Иван Оченков Стрелок-2

— Звал? — коротко поинтересовался Дмитрий у авторитета.

— Садись, в ногах правды нет, — без улыбки предложил тот.

— Её — нигде нет, — покачал головой Будищев, оставшись стоять.

— Это как сказать, — покачал головой глава местного преступного мира и перешел к делу. — Вопрос к тебе есть, мил человек.

— Спрашивай.

— А ты не перебивай старших! — Вдруг окрысился Кот, мгновенно перейдя от ленивой небрежности к яростной агрессии. — Мы тут люди простые — богобоязненные, и всяких разных не любим!

— Ты про что?

— Да про то! Принесла птичка в клюве весть, что объявился какой-то солдатик черноусый, который себя посланцем нечистой силы объявил. Что скажешь?

— Ничего, — пожал плечами гальванёр. — Солдатом я был, так ведь нас таких не одна тысяча в Питере. Усы носить тоже закон не возбраняет. А про "нечистую силу" я, кроме того, что батюшка в церкви говорит, ничего не ведаю.

— Ой ли?

— Вот тебе крест!

— Да врет он всё, Кот! — вмешался, гундося из-за сломанного носа, молодой парень, пытавшийся согнать Дмитрия с нар. — Я его срисовал, когда он к Аньке-портнихе захаживал. А потом, как гадалка жаловаться стала — сразу всё понял!

— Какая гадалка? — резко обернулся Будищев, вызвав приступ паники у обвиняющего его уголовника.

— Какая надо! — отшатнулся он.

— Ты — крохобор, вещи воруешь, а она находит?

— Тебе какое дело? Она положенное платит!

— А как платить не захотела, сказала, что у неё пенёнзы[40] нечистая сила отняла?

— Рябая врать бы не стала, — уже менее уверенно промямлил воришка.

— Конечно-конечно, — ухмыльнулся Будищев, — она же всем только истинную правду говорит!

— Кажись усатый дело толкует, — хмуро заметил молчавший до сих пор щербатый.

Кот в ответ недовольно зыркнул, но возражать не стал.

— Ладно, живи покуда, — лениво процедил он, вернувшись в своё обычное состояние. — Но учти — я за тобой слежу, вдругорядь спрошу и за это!

Вернувшись на нары, Дмитрий тяжело свалился на них и с трудом перевел дух. Сердце стучало, на лбу выступили крупные капли пота, а спина и вовсе взмокла, будто он ворочал что-нибудь тяжелое. Разволновался так, что в разговоре с ворами стал употреблять польские словечки, будто это были евреи-маркитанты.

Кажется, он опять прошел по краю, едва не свалившись в ненужную ему пропасть. Какого чёрта, он вздумал проучить старую бандершу — Ряполову? Можно подумать, ему Анна — родня или любовница! Да и мастера бить не следовало, по крайней мере, прилюдно; вполне можно было на него Барановским стукануть. Этому псу хозяйское неудовольствие хуже палки. Эх, Митя-Митя, что же ты творишь!

— С вами всё в порядке? — раздался рядом шепот Постникова.

— Не дождешься, — с досадой отозвался Дмитрий.

— Ну что вы такое говорите! — даже обиделся бывший канцелярист. — Право, мне было бы очень неприятно, если с вами произошло какое-нибудь несчастье.

— Так ещё ничего не кончилось.

— Вы думаете?

— Знаю.

— Это было бы очень печально.

— Тебе-то какое дело?

— Да так, — пожал плечами неудачливый чиновник. — Вы показались мне хорошим человеком, хоть и немного озлобленным. А как смело вы отвечали обвинявшим вас. Я бы так не смог!

— Точно, — засмеялся Будищев. — Зашел во двор, а там двадцать собак — еле отгавкался!

С вами бывает такое, чтобы очень хорошо начавшийся день, вдруг, как по мановению волшебной палочки злобного колдуна, превратился в чёрт знает что? Вот с Максимом Евграфовичем Никодимовым — помощником околоточного — именно так и произошло. И началось вроде с мелочи, просто штабс-капитан Деревянко, придя на службу, как-то уж больно весело на него глянул — будто тот, прости Господи, в одних исподних на службу пришел.

Затем — появился адвокат господ Барановских и попросил встречи с задержанным Будищевым. Это бы и не страшно, потому как ничего тот арестованному не пообещал и помогать не собирался — это по унылому виду дебошира было заметно. Однако же острое чувство несоответствия кольнуло старого служаку в грудь. Чего это баре своего поверенного прислали ради мастеровщины?

После этого городовой среднего оклада Ефим Ложкарев за каким-то бесом притащил к участковому артиллерийского офицерика. О чём они могли толковать, было решительно не понятно, всё же — гусь свинье не товарищ, как и полицейский гвардейцу, а вот, поди, же ты!

— Случилось чего? — подозрительно спросил Никодимов.

— Да что вы, Максим Евграфович? — делано изумился тот.

— Не лги, Ефим!

— Да ничего не случилось, — не стал более запираться полицейский и доверительно подвинулся к начальнику. — А только чует мое сердце, поедет ваш свояк на каторгу!

— С чего бы это?

— Так ить мальчонку-то ученика он едва не до смерти покалечил!

— Какого ещё мальчонку?

— Того, который в Петропавловской больнице лежит. Ожил болезный, да и показал, что мастер его избил. Стало быть, Будищев-то его в отместку благословил. Вот оно как!

— Да что же это такое! — вскипел оскорбленный в лучших чувствах старый служака. — Где же видано, чтобы почтенного человека бить можно было за то, что он неслуха уму разуму поучил?

— Так-то оно так, да только ведь поучить — это одно, а увечье нанести — совсем другое. А ну как малец калекой на всю жизнь останется?

— Погоди, — старый служака помотал головой, будто отгоняя наваждение. — А кто же за этого сопливого вступится, чтобы Перфильева под суд отдать?

— За ученика — никто, а вот у Будищева заступники нашлись, и коли дело быстро добром не кончится, так быстро всё поднимут и по-другому повернут.

— Да что же за защитники такие?

— А эвон прапорщик барон Штиглиц пожаловали. Сказывают, что гальванёр наш, ещё когда на службе был, спас его от верной смерти!

— Как это?

— Вот чего не знаю — того не знаю, а врать не привык! Однако же, чего бы в другом случае цельный барон в участок-то к нам заявился?

— Погоди-ка, он из каких Штиглицев?

— Из тех самых, Максим Евграфович!

— Твою же ма... — поперхнулся на слове полицейский, увидев, как прапорщик выходит из кабинета, со всем почтением провожаемый штабс-капитаном.

— Так я могу надеяться? — спросил молодой человек на прощание.

— Конечно, барон, — наклонил голову Деревянко. — Обещаю, что с вашим протеже обойдутся со всей возможной в подобном случае мягкостью. Все же, георгиевский кавалер. Защитник Отечества!

— Честь имею, господа!

— Всего доброго, Людвиг Александрович.

Проводив артиллериста до двери, пристав ловко обернулся на каблуках и пристально посмотрел на помощника околоточного. Затем ухмыльнулся, будто тот и впрямь забыл дома шаровары, и, ни слова не говоря, вернулся к себе.

И, наконец, будто всего произошедшего было мало, через пару часов появился еще один адвокат — по виду немец — и с еле уловимым акцентом поинтересовался, можно ли увидеть дознавателя, ведущего дело Будищева.

— Как прикажете доложить? — почтительно спросил его полицейский.

— Александр Гофман, поверенный "Банковского дома Штиглиц", — с достоинством представился тот.

— Ефимушка, — слабым голосом позвал городового Никодимов. — Уж ты скажи Их Благородию, что мне дурно стало, да я домой пошел.

— Конечно, Максим Евграфович, как скажете. А то может фельдшера кликнуть?

— Да что он знает, коновал проклятый, — отмахнулся помощник околоточного надзирателя. — Отлежусь дома — даст Бог, поправлюсь.

— Уж вы поберегите себя, а то ведь вам на следующей неделе экзамен сдавать!

— Сам знаю.

На следующий день Дмитрий стоял навытяжку перед штабс-капитаном Деревянко и преданно ел его глазами, как то и положено по уставу перед начальствующим лицом.

— Ох и не прост же ты, отставной унтер, — немного насмешливо покачал головой офицер.

— Так точно, Ваше Благородие! — гаркнул в ответ тот.

— Буйствовать больше не будешь?

— Никак нет!

— Смотри, мне на участке драки не надобны.

— Как прикажете!

— Ну, полно дураком-то прикидываться! — посерьезнел пристав. — Если с завода погонят, чем заниматься будешь?

— Не погонят!

— Вот как?

— Сам уйду, Ваше Благородие. Поработал на хозяев и будет.

— Ты грамотный?

— Читать-писать умею, — не стал вдаваться в подробности своего образования Будищев.

— И выглядишь вроде благообразно, — задумчиво, как будто про себя, пробормотал Деревянко. — Может, в полицию пойдешь?

— Никак нет! Покорно благодарю, Ваше Благородие, но не желаю.

— Как знаешь. Кстати, а что у вас ночью в камере произошло?

— Не могу знать!

— А если серьезно?

— Если серьезно, несколько особо бестолковых ночью до ветра пошли и в темноте зашиблись.

— Раз эдак по восемь?

— Я же говорю, бестолковые! Пошли бы по очереди, глядишь — и управились, а они разом поперли, вот друг дружке и помешали.

— Складно врешь, братец.

— Хотите, побожусь?

— Не стоит имя Господа всуе поминать. Ладно, можешь идти.

— Ваше Благородие, дозвольте спросить?

— Что ещё?

— Там в камере такой Постников обретается...

— Это какой-такой Постников?

— Ну, такой — ни Богу свечка, ни чёрту кочерга, в одной манишке.

— А, канцелярист бывший.

— Ну да. Можно узнать, за что его держат?

— Да вроде тебя, только по пьяному делу; и не мастеру, а делопроизводителю по физии залепил. Был бы из дворян, может, уже и до дуэли дошло. А тебе какая печаль?

— Да особо никакой. Просто жалко дурака.

— Бывает. Впрочем, особо не жалей. Завтра у него суд — заплатит штраф, да и отпустят.

До дома Дмитрий добрался уже к вечеру, а там его ожидал очередной сюрприз. Только что вернувшийся с работы Аким Степанович стал на крыльце непрошибаемой скалой и велел постояльцу убираться на все четыре стороны. Как не увещевал его Будищев, говоря, что заплатил ему до конца месяца, как ни плакала Стеша, пытаясь разжалобить суровое сердце отца, старик остался непреклонным.

— Ишь чего удумал, с мастерами драться! — бушевал он. — Не надобно мне тут таких. Забирай свои вещички, и чтобы близко духу твоего не было!

— Хрен с тобой, золотая рыбка, — пробормотал парень и, подхватив сундук и саквояж, решительно пошагал прочь.

— Да куда же ты, на ночь глядя? — почти простонала всё еще плачущая девушка и едва не бросилась бежать следом.

— Степанида, стой! — завопил Степанович, схватив дочку за руку.

— Не дури! — строго приказал ей Дмитрий. — Ночи сейчас теплые, не пропаду. Так что — ступай домой и не поминай лихом!

— Иди-иди уж, разбойник! — совсем взбеленился старик, бог знает что себе вообразивший, глядя на девичьи слезы.

Оставшийся без крова Будищев размашисто пошагал по улице, сопровождаемый любопытными взглядами из-за заборов. Привлечённые шумом местные жители смотрели на него хоть и без вражды, но и не выказывая особого сочувствия.

— Далеко направился? — неожиданно спросил его кто-то сзади.

Обернувшись, Дмитрий увидел довольно рослого молодого мастерового в картузе и кургузом пиджачке. Лицо его показалось смутно знакомым, но припомнить, где и при каких обстоятельствах они встречались прежде, гальванёр не смог.

— Отсюда не видно, — сплюнул он.

— Что, Степаныч выгнал?

— Типа того.

— Переночевать-то есть где?

— А как же. Мало ли мостов на Неве.

— Тоже верно. Хочешь, пойдем ко мне?

— С чего это такая щедрость?

— Ни с чего. Не хочешь — не ходи.

— А баня у тебя есть?

— Чего нет — того нет. А что — без бани никак?

— Обовшивел я после околотка.

— Ну, этим меня не напугаешь. Хотя — если невтерпеж, можно воды нагреть.

— Годится. Но ты так и не ответил — отчего такой добрый?

— Да не добрый я, — отмахнулся здоровяк. — Просто, когда я мальцом в учениках ходил, каждая сволочь так и норовила либо за ухо, либо подзатыльник дать, а то и покрепче. Иной раз, не поверишь, места живого не было — весь в синяках. А заступиться, как ты за Сёмку, некому было.

— Погоди, а это не с тобой мы из-за Ксюхи давеча...

— Нет, — засмеялся парень. — Ты, Митька, хоть и здоров драться, но в таком деле я бы тебя зашиб!

— Ну-ну. Много вас таких пыталось.

— Хочешь попробовать?

— Нет, брат. Я в полиции пообещал, что ни в какой блудняк в ближайшее время не встряну. Так что без меня.

— Вот и ладушки. Ну, пойдем, что ли?

— Пойдем. Деваться все равно некуда. Тебя как зовут-то?

— Максимом.

— Будем знакомы.

На следующий день Будищев, оставив вещи у нового знакомого, направился проведать все ещё лежавшего в больнице Сёмку. Хотя мальчишке было явно лучше, он очень похудел и едва мог ходить.

— Ишь ты, кожа да кости, — посетовал Дмитрий, глядя на ученика. — А мне тебя и угостить нечем.

— Ничего, — слабо улыбнулся тот. — Здесь хорошо кормят. И сестры ласковые, не ругаются...

— Это от того, что они не знают, какой ты безрукий, — усмехнулся гальванёр, — а то бы наслушался от них всякого.

— Как на заводе?

— Что ему сделается? Стоит.

— Скучно тут, — пожаловался Семён. — У нас там завсегда что-то новое, а здесь что же — лежи, да лежи.

— Вот и лежи, набирайся сил. К тебе родные не приходили?

— Мамка была. Плакала.

— Чего плакать — ты же живой!

— Боится, что с завода выгонят. Батька, сказывала, запороть грозился в таком разе!

— Зашибись!

— А правда, что ты мастера избил?

— Нет. Так, дал разок.

— И тебя в тюрьму забрали?

— Отпустили уже.

— А с завода не выгнали?

— Я сам ушел.

— Да как же это? — испугался мальчишка и даже приподнял голову от подушки.

— А вот так!

— Без работы — плохо.

— Без мозгов — плохо, — возразил Дмитрий. — Не журись, казак — атаманом станешь. Выздоравливай, а там посмотрим.

— Тебе хорошо — тебя всюду возьмут.

— Дай срок, я и из тебя классного гальванёра сделаю.

— Правда?!

— Я тебе когда-нибудь врал?

— Нет.

— Вот то-то же! Ладно, мне тут надобно ещё в пару мест заглянуть, так что я пошел. А ты лежи смирно, слушайся докторов и к сестричкам не приставай!

— Скажешь тоже, — слабо улыбнулся Сёмка. — Они же старые.

— Вот видишь — значит, уже присматривался!

В последнее время Александр Людвигович Штиглиц почти отошел от дел, и жил достаточно уединенно. Редко бывая в свете сам, гостей он принимал ещё реже, но сегодня сделал исключение. И хотя его сегодняшний посетитель не имел громкого титула или высокого чина, прием ему был оказан достаточно теплый.

— Ну, вот мы и встретились с вами, молодой человек, — поприветствовал он почтительно поклонившегося ему Будищева.

Человеку, совсем не знавшему старого финансиста, могло показаться, что голос его сух и отстранён, но люди, сколько-нибудь близкие, сразу бы догадались, что барон очень взволнован. Впрочем, встреча их проходила наедине, и никто не мог подсказать отставному унтеру об этом обстоятельстве.

— Я тоже рад знакомству, — просто ответил Дмитрий.

— Вы — храбрый человек, юноша, и оказали мне большую услугу, хотя и не знали, кто тот молодой офицер, которому спасли жизнь. Да-да, я наводил справки и много знаю о вас. Кстати, дело о вашем награждении за столь геройский поступок уже решенное и скоро на вашей груди появится еще одна медаль. На сей раз — аннинская. Но вы, я вижу, не афишируете свои кресты?