Гном и семь Белоснежек

— Порыбачили, говорите? Надеюсь, не мучаетесь похмельем и в состоянии вести машину?

— Ну видишь же, веду. С утра, кстати. Готов хоть в трубочку дунуть, хоть по линейке на цыпочках пробежаться. Хотя не, насчёт пробежаться, эт я загнул, хромаю после вчерашнего малость. Куда сегодня, Каменская?

— В Шашичи.

Водила потёр руки:

— Ох, нравится мне с тобой ездить. Вообще люблю поездки, которые от пятисот и выше. А то, знаешь, эти, гипермаркетные, как я их называю. Понакупят жратвы на месяц вперёд, а волочь пакеты до дома лень, так они такси вызывают. А ехать, бывает, буквально до соседнего двора. На таксометре рублей пятьдесят, я хрена лысого не зарабатываю, только бензин прожигаю. Во народ. Я такие заказы уже стараюсь не брать. А сегодня, вот тока что, перед тобой, охламона два...

Я перестала вслушиваться. Такси неслось, неслись и мысли. Из тягостных размышлений вырвал телефонный звонок от неизвестного абонента. Геннадий учтиво захлопнул рот и заглушил попсу в радио.

— Дунёк, привет, — произнёс хорошо знакомый голос, некогда жизнерадостный, а сейчас бесцветный. — Узнала?

— Конечно. Привет, Эдик. Неожиданно услышать тебя. Как ты? — абсолютно искренне поинтересовалась я, поражаясь, что не испытываю ни раздражения, ни ненависти.

— Никак. В прострации. Сплю, жру таблетки, жру таблетки, сплю. Хочется врезаться в машине на полной скорости в стену и сдохнуть нахер. Да вот, к несчастью, за мной тут присматривают, чуть ли не в туалет со мной таскаются.

— Маменька бдит?

— Ну а кто же? Сейчас, правда, уехала, передав меня на поруки Вике.

— Потехиной? — изумилась я.

— Ей самой.

— Нина Павловна настолько доверяет Вике, что доверила ей самое драгоценное?

Бывший немного помолчал.

— Понимаю, какое впечатление у тебя сложилось о Вике. Но девушка она неплохая. Просто характер немного сложный. Что же до матери, то у неё не было выбора. Она уехала хоронить сестру.

— Аннушка скончалась? — подскочила я. — Когда?

— Вчера. А, совсем забыл, ты же ездила к ней. Мать говорила, ей Аннушка успела рассказать. Рассказала и отдала богу душу, прямо с любимым апельсином в руке.

На этих словах, вспомнив несчастную, съеденную болезнью Анну Павловну, я закрыла веки. Апельсины... Единственная её радость в пропитанных болью и лекарствами последних месяцах жизни. Единственная и последняя...

— С кладбищ просто не вылезаем, — говорил тем временем Эдик. — Как ты сама?

— Жизнь насыщенна, еду в Шашичи, — бесхитростно призналась я и вновь сама себе поразилась. Наверное, осталась какая-то привычка ничего не таить от Хмелёва.

— В Шашичи? Зачем?

— На съёмки, — теперь соврала я. — Там натура красивая.

— М-м, понятно. Я, собственно, почти по тому же поводу. Хочу попросить тебя сделать фотографию, самую красивую фотографию Рады из наших свадебных. На памятник. Конечно, его поставят только через полгода, но... В общем, лучше сейчас.

— Что значит это твоё 'но'? Оно мне совсем не нравится. Ты же не вздумал там и впрямь врезаться на машине в стену?

— Хочется, очень хочется, Дунёк. Но сначала памятник, а там посмотрим. Ну так как?

— Может, лучше не из свадебных? — после некоторой паузы предложила я.

— Я хочу именно из свадебных. Она в тот день... была... просто бесподобна. Просто невероятна красива...

Эдик явно боролся с подступающими слезами. У меня даже защемило сердце. Я никогда не видела и не слышала, чтобы он плакал. Похоже, человек, которого я привыкла считать законченным нарциссом, и в самом деле способен на такие чувства, как любовь и страдания.

— Я очень тебя прошу, Дунёк, слышишь? Алло, почему ты молчишь?

— Да, конечно, я сделаю.

— Спасибо. И прости, что так получилось. Даже не представляю, через что ты прошла. Допросы, обвинение, камера... Правда, я не знал, что нашим фотографом будешь ты. Прости. Прости вообще за всё. Как-то так получается, что ничего хорошего я тебе не сделал.

Его голос снова задрожал. Я не находила, что ответить. Не попрощавшись, Эдик отключился.

Да нет, почему же 'ничего хорошего'? Дунёк испытала с тобой много счастливых минут, дней, ночей...

Навалился какой-то минор. Я прильнула головой к окну и закрыла глаза. Не знаю, как Геннадий истолковал моё состояние, но всю оставшуюся дорогу он не доставал меня болтовней и даже не включал музыку.

Шашичи оказались очень симпатичной деревенькой. Аккуратные, похожие на пряничные домики — голубой, розовый, фиолетовый — украшали замысловатые резные наличники. Деревянные скамеечки застилали самотканые коврики. Палисадники полнились яблонями, вишнями, пышными пионами, хризантемами, флоксами. На одной из крыш вертелся петушок-флюгель, на другой, в плетёном гнезде, стояли аисты, издали как живые. Тут же, к частоколу, был привязан ярко-оранжевый летучий змей. А в саду, под шиповником, весело улыбались декоративные лягушки. У многих калиток стояли детские велосипедики, и все они как один были в горошек.

Геннадий, прихрамывавший рядом со мной, восхитился пейзажем:

— Лепота! Я как будто в мультик попал. Лянь, на заборе лебедя нарисованы, — невоспитанно ткнул он толстым пальцем, — от это я понимаю! А на наших заборах только реклама 'покупаем волосы'.

Водила поплёлся со мной в силу недоверчивости. Нужной купюры, чтобы расплатиться с ним за полдороги, у меня не было, а сдачи у мужика не нашлось. Боясь, что я сбегу и оставлю его без заработка, водила и направился со мной, бросив машину на въезде в деревню.

Опрос местного населения не дал результатов. Никто не видел нездешнюю блондинку ни у реки, ни где-либо ещё. Я уже совсем отчаялась, когда в самый последний момент с одной из веранд нас окликнула старушка.

— Молодые люди, вы ж на станции спросите, — с улыбкой посоветовала она. — У Райки, она пирожками там торгует, или у Тихомиры, она пряжу продаёт. А хотя погодьте. Семён! — крикнула бабушка куда-то в сторону.

— А? — донёсся мужской голос из открытого окна.

— Скок там натикало?

— Без пяти семь, Валентиновна.

— О-ооо, не, — махнула пухлой ручкой Валентиновна и засмеялась, — уже вечер, оказывается. Во бабка старая, села и запела. Ступайте к Райке, ток она на другом боку живеть, долго пёхать, через мост.

— А Тихомира эта поближе? А то я ж с больной ногой, — закапризничал Геннадий.

— Ну, как знаете, — потрясла туземка белоснежной головой. — Ток Мира, что и мать её, Мора-травница, странная. Станет она с вами говорить, не знаю. Давайте себе прямо, её дом чёрный, сразу скумекаете.

Дойдя до конца улочки, стало понятно, что старушка имела в виду под словом 'чёрный'. Бесцветный, полусгнивший бревенчатый дом выглядел посреди доброй мультяшной страны пристанищем Бабы-Яги. Казалось, мультипликатор набросал его карандашом и поленился раскрашивать. Как и вид вокруг. От других построек дом Моры разделяло некоторое расстояние, тополя его окружали мёртвые и сухие, а вместо цветов в палисаднике росли сорняки. Покосившееся сооружение словно высосало из участка и краски, и жизнь.

В тронутую мхом калитку я вошла одна, поднялась по рассохшимся ступеням и постучала.

— Кто? — тихо спросил из-за двери женский голос.

— Здравствуйте, мне нужна Тихомира.

— Это я.

— Я по поводу найденной сегодня у реки сумки.

— Ваша? Она в милиции.

— Нет, я подруга девушки, чью сумку нашла ваша мама. Девушка пропала и, возможно, в опасности. Мне нужно её найти.

Дверь на несколько сантиметров приоткрылась. Из темноты в тонкой полоске света меня рассматривал серый глаз. Затем Тихомира вышла наружу и зажмурилась от яркого солнца. Выглядела она нездоровой. Болезненно-бледное лицо обрамлял серый платок, худое высокое тело куталось в слои чёрного тряпья. Пахла Морина дочь травами и тоской.

— Не порть воздух отравой своей, — сердито обратилась она к курящему Геннадию.

Тот, как школьник, спрятал сигарету за спину, потом и вовсе отошёл подальше.

— В чём была одета твоя подруга? — холодно спросила женщина.

Я растерялась. В чём можно поехать на шашлыки?

— В старых джинсах...

— Врёшь, — бросила Мира и толкнула дверь, собравшись уходить.

— Подождите, — тронула я её за рукав.

Та выразительно посмотрела на мою руку.

— Не ори, мать разбудишь.

— Простите. Да, я не знаю, в чём была одета моя подруга. Какая у неё была причёска тоже не ведаю. Но мне очень нужно её разыскать. Могу сказать только, что у неё родинка над верхней губой, слева. Волосы, как у меня, светлые, и длина такая же.

Женщина прикрыла дверь.

— Была такая, — еле заметно кивнула она. — На станции. И дальше что?

— Она села в электричку?

Кивок.

— А в каком направлении?

— Плевцы.

— Она была одна?

Кивок.

— Больше ничего не можете сказать?

— В Косичках она сошла.

— Откуда вы знаете?

— Она по телефону говорила, чтобы её встретили на курочке.

— Где? Какая курочка? По какому телефону? Её телефон отключён весь день.

— Ты узнала, что хотела, — не спросила, а именно утвердительно ответила Тихомира и быстро скрылась за дверью.

— Бред какой-то, — пробубнила я, подходя к гладящему трёхцветную кошку Геннадию. — Какая-то курочка в Косичках...

— Дева старая. Конечно, не мудрено, что у такой курицы уже косички в одном месте вьются.

— Господи, Геннадий, вы о чём? Я по делу приехала, а не обсуждать с Тихомирой её личную жизнь. Это она так выразилась — 'курочка'. Но что это?

— А-аа, ё-моё, дык так же птицеферму называют, как раз в этих самых Косичках. Ферма сто лет в обед как сгорела, а название в народе так и прижилось. Ох, помню, поехали мы от училища в эти Косички на картошку...

Под повесть о любовных победах студента Геннадия Балдакова мы дошли до машины.

Косички разительно отличались от Шашичей. Та самая 'курочка' представляла собой замусоренный скверик на въезде в посёлок городского типа. На остатках голубых лавок и под оными теснились рыхлолицыи выпивохи. Вокруг в поисках пропитания шныряла свора тощих бродячих собак. Неподалёку от сквера обнаружилась забегаловка с лаконичной вывеской 'Рюмочная'.

— О! — потёр руки Балдаков.

— Вы за рулём, — приструнила я.

— Только бутерброд. И вообще, одной тебе туда идти опасно для чести.

Геннадий был прав. С моим появлением в рюмочной гомонящие мужики стихли и вымазали меня в масле своих пьяных глаз. С самым грозным выражением лица Балдаков расчистил мне путь к стойке с двумя пышными продавщицами.

— Здравствуйте, — вежливо произнесла я.

— Угу, — недовольно поджав лиловые губы, ответила кучерявая.

— Мы ищем девушку, не местную, блондинку, с родинкой над верхней губой.

Тётки моргнули.

— Девочки, — улыбнулся Геннадий, — будьте любезны, десять бутербродов с колбасой и четыре винегрета.

— Запивать будете? — подобрела кучерявая.

— А как же.

— Тёмное, светлое?

— Сок, — вздохнул водила. — Две коробки.

— Прос-ти-те, — напомнила я о себе, — мы ищем девушку...

— Да не видели мы никакой девушки, — проворчала вторая, коротка стриженная, — девушки сюда не заходят.

— Потому что они вас боятся, Наташеньки вы мои, — усмехнулся черноволосый посетитель слева и, картинно приосанившись, произнёс: — Ну я видел такую барышню с родинкою. Скажу, где она остановилась, если ваш папа купит мне кружку пенного напитка.

— Я не папа, — нахмурился Геннадий.

— Это ваше личное дело, — расшаркался вымогатель.

Получив бокал тёмного пива, мужчина вывел нас на улицу и деловито указал путь:

— До зелёного забора, там пойдёт чёрно-белый, за него налево, от большого клёна направо, и шестой дом от памятника пионеру.

— А улицу и номер дома не проще назвать? — сморщил лоб Балдаков.

— Я не помню, — с достоинством поправил воротничок замызганной рубашки 'Сусанин'.

Стараясь не забыть ориентиры и жуя сухие бутерброды, мы закружили по узким улочкам. Смеркалось, вокруг было тихо. Наконец жёлтый деревянный дом с предсказуемой табличкой 'Пионерская, 6' был отыскан.

В одном из маленьких окошек горел свет. Только бы всё не зря, только бы Соня была здесь! Изнемогая от усталости, я выползла из машины и постучала в дверь. Свет резко потух.

— Что за глупые игры? Поздно делать вид, что дома никого нет, — не выдержала я. — Соня, ты здесь?

За дверью скрипнули половицы.

— Соня, это я, Дуняша.

Снова послышался скрип, из-за створки женский голос медленно и злобно ответил:

— Уходи.

Я отшатнулась. Геннадий с насторожённым лицом вышел из авто, слишком громко хлопнув дверью.

— Кто там ещё? С кем ты? — испуганно спросил голос, и теперь я безошибочно его узнала.

— Соня, Сонечка, это просто таксист, не бойся.

— Пусть он уедет, — потребовала маникюрша.

Я обернулась на Балдакова и пожала плечами. Тот кивнул и поехал в сторону гипсового пионера.

— Он уехал, Соня, ты слышала?

— У тебя есть сумка?

— Да, — растерялась я.

— Передай её в форточку.

— Соня, там нет ничего такого.

— Делай, что тебе говорят!

Я выполнила приказ. Чья-то цепкая рука, женская, но не Сонина схватила поклажу из-за шторы.

— Стой у окна. Теперь выверни карманы, — раздалось из-за двери новое указание.

Я вновь повиновалась неадекватному распоряжению и, оглядевшись вокруг, даже задрала топ и сняла босоножки.

Прошло несколько мгновений, и дверь открылась. Я в два прыжка вскочила на крыльцо, в дверях показалась Соня, целая и невредимая. Вот только лицо её было каким-то чужим, злым и нервным.

— Слава богу, с тобой всё хорошо, — потянулась я обнять её, но вовремя остановилась. В руке Сони блеснул нож.

Глава 19

— Кто тебя прислал? — прошипела Лепнина.

— Соня... Сонь, ты чего? — попятилась я, выставив вперёд ладони. — Пожалуйста, опусти нож, это же я...

— Кто тебя прислал? Кто спалил, что я здесь?

— Никто. Честное слово, я сама тебя нашла.

— Ой ли? Скажешь, гадалка твоя на картах увидела, где я?

— Соня, никто меня не присылал, поверь. Ты не представляешь, как долго я тебя сегодня искала. Я была у тебя дома, в 'Рококо', потом у Лёни, он сказал, что ты сбежала в Шашичах, я туда, там уже дочь травницы, что нашла твою сумку с медкнижкой, сказала... — дыхание кончилось. — Косички... Курочка... Соня, я очень устала. Что происходит? Ты видишь, кроме меня здесь больше никого нет, я отдала на проверку свою сумку, вывернула карманы, задрала топик, стою босая, что тебе ещё нужно?

Лепнина осторожно выглянула наружу, бегло осмотрелась и, резко схватив меня за руку, втянула внутрь дома. Вскрикнув от страха, я влипла в стену, Соня с грохотом захлопнула тяжёлую дверь и пошла на меня. В потёмках были различимы горящие злостью глаза и направленный в моё тело острый холодный металл. Я снова попятилась, но пятиться было некуда. Вдруг в другой комнате зажёгся свет, послышались шаги, и в предбанник вышла русая девушка со скрещенными на груди руками.

— Таня? — ахнула я.

— Мы знакомы? — изумлённо выгнула красивую тонкую бровь Сонина квартирантка.