эта копия была на испанском языке. Но тут в испанской части написано, что уплата неустойки определяется по ущербу, а в английской части ясно написано, что размер неустойки оценивают сами англичане. А значит, они могут в принципе назвать любую сумму, даже превышающую меновую ценность всех богатств нашей страны вместе взятых.

Асеро сказал:

— Погодите, ребята. Я просил твоих людей точную копию договора переслать. И специально просил снять её такого человека, который знал бы английский язык. Так почему же вам перешла только урезанная испанская версия?!

— Кто этим занимался, помнишь? — спросил Горный Ветер.

— Ворон и Цветущий Кактус. И послали по спецпочте. Может, кто перехватил по дороге?

— Скорее всего. Цветущий Кактус не может быть изменником. Тем более если его контролировал Ворон. Хотя на всякий случай я их опрошу.

— У меня вопрос к Искристому Снегу, — сказал Асеро. — Если факт подлога будет доказан, если будут найдены виновные, можем ли мы объявить подпись недействительной?

— Увы, нет, — ответил тот, — за то, что у нас потерялось, они не в ответе. Тебе они документ в полном виде предоставили. Тот факт, что ты не мог прочитать английскую часть, никак не может быть учтён юридически.

— Даже если бы мы доказали, что это они подменили документ?

— Едва ли это удастся доказать, — вздохнул Знаток Законов.

— Вопрос в том, что нам теперь делать? — в ужасе переспросил Киноа. — Неужели с нас могут потребовать всё что угодно, в том числе и стоимость нашего государства?

— Могут, — сказал Золотой Слиток, — хотя дело вряд ли дойдёт до такого. Но запросить сумму, которая превышает наши запасы золота, он вполне может. Тем более что его не успело скопиться так уж много...

— Я думаю, что стоит объявить перерыв и обдумать сложившееся положение, — сказал Киноа, — а пока стоит разойтись по домам отдохнуть. Встретимся после послеобеденного сна.

Асеро подумал, что вряд ли кто уснёт после такого известия, но согласился.

На негнущихся ногах Асеро шёл к себе. Слишком страшно было услышать известие, что уже всё... Однако Луна сидела в кресле в саду, занималась рукоделием и выглядела вполне весёлой.

— Любимая, ты как себя чувствуешь?

— Вроде всё в порядке. Я даже ходить могу, но твоя мать требует, чтобы я в её кресле сидела. И ещё запрещает мне готовить обед. А мне бы ещё надо полы помыть в комнатах...

— И правильно, что запрещает. Если надо, я сам их помою.

— Да что ты, в самом деле! Беременным полезно мыть полы, от этого мышцы на животе укрепляются!

— Вот когда настанет пора рожать — тогда будет полезно. А сейчас нельзя.

Неизвестно, чем бы закончилось это препирательство, если бы не прозвучал слегка охающий голос матери:

— Сынок, помоги мне разжечь очаг, трудно наклониться, и поставить котёл на огонь!

Асеро кинулся помогать матери. Было видно, что ей эта работа уже не по силам. По старческой слабости она разбила какую-то банку с приправой, и пришлось-таки мыть полы. Потом ещё Фиалка напомнила ему про сандалии....

В общем, обратно в Зал Заседаний Асеро прибежал с небольшим опозданием.

— Простите, что задержался, дома оказалось слишком много дел, — выпалил он.

— Да уж знаем какие у тебя дела, — сказал Главный Амаута, — тут мимо проходили два воина из охраны, и они, хихикая, рассказывали, как увидели, что ты, сняв с себя тунику, с обнажённым торсом мыл полы.

— А я что... должен мыть полы прямо так, ничего с себя не снимая?

— Ты вообще не должен мыть полы, потому что это предмет насмешек для юношей из охраны.

— Ну, если предмет насмешек, то в следующий раз действительно заставлю мыть полы их.

— А почему на сей раз не заставил?

— Потому что это в их обязанности не входит. Стоять на карауле они должны, сопровождать нас с целями безопасности, быть гонцами и посыльными, а вот обслуживать себя мы можем и сами. Им ведь кроме этого ещё и тренироваться надо, и учиться, да и отдыхать тоже... Так что заставлю мыть полы только тех, кто считает это занятие низким, тем это полезно в воспитательных целях.

— Плохо, если об этой истории узнают англичане, — сказал Киноа, — тогда уж точно не будут тебя уважать. Поймут, что ты не совсем то же, что у них короли.

— Они уже это поняли, оттого и распоясались. Так что с выводами по документу?

— Боюсь, что наши дела плохи, — сказал Горный Ветер. — Мы обдумывали с Искристым Снегом документ и так и эдак. Формально ситуация, когда англичане совершили преступление, может быть поводом для расторжения контракта без выплаты им за упущенную прибыль. Потому что их вина. Однако это вину англичан за преступления против нас должен признать английский суд. А вот признает ли, без нашего давления? И есть ли у нас инструмент надавить?

— Иными словами, всё опять же упирается в то, что у них есть чем нас шантажировать, а у нас нет. Вся вера белых людей в собственное превосходство на этом основана. А что делать-то будем?

— Можно на эту тему бюрократическую волокиту потянуть. Но наше обвинение они не признают, хоть голову на отсечение давай.

— Твоя голова нам ещё очень пригодится, — попытался пошутить Асеро, — но ведь можно хотя бы выпороть Розенхилла публично на площади! И выслать из страны.

— Можно, если позору хочешь, — вставил Жёлтый Лист, — ведь вся страна узнает за что.

— Ну, скажем, что за оскорбление моей персоны.

— Всё равно кто-нибудь да разболтает подробности.

"Ты же небось и разболтаешь", — мрачно подумал про себя Асеро, но не сказал ничего.

Знаток Законов добавил:

— Без тебя тут Бертран заходил. Сказал, что если не освободят компаньона его дядюшки, то он для нас книжки подбирать не будет. Кажется, уверен, что Розенхилл не виноват, а мы на него напраслину возводим.

— Я его понял немного иначе, — сказал Горный Ветер, — что мы Розенхиллу не судьи. То есть, может он и считает того виноватым, но не считает, что мы вправе его судить. Потому что вообще судим неправильно.

— Мысль понял. Иными словами, всё это чревато очень сильными издержками. А самая крупная издержка — это война. Какова её вероятность?

— Беда в том, что я не могу этого сказать точно, — сказал Горный Ветер. — Мои люди так и не смогли выяснить поставленные им задачи. Не смогли даже найти базу англичан недалеко от Тавантисуйю.

— Совсем не раскопали ничего? — спросил Жёлтый Лист. — Тогда они даром едят свой хлеб.

— Нет, кое-что они всё-таки раскопали, но этого недостаточно для окончательных выводов. Плюс нас могут специально наводить на ложный след.

— Не темни, Горный Ветер, любят люди твоего ведомства говорить загадками.

— Итак, удалось выяснить следующее. Есть некий богатый магнат, по происхождению из эмигрантов, который имеет обширные связи и с испанцами, и с англичанами, и хотел бы втравить в войну против нас хотя бы одну из великих держав, а для надёжности лучше обе.

Произнося эти слова, Горный Ветер внимательно следил за Жёлтым Листом, но тот себя никак не выдал. Горный Ветер продолжал, окидывая взглядом всех носящих льяуту:

— По всей видимости, у него есть связи и внутри Тавантисуйю, и довольно высоко... почти наверняка среди ваших заместителей!

— А... мотив у этого человека какой? — спросил Искристый Снег.

— По всей видимости, личная месть, — пожал плечами Горный Ветер, — это обычный мотив для многих активных эмигрантов. Тот человек достаточно богат, чтобы не щадить для своих целей наворованных средств.

— Уж не твоему ли папаше он мстить собрался? — хмыкнул Жёлтый Лист.

— Вполне может быть, но по большому счёту это без разницы.

— Почему же? — возразил Жёлтый Лист. — Если твой папаша помрёт, то мститель успокоится.

— Не думаю. Просто переключится на меня. У таких цель — вырезать род до седьмого колена. Тем более что я по стопам своего отца пошёл. Если бы удалось найти и ликвидировать этого негодяя, опасность войны сразу бы уменьшилась, но пока, увы...

Асеро сказал:

— Ладно, вернёмся к делу.

— Что мы можем сделать прямо сейчас?

— Варианта всего два, — ответил Горный Ветер, — устроить скандал с Англией прямо сейчас, и посмотрим, пойдут они на нас войною или ограничатся разрывом торговых связей. А можно ещё поиграть в дипломатию, потянуть бюрократическую канитель, заслать в Англию нашего человека с целью разведки...

— Это не будет для него верной смертью? — спросил Асеро.

— Конечно, риск велик, но совсем на верную смерть я бы никого посылать не стал. Там, в Англии, тоже не все хотят войны, и если он сумеет их убедить, что мир выгоднее... Во всяком случае, они не будут убивать нашего посла сразу, сначала попробуют договориться.

— Нашим послам не в первой рисковать головой, — сказал Наимудрейший, — к тому же, книжный обмен, контакты с их амаута... Я уверен, что они не дадут в обиду собрата.

— Если они его воспримут как собрата, — сказал Асеро, — да и не так там уж много значит голос учёных мужей.

— Увы, это так, — сказал Горный Ветер. — Но всё равно надо выбирать из двух зол. Времени у нас — до прибытия их корабля. Но решить, заминаем ли мы скандал, лучше как можно быстрее.

— А ты сам... какой вариант считаешь лучшим? — спросила Асеро, чувствуя себя окончательно сбитым с толку. Раз уж даже Горный Ветер...

— Если честно, я и сам чувствую, что нуждаюсь в добром совете.

— И я вас его дам, — внезапно раздался голос Небесного Свода, — только наедине. Потому что знаю, что среди носящих льяуту может быть предатель или просто ненадёжный человек.

— Это против обычая ведения собраний, — запротестовал Жёлтый Лист.

— А тебе что важнее, обычаи или война? — зло спросил Золотой Слиток. — Если Небесный Свод придумал способ выпутаться из этой истории с честью, так я не только на нарушение обычаев согласен. Давайте все выйдем и оставим их втроём.

В зале собраний остались только Небесный Свод, Горный Ветер и Асеро.

Небесный Свод сказал:

— Я думаю так, англичане изучали нашу реакцию. Горный Ветер, судя по всему, этот самый Розенхилл и в самом деле человека импульса и порыва, он слишком туп для построения долгих планов. Он уверен, что стоит ему расплакаться, как актёру на сцене, так ему простят всё что угодно. Дэниэл Гольд ведь его особенно не уважает?

— Как я понял, — сказал Горный Ветер, — Розенхилл и в самом деле был актёром когда-то. У них это далеко не самая уважаемая профессия.

— Поверьте, я очень стар, а по молодости на белых людей насмотрелся. Если выслать одного Розенхилла, дядя с племянником в обиде не будут. Так, побрюзжат для вида. Но тут вам важно ещё вот что — вы так и не можете понять цель провокации.

— Боюсь, что теперь и не узнаем, — мрачно сказал Асеро.

— Почему же, есть один способ. А что, если тебе под каким-нибудь предлогом просто уехать из столицы с семьёй? Скажем, на летний отдых?

— В гости к Инти?

— А почему нет? Он рад будет. Горный Ветер ведь его иногда навещает, так?

— Конечно, навещаю. Только говорить с ним о делах ни к чему. Пусть отдыхает.

— Ну, так вот, главное чтобы когда ты уедешь, можно пустить слух по столице, будто твоя жена выкинула. Ну и посмотрим на реакцию англичан.

— Понятно, что они обрадуются, — сказал Асеро.

— Погоди, ещё не все. До них ещё также должен дойти слух, что ты склоняешься к мысли официально выбрать своим преемником Киноа. Посмотрим, с чем они побегут к нему, и как он сам на это отреагирует. Ведь ты не уверен в нём, вот и случай его испытать.

— То есть это способ испытать, кто верен мне, а кто нет? — спросил Асеро.

— Да, сынок. Ведь тебе именно это, по сути, и нужно. И вот ещё что: тебя ведь непременно будут спрашивать, что я тебе такого насоветовал. Ответь, что я советовал тебе тайком колючек в штаны Розенхиллу насыпать, а ты отказался.

— Небесный Свод, я не хочу клеветать на тебя.

— Не такая уж клевета, — старик усмехнулся. — Я бы и впрямь тебе такое насоветовал, не знай я, как ты к этому относишься.

— Я считаю недостойным опускаться до мелких пакостей, пусть бы негодяй и заслужил такое наказание.

— Да, Асеро, в твоих жилах течёт благородная кровь твоего деда. Он скорее бы умер, чем поступил бы низко. Да его благородство и в самом деле нередко могло стоить ему жизни. Но уж сказать, что я прошу, ты можешь.

— Могу. Хорошо, я согласен. Ещё что-то хочешь мне сказать?

— Избавиться тебе надо от Жёлтого Листа. Подлый он человек, грязный.

— Сам понимаю, а как? Ты же помнишь, что в прошлый раз было.

— Понимаю. Что же, пока не можешь, но потом обязательно это сделай. Что-то подсказывает мне, что я и этого Райма Инти не увижу...

— Ну, долго вы ещё там шептаться будете? — спросил заглянувший в двери Жёлтый Лист. Асеро невольно вздрогнул, хотя тут же сообразил, что даже если тот и подслушивал ухом к двери, всё равно не мог слышать их разговоров, они говорили негромко и стояли далеко. Вслух же Асеро сказал:

— Да всё уже, можете заходить.

Носящие льяуту зашли, а Жёлтый Лист подошёл к Асеро и спросил:

— И о чём вы тут секретничали?

— Да ничего особенного, Небесный Свод предлагал наказать Розенхилла по-тихому, но я счёл это недостойным. Лучше его просто выслать, остальные англичане с одной стороны поймут, что мы спускать такие оскорбления не будем, с другой — едва ли нам войну из-за этого объявят. Кроме того, мне тут советуют отдохнуть, дабы совсем не расстроить здоровье. Чтобы со мной не случилось как с Инти. Тот не отдыхал здоровым, отдыхает больным. Если Луна сможет путешествовать, то вполне допускаю, что надо съездить на отдых. Однако... справитесь ли вы без меня? В первую очередь это вопрос к тебе, Киноа. Как ты понимаешь, без меня главным по хозяйству остаёшься ты.

Киноа ответил:

— Есть вопросы хозяйственные и вопросы политические. С первыми я справлюсь, но что касается вторых... Если мы заминаем скандал с англичанами, то со временем политические вопросы всё равно возникнут. Думаю, через некоторое время, не прямо сейчас, они повторят попытку своих предложений...

— Повторят. И что в таком случае делать?

— А что думаешь ты, Асеро?

— Не могу судить, насколько их предложения дельные. Потому не могу ответить ничего.

— А я думаю вот что. Дэниэл, когда говорил о проектах совместных предприятий, рассуждал во многом умозрительно. Наши мастерские и рудники он вживую видеть не мог. Возможно, что, осмотрев их, он сам откажется от идеи совместных предприятий в том смысле, какой он в это вкладывал. Или наоборот, поймёт, что это они у нас, а не мы у них заимствовать должны.

Асеро вздохнул. Всё-таки Киноа неисправим. Надеется на то, на что надеяться бессмысленно. Или надо, чтобы он наступил на те грабли, на которые рвётся наступить?

Луна больше не испытывала тревожных ощущений. Живот не собирался в камень, вообще, она была вполне здорова. Но для окончательного восстановления нервов лекарь советовал ей отдых за городом. Не просто советовал — почти требовал. Да Асеро и сам был не прочь хоть ненадолго отрешиться от дел и отдохнуть.

Сидя на верхней террасе своего замка, Инти наблюдал, как по дороге приближаются две кареты. Если бы они поехали в деревню, то у него вопроса бы и не возникло — мало ли кто куда через соседнюю деревню едет, но на развилке они свернули к нему. Временами к нему наведывался лекарь (впрочем, тот обычно путешествовал верхом) и Горный Ветер, которому тоже не было резона ехать сразу в двух карета — семью он сюда привести не мог, Лань должна была вот-вот родить, а в таком состоянии путешествия противопоказаны. Кто же это всё-таки мог быть...

Тем временем кареты подъехали к замку и остановились. Из первой из них вышел Асеро и помог спуститься Луне. Даже сверху Инти заметил, насколько у той округлился животик. Асеро крикнул ему:

— Не спускайся, мы сейчас выгрузимся, и я сам к тебе поднимусь.

— Ты думаешь, я совсем калека и мне спуститься трудно? Вполне могу вас и внизу поприветствовать.

Сказав это, Инти стал потихоньку спускаться. Всё равно после прибытия нежданных дорогих гостей просто сидеть и читать не получится. Асеро временем помогал своей охране выгружать вещи — несмотря на свой высокий сан, он таким трудом не брезговал. Луна провела свекровь внутрь. Фиалка и Ромашка сновали туда и сюда, и сложно сказать, помогали они или скорее мешали. Асеро сказал:

— Я обещал тебе, Инти, что я тебя с женой навещу — как видишь, сдержал слово. А то Горный Ветер говорит, что ты тут совсем закис.

— Да не то чтобы закис. Вот видишь, хожу уже, книжки потихоньку читаю... Кстати, а Луне лекарь позволил путешествия?

— Разумеется. Даже советовал нам сюда съездить. Отдых на природе — самое то.

— Странно, ведь Луна всё-таки в положении...

— Но ведь и твоя агентка беременной путешествовала от Тумбеса до столицы.

— Ну, там была другая ситуация — в Тумбесе для неё было слишком опасно оставаться. А ведь с Луной тут дело явно не так... Послушай, Асеро, лучше честно признайся, почему ты решил уехать из столицы? Я ведь всё равно узнаю.

— Потому что они меня достали. Я-то понимаю, что чего-то серьёзного ждать от торговли с англичанами не приходится, это так, чтобы войны не было. А Киноа грезит крупными совместными проектами. Думает, что если к ним правильный подход найти, то можно добиться толку. И мучили меня бесплодными переговорами. А тут, надеюсь, мучить не будут. Останусь здесь до Райма Инти, если получится.

— А дальше?

— Дальше посмотрим. Либо они поумнеют, либо ещё что случится.

— А не боишься, что пока ты тут прохлаждаешься, под тебя могут подкопаться?

— Нет, не боюсь. Без меня они долго не обойдутся, даже сюда пришлось взять часть бумаг. Да и потом вызовут, до Райма Инти отдыхать не дадут. Хорошо если месяц выкрою. Ладно, обо всём этом потом поговорим, а пока надо располагаться.

— А всё-таки я рад, что ты приехал. Горный Ветер мне особенно новостей не передаёт. Бережёт.

За чаем Асеро потихоньку рассказывал новости, выбирая те из них, которые были для Инти максимально безопасны. Асеро не врал, но недоговаривать было тяжело. Потому он вскоре перевёл разговор на книгу, которую Инти читал. Тот охотно рассказал:

— Да вот посоветовал почитать один из моей охраны. Сам прочитал, вот теперь и спрашивает, насколько тут всё правда. Ну и я тоже стал читать, увлёкся... Скажу так: точно о тех временах никто не знает и едва ли уже узнает, ибо документов не сохранилось. Конечно, автор романа имеет право на вымысел, но мне его лично его вымысел кажется не вполне правдоподобным, так как я сам слишком хорошо изучил белых людей.

— А о каких временах книжка?

— О временах конкисты. Тут про то, как в своё время пытались освободить Атауальпу. Так как никто не знает, как всё было точно, тут есть простор для трактовок. Одни историки уверены, что серьёзных попыток освобождения не было, надеялись на выкуп и честное слово, другие, что такая попытка была, и это мне кажется более логичным. Во всяком случае, после того, как стало известно о переговорах испанцев с Уаскаром. Но тут автор допустил, что об этих планах стало известно де Сото, и тот якобы был готов помочь освободить заложника. Конечно, факт, что между ним и Атауальпой возникла если не дружба, то человеческая симпатия, и что де Сото был против расправы над пленником. Но вот чтобы он был готов помочь его освободить... Нет, это мне кажется невероятным. Он мог осуждать своих дружков, мог хотеть, чтобы Атауальпа остался в живых... Но вот поставить жизнь "индейца" выше, чем жизнь своих белых дружков, он не мог. Ждать такого благородства от белых — наивность. Ну, это примерно как мы можем любить своих коней и недолюбливать каких-то конкретных людей. Но в случае выбора жизнь человека для нас окажется важнее жизни коня. И если нет продовольствия, приходится закалывать коня, чтобы спасти от голода боевых товарищей, хотя бы и до того с ними ссорился... Вот и белые к нам относятся примерно так же. Не понимаю, почему эту мысль так трудно усвоить?

— Возможно, эта мысль просто слишком обидна для нашего самолюбия? — сказал Асеро, подумав о Бертране. Как бы поступил в схожей ситуации этот юноша? Впрочем, он уже знал как...

— А чего тут обидного? Ведь из этого не следует, что мы глупее или хуже. Хоть как ты сравнивай — мы белым людям ни в чём серьёзно не уступаем, а во многом даже и превосходим.

— К сожалению, многие образованные молодые люди уверены в обратном. Вот я тут беседовал с бывшим монахом — он удивляется, насколько его соученики низко ставят собственную Родину. Понять бы ещё причину этого...

— Ну, в те времена, когда белый человек приходил сюда с оружием в руках и бесчестил, например, твою сестру, верить в его моральное превосходство было... гм... несколько затруднительно. А сейчас "белый человек" для многих нечто книжное, а книги у нас переводят лучшие.

При словах "бесчестил сестру" Асеро слегка вздрогнул. Неужели Инти знает? Нет, непохоже, он так... И на его вздрагивание он не обратил никакого внимания.

— Это верно. Но все-таки, откуда эта уверенность в превосходстве белых берётся? Одного незнания тут явно мало.

— Мало, согласен. Я думаю, что различие тут в систему образования и воспитания заложены. У них можно чего-то достичь, если заранее уверен, что ты лучше и талантливее других от природы. Без такой уверенности там ничего не добьёшься.

— Даже с деньгами и связями? — спросила Луна.

— Сложно сказать, — ответил Инти. — Обычно если есть деньги и связи, то и апломб присутствует. Впрочем, случается, что и из низов при большом везении пробивается удачливый честолюбец. Мы-то свою молодёжь учим иначе, учим быть скромными, пока они чего-то действительно не добьются.

— Зато те, кто чего-то добился, в большинстве своём могут собой гордиться по праву, ? сказал Асеро.

— Да, — согласился Инти, — но то же самое они переносят на европейцев. Мол, если тот много о себе думает, то не на пустом месте, а по праву.

Асеро решил сменить тему:

— Ладно, хватит об этом, лучше скажи, Инти, как ты оцениваешь сам своё состояние. Сможешь ли к делам вернуться, и если да, то когда?

— Ну, как видишь, по дому хожу, думаю, что можно будет скоро позволить себе и прогулки по окрестностям, не очень большие поначалу. А ещё, пока читал книгу, возникла мысль самому написать учебник с кратким изложением опыта. Если хватит силы на такую работу — значит, можно меня к делам подпускать. Кроме того, у Горного Ветра тут есть ещё и свои соображения...

— То есть?

— Он уверен, что травила меня не Алая Лягушка, во всяком случае, не одна она. И что в доме до сих пор скрывается затаившаяся змея. Когда он эту змею найдёт и извлечёт, тогда мне можно будет туда безопасно возвращаться.

— Ну, эту "змею" он может искать до бесконечности...

— Вот именно.

— А почему он не боится, что "змея" отравит его и Лань?

— Опасается, конечно. Однако Лань сама по себе сейчас мало кому интересна — с грудным младенцем на руках ей будет не до политики. Разве что из англичан кто-то на мести помешан. Но этого, как он говорит, вроде не заметно. А сам Горный Ветер... В общем, он врагам скорее живым нужен, знает много...

— А что такое может знать он, чего не знаешь ты?

— Ну, вообще-то, то же самое знаю и я, но меня пытать бесполезно, я старик со слабым сердцем, помру и всё. А вот он молод и здоров...

— Даже страшно подумать, о чём таком можете знать вы двое и не знаю я, — сказал Асеро.

— Да не то чтобы о страшном... Нет, конечно, то, что готовится на секретной кухне, порой имеет не очень приятный запашок, но в данном случае дело не в этом.

— Вот что, Инти, как ты думаешь, ты сможешь вернуться в столицу к своему празднику?

— Не знаю. Даже гадать не берусь

— Если ты не явишься в столицу, тебя могут лишить льяуту по состоянию здоровья.

— Неприятно, но если я и в самом деле необратимо искалечен...

— В других бы условиях я не возражал. Но вот Небесный Свод — он хочет снять с себя льяуту по той же причине. И это значит, что жёлтое льяуту надо кому-то всучить волей-неволей. И вот вопрос кому...

— А кого советует сам Небесный Свод?

— Киноа советует. Конечно, я его оставил на делах, посмотрим, как он справится. Но мне кажется, тот уже достиг своего потолка. Инти, ты ведь помнишь, почему Горный Поток меня выбрал, а не кого постарше и поопытнее? Потому что понимал — опыта я ещё наберусь, а вот смелости не наберёшься. Он верил, что я лично смогу не прогнуться под европейцев. И я тоже хочу выбрать себе преемника по этому признаку.

— Да, с этой точки зрения Киноа не лучший вариант. Тут не поспоришь. И кого хотел бы видеть ты сам?

— Думаю, юного Золотого Подсолнуха. Именно у него нет никаких иллюзий насчёт Европы, и он не уступит им Тавантисуйю. На этот счёт можно быть спокойным.

— Возможно, но он слишком неопытен. И дерзок.

— Дерзок?!

— Да. Я читал его трактат, Горный Ветер привозил мне его. Так вот, он слишком легко критикует наших философов. Всё-таки надо их годами поизучать, чтобы иметь на это право.

— Ну, я не считаю его трактат особенно дерзким, но молодого задора там хватает.

— А вот эта фраза "Наши амаута ошибались, думая что...". Ну нельзя их так критиковать. Да и вообще опыта у него почти нет.

— А поставить его на место Жёлтого Листа тоже, по-твоему, плохо?

— Нет, это как раз ничего. От Жёлтого Листа надо избавляться по-любому. Человек не очень опытный, но верный на таком посту всяко лучше. Хотя без контроля его занести может...

— Так дашь на его трактат свой положительный отзыв? Ты же философ, в отличие от меня...

— Нет, не могу. Пусть хоть дерзкий тон сбавит. И кроме того... из политических соображений пусть будет лучше, если это буду не я.

— Твою мысль понял.

Потом ночью Асеро как-то не спалось, всё крутились в голове какие-то тревожные мысли. Вдруг к нему зашёл Инти со свечой в руке.

— Луна спит? — первым делом спросил он.

— Спит.

— Вот что, никто не знает, сколько я проживу и сколько проживёт Горный Ветер. Поэтому лучше будет, если я открою тебе самую главную тайну. И могу сделать это только сегодня. Завтра увеличат охрану, и незамеченными по коридорам замка мы не пройдём.

— Хорошо, далеко отсюда идти?

— Не очень. Но тунику лучше надень.

Асеро хорошо знал это место в замке — голая стена и ничего более. Но Инти перевернул один незаметный камушек, и бесшумно открылся сейф.

— Здесь лежат документы со списками тех, кто состоит и состоял в службе безопасности. С краткими данными на них. Если это попадёт в руки врага, то все эти люди обречены. И их близкие, скорее всего, тоже. Но если со мной и с Горным Ветром что-то одновременно случится, то некому будет открыть этот сейф. Я так подумал... думаю, что тебе тут можно доверять целиком, ты даже под пытками не предашь! Ну что, согласен выучить к нему секретный код.

— Согласен!

И тогда Инти сказал ему точную последовательность действий, которую нужно было совершить, чтобы открыть сейф. Случайно догадаться, что и как, было практически невозможно.

— Послушай, а как же мастер этого сейфа? Он где?

— Давно умер. Я узнал секрет сейфа от отца.

Хотя Асеро и привык к ответственности, но в тот момент ему стало немного не по себе от такой тайны.

— Я же сказал — никаких англичан сюда, — недовольно ответил Асеро воину, разбудившему его этим утром с известием, что у ворот на посту охраны его ждёт Дэниэл. (Прошло всего два дня отдыха, и вот на тебе!) — у меня здесь больные родичи отдыхают, им необходим покой.

— Я пытался ему это втолковать, — охранник развёл руками, — но всё безуспешно. Надо ему, мол, с тобой переговорить — и точка.

— А Киноа? С ним он говорил?

— Вот тебе записка от Киноа.

Асеро вскрыл пакет с алой каймой и проглядел записку глазами

"Асеро, прости меня, что вынужден был послать англичанина к тебе, до меня уже дошли слухи о твоём горе, неловко мне себя чувствовать в роли наследника, но тут такой вопрос. Короче, не могу я отказать за тебя, ещё раз прости меня, Асеро"

Асеро встал и стал одеваться, стараясь при этом не нашуметь, чтобы не разбудить сладко посапывавшую рядом Луну. Вообще-то час уже относительно поздний, пора бы вставать, но она беременна, и сна ей нужно чуть больше. Да и к тому же не хотелось говорить ей про настырных англичан, а если она проснётся, объяснения давать придётся неизбежно.

Выйдя к посту охраны, Асеро сказал как можно более грозным голосом:

— Как ты посмел нарушить мой покой вопреки приказу! Я ясно сказал, что после нанесённого мне оскорбления видеть вас не желаю, к тому же у меня здесь отдыхают больные члены семьи.

— Оскорбление нанесено тебе Розенхиллом, и было бы несправедливо обижаться за него на всех англичан, — ответил Дэниэл. — Я и не думал нарушать покой твоих больных родичей, Государь, однако поговорить нам необходимо. Можешь ли ты выехать со мной за пределы имения на конную прогулку, во время которой мы могли бы всё обсудить? Я верю, что мы договоримся, ведь мы же с тобой деловые люди.

Последнее звучало как комплимент, хоть и весьма сомнительный. Видно было, что англичанин всё-таки учёл урок и решил сменить тактику.

— Хорошо, отдай своё личное оружие моей охране и жди, пока мне оседлают лошадь и моя охрана соберётся, чтобы следовать в отдалении.

— Государь, мне не хотелось бы, чтобы твои воины нас подслушивали. Да к тому же мне трудно говорить на твоём родном наречии. Так что лучше мы будем говорить по-испански, тем более что ваш варварский язык плохо приспособлен для деловых переговоров.

— Не возражаю, — холодно ответил Асеро. Испанский язык был более удобен, так как на нём нужно было обращаться друг к другу на "вы" (Usted), а чужестранец волей-неволей будет вынужден называть его "Ваше Величество", а это будет неизбежно напоминать ему, чтобы он не забывался и не хамил. Впрочем, эти европейцы и без формального хамства способны довести кого угодно до белого каления.

Когда они отъехали от ворот и углубились в лес, направившись вверх по склону, Дэниэл начал:

— Итак, Ваше Величество, вы уже убедились в европейской мудрости, что торговля является необходимым условием процветания государства. Однако для дальнейшего развития торговли между нашей родиной и Тавантисуйю есть препятствие, которое необходимо устранить — это отсутствие частных торговцев в самой Тавантисуйю. Но я думаю, что это можно изменить.

— Нет, нельзя, — вежливо, но твёрдо ответил Асеро. — С внешней торговлей мы миримся как с необходимым злом, но внутри страны у нас обязательно должно быть распределение. Чтобы объяснить, почему так, нужно углубляться в нашу философию, которой вы брезгуете. Впрочем, наши внутренние дела не должны нас волновать, важно то, что мы всегда будем соблюдать наши торговые обязательства, а остальное для вас неважно.

— Если бы это было не важно, я бы не стал тогда отрывать Ваше Величество от летнего отдыха, — ответил Дэниэл. — Но, Ваше Величество, государственная монополия на торговлю тормозит развитие торговых контактов между нашими странами. Всё время приходится иметь дело не с хозяевами, а с посредниками, которые всё время с опаской оглядываются наверх, потому перед любым серьёзным решением всё долго согласовывают.

Асеро пожал плечами:

— Ну, медлительность в важных вопросах ? лишь обратная сторона надёжности, — ответил он. — Ведь, давая обещание, нужно быть уверенным, что сумеешь его выполнить.

— Но всё-таки, Ваше Величество, почему вы не хотите позволить своим подданным вести частную торговлю?

— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно углубляться в нашу философию. Но уверяю, что это не случайность, не каприз и не прихоть.

— Я, Ваше Величество, человек простой, и не пойму, зачем мне углубляться в дебри философов. Я так понимаю это дело: вся эта огромная страна все её поля, горы реки и леса, все её города с мастерскими и порты с кораблями — всё это лишь одно огромное поместье, владельцем которого являетесь Вы, Ваше Величество. Все жители этой страны, за исключением лично Вас и Ваших ближайших родственников, являются Вашими рабами или крепостными. Все они, так или иначе, обязаны работать на Вас и Ваше Семейство. Один из Ваших царственных предков в какой-то момент для усиления контроля над подданными решил запретить частную торговлю и приказал своим придворным философам выдумать этому объяснение. Философы, как и положено придворным рабам, подчинились и выдумали его. Однако некоторые богатые рабовладельцы и владельцы имений позволяют своим рабам и крепостным торговать, и имеют с этого прибыль. А запрещая это, Вы, Ваше Величество, Вашу прибыль упускаете. Ваш предок совершил промашку, ибо прибыль от частной торговли для Вас много выше, чем возможный при этом убыток от воровства, которого так опасался Ваш царственный предок. Если вы разрешите частную торговлю, то Ваши философы тут же придумают этому пристойное объяснение. По сути ведь это ваши придворные шуты, задача которых Вас развлекать.

Пока Дэниэл говорил, Асеро молчал. Они уже выехали на открытую местность, и можно было видеть покрытие зелёным ковром лесов склоны гор и синее небо головой. Глядя на эту красоту, Асеро невольно думал, сколь жалки и ничтожны европейцы, для которых весь это прекрасный мир — всего лишь вещь, которую можно купить или продать. Для него самого мысль о владении как собственностью тем, что существовало за много столетий до него и будет существовать столетия позже, казалась настолько нелепой и глупой, что была даже несмешной. Выше лесов были луга, на одном из этих лугов Асеро заметил стадо лам и поневоле позавидовал их пастуху. Паси и паси себе своих подопечных, и думать не надо ни о каких противных иностранцах, не придут они к тебе с ножом к горлу, требуя продать стадо за бесценок, а то и отдать даром. Впрочем, если он, Асеро, сейчас оплошает, это вполне может случиться...

Тем временем Дэниэл кончил, и надо было отвечать:

— Ваши представления обо все стране как о моём личном поместье в корне не верны. Это верно, что вся наша страна — единое хозяйство, но отсюда никак не следует, что я его единоличный его хозяин и что я якобы что хочу, то и ворочу. В рамках вашей аналогии меня можно скорее назвать главным приказчиком.

— То есть как это? — ошарашенно спросил Дэниэл. — Разве Ваше Величество — не самый главный человек в это стране?

— Да, я самый главный в том смысле, что я считаюсь начальником надо всеми начальниками. С другой стороны, моя власть ограничена другими носящими льяуту. Решение об ограниченном разрешении частной торговли я не смог бы принять единолично, даже если бы и захотел. Впрочем, отсюда не следует, что я хочу этого.

— Но разве Ваше Величество — не живой бог для своих подданных? А если это так, то что мешает Вашему Величеству отбросить все формальные ограничения?

— А что такое бог? Я не всеведущ и не бессмертен, они это знают. И ошибаться могу. Но если простым пастухам и крестьянам я ещё могу казаться богом, что касается носящих льяуту — я тут лишь "первый среди равных", как это у вас принято называть.

— А был ли случай, чтобы Первый Инка поставил свою волю выше всех ограничений, налагаемых законом?

— Был, и последствия у этого были самые печальные. В своё время Уаскар заявил перед своими сторонниками напрямую: "Почему я должен подчиняться закону, который меня ограничивает? Я хочу иметь в своих руках неограниченную власть!". Только вот народ его быстро раскусил, восстал и сбросил мерзавца с престола. Только прежде чем это удалось, разразилась междоусобная война, пролилось немало крови, да и потом стране, ослабленной междоусобицей, было трудно дать отпор испанским завоевателям, потому на несколько мучительных лет страна оказалась под их властью. Потому имя Уаскара проклято для нас.

— А разве Уаскар не был законным правителем, а Атауальпа незаконным мятежником?

— По закону у нас правителей выбирают, но раз дело дошло до войны, то понятно, что о реальных выборах речи уже быть не могло и что победитель автоматически оказывался выбран. Но сам факт, что за Атауальпой было большинство, делают его на тот момент легитимным. Правда, он должен был предать Уаскара гласному суду, и сделал бы это, если бы не чрезвычайные обстоятельства.

— Но приказав убить Уаскара тайно, он терял свою законность?

— В глазах некоторых законников — да. Конечно, если бы он сделал это, будучи на воле и в ситуации, исключающей угрозу, что испанцы освободят Уаскара, то да, это был бы акт произвола. Но на самом деле даже неизвестно, отдавал ли он сам лично приказ убить Уаскара, или это сделали его сторонники по своей инициативе. Но кто бы ни отдал такой приказ, он мог бы оправдаться вынужденностью ситуации. Живой бы Уаскар мог натворить ещё больше бед. Однако я не понимаю, почему вы, европейцы, на основании этой тёмной истории любите делать вывод, что у нас всегда царят произвол и беззаконие?! Насколько мне известно, и у вас во время войн законы соблюдаются не столь тщательно, как во время мира, да и во время мира у вас соблюдение законов не всегда на высоте. Даже если не касаться вопроса об их сути.

— Как раз сути я и коснусь. Различия между нами и вами — действительно очень важный вопрос, — сказал Дэниэл. — Но дело не в династических дрязгах, а в самой сути ваших законов. Они не дают появиться людям с большими деньгами. Ваше государство слишком боится таких конкурентов. Это какой-то глупый и бессмысленный страх. Но вот всё-таки я не пойму, в интересах кого могут править инки, если не в интересах самих себя? Кому на деле принадлежат богатства Тавантисуйю?

— Инки правят в интересах нашего народа. Его можно сравнить с малолетним наследником, а нас — с опекунами. И одной из наших задач является сделать, чтобы на богатства нашего народа никто не покушался — а это можно сделать только полностью искоренив частную торговлю. Она сродни дырке в заборе, через которую можно растаскать всё имущество...

— Однако себя вы при этом не обижаете, — сказал Дэниэл, покосившись на золотые украшения Асеро.

— Даже если так, то что это меняет?

— То, что у вас нет нужды быть со своим народом честными. Опекуна от проматывания состояния протеже может удержать лишь тот факт, что малолетка рано или поздно вырастет и потребует отчёт за растраченное. С вас же народ отчёта потребовать не может.

— Но почему не может? Народ чувствует, что если его жизнь ухудшается, то что-то здесь не так. А, кроме того, для вас, белых людей, честность почему-то кажется почти невозможным качеством. Но у нас это качество присуще большинству людей. А, кроме того, я действительно люблю свой народ и стремлюсь к тому, чтобы его жизнь улучшалась.

— Но если Вы, Ваше Величество, так любите свой народ, то почему вы не даёте ему свободы? Почему жизнь простых людей в Тавантисуйю столь полна нелепых и бессмысленных запретов? Почему нельзя одеваться и питаться иначе, чем положено, держать дома неодобренные цензурой книги, например, Библию, завести своё дело и разбогатеть, завести содержанку или посещать бордели?.. Курить у вас тоже не принято, только для моряков исключение!

— Но ведь все эти запреты имеют под собой разумную основу, — ответил Асеро. — У нас каждое лето лютая жара, а курильщик может нечаянно устроить большой пожар, в котором могут погибнуть люди и скот, пострадать имущество, да вообще ущерб может быть очень велик. Половая распущенность ведёт к распространению опасных болезней, а кроме того, лучше, когда дети растут в семье, а не мучаются в сиротстве. Конечно, сиротам тоже помогают, но лучше, чтобы сирот было как можно меньше. Да и распределение жилья у нас идёт по семьям. Ну а что касается так лелеемого белыми людьми "права" ходить в бордель, то ведь это право означает, что жизни многих молодых девушек должны быть загублены. Ты вряд ли меня поймёшь тут до конца, ведь у тебя нет ни жены, ни детей, но если бы у тебя были дочери, то тебе было бы очевидно, что ни один отец не пожелает своим чадам такой ужасной участи. А ведь любые девушки — чьи-то дочери, даже если они и осиротели.

— Однако у нас иные отцы продают дочерей в бордели добровольно

— Мы не считаем добровольным поступок, вызванный крайней нуждой. Разве выбор меньшего из зол так уж доброволен?

— Ну, пусть даже и так, но почему вы не разрешаете никому разбогатеть? Чем вредит государству богач? Наоборот, от него сплошная польза, ибо с него можно собирать большие налоги.

— Но ведь у богатого человека обязательно должны быть работники, — ответил Асеро, — пусть даже он начинает собственным трудом и трудом своей семьи, потом при расширении всё равно у него появятся батраки или подмастерья. Которые неизбежно будут жить в полурабских условиях, и возможность быть богатым для одного означает неизбежную нищету для многих. Любой инка знает это.

— И, тем не менее, зная это, вы, инки, позволяете себе жить в роскоши.

— Но ведь всё, что мы имеем, мы получаем по распределению, как и все остальные. Мы не наживаемся за счёт чужого рабства. Да и не так уже сильно мы роскошествуем, как видишь. Розенхилл принял мою жену за служанку лишь потому, что не мог себе представить королеву, самолично накрывающую на стол.

— Тем не менее, золото на себе вы, инки, носите, — сказал Дэниэл.

— Ну, это нужно чтобы отличать нас при встрече от всех остальных, — ответил Асеро, — и это более нужно нашему народу, чем нам.

— Тем не менее, они подданные, а Вы, Ваше Величество — их законный монарх. То есть вы возвышаетесь над ними.

— Моя власть — это не власть хозяина над рабами, а власть отца, или скорее старшего брата. Цель моей власти — народное благо. Впрочем, те, кто живёт лишь для себя и собственной прибыли, едва ли способен понять всё это.

— Давайте будем откровенны, — сказал Дэниэл, — чепуху про любовь к народу можно нести перед этим самым народом, а меня не проведёшь. Что Вашему Величеству нужно, чтобы дать народу право торговать? Чего у вас нет? Изысканных вин, деликатесов, красивых одежд и дворцов размером с город? Всё это будет у вас, стоит только разрешить...

— Значит, вы хотите меня подкупить? Не выйдет. Я не нуждаюсь во всём, что вы перечислили. Для меня действительно нет ничего выше блага моего народа — ради этого я готов даже пожертвовать своей жизнью, и вы бы не добились от меня измены своему народу, даже приставив к горлу нож. Ну а купить меня тем более невозможно.

Дэниэл понял, что просчитался. Как и все европейцы, он считал Первого Инку властолюбцем, но увидел перед собой наивного идеалиста. Было странно думать, что человек может остаться таким до сорока лет, да ещё и находясь во главе огромной империи. Но Дэниэл умел смотреть в глаза фактам, какими бы невероятными они не казались, и потому быстро сменил тактику, внезапно перейдя на кечуа:

— Не думай, что я корыстолюбец, — сказал он. — У нас человек обязан думать о себе и заботиться о себе в первую очередь, но это не значит, что я эгоист от мозга до костей. Нет, мне жалко твой народ, Инка!

— Но мой народ куда счастливее твоего. Среди него нет воров и разбойников, проституток и нищих. Он не знает голода.

— Но не знает и свободы. Если всё, что есть в этой стране, и в самом деле принадлежит народу, то почему ты не передашь ему его имущество непосредственно? Почему ты не сделаешь всех пайщиками тех хозяйств, в которых они работают!

— Чтобы за одно поколение одни разбогатели, а многие другие разорились?

— Нет, с тем, что только почувствовав себя по-настоящему владельцами собственности, они бы научились ею управлять. Они бы стали предприимчивее. Да, какая-то часть и в самом деле неизбежно разорилась бы. Но зато выделились бы лучшие! Ведь если нет возможности работать, чтобы улучшить своё положение, остаётся работать только за страх.

— Ну, во-первых, постепенно от общих трудов материальное положение хоть и медленно, но улучшается. А, кроме того, есть и чистая радость от труда.

— Не понимаю. Какую радость от труда может испытывать, например, человек, таскавший камни для вот этой дороги? Он делал это за паёк и чтобы избежать наказания.

— Не думаю, что только из-за этого. Очень многим людям важен и сам результат — что тут будет дорога, она соединит между собой города и селения, из городов будет легче доставлять в деревню изделия ремесла, а в города будет проще доставлять продукты. А также воинам, защищающим границы нашей Родины от врагов, будет легче и быстрее перейти из одного места в другое.

— Разве такие вещи волнуют простых работников?

— У нас волнуют. Вот когда конкистадоры захватили нашу страну и стали заставлять её жителей держать дороги в порядке для них, чтобы им было удобнее воевать, работники хоть и подчинялись, но работали совсем не с таким настроением, чем когда строили крепости в Вилькапампе, этом оплоте свободы нашего народа. И на результате это сказывалось. У вас нет такого понятия, как работа на общее благо, и потому вам не понять, что чувствуют люди, когда после многомесячных, а то и многолетних усилий по возведению плотины она готова, и вода течёт в приготовленные для неё желоба, чтобы оросить поля. Радуются при этом как те, кто составлял когда-то проект плотины, так и те, кто рыл землю и таскал камни для дамбы. Главное, что все усилия были не напрасны... Но вот только объяснить это тому, кто никогда ни разу ни в чём таком не участвовал — это всё равно что объяснять слепому от рождения великолепие радуги. Уж лучше смиритесь с мыслью, что вы нас не понимаете и понять не можете.

Дэниэл понял, что его спасёт только совсем нетривиальный ход.

— Зря ты думаешь о нас только как о людях, сосредоточенных только на своём благе и не способных подумать об общем, — сказал он, — хотя мечтать себе позволяют у нас и в самом деле только юноши, в тридцать лет это как бы и не прилично. Но я помню, как был юношей и мечтал... мечтал о том, чтобы я мог сделать, если бы был принцем или даже... помощником Бога. Да вот только прости Государь, но мои мечты о справедливом и правильном устройстве никак не походили на то, что я вижу в Тавантисуйю. И мне это странно. Мне казалось что счастье — это когда у человека больше всего возможностей, а возможности тавантисуйцев так ограниченны... Хотя дать людям дополнительные права — не так уж сложно.

— У нас и у вас к правам разное отношение, — ответил Асеро, — мы, инки, считаем глупым лицемерием давать формальное право на то, что не можем обеспечить на деле. Или давать права одним в ущерб другим. Ну, вот какие бы права ты дал своим подданным, если ты был монархом?

— Во-первых, я бы изменил порядок, согласно которому королём становятся в результате родства. Я бы сделал так, чтобы правителя выбирал весь народ на какой-то ограниченный срок, скажем, пять лет. Ну, максимум десять. Но не больше.

— А зачем так мало?

— Затем что больше опасно. Долгое правление может выродиться в тиранию.

— Что есть тирания? Если до власти добирается дурной человек, то он и за малый срок может натворить бед, подобно Уаскару. А долгое правление хорошего правителя — благо для страны. За пять лет можно не успеть сделать мало-мальски крупный проект, а значит, настроенные на недолгое правление правители уже будут заранее от них отказываться. Правление же без крупных проектов — это во многом впустую потраченное время. Хотя, разумеется, в случае крупной войны или других стихийных бедствия не до них. Моему предшественнику Горному Потоку не повезло в этом плане, хотя идей у него хватало. Жаль, прожил он недолго, да и то, что замышлял, оказалось не по силам стране в тот момент. Сначала нужно было восстанавливаться после Великой Войны, а потом по стране прокатилась оспа, да и торговая блокада сказывалась...

— Значит, его правление прошло зря?

— Нет, почему же. Нет ничего дурного в том, чтобы замахиваться на то, что пока кажется невозможным. Во-времена Пачакути не хватало сил на то, чтобы оросить Атакаму, а сейчас это удалось сделать. Возможно, что когда-нибудь настанет день, когда и проекты Горного Потока о всеобщем образовании станут по силам стране, а сейчас надо сосредоточиться на том, что по силам.

Сам Асеро про себя думал, что дело не только в нехватке средств. Проекты, которые он поднимал, были по масштабам довольно средние на фоне Манко или Пачакути, особенно если учесть возросшие возможности их государства. В глубине душе ему самому лично и хотелось продвинуть кое-что помасштабнее, однако вероятность возможной войны и риск в результате оставить проект недоделанным многих останавливал от того, чтобы пробовать начинать. При Манко как-то меньше этого боялись, видимо, надеясь, что враг уже не сможет заходить так далеко вглубь страны. Впрочем, Дэниэлу всё равно этого не понять.

Дэниэл ответил.

— Тобой руководит честолюбие, Инка. Ты хочешь прославиться в глазах потомков.

— Да, я хочу заслужить их благодарность, а что в этом плохого? Мне приятно думать, что в том числе и благодаря мне они будут жить лучше, чем их предки.

— Так дай им больше свободы. Пусть следующего за тобой Первого Инку выберут не инки, а весь народ!

— Но народ должен знать, кого выбирает, — ответил Асеро, — инки могут оценить друг друга по тому, что кто из них сделал полезного для государства, и то могут порой ошибиться. А простой обыватель, который за делами государства не следит, как он будет выбирать из тех, о ком до этого ничего не знал? Он только в своём айлью, зная людей, лично может выбрать достойнейшего, но осознанный выбор Первого Инки для него невозможен.

— Почему невозможен?

— Чтобы осознанно выбирать, нужно представлять себе последствия того или иного выбора. Кто не видит последствий, тот, по сути, бросает жребий, а кто оценивает последствия неправильно — обречён на ошибку. А ошибка в таких вопросах может поставить наше государство на грань гибели.

— Но почему?

— Потому что наибольший шанс быть избранным будет у языкастого авантюриста. Такой сумеет понравиться народу благодаря обещаниям, которые и не собирается исполнять. Для такого охмурить народ — дело техники, примерно как для опытного соблазнителя обольстить юную и восторженную девушку.

— Значит, надо чтобы народ набрался опыта. Умел бы сравнивать разные точки зрения. Например, я бы позволил каждому желающему печатать газеты или книги, какие ему заблагорассудится, и никто бы не мог наказать автора за то, что он написал что-то не то! Это у вас одна газета на всю страну, и ты, прежде чем она выйдет, читаешь все её материалы и можешь снять любой из них.

— А если бы кто-то написал и размножил бы неправду?

— Ну, тогда тот, кто уличил бы его в неправде, мог напечатать в ответ опровержение.

— Допустим, — сказал Асеро, — а если бы кто-то напечатал клевету, пятнающую честное имя ни в чём не повинного и уважаемого человека?

— Ну, тогда оклеветанный может подать в суд и выиграть дело.

— А если выиграть не удастся, то клевету в отношении его можно считать доказанной? А если, только прочитав её, несчастный сляжет с сердечным приступом? Или ещё того хуже, если от клеветы пострадает кто-то из его близких?

— Но почему следует предполагать такие крайности?

— Потому что я знаю, что пишут обо мне за рубежом, — ответил Асеро, — и пишут не по приказу, а добровольно. Те, кто ничего не знают обо мне, усиленно смакуют мои пороки, мол, я и в морях крови плаваю, и всякими мерзкими изысками типа разделанной живой рыбы развлекаюсь, а про мою похоть не говорит только ленивый. Одни дошёл даже до того, что приписал мне надругательство над родными дочерьми! Конечно, я к этим помоям привык и внимания на них не обращаю, утешаясь тем, что в моей стране такую мерзость никогда не напечатают, и ни моя мать, ни мои дочери их в жизни никогда не увидят.

— А если бы тавантисуец прочёл что-то такое, что бы было?

— Зависит от того, поверил бы или нет.

— А если бы поверил?

— Наверное, переполнился бы гневом и побежал бы меня убивать. Насильников у нас ненавидят самой жгучей ненавистью. Впрочем, на примере истории с Джоном Беком вы должны были это уже понять.

— Так разве его не за порчу водопровода повесили?

— За водопровод бы его казнили по закону, а так, не дожидаясь казни, его прикончила разгневанная толпа. Очень уж он их тогда разозлил...

Асеро знал, а точнее, догадывался, что за якобы стихийной расправой стояла на самом деле Служба Безопасности, ведь это люди Горного Ветра, услышав такое, стали зачинщиками расправы, что, впрочем, никак не отменяла ни их искреннего гнева, как и того, что подавляющее большинство простых тумбесцев их гнев разделяло. Инти как-то говорил Асеро, что совсем стихийно, без подготовки, никакую расправу никогда не вызовешь, а уж он то в таких вещах разбирался. Однако Дэниэлу обо всём этом знать было совершенно не нужно, так что Асеро продолжил самым невозмутимым образом:

— Наш народ очень горяч, и потому стоит про кого-то крикнуть, что он насильник или предатель, то обвинённый потом и трёх дней не проживёт без стражи, его просто растерзают. Именно поэтому ложные или предположительные обвинения ни в коем случае не должны широко оглашаться перед всем народом. В нашей Газете можно писать только твёрдо установленные вещи, иначе ошибка может очень дорого обойтись, ибо можно ненароком опозорить и убить невинного человека. А ведь частный газетчик способен раздуть историю чисто для перчика, чтобы привлечь внимание читателей.

— А ваш народ очень легко верит в то, что ему говорят?

— Верит. Особенно печатному слову. В книгах и прессе можно что-то недоговорить, но лгать — нельзя. Также как нельзя учить дурному, ибо научивший дурному несёт моральную ответственность за то, что натворят наученные им.

— Ну и странный у вас народ, — пожал плечами Дэниэл.

— Народ как народ, — тоже пожал плечами Асеро. — А мне кажетесь странными вы. Я читал о вашей стране книгу, где говорится, что у многих ваших людей нет пищи и крыши над головой, а вам это кажется неважным, зато такое внимание к второстепенным вопросам типа срока правления правителя.

— Откуда ты вычитал про это, Инка?

— Был у вас некий государственный муж по имени Томас Мор, и он написал книгу, которую назвал сколь полезной, сколь и забавной, в первой части которой он описал проблемы вашей родины, а во второй — свой общественный проект.

— Томас Мор жил сто лет назад, с тех пор многое поменялось.

— Разве у вас теперь нет голодных и бездомных?

— Есть, но по мне лучше голодные и бездомные, чем тирания, даже такая тирания как у Мора. Он не отрицал самоуправление, но если при этом нельзя вырасти крупным собственникам, то это самоуправление, по сути, получалось бы самоуправлением нищебродов, которое ведёт к тупику и застою, потому что нищеброды ничего не хотят, кроме как меньше работать и больше жрать. К чему им что-то новое? Новое могут создавать только деловые и предприимчивые люди, ставящие целью прибыль. А остальные могут только тупо работать из страха.

— Но ведь у нас строятся новые плотины и новые города. Мы перенимаем ваши изобретения, да и сами изобретаем. Или ты опять не веришь мне в этом, как с дорогой?

— Ваш народ жалок и забит, я не хочу жить как те, которые таскали эти камни.

— Не хочешь — твоё дело. А они не хотят жить как в Англии. И я не собираюсь превращать мою родину во вторую Англию.

— Но если ты хочешь, чтобы у вас были те же товары и изобретения, что и у нас, то придётся менять порядки. Или свернуть торговлю.

— Пока вопрос так не стоит, но лучше я сверну торговлю, чем отдам свою страну на разграбление.

— Что тебе важно, Первый Инка? Власть? Слава?

— Ни то ни другое. Что мне слава и власть, если я погублю свою Родину? Не нужна мне тогда будет и сама жизнь.

— А разве, отдав народу их поля и плотины в собственность и разделив на паи, ты погубишь её?

— Да, погублю. Ещё до того, как первые Сыны Солнца вышли из скалы, на свете существовало государство аймара, где тоже пытались построить общество разумно, и с этой целью они ограничили рынок, но только не уничтожили его совсем, и когда рынок начал разъедать план, решили, что лучше всего всё сделать паевой собственностью народа, и от этого вскоре появились нищие и богачи. Это привело их государство к гибели, и я не хочу, чтобы такая же судьба постигла и Тавантисуйю. Да и даже если бы Тавантисуйю и не погибла бы от этого напрямую — всё равно Тавантисуйю с торговлей и богачами неизбежно бы лишилась всех своих достоинств, став лишь пустой оболочкой себя прежней. А я люблю свою страну именно такой, какая она есть сейчас, а пустая оболочка мне ни к чему. Если это всё, что ты хотел обсудить со мной, то я думаю, что не стоит нам дальше тратить время на этот бесполезный разговор.

— Хорошо, Инка, я понял тебя. Тут действительно есть о чём подумать, — и тут Дэниэл опять перешёл на испанский. — Так что больше не смею отрывать Ваше Величество от летнего отдыха и удаляюсь. До встречи в столице.

— До встречи в столице, — ответил Первый Инка.

Дэниэл удалился, а Асеро направился к своей охране. Горный Хрусталь, заместитель Начальника Охраны, отёр пот со лба:

— Наконец-то это противный англичанин удалился, — сказал он. — Я не слышал вашего разговора, но, глядя на него, мне всё время казалось, что он так и хочет вцепиться тебе в горло.

— Он не сумасшедший. Но если понимать "вцепиться в горло" не буквально, то, может, и хочет. Я им мешаю, они бы предпочли более сговорчивого правителя.

— Не получат, — сказал Горный Хрусталь, — я готов отдать за тебя жизнь, Государь, многие из моих воинов тоже.

Асеро лишь благодарно улыбнулся в ответ, с грустью подумав, что как ни велики искренность и решительность Горного Хрусталя, коварство чужеземцев может оказаться сильнее. Ведь и у Атауальпы были не менее верные охранники.

Когда Асеро вернулся в замок, на столе уже был готов завтра, Инти и Луна поджидали только его.

— Пока тебя не было, у нас уже был лекарь. Осмотрел обоих. Сказал, что у Луны угрозы выкидыша уже считай нет. А мне разрешил небольшие прогулки. Я его спросил — как сердце может быть настолько неутомимым, что служит нам всю жизнь? Он ответил, что это потому, что оно успевает отдохнуть между ударами. Но если ритм сбился и стал слишком частым, оно восстановиться не успевает, и если ритм не замедлить, то беда неизбежна.

Луна добавила:

— Конечно, с одной стороны, хорошо, что носящие льяуту не могут без тебя — значит, не держат за пазухой ножа, но с другой стороны, тебе ведь тоже надо отдохнуть как следует, а они тебе не дают.

— Тут не столько они, сколько я сам не даю себе отдохнуть. Кажется, я понял, какой вопрос меня мучил. После завтрака напишу записку Киноа.

Тщательно продумывая слова, Асеро писал:

Здравствуй, Киноа!

Отчасти понимаю твои затруднения. Был у меня англичанин Дэниэл Гольд. Вёл себя относительно прилично, деликатных тем не касался, но ни до чего мы с ним так и не договорились. Он сам понял, что разговор бесполезен.

Он говорил о необходимости свободы торговли, но на общефилософском уровне, я так и не понял, зачем конкретно ему это надо. Но, думаю, с тобой или твоими подчинёнными разговор был более предметен. Не мог бы ты мне его изложить?

Да, и хотелось бы получить отчёт от Золотого Слитка, о продаже чего удалось договориться твёрдо.

Асеро

Гонец на следующий день привёз ответ:

Здравствуй, Асеро!

Мне, наверное, с самого начала нужно было изложить суть, но я думал, что её изложат сами англичане. Дело было так: ты сам знаешь, какие надежды я возлагал на обмен технологиями. Но Дэниэл ? купец и делец, а такие сами умеют только торговать и ничего более.

Асеро удовлетворённо отметил, что хоть в этом отношении Киноа трезв.

Однако я надеялся через него связаться со специалистами. Мои подчинённые приготовили списки ремёсел, специалисты по которым нам наиболее интересны, и спросил Дэниэла, сможет ли он найти таких у себя на родине. Он сказал, что знаком с такими и даже говорил с ними до поездки в Тавантисуйю. Конечно, я обрадовался.

Я спросил его, знает ли он, что между двумя войнами у нас был период, когда европейские специалисты нередко работали в Тавантисуйю. Оказалось, он знает об этом. Знает и об условиях, на которых у нас работали иностранцы. Сперва временный контракт с частичными правами, а затем на выбор — вернуться на родину с щедрой выплатой или стать тавантисуйцем и получить полные права.

Асеро знал, что частичные права покрывают основные потребности и отчуждаются только со смертью. Они есть даже у заключённых. Это право на паёк, право на помощь лекаря, право на жилище, на защиту жизни и здоровья, и т. д. Полные права — это право вступать в брак, участвовать в управлении, в том числе и занимать государственные должности и т. д. Правда, очень немногие из европейцев хотели становиться тавантисуйцами, потому что полные права означают и полные обязанности, а жить по тавантисуйским законам для европейцев было всё-таки тяжело. Кроме того, многие из них понимали, что между христианнейшими королями и язычником Манко вполне возможна война, а это ставило бы их в весьма двусмысленное положение. Но некоторые всё-таки оставались.

Дэниэл сказал, что знает об этом и даже обсуждал эту тему со своими знакомыми мастерами.

Асеро даже присвистнул от удивления. "Лихо же они подготовились, чтобы вести у нас свой бизнес", — подумал он. — "А Киноа ? простофиля, что не обратил на этот момент внимания сам и не сообщил Горному Ветру".

Они сказали, что работать на таких условиях не согласны, рисковать - так по крупному. Их условия — это паевая собственность, и никак иначе.

Я сказал, что с этим есть сложности со стороны законов, однако вполне возможно, что они преодолимы.

Асеро даже фыркнул. "Преодолимы", нечего сказать. Хотя Искристый Снег вполне может из лучших побуждений найти в законах какую-нибудь лазейку и началась бы продажа Тавантисуйю с молотка. Нет, конечно, он и тогда бы успел вмешаться, далеко бы дело не зашло, но всё же... всё же к лучшему, что англичане так настойчиво лезли к нему, а он их обломал.

В общем, узнав, что он не только знаком с горными инженерами, но и получил от них рекомендации, как они считают нужным организовать дело. Так как сам я в этом не особенно смыслю, я пригласил к себе Главного Горного Инженера и Главного Архитектора, чтобы он перед нами троими изложил свои соображения, точнее, соображения своего английского компаньона.

В общем, только этого он и ждал. Конечно, он перво-наперво пояснил, почему его компаньоны не хотели бы идти на службу государства Тавантисуйю. Во-первых, они презирают труд по найму, считая его уделом рабов, слишком позорным для свободного человека, во-вторых, по их мнению, наёмный управленец слишком несвободен в своих решениях, а, собственно, секрет успешности англичан в том и состоит, чтобы управленец действовал самостоятельно и за свои действия не перед кем не отвечал.

Ну, Главный Горный Инженер сказал, что это бред, потому что если человек не перед кем ни за что не отвечает, то кому, кроме него, может быть какая-то польза от его деятельности.

Асеро отметил про себя, что Главный Горный Инженер явно умеет зрить в корень. Хоть это радует. Может, стоит вручить ему синее льяуту? Хотя бы для того, чтобы не дал Киноа глупостей наворотить. И уже с этой мыслью Асеро продолжил чтение.

Я сказал Главному Горному Инженеру, чтобы тот пока помолчал, и дал нашему гостю высказаться. Тот спросил, возможна ли ситуация выкупа какой-то существующей шахты, и, получив отрицательный ответ, сказал, что надо строить новые и эффективные, с минимумом затрат, и развернул типичный проект, как у них строятся шахты.

У Асеро не осталось никаких сомнений, что вся эта кампания с целью заставить их торговать с Англией была продумана сильно заранее. Отвратительно и расчётливо спланирована. Он вспомнил несчастные глаза Чуткого Нюха и ещё более несчастные и безумные глаза его матери (по сравнению с ней Луна ещё легко отделалась), вспомнил несчастных племянников... сколько жизней они уже поломали ради своих мерзких планов! Как там у них говорится, "ничего личного, только бизнес"? Да, именно "бизнес", а не просто "дело".

Наивный Киноа ещё надеется их перехитрить. Что же, он должен так или иначе убедиться, что это невозможно.

Когда Главный Архитектор изучила схему посёлка рудокопов, она тут же сказала, что проект заключает в себе грубейшие ошибки. Не предусмотрены ни водопровод, ни возможность вывозить нечистоты, ни школа для детей, ни лекарь. И сказала, что у тавантисуйцев так строить — нарушение закона.

На это Дэниэл Гольд ответил, что глупой бабе лучше не лезть не в своё дело. "Глупая баба", - сказала она, - "в отличие от некоторых, не знающих даже таблицы умножения, училась строительному искусству несколько лет, а уж что должно быть в посёлке обязательно — это даже и простые крестьянки знают".

На это Дэниэл ответил, что без школ и лекарей вполне можно обойтись, рудокопы чай не баре какие-то. Надо как можно меньше тратить на то, что не несёт прибыли.

Рудный Штрек тем временем изучал собственно бумаги, посвящённые устройству шахты, и сказал: "Нет, я никогда не подпишу согласие на это! Тут никакой безопасности, никаких крепей не предусмотрено. Я не убийца! Только через мой труп, ясно!". И ещё добавил пару таких выражений, которые я стесняюсь поведать бумаге. Я сказал ему, что не стоит так выражаться, особенно в присутствии женщины и иностранца. Та ответила, что от строителей и не такие слова слышала, а тут человек ругается по делу, и совершенно прав.

Дэниэл сказал, что можно использовать труд преступников, на это я ему ответил, что даже в таком случае лекарь и водопровод необходимы, даже преступников по нашим законам положено лечить, если они заболеют или покалечатся.

Рудному Штреку я сказал, что всё-таки нехорошо обзывать людей убийцами, так как для европейцев убийство — это только непосредственное действие своими руками. А для нас и действия, косвенно приводящие к гибели.

С досадой должен отметить, что с обеих сторон очень мало желания понять друг друга. Дэниэл Гольд сказал, что не хочет больше иметь дело с глупой бабой и неотёсанным простолюдином, те, в свою очередь, не захотели иметь дело с "убийцей". Вот после всего этого мне и пришлось направить их к тебе. Ещё раз прошу прощение за то, невольным виновником чего я стал. Меньше всего я думал, что так обернётся. Чувствую себя убийцей.

Твой Киноа

Прочтя последние слова, Асеро почувствовал угрызения совести, что, по сути обманул честного Киноа. Может, всё-таки не стоило слухи про выкидыш распускать? Англичане вроде не отреагировали... И вдруг обнаружил, что в пакет был вложен ещё один лист. Асеро стал читать его

Это было письмо от Золотого Слитка.

Асеро, ты меня прости, но я сам вижу, что торговля с англичанами не имеет перспектив. Ни о каких крупных продажах жемчуга или хлопка, или ещё чего-либо договориться не удалось. Поначалу мы подозревали, что причина в языке. Но язык они выучили. Потому сваливали на неискусность их в исчислениях.

Они и правда очень неискусны в расчётах, даже два числа перемножить для них проблема, а на извлечение корней они и вовсе не способны. У нас любой рыбак или пастух лучший вычислитель, чем они.

Но всё-таки потом стало понятно, что они нарочно тянут. И пытаются представить дело так, будто виновники задержки мои люди. Но я всё изучил, это не так. Может, и прав Горный Ветер, что они ждут чего-то?

Я даже рискнул послать Золотую Нить побеседовать с одним из их английских слуг. Тот сказал, что "в связи с выкидышем королевы они ждут, кого официально назначат наследником". Она спросила, как это влияет на торговлю — ведь подписанный договор будет в силе для любого. Но почему-то те надеются на более выгодные условия при большей определённости в этом вопросе.

Не думаю, однако, что за этим стоит какой-то заговор. У меня сложилось впечатление, что они просто слишком недалёки и недоверчивы, не могут в силу этого понять, как у нас тут что устроено, и потому не могут ни на что решиться, боясь продешевить. Конечно, с тобой случилась весьма досадная история, желаю Луне скорейшего восстановления, но, в общем и целом, у нас нет оснований опасаться столь тупого народа".

Золотой Слиток

Получив ответ, Асеро грустно улыбнулся. Всё-таки Золотой Слиток наивен в своей уверенности, что тупой враг не опасен. В Тавантисуйю было принято превозносить образование, возможно отчасти и потому, что в безденежном обществе именно знания, по крайней мере, в мирное время, давали возможность сделать карьеру. Так продвинулся и сам Золотой Слиток.

В памяти Асеро почти как наяву всплыло воспоминание...

Он всего лишь юноша, учится в университете и не знает, что через полгода разразится война с каньяри и об учёбе придётся забыть навсегда. Лекцию читает покойный ныне Хромой Медведь, который, несмотря на свою хромоту, ещё довольно бодр и тоже вряд ли знает о том, что скоро ему придётся уехать из столицы в Тумбес.

— Итак, мы разобрали основные причины, по которым люди совершают ошибки, — сказал лектор, — а вот теперь разберём это на конкретном и хорошо знакомом вам из истории примере. Ошибку какого характера совершил Атауальпа при встрече с испанцами?

Тут же появился хор желающих высказаться.

— Ну, говори ты, Славный Поход, — сказал Хромой Медведь.

— А что тут думать, всё понятно, — сказал тот, — он переоценил себя и недооценил противника. Потому что дурак был.

— Так. То есть, по-твоему, корень его ошибки в его собственной глупости, — сказал Хромой Медведь. — А у кого другое мнение?

Юный Асеро чувствовал, что Славный Поход не прав, но в тоже время не мог чётко сформулировать мысль, в чём именно заключается его неправота, и потому молчал. Слово взял его друг Алый Мрамор, будущий наместник Кито, доживший только до тридцати лет и подло убитый пособниками Горного Льва. Убитый, в том числе, и за их студенческую дружбу, про него можно было быть уверенным, что ни деньгами, ни угрозами его было невозможно склонить к предательству. Но тогда Алый Мрамор, как и сам Асеро, был всего лишь беззаботным юношей. Он сказал:

— Мне кажется, Славный Поход не прав. Конечно, сам Атауальпа никак не мог считать себя дураком, но до того рокового случая ни его сторонники, ни даже его враги никогда не обвиняли его в глупости. Он ведь не глупее нас был — "Вычислителя" заработал, — произнеся это, Алый Мрамор заметно покраснел, так как у самого у него с математикой, в отличие от истории, было не очень ладно, и о приставке "вычислитель" (Юпанки) не приходилось и мечтать. Асеро, который такую приставку к имени уже честно заработал, всячески старался помогать другу, чтобы тот только на экзаменах не опозорился, что неизбежно означало весьма печальное будущее в виде прозябания на второстепенных должностях и невозможность пойти в амаута. — И в Кито неплохо правил, — добавил Алый Мрамор. — И Уаскара сумел победить. Мне кажется, что ошибку совершил не сам Атауальпа, а его отец, Уайна Капак. Получив известия о неведомых пришельцах, он должен был ими заинтересоваться всерьёз, ибо неведомый враг опаснее всего.

— Ты близок к истине, — ответил учитель. — Действительно в корне ошибки Атауальпы лежало незнание. Он был уверен, что едет на встречу с посольством неведомой заморской державы, и даже обладая вкратце всей суммой знаний, которая к тому моменту была накоплена нашими амаута, всё равно не мог бы предположить, что посольство может захватить его в заложники. Ты верно заметил, Мрамор, что его отец Уайна Капак совершил ошибку, не попытавшись выяснить всё, что только можно, о чужеземцах, неожиданно появившихся возле границ нашего государства. Теперь, конечно, в этих стенах обязательно учат, кто такие христиане и чего следует от них ждать, но запомните: только вы сами можете научиться оценивать собственные пробелы в знаниях. Вы должны понимать, когда сведений для принятия ответственного решения слишком мало и потому есть риск роковой ошибки. Образование само по себе, как бы важно оно ни было, ещё не гарантия необходимых у вас знаний, запомните это!"

Да, Асеро накрепко запомнил слова своего учителя, и теперь, после разговора с Дэниэлом, его не покидало странное ощущение, что он чего-то не понимает в англичанах. Какую цель преследовал Дэниэл, когда вызвал его на столь пространный разговор? Асеро был почти уверен, что дело не сводилось к нюансам торговли, за всем этим стояло что-то ещё... Может, Дэниэл пытался понять, что за человек Асеро? Нет, скорее всего, это тоже была попутная или промежуточная цель какого-то бСльшего плана. Но какого?

Письма Киноа и Золотого Слитка ещё больше запутывали дело. С одной стороны, получалось, что англичане ждут определённости в вопросах престолонаследия, с другой — получалось, что Киноа для них не худший вариант, но и не лучший. Чего же они ждут? Что Жёлтого Листа выберут, или Наимудрейшего? Но неужели они не понимают, что такой оборот маловероятен? Хотя... эта мысль заставила Асеро похолодеть. В его памяти опять всплыло лицо Алого Мрамора, уже мертвенно бледное, неживое... Ведь и Киноа могут точно так же убить.

Хотя это уже на безумие похоже. Ведь пока они даже не знают, получит ли Киноа Жёлтое Льяуту, им нет смысла его убивать. Во всяком случае, нет смысла этого делать сейчас.

Вдруг Асеро увидел в окно, что с прогулки возвращается Инти, и тут же вспомнил, как Титу Куси Юпанки отравили монахи-миссионеры. Асеро не мог вспомнить, было ли у Титу Куси уже Жёлтое Льяуту, или об этом были только разговоры, но всё равно его отравили как наследника, сделав вывод, что нужную монахам политику тот проводить не будет. Сделали ли англичане такой вывод по Киноа?

Заглянула Луна, сказав, что через полчаса ужин. И пусть кончает с государственными делами побыстрее.

Тогда Асеро написал Киноа, что тот думает о Главном Горном Инженере в плане вручения ему синего льяуту (Главного Архитектора он предлагать всё-таки не решился, понимая, что женщину продвинуть на синее льяуту заметно сложнее).

Потом всё-таки на некоторое время сумел выбросить государственные дела из головы.

Бертран не знал, на что решиться. С одной стороны, был дядя Дэниэл, который объяснял ему:

— Прежде всего, ты должен быть английским патриотом, Бертран. То есть выше всего для тебя должны быть интересы Англии. А нынешняя Англия сейчас похожа на бочку с порохом, и достаточно одной искры, чтобы мы все взлетели на воздух, — помолчав, Дэниэл добавил. — Беда в том, что наш остров стал слишком тесен для нас. В нашей стране стало слишком много бродяг, нищих, воров и разбойников. Иные чокнутые проповедники говорят о скором Конце Света, это ерунда... но вот скорый конец той Англии, к которой мы привыкли — он вполне возможен. Нам надо избавиться от лишнего населения, а для этого нужны новые земли. А инки нам в этом мешают, — переведя дух, Дэниэл сказал. — Пора тебе знать правду, мой мальчик — это они разрушили колонию в Новой Англии.

— Инки? Но как же они...

— Конечно, они сделали это руками местных племён. Но сами эти дикари ни за что бы не справились. Инки снабжали их порохом и ружьями. Ты знаешь, на ком женат Горный Ветер, сын Инти и племянник Первого Инки? Он женат на Лани, которая была дочерью местного вождя. И это она подговорила инков уничтожить колонию.

— Но зачем?

— Она — мстила.

— Но за что? Разве белые люди виноваты, что местные племена оказались настолько неустойчивы к оспе?

Дэниэл понял, что чуть не проболтался. Кое о чём племяннику знать явно преждевременно.

— Видишь ли... она вполне могла считать оспу плодом колдовства белых людей. Кроме того, тут ещё не понятно, что у неё с Джоном Беком было... она потом обвинила его в изнасиловании. Но скорее всего всё было наоборот, эта маленькая дикарка сама его соблазнила. Всё-таки Джон Бек не был столь легкомыслен, как Розенхилл, чтобы лезть под юбку к первой попавшейся красотке. Впрочем, тут Асеро сам виноват, мог бы по такому случаю и служанку подрядить на стол накрывать. Так что ему поделом, что его шлюха выкинула. И вообще, инкам должно быть поделом за то, что они в Новой Англии предпочли союз с местными племенами торговле с колонистами. Они хотят распространить свою власть и на эти земли... И ведь, по сути, они вырвали у нас кусок изо рта! И продолжают вырывать. Значит, единственное, что мы можем сделать — это уничтожить их логово. Тогда у нас даже здесь будут земли, которые мы сможем заселить.

— А как же местное население? — спросил Бертран.

— Его нужно будет частично сократить. Всё равно оно всё насквозь проникнуто инкским духом. Я читал де Толедо. Хотя он и испанец по крови, но рассуждал он очень здраво. Иногда жалею, что он не родился англичанином. Он понимал: инков можно уничтожить, только если выкорчевать из народа саму память о них. А для этого нужно извести их под корень. С семьями.

— Инки, конечно, тираны... — ответил Бертран, — но мне противна мысль об убийстве маленьких детей.

— Даже новорожденные змеёныши ядовиты, — ответил Дэниэл.

— Но ведь это не змеи, а люди...

— Есть версия, что это потомки падших ангелов, — сказал Дэниэл, — значит, не совсем люди. Хотя вся это поповская мистика мне кажется и в самом деле сомнительной. По плоти они, конечно, люди. Также едят, спят, мочатся, предаются плотским ласкам, болеют, стареют, умирают... Только вот что делает человека человеком? Священники скажут, что вера, ибо не знающий христианства дикарь человек лишь потенциально. Но вот если его обратить — то он станет человеком в полной мере. Я не согласен. Да, вера, знание Библии важны, но главное не это. Главное — собственность! А у инков собственности нет. Они кажутся господами, но на деле они не господа. Они ничем не владеют, они сродни управляющим в поместье. А, не будучи владельцами, они могут только портить доверенное им. Они гноят картошку и ткани на государственных складах, вместо того чтобы их выгодно продать, их корабли строятся настолько плохо, что служат меньше наших, хотя они их всё время чинят. Словом, одна бесхозяйственность и бардак.

— Но ведь это цветущая страна. Здесь никто не голодает и не ходит в лохмотьях. Всюду возделанные поля и города с чистыми и прямыми улицами. Все умеют читать и писать. Нет воров и разбойников.

— Та цена, которой они этого добились, не может не ужасать нормального человека, — ответил Дэниэл. — Лишить людей возможности самим зарабатывать, заставлять их работать на деспотическое государство! Бертран, дело даже не в том, что мне жалко этих... существ. Нет, они хотят сделать это с Англией. Я говорил с Киноа — он с ужасом отверг саму возможность заняться на их земле частным предпринимательством. Зато предлагал нам, англичанам, построить у себя плотины для поднятия урожая!

— Но что страшного в плотинах?

— Плотины — основа деспотизма. Кто владеет плотинами — тот владеет страной. А, кроме того, ты заметил, какая тут великолепная шерсть? Какие ткани выпускаю местные ткачи? Теперь инки могут только гноить их на складах, но если... если Святой Престол отменит свою анафему, их шерсть хлынет на европейские рынки и... и нашему овцеводству и ткачеству придёт конец. Мы должны вырезать местный текстиль под корень или... или Англия обречена, — по голосу Дэниэла Бертран понял, что тот всерьёз обеспокоен.

— А что станет с местными ткачами?

— Не думаю, что они смогут найти себе другое занятие... Но пусть даже вдоль дорог будут валяться их трупы, расклёвываемые кондорами... Ради Англии я на это согласен.

— Почему ты хочешь их убить, дядя?

— Убить? Нет, я не собираюсь проливать кровь. Будет лучше всего, если они просто передохнут все с голоду после того, как мы скупим и закроем их мастерские и склады, чтобы английская шерсть не знала конкуренции. Ведь при свободной торговле местная шерсть неизбежно вытеснила бы нашу, она не такая жирная, как овечья, да и качество у них лучше. И прощай, добрая старая Англия! Мы или они, другого не дано!

— А почему нельзя сделать так, чтобы все были сыты, и мы, и они? — спросил Бертран.

— Ты что, племянник, от инков этого набрался? — удивлённо спросил Дэниэл. — Жизнь — это борьба, сильный пожирает слабого. А волки сыты, овцы целы — не бывает такого. Точнее, бывает, если целы должны быть конкретные овцы. То есть волков можно накормить другими овцами. А чтобы целы были наши английские овцы, наших волков надо накормить местными ламами.

— Что же ты хочешь сделать, дядя?

— Я говорил с Первым Инкой, предлагал ему сделать паевыми его мастерские, но он тоже не так прост, кажется, понял, чем это для его страны пахнет. А может, просто осторожничает... Во всяком случае, добром он нам ничего скупить и закрыть не даст. Значит, надо его свергнуть, при этом обязательно опозорив. Ибо пока у него столь высокий авторитет в народе, лишить его престола не удастся, а его смерть вызовет такое возмущение, что мы можем поплатиться головами. Но только вот он сам подсказал мне способ, который следует применить — есть вещи, которые здесь не прощают никому, даже Сынам Солнца. Если Инку обвинить перед народом в таких прегрешениях, то разгневанный народ его сам растерзает. А ведь ты знаешь, что насколько у нас любят перетирать его постельные похождения....

— А его народ о них разве не слышал?

— Нет, страна же закрытая. Да и, кроме того — всё оказалось враньём. Невозможно, но факт — владыка огромной империи, вместо того чтобы услаждать себя десятками и сотнями красавиц, живёт как добродетельный бюргер. У него одна-единственная жена, и он наотрез отказывается от дополнительных, в силу этого он до сих пор не обзавёлся ни одним наследником. Но важно не то, каков он есть — важно, что если народ сочтёт его насильником, то он тут же сбросит с престола. Вот что, ты должен перевести кое-что из наших исторических сочинений на кечуа...

— То есть я должен оклеветать Первого Инку?

— Но ведь он тиран, и потому в чём его ни обвини — виноватым не будешь. Ты же не будешь отрицать, что руки у него по локоть в крови? А раз так, то он заслуживает позора и смерти.

— Да, но было бы лучше, если бы он поплатился именно за то, в чём он реально виновен.

— Какая разница? Прежде всего, ты должен думать об Англии и её народе, а не об этих жалких туземцах. К тому же язычниках. Итак, племянник, ты должен составить обличающий тирана памфлет на кечуа, вогнав туда всё дурное, что об Асеро говорят. Не думая о том, насколько это правда или ложь.

— Я не могу на это решиться, — сказал Бертран, — мне нужно время, чтобы подумать.

— Думай, если хочешь. Даю тебе на раздумье три дня. Потом будет окончательный ответ.

Вот Бертран и мучился теперь после всего случившегося раздумьями. С одной стороны, ему как европейцу была отвратительна "власть тиранов", угнетающая свободных людей, с другой — ему было жалко простых ни в чём не повинных тавантисуйцев, а кроме того, ему хотелось уважать себя и держать свои руки чистыми, а предлагали же ему гнусность, после которой ему было бы трудно себя уважать. Ему предлагали ложь, после которой, если она раскроется, ему уже никто не будет верить. Как быть?

Так, спокойно... Что считает правильным он, Бертран? С одной стороны, чтобы тирания Инков была свергнута, и чтобы при этом простой народ не пострадал, а наслаждался бы свободой и процветанием. А что для этого нужно сделать? С одной стороны, будет неплохо, если в результате свержения власти инков простой народ очнётся от спячки и поверит в свои силы, но для этого он должен узнать об инках правду. А значит, обличать инков надо, но так, чтобы говорить правду и только правду. А как ему говорить, если он сам этой правды, как оказалось, не знает? До визита в Тавантисуйю он рисовал себе Первого Инку так: рябой карлик, сластолюбивый и властолюбивый, вспыльчивый и злобный. Как оказалось, хотя Асеро рядом с белым человеком и впрямь не великан, но для индейца у него рост скорее средний, да и в остальном было совершенно непонятно: как это приятный на вид человек может быть таким жестоким тираном? Вдруг Бертран понял, что ему надо познакомиться с Первым Инкой поближе, поговорить с ним наедине. Возможно ли это? Дэниэл смог, а он, Бертран, чем хуже? Он, Бертран, предложит самому тирану добровольно сложить с себя власть, передать её народу, и посмотрит на реакцию. Как иностранцу, ему бояться нечего. А если тиран откажется, что почти наверняка, так у Бертрана будет тогда законный повод ненавидеть Первого Инку, и тогда он уже с чистой совестью будет его обличать в том, в чём он действительно виновен. Решившись, он рано с утра на следующий же день помчался в замок Инти, требуя аудиенции. И к его удивлению, Первый Инка без особых проблем согласился на беседу с ним в виде прогулки верхом по горам, только Бертран был неприятно удивлён тем, что пришлось снять шпагу:

— Скажи мне, Инка, неужели ты так боишься за свою жизнь, что готов в каждом видеть заговорщика?

— Наш опыт научил нас опасливо относиться к каждому чужестранцу, — ответил Асеро, — и это опасение — не моя прихоть. Разоружать чужестранцев на время аудиенций велит мне моя Служба Безопасности. Она разработала для меня порядок, минимизирующий для меня опасность. И этому порядку я должен подчиняться, если хочу избежать проблем.

— Но ведь все проблемы связаны с тем, что ты, Первый Инка, слишком властолюбив. Откажись от власти, отдай власть народу, и ты перестанешь быть тираном!

— Ну, с чего вы, белые люди, заладили, что я — тиран? Меня избрали Первым Инкой по закону.

— А разве у вас Первого Инку избирают? — удивился Бертран. — Я всегда думал, что у вас предыдущий Инка просто назначает наследника. Да и вообще престол захватывает самый ловкий.

— Дурно же ты о нас думаешь. Воля Первого Инки, конечно, важна, но последнее слово всегда остаётся за инками, которые в праве и не утвердить того, кого им предложат, а выбрать другого кандидата.

— Значит, идея выборной власти не чужда вам?

— Не чужда.

— Но почему у вас выбирают только инки, а не весь народ? Только инки обладают политическими правами?

— Отнюдь нет. Инками должны становиться достойнейшие из народа. Простой народ в рамках своего айлью выбирает достойнейшего для того, чтоб он был их представителем.

— Выбирает обязательно инку?

— Нет, не всегда. Но потом, если избранный ими оправдал их доверие и достойно отметился, он может стать инкой. Да и обычно становится. Конечно, для более высокой должности, чем старейшина, инкой уже быть просто необходимо.

— Скажи, а почему нельзя сделать так, чтобы народ выбирал себе правителя напрямую?

— Потому что осознанно выбрать правителя могут только те, кто всё время следит за политической жизнью. Обыватель, который ничего не видит дальше своего айлью, да и в нём порой более обеспокоен личным хозяйством, нежели общим, осознанно правителя выбрать не может. Он не может оценить правильность мер, которые предлагает кандидат, он, если только его видит, может оценить его внешность, голос и прочие малосущественные детали. Они могут купиться на обещания, не думая о том, что легче всего их даёт тот, кто и не думает их выполнять. Ну, вот представь себе юную девушку, за которой ухаживают честный и чистый юноша и опытный соблазнитель, за которым уже десяток загубленных юных девушек. У кого из них больше шансов понравиться?

— Конечно, у соблазнителя.

— Так вот, чтобы этой неприятной ситуации избежать, надо соблазнителей к невинным девушкам и близко не подпускать. Точно так же надо не подпускать к ответственным постам безответственных авантюристов. И нельзя допускать, чтобы их могли выбрать по ошибке те, кто в силу отсутствия опыта не способен их опознать. Сама идея выборной власти прекрасна, но... но демократия возможна лишь между равными. Поскольку реально равными всех жителей нашей страны сделать нельзя, то демократия она должна быть ступенчатой. Потому что есть простые обыватели, есть инки, а есть носящие льяуту, и уровень осведомлённости у них разный и положение разное. Правда, когда инки собираются вместе, все носящие льяуту эти самые льяуту должны перед всеми снять, чтобы показать, что в эти дни инки равны между собой. Мало того, деятельность каждого из них подвергается самой строгой оценке, и если кто-либо считается недостойным льяуту, то он его уже больше не наденет.

— А если недостойным льяуту сочли бы тебя? Что бы ты сделал?

— Подчинился бы закону, — пожав плечами ответил Асеро. — Это означало бы, что я крупно провинился. И подлежу суду.

— Значит, твоя власть не абсолютна?

— Как видишь.

Бертран не знал что сказать. Неужели это — слова тирана? Порой он грезил идеей выборного правителя, но всегда считал, что даже и выборные правители обязательно должны цепляться за власть до последнего. Потеря статуса правителя — это такое унижение для гордости, что оно казалось хуже смерти.

— А если бы суд приговорил тебя к смерти?

— Ну что бы мне оставалось, кроме как подчиниться? — ответил Асеро. — Но всё это так, пустые разговоры. Чтобы заслужить смерть, надо всё-таки сознательно натворить что-то дурное. А я, наоборот, стремлюсь к благу моего народа. Да, я могу совершить ошибку. Ошибка может иметь очень серьёзные последствия. И тогда я сам себя сочту недостойным льяуту. Но пока ничего такого не произошло, что думать об этом?

— Однако у нас за границей много пишут про якобы совершаемые тобой непотребства. Пишут, что ты опозорил много женщин. Иные говорят даже, что ты не пощадил даже собственных дочерей, ведь инцест входит в ваши обычаи...

— Я уже объяснил твоему дядюшке, что это чепуха полная. А пишут её... ну для публики специально пишут. Ну, даже если бы они узнали про мою семейную жизнь правду — ну что у меня только одна жена и это меня вполне устраивает, — во-первых, это бы европейцам показалось бы скучным, а может, даже и неприятным. Ведь как-то неловко после этого дома терпимости посещать, раз даже государь может жить, не предаваясь чувственным излишествам. Ну а если написать, что я обесчестил сотни женщин, имею всех Дев Солнца без разбора, да и даже до собственных дочерей добрался — так это обыватели будут читать с интересом и удовольствием, вздыхать и говорить себе: "Как хорошо, что мы живём не при тирании...".

— Но если бы такое вскрылось, то что бы было?

— Ну, такое невозможно. У нас, носящих льяуту, вся жизнь на виду друг у друга проходит. Поэтому тайно друг от друга предаваться непотребствам мы не можем.

— И Инти не может?

— Разумеется, не может. А у вас там просто в ходу привычное лукавство. Ну, сказали бы прямо, что не любите Инти за исполнение им его прямых обязанностей. Что врагов Тавантисуйю вы считаете героями, а грозу врагов соответственно злодеем. Нет, непременно надо человеку какой-то разврат и непотребства приписать.

— Допустим, распутство тебе и в самом деле приписали, — сказал Бертран, — но как быть с тем, что ты жестоко расправился с каньяри?

— А почему я с ними расправился, знаешь?

— Потому что они восстали.

— А почему они восстали, как ты думаешь?

— Потому что им было плохо, хуже, чем другим народам под твоей властью, — ответил Бертран. — Если бы это было не так, то зачем бы им восставать?

— Глупости, народ каньяри никто специально не ущемлял, — ответил Асеро, — у нас для всех народов равные права и равные обязанности. Но только среди каньяри нашлись такие, которые равными с другими народами быть не пожелали. Набеги им на соседей делать хотелось. Они и подняли восстание, сманив за собой остальных. Ведь у каньяри сильны родственные узы, если троюродный брат восстал, то и ты должен. И что оставалось инкам, кроме как подавить мятежников силой? — сказав это, Асеро внимательно посмотрел на юношу. На этот разговор он согласился, потому что Бертран ему определенно нравился. Он казался ему более чистым и прямым, чем его высокие покровители, а теперь он ещё более убедился в этом, видя прямые и чуть вызывающие вопросы юноши. Он очень надеялся, что юношу удастся расположить к себе, а через это выведывать планы англичан, а для этого нужно держаться с ним не подчёркивая своё величие, а наоборот, как с другом. Но юноша ему, к сожалению, не доверял, и теперь удалось выяснить, почему.

— Мне кажется, что силой давить нельзя, — сказал Бертран, — никого, никогда. Надо было просто отделиться от них, поставить границу, и пусть живут как хотят.

— Но ведь, чтобы жить как хотят, им обязательно нужно делать набеги на соседей. Хоть стену построй, всё равно будут границу щупать. К тому же... к тому же они всё равно изначально жили чересполосно с другими народами, стеной от них не отгородишься.

— А может, всё дело в том, что ты хочешь распространить власть инков на все народы, как завещали тебе твои божественные предки? — сказал Бертран и посмотрел Первому Инке в глаза.

— Вопрос в том, что я должен делать, а не в том, чего я сам хочу или не хочу, — ответил Первый Инка. — Я должен заботиться о благополучии своего народах. А для этого я должен защитить мирных тавантисуйцев от набегов. Потому необходимо было подавить мятеж каньяри. Но ведь и о каньяри я должен заботиться — отучить их от дурных привычек к набегам. Когда отучу — тогда и будет всем хорошо. Как у вас говорят — волки сыты, овцы целы.

— А если не получится отучить?

— Если не получится — что же, придётся с этим разгребаться моему преемнику. А мне хоть крупной войны и кровопролития не допустить бы.

— Инка, неужели ты и в самом деле стремишься к этому? К лучшему для своих подданных? А почему ты убил своего соперника в борьбе за престол?

— Кто тебе сказал, что я убил его? — ответил Асеро, вздрогнув. — Я его лишь выслал за пределы Родины. А он, между прочим, изначально хотел убить меня. Если бы ему повезло и меня бы прикончили на следующий день после законного избрания, то вряд ли бы вся Европа плакала обо мне также, как плакала о нём.

— Что ты убил его — вся Европа знает. Да, может он тоже был не без греха, но всё-таки его кровь на твоих руках, — сказал юноша тихо. — С таким грехом на душе нельзя править, ты должен покинуть свой пост, принять Христа в сердце и провести остаток жизни в покаянии. Я сказал тебе правду. Можешь убить меня за это.

— Зачем ты говоришь так, зная, что я этого не сделаю? Да, я убил его. Но убил — защищая свою жизнь, уже одно это меня оправдывает. Хотя куда важнее жизни для меня то, что этот подонок больше никогда не сможет причинить вред моей Родине. Ты когда-нибудь сражался, защищая что-то дорогое для тебя, Бертран?

Юноша покраснел. Совсем юным ему хотелось сражаться за что-то чистое и высокое, например, за Христианскую Веру, но никогда в жизни ему не случалось ничего такого. А потом он понял, что любая вооружённая борьба связана с пролитием невинной крови и очень редко когда оправданна.

— Не в этом дело, Инка, — ответил он. — Я часто слышал, как вы сравниваете ваше государство с удачно построенной плотиной. Но в самом его основании вы допустили ошибку. Вы, инки пытались осчастливить людей насильно, принуждая их к тому, что вам казалось правильным... Даже если вами руководило не властолюбие, а именно любовь к своим подопечным... — Бертран закрыл глаза руками, — да, именно потому, что вами руководила любовь к своим подопечным, и вы желали им блага, вы натворили столько жестокостей, сколько и не снилось инквизиции. Вы делали флейты из костей своих врагов, вы сдирали с них кожу, варили в кипящем масле, вы...

— Да ничего подобного мы никогда не делали, — ответил Асеро. — Послушай, ты начитался бреда полубезумным проповедников, приписывающих нам все мыслимые и немыслимые грехи, а потом начинаешь меня обвинять. Поначалу мне понравилась твоя прямота, но за время разговора ты уже мог бы понять, что я не тот негодяй, которого рисует тебе твоё воображение. Хотя порой мне кажется, что вам, белым людям, нравится думать обо мне как о негодяе? Почему вы, белые люди, так горазды учить нас? Или мы, по-вашему, сами не можем решать, что для нас хорошо, а что — плохо? Почему, по каким критериям, кроме религии, вы считаете нас хуже вас?

— Дело даже не в том, что вы хуже, — ответил Бертран, — конечно, есть тирании и пострашнее вашей. А в том, что вы — своего рода альтернатива нашему миру, пока вы этого не очень показываете, но ваша цель — не просто торговля с нами, вы хотите заразить нас своими идеями, а потом переделать у нас порядки по образцу ваших, разве не так?

— Допустим, — уклончиво заметил Первый Инка, — но если ты признаёшь это возможным, значит, допускаешь, что значительной части твоих соплеменников наши порядки могут понравиться? Потому что без этого мы бы свои порядки навязать бы не смогли, как бы ни хотели.

— Вполне допускаю. Мало того, даже мне самому в них кое-что нравится. Но именно потому я так непримирим, что считаю ваш путь ошибочным в самом его корне. Ведь дело не в тебе, и не тиране Манко, и его предках... дело в самом принципе навязывания счастья и добродетели.

— То есть надо отказаться от идеи изменять мир в лучшую сторону, потому что даже при самом мирном и гуманном изменении всегда будут те, чьи интересы задеты? Например, нельзя освободить рабов, не обидев при этом рабовладельцев.

— Я думаю, что да, общество, которое есть, менять нельзя. Нужно просто собраться всем добродетельным людям и уехать на новые земли, чтобы там начать жить по-новому. В виде свободных коммун, где все равны и все участвуют в самоуправлении. А мир, лишившийся добродетельных людей, пусть потихоньку загнивает.

— На это есть сразу несколько возражений, — ответил Первый Инка. — Во-первых, практика показывает, что все сколько-нибудь пригодные участки суши уже заселены.

— В большинстве случаев они заселены лишь жалкими дикарями!

— Помниться, что твои соплеменники считали дикарями нас. Хотя сами же признаёте теперь, что в исчислениях вы менее искусны, плотин строить не умеете, да и до чего-нибудь вроде вот этого, — Асеро указал на сооружение на склоне горы, — у вас не додумались, хотя горы вроде тоже есть.

— А что это? — спросил Бертран.

— Подъёмник. Открылся в прошлом году. Там наверху пункт стрижки. Ты видишь только верхнюю часть подъёмника, такое же сооружение внизу, и если приглядишься, на склоне горы видны два каната, к которым внизу приспособлены специальные сиденья. Туда может сесть человек, и его поднимут наверх или спустят вниз, можно поставить туда корзины с продуктами или инструментами для стригущих, а вниз едут корзины и мешки с шерстью.

— Не проще ли пригнать стада в долину?

— Мы стрижём не только домашних лам, но и их диких родичей, их в долину не приведёшь. Вот и нашёлся умный человек, который додумался до конструкции из двух колёс и каната, ну а потом довели дело до ума. Скоро таких подъёмников станет много. Так что не нужно говорить, что мы не способны к техническим изобретениям.

— Я и не говорю. Но ведь вращают колёса наверняка рабы... то есть каторжники?

— Зачем? У нас теперь нет недостатка в тягловой скотине. Впрочем, вернёмся к нашему вопросу: даже если на каких-то землях живут, как ты выразился "жалкие дикари", всё равно это люди, и если тщательно отобранные тобой добродетельные люди перебьют всех "жалких дикарей", то что останется от их добродетели после того как они пролили невинную кровь? А ведь убивать они будут не только воинов, но женщин, и детей, включая грудных, и беззащитных стариков... Чем это лучше, чем проливать кровь врагов при переделке старого общества? По мне, так это много хуже.

— Я надеюсь, что всё-таки можно найти по-настоящему незаселённые земли.

— Ну, допустим, даже и так. Какой, по-твоему, порядок следовало бы на них установить?

— Чтобы были коммуны, небольшие. И каждая обеспечивала бы себя всем необходимым.

— Это невозможно. У нас любой школьник знает, что в горах производят шерсть, а на побережье можно ловить рыбу, и чтобы жители гор могли есть рыбу, а жители Побережья одеваться в шерстяную одежду, нужно доставлять рыбу в горы, а шерсть на Побережье. Так вот, твои коммуны должны или торговать между собой, или должно быть распределение из единого центра, но единый центр ты приравниваешь к тирании и узурпации власти, разве нет?

— Ты хитёр и лукав, владыка. Да, пожалуй, и в самом деле неизбежно то, что ты говоришь, но... в такой ситуации торговля всё-таки лучше.

— При том, что одни разбогатеют, а другие разорятся и пойдут в работники к богатым? Которые будут тиранствовать над своими работниками.

— Лучше тиранство богатых, чем тиранство инков! — вспыхнул Бертран.

— Вопрос, что лучше, а что хуже, обсуждать не имеет смысла, — отрезал Асеро, — но ведь ты признаёшь, что нарисованный тобой порядок не идеален?

— Признаю.

— Тогда чем он лучше?

— Тем, что там не будет привилегированных.

— Привилегированные общины будут, а значит, и привилегии у их членов будут тоже. Полного равенства нет. Так чем это лучше?

— Тем, что нет тирании! Никто не может по своей воле распоряжаться чужими судьбами, как в Тавантисуйю делаешь ты!

— А разве я распоряжаясь чужими судьбами? Я что, женю кого-то насильно? Или казню и высылаю? У нас никто такие вопросы не решает единолично.

Бертран не знал что ответить. По правде говоря, ему было неприятно само существование Первого Инки и носящих льяуту. Что вот есть такие главные, от которых зависит всё... в том числе и пребывание его, Бертрана, в этой стране. Но предъявить это прямо в виде претензии он не мог. К тому же, его смущало, что владыка инков оказался не так глуп и не так тиранист, как ему представлялось. А это ведь выставляло его, Бертрана, такого умного и совестливого юношу, в неловком и смешном свете. Инка же сказал вдруг внезапно с какой-то серьёзной печалью в голосе:

— Ты был со мной откровенен, Бертран, и я тоже буду откровенен. Я согласился на эту прогулку потому, что хочу понять вас, англичан. Я очень старался, но до конца так и не понял. Ответь мне тогда на одни очень важный вопрос: скажи, ты считаешь себя очень хорошим человеком, а меня — очень дурным? Я знаю, что твои родичи Дэниэл и Розенхилл меня ненавидят и при случае готовы погубить, но руководит ими чистая прагматика — если я буду убит, то Тавантисуйю достанется им на разграбление. Но ты, вроде бы, чужд корысти... Скажи, если бы ты знал, что вот они прямо завтра меня убить собрались, стал бы меня предупреждать? Прекрасно понимая, что моя кровь повлечёт за собой кровь очень многих ни в чём не повинных людей?

Бертран смутился и побледнел. Одна часть души требовала от него признаться во всём, другая — находила, что помогать тирану нельзя ни при каких обстоятельствах.

— Скажи мне, Бертран, ты знаешь, что случилось в земле, которую вы зовёте Новой Англией?

— Разумеется, знаю. Мои соотечественники поселились там. А рядом жило одно племя, не желавшее принимать Христа. Потом его уничтожила эпидемия, которую мы сочли карой божией для язычников. Однако немногие из этого племени всё-таки выжили. Одни проповедник усыновил сироту-язычницу и мечтал её обратить её в христианскую веру, но девочка была столь испорчена сладострастием, что обманом совратила его, и тогда проповеднику, чтобы воздержаться от соблазна, пришлось бежать в дальние края. Впоследствии, когда в Новую Англию прибыл ваш посол, эта развратница совратила его и уговорила инков начать тайную войну с англичанами. Так Новая Англия была уничтожена. А, кроме того, наглая девица нашла проповедника здесь, публично оклеветала его, и по её вине невинный был повешен.

— Бертран, ты же умный юноша... неужели ты веришь во всю эту чушь? Веришь, что совсем юная девушка, можно сказать девочка, смогла совратить взрослого и опытного мужчину? Не говоря уже о том, что она была у него попросту в рабстве. А племя её погибло не от эпидемии, а было вероломно истреблено англичанами. Конечно, понятно, что лишившаяся родных и обращённая в рабство девушка, в добавок пережившая жесткое надругательство, не питала впоследствии к англичанам добрых чувств. Да вот только разве она виновата, что англичане, истребив одно племя, принялись за соседние? А соседи под нож идти не пожелали.

— И потому вы им помогли победить англичан?

— Заметь, я этого не говорил.

— Ну а кто, кроме инков, мог дать им ружья и порох? И прислать инструкторов, чтобы научить с ними обращаться?

— Допустим, — ответил Асеро, — но скажи, ты осуждаешь людей, которые просто защищали свои жизни? Которые просто не хотели дать себя убить? Ты признаёшь, что твои соплеменники были неправы?

— Не знаю. Если правда то, что ты говоришь — то получается, что мы, представители разумной и культурной нации, способны вести себя как изверги и варвары?! Я не могу поверить, что мои соотечественники могли просто так убить целое племя.

— Не просто так, а за земли, — ответил Асеро. — А что, по-твоему, у них могли быть причины, оправдывающие истребление целого племени? Хоть убей, но я не могу представить себе такие. Знаешь, как-то ещё до конкисты был случай, когда наши предки оборонялись от врагов, а одно племя прямо на поле боя изменило инкам и ударило в спину. Ну, естественно, возник вопрос — что делать с изменниками? По закону предателей, бьющих в спину своим, полагается казнить, но последовать прямо букве закона в тех условиях — значило попросту это племя истребить. Так что более гуманным сочли просто превратить их всех в слуг, то есть обречь на тяжёлые и непрестижные работы. Такова была кара для изменников. Но всё равно, хотя нравы тогда были куда суровее нынешних, истребление даже предателей показалось инкам слишком жестоким дело, вы же, англичане, так не считаете...

— Зато ты убиваешь своих врагов, Инка!

— Допустим, — сказал Асеро, — но убить врага, который хотел убить тебя — много более оправданно, чем убить ни в чем не повинных людей только для того, чтобы очистить от них для себя территории. А именно так ты хотел бы построить своё совершенное общество.

Внутри Бертрана всё заклокотало. Как так, этот тиран ещё смеет выносить ему моральные оценки? Ему, христианину Бертрану? Такому умному, утонченному и образованному?! И чем больше его это злило, тем больше отталкивающего он находил в Первом Инке. Раздражал его небольшой рост, смуглая кожа, оспины... Теперь ему уже было не жалко, если бы даже вдруг Дэниэл с Розенхиллом выскочили из-за придорожных кустов, свалили бы Асеро с коня и полоснули бы ножом по горлу. Теперь казалось, что Инка заслужил и такую, и ещё более жуткую участь.

Сухо попрощавшись, Бертран ускакал прочь. Асеро недоумённо пожал плечами — он догадывался, что юноша чем-то недоволен, но понять, что в корне его недовольства лежит обычная спесь, не мог. Слишком он сам был лишён этого чувства.

Был чудесный летний день, и за городом жара для привычного человека почти не чувствовалась. Казалось, что болезни и невзгоды отступили от обитателей замка Инти. Сам он чувствовал себя почти здоровым. Луна тоже и думать забыла про свои расстроенные нервы и весело хлопотала по хозяйству. Даже сам Первый Инка на время отвлёкся от всех забот, и лежал в гамаке с книжкой "Путешествие на остров Рапа-Нуи". Впрочем, это была только первая часть. Здесь, в летний зной под жужжание пчёл и жуков, было приятно читать о приключениях и лишениях на хлипких плотах посреди океана. Впрочем, даже ещё плывя к островам, инки обсуждали вопрос, который даже спустя полтора столетия оставался актуальным.

"Воины на плоту говорили:

— Все ли народы могут принять учение Манко Капака о мудром государственном устройстве? Да, вы, амаута, конечно, правы, когда говорите, что характер народов сформирован теми условиями, в которых они живут, но если народ уже стал таким, что разумное государственное устройство принять не способен, что тогда?

— Пока ещё никто не доказал, что такие народы есть.

— Но как среди людей бывают труженики и разбойники, так и среди народов тоже есть разбойники, привыкшие к набегам на соседей. Если мы казним преступника, то этим самым признаём, что его невозможно перевоспитать. А если нам встретится целый народ преступников?

— При разумном государственном устройстве преступниками становятся наихудшие, ибо идут против всего хорошего, что им прививали с детства. А люди, выросшие там, где разбой считается доблестью, по большей части не столь безнадёжны по природе, хотя их и приходится подавлять силой. Но это лишь оттого, что у нас нет возможности просветить их как следует".

Читая про это, Асеро думал о том, почему столько лет каньяри приходилось подавлять силой, что же инки упустили? Пусть в последнее время те вели себя относительно мирно, но Асеро знал, что дети у них по-прежнему играют в "подвиги" Острого Ножа. И мемориал на месте разрушенного селения не помог. Может, надо активнее проводить ассимиляцию? Но это опять же усилит сопротивление... Но каньяри, по крайней мере, слабее инков и одолеть их государство не могут. А вот белые люди? Можно ли в принципе переделать англичан, как мечтает о том Киноа? Можно ли убедить их, что свои проблемы надо решать не за счёт других народов? Можно ли вырастить у них своих инков? Причём не как исключения, исключение и среди каньяри есть, а как силу, способную перевернуть жизнь всего их народа?

Тут к Асеро сзади подошла мать и спросила:

— Читаешь? А взятые с собой бумаги из Куско все разобрал?

— Почти, — сказал Асеро, недовольно отрываясь от книжки.

— А что значит "почти"? Давай уж прочитай всё, что нужно, а потом будешь читать про свою Рапа-Нуи.

— Мне нужно только на одно письмо ответить, а я не знаю, что.

— Раз не знаешь, то сиди и думай, — сказал мать, — ты Первый Инка или ленивый школьник?

— Хоть что за письмо? — спросил Инти. — Может, вместе подумаем.

— Инти, тебе ещё рано думать о делах, — ответил Асеро.

— Ну, ты так говоришь, будто я могу с себя голову снять и на хранение сдать, — ответил Инти, — всё равно ведь думаю так или иначе.

— Я пойду прилягу, — сказал мать, — а ты делай, что я сказала.

— Слушаюсь. Так вот, Инти, письмо от Старого Ягуара, наместника Тумбеса. Он не знает, как сладить с Главным Амаута, который развёл в своём университете безобразную обстановку, вытурил оттуда его внука, да и под самого Старого Ягуара подкапывается. Мол, неграмотный он, даже школу в своё время не успел окончить, нужно кого-нибудь с высшим образованием....

— Про внука я знаю. Впрочем, Кипу там действительно провинился по рассеянности, так что формально комар носа не подточит. Хотя я понимаю, что промашка Кипу была лишь предлогом, ведь он и под Якоря подкапывается, хотя тот дисциплинированный человек, — Инти вздохнул. — Странно, конечно, что Главный Амаута с наместником стал вдруг конфликтовать. До того он Куйна боялся, мол, вдруг средств на ремонт не выделит, а тут пошёл против. Или думает, что старику немного осталось? Нет, вряд ли. Ведь его преемником Броненосец может быть, а с ним Главный Амаута тоже ссорится. Сдаётся мне, что дело тут нечисто. Тумбес для англичан очень важен, — Инти поморщился.

Асеро ответил:

— Но неужели ты думаешь, что Главный Амаута Тумбесского университета мог снюхаться с христианами? Ведь любой школьник знает, что именно амаута у христиан первыми на костёр пойдут!

— Знать-то они знают. Но отчего предал Куйн? Из страха. Он боялся. Помнишь, как мы вместе завтракали после покушения на тебя? Ведь он тогда был с нами даже почти искренен. Так и Главный Амаута может бояться. Не только войны, но и просто изоляции. Ты же знаешь, как важен для амаута книжный обмен, но даже если он удастся, всё равно этим не ограничится. В Тумбесе в этом плане всё даже хуже, чем в столице. Многие амаута хотят, чтобы наши юноши могли бы учиться в их университетах, а это возможно только при одном условии — принятии нами христианства.

— Но ведь такой шаг означал бы гибель Тавантисуйю, разве они не понимают этого? — спросил Асеро.

— Кто-то не понимает, хоть кол на голове теши. А кто-то и понимает... Но считает это вполне приемлемой ценой. Он, такой умный и образованный, при любой власти не пропадёт. Точнее, думает, что не пропадёт. Так что нехорошие у меня предчувствия...

— Мне и самому всё это не нравится. Но вот, положа руку на сердце — была ли у нас возможность не пускать их страну? Можем ли мы сейчас, даже в случае крупного скандала, выслать их? Это ведь означает начало войны...

Инти ответил:

— По-моему, мы придаём слишком большое значение попыткам предотвратить войну. В конце концов, если им надо, они её начнут несмотря ни на какие уступки с нашей стороны.

— Пусть так, но пока у нас не убедятся, что договориться с англичанами невозможно, то начинать войну нельзя. Будет слишком много разброда и шатаний. Ведь если даже Горный Ветер не хотел бы начинать войну прямо сейчас.

— Да, но у него тут иные резоны, нежели у Киноа или Искристого Снега. Он просто считает важным вычистить врагов до войны, по крайней мере, крупных врагов. Может, он упоминал при тебе о возможном центре координации между англичанами и испанцами. Что это частное лицо, богатый магнат, эмигрант, видимо, раньше состоял на службе в нашем ведомстве...

— Да, упоминал. Может, вы с Горным Ветром даже знаете его?

— Может быть. Вариантов всё равно немного. Смерть Горного Льва сильно снизила вероятность войны с Испанией. Возможно, что и тут ликвидация такого человека если и не предотвратит войну, то спасёт тысячи жизней. Впрочем, мне Горный Ветер об этом думать не советует, чтобы не слишком волноваться. А что там за шум?

В этот момент и Асеро услышал, что возле входа в сад кто-то препирается с охраной. Молодой рассерженный голос кричал:

— Я проскакал три часа не для того, чтобы повернуть назад ни с чем! У меня срочное дело, которое не терпит отлагательств.

Асеро бросился на голоса и увидел Золотого Подсолнуха, с рассерженным видом стоявшего напротив не пускавшего его охранника.

— Этот юноша имеет право проходить ко мне в любое время, — твёрдо сказал Первый Инка, ? а раз он проскакал три часа, значит, приехал неспроста. Пропустить его немедленно! Это приказ.

Воин подчинился.

Золотой Подсолнух, поприветствовав Асеро, сказал:

— Прости меня Государь, что я прерываю твой отдых, но боялся, что если я попрошу обо всём официально, то мне могут отказать в визите, а дожидаться твоего возвращения в столицу я не могу, ибо ситуация уже вышла из-под контроля. Кроме того, если это только возможно, я бы хотел посоветоваться по поводу ситуации, сложившейся из-за одной книги...

— Я верю, что ты приехал не зря. Сейчас тебя накормят, и прямо за столом ты сможешь изложить своё дело.

Говоря это, Асеро повёл юношу в тот уголок сада, где располагался фонтан, чтобы тот мог умыться с дороги.

— А кто будет за столом кроме тебя, государь?

— Только Луна и Инти. Стол в саду рассчитан на четверых.

— А твои дочери здесь?

— Только Фиалка и Ромашка, остальным нельзя отрываться от учёбы в Куско. Но разве тебе не говорила об этом Прекрасная Лилия?

— Увы, я давно её не видел. С твоего отъезда — ни разу. Она охладела ко мне. Кажется, она влюблена в кого-то другого. Я хотел тебя спросить, государь: кто может быть моим счастливым соперником?

— Увы, не знаю, — ответил Асеро. — Я замечал, что она стала как-то рассеяна, как это бывает у влюблённых девушек, но ни мне, ни матери она ничего не говорит.

— Если бы я был хотя бы уверен, что это достойный человек. Тогда бы я её отпустил пусть с болью, но без тревоги. Но поскольку я не знаю этого, моё сердце исходит тревогой и ревностью.

— Помогу тебе, чем могу, но не могу ничего обещать. Мне и самому теперь тревожно. Но полно об этом. Сейчас моя жена накроет на стол, и там ты расскажешь всё, что касается треклятой книги. А пока можешь умыться возле фонтана. Мне ещё надо сказать все воинам, охраняющим сад, что у меня гость, а то могут быть неприятности.

— Я думал, они только снаружи.

— Увы, нет. Они и в саду под каждым кустом замаскированы. А удобства в том конце охраняют сразу двое. Такой режим безопасности из-за этих растреклятых англичан.

Если бы Асеро знал в этот момент, о чём говорят оставшиеся в дворцовом саду его дочери Роза и Лилия, он едва ли был бы столь благодушно-спокоен. Лилия говорила сестре:

— Я решила разорвать с Золотым Подсолнухом, потому что не могу так больше. Дни и ночи я думаю о другом. Я знаю, кажусь тебе легкомысленной, но такого со мной не было никогда. Особенно от мысли, что мы никогда не сможем быть вместе.

— Лилия, но как же так... ведь и про Золотого Подсолнуха ты говорила столь же страстно, когда думала, что вы никогда не можете быть вместе. А теперь, стоило отцу обручить вас, как ты...

— Да! Мне гадко от мысли, что его голову увенчает льяуту. Что он будет ходить во дворец, решать там государственные дела...

— А он должен был отказаться от этого, чтобы больше никогда тебя не увидеть?

— Я не знаю... и всё равно я думаю о другом. Он необыкновенно красив и при этом холоден... Мне хочется отогреть его, как выпавшего из гнезда птенчика, и вдохнуть в него любовь. Ведь его до тридцати лет ещё никто не любил, все только использовали...

— До тридцати... и он не женат?

— Да.

— Значит, это не тавантисуец... это белый человек!

— Да, Роза. Я верю, сестра, что ты никому ничего не расскажешь... Он... Мне порой хочется быть рыцарем и подвиги ради него совершать.

— Но как можно совершать ради мужчины подвиги? Если он не заключённый и не больной.

— Ну, не в том смысле, что что-то только ради него делать. Делать что-то, отчего хорошо было бы всем, но чтобы он оценил... Чтобы у нас так в стране не видели в чужеземцах скрытых врагов, например...

— Лилия, а если он просто ловкий соблазнитель, которому нравится губить доверчивых девушек? Таких, говорят, немало среди белых.

— Нет, я не верю что он такой. Сердце говорит мне иначе.

Роза вздохнула:

— Мне кажется, Лилия, ты просто боишься потерять свою свободу, потому не может полюбить человека, за которого могла бы выйти замуж. Пока Золотой Подсолнух был лишь бедным студентом-сиротой, ты любила его, но как только отец решил вам помочь, ты разбила бедному юноше сердце.

— Да, я и в самом деле боюсь за свою свободу. Потому если чувствую, что юноша на неё начинает покушаться, рву с ним первая. Я думала, что с Золотым Подсолнухом так не будет, но раз он так охотно стал плясать под флейту моего отца... Оттого я к нему и охладела. Только пойми, дело не в том, что теперь мы можем пожениться. Дело в том, что он стал Главным Оценщиком и запрещает книги. А книги нельзя запрещать. Это глупо, искать в стихах и сказках крамолу. Впрочем, хватит об этом. Я ошиблась. Теперь я люблю другого.

— А он тебя любит?

— Не знаю. Хотелось бы, чтобы полюбил. Но, наверное, нет, он слишком холоден для этого. Но я отогрею его. А о Золотом Подсолнухе больше не стоит говорить.

А в это время Золотой Подсолнух, окончив свой туалет, шёл к столу. Стражи в саду своим видом несколько смущали юношу, однако, увидев накрытый стол и специально для него приготовленный обед (для хозяев был лишь десерт), Золотой Подсолнух тут же подобрел:

— Прежде чем рассказывать о сути дела, я хотел бы узнать, чем был знаменит Шпинат до того, как написал роман "Лекарь". Говорят, он был в ссылке с неким Хрупким Цветком, только вот не знаю за что.

— А я знаю, — сказал Инти. — Ты ешь давай, а я сейчас всё расскажу.

И пока голодный с дороги Золотой Подсолнух налегал на блюда, Инти рассказал следующее:

— Итак, Шпинат и Хрупкий Цветок были подающими надежды студентами, пока не вляпались в одну грязную историю. Испугавшись угроз от прислужников изменника Куйна, они оговорили своего друга Якоря, дав ложные показания на суде. Если бы дело не вскрылось, то юношу бы ждала смерть. Но дали за ложь по три года ссылки.

— Только три года? — спросил Асеро. — А что так мало?

— Поначалу дали больше, но потом приговор смягчили. Мол, они же не добровольно, просто испугались... Хотя из-за них невинный человек мог быть казнён. Но дальше произошло ещё более интересное дело: Главный Амаута принял их обратно в университет в качестве преподавателей.

— А разве так можно? — сказал Золотой Подсолнух, — они же не окончили...

— Ну, формально они сдали всё экстерном. Но на деле им просто поставили оценки для галочки, принимал-то сам Главный Амаута. Причина, по которой он им благоволит, мне точно неизвестна, но вот что в Тумбесе наблюдается. Исподволь продвигается идея, что человек, предавший не вполне добровольно, а под влиянием угроз, вроде как и не совсем предатель. А в Тумбесе есть люди, которые заинтересованы в реабилитации своих родственников-предателей. Главный Амаута на их стороне. Ну а эти друзья у него на подхвате. Якорь этому пытается противостоять, но трудно в одиночку.

— А как они это делают? — спросила Луна.

— Ну как, — ответил Инти, — Хрупкий Цветок вроде поэт, жалостливые стихи на эту тему пишет, а Шпинат чуть ли не целый роман накатал, но его, по счастью, запретили. Все оценщики были единодушны, что у вас, вроде, редко бывает.

— Вот как раз из-за это растреклятой книги я к вам и примчался, — сказал Золотой Подсолнух и, отодвинув опустевшую тарелку, начал излагать суть дела:

— С тех пор, как Жёлтый Лист перестал быть Главным Оценщиком и правила оценки смягчились, ко мне стали приходить и те опусы, которые были прежде отвергнуты совершенно справедливо. Так, Шпинат из Тумбеса второй раз подал написанный им в ссылке роман "Лекарь". Роман просто ужасный.

— Я об этой книге наслышан, — сказал Инти. — Шпинат этот роман и раньше пытался подавать. Я его сам не читал, однако знаю об этом опусе достаточно, чтобы осудить.

— А что в этом романе такого ужасного? — спросила Луна.

— Всё, — ответил Золотой Подсолнух. — Этот самый лекарь всё время совершает подлые поступки, а автор всё время его оправдывает. Дело происходит во время Великой Войны, на землях, занятых врагом, в партизанском отряде. Лекарь, оправдывая себя тем, что его призвали не вполне по доброй воле, всё время пытается улизнуть от своего долга и в конце концов оставляет отряд, бросив раненых.

— Вот как... — сказал Луна с ужасом. — Неужели такое можно оправдать?

Золотой Подсолнух лишь пожал плечами и добавил:

— Самое ужасное, что он вообще про это не думает. Ну, каково им без него придётся. Всё только о себе любимом заботится. А командира отряда при этом автор изобразил крайне непривлекательно. Мол, он и кокой злоупотребляет, и спать этому лекарю по ночам не даёт, и вообще на фоне тонко чувствующего лекаря выглядит неотёсанным и грубым.

— Да, книга на редкость мерзкая, — сказал Инти, — сам я, как уже говорил, целиком его не читал, у меня больше сын по таким делам спец, но всё-таки там был отрывок, который мне прочесть пришлось. Речь там идёт про заговор против командира отряда. Причём мерзавцы не просто хотят убить его, а собрались живым выдать его белым на пытки. Но один верный командиру человек, что-то заподозрив, внедряется в заговор, разоблачает негодяев и тем самым спасает не только командира, но и весь отряд. Мерзавцев, разумеется, постигает заслуженная кара. Так вот, Шпинат осуждает здесь сам факт проведения спецоперации. Мол, это такая заведомая грязь, что даже десятками спасённых жизней не оправдывается. Я прекрасно понимаю, откуда у него такое желание замазать нас грязью — за то, что я разоблачил его лжесвидетельство.

— Странная у этого Шпината логика, — удивился Асеро, — значит, человек, спасший своего командира от ужасных пыток, по его логике, "плохой", а лекарь, бросивший раненых — "хороший"?

— Да, ? ответил Золотой Подсолнух. ? И бежал он от партизан с мыслями, что война — грязь, пусть в ней простые крестьяне пачкаются, они, видите ли, ему "грязными" кажутся, а ему, такому образованному и душевно тонкому, охота чистеньким остаться. При этом там упоминается, что белые творили ужасные вещи, зверски пытали и убивали не только своих прямых врагов, но даже и тех, кого лишь подозревали в сочувствии к инкам, и жён и детей пытали тоже.... Но виноваты в этом почему-то инки, мол, не сумели договориться как следует и избежать войны. Как будто с извергами договориться можно! Но вот когда там описан бой с врагами, по которым надо стрелять издали... то лекарь почему-то предпочитает стрелять так, чтобы не попадать, врагов ему почему-то жалко. Они ему кажутся образованнее и культурнее простых крестьян в отряде, которые все как на подбор грубы...

— То есть, этот негодяй в партизанском отряде зазря тратил порох! Который для партизан во много раз дороже золота! — вскричал Асеро. — И такого человека ставят в пример?!

Если бы Шпинат каким-то чудом оказался бы рядом, то скорее всего схлопотал бы от Самого Первого Инки каким-нибудь из находящихся на столе предметов.

— Я помню, как в Амазонии иные люди отдавали за оружие жизнь, — вздохнул Инти. — И эта книга — плевок и на их затерянные в сельве могилки.

— Может, тут вот что. Ещё будучи христианином, я слышал о таких ересях, сторонники которых считают грехом участие в войне, даже и в самой оправданной и справедливой. Мол, от этого человек всё равно пачкает свою душу. И советовали их проповедники в случае, если против воли всё-таки занесет на поле боя, вести себя именно так. Может быть, Шпинат увлёкся этой ересью... не знаю. Но, само собой разумеется, что я оценил такую книгу резко отрицательно и в печати категорически отказал, — сказал Золотой Подсолнух. — Если дело ограничивалось бы только этим, то я бы не стал вас беспокоить. Но беда в том, что после моего запрета Шпинат обратился к англичанам, и они напечатали его роман и стали продавать книги тавантисуйцам.

— Погоди, — сказал Инти, — как это напечатали?

— Обыкновенно. Ведь Оценка связана с тем, что наше государство тратит средства на издание. А если они решили сделать это за свой счёт, мы не вправе им запретить. Формально.

— Погоди... — сказал Асеро. — То есть англичане уже в Тумбесе? Но кто им разрешил, если Старый Ягуар был резко против этого?

— Ну, когда прибыл их корабль, то временно им запретить там быть было никак нельзя. Кроме того, Киноа подписал бумагу, согласно которой англичане могут ездить по стране, хоть и с ограничениями. Даже Горный Ветер на это согласился, оговорив, правда, что их сопровождать должны. Впрочем, ему, видимо, всё равно ничего не оставалось делать.

— Вот-те раз... — сказал Асеро. — Не думал я, что Киноа без меня такую бумагу рискнёт подписать. Так-то он по политическим вопросам советовался обычно. Впрочем, что сделано, то сделано. Вернёмся к истории с книгой. Что скажешь, Инти?

— Скажу, что для печати нужны печатные станки, — ответил Инти. — Среди всего привезённого англичанами имущества печатных станков, скорее всего, не было. Значит, или они провезли их тайно, или они тайно же использовали наши станки. Второе мне кажется более вероятным.

— Почему? Потому что это проще?

— Да, но и не только поэтому. Каньяри ещё до того, как у них заполыхало, тоже использовали тайком наши типографии. Или их человек работать туда устраивался, или подкупали печатников, чтобы те им на ночь печатные станки предоставили. В общем, логично, что в Тумбесе могли провернуть ту же тактику. Надо будет послать моих людей разбираться.

— А как быть с теми книгами, которые уже отпечатаны и ходят в народе? Их передают из рук в руки, — сказал Золотой Подсолнух.

— А как тумбесцы на них реагируют?

— По-разному. Старики в большинстве негодуют, многие пишут гневные письма, а молодёжь читает с интересом, одни реагируют в духе "ну подумаешь книжка, что из-за неё копья ломать", а другие скатились до восторженного обожания. Есть те, кто готов проклинать инков и всё построенное ими за то, что выдуманному лекарю из романа так плохо.

— Скверно, — сказал Асеро. — Обращаться к разуму людей, опьянённых страстью, едва ли результативно, а применять силу... но ведь чиморцы не каньяри, всё-таки! Надо будет посоветоваться со Старым Ягуаром, может, он видит какой-то выход.

— Старый Ягуар умеет верно оценивать обстановку, — сказал Инти. — Не может быть, чтобы из-за одной книги все встали на уши. Скорее всего, это лишь повод. Надо понять, кто именно бузит: чиморцы или кечуа? Рыбаки или студенты? Требуют ли при этом от властей чего-нибудь конкретного?

— А что тут можно требовать? — удивился Золотой Подсолнух.

— Ну, например, признать Эспаду честнейшим человеком, которого мои люди зря оклеветали. Или чтоб наместник ушёл в отставку.

Асеро добавил:

— Да, нужно понять обстановку до конца, и пока не поймём, силу применять нельзя, больше этим навредить можно. Но вот официальное заявление на этот счёт в газете сделать надо. И ещё, Инти, раз такие дела, то как скоро ты сможешь вернуться в Куско?

— Не знаю. Я вроде чувствую себя неплохо, но надо посоветоваться с лекарем, который приедет послезавтра — вдруг Инти как-то внезапно напрягся и прислушался. — Слышите, кто-то едет. Наверное, гонец. Посмотрим, с какими вестями...

Тут уже все сидящие за столом услышали топот копыт, и через короткий промежуток времени перед ними предстал гонец с пакетом, отмеченным алой каймой, в руках.

— Мне велено передать этот пакет лично в руки самому Инти, — сказал гонец.

— Точно самому Инти? — переспросил Асеро. ? Он на отдыхе по состоянию здоровья, и я сам лично приказывал его не беспокоить, а со всеми делами ехать к Горному Ветру.

Но Инти на это сказал:

— Да полно тебе, Асеро. Я уж знаю своих людей. Несмотря на указания строго-настрого не беспокоить, они всё равно могут послать мне донесения с алой каймой, и не всегда при этом не правы. Так что посмотрим.

Асеро промолчал, но смотрел на пакет так, точно это была ядовитая змея.

— Почерк левой руки, — тут же сказал Инти, стоило ему только взглянуть на текст.

— Незнакомый? — спросила Луна.

— Почерка левой руки у всех людей похожи, так что их трудно опознать, особенно, если до этого человек писал только правой.

Некоторое время Инти спокойно читал, потом вдруг изменился в лице, схватился левой рукой за сердце. "Нет, только не это..." — шепнул он.

— Инти, тебе плохо? Говорил я, не надо тебе это письмо читать.

— Всё равно я узнал бы об этом рано или поздно. Значит, если помру от этого, значит, судьба моя такая.

— Лучше тебе лечь. Сейчас вызову воинов с носилками.

Инти отхлебнул воды из стакана.

— Не надо носилок, дойду сам. Мне уже лучше. Но лечь мне и в самом деле необходимо.

Инти встал, Асеро взял его под руку.

— Сейчас я тебя доведу. Луна, скажи кому-нибудь из охраны, чтобы они съездили за лекарем в деревню, без него тут явно не обойтись.

После того, как все необходимый в таком случае хлопоты были выполнены, Асеро вновь пришёл к столу за роковым письмом. Гонец, видя такой результат принесённого известия и не желая себе дальнейших неприятностей, тут же поспешил ретироваться.

— Вот что, дело скверно, — сказа Первый Инка. — Давайте я лучше зачитаю вам это злосчастное письмо, а потом вместе решим, что делать. Инти мне разрешил. Но для начала предыстория. Ты, Золотой Подсолнух, наверное, слышал о том, что у Инти был сын по имени Ветерок, который проникся христианскими книгами, совершил измену Родине и был за это отправлен на лесоповал.

Бывший монах ответил:

— Ну, нашлись желающие рассказать мне эту историю под видом страшной тайны. Хотя, я так понимаю, особенной тайны тут нет.

Асеро ответил:

— Конечно, это не тайна — суд в своё время наделал шума. Ветерок официально отрёкся от своего отца, однако его отец всё-таки даже на лесоповале приглядывал за сыном. Он в глубине души всё-таки надеялся на его раскаяние.

— А как он за ним приглядывал? Неужели специально своих людей посылал?

— Ну, не то чтобы специально, но среди осуждённых был один человек, который был согласен на такое дело добровольно и не за награду. Почему так — долгая история. Но вот это письмо — от него.

И Асеро начал читать:

Инти, которому я обязан более, чем отцу!

Пишу эти строки левой рукой, потому что правая у меня в лубке, переломана в нескольких местах, если заживёт, то нескоро, и никогда уже не будет такой же ловкой как прежде. До крайности обидно становиться калекой в цвете лет, накануне освобождения и начала новой жизни. До конца моего срока оставалось совсем немного, и меня уже отпускали в соседнюю деревню по мелким поручениям. Там я познакомился с дочерью учителя, милой и скромной девушкой, совсем не такой как Морская Пена. Она мне понравилась, да и я ей полюбился. В этом краю к бывшим каторжникам отношение спокойное, отбыл свой срок ? и можешь начинать жизнь заново. В общем, моя дальнейшая судьба казалась мне довольно безоблачной: я женюсь и стану помощником учителя. О лучшем в моём положении не приходилось и мечтать.

Настроение у меня от этого было приподнятое. А Ветерок, глядя на это, от меня отдалялся. Теперь я думаю, что я его просто раздражал своими радужными мечтами и близкой свободой. Ведь ему самому ещё пять лет оставалось, да и на будущее никаких внятных перспектив. Это ведь очень тяжело ? чувствовать себя никому не нужным. Я его понимал, но утешить теперь не мог. Когда я был таким же одиноким, несчастным и никому не нужным, ему, наверное, было чуть-чуть легче от этого, но я не мог продолжать быть несчастным чисто ради него!

И однажды вечером случилось то, что случилось. Ветерок заметил, что я что-то пишу. До того я старался делать это, только когда он уже спал, но с тех пор как у меня появилась невеста, я уже не таился, так как всегда мог отговориться, что черкаю письмецо ей. Но тут он ничего не стал спрашивать, молча подошёл, вырвал письмо у меня из-под рук и в гневе разорвал его в клочки. (Думаю, что он только первую строчку увидел)

— Так, значит, Инти ты ставишь даже выше родного отца?! - вскричал он. - И все эти годы доносил на меня, гнида! А я ещё с тобой откровенничал.

— Я делал это в том числе и ради тебя, Ветерок. Пойми, что своему отцу ты всё-таки не совсем чужой. Да и чем он перед тобой виноват? Да и носящие льяуту тебя пожалели.

— Ты ещё будешь оправдывать этих сволочей, живущих в разврате и роскоши?

— Не тебе их судить, Ветерок. Они могли лишить тебя жизни по закону, но пощадили тебя, будь же и ты великодушен.

— Как будто они имели право меня судить, жирные сволочи.

— Разве и твой отец для тебя жирная сволочь?

— Не смей называть эту тварь моим отцом! Да я прибью тебя, ублюдок!

С этим словами он потянулся к моему горлу и чуть не задушил меня. Я попытался защититься, пнул его в солнечное сплетение, он сложился пополам и поневоле отпустил мою глотку. Надо было бежать и звать на помощь, но мне было так неловко оставлять его после своего пинка, оказавшегося куда более сильным, чем я рассчитывал. Я тогда до конца не осознал, что он покушался на мою жизнь, но мне было страшно его покалечить. Короче, я промешкал, и Ветерок, очнувшись, принялся за дело по новой. Я уже и сам точно не помню, как именно мы сцепились, и ему удалось переломить мне правую руку сразу в нескольких местах. В конце концов, на шум сбежались соседи и охрана, которая разняла нас. И вот рука в лубке, я теперь калека, а Ветерку за покушение на мою жизнь добавили ещё десять лет.

Искренне преданный тебе, Инти, Уайна Куйн.

— Так вот, — сказал Асеро, — Инти ужаснула как чёрствость юноши, так и то, что тот двадцать лет, считай всю жизнь, должен будет провести на каторге. Но меня в данном случае волнует другое. Допустим, Уайна Куйн мог не знать о болезни Инти и потому описать случившееся во всех подробностях, однако те, кто передавал это письмо, не могли не знать об этом. И, тем не менее, письмо передали! Я вот думаю, не может ли кто-либо специально попытаться Инти таким образом добить? Вот что, Золотой Подсолнух, всё равно ведь тебе по делу Шпината придётся обращаться к Горному Ветру, изложи тогда и мои соображения на этот счёт.

— Разумеется, государь. И я так понимаю, что чем быстрее я отправлюсь, тем лучше. Только я хотел бы попрощаться с Инти.

— Хорошо, только о делах с ним не говори.

В то время, когда потрясённый Золотой Подсолнух скакал обратно в Куско, Инти шептал сидевшему возле его постели Асеро:

— Как же это так, зачем он это? Ведь ещё на десять лет каторги себя обрёк и невинного человека искалечил. А меня при этом считает жирной сволочью... Ну почему так?

— У него характер в деда. Сам небось помнишь, что старик всё делил на чистое и нечистое, правильное и неправильное. Без полутонов. Потому что на чистом не должно быть ни пятна, ни порока. Но ведь человек не водопровод, который или исправен, или неисправен. А Ветерок в его положении должен или себя считать неправым, а всех остальных — правыми, или наоборот. Но счесть себя неправым ему не позволяет гордость. Которая у него тоже от деда. А, кроме того, ему просто удобнее считать себя правым, а нас — жирными сволочами. Не вини себя, ты ни в чём не виноват.

Прибывший лекарь по имени Долг-и-Честь сказал, что как минимум ещё месяц необходим полный покой и постельный режим.

— Скажи мне одно, мои дела совсем безнадёжны? — спросил Инти лекаря, когда они остались наедине. — Я знаю, что на такой вопрос вы обычно избегаете отвечать утвердительно, но... ты не можешь не понимать, что ложь может больно ударить по нашему государству?

— Не беспокойся, я специально назвал как можно больший срок. Я же понимаю, что они хотели добить тебя этим письмом.

— Но кто? Его автор? Нет, он не такой человек, он не мог... Да и о моей болезни он не знал.

— А ты уверен, что это письмо именно Уайна Куйн написал? Почерком левой руки мог написать кто угодно.

— Но ведь и стиль его.

— Допустим. Но всё равно, меня смущает одна деталь. Ведь это твои люди левой рукой писать привычны. А тот юноша до того едва ли развивал в себе этот навык. Я бы на его месте подождал бы, чтобы скорее зажила правая.

— Но если он на это не надеется, раз у него там всё так плохо? Перелом в нескольких местах может и в самом деле превратить его в калеку...

— А вот это ещё более подозрительно. Я так понимаю, Ветерок не богатырь, а Уайна Куйн мраморной болезнью не страдает, иначе кто бы его на лесоповал отправил? Конечно, бывают просто неудачные случаи, но тут маловероятно. Слишком многие интересуются твоим здоровьем, Инти... Иными словами, я думаю так: в общих чертах там случилось то, что было описано, но при этом писал не Уайна Куйн, писали за него.

— Если ты прав. Долг-и-Честь, то это значит одно — этот кто-то очень плотно следил за нашей перепиской. Иначе он не смог бы подделать стиль Уайна Куйна. Конечно, проверка нужна. Но всё равно, мне бы хотелось знать, смогу ли я когда-нибудь вновь стать настолько здоровым, чтобы вернуться к делам.

— При обычных способах лечения шансов мало, — ответил лекарь, — однако я изобрёл одно средство, которое уже помогло нескольким больным, и если ты согласишься его попробовать на себе, то шанс на выздоровление есть.

— И давно это средство появилось?

— Идея эта родилась у меня около двух лет назад. Опробовал на пяти крестьянах, все они живы и более-менее здоровы, хотя у двух из них сердце всё-таки пошаливает... Раньше я боялся, что это наложится на яд, и эффект будет непредсказуемый, да к тому же ты всё равно выздоравливал. Если бы не проклятое письмо, ты бы мог вернуться в столицу через дней пять. Но тут придётся прибегать к новому средству. А это — очень рискованное дело. В случае неудачи я ведь тоже могу... угодить на виселицу как твой отравитель.

— Я рисковал всю жизнь, — ответил Инти, — а чтобы тебе было спокойнее, могу написать на эту тему специальную бумагу.

Асеро глядел на замок с лёгкой грустью. Меньше месяца отдыхали, но он и сам понимал, что пора и честь знать, возвращаясь к делам. Тем более что Луна давно уже поздоровела и ни на что не жаловалась, ребёнок у неё в животе нормально шевелился, хотя конечно ездить верхом и прочие опасные вещи для неё находились под запретом. В общем-то, когда Асеро говорил Инти, что хочет задержаться до Райма Инти, он в первую очередь имел в виду, что это лучше всего для жены. Впрочем, он понимал, что, скорее всего, так не получится — что-то случится и вызовут в столицу. И вот случилось...

Англичане побывали на шахтах и что-то там натворили. Что — понять невозможно, потому что Дэниэл опять встал в позу и сказал, что показания только в суде давать будет, а суд только по английским законами признаёт. Инженер шахты, Аметист, при этом тоже не мог нормально объяснить, нес на бумаге какую-то околесицу, каялся, говоря, что был неправ, дав обещание, а потом поняв, что оно противоречит законам Тавантисуйю. Он умолял освободить его от должности и даже просил отправить на каторгу, и понятно, что столь эмоциональное состояние никак не способствовало ясности изложения.

Хотелось бы, конечно, получить ещё разъяснения от Киноа и от Главного Горного Инженера (вот и повод с ним познакомиться поближе), но это можно сделать только в Куско.

В Куско, даже не заезжая во дворец, Асеро первым же делом отправился к Киноа:

— Приветствую тебя, Государь. Не думал, что ты так быстро. Я отчёты не успел подготовить, будут к вечеру.

— К Супаю отчёты. Давай лучше с ситуацией разберёмся. Сначала объясни мне, зачем после того разговора ты всё-таки подпустил англичан к шахтам?

— Видишь ли, Асеро... после того разговора Дэниэл через некоторое время выразил сожаление, что был так резок, признал, что многого не понимает на тему того, как у нас всё устроено, и сказал, что если бы мог ознакомиться со всем поближе, описать это, то есть шанс, что в Англии найдутся люди, которые нашими системами заинтересуются. Асеро, ты ведь понимаешь, что это именно то, чего мы жаждем всем сердцем! Чтобы англичане поняли нас! Так что я согласился, несмотря на возражения Рудного Штрека...

— Кстати, он в столице? Я могу поговорить с ним по этому делу?

— Увы, Асеро... вчера пришло известие, что он погиб... Полез лично инспектировать шахту, а там обвал... много народу погибло, и он в том числе...

Асеро так и сел на стоявшую рядом скамью для посетителей.

— И это случилось... после того как я написал тебе, что его кандидатуру следует рассмотреть на предмет синего льяуту? — глухим голосом спросил он.

— Да... вскоре после этого. Но не думаю, что тут какая-то связь...

— Я чувствую себя убийцей... Неужели они решили его убрать только из-за этого?!

— Что ты, Асеро! Ведь не могли же они убить столько людей из-за одного Рудного Штрека! Думаю, что авария случилась по естественным причинам...

— Не могли? — горько усмехнулся Асеро. — Ты наивен как огнеземелец, Киноа. Всё они могут. Хоть всех тавантисуйцев убить. Если уверены в безнаказанности...

Киноа только грустно вздохнул в ответ:

— Что ты, что Горный Ветер, два сапога пара. Тот тоже сразу же убийство заподозрил, и тут же про кисеты из мошонок и женских грудей напомнил. Но он-то понятно, что на такие вещи в Новой Англии насмотрелся, да и работа у него такая — всех подозревать, а я предпочитаю просто верить в людей, когда в них можно верить.

— Киноа, я вспоминаю Алого Мрамора. Он когда-то также в людей верил. И в Горного Льва верил, не думал, что тот способен на убийство... И вот ты знаешь, чем всё кончилось. Мне страшно, Киноа, в том числе и за тебя. Я-то хотя бы понимаю, что надо беречься и "ходить опасно", а ты... вот я к тебе зашёл запросто, никто и слова не спросил, куда мол, зачем... может, они меня узнали даже в дорожном платье, но думаю, так к тебе может зайти любой... А ведь ты теперь не просто носящий льяуту, вроде Золотого Слитка, ты ведь мой вероятный наследник. Случись со мной что, как с Рудным Штреком, и вся власть у тебя.

— Не думаю, что мне сейчас сильно поможет усиление охраны у дверей, — возразил Киноа, — злодей их перехитрит, а честных людей они отпугнут. Так что не буду я от народа запираться, будь что будет.

— Ладно, вернёмся к делу. Что всё-таки произошло на этих растреклятых шахтах?

— Асеро, ты не бойся, история со взрывом к этому отношения не имеет. Там никого из англичан и близко не было. А с англичанами и Аметистом ерунда там произошла. Насколько я понял, Дэниэл и Аметист, инженер главной изумрудной шахты из Изумрудов, напились вместе, и Аметист подписал подсунутую Дэниэлом бумагу. Дэниэл, видимо, так до сих пор и не понял, что подпись нижестоящего может отменить вышестоящий. Без одобрения сверху эта подпись не имеет никакой силы. Так что дело яйца выеденного не стоит, зря Аметист так переживает.

— Не зря. Если не имеет силы, то зачем тогда Дэниэлу эта подпись, или он не понимал, что не имеет? Нет, должен был понимать.... — Асеро вспомнил слова Дэниэла, где тот сравнил Тавантисуйю с поместьем, а его, Первого Инку, с владельцем этого поместья. — А что, если Дэниэл почву для будущего готовит? И эта бумажка ему после переворота будет очень кстати? Если тогда вышестоящих просто не будет.

— Асеро, мне это кажется бредом. Никаких заговорщицких планов за этим не стоит. Англичанам и так выгодно торговать с нами.

— Выгодно? Ты уверен? Хорошо, скажи тогда, что именно им выгодно продавать нам? Наше преимущество в том, что мы всё необходимое для себя можем производить сами. Но как раз англичанам и другим европейцам это крайне неудобно.

— Ну, пока мы не знаем, что они что-то изобрели, мы в этом и в самом деле не нуждаемся. Но теперь трудно представить свою жизнь без ножниц и многих других приятных мелочей. Асеро, сам подумай, вот мы пишем сейчас пером, на бумаге, латинским алфавитом, а всё это изобрели в Европе! А сколько всего мы ещё не заимствовали! Там наверняка найдётся ещё немало полезного! Это просто бездонный колодец усовершенствований.

— Увы, Киноа, тут-то и кроется твоя главная ошибка. Думаю, что этот колодец мы уже вычерпали досуха. Ножницы, бумагу и прочее мы заимствовали давно, а что нового за последние месяцы?

— Наша беда, Асеро, что они изначально смотрели на нас как на дикарей, и потому не удосужились прислать сюда нормальных технических специалистов. Дэниэл очень удивился, когда узнал, что у нас в шахтах тоже насосы есть. Правда, он говорит, что они у них лучше...

— Ты сам говорил, что он тут не разбирается, значит, насчёт "лучше" может и ошибаться. Я уже понял, что с гидравликой у них не очень. Или всё-таки разбирается? Мог он лично подрыв в шахте организовать?

— Лично он ? нет, у него неколебимое алиби. Асеро, пойми, мы всё равно должны торговать с ними, чтобы войны не было.

— И быть готовыми свернуть торговлю в любой момент, когда поймём, что война неизбежна. И понимать это должны трезво. А ты слишком обольщаешься возможными выгодами, Киноа.

— Да, я возлагаю большие надежды на книжный обмен. Так мы поймём, что у них есть и чего нам не хватает, в полном объёме.

— Ну а если ничего такого не обнаружится? Тогда как? Ведь это значит, что война неизбежна! Если мирная торговля для них менее выгодна...

— Я понимаю, что ты хотел бы прикрыть лавочку. Однако Горный Ветер на корабле своего человека к англичанам отправил. Если прикрыть сейчас — значит, его погубить.

— Понимаю. Я не говорю про сейчас. Однако я думаю о будущем, и ты тоже должен думать о будущем. А если Горный Ветер сумеет доказать, что Рудного Штрека убили этим обвалом? И найдет, кто убил и зачем?

— Когда он что-то выяснит, тогда и поговорим об этом. Как у тебя Луна себя чувствует? Как она пережила случившееся? И она действительно мальчика потеряла?

— Чувствует себя нормально, выкидыша у неё не было, это был ложный слух.

Киноа вздохнул с облегчением, и Асеро ясно увидел, что облегчение у того непритворное. Вообще, Киноа притворяться не умеет. На его должности это ещё терпимо, а вот с Алым Льяуту это плохо совместимо.

— Асеро, у меня просто гора с плеч свалилась. Я не хочу, чтобы мои сыновья, которые сейчас ещё малыши, наследовали Алое Льяуту. Слишком это всё-таки трудно...

Асеро улыбнулся:

— Да полно Киноа, разве у нас с тобой такая уж плохая жизнь? Конечно, когда не надо возиться с англичанами. На отдыхе у меня была возможность подумать об одном проекте усовершенствования транспорта...

— Асеро, не стоит об этом думать... Я знаю, о чём ты. Делать деревянные дорожки для колёс нельзя, горы облысеют... уже считали.

— Но там было предложение не из дерева, а из железа делать. И топить углём.

— Ну, если уголь древесный, то опять же горы облысеют, а если уголь в шахтах добывать, то всё-таки слишком велики трудозатраты по сравнению с результатом.

— Допустим, ты прав, но вот что я понял — стране необходимы крупные проекты. Иначе у нас молодёжь закисать начинает. Почему при Манко мы не так боялись рисковать, как теперь?

— Потому что понимали, что от этого зависит само наше существование. А сейчас любой крупный проект воспринимается с сопротивлением. Это означает пусть временно, но откусить кусочек от своего благосостояния. Не всем хочется жертвовать собственным благополучием ради покорения вершин. А не учитывать народное мнение мы не можем.

Асеро на секунду задумывался, переваривая эту новую для него мысль. Неприятно, но в данном случае Киноа, похоже прав.

— Потому ты и делаешь такую ставку на изобретения англичан? И развитие, и жертвовать благополучием народа ради него не надо?

— Да, Асеро, ты меня понял наконец-то.

— Понял, — мрачно сказал Асеро, — понял я, что в стране много более серьёзные проблемы, чем я думал. Значит, придётся их решать, но над ними ещё думать и думать надо.

Наконец наступил день суда. Асеро, как и положено, воссел в тронном зале, и к нему ввели обоих фигурантов дела. Он вгляделся в их лица. Аметист был бледен, испуган и растерян, Асеро уже знал, что тот даже и попытки самоубийства предпринимал, до того его довела вся эта история. Дэниэл был невозмутим и спокоен, возможно и оттого, что знал: перед любым судом в Тавантисуйю он как чужестранец легко выпутается. "Он меня раскусил уже", — с грустью подумал Асеро. — "Я могу сколько угодно хмурить брови на троне, он-то понимает, что моя власть имеет свои границы. Я могу сколько угодно хотеть его наказать — но без санкции носящих льяуту не могу, а они на суровое наказание едва ли дадут согласие". Секретарь уже подготовил принадлежности на письма, можно было начинать допрос обоих

— Пусть первым говорит Аметист, — сказал он, обращаясь к несчастному инженеру.

Тот начала, слегка запинаясь:

— Государь мой, я признаю, что я виноват. Этот человек, — Аметист указал на Дэниэла, — говорил, что соображает в горном деле, и сказал, что знает способ, как улучшить работу наших шахт. Я показал ему наши шахты и посёлки горняков, он много расспрашивал об их работе, и было видно, что он в этом кое-что понимает, а про многое у нас говорил, что это можно улучшить.

— Дэниэл, ты подтверждаешь его слова?

— Да, я говорил, что шахты можно сделать более эффективными и прибыльными.

— Аметист, продолжай!

— Я попросил его поделиться секретами, но он сказал, что это возможно только при условии, что мы заключим контракт на совместное владение новой шахтой, которую построим на паевой основе...

— А известно ли тебе о подобном разговоре этого человека с Киноа и Рудным Штреком?

Аметист только глаза опустил ещё ниже.

— Тогда не было известно, а сейчас я знаю всё...

— Всё было так, как он говорит? — опять переспросил Асеро Дэниэла. Первый Инка не сомневался в откровенности тавантисуйца, но должен был переспрашивать для соблюдения формальностей.

— Пока не лжёт, — ответил тот, гордо вздёрнув нос и поведя бровью. От этого жеста веяло высокомерным раздражением.

— Я послал запрос в столицу, разузнать, возможно ли это. Точнее, мы вместе этот запрос составили. А потом нам в ответ пришло разрешение...

— От кого? От Рудного Штрека?

— Да, там стояла его подпись.

— Я видел эту бумагу, — сказал Асеро. — Потому не могу обвинять тебя в том, что ты ей поверил. Однако, зная нынешние печальные обстоятельства, в этом приходится сомневаться. Дата как раз соответствует дню его гибели. Но, зная про тот разговор, теперь не думаю, что он мог его подписать. Есть ли свидетели, которые видели бы эту бумагу у него?

— Увы, Государь, — сказал Горный Ветер, — все люди, которые могли бы прояснить этот момент хоть немного, погибли вместе с ним. И я хотел бы добавить, что была проведена графологическая экспертиза. Подпись Рудного Штрека вызывает сомнения в своей подлинности. Но увы, так как он мёртв, мы не можем железно доказать подлог.

Асеро сказал:

— В любом случает, Рудный Штрек не имел права принимать такие решения единолично. Горный Ветер, чьи подписи на ней ещё были?

— Киноа, однако он уверяет, что ничего не подписывал. И прошёл тест зеркалом. В общем-то, я уверен в его честности. Думаю так: есть у злоумышленников человек, который подписи подделывает. Подписей Киноа в его распоряжении было много, а вот Рудного Штрека не очень, её достать могло быть сложнее. Сейчас бумага проходит дополнительную экспертизу, но если есть необходимость, можно послать за нею.

В этот момент в зал вбежал гонец, что-то взволнованно зашептал на ухо Горному Ветру, и тот сразу помрачнел.

— Прости Государь, но дело скверно. Бумага пропала и, похоже, с концами. Никто не был в моём доме, кроме жены детей и моих людей. Значит, среди них измена.

Дэниэл при этом как-то уж очень откровенно ухмыльнулся.

— Ты уверен, что про это стоит говорить вслух? — спросил Асеро.

— От кого скрывать, этот уже всё знает, глядите, как ухмыляется.

— Жена тебе поди изменяет, вот и ухмыляюсь, — ответил тот. — Как будто для кого-то секрет, что ты женился на позорной женщине, которую до того...

— Лапали сволочи вроде тебя.

— Для персоны королевской крови ты слишком мало думаешь о своей чести.

— Да уж забочусь об этом получше твоего. В отличие от вас, блядунов, я никогда не пятнал себя развратом и тем более насилием. Мы считаем низостью пользоваться уязвимым положением женщины и не покушаемся при этом её честь.

— Какая может быть честь у рабыни, которую уже выставили в голом виде на торги? Такая женщина годится в наложницы, если красива, но никак не в жёны, порядочному мужчине! Тем более королевской крови. Порядочная женщина, если бы ей и случилось попасть в рабство, скорее покончила бы с собой, чем вышла бы на торги!

— Было бы лучше, если бы рабовладельцы, которые сначала растлевают и насилуют женщин, а потом ещё имеют наглость разводить морализм, сами бы кончали с собой. Я не могу доказать, что ты этим занимался, увы, но мне довольно того что ты это одобряешь!

— Прекратить перепалку! — властно приказал Асеро.

— Что касается бумаги, вы не можете теперь ничего доказать, — возразил Дэниэл.

— Допустим, доказать и не можем. Но и добиться своей бумагой ты уже точно ничего не можешь. Или, может, ты радуешься беде этого несчастного?

— Он сам виноват, нечего было напиваться.

Несчастный упал на колени и зарыдал.

— Прости, Государь, но я к этой бумаге не особенно приглядывался. Не привык я быть к ним внимателен, каюсь. Я горное дело знаю, а тонкости законов мне никогда не давались. Дэниэл Гольд разработал проект и написал контракт. Я... прости меня, государь, я подписал договор, не читая его очень внимательно. Государь, к тому моменту я... я считал уже этого человека своим другом. Мы ещё тогда выпили вместе, он угощал, а я не устоял....

— Всё-таки я думаю, что это мошенник тебя подпоил, чтобы ты в договор не вчитывался. Я вполне осведомлён о мерзких обычаях белых на этот счёт, — сказал Асеро. — Ладно, Аметист, продолжай.

— А потом я на трезвую голову ознакомился с проектом и понял, что не могу его воплотить в жизнь. Государь, ты знаешь наши законы. В мирное время наши рудокопы не могут работать больше одной смены, кончают они отрабатывать миту сильно раньше, чем крестьяне и многие другие работники, а пайки у них более богатые и разнообразные по рациону. Также у нас в шахтах необходимы крепи и прочие моменты, связанные с обеспечением надёжности. Этот же человек хочет всё это убрать! Мол, тогда шахта станет доходным делом! Я ужаснулся — ведь это столько калек, столько сирот, столько людского горя! Хотя я и инженер, но в дни своей юности, и сам махал киркой в шахте, и я понимаю, что, приняв все этим меры, я по сути стану убийцей! Нет, и ещё раз нет! Тогда я сказал Дэниэлу, что вынужден разорвать с ним договор, так как не могу идти против законов Тавантисуйю. А на это он указал, что в случае досрочного разрыва я должен буду заплатить ему всю неполученную им прибыль, размер которой должен оценить он сам. И он оценил... Во всей нашей казне нет столько золота и серебра, чтобы заплатить!

— Ну, значит будете платить мне постепенно под проценты! — ухмыльнулся Дэниэл. — Ничего, лет за двадцать выплатите!

— За двадцать лет! — вскричал Асеро, обалдев от такой наглости. — Да с какой это стати тавантисуйцы должны работать на тебя?! Они что — твои рабы?!

— С такой, что нужно соблюдать договор, — ответил Дэниэл, — законность превыше всего.

— Неужели законность состоит в том, чтобы соблюдать договор, который ты обманом заставил подписать этого несчастного, подпоив его?

— Я ему насильно в рот виски не вливал. Всё было добровольно, так что пусть отвечает за свои слова. Можете продать его с семьёй в рабство, это частично покроет издержки.

— Я готов ответить, — ответил злосчастный инженер, — я и так уже отвечаю. Моя мать, узнав о моём позоре, слегла, а помолвка моей дочери на грани разрыва из-за того, что родные жениха бояться позора. А те несчастные, которых ты решил угробить, завалив в шахтах или искалечив непосильным трудом, они чем виноваты? Они с тобой даже виски не пили и никаких бумаг не подписывали...

— А что мне за дело до них? Ты дал слово — ты за него и отвечаешь, — ответил Дэниэл, потом обратился к Первому Инке. — Государь, я не понимаю одного — почему ты так жалеешь своих подданных? Твоя страна уже и так перенаселена, бабам не трудно нарожать тебе новых рабов, так что ничего страшного, если какая-то часть твоих людей погибнет в шахтах.

Асеро даже гневно привстал с трона:

— Да как у тебя язык поворачивается даже советовать мне такое?! Чтобы я обратил своих братьев в рабов и обрёк их на верную смерть?! Да, я знаю, как обстоят дела в вице-королевствах — когда испанцы только захватили эти земли, то они на неделю запирали рабов в шахтах, и из четырнадцати здоровых мужчин только половина возвращались оттуда калеками, а остальные оставались там навеки. От подобной жестокости обезлюдели целые области! Теперь там, где подвоз рабов затруднён, а местное население таким образом частично истреблено, даже испанцы вынуждены вести добычу не столь варварскими методами, потому что если истребить людей — некому будет работать на белого человека. Но тавантисуйцы не рабы, и я никогда не пожертвую их жизни в угоду твоей жадности, чужеземец. Договор, заключённый обманом, я не считаю действительным, и платить по нему мы ничего не будем. Мало того, если подобный номер повторится, то ты будешь изгнан из страны. И это уже второе предупреждение. Ты понял, чужеземец?!

— Ты думаешь, что много найдётся желающих с тобой сотрудничать, если ты прямо сейчас вырвал у меня столь лакомый кусок изо рта? — иронически спросил Дэниэл.

— Как бы кто не ценил ягуаров, но если "кусок", который у него в пасти, моя рука или нога, я постараюсь высвободиться любой ценой. Впрочем, я уже понял, что как хищники вам ягуары и в подмётки не годятся, разве что акулы или пираньи вам родня, — столь же иронически ответил Асеро. — Ладно, ступай, я даже не буду отдавать приказа о твоём аресте, но если выяснятся новые подробности — могу и изменить своё решение.

"Знаешь, скотина, что я не могу этого сделать без санкции всех носящих льяуту" — подумал он при этом про себя.

Когда Дэниэл покинул тронный зал, Асеро сам сошёл с трона и подошёл к несчастному инженеру, которого охрана подняла-таки с колен и поддерживала в вертикальном положении.

Асеро усадил его на стул и сказал:

— Успокойся, ты совершил ошибку, но не преступление. Так что максимум, что тебе грозит — это понижение в должности. Давай лучше говорить будем не здесь, а сядем и куда-нибудь и спокойно побеседуем. Главное, ты не бойся ничего, мы не звери, тебя не съедим. Лично мне тебя только жалко. Ну, можешь теперь встать и идти?

Аметист поднялся и побрёл за Асеро во внутренний сад, где уже стоял приготовленный для разговоров столик. Аметист, который от волнения не мог до суда съесть ни крошки, понял, что проголодался, но, увидев Горного Ветра, тут же потерял весь свой аппетит. Несчастный инженер опять затрясся от страха. Горный Ветер ответил:

— Да не бойся ты меня, я же тебя пальцем не тронул, только вопросы задавал. Ну, что я тебе могу сделать? Как видишь, я даже англичанину только дерзить в ответ могу. Я не хочу тебя допрашивать, пугать, и прочее. Я просто хочу поговорить с тобой как человек с человеком. В конце концов, мы товарищи по несчастью. Из-за пропавшей бумаги мне грозит выговор, а три выговора — и прощай мой высокий сан. Сам понимаешь, закон есть закон, он для всех один. Конечно, меня тут подставили, но если я допускаю такие подставы регулярно, значит, я действительно профнепригоден и мне место в ссылке. Но пока меня с места не гонят, я должен понять, как они людей обрабатывают. И ты мне тут можешь тут помочь.

— Но я хотел бы понять, кто ты собственно такой, что тебя так запросто к столику Первого Инки пригласили?

— Это мой племянник, — ответил Асеро, — он сын моей сестры.

— Но я так понял, ты один из людей Инти? Ты состоишь в службе безопасности?

— Конечно, состою. Я же с тобой работал, а ты всё в обморок падал не пойми от чего. Впрочем, понятно на самом деле. Ты ведь от страха есть ничего не мог, оголодал. Так что поешь, и не смотри на меня как на дикого зверя.

— Почему мне не вынесли приговор?

— Потому что ты не виноват, — ответил Асеро. — Конечно, ты сглупил, да вот только и я тоже умудрился подписать что не следует. Пусть я не пил с ними, но всё равно они меня обвели вокруг пальца. Так что ешь, не бойся.

Несчастный инженер наконец-то решился притронуться к еде. Насытившись, он пришёл в более спокойное расположение духа. Горный Ветер добавил:

— Послушай, я вот много с белыми людьми общался, но всё-таки понять не могу, как они вас так обманули? Ведь вас же много раз предупреждали, что с чужеземцами надо держать ухо востро. Я перед отпуском лично говорил Киноа, чтобы тот проинструктировал всех своих заместителей по отраслям на этот счёт, а они в свою очередь передали это своим подчинённым.

— Конечно, Рудный Штрек предупреждал нас... Но ведь нам любопытно было. Ведь если выпить с ними, они могут о своих землях рассказать... а вот без выпивки не согласны. Мне было трудно думать об англичанах как о врагах. А потом ещё этот обвал... Из-за этого многое вверх дном. Многие важные бумаги так сразу было и не найти. Обычно тут жёны помогают, но Рудный Штрек был вдовцом, а его ближайшие помощники... они вместе с ним тогда были... в общем, неразбериха. Если меня снимут, даже непонятно кого и как назначать...

— А кто в этой мутной воде стал бы рыбу ловить?

— Не знаю. Я как-то не думал об этом. Поначалу мы, конечно, вели себя осторожно... только как-то нам вся эта настороженность нелепой показалась. Ведь это же не чудища какие-то оказались, а такие же люди, как и мы. Они были с нами приветливы, обходительны... Никому ничем не угрожали. Наоборот, всячески показывали, что доверяют нам.

— А как это показывали?

— Ну... делились своими опасениями, например. Ведь не будешь же откровенничать с теми, кому не доверяешь.

И тут Аметист как-то стыдливо замялся.

— К жёнам вашим не приставали? — спросил Горный Ветер.

— Нет, как-то без этого.

— Но спаивали вас, я вижу, активно.

— Ну да, пойло своё под названием "Виски" предлагали. Нам тогда это заманчивым виделось, хотелось понять, какова Европа на вкус. Как оказалось — горька, а послевкусие и того горше. Я поклялся теперь, что если мне хоть жизнь после моего промаха оставят, то спиртного в рот больше не возьму. А самое горькое — я ведь Дэниэла почти что другом считал, а он нас — рабами, как оказалось.

— Послушай, Горный Ветер, — сказал Асеро, — я тут тоже уже перестаю понимать. Ведь для людей Инти это всё не должно быть секретом. Однако ты, похоже, слышишь об этом в первый раз. Они что, совсем мышей не ловят? Или до тебя отчёты не доходят?

— Скорее второе, но сейчас ещё рано делать выводы. Конечно, я буду разбираться.

Затем Асеро спросил Аметиста:

— А со многими Дэниэл так пил? И по какому признаку выбирал себе собутыльников?

— С простыми работягами он не очень. Больше предпочитал людей образованных, сам говорил, что с образованным человеком завсегда общаться приятнее. Хотя много ли у нас таких, мы же не столичный университет! Но вот его подчинённые мосты с работягами наводили. А самое скверное, что они теперь про нас всё-всё знают. Мы не думали быть осторожными, выбалтывали под это самое виски всё. Ну, совсем всё. Как мы живём, как мыслим, чем недовольны... а потом нами овладел страх. Страх, что о наших мыслях узнают люди Инти, и тогда нам не несдобровать.

— А что, много поводов для недовольства? — спросил Асеро обеспокоенно.

— Да не то чтобы много... Пайки у нас сытные, тут не пожалуешься, но ведь порой себя и побаловать хочется не только по праздникам. У англичан вроде, вкусное можно не только по праздникам есть, а когда купишь...

— Да только купить могут немногие, а часть населения с голоду подыхает, — вставил Асеро.

— Ну, может быть, я не знаю... Кроме того, у нас ведь нередко и бывшие узники работают. Это ведь неизбежно. Отмотал срок, а куда дальше? Если родные отвернулись, а ничего кроме как махать киркой не умеешь? Ну, опять же на рудники, только свободным человеком. Но власть инков такие, сам понимаешь, недолюбливают. Не все же могут самим себе признаться, что сами накосячили...

— То есть они нелояльных выискивали? — спросил Горный Ветер.

— Не знаю. Теперь мне кажется, что да. А тогда я Дэниэла другом считал...

— Слушай, сколько же они, получается, там были? — спросил Асеро. — Ведь они же постоянно пребывать только в крупных городах могут, а так только по временному разрешению...

— Которое можно продлевать до бесконечности, если нет никаких нареканий, — сказал Горный Ветер. — Только вот странно, если их действительно не было. Или они не доходили, куда должны были? Короче, разбираться надо.

— Скажи, а как вы с англичанами общались? — спросил Асеро. — Я понимаю, что ты как человек образованный по-испански можешь говорить, да и Дэниэл по-нашему говорит уже прилично, ну а остальные?

— Да так, жестами и прочим. Хотя по-нашему хоть с пятого на десятое, но изъясниться могут. По-нашему ведь говорить несложно, это у них речь такая, что язык сломаешь. Учат они нашу речь быстро и с охотой....

— Быстро и с охотой? — переспросил Горный Ветер. — Ничего просто так они не делают, видно, решили нашу страну как следует ограбить... И помешать им в этом можно только одним способом — выставить их из страны.

— Так выставите их, чего же вы медлите?

— Увы, не могу. Такое решение могут утвердить только носящие льяуту. А собраться они не могут раньше чем через два месяца, слишком многие сейчас в разъездах....

Поморщившись, Асеро подумал, что Горный Ветер прав. Конечно, если бы Асеро счёл ситуацию срочной, что мог бы собрать носящих льяуту и не дожидаясь сбора урожая. Но если он сделает это сейчас, то только навредит делу. Пока Инти не выздоровел, Славный Поход не вернулся из инспекции заграничных укреплений, Золотой Слиток и Горный Снег точно будут голосовать против, да и уехавший теперь на очередную инспекцию плотины Киноа тоже пока не распрощался с идеей, чтобы поделиться с англичанами проектами плотин, а о Желтом Листе и говорить нечего. Нет, Асеро себе не враг, и не будет своими руками рыть себе яму. Обстановка ещё не созрела, хотя краткое изложение всей этой истории будет донесено до всех носящих льяуту, выводы пусть делают сами. Может, за те два месяца, которые остались до сбора урожая, что-то ещё случится, кто знает...

— Скажите, а Инти об этом разговоре не узнает? — вдруг спросил несчастный инженер.

— Обо всей этой ситуации узнают все носящие льяуту, — ответил Асеро, — иначе как я их смогу убедить выгнать англичан из страны?

— А Инти меня не будет пытать?

— Да кто тебе сказал такой бред? Зачем ему тебя пытать?

— Ну, на всякий случай.

— Ты думаешь, что он может что-то выкинуть без моего ведома? — спросил Асеро.

— Не знаю... Я очень боюсь его...

— А тебе чего его бояться? Суд же уже был.

— Был, но... помимо этого он мне разве ничего сделать не может?

— Успокойся, не может, — ответил Асеро, — да и зачем ему?

— Англичане много чего про него рассказывали, будто он может людей живьём изжарить. Прямо на сковородку посадит и жарит. И сынок его, забыл, как зовут, может человека собакам живьём отдать на растерзание. Сам Дэниэл мне рассказывал, что знал один такой случай...

— И ты ему веришь после всего, что он натворил?!

— Он негодяй, конечно... но ведь нельзя же такие вещи на пустом месте выдумать!

— А что, по-твоему, Дэниэла посвящали в тайны государственной безопасности? — спросил Горный Ветер.

— Не знаю. Но откуда-то он это знает. Не мог же совсем просто так сказануть.

— Знаем откуда, — сказал Первый Инка, — из трудов продажных писак, по чьим опусам европейцы имеют представление о нашей земле. Только вот прожившие у нас уже около года англичане не могут не знать, что всё это чушь. Но упорно её повторяют в надежде, что вы поверите. А мы должны делать вид, что видим причину лишь в их невежестве и не можем их наказать.

— А многим они такое рассказывали? — спросил Горный Ветер.

— Не знаю, может даже и всем. Меня точно собаки не съедят?

Горный Ветер вздохнул:

— Аметист, ну сам подумай. Если англичанин так боялся, что я его собакам скормлю, стал бы он мне хамить? И при том, разве когда тебя взяли, тебя били?

— Нет...

— А что-то другое плохое делали?

— Нет... разве что Ворон угрожал, что разоблачит меня, что я подписи подделал.

— Ворон дурень, — сказал Горный Ветер, — ему же должно быть ясно, что подделать подписи может только спец в таком деле. У нас таких наперечёт. Если только... англичане своего не завезли. Но не думаю. Им удобнее человек, знающий наш язык в совершенстве. Но меня тревожит, что они вас так запугали... Тогда понятно, почему никто ничего не сообщил — все боялись поджариться и быть съеденными собаками.

— Я и сейчас Инти боюсь.

— А теперь-то чего?

— Ну а вдруг он меня в злом умысле в отношении Первого Инки обвинит? — спросил тот испуганно. — Скажет, что покушался на тебя. Может, Инти такие для статистики нужны.

— Ну, разве что я от твоих слов от смеха лопну, — ответил Первый Инка, давясь от смеха, — но не лопну, нутро у меня крепкое. Ну, смешно же, в самом деле, тут сидеть и страшного Инти бояться. Честному человек его людей бояться не след, наоборот, они же ваш покой охраняют, а не злодейства какие против вас готовят. А вы ещё верите в какие-то глупости. Если бы вы доверяли им как своим братьям, многих бед удалось бы избежать.

— Легко так говорить, когда ты Первый Инка, — ответил инженер, — а вот когда ты хоть на ступеньку ниже, то как не бояться. Вот ты, Горный Ветер, боишься ведь, что тебя разжалуют? Значит, ты боишься Инти?

Горный Ветер улыбнулся:

— Да отца я даже маленьким не боялся. Иные своих детей шлёпают, а он меня пальцем не тронул, и без этого к дисциплине приучил, в авторитете был потому что.

— Боги! — простонал только несчастный инженер, и хлопнул себя по лбу, — Так это, значит, ты и есть сын Инти? Дураком всегда был, но теперь самому стыдно от того, что я тут нёс. Получается, что я оскорбил твоего отца!

— Прощаю тебе эту дурь, главное, теперь ты знаешь, что это ложь. И что собаками мы никого не травим.

— Перед сыном самого Инти так опростоволоситься!

Первый Инка ответил:

— Ну, запомнишь это приключение на всю жизнь, внуками и правнукам рассказывать будешь. Это сейчас тебе неловко, потом тоже смеяться надо всем будешь. А так как ещё тебя было убедить, что никакое страшное наказание тебе не грозит и бояться людей Инти нечего? Тебя даже в должности понижать не будем, какой смысл, если все были пьяной дружбой с англичанами повязаны, крайним ты почти случайно оказался.

— Ну не то чтобы случайно, — сказал Горный Ветер, — это было твоей должностью предопределено, но, судя по всему, другие вели бы на твоём месте себя точно так же.

— Извините, здесь есть отхожее место? — спросил вконец растерявшийся Аметист.

— Разумеется, вот ту дверь в том углу, — ответил Асеро. — Ты сам дойдёшь или тебя поддержать?

— Дойду-дойду, — пробормотал он и убежал в указанном направлении.

Асеро и Горный Ветер остались вдвоём. Горный Ветер вздохнул:

— Сколько ни говори доверительно, а всё равно мы для них что-то вроде полубогов. А я, так получается, вообще полудемон, — он улыбнулся грустной улыбкой. — Англичанам поверили во многом потому, что в принципе ожидали от меня жестокости. Ну не может у них в голове уместиться, что вот я обычный человек с нормальными человеческими чувствами и что в свободное время мне нравится отнюдь не людей пытать, а стихи писать или поэтически переводы делать. — Помолчав, он добавил — жаль, что из-за этих сволочей об отдыхе придётся забыть надолго, если не навсегда.

— Скажи, Горный Ветер, а вам разве всегда вот так не доверяли? Я бы ещё понял, если бы он боялся нас обоих. Но ведь это же глупость несусветная — бояться тебя или Инти больше, чем меня.

— Глупость, — согласился Горный Ветер, — я помню, тоже как-то задал этот вопрос своему отцу. Он сказал, что в те времена, когда жестокость врагов у всех на виду, ни у кого не возникает вопроса, зачем нужно с ними бороться, иногда и при помощи не очень гуманных методов. В спокойные времена кажется, что покой сам по себе держится, а мы в лучшем случае лишь задаром пайки свои жрём.

— Наш предок Манко думал, что более образованные люди должны легче понимать такие вопросы. Видно, ошибся он... Что делать-то будем?

— А что ещё остаётся делать, кроме как выслать англичан из страны? А это можно будет сделать только со следующим кораблём... когда мой человек вернётся с книжками.

— А ограничить их свободу внутри страны? — впрочем, уже задавая этот вопрос, Асеро знал, что получит отрицательный ответ.

— Об этом тоже думал... увы. В тюрьму их не засадишь, или тут судебный скандал с их метрополией. Впрочем, если ещё как-то отличатся, или будет доказана связь со смертью Рудного Штрека, то придётся засадить. Пойми, Асеро, наша беда ? она не столько в англичанах, сколько в том, как наши люди к ним относятся. К испанцам относились настороженно, помня всё, что те вытворяли. Что англичане ничуть не лучше, многие понимать не хотят. Но это ещё не самое страшное. Страшно другое: то, что проблемы и противоречия накопились. Большие проекты мы не можем взять, потому что образованных людей не хватает. Так что надо расширить образование, и одновременно запустить проекты. Но движущей силой тут могут быть только амаута, а они... слишком многие из них будут саботировать, потому что это подрыв их особого положения. Ведь не хочется же из полубогов в простые ремесленники опускаться. Приятно же быть умнее других — а если всех сделать умными, как тогда умом выделиться?

— Да, я и сам понимаю, что нужны изменения, но пока внутри страны англичане, они будут палки в колёса ставить. Поэтому пока они тут — нельзя. Что касается амаута, есть, конечно, и такие, но знаю, что есть и те, которые от души рады делиться знаниями с другими, но только и они не знают способа, как передать его тем, кто к знанию сам по себе не стремится. Или кто одержим дремучими предрассудками, часть из которых распространена среди образованной публики. Таких свободных от догматов людей, как твой отец, очень мало...

Асеро не договорил, потому что увидел возвращавшегося Аметиста.

— Вы меня ещё раз простите, но только я подумал, что с должности меня лучше снять. Чтобы руководить людьми, нужно быть достойным этого. А я этого не достоин, после того как сам себя опозорил своей жалкой трусостью.

— Твои подчинённые твоего позора не видели, по счастью, — сказал Горный Ветер, — впрочем, это вы там у себя решать будете. Но мне было бы лучше, если бы ты остался. Ты, я знаю, в следующий раз в случае проблем к нам сам обратишься, а другие ? ещё вопрос.

Асеро добивал:

— Ладно, тебе сейчас отдохнуть и отоспаться надо. Я сейчас отдам распоряжение, чтобы тебя на моей карете в гостиницу отвезли.

— В гостиницу? А может лучше не надо? Там же англичане...

— Не бойся, их в отдельное место переселили, — сказал Горный Ветер, — думаешь, ты первый, кого их присутствие смущает? Да и сами они комнаты с замкАми потребовали. Типа, неуютно без них.

После того, как выпроводили Аметиста (кажется, тот до конца не поверил, что прощён), Асеро и Горный Ветер остались наедине.

Горный Ветер сказал:

— А ещё я хочу поговорить с тобой о ситуации в Тумбесе. Там давно назревает гнойник. И это гнойник надо как-то аккуратно убрать. Как это сделать — сказать сложно. Но знаю тут только одно: никак не обойтись без давления на амаута. А стоит на них надавить — вони не оберёшься.

— И зачем было пускать туда англичан? История с книгой Шпината — это ведь не пустяк.

— Да, не пустяк. Согласен. Но сам подумай: разве это они её набирали и тайно печатали в типографиях? Да если к простому печатнику с таким подойти, он должен отказаться и доносить побежать, верно?

— Верно...

— Значит, уже были печатники, готовые на такое. Может, им и приплатили, но дело не в этом. Далее, сам Шпинат. Ведь за ним мои люди следили довольно плотно. И за англичанами тоже. Если на шахтах имело место разгильдяйство со стороны моих людей, то тут такого быть не могло. Ворон и Цветущий Кактус кто угодно, но не разгильдяи. Правда, может быть, что Цветущий Кактус им примелькался... Тут смена нужна...

— Горный Ветер, ты, кажется, упоминал о предателях... их всех вычистили? И что с ними стало.

— Отправили на рудники. По хорошему, тут смертная казнь нужна, но всё-таки смягчили, учитывая прошлые заслуги. Так и не знаю, что их сподвигло. Клялись, что не виноваты, но доказательства, добытые Цветущим Кактусом, неоспоримы. Но рукопись, скорее всего, попала в тайную печать с его согласия. Значит, он передал им её через надёжного посыльного, а скорее всего, и через цепочку из двух-трёх посыльных. Есть некоторые подозрения насчёт того, кто это мог быть, но это не точно... Но в любом случае, это местные. Так что тут довольно опасный гнойник.

— И что можно с этим гнойником сделать?

— Удалить, разумеется. Но вот как? Есть два способа: первый тонкий, второй грубый. Тонкий — это найти центр этого гнойника и аккуратно его удалить. Но его центр за пределами Тавантисуйю...

— Магнат из эмигрантов?

— Да. Без его средств это было бы невозможно. Но если я не сумею его вычислить, то придётся прибегать к грубому, высылая всех неблагонадёжных. А при этом неизбежны обиды невинных, или, скажем так, не сильно виноватых. Вот, например, если человек только "Лекаря" прочёл, похвалил и передал читать другому? Такой человек виноват, конечно, но не настолько, чтобы ему совсем уж жизнь ломать. Так что к грубому способу придётся прибегать только в самом крайнем случае. А именно сейчас на это идти никак нельзя тем более.

— Да, действительно, лучше без этого. Но почему это особенно опасно именно сейчас?

— Потому что параллельно меня тревожат дела у каньяри. Кое-где на тему прививок ходят панические слухи. Там тоже есть риск волнений. А иметь дело с двумя гнойниками сразу... Вот почему я и не хотел пускать англичан до окончания прививок. Знал, что обострятся все старые противоречия.

— Я понял тебя, Горный Ветер.

— Самое страшное, если в Чиморе будет как у каньяри, когда человека могли убить только за то, что он не каньяри.

— Ты думаешь... в Чиморе и до такого может дойти?

— Кто знает. Игры с национальной гордостью и растравливанием былых обид всегда ведут к одному и тому же. А на каньяри надо будет обратить самое пристальное внимание, хотя англичан я к ним не пускал.

Горный Ветер не особенно надеялся, что лекаря могут помочь Инти. Яд из него уже должен был выйти, но тайная печаль убивала его. Из некоторых слов своего отца Горный Ветер понимал: камнем, лежащим на его сердце было то, что тот не смог вовремя убрать Ловкого Змея, и до сих пор это ему не удалось, несмотря на все старания. Инти в глубине души боялся, что его враг по-прежнему будет убивать его близких, вот почему даже удачные роды Лани (та разродилась девочкой) казались Инти предвестием дальнейших несчастий. Как будто все они уже не жильцы на этом свете!

Ну что же, клин клином вышибают. Значит, надо приободрить отца при помощи мистики. У Горного Ветра была идея послать к нему гадалку, и пусть предскажет ему поверженного врага, женщину, с которой он счастливо встретит старость... Одна беда: незнакомка к отцу не дойдёт ни под каким предлогом. Точнее, можно, конечно, подговорить охрану её пропустить, но потом Инти всполошится, начнётся следствие... и всё рискует вскрыться! Нет, таким путём действовать нельзя. А знакомых гадалок не было. Была одна старуха, которая жила недалеко от их замка, но она уже лет десять как померла. Так что план казался невыполнимым...

Но однажды Горный Ветер зашёл как-то к сестре в театр и... нос к носу столкнулся с покойной гадалкой. Впрочем, недоразумение довольно быстро разрешилось: оказалось, в театре работала младшая сестра той гадалки. И старая актриса согласилась помочь...

Инти дремал в кресле в саду. Уже пару дней он не принимался за учебник, который собирался написать. Как-то сильно воспоминания растравливали душу, надо успокоиться. С того дня, как Асеро с семейством отъехал, в саду стало малолюдно, скучно и пусто. Вдруг Инти услышал сквозь дрёму чьи-то шаги. Встрепенувшись, он обомлел от изумления. По саду шла умершая десять лет старуха-гадалка. Она вошла и встала перед ним. Выглядела она почти как живая, так что Инти, как ни странно, даже не испугался.

— Что, Летучая Мышь, намекаешь, что мне уже скоро к вам переселяться?

— Отнюдь. Ты проживёшь ещё долгие годы.

— Если так, как сейчас, то лучше не надо. Так и передай богам.

— Инти, скоро придёт исцеление. Я вижу твоё будущее. Вижу труп твоего врага у твоих ног, вижу женщину, которую ты встретишь, и с которой будешь жить долго и счастливо. Всё это ещё будет, Инти.

Инти привстал, желая коснуться неведомой гостьи, но та сказала испуганно:

— Мёртвых нельзя трогать, прощай!

И убежала за куст. Вскоре по дорожке к Инти прошёл охранник со стаканом сока:

— Вот, — сказал он, — подкрепись.

— Слушай, ты Летучую Мышь только что не видел?

— Не видел. Они же вроде днём не летают.

— Да я не в этом смысле. Недалеко старуха-гадалка с таким именем жила...

— Помню такую. Только она уж лет десять как умерла.

— Знаю, что умерла. Но она сейчас передо мной явилась и пророчила.

— Не, не видел, — сказал охранник, который до этого сам же лично помог старой актрисе скрыться, — но раз явилась с того света, значит, надо так наверное.

Сложно сказать, что больше помогло — лекарство или спектакль с гадалкой, но вскоре Инти почувствовал себя вполне здоровым и даже помолодевшим. Теперь он мог себе позволить даже поездку в столицу, которую вознамерился совершить по привычке инкогнито. Перед этой поездкой он ещё раз поговорил с лекарем:

— Итак, снадобье мне надо принимать ещё десять дней, постепенно уменьшая дозу?

— Да.

— Оно чудодейственно. Скажи, а что нужно, чтобы его могли давать все лекари?

— Чтобы хотя бы десять человек при помощи него вылечились, и я мог бы отчёты в Куско предоставить. Только проблема, среди крестьян, по счастью, страдающих сердцем мало...

— Да, у крестьян жизнь размеренная, среди моих людей таких больше. Так что могу тебе помочь, временно поселив у себя в замке кого-нибудь из ветеранов спецслужб с больным сердцем... И ему польза, и тебе.

— Буду благодарен.

— Удастся ли уничтожить змеиное логово?

Горный Ветер сидел, склонившись над бумагами, в своём кабинете, точнее, в кабинете своего отца, который он за последние месяцы привык считать своим. Дел было как всегда — умеренно много, и Горный Ветер уже даже почти смирился с мыслью, что теперь он так и будет за всё отвечать, ведь отец вряд ли оправится.

Вдруг дверь заскрипела, и на пороге появился воин в шлеме. Горный Ветер, привстав, крикнул:

— Сегодня я не принимаю — занят! И вообще как ты смеешь заходить в мой кабинет без предупреждения?

— Смею потому что он — мой! — ответил Инти, снимая шлем.

— Отец... — только и выдохнул Горный Ветер.

— Как всегда я неожиданно с проверкой. Но я не думаю, что у моего сына есть что скрывать.

— Отец, твоё здоровье... — Горный Ветер понимал, как важно для отца правило "не хами незнакомцу", и понимал, что едва ли отец сочтёт его загруженность и головную боль оправданием. Однако Инти решил не поднимать этой темы, не хотелось омрачать встречу с сыном ссорой, тем более что он понимал, как тому нелегко.

— Уже позволяет. С тех пор, как ко мне явился призрак нашей прорицательницы и пообещал кое-что, мне уже не приходилось хвататься за сердце.

— Призрак прорицательницы?

— Ну да. Только я пока не буду говорить, что он мне сказал, для начала обсудим дела.

— Хорошо, отец. Давай я схожу за едой и напитками, и обсудим отчёты.

Признаться честно, Горный Ветер не столько хотел есть, сколько чувствовал растерянность. С одной стороны, он был рад, что отец выздоровел, с другой... слишком много он скрывал от отца последние месяцы, вдруг разом всплывшая информация опять уложит того в постель. Ну да деваться некуда, всё равно всё придётся выкладывать, только смягчая выражения.

— Отчёты отчётами, но как ты сам вкратце можешь обрисовать обстановку. Своими словами.

— Если своими словами, то англичан трудно терпеть, но и выгнать невозможно. Они потребуют с нас тогда неустойку. Которую мы не сможем оплатить. А если откажемся платить, может, будет война, а может, и нет. А наши войны боятся. Да иллюзии некоторые питают...

— Ты о ком, о Золотом Слитке?

— Не, тот, похоже, уже и рад бы свернуть торговлю, до того его достала бестолковая возня. Особенно если бы он точно знал, что дело ограничится торговой блокадой, а войны не будет. Вот Киноа питает иллюзии, а не считаться с ним нельзя... Есть у него один пунктик, в который он упёрся. Вот у нас во всех книжках пишут, что белые люди готовы за прибыль душу продать. Вот и пытается им Киноа доказать, что плотина — это очень прибыльно. А что? Построил владелец земель плотину, сразу урожаи выше в два-три раза... Да только вот в чём загвоздка — плотина требует крупных однократных вложений.

— То есть больших долгов?

— Ну да, для большинства это означает влезание в долги. Впрочем, они по-любому избегают таких крупных вложений, даже если о долгах речи нет. Тот же самый Колумб недаром десятилетия обивал пороги влиятельных особ, доказывая прибыльность своего проекта, пока не добился своего на нашу голову. А мог бы и вообще за всю жизнь не добиться. Ведь и Испанские Короли могли счесть проект нерентабельным. И плотины для англичан также нерентабельны. А Киноа не понимает.

— Ну, с ним всё ясно. А что думает на этот счёт Знаток Законов?

— У него тоже иллюзии. Что можно так подписать договора, чтобы англичане их соблюдали. Похоже, он вообще не понимает до конца, что такое собственность!

— В смысле, не понимает? Поясни подробнее.

— Англичане не мытьём, так катаньем хотя приобрести в нашей стране собственность. Насчёт земель они ещё понимают, что мы не продадим, потому пока не заикаются, но вот на рудники или ткацкие мануфактуры они облизываются. Ну, Асеро тут стоит как кремень — не отдам своих собратьев в рабство и всё. Понимает, что любой работник от хозяина зависит почти как раб. Пусть его хозяин формально продать не может, но под угрозой увольнения он может превратить жизнь работника в сплошной кошмар. Может заставить работать от зари до зари и в таком помещении, крыша которого грозится на голову рухнуть, может даже жён и дочерей работников к сожительству принудить, и всё под угрозой увольнения! Если другую ткацкую мануфактуру найти сложно, то работник терпит, потому что семью надо кормить. Я уж наслышан о том, как всё это в Европе устроено! Ну а у нас вообще часто ткацкие фабрики и рудники как раз построены так, что создают собой город. Есть один городок, а в нём одна мануфактура или один рудник. Значит, чтобы поменять работу, то ткачу или шахтёру надо будет переехать в другой город. С семьёй. Далеко не всякий решится на такое.

— Верно. И что наш Белоснежный?

— Он думает, что можно отдать какой-то рудник или ткацкую мануфактуру в долгосрочное пользование господам англичанам с условием, чтобы они наши законы соблюдали и работников не обижали. Он просто не понимает, что это в корне противоречит самой идее собственности и извлечению как можно большей прибыли! Что именно выжимание из работников по максимуму и есть для англичан улучшение производства! И не понимает, что цена этого улучшения — это непременно убитые и искалеченные. Англичане ведь болтают, что у них якобы и технологии лучше, насосы якобы круче... Да, я тут в старых книгах нашёл историю, как один англичанин ещё во времена Манко нашему насосу поразился и потом описал его подробно и взял с собой образец. Всё-таки у нас с гидравликой по определению лучше, наше государство на этом основано.

— Да, Осёл и есть Осёл, что с него взять.

— Беда в том, что Киноа и Искристый Снег по сути очень хорошие люди. Единственное, что их может разубедить — это если я докажу участие англичан в каком-нибудь бесспорном злодействе. Вот тут обвал на шахте случился, Рудного Штрека с помощником убило, если бы мне удалось доказать, что англичане к этому причастны, то я бы их переубедил, но пока не получается, то увы...

— Ну, с ними всё ясно. С такими хорошими-неверящими нам приходится труднее всего. А остальные?

— Ну, Верховный Амаута надеется на книжный обмен. Ну а Небесный Свод.... Мне кажется, что ему свой век просто без войны дожить хочется. Он ведь Великую Войну помнит ещё хорошо, не хочет повторения... Славный Поход тоже войны не хочет. Навоевался уже в молодости... Я понял одно, отец — пока есть иллюзия, что при помощи торговли с англичанами удаётся избежать войны, мы их вытурить не сможем. Так что тут одно из двух: или удастся добыть доказательства, что они на нас нападать точно не собираются, или что они всё равно нападут. Тогда их выслать удастся.

— Вырисовывается весьма неприятная перспектива.

— Утешает одно: если англичане и планируют что-то, то не на завтра. Нынешняя ситуация, по моим оценкам, продлится никак не меньше пары лет. Если, конечно, мне не удастся сделать то, о чём я говорил.

— Значит, пара лет... Допустим. Но это если только сами своими силами внутри страны ничего не готовят. Как насчёт этого? Конечно, их мало, но совсем бы я такого не исключал.

— Разумеется, отец. Но это возможно, только если они найдут себе союзников у нас в стране. Разумеется, наши люди следят за этим. Однако по Куско и Кито никаких тревожных сигналов нет, только бытовые конфликты уровня пьяный англичанин пытался приставать к женщине или кого-то несдержанно оскорбил. Некоторые, правда, видят провокацию в случае, когда один из них вздумал помочиться на уаку — но я думаю, что тут просто пьяная выходка, а не провокация.

— Так-так, значит, они уже и в Кито обосновались?

— Да, пришлось разрешить. Думаю, что после того, как им разрешили пребывать в Тумбесе и Куско, это уже не важно.

— Ты что, забыл, что рядом каньяри?

— Ну, всё-таки не совсем рядом. Если между ними и англичанами будут какие-то подозрительные контакты, мне доложат. Но в Кито и Куско всё пока относительно тихо, а вот Тумбес...

— Удалось раскрыть, кто печатал "Лекаря"?

— Удалось, — Горный Ветер вздохнул, — только толку с этого чуть. Те англичане, которые были в этом замешаны, уже уплыли обратно. Можно, конечно, не пускать их обратно, если попросятся. Но проблема глубже. Наш Законник настаивает на неверной линии: за мелкие нарушения англичан не наказывать. Мол, это у нас если где-то что-то приворовал — то это покушение на общенародное достояние, значит, против всего народа человек пошёл. А у них, мол, мелкое мошенничество как мелкое хулиганство. И потому наказывать их по нашему вроде как не совсем справедливо и правильно. И получается так, что если англичан наказывать — прикрывай торговлю, а если тех не наказывать, а дать по полной только преступникам-чиморцам — с одной стороны не вполне справедливо, а с другой — вызовет новый виток возмущения.

— Погоди, ведь одним из условий торговли было то, что чужестранцы, находящиеся на нашей территории, подчиняются нашим законам и могут быть наказаны в соответствии с ними при нарушении. К тому же Чимор может в таких случаях нашего законника не слушать. Так неужели у Старого Ягуара и старейшин не хватает политической воли...

— Воли у него хватает, да только там был мелкий пунктик: англичане имеют право отвечать не самостоятельно, а через своих защитников. А их защитники-законники ? такие крючкотворы, что наш Знаток Законов, по сравнению с ними — младенец. Вот и получаются они по нашим законам формально невиноватыми. То есть они виноваты, конечно, но правильно доказать вину не получается, а с их точки зрения это равно невиновности. Да плюс ещё тихие бурления среди амаута... Ну, можем мы наиболее нашкодивших чужестранцев не пускать, но это целиком проблему не решит.

Горный Ветер грустно посмотрел на отца и добавил:

— У меня есть очень нехорошие подозрения, но доказательств нет. Мне кажется, что они хотят отколоть от нас Чимор и лишить таким образом Тавантисуйю выходов к морю... Поскольку при власти Старого Ягуара этого невозможно, то им нужен другой наместник. Пока это невозможно, он слишком популярен, но вот если с ним что-то случится... Тогда у них шанс есть. Но, как ни странно, покушений на него пока не было. Может, надеются просто дождаться естественного конца или какого-то крупного промаха со стороны старика, который бы заставил его уйти, но этого пока нет. Но самое поганое, что единственное, что мы можем сделать в данный момент — это выдворить англичан из Тавантисуйю. А если мы это сделаем, то внешняя торговля прервётся, а это породит в Тумбесе такой всплеск недовольства, что нынешние проблемы цветочками покажутся. Старый Ягуар старается развивать морское земледелие, и когда появится достаточно таких хозяйств, они частично разберут рабочие руки из города, так что проблема будет уже не столь сильна, но это вопрос нескольких лет... А пока у нас тупиковая ситуация. Я уже даже жду какой-нибудь громкой провокации или покушения, которые развязали бы нам руки.

— Это скверно, — сказал Инти, — врагу нельзя отдавать инициативу. Хотя если часть англичан временно выслана, то время у нас ещё есть. Остальные вряд ли без них начнут.

— Но что делать?

— Думать надо. Скажи, а почему Главный Амаута тумбесского университета нисколько не боится Старого Ягуара, а перед Куйном дрожал?

— Да не то, что дрожал, отец. Думаю, что он и тогда был настроен националистически и прохристиански, просто это скрывал при Хромом Медведе. А теперь, когда тот покинул университет, а он — шурин самому Жёлтому Листу...

— Вот как? Странно, что мы пропустили этот момент.

— Брат и сестра долгое время не общались, но теперь вроде восстановили родственную связь. К тому же он надеется обрести ещё б?льший вес, подвинув нас с тобой...

— Каким образом? Все его попытки женить Асеро на своей дочери были заранее обречены. Пока жива Луна, Асеро на других женщин и не смотрит. И даже если с ней что случится, то, зная характер Асеро, трудно рассчитывать на то, что ему можно навязать женщину.

— Это так, отец. Но в то же время Жёлтый Лист не такой дурак, чтобы этого не понимать. Что-то он задумал...

— Это как-то связано с Киноа?

— Не думаю. В Киноа он видит скорее соперника, но такого соперника, от которого будет со временем относительно легко избавиться. Потому и не ведёт с ним борьбы. Очень многое может зависит от того, кого родит Луна. Он так надеялся, что она останется бесплодной! Увы, она от прививки, наоборот, забеременела.

— Даже если у Луны родится дочь, или она разродится мёртвым младенцем или уродом, что бы это поменяло? Даже в случае невозможности отмазаться от второго брака выбор жены всё равно оставался за Асеро. Да и вообще тут Жёлтый Лист ни на что повлиять не мог. Выкидыш-то он не мог устроить гарантированно!

Горный Ветер отвёл взгляд в сторону, не зная, стоит ли говорить...

— Выкладывай! — сказал отец строго. — Впрочем, я уже и так знаю. Они старались от меня скрыть, но я их подслушал. Розенхилл внаглую приставал к моей сестре. А также что Асеро хотел выслать англичан из страны, но носящие льяуту посчитали, что угроза войны — это серьёзнее, чем оскорблённая честь. И сочли достаточным выслать одного Розенхилла. Я понимаю, что он не мог на них надавить.

— Что тут можно было сделать, отец?

— Видимо, и в самом деле ничего. Жёлтый Лист — враг, но один бы он ничего не сделал. Надо просто переизбирать носящих льяуту. Хоть частично обновить состав. С Асеро алое льяуту не снимут. Но опять же опасно делать такие вещи при англичанах.

— Как ты думаешь, в этой выходке Розенхилла... Не было ли тут не просто развязной грубости, а явной провокации выкидыша?

— Твоя гипотеза, может быть, и верна, но опирается лишь на очень косвенные данные. Ты не можешь доказать напрямую, что Жёлтый Лист тут замешан, но копать под него надо в любом случае. И если тебе удастся найти хоть что-то, из-за чего он лишится своего поста — то тогда тебе будет полегче и с Тумбесом, так как его зять там попритихнет. Или ты можешь копать оттуда, так может даже и легче, учитывая, что в университете работает Якорь.

— Увы, Якорь уже там не работает.

— Что-о?!

— Слухи о его связи с нами проникли в университетскую среду, и большинство амаута проголосовали за его исключение. Мол, мерзкий стукач, не место тебе среди благородных учёных!

— Ничего себе!

— Якорь теперь занимает какую-то скромную должность в администрации, тем более что люди, шарящие в законах, там резко стали нужны. Иные советуют ему покинуть город и устроиться где-нибудь в Куско, но он уезжать из Тумбеса категорически не хочет и старается найти какой-нибудь серьёзный компромат на Главного Амаута, хотя теперь это ему и труднее. Но пока безрезультатно.

— Вот что, явившаяся с того света предсказательница заявила мне, что я убью своего главного врага. О Ловком Змее ничего не слышно?

От последнего вопроса Горного Ветра бросило в жар и в холод. Да, всё-таки велики издержки лечения мистикой... Ну, а теперь придётся выкладывать всё по полной..

— Что молчишь, боишься трогать столь опасную тему? Не бойся, я теперь любую новость услышу спокойно. Раз уж даже от покушения на честь сестры в постель не слёг.

— Нет пока. Но вот тот магнат-эмигрант ? это он оказался. Цветущий Кактус разузнал точно. И его место проживания теперь точно известно. Если бы удалось его ликвидировать и при этом захватить его документы, думаю, что там нашлось бы много интересного. Во всяком случае, мы бы могли подтвердить или опровергнуть многие наши гипотезы. Одна проблема — после прошлого провала найти человека, который взял бы на себя руководство столь непростой операцией. Ты сам знаешь, отец: поскольку нашим людям часто приходится рисковать, из-за этого они нередко суеверны, так вот, после того случая многие вбили себе в головы, что убить Ловкого Змея может только его Настоящий Враг, то есть человек, которому Ловкий Змей лично очень сильно насолил.

— Ну, само по себе это нелогично, — усмехнулся Инти. — Ясно, что больше всех он насолил тем, кого сейчас уже в живых нет. А как они ему отомстить могли бы? Для мести мертвецы из могил не подымаются, не знаю ни одного случая.

— Я что-то не понял, отец. Ты веришь или не веришь предсказанию покойной провидицы?

— А вот это мы как раз проверим. Если оно верно — то я должен поехать туда, убить Ловкого Змея, благополучно вернуться и потом жениться. Если всё сойдётся, то это верно. А если не сойдётся — ну, значит, это послужит всем уроком, что предсказательницам верить не надо.

— Отец, разве твоё здоровье позволяет тебе...

— Позволяет. Да мне же не обязательно лично его закалывать. Просто удачно продумать операцию на месте. Доплыть морем можно даже к постели прикованным, а я не прикован уже.

— Отец, разве ты забыл тот случай...

— Как раз тот случай и показывает, что в борьбе с таким опасным противником во главе должен стоять как можно более опытный человек. Молодость, дерзость, и способность рисковать и надеяться на удачу опыта не заменят.

Горный Ветер только вздохнул в ответ, вспоминая своих погибших друзей. Как ему не хватало их теперь!

А дело было так. После спецоперации в Новой Англии в руки Горного Ветра попали дневники Джона Бека. Поскольку так и осталось невыясненным, откуда и от кого Джон Бек выучил кечуа, и не был ли он связан с какой-либо действующей против Тавантисую организацией, то Горный Ветер организовал их подробнейший перевод, и выяснилось, что Джон Бек имел долгое время дело с неким таинственным человеком по имени Эстебан Лианас, от которого и научился языку кечуа. Лианас мало говорил о своём прошлом, но было ясно, что он — бывший тавантисуец, необычайно богат, и богатство нажил главным образом при помощи подрывной работы против своей бывшей родины. Путём исключения выходило, что это мог быть только Ловкий Змей, но даже если бы это оказалось не так, столь опасный враг всё равно должен был быть ликвидирован. Спецоперация по уничтожению такого врага была очень дорогой и рискованной, некоторые даже сомневались в её необходимости, но Горный Ветер всё равно принял это решение, отчасти руководствуясь и не вполне рациональным соображением: в дневнике Джона Бека Горный Ветер прочитал цинично изложенную сцену, где Лианас решил за что-то наказать свою наложницу и приказал нескольким мерзавцам овладеть ею. Причём из её перепалки с Лианасом следовало, что наложницей эта уже не очень молодая, но ещё довольно красивая женщина, стала насильно, а теперь, видно, уже с отчаянья, она схватила свечку и выставила её в качестве орудия защиты. Но Эстебан схватил её руку со свечкой и загнул её так, что попал к ней в плечо, и на несчастной загорелось платье. Хотя его удалось относительно быстро потушить, но лицо, шея и плечи женщины теперь были навсегда изуродованы ожогами, а Эстебан над своей бывшей наложницей всячески после этого издевался, хотя в некотором роде своей цели она добилась: изуродованную, её, по словам Джона Бека, "теперь погнушался бы поиметь любой мужчина даже и под угрозой виселицы".

Трудно сказать, почему именно изуродование незнакомой женщины, хотя, судя по всему, и соотечественницы, произвело на Горного Ветра такое впечатление, но после этого он твёрдо решил: этому негодяю не должно быть места на земле, и сам был готов отправиться его покрошить, но, к несчастью или к счастью, заболел лихорадкой. Во главе экспедиции был срочно поставлен другой, хотя тоже опытный человек, но, видимо, где-то он допустил ошибку, так как вся отправленная экспедиция погибла, а негодяй сорвался с насиженного места и исчез в неизвестном направлении. Причины гибели точно выяснить так и не удалось, но довольно определённо можно было сказать, что Лианас каким-то образом узнал, что за гости к нему собрались пожаловать. В результате их перехватили ещё по дороге, в море, и казнили формально как "пиратов", после чего разговоры об Лианасе стали такой темой, о которой не любили без большой нужды вспоминать, а некоторые видели в этом даже какую-то мистику. Инти спросил:

— Скажи, а как стало известно, что это опять именно Лианас?

— Пришло письмо, которое всё объясняет. Я его обмозговывал и так и эдак, на провокацию не похоже. Вот, посмотри! — Горный Ветер протянул отцу листок.

Инти прочёл письмо написанное на кечуа:

"Пишу это письмо, зная, что если оно попадёт в руки Ловкого Змея, то меня ждёт мучительная и злая смерть. Я — тавантисуйка, много лет назад Ловкий Змея похитил меня из дома отца моего и насильно сделал своей наложницей. Я бы ни за что не согласилась, предпочла бы смерть, но у меня есть дочь, жизнью которой он меня шантажировал долгие годы, но теперь она подросла, и я ужасаюсь тому будущему, которое он ей приготовил. Лучше моей дочери умереть, нежели разделить мою судьбу. Я знаю, что служба безопасности Тавантисуйю много лет искала этого негодяя, и вот он здесь, почти рядом, купил себе новое поместье на побережье. Зная его адрес, вам ничего не стоит найти его, а я помогу вам чем смогу, только вытащите меня и мою дочь из того кошмара! Я знаю, что наше государство никогда не бросало своих людей в беде.

Та, которую окрестили Изабеллой, а также та, чьё уродство славится на всю округу".

На отдельном листочке были даны точные координаты места жительства Ловкого Змея, поместье которого было расположено на побережье, лишь немногим севернее Тавантисуйю. Если сесть на корабль, то от Тумбеса всего за десять дней можно было достичь искомого места. Это было легко, даже слишком, подозрительно легко.

— Всё-таки тут может быть провокация, — сказал Инти, — почему эта женщина, если она говорит правду, не назвала своего настоящего имени. Её-то врагу оно должно быть известно.

— Я тоже думал об этом, — ответил Горный Ветер, — я лично носил письмо на экспертизу к Радуге. Она говорит, что Ловкий Змей никак не может быть автором письма. С большой вероятностью можно сказать, что это и в самом деле женщина образованная, и родной язык у неё — чиму. Потом в Тумбесе я проверил списки пропавших без вести за последние пятнадцать лет. Есть несколько вероятных утопленниц, чьи тела не были обнаружены... А неназывание имени можно объяснить и элементарным стыдом. Во всяком случае, Лань так это объясняет.

— Возможно. Только вот зачем Ловкому Змею селиться так близко от нас? Что ему мешало выбрать место жительства опять где-нибудь в Мексике?

— Возможно, это ему нужно для каких-то своих дел. Отец, я очень сильно подозреваю, что он сейчас как-то контачит с англичанами, которые обосновались у нас в стране. Но доказать это можно будет, только заполучив его бумаги, а для этого нужно его ликвидировать.

— Возможно, ты и прав, сынок. В самом деле, учитывая, что отношения с испанцами у нас заморожены, Ловкий Змей мог сам по собственной инициативе связаться с англичанами. Собственно, и с Джоном Беком он связывался сам. И, кстати, Изабелла говорит про своё уродство, это хорошо согласуется с историей о женщине, которая обгорела в неудачной попытке избежать группового надругательства... Так что похоже на настоящее. Есть, конечно, риск, что она писала письмо с его ведома... Но всё равно надо попытаться его убить.

— Я сам понимаю, что надо, отец. Но вот суеверие, что Ловкого Змея может убить только тот, кому он причинил наибольшее зло... оно всё портит. Если у людей нет ВЕРЫ в победу, то как рассчитывать на удачу? Я могу приказать, но в таком случае это всё равно что отправить людей на верную смерть, а какой с этого толк? Я и по поводу прошлого провала временами мучаюсь, в глаза Саири смотреть не могу....

Саири, ветеран разведки, порой выполнял весьма щекотливые поручения — в силу своего внешнего сходства с Инти он порой играл его роль перед людьми, которые знали Инти плохо и у него это выходило без осечек. А сыновья его решили пойти по его стопам и погибли в той экспедиции

— Он так и не оправился от потери сыновей?

Горный Ветер грустно покачал головой:

— Похоже, и не отправится. Хотя у него есть дочь и внуки, но всё равно он чувствует себя деревом без веток. Да с сердцем у него проблемы...

— Надо бы мне его навестить...

— А нашему дворцовому лекарю показаться не хочешь?

— Ни в коем случае. Знаешь, если у Луны была угроза выкидыша, а он ей якобы с целью поправки здоровья путешествие рекомендовал... А ведь даже мой тесть, твой покойный дед, не рекомендовал твоей матери путешествовать беременной. В общем, лекарь или просто не достаточно грамотен для серьёзных случаев, или завербован. Так что возьми его на заметку. А на роды Луне пригласи кого понадёжнее. Сейчас мы должны подготовить экспедицию, и о моём отсутствии в стране должны знать как можно меньше людей. Пусть Асеро не будет в курсе, а думает, что я тяжко болен и живу в замке. Я уверен, что эту роль может сыграть и Саири.

— А если Асеро и Луна опять направятся к тебе в гости?

— Тогда отговаривай их. Скажи, что беременным путешествовать всё-таки опасно. Да и не до того Асеро будет в ближайшее время. Ему с делами надо разгрестись. Ведь впереди отчётное собрание всех носящих льяуту. На котором будет решаться вопрос о наследнике Асеро.

— Вот именно. А если ты к нему не успеешь?

— Должен успеть. По моим подсчетам, всё это займёт никак не больше месяца. А, кроме того, если я привезу документы из архива этого мерзавца, то там могут быть как доказательства того, что англичане планируют у нас переворот, тогда даже Киноа и Искристый Снег не смогут это проигнорировать. Хотя я надеюсь найти и компромат на Жёлтого Листа, если моё предчувствие меня не обманывает, и он на самом деле с этим связан... А Саири заодно подлечится.

— Мне страшно, отец. Я очень люблю тебя и не хочу потерять...

— Ещё бы тебе было не страшно, ведь если со мной что случится — то всё бремя власти ляжет на тебя навсегда, а ты уже понял, что это такое.

— Отец, дело не в этом. С бременем власти я как-нибудь справлюсь, я более-менее справлялся эти месяцы, но ведь ты мне дорог как отец. Да и как я оправдаюсь перед собой и перед людьми в случае твоей гибели?!

— Я верю, что я вернусь сын мой. Да, я понимаю, что это риск, но без риска в нашем деле никуда. И даже сидеть у себя в замке ?тоже некоторый риск: вдруг к тебе убийцы заявятся? Да, порой возникает зависть к простым обывателям, к их мирной, спокойной и сытой жизни без врагов, но нельзя забывать, что мы — инки, и спрос с нас много больше, чем с них. Мы должны рисковать ради них жизнью — иначе нашим привилегиям нет оправдания... А, кроме того, может быть так, что если я сейчас не рискну, я обреку нас на поражение в будущем. Велики ли сейчас шансы убедить всех носящих льяуту, что нужно выслать англичан из страны?

— Конечно, отец. Ты всегда меня учил, что надо рисковать, и я никогда не забуду твоих уроков.

— Я сегодня же поговорю с Саири. Наверняка он будет не против поменяться со мной местами. И ещё займёмся подбором людей. А также я хочу, чтобы ты меня проводил до Тумбеса — очень может быть, что я там тебе что-нибудь подскажу на месте. Встретимся там со Старым Ягуаром и Якорем. Они язык за зубами держать умеют, так что тайна англичанам известна не станет. А до момента отъезда я лучше буду ночевать не дома, а ты знаешь тайное место... Только дай мне отчёты по Тумбесу посмотреть, я там может найду ошибки, которые ты не заметил.

— Хорошо, отец.

Саири был мрачен:

— Не хочу я в этом деле участвовать. После того, как моих сыновей не стало, мне всё уже стало всё равно.

— Я понимаю твоё состояние, Саири. Но разве тебе не хотелось бы, чтобы твои сыновья были отомщены?

— Инти, мне кажется, что это — кара за то, что я много обманывал, помогая тебе. Ты сам знаешь, что обманывать нехорошо...

— Не говори глупостей, Саири. Ни мне, ни тебе нечего опасаться загробного суда. А теперь я прошу помочь мне в последний раз: пожить вместо меня в моём замке, тебя там будет лечить лекарь, создавший такое лекарство, которое поставило меня на ноги. А я тем временем отомщу за твоих сыновей.

— У меня есть ощущение, что всё это дурно кончится.

— Дурно для кого? Для Ловкого Змея это и должно кончиться дурно.

— Нет, для всех нас.

— А тебе-то что грозит? Разве что разоблачат... ну так Горный Ветер объяснит, что тебя тут наказывать не за что...

— Не знаю. Чувствую только, что скоро переселюсь на тот свет.

— В тебе так говорит недуг. Когда я был болен, меня тоже мучили такие мысли, но как только болезнь отступила, они ушли. И от тебя недуг отступит, а ты своей дочери и внукам нужен.

— Хорошо, я согласен. Поживу месяцок в твоём замке. Только не задерживайся за границей.

— Не бойся, не задержусь.

Дорога в Тумбес прошла без особенных происшествий. Ехали отец и сын под чужими именами, а письма своим людям с предложением принять участие в экспедиции Горный Ветер по спецпочте отправил заранее. Даже если кто-то из них по каким-то причинам не сможет, то не страшно. Готовый корабль Старый Ягуар точно предоставит, и на Альбатроса в качестве капитана рассчитывать вполне можно, тот никогда не отказывался от любых заданий, которые бы дал ему Инти, и даже как-то сожалел, что в прошлый раз не ему случилось участвовать в ликвидации Ловкого Змея, так как был уверен, что и ошибки покойного капитана привели к провалу.

Инти, Горный Ветер и Старый Ягуар сидели за столом в доме Инти за заказанным из столовой ужином. Тому факту, что Инти сейчас настолько здоров, что готов помчаться за границу, чтобы покрошить Ловкого Змея, не сильно удивил старика.

— Знаешь, если бы он также оскорбил меня, как когда-то оскорбил тебя, то я бы, даже будучи одной ногой в могиле, встал бы, чтобы ему отомстить, — сказал он, — корабль я уже приготовил, только вот с капитаном проблема.

— Разве Альбатрос не согласен отправиться на такое дело? — спросил Инти. — Он же Ловкого Змея на дух не переносит...

— Не переносит, это верно. Но вот только принять участие в вашей экспедиции он всё равно не сможет, — ответил Старый Ягуар, — потому что сейчас он находится в госпитале, и лекаря даже опасаются за его жизнь.

— Но ведь всего пять дней назад ты написал мне, что из последнего плавания они вернулись благополучно... — сказал удивлённо Горный Ветер. — Что с ним могло случиться здесь, на родной земле?

— На него напали и пытались убить. Это случилось не в городе, а по дороге к аквафермам, куда он решил сходить пешком, чтобы навестить своего младшего брата. По дороге обратно на него напали из-за кустов. Лиц нападавших он не видел, они были в шлемах. Он отбился и даже смог раненым добраться до города, но уж очень много крови он потерял. Все теряются в догадках.

— Ну, допустим, точно ничего не известно, но у тебя какие соображения? — спросил Инти. — У него были личные враги?

— К сожалению, были. Во время его плавания случился один пренеприятный эпизод. Несколько его матросиков решили тайком сходить в бордель. Но дело раскрылось, и вышел скандал. Нарушителей он запер, и вскоре их должны предать суду, но вот их родичи могли отомстить...

— Ничего себе у вас дела, — сказал Инти. — Во дни моей юности, я помню, закон о запрете на посещение борделей соблюдался неукоснительно. Всё-таки это вопрос здоровья и безопасности. Из общего котла же на корабле едят, один подхватит сифилис — другие заразятся.

— Я тебе скажу больше: теперь моего сына за соблюдение закона иные порицают. Другие капитаны, мол, глаза на это закрывают, и ты закрой. Но вот только его на такое не подобьёшь никак, он же бордель узаконенным надругательством считает. Мол, сначала юноша привыкает в борделях к насилию над женщинами, а потом и просто так беззащитных хватать и насиловать начнёт. Мне самому теперь страшно, куда Тумбес катится. Многие оправдывают посещение борделей тем, что раз мы нелегально торгуем, то нас по непосещению оных легко вычислить — но по мне, лучше чуть бСльший риск, чем развращение и сифилис. А ты что скажешь на это, Инти?

— Я помню, что среди христиан наши люди имеют репутацию мужеложников, так как они не представляют, как это можно молодым мужчинам столько терпеть без плотских ласк. Для них это "бремена неудобоносимые", — с иронией сказал Инти, — но заметить, что наши люди притонов не посещают, можно только в том случае, если за ними специально следить. Так внимательными надо быть и слежки за собой не допускать.

— Разумеется, — сказал Старый Ягуар, — но вот только за этим делом не обязательно стоят родичи провинившихся морячков. Может, всё это имеет совсем другую подоплёку. Уж очень многие хотят сбросить меня с поста наместника, а смерть сына — это такой серьёзный удар, от которого я могу и не оправиться. А, кроме того, по городу уже ходят слухи, что я хочу видеть сына своим преемником.

— А на деле ты не собирался?

— Видишь ли, мой сын никогда к таким делам тяги не проявлял. Но ведь годы идут, плавать ему недолго осталось... а спокойная старость ему тоже вряд ли понравится. Так что если его взгляды на этот вопрос поменяются, я буду только рад. Но другие — не рады.

— А что вообще про сторонников отделения скажешь? Насколько они опасны? — спросил Горный Ветер. Старый Ягуар провёл ладонью по лбу:

— Шума и головной боли от них много, но вот чтобы реально власть захватить, то это они вряд ли. Ни один старейшина их взглядам не сочувствует. Разве что Главный Амаута Тумбеса... его ведь у нас ещё пятым старейшиной называют. Но если его снять, всё прекратится. Но как его снимаешь, если среди амаута такие настроения корни уже пустили?

— Ясно, — сказал Горный Ветер, — конечно, я ситуацию разберу, может, сменю координатора... Короче, будем думать... Скажи сейчас, а не могла ли за покушением на твоего сына утечка информации стоять? Кто-то узнал, куда и зачем ему нужно будет поехать, и решил таким способом помешать... Может такое быть?

— Едва ли, — сказал Старый Ягуар, — или тогда придётся признать, что враги узнали обо всём даже раньше нас. Он ведь даже письмо от тебя на эту тему прочитать не успел...

— Конечно, никакую версию не стоит прежде времени сбрасывать со счетов, — сказал Инти, — но всё-таки вариант утечки мне кажется маловероятным. Если бы кто-то узнал про экспедицию и решил её сорвать, то действовал бы не тупым отстрелом её потенциальных участников.

— А как бы действовал?

— Попытался бы внедриться в ряды, например. Или Ловкого Змея бы предупредил... А на стадии подготовки люди легко заменяемы.

— Думаешь, так легко заменить Альбатроса?

— Сейчас много легче, чем если бы с ним что-то случилось в пути.

Потом разговор перешёл опять на тумбесские дела.

На следующий день отец и сын прогуливались вдоль берега и глядели на чуть разыгравшиеся волны. Здесь была очень мала вероятность напороться на кого-то, так что оба они были без шлемов.

— Что ты думаешь, отец? Может, лучше отложить экспедицию до выздоровления Альбатроса?

— Ни в коем случае, — сказал Инти, — в конце концов я и сам могу довести корабль до места.

— Ты, отец?

— А что особенного? В дни своей юности я учился в морском колледже в Тумбесе, да и потом, когда ехал вызволять твою мать, справился с кораблем сам. Как видишь, никто не потонул.

— Но ведь это было так давно, и ты уже успел многое забыть, отец.

— Ну, нас всё-таки очень хорошо учили. Много лучше, чем учат у белых. Знаешь, почему?

— Почему же?

— Потому что у белых людей знания капитана — своего рода гарантия от бунта на корабле. Там с простыми матросами обращаются по-скотски, и от бунта против капитана их удерживает только тот факт, что без его знаний им каюк. А у нас матросы — это люди, и обижать их просто так нельзя. Потому удерживать их от бунта не нужно, и в знаниях их не ограничивают.

— Всё равно тебе нужен дублёр для ведения корабля.

— А у тебя есть кандидат?

— Да. Я думаю, лучше всего подойдёт Ворон, которого всё равно надо снять.

— Да, как координатор он плох. Использует шаблонные методы, плюс очень редко менял следящих. Я просто уверен, что те настолько примелькались, что англичане их опознавали без труда.

— Насколько я знаю, за следящих отвечал Цветущий Кактус.

— Ну ладно, значит, это его ошибка. Но всё-таки скажи, я правильно понимаю, что среди следящих было очень мало женщин?

— Не было ни одной женщины.

— Почему? Ведь англичане как раз женщин менее всего склонны подозревать.

— Тому есть несколько причин. Во-первых, разоблачённого мужчину в худшем случае убьют, а женщин ожидает участь хуже смерти... Ты же сам помнишь, что случилось с Зарёй. Я не хочу, чтобы такое случилось ещё хоть с кем-то по моей вине. Ты же знаешь, каково потом женщине жить после этого.

— Я тебя понимаю, сын мой. Но надо и понимать, что если англичане возьмут верх, всех этих женщин ожидает такая участь уже практически неизбежно. И Заря это понимала прекрасно. И её супруг понимает. Если уж у них и есть какие-то проблемы, то никак не из-за того, что та ему не девой досталась. Так что лучше уж тут назначить координатора, который в этом вопросе на горло своей щепетильности наступит.

— У Ворона не щепетильность. Он просто с женщинами не ладит. С любыми. Не знаю ни одной женщины, с которой бы он ладил.

— Как так ? с любыми? Тогда он для нашего дела просто не пригоден.

— Ну, насколько годен, тебе судить. К его мореходным навыкам претензий нет, моя поездка в Новую Англию тому порукой, так что до места он тебя довезёт.

— А на месте придётся иметь дело с женщиной... Которую в случае удачи надо живой и невредимой доставить в Тумбес. Кстати, Лань была им недовольна. Почему?

— Видишь ли, Ворон честный человек, смелый, надёжный... но слишком много значения придаёт действию по инструкциям. А точнее, не умеет действовать не по инструкциям и правилам, у него совсем нет чутья, которым ты у нас славишься. Ты сам понимаешь, что в Тумбесе нужны некие нетривиальные действия, а он ни на что такое пойти не может. Да и Лань обижена на него из-за этого. Он как-то стал при ней философию разводить, что жениться нужно только на девственницах, а даже на вдовах нельзя. Ну а она оскорбилась, приняв на свой счёт.

— Он что, не знал о её беде?

— Не мог не знать, но как-то ему его правила были важнее такта. Любому же понятно, что Лань ни в чём не виновата. Впрочем, всё равно других кандидатов мы сейчас не найдём. И ему же тебя довезти только надо, операцию ты сам распланируешь.

— Ладно, уговорил, твоя правда.

— Скажи мне, отец, — сказал Горный Ветер, — давно хотел спросить тебя, на всё не к слову было. Ведь если ты в юности учился морскому делу здесь, то значит, и мать мою видел до того, как поехал её вызволять?

— Видел. Временами украдкой любовался ею издали.

— А познакомиться не пытался?

— Нет. Кто был я и кто — она. Ведь никто же не знал здесь, чей я сын. Да и кроме того... она мне потом призналась, что никогда бы не обратила на меня внимания, если бы не тот случай.

— Почему?

— Это особенности её семьи. Её отец был очень сурового нрава. Он был очень требователен к себе и другим. Так, чтобы не допустить ни малейшего пятна и порока... И дочь свою так же воспитал. Она тоже была к другим по молодости требовательна. А к женихам — в особенности.

— То есть ей была важна внешность?

— Да нет, внешность как раз её не очень волновала. А я был по молодости лет очень даже хорош собой. Да я и сейчас ничего выгляжу, — Инти даже приосанился, — Но она не могла полюбить ни в чём не примечательного человека, ей нужен был герой. Когда ей сказали, что там далеко на Юкатане есть такой юноша, который хочет стать нашим союзником и поднять восстание против испанцев, она в него заочно влюбилась и потому была согласна ехать за таким героем на край света. А я был тогда простым учащимся морского колледжа. Никто же не знал, что я при этом работаю в службе безопасности и несколько раз участвовал в особых операциях... Но ведь не мог же я рассказать об этом тогда твоей матери с целью покорить её сердце! Да и чего бы я тогда стоил, если бы по личным причинам разглашал государственные тайны?

— Я понял, отец.

— Хорошо, давай теперь обсудим вот что: ты хочешь менять Ворона на Якоря, так?

— Так.

— Для этого тебе нужно переговорить с ними обоими. Ты уверен, что Якорь справится в такой сложной обстановке?

— В таком деле трудно быть уверенным, но альтернатив не вижу.

— Вот что, у меня возникла мысль: ведь Ворон меня в лицо не знает. Может, ему не говорить, кто я? Пусть я для него буду просто "Саири".

— Пожалуй, так и сделаем, — сказала Горный Ветер.

Список людей, которые дали своё предварительное согласие участвовать в экспедиции, выглядел внушительно — целых 25 человек. Но ничего конкретнее того, что предстоит весьма важная, но рискованная экспедиция, они не знали. Горный Ветер боялся даже по секретной почте передавать столь важные подробности.

Все они были собраны в доме Инти внизу, а сам Инти сидел наверху и ждал момента, когда должен был выйти в образе "Саири".

Горный Ветер вкратце рассказал про Ловкого Змея, письмо его наложницы и добавил:

— Конечно, руководить таким такой операцией должен очень опытный и знающий человек. Я вам привез такого из Куско и представлю его, но только я хотел бы знать — кто из вас готов отправиться в такую экспедицию? Вы знаете, никто из ваших предшественников не вернулся — и никто точно не знает причины этого. И всё-таки надо рискнуть второй раз.

— Легко рисковать другими, — сказал одни из приглашённых, — а сам бы ты отправился на такое?

— Я бы с радостью, — ответил Горный Ветер, — но только покинуть свой пост я теперь не могу. Кроме того, я знаю, что останавливает многих из вас: вы верите, что Ловкого Змея способен одолеть лишь тот, кому он больше всего по жизни насолил, а остальным и соваться не след, так?

Несколько человек закивали.

— Что же, я это учёл. Человек, которого я хочу предложить в качестве вождя, имеет к Ловкому Змею личные счёты. Так что шанс на победу у вас есть. Только скажите, кто из вас готов пойти на такое?

Слушавший всё это Инти с грустью подумал, что людей, готовых пойти на подвиг, бросив всё, становится всё меньше и меньше. "Жила бы страна родная, и нету других забот" — это не про нынешних юношей. Что делать — его поколение росло среди героев Великой Войны, а теперь, когда прежние герои уже стали стариками, живого примера героя перед глазами нет, на риск решаться много труднее. Хотя, конечно, были и войны на севере и на юге, но тех войн как-то немного стыдились. Потому что они были внутренние, да и пытались их заранее предотвратить, но не вышло... Всё-таки ему повезло хоть одного сына прилично воспитать, и даже если он сейчас не вернётся, то всё равно сына оставит. Хотя как ещё пожить хочется...

Количество людей внизу постепенно уменьшалось. Через небольшую дырочку в полу было не видно, сколько человек оставалось внизу, но по хлопкам двери можно было понять, что ушёл не один и не два. Инти грустно посмотрел на портрет своей возлюбленной и сказал, обращаясь к нему:

— Радуйся, жена, отомщу я за тебя, наконец. И за Ветерка заодно: жил бы он при матери, не устроил бы того, что устроил, вырос бы нормальным человеком...

Ещё он подумал о том, что на случай гибели стоит завещать эту картину в какое-нибудь людное место повесить — не стоит ей тут на чердаке пропадать. Хотя надо с Горным Ветром тут посоветоваться, всё-таки это его мать... Но вряд ли у него будут какие-то возражения.

Кажется, внизу кончили уходить, и разгорелся какой-то спор:

— Послушай, Горный Ветер, я могу бросить координаторство и податься в плаванье, но вот только... только кого ты вместо меня поставишь?

— Думаю, что Якорь справится.

— Якорь — молокосос!

— Лишь немногим моложе меня.

— Да он довёл дело до того, что его из Университета прогнали.

— Ну, тут его вину усмотреть сложно.

— Всё-таки, он ни одним крупным успехом ещё не отличился. В отличие от меня.

— Хорошо, тогда лучше дадим ему попробовать. Хоть временно. В конце концов, у тебя успехов в самом Тумбесе не много. А без твоих мореходных навыков не доплыть до места.

— Что же, если без меня тут не обойтись, то я тут согласен. А сам Саири в морском деле смыслит?

— В юности плавал и даже водил корабль. Проблем быть не должно.

Инти подумал, что, с одной стороны, Горный Ветер ведёт себя грамотно — с некоторыми людьми можно добиться взаимопонимания, только подчёркивая их незаменимость. Сам Инти использовал этот приём, подчас даже привирая — но вот только людей, которым такое обращение нужно, он не очень любил. Но для дела его симпатии и антипатии не важны, ведь не жениться же он собрался. Ничего, сработаемся как-нибудь.

— Саири, выходи, — сказал Горный Ветер.

Инти открыл дверь и спустился вниз. Осталось 13 человек. Негусто, но на экипаж небольшого судна вполне хватит.

— Здравствуйте, меня зовут Саири, — сказал Инти как можно непринуждённее. — Давайте познакомимся.

Один из сидящих поднялся и сказал:

— Меня зовут Видящий Насквозь, я лекарь. Я совсем недавно решил перейти на работу в службу безопасности. Славлюсь тем, что почти с первого взгляда могу определить, чем человек болен. Вот по тебе я сразу вижу, что у тебя сердце не очень в порядке. Если бы ты собирался на фронт, а я был бы в медкомиссии, то я бы тебя не отпустил скорее всего.

— Ну, что сердце не в порядке — это я и так знаю. Но для спецслужб это не всегда недостаток. Скажем, если я попаду в плен, мне не нужно будет даже принимать яд — под пытками я тут же окочурюсь, и тайн никаких из меня не вытащишь. Так что ничего страшнее смерти со мной не может случиться, — Инти улыбнулся.

— Возможно, ты и прав, — ответил лекарь, — но следить за твоим здоровьем я буду внимательно.

— Да уже последи, — сказал Горный Ветер, — он мне живым и здоровым ещё нужен.

— Меня зовут Морской Ёж, и позволь мне спросить тебя... как-то лет пять назад в Тумбес приезжал Инти, я видел его лично. И вот ты на него очень похож. Это случайность, или за этим стоит какое-то колдовство?

Инти не изменившимся голосом бодро ответил:

— Нет, никакого колдовства здесь нет, но ты прав, мы и в самом деле схожи как родные братья. Оттого Инти нередко доверял мне изображать его в некоторых весьма деликатных случаях. Хотя если кто хорошо знает нас обоих — того не проведёшь.

— Да, теперь, приглядевшись, вижу разницу. Инти вроде бы помоложе и попредставительнее...

Потом, представились все остальные, после чего Инти сказал:

— А теперь, друзья, мне хотелось бы услышать ваши соображения по поводу всего этого дела. Понятно, что нужно поехать, найти этого негодяя и ликвидировать его, захватив его бумаги. Но, может, у вас есть какие-то важные мысли на этот счёт?

— Есть, — сказал Ворон. — Насколько мы можем доверять словам женщины, написавшей это письмо?

— Была экспертиза, — ответил Инти. — Писала действительно чиморка. В общем, я склонен считать, что всё именно так, как изложено. А что именно у тебя вызывает наибольшие сомнения?

— Я не могу понять, почему женщина, столько лет бывшая наложницей этого негодяя, не убила его сама? Что ей мешало вонзить в него нож во сне?

— Страх за дочь, это хорошо объяснимо, — ответил Инти.

— А если на деле она просто решила угодить своему господину и заманить в ловушку честных тавантисуйцев?

— Не исключено, но нужно проверить. Конечно, на месте мы проведём дополнительную разведку. Но в любом случае её лучше доставить в Тумбес как важную свидетельницу.

Больше ни у кого никаких соображений не было.

Ещё через два дня корабль благополучно отплыл из Чимора. Инти покидал город с беспокойным сердцем, но не оттого, что боялся приключений впереди, а оттого, что беспокоился, как бы в его отсутствие не случилось чего-то очень скверного. До отъезда он успел поговорить с Якорем, и это разговор всё ещё крутился у него в памяти. Якорь уже был не тем твердокаменным юношей, который держался молодцом в застенках Куйна — прошедшие годы наложили на него свой отпечаток. Годы шли, а проблемы в Чиморе не решались: он не мог не понимать этого, и бодрости духа такое понимание не прибавляло. А, кроме того, больше всего его угнетало, что лично он мало что мог с этим поделать. Не мог же Якорь Главного Амаута сковырнуть, в самом деле! А на Ворона юноша был обижен. Тот как-то спрашивал, насколько Якорь готов идти против Главного Амаута, согласен ли, например, убрать его в случае необходимости. Юноша даже готов был согласиться, но тут сам Ворон пошёл на попятную и не стал делать ничего. Говорил он такое, мол, чисто для проверки. Да лучше бы так не проверял!

Выслушав его внимательно, Инти сказал ему, что положение, однако, таково, что назначить в качестве координатора ему больше некого, и без него не обойтись. Хитрец Инти часто использовал этот приём: сказать тому, кто упал духом, что есть некое важное дело, в котором без него не обойтись. В большинстве случаев это работало, но не всегда... Хорошо, это тогда с Зарёй сработало. Когда с ней случилась одна из самых страшных бед, которые могут случиться с женщиной (да и с мужчиной тоже, хотя с мужчинами такое, по счастью, сравнительно редко бывает), после того, как он сказал ей, что кроме неё перевод дневника сделать некому, она потом быстро очнулась, а так женщины потом могут и месяцами, и годами мучиться... А теперь у Зари всё благополучно: нашла она своего возлюбленного, теперь у них дети... Жаль, конечно, бывает, когда женщина бросает работу в спецслужбах ради личного счастья, но всё-таки всю жизнь так рисковать, как рисковала она, тоже ведь никому не пожелаешь. Он и Радуге, хоть она и покинула обитель Дев Солнца уже тридцатилетней, тоже желал личного счастья, но вот не получилось у ней, враги запытали её жениха насмерть прямо у неё на глазах, а сама она после всего случившегося навсегда осталась бесплодной. Хотя и ей не так уж плохо в обители, пусть ей недоступны радости любви, но доступны радости познания... Всё одно лучше, чем быть мёртвым.

Накануне Инти опять снился один странный сон, который суеверный человек счёл бы пророческим. Ему опять снилась его покойная возлюбленная, которая лежала убранная в золоте и приготовленная к погребению. В жизни он тогда отдал ей только один прощальный поцелуй, большей несдержанности её отец никогда не простил бы ему, но во сне он был с ней наедине и покрыл поцелуями ей шею, грудь и щёки. В этой страсти было какое-то иррациональное стремление передать часть своей силы, только чтобы вдохнуть жизнь в её уже мёртвое тело. И во сне это было не невозможно. Покойница вдруг приподнялась со своего ложа, посмотрела на него и сказала чётко: "Меня отравил Ловкий Змей, убьёшь его — буду опять твоя". Потом Инти проснулся.

Сон был легко объясним, плоти хотелось супружеских ласк, хоть и принял он решение этим своим желаниям не потакать, но от снов никуда не денешься, там воля слабеет. Ну а если ты не живёшь с женщиной, будь готов, что иногда в кровати будет мокро. Хотя это добрый знак — значит, здоров, по крайней мере, относительно. Когда ты так болен, что с кровати едва встаёшь, то плотских ласк не хочется...

Доплыли они без происшествий. Мореходные качества Ворона оказались и в самом деле выше всяких похвал. Да и дорогу до городка Сан-Сальвасьон он знал как свои пять пальцев. Всякий тавантисуец хорошо знал историю возникновения этого городка. Когда в войне за освобождение наметился перелом и стало ясно, что вскоре удастся вернуть обратно все порты, Манко уже задумывался о будущем.

Он приказал своим людям, находившимся тайно в стане врага, вывести из строя как можно больше вражеских кораблей, пробив их днища. Некоторые отговаривали его от этого шага, уверенные, что это заставит испанцев драться более отчаянно, и в силу этого прольётся больше крови. На это Манко отвечал, что те более отчаянно будут драться между собой за места на кораблях, за то, чтобы вместо товарищей взять на борт побольше награбленных сокровищ. И оставят кузнецов, корабельных мастеров и прочих специалистов, которые будут очень нужны для восстановления разорённого войной народного хозяйства Тавантисуйю.

Конечно, при вступлении в города тавантисуйцы старались допустить как можно меньше бардака и кровопролития, самых отличившихся в предательствах судили и казнили по суду, но вообще инки были милостивы к пленным, в том числе, и из прагматических соображений — после войны очень нужны рабочие руки, так что пленники без дела не останутся. Но те, кто с таким трудом убежал из Тавантисуйю (это были как испанцы, так и предатели из местных), были уверены, что бегут от верной погибели, при том, что корабли у них были не в лучшем состоянии, так что когда они доплыли до того места, которое назвали потом Сан-Сальвасьон (Святое спасение), им было за что благодарить христианского бога.

Впоследствии именно этот город сыграл большую роль в торговле с подданными Испанской Короны, как прямо, в качестве перевалочного пункта, так и косвенно, ведь когда европейцам требовался человек, знающий языки Тавантисуйю, его поначалу проще всего было найти именно здесь.

В легальные периоды торговля шла более активно, в нелегальные хирела, но никогда не замирала до конца. Так что, скорее всего, их бы при обнаружении приняли за подпольных торговцев. Конечно, за это тоже формально полагалась виселица как за пиратство, но тут есть шанс, что строгость законов будет скомпенсирована необязательностью их исполнения. Вот если бы действительно обнаружилось, что Инти это Инти... Но это было невозможно, даже если сами его люди о том не знают.

Да и не собирались они заходить в Сан-Сальвасьон, поместье Эстебана Лианаса было недалеко в окрестностях. Инти и решил высадиться так, чтобы узнать, где оно точно находится, а потом уже составлять боевые планы. Внешне всё должно было сойти за "нападение пиратов на прибрежную виллу", но, само собой разумеется, на вилле есть охрана. Инти надеялся поймать момент, чтобы они все были на пирушке, но всё-таки такая удача была маловероятной. А перво-наперво, надо будет связаться с Изабеллой.

Разумеется, то письмо, на которое они ориентировались, было отправлено не самой Изабеллой (её господин в город одну ни под каким соусом не отпустил бы), а неким отцом Педро, недавно поставленным здесь в качестве приходского священника. Именно он его передал людям в Сан-Сальвасьон, которые показались ему похожими на тавантисуйцев. Хотя католическая церковь была одной из самых враждебных Тавантисуйю организаций, тем не менее, в её рядах порой встречались и приличные люди, сочувствующие угнетённым и осуждавшие злодеяния магнатов. Видимо, таким человеком был и отец Педро. Как бы то ни было, связаться с Изабеллой можно было только через отца Педро, соваться в само имение было слишком рискованно.

Со священником ничего не стоило разговориться, назвавшись купцом и проявив желание узнать, что за люди живут в округе и какой товар их мог бы заинтересовать. Инти знал, что в глуши любое новое лицо вызывает интерес как источники новостей, а уж священник, не обременённый делами и заботами, всегда обрадуется случаю поговорить.

Отец Педро, сложно сказать по каким признакам, быстро определил, что перед ним язычник-тавантисуец. Впрочем, такой оборот Инти предвидел: как ни маскировались под христиан таватисуйцы, надевая европейские костюмы и безупречно говоря по-испански, всё равно их довольно часто опознавали по каким-то не особенно понятным признакам. Речь даже не шла о цвете кожи — смуглокожие моряки и среди христиан возможны, что-то было такое в походке, в манерах... Но среди священников нередки люди проницательные, так что к такому проколу Инти был относительно готов. Ну а священник решил воспользоваться случаем и попытался обратить язычника в истинную веру, долго и терпеливо расписывая ему прелести Благой Вести.

В общем и целом отец Педро не обманул ожидания Инти. Священник был из "моралистов" — таких людей, которых больше, чем беды людей, беспокоил их моральный облик. То, что Эстебан Лианас грабил своих крестьян по долговым распискам, которые он перекупил от предыдущего владельца, мало беспокоило отца Педро, но вот то, что он развращал крестьянских девочек, стараясь для разврата выбирать именно невинных — это вызывало у отца Педро яростный гнев, и он призывал на голову все кары божьи, на которые у него хватало воображения. Что же, для дальнейшей работы он был бесперспективен, но для их разового дела сойдёт и такой союзник. Тем более что выбирать всё равно не приходится.

В разгар разговора Инти с отцом Педро, который происходил в доме последнего, в дверь вдруг постучали. На пороге оказалась девочка лет десяти, одетая в лохмотья. Увидев незнакомца, девочка посмотрела на него с испугом. Инти хорошо понимал смысл этого взгляда — в христианских странах женщины с малых лет приучены видеть в каждом незнакомце возможного обидчика.

— Это Консуэла, дочь Изабеллы, служанки Эстебана Лианаса, — сказал отец Педро. — Заходи, не бойся, этот чужестранец тебя не обидит.

Девочка робко зашла.

— Втайне от её господина я учу девочку грамоте. Её мать грамотна, но только её господин запретил обучать грамоте свою дочь. Когда она ослушалась, её господин дошёл до такой жестокости, что жёг ей грудь горящими углями. Эта жесткость сравнима с жестокостью римлян, пытавших так святую Агату. А ведь если девочка научится читать и писать, у неё будет больше шансов прислушаться к святому Евангелию, а её хозяин, хоть и принял формальное крещение, в душе всё равно остался необузданным язычником, чурающимся христианской добродетели.

— Нечему тут удивляться, ведь также развратничают и богатые христиане.

— Скажи мне, язычник, — вдруг спросил отец Педро, — не испытываешь ли ты временами угрызений совести за свои плотские грехи? Закон совести записан и у вас в сердцах.

— Временами испытываю, — сказал Инти, — да, я в своей жизни допускал легкомыслие в отношениях с женщинами, о чём впоследствии сожалел... Однако я никогда не прибегал к насилию, сама мысль о таком вызывает у нас гнев, недавно же я принял решение завязать с утехами плоти. Консуэла, не бойся меня — я не обижаю десятилетних девочек.

— Мне уже почти четырнадцать, — чуть обиженно сказала девочка. — Я такая маленькая и щуплая оттого, что меня плохо кормят. И сегодня мой господин опять хотел овладеть мною. Отец Педро, во имя Христа умоляю, спаси меня от этой страшной участи! Почему я, рождённая без мужчины, должна мужчине отдаться?

— Как это — рождённая без мужчины? — не понял Инти.

— Моя мать говорила, что моим отцом было само Солнце. Оно осенило лучами мою мать, и от этого она зачала меня. А Эстебан Лианас похитил её из дома отца её, значит, она была девой. И при этом все знают, что Эстебан Лианас не мой отец.

— К сожалению, эта девочка страдает гордыней и верит в нелепые сказки, — сказал отец Педро. — Конечно, Эстебан Лианас не её отец, он и сам не считает её дочерью. Но какой-то муж или любовник у её матери должен был быть до Лианаса. На исповеди Изабелла говорила мне, что Эстебан Лианас, сделав её своей наложницей, принудил её к супружеской измене.

Инти понял, что удача сама плывёт ему в руки. Эта девочка — вот тот ключ, который откроет ему усадьбу Эстебана Лианаса.

— Послушай, Консуэла, — сказал Инти, — если ты останешься здесь, то отец Педро не сможет защитить тебя от насилия. Это не в его власти, увы. Но я могу помочь тебе и твоей матери. Для этого вы должны согласиться бежать со мной. Можешь сделать так, чтобы мы с твоей матерью встретились?

Девочка застыла в нерешительности.

— А что ты, собственно, решил с ними связаться? — спросил отец Педро настороженно, — какое тебе дело до их судьбы? Кто тебя знает, язычник, может быть, ты решил воспользоваться их бедой с какими-то грязными целями?

— Клянусь тебе, это не так, — сказал Инти. — Но ты упомянул, что женщина из Чимора, значит, она — тавантисуйка, а у нас есть закон, согласно которому мы должны помогать за границей своим соотечественникам, попавшим в неволю. Но даже если бы у нас не было такого закона, я бы и без него помог бы женщине и девочке, попавшим в рабство к негодяю. У нас на родине нет рабов, мы считаем рабство противозаконным и потому не считаем грехом и кражей помочь бежать рабу.

— Рабство не всегда предосудительно, — сказал отец Педро, — если господин набожен, и заботится о спасении душ своих рабов, то в нём нет греха. Однако в данном случае, когда девочке грозит развращение и вечная погибель... да, в этом случае спасти её от порока не будет засчитано тебе на высшем суде как кража.

— Изабелла может прийти сюда?

— Увы, нет. Эстебан Лианас очень хорошо следит за ней, — сказал отец Педро.

— Моя мать может прийти в рощу на краю поля, когда господин уснёт, — сказала девочка, — пойдём, чужеземец, я покажу тебе это место.

Инти последовал за нею. Хотелось о многом расспросить эту девушку, жаль, было нельзя — она потребовала, чтобы он шёл в некотором отдалении от неё, а громко говорить было слишком рискованно, хотя, по счастью, местность была довольно безлюдной — видно, без нужды вблизи замка Эстебана Лианаса мало кто рисковал появляться... Так что он шёл, стараясь запомнить приметы местности — нелегко будет найти нужное место в темноте, хотя ночи сейчас должны быть лунные.

Наконец девочка указала на поле и рощу возле него. За полем была видна вилла богатого магната. На поле зрел урожай кукурузы и девочка сказала:

— Со дня на день поле начнут убирать, и тогда через него не пройти тайком даже ночью. Хочешь спасти нас — торопись!

— Я всё понял. Буду ждать твою мать этой ночью в роще. Но если она вдруг не сможет прийти, то пусть завтра напишет мне письмо, и ты его отнесёшь в дом отца Педро.

— Хорошо.

— И ещё, знаешь, что такое пароль и отзыв?

— Нет.

— Ну, если я приду в рощу и найду там другую женщину, и перепутаю, то....

— Не перепутаешь, моя мать отличается от всех своими шрамами.

— Но я могу не увидеть шрамов в темноте. Или твоя мать может случайно вместо меня наткнуться на кого-то другого. И тогда последствия могут быть самые печальные. Я не только не смогу помочь вам, но и сам окажусь на виселице...

— А за что тебя на виселицу?

— За то, что пытаюсь вам помочь. Ведь это противозаконно. Ты и твоя мать по закону считаетесь собственностью Эстебана Лианаса, а я считаюсь вором, который собрался эту собственность украсть. Закон не запрещает ему сколь угодно дурно обращаться с вами, но запрещает мне вам помогать.

— Почему так?

— Потому что законы христианских земель созданы для того, чтобы сильные мог властвовать над слабым, а тех, кто попробует дать отпор несправедливости, жестко карать. Но на нашей Родине другие законы, там бы за одно то, что этот негодяй пытался сделать с тобой, его бы вздёрнули на виселице.

— Как хорошо. Хочу туда.

— Ты туда обязательно попадёшь, если нас не поймают.

Девушка зашептала как можно тише:

— Но если ты просто похитишь нас, Эстебан Лианас отправит за нами погоню, а если ты убьёшь его, то он этого сделать не сможет, верно?

— Верно рассуждаешь.

— Умоляю тебя, отомсти за нас. Я помню, как по приказу Лианаса его слуги схватили мою мать, разорвали одежду у неё на груди, потом они держали её, а он жёг её свечкой. Когда он тыкал свечкой в те сосцы, что меня вскормили, я поклялась, что настанет день, и я отомщу ему. Отомщу жестоко и страшно. Скажи, ты убьёшь его?

— Да, — ответил Инти. — Только слушай меня внимательно. Чтобы мы друг друга точно нашли в темноте, я спрошу её: "Какую тайну хранит море?", это будет пароль, а она пусть ответит: "Море хранит много тайн, но самая главная — могила самой прекрасной из когда-либо живших на земле женщин". Это отзыв. Запомнила всё в точности?

— Да.

— Повтори.

Девочка повторила без запинки. Видно, память у неё была великолепная, жаль, что в школу ей ходить не пришлось. Ничего, в Тавантисуйю как-нибудь наверстает упущенное.

— Да, и передай своей матери это письмо, — сказал Инти и вручил девочке конверт, который она тут же спрятала на груди.

Быстро попрощавшись, Инти отправился на корабль.

В письме говорилось следующее:

Изабелла, твой крик о помощи услышан, и Инти прислал своих людей, чтобы убить Ловкого Змея и спасти тебя с дочерью. Но и ты постарайся нам помочь — скажи, как надёжно охраняется замок, можно ли проникнуть туда незаметно, и сколькими людьми располагает Ловкий Змей? Если не можем связаться напрямую, то связь будем держать через твою дочь.

Человек Инти

Учитывая, что всё равно узнать друг друга можно будет только по паролю и отзыву, Инти мог послать вместо себя другого человека. Видящий Насквозь говорил даже, что так будет лучше, мол, Саири надо отдохнуть, он и так добыл весьма ценные сведения, а Ворон добавлял, что тот факт, что один человек слишком часто шатается туда-сюда, может вызвать подозрения и рвался в разведку вместо него или хотя бы вместе с ним. Инти понимал, что тому хочется увидеть эту самую Изабеллу лично. Но именно этого Инти и не хотел допустить — Ворон, скорее всего, не смог бы взять с Изабеллой верный тон и всё бы испортил. Да и другие чиморцы тоже могут наломать дров. Слишком уж часто они выказывают брезгливость к несчастным женщинам, чьё целомудрие так или иначе подпорчено, пусть и не по их вине. На его малой родине к такому относились легче. Может, всё дело в том, что Тумбес — торговый город, всегда был и оставался таковым, вот и требуют от женщин безупречности хорошего товара. А вот среди крестьян к этому отношение проще, потому что даже "испорченная" женщина не теряла ценности как работница. Так что потеря целомудрия — неприятная вещь, но не конец света.

Так что после некоторых раздумий Инти решил пойти в разведку всё-таки лично. И один. Так надёжнее и безопаснее — в темноте его вряд ли узнает даже отец Педро, одинокого прохожего, скорее всего, едва ли кто в чём заподозрит, а если заподозрят, то не отбиться ни одному, ни впятером. Ну а от обычных грабителей Инти и в одиночку шпагой отобьётся, не барышня. С другой стороны, какое-то предчувствие говорило Инти, что с этой женщиной ему лучше потолковать лично — найти тут верный тон может быть слишком непростой задачей.

Наконец Инти пришёл на место, увидев искомую роща, за ней — убранное поле, а за полем — замок Ловкого Змея. Быстро темнело, а значит, должна была прийти та самая Изабелла. Инти было немного тревожно, не обнаружат ли судно и не захочет ли кто поживиться (тавантисуйцы вне закона, и тут у разбойников особый соблазн), но Ворон, оставленный за главного, не младенец, должен отбиться.

Инти увидел, что по полю движется женская фигурка, лицо которой чем-то прикрыто. Точнее не чем-то, а её собственными волосами. Фигурка подошла к роще.

— Здесь ли тот, кого я ждала долгие годы? — спросил приятный женский голос.

— Здесь. Скажи мне, какую тайну хранит море? — спросил Инти и подумал, что пароль подобрал неудачно.

— Море хранит много тайн, но самая главная — могила самой прекрасной из когда-либо живших на земле женщин, — чуть дрогнувшим голосом произнесла отзыв женщина. Инти вышел из темноты.

— Меня зовут Саири, а кто ты? — сказал он.

Дрожащим голосом женщина ответила:

— Меня окрестили Изабеллой, о прежнем же моём имени, умоляю, не спрашивай.

— Почему?

— Потому что его носила красавица, а я — изуродована.

— Оттого ты и закрываешь передо мной лицо?

— Да, Саири, — ответила женщина дрожащим голосом.

— Но почему ты всё время дрожишь? Ты боишься меня?

— Нет, Саири. Просто ночью холодно, а на мне лишь дырявые лохмотья.

— Сейчас я сниму свой плащ и укрою тебя им.

— Нет, Саири, не надо. Я слишком грязна и вшива, и могу испачкать его собой. Лучше забудь о моём холоде и давай перейдём к делу...

— Ну ладно, — с неохотой согласился Инти. — Сколько у Ловкого Змея верных слуг в замке? Таких, что будут за него драться?

— Обычно у него охрана из десяти человек. Но сегодня... сегодня почти все они ещё с утра отбыли в город по делам. Остался только один.

— А сам он?

— Остался в замке и лёг спать. Несколько рановато для него...

— Значит, если я сегодня же проникну к нему в спальню и заколю его — дело будет сделано, ибо без своего патрона его слуги — ничто?

— Да, Саири. Но сможешь ли ты справиться с этим делом один?

— Шпагой я владею хорошо, так что не вижу трудностей. Веди меня к нему в спальню.

— Хорошо, Саири.

По пути Инти очень хотелось заглянуть в лицо женщины, но он знал, что просить было бесполезно: даже если бы она откинула волосы, всё равно едва ли что можно было разглядеть в такой темноте. Впрочем, голос её не скрывал никакого подвоха. Да и история... нет, женщина-злодейка выдумает всё что угодно, но только не внешнее уродство. Перед ним действительно жертва Ловкого Змея, жаждущая расплаты за свои страдания.

Тем временем женщина провела его в дом, зажгла свечу и повела его по лестнице на второй этаж. Мимоходом Инти отмечал роскошь, окружавшую мерзавца — рядом с ним даже носящие льяуту казались бедняками. Впрочем, куда важнее было запомнить обратную дорогу и выходы, из которых мог кто-нибудь выскочить. Наконец они дошли до нужного места.

— Вот это его спальня, — сказала Изабелла, — давай лучше я зайду первой и проверю, действительно ли он там один и спит.

— Разумно, — согласился Инти.

Женщина вошла в двери спальни, и тут же раздался её испуганный вскрик, её свеча погасла, но откуда-то вдруг брызнул свет. Инти обнажил шпагу и встал в позу обороны. Как только его глаза привыкли к свету, он разглядел следующую картину: Изабеллу, чьё лицо по-прежнему было закрыто волосами, крепко держал, приставив нож к горлу, какой-то головорез, а в дальнем проёме двери стоял сам Ловкий Змей с довольно яркой свечой в руках. Очевидно, Инти здесь ждали, да вот только Изабелла, решив пойти первой, всё им испортила, так как для Инти теперь было несложно отбиться, лишь бы сил хватило, хотя Ловкий Змей ухмылялся так, точно только этого результата он и ждал. Да и то сказать, теперь Инти не мог напасть на них первым, не пожертвовав жизнью Изабеллы, а этого ему никак не хотелось делать. После недолгого молчания Ловкий Змей заговорил:

— Наконец-то ты пожаловал, мой враг. И не думай только, что я тебя боюсь. Очень мне надо бояться больного дедушки.

— Может, я и дедушка, да только не такой уж больной. Выходи, померяемся ловкостью на шпагах. Или ты предпочитаешь трусить и прикрываться телом беззащитной женщины?

— Погоди, Инти, дай мне договорить. Все эти годы, с тех пор, как мне не удалось расстроить твою свадьбу с Морской Волной, я лелеял планы мести. Просто убить тебя мне было мало — я хотел унизить тебя, уничтожить...

— И для этого клеветал на меня по всякому, — фыркнул Инти. — Не скрою, мне было досадно, что меня выставляют подонком — да только целей своих ты не достиг. Клевета мне — что комариные укусы.

— Да, я понимал это. Чтобы отомстить по-настоящему, я должен был лишить тебя личного счастья.

— И для этого ты отравил мою любимую. Это очень хорошо показывает, чего стоила твоя любовь к ней! Если бы ты любил её хоть чуть-чуть, ты бы никогда не смог бы лишить её жизни!

— Ты близок к истине, да только всей правды ты так и не узнал. Нет, я не убивал Морскую Волну, хотя человек, который был у неё накануне, был и в самом деле подослан мной.

— Неужели ты будешь меня уверять, что он подкинул ей яду по собственному почину?

— Нет, он действовал по моему указанию.

Мозг Инти поневоле углубился в логическую головоломку, и его контроль за окружающей обстановкой не мог не ослабеть. Этого, собственно, и добивался Ловкий Змей, знавший, что в прямом столкновении одного из лучших фехтовальщиков Тавантисуйю ему даже с оставшимися в замке слугами не одолеть. Негодяй довольно усмехнулся:

— Что, Инти, не можешь решить такой простой логической задачки? Да просто Морская Волна не умерла.

— Хватит морочить мне голову! — ответил Инти. — Как не умерла, когда я сам своими глазами видел её труп!

— А я сам собственными руками держал её в своих объятиях после этого — ответил Ловкий Змей, и плотоядно улыбнулся. — Яд, которым её угостили, лишь вызывает сон, подобный смерти. Она заснула у себя дома, а проснулась на моём корабле. И тут уж мне не составляло особенного труда овладеть ею. Почему-то когда ты овладел девушкой на своём корабле, ты не считал это низким, а когда то же самое сделал я — готов клеймить это подлостью?

— Я не верю ни единому твоему слову, ты лжёшь! — вскричал Инти, чувствуя, что происходит самое опасное в сложившейся ситуации: он поддаётся на провокации и теряет контроль над собой, а этого нельзя допускать ни в каком случае. Но что делать, если даже само предположение, что Ловкий Змей мог бы залезть под юбку его любимой и делал это хотя бы в мыслях, вызывало жгучую смесь стыда и гнева.

— Только одно делало мою месть неполной — ты не знал о том, что твоя любимая жена обесчестила тебя изменой. Но теперь ты можешь в этом убедиться. Хуан, отдёрни с её лица волосы!

Слуга, державший нож у горда Изабеллы, тут же выполнил приказ, и тут Инти остолбенел... Да, перед ним была его покойная жена. Хотя годы и уродливые шрамы от ожогов не могли не изменить её, Инти всё равно не мог с первого же взгляда не узнать родимые черты, и сожалел сейчас только об одном — как он не догадался по голосу? Любимая смотрела на него с такой тоской и болью, что у Инти поневоле заныло сердце. А это был опасный, очень опасный для него симптом.

— Да, Инти, любя все эти годы тебя, она была вынуждена отдаваться мне и обслуживать мои прихоти, — сказал Ловкий Змей, — а теперь она собственными руками завела тебя в западню. И умрёте вы на глазах друг у друга, бессильные спасти и помочь!

Последние слова Ловкий Змей даже не прокричал, а как будто прогремел. А может Инти так показалось, ибо это было последнее, что он помнил. Дальше свет в его глазах померк....

Когда сознание вернулось к Инти, первое, что он почувствовал, были верёвки, стягивающие локти и лодыжки, потом к этому присоединилось ощущение жажды. Инти попробовал приоткрыть глаза, но они оказались прикрыты повязкой, так что не поймёшь, где он и что вокруг. Ум его тоже включился, и Инти понял, что, вопреки ожиданиям, даже не избит. Несколько синяков не считается, его просто тащили не очень аккуратно. Что ж, это говорит о том, что ему уготовили какую-то особенно изощрённую казнь. Инти вспомнил, как его ещё девятнадцатилетним юношей точно так же связали и хотели оскопить, и сердце его поневоле сжалось — может, Ловкий Змей теперь, хоть и с опозданием на два с половиной десятка лет, но выполнить своё страшное намерение? Сама смерть не казалась такой страшной, как это предсмертное унижение... Инти попытался успокоиться: тогда девятнадцатилетнему юноше было страшно, что у него отнимут будущее, а теперь жизнь во многом и так и эдак прожита, и что бы там ни удумал Ловкий Змей, ему не отнять у Инти прошлого. Хотя умирать было досадно — так глупо попасться, заслушавшись Ловкого Змея ослабить контроль и... а, собственно, что произошло-то? Как он потерял сознание? Неужели с ним просто в неподходящий момент случился сердечный приступ? Нет, прав был Горный Ветер, здоровье ему уже не позволяло в это дело впутываться. Или не приступ, сейчас-то сердце работает нормально. Может, просто обморок оттого, что он узнал? Почему-то сильно болела голова. Ударился при падении? Может быть, но он не помнил этого момента. Так, тошнить вроде не тошнит, так что ещё не все потеряно. Повязка на глазах мешает, но ведь снимут её рано или поздно.

Интересно, сколько прошло времени? Ведь если он через сутки не вернётся, то виллу Ловкого Змея должны будут брать штурмом его люди, может, успеют всё-таки освободить его и Морскую Волну? Вдруг повязку с его глаз кто-то снял, и Инти увидел перед собой Морскую Волну. Сейчас, при дневном свете, ещё больше были видны её шрамы, морщины, грязные спутанные волосы и жалкие лохмотья, в прорехи на которых была видна кожа на спине и груди. Поглядев вокруг, Инти увидел, что находится в какой-то сараюшке и лежит на соломе. Хоть не в подвале, и на том спасибо.

— Прости меня, если можешь. Но нет мне прощения, я погубила себя и тебя.

— Ты не виновата, — ответил Инти, — ты и предположить не могла, что Ловкий Змей окажется настолько ловок.

— Я сейчас развяжу тебя и дам тебе воды. Хуан, слуга, который должен был тебя охранять и которого я подкупила бутылкой вина, уверен, что я в морских узлах ничего не понимаю, я же женщина, а не моряк, но ведь я же в Тумбесе росла, и отец учил меня этому искусству. Так что попробую. Время до вечера у нас ещё есть.

— Скажи мне историю своих бедствий с самого начала и по порядку.

— История моих бедствий началась в тот вечер, когда в дом моего отца пришёл некий человек. Он назвался Звонкий Комар, но я не знаю, настоящее ли это имя. С тех пор я его больше не видела. В доме были только я и малыш Ветерок, а Звонкий Комар сказал, что должен сказать мне что-то очень важное. Я его впустила и напоила чаем. Он рассказал мне, что много лет знает тебя, и что за последние годы ты стал совсем другим, что тебя ожесточила борьба внутри страны, и в любом человеке ты готов видеть врага. Ты привык жестоко пытать.

— И как же я, по его мнению, пытал?

— Он рассказал, что военачальника по имени Горный Пик ты пытал так, что бросил его нагого и связанного в подвал с крысами, дабы этот красивый мужчина был обезображен, но когда он выдержал эту пытку, то привели его дочь, юную невинную девушку, и ты сказал, что если он не сознается, то твои воины совершат насилие над нею у него на глазах, он оговорил себя и других... Я не могла поверить, что ты мог быть таким чудовищем, но Звонкий Комар уверял меня, что сам был свидетелем того, как ты приказал бросить связанного Горного Пика в подвал с крысами, а о его юной дочери знает от людей, которым верил вполне. Он предложил мне бежать из страны, чтобы не быть женой такого чудовища. Но я отказалась. Я решила, что лучше я дождусь тебя и сама разберусь, что про тебя правда, а что — ложь. И даже если бы всё оказалось правдой, я бы предпочла смерть в Тавантисуйю жизни в христианском мире, ибо слишком хорошо знала, что жизнь там для меня будет хуже смерти.

— Где же был твой живой ум, милая? — спросил огорчённо Инти. — Разве ты не знаешь, что в Тавантисуйю нет и не может быть подвалов с крысами? И что я никак не мог пойти на такое преступление, как приказать своим людям изнасиловать невинную девушку. Даже будучи чудовищем, не мог. Ибо на меня бы тут же донесли, и я был бы заслуженно покаран. Что до Горного Пика, то в заговоре с целью привести к власти Горного Льва он сознался не поэтому, а потому, что его изобличили показания сообщников.

— Всё это я поняла много позднее, а тогда я была слишком потрясена, чтобы рассуждать хладнокровно. Потом я легла и заснула, и спала долго-долго, а в сознание я пришла уже на корабле, который вёз меня прочь от Тавантисую. Там меня ждал сам Ловкий Змей, и он сказал, что поскольку ты стал негодяем, то почему бы мне не отдаться ему? Всё равно ведь о чести теперь речи нет... Я отказалась. Тогда он сказал мне крепко подумать. Я искала способов сбежать, но как убежишь с корабля? В одном из портов я попыталась, была поймана, боялась расправы, но меня Ловкий Змей не стал избивать, лишь ухмыльнулся и велел ещё подождать. Я поняла, чего он ждал — он ждал родов. Когда я родила дочь, он поставил передо мной условие — или я становлюсь его любовницей, или он перережет девочке горло на моих глазах. И я с отвращением согласилась ему отдаваться. Я была уже морально сломлена.

Морская Волна зарыдала.

— И так я стала его наложницей. Поначалу он обращался со мной вполне сносно, давал возможность мыться и носить чистую одежду, хотя и изображал это как великую милость, но потом, когда девочка стала расти, он стал запрещать мне учить её грамоте и рассказывать ей, кто её отец. А если я ослушивалась, то за грамоту таскал меня за волосы, а за попытку рассказать, кто отец, привязывал меня на целый день к столбу, и я мучилась от жажды. Но потом я стала стареть и уже не так была нужна Ловкому Змею как наложница, больше ему нравилось надо мной издеваться. С каким наслаждением он сообщил мне, что мой отец отравлен и наместником Тумбеса стал отравивший его мерзавец! И ещё он говорил мне, что скоро Асеро свергнут и убьют, а ты отправишься на тюрьму, и там-то он уж отомстит тебе. Я пыталась выйти на связь со своими, но безуспешно. Когда Ловкий Змей прознал об одном таком случае, он приказал своим приятелям-подонкам изнасиловать меня в наказание, но я попыталась защититься от них свечой, на мне загорелось платье и вот... теперь мои щёки, шея, плечи и грудь в уродливых ожогах. С того случая он перестал со мной жить, но и ходить я стала в грязных засаленных лохмотьях. А всё больше меня беспокоила судьба моей дочери, которая подрастала, и Ловкий Змей стал на неё коситься сладострастным взглядом. До тех пор я терпела и жила во многом ради неё, надеясь на чудо, что кто-нибудь убьёт его в конце концов и нас освободят, но чуда не происходило, и моя Консуэла была обречена на то, чтобы стать грязной шлюхой. По счастью, она выглядит моложе своих лет, иначе бы он давно лишил бы её невинности....

Говоря всё это, Морская Волна всё-таки умудрилась развязать все узлы на руках у Инти и перешла на верёвки, стягивающие ноги. Кое-как размяв пальцы, Инти погладил сваю любимую по волосам и сказал:

— Мужайся, Ловкий Змей будет повержен, скоро придут мои люди с корабля.

— Никто уже не придёт. Твой корабль потоплен, а твои люди убиты. Именно за этим вчера Ловкий Змей послал своих слуг и они... они выполнили приказ, тем более что на борту был изменник, который им должен был помочь.

— Неужели? Как его звали?

— Цветущий Кактус.

— Значит, дело и в самом деле дрянь... — сказал Инти, сев. — Но хоть руки у меня свободны....

— Ловкий Змей играет людьми в кошки-мышки, — ответила Морская Волна. — Я послала письмо через священника отца Педро, который показался мне приличным человеком и который выражал сочувствие моему горю, и осуждал Ловкого Змея, ведшего порочный образ жизни. Он согласился помочь мне отправить письмо домой.

— Ты рассказала этому попу, что была моей женой?

— Твоего имени я не называла, зная, что тебя тут принято бояться как дьявола. Но я сказала, что прежде я была добродетельной женщиной, а мерзавец растоптал супружеские узы, сделав меня насильно своей наложницей. С точки зрения христиан, это большой грех, и за это нужно карать, так что священник согласился помочь мне отправить письмо домой. Откуда же я знала, что он при этом всё расскажет Ловкому Змею! Который решил заманить тебя таким образом в ловушку. И что предатель среди своих погубит вас всех... Но тем более я не могла ожидать, что этот мерзавец Педро ударит тебя по голове деревянным распятием. Обычно они предпочитают не пачкать рук...

— Значит, это был не обморок, меня отрубили... Скверно.

— Прости меня, Инти!

— Ну не плачь. Не всё так плохо, я жив и уже почти на свободе....

— Я принесла для тебя воды и чуть-чуть хлеба. Подкрепи свои силы.

— Спасибо. Но если ты считаешь, что всё безнадёжно, почему же всё-таки рискнула меня освободить?

— Потому что хочу, чтобы ты избежал уготованной тебе мерзкой участи быть разделанным заживо на куски. Он уже рассказал мне, что сделает с тобой — он ведь долгие годы мечтал оскопить тебя. Уж если тебе суждено умереть, то хотя бы сражаясь.

— Скажи, а слуги, которые пошли громить мой корабль, уже вернулись?

— Нет.

— Тогда ещё есть шанс, что мои люди отбились... Всё-таки, моих было больше. А в замке этот мерзавец один? И теперь он меня не ждёт?

— Педро ушёл, остался только Хуан, но он пьян... Инти, неужели ты думаешь, что ты сможешь его теперь убить?

— Теперь я всё смогу. Даже голыми руками его задушить, хотя лучше достать хоть какой-никакой ножик. Любимая, я столько лет оплакивал твою преждевременную кончину, но то, что сделал с тобой этот негодяй... это даже ещё хуже, чем смерть, — говоря это, Инти встал и убедился, что его вовсе не шатает. Или это гнев придал ему сил? — Я не могу не отомстить. Вот что: я думаю, что теперь сам найду спальню этого мерзавца. А ты найди нашу дочь и попытайся добраться незаметно с ней до рощи, и ждите меня там. Да помогут нам боги, — сказав это, Инти поцеловал свою любимую. Она так зарделась, точно ей было только пятнадцать...

— Никогда не думала, что меня после всего этого сможешь поцеловать.

— Я не считаю тебя виноватой ни в чём. Если я столько лет любил тебя мёртвой, то как я могу разлюбить тебя живой?

— Но ведь ты любил ту красавицу, образ который сохранила твоя память. А я... сам видишь, во что я превратилась. Ловкий Змей говорил мне, что теперь мой вид способен у любого мужчины вызвать лишь брезгливое отвращение. Впрочем, я много лет не смотрелась в зеркало и теперь не знаю, как я выгляжу, но даже слуги Ловкого Змея говорили мне, что проще поцеловаться с мёртвой лягушкой, чем со мной.

— Глупости они говорят. Палачи всегда принижают достоинство своих жертв, чтобы оправдать этим собственные злодеяния, — и он обнял свою жену и ещё раз поцеловал её.

— Но ведь я грязна и в лохмотьях... У меня в голове вши.

— Ничего, дай только вернуться в человеческие условия — отмоем тебя до блеска.

— Шрамы не отмоешь, юности не вернёшь...

— Ничего, я тоже не молодел, и к шрамам привыкну... я уже почти привык.

В этом момент в сарай заглянула какая-то испитая рожа:

— Слышь, ты, кончай там... время истекло...

Потом, увидев стоящего на ногах Инти, пьяница повалился в испуге на колени:

— Ты что, ты же связанный...

— Твои дружки корабль уже разграбили? — мрачно спросил Инти.

— Нет, ещё не вернулись они... — пролепетал окончательно опешивший пьяница.

— Инти, это один из тех мерзавцев, что меня тогда выкрали из могилы! — крикнула Морская Волна. — Убей его!

И тогда Инти схватил веревку, которая до того стягивала его лодыжки, и придушил мерзавца.

— Не надо, пощади... — хрипел тот, пока петля ещё не затянула его шеи.

— А ты кого щадил, мерзавец? — гневно ответила Морская Волна. — Сколько крови тавантисуйцев на твоих руках, изменник!

Вскоре было всё кончено.

Впоследствии, вспоминая всё случившееся, Инти и сам не понимал, почему он почти не чувствовал ни голода, ни усталости, ни недостатка сил, чтобы сделать всё, что он сделал. Он вообще не чувствовал себя. Как будто он бы не он, а какой-то карающий бог, воплощённое возмездие. Он раздобыл какой-то тесак с кухни и, сказав Морской Волне ждать внизу, сам пошёл туда, где в спальне после обильных возлияний должен был отдыхать Эстебан Лианас. Он и в самом деле был в своей спальне, но не отдыхал, а... Инти опять чуть не стало дурно от открывшегося зрелища. Ловкий Змей сжимал голенькое тельце Консуэлы, а та пыталась вырваться. Ещё немного, и Инти бы безнадёжно опоздал...

— Получай, подонок, — сказал Инти, вонзив в Ловкого Змея нож.

Тот только с ужасом посмотрел на своего убийцу, и тут же его взгляд померк. Консуэла от всего случившегося на некоторое время впала в какой-то ступор. Инти помог ей освободиться от трупа и постарался сказать как можно ласковее:

— Не бойся меня, дитя моё, ты видишь, я пришёл тебя освободить.

— Саири, ты... — и девочка зарыдала, — что со мной и матерью теперь будет? Ведь твой корабль утонул! Он ведь утопил его!

— Это скверно, но... мы постараемся выбраться отсюда и добраться до Тавантисуйю. А сейчас одевайся давай, нельзя же голышом бежать. Или у тебя нет здесь платья?

Девушка вдруг посмотрела на своего спасителя недоверчиво. Инти понимал причину этого, но поделать ничего не мог. Бедняжка, выросшая среди христиан, привыкла ждать от каждого подвоха. Тем более от мужчины и незнакомца...

Но, тем не менее, она подобрала какие-то тряпки с пола и облачилась с них, стыдливо пытаясь закрыть порванные места. Инти подумал, что при первой же возможности добудет для неё что-то поприличнее.

— Где ваши с матерью вещи? Надо будет забрать их.

— А у нас ничего нет, — ответила девочка, — только то, что на нас надето.

— И спали вы на соломе...— грустно сказал Инти, присевший на кровать. — А не знаешь случайно, куда эта сволочь запрятала мою шпагу? Было бы жалко её тут оставлять.

— Знаю, — вдруг неожиданно твёрдо сказала девочка, — но скажу только тогда, когда поклянёшься мне самой страшной клятвой, что никогда не обидишь ни меня, ни мою мать. Ни словом, ни делом. Что нам не придётся горько раскаиваться в том, что мы отправились с тобой в Таватийсуйю.

— Хорошо, я поклянусь. Только скажи, почему ты боишься, что чем-то обижу тебя? Вчера ты вроде бы стала мне доверять...

— Ты видел мою наготу, Саири. Для многих мужчин этого достаточно.

— Я понял тебя. Клянусь тебе сердцем своим, что ни словом, ни делом никогда не обижу ни тебя, ни твою мать, и что никогда не брошу вас в беде. Если же я нарушу эту клятву, то пусть моё сердце остановится.

— Хорошо, я верю тебе, — сказала девушка, доставая шпагу из-за кровати.

— Спасибо, — сказал Инти, опоясываясь. Убив мерзавца, он почему-то чувствовал себя усталым и разбитым, но старался не показывать виду.

Девушка первой побежала вниз по лестнице, Инти спускался медленнее. Он услышал крик Консуэлы:

— Не смей трогать мою мать!

Поспешив вниз, Инти увидел, что внизу столпились его люди, Ворон при этом зачем-то пытается скрутить руки Морской Волне, а Консуэла пытается ему помешать.

— Так, отставить! — приказал Инти. — Ворон, отпусти Изабеллу, эта женщина ничем не опасна. Лучше доложи обстановку. Вы все покинули корабль?

— Наш корабль потонул, — мрачно сказал Ворон, при этом продолжая удерживать Изабеллу. — Так что из-за этой твари мы оказались в ловушке. Ты точно уверен, что её следует отпустить?

— Ворон, отпусти Изабеллу немедленно! Она ни в чём перед нами не виновата. Ловкий Змей и отец Педро обманули её так же, как и нас.

— Отпустить? А что она будет делать, если её отпустить? Выдаст нас с головой?

— Зачем же, она поедет с нами в Таватисуйю. Но добровольно и не со связанными руками. Эта женщина спасла мне жизнь! И даже больше чем жизнь.

Ворон с неохотой подчинился.

— И впредь вы все будете должны обращаться с ней почтительно. Впрочем, по твоему лицу я вижу, что сейчас из тебя извинения не выдавить, а времени у нас мало. Так что прошу простить моих людей за это неприятный инцидент, — сказал Инти, демонстративно склонившись перед Морской Волной. — А теперь, Ворон, докладывай обстановку. Что случилось с кораблём?

— Цветущий Кактус оказался изменником. Он сам добровольно вызывался быть часовым на ночь. Я, не чувствуя подвоха, согласился. Ты знаешь, я работал с ним много лет и всегда доверял ему. И Горный Ветер доверял. Но в ту ночь мне не спалось по счастью. Я вышел по нужде и увидел на берегу фигуру Цветущего Кактуса. Он быстро исчез в прибрежных зарослях. Все сомнения рассеялись, когда я понял, что на корабле его нет. Быстро поднял всех по тревоге. Мы сочли самым благоразумным сделать вид, что спим и ничего не заметили, а сами замаскировались. Благодаря этой хитрости мы не потеряли ни одного человека, а те полегли все. И Цветущий Кактус тоже. Одного мы не учли: Цветущий Кактус, поняв, что дело дрянь, стал стрелять в корабль горящими стрелами. Лучник он был не очень, так что напрямую ни в кого не попал, но корабль... Нет у нас теперь корабля.

Кажется, для него собственно потопить корабль было важнее, чем нас убить. Знал, что без корабля нам отсюда не выбраться.

— Не так плохо, как могло бы быть. Ничего, учитывая, что со второй попытки я прикончил мерзавца, то выбраться при помощи его денег нам должно быть не так сложно. В крайнем случае, новый корабль купим.

— Взять деньги отсюда?! — опешил Ворон. — А нас всегда учили, что грабить нехорошо...

— Ну как сказать. А когда Манко во время восстания захватил склады с шерстяными тканями и использовал их содержимое для того, чтобы его армия не мёрзла в горах, он тоже грабил?

— Ну, те склады принадлежали нашему государству по праву.

— Да. А потом их присвоили себе конкистадоры. А когда потом Манко отнял своё у конкистадоров, те искренне сочли это грабежом. Вся эта роскошь, которую вы видите — плод грабежа, в том числе и грабежа нашего государства. Так что имеем право забрать отсюда столько, сколько нам нужно, чтобы выбраться отсюда. А поскольку сумму заранее не рассчитаешь, то берём с избытком, а остаток сдадим в казну. Ладно, времени у нас мало. Сейчас день, ночью надо отсюда свалить, забрав деньги и документы. Изабелла нам покажет, где всё хранится.

— Ещё нужно подумать о пище, вы ведь все не ели со вчерашнего дня, — сказал Морская Волна. — Я понимаю, Саири, что тебе с твоими потрясениями было не до мыслей о еде, но твои люди наверняка голодны...

— Я хоть и голоден, но есть из рук этой замарашки не буду, — проворчал Ворон. — Вдруг она дурной болезнью больна?

— Я не больна, — всхлипнула Морская Волна. — Ну чем я перед вами виновата?

— Ну, пусть не больна, но всё равно так грязна, что мне противно.

— А ты за других не решай, — вставил Морской Огурец. — Голодные мы далеко не уйдём.

— В последний раз предупреждаю тебя, — холодно сказал Инти, — или ты относишься к этой женщине почтительно, или тебя прилюдно выпорю, чтоб не повадно было не слушаться. Я приказываю тебе извиниться перед ней!

— Да на что тебе сдалась эта Медуза Горгона?! Ты что, жениться на ней вздумал?!

— Свои брачные планы я с тобой обсуждать не намерен! — отрезал Инти. — А вот твоё забвение законов обсудить, пожалуй стоит. Ты забыл, что таватинсуйцы должны освобождать всеми возможными способами соотечественников, попавших на чужбине в рабство? И что к освобождённым соотечественникам надо проявлять такт и чуткость? Особенно это относится к женщинам, которым в рабстве приходится хуже, чем мужчинам, — потом он демонстративно повернулся к Морской Волне. — Ещё раз прошу простить грубость этого невоздержанного юноши.

— Ничего, я не в обиде. Мой вид и в самом деле может быть не очень приятен, — Морская Волна старалась казаться любезной, но по её глазам было видно, что она держится из последних сил. Потом, отведя её в сторону, Инти добавил: "Я не могу раскрывать своим людям всю подноготную, так что зови меня и дальше Саири, а я тебя буду звать Изабеллой"

Дальше всё пошло более-менее гладко. Некоторое количество продуктов, документы, которые могли представлять интерес, и золото довольно быстро удалось упаковать. Потом они добрались до кухни. Инти предложил после еды самым усталым из своих людей немного поспать, так как впереди бессонная ночь. Заснули и Изабелла с дочерью.

Ворон вызвал Инти поговорить:

— Послушай, Инти, зачем нам эта баба, да ещё с девчонкой?! Пусть она даже никаких замыслов против нас не имеет... но ведь ты сам знаешь, скорость перехода зависит от слабейшего из идущих, значит, они нас тормозить будут.

— И что ты предлагаешь?

— Избавиться от них.

— Нет, Ворон, и думать забудь. Эта женщина развязала меня от верёвок, когда я по невнимательности попался в сети.

— Всё равно бы мы пришли и спасли тебя.

— Но она-то об этом не знала! И я поклялся и ей, и её дочери, что помогу им доехать до Тавантисуйю живыми и здоровыми. Не будут они нас так сильно тормозить. Можно какого-нибудь осла угнать, в конце концов. Или ты, Ворон, и раненого товарища также бросил бы, потому что он будет тормозить?

— Она нам не товарищ. Она жила с этим.... Да, пусть её похитили насильно, поверим. Но у неё было столько шансов убить его, а она не делала этого.

— Но, в конце концов, даже и нам это стоило больших трудов. Даже я лопухнулся. Так что какой с неё спрос? Кроме того, она и до того, рискуя жизнью, предпринимала попытки связаться с нами. И жестоко пострадала из-за этого. Я поклялся, но даже если бы я этого не делал, всё равно не вижу никаких причин, по которым её с дочерью нельзя брать с собой.

— Понимаешь, мне на неё смотреть тошно. Я люблю, когда в этом мире всё на своих местах и правильно. Женщина должна быть красивой и опрятной, а не грязной уродиной. Ведь она действительно как Медуза Горгона. Грязные патлы как змеи спутанные. От её вида в камень, конечно, не превратишься, но аппетит поневоле потеряешь.

— Видно, ты не очень точно знаешь миф о Медузе Горгоне. Изначально она была прекрасна своей чарующей красотой, а потом её изнасиловали и изуродовали.

— А потом отрубили голову, чтобы своим мерзким видом не обращала людей в камни? Зачем жить женщине, если она так изуродована?

Инти хотел что-то ответить, но в этом момент подошёл Коралл и сказал:

— Ворон, я думал ты умнее. Неужели ты не понимаешь, что эта женщина — ценная свидетельница. Цветущий Кактус, убегая от нас, прекрасно знал, куда направляется. Он знал местность. И наверняка бывал здесь не раз. Сколько ещё тумбесцев бывало здесь тайком? Кто, кроме неё, опознает изменников в лицо? Да, мы захватили бумаги Ловкого Змея, но кто сказал, что там все негодяи под своими именами? Эту женщину надо беречь как зеницу ока, а не голову ей рубить.

Ворон некоторое время молчал, крутя в руках оторванный от дерева лист. Видно, прагматические аргументы Коралла для него звучали убедительнее, чем этический настрой Инти. Этика у Ворона была другая, а вот от логики так просто не отмахнёшься.

— Да, Коралл, ты прав. Я как-то не подумал обо всём этом. Хорошо, мы доставим женщину и девочку в Тавантисуйю. Больше я не буду спорить об этом.

— А я к тебе по делу, Саири. Тут пришёл посыльный из местной деревни. Он хотел попросить у господина отсрочки в уплате долга, но вместо его слуг увидел нас?

— Должно быть, бедняга перепугался?

— Не особенно. Скорее обрадовался. Ведь этот негодяй замучил бедных крестьян. Уже всех девушек у них обесчестил. Так что его смерти они скорее рады. Кроме некоторых... В общем, тебе надо с ним поговорить?

— А за кого он нас принял?

— Сперва решил, что мы из партизан, но потом... короче, понял, что мы тавантисуйцы. Что ему говорить — лучше решай сам.

Перед Инти стоял, судя по виду, обычный крестьянин из покорённых Испанской Короной земель. В нём, конечно, не было того чувства собственного достоинства, которое было присуще крестьянам-тавантисуйцам. Что-то подсказывало Инти, что такой человек сам по доброй воле выдавать их и не будет, но и переоценивать его надёжность не стоит. Потому сказал, что, мол, у него к хозяину был личный счёт, а про подробности распространяться не стал, тем более что они крестьянина не так уж и интересовали. Во-первых, ему были нужны долговые расписки селян, чтобы если уж кто объявится, больше трясти с них долги не мог. Это Инти выдал с радостью. Крестьянин посоветовал им не брать лошадей их конюшни, так как у тех все подковы помечены, и показал, как дойти до города не по дороге, а пешими тропами, говоря, что идя вдоль ручья, особенно по его руслу, они не заблудятся, а след их не найдут. Также просил, чтобы, когда те вернутся в Тавантисуйю, они бы попросили Первого Инку ввести сюда войска. Многие воюют против Короны в партизанах, но так им этой силы не одолеть. Инти сказал, что обязательно передаст. Предложил зайти в деревню за провиантом, но Инти отказался, сказав, что они спешат.

Когда крестьянин ушёл, Инти пояснил:

— Среди крестьян могут оказаться люди ненадёжные, способные нас выдать, а кроме того, им может не понравиться то, что сегодня ночью мы убьём священника.

— А его так обязательно убивать? — спросила Морская Волна, которая уже немного отоспалась, и встала. — Да, он враг, но не может ли оказаться так, что мёртвый он будет для нас опаснее живого? Ведь убийство своих служителей церковь не прощает, нас будут искать. Может, лучше его запугать так, чтобы он замолчал? Едва ли он был так сильно предан покойному, чтобы после смерти ради него стараться.

— Зависит от того, насколько тесно он был связан с Эстебаном Лианасом, — сказал Инти. — В любом случае, я попробую сначала допросить его. В доме есть зеркало?

— Есть одно, — сказал Консуэла, — его почему-то очень глубоко в шкафу прятали. Сейчас принесу.

— Знаю почему, — сказал Инти, улыбнувшись, — оно этому мерзавцу про пытку зеркалом напоминало.

— Пытку зеркалом? — спросила удивлённо Консуэла. — Что это за пытка?

— Ну, когда подследственного допрашивают, заставляя глядеть на себя в зеркало. Лгать так гораздо труднее.

Консуэла достала зеркало, и Инти глянул в него на себя и поневоле поёжился:

— Когда я так поседеть успел? — спросил он.

— Когда я пришла к тебе в сарай, твои волосы уже были в серебре, — грустно сказал Морская Волна.

— Ничего, это даже удачно, — сказал Инти, силясь улыбнуться, — тем труднее меня будет найти и опознать. А в городе можно будет купить покраску для волос, так как седина в Тавантисуйю слишком в глаза бросается.

К вероломным священникам Инти был всегда беспощаден. Это ведь даже ужаснее и мерзче, чем убийца-лекарь. Лекарю доверяют тело, а священнику — душу. Консуэла сразу поверила, что отец Педро оказался двуличным предателем, однако девочка сомневалась в том, что можно убить служителя божьего.

— Он говорил, что любого нечестивца, который поднимет руку на священника, поразит молния, — сказала девочка.

— Врёт он всё. Сейчас увидишь, что это не так.

Отец Педро встретил их в ночном халате и колпаке. Кажется, он ждал кого-то, но явно не их, потому что открывал он дверь с блаженной улыбкой, но, увидев грозное лицо Инти, он изменился в лице и даже уронил светильник. Дрожащим голосом он спросил:

— Что привело тебя сюда, язычник? Тебе же не нужна исповедь среди ночи.

Инти в ответ съязвил:

— Нужна. Только твоя исповедь. Отвечай, добровольно или силой Эстебан Лианас добился от тебя рассказа о письме Изабеллы?

— Я всё расскажу, всё... — дрожащим голосом ответил священник, — только не убивайте меня! Да, я виноват, я не просто так сменил приход, я соблазнил несколько девочек, которых вызвался обучать грамоте... Тут я думал начать новую жизнь и завязать с пороком, но Эстебан Лианас откуда-то узнал про мою постыдную тайну и сказал, что будет молчать о ней, если только я помогу ему в одном дельце. Я согласился. Я должен был войти в доверие к Изабелле и посоветовать ей написать письмо родным, а самому его отправить. Естественно, содержание письма узнал Эстебан Лианас.

— Зачем ему это было нужно?

— Он хотел использовать Изабеллу как приманку, чтобы выманить сюда своего врага... Не знаю, почему он был уверен, что именно он приедет за ней, я не вникал. Моё дело было отследить момент, когда здесь появятся тавайтисуйцы-язычники, и донести... Я это сделал, а потом он приказал мне ударить тебя по голове, когда он будет отвлекать тебя разговорами.

Инти ответил:

— Значит, как только ты понял, кто я, ты уже знал, что обречёшь меня на смерть? А поначалу ты мне показался человеком...

— Не смей судить меня, язычник! Ты и так и так погибнешь, ибо твоя душа лишена Света Христова. А Изабелла хотела убежать в языческую страну, где она погубила бы свою душу и душу дочери. Пусть здесь Консуэла станет хоть проституткой — но ведь и блудницы, и мытари наследуют Царствие Небесное! А язычники, и тем более те, кто сбежал из христианских стран — никогда!

— Видите, какова его подлость! — сказал Инти, обращаясь к стоявшим сзади жене и дочери. — Ну что, заслуживает мерзавец смерти?

— Разумеется, — холодно сказала Изабелла. — Я многое могу понять и простить, но растление ни в чём не повинных девочек... Неужели, Консуэла, он мог и тебя...

— Я бы ему не далась, — угрюмо ответила Консуэла, — он не Лианас, от него вывернуться можно.

— Нет-нет, я бы не стал делать этого... — пролепетал священник.

— Может и не стал бы, — угрюмо заметил Инти, — потому что знал, что Лианас эту девочку для себя припас. Таковы вы, служители христовы — бога своего не боитесь, а сильных мира сего — очень даже.

— Да хватит тут вам рассусоливать, — подал голос из темноты Ворон, — прибить гада, и все дела.

— На сей раз ты прав, — мрачно сказал Инти.

Священник ещё лопотал что-то, но от страха его голос стал неразборчивым, а потом он замолк навеки...

— Пошли, — сказал Инти, когда с этим неприятным делом было покончено.

Вышли под вечер. Инти решил не брать с собой лошадей — может, у крестьянина были и личные мотивы, и лошадей из конюшни хотели присвоить местные, но его предупреждение со счетов не сбросишь, и в легенду, придуманную Инти, лошади тоже никак не вписывались.

К ночи вышли на дорогу. По счастью, было ещё не так темно, чтобы можно было найти верное направление, так что заблудиться они не боялись. Но вскоре наступила глухая ночь, и к тому же вскоре стал накрапывать дождь. Идти под ним было не особенно приятно, особенно по размокшей просёлочной дороге, ведущей к городу, но зато дождь смыл все следы, и найти их уже вряд ли кто мог.

Инти шёл рядом с женой, поддерживая её под руку. Поскольку дождь заглушал все слова, можно было шептаться, не сильно опасаясь быть услышанными. Морская Волна шептала:

— Сколько лет я мечтала об этом... Видеть тебя, быть с тобой рядом, прикасаться к тебе... Только мне немного страшно, что будет с нами дальше.

— Да всё страшное уже позади. Дойдём до города, там найдём гостиницу, поедим, помоемся и отоспимся. О том, что мы натворили, никто не узнает, не бойся.

— Я не об этом. Но что со мной будет, когда мы вернёмся в Тавантисуйю?

— Как что? Тебе восстановят имя, и ты вступишь в мой дом как моя законная жена. С именем тебя все права вернутся. Или ты боишься, что скажет общество?

— Да, что, прежде всего, скажут твои жёны? Потерпят ли они меня среди них?

— Никаких жён, кроме тебя, у меня нет. А если бы и были, всё равно приоритет за тобой, ты же первая и старшая.

— Как это нет? Куда же они делись?

— Все на том свете, но эту печальную историю я тебе позже расскажу. Правда, у меня остались дочери, но они учатся в Куско, так что даже если посмотрят на тебя немного косо, то это не будет иметь особого значения. Хотя они знают, что их отцу всё равно жениться положено, не маленькие... Может, у Консуэлы с ними будут трудности, но что загадывать?

— Я её Утешей зову, по-нашему. По счастью, на кечуа говорить в доме этот негодяй не запрещал. Хоть родную речь девочка слышала в детстве.

— У тебя же родной — чиму. Как и у него...

— Будешь смеяться, но он на чиму говорил плохо и потому не любил, когда на нём разговаривают — мол, что-то секретничают...

— Да, многие националисты родного языка не знают. А потом жалуются, что им якобы родной язык инки утесняют. Им только повод дай — инков ненавидеть....

— Мне всё-таки очень стыдно будет смотреть в глаза людям в Тавантисуйю.

— Да каким людям? Не бойся, на приём у входа я тебя сажать не буду, понял уже, что твоим нервам это не на пользу. Будем нянчить внучат. Они, я думаю, к тебе без труда привыкнут.

— Скажи, а как поживает Горный Ветер? Он ведь женат?

— Да, он счастливо женат. И собирается придерживаться единобрачия. Детей уже трое, но я надеюсь на дальнейшее прибавление семейства.

— А его жена ко мне как отнесётся?

— Ну, учитывая, что сама она была спасена из рабства, где тоже горя и позора хлебнула, чего ей к тебе-то придираться? Похоже, жениться на женщинах, спасённых из рабства, становится нашей семейной традицией...

Сказав это, Инти вздохнул. Каково ему будет рассказать про вечную каторгу Ветерка? Лучше мёртвый сын, чем сын-изменник... Морская Волна сама заговорила:

— Знаешь, когда Ловкий Змея делал какую-нибудь мерзость, касающуюся моих близких, он всегда хвастался мне этим. Хвастался, что отравил моего отца, хвастался, что Ветерок стал изменником и теперь обречён на лесоповал... А о хорошем всегда молчал... Так что расскажи мне про ещё что-нибудь хорошее...

И Инти стал рассказывать о сыне, о том, как тот женился и какую хорошую помощницу обрёл в лице своей жены, о маленьких внуках...

О своей болезни он умолчал.

— Жаль, что я не очень много их видел в последнее время... Но ничего, теперь, когда мы вместе, мы сможем брать внуков к себе в замок, потому что я думаю все дела текущие окончательно передоверить сыну и уйти на покой.

— Ты не сможешь уйти на покой, — сказала Морская Волна, — жизнь в тишине не для тебя, ты даже тут лично поехал.

— Чутьё подсказало, что надо лично. Но всё-таки я уже слишком стар, чтобы шататься по заграницам. Конечно, совсем бездельничать я не могу, но вот думаю руководство написать с обобщением моего опыта, чтобы он не пропал, документы Ловкого Змея опять же разобрать надо, тут на полгода работы, да и вообще мало ли. Всё равно сыну по сложным делам советы давать надо будет... Но прежние темпы давно не для меня. Раньше я уходил в работу от сложностей с жёнами, от страха перед одинокой старостью... а теперь мы встретим старость вместе. Это ведь счастье — жить и любить друг друга...

— Ах, если бы я ещё не была так изуродована!

— Ничего, может, у лекаря найдётся какая-нибудь мазь, которая сглаживает шрамы... Обещать тут, конечно, ничего не могу, но, в конце концов, разве шрамы помешают тебе быть хорошей женой?

Морская Волна вздохнула и ничего не ответила, думая, что Инти любил всё-таки не её нынешнюю, а ту красавицу, которую похитили четырнадцать лет назад. Скоро, очень скоро он сам в этом убедится, поняв разницу. Но сейчас говорить об этом не след, пусть хоть немного побудет счастливым...

Они долго шли, остановившись только одни раз на не очень длинный привал, когда уже сон начинал смаривать на ходу. К облегчению Инти, Морская Волна не жаловалась, Утеша тоже вела себя терпеливо. Больше всего Инти опасался, что у него в какой-нибудь неподходящий момент заболит сердце, но ничего, работало как часы. Наконец и город. Точнее, маленький портовый городишко, но большего им и не надо.

Инти стал рассказывать хозяину постоялого двора заранее заготовленную историю — они мол, купцы-христиане из Королевства Серебрянных Рудников, того, что у Основания Конуса, пострадали от пиратов, которые потопили их корабль, но кое-какие средства им удалось спасти, за ужин, ночлег и баню они заплатить могут.

— Да ладно вам — все вы говорите, что вы не пойми откуда, а на самом деле намётанный глаз тавантисуйца легко отличит. Ты не бойся, я вас не выдам, какая мне выгода вас выдавать, если после такого ни один таватисуец ко мне не заселится? А вы — самые выгодные клиенты, у вас всегда баню подавай и пишу приличную не только главному, но и всей честной компании. Но про пиратов охотно верю, расскажи подробнее.

Кивнув, Инти согласился, тем более что горячий обед располагал к хорошей беседе:

— Как ты понимаешь, Тимотео, нас и раньше не очень-то защищал закон, а теперь и вовсе каждого тавантисуйца любой обидеть норовит. А я... короче, сделал я некоторую ошибку — решил взять с собой в путешествие жену и дочь. Очень моей жене хотелось хоть на старости лет на заморские земли поглядеть, да и самому мне расставаться с ними грустно было... Я понимал, что это опасно, но жена смеялась — кто, мол, меня такую похитить захочет? Она несколько лет назад пострадала при пожаре, отсюда и шрамы....

— А... понятно.

— Да вот только ошиблись мы, в ближайшем порту, стоило моим жене и дочери чуть-чуть отойти к ларьку с женскими безделушками, какие-то люди их схватили и потащили на свой корабль. Отбить на месте не удалось, мы в погоню. Догнали в конце концов, взяли на абордаж, освободили пленниц. Настрадались они в плену, конечно, но хоть целы... Только в результате боя мы в итоге остались без корабля, слишком его повредило. Так что пришлось нам, пристав к безлюдному берегу, забрать оттуда всё ценное, что только унести можно, и топать до вас.

Вздохнув, Инти добавил:

— Скажи, а новый корабль приобрети тут можно? Хотя бы под долговую расписку? Ты знаешь, мы, тавантисуйцы, никогда в таких вещах не мухлюем.

— Боюсь вас огорчить, но любой корабль, который ещё только закладывают на судоверфи, уже, считай, продан, так как без предварительной продажи едва ли кто решится даже начинать, ибо торговля в упадке. Хотя поинтересоваться можно. А вот скажи, тавантисуец, что тебя дома за такое ждёт? Отрубят тебе голову али нет?

— Голову мне никто рубить не будет. В худшем случае запретят ездить по заграницам.

— И как же ты тогда жить будешь?

— Ну, куда определят... могу рыбу ловить, могу на аквафермы... С голоду не помру.

— А у нас люди говорят, будто за малейшую провинность у вас головы рубят, если простолюдин. Принцам, конечно, только выговор светит. Так что я думаю, что ты принц... Оттого и жену с дочерью у тебя кто-то ушлый похитить решил, за принцесс выкуп большой можно ухватить.

— Думай что хочешь, но закон у нас на родине для всех один. Да и обращались с ними в плену не как с принцессами, если можешь заметить. За то, что я за своих родных вступился, меня ни один суд не накажет. Корабль — это важно, но люди по-любому важнее.

Этим вечером они ещё успели зайти в лавку и купить для Морской Волны и Консуэлы новые платья. Девочка радовалась как ребёнок. Инти был доволен, что удалось добыть чёрную краску для волос.

После этого его жена и дочь наконец-то пошли отмываться в баню, а когда они оттуда вышли, Инти, вопреки настояниям лекаря, последовал их примеру.

— Не могу же я лечь с женой грязным после того как она отмылась дочиста, — заявил он.

— Как будто ты с ней и в самом деле собираешься разделить ложе, — проворчал Ворон. Пользуясь тем, что в предбаннике их некому было подслушивать, да и едва ли кто понимал тут на чиму.

— Как мужу и жене нам выделили номер с общей постелью, так что ложе мы и в самом деле разделим, — ответил Инти.

— Ты знаешь, что я не в прямом смысле.

— Ну, такие вещи мне лекарь точно запретит и будет прав, — отмахнулся Инти.

— И верно, запрещу, — сказал Видящий Насквозь, — мыться ещё туда-сюда, но не хватало ещё, чтобы тебя здесь паралич разбил.

Во время мытья в бане юноша по имени Коралл спросил:

— А всё-таки, Саири, расскажи, что там было? Я так и не понял ничего, если честно.

— Ну, я встретил Изабеллу, она сказала, что сейчас этот мерзавец в замке один и лёг спать, а его слуги куда-то смотались. Я не подумал, что они вас крошить идут, и решил воспользоваться моментом. Ну а на самом деле меня там ждали...

— Но почему ты так уверен, что тебя выдала не Изабелла?

— Потому, что она рискнула пойти вперёд в спальню Ловкого Змея, и её тут же схватили за горло, грозясь убить. Я мог бы в этот момент ринуться на Ловкого Змея, но... я не хотел жертвовать жизнью Изабеллы, и не решился. А тот вступил в беседу, стал мне старые раны бередить... Подробностей говорить не буду. Я знал, что слуга в замке должен быть только один, и он её за горло схватил. С Ловкого Змея я тоже внимания не спускал. Но по сторонам не смотрел. Так со спины подкрался отец Педро и шлёпнул по башке, потом связали и оставили ожидать расправы. Этот мерзавец надо мной всерьёз поглумиться планировал, а над живым это делать интереснее, чем над мёртвым. Но Изабелла меня развязала, опоив слугу, я и был в силах докончить начатое.

— Далась тебе эта Изабелла, — проворчал Ворон. — Может, было бы лучше, если бы она умерла. Ну, пусть она и в самом деле искренне стремилась нам помочь... Но как ей теперь жить? Обесчещена, изуродована, родным, скорее всего, не нужна...

— Насчёт родных ещё неизвестно, — сказал Видящий Насквозь, — но даже если её и не примут, то жить-то всё равно можно. Пристроить её куда-нибудь кухаркой или ткачихой, работы для женщин в Тавантисуйю хватает.

— Да не обращай внимание, — сказал Инти, — у Ворона просто по жизни претензии к женщинам. Похоже, за этим что-то личное.

— Почему ты так думаешь, Саири? — спросил Ворон.

— Да потому что когда юноша сам лично не считает для себя приемлемым жениться на девушке с тяжёлым прошлым, то это ещё понятно. Но когда он других за это порицает — это всё-таки не совсем нормально.

— Ты что имеешь в виду?

— То, что ты порицал Горного Ветра за его брак с Ланью.

— Я просто удивляюсь, как отец ему такой брак разрешил...

— А что удивительного, — сказал один из юношей, — как же не разрешить, если он сам... говорят, что Морская Волна тоже была с подмоченной репутацией. Вроде бы её в плену поимели немного...

— Да Горный Ветер с Ланью в чисто династический брак вступил. Вроде как она дочь одного вождя и племянница другого. Сплошная выгода, — ответил другой.

— С её мёртвого папаши какой толк? — спросил Ворон. — А что у неё дядюшка жив и вождь, так это она сама не знала. Нет, за браком с бывшей рабыней никакой особенной прагматики не стояли. Видно, тут по любви...

— А если по любви, то какие к нему вообще претензии? — спросил Инти. — Ну, если бы ты был против операции в Новой Англии, тогда понятно ещё, а так что не так?

— Когда мужчина женится не на девственнице, он неправ.

— А Инти тоже был неправ? — спросил Инти.

— Если сплетни верны, то да, — сказал Ворон.

Коралл возразил:

— Да полно тебе, красота Морской Волны была такова, что её многие чуть ли не богиней считали. Как же на такой было не жениться, если шанс выпал? Я её как-то видел маленьким ребёнком ещё. В силу возраста я не мог оценить в полной мере её красоты, но не пойму Ворона — неужели такую красоту запирать в Обители Дев Солнца надо было? Или ей после плена надо с собой покончить было? По-моему, Ворон просто красоты не любит...

По ходу дела они перешли в баню и стали мыться. Инти было не очень приятно, что его жизнь так полощут. Нет, решительно нельзя сознаваться, что Изабелла и Морская Волна — одно и то же лицо, последствия будут непредсказуемы... Вслух же он сказал:

— В твои годы я тоже значение красоте придавал, потом понял, что душа куда важнее. Да и что теперь всё это обсуждать?

— Вопрос в том, как быть с Изабеллой, — сказал Ворон, — каких сюрпризов от неё ожидать? Может, она возненавидит нас за то, что мы её спасли?

— Ну, если некоторые из вас будут подчёркивать своё презрение, — ответил Инти, — то ссоры неизбежны, а это нам совсем ни к чему.

— Иным словами, ты собрался за ней ухаживать? — спросил Ворон. — О чём ты так долго с ней любезничал в пути?

— А может, я оперативную информацию вызнавал? Узнал, например, что старик Живучий был отравлен Куйном по наущению Ловкого Змея.

— Да ты больше сам говорил. Так ты будешь за ней ухаживать, отвечай прямо?

— Допустим, буду. Всё равно мы должны изображать законных супругов. Умоляю вас только в наши отношения не лезть, и на тему её прошлого намёков не делать. И всё пойдёт как по маслу.

Сделав паузу, Инти продолжил:

— Я понимаю, отчего вам, юноши, так не нравится Изабелла. Я же вижу, как вы молоды, красивы, стройны, и вам теперь страшно думать, что вы можете лишиться своих сокровищ. А она напоминает вам о том, что может случиться с вами. Я помню себя девятнадцатилетним юношей накануне свадьбы, когда ещё вся жизнь казалась впереди. И вот теперь, когда мне уже сорок пять, когда не за горами старость, когда всё тело и душа у меня в шрамах, когда выросло брюшко, и этот иней с волос мне уже не смыть уже никакой настойкой, я, как ни странно, люблю жизнь никак не меньше, чем любил в юности. И Изабелла, я уверен, хочет жить. Раз уж она даже в таком кошмаре на себя с отчаянья руки не наложила... От нас требуется сущая малость — показывать, что мы доверяем ей, что уважаем её и не считаем ни в чём виноватой. Она и в самом деле не виновата ни в чём и перед законами Тавантисуйю чиста. Думаю, что её вполне можно поручать какую-нибудь посильную работу, потому что когда человек при деле, он чувствует себя нужным и нет почвы для мыслей о собственной никчёмности. Я повторяю, что основную задачу по её реабилитации беру на себя. А с вас сущая мелочь — не мешать мне в этом деле.

— Вот в том-то и дело, что она жила с ним и рук не наложила, — буркнул Ворон.

— А по-твоему, она должна была? — спросил Инти.

— Должна не должна, но раз она вытерпела жизнь с таким негодяем, значит, и у неё внутри была гнильца. А ты... не просто её с собой взял, ты предлагаешь ей доверять! — не унимался Ворон.

— А почему она раньше не пыталась до нас достучаться? — спросил Коралл.

— Да откуда мы знаем, сколько было неудачных попыток и во что это ей обходилось? И сколько возможностей попытаться было? Одна и в чужой стране, она ничего не могла сделать без чужой помощи, а помочь ей было некому. Кроме того, одна из попыток стоила ей красоты, а могла стоить и жизни. Ведь это такой кошмар, когда заживо горишь...

— Не пойму, что ты её так оправдать стремишься, — сказал Ворон, — не будь она столь уродлива, я бы решил, что ты на неё и в самом деле виды имеешь.

— А имел бы — что такого?

— А что если она замужем была? И сейчас у неё муж есть?

— Но ты же сам сказал, что родным она не нужна, скорее всего.

— А представь себя на месте её мужа? Узнать вдруг, что жена жива, но много лет тебе изменяла, тем самым опозорив твоё честное имя? А ты тут нас учишь уважать столь грязную и бесчестную женщину?

— А ты сам, Ворон? Если бы ты был на месте её мужа, накинулся бы на неё с упрёками, почему, мол, не убила себя и дочь? Что до меня, то я подневольную измену изменой не считаю.

— А если кто предаст нас под пытками, тоже, по-твоему, не считается?

— Ну, это другое дело. Когда человек предаёт других, он обрекает их на смерть и пытки, то есть считает, что его собственная жизнь и избавление от мучений важнее, чем жизни тех, кого он предаёт. А эта несчастная никого не погубила, она лишь сама мучилась.

— А ты уверен, что не погубила?

— Да, — сказал Инти, глубоко выдохнув, — я верю ей.

Потом облившись водой из ковша, добавил:

— Вот что ребята, спорить тут можно до бесконечности. Главное вы уже или поняли, или не сможете понять. А мне здесь больше торчать уже опасно, слишком обидно будет получить сердечный приступ, выпутавшись изо всех передряг.

Сказав это, Инти вышел.

Мрачный Ворон на это ответил:

— Точно втюрился в неё. Ради неё и намывался с риском для жизни.

— Допустим, — спросил Видящий Насквозь, — что с того?

— То, что он с ума сошёл!

— Почему? Он ведь не женат даже. Почему ему нельзя?

— Потому что влюблённый себя не контролирует. Не видит опасности...

— Ну, ему не девятнадцать... От этой женщины никакой опасности я не вижу. Я поговорил с ней на тему того, не больна ли она сифилисом, она признаки этой страшной болезни знает, но уверяет, что сам Ловкий Змей этой болезни опасался, потому предпочитал позорить только совсем юных невинных девушек, которые ещё не могли нигде заразиться. К ней же он не прикасался много лет, так что, будь она заражена ранее, всё бы проявилось. Однако нос у неё на месте, волосы довольно густые...

— А если она — ведьма? Ведь если при всём своём уродстве он... он решится ею овладеть, не значит ли это, что она колдовать умеет?

— Да брось ты — колдовать. Кабы могла — разве смирилась бы со своим жалким положением? Всё проще: от долгого голода мужчина может на кого угодно запасть. Думаю что его, старого и некрасивого, женский пол вниманием не баловал. А перед этой "красоткой" он выглядит героем и спасителем.

— Всё равно это неправильно! Нельзя! Я нажалуюсь!

— Да кому ты нажалуешься? Горному Ветру?

— А хотя бы ему! Пусть всыплет этому Саири.

— А вот истериковать не надо, а не то я уже тебя лечить буду. От нервов. У меня в аптечке есть успокоительное.

Когда Инти вышел из бани, Утеша и Морская Волна уже спали. Утеша в отдельной комнате, а жена на широкой двуспальной кровати, часть которого была предназначена для него. Всё-таки официально они муж и жена, вот и предоставили им номер с двойной кроватью.

Инти скинул с себя и аккуратно повесил на стул верхнюю одежду, и заснул крепким сном...

Проснулся он на рассвете оттого, что услышал рядом рыдания. Морская Волна не спала, а рыдала, пытаясь спрятать лицо в подушку.

— Ты чего? Тебе дурной сон приснился?

— Инти, я люблю тебя, и не могу... не могу так. Я верю твоим обещаниям взять меня с собой, поселить у себя в замке, и чтобы я ни в чём не нуждалась, но это будет куда хуже, чем если бы я вдали от тебя работала бы где-нибудь кухаркой или горничной. Видно, ты не понимаешь, какая это пытка...

— Пытка? Какая пытка?

— Быть рядом с тобой и не мочь быть твоею женой на деле... Это ведь от твоей воли не зависит.

— Ну что ты за глупости говоришь, что не зависит? — сказал Инти, целуя жену. — Я люблю тебя и вовсе не собираюсь от тебя отказываться. Если я пообещал, что ты будешь моей женой, то значит пообещал.

— Тут достаточно светло, ты же не слепой и видишь, что со мной сделали....

Морская Волна была обнажена, и Инти воочию увидел следы того, о чём говорила Консуэла.

От этого зрелища даже ему захотелось отвернуться, но он сдержал себя, поняв, что это будет последним ударом. В горле у него застрял ком, хотелось плакать от жалости и отчаяния.

— Вот что осталось от груди, вскормившей твоих сыновей. Когда ты увидел меня в первый раз, я была нагой и покорила тебя своими прелестями. Я знаю, сколь важна для мужчины телесная красота... А теперь разве ты сможешь обнять это сморщенное худое тело, ласкать руками эти пустые сухие мешочки на месте грудей? Проще тебе обнять труп...

— Когда я увидел тебя приготовленной к погребению, я был готов и твой труп обнять и расцеловать, только твой строгий папаша меня удержал от этой непристойности. Послушай, любимая, я хочу быть твоим мужем и я буду им, несмотря ни на что. Пусть эта сволочь в своём христианском аду обзавидуется. Право, жаль, что он умер так легко... Но теперь, когда я тебя освободил, ты вознаградишь своего героя? Или ты сегодня не можешь, особый день?

— Особых дней у меня уже несколько лет как нет, плен состарил меня раньше срока...

— Значит, красавица моя, нам ничего не помешает. Сейчас я поплотнее задёрну занавеску, чтобы никто за нами не подглядел и не вздумал лишить меня моей принцессы. Ещё раз тебя потерять я просто не перенесу.

Инти стал спешно скидывать с себя бельё.

— Ты... ты... ты с ума не сошёл с горя?

— А что такого безумного в том, что я хочу любить свою жену? Кажется, я веду себя нормальней некуда... Хотя да, у христиан это может считаться безумием, они уверены, что любить можно только любовниц, а жён нельзя. Наверное, никто из них так не любил, как я люблю тебя, ? сказал Инти, и поцеловал свою возлюбленную.

В темноте был видел только силуэт. И слышен голос. Точно такой же, как у той красавицы, которую он похоронил пятнадцать лет назад... Увы, пальцы упрямо возвращали его к реальности, кожа да кости. Как же он её голодом морил, должно быть.... У Инти на глазах слёзы наворачивались. Но ничего, главное, что она здесь, жива, и потому сейчас или никогда... О том, что это опасно для сердца, лучше не думать, потому что ему всё равно не жить, если он сейчас её потеряет. В конце концов, всё получилось, после чего Инти провалился в сон...

Проснулся Инти оттого, что кто-то его будит, тормоша за плечо. Вокруг было уже совсем светло, если и утро, то не раннее. Морская Волна спала и улыбалась во сне, и на какое-то мгновение она вновь показалась ему той юной девушкой, на которой он женился 25 лет назад. Впрочем, наваждение быстро прошло, так как будивший его Ворон явно требовал возвращения к реальности.

— Ты меня просто так будишь, или случилось что?

— Случилось. Консуэла чуть тебя не зарезала. Она вошла к вам с ножом, стащенным из кухни, и некоторое время пробыла тут у вас. Хорошо я успел проникнуть за ней и её скрутить. Ну а ты спал как будто у себя дома и ничего не заметил.

— А с чего она? Чем я её обидел?

— А то не догадываешься. Тут и слепому ясно, как ты спал. И на советы лекаря наплевал. А если бы тебя тут же удар хватил?

— Ну, тут виноват. Впрочем, я хорошо себя чувствовал, и всё обошлось, как видишь. Я также вчера говорил, что её на себя беру. И потому делаю то, что считаю нужным, — сказал Инти, пытаясь выполнить две противоположные задачи — найти в кровати своё бельё и при этом не потревожить спящую жену. Насколько все эти европейские заморочки с нижним бельём глупы. Тавантисуйские костюмы (рубашка-туника, штаны и сандалии) куда удобнее, их можно за одну минуту одеть. А тут возись со всеми этими рюшечками... Женщинам тут ещё хуже...

— Про "делаю то, что считаю нужным" ты Консуэле объяснишь. Её это оскорбило. Я, конечно, понимаю, что вы мужа и жену изображать должны, но уж до такого опускаться....

— Слушай, хватит уж на эту тему меня пилить, с Консуэлой я сам поговорю. Только без свидетелей. Где она?

— Заперта у себя в номере. Сидит и злится.

Девочка сидела в уголке как затравленный зверёк и смотрела на Инти со злостью.

— Почему ты хотела меня убить?

— Ты обманул меня, — сказала она, — я больше не верю ни одному твоему слову. Ты клялся, что не причинишь нам с матерью вреда, а сам уже залез к ней под юбку. Ты овладел ею ночью, тайно, подло! Я заглянула к вам утром и увидела, что ты сверху лежишь на ней. Мерзавец!

— Если ты думаешь, что я применил силу — ты жестоко ошибаешься. Она сама хотела этого.

— То есть ты её соблазнил?

— Ну, сложно сказать, кто кого соблазнил... ну оба мы этого хотели, тебе это трудно понять...

— Всё равно ты поступил подло, — отрезала девушка.

— Ну что уж тут такого подлого?

— Потому что потом, когда мы приедем в Тавантисуйю, ты её бросишь!

— Нет!

— Я знаю, что бросишь. Или ты сделаешь своей женой немолодую и изуродованную женщину, с которой знаком только пару дней? Такую, которая уже не родит тебе детей? Я уже не ребёнок, чтобы верить в такую чушь! Да ты просто привык спать с первой встречной, но нельзя же на всех, кого встретишь, жениться! А моя мать и так опозорена, обесчещена... чего, мол, ей терять... Так ты рассуждаешь?

— Утеша, пойми, ты просто всего не знаешь. Я вовсе не такой распутник.... И на самом деле я знал твою мать много лет до этого. До того, как её похитил этот мерзавец, мы были мужем и женой. Я — твой отец, Консуэла.

— Я не верю тебе, Саири!

— Когда твоя мать проснётся, она подтвердит мои слова.

— Тогда почему ты не пришёл освободить нас раньше?

— Потому что я не знал о вас. Этот мерзавец организовал похищение очень хитро — напоив твою мать ядом так, чтобы все сочли её мёртвой и похоронили. А потом его люди выкрали её из могилы и обрекли на жалкое и мучительное существование в плену. Она была тогда уже беременна тобой, так что ты — моя дочь. Разумеется, я не собирался вас бросать и в дальнейшем. Я надеюсь, что мы заживём все вместе...Ты всё ещё дуешься на своего отца?

— Я не знаю... — сказал Консуэла растерянно, — ребёнком я думала, что родилась от лучей солнца, когда-то коснувшихся моей матери. Она как-то сказала мне, что моим отцом было само Солнце, вот я и придумала такое. А потом поняла, что мой отец должен быть человеком...

— Значит, ты сознательно лгала отцу Педро? Ты уже тогда не доверяла ему?

— Да. В отличие о моей матери, я знала, что доверять ему нельзя. Про него дошёл слух, что он приставал к одной девочке в деревне. Хотя он уверял, что это всё клевета на служителя божьего, которую распространять можно только из ненависти к церкви... А ещё мне мечталось, чтобы мой отец был богатым, красивым, королевской крови, чтобы у него был свой замок со слугами...

— И не готова принять отца, который не соответствует этим представлениям?

— Готова. Только с мечтой жаль расставаться...

— Ну, разве я так уж уродлив? — спросил Инти. — Ну, старик я, старик... ну, трудно быть красивым в моём возрасте... Хотя в юности я и в самом деле хорош собой был...

— Не в этом дело. Мне хотелось иметь отца-принца, отважного героя, а ты... ты лишь торговец.

— Отцов не выбирают, — назидательно сказал Инти, — хотя ты можешь меня, конечно, и не признать отцом, если считаешь, что я спасал тебя недостаточно героически.

— Прости меня, папа, — сказал Консуэла, подошла к нему и нежно прижалась, — я вела себя паршиво, и не мне тебя обвинять. Ты же не виноват, что ты торговец.

— Да не торговец я, просто притворился, чтобы проникнуть в христианскую страну. А так у меня есть всё то, о чём тебе мечталось. Я и в самом деле близкий родственник правителя, и замок у меня есть. Ну, то есть не совсем замок, по сравнению с усадьбой этого мерзавца он тебе скромным покажется, но... но, думаю, тебе не стоит привередничать.

— Я была дурой, — ответила Консуэла. — Я всегда гадала кто мой отец. Эту тайну Эстебан Лианас тщательно скрывал от меня. Лишь однажды я подслушала их с матерью разговор. Она что-то сказала ему, а он в ответ ударил её по лицу и крикнул: "Да как будто тебе есть о чём жалеть? До меня ты жила вообще с палачом!". Я потом думала, что если я и в самом деле дочь палача, это если и не лучше, чем быть в родстве с этим негодяем, то точно не хуже. Спрашивать у матери было нельзя, если бы Эстебан Лианас услышал, он бы нас обоих за волосы оттаскал или сделал что похуже. А, кроме того, я очень боялась, что это правда... Мне было приятнее думать, что моим отцом было само Солнце... Но ведь ты никогда не был палачом, папа?

Инти вздохнул:

— Если под "палачом" понимать исполнителя судебных приговоров, то нет, я такими делами не занимался. Но как бы тебе объяснить... такие, как Эстебан Лианас, меня и в самом деле палачом считают. У меня работа такая — делать, чтобы мерзавцев в этом мире было хоть чуть-чуть меньше. Он ведь и самом деле очень многих погубил.

— А, то есть ты как благородный рыцарь, ищешь злодеев и их убиваешь?

— Ну, немного похоже, но не совсем так. Прежде всего, я защищаю Тавантисуйю, а в мире есть очень много злодеев, которые хотят нашу Родину погубить. А раз так, то кто-то должен заниматься их вылавливанием. Вот я этим и занимаюсь. Но я не вольный рыцарь, который что хочет, то и делает и не перед кем не отвечает, а на госслужбе состою. Ну, некоторые считаю такую работу грязной и твоего отца презирают. Но ведь ты меня презирать не будешь? И ножом на меня больше не пойдёшь?

— Не пойду. Я ведь и в самом деле решила, что ты мать осилил. И хотела за это тебя убить. Но потом увидела, как она улыбается во сне... И поняла, что ты сделал её счастливой. Пусть ненадолго. После этого желания вонзить в тебя нож у меня уже не было. Я не знала, что делать. Но тут меня Ворон подкараулил. И скрутил.

— Ладно, дело прошлое. Может, не стоит обо всё этом матери говорить? Зачем её зря огорчать... Но только ты обещай впредь вести себя послушно. А то беда может быть... Ты же не маленькая, понимать должна. Мы ведь не дома ещё.

— Я понимаю.

— А когда мы приедем в Тавантисуйю, будешь прилежно учиться? А то там все девочки читать и писать умеют.

— Буду. Я всегда читать и писать хотела.

— Ну, вот и умница. По головке тебя погладить можно?

— А почему ты спрашиваешь?

— Хочу понять, веришь ли ты, что я твой отец и к тебе у меня только отцовские чувства?

— Верю.

С этим словами девочка подошла и сама обняла своего старого отца.

За обедом трактирщик рассказал им новость:

— Тут одного богатого магната по имени Эстебан Лианас кто-то вчера пришил. И людей его покрошили. Слухи ходят разные, но правду едва ли узнаем. Он очень многим насолил. Но я бы на вашем месте был осторожнее.

— А мы-то здесь причём?— сказал Инти, не поведя и бровью.

— Да вот дело какое — ещё в своём доме попа местного при этом прибили. Если имение магната разграбили — то дом попа остался цел. Ну и вообще, когда убивают попа, принято думать на язычников.

— Ну да, как будто у язычников дел других нет, кроме как попов крошить. А что магнат своими непотребствами крестьян достал, эта версия не рассматривается? Ну а если поп был с магнатом заодно, так неудивительно, что и ему досталось.

— Кто знает... Но всё-таки крестьяне попов уважают.

— Не тогда, когда те их дочерей растлевают. Сам о таком не раз слышал.

— Да, про этого попа и в самом деле подобные слухи ходили. И мне ясно как божий день, что вы тут не при чём. Могли это сделать и крестьяне, и пираты, да и личные враги могли быть. А может, священника просто убрали как лишнего свидетеля, бандиты почтения к сану не испытывают. Да вот только повесить такое дело на вас очень могут. Так что особо внимания к себе не привлекайте.

— Это понятно.

— А что касается покойного, то мне его ничуть не жалко. У чертей в аду праздник должен быть.

После обеда Инти отправился на пристань, не особенно надеясь на успех. Однако ему повезло: один из недостроенных кораблей был заказан Эстебаном Лианасом, но теперь оказался не у дел, и достраивать его стало не на что. Инти договорился, что заплатит и получит его по завершении. Правда, вылетело это в копеечку, но другого выхода не предвиделось, ибо даже если бы сюда заглянул тавантисуйский корабль, всех взять на борт ему было бы затруднительно.

Потом предстояла большая и важная работа — разбор захваченного архива Ловкого Змея. Когда лишь треть её была выполнена, то Инти ужаснулся той картине, которая вырисовывалась. Умный негодяй ещё лет семь назад сделал для себя вывод, что Испанской Короне Тавантисуйю не сокрушить, максимум, что они могут — это держать не очень прочную блокаду, и решил сделать ставку на англичан, которые, по его оценке, куда более искусны в политических интригах. Инти с ужасом читал черновик письма, видимо, тайком отправленного уже в Тавантисуйю.

"Испанцы не понимают, что мало просто убить Асеро, если на его место встанет Инти или человек подобного сорта. Нужно, чтобы Асеро и все его сторонники были опозорены. Удобнее всего это сделать через семью, ибо принцип "жена Цезаря должна быть вне подозрений" верен и для инков. Хотя Луна и верная жена, а значит, соблазнить её, скорее всего, не получиться, но достаточно просто пустить грязный слушок, и Асеро окажется перед выбором — жена или корона. То же самое может случиться, если жена не родит ему сыновей, хотя тут придётся ждать её старости, что нежелательно. Также в случае беременности следует попробовать помешать ей доносить плод... Я понимаю, мой друг, что даже власти, даваемой твоим льяуту, недостаточно, чтобы всё это надёжно провернуть, но, как говорят наши английские союзники, кто не рискует, то не выигрывает. Вопрос уже давно стоит так — мы или они. И времени нам отпущено не так много. Я постараюсь ликвидировать Инти, выманив его за границу, а ты должен опозорить его сестру и уговорить носящих льяуту или принудить Асеро к разводу и новому браку, или сменить Асеро на кого-то, кто будет если не лоялен англичанам, то не в таких тесных связях со службой безопасности. Если же остальные носящие льяуту будут против ? что же, надо избавиться и от них..." Адресат письма был не указан, но Инти и так мог догадаться, что это Жёлтый Лист. Хуже всего было то, что Ловкий Змей просчитал желание Инти поквитаться с ним лично и таким образом заманил его в ловушку... да, он, Инти, жив, предатель Цветущий Кактус разоблачён и убит, но... ведь всё равно Инти застрял в этой дыре, а каждый день может оказаться роковым. Его сестра беременна, и попытки устроит ей выкидыш уже предпринимались. Скорее всего, враги не будут ждать, когда она родит... Надо, чтобы к следующему сбору носящих льяуту документы были в столице...

И тут Инти ждал новый удар: почти готовый корабль кто-то перекупил, а хозяин судоверфи даже не стал возвращать уплаченные наперёд деньги. Да и всё равно ждать строительства следующего корабля времени не было. Все отчаянно пытались придумать выход, но никто ничего не видел, а за гостиницу скоро и то платить станет не из чего. Некоторые даже предлагали продать их в рабство, но Инти не мог пойти на это.

Однако вслед за бедой пришла и помощь. Через день в порт Сан-Сальвасьон вошёл тавантисуйский корабль, капитаном которого оказался не кто иной, как Альбатрос. Инти был безумно счастлив, увидев его. Они сели в гостиничной комнате, пили чай и радовались встрече:

— Как хорошо, что у тебя чай есть, — сказал Инти, — а то тут или вино пей, или воду с дурным привкусом. Хорошо, наш лекарь знает секрет, что если её вскипятить, то желудок потом болеть не будет, а так просто беда. Отчасти я понимаю, почему христиане порой ведут себя так нелогично — как у тебя будет ясный ум, если мозг всё время вином затуманен?

— Это верно, — ответил Альбатрос. — Теперь, когда приходится под христиан маскироваться, я временами на стенку лезть готов. И не помойся лишний раз, и молитвы читай, будь они прокляты! Но самое главное — судно кувыркучей формы, на таком плыть — мучение! Ну я уже думаю о том, что хватит мне по чужим землям шататься, дома рыбачить куда лучше.

— Но сюда же поехал?

— За вами. Горный Ветер не хотел ждать, как только я чуть очнулся, он послал второй корабль для подстраховки. Ведь всё-таки очень он за твою судьбу беспокоится, отец же...

— Тихо на этот счёт — я даже для своих людей "Саири". Кстати, твой-то отец как тебя отпустил? Он же говорил мне, что ты ранен очень тяжело, чуть ли не смертельно...

— Ну да, мой отец всегда в таких вещах преувеличивает. К тому же получается, что тебе полубольным можно путешествовать, а мне — нет? Горный Ветер должен был выяснить твою судьбу в кратчайшие сроки, чтобы знать, успеешь ли ты к собранию носящих льяуту или тебя уже можно оплакивать.

— Как видишь, я жив-здоров, только вот корабля лишился, оттого и застрял. И люди мои живы, за исключением одного предателя... Кроме того, тебе надо будет с собой двух пассажирок взять.

— Да, с этим сложнее всего будет. Им же какое-никакое отдельное пространство нужно, а не просто койки... Проклятье с этим кораблём, если я вас всех возьму, мы поплывём со скоростью улитки и постоянным риском черпануть. Это... путешествие тогда месяца два займёт как минимум.

— Нет, это неприемлемо, — покачал головой Инти, — домой мы должны мчаться быстрее ветра. Я тут разбирал архивы этого мерзавца, черновики его писем... В Куско готовится переворот, и если мы не успеем... мне даже страшно подумать, что может случиться.

— Даже так? Но что мы можем сделать? Второй корабль нам достать неоткуда....

— Думать надо. А что, если мне отправить архив и часть людей вперёд, Горный Ветер с этим разберётся не хуже меня, арестует негодяя Жёлтого Листа, а меня взять во второй заход?

— Не дело. Слишком долго тут находясь, ты и без того играл с огнём. Оставить тебя здесь — это почти неизбежно обречь тебя на верную смерть.

— Возможно, ты прав... Кстати, а товар у тебя с собой какой?

— Шерсть... а какая разница? Я готов хоть сейчас её в море сбросить, лишь бы тебя отсюда вытащить, да не поможет...

— Шерсть в виде мотков? А денег у тебя с собой много?

— Много, только что в них толку, если лишнего корабля всё равно не купить?

— А что если так... часть народу с архивом отправляются с тобой, а я беру твой товар, покупаю себе осликов и еду через горы пешком, попутно торгуя.

— Рискованно. Понимаешь, что именно ты нужен живым?

— Если будет архив и в нём доказательства, то Горный Ветер сам в них разберётся. А рискую я при этом куда меньше, чем сидя на месте.

— А что если ты отравишься с архивом и частью людей, а остальные пойдут пешком?

Инти задумался:

— Капитан, а ты бы так со своими рискнул поступить?

— Как капитан — нет. Но ведь в службе безопасности свои законы чести. Если государственный интерес велит, то можно поступить не очень красиво.

— И всё-таки тут вроде не тот случай... Документы в нужных руках и без меня сработают, я там не особенно нужен.

— А как же собрание носящих льяуту?

— Я думаю, в свете ареста Жёлтого Листа оно неизбежно отложится. К тому же я всё равно должен успеть. Ладно, это ещё с остальными обсудить нужно. Кого послать морем, а кого через горы.

В этот момент в дверь постучали.

— Кто там? — крикнул Инти.

— Это я, — раздался голос Морской Волны, — можно к вам?

— Заходи.

Женщина зашла. Инти не мог не залюбоваться ею. Несмотря на шрамы, которые теперь были почти полностью прикрыты высоким воротником, уже немолодая женщина расцвела и похорошела. В глазах у неё появился счастливый блеск. Альбатрос, разинув рот от изумления, пробормотал:

— Кто это?

— Теперь это моя жена.

— Да уж вижу что жена... — пробормотал Альбатрос оторопело.

— Я пришла сказать, Ворон с кем-то поругался и разбил по ходу драки хозяйский кувшин для вина, за него платить надо.

— Заплатим. А Ворону — выговор. И так денег в обрез, а он ещё кувшины бьёт! Во сколько его хозяин оценивает?

— Не знаю. Дело в том, что Ворон не хочет платить из принципа, говорит, что виноват его собутыльник, который его разозлил и оскорбил. Ну и меня послал от разборок куда подальше.

— Вот что, дольше тут оставаться нельзя. Когда народ начинает скучать — всегда получаются такие истории, если не похуже. Мы ещё тут долго держались. Мы тут с Альбатросом покумекали и вот что получается. Всех наших людей на его корабль посадить нельзя, так что часть народу пойдёт пешком через горы, а часть — поплывёт на корабле вместе с драгоценным архивом. Самому мне негоже бросать своих людей, а тебе с дочерью безопаснее на корабле поплыть.

— Нет, Инти, мы с тобой друзья большие, но на такое я не пойду, — сказал Альбатрос.

— Почему? Неужели ты поддался суеверию белых, будто женщина на корабле приносит несчастья? Я с женщинами плавал, мой сын плавал — ничего...

— Знаешь, когда бы Морская Волна была жива, я бы отвёз бы её без разговоров. Но теперь — извини, не могу.

— Альбатрос, я не понимаю в чём дело?

— Но я же не слепой, вижу, что это Морская Волна, но она мёртвая! — положа руку на грудь и отступив вглубь комнаты, Альбатрос заговорил — Инти, я всё понимаю, ты упорен и всегда шёл к своей цели. Я понимаю, что ты изучал тайные науки и воскресил любимую покойницу. Видно, опыт у тебя был не самый удачный, но результата ты добился. Теперь делай что хочешь, тебе виднее, но меня в игры с высшими силами не впутывай! Я не хочу себе проблем на старости лет!

"Покойница" всхлипнула:

— Вот видишь! Инти, подумай, что со мной будет в Тумбесе?! Меня там разорвут на части! Или ты надеешься, что меня испугаются как мёртвой?

— А ты думаешь, нет?

— А те, кто знает, что я жива? И на кого я могу показать? Они первыми накинутся с криками "бей ведьму".

— Это и в самом деле серьёзно. Альбатрос, пойми, это и в самом деле Морская Волна, но она живая. Не менее живая, чем мы с тобой. Она много лет провела в плену, но ведь не по своей воле она в беду попала, так что прав тавантисуйки не лишилась, и довести её домой ты обязан. Ну и обеспечить её безопасность.

— Значит, вот оно как... Ну тогда конечно, я отвезу её домой, не вопрос... И во дворце Наместника ей ничто не грозит, охрана там надёжная.

— Любимый, умоляю, не надо! Какой приём меня ждёт в Тумбесе? Я знаю, как после случившегося со мной будут ко мне относиться люди... Смесь брезгливой жалости и презрения... Не вернуть мне ни моей былой красоты, ни моей чести, — не выдержав, она зарыдала.

— Но ведь со мной-то ты соглашалась ехать?

— С тобой — другое дело. Лишь один ты оказался способен вместо брезгливой жалости дать мне уважение и любовь, на которые я и не смела рассчитывать. Другой бы и жалость подавал, как милостыню подают. Потому расстаться с тобой для меня хуже смерти.

— Так я же не говорю, что навсегда расстанемся. Временно, разумеется.

— В прошлый раз это "временно" растянулось на почти пятнадцать лет. А если ты погибнешь при переходе через горы? Нет, мне лучше разделить с тобой все тяготы пути, или даже гибель, нежели расстаться с тобой хоть ненадолго. Рисковать так вместе! Потому что если погибнешь ты — то погибну и я.

Инти молчал, пытаясь осмыслить слова жены.

— Пожалуй, ты права. Лучше нам больше не расставаться. Конечно, путь по Андам ? не лёгкая прогулка, но и не так чтобы совсем трудный. А как же Утеша?

— Она с нами сама расстаться не пожелает. Я её знаю.

— Ладно, уговорила.

В этот момент в дверь раздался громкий стук, плавно перешедший в град ударов. Инти жестом указал своей жене отойти вглубь, а само осторожно выглянул, сказав:

— Потише, а то дверь сломается. Мы не от кого не прячемся.

Незнакомый рыжий детина немного оторопел и сказал:

— Послушай, ты хозяин этого... который кувшин разбил?

— Допустим, я. Кувшин был твой или хозяйский?

— Хозяйский. Но твой человек меня оскорбил. Прикажи ему извиниться.

— А в чём суть спора?

— Он меня грязным торгашом обозвал. Говорил, что в вашей стране это занятие нечистым считается. Говори, правда это или нет? Не юли, я знаю, что — тавантисуец, и что вы торгуете тайно.

— Ну не то чтобы нечистым, скорее неправильным. Но запрещено оно внутри страны, где есть обмен. А с внешним миром торгуем.

— Слышишь ты — а почему так?

— Внутри страны у нас всё распределяется без торговли. А снаружи так невозможно.

— А ведь ты торговец, так? Тебя по вашей вере что на том свете ждёт? Какое наказание?

— Никакого. Законов своей страны я не нарушал. Да и не верим мы в загробные кары, у нас, если что, на Земле наказывать предпочитают.

— Во-как! А знаешь, почему хоть многие о вашем происхождении догадываются, на вас сквозь пальцы смотрят?

— И почему же?

— Боятся. Всерьёз боятся.

— И чего нас так боятся?

— Да вот многие думают, что стоит тут вас обидеть, так Первый Инка войска через Анды проведёт и установит тут свои порядки. И я того же боюсь. Вот скажи, что он с белыми людьми делать будет? Живьём поджарит?

— Да никого он не жарит. Войска через горы и впрямь перевести может, но если сопротивляться не будете, то жизнь гарантирована.

— А имущество?

— Личное не отберёт. А вот землю, рудники, и всё такое... это отдать придётся.

— И корабли?

— И корабли.

— А как же жить-то тогда? С голоду помирать?

— Нет, под властью инков голода не бывает. Всем дают работу и паёк такой, чтобы и самому прожить, и семью прокормить. Только вот не работать нельзя.

— А если кто у вас с заграницей торгует — он типа работает при этом?

— Ну, если по поручения государства и соблюдает всю отчётность — то да. Подпольно нельзя, конечно.

— А... А с церковью что? Вы правда всех попов и монахов живьём жарите?

— Ну, много чаще они нас. Коли проповедовать против инков не будут и прочих непотребств совершать не будут, то кто их убивать будет? Только вот кормить их нашему государству ни к чему. Пусть сами себя кормят.

— Скажи, а правда, у вас, если влюблённые до брака переспят, то их за волосы нагими над пропастью подвешивают?

— Да кто тебе сказал такую чушь?

— Да слухи ходят... а что у вас с ними делают всё-таки?

— Да ничего страшного, женят только.

— А...А с бабами, которые собой торгуют, у вас что делают? Ведь раз торговать нельзя, они же с голоду помрут.

— Таких к труду приучают. Можно научить их ткать, прясть и прочему....

— А... Чудные у вас нравы.

Инти думал про себя, что установить инкскую власть на этих землях и в самом деле было бы неплохо. Если тут ей и в самом деле симпатизируют, то отчего бы нет? Только вот англичане... чтобы сделать такое, нужно избавиться от врагов и их пособников внутри страны. Что ж, а в этом и состоит его, Инти, задача.

— Мне-то этот... Куерво совсем всё не так всё изобразил. Будто у вас есть чистые и нечистые, и что я по вашим меркам нечист.

— Путает он всё. Да и выпил лишнего.

— Это верно. Вашему брату много ли надо.

Как оказалось, после ссоры Ворон ушёл к себе в номер и заперся там на щеколду. Из-за двери раздавалось явственное лёгкое похрапывание.

— Ну что, будешь ждать, когда проспится, или может, лучше я за него извинюсь? — спросил Инти.

— То есть ты сам за своего работника? — удивился детина. — И ты при этом его хозяин?

— Ну не совсем хозяин, но я над ним главный.

— И будешь извиняться?

— Ну, у нас считается, что если твой подчинённый что-то натворил, то за этим и часть твоей вины, не сумел его вовремя к порядку и дисциплине приучить.

— ЧуднС! Значит, если бы я потребовал от тебя на колени встать, ты бы встал?

— Ну, если без этого никак нельзя...

— Ладно, не буду. Ты передо мной ни в чём не виноват. Будем считать, что квиты.

Детина махнул рукой и ушёл.

Тем же вечером Инти отчитывал проспавшегося Ворона:

— Ты пойми, дело вовсе не в том, кто из вас в чём был прав, а кто неправ. Твой первый проступок — ты напился до того, что утерял контроль над собой и в драку полез. Хорошо, тебя было кому удержать. А если бы там всё разворотил, чем бы мы платили? У нас и так денег в обрез. И хорошо ещё тот парень честным оказался и доносить на нас не стал. А ведь могло бы и так обернуться, болтались бы мы тогда на виселице. А ведь ты не простой моряк и со службой безопасности не первый день знаком. Даже координатором был... Или местное вино тебе совсем мозги вышибло?

— Кто мы такие, тут уже поняли давно, — ответил Ворон, — было бы надо, загребли бы. Не думал я, что ты такой трус.

— Трус?! Да ты понимаешь, что я отвечаю за ваши жизни? Что моя задача — привезти вас домой в целости и сохранности? И что я сам тоже умирать не хочу!

— Настоящий инка не боится смерти!

— Смерть по глупости не для настоящего инки, — ответил Инти.

— А ты глупостей не делаешь, спишь с этой подстилкой! Может, уже сифилис подцепил. А мы с тобой из одной посуды едим.

— Лекарь её смотрел. Волосы у неё в порядке.

— Ну, допустим, сифилиса нет, а прочая дрянь сильно лучше? Да и вообще поражён твоим легкомыслием. Что ты будешь делать с этой бабой, когда домой вернёмся?

— Как что? Оформим наши отношения по закону.

— А как твоя родня её примет?

— Примет. Они у меня адекватнее тебя. Вернёмся к твоему проступку. Ты нарушил дисциплину.

— А ты не нарушил? При первом же удобном случае переспал с этой шлюхой!

— Под категорическим запретом только бордели.

— Всё равно, слушаться я тебя после того, что ты натворил, не буду.

— Это бунт?

— Можешь называть это как хочешь, но если ты нарушил дисциплину, то как мне тебя после этого уважать?

— Я ничего не нарушал. Дисциплина не равна твоим капризам. И даже если бы я нарушил, тебя это всё равно не оправдывает. Твои подход ставит под угрозу жизни и здоровье других.

— Что, убьёшь меня?

— В других обстоятельствах я бы это сделал. Но хвала богам, прибыл наш корабль, и ты поплывёшь на нём домой и больше не увидишь ни меня, ни моей жены, которая тебя так раздражает. Только учти, обо всех твоих художествах я сообщу Горному Ветру, и он тебя со службы выгонит.

— Ну, посмотрим, кого из нас он больше послушает.

— Нелегко Альбатросу с тобой придётся, — сказал Инти, утирая пот со лба.

— Альбатрос! — Ворон вдруг побледнел и затрясся. — Так он — капитан?! Нет, нет... всё что угодно, но с ним я не поплыву. Даже под угрозой смерти!

Ворон вдруг склонился в покорном жесте, как будто подставляя голову под топор.

— Не понимаю, отчего ты так не хочешь иметь дело с Альбатросом? — спросил Инти, ошарашенный внезапной переменой.

— Мы поссорились с ним из-за его дочери Жемчужины. Видишь ли, она переспала со своим женихом до брака...

— Откуда знаешь?

— Да об этом весь Тумбес знает! У неё уже живот округлый вырисовывался в день свадьбы, да и ребёнок родился раньше положенного.

— Допустим, а тебе-то с того что?

— А то, что Альбатрос начал как-то свою дочь нахваливать. И умница, и красавица, и ковры ткать мастерица. Ну а я ему на её давний проступок указал. И сказал, что такой дочерью гордиться нечего. Ну, а он, вместо того, чтобы признать мою правоту, разозлился, стал меня ругать, мы очень крепко поссорились, и он сказал, что если я попаду когда-нибудь к нему на корабль, он меня отхожее место чистить заставит.

— Так значит вот чего ты боишься... учтём. Ну а зачем ты его дочь оскорблять вздумал?

— Я не оскорблял, я правду сказал! — к Ворону стала возвращаться прежняя спесь.

— А зачем ты это сказал? Чтобы обидеть Альбатроса? Ну и обидел.

— Буду откровенен, — сказал Ворон, — ещё в ранней юности своей, я стал замечать в людях нечистоту. Все знают, чего делать не надо, но и чичей, и кокой злоупотребить могут, и до брака переспать, и вообще. Да и торговлей не брезгуют... Просят порой родных что-нибудь для них из-за границы купить. Тьфу! Я для того и в службу безопасности пошёл, что хотел с этой нечистотой в людях бороться. А теперь с ужасом обнаруживаю, что и ты, инка и человек, занимающий в службе безопасности не последнее место, чистотой пренебрегаешь! И не думаешь в это каяться. И Альбатрос не стыдится собственной дочери, вышедшей замуж с младенцем в животе!

— То есть люди, если они что-то сделали не так, должны потом всю жизнь вспоминать это, стыдиться, ходить с опущенной головой и оплакивать свою ошибку? Или не ошибку даже, а вынужденный шаг... Но ведь должен же ты понимать, что мы временами вынуждены идти на такие поступки, по сравнению с которыми добрачная связь — мелочь, не стоящая даже упоминания? Ведь то, что я убил этого негодяя, это ведь меня пятнает в твоих глазах или как?

— Не пятнает. Он заслуживал смерти.

— Так почему меня пятнает то, что я спас Изабеллу?

— Но зачем ты стал с ней спать?

— Именно для того, чтобы спасти её. Ты не понимаешь, что как важно было излечить её от отвращения к себе. Или ты считаешь, что она должна мучиться этим всю оставшуюся жизнь? Ты за своим отвращением не видишь живого человека...

— Те, кто видит живого человека, слишком жалостливы к преступникам.

— Она не преступница. Она несчастная жертва Ловкого Змея.

— Раз она жила с ним, значит, ей это не было так уж противно. Иначе покончила бы с собой. Очень может быть, что в том момент, когда её похищали, она была порядочна. Да только с тех пор много воды утекло. Она жила в грязи и не могла этой грязью не пропитаться. Конечно, взять её с собой было необходимо, тут ты прав, но всё-таки спать с ней ошибка. Не только я так думаю. С самого начала ей было надо указать её место. А теперь ты вляпался так, что оказался обязан на ней жениться. Мне жаль тебя, Саири, — и Ворон глянул Инти прямо в глаза. Инти тоже взглянул ему в глаза, как будто пытаясь прочесть душу своего собеседника:

— Значит, ты всё-таки умеешь жалеть людей, Ворон? Хоть это радует. Но жалеть меня по этому вопросу ни к чему. Если только благодаря твоим или чьим-нибудь выкрутасам мы не вляпаемся и вернёмся домой целыми, то я заживу счастливым браком. Мне скорее жаль тебя, Ворон. Мне не удивительно, что ты в 25 ещё не женат. С твоей придирчивостью ты никогда никого не полюбишь.

Сказав это, Инти вышел, оставив Ворона обдумывать всё сказанное. Слова Инти больно резанули того по сердцу, и если бы Инти не вышел, то кто знает, чем бы закончилась их ссора.

Когда-то с Вороном приключилась одна история, оставившая глубокий шрам на его душе. Ещё совсем юным он как-то понёс дарить цветок своей возлюбленной, открыл дверь, увидел её лицо, и, побледнев, отшатнулся. По какому неуловимому изменению любимых черт он понял — перед ним уже не девочка, а женщина. Цветок он ей так и не подарил, потому что любовь улетучилась почти мигом, сменившись отвращением. Впоследствии он убедился, что не ошибся, она отдалась парню, который катал её на лошади. После этого Ворон покинул родную деревню и переехал в Тумбес, где надеялся всё забыть, но увы... от себя не убежишь. Не в силах простить боль, причинённую изменой, он стал на лицах всех девушек и молодых женщин искать следы порока. А ища — находил. Он уже не проверял, насколько верны его догадки, считая своё чутьё безошибочным и мучаясь от отвращения к окружающему миру. Даже непорочные девушки казались ему чем-то не такими, одна фальшиво пела, другая была слишком неравнодушна к роскоши, да и вообще сама жизнь в городе казалась ему теперь развратной. Он стал временами выпивать, не так чтобы запойно, но всегда в компании, где можно было под чичу услышать всякие мерзкие истории из жизни и убедиться в правильности своего брезгливого отношения к людям. Ведь практически про всех, даже про самых уважаемых людей города находилось обязательно что-нибудь нехорошее. Не обязательно идущее в разрез с законом, но что-то, пятнающее их моральный облик. История с Куйном вообще наделала шуму по всему Тумбесу, но и сменивший его Старый Ягуар был тоже человеком сомнительной репутации — женился на испанской подстилке, да и в партизаны пошёл далеко не сразу, а когда уже войска Манко наступать начали... В общем, тоже сомнительный тип. Когда-нибудь и на него что-нибудь нароем. Но жить, презирая всех и вся, очень тяжело, почти невозможно, и потому со временем Ворон стал вспоминать в розовом свете родную деревню, нравы которой казались ему почти безукоризненными, а случай с его возлюбленной ? очень редким исключением. Он не понимал, что думает так оттого, что в годы детства и юности просто не был столь зациклен на поиске дурного в людях, и потому ему и в самом деле казалось, что в родной деревне и лица добрее и светлее, и поют более чистыми голосами, да и к заморским тряпкам и благовониям девушки равнодушны, и падают до брака куда реже... Нет, с развратным городом нужно что-то делать, почему инки ничего не предпринимают?! Или и среди них завелась гниль... И теперь эта история с Саири — не побрезговал переспать с грязной шлюхой, которую только несколько дней как знает! Гнать такого со службы, а если Горный Ветер к этому не прислушается, то ему самому в его кабинете не место! Пусть даже никаких формальных норм Саири и в самом деле не нарушил, пусть даже у него были какие-то даже гуманные соображения, что ж, всё равно это не оправдание. Впрочем, ладно, в одном Саири прав — надо добраться до дому живыми и здоровыми, а там уж разберёмся... Ладно, пока он и в самом деле лучше перемолчит, потом ещё будет время всё рассказать Горному Ветру с глазу на глаз.

Инти попытался больше не думать о разговоре с Вороном и сосредоточиться на плане путешествия, но на сей раз это ему не удалось, так как пришла Утеша:

— Я хочу поговорить с тобой, отец!

— Я весь внимание, дитя моё, — сказал Инти, стараясь не показывать неудовольствия. Отношения с дочерью были ещё слишком хрупки, чтобы быть уверенными в отсутствии проблем в дальнейшем.

— Видишь ли, я понимаю умом, что отец Педро оказался негодяем, и потому ты был совершенно прав, убив его. Но не могу понять одного... Почему он оказался таким негодяем, что предал меня и мать? Почему он к девочкам приставал? Он что, не верил в бога, которому служил?

— Это очень сложный вопрос... а почему тебя это так волнует?

— Отец, я сначала доверилась отцу Педро, потому что очень хотела иметь отца... ну не совсем отца, а человека, которому я могла бы доверять... Мне казалось, что священник, он много размышляет над тем, что хорошо и что плохо, и потому, скорее всего, должен быть более достоин доверия, чем кто-либо другой... И моя мать так считала... Почему... почему он оказался таким дурным человеком?

Девочка всхлипнула и умоляюще посмотрела на Инти.

Тот ответил:

— Видишь ли, дочь моя... Среди священников очень много дурных людей, больше чем среди крестьян или рыбаков, например... Почему так? Некоторые из них внимательно читают библию, а там есть немало примеров, как любимцы бога иногда по своей воле, иногда по указке этого бога делали очень дурные дела, но при этом бог всё равно их покрывал, а за верность ему они были названы праведниками... Но Ветхий Завет, как ты знаешь, официально отменён. Мне кажется, что конкретно с отцом Педро дело в другом... Я даже на нашей родине видел, как наибольшие моралисты совершают жестокие и бездушные поступки.

— Почему?

— Потому что когда для человека главным становится принцип, то для него это принцип становится важнее живого человека рядом. Он перестаёт понимать, что правила нельзя примерять к жизни без разбору. Ну, например, люди обычно считают, что людей убивать нельзя, но врагов можно. Так?

— Ну, так...

— Но есть такие люди, которые считают, что убивать нельзя ни в коем случае. Даже спасая свою жизнь и жизнь близких. Надо дать себя убить, но не убить самому.

— Они глупы.

— Разумеется. Именно потому, что принцип для них заслоняет жизнь. У Ворона тоже есть принцип, который заслоняет ему жизнь. Мол, невинные и красивые юноши должны жениться на невинных и красивых девах. Другие браки он считает априори неправильными. Потому он и косится неодобрительно на твою мать. Он, правда, не знает, что мы уже были мужем и женой, но даже если бы и знал, то вёл бы себя не лучше. На моём месте он бы не смог принять обратно жену после такого несчастья...

— А тебе это было не трудно, папа?

— Нет... я знал, что все эти годы она любила только меня, и отречься от неё с моей стороны было бы просто убийственным свинством.

— Отец, скажи... ведь вас разлучили на пятнадцать лет, ты считал её мёртвой, и неужели ты не женился именно потому, что так сильно её любил?

Инти понял, что настал очень серьёзный момент. Ни в коем случае нельзя солгать.

— Я был женатым, дитя моё.

Девочка отшатнулась в ужасе:

— Неужели ты... многожёнец?

— Я знаю, что в христианских странах этому принято ужасаться. Да, у христиан официальная жена должна быть одна, а так хоть целый гарем наложниц, хоть насилуй каждую встречную, это тут допускается, а вот несколько жён... Это ни-ни! Лицемеры!

— А как же мы с матерью...

— Не бойся... я знал, что этот трудный разговор предстоит, но попробуй меня понять... Когда я женился на твоей матери, я очень любил её и не думал вводить в дом соперницу. Но у меня были очень могучие враги... Я очень боялся, что они поймут, как сильно я люблю твою мать, и убьют её из-за этого, и допустить этого не мог. Потому я... я принял нелёгкое решение: формально расстаться с ней и предаться многожёнству. Всё это было по договорённости с твоей матерью. Но увы, это не спасло. Так я остался с двумя нелюбимыми жёнами, чувствуя себя горьким вдовцом. А потом одна из них отравила другую из ревности, а затем чуть не прикончила меня. А потом погибла при непонятных обстоятельствах. Так что не ждёт тебя никакая страшная мачеха. Только вот есть у тебя единокровные сёстры, но это тебя не смущает?

— Что ты, папа! Я наоборот, рада, что у меня есть сёстры. Так всегда этого не хватало. А братья у меня есть?

— И брат у тебя есть. Старший. Сын твоей матери. Только он уже взрослый человек, женатый. И ещё одни брат был...

— Он умер?

— Лучше бы умер. Он изменил родине и теперь в заключении. Это очень печальная история. Я расскажу тебе об этом потом, когда ты получше узнаешь законы и обычаи нашей страны.

— Хорошо, папа. Когда же мы попадём в Тавантисуйю?

— Скоро, дитя моё. Скажи мне, как бы ты предпочла плыть — морем или пройти по горам? Морем несколько быстрее и безопаснее...

— А ты, папа?

— Я должен идти горами, — сказал Инти, вздохнув, — твоя мать уже сказала, что со мной не расстанется...

— Тогда и я не расстанусь с тобой, отец.

— Имей в виду, в горах скрываются опасные хищники и разбойники... На море тоже, но там ты сможешь пересидеть опасность в каюте... А в горах ночью в любой момент приходится ждать опасности из темноты.

— Я не буду прятаться от опасностей, отец! Научи меня владеть оружием.

— Хорошо, научу. Только отойдём подальше отсюда в дикие места, где нас не застукают за таким занятием.

На следующий день после завтрака все должны были собраться на корабле и решить, кто едет морем, а кто — пешком через горы. Хозяин трактира, поняв, что гости скоро отъедут, спросил:

— Скажи, а зачем вам, инкам, так со своими рядовыми совещаться? Разве ты не можешь приказать, а они исполнят?

— Могу, — ответил Инти, — но не хочу. Лучше пусть люди сами выбирают, когда есть возможность дать им выбрать. Тогда они к делу подходят ответственнее.

— Странные вы люди... нам никогда не понять до конца вашей логики. Испанцы описывали вас как каких-то недоумков, но ведь недоумки не смогли бы построить столь прочной державы. Да я и сам вижу, что вы способны оценивать обстановку трезво, да и по жизни вполне практичны. Но вот на шаги, которые кажутся нам, христианам, естественными в некоторых случаях, вы и в самом деле почему-то не идёте. Но вам виднее...

Помолчав немного, Тимотео продолжил:

— Раньше я о вас, инках думал, что вы баб не цените совсем, чуть что ? глотки им режете. А ты ради семьи рисковал, да и обращаешься с женой с такой любовью, какая у христиан редкость. Скажи, это у вас правило или исключение?

— Ну, в супружестве кому как повезёт, но женщин у нас куда больше уважают и ценят, чем у вас. У вас к ним относятся как к каким-то полуживотным. Мы же видим в них своих сестёр.

— Ну, вот только ваши правители к ним беспощадны. Говорят, ваш Асеро по наущению главной жены приказал казнить свою бывшую любовницу.

— Бред от начала и до конца.

— Ну, может он скрывает правду от народа...

— И любезно рассказывает всей загранице. Вашим-то писакам откуда знать, что и как было?

— Ну, судя по тому, что Руминьяви вообще весь свой гарем перерезал, чтобы его женщины потом не достались испанцам. Причём этот циник сперва стал сначала рассказывать им про гульфики и прочие милые радости европейцев, а потом тем, кто смеялся, перерезал горло за их смешливость. Таков жестокий юмор деспота!

— И где про это сказано? В "правде о Тавантисуйю"?

— Ну, эта история много где пересказывается...

— И никто не обращает внимание на её очевиднейшую глупость. Представь себя на месте Руминьяви? Только что испанцы, не дождавшись выкупа, внаглую повесили твоего любимого единоутробного брата, и ты имеешь все основания предполагать, что с тобой они тоже поступят не лучше. А чтобы этого избежать, нужно думать, прежде всего, о том, чтобы дать им бой, а раз бой проигран, то оборонить от них город. Как будто в такой ситуации тебе до рассказов о гульфиках и прочей ерунде! Или о наборе новых наложниц... ну даже если ты по жизни охотник до женского пола, в такой ситуации не до того... А наших женщин эта история рисует полнейшими шлюхами. Хотя это говорит, прежде всего, о нравах шайки Писарро. Видно, господа конкистадоры окромя проституток, других женщин в жизни близко не видели.

— Ну а как быть с тем, что Руминьяви сдал и сжёг свой город?

— Он его не сдавал. Город сдали изменники, среди которых были и женщины. Кое-кого он заблаговременно разоблачил и казнил, но всех обезвредить не успел... Ну а потом завоеватели, чтобы не рассказывать о том, что город был взят изменой, выдумали, что он его сдал. А также выдумали, будто бы он власть незаконно захватил. На самом деле после смерти Атауальпы, учитывая критичность ситуации, он вполне был вправе объявить себя правителем. Но только с законным правителем нельзя было даже по законам Испанской Короны поступить по собственному произволу, а вот с незаконным... такого можно прикончить без особых церемоний, что испанцы и сделали.

— Вот оно оказывается как... Скажи, а правда, вы решили частью плыть морем, а частью идти горами и продать так свой товар?

— Ну да, а какие ещё варианты? Всех на корабль не упихнёшь. Да и товар продать надо.

— Но ведь в горах множество опасностей, главная из которых — местные жители, не признающие законов Короны.

— Мне их бояться нечего, я нормально вооружён. Да и общий язык нам найти проще. Но перед расставанием нам сегодня нужен на всех прощальный ужин.

— Ну сумасшедшие вы! Это ведь не дворяне какие, простые моряки и не родня.

— Если с людьми не обращаться как с родными, то потом нельзя на них с уверенностью положиться.

— Скажи, а друзья у вас бывают?

— Бывают, а почему нет?

— Потому что дружба — это такая неконтролируемая вещь... а у вас всё под контролем должно быть.

— Всё под контролем держать невозможно.

— Скажи, а зачем у вас государство лезет в вашу личную жизнь?

— Ну а что значит — лезет? Мы считаем возможность государственного вмешательства в дела семейные благом, ибо это единственная возможность избежать деспотизма частных лиц. Вот если некий дурной человек стал бы жестоко обращаться со своей женой, его бы привлекли к суду.

— И что бы его ждало? Штраф?

— Как минимум, всеобщий позор, также для жены была бы возможность развода с возможностью обрести работу для прокорма, и так далее....

— А детей у вас тоже бить нельзя?

— Нельзя подвергать риску их жизнь и здоровье. У вас ребёнок — собственность родителей, точнее — отца, у нас считается, что человек с момента зачатия принадлежит государству, потому детоубийство вне закона, а на родителей возлагается обязанность воспитать своё дитя так, чтобы из него вырос достойный человек. Во всяком случае, они должны его стараться это сделать.

— А за проступки сыновей отцов не наказывают?

— Нет, не наказывают. У нас вообще родственников не наказывают.

Тимотео отошёл в некоторой задумчивости. И в этот момент Инти показалось, что тот спросил это не просто так, и спросил много меньше чем хотел. И тогда он сам решился спросить:

— Послушай, что-то не пойму я. Ты ведь далеко не в первый раз тавантисуйцев у себя в гостинице видишь. Неужели раньше таких вопросов не задавал? Или всем задаёшь, а потом ответы сверяешь?

— Скорее второе. Вот сам видишь, что гостиница у меня полупустая. Если дела с торговлей не изменятся, то год два ещё, и заберут всё за долги, а я с семьёй по миру пойду. Одна надежда, что инки придут. Вот понять хочу, как жить буду, если инкская власть установится. Я понимаю, что всех белых вырезать не будут. В общем, жизнь мне и семье сохранят. Но вот как жить, именно жить под инками... я не очень себе это представляю.

— Да обыкновенно. Продолжишь заниматься своим ремеслом. Или ты думаешь, что у нас никто за гостиницами не следит?

— Ну а вот как у вас с этим, если в собственности её иметь нельзя?

— Ну, нельзя. Но ведь это даже и лучше. То, что у тебя в собственности, могут за долги отобрать и на улицу выгнать, а у нас такого нельзя, чтобы без жилья человека оставить. Работаешь себе, и не надо думать о долгах и возможном разорении. Только следят, чтобы работа была добросовестной, и чтобы порядок был. Но у тебя с этим проблем нет, чисто и еда хорошая. Так что будешь жить примерно по-прежнему. И бояться тебе нечего. Бояться имеет смысл тому, кто себя преступлениями перед инками запятнал. Ну, вот как тот недавно убитый магнат...

— И то верно. Про него такие вещи рассказывают, что оторопь берёт. Не знаю, что из этого правда, а что нет, но его убийство я преступлением не считаю. Кто бы его ни убил, он поступил правильно.

Инти подумал, что Тимотео может и догадываться о его поступке. Что же, пусть так, если не выдаст, то ничего страшного.

Когда все собрались на корабле, Инти произнёс такую речь:

— Братья мои, как многие из вас уже знают, все мы не можем поместиться на корабль так, чтобы он пошёл быстро, а добытые нами сведения столь важны, что нам надо как можно скорее доставить их в Тавантисуйю, ибо изменники должны быть как можно быстрее разоблачены и обезврежены. Так что часть из вас поплывёт на корабле, а часть пойдёт со мной пешком по горам под видом купцов. Для этого мы закупимся осликами и всем необходимым, товар в виде шерсти нам дадут. Братья, я хочу, чтобы вы сами решили, кто из вас пойдёт морем, а кто через горы. Замечу лишь, что пусть через горы длиннее и опаснее для вас. Чиморцы, я провёл детство в горах, вы же выросли у моря, и потому у вас нет необходимых навыков для гор, потому все, кто решится через них идти — те должны согласиться слушаться меня беспрекословно во всём. От этого напрямую зависят ваши жизни. Помните об этом!

Чиморцы переглянулись, Инти продолжил:

— Я знаю, что у некоторых из вас могут возникнуть в горах сложности со здоровьем. Хотя вы молоды и крепки, всё равно, непривычных к горам приморских жителей может охватить там слабость, и для её преодоления вам придётся жевать много коки, так что если кто из вас много её жевать не может, то тем из вас лучше выбрать пусть морем.

Многие задумались:

— Также есть ещё один немаловажный момент. Братья мои, вы знаете, что теперь я фактически женат, и моя супруга поедет со мной. Я знаю, что не всем из вас по нраву её общество, так что если кто-то побрезгует принимать пищу из её рук, то ему тоже морем лучше ехать. Но если отправитесь со мной, то я должен быть уверен, что в случае, если со мной что-то нехорошее случится, вы её и защитите и поможете ей с дочерью доехать до замка Инти, где должен будет окончиться наш пусть, и передадите их Горному Ветру.

Морская Волна, слушавшая до этого его со всем вниманием, вдруг издала громкое восклицание и взволнованно заговорила:

— Не надо, любимый! Если ты погибнешь, я тоже не буду жить — пусть нас похоронят в одной могиле!

— Не смей! — крикнул Инти повелительно и в то же время немного испуганно. — Не забывай, что ты теперь не принадлежишь себе. Ты должна изобличить негодяев на суде как ценная свидетельница.

— Документов с лихвой хватит для разоблачения всех...

— Это если мы их целиком довезём. А если что-то утратится? А, кроме того, ты должна жить для дочери. Каково ей будет без тебя?

Морская Волна задумалась, Инти продолжил:

— И вот что я ещё скажу. По моим расчётам, морем должно быть чуть быстрее, хотя не исключены и неожиданности. В любом случае, кто бы ни прибыл раньше, не должны трепаться об оставшейся части, а пока документы не попадут в надёжные руки и изменники не будут обезврежены, следует соблюдать все возможные предосторожности. Ведь они могут попытаться нас убрать. О смерти Ловкого Змея они если ещё не догадались, то могут догадаться в ближайшем времени. Поскольку и море, и горы чреваты самыми неожиданными неприятностями, я пришёл к выводу, что архив надо разделить, основная часть пойдёт морем, но небольшая часть из разобранного поедет со мной горами, каждой из них должно быть достаточно по крайней мере для разоблачения Жёлтого Листа. Это, ни много ни мало, вопрос жизни и смерти нашего государства. Братья мои, я всё сказал, может быть, кто-то ещё хочет что-то сказать, а дальше каждый для себя решайте.

Инти сел. Установилась напряжённая тишина. Инти вглядывался в лица, пытаясь понять, кто какое решение примет. Особенно внимательно он вглядывался в Ворона. Тот как-то испуганно переводил взгляд с него на Альбатроса. Похоже, тот ему напомнил про уговор насчёт чистки сортира, и он решал, что противнее — сортир или еда, приготовленная Изабеллой. Инти очень надеялся, что тот выберет первое.

Встал Видящий Насквозь и заговорил:

— Я выбираю идти через горы. Прежде всего, я уверен, что как лекарь буду небесполезен. А что до этой женщины, то я не понимаю, чем и кого эта женщина смущает. Да, не повезло ей в жизни, много лет провела в рабстве, но как лекарь заявляю, что она здорова, и опасности с этой точки зрения не представляет.

— Смущает, что Саири с ней спит, — сказал один из матросов. — В то время как она уродлива. А если она ведьма и его околдовала?

— Колдовством люди называют то, что понять не могут, — ответил лекарь. — Саири сам говорил вам, что им движет месть за свою погубленную семью. Значит, он был очень одинок. В том, что два одиноких человека, встретившись при столь драматичных обстоятельствах, движимые ненавистью к тому, кто так искромсал их жизни, воспылали теперь друг к другу страстью, нет ничего необъяснимого. Мне лично на них смотреть приятно — как лекарь, я знаю, что супруги живут в среднем дольше одиноких.

— Меня смущает другое, — ответил юноша, ? почему эта женщина не назовёт своего настоящего имени? Всё ли так, как она рассказала. Нет ли за ней преступлений на родине? Саири, ты этого не боишься?

— Я уверен, что она — невинна и сказала правду, — ответил Инти. — К тому же мне она своё имя сказала. Вам его лучше не знать, ибо чего не знаешь, того и под пыткой не скажешь. А врагов у неё много. Те, с кем Ловкий Змей против нашего государства работал, про неё знали. Во всяком случае, некоторые из них её видели, а Ловкий Змей мог открыть им и её имя. И ведь он при ней иные секреты выбалтывал, про то, что Куйн отравил своего предшественника, я только от неё узнал. Хотя, как преступник, он давно разоблачён и казнён. Но о том, что он связан с Ловким Змеем, никто и не подозревал. Следствие исходило из того, что он был уже в статусе наместника завербован. А ведь были претенденты на это место куда достойнее Куйна, но вот почему-то наместником всё же оказался он... не исключено что одним убийством тут не обошлось. В Тумбесе явно есть скорпионы, затаившиеся лишь до времени... Такие будут пытаться её убрать любой ценой.. Порою жизнь мне кажется более шаткой штукой, чем корабельная палуба в шторм.

Постепенно люди делали свой выбор, кто-то говорил по этому поводу что-то, кто-то ничего не говорил. К великому сожалению Инти, Ворон всё-таки предпочёл общество Изабеллы кораблю Альбатроса, хотя Инти его честно предупредил, что если тот попробует бунтовать по пути, то будет сброшен в пропасть, и Горный Ветер оправдает это крайней необходимостью.

Впрочем, Инти зря опасался — в пути до самой границы Ворон вёл себя образцово.

Вернувшись на постоялый двор, Инти обнаружил в номере записку на кечуа. "Сын Солнца, прежде чем ты покинешь наши земли, позволь нам поговорить с тобой. На рассвете к тебе придёт наш посыльный".

Получив такую записку, Инти слегка встревожился, но в то же время приободрился. На разводку это было не похоже, не проще ли было бы их просто так арестовать? Законы ведь это позволяют. Что сыны солнца популярны среди коренного населения всего континента, это был не секрет, и было так приятно обнаружит подтверждение этого. И всё-таки было тревожно. Спать он лёг не раздеваясь, и оставив ночевать в комнате на карауле двоих своих людей. Коралл и Морской Ёж — с ними предстояло пересечь горы, так что заодно он выяснит, насколько они способны не спать на карауле. Жене он предложил лечь в другое место, но она отказалась: "Милый, я хочу делить с тобой все опасности, а если это неопасно, то тем более нет резона меня отсылать". Что же, в логике тут не откажешь.

В глубине души Инти был почему-то уверен, что полезут через окно. Но на рассвете в дверь постучали. Некрепко спавший Инти тут же проснулся и подошёл к двери:

— Кто там?

— Я по записке. Не зажигайте свет, он нам ни к чему. Я не скажу вам своего имени, и вы не увидите моего лица. Я вполне вам доверяю, но... никто не гарантирован от пыток.

— Твои опасения понятны. — сказал Инти, — Ты от кого пришёл?

— От партизан. Власть Испанской Короны сохраняется только на побережье. Мы хотим сбросить её совсем, у нас не хватает сил. Мы знаем что вы, сыны солнца, способны нам помочь, и если мы одновременно наступим с разных сторон, мы с гор, а вы с моря — тогда удастся установить здесь нашу власть. Мы будем вашими верными союзниками и очень надеемся, что вы пришлёте к нам мудрых советников, чтобы мы тоже смогли организовать свою жизнь разумно. Но мы хотим точно знать, придут ли сыны солнца к нам на помощь, если мы подымем здесь восстание? Без вашей помощи наши шансы на победу ничтожны...

Инти стоял как громом поражённый. Ещё не так давно, как раз перед его болезнью, шли жаркие споры о том, насколько стоит впутываться в торговлю с белыми, и сторонники углублённой торговли говорили, что нечто подобное в ближайшее время невозможно, пока не забудется провал в Амазонии. И вот теперь... Но почему он раньше об этом не знал, война тут шла, видимо, довольно долго...

— Присядь, добрый человек, и скажи, как мне тебя называть, ибо разговор предстоит довольно долгий.

— Отравленный Наконечник, — ответил он, — зови меня так.

— А меня зови Саири, — ответит Инти. — Отравленный Наконечник, кажется, это имя знакомо мне... Кажется, так звали одного из самых прославленных воинов Амазонии.

— Ты был там?

— Да.

— Многие до сих пор помнят великого Инти, он был воистину нашим Солнцем! Скажи мне, — голос собеседника вдруг стал дрожащим и умоляющим, — неужели это правда, что он умирает, сражённый жестоким недугом?

— Друг мой, недуг жесток, но ещё более жестоко человеческое коварство. Инти пытались отравить. Я знаю, что пока он жив, а также он вырастил достойного сына, готового вам помочь. Но есть беда большая, чем недуг Инти... в самом сердце Тавантисуйю сплела своё гадючье гнездо измена! Скажи, ведь если вы мечтали о нашей помощи, то, значит, вы посылали к нам гонцов?

— Да. Три раза мы посылали самых крепких воинов, и о них не было никаких известий... Горы есть горы, но всё-таки не верится, что все три отряда погибли случайно... Да, верно, изменники могли помешать им достичь цели.

— Вот видишь, Наконечник, если мы не вырвем измену с корнем, то мы не сможем вам помочь. Я здесь именно затем, чтобы найти корни измены, ибо они далеко стелятся. Но, конечно, твоё известие я передам, если пройду по горам.

— Через наши земли ты пройдёшь, я дам тебе пропуск, Саири. Хотя измена может подстеречь и тебя...

— Я знаю и потому буду осторожен. Подозреваю, что главная ошибка ваших послов была в том, что они доверяли первому встречному тавантисуйцу....

— Скорее всего. А как же им было быть иначе?

— Верно.

— Хорошо, а как мы узнаем, достиг ли ты цели?

— Вот что: в течение ближайшего года произойдут такие события, весть о которых не может не докатиться и до ваших краёв. Я узнал, что одни из главных изменников — это Жёлтый Лист. Так вот, или в скорости он будет разоблачён и казнён, тогда ждите помощи. Но если этого не случится, то... мне страшно даже самому представить, что может быть, если этого не случится. Наша страна может погибнуть... Мне очень страшно и горько говорить об это, но это, увы, возможно...

— Скажи, разве в сердцах сынов солнца стало меньше огня, чем раньше? — удивлённо спросил Наконечник.

— Увы, мой брат. Солнце на закате светит не столь жарко как на рассвете, но за закатом приходит новый рассвет. Потому измена и запускает свои корни в Тавантисуйю, что после поражений там поселились страх и уныние. А они — лучшая почва для семян измены, хоть и не сами эти семена.

— Скажи, неужели Инти бессилен? Ведь мы знаем, он не совсем человек, он — полубог.

— Инти не всесилен. Он смертен. И Тавантисуйю очень уязвима и всё время пытается удержаться на краю пропасти. Впрочем, даже в случае её гибели не отчаивайтесь. Тавантисуйю будет всё равно жить в сердцах, и память о ней приведёт к новым победам. Я уверен, что вы даже и без нашей помощи сможете одолеть Корону, пусть не завтра, но когда-нибудь, ибо мечту о свободе и справедливости никакие христиане не смогут выжечь из сердец до конца!

— Благодарю тебя, Саири. Тлевшая во мне надежда разгорелась отныне ярким пламенем! Я верю, что пока на твоей земле есть люди, подобные тебе, она будет стоять несокрушимой твердыней.

— Ты тоже всколыхнул в моём сердце надежду, что когда-нибудь правда восторжествует на всей земле.

— Вот тебе пропуск, — Наконечник достал из кармана деревянную фигурку, которая изображала человечка, у которого на голове вместо волос были солнечные лучи в виде завитков. — Это портрет Инти. Стоит его показать, как все наши тут же вас пропустят.

Инти вгляделся в фигурку. Хотя в темноте разглядеть черты лица человечка было трудно, кажется, он был лишён индивидуальных черт.

— Похож? Резчик, правда, живого Инти, никогда не видел...

— Ну не так важно, насколько похож, сколько то, что его узнают. От всей души благодарю тебя.

— Скажи, а как ты умудрился проникнуть сюда? — спросил Коралл, до того молчавший в темноте, — как тебе удалось обмануть бдительность хозяина?

— С хозяином мы договорились. Тимотео готов нам помогать за клятву сохранить ему и его семье жизнь после победы. Положение у него незавидное, после того как Корона запретила инкам торговать с вице-королевствами, они и очень многие такие как он на грани разорения. Потому иные, такие как Тимотео, согласны даже на индейскую власть. Так что он наш союзник, но союзник не самый надёжный. Если ветер переменится, кто знает... Но полно, время моё истекает. Мне пора, скоро уже станет совсем светло. Не забывайте того, что я говорил вам.

Быстро попрощавшись, новый знакомый скрылся за дверью.

— До чего наивны эти дикари, — сказал Коралл, когда Наконечник ушёл. — Стоит наговорит им красивых слов и они готовы верить всему.

— Наивны, но надёжны, — ответил Инти. — Да, их легко обмануть красивыми словами, но если они поверили кому— то и чему-то, они уже не разувериваются. А за то, во что верят, стоят насмерть.

Вздохнув, Инти продолжил:

— После такого разговора поймёшь, что мы воевали там не зря. Это только Золотой Слиток считает, что раз мы там потерпели поражение, значит, выбросили деньги на ветер и понапрасну угробили людей. Золотой Слиток меряет пользу по финансовым отчётностям, но пламя надежды и вот такие наивные фигурки в финансовые отчёты не запихнёшь... Думаю, то и скверно, что мы стали придавать финансовым отчётам такое внимание, утратив душевный жар... Я буду нести эту фигурку возле сердца, пусть напоминает мне о том, о чём нельзя забывать никогда. Если все наши приключения закончатся благополучно, она будет напоминать мне на старости лет, что я прожил свою жизнь не зря.

Дорога по джунглям и горам прошла не то чтобы совсем без приключений, но с куда меньшим их количеством, чем можно было ожидать. На территориях, где сохранялась власть Короны, прокатывала поддельная королевская грамота, на территориях, контролируемых повстанцами, помогала фигурка "солнечного бога". Торговля шла так себе. Из-за общего разорения, вызванного необъявленной войной, денег у людей было негусто, потому меднокожим собратьям Инти спускал многое по дешёвке, пару раз вообще только за провиант, а вот с белыми людьми он предпочитал торговаться. Из-за этого он даже поспорил с Вороном, который едва ли не в единственный раз решился поднять голос:

— Саири, объясни мне, зачем ты строишь из себя мелочного торгаша? Ведь и у белых людей ничего почти нет. Не все же рабовладельцы.

— Ошибаешься, насчёт ничего нет. Они порой ведут себя даже, хуже чем рабовладельцы. Раб-негр денег стоит, его кормить надо, а индейцев они порой и забесплатно заставляют на себя работать. А что ему надо и на себя работать, чтобы с голоду не помереть, так это белых господ не волнует. Знаешь, я как раз специально иногда цену на хлопок задираю, если мне кажется, что покупатель его на панцирь себе покупает. Не удивляйся, белые люди тоже хлопковые панцири используют, в железках по жаре не очень-то походишь.

— Раз так, то непонятно, зачем наше государство вообще в торговлю ввязывается. Не лучше ли поднять восстания по всему континенту?

— Может, и лучше. Но средств на такую масштабную войну у нас никак не хватит.

— Хватит! Если бы носящие льяуту и прочие привилегированные не во дворцах бы жили, а в обычных домах, то хватило бы на всё!

— Нет, и тогда бы не хватило бы, — вздохнув, сказал Инти. — Экономия на этом ничтожна.

— Ну, может и так. Но знаешь, Саири, как простой народ косится на дворец, в котором живёт наместник? Ну, скажи, зачем тому же Старому Ягуару такая роскошь? Ведь мог бы и в своём старом доме жить...

— Наместник должен находиться под охраной, — ответил Инти, — да и жить рядом со своими кабинетом, чтобы его в случае чего среди ночи можно было разбудить, и он мог бы за дело приняться. Это — необходимость.

— Я за все пять лет не помню случая, чтобы кто-то на него покушался.

— Это тебе повезло. Видимо, его враги надеются пережить его из-за его старости. Был бы наместником кто помоложе, дело было бы иначе. Смерть Алого Мрамора ещё не успела забыться.

— И помогла ему охрана?

— Если бы не было охраны, то таких случаев было бы десятки. Кто бы тогда согласился высокие посты занимать — вчера принял должность, а сегодня уже лежишь обряженный для погребения? Жизнь бы тогда походила на довольно глупую легенду, которую я слышал в детстве. Якобы один колдун заколдовал фигурку Пачакамака и спрятал её в кабинете дворца наместника некоего города. Так вот, стоило очередному наместнику задержаться там до полуночи, как фигурка выходила из стены и душила несчастного. Но только всё это легенды, в жизни такого способа убийства не припомню, больше банально яд подсыпают.

— Ну а против яда охрана бессильна.

— Как сказать. Если на кухню не пускать посторонних... Да и если бы не было охраны, то в ход шёл бы не яд, а иные виды оружия. Как будто не помнишь из истории, как Манко чуть погиб от рук вероломных убийц. После этого он скрепя сердце согласился на охрану...

Ворон, кажется, хотел что-то возразить, но тут Видящий Насквозь вдруг крикнул:

— Саири! Случилась беда с Изабеллой! Беги скорее.

И побледневший Инти помчался выяснять, в чём дело.

Как оказалось, Морская Волна хотела набрать воды из небольшой речки, на берегу которой они расположились временным лагерем, но увидела в воде подплывающего крокодила, в испуге бросилась назад и случайно напоролась на ядовитую колючку, ядом которой здесь было принято смазывать стрелы. При должном лечении рана была не смертельна, но Видящий Насквозь знал о таких ранах только теоретически и никогда не имел с ними дело на практике. Хорошо Инти помнил о таких вещах по Амазонии. Вдвоём они извлекли отравленную колючку, вырезали мясо возле ранки, а потом Инти объяснил, что больной нужно пробыть несколько дней в покое без еды и почти без воды, можно только губы смочить. Иначе любой раздражитель мог вызвать лишние судороги.

После того, как всё необходимое было сделано и Изабелла заснула в палатке, Инти вдруг заплакал как ребёнок. Отплакавшись, он сказал:

— Как хрупка человеческая жизнь, и как бы я жил, если бы она умерла.

Лекарь ответил:

— Я думал, что вы просто два одиноких человека, нашедших друг друга, но теперь я вижу, что в ваших отношениях скрыта какая-то тайна. Скажи, вы знали друг друга до того, как встретились в поместье Ловкого Змея?

— Неужели это видно? Я думал, что нам удастся это скрыть...

— А ну-ка признавайся, кто тебе эта женщина?! — спросил Лекарь, тряся Инти за плечо.

— Моя жена. Больше ничего сказать не могу.

— То есть я понимаю, что теперь жена. Или раньше тоже?

— Да. Я думал, что он её убил, а оказывается, похитил.

— И как же ты ей простил?!

— Простил?! Да я её и виноватой не счёл. Во всём эта сволочь виновата — украл, изнасиловал, держал в рабстве... А она все эти годы меня любила, как же мне было оттолкнуть её? Сказать ей — "ты стара, изуродована и опозорена, живи, мол, одна, а я себе молодую и красивую найду"? Нет, я бы никогда не смог совершить такой жестокий поступок.

— Спать-то ты с ней как спишь? Без коки?

— Как видишь, сплю, без коки. И даже удовольствие при этом получаю, и тут меня жалеть нечего.

— Я не жалею, я восхищаюсь. Много всякого я в жизни видел, и немало высоких песен о любви слышал, но о столь высоких чувствах не слышал никогда. Легко любить молодую и красивую деву, но суметь заставить себя полюбить женщину не просто немолодую, но опозоренную и изуродованную... не знаю, кто на это ещё способен кроме тебя.

— Человек на многое способен, если умеет думать не только о себе любимом, — проворчал Инти, — жаль, что в Тавантисуйю стали об этом слишком редко вспоминать.

Эпизод с колючкой был самым неприятным из всех, которые с ними случилось за границей. О другом эпизоде Инти потом вспоминал с радостью. Они зашли в столь глухие места, где дорога была завалена буреломом, который было неизвестно как обойти. Разгрести его всемером было и подавно не под силу. Нужно было искать дорогу в обход, и путешественники как раз решали, кого послать в разведку, когда их окружили какие-то воины с луками. Фигурка с лучами на голове на них не произвела никакого впечатления, ни один из языков, которые знал Инти, они тоже не понимали. Дело грозило обернуться серьёзными неприятностями. Тогда Инти как можно более громко и чётко произнёс два слова: "Манко" и "Тавантисуйю", и неведомые воины вдруг склонились перед ними в почтительных позах. Потом они кинулись расчищать завал, и вскоре дорога была свободна.

— Видите, — сказал Инти, — кое-где есть племена, которые не являются союзниками Отравленного Наконечника, может, даже вообще не знают о нём. Но слова "Манко" и "Тавантисуйю" также священны для них. Жаль, нельзя было потолковать с ними подробнее. Я вот думаю, почему у нас так осторожничают. Неудача Амазонии, конечно, важна, но, как это ни странно, больше ею аргументируют те, кого она напрямую не коснулась. Те же, кто в ней участвовал, как раз считают, что надо делать ещё попытки. Может, Амазония лишь предлог, а всё дело в том, что нами слишком завладел страх ошибки? Ведь многие не без оснований видят причину войны между Атауальпой и Уаскаром в том, что наше государство расширилось слишком быстро и не сумело адаптировать планирование под расширение, и в силу этого мы стали нового расширения подспудно бояться? Но недостойно сынов Солнца быть столь трусливыми!

Вскоре джунгли сменились горами. Инти был счастлив после душного и парного воздуха джунглей вдохнуть всей грудью чистый горный воздух. Жаль, что нельзя помчаться по горам вприпрыжку — ведь после долгого пребывания в долине к горам необходимо привыкать даже ему, потомку горного народа. Что уж говорить о его спутниках, которым пришлось смириться и терпеливо переносить слабость, которая всегда нападала на тех, кто приходил в горы из долин. Именно из-за этой слабости приходилось идти медленно, чтобы постепенно привыкнуть и дождаться того момента, когда она пройдёт. Больше всего Инти боялся, что на них нападут кто-нибудь разбойники, привыкшие грабить таких вот не успевших привыкнуть к горам путников. Конечно, частично проблема решалась кокой, но её надо будет успеть ещё принять перед боем, а на ночь её никто принимать не будет, после неё не уснёшь. Да и женщинам кока запрещена. Впрочем, Утеша и без коки адаптировалась к горам лучше всех, перескакивала с камня на камень подобно дикой викунье и вообще чувствовала себя в своей тарелке. Инти выполнил своё обещание и обучил девочку владеть оружием, но сказал ей, что пользоваться им надо будет в крайнем случае, а в случае нападения на лагерь ей лучше пересидеть в палатке, потому что для бандитов такая хорошенькая девочка — крайне желанная добыча.

— Отец, скажи мне, кто построил эту дорогу?

— Дороги через горы были испокон веков для торговли между народами. Ещё до того, как в нашу землю нагрянули испанцы, инки проложили эту дорогу, чтобы сообщаться с землями, по которым мы только что прошли. И некогда тут шла весьма активная караванная торговля. И первые известия об испанцах, которым тогда не придали большого значения, были от гонцов из этих земель. Хотя уже тогда были планы распространить на эти земли инкские порядки. Знаешь, если бы мы тогда серьёзнее оценивали долг по отношению к нашим братьям, может быть, завоеватель не ступил бы на нашу землю... Но случилось то, что случилось.

Девочка внимательно посмотрела на отца:

— Ты так говоришь, как будто ты жил в то время и сам решал. Но ведь ты тогда ещё не родился...

— Верно, не родился. Но, читая старые книги, я порой чувствовал себя так, как будто сам бы на месте предков и должен был принимать решение.... Я знал, почему они приняли то или иное решение, знал, что последовало после... Знал, кому и во что обошлись его ошибки... Иные из-за них окончили свои дни на виселице... Но не ошибается лишь тот, кто не принимает решений, а лишь наблюдает жизнь как бы со стороны. Но такой человек и не живёт в полной мере.

Но вот, наконец, и приграничный пункт. В ясный день его было заметно издали, и сердца у всех радостно забились.

— Видите, — сказал Инти жене и дочери, — это граница Тавантисуйю, прибудем ? и мы, считай, дома. Казалось бы, те же горы за ним, те же перед ним, да и сам он разделяет лишь разные склоны одной горы, да и выбран он был не по каким-то высоким соображениям, а по чисто практическим — именно здесь гора такой формы, что пункт тайком не обойдёшь. Но всё равно дорога и горы за ним для нас уже другие. Потому что там Родина, там уже, считай, дом. Для нас, когда мы знаем, что там — Родина, там уже всё как будто другое.

— Но ведь если бы граница Тавантисуйю продвинулась бы дальше, Родина была бы уже здесь? — спросила Утеша. — Так почему там всё другое?

— Верно, была бы, — ответил Инти.

— Всё дело в том, что мы устали от бесконечных тревог, — сказала Морская Волна, — здесь нас любой разбойник может безнаказанно ограбить, убить и захватить в рабство, а там уже вступают в действие законы Тавантисуйю.

— Тоже верно, — сказал Инти, — просто так на нас там уже никто не нападёт. Но вот если наши враги про нас пронюхали... Тогда другое дело.

— Я думаю, всё куда проще, — сказал шедший чуть впереди Видящий Насквозь. — Все мы знаем, что впереди нас ждёт отдых, вкусный обед, крепкий чай и баня, а то ведь уже больше недели не мылись, заодно и это дурацкие европейские тряпки сбросим и оденемся, наконец, по-человечески. Как лекарь скажу, что наша тавантисуйская одежда много для здоровья полезнее. Штаны не обтягивают, обращение крови в ногах тем самым не замедляется, да и вообще без лишних рюшек, под которыми у белых людей вечно грязь копится. У нас в Тумбесе некоторые манеру одеваться по-европейски взяли, краса и дешёвая гордость им важнее чистоты и здоровья.

Инти спросил:

— А что, в Тумбесе сильно теперь европейские платья в моде? Лет пять назад так принаряжались только некоторые женщины, даже Эспада вроде бы не решался вырядиться в камзол принародно. Хотя европейские наряды у него при обыске были найдены, представляю, как он исходил ненавистью, что не может их нацепить на себя публично.

— Ну, теперь некоторые модники так ходят, — ответил Видящий Насквозь, — хотя старики ворчат, конечно. Но ведь их с каждым годом всё меньше...

— Скверно, — сказал Инти. — А всё таки родина — это ведь не чай и баня, и даже не только законы, хотя всё это и важно. Наверное, это то, что европейцы называют modus vivendi, образ жизни.

Когда они уже подошли посту, оттуда выбежал смотритель и, увидев Инти, остановился в удивлении и некотором замешательстве. Инти тут же понял, что узнан — Опоссум слишком хорошо знал его в лицо, чтобы его обманул европейский костюм и седина. Но хорошо ещё станционный смотритель понял, что прямо называть Инти по имени не следует, и потому не знал, как обратиться: Как можно более непринуждённо и естественно Инти сказал:

— Опоссум, кого я вижу! Не узнаёшь Саири в таком наряде?

Эта фраза означала, "да, мы знакомы, не надо это скрывать, но зови меня сейчас "Саири".

— А как же не удивляться? — ответил Опоссум. — Не думал я, что ты в твои годы и с твоим здоровьем будешь шляться по заграницам. Но раз ты куда-то ездил, то, значит, так было надо. Да и ладно, сейчас не до разговоров. Что вам раньше, еду или баню?

Вечером, сидя вдвоём за чаем, Инти и Опоссум беседовали. Опоссум рассказывал последние тавантисуйские новости, сам не переходя к вопросам. Инти был доволен, что Саири, похоже, блестяще сыграл свою роль — во всяком случае, никто ничего не заподозрил вроде бы... И про смерть Ловкого Змея вести пока не дошли... Или им особенного значения не придают? Мало ли кто его мог прикончить, в самом деле...

— Скажи, Опоссум, а любопытно тебе, с чего это я по заграницам на старости лет вздумал мотаться?

— Любопытно. Только ведь ты, если не захочешь, не скажешь. Хотя, на самом деле, я догадываюсь...

— И о чём догадываешься?

— Обстановка по ту сторону гор накаляется, того и гляди полыхнёт восстание, так ты с их вождями, пойти, переговоры вёл, и женщина с тобой, похоже, переводчица... Это не сама Радуга?

— Нет, не сама. Но, в общем и целом, ты угадал. Мне, кстати, сказали, что они тут три раза к нам по этой дороге послов присылали. Дорогу, конечно, безопасной не назовёшь, но все-таки, чтобы все три группы погибли... подозрительно это. Как думаешь, какая может быть причина?

— Я не думаю, я знаю. Оттого я, собственно, и здесь. Тебя и твоим людям просто сказочно повезло, что вы пришли сюда сейчас, а не несколькими днями ранее. Иначе вы бы вляпались в такие неприятности... Ну, может, и не погибли бы все, но без трупов едва бы обошлось. Здесь, вот прямо на этом посту, орудовала банда, грабившая и убивавшая проезжающих. Поскольку тут место достаточно глухое, на то, что никто долгое время не шёл, никто и внимания не обращал. Всё случайно вскрылось...

— Как же они пост захватили?

— Официально устроились работать. Один головотяп согласился мало что назначить тут одних каньяри, да ещё и из одного села. А иные думают, что не головотяп, а сам в сговоре... Так что знаю я про послов, сам их видел...

Глаза Опоссума погрустнели.

— Что с ними?!

— Их тут по несколько месяцев в рабстве держали, в подвале и колодках, и были они при освобождении в таком состоянии... Без слез смотреть невозможно. Ведь если человека, даже самого здорового и сильного, несколько месяцев в колодках продержать, он потом на ноги встать не сможет. Так что отправили их в дома оздоровления, может, поставят их наши лекари на ноги...

— Должны. Хотя, конечно, такого кошмара и врагу не пожелаешь, а тут те, кто за нашей помощью шёл...

— Ну а я тут формально в качестве смотрителя, но так должен все связи этой банды вскрыть. Ведь всё награбленное или рабами сделанное бандиты куда-то сбывать были должны. Вот и пытаюсь найти концы.

— А я уж, встретив тебя здесь, думал, что ты просто более спокойное занятие найти решил... Всё-таки годы своё берут... И у меня тоже.

— Да какой тут покой, когда такие дела творятся. Вот что, я думаю, свиньями мы будем, если своим собратьям по ту сторону гор не поможем. Если после таких бед они вернутся ни с чем...

— Я тоже уверен, что без нашей помощи их оставлять нельзя. Но воображаю, как перекорёжит Золотого Слитка от одной мысли о таких тратах...

— Ничего, перетопчется. Не один же он всё решает. Асеро, я думаю, на твоей стороне будет, да и Славного Похода вполне может удастся уговорить. Скажи мол, засиделись твои орлы...

— Меня просили о помощи с моря, тут мнение наших торговцев очень много весит. Но ладно, к чему гадать, соберутся носящие льяуту, и тогда всё обсудим. Лучше расскажи, что там нового относительно англичан.

— Да ничего. Наши люди воют, столько от них проблем и головной боли, но торговые работники велят им спускать по максимуму, наказывать только тавантисуйцев, а эта несправедливость вызывает злость и раздражение. Ну всё-таки недопонимают у нас наверху чего-то...

— И чего же?

— А то, что человеку мало быть сытым, добротно одетым и помытым. Вот, скажем, дворянин в Европе почему сам себя считает крутым и почему другие перед ним стелятся? Разве он обязательно богат? Отнюдь. У него может быть всего имущества ? дырявый камзол с пустыми карманами да вошки в волосах. Но он безумно при этом гордится собой, потому что у него, в отличие от простого мужика и даже богатого купца, есть честь! То есть, его никто безнаказанно оскорбить или ударить не может. Потому что он — высшего сорта. По сравнению с другими, которых можно и оскорблять, и унижать, и к женам и дочерям их под юбки лазить...

— Ну, это мы все более-менее понимаем. Да и англичане, вроде, не дворяне.

— У англичан богатый купец может себе дворянство купить. А мы не понимаем, что все они, хоть дворяне, хоть нет, людей на сорта делят. Кого можно оскорбить, кого нельзя... И если мы терпим их выходки, значит, в их глазах сами себя к низшему сорту относим, вот они и наглеют на глазах. А как ещё прикажешь к нам относиться, если к супруге самого Первого Инки можно безнаказанно под юбку лазить? А если уж за нашим государем они чести не признают и под юбку к его жене залезть посмели, то уж за нами и подавно...

— Значит, весть об этом уже досюда докатилась.

— Сплетни об этом ходят по всей стране. Иные даже совсем небылицы сочиняют. Будто бы Розенхилл её на глазах у мужа прямо осилил, и даже будто она добровольно Розенхиллу отдалась, а Асеро стерпел.

— Да кто посмел так опозорить Луну?!

— Формально никто не знает, но так многие догадываются. Кто ещё мог вынести это из-за пределов дворца, кроме Жёлтого Листа?

— Знаешь, этого мерзавца уже пора арестовать. Сколько терпеть можно! Нужно дойти до воздушной линии и переслать приказ в столицу. Ответственность за последствия беру на себя.

— До наших мест воздушную линию пока ещё всё равно не провели, — с грустью ответил Опоссум, — это не раньше Кито...

— По плану должны были уже. План изменился?

— Да. Слишком много связанных с этим несчастий. Как они уверяют...

— Много — это сколько?

— Точное число не говорят. Будь я в Куско, запросил бы статистику. Но в качестве аргумента приводят не более трёх-четырёх историй, да и там нарушали технику безопасности. Мне кажется, что тут панику нарочно враги разводят, чтобы лишить нас такого важного изобретения... Ведь на кораблях куда больше народу тонет, никто же не велит их запретить! Хотя проблема тут есть, но она не там, совсем не там...

— А где же?

— Юноши, после того как они вырастают и не могут летать, они... им потом тяжело без неба, как-то чего-то не хватает. Мучает смутная тоска, от которой нет пока никакого лекарства. Может, со временем пройдёт это, а может, и нет... Слишком мало ещё времени прошло, чтобы выводы делать.

Инти ничего не ответил. Как и многие уроженцы гор, он с детства мечтал о полёте, но знал, что человек не птица, над горами и долинами не воспарит, как бы ни хотел... Ну а те, кто летал и теперь больше не может, должны испытывать по этому поводу ещё большие страдания. Но знал он также, что с болью можно свыкнуться. Ведь как он горевал после смерти любимой жены... Но ведь свыкся, жил, занимался делом... Хотя только теперь, когда эта страшная боль прошла, он понял, насколько на самом деле страдал, отвлекаясь от боли силой воли. Впрочем, можно ли назвать такую подавленную и неосознаваемую боль болью? Это скорее какое-то нечувствие, когда часть души просто не работала, как не работает часть мускулов у парализованных. Тоже несладко, но жить с этим можно.

Вот наконец-то и Кито. Когда путешественники подъезжали к нему, было время послеобеденного отдыха. Утеша вовсю вглядывалась в городские стены и башни, нюхала воздух и в конце концов спросила:

— Скажи, отец, а почему я не чувствую городских запахов? Город заколдован?

— Но ведь ты же сама видела, что в наших городах не принято выкидывать на улицу мусор и нечистоты.

— Всё равно. В маленьком селении легко поддерживать порядок, но разве это возможно в таком большом городе?

— Отчего же нет? На то ведь и городские власти, чтобы следить за такими вещами.

— Неужели правитель этого города сам убирает улицы?

— Ну не сам лично, конечно. Но его дело организовать всё так, чтобы улицы были убраны. Это его обязанность. Потому что если в городе не будет чисто, то его снимут.

— А почему у белых людей не так?

— Потому что их общество устроено неразумно. Им не нужен чистый воздух для всех. Богатые могу купить себе виллу на холме, а бедняки пусть, мол, задыхаются в зловонии, страдают и умирают от болезней.

— Вот как...

— Скоро ты увидишь, как красиво в Кито. Ты обязательно должна увидеть это город. Думаю, будет лучше, если вы с матерью вдвоём по нему погуляете.

— А ты?

— Я, к сожалению, не смогу — мне тут надо кое с кем встретиться и кое-что обсудить.

— А мы не заблудимся одни?

— Исключено. Он построен по плану так, что в нём невозможно заблудиться. В крайней случае, спросите дорогу до гостиницы.

— А с нами не может ничего случиться? — спросила Морская Волна.

— Оснований считать, что про нас узнали, у меня нет. Хотя, конечно, исключать этого нельзя. Но мне кажется много более безопасным гулять по городу, чем оставаться в гостинице. В толпе они вряд ли решатся вам что-то сделать, да и найти вас тяжелее. Хотя на предмет слежки стоит поглядывать.

— Устала я слишком — по городу ходить.

— Тогда я попробую вам билеты в театр достать, Утеша, ведь ты там никогда не была.

— Конечно, не была. А как же мы туда пойдём? У нас же нет красивых платьев и бриллиантов?

— Ну, это у нас не обязательно. В театры могут ходить все, и крестьяне, и ремесленники с жёнами и детьми. Даже дворники могут. И никто на себя бриллианты не навешивает. Главное — быть одетым чисто и не в лохмотьях. И никто не посмотрит косо.

— Ура!!! — закричала девочка и захлопала в ладоши.

— Ну, на театр согласна, — ответила её мать...

Инти отошёл от распределителя билетов огорчённый.

— Увы, поскольку в городе траур, все представления отменены. Придётся вам всё-таки погулять по городу.

— А почему траур? — спросила огорчённо Утеша.

— Произошло убийство. Пьяные англичане накуролесили. Напились до невменяемости, попытались обесчестить какую-то женщину, её брат вступился, и его порешили. Но, по крайней мере, всех англичан посадили по этому поводу под замок, и наместник добивается того, чтобы им вообще запретили находиться в Кито. Так что гулять можете спокойно.

— Как же это так, отец! Неужели из-за одного человека объявили траур? При том, что он не был знатным...

— Да обыкновенно. Ведь теперь не до развлечений. Я понимаю, что у белых чуть ли не каждый день кого-нибудь так убивают, ради всех траура объявлять не будут, но в наших городах убийство — событие исключительное. В последний раз это была смерть Алого Мрамора, предыдущего наместника. Но это отдельная трагическая история. Так что не бойтесь, гуляйте спокойно, если всё будет в порядке. В час заката я вернусь в гостиницу, и вы тоже.

На этом они разошлись. Инти пошёл к дому Огненного Мака, своего координатора по Кито. Уж он-то точно обрисует обстановку в городе, которая выглядит совсем неспокойной. Но когда он подошёл к дому, на сердце у него стало тревожно. Ставни на окнах и дверной проём были заклеены лентами. Значит, тут уже не живут. Но что случилось?

Тут Инти увидел, что из двери соседнего дома вышла какая-то старушка и обратился к ней:

— Уважаемая, прошу меня простить... но я приехал издалека и думал навестить своего друга, который жил в этом доме. Где его теперь искать?

— Ищи его, сынок, на том свете! Мертв он, вчера похоронили...

— Как же так? Что послужило причиной его гибели? Неведомая болезнь или трагическая случайность? А семья куда делась?

— Ты и в самом деле, похоже, прибыл издалека. Убит Алый Мак англичанами. А семья его — сестра лежит у лекарей полуживая, а мать и отец от такого горя скончались. Вот дом теперь и пустой стоит. Говорят, — тут старушка перешла на шёпот, — что Алый Мак с чуть ли не с службой безопасности связи имел, и в доме у него что-то такое быть может. Вот и заклеили окна и двери, чтобы если кто туда полезет, сразу видно было.

Инти задумался. Конечно, в пьяной драке с англичанами мог погибнуть кто угодно, в том числе и Алый Мак, но все-таки, похоже, что дело нечисто. К тому же его родители... Инти понял, что он должен попасть к Зрелому Плоду и расспросить его. Если тот не в отъезде и не принимает особенно важных гостей, то печать службы безопасности откроет перед ним двери дворца без проблем.

Всё прошло как по маслу. Зрелый Плод сразу узнал Инти и пригласил его во внутренние покои, где они могли наедине обсудить случившееся.

Наместник рассказывал:

— Случилось вот что. Англичане в очередной раз напились, и один из них стал жаловаться на жизнь. "Что, мол, за растреклятая страна. Я напился и бабу хочу. В любой другой стране стоит мне щёлкнуть пальцами, и женщина появится. А тут — хрен!" А потом они опять пошли на склад и стали приставать к служительнице. Выдай, мол, нам ещё пойла. А она уперлась — дескать, вы всё, что вам по закону положено, за этот месяц выпили, а больше я вам не дам. И так, мол, напились пьяные. А потом кто-то из них выдал что-то вроде: "Так что же это мы, вот же баба, отчего её не поиметь". Она сопротивлялась, конечно. Голову они ей разбили... Короче, не знаю, до какой стадии у них дело дошло, но тут на свою беду зашёл Алый Мак. Увидев, что делают с его сестрой, он тут же накинулся на мерзавцев, но силы оказались неравны, и его убили...

— Все это выглядело бы правдоподобно, если бы дело происходило где-нибудь в христианской стране. Но у нас... неужели никто не сбежался на шум и крики?

— Когда сбежались, было уже поздно.

— А родители его как погибли?

— Отец во сне от сердечного приступа, мать два дня спустя от горя, после того, как увидела дочь без сознания и с разбитой головой...

— Конечно, помереть от такого можно... Только вот не думаешь ли ты, что всё это могло быть подстроено?

— Ты думаешь, они знали, что Алый Мак — твой координатор? Да я сам об этом только после его смерти узнал! А случаев таких было и до того... Ну что пьяные они к женщинами приставать начинали. Чудом без трупов обходились.

— Слушай, многих Алый Мак успел ранить, прежде чем они его убили?

— Нет, никого не успел.

— Хм... Англичане пили одни или с тавантисуйцами?

— Точно не знаю.

— Знаешь, на месте Алого Мака я бы непременно приставил к англичанам людей, которые бы под видом дружбы подслушивали бы их пьяные разговоры. Это довольно стандартный ход.

— Не знаю. Я к документам твоей службы доступа не имею. Может, тебе проверить?

— Видишь ли, если моя гипотеза верна, то мне этого делать опасно. Если предположить, что люди, приставленные к англичанам, были ими подкуплены... Тогда возможна следующая картина. Подвыпившие англичане приходят на винный склад и начинают спорить с кладовщицей, которая, будучи сестрой Алого Мака и зная его людей, уверенно спорит с ними, но на помощь громко не зовёт, так как уверена, что в случае обострения за неё уже есть кому вступиться. Кто-то из них бежит за Алым Маком, приводит его на выручку сестре. Тем временем дело уже приняло опасный оборот, у той голова разбита... Он кидается на врагов и получает удар в спину от тех, кого считал своими.

Зрелый Плод откинулся на кресло и, побледнев, обхватил голову руками:

— Ты прозорливец? У колдунов учился? Ведь у него и в самом деле в спину был нож воткнут, откуда ты знаешь?

— Я просто слишком хорошо знал Алого Мака, он был опытный боец, не бойца я бы координатором не назначил. И с пьяными отморозками справиться ему не так уж сложно было. Врага сзади он бы не допустил. А вот предателей прохлопать мог... Это любой может, даже я. Конечно, это всего лишь версия... Хотя мне самому не по себе, что среди наших людей могли оказаться такие подонки. От души надеюсь, что я не прав. Но история с Колючей Ягодой и Алым Мрамором научила меня быть осторожным. Если я прав, то стоит мне заявиться к ним, как они, поняв кто я, от меня просто избавятся. А я везу в Куско ценные сведения, которыми не имею права рисковать... И задерживаться тоже не имею права. Вот и сам не знаю, что теперь делать...

— Вот что, лучше поезжай в Куско. Может, хоть ты уговоришь их выслать англичан из Кито. У меня же сейчас положение хуже некуда. Когда всё случилось, я написал в Куско всё подробно и умолял, чтобы англичан из моего города забрали. Ведь судить и казнить я их не могу, а если просто отпущу, то их мои горожане растерзают, и я опять же виноват буду. Но от Первого Инки я получил отказ.

— И что он советовал?

— Ничего, — наместник покачал головой, — я вообще не понимаю, что случилось с Асеро. Ведь он всегда был так участлив и внимателен, особенно в отношении таких дел, и я был уверен, что уж если откажет мне, то хоть совет даст, как поступить. Ответ поступил сегодня, и я не знаю, как мне теперь быть.

— А не можешь мне показать документ?

— Отчего нет? — и Зрелый Плод вышел, и через минуту вернулся с бумагой. — Читай!

Инти прочёл: "Приказываю тебе отпустить англичан и впредь не подвергать аресту без нашего разрешения. Пусть свободно гуляют по Кито". Наместник добавил:

— Может, конечно, он рассчитывает на самосуд, но... Ведь это означает неизбежные жертвы среди горожан. Да я после такого поста лишусь! Не потерпят меня тут после такого безобразия. И будут правы — я должен сделать всё, чтобы в городе не лилась кровь.

— Нет, ставку на самосуд он делать не будет, я его хорошо знаю... А ведь почерк-то не Асеро! — заметил вдруг Инти.

— Мог секретарю надиктовать.

— Вряд ли. Такие короткие письма он пишет сам. Да и секретарь у него Луна, а её почерк я точно ни с чьим не перепутаю. Но больше всего меня смущает это двусмыленное "нашего". Имеется в виду кто? Носящие льяуту? Но ведь их невозможно столь быстро собирать! Да и указал бы он на столь важный момент, кто именно в виду имеется, он терпеть не может в документах двусмысленности.

— Может, он только себя лично имел в виду? — спросил наместник. — И перенял европейскую манеру говорить о себе во множественном числе? Ты с ним давно не виделся?

— Давно. Но не думаю, что это возможно. Непохоже это на него, он всегда такие вещи высмеивал. Как это, говорить об одном себе "мы"!

— Люди меняются. Я вот видел, как дурные манеры от англичан такие люди перенимали, от кого я не ожидал даже!

— Нет, я практически уверен, что это не Асеро.

— А кто это, ты не можешь определить по почерку?

— Похоже на Почерк Жёлтого Листа, но и на Золотого Слитка похоже... Нет, я лично я не могу сказать с уверенностью, нужен эксперт по почеркам, а она в Куско...

— Инти, тебе везде уже заговоры мерещатся! Нельзя же так, ты невинных чёрт знает в чём заподозришь.

В этот момент в дверь постучали. Гонец передал наместнику письмо. Тот вскрыл его и пробежался взглядом. Потом сказал облегчённо:

— Ну, вот наконец-то всё и выяснится. Асеро едет сюда. Послезавтра планирует быть здесь. Оказывается, он совершал инспекцию по области каньяри.

— Послезавтра? Дай гляну на письмо.

Проглядев, Инти сказал:

— Да, это его почерк! На сей раз без обмана.

Потом он ещё раз сверил бумаги и сказал:

— А вот первую писал точно не он, ведь каньяри он инспектировал не день и не два, значит, не мог успеть отправить то письмо из Куско в соответствующую дату.

Потом изменившимся голосом произнёс:

— Значит, подделка... Решиться подделать такую важную бумагу они могли только если... если они решили его убить! Асеро, брат, да хранят тебя боги! Это счастье, что ты решил завернуть сюда!

В эту минуту в дверь постучали, и вошёл другой гонец.

Письмо, которое он принёс, было следующего содержания. "К сожалению, непредвиденное обстоятельство вынуждает меня возвратиться в Куско. Надеюсь, что смогу посетить Кито после праздника Солнца, хотя и не рискую загадывать на будущее".

Прочтя это, Инти застонал и схватился за сердце. "Боги, боги" — в отчаянии повторял он... Потом всё-таки взял себя в руки и сказал:

— Слушай, я должен немедленно ехать в Куско, может, успею его перехватить по дороге.

— Не думаю, что дело так срочно. Знаешь, я переписываюсь со своей тёткой Миногой. Недавно она написала мне, что ждёт от Жёлтого Листа заподлянки, но никак не раньше отчётного собрания носящих льяуту, а значит, не раньше Райма Инти. Я тогда не предавал этому значения, но... теперь не знаю. Давай я покажу тебе её письмо:

Наместник вышел, а потом принёс лист:

"Здравствуй, племянник! Гложут меня смутные опасения, что вскоре ждут нас большие потрясения, которые могут закончиться или сменой Первого Инки, или ещё чем-то похуже. Ты не думай, Асеро жив и здоров, но в то же время простить жестокое оскорбление, которое нанесли ему англичане, он вряд ли способен. А значит, всеми правдами и неправдами он лишит льяуту тех, кто его стерпеть позорно оскорбление принудил. Многие же носящие льяуту желали бы продолжения и расширения торговли с Англией. В силу этого на традиционном собрании Носящих Льяуту, которое должно состояться в конце года, вопрос встанет так: "Асеро или англичане". И не важно, поставит ли его сам оскорблённый ими Асеро или кто-либо другой... Но я знаю, что у Жёлтого Листа такой кандидат крови Солнца на примете есть".

Зрелый Плод добавил задумчиво:

— Конечно, Минога уже стара, да и частично из ума выжила. Да и много ли она может знать, сидя в своей обители....

— Ну, она не простая дева Солнца, все помнят, чья она вдова. Одно время она была очень резко настроена против избрания Асеро. Хотя, конечно, с тех пор много воды утекло, да и поддерживать какого-то никому не известного молодого человека она точно против Асеро не будет. Ибо здравый ум ещё до конца не потеряла. А ты и в самом деле думаешь, что какой-то соперник у Асеро есть?

Наместник отхлебнул чаю:

— Об этом говорит Властислава, дочь Жёлтого Листа. Она переехала в обитель в Кито. У неё был какой-то роман с одним юношей, они хотели пожениться, но отец был резко настроен против жениха, единственная причина, что тот не крови Солнца. Но кого он ей присмотрел, даже она без понятия. Тем более что сам лично Жёлтый Лист на себя Алое Льяуту не напялит, ему через марионетку удобнее... Но кто это может быть? Киноа тут не замешан?

— Нет, Киноа здесь не причём, я уверен. Во-первых, жёлтое льяуту ему и без всяких заговоров почти обеспечено. Да и сам он человек отнюдь не склонный к заговорам. Это не в его натуре.

— Дети иногда идут и против отцов, ты сам, Инти, на это напоролся.

— Да, напоролся. Погоди... а может "кровей Солнца" надо понимать как "кровей Инти", то есть моих?

— Инти, ты думаешь...

— Возможно, всё возможно... надо же проверить всё это. Ещё совсем недавно меня ужасала сама мысль, что пришлось бы опять столкнуться с собственным сыном, а теперь как-то... отгорело.

— Почему?

— Понимаешь, у меня есть люди, которые мне дороги. И если им может угрожать опасность от его действий, а это может случиться, то... у меня уже не будет проблемы кого выбрать.

— Да это и раньше было так, — пожал плечами Зрелый Плод, — и всё-таки ты жалел его, слишком он напоминал тебе о его матери.

— Может быть. Ну а теперь больше не напоминает.

— Почему?

— Потому что даже встань его мать из могилы с целью объяснить, как он неправ и несправедлив ко мне, он и её тоже бы слушать не стал. Ему просто удобен сам образ прекрасной мёртвой матери, прячась за который, можно всех упрекать почём зря. Мёртвая не стареет, не дурнеет, всегда молчит, и можно воображать, что она во всём с тобой согласна. Мёртвая никогда не упрекнёт в подлости и предательстве, даже если всем остальным эти подлость и предательство очевидны. Живую бы мать он так не любил бы. И ещё, я знаю, слишком хорошо знаю, что его ещё будут использовать против меня, и я должен теперь быть к этому готов. Когда я болел, мне пришло письмо, якобы от моего человека, об очередном художестве Ветерка на каторге. А потом... потом оказалось, что мой человек всего этого не писал. Хотя факты, изложенные там, были правдой. Это значит одно: его плотно пасут, и этим письмом хотели меня добить. Впрочем, не думаю, что его пасут только из-за этого...

— Но кто может его пасти там?

— Кто-нибудь из тех, кто охраняет и снабжает лагерь. Конечно, была организована проверка, но не знаю, дала ли она что-нибудь. Но ведь такой человек им очень удобен как ширма. В основе его преступления не было корысти. Искристый Снег потому и так выступал за помилование. Мол, корыстных мотивов не было, значит, смерти не заслуживает. И многие просто не понимают, в чём бескорыстный человек может быть виноват. Так что кое-кому может в голову прийти объявить наследником и его. Но для этого нужно убрать всех остальных. Убрать Асеро, убрать меня и Горного Ветра, убрать даже Киноа и Наимудрейшего... Жёлтый Лист с ними в сговоре, так что не помеха.

— Они забыли прецедент с Руминьяви? В такой ситуации могу объявить себя правителем даже я.

— Зрелый Плод, объявить ты себя можешь кем угодно, но вопрос в количестве людей, готовых пойти за тобой. Как ты знаешь, за Руминьяви даже не все сторонник Атауальпы были готовы идти...

— Кто знает, тут тебе видней. Вот что я думаю: тебе нельзя ехать больше открыто. В том смысле, что тебя могут узнать по дороге. Нужно дать тебе разрешение на карету, и в ней ты будешь проезжать крупные селения каньяри.

— Печать спецслужб такое разрешение выдаёт автоматически. Но карета сильно замедлит передвижение.

— Если ты на почтовых пунктах будешь показывать печать спецслужб, то у тебя точно будут неприятности. Смотритель-каньяри может тебя выдать, и потом на вас в горах нападут.

— Даже так? Скверно дело. Объясни, что у вас тут происходит? Ещё год назад ни о чём таком речь не шла.

— Каньяри, похоже, вбили себе в голову, что инки хотят их истребить. Именно истребить всех от мала до велика. Что, мол, есть где-то такой тайный хитрый план, о котором почти никто не знает, но, тем не менее, его проводят в жизнь. То простое соображение, что если бы инки этого хотели, то сделали бы уже давно, как-то не воспринимается. Так что карету бери. Пусть она, с одной стороны, замедлит передвижение, но с другой, там могут отдыхать те, кто устанет от дороги верхом. В ней даже поспать можно при желании.

— Ладно, подумаю. Письмо мне в Куско написать надо, раз Алый Мак мёртв, то я его, пожалуй, отнесу на воздушную линию своими силами. Молоко у тебя есть для таких дел?

— Разумеется.

Инти решил воспользоваться двойным шифром. Простеньким кодом было зашифровано письмо следующего содержания.

"Дорогой сын, я возвращаюсь домой цел и невредим, жди меня в аккурат перед Райма Инти. (На самом деле Инти планировал вернуться пораньше, Райма Инти был самым крайним сроком)

Также сообщаю тебе, что твой беспокойный отец снова женат. Недолго я вдовцом побыл. Надеюсь, что наши жёны поладят между собой и будут вместе воспитываю детишек. Надеюсь, что встречу дома тёплый приём.

Твой отец

Если это письмо попадёт в руки врагов, нового они узнают мало, а если Саири не прокололся, то вообще ничего не поймут.

Основная часть была написана на белой части бумаги молоком, и чтобы её проявить, нужно было осторожно подержать письмо над огнём.

"Горный Ветер, над страной висит угроза переворота, если "Мать Огня" прибыла в порт Тумбеса, немедленно посылай гонца за привезёнными документами. Нужно как можно быстрее арестовать Жёлтого Листа и всех их сообщников. Англичан тоже арестовать, даже под угрозой войны, потому что лучше война в будущем, чем свержение Асеро в настоящем и передача власти какому-нибудь ставленнику англичан, с "бескровной" продажей всей страны фактически в рабство. Кажется, кое-что знает Минога, стоит тебе поговорить с ней. Проверь также, не было ли у Ветерка подозрительных гостей. Переведи его в другой лагерь, где бы у него точно связей не было".

Вернувшись в гостиницу, Инти обнаружил очередной неприятный сюрприз. Разумеется, уходя из гостиницы, он оставил своих людей сторожить ценные документы. Однако когда он вернулся, он обнаружил что его люди приводят всё в порядок после какого-то разгрома. Инти тут же потребовал объяснений. Перепуганный Коралл кое-как рассказал.

К ним номер как бы случайно забрели люди, которые тоже поначалу представились местными торговцами. Однако быстро выяснилось, что одного из них Коралл лично знал как сотрудника Службы Безопасности. Конечно, знал не так чтобы очень уж хорошо, но пересекался по какому-то делу. Ну и в результате принадлежность к "людям Инти" вскрылась и для тех, и для других взаимно. По этому поводу пришедшие предложили вместе выпить и закусить. Заскучавшие хранители архива с радостью согласились. Взаимодоверие было полным, тем более что знакомый Коралла спросил про Опоссума, не видели ли того на границе.

По словам Коралла, выболтали они за столом не очень много, больше вспоминая прошлое типа событий в Новой Англии, а про нынешнее сказали, что была командировка за границу, больше подробностей говорить не имеем права. Коралл уверял даже, что они не упоминали имя "Саири", но тут нельзя было быть до конца уверенными. Гости тоже ограничились объяснением, что у них там какие-то дела, связанные с каньяри. Даже выпили они вроде бы немного. "Мы же на службе, всё понимаем, кому нужен нагоняй от начальства". За догоном тоже вроде не бегали. Но в какой-то момент всех их стал смаривать сон. Коралл и Ворон, оказались крепче других, или выпили меньше, но сон сморил их ненадолго, и, проснувшись они увидели, что гости потрошат их вещевые мешки. До архива при этом вроде не добрались. Коралл и Ворон тут же вскочили на ноги и потребовали объяснений, которых ожидаемо не получили. Завязалась драка, которая разбудила остальных. В конце концов непрошенные гости сбежали, им стреляли вслед, но вроде поразить не удалось.

— Да всё ясно на самом деле. Вино было с сонным порошком, а "гости" ваши заранее приняли противоядие. Ведь они не говорили вам, что местный координатор убит. И есть все основания предполагать, что здесь свила гнездо измена. Конечно, вы не могли знать этого в тот момент, когда я уходил, оставляя вас сторожить вещи в гостинице, но ведь предполагать такую возможность каждый из нас обязан! И потому без нужды не выпивать и языка не распускать. То, что вы натворили — грубейшее нарушение.

— Вдвойне скверно, что о нас тут, видимо, уже знали, — сказал Коралл. — Но откуда? Неужели Опоссум выдал?

— Всё возможно, хотя не думаю. Могли увидеть Видящего Насквозь и сделать вывод, могли увидеть меня, или Изабеллу с дочкой. А могли вообще на всякий случай всех проезжих прощупывать.

— И что же делать? — угрюмо сказал Ворон.

— Сегодня придётся, видимо, всё-таки ложиться спать, приняв некоторые меры предосторожности. Конечно, разворошить это гнездо измены необходимо, но, увы, мы не можем сделать это прямо сейчас. Во-первых, мы должны поспеть в Куско к Райма Инти и выложить компромат на Жёлтого Листа. Во-вторых, Алый Мак мёртв, а без него мы точно не можем знать, кто тут находился у него в подчинении. Об этом знает только Горный Ветер, или надо смотреть секретные списки. А они опять же в Куско. Надо бы предупредить наших в Кариканче, что тут опасно. Но в то же время такое предупреждение тут могут перехватить. И ещё вопрос в том, брать ли повозку, которая, с одной стороны, позволить ехать скрытно через селения, а с другой, будет тормозить. У кого какие предложения?

Слово взял Коралл:

— Я знаю, что у нас должен быть координатор и в Кариканче. Конечно, у них и без того забот полон рот, но их надо хотя бы предупредить. Я думаю, что кого-то из наших стоит направить с сообщением туда, чтобы он потом догнал. Остальные пусть едут с каретой скрытно.

— А ехать туда к ним согласен, Коралл?

— Если бы это было не так, я бы такого не предлагал.

— Ладно, тогда пишу им письмо. Кстати, странно, что уже темнеет, а мои жена с дочерью ещё никак не вернулись. Не случилось бы с ними чего...

— Да что ты так дорожишь ею, как будто она тебе и в самом деле жена! — сказал Ворон. — Нет, я понимаю, что она крайне ценная свидетельница, но....

Инти ответил:

— Ворон, вот ты только что выпил нечто, что тебе казалось безобидным, а выпей ты чуть больше, оказался бы без сознания, и в это время с тобой могли сделать всё, что угодно, даже самое мерзкое и бесчестное. Тебе повезло, что ты жив и телесно не пострадал. А Изабелла? Её ведь тоже так опоили, а потом она очнулась в плену. Тебе ли её осуждать?

Ворон угрюмо молчал. Инти продолжил:

— Кстати, если они или Видящий Насквозь не вернутся, то дело придётся менять планы. Может, зря я его отпустить пообщаться с коллегами, но было жалко его удерживать, ведь любой лекарь мечтает попасть в Кито.

В этот момент вбежала запыхавшаяся Утеша, а вслед за ней вошла Морская Волна. Она была одета в белое платье с капюшоном, скрывавшем её от головы до ног, и в сумерках слегка напоминала призрак. Но тон у неё был вполне земной и даже деловитый:

— Всё-таки гулять по городу было не лучше идеей, — сказала она, — мы едва оторвались от слежки.

— Ничего, главное, что вы живы-здоровы. Садись, сейчас тебе Ворон заварит чаю, а ты расскажи всё по порядку.

— Утеша заметила, что на разных улицах появляются одни и те же люди. Мы попытались от них уйти, но они стали нас окружать. Поиграли в кошки-мышки. Один раз даже пришлось идти напролом. И я увидела близко лицо человека, который пытался пойти мне наперерез. Он был немолод, и я его, кажется, видела раньше. Но хуже, что он узнал меня....

— Почему ты так думаешь? — встревоженно спросил Инти. — Он окликнул тебя по имени?

— Нет. Он хотел пойти наперерез, но увидев моё лицо, отступил. Он... как будто испугался.

— Чего? Того, что считал тебя мёртвой, а увидел живой? Или думал, что ты там, а на самом деле ты здесь?

— Не знаю, — сказала Морская Волна, — но я думаю, что это был Звонкий Комар.

— Все преследователи были тавантисуйцами?

— Да. Белых людей не было. Возможно, были каньяри.

— И сколько их было?

— Человек пять-шесть.

— Так... — сказал Инти. — Значит, дело серьёзно. Это не могли быть только предатели из наших рядов, их тут банально слишком много... к тому же Звонкий Комар... видимо, он по профессии лекарь или снадобья готовит. Иначе бы его к тебе не подослали с зельем. Короче, тут работы ещё много. Вот что, сегодня уже поздно что-либо предпринимать. Надо укладываться на ночлег, приняв некоторые меры предосторожности. Спать на полу, а на кроватях сложить одеяла в виде спящих фигур.

— Всё-таки, что ты думаешь по этому поводу? — спросила Морская Волна.

— Как давно эти люди за тобой следить начали? Вели от гостиницы или в городе прицепились?

— Не знаю точно. Но не думаю, что от гостиницы.

— Пап, а мне кажется, что нас просто хотели поймать и изнасиловать, — сказал Утеша, — а когда один из негодяев взглянул в лицо матери, он понял, что возиться не стоит.

— Ещё утром я бы сказал, что такое невозможно, — сказал Инти, — но теперь я верю во всё. Хотя всё-таки думаю, что вы интересовали их именно как заложницы. Не исключено, что в гостинице орудовали одни, а за вами гонялись другие. Или это разные слуги одного и того же господина пытались ему угодить наперегонки. В любом случае, в сухом остатке получается следующее. Наши враги знают, что мы убили Ловкого Змея, а значит, у нас есть компромат на Жёлтого Листа и его подручных. А значит, попытаются нас убрать. Может быть, они и о большем догадываются, тогда тем более будут стараться нас прикончить...

— Я боюсь другого, Саири, — сказала Морская Волна чуть слышно, — они могли понять кто ты.

— Могли. Но это мало что меняет. Если они итак решили нас убить, то сделают это в любом случае. А сейчас меня очень беспокоит Видящий Насквозь. Конечно, он мог и просто увлечься, но... Проклятье, если Видящий Насквозь попал в плен, то дело обстоит крайне скверно. А так это или не так, надо узнать, не дожидаясь завтрашнего утра. Получается, что надо послать за ним. Причём тут опять риск, что и посыльные пропадут...

— Извините, что я опоздал, — сказал Видящий Насквозь, входя в номер, — я был в библиотеке, очень книга интересная попалась с описаниями болезней известных персон. Думал её сегодня всю прочесть, но не смог, хотелось бы завтра попасть в библиотеку тоже.

— Не до книги теперь, — сказал Инти, — мне очень жаль, мой друг, но на рассвете выступаем. А сегодня перекладываемся в другие номера, на сон осталось и так не более шести часов.

В общем, как-то удалось договориться с распорядителем гостиницы и поменять номера на другие, благо в гостинице было свободно. В оставшихся номерах одеяла были свёрнуты валиками. На следующее утро там были обнаружены следы ночного вторжения, и Инти проследил, чтобы бумага об этом дошла до наместника. Также посоветовал завести в гостинице охрану в столь неспокойные времена.

Потом он взял таки карету, так как в следующие разы нужно будет спать по очереди, и пусть ночным часовым будет где отсыпаться в дороге днём. В следующих гостиницах до самого Куско надо будет спать всем вместе вповалочку. Инти несколько досадовал, что его медовый месяц таким образом накрылся медным тазом, ведь не будешь же исполнять свои супружеские обязанности при своих людях, но безопасность важнее. И ещё важнее как можно быстрее оказаться в столице, пока там не случилось непоправимого.

Впрочем, о риске переворота догадывался не только Инти. Даже Заря, тихо жившая в своём Осушенном Болоте, всё равно опасалась того же самого. До поры до времени она ничего не знала, точнее, ей было не до событий в большом мире. Беременность протекала относительно гладко, но за два месяца до положенного срока внезапно потекли воды, а через сутки тёмный живой комок огласил криком своё появление на свет. Малыш первое время не мог сосать, ему приходилось впрыскивать сцеженное молоко в рот, и даже дышал с перерывами. Приходилось днём и ночью дежурить возле его кровать и дергать за ногу, если тот переставал дышать. Свекровь ругалась на Зарю, говоря, что она не для того оставила своё ремесло повитухи и ушла на покой, чтобы теперь возиться вот с такими детками, и советовала своему сыну больше не касаться жены в опасные дни. Заря уже знала о таком средстве избежать беременности, но знала также, что оно не очень надёжно. Впрочем, Уайн и слышать о таком не хотел. Конечно, пока вскармливают малыша молочком, беременеть ни к чему, но потом он хотел завести ещё больше детей. Пять, а ещё лучше десять. Одну неудачу он не считал чем-то серьёзным. Да и, впрочем, какая неудача. Ребёнок вот он, живой, дышит. А через некоторое время его и дергать перестало быть нужно, и молочко засосал. Правда, молочка у Зари было явно недостаточно, а Томасику требовалось больше, чем сестре. То ли потому, что настрадался вначале, то ли потому, что мальчик.... А на Заре, видимо, сказалось хроническое переутомление и недосып. Впрочем, они в Тавантисуйю, и потому беспокоиться нечего — специально для таких случаев в любом селении держат коров. Скудость молока имела и свои преимущества — оставив детей на свекровь, Заря могла отлучиться ненадолго в Куско. Свекровь, подозревая у Зари какую-нибудь болезнь, настаивала на том, чтобы её осмотрел её знакомый лекарь, у Зари же были свои планы — её очень хотелось достать книгу Хромого Медведя "Истина из Тавантисуйю".

В Куско Зарю осмотрели как следует, лекарь даже попробовал на вкус её мочу, чем её несколько смутил, но ничего особенно угрожающего не нашёл. В общем, Зарю он счёл здоровой, о чём написал в письме Каменной Курице. Но сделать так, чтобы молока было больше, он способа не видел.

А вот с книжкой её постигла неудача. В Тавантисуйю ничего нельзя было ни продать, ни купить, в лучшем случае обменять по знакомству. Книги были не исключением. Конечно, были библиотеки, и в большом городе было не затруднительно ими пользоваться. Но в Осушенном Болоте библиотека была, разумеется, не очень богатой, зато у Зари, как и у любого жителя Тавантисуйю было право раз в год приобрести себе новую книгу. Увы, на складе ничего из того, чего она хотела, не нашлось. Хромого Медведя давно не переиздавали, посоветовали ехать в Тумбес. Поколебавшись некоторое время, Заря взяла одну книжку, переведённую с английского. Раз этого автора переводил Горный Ветер, значит, скорее всего, там будет что-то стоящее. Тот, правда, переводил стихи, а тут пьесы. Хотя, может, пьесы тоже он, вполне мог. Конечно, свои переводы тот не подписывает собственным именем, а псевдонимов у него много.

В ожидании лошадей на станции Заря начала читать книгу и думала, про что переводил всё же Горный Ветер. Очень уже тема должна была быть ему близкой. Герой и прославленный полководец, соблазнившись предсказаниями власти, убивает одних, ловко подставляет других и становится злодеем, достойным лишь смерти.

Заря знала, ходили слухи, что и Инти, и Горного Ветра порой полушёпотом обвиняли в казнях невинных. Но именно потому, что не могли представить той же ситуации, что описана в пьесе. Когда человек, имеющий несомненные заслуги, потом становился злодеем и убийцей.

Приехав домой и зайдя к себе во двор, Заря застала следующую картину: Уайн стрелял по мишени из лука, а дети внимательно следят за ним. Томасик сидел притихший на траве. Посторонний человек мог бы подумать, что Уайн просто развлекается, демонстрируя самому себе свою ловкость в стрельбе, но близко знавшая супруга Заря уловила какое-то напряжение. Уайн не радовался меткому попаданию, и даже не досадовал на промах, как будто он был чем-то раздражён, и мысли его были где-то далеко, лишь тренированные руки ловко исполняли привычную работу. Впрочем, стрелы он всаживал в мишень с такой злостью, что можно было подумать, что он стреляет в невидимого врага.

— Что случилось? — спросила Заря. — Ты даже когда экзамен Тухлому Пирожку завалил, так зол не был.

— Тут я об этом говорить не буду, — сказал Уайн, — пошли в дом, там объясню.

Уайн подхватил Томасика на руки и понёс его в дом. Заря подумала о том, как Уайн изменился за эти годы. Где тот кудрявый юноша, который когда-то уходил от неё в армию и которого она обещалась ждать? Теперь Уайн — взрослый мужчина с намечающимся брюшком (мать Зари порой говорила, что это брюшко бы исчезло, если бы Уайн активнее вскапывал тёщин огород), волосы у него изрядно поредели и не вьются уже так, как в юности, а впереди их украшает седой чубчик — наследие тюрьмы. (Уайн категорически отказывался краситься, считая глупым лицемерием приукрашивание собственной внешности. Того же требовал и от Зари — бусы и кольца ещё считал допустимыми, но накладывать на лицо мази считал злом.)

— Так что же всё-таки случилось? — повторила свой вопрос Заря, когда они вошли в дом и Уайн запер дверь на щеколду. Заря села кормить Томасика и почти сразу почувствовала облегчение в груди.

— Случилось, что я был в городе Звездочётов и обнаружил там Тухлого Пирожка. Он там в школу пристроился учителем. И, небось, как в обители Дев Солнца развращал девушек, так и тут в школе за девочек вполне может приняться. А если мы туда переедем, Пчёлка пойдёт в эту школу, другой там нет, город-то маленький! А этот самый Тухлый Пирожок, как оказалось, некоторых девушек в своё время даже несдачей экзамена шантажировал! Такому пожизненно надо запретить любые преподавательские и руководящие должности как минимум, а я бы его на лесоповал отправил, будь моя воля! Кстати, и не только сам девушек пользовал, но и кому-то другому как проституток предлагал. Так и говорил — "согласись, мол, невелика потеря, а они ещё и одарят тебя". И какие-то старые связи у него при этом сохранились. Самое поганое, что даже Горный Ветер при всём желании не может распутать это кубло, потому что слишком ко многим тут нити тянутся, а среди амаута взаимное покрывание норма.

Заря вздрогнула, пожалев, что затеяла такой разговор во время кормления. Сосок мог выпасть изо рта Томасика, но вроде обошлось. Заря сказала:

— Я, конечно, понимаю, что человек, у которого у самого чести давно нет, может и в самом деле это большой бедой не считает. Ведь это же... это же по сути изнасилование! И почему наши амаута пали так низко, что готовы покрывать даже насильника!

— Ну, насчёт изнасилования ты погорячилась. За руки и за ноги он никого не хватал, нож к горлу не приставлял. Скажи, Заря, если бы тебе грозили несданным экзаменом, ты бы пошла на такое? Или всё-таки воспротивилась?

— Я бы пожаловалась Радуге. Кстати, а почему Верховный Амаута с Радугой поссориться не боится, а с Тухлым Пирожком боится?

— Есть серьёзные подозрения, что Тухлый Пирожок его шантажировать чем-то может. Знаешь, хоть я и сам считаюсь амаута, но их, если честно, не всегда понимаю. Далеко не худшие из них нередко считают, что бесчестный поступок можно и нужно оправдать или простить, а честный порой может нанести урон репутации. Обличил негодяя — ах, поганый доносчик! А если, наоборот, не донёс — ах, какой честный и порядочный человек! А вот Радугу они честной и порядочной женщиной не считают из-за её дружбы с Инти. Ну и конечно, она не из тех, кто будет так "порядочно" покрывать мерзавцев! Иные думают, что Горный Ветер всесилен. Но кого и как он может вывести на чистую воду, если амаута с ним сотрудничать не согласны, что знают, то скрывают, не понимая, что этом может привести к гибели государства! Так что придётся нам к партизанской войне готовиться. Вот я и стреляю из лука, тренируюсь. Когда Горный Ветер вернётся — нажалуюсь ему, но пока его нет в столице, уехал разбираться с каньяри. Инти болен, Радуга ничего сделать не может одна...

— Уайн, я всё-таки не понимаю. Ведь если рухнет государство, куда денутся амаута? Ведь не крестьянствовать же они пойдут! А кормить их чужеземная власть не будет, зачем ей образованные аборигены? Неужели этого даже Верховный Амаута понять не способен! Ведь я-то понимаю, а он умнее меня должен быть!

— Видимо, они считают, что наше государство не может рухнуть, но как жестоко они ошибаются!

— Ну, допустим, не понимают, по всё-таки... Вот я не могу понять одного — негодяев как таковых не так уж много, но многие им потакают. И если бы только из личной выгоды... но ведь Верховному Амаута это всё невыгодно должно быть, если такие как Тухлый Пирожок верх возьмут, разве с ним станут церемониться? Он может реально потерять всё, неужели он этого не понимает, такой умный!

— Наверное, он думает, что дальше удовлетворения собственных интересов такие как Тухлый Пирожок не пойдут, на глобальные изменения у них, мол, пороху не хватит. Разумеется, тут он жестоко ошибается. Вообще говорят, он по жизни большой трус и живой пример, что мужество по наследству не передаётся.

— Счастье Тупака Амару, что он не знал, каким трусом его внук вырастет, — вздохнула Заря.

Уайн согласился и пошёл заниматься какими-то делами по хозяйству. Томасик высосал одну грудь и попросил ещё. Заря пересадила его, подумав, что Томасик без неё наголодался. Всё-таки коровье молоко ? это не то.

Заря кормила его и, глядя в окно, видела, как постепенно темнеет, потому что на небе сгущаются тучи, постепенно они закрывали солнце. Вспомнилась старая сказка "Кто сильнее", где говорилось об относительности любой силы. Тучи закрывают Солнце, но Ветер прогоняет тучи. Значит Солнце плюс Ветер сильнее туч. Впрочем, смысл сказки был в том, что любая сила относительна, и нельзя быть одновременно сильнее всех во всём. Впрочем, христиане и некоторые философы выходили из этих парадоксов, постулирую некую силу над миром и вне мира. Пусть даже это было и так, это не решало вопрос, кто победит в мире, сила вне мира едва ли будет вмешиваться по не очень крупным поводам. Должно быть, для неё не столько судьба Уайна и Зари, и их детей, но и даже само существование Тавантисуйю вполне может быть лишь незначительным эпизодов в вечности.

А тучи тем временем сгущались.

— Конец Второй Части