Поначалу всё шло, как Лилия и рассчитывала. Она поймала Золотого Подсолнуха перед лекцией-диспутом, на который приглашались все амаута и все девы Солнца, да и вообще все желающие, так как событие было явно не рядовое, и шепнула ему: "Мне надо поговорить с тобой наедине". "Хорошо", — шепнул он в ответ, — "приходи после обеда в Библиотечный Сад к Центральному Фонтану". Лилия кивнула. Именно там, на формально нейтральной территории, порой встречались Девы Солнца и амаута.
Потом начался диспут. Поначалу Золотой Подсолнух был слишком взволнован предстоящим разговором с Прекрасной Лилией и потому слушал вполуха, но потом постепенно втянулся. Диспут носил название "наша культура и европейский Ренессанс, общность противоречий". В роли спорщиков, точнее, спорщиц выступали две широко известные Девы Солнца, который считались на научном небосклоне звёздами первой величины. Заколка была известна своим восторженным отношением к европейской культуре, правда, не столько в христианской, сколько в языческой её ипостаси, и Радуга, известная к этому своим скептическим отношением, хотя при этом тоже великолепно разбиралась в предмете.
Пока не начался диспут, Золотой Подсолнух с интересом разглядывал обеих спорщиц. Заколка была одета в европейское платье и всем своим видом подчёркивала свою "элегантность", Радуга была одета так же, как всегда одевались наставницы Дев Солнца, и совершенно не стремилась подчёркивать свой индивидуальный облик при помощи каких-то ухищрений. С первой же минуты Заколка, как-то по особенному многозначительно щурившаяся, если хотела подчеркнуть свою мысль, была юноше чем-то неприятна, но лишь потом он понял, чем именно — и своей одеждой, и своими манерами она всячески хотела выделиться над толпой, подчеркнуть, что она выше их. А ведь "толпа" в данном случае состояла даже не из рыбаков и крестьянин, перед которыми образованный человек чувствует своё превосходство почти бессознательно, а из людей начитанных и образованных. Так почему же Заколка воображала себя лучше других? Только из-за это своей подчёркнутой европейскости? Ведь человека, одетого по-таватисуйски, сколь бы добротно ни было его платье, как-то нельзя назвать "элегантным", это чисто европейское понятие.
Диспут первой начала Заколка:
— Итак, уважаемые слушатели и слушательницы, прежде всего, что такое так называемый "Ренессанс", или, на нашем языке, "возрождение". Возрождение чего? Все мы знаем, что в Европе была языческая древность, когда, как и у нас, у них были водопроводы, процветали науки, искусства и философия. Ваятели создавали великолепные статуи, которые до сих пор поражают своей красотой, хотя порой лишены рук и даже голов, поэты создавали прекраснейшие стихи, от многих из которых дошли только отрывки, так как эта цивилизация погибла. На её руинах власть захватила церковь, которая подмяла под себя все сферы жизни. Философия стала служанкой богословия, науки, не нужные церкви, заглохли, произведения искусства стали делать только такие, какие нужны церкви, водопроводов не стало, Европу накрыла тысячелетняя ночь.
Отпив воды из бокала, Заколка продолжила:
— Много чего не было в Европе того времени, но самое главное — не было личностей, люди были лишь детальками механизма. Даже когда искусный ремесленник создавал своё произведение, он его создавал исключительно по канонам и был уверен, что творит за него Рука Господня. Люди были всего лишь детальками в механизме государства, а Возрождение началось именно тогда, когда личность снова появилась. Когда появились люди, которые заявили о себе не как о детальках, а как об активных деятелях. Люди, которые сказали: "Я сам". Они поставили вопрос о свободе личности, то есть о свободе отдельного человека. О свободе во всех смыслах — свободе экономической, политической, духовной. Чтобы человек мог расправить крылья и сказать "Я сам". Я не обязан подчиняться церкви, я сам определяю свою судьбу и сам отвечаю за свои поступки! И вот с этого "я сам" и началось Возрождение.
Потом слово взяла Радуга.
— Всё сказанное здесь Заколкой звучит красиво, но во многом неверно. Прежде всего, к вопросу о личностях. Нигде и никогда не существовало общества, в котором бы не было личностей, а люди были бы только детальками. Тут Заколка просто находится в плену у заблуждения, что личностью может быть только образованный и окультуренный человек. Но ведь таких — ничтожное меньшинство. Большинству людей во всём мире эти блага не доступны. Но это не значит, что простой человек не может быть личностью: когда я была в экспедиции в Амазонии, мне приходилось там работать с простыми людьми, которые даже читать не умели, но тем не менее это были личности.
— Особенно твой любовничек был личностью, — прошипела какая-то дева из передних рядов.
— Да, он был личностью, — ответила Радуга, и тут же перешла в контратаку, — и с какой стати ты говоришь о нём так пренебрежительно? Он любил меня и обещал сделать женой, как только мы вернёмся в Тавантисуйю. И, несомненно, он бы это обещание выполнил, он же не виноват в том, что его убили враги. Но пусть это был простой воин, закончивший только школу, не художник, не учёный, не поэт, но своей героической смертью он доказал, что он — личность. А многие ли из вас, таких образованных и культурных способны выдержать зверские пытки, но не сломаться и не предать? Задумайтесь над этим, юноши и девушки!
Окончив атаку, Радуга добавила:
— Возвращаясь же к теме, отмечу, что в Европе задолго до эпохи, называемой ныне Возрождением, были люди, которые осмеливались критиковать общественные порядки и даже поднимали восстания с целью их изменить. Да, им не случилось перейти к разумному государственному устройству, но это не значит, что там никто никогда и не пытался это сделать. Нет, пытались, и не раз. И едва ли даже Заколка скажет, что пытавшиеся изменить мир не были при этом личностями.
— Тут уважаемая Радуга немного неправильно поняла мои слова, — ответила Заколка. — Я вовсе не отрицаю, что и до Ренессанса в Европе были люди, способные бороться за правое дело, мужественно переносившие пытки и мужественно встречавшие смерть. И я не отрицаю, что её покойный жених умер как герой, но за что он умер? — произнося это, Заколка как-то особенно хитро прищурилась. — Точнее, за кого? Он умер за Инти. Значит, он не был личностью сам по себе, он был человеком-деталькой, человеком-функцией. Я это не к тому, чтобы умалить его достоинство. Нет, я это к тому, чтобы вы поняли разницу.
— За Родину он погиб, — ответила печально Радуга, и ехидно спросила, — а может, с твоей точки зрения и Инти — не личность?
— А собственно кто такой Инти? — ответила Заколка, — он не человек сам по себе, он лишь часть нашего государства. То есть тоже человек-деталь, хоть и очень важная. Он лишь слуга Первого Инки. Он — совсем другое дело, чем те люди, которые говорят "я сам" и сами делают свой выбор и сами несут за него ответственность.
— Ах, так бы и сказала с самого начала — личностями, мол, являются только одиночки, ни перед кем кроме себя за свои поступки не отвечающие. Тогда как наше общество основано на том, что все люди несут ответственность за свои поступки перед обществом. И чем выше положение человека — тем больший с него спрос.
— Но ведь человек, работающий ради государства, не вполне самостоятелен, — ответила Заколка. — То ли дело тот, кто бросает вызов всему, кто не чувствует над собой никаких авторитетов, ни церкви, ни государства. Кто смеет сказать "я сам" и действует так как считает нужным. Только так может создавать свои творения художник, презревший каноны, или учёный, тайком вскрывающий трупы, потому что истина для него важнее мнения общества. А такие, как Инти, могут лишь одёргивать свободных людей из соображений "как бы чего не вышло". Такие как Инти лишь мешают свободным людям, они лишь преграда на пути реки Истории.
— Заколка забывает, что именно преградами на реке являются плотины, при помощи которых подают воду на поля, — ответила Радуга, и тут она заметила, что Золотой Подсолнух поднял руку и сложил её в определённом жесте, означающем "прошу слова". — У меня ещё есть много что сказать, но пусть говорит этот юноша.
Бывший монах встал и заговорил с места:
— Моё имя Золотой Подсолнух, и многие здесь знают, что мои детство и юность прошли среди белых людей. Я видел немало таких, которые по определению госпожи Заколки были личностями. Людей, которые не чувствовали над собой никакого авторитета и никаких обязательств ни перед кем. Только вот мне не встречались среди них ни художники, ни учёные, а в основном наёмники и разбойники, а также ушлые дельцы, мошенники и работорговцы. Честные труженики таких "свободных личностей" справедливо опасаются, презирают и ненавидят. Даже авторитет Католической Церкви в народе основан именно на том, что они видят в ней силу, хоть как-то противостоящую таким "свободным личностям". Хотя это наивно, конечно, беспринципных негодяев полно и в Церкви, но там они так себя в открытую не показывают, сохраняя внешнюю благопристойность.
Заколка смерила его презрительным взглядом и сказала:
— Юноша, ты слишком молод и вряд ли прочитал столько книг, сколько прочла я. Дорогие слушатели и слушательницы, напомню вам, что Манко Капак основывал наше государство, желая видеть страну свободных людей. Он желал создать такое общество, где все люди будут творцами и созидателями, но со временем всё пошло куда-то не туда. Пачакути превратил людей в детальки механизма, правда, вольный дух первых инков порой прорывался сквозь все наслоения.
Радуга ответила:
— Неужели Заколка столь наивна, что думает, будто Манко Капак надеялся создать общество, состоящее из одних художников и учёных?! Кто бы тогда для этих учёных выращивал картофель, пас лам, строил дома и шил одежду и обувь? Нет, Манко Капак не мог быть столь наивен. Его великая и благородная цель была в том, чтобы не было рабов и чтобы к людям, вынужденным заниматься даже самым низким и непрестижным трудом, было по-человечески уважительное отношение. Чтобы и их голос звучал, чтобы и они могли влиять на условия жизни обществе, чтобы нельзя было отпихивать их сапогом. Осмелюсь напомнить также, что ко временам Пачакути нашу страну охватил кризис, вызванный тем, что из-за несовершенства плановой системы инки сначала вынужденно допустили частную торговлю, а потом она так разрослась, что стала разъедать плановую систему, породив все пороки, свойственные неразумно устроенным обществам. Если бы не реформы Пачакути, нашей стране грозила бы гибель, ибо и без того в некоторых местах ситуация была на грани голода. Пачакути усовершенствовал плановую систему, построил новые плотины и тем самым спас нашу страну от голода и краха. Да, для этого он прикрыл частную торговлю, и те, для кого торговля была и есть свобода, именно за это его ненавидят и проклинают, называя его кровожадным тираном.
— И к чему это привело? — ответила Заколка. — К тому, что человек стал полностью зависеть от государства, у него не осталось свободы выбора. А свобода выбора — вот что создаёт свободных личностей! А чем больше свободных личностей — тем лучше и совершеннее общество. Если для наличия свободных личностей необходима свобода торговли, то что ж — пользы от этого будет больше, чем вреда. А то сейчас это очень сильно тормозит развитие торговли с англичанами — всё приходится решать через государство.
Потом опять слово взяла Радуга:
— Итак, Заколка сама согласилась, что главное для неё — это яркие свободные личности, а какой ценой достигнута их яркость и свобода — не суть важно. Однако свобода хозяйственной деятельности на практике означает свободу торговли вплоть до работорговли, свободу ростовщичества и мошенничества, закабаления и закрепощения неимущих, отказ от спроса с власть имущих. Конечно, при неразумной государственном устройстве приличные правители — большая редкость, но всё-таки мало кто может сравниться с негодяями Борджиа и Медичи, демонстративно плевавшими на любые моральные ограничения. И всё логично вытекает из идеи "яркой личности". "Я сам" означает на деле "Я сам себе судья". Думаю, никому из вас не захотелось бы стать жертвой произвола такого свободного негодяя. Никто ведь не хочет видеть себя в роли раба, закованного в цепи и брошенного в трюм, чтобы свободный человек мог обогатиться, пусть бы даже деньги, вырученные от его продажи, пошли бы на покровительство науками и искусствам.
— Можно подумать, что тебя эти свободные личности лично обидели, — процедила Заколка.
— А что, разве не так? — ответила Радуга. — Разве не свободные яркие личности схватили меня и подвергли пыткам, следы которых до сих пор хранит моё тело. И я знаю, почему они так поступили со мной — потому что не признавали за нами, меднокожими дикарями, человеческого достоинства. Речь идёт о вещах, настолько само собой разумеющихся для нас, что мы о них обычно даже не задумываемся. Нас с детства учат, что люди связаны друг с другом тысячью невидимых нитей, и потому боль, причинённая другому, непременно отзовётся и тебе, потому что этот другой тоже существует не сам по себе, а как часть общества. А среди белых людей есть такие, которые как раз индивиды сами по себе, им никто не дорог и не нужен, и они сами никому не нужны, разве что как наёмники за деньги. И именно свобода от всех и всего и делает из человека жестокого изверга. Когда негодяи схватили нас и стали надо мной глумиться прямо на глазах у моего жениха, а он мог лишь бессильно смотреть на это, я не понимала, как люди могут быть так жестоки. Лишь потом поняла — это потому, что они никогда никого не любили. Никогда у них не было дорого и близкого существа, за которое бы сжималось их сердце, никогда они даже и не мечтали о любви и счастье, и потому никогда не боялись оказаться на месте тех, над кем так жесткого глумились. Впрочем, они даже едва ли понимали, что значит, когда люди любят друг друга. Они лишь знали, что я — его женщина, и наслаждались унижением человека, который не мог помешать делать с его женщиной всё, что им заблагорассудится.
— Может, хватит жевать жвачку на тему "как ужасно было, когда меня насиловала целая толпа отморозков", — раздражённо бросила Заколка. — Говоря о свободных людях, я говорила не о солдатах удачи, а о художниках и учёных.
— А разве у нас мало художников и учёных? — спросила Радуга. — Или кто, по-твоему, всё это создал? — и она указала на потолок и стены зала, изукрашенные мозаиками и золочёными орнаментами. Орнаменты были полны стилизованных изображений солнечных дисков, кукурузных початков, головок подсолнухов и побегов картофеля. Во времена Манко, когда строили это здание, наряду с интересом к европейской культуре была и идея подчёркивания "своего", того, чего нет у европейцев. Мозаичные картины прославляли труд и знания, рисуя с одной стороны юношей и девушек, с горящими глазами читающих книги, с другой стороны — новые города, поднимающиеся над рекой плотины, поля-террасы на склонах гор, полные изобильного урожая, мосты и корабли — одним словом, всего того, что создаётся трудом и знаниями. — Разве наше искусство хуже искусства белых? Там у них художник — лишь слуга церкви и богачей, он вынужден рисовать лишь то, что понравится им. У нас же заказ художнику даёт государство. Оно даёт ему все материалы и говорит устами чиновника: "Твори!" И он творит. Да, иногда созданное им не нравится, да, иногда хорошую работу зарубают несправедливо — но в целом возможность творить для народа гораздо лучше, чем творить для церкви или богачей.
