Иван Оченков Стрелок-2

Иван Оченков

Стрелок-2

Домъ, милый домъ

Глава 1

Худая лошаденка с трудом тащила пролетку по булыжной мостовой, отчаянно цокая подковами. Возница — такой же худой и неказистый, как запряженный в его экипаж одр, постоянно понукал её, но, видимо, больше по привычке, чем всерьёз надеясь разогнать несчастное животное. Впрочем, его нынешние клиенты были людьми непритязательными и слишком уж стараться не стоило. Добравшись до места, извозчик натянул вожжи и сиплым голосом крикнул:

— Тпру, проклятая!

При этом он искоса поглядывал через плечо, следя за седоками, чтобы те не улизнули, не расплатившись, как, иной раз, случалось. Однако на этот раз всё обошлось.

— Прими, любезный, — протянул ему гривенник самый представительный из клиентов — по виду студент.

— Накинуть бы, барин, — по привычке заканючил возница, сняв одновременно с головы мятый цилиндр.

Но седоки, не обращая на него внимания, покинули видавший виды экипаж и дружно двинулись в ближайший двор. В воротах на них подозрительно посмотрел дворник, но тут, как на грех, лошадь, с таким трудом довезшая экипаж до места, навалила на мостовую целую кучу пахучих конских яблок. И местному привратнику пришлось, оставив метлу, браться за лопату.

Пока служитель был занят уборкой, молодые люди прошли двор насквозь и, зайдя в ближайший подъезд, поднялись на второй этаж. Студент с важным видом постучал в оббитую зеленым коленкором дверь с надписью на табличке — "Госпожа Бергъ, модистка", выбив при этом замысловатую дробь. За дверью немедля раздались шаги, щелкнул засов, и на пороге появилась миловидная барышня.

— Здравствуйте, Григорий, — с улыбкой поприветствовала она студента. — Вы нынче с друзьями?

— Добрый день, Гедвига Генриховна, — изобразил легкий поклон тот. — Как и уговаривались.

— Ну, что же мы стоим, проходите, пожалуйста.

Молодые люди вошли, и проследовали за радушной хозяйкой в гостиную, обставленную просто, но не без изящества.

— Позвольте представить вам моих спутников, — начал Григорий. — Это Максим.

Рослый детина, одетый как мастеровой, стащил с головы картуз и неуклюже поклонился.

— А это — наш Аркаша, — продолжил студент и подтолкнул вперед совсем уж молодого человека, скорее даже мальчика, в гимназическом мундире. — Я вам о нём рассказывал.

— Рада вас видеть, господа, — просто ответила девушка и протянула новым знакомым руку.

Те по очереди пожали её, причем гимназист при этом ужасно покраснел. Видимо, ему не часто удавалось коснуться особы противоположного пола. Закончив с процедурой знакомства, молодые люди стали рассаживаться за столом, но не успели они расположиться, как дверь распахнулась, и в комнату вошли еще два человека. Первым был довольно представительный господин, которого можно было принять за преуспевающего адвоката или врача, а второй была молодая женщина с решительным выражением на лице.

Все встали, приветствуя их, причем студент поздоровался с ними как старый знакомый, а остальным они представились:

— Меня зовут Ипполит Сергеевич, а это Искра! — сказал адвокат, пожимая новым товарищам руки.

— Как вы сказали? — конфузливо переспросил Аркаша. — Искра?

— Не всем нужно знать наши настоящие имена, — спокойно ответила ему женщина, вперив в молодого человека испытующий взгляд.

— Конечно... я понимаю... извините, — пробормотал ещё больше смутившийся гимназист.

— Какие новости? — спросил Григорий.

— Увы, ничего сколько-нибудь обнадеживающего я вам не скажу, — пожал плечами Ипполит. — Тирания торжествует и борца за народное счастье ожидает виселица![1]

— Сволочи! — глухо пробормотал Максим и сжал пудовые кулаки.

— Хуже другое, — нервно заявила Искра. — Жертва эта будет напрасна! Всё зря!

— Почему вы так говорите? — возмутился студент. — Пусть покушение не удалось, но наш товарищ показал пример бесстрашия и...

— И промахнулся!

— Попасть с двадцати шагов — не такое простое дело!

— А что мешало ему подойти ближе и выстрелить в упор? Я же говорила, что дело надо поручить мне!

— Не горячитесь, товарищи, — остановил перепалку адвокат. — Криком мы ничего не добьемся. Хотя, Искра права. Если бы нашелся решительный и хладнокровный человек, сумевший подойти достаточно близко...

— Нужно ещё, чтобы он умел стрелять! — негромко заметила Гедвига.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, — пожала плечами барышня. — Просто для всякого дела нужен навык и стрельба, в этом смысле, ничем не отличается от адвокатуры или любого другого занятия. Вам нужно просто найти такого человека, который не испугается и не промахнётся.

— И где же вы видели таких людей? — удивлённо воскликнул гимназист.

— На войне, — просто ответила хозяйка квартиры. — Правда, это был один человек, но он действительно никогда не промахивался.

— Вы были на войне?!

— Вот уж не думала, что среди ваших знакомых был бретёр! — хрустнула пальцами Искра.

Присутствующие дружно уставились глазами в женщин, невольно сравнивая их между собой. Обе они были молоды, стройны и красивы, но каждая по-своему. Гедвига была брюнеткой, тщательно и со вкусом одетой, как и полагается модистке. Искра была её полной противоположностью. Светло-русые волосы были гладко зачесаны назад, строгое темно-серое платье лишено каких-либо украшательств, подчёркивая, что её владелица натура целеустремленная и не собирающаяся тратить время на всякие глупости.

— Нет, это был простой солдат, — ответила ей хозяйка квартиры и в её голосе прозвучала лёгкая горечь.

— И где же он теперь?

— Не знаю. Кажется, где-то в Рыбинске, а может, ещё где.

— Н-да, мудрено будет сыскать человека, да и надо ли?

— Вам виднее, Ипполит Сергеевич.... Кстати, господа, неугодно ли чаю?

— Было бы недурно! — оживился студент. — А то мы с товарищами голодны как волки.

— Тогда вы должны помочь мне с самоваром. Обычно я его не ставлю, поскольку греть ведро воды, когда нужна одна чашка, право же — расточительство. Но нынче у меня столько гостей, что ведро будет в самый раз.

— Барышня, а давайте я, — выступил вперёд Максим. — Оглянуться не успеете, как самоварчик поспеет. Я в этом деле мастак!

— Сделайте одолжение, — улыбнулась Гедвига. — Пойдемте, я покажу вам кухню.

— Что ты обо всём этом думаешь? — тихонько спросила Искра Ипполита, когда хозяйка с помощником вышли.

— Не знаю, прежде она не говорила мне о подобных знакомствах.

— Ты ей доверяешь?

— А почему нет?

— Не знаю, какая-то она...

— Уж не ревнуешь ли ты?

— Что за глупости!

— Прости, но это ты говоришь глупости. Гедвига — хороший и надежный товарищ. А если не хочет выглядеть синим чулком, так это потому, что профессия у неё такая! Кстати, она очень недурная модистка и пользуется популярностью. Это может помочь в нашем деле.

— Ты поэтому дал ей денег на открытие мастерской?

— И поэтому тоже. Довольно. Мы привлекаем ненужное внимание. Ступай к молодым людям и рассказывай им о страданиях народа. Лучше всего гимназисту, мастеровой и так всё про это знает. Нам нужны исполнители!

Молодая женщина кивнула в ответ и подошла к Аркаше. Тот внутренне поежился, но постарался приосаниться, пытаясь представить себя более взрослым.

— Вы курите? — томно спросила она, доставая папиросочницу.

— Нет. То есть — да, — совсем смешался тот.

— Берите, — улыбнулась Искра.

— Благодарю, — покраснев, ответил тот и протянул руку.

— Как вы думаете, — внезапно спросила женщина, — такие стрелки действительно бывают?

— Не знаю. Наверное...

— А вы могли бы стать таким стрелком?

Длинный гудок в клочья разодрал ночную тишину, давая знать мастеровым, что пора просыпаться и идти на работу. Всего гудков давалось три. Первый будил работников, второй указывал, что пора выходить из дому, а третий звучал перед тем, как заводские ворота запирались. Тут уж, как говорится, кто не успел — тот опоздал. А наказание за опоздание одно — увольнение. Вот и поторапливаются рабочие, прихлебывая пустой чай, а то и просто кипяток, заедая его коркой хлеба. Если она есть, конечно, эта корка.

Покончив со скудным завтраком, мастеровые покидают свои убогие жилища и нескончаемым потоком идут на свои фабрики и заводы. Хотя, какие они свои? У них хозяева есть, а дело рабочих — с утра до вечера трудиться на них, чтобы заработать себе и своим детям на хлеб, делая при этом богатых ещё богаче, а самим оставаясь в нищете.

Впрочем, далеко не все среди мастеровых нищие. Случается среди них и рабочая аристократия, вроде Акима Филиппова. Человек он звания хоть и самого простого — из крестьян, однако же, цену себе знает! Шутка ли, машинист парового молота. Это вам не фунт изюму, или какой-нибудь там простой кузнец! Правда, к нынешнему своему положению шел Аким Степанович долго. Вон уж и волосы, бывшие некогда цвета воронова крыла, совсем поседели. А спина, бывшая с молодости прямой и крепкой, теперь по-стариковски сутулая. Кстати, Акимом Степановичем его сроду никто не называл. В молодости все больше Акимом, или даже Акишкой был, а к старости стал Степанычем. А вот так, чтобы вместе... рылом не вышел. Но, в своем деле он — дока! Этого не отнять.

Владелец, а по совместительству директор и главный инженер завода, господин Барановский, как-то хвастаясь перед заказчиками, показал им фокус. Снял с живота золотые часы с цепочкой, раскрыл крышку, да и положил на наковальню. А затем махнул Степанычу рукой, дескать, делай! А тому что, дернул за рычаг, и тысячепудовая баба парового молота полетела с верхотуры вниз... Казалось, что сейчас от барских часиков и мокрого места не останется, ан нет! Остановил старик свой мудреный механизм. Пётр Викторович даже побледнел маленько, хоть старался виду не подавать. Затем Степаныч молот назад поднял, да и отпустил часы, или как их ещё господа называют — брегет. Глядь, а крышка-то закрыта! Ну и хозяин, понятно, рад-радёхонек, стал показывать собравшимся, что на них даже царапины нет. Вот так-то, знай наших!

Степанычу тогда восхищенные его умением заказчики даже аплодировали. Ну и господин Барановский не обидел, пожаловал от щедрот своих — красненькую[2]. А чего? Десять рублей не всякий рабочий в месяц жалованья получает, а тут, пожалуйста, можно сказать, задарма! Филиппов тогда на радостях... нет, не то, что вы подумали, водку он, считай, и не пьет, разве что на великий праздник, и то, если угостят. Нет, он тогда дочке своей — Стеше, — платок купил красный, да не ситцевый, а чистого шелку! А ещё бусы и отрез на платье. Не поскупился!

Две радости в жизни у Степаныча. Мастер он от бога и дочь у него красавица! Жили они вдвоем. Мать Стешина померла, когда та ещё совсем маленькой была, а вдругорядь жениться машинист не стал. Жили, кстати, не плохо. Можно даже сказать — зажиточно! Домик у них был свой и даже с маленьким садом. Зарабатывал старик хорошо — без куска хлеба не сидели, как иные. А хозяйством Стеша занималась, даром, что ей от роду всего шестнадцатый год пошел.

Мысли о дочери всегда радовали старика и в фабричные ворота он, в отличие от прочих мастеровых, вошел с улыбкой. У остальных рабочих лица были хмурыми, а иной раз даже угрюмыми. Ну, а чего им радоваться-то? Работать надо!

С началом рабочего дня заводские стены заполнил гул. Громко бухал молот, гудели станки, да пыхтела паровая машина, приводившая их в действие. Заказов у предприятия Барановского хватало. Военному и морскому ведомствам нужны были зарядные трубки, станки для артиллерийских орудий, снаряды и многое другое. Война хоть и недавно кончилась, но за её время запасы у российских военных изрядно сократились, и теперь требовалось их срочно восполнить.

Впрочем, было на заводе место, куда шум практически не доставал. Это был кабинет Пётра Викторовича, служивший ему заодно и чертежной мастерской, и аудиенц-залом, и всем, что бы ни понадобилось хозяину. Сейчас он принимал в нем своегодвоюродного брата и по совместительству совладельца, только что вернувшегося в Петербург из очередной поездки. Владимир Степанович был на восемь лет младше своего родственника, но уже успел стать довольно знаменитым изобретателем в области военной техники.

— Наконец-то ты вернулся, — озабочено сказал Барановский-старший, нервно потирая руки. — О тебе не раз уже справлялись из министерства.

— Что у них там ещё стряслось?

— Точно не знаю. Кажется, возникли проблемы со снарядами к пушке твоего изобретения. Гильзы у них помялись или что-то вроде этого.

— Это всё из-за небрежного хранения.

— Может, и так, но ретроградов из ведомства генерал-фельдцейхмейстера убедить в этом будет весьма непросто!

— Конечно! С картузами такого не случается, — не без сарказма в голосе воскликнул Владимир, как будто кого-то передразнивал.

— А я тебе говорил, что для твоих, как ты их называешь... Унитарных патронов? Так вот — их время ещё не пришло! Теперь эти кувшинные рыла тебя с потрохами съедят!

— Ну, полноте, кузен. Всё не так плохо. Моряки нашу пушку на вооружение приняли, военные от горных орудий тоже вряд ли откажутся, так что без заказов мы не останемся.

— Но всё же тебе лучше утрясти все спорные вопросы с министерством, и не откладывая!

— Разумеется. Завтра же займусь этим.

— Ну, вот и славно! Кстати, ты так и не рассказал, куда и зачем ездил?

— О, кузен. Я все-таки привез его!

— Его — это кого? — вопросительно изогнул бровь Пётр Викторович.

— Весьма необыкновенного человека!

— Право, ты меня интригуешь!

— Нисколько. Помнишь, я тебе рассказывал о солдате-изобретателе?

— Того, что предложил новую конструкцию митральезы? Как же, как же, помню.

— Так вот, я его привез!

— Ты говоришь так, будто речь идёт, по меньшей мере, о заморском королевиче.

— Ну, королевич — вряд ли, но человек он явно не простой. Во всяком случае, слухи о его родстве с одной аристократической фамилией ходили.

— И где же ты нашел, этого... аристократа?

— Не поверишь, в Рыбинском околотке!

— Э...

— Да-да, в полиции. И вытащить его было не самым простым делом, уж ты мне поверь.

— Что же он натворил? Хотя, нет, мне это совсем не интересно, скажи лучше, зачем он тебе нужен?

— Ах, кузен, сейчас ты сам всё поймешь, — загадочно улыбнулся Владимир и, выглянув на секунду из кабинета, пригласил войти внутрь престранного субъекта.

Вошедший был довольно молодым человеком, худощавого телосложения, однако, при более пристальном взгляде можно было предположить, что он обладает недюжинной физической силой. Темные волосы его были коротко острижены, а на верхней губе росли щегольские усики. Одет он был скромно, чтобы не сказать бедно. Из-под кургузого пиджачка мышиного цвета выглядывала косоворотка, а тёмно-зеленые, почти черные, шаровары были заправлены в добротные сапоги. На голове его был почти щегольской картуз, впечатление о котором портил сломанный лаковый козырёк. А довершал образ фиолетовый синяк под глазом. При всём при этом, незнакомец вел себя совершенно невозмутимо, как будто с равными.

— Здравствуйте, — вежливо, но вместе с тем без тени подобострастия в голосе поприветствовал он фабриканта, и протянул ему руку. — Меня Дмитрием зовут.

Пётр Викторович общался с людьми самых разных кругов, от аристократов до мастеровых, поэтому его было трудно чем-либо удивить. Пожав протянутую ему ладонь, он сухо кивнул новому знакомому на стул и сел сам. Тот воспринял приглашение как само собой разумеющееся и удобно устроился на предложенном ему месте. При этом он не вальяжно развалился, как Владимир, и не присел на краешек, как это сделал бы любой приглашенный к хозяину мастер или рабочий, а именно что удобно устроился.

— Как добрались? — нейтрально поинтересовался фабрикант.

— Нормально, — пожал плечами Дмитрий.

— Первым классом, — улыбнулся уголками губ Владимир.

— Где остановились?

— Да, пока нигде.

— Ах, да, вы же с дороги прямо сюда. Ну и как вам столица?

— Так я её и не видел. Вокзал только, да спину извозчика.

Младший Барановский с удовольствием рассмеялся от подобной непосредственности. Затем, посерьезнел и, стараясь быть убедительным, начал говорить:

— Дорогой кузен. Дмитрий Николаевич, несмотря на свой не слишком презентабельный вид, человек, в некотором роде, замечательный и даже талантливый. Именно ему принадлежит идея митральезы, в которой перезарядка осуществлялась бы от работы выстрела.

— Понятно. Ты все же не оставил этой затеи. Нет, в теории она, разумеется, остроумна, но...

— А на практике, значит, нет? — резанув фабриканта острым взглядом, спросил новый знакомый.

— Видите ли, молодой человек, я не первый год занимаюсь своим делом, и у меня большой инженерный опыт. В настоящее время подобный механизм я полагаю совершенно невозможным.

— У вас найдется винтовка Спенсера или Винчестер? — прервал его Дмитрий.

— Что, простите?

— Я спрашиваю, нет ли у вас магазинной винтовки с рычажным затвором?

— Э... Есть.

— Дайте мне её, и я до завтра сделаю вам действующий образец, перезаряжающийся энергией выстрела.

— Однако! Что, прямо вот так и сделаете?

— Ну, мне понадобятся некоторые материалы и помощь ваших слесарей, но много времени переделка не займет. Не бойтесь, ни одна винтовка в процессе модернизации не пострадает.

— Забавно. Хотя, почему бы и нет. — Барановский-старший решительно встал и, открыв стоящий в углу шкаф, извлёк на свет Божий карабин системы Винчестера 1873 года. — Подойдёт?

— Вполне, — встал вслед за ним Дмитрий и, взяв в руки оружие, стал внимательно рассматривать его.

— Встречали такой?

— Такой — нет. У турок всё больше 1866 года встречались под патрон кольцевого воспламенения.

— Это в какой-то мере более совершенный образец. Усовершенствованный механизм, стальная коробка...

— Хорошая вещь! — одобрительно заявил молодой человек. — Можно приступать?

— Извольте, — согласился Пётр Викторович и пригласил гостя следовать за ним в цех.

— Кузен, а что это вы карабин при себе держите? — удивленно спросил двоюродный брат. — Неужели случилась такая надобность...

— Господь с тобой, — усмехнулся фабрикант. — Механизм заедать стал, вот и взял с собой. Починить — починили, а забрать всё времени не было.

Появлению хозяев в цеху никто не удивился. По-видимому, они были там частыми гостями. Разве что мастер бросил объяснять что-то одному из рабочих и суетливо подбежал к господам.

— Чего изволите? — громко спросил он, стараясь перекричать гул.

— Вот что, Никодимыч, этого молодого человека зовут Дмитрием. Дай ему в помощь хорошего слесаря, да проследи, чтобы ему не мешали, да потребными материалами обеспечили!

— Слушаю-с, — угодливо согнулся он и повел нового знакомого за собой.

Оставшись одни, Барановские переглянулись и старший громко заявил младшему:

— Послушай, Владимир. Этот твой "изобретатель" либо гений, либо — наглец!

— И то, и другое! — со смехом отвечал ему тот.

Новый знакомый не обманул. Переделка была осуществлена довольно быстро и свелась к установке под цевьем карабина металлического штыря, соединенного тягой со скобой Генри. С другой стороны, перед дульным срезом помещалось кольцо, а возвратно-поступательные движения обеспечивались навитой вокруг него пружиной.

— Это всё? — недоверчиво спросил Пётр Викторович, когда его позвали в цех.

— Нет, что вы, — устало усмехнулся Дмитрий. — Ещё патроны нужны и, возможно, регулировка.

Получив требуемое, он зарядил укрепленное в тисках оружие и, убедившись, что на линии огня никого нет, нажал на спуск. Винтовка выстрелила и вырвавшиеся на свободу пороховые газы заставили дернуться кольцо, а вместе с ними и штырь с тягой. Та, в свою очередь, потянула за скобу, и оружие перезарядилось, выбросив отстрелянную гильзу. Сделав ещё пару выстрелов и убедившись, что механизм работает как надо, "изобретатель" ухмыльнулся и, нажав на спуск ещё раз, не стал его отпускать. "Бах-бах-бах" и карабин, на глазах изумлённой публики, выпустил весь магазин.

— Примерно так!

— Чёрт возьми! — только и смогли сказать в ответ Барановские.

Рабочие и мастер, помогавшие в работе, тоже заметно воодушевились, но говорить ничего не стали, очевидно, не желая оскорблять господский слух приличествующими случаю выражениями.

— Простите, Дмитрий, как вас... — спросил Пётр Викторович, когда демонстрация закончилась, и они вернулись в кабинет.

— Дмитрий Николаевич Будищев, — ещё раз представил молодого человека Владимир.

— Прекрасно. Так вот, господин Будищев, я, пожалуй, готов взять вас к себе на службу. У вас определённо светлая голова и нетривиальный взгляд на вещи. Кстати, что вы ещё умеете?

— Ну, вообще-то я электрик. В смысле, гальванёр.

— Замечательно! Вы просто находка какая-то. Теперь я понимаю, зачем мой двоюродный братец ездил за вами в такую даль. А что у вас с документами?

— Да нормально у меня всё, если не считать, что я числюсь на действительной службе и нахожусь в отпуске по ранению. Кстати, скоро мне предстоит пройти врачебную комиссию...

— Ну, этот вопрос, я полагаю, мы решим.

— А зарплата какая?

— Как вы сказали — зарплата? Вероятно, сокращенное "заработная плата"... Интересное словосочетание и, пожалуй, верное. Ну, обычное жалованье для гальванёра составит... скажем, пятнадцать рублей в месяц. Согласны?

Физиономия Будищева достаточно ясно показала, что он думает по поводу российских предпринимателей вообще и господ Барановских в частности.

— Только для вас — двадцать! — правильно истолковал его взгляд Пётр Викторович.

— Владимир Степанович, — обратился к младшему компаньону Дмитрий, — вы говорили, будто по-немецки шпрехаете?

— Да, а что?

— А как по-ихнему будет "крохоборство"?

Услышав этот пассаж, кузены сначала остолбенели, а потом дружно расхохотались.

— Нет, я не могу, — держась за живот, смеялся фабрикант. — Положительно, вы мне нравитесь! Ладно, где наша не пропадала. Для начала положу вам четвертной, а там видно будет. За каждое ваше изобретение, нашедшее применение — премия. Соглашайтесь, больше у меня только мастера получают.

— Уговорили, — кивнул Будищев. — Для начала, так для начала. И кстати, первый образец автоматического оружия я вам уже представил. Что вы там о премии говорили?

— Да вам, как я посмотрю, палец в рот не клади! Однако же, я говорил об "изобретениях, нашедших применение", не так ли?

Договорив, Барановский-старший снисходительно улыбнулся, однако смутить собеседника ему не удалось. Молодой человек лишь пожал плечами в ответ.

— Так ведь применение найти не проблема. Генералы ведь в оружие, перезаряжаемое силой выстрела, тоже не верят? Вот и покажите им!

— Хм, как я посмотрю, у вас на всё есть ответ! — нахмурился предприниматель, но тут же улыбнулся и достал из портмоне трехрублевый билет. — Впрочем, работу вы действительно сделали, причем — в срок, так что держите.

Любой мастеровой принял бы деньги из рук хозяина с поклоном, но Будищев просто взял купюру и сунул её к себе в карман.

— Когда приступать к работе?

— Вот это — деловой разговор! Даю вам день на обустройство, а послезавтра выходите.

— Как скажете.

— Ну, вот и замечательно, — широко улыбнулся фабрикант, затем помялся, будто хотел что-то спросить, но так и не решился.

— Что-то не так?

— Нет, что вы, — смутился Барановский. — Просто... это вас в полиции?

— Фингал-то? — правильно понял вопрос Дмитрий. — Так это отец Питирим постарался.

— Какой ещё отец Питирим?!

— Священник в нашей деревне.

— Господи, час от часу не легче! А с ним-то что?

— А что ему сделается? — пожал плечами молодой человек. — Здоровый, зараза!

— Гхм. Надеюсь, здесь вы не станете конфликтовать с церковью?

— Ни в коем разе! — Будищев сделал самое честное лицо, на какое только был способен.

Глава 2

Вскоре рабочий день подошел к концу, о чём тут же оповестил очередной гудок. Разнорабочие кинулись убирать цех от стружки и прочего мусора, накопившегося за смену, а мастеровые, сложив инструменты, потянулись к выходу. Те, что помоложе, ещё пытались переговариваться или даже беззлобно подшучивать друг над другом, но люди более степенные, вроде Филиппова, в этих забавах участия не принимали и шли домой.

— Степаныч! — окликнул старика мастер.

— Чего тебе, Никодимыч? — устало отозвался машинист.

— Да вот человека надо бы на квартиру устроить. Не подскажешь ли, к кому можно?

Аким Степанович наклонил голову и обстоятельно осмотрел стоящего рядом с мастером молодого парня, в котором тут же признал умельца, сделавшего из хозяйского ружья адскую машину для убийства. Отметив про себя нахальный взгляд и щегольские усики, мастеровой поморщился и коротко отрезал:

— Не подскажу!

— Да он заплатит! — попробовал новый аргумент мастер, которому хозяин велел помочь новичку с обустройством.

— Коли найдет квартиру, так и заплатит, — отрезал старик. — А негде ночевать, так пусть идет в казарму к молодым...

— Нет, уважаемый, — покачал головой Будищев. — Я в казарме, слава богу, пожил и мне хватило!

— Служил, что ли? — осведомился Филиппов.

— А то! Самую малость до генерала оставалось, да вот незадача — турки ранили!

— Тебе к Еремеевне надоть, — смягчился мастеровой. — Дом у ей пустой, поди, не откажет. Да и в деньгах баба нуждается.

— А ты, стало быть — нет?

— Гневить Бога не буду, не бедствую.

— Ну, вот и славно! — обрадованно вмешался мастер. — Проводи его, Степаныч, сделай милость! Тебе всё одно по пути.

— Ладно, чего уж там! — сварливо проворчал старик и махнул парню рукой, дескать, пошли.

Тот, немедля подхватил свой сундучок и господского вида саквояж, тут же двинулся за ним следом, кивнув на прощание Никодимычу. Правда, мастер уже пошагал восвояси, радуясь про себя, что избавился от обузы.

Некоторое время они шли молча, но скоро Филиппова разобрало любопытство, и он спросил попутчика:

— Воевал?

— Нет, батя, — одними глазами усмехнулся Будищев. — Так, в штабе писарем отсиделся.

— Эва как! — уважительно отозвался старик. — Так ты грамотный?

— Это точно, — чертыхнулся про себя Дмитрий, всё время забывавший, что писарь, в окружавшей его действительности — должность весьма почётная и ответственная.

— Погоди-ка, — вдруг остановился собеседник и удивленно спросил: — А как же тебя турки ранили?

— Случайно.

— Ишь ты, а я думал, ты — герой!

— Нет, батя, мы люди тихие и богобоязненные.

— А под глазом у тебя, видать, от усердных молитв потемнело? — не без ехидства в голосе осведомился машинист.

— Точно, — засмеялся молодой человек.

— Ну, вот и пришли, тута Еремеевна живет.

— Ох, ты ж, — замысловато удивился Будищев, разглядывая покосившийся неказистый домишко с забитым всяким тряпьем оконцем и настежь открытой калиткой, выглядевшей чудно, поскольку ни малейшего забора не наблюдалось. — Прямо избушка на курьих ножках!

Тут на зов Степаныча вышла хозяйка, и сходство с жилищем Бабы Яги стало ещё более полным.

— Чего вам? — хмуро спросила сгорбленная старуха с крючковатым носом и седой прядью, выбившейся из-под чёрного платка.

— Да вот, Еремеевна, человек угол снять хочет. Не пустишь ли?

— Куда мне, — тусклым голосом отозвалась женщина. — Сам, поди, знаешь...

— Ничто, ему много не надо!

— Настька-то моя отмучилась, — не слушая его, продолжала Еремеевна. — привезли из больницы, а хоронить-то не за что, всё на лечение пошло...

— Ишь ты, горе-то какое, — смутился Филиппов. — А я и не знал...

— Ты охренел, старый! — возмутился парень. — Я, может и не графских кровей, но и не на помойке найденный. Ты меня куда привел?

— Промашка вышла! — согласился тот. — Ладно, чего уж там, пойдем ко мне, переночуешь, а там видно будет. Только смотри, чтобы без баловства!

— Что делать теперь, ума не приложу, — таким же безжизненным голосом продолжала причитать старуха.

— На-ка вот, Матрена, — Степаныч вытащил из кармана монетку и немного сконфужено протянул своей знакомой. — Ничего, мир не без добрых людей, поможем...

Та потухшими глазами поглядела на мастерового, затем как-то машинально протянула руку и приняла подаяние, а незваные гости спешно ретировались. Дальнейшую дорогу проделали молча, благо, оставалось не так много и скоро они подошли к куда более привлекательному строению. Дом машиниста был хоть и не велик, но куда более ухожен. Наличники на окне и забор вокруг палисадника блестели свежей краской, хотя и не слишком заметной в наступивших сумерках. Пройдя по тщательно выметенной дорожке к крыльцу, они поднялись по скрипучим ступенькам, и, открыв дверь, вошли внутрь.

— Батюшка вернулся! — радостно кинулась навстречу отцу Стеша, но, увидев гостя, смущенно остановилась. — Ой...

— Здравствуй, красавица, — поприветствовал девушку Будищев, сообразивший, почему старик не хотел вести его к себе домой.

— Здравствуйте, — отозвалась та, с любопытством разглядывая незнакомца.

— Вот что, Степанида, — тут же вмешался в разговор глава семьи. — Человек переночует у нас нынче. Постелешь ему в сенях на лавке, а теперь накрывай на стол, что-то я проголодался — сил нет!

— Да у меня всё готово, — улыбнулась девушка и повернулась к гостю. — Садитесь, не побрезгуйте.

— Спасибо, — отозвался Будищев. — А где можно руки помыть?

— Пойдемте, я вам солью.

— Меня Дмитрием зовут, — представился он, наконец, новой знакомой.

— Стеша. А вы тоже на фабрике Барановского работаете?

— Ага. Только что поступил.

— Вы приезжий?

— Типа того. Из Рыбинска.

— Что-то непохоже.

— Почему это?

— Говор у вас не ярославский.

— Верно. Просто я только что со службы вернулся, отвык.

— Ну, будя! — прервал разговор подозрительно наблюдавший за ними Степаныч. — Давайте есть.

На столе их уже ожидал пышущий жаром чугунок, распространявший вокруг себя умопомрачительный запах щей. Пока Стеша разливала их по мискам, глава семьи взялся за ковригу ржаного хлеба и отрезал от неё всем по хорошему ломтю. Дмитрий, глядя на все эти приготовления, тоже не остался в стороне и, открыв свой сундук, вытащил из него запечатанный сургучом водочный штоф.

— Давайте, что ли, за знакомство?

Возражений от Степаныча не последовало, и девушка поставила перед мужчинами две стопки. Прозрачная как слеза генеральши Поповой[3] жидкость, булькая, заполнила стаканы и, не задерживаясь, отправилась дальше.

— Хороша! — крякнул Филиппов и поспешно закусил корочкой хлеба.

Будищев, напротив, только немного пригубил из своей стопки, и тут же подлил хозяину дома. Тот принял это как должное, и вторая порция последовала за первой. Скоро язык у машиниста развязался и он, покровительственно поглядывая на Дмитрия, принялся расспрашивать его, где тот выучился специальности, и где работал прежде. Молодой человек в ответ лишь отшучивался, не забывая подливать в стаканы, и вскоре они стали почти друзьями. Стеша смотрела на это безобразие без восторга, но возражать не смела. Лишь когда они дохлебали щи, будто спохватившись, спросила.

— Батюшка, ты слышал — у Еремеевны дочь померла?

— Ага, — пьяно отозвался тот. — Мы с Митькой заходили к ей.

— Жалко, молодая ещё.

— Чахотка! — пожал плечами Степаныч и громко икнул.

Будищев после этих слов чуть не поперхнулся и посмотрел на собутыльника, будто примериваясь половчее двинуть кулаком. Но, всё обошлось, тем более, что дело шло к ночи, и пора было ложиться спать. Парень помог добраться до постели захмелевшему хозяину, а затем направился к лавке, приготовленной для него Стешей. Девушка уже убирала со стола, оставив лишь бутылку и одну из стопок, а также нехитрую закусь.

— Вы еще будете? — спросила она у Дмитрия.

— Если только с тобой.

— Что вы, я не пью!

— И это — правильно! — ухмыльнулся тот. — Я тоже не пью. Из мелкой посуды.

— И батюшка мой не пьет. Обычно.

— Когда не наливают? — осведомился Будищев. — Ладно, пожалуй, на сегодня хватит. Ты извини, что я твоего папашу накачал. Просто день был трудный, а тут ещё эта, как её, Еремеевна с Настей...

— Да ничего, — простодушно отвечала Стеша. — Известное дело — мужикам выпить надо. Вы же не каждый день?

— Вот именно! — усмехнулся Дмитрий, и принялся стягивать сапоги.

— Спокойной ночи!

— Взаимно, — отозвался тот, укладываясь на жесткую скамью. Затем, убедившись, что остался один, повернулся набок и, прежде чем заснуть, пробормотал: — Ладно, старый хрен. Я тебе этот тубдиспансер ещё припомню!

Едва первый гудок разорвал ночную тишину, Степаныч ошалело вскочил и с недоумением вытаращился в окружающий его полусумрак. Единственным источником света в комнате была тусклая лампада перед иконами, но её хватало лишь, чтобы были видны строгие лики святых. Смертельно хотелось воды и Филиппов слез с печи и, старчески шаркая, поковылял к ведру, стоящему неподалеку. Зачерпнув ковшом содержимое, он хотел было утолить жажду, но вдруг острая как нож мысль резанула его по сердцу. Затаив дыхание, машинист прокрался к углу и осторожно отодвинул занавеску. Свернувшаяся клубочком Стеша сладко спала на своей постели, по-детски причмокивая во сне. На душе немного отлегло и подозрительный старик, вздохнув, приложился к ковшу. Живительная влага щедро оросила горящие огнем внутренности, понемногу вернув способность соображать.

Лавка, на которой постелили гостю, была пуста, и лишь лежащее на нем покрывало указывало, на то, что здесь кто-то ночевал. Тут отворилась дверь, и на пороге появился Будищев.

— Доброе утро, — поприветствовал он хозяина.

— Тихо ты, аспид! Дочку разбудишь.

— Если её гудок не поднял, то мне и подавно не удастся, — возразил Дмитрий с легкой усмешкой, но всё же сбавил тон.

— Мала она ещё, — сварливо отозвался старик. — Успеет ещё навставаться в рань.

— Так я разве против? — развел руками гость.

— Ишь ты, не против он!

— Вот что, старинушка. — Посерьезнел Будищев. — То, что ты мне угол сдать не хочешь — понятно. Девка молодая, красивая, пойдут слухи, чего доброго, а я тебе в зятья не набиваюсь. Но идти мне покуда некуда, так что пусть тут хоть вещички мои полежат. Хотя бы пока я квартиру не найду.

— Что угол найти — деньги надобны! — наставительно отозвался Степаныч. — Ты ещё и дня не отработал на фабрике-то.

— Про деньги — не твоя печаль. Главное, чтобы квартира была чистая и без больных. И хозяева в мои дела не лезли.

— Я гляжу, средства у тебя есть? — вопросительно изогнул бровь Филиппов.

— Мал-мал имеется, — не стал отпираться Дмитрий.

— Пять рублёв в месяц!

— Старый, ты охренел, или свою халупу с Гранд-отелем перепутал?

— Не нравится, пойди в ночлежку. За полтину целый месяц ночевать сможешь, правда, с соседом. А ежели целковый[4] не пожалеешь, так нары только твои будут.

— Фигасе у вас в Питере цены!

— Столица. Понимать надо!

— Три рубля.

— Под мостом только если.

— Тогда, чтобы с харчем.

— Само собой. Дочка все одно готовит, однако же, приварок в заводской лавке покупать будешь.

— Какой ещё, "заводской лавке"?

— Эх ты — деревенщина! Знамо дело, в какой. Жалованье-то в конце месяца платят, а чтобы мастеровые, значит, с голоду ноги не протянули, для них хозяева при заводе лавочку держат. Там в счет будущего скупаться можно.

— Втридорога?

— Бывает и такое, однако наш Пётр Викторович, дай ему Бог здоровья — барин добрый, и людей почем зря не обижает. У него и наценка божеская и тухлятину его приказчики не продают, как иные.

— А вот этот момент я упустил, — пробормотал парень, затем задумался и коротко мотнул головой. — Идёт!

— Половину вперёд!

После этого они обменялись рукопожатиями, и мятая трёхрублевка сменила хозяина.

— Значится так, — объявил повеселевший машинист. — Ты — мой племяш из деревни. Так всем и скажем. Понял?

— Понял, что тут непонятного.

— Тогда давай вчерашние щи доедим, да на работу пора.

— Ничего не имею против, ступай по холодку.

— Это как?

— А так. У меня день на обустройство, а на работу завтра.

— Эва как... прямо как благородному. И куда ж тебе цельный день?

— Ну как куда, осмотреться надо, одеться по-человечески, а то надоело, что на меня люди косятся, как на босяка. Есть у вас тут лавки или магазины? Только чтобы не слишком дорого, а то ты меня сейчас отправишь по простоте моей.

— Ага, видал я таких простаков, — хмыкнул Степаныч. — Только на что тебе в лавку? Ступай уж сразу к старьёвщику, раз денег немного. У них всяких вещей много, может и подберешь себе что.

— Ладно, уговорил, чёрт красноречивый. Так я и сделаю.

Лавка старьёвщика Ахмета располагалась во дворе одного из доходных домов, находящихся поблизости от рабочей слободки. Можно было сказать, что лавка стояла на незримой границе между ареалами обитания "чистой публики" и "мастеровщины" — так презрительно назывались в Российской империи рабочие фабрик и заводов.

Владелец заведения — старый татарин в мягкой войлочной шапочке на абсолютно лысой голове, встретил нового клиента настороженно, но любезно.

— Что угодно? — без улыбки на широком морщинистом лице осведомился он.

— Приодеться бы мне, — пожал плечами Будищев, пытаясь разглядеть, висящую на множестве стоящих вдоль стен вешалок, одежду.

— Чек якши[5], — покивал головой старьёвщик и отставил в сторону счёты. — Но, позволено ли мне будет спросить, какими средствами вы располагаете, молодой человек?

— Средств у меня мало, а потому одежда должна быть хорошая!

— Ишиксез[6], вы пришли по адресу! Клянусь Аллахом, ни у кого во всем Петербурге вы не найдете таких хороших вещей, по таким смешным ценам.

— Нельзя ли посмотреть?

— Пожалуйста! Вот, будьте любезны, хороший фрак. Его принесла вдова одного чиновника — достопочтенная госпожа Брунс. Её покойный супруг, пока был жив, разумеется, часто получал награждения за службу и они могли себе позволить хорошие вещи. А когда он, мир его праху, скончался...

— Дядя, оставь себе этот фрак! Вдруг сам скопытишься, а парадного лапсердака нет.

— Да зачем же так нервничать! Это очень хорошая вещь...

— Ну и куда я его одену?

— А мне почем знать? Вы же не сказали, зачем вам одежда! Сейчас часто бывает, что студенты одеваются как мастеровые, а купцы — как благородные господа. Клянусь Аллахом, я сам такое не раз видел!

Хотя терпение никогда не было среди сильных сторон Дмитрия, он всё же сдержался.

— Значит, так! Мне нужен костюм или хотя бы пиджак взамен этого. Ну и картуз другой.

— Да, вашему головному убору не повезло. Может быть, предложить вам шляпу?

— Может, я в другую лавку пойду?

После этих слов татарин сообразил, что перегибает палку и вытащил на свет божий несколько разных сюртуков, поддевок, пиджаков и даже куртку от студенческого мундира с орлёными пуговицами. Причем, взгляд у старьёвщика оказался настолько наметанным, что всё предложенное было Будищеву почти впору. Быстро перебрав лежащую перед ним гору одежды, парень выбрал добротный сюртук темно-коричневого сукна и пиджачную пару из клетчатой шотландки. И то, и другое было слегка великовато, но совершенно не попорчено молью, как многие другие вещи, и не испачкано.

— Чутка бы поменьше, — разочаровано вздохнул требовательный клиент.

— Аллах с вами, — всплеснул руками хозяин лавки. — Всё очень хорошо! Просто пойдите к портному и вам всё подгонят по фигуре, так что все будут думать, будто это сшито на заказ!

— И сколько?

— Ну, если вы мне оставите ...

— Нет, дядя, мне ещё на завод в чём-то ходить надо.

— Вы работаете на заводе и хотите носить такие вещи! Двенадцать рублей за костюм и пять за сюртук!

— Фигасе! Уважаемый, я там не директором работаю, и не инженером.

— Тогда зачем вам такой костюм?

— Затем, что у тебя джинсов нет! Пять рублей за костюм и два за лапсердак!

— Ай, шайтан, хотите меня без ножа зарезать! Но так и быть, я готов скинуть до пятнадцати...

Жаркая торговля длилась ещё некоторое время, пока, наконец, высокие договаривающиеся стороны не сошлись на двенадцати рублях с полтинной и новом картузе в придачу. Старьёвщик сначала пытался всучить неподатливому клиенту изрядно поношенную дворянскую фуражку с круглым пятном[7] от кокарды на выцветшем околыше, но после красноречивого взгляда Дмитрия, тут же извинился, и принес простой, но добротный картуз с матерчатым козырьком.

Расплатившись, Будищев уложил покупки, и собрался было уже уходить, но старьёвщик, упаковывая вещи, обратил его внимание на ещё один момент.

— Я вам, конечно, дам адрес хорошего и недорогого портного и он вам подгонит костюм, однако, хочу заметить...

— Чего ещё?

— У вас очень хорошие сапоги!

— При чём тут это?

— Они не подходят к костюму. Вот просто совсем...

— Вообще-то — да, — согласился Дмитрий. — И что делать?

— Пожалуйста! — жестом фокусника выложил на стол щегольские полуботинки с белым лаковым верхом и чёрными пуговками на боку.

— Что это?

— Просто шикарные штиблеты! — цокая от удовольствия языком, будто попробовав каждую букву на вкус, ответил Ахмет.

Будищев на минуту задумался. С одной стороны, таскать сапоги ему реально надоело. С другой — фасон обуви ему показался донельзя вычурным или даже, можно сказать, идиотским. Однако, припомнив, что носят молодые люди его возраста, одетые по-господски, он понял, что эти ботинки ничем не выделяются на фоне других.

— Померять бы.

— Да будьте любезны, со всем нашим удовольствием!

Состоявшаяся тут же примерка со всей ясностью указала на два обстоятельства. Первое заключалось в том, что глаз у татарина был, действительно, как алмаз. И штиблеты оказались Дмитрию впору. А вот второе заключалось в том, что для ботинок нужны носки, которых у клиента при себе не оказалось. Портянки же для этой цели совсем не годились. У старьёвщика носков тоже не было, да и если бы были, покупать бывшие в употреблении молодой человек точно бы не стал.

— Носки можно купить в галантерейном магазине, — пояснил Ахмет. — Кстати, портниха живет совсем недалеко и вам будет по пути.

— Сколько? — сдался Будищев.

— Десять рублей, — расплылся в улыбке старик.

— Сколько?!

По адресу указанному старьёвщиком, действительно, работала и проживала портниха по имени Анна Виртанен — не старая ещё женщина с усталым лицом. Комната её, разделённая на две неравные части ширмой, находилась в полуподвале доходного дома. Это было обычной практикой. Самые дорогие и престижные квартиры располагались на первом и втором этажах. Чём выше нужно было подниматься по парадной лестнице, тем жильё обходилось дешевле, а квартиры на самом последнем этаже и комнаты на чердаке, как правило, снимали студенты или мелкие чиновники. Простому же люду оставались подвалы, где они ютились в сырых каморках с низкими потолками.

— Что вам угодно? — печально спросила она у Дмитрия.

— Да вот, подогнать бы...

— Дайте посмотреть.

Бегло осмотрев принесённые вещи, портниха велела Будищеву раздеваться, чтобы снять мерку.

— Получится? — спросил тот, складывая на стоящий у стены сундук свою одежду.

— Отчего же не получится, — пожала плечами женщина. — Ушивать — не наставлять, ткань подбирать не надо. Хорошие вещи. Рублей восемь, поди, отдали?

— Примерно так, — скрипнул зубами Дмитрий.

— Что с вами?

— Да ничего... Просто поговорку вспомнил — где татарин прошел, там еврею делать нечего!

— У Ахмета брали?

— А то где же...

— Ой, только вы не говорите ему...

— Заметано! Лучше скажите, сколько станет работа?

Портниха на секунду задумалась, затем тряхнула головой и объявила:

— Никак не меньше восьмигривенного.[8]

— За костюм?

— За всё.

— Срок?

— Завтра приходите, будет готово.

— Идёт. Только мне ещё пару рубашек будет нужно к костюму, а то носить его с косовороткой — немного не того.

— У вас есть материал?

— Чего нет — того нет.

— С материалом дорого будет. Знаете лучше, что. У меня есть неплохие обрезки. Если угодно, я сделаю вам хорошую манишку[9]. Воротник и манжеты можно будет менять. Правда, понадобится жилетка, но вам, если хотите носить такой костюм, и так без неё не обойтись.

— Жилетка?

— Не беспокойтесь. Материалу на неё надо совсем немного, только на лицевую часть. Зато будете выглядеть, как солидный господин. Если, конечно, не станете носить её с вашим полушубком и сапогами.

— Ничего, скоро лето, обойдемся и без верхней одежды. А ботинки у меня есть. Надо только носки купить.

— А еще шляпу и галстук, — устало улыбнулась женщина.

— Вы думаете?

— Знаю. Только их нужно подбирать к костюму и жилетке. Иначе можно ошибиться.

— Хорошо. Вот вам рубль задатка. А когда одежда будет готова, вы поможете мне подобрать всё необходимое. А то я в этом ничего не понимаю.

— Мерси.

Последним испытанием для Дмитрия стало посещение галантерейной лавки, располагавшейся неподалёку. Приказчик — рослый детина с кудрявым чубом и лоснящимися щеками — встретил его настороженно. Уж больно непрезентабельно выглядел полушубок и картуз с треснутым козырьком у потенциального клиента. Однако, убедившись, что деньги у того водятся, мгновенно обрёл необходимую для его специальности обходительность и любезность.

— Пожалуйте, — жестом фокусника выложил он перед Будищевым несколько пар носков самых разных расцветок, от самых простых — крашенных фуксином, от которого пачкаются ноги, до пижонских из белого шелка.

Объединяло их всех одно — отсутствие даже намёка на резинку, отчего было решительно непонятно, как они будут держаться на ноге. Правильно поняв колебания покупателя, приказчик ещё одним ловким движением показал ему нечто вроде подтяжек — только коротких. Как оказалось, их надо застегивать под коленом и натягивать с их помощью носки, подобно тому, как женщины носят свои чулки.

— Твою дивизию! — изумлённо воскликнул Дмитрий, представив подобное сооружение на своей ноге.

Видок, по его мнению, получался довольно-таки гомосячий, но никакого выбора, к несчастью, не было. В общем, пришлось разориться и на них. Тем более, что штиблеты были уже всё равно куплены.

Выйдя из лавки, Будищев покосился на вовсю уже пригревающее весеннее солнышко. Дело шло к обеду, а у него с самого утра маковой росинки во рту не было. Тратить деньги ещё и на посещение трактира, после того, как договорился на квартиру со столом, ему показалось расточительством. Впрочем, идти домой с пустыми руками тоже не годилось, а потому перед возращением он заглянул ещё в несколько лавок и, закупившись продуктами, отправился, наконец, домой.

Быстро добравшись до места, Дмитрий по-хозяйски ввалился в дом Филипповых и едва не уронил челюсть на чисто выскобленный пол. Как оказалось, Стеша взялась за стирку и теперь стояла посреди большой комнаты перед ушатом горячей воды, в котором яростно драла вальком[10] рубашки и порты своего отца. А поскольку в доме было довольно жарко, девушка скинула кофточку и осталась в одной нижней сорочке. Брызги воды, летящие во все стороны, намочили её, и мокрое полотно облепило уже вполне сформировавшуюся девичью грудь.

— Чего уставился? — немного смутилась она и, прикрывшись одной рукой, второй недвусмысленно взялась за валёк. — Ну-ка, закати бельма обратно, да дуй во двор!

— И в мыслях не было! — ухмыльнулся парень, но всё же выполнил требование и поспешно ретировался.

— Знаю я всё про ваши мысли!

— Стесняюсь спросить, откуда? — не смог удержаться от подначки Дмитрий.

— Ты ещё здесь, охальник?!

— Ухожу-ухожу! Только это, я тут, как с твоим отцом уговаривались, харчу прикупил...

— В дверь просунь, а сам не вздумай входить!

— Не больно-то и хотелось, — усмехнулся постоялец, вытаскивая из сидора свёртки с продуктами и просовывая в дверную щель. — Такого добра я много видел!

— Вот и хорошо, значит, и тут тебе нечего пялиться, — не осталась в долгу девушка. Затем, осмотрев купленные продукты, видимо, смягчилась. — Ты, поди, голодный уже? Сейчас закончу и будем обедать!

"Ну, не настолько, чтобы не обратить внимания на подробности", — с усмешкой подумал Дмитрий, но вслух предложил:

— Тебе, может, помочь?

— Это чем же?

— Ну, если полоскать закончила — давай развешу!

— С ума сошел? — в дверную щель высунулось лицо Стеши. — Или опозорить меня хочешь? Где это видано, чтобы мужики бабьей работой занимались!

Впрочем, девушка и впрямь быстро управилась без посторонней помощи. Буквально через четверть часа выполосканное белье было развешено. Пол насухо вытерт, а на столе волшебным образом появилась чашка с кашей, заправленная маслом.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Дмитрия уже одевшаяся хозяйка дома. — Кушайте на здоровье!

— Люблю повеселиться — особенно пожрать! — весело отвечал ей Будищев усаживаясь за стол. — А ты чего?

— Да я не голодная.

— Ты это брось. А то я себя чувствую, как в ресторане. Садись за стол, и пообедаем вместе. Заодно расскажешь мне о здешнем житье-бытье. А то я тут человек новый, ничего не знаю. Давай, не стесняйся!

— Да я не стесняюсь. Просто хотела пойти с Настей попрощаться...

— Не ходила бы ты туда, девонька!

— Почему это?

— Ну как тебе сказать... в общем, зараза там. Неровен час, подхватишь — никакой доктор не вылечит!

— Какая ещё зараза?

— Такая! Держаться надо от чахоточных подальше. Дом после них — дезинфицировать. Вещи лучше всего сжечь. Вот такие дела.

— Да я только на минуточку! Попрощаюсь и обратно...

— Еще, поди, поцелуешь покойницу?

— А как же...

— Верный способ заразиться!

Услышав уверенные речи нового знакомого, Стеша задумалась. Заболеть чахоткой ей никак не хотелось, но и не пойти — казалось не по-людски. Но, Дмитрий говорил так убедительно, к тому же он был грамотный. Отец сказал, что даже служил писарем, а такие люди многое знают, и зря говорить не станут.

— Спасибо тебе, красавица, вкусно готовишь! — похвалил её покончивший с кашей Будищев. — За водку не ругаешь, домашние дела делаешь, да ещё и помощи не просишь... если так дело пойдет, я к тебе точно посватаюсь!

— Это вряд ли, — лукаво усмехнулась зардевшаяся девушка.

— Почему?

— Так отец велел говорить, будто ты ему племянник, а двоюродных батюшка венчать не будет! — звонко рассмеялась девушка, показав ровные белоснежные зубки.

— Хозяева! — раздался чей-то голос за калиткой.

— Кто там? — выглянула наружу Стеша.

— Это я, Сёмка!

— А, женишок! Чего встал, заходи в дом скорее!

Раздался шум шагов и на пороге появился взлохмаченный мальчишка лет двенадцати. Сняв треух с вихрастой головы, он перекрестился на иконы и затараторил:

— Господин Барановский, Владимир Степаныч, велели вашему постояльцу собираться побыстрее и беспременно быть на заводе. Дело какое-то у них. Только велели, чтобы вы в форму оделись!

— Какую-такую форму? — удивилась Стеша.

— Не знаю, — пожал плечами мальчишка. — Мне что велено, то и передал!

— Сейчас буду, — прервал их Будищев. — Только переоденусь.

— Ты, поди, есть хочешь? — спросила девушка Сёмку, пока постоялец скрылся за занавеской.

Тот вздумал было отказаться, но предательская слюна стала так обильно выделяться от запаха пищи, что паренек, несколько раз сглотнув, не выдержал и кивнул. Радушная хозяйка тут же наложила и ему полную миску рассыпчатой каши и пододвинула краюху хлеба.

— Отрежь колбасы жениху, — усмехнулся Дмитрий, услышав, как тот яростно скребёт ложкой. — Видать, голодный.

Стеша, не переча, достала из принесенного им свёртка кольцо колбасы и, отхватив ножом небольшой кусочек, подвинула его мальчишке.

— Ишь ты, — удивился тот, — господская еда!

— Жуй, пока не отняли, — усмехнулся молодой человек, выходя на средину комнаты.

— Охти мне! — всплеснула руками девушка, уставившись на надевшего военную форму постояльца.

Сёмка от удивления тоже бросил жевать и во все глаза смотрел на тёмно-зеленый, почти черный мундир с синими петлицами, блестящие унтерские басоны[11] на красных погонах с цифрами — 138, но самое главное, на звенящий ряд полного банта георгиевских крестов и светло-бронзовую медаль за турецкую войну.

— Ишь ты! — только и смог выговорить мальчишка, глядя на всё это великолепие.

— Варежку закрой, а то простынешь! — подмигнул ему Дмитрий, старательно начищая бархоткой орла на пряжке ремня.

Лежавшая на дне сундука форма немного примялась на местах сгиба, а просить погладить было неловко, но Будищев и без того выглядел в глазах Сёмки и Стеши просто ослепительно. Затаив дыхание, наблюдали они за его движениями, пока тот чистил бляху и сапоги. После чего он, водрузив на голову кепи с синим околышем, тщательно выровнял его козырёк и обвёл притихших подростков веселым взглядом. Сунув руку в карман, унтер-офицер вытащил маленькую блестящую лаком коробочку и с легким щелчком открыл крышку. В воздухе ощутимо поплыл сладкий запах ванили.

— Держите, — протянул он детям по кусочку какой-то сладости, белой от покрывшей её сахарной пудры.

— Что это? — почти простонал Сёмка, мгновенно проглотивший угощение.

— Рахат-лукум, — пояснил Дмитрий. — Турецкая сласть. С войны немного осталось.

Стеша, напротив, в отличие от приятеля, понемногу откусывала от лакомства маленькие кусочки, и старательно рассасывала их во рту, блаженно наслаждаясь каждой частичкой вкуса. При этом у неё был такой довольный вид, что Будищев даже помотал головой, будто отгоняя наваждение и, неожиданно охрипшим голосом, сказал Семёну:

— Ну пойдем, что ли?

— Ага! — с готовностью отозвался тот и, нахлобучив на голову шапку, выбежал в дверь.

Всю дорого он шел рядом с Дмитрием, стараясь попадать с ним в ногу, но постоянно сбиваясь от того, что с превосходством зыркал по сторонам, наблюдая, все ли видят, с каким героем посчастливилось ему пройти. Но большинство жителей рабочей слободки, включая его приятелей, были на работе и только несколько совсем уж маленьких мальчишек и девчонок с восторгом увязались за ними, гордо маршируя по весенним лужам босыми ногами.

— А почему тебя Стеша женишком назвала? — поинтересовался Будищев.

— Так мы давно договорились, что я подрасту и женюсь на ней. То есть, сначала, конечно, мастеровым стану, как батя. Он у меня — токарь! А потом посватаюсь!

— Что, прямо так и договорились?

— Ага! То есть это я ей говорил, а она смеялась, но раз не прогнала — значит согласна! Так ведь?

— Ну, если не прогнала и по шее не треснула, наверное, согласна.

— По шее треснула, — признался поскучневший Семён. — Но не прогнала...

— Тогда даже не знаю, — пожал плечами унтер. — Женщины они, брат, загадочные существа! Никогда не угадаешь, что у них на уме!

— Это точно, — солидно шмыгнул носом потенциальный жених Степаниды Филипповой, и в очередной раз сбился с ноги, шагая рядом с Будищевым.

Глава 3

Ипполит Сергеевич Крашенинников ехал на извозчике, погруженный в глубокие раздумья. Встречая иногда знакомых, особенно дам, он прикладывал руку к полям щегольского цилиндра, не забывая любезно улыбаться при этом, но мысленно он был так далеко, что никто и представить себе не мог как. Происходя из весьма достойной и небедной семьи староверов, Ипполит Сергеевич успел получить хорошее образование, открыть своё дело и преуспеть в нём. Большинство людей его возраста и положения страдали разве что от пресности и унылости жизни, отводя душу лихими купеческими загулами. Но господину Крашенинникову жгли сердце многочисленные обиды и гонения, которые его единоверцы потерпели со стороны никониан, ещё со времен, недоброй памяти, царя Алексея Михайловича, которого в казенных учебниках отчего-то называли Тишайшим.

Впрочем, сам Ипполит Сергеевич был далек от религии. Наоборот он, как человек мыслящий, был ярым противником как православных попов, так и духовных лидеров старообрядцев. И те, и другие казались ему, в лучшем случае — скучными схоластами, оторванными от реальной жизни, а в худшем — прожжёнными лицемерами, превратившими веру в доходное дело. Но, как бы дурно он не относился к служителям культа, правительство и особенно — царя, он ненавидел ещё больше. Александр Второй казался ему воплощением всего мерзкого, лживого и отвратительного в русской действительности. Убить его, казалось ему, делом, безусловно, правильным и полезным. Ведь вся эта ужасная, подавляющая всё живое, машина самодержавия, подобающая более туркам или персам, а не европейской стране, беспощадно и тупо давила все ростки нового. Великие реформы начала царствования, так обнадежившие всех прогрессивных людей, были остановлены. Возвысивших голос против угнетения — гноили в тюрьмах. И весь этот бездушный механизм держался лишь на одном стареющем сластолюбце, и если убрать из него скрепляющий стержень самодержца, он непременно рассыплется на мелкие осколки, сквозь которые прорастут ростки новой жизни. Наверное поэтому он и пошел в террор.

— Господин Крашенинников! — раздался совсем рядом хриплый голос, вернувший, наконец, Ипполита Сергеевича в реальность.

— Придержи-ка, любезный, — дотянулся он своим зонтиком до спины извозчика и тот послушно натянул поводья.

— Господин Крашенинников, — подбежал к коляске худощавый человек неопределённого возраста в драном пальто и облезлой шапке, некогда бывшей каракулевой. — Как хорошо, что я вас встретил. Нам совершенно необходимо поговорить!

— Ах, это вы? — приподняв бровь, спросил купец. — Садитесь!

Тот, не теряя ни минуты, залез в коляску и плюхнулся на сидение рядом.

— Трогай, скотина! — велел Ипполит Сергеевич и снова толкнул зонтиком в спину вознице.

— Если бы вы знали, что со мной приключилось! — с жаром начал говорить встреченный им господин, но Крашенинников прервал его.

— Не здесь!

Впрочем, через четверть часа они достигли трактира, где купец заказал отдельный кабинет, в котором они, наконец, смогли побеседовать.

— Какими судьбами Алексей...?

— Аполинарьевич.

— Да-да, конечно. Алексей Аполинарьевич.

— Как вы, вероятно, знаете, я был направлен на работу в сельскую местность, чтобы вести агитацию среди крестьян.

— Исполать вам, — равнодушно ответил Ипполит Сергеевич.

— Вы не верите в возможности пропаганды?

— Нет.

— Хм. Хотя, я, в последнее время, тоже очень сильно разочаровался в этом деле!

— Вас стали бить?

— Откуда вы знаете?!

— Я просто так сказал.

— А... понятно. На чём я остановился?

В этот момент показался половой, принесший заказанный ими для виду чай и пироги. Пока разбитной ярославец с угодливой улыбкой раскладывал заказ на столе, они молчали, но как только он вышел, Крашенинников ответил:

— Вы остановились на том, что разочаровались в пропаганде.

— Да-да, — продолжил с набитым ртом Алексей. — Совершенно разочаровался!

— Вы голодны?

— Нет, то есть — да. Изволите ли видеть, почти двое суток ничего не ел. Простите, великодушно!

— Ничего страшного. И что же вам угодно?

— Я хочу участвовать в настоящем живом деле, а не в этом убогом балагане. Эти крестьяне и попы — сущие ретрограды, стоящие за тирана ничуть не менее чем казаки или самые реакционные из помещиков. Прирожденные рабы!

— Что вы говорите! Но отчего же вы пришли к подобным выводам?

— Как я уже говорил, в последнее время я работал в одной деревне под Рыбинском. Народ там тёмный и, несмотря на нищету, а может и благодаря ей — забитый до ужаса. Я долго пытался их расшевелить, пробудить, хоть как-то их человеческое достоинство, но всё тщетно!

— Очень интересно!

— Вот именно! Но самое ужасное, что меня с самого начала невзлюбил тамошний священник. Редкостная скотина, доложу я вам!

— Что так?

— Ну, он сразу распознал мою агитацию и сказал односельчанам, что если они не выгонят меня, то появится полиция и всем будет плохо!

— Хм. И ведь нельзя сказать, что он не прав! И чем же всё кончилось?

— Они потребовали, чтобы я убирался, а когда я отказался...

— Вас стали бить?

— Да, — поник головой неудачливый агитатор. — Я готов был положить свою жизнь на алтарь просвещения, а они...

— И как же вам удалось спастись?

— О, это очень интересная история! За меня заступился отставной солдат.

— Что вы говорите?!

— Да, именно так.

— И чем же вы вызвали такую симпатию? Или он сторонник прогресса и противник существующих порядков?

— Боюсь, что нет. Я пытался агитировать его, но он сразу отказался меня слушать и пообещал оторвать голову, если я буду приставать к нему с ерундой.

— И почему же он передумал?

— Не знаю. У меня сложилось впечатление, что он просто враждует со всей остальной деревней и был бы рад досадить им.

— Каково!

— Да-да, именно так. Кстати, он первый кулачный боец в тех краях и когда он заступился за меня, добрая половина мужиков тут же разошлась, не желая принимать участие в потасовке.

— А вторая?

— Что, вторая?

— Вторая половина. Ну, тех, у кого желание подраться не пропало?

— О, им пришлось не сладко!

— Даже так?

— Именно так. Это просто какой-то ужас творился, как даст одному в лоб — тот и лежит, будто покойник. Потом другому, потом третьему, а когда один из мужиков попробовал схватиться за оглоблю, он пообещал ему её засунуть прямо в...

— Спасибо я понял, куда именно! И чем же всё кончилось?

— Я сбежал!

— Что значит, сбежал?

— То и значит. Я очень испугался. К тому же моя миссия явно кончилась крахом, и в моем дальнейшем присутствии не было ни малейшей необходимости.

— И вы бросили своего заступника одного?

— А что мне оставалось делать? Вы бы видели этих людей... да они же дикие, разве что сырым мясом не питаются! К тому же этот солдат и без меня прекрасно справлялся, пока не подоспел этот ужасный отец Питирим.

— И как же звали этого солдата?

— Не помню, кажется, Дмитрием.

— Любопытно... опять солдат из-под Рыбинска...

— Простите, а можно я ещё покушаю?

— Да-да, конечно. Вы пока ешьте, а потом пойдете по этому адресу. Я предупрежу, вам там помогут.

— Большее спасибо. Вы не представляете, как я вам благодарен!

— Не стоит. И не торопитесь так, у вас еще уйма времени. Это мне пора.

— Вы уже уходите?

— Да. Дела, знаете ли.

— Простите, а вы не знаете, кто такой Троцкий?

— Э... кто?

— Троцкий.

— Нет, а что?

— Просто этот солдат, Дмитрий, когда я пытался его агитировать, сказал мне, будто я ... как бы это... лгу, как Троцкий. Я думал, может, вы знаете?

— Никогда не слышал!

На заводе появление Будищева в парадной форме не осталось незамеченным. Только что начался обеденный перерыв, затих шум станков, стук инструмента, и мастеровые группами и поодиночке покидали рабочие места. Те, кто жили неподалеку, спешили домой, чтобы пообедать. Другим узелки с немудрящей снедью принесли дети. Третьи доставали харч из котомок и устраивались, где придется.

Степаныч с самого утра чувствовавший себя не в своей тарелке, едва прозвучал гудок, поспешно оставил свой пост и почти рысью направился на выход.

— Что это с ним? — недоуменно спросил один из подручных — молодой парень с чудным именем Афиноген.

— Да какой-то постоялец у него объявился, — угрюмо пояснил рябой слесарь Прошка. — Вот и торопится, старый хрыч!

— А зачем?

— Затем, что дочка без присмотра осталась.

— Зря ты так, — насупился сообразивший, наконец, в чём дело парень. — Стеша — девушка хорошая!

— Все бабы — шкуры! — зло мотнул головой слесарь и сплюнул.

Несмотря на несогласие, никто не стал ему возражать. Во-первых, у Прохора был взрывной характер и тяжелая рука. А во-вторых, все знали про его горе. Несколько лет назад от него ушла жена и с тех пор характер некогда спокойного и обстоятельного мужика совершенно переменился. Он стал крепко выпивать, буянить, драться с соседями и грубить мастерам на фабрике. Последнее приводило к тому, что его постоянно штрафовали, и получать за работу оставались самые пустяки, что тоже не улучшало характер несчастного слесаря. Всё шло к тому, что Прохора выгонят, но пока что, спасало мастерство, которое, как известно, не пропьешь.

Филиппов, не слушая пересудов за спиной, молча шагал вместе с другими рабочими к фабричным воротам, как вдруг людской поток притормозил.

— Кто это? — раздался совсем рядом удивленный возглас.

Подняв глаза, Аким Степанович увидел стоящего у ворот рослого унтера, увешанного крестами, в котором не без удивления признал своего постояльца.

— Ишь ты! — только и смог выговорить машинист.

Всё утро он корил себя последними словами за то, что пустил незнакомого человека в дом. Правда, вышло это само собой. Не оставлять же его было на улице, тем более, что сам взялся проводить? А потом Дмитрий достал водку и Степаныч понемногу утратил контроль за ситуацией. Надо сказать, что выпить он любил, но обычно жался. Всё-таки дочка уже почти на выданье, надо приданное копить. Он и за угол заломил целых пять рублей в надежде, что непонятный ему человек пойдет на попятный. А тот, сукин сын, возьми и согласись! С другой стороны — деньги-то не лишние. К тому же, если этот самый Будищев и впрямь служил писарем, да еще и георгиевский кавалер...

Как всякий родитель, Филиппов желал своей дочери счастья, хотя и понимал его сугубо по-своему. Иными словами, он хотел удачно выдать её замуж за порядочного, а главное — небедного человека. Хорошо бы за сына мастера, но тот учится в гимназии и его отец, пожалуй, на дочке машиниста жениться ему не разрешит. Можно за Архипа — приказчика в лавке, но тот, чего доброго, будет чваниться перед тестем и через губу разговаривать...

— Здорово. Дядя, — с усмешкой поприветствовал хозяина квартиры унтер.

— И тебе не хворать, — отвечал Степаныч. — Я гляжу, одежу-то прикупил?

— Нравится?

— Подходяще. Ты говорил, что тебе завтрева на работу?

— Да вот, вызвали. Только успел покупки Стеше отдать, да пообедать. Ты, кстати, поторапливайся, а то остынет.

— Вот спасибо! Ты всегда такой заботливый?

— Нет, только к родне. Дядюшка.

Неизвестно сколько бы они ещё препирались, но тут от заводской конторы отъехал хозяйский экипаж и идущим через ворота рабочим, пришлось посторониться, чтобы его попустить. Но пролётка неожиданно остановилась перед проходной и сидящий на пассажирском месте Барановский крикнул:

— Будищев, давайте сюда!

Дмитрий подмигнул на прощание Филиппову и запрыгнул в коляску. Причем, сел не на облучок к кучеру, а плюхнулся рядом с Владимиром Степановичем, как будто и сам был барином. Возничий легонько тронул вожжи, и застоявшийся рысак, весело цокая копытами, стремительно рванул вперед.

— Кто это? — подозрительно глядя на машиниста, спросил сосед Ерофей.

— Племяш из деревни приехал. Двоюродный.

— А чего это он с господами?

— Ну, так, большого ума человек! — снисходительно пояснил непонятливому Степаныч и, засунув руки в карманы, с независимым видом пошагал домой.

Тем временем Барановский, критически осмотрев наряд своего подопечного, спросил:

— А разве сейчас по форме шинель не полагается?

— Полагается, — пожал плечами Будищев.

— И где же она?

— Самому интересно. Доведется вернуться в деревню — спрошу с пристрастием.

— Ладно, это пустяки. Не замерзнете же?

— Нет. С утра, как дурак, в полушубке поперся, думал, сопрею!

— Да уж. Днем солнышко уже хорошо пригревает. Кстати, отчего вы не спросили, куда мы едем?

— Сами расскажете. В крайнем случае, как приедем — увидим.

— Все-таки, вы весьма занятный человек.

— Есть немного.

— Ну, ладно. Расскажу, отчего бы не рассказать. В общем, дело с вашей комиссией можно полагать решенным. Вчера мой кузен за партией виста имел разговор с одним чиновником из Главного Медицинского управления. В ближайшее время вы пройдете между Сциллой и Харибдой наших эскулапов, и вас комиссуют. С полицией, я полагаю, тоже проблем не возникнет, и вид вы получите. Главное, чтобы вы и здесь не устраивали побоищ, как дома.

— Да не устраивал я никаких побоищ! — усмехнулся Дмитрий. — По-хорошему мне Фогель ещё благодарен должен быть.

— Полицмейстер?!

— Ну да. Селяне наши во главе с отцом Питиримом собирались местного учителя немножечко линчевать, а я не дал случиться беззаконию.

— Очень интересно! А ведь раньше вы всячески уклонялись от рассказа о происшедшем. Кстати, мне в полиции поведали совсем другую историю.

— Понятное дело! Спасенный слинял. Свидетелей не было, а те, что были, против попа не пойдут, не говоря уж о том, что по деревенским понятиям — они в своем праве.

— А правда ли, что оный учитель занимался противоправительственной пропагандой?

— Было дело, занимался. Среди баб деревенских. Да добро бы ещё только среди баб, а то ведь и девок незамужних агитировать пытался.

— Так его за это убить пытались?

— В основном, за это.

— А вы вступились?

— Да у меня как-то накопилось к мужикам нашим. Ну и к батюшке заодно. Я, вообще-то, как раз в город собирался. Ну и пошел к старосте, уведомить, значит. А тут такой гай-гуй-сабантуй! Волокут этого самого Аполинарьевича и кричат, что он, подлец эдакий, Машку — племянницу старосты нашего испортил.

— И вам стало его жаль?

— Немного. Тем более что с Машкой он точно не виноват.

— А вы откуда знаете?

— Владимир Степанович, не задавайте неудобных вопросов — не получите уклончивых ответов! Ну, в общем, учителя я у них отбил, паре-тройке особенно усердных в бубен настучал, а вот за отцом Питиримом не уследил. Не привык я, что попы эдак свою паству благословляют. Ну, а дальше вы знаете.

— Но ваш полицмейстер, как вы сказали, Фогель? Так вот, он мне ничего о конфликте со священником не рассказывал.

— Так отцу Питириму этот скандал тоже никуда не упёрся. К тому же Фогель в курсе его махинаций и, при надобности, запросто может организовать ему неприятностей на ровном месте. И поедет наш батюшка каких-нибудь чукчей духовно окормлять.

— А что за махинации, если не секрет?

— Да так... лучше расскажите, что у вас за планы на меня? Я вашу фабрику видел, никакой гальванической или электрической мастерской у вас нет.

— Пока нет. Но это очень перспективное дело, а вы, кажется, недурно разбираетесь в нём?

— Немного.

— Бросьте. Ваша скромность — делает вам честь, но сейчас она неуместна. Сейчас ради эксперимента, делают электрическое освещение на мосту императора Александра II.[12] Вот-вот должны окончить работы. И если дело пойдет, очень многие богатые и знатные люди захотят себе такую новинку.

— Вполне возможно.

— Вот-вот. Другое направление, то, что вы называете — автоматическим оружием. Сейчас, конечно, энтузиазм в военном ведомстве поутих, но кто знает, как оно повернется завтра?

— А что с беспроволочным телеграфом?

— А им вы займетесь сразу же после доставки необходимого оборудования, что случится довольно скоро. Я навел все необходимые справки и, как только будет готов действующий образец, займусь оформлением патентов. Причем не только у нас, но и заграницей.

— Это всё, конечно, интересно, но куда мы сейчас направляемся?

— Всё-таки не выдержали? — засмеялся Барановский. — Сейчас в штаб, отметить ваше прибытие. Затем я вас отпущу, а сам отправлюсь на полигон. Комиссия из ГАУ меня заждалась.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, а почему вы спрашиваете?

Будищев на минуту сбросил с себя маску безразличия и, пытливо взглянув в глаза инженера, осторожно подбирая слова, ответил:

— Да как вам сказать, Владимир Степанович. Просто каждый раз, когда вы вспоминаете про эти испытания, у вас такой вид, будто на расстрел собираетесь.

Лицо изобретателя дернулось, как от нервного тика, и сквозь маску деланного веселья проступило отчаяние. Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями, затем прочистил горло и с неподдельной горечью сказал:

— А от вас ничего не скроешь.

— Что, угадал?

— Можно сказать и так.

— И в чём проблема?

Барановский тяжело вздохнул. Он не любил посвящать других в свои неприятности, но тяжесть, навалившаяся на него в последнее время, была слишком велика, и ему до смерти захотелось с кем-нибудь поделиться ею.

— Понимаете, Дмитрий, — начал говорить он, от волнения перескакивая с одного на другое. — Я в эту пушку душу вложил! А они — неустойку! Я им говорил — снаряды транспортировать надобно аккуратно, а они их валом! Капсюля старого образца — непредохранительного типа! А они — контракт выполнен с опозданием! Неустойка!

— И что большая неустойка? — вычленил главное из взволнованной речи инженера Будищев.

— Более шестидесяти тысяч рублей!

— Не кисло! — хмыкнул унтер. — И у вас таких денег нет?

— Нет. Правда, не всё так плохо. Как изобретателю мне причитается награда в тридцать две тысячи рублей. Даже если начёт не снимут, то долг перед казной будет вполовину меньше. Впрочем, половины у меня тоже нет.

— И что делать?

— Всё зависит от комиссии. Если удастся благополучно отстрелять пробную партию, то начёт с меня снимут. А если я всё-таки получу вознаграждение, то...

— Владимир Степанович, — перебил его Дмитрий. — А возьмите меня с собой?

— Зачем?

— Занадом. Просто возьмите и всё. Пригожусь.

— А давайте! Всё равно дел по вашей специальности на фабрике, действительно, пока нет. А Пётр Викторович очень не любит когда люди, которым он платит жалованье, сидят без дела. Поэтому, пока что вы будете при мне. Человек вы бывалый, посему, полагаю, ваш совет лишним не будет.

Громкое название полигона носил большой пустырь за городом, изрытый воронками от разрывов. Все более пригревавшее солнышко превратило замерзшую землю в непролазную грязь, в которую никому не хотелось лезть. На самом краю сиротливо стояло одинокое орудие, вокруг которого потерянно толпились хмурые солдаты в серых шинелях. Командовал расчетом молодой прапорщик — совсем ещё мальчишка, как видно, совсем недавно выпущенный из юнкерского училища. Ждали приезда инженера Барановского, изобретшего это самое скорострельное орудие. Оный изобретатель должен был оценить годность патронных выстрелов и дать свою экспертную оценку о возможности их дальнейшего использования.

Дело заключалось в том, что новомодные (и очень дорогие) гильзы были помяты из-за небрежного хранения во время боевых действий. По-хорошему, их следовало бы списать, как пришедшие в негодность. Но с этим были категорически не согласны чиновники из интендантского ведомства.

Когда появился экипаж, доставивший на полигон инженера, прапорщик облегчённо вздохнул и, приказав артиллеристам готовиться к испытаниям, направился навстречу новоприбывшим. Молодой человек был не чужд прогрессу и либерализму, а потому считал неприличным подчеркивать своё превосходство перед статскими.

— Добрый день, — поприветствовал его вылезший из коляски Барановский.

— Здравия желаю! — звонко отозвался молодой человек. — А мы вас заждались...

Но тут случилось нечто такое, отчего офицер едва не лишился дара речи. Вслед за изобретателем из экипажа появился нижний чин, очевидно, прибывший вместе с ним. Прапорщик сначала подумал, что это юнкер или вольноопределяющийся, однако погоны неопровержимо свидетельствовали, что перед ним пехотный унтер-офицер. Причем, настолько наглый, что даже не подумал выйти первым и помочь инженеру выбраться.

— Здравия желаю, Вашему Благородию, — поприветствовал он прапорщика, но именно, что поприветствовал.

Не гаркнул, вытянувшись во фрунт, подобострастно взирая на начальство, а просто сказал, не забыв, правда, отдать честь. На глазах молодого человека рушились основы мироздания, и спустить этого было никак нельзя. Однако, прежде чем успел он обрушить на нечестивца свой гнев, глаза его остановились на увешанной крестами груди. Знак отличия Военного ордена у нижнего чина, после прошедшей войны, был не такой уж редкостью, но вот полный бант — был событием явно неординарным. Унтер-офицерские басоны и светло-бронзовая медаль за участие в боевых действиях дополняли картину. Но самое главное, сам Барановский воспринимал соседство с унтером, как нечто само собой разумеющееся, поэтому офицер решил повременить с возмездием.

— Прапорщик Штиглиц, — сухо представился он.

— Барановский Владимир Степанович, — улыбнулся инженер и протянул руку.

— Людвиг Александрович, — закончил церемонию знакомства молодой человек и обменялся с изобретателем рукопожатием.

— Весьма рад, а где поручик Петропавловский?

— К сожалению, он захворал и не может командовать испытаниями.

— Печально. Надеюсь, ничего серьезного?

— Прошу прощения, но не осведомлён, — пожал плечами прапорщик, а затем, не выдержав, спросил вполголоса: — А кто это с вами?

— Унтер-офицер Будищев, — ещё раз козырнул наглый унтер, с интересом разглядывавший окружающих.

— Это мой сопровождающий, — поспешил успокоить молодого человека Барановский и тут же поспешил перейти к делу. — Показывайте, что тут у вас?

Повинуясь приказу прапорщика, солдаты открыли стоящий неподалеку от орудия передок и начали вынимать из него снаряды и раскладывать их на длинном и узком, грубо сколоченном, столе. Одни из них выглядели относительно пристойно, на жестяных гильзах других имелись вмятины, третьи и вовсе были помяты до неприличия. Инженер принялся внимательно осматривать снаряды, делая при этом пометки карандашом в записной книжке.

— Вы что их — насыпом хранили? — удивлённо спросил суетящихся артиллеристов Будищев.

— Тебе какое дело, пехоцкий? — буркнул в ответ рослый фейерверкер.

— Никакого, — пожал плечами Дмитрий и, сплюнув от досады на землю, отошел прочь.

— Вот и не лез бы, куда тебя не просят!

Между тем на полигоне появились новые действующие лица. Впереди размашисто шагал руководитель испытаний — генерал от артиллерии Фадеев. За ним мелко семенил исправляющий должность начальника полигона — полковник Эрн. Следом, чуть отстав, шли остальные офицеры. Среди последних выделялся своим независимым видом представитель Главного штаба — подполковник Мешетич.

— Здравствуйте, господин инженер, — поприветствовал Барановского генерал и покровительственно протянул руку, которую тот с почтением пожал. — Ну что, Владимир Степанович, сами видите, в каком состоянии ваши хваленые снаряды?

— Именно так-с, — поспешил поддакнуть Эрн.

Со стороны эта пара — высокий сухопарый генерал и низенький полный полковник выглядела довольно комично; но смеяться, глядя на них, совершенно не хотелось.

— Я уже высказывал своё мнение, Ваше высокопревосходительство, — обреченно махнул головой изобретатель.

— Тогда приступим?

— Как вам будет угодно.

— Значит, так! — в голосе Фадеева прорезалась сталь. — Целые снаряды убрать!

— Сию же секунду! — преданно подхватил начальник полигона.

Пока артиллеристы выполняли приказ, подполковник[13] Мешетич, сделав, как бы случайно, несколько шагов в сторону, оказался рядом с Будищевым.

— Ты что здесь делаешь? — вполголоса спросил он унтера, не поворачивая к нему головы.

— Мимо проходил, Ваше Высокоблагородие!

— Ну-ну, — отозвался Мешетич и, казалось, совершенно потерял интерес к странному нижнему чину.

— Надеюсь, господин Барановский, — продолжил генерал, как только на столе остались только поврежденные снаряды, — вы помните условия испытаний?

— Разумеется! — кивнул тот. — Нужно сделать не менее тридцати выстрелов, тогда испытания будут сочтены успешными.

— Замечательно! С какого вам будет угодно начать?

— Мне это безразлично, Ваше Высокопревосходительство! Тем паче, что их осталось всего тридцать!

— Разве? — картинно удивился генерал. — А ведь и верно. Ну, что же, тем меньше расходов для казны. Вы что-то хотели сказать, Владимир Степанович?

По лицу Барановского было видно, что ему много что хотелось сказать генералу, но он сдержался. Вместо этого, инженер осмотрел лежащий с краю стола снаряд и, после обмера и описания повреждений, велел подать его к орудию.

— Заряжай! — скомандовал Штиглиц.

— Ваше выскопревосходительство, — подобострастно обратился к генералу Эрн, — по инструкции полагается отойти от орудия на двадцать пять шагов.

— Да-да, — покивал головой тот, и уже сделав первый шаг, спохватился и, обернувшись к инженеру, позвал его с собой. — Владимир Степанович, а вы что встали? Извольте отойти.

— Позвольте мне остаться на месте, — мотнул головой тот. — Лучше прикажите отойти канонирам, а я тут — главный ответчик.

— Канонир — суть солдат, господин изобретатель. Ему не должно живота своего жалеть на службе государю и отечеству. Впрочем, как угодно!

Барановский, не дожидаясь ответа, уже скинул щегольское пальто и, отодвинув заряжающего, сам стал к замку. Патрон с глухим лязгом вошел в ствол, затем инженер щелкнул затвором и длинный ребристый поршень вошел в камору. Затем замковой повернул рукоять с шаром-противовесом и затвор сцепился с нарезами гнезда казенника, щелкнув при этом, как замок на воротах в преисподнюю.

— Готово!

— Огонь!

Раздался выстрел и подпрыгнувшая на месте пушка окуталась сизым облаком порохового дыма. Артиллеристы с облегчением вздохнули и только что не перекрестились, а не вовремя спохватившийся Будищев, как только к нему вернулся слух, озабочено спросил у фейерверкера:

— Слышь, служивый, а где окоп?

— Какой ещё окоп?

— Для расчета!

Тот в ответ лишь удивленно посмотрел на странного пехотинца, но ничего не ответив, продолжил командовать подчиненными.

— Что такое? — строго спросил прапорщик, заметивший краем глаза разговор двух унтеров.

— Ваше Благородие, — вытянулся Дмитрий. — А где расчету укрываться? Мало ли...

— Что?! — процедил сквозь зубы Штиглиц. — Испугался?

— Очень, господин прапорщик!

В голосе георгиевского кавалера было столько презрения и неприкрытой насмешки, что молодой офицер вспыхнул как мак.

— В самом деле, Людвиг Александрович, — вмешался инженер. — По инструкции должно быть укрытие!

— Должно, — скрипнул тот зубами. — И приготовлено. Только в последний момент приказано перенести испытания сюда. А вот шанцевого инструмента взять не разрешили!

— Как это прикажете понимать?

— В любом случае, этот вопрос не ко мне, господин изобретатель! И вообще, вас приглашали отойти в безопасное место. А у меня — приказ!

— Чёрт знает что такое!

Делать было нечего, и проверка продолжилась. Каждый новый снаряд осматривали, записывали повреждения, заряжали, а затем следовала команда:

— Огонь!

— Угробить хотят вас, Владимир Степанович, — мрачно заметил Будищев, наблюдая за происходящим. Однако его слова заглушил выстрел.

Всё время испытаний Дмитрий провел рядом с расчетом, мучительно раздумывая, что можно предпринять. Увы — ничего не приходило в голову, но всякий раз перед выстрелом сердце его замирало, а затем начинало биться вновь.

— А что это за пехотный унтер? — обратил, наконец, на него внимание Фадеев. — Да-да, этот, с полным бантом!

— Не могу знать, Ваше высокопревосходительство! — недоуменно отозвался Эрн.

— Вы не знаете, кто находится у вас на полигоне? — иронически приподнял бровь генерал.

Испытания тем временем продолжались. В какой-то момент показалось, что всё окончится благополучно. Помятые гильзы, хоть и с некоторым натягом, попадали в зарядную камору, с грохотом выбрасывали снаряд, а затем штатно извлекались выбрасывателем. Наконец, остался последний патрон. Гильза его была помята несколько более остальных, однако, по расчетам Барановского, повреждения были в пределах нормы. Тем не менее, при попытке зарядить его, он застрял, да ещё в самом конце, когда до края оставалось совсем чуть-чуть.

— Разряжайте, — махнул рукой инженер.

Однако сказать это оказалось легче, чем сделать. Как ни старались артиллеристы, но вытащить патрон никак не получалось. Артиллеристы, кряхтя от натуги, тянули его специальными щипцами, но все было тщетно. Проклятый снаряд туго сидел в каморе и не собирался никуда двигаться.

— Вашбродь, — обратился к прапорщику фейерверкер. — Его, анафему, надоть затвором дослать!

— Опасно, — покачал головой Штиглиц.

— Дык не получается по-другому!

— А получится?

— Да куды она денется!

— Возможно, он прав, — осторожно сказал Барановский. — Во всяком случае, я не вижу иной возможности.

— Вы с ума сошли?! — едва не заорал на него Будищев, нервы которого, наконец, не выдержали.

— Что? — удивленно обернулся к нему изобретатель.

— Владимир Степанович! Бросьте это гиблое дело, у вас же не девять жизней...

— Послушайте, — не выдержал офицер. — Я не знаю, откуда взялся этот ваш унтер, но он прав. Стрелять этим снарядом нельзя!

— Вы не понимаете, — устало покачал головой инженер. — Это последний снаряд. Если не закончить серию — испытания признают неудавшимися и тогда всё пропало!

— Можно взять другой снаряд из передка!

— Вы же слышали генерала...

Глядя, как спорят офицер с инженером, Дмитрий подумал было, что опасность миновала, и с облегчением перевел дух. "Похоже, на этот раз пронесло" — решил он с облегчением. Однако отвернувшись от спорщиков, унтер с ужасом увидел, как фейерверкер взялся за рукоять затвора и, размахнувшись, попытался исполнить своё намерение. Барановский с Штиглицем этого не видели, поскольку стояли к орудию спиной, но у Будищева от этого зрелища полезли глаза на лоб. Поняв, что от возможной катастрофы их отделяют какие-то мгновения, он, чувствуя, что не успевает, бросился вперед и, сбив с ног прапорщика и инженера, накрыл последнего своим телом.

Как и следовало ожидать, попытка протолкнуть недосланный снаряд затвором кончилась преждевременным выстрелом. Фейерверкера убило на месте. Еще двух солдат ранило осколками, но Барановский и Штиглиц отделались лёгким испугом и испачканным в грязи полигона платьем. Ошалело переглядываясь, они поднялись на ноги. Их спаситель, тяжело дыша, стоял рядом, вытирая рукавом лоб. Кепи с головы унесло взрывной волной, левый погон висел на одной ниточке, но в целом, казалось, что с ним всё в порядке.

— Вас ист дас?[14] — потрясенно спросил прапорщик, от волнения перейдя на родной язык.

— Дас ист фантастишь![15] — прохрипел в ответ Будищев одну из немногих известных ему немецких фраз.

— Что? — обернулся к нему офицер, очевидно, плохо слышащий из-за контузии.

Унтер, проигнорировав вопрос, огорченно осмотрел пострадавшую форму и чертыхнулся в сердцах:

— Твою ж дивизию, мундир-то почти новый!

— Вы ранены? — с тревогой спросил Барановский, увидев, что спина его спасителя посечена осколками. — Надо бы врача!

— Дежурный врач во время испытаний не помешал бы, — согласился с ним Дмитрий. — Ну, или хотя бы фельдшер.

К концу испытаний члены комиссии уже почти поверили, что они закончатся благополучно и даже генерал в значительной степени утратил свой скепсис. Так что раздавшийся взрыв оказался для всех полной неожиданностью. Убедившись, что больше ничего не взрывается, они гуськом проследовали к месту трагедии, чтобы убедиться во всём лично.

— Что у вас случилось? — строго спросил у прапорщика Фадеев.

— Ваше высокопревосходительство, — начал тот доклад. — Последний снаряд был слишком деформирован, и при попытке зарядить его — застрял. Фейерверкер Кастеев, вопреки моему приказу, попытался дослать его затвором, отчего произошел преждевременный выстрел. Фейерверкер погиб, два канонира ранены. Так же ранен унтер-офицер Будищев. Осмелюсь обратить внимание Вашего высокопревосходительства, что последним ранение получено, когда унтер-офицер, спасая, накрыл нас с господином инженером своим телом!

— Экий удалец! — бесстрастно отозвался генерал. — Кто таков?

— Сто тридцать восьмого Болховского полка унтер-офицер Будищев, — отрапортовал Дмитрий.

— И как же ты, любезный, тут оказался?

— Находясь в отпуске по ранению, поступил на завод господина Барановского!

— Вот как? И он тебя, значит, на испытания взял?

— Так точно!

— Ваше Высокопревосходительство, — попытался вмешаться инженер, но Фадеев жестом остановил его.

— Надо бы узнать, что это за болезнь у тебя такая? — подозрительно заметил он. — Война год как окончилась, а ты всё лечишься... за что хоть кресты у тебя?

— Генерала подстрелил! — отрапортовал Будищев, с прищуром, будто целясь, посмотрев на собеседника. И заметив, как тот переменился в лице, добавил: — Турецкого, Ваше высокопревосходительство!

— Что?!

Некоторое время Фадеев раздумывал, не зная, что предпринять. С одной стороны, несчастные случаи на испытаниях случались и раньше, и никто бы из этого не стал делать трагедии. На всё воля Божья! С другой, пострадал нижний чин из совершенно посторонней части, а это могло привести к нежелательной огласке. И, наконец, оный нижний чин совершил, как ни крути — подвиг, предусмотренный статутом Знака отличия Военного ордена, не говоря уж о том, что он сам — бантист! Да к тому же ещё и дерзок, мерзавец...

— Испытания прекратить! Погибшего в церковь, раненых в лазарет, — распорядился он и обернулся к инженеру. — Как видите, господин Барановский, испытания ваших снарядов закончились несчастьем. Сами понимаете, что в таком случае мы с членами комиссии не можем подписать протокол!

— Но, Ваше высокпревосходительство! Эти снаряды из первой партии. Те, что делают теперь — совершенно надежны!

— Ничем не могу помочь, господин изобретатель! — решительно отмахнулся генерал и скорым шагом направился прочь.

Члены комиссии дружно потянулись за ним, и только Мешетич на секунду задержался у поврежденного орудия.

— Я доложу начальству о том, КАК проходили испытания, — бесстрастно сообщил он поникшему Барановскому. — Однако на будущее — порекомендовал бы вам научить вашего протеже держать язык за зубами, особенно в присутствии генералов!

Глава 4

Антонина Дмитриевна Блудова в последнее время не часто бывала в Петербурге. При дворе бывшей камер-фрейлине были совсем не рады. Подруг у неё почти не осталось, а тех, что ещё были живы, ей и самой не очень-то хотелось видеть. Ведь это были всего лишь тени их прежних.

К тому же у неё было много дел. Благотворительность, которой она посвятила остаток своей жизни, отнимала всё её время. Тем более, что после войны появилось множество увечных, нуждавшихся в призрении и помощи. Не покладая рук, занималась она этим благородным делом, являя собой пример высокой жертвенности во имя высших идеалов. Венцом её служения стало, основанное в городе Остроге Волынской губернии братство во имя святых Кирилла и Мефодия с учебными заведениями, церковью, больницей и подворьем для паломников. Но иногда графине приходилось оставлять организованную ей обитель и отправляться в Москву или Петербург, с тем, чтобы решать многочисленные организационные вопросы или собирать средства, которых всегда не хватало.

Бывая в столице, она всегда останавливалась в отцовском доме. Когда-то там жила вся их семья, часто бывали гости, и кипела светская жизнь. Увы, всё это было в далеком прошлом. Родители умерли, один из братьев — Андрей — уже лет десять не появлялся в России, будучи посланником при Бельгийском дворе. Второй — Вадим, служа в министерстве иностранных дел чиновником для особых поручений, жил скромно и уединенно, лишь изредка принимая гостей. Надо сказать, что сестре он тоже не очень обрадовался, но не потому, что не любил её. Просто в последнее время между ними появилось некоторое охлаждение. Слишком уж серьезно восприняла она раздутый газетчиками скандал с его мнимым незаконнорожденным сыном.

Впрочем, Антонина Дмитриевна была дамой не лишенной такта, а потому не стала сразу же задавать брату неудобные вопросы. Напротив, сначала они мило пообщались за обедом, вспомнив родителей, детство, а также совместные проказы. Затем разговор плавно перешел на знакомых и родственников. Вадим Дмитриевич, однако, был опытным дипломатом и ни на секунду не позволял себе расслабляться. Он знал — раз уж сестре пришла в голову какая-то идея, извлечь её миром оттуда никак получится, а потому с твердостью в душе ожидал рокового вопроса. Но время шло, а престарелая графиня, как будто, и не хотела ничего спрашивать. Наконец, она объявила, что устала с дороги и хотела бы отдохнуть.

— Давай я тебя провожу, — поднялся из-за стола Вадим, но сестра остановила его.

— Не стоит, — мягко улыбнулась Антонина Дмитриевна. — Я помню, где моя комната. Позже мы ещё побеседуем.

— Как скажешь, — пожал он плечами. — Ты что-то хотела ещё узнать?

— А тебе есть, что мне рассказать?

— Нет, — сделал невинное лицо Блудов.

— Тогда я пойду.

— Мне нужно будет сделать несколько визитов. Надеюсь, ты не будешь скучать?

— Нет. Но мне тоже следует кое-кого навестить. Я займусь этим сегодня вечером.

— Хочешь, я оставлю тебе экипаж?

— Это было бы просто чудесно! Но я не слишком тебя стесню?

— Нет, что ты, моя дорогая. Я возьму извозчика.

— Спасибо, Вадик.

— Как давно ты меня так не называла, — растроганно улыбнулся брат.

По гулким коридорам госпиталя решительно шагала миловидная женщина в изящной шляпке с вуалью, скрывающей черты её лица от нескромных взоров. Следом за ней, едва поспевая, шли мальчик-гимназист и гувернантка, ведущая за руку девочку лет шести.

— Вот сюда извольте, барыня, — показал на худо окрашенную дверь провожавший их служитель. — Здесь они, болезные.

— Благодарю, — ответила та и выразительно взглянула на него.

Госпитальный служитель спохватился и, распахнув перед нею дверь, низко поклонился. Женщина с достоинством проследовала внутрь палаты, где лежали пострадавшие при взрыве на полигоне солдаты. Впрочем, лежали только два из них, а третий стоял, облокотившись о спинку кровати, и о чём-то напряженно размышлял.

— Слышь, пехоцкий, о чём ты всё время думаешь?

— Как прожить не работая, — тут же ответил тот.

— Ишь ты, — крутанул головой спрашивавший. — И что надумал?

— Хрен получится!

— Эй, вы, — слабым голосом перебил их второй артиллерист с перевязанной головой. — Не кричите, Христа ради!

— Ты чего, Архип? — изумился его товарищ. — Мы же едва слышно?

— Контузия у него, — хмуро пояснил пехотинец. — Ему сейчас любой звук — хуже выстрела. Кошка пройдет — и то покажется, будто слон топает.

— Эва! — недоверчиво прошептал солдат. — А так бывает?

— На войне, браток, и не такое случается.

— Понятно. Ты, как я погляжу, повоевал?

— Было дело.

Тут со скрипом отворилась в дверь, и в палату стали по очереди входить дама, служитель, а за ними гувернантка с детьми. Солдаты, увидев посетителей, тут же замолчали. Но если лежавшие канониры вытянулись как по стойке смирно, то Будищев просто скользнул взглядом по вошедшим и запахнул посильнее больничный халат.

— Здравствуйте! — обратилась к раненым женщина.

— Здравия желаем, барыня! — нестройно поприветствовали её в ответ артиллеристы, причем контуженный болезненно поморщился.

— Меня зовут Паулина Антоновна Барановская. Я — жена Владимира Степановича.

— Очень приятно, — тихо, почти шепотом, отозвался Дмитрий.

— А вы, вероятно, Будищев?

— Виновен.

— Я пришла справиться о вашем здоровье и поблагодарить...

— За что?

— Но вы спасли моего папу! — звонко воскликнул выступивший вперед гимназист.

— Не кричи, мальчик!

— Что?

— Я говорю, не надо шуметь в госпитале. Тут раненые, им шум мешает выздоравливать.

— Простите, — извинилась Барановская и положила сыну руку на плечо. — Но, Володенька прав, вы спасли мне мужа, а моим детям — отца.

— А где он сам сейчас?

— В Главном Артиллерийском управлении. Какие-то дела улаживает.

— Понятно. С ним всё хорошо?

— Да, спасибо. Он хотел навестить вас вместе с нами, но задержался, а мы не могли больше ждать. Мы вам так благодарны...

— А почему ты стоишь? — вдруг выпалила до сих пор молчавшая девочка.

— Так получилось, — неожиданно смутился Дмитрий.

— Ты ранетый? — продолжила допрос дочь инженера.

— Мария! — попыталась воззвать к благовоспитанности своего ребенка мать, но та и не думала униматься.

— А куда тебе попало?

— Видишь ли, — с улыбкой отвечал справившийся с волнением Будищев. — Когда мы с твоим папой спасались от взрыва, я оказался сверху, и меня ранило в спину. Так что теперь лежать мне удобно только на животе. Понимаешь?

— Да. А тебе очень больно?

— Нет, что ты. Просто неудобно.

— Простите нашу Машеньку, — поспешила извиниться за дочь Паулина Антоновна. — Она ещё маленькая и очень непосредственная...

— Ничего страшного.

— Вам что-нибудь нужно?

— С нами всё в порядке. А вот у погибшего фейерверкера остались жена и дочь. Позаботьтесь лучше о них.

— Да, конечно!

— Чудной ты, паря! — покачал головой канонир, когда посетители ушли. — Видать по тебе, что не барин, а держишься с ними будто с равными.

— А может, я — граф?

— Не, на графьев я насмотрелся. Не похожий ты на них!

— А откуда ты Кастеева знаешь? — страдальчески морщась, спросил Архип.

— Какого Кастеева?

— Ну, дык, фейерверкера нашего. Ты еще про семью его барыне сказал.

— Вон вы про что. Не знал я вашего унтера. А про семью разговор ваш слышал.

Антонина Дмитриевна и прежде бывала в Смольном институте для благородных девиц. Императрица[16] покровительствовала немногочисленным женским учебным заведениям и часто посещала их со своими придворными дамами. В числе последних нередко оказывалась её камер-фрейлина графиня Блудова. Ей там тоже были рады. Во-первых, она была женщиной весьма образованной и самостоятельной, что само по себе бывало не часто. Во-вторых, она водила дружбу со многими литераторами и сама была не чужда этому высокому искусству. А в-третьих, она была чудесной рассказчицей. У воспитанниц подобных учреждений бывает не так уж много развлечений. Поэтому они рады всякому посетителю, даже такому, что рассказывает юным девочкам назидательные истории. Но Антонина Дмитриевна умела делать это столь увлекательно, что смолянки слушали её, не отрываясь.

Вот и на этот раз, едва строгие классные дамы немного ослабили надзор за своими подопечными, девочки-смолянки окружили её и попросили что-нибудь рассказать.

— Что же вам рассказать, милые? — добродушно улыбнулась графиня.

— Ах, это всё равно! Вы так давно не бывали у нас и всякая история, поведанная Вами, будет нам в радость.

— Вот как? Ну, слушайте. Когда я родилась, мой батюшка служил в Стокгольме советником при тамошнем посольстве. Для меня тогда нашли кормилицу — шведку, которую всё звали Дада. Она так и осталась служить у нас до самой своей смерти. Была она женщиной доброй, хотя и немного вспыльчивой, но более всего мне нравились истории, которые она рассказывала девушкам из прислуги, думая, что я заснула. Одну из них я вам сейчас и расскажу.

Жила-была одна бедная, но очень порядочная и благовоспитанная девушка. Родители её умерли, когда она была ещё малюткой, и ей приходилось нелегко, однако её взяли в услужение в хорошую семью. Однажды к ней посватался один молодой, красивый, с виду добрый и зажиточный человек, о котором, впрочем, никто не имел верных сведений. Однако она полюбила его и дала слово выйти за него замуж. Надобно сказать, что у девушки было много работы и мало свободного времени, и они виделись лишь под вечер, по окончании работ, на опушке соседней рощи.

Так уж случилось, что свадьба их несколько раз откладывалась, но девушка была тверда в своем намерении выполнить данное ею слово. Но, поскольку, она была не только порядочной, но также наблюдательной и рассудительной, то стала со временем замечать за ним некоторые странности.

— Какие странности? — пискнула одна из воспитанниц, но подружки зашикали на неё и бедняжка сконфужено замолчала.

— Согласись, моя дорогая, — мягко улыбнулась графиня. — Это ведь странно и неприлично, когда жених избегает дневного света и ищет встречи со своей возлюбленной только по вечерам?

— Наверное...

— Вот именно. На чём я остановилась? Ах, да! Так вот, бедная девушка стала приглядываться к своему жениху и однажды заметила, что у того износились сапоги. Такое, конечно, случается, но — о ужас! — из сапога вместо ноги выглядывает копыто!

Девочки-смолянки только ахнули от такого поворота, некоторые из них вздрогнули от полчищ мурашек, пробежавших по девичьим спинам, другие крепко зажмурились от страха, вообразив себе эту картину. Впрочем, некоторые из воспитанниц нимало не испугались и лишь насмешливо улыбнулись про себя, но им достало ума и такта держать свой скепсис при себе. Между тем Антонина Дмитриевна продолжала свой рассказ:

— Девушка была умная, ничего не сказала, не показала и страха; сердце у неё билось и замирало, но она не утратила присутствия духа. Она заметила, что жених потихоньку схватил её за передник и она, продолжая разговаривать, тихонько развязала тесемку на нём. И только-только она успела это сделать, как вдруг жених со всего размаха полетел в воздух![17]

— Не может быть!

— Да, милые мои. Этот жених оказался чёртом, которых, судя по рассказам Дады, много водится в Швеции, но единственной добычей его стал передник бедной девушки, а не она сама. Вот так осмотрительность и храбрость помогли бедной красавице спастись.

— Но разве черти приходят к людям так запросто?

— Что тебе сказать, дорогая моя, — улыбнулась графиня. — Случается такое, что, вроде бы, совсем обычный человек из хорошей семьи ведет себя ничуть не лучше нечистого! Много раз приходилось мне видеть, когда благовоспитанные с виду юноши пускали на ветер фамильные достояния, разоряли жен и детей и губили тем самым их будущее.

— И что же делать?

— Проявлять осмотрительность, девочки. Точно так же, как это сделала героиня моего рассказа. Да, у плохого мужа и кутилы не растут копыта вместо ног, и не пробиваются сквозь прическу рога, однако следы безнравственности бывают ничуть не менее чёткими. Нужно лишь видеть их и в решительный момент проявить рассудительность и присутствие духа.

— Какая поучительная история. А с вами бывало нечто подобное?

Такой вопрос вряд ли мог прийтись по нраву никогда не бывавшей замужем графине, но она была дамой светской и ничем не показала своего неудовольствия, а поспешила перевести разговор на другой предмет.

— Скажите, а отчего эта девочка столь печальна? — спросила она, указав на одну из воспитанниц, державшуюся особняком.

— Вы про мадемуазель Штиглиц? У неё случилось несчастие в семье.

— Что вы говорите!

— Да, с её братом. Кажется, разорвалась пушка на полигоне или что-то такое...

— Но он жив?

— Вроде бы — да, но нам не известно решительно никаких подробностей и бедная Люси места себе не находит от горя!

— Неудивительно. Они, верно, очень близки с братом?

— Ах, он такой красавчик! — не удержалась от возгласа одна из воспитанниц, но тут же смутилась и попыталась скрыться за спинами своих подружек.

— Подойдите, дитя моё, — ласково обратилась Антонина Дмитриевна к грустной девушке.

— Да, Ваше Сиятельство.

— Я узнала про ваше дело, и мне хотелось бы помочь.

— Мерси.

— Ваши родные, вероятно, сейчас очень заняты и потому не нашли время известить вас. Но я обещаю, что сегодня же выясню все подробности и дам вам знать.

— Ах, графиня, вы так добры, — заплакала юная баронесса. — Я очень переживаю. Ведь мне совсем ничего не известно!

— Полно, милая. Ручаюсь, до вечера у вас будут вести.

Случившееся на полигоне несчастье неожиданно привлекло к себе много внимания, как со стороны общества, так и высокого начальства. Но если первое традиционно в России имело весьма мало веса, то на второе следовало оглядываться. Поначалу в ведомстве генерал-фельдцейхмейстера хотели это происшествие замолчать. Дескать, что тут такого? Ну, не выдержало испытаний очередное "гениальное изобретение", так что поделаешь? И то сказать, много их сейчас — изобретателей — развелось, и все что-то выдумывают. То, что погиб нижний чин, конечно, печально, но, право же, эта беда и вовсе не велика. Было бы о чём переживать! Но дни шли, а шум не стихал, вызывая у причастных лиц нечто вроде зубовного скрежета.

Возможно, что всё дело было в связях Барановских. Как ни крути, но отец изобретателя — профессор, и, вообще, человек со связями. Родные братья служат в гвардии, а у двоюродного свой завод, выполняющий заказы военного и морского ведомств. Кроме того, о происшествии стало известно в Главном штабе, а также в Адмиралтействе. Где у дворян-промышленников тоже были свои люди. Но последней каплей для генерала Фадеева стало внимание со стороны придворных кругов, ожидать которого было совсем уж странно.

Конечно, императрица тяжело больна и в государственные дела почти не вмешивается, но вот поди же ты! Сидит перед Его высокопревосходительством не кто-нибудь, а сама камер-фрейлина Марии Александровны и интересуется произошедшим. Хоть та и отошла в последнее время от дел, но только там у них семь пятниц на неделе и промашки дать никак нельзя!

— Так вы говорите, что с прапорщиком бароном Штиглицем всё благополучно?

— Именно так, Ваше Сиятельство! Что ему — такому бравому молодцу — сделается?!

— Но всё же, пушка разорвалась. Или у вас такое часто происходит?

— Как можно, сударыня! — оскорбился генерал. — Случай, действительно, экстраординарный, но окончивший всё же благополучно. По крайней мере, для вашего протеже. Его, извольте видеть, своим телом солдат накрыл. Спас, так сказать!

— Однако! Вероятно, солдаты очень любят своего офицера, раз уж готовы на такие жертвы.

— Обожают, Ваше Сиятельство!

— А сам солдат пострадал?

— Ну, разве, самую малость! В госпиталь отправили молодца и других пострадавших...

— Так были и другие?

— Были, — чертыхнулся про себя генерал, сообразив, что сболтнул лишнего. — Один погиб, да трое раненых. В том числе и спаситель.

— А как зовут этого героя?

— Не знаю, — недоуменно развел руками Фадеев. — Помилуйте, Антонина Дмитриевна, разве их всех упомнишь!

— Но ведь он, если я не ошибаюсь, совершил подвиг, прописанный в статуте Знака отличия Военного ордена?

— Нет, сударыня. Случись это на войне — ваша правда, получил бы крест. А так — разве медаль на Анненской ленте. Да у него и так полный бант, куда ему ещё?!

— Четыре георгиевских креста?

— Ну да. Как же его фамилия-то, — попытался припомнить генерал, но скоро сдался и кликнул адъютанта. — Поручик, извольте принести копию доклада о происшествии.

— Слушаюсь, Ваше высокопревосходительство! — щелкнул каблуками тот и отправился выполнять приказание.

Через минуту он вернулся, и графиня Блудова узнала подробности. Оказалось, что тревоги мадемуазель Штиглиц абсолютно беспочвенны. Её брат нисколько не пострадал, а потому родственники, совершенно не ожидавшие, что такие дикие слухи докатятся до Смольного института, не стали извещать малышку Люси о происшествии. Впрочем, опасность юному прапорщику грозила совсем не иллюзорная, но его действительно спас солдат, точнее унтер-офицер, по имени Дмитрий Будищев.

— Как вы сказали?

— Дмитрий Будищев, Ваше Сиятельство!

— И он георгиевский кавалер?

— Совершенно верно, сударыня. Бантист!

Анна Дмитриевна на секунду задумалась. Она мало разбиралась в делах военных, но все же некоторое представление о них имела. И потому прекрасно знала, что Знак отличия Военного ордена заслужить нижнему чину совсем не просто. Не говоря уж о четырёх. И уж совсем невероятно, чтобы в русской армии был еще один Дмитрий Будищев с полным бантом георгиевских крестов.

— Где я могу его увидеть? — спокойно спросила она.

— Э..., — на секунду задумался адъютант. — Полагаю, барон фон Штиглиц...

— Я вас спрашиваю об унтер-офицере Будищеве! — ледяным тоном прервала его графиня.

Если бы небо разверзлось и на грешную землю вместо живительной влаги пролился каменный дождь — это вызвало бы куда меньшее удивление поручика. Однако, будучи человеком опытным, он сумел сохранить невозмутимость и почтительно ответил:

— В госпитале!

— Как туда попасть?

— Если Вам будет угодно, я провожу.

— Благодарю, но у меня будет для вас другое поручение. Отправляйтесь в Смольный институт и повторите госпоже Томиловой[18] всё, что только что рассказали мне. Если, конечно, Его высокопревосходительство не против.

Камер-фрейлина императрицы говорила таким уверенным тоном, что ни у генерала, ни у его адъютанта не возникло и мысли воспротивится полученному приказу.

— Да-да, поручик, — поспешно согласился Фадеев. — Поезжайте, голубчик. Я сам провожу Её сиятельство...

— Не стоит, мой друг, — безапелляционно прервала его графиня. — Я полагаю, у вас и без того много дел. Прошу прощения, что отняла у вас столько времени.

Когда за величественно вышедшей из кабинета Блудовой закрылась дверь, генерал озадаченно переглянулся со своим адъютантом. Фадеев был уже стар и понимал, что скоро ему придется уступить место более молодым. Однако же и покидать службу он вовсе не собирался. Для таких, как он, в империи было заведено немало синекур, служба в которых была необременительной, но давала известное положение в обществе, не говоря уж о генеральском жаловании. Хорошо бы, конечно, войти в Государственный Совет или Сенат, но туда и без него много желающих. Но есть еще и "Александровский комитет о раненых"[19] и вот тут мнение графини Блудовой может иметь большой вес. Так что ссорится с ней — себе дороже.

— Вы что-нибудь понимаете? — озабоченно спросил генерал.

Поручик в ответ хотел было недоуменно пожать плечами, но тут на его холеном лице мелькнула тень озарения.

— Чёрт возьми! — воскликнул он и едва не хлопнул себя по ляжке.

— О чём вы?!

— Да ведь это тот самый Будищев, о котором писали газеты!

— Газеты?

— Ну, да. Внебрачный сын графа Блудова! Господи, как же я мог забыть...

— Погодите, я, кажется, тоже что-то припоминаю. Причем, связанное с артиллерией.

— Ну как же, он ведь был еще прикомандирован к батарее Мешетича и отличился в бою при...

— Как Мешетича? Этого самого Мешетича?

— Ну да, представителя Главного штаба на испытаниях.

— Разбойник! Негодяй! Без ножа зарезал!

Если на появление госпожи Барановской в госпитале тамошнее начальство обратило весьма мало внимания, дескать, желает барынька раненых солдатиков навестить — так исполать ей, то приезд камер-фрейлины императрицы не оставил равнодушным никого. Все случившиеся на месте чиновники забегали как ошпаренные кипятком и, расточая улыбки, старались всячески услужить придворной даме. Как Антонина Дмитриевна ни старалась, но сдержать их рвение у неё не получилось, и в палату она вошла, окруженная весьма значительной свитой.

Будищев в это время стоял у окна и занимался крайне важным делом — штопал свою форму. Рассказывая Барановским о своем ранении он, в общем, не погрешил против истины, хотя и не сказал всей правды. Его действительно легко ранило осколком жестяной гильзы, но, скажем так, пострадала при этом не только спина. Именно поэтому ему было трудно сидеть, а кроме того, нужно было зашить не только мундир, но и шаровары. Слава богу, хоть подштанники в госпитале дали целые.

— Крепко тебя задело, пехоцкий? — с ехидным любопытством спросил один из раненых канониров.

— Жить буду, — коротко отозвался Дмитрий, не отрываясь от дела.

— Ничего нужного не повредило?

— С какой целью интересуешься? — повернулся к нему унтер.

— Да я так, — пошел на попятный зубоскал. — Просто спросил.

— Ну-ну, а то, может, ты по этому делу? Смотри, за такое — под суд недолго загреметь.

— Да ну тебя!

— Не "тебя", а "вас", — усмехнулся Будищев. — И не забудь добавлять — "господин унтер", а то я смотрю — вы тут в артиллерии совсем нюх потеряли, вместе с совестью.

— Виноват, — вытянулся на всякий случай солдат.

— Господин унтер, — подал голос второй раненый, которого звали Архипом. — А ты, правда, генерала турецкого подстрелил?

— Угу, — отозвался Дмитрий. — Два раза, минимум.

— Это как?

— Да хрен их разберешь, в каком чине эти басурмане. Я этих самых турецких благородий много на тот свет отправил. Всех и не упомнишь.

— Ну и как?

— Что, как?

— Как оно — офицера-то подстрелить?

Ответить унтер не успел, поскольку отворилась дверь и в палату ввалилась целая толпа народа, во главе с богато одетой пожилой женщиной. Один из чиновников, увидав непрезентабельный вид Будищева, зашикал на него:

— Что же ты, братец, в таком непотребном неглиже стоишь?! Позоришь нас перед Их Сиятельством!

— Полно! — строго прервала его служебное рвение придворная дама и начала внимательно рассматривать поспешно запахнувшего халат раненого.

Некоторое время они играли в гляделки, пока Блудова не пришла к какому-то выводу и не обернулась к главному врачу госпиталя.

— Мне надобно поговорить с вашим пациентом. Где это можно сделать?

— В моем кабинете, — растерялся тот. — Если Вам будет угодно...

— Угодно, — кивнула та и, поманив за собой унтера, вышла.

— Вас зовут Дмитрий Будищев? — спросила графиня, как только они остались одни.

— Точно так, — удивленно пожал плечами молодой человек. — Простите, а вы...

— Антонина Дмитриевна, — представилась дама, но не стала называть ни титула, ни фамилии.

— Очень приятно, — Дмитрий попытался вести себя вежливо, отчего чувствовал себя не в своей тарелке. — Вы что-то хотели?

— А вы совсем не похожи на Вадима, — непонятно что имея в виду, заметила Блудова. — Точнее, чертами лица похожи, но вот... вашей внутренней силы в нём никогда и половины не было.

Будищев в ответ лишь пожал плечами, но не стал комментировать столь странное заявление.

— Вы верите в Бога? — продолжила расспрашивать его странная дама.

— Верую в единого Отца... — начал было тарабанить "Символ веры" унтер, но графиня прервала его.

— Я вас не о том спрашиваю. Я хочу знать — веруете ли вы?

Дмитрий на секунду задумался. Непонятно почему, но ему не хотелось обманывать эту странную старушку, хотя он был мастером на такие дела. Надо сказать, что ни в Бога, ни в чёрта, ни вообще во что-то сверхъестественное он не верил, по крайней мере, до того, как оказался в прошлом. Но, провалившись во времени, и побывав на войне, начал на многие вещи смотреть иначе.

— Я не верю, я — знаю, — убежденно, но при этом максимально двусмысленно ответил он.

— Я тоже Знаю, — покивала головой Антонина Дмитриевна. — Скажите, вы ведь накрыли собой офицера, спасая его от взрыва...

— Инженера.

— Что?

— Я говорю, Ваше Сиятельство, что спасал инженера Барановского. Прапорщик просто под руку попался.

— Вы так хорошо относитесь к этому... господину Барановскому, что рискнули жизнью ради него?

— Он ко мне отнесся по-человечески, — пожал плечами Дмитрий. — И я к нему тоже.

— По-человечески? — переспросила придворная.

— Да, как к человеку, а не как к скотине.

— Кажется, я вас понимаю... Скажите, у вас есть какие-то просьбы или пожелания?

— Нет, Ваше Сиятельство. Хотя...

— Что?

— Передайте Вадиму Дмитриевичу, что я ни на что не претендую, и ничего от него не хочу. И вообще, извиняюсь за беспокойство.

— Вы догадались, кто я?

— Не бог весть какая загадка.

— А вы умны, и не чужды благородства...

— Уж какой есть.

— Ну, хорошо. Мне теперь пора, но я буду навещать вас.

— Зачем вам это?

— Вы против?

— Да, нет. Приезжайте. Только рана у меня легкая и долго я здесь не пролежу. — Еще раз пожал плечами Дмитрий, но тут же, чертыхнувшись про себя, добавил: — Если, конечно, прежние не откроются.

— Вы были ранены?

— Ну, да, на войне. Должны были комиссовать, но что-то крутят.

— Хотите, я справлюсь у врачей, в чём дело?

— Если вам не трудно.

— Нисколько.

— Но вы так и не сказали, зачем вам это?

— У меня не так много племянников, — улыбнулась графиня. — Особенно родных.[20]

Вернувшуюся домой Антонину Дмитриевну встретил брат. Заметив странное выражение на лице сестры, Вадим Дмитриевич попытался расспросить её, но та отмалчивалась, лишь иногда загадочно улыбаясь в ответ на недоуменные вопросы брата. А когда тот понял, что ничего не добьется и сдался, неожиданно сказала:

— Знаешь, Вадик, у тебя очень хороший сын!

Глава 5

Будищев не ошибся. Долго его действительно держать не стали, выписав, как только затянулись раны на спине. Три чиновника с тухлыми лицами, составившие комиссию, брезгливо морщась, осмотрели его крепкое тело и вынесли вердикт — годен в военное время, отправив, таким образом, в запас. Ни слушать, ни расспрашивать о самочувствии нижнего чина они и не подумали, но единодушно расписались в принятом решении в документах и из госпиталя он вышел уже свободным человеком. Лежавшие с ним артиллеристы уже устали удивляться странному унтеру и лишь начинавший выздоравливать Архип, болезненно морщась, сказал на прощание:

— Фартовый ты парень, пехоцкий!

— Есть немного, — хмыкнул Дмитрий, застегивая мундир.

— Барыни к тебе ездют, — подхватил второй солдат.

— Кабы барышни — другое дело, а так что же, — с легким смешком отозвался Будищев.

— Дак попросил бы хоть на штоф полугара, нешто отказали бы?

— Нельзя!

— Чего это — нельзя?

— Знаешь, — задумчиво сказал парень, — я в одной книжке когда-то прочитал, что нельзя ничего просить у тех, кто сильнее. Нужно будет — сами предложат.

— Ты, господин унтер, ещё и книжки читал?

— Было дело. Маловато, правда, и всё больше детективы всякие, но кто знал, что жизнь так обернется.

— Про что хоть книжка?

— Про Иисуса из Назарета.

— Акафист,[21] что ли?

— Типа того. "Мастер и Маргарита" назывался.

— Ишь ты!

— Ладно, мужики, бывайте. Не поминайте лихом, если что.

У госпитального крыльца его уже ждала пролетка, в которой сидел донельзя довольный Барановский. Увидев выходящего Будищева, он не погнушался выйти ему навстречу, и, крепко пожав руку, помог сесть в экипаж.

— Рад вас видеть, Дмитрий.

— Взаимно, Владимир Степанович.

— Ну и как вы себя ощущаете демобилизованным?

— А вы откуда знаете?

— Как вы мне тогда сказали? — засмеялся инженер. — Не задавайте неудобных вопросов, не получите уклончивых ответов!

— Подмазали эскулапов?

— И не только их.

— Н-да, мне теперь с вами до гроба не расплатиться!

— Прекратите, Дмитрий. Я вам жизнью обязан. К тому же вы, похоже, поделились своей удачей со мной.

— В смысле?

— Вы не поверите, но все мои недоразумения с казной каким-то невероятным образом разрешились. Начёт снят, протоколы испытаний подписаны... я просто не знаю, что и сказать!

— Скажите: "Хрен с ним!"

— Как?

— Очень просто. Поднимите руку, потом резко опустите и ...

— Боже правый, вы невероятны! — чуть не выпал от смеха из коляски Барановский.

— Кстати, куда мы едем?

— Ко мне домой. Паулина Антоновна ждет нас к обеду. Как хотите, но отказа я не приму.

— И в мыслях не было. Просто, нельзя ли сначала домой? Хотя бы помыться и переодеться.

— А зачем? Вы прекрасно выглядите, в своем мундире и с крестами.

— И с заплатками на шароварах!

Однако переполненный положительными эмоциями Барановский, и не подумав его слушать, потащил к себе. Квартиру инженер снимал в большом доходном доме в Сампсониевском проспекте[22]. Швейцар, грудь которого украшало несколько медалей, не без удивления посмотрел на прибывшего с барином унтера, однако, скользнув взглядом по крестам, лишь высоко поднял брови. Поднявшись в парадное, они скоро оказались перед украшенной резьбой дверью, в которую хозяин решительно постучал.

— Надо бы звонок поставить, — как бы извиняясь, сказал он своему спутнику. — Но всё как-то недосуг.

— Электрический?

— Господь с вами, откуда же взять этакую диковину!

— Напомните мне, как на фабрике будем. Сделаем.

Дверь открылась и на пороге появилась горничная в накрахмаленном переднике и чепце.

— Здравствуйте, Владимир Степанович, — сделала она книксен и приняла у него шляпу и трость.

— Проходите, Дмитрий, не стесняйтесь. Это наша Глашенька, отдайте свое кепи ей.

Будищев внимательно осмотрел пышную фигуру прислуги и с легкой улыбкой протянул ей свой головной убор. Та недоуменно посмотрела на странного гостя, но возражать не посмела.

— Глаша, покажите где у нас ванная комната, господину Будищеву надобно привести себя в порядок.

— Пожалуйте, — посторонилась она, и когда унтер прошел мимо, брезгливо сморщила носик от въевшегося в форму больничного запаха.

Сказать, что ванна была шикарна — не сказать ничего. Огромная, так что довольно рослый Дмитрий мог бы запросто в ней утонуть, опирающаяся на пол львиными лапами, она стояла посреди комнаты, в которой можно было запросто устроить гостиную. Стоящий в углу пышущий жаром титан намекал, что с горячей водой проблем нет. Пол и стены были выложены молочно-белой плиткой, а у умывальника было вделано большое овальное зеркало.

— Ты хоть пользоваться-то сумеешь? — с легким пренебрежением в голосе спросила горничная, не ставшая церемониться с нижним чином в отсутствие хозяина.

— Хочешь спинку потереть? — тут же отреагировал тот.

— Вот ещё! — презрительно фыркнула Глаша и величественно выплыла из комнаты.

— Знойная женщина — мечта поэта! — ухмыльнулся ей вслед Дмитрий.

Не успел он разобраться с кранами, "знойная женщина" появилась вновь с полотенцами и парой нового белья, вероятно, пожертвованного Барановским.

— На-ка вот, переоденешься. И не забудь занавеску задернуть, а то мало ли...

— Спасибо, красавица. А ты всегда такая сердитая?

— Я чай, в хорошем доме служу, и потому никакого баловства не позволяю! — с достоинством ответила девушка.

— Это правильно! — с готовностью поддержал её Дмитрий. — Я вот тоже человек до крайности серьезный и положительный.

— Уж я вижу, — скривила губы горничная. — Поторапливайся лучше. Скоро на стол подавать, а господа сказали, что без тебя не сядут. Рубаху свою с портами в угол кинешь, я прачкам отдам.

Молодой человек не без сожаления во взгляде проводил глазами Глашу и коротко вздохнул. Как и абсолютное большинство представительниц женского пола в эти времена, она слыхом не слыхивала о фитнесе, диетах и тому подобных глупостях, но от её пышной фигуры так и веяло здоровьем и какой-то первобытной красотой. Щеки её были румяны и без косметики, соболиные брови сроду никто не выщипывал, а густые темно-каштановые волосы и не подозревали, что на свете существует перхоть.

— Эхма, кабы денег тьма — купил бы деревеньку, да девок любил помаленьку! — хмыкнул Дмитрий, а потом, прислушавшись к организму, вздохнул. — А воду, походу, надо было холодную набирать!

Приведя себя в относительный порядок, он вышел из ванной комнаты и едва не налетел на стойко ожидающую его служанку. Та, ни слова не говоря, сделала ему знак идти за собой и решительно направилась по коридору. С тылу фигура девушки была ничуть не менее примечательна, и наблюдать за тем, как она движется было довольно занимательно. К несчастью, путь их скоро закончился и засмотревшийся на соблазнительно двигавшуюся Глашу Дмитрий оказался в просторной гостиной, где собралась семья изобретателя, во главе со своим патриархом — профессором Степаном Ивановичем Барановским.

— Здравствуйте, молодой человек, — приветливо обратился тот к немного растерявшемуся Будищеву. — Весьма рад знакомству. Мой сын мне о вас рассказывал много лестного.

— Взаимно, — только и смог ответить Дмитрий, отвечая на крепкое рукопожатие.

— Ну-ну, не тушуйтесь, — правильно понял его состояние профессор. — Мы люди простые и не кусаемся! С моим племянником Петром, вы, я так понимаю, знакомы. С невесткой Паулиной Антоновной и её детьми — тоже. Мои младшие сыновья заняты службой и не смогли присутствовать, но с ними вы познакомитесь в другой раз. А теперь нам нужно с вами поговорить. Где бы это...

— Пойдемте ко мне в кабинет, — предложил внимательно прислушивающийся к их разговору Владимир Степанович.

Мужчины извинились перед дамами и вышли. Кабинет инженера-изобретателя Барановского носил на себе отпечаток его мятущейся и беспокойной натуры. С одной стороны, он был совершенно обычен. Посреди большой стол, рядом бюро и секретер. Стен не видно из-за книжных шкафов, причем литература — в основном техническая, немецкие, французские издания, реже — английская и русская. Но в углу стояла чертежная доска с неоконченным наброском какого-то механизма. На полках, помимо книг, стояли модели пушек, необычного вида паровоз, и непонятная модель, тем не менее показавшуюся бывшему унтеру знакомой.

— Вы знаете, что это такое? — живо спросил профессор, заметив любопытствующий взгляд Будищева.

— Наверное, подводная лодка, — пожал плечами Дмитрий. — Только странная какая-то.

— Великолепно! — Восхитился Степан Иванович. — А как же должна, по-вашему, выглядеть "не странная" подводная лодка?

— Ну, не знаю. Перископа, наверное, не хватает.

— Что, простите?

— Ну, такой трубы, которую можно поднять из подводного положения и осмотреться. Пока на какую-нибудь хрень не налетели. Еще хорошо бы рубку повыше, а то зальет первой же волной.

— Любопытно! — заинтересовался Барановский-старший, от волнения не обратив внимания на простонародное словечко, вырвавшееся у их гостя. — А изобразить ваши идеи, так сказать, графически, вы сможете?

Хотя умение рисовать никогда не было сильной стороной Будищева, кое-чему на уроках черчения он все же научился. А в библиотеке техникума, где он учился до армии, помимо всего прочего, были шикарные подшивки "Техники молодежи" и других научно-популярных изданий.

— Можно попробовать, — пожал плечами отставной унтер-офицер и решительно снял с чертежной доски ватман с неоконченной работой.

Затем выбрал из стоящего подле стакана с острозаточенными карандашами один и уверенной рукой принялся наносить на девственную белизну листа чёткие линии, сплетающиеся в самый настоящий эскиз. Толпящиеся рядом члены семьи Барановских были людьми творческими, а потому следили за работой Дмитрия с неподдельной заинтересованностью. Несмотря на раздиравшее их любопытство, ни один из них не стал прерывать молодого человека, пока тот не закончил, и лишь после этого раздался сакраментальный вопрос:

— Что это?

— Значит, так, — начал объяснения Будищев. — Это примерная схема подводной лодки. В центре — прочный корпус. Он сделан так, чтобы выдерживать максимальное давление. Вокруг него — легкий корпус, его предназначение — обеспечивать лодке аэродинамику.

— Вероятно всё-таки — гидродинамику, — машинально поправил его Владимир Степанович.

— Ваша правда! — ничуть не смутился георгиевский кавалер и продолжил объяснения. — Прочный корпус разделен водонепроницаемыми переборками на изолированные отсеки. Отдельные для механизмов, людей и вооружения.

— А вот тут...

— Цистерны балласта.

— А это что за трубы?

— Это трубы торпедных аппаратов в боевом отсеке.

— Каких аппаратов? — удивился Степан Иванович.

— Ну, для стрельбы торпедами.

— Вероятно, наш друг имеет в виду самодвижущиеся мины Уайтхеда, — пришел на помощь своему гальванеру Петр Викторович.

— Иван Федорович[23] именно так предлагал назвать самодвижущуюся мину, — задумчиво пробормотал Барановский-старший. — "Торпедо"... но вы говорите так, будто такие аппараты уже есть.

— А что, ещё нет? — широко улыбнулся в ответ Будищев. — Ну так, будете патентовать, про меня не забудьте!

— Но как их запускать, ведь вода проникнет внутрь подводного судна? — попытался вернуться к теме Владимир.

— Вот тут крышка и вот тут крышка. Плюс устройство, не позволяющее им открываться одновременно.

— Гениально! — не удержался от восхищенного возгласа изобретатель.

— И все это — всего лишь за двадцать пять рублей в месяц, — горестно вздохнул Дмитрий.

Увы, пришедшие в возбуждение господа предпочли не расслышать намек, а возможно просто не сочли подобное жалованье неподобающим для гения, и продолжили бурное обсуждение. Тем временем, отошедший в сторону Будищев продолжил осмотр. В угловом шкафу за стеклом стояла винтовка, немедля привлекшая его внимание. Судя по всему, перезаряжалась она с помощью скобы Генри, как английские винтовки системы Пибоди. Дмитрий хорошо знал эту систему, поскольку именно с таким оружием воевал на Балканах, захватив его в качестве трофея. Но все же, несмотря на сходство, были и довольно существенные отличия.

— Вы, как я погляжу, не только митральезы и пушки конструируете? — поинтересовался он у хозяина кабинета.

— Пустое, — отмахнулся Владимир Степанович. — Подавал этот образец для участия в конкурсе, но, несмотря ни на что, приняли все равно Бердана с усовершенствованиями Горлова и Гуниуса.

— Бывает, — хмыкнул унтер и, вернувшись к Барановским, спросил: — Кстати, а что за двигатель был у вашего "Наутилуса"?

— Пневматический, — тут же ответил фабрикант, бросив быстрый взгляд на кузена.

— Какой?! — округлил глаза Будищев, и на лице его отразилась сложная гамма чувств — от изумления до неприкрытого скепсиса.

— Пневматический, — повторили ему и принялись, перебивая друг друга, объяснять принцип действия и достоинства пневматических механизмов.

— Это, значит, когда подводная лодка будет подходить к противнику, её будут выдавать тысячи воздушных пузырьков?

Такого довода Барановские, бывшие все как один энтузиастами пневматики, не ожидали и крепко призадумались. С одной стороны пренебрежение к пневматике показалось им ересью, а с другой крыть было нечем. Выручило всех появление Паулины Антоновны.

— Господа, не угодно ли вам сделать перерыв и отобедать? — спросила она, заглянув в кабинет.

Владимир Степанович с готовностью поддержал столь своевременное предложение.

— Действительно, пойдёмте — поедим, а после вернемся к обсуждению нашего проекта.

— С удовольствием! — отозвался Пётр Викторович.

За большим овальным столом Будищеву отвели почетное место между Степаном Ивановичем и его сыном — Владимиром. Остальные, включая детей, группировались вокруг них. Паулина Антоновна, как радушная хозяйка, потчевала собравшихся изделиями своей кухни — в том смысле, что она нахваливала, а Глаша разносила блюда, приготовленные кухаркой. Последняя, впрочем, свое дело знала, и обед вышел на славу.

Все это время Дмитрий держался непринуждённо, ел, что давали, не забывая нахваливать, выслушивал тосты в честь спасителя хозяина дома с похвальной скромностью. От горячительных напитков не отказывался, но и не напрашивался. Некоторое затруднение вызвал выбор столовых приборов, но он справился. Во всяком случае, вилкой в щи и ложкой в рыбу не тыкал. Вообще, было видно, что ножом и вилкой молодой человек пользоваться умеет, хотя и не имел в последнее время практики.

Разговор за обедом шел о литературе, театре, а также прошедшей войне, но, памятуя о сидевших рядом с ними детях, взрослые старались не затрагивать совсем уж серьезных тем. Правда, как только речь зашла о войне, Володя встрепенулся, и со всем своим гимназическим пылом принялся расспрашивать о сражениях, в которых довелось участвовать Будищеву. Мать даже хотела сделать ему замечание, но Дмитрий, нимало не смущаясь, рассказал пару забавных случаев, приключившихся с ним на Балканах, заставив всех собравшихся смеяться.

Вообще, в его изложении прошедшая война была делом исключительно веселым и нисколько не опасным. И лишь иногда выражение лица его неуловимо изменялось, глаза становились строгими и безжалостными, как будто он в кого-то целился. Но проходило несколько секунд, и отставной унтер снова принимался шутить. Отчего Володенька с Машенькой хохотали во все горло, взрослые сдержано посмеивались, а Глаша, подававшая им перемены блюд с такой грацией, как будто прислуживала при дворе, хихикала, прикрыв рот кружевным платком.

— Ну, хватит! — решительно прекратила балаган Паулина Антоновна и обратилась к сыну: — За то, что ты не давал нашему гостю ни минуты покоя, тебе друг мой, придется отплатить ему той же любезностью. Изволь принести мандолину и что-нибудь сыграть.

— Хорошо, матушка, — с глубоким вздохом ответил гимназист и поплелся в детскую за инструментом.

— Глашенька, чай с десертом подашь нам в гостиную! — приказала хозяйка горничной и все дружно устремились на выход.

На десерт у Барановских были самые настоящие эклеры, а свежезаваренный кяхтинский[24] чай на вкус оказался просто восхитительным. Все это было под аккомпанемент мандолины, причем Будищев внимал игре мальчика с таким восхищением, будто перед ним играл сам Паганини. Володя даже несколько раз сбился с такта, но Дмитрий продолжал слушать со всем вниманием и даже похлопал совсем смутившемуся музыканту.

— Браво! Я думаю, молодой человек вполне заслужил пару пирожных.

Возражений не последовало, и мальчик, отложив свой инструмент, немедля напихал себе полный рот сладостей.

— А вы умеете играть? — неожиданно спросила Машенька, уже покончившая со своей долей.

— А как же, — невозмутимо тот отвечал ей и взялся за инструмент, сразу обратив на себя ещё большее внимание собравшихся.

— Просим-просим, — не без удивления в голосе отозвался Владимир Степанович и даже подвинул свое кресло поближе.

— "Шаги по кладбищу"! — Объявил название своего произведения самопровозглашенный музыкант.

И пока присутствующие переваривали столь странное для пьесы наименование, он начал размеренно стукать по деке пальцем, изображая неторопливую походку. Общее недоумение на лицах Барановских послужило наградой исполнителю, но вдруг он, резко захватив ногтями двух пальцев струну, довольно верно изобразил скрип отдираемой доски. И тут же исполнитель застучал по деке быстрее, как будто только что вальяжно шедший человек бросился наутёк. Ошарашенные зрители какое-то время молчали, а потом разразились просто гомерическим хохотом. Причем, на этот раз рассмеялась даже обычно невозмутимая горничная.

— Это невероятно! — вытирая выступившие от смеха слезы, проговорил Владимир Степанович. — Может, вы ещё и поете?

— У меня ужасный голос, — попробовал было отказаться Дмитрий, но его не послушали и дружно попросили исполнить что-нибудь ещё.

Делать было нечего, но молодой человек не собирался сдаваться. Петь и играть на музыкальных инструментах он действительно не умел и вообще не имел слуха. Однако в своей прошлой жизни он видел и слышал немало концертных номеров, где умение петь было совсем не главным. Перевернув мандолину, он принялся отстукивать себе ритм и запел неожиданно гнусавым голосом:

Приходи ко мне Глафира, сядем вместе — посидим.

Приноси кусочек сыра, мы вдвоем его съедим!

Зрители некогда прежде не слышавшие дуэт "Иваси"[25], до появления которого было ещё более ста лет, приняли новый номер весьма благожелательно. Разве что у Глаши улыбка начала медленно сползать с лица, уступая место сначала растерянности, а затем возмущению.

Буду ждать желанной встречи, я у двери начеку.

Приходи ко мне под вечер, посидим — попьем чайку!

— Вот, паразит! — охнула красная от возмущения горничная.

Тут Дмитрий от гнусавого дисканта перешел к не менее противному басу:

Лучше быть сытым, чем голодным

Лучше жить в мире, чем в злобе!

Лучше быть нужным, чем свободным!

Это я знаю по себе!

Дальнейший текст Будищев не запомнил, да и надобности в этом не было. Пошедшая пятнами горничная выбежала из гостиной вон, сопровождаемая взрывами хохота.

Барон Штиглиц с непроницаемым лицом рассматривал лежащие перед ним массивные золотые часы. Помощник сделал всё, как он просил, выбрал подороже и повнушительнее. Гравёр нанес приличествующую случаю надпись. Нижний чин, оказавший столь важную услугу главному банкиру России, наверняка, должен стать счастлив от такого знака внимания. Казалось, всё сделано правильно, но обстоятельства неведомым образом переменились.

— Папа, о чём ты думаешь? — спросил сидевший напротив Людвиг.

— Так, — неопределенно пожал плечами банкир и ласково посмотрел на сына.

Сказать, что барон любил сына — значило не сказать ничего! Он его обожал, боготворил, потакал ему во всем. А тот на радость отцу рос умным и красивым мальчиком. Дело в том, что он родился, когда Штиглицы уже потеряли надежду иметь наследников. Их единственный ребенок — тоже Людвиг — умер в младенчестве, и супружеская чета усыновила подкидыша. Маленькая девочка была найдена в их саду в корзинке с роскошными пеленками и запиской, что крещена по православному обряду — Надеждой.

Злые языки утверждали, что это внебрачная дочь брата императора — великого князя Михаила Павловича и придворный банкир, таким образом, помогает прикрыть грех одного из своих главных клиентов. Другие, ещё более злые языки, поговаривали, что маленькая Надежда Июнева — такую фамилию дали малышке, — внебрачная дочь самого Александра Людвиговича. Так это или нет — с определенностью не мог сказать никто. Сам барон, разумеется, молчал, а остальные ничего наверняка не знали. Во всяком случае, Штиглицы растили её как свою собственную дочь, и Господь вознаградил их.

В год отмены крепостного права Каролина Логиновна (жена Штиглица) почувствовала себя непраздной. Это было настолько невероятно, что супруги сначала не поверили, затем таились, как будто боясь сглазить, а потому не приглашали врачей и вообще никак не оглашали это обстоятельство. Правда, шила в мешке не утаишь, и в обществе поползли слухи о грядущих переменах в семье банкиров. Наконец, в положенный срок, пожилая уже роженица разрешилась от бремени и счастливому отцу подали маленького сморщенного человечка, оглашающего окрестности тонким писком. Казалось, счастью его не будет конца, но через несколько минут ему подали еще одного ребенка, а затем Каролина Логиновна вздрогнула, широко раскрыла глаза и испустила свой последний вздох, выполнив, ценою жизни, свое женское предназначение в этом мире.

Людвиг и Люсия были похожи друг на друга, как только могут быть похожи брат и сестра, а близки, как это бывает только с близнецами. Но если сына старый банкир любил и всячески баловал, то дочку, похоже, считал причиной смерти своей обожаемой супруги и... просто не обращал на неё внимания. Она, разумеется, не голодала и не ходила в обносках, как Золушка, но вся нерастраченная отцом нежность доставалась её старшему брату. Старшему на семь минут.

— Скажи, Людвиг, как тебе показался этот солдат?

— Какой солдат?

— Тот, что тебя спас.

— А, унтер-офицер Будищев... а почему ты спрашиваешь?

— Людвиг, я задал тебе вопрос.

— Прости, папа. Но я, правда, не понимаю, что ты хочешь узнать. Унтер — как унтер. Георгиевский кавалер. Хотя, конечно, есть в нем некая странность...

— Продолжай, пожалуйста, — поощрил сына старый банкир.

— Он не боялся меня.

— Что?!

— Ну, понимаешь, все нижние чины, когда видят офицера, особенно незнакомого, тут же замыкаются в себе, как улитки прячущиеся в своих раковинах, поскольку не знают что от нас можно ожидать. Мне, право, неловко в этом признаваться, но солдаты в нашей армии боятся своих офицеров и, к сожалению, у них есть на это причины.

— А он, выходит, не боялся?

— Нет. Может быть, он слишком много пережил за прошедшую войну, а может, от природы таков, но он смотрел на меня, как на...

— Равного?

— Нет, папа. Как на пустое место. Как будто он лучше понимал, что и как делать в той ситуации. Нет, не подумай, он вел себя в полном соответствии с уставом, но глядя на него, я ясно понимал, что он — ветеран, а я — желторотый юнец. Наверное, так.

— Жаль, что ты не захотел стать банкиром.

— Папа, мы уже не раз говорили об этом!

— О, Людвиг, я вовсе не порицаю твой выбор! Просто ты умеешь разбираться в людях, а это очень важно в нашей профессии. Не менее важно, чем хорошо считать. Впрочем, считать ты тоже умеешь хорошо. Не зря ведь ты окончил Михайловское училище по первому разряду, да ещё и на год раньше своих сверстников.

— Папа!

— Хорошо-хорошо, больше не буду.

— Эти часы для Будищева?

— Да, но, кажется, мой помощник слегка ошибся фирмой. Надо было брать "Брегет".

— Нижнему чину?

— Побочному сыну графа Блудова. Причем — единственному сыну.

— Ты с доверием относишься к этой басне?

— Ах, Людвиг! Совершенно не важно, как к этой истории отношусь я. Важно, как к ней относятся государь-император, наследник-цесаревич и... графиня Антонина Дмитриевна Блудова.

— А сам граф Блудов?

— Это тоже важно, но в меньшей степени.

— Знаешь, отец, он необычный человек, но не похож на аристократа. А для бастарда — и такие часы не дурны.

— Ты думаешь?

— Тебе решать.

— Вот именно. Ты что-то хотел спросить?

— Да, — молодой человек немного помялся. — Отчего Люси сразу не сообщили о том, что со мной всё в порядке?

Лицо банкира в какое-то мгновение из живого и участливого превратилось в бездушную маску. Глаза стали ледяными, а только что улыбавшиеся губы вытянулись в тонкую нитку.

— Людвиг, мне надобно ещё поработать. Я тебя больше не задерживаю.

— Хорошо, папа.

Юноша нервно поднялся, и, машинально застегивая верхнюю пуговицу своего новенького мундира, двинулся к выходу. Ему было крайне неприятно такое отношение отца к любимой сестре, но ничего поделать с этим было невозможно. Стоило ему только завести разговор о ней, как тот делался глухим. Однако на этот раз что-то сдвинулось с мертвой точки и, может быть, впервые за много лет, в суровой душе банкира шевельнулись глубоко загнанные прежде чувства. И, проводив сына глазами, барон дрогнувшим голосом сказал:

— Я так растерялся, когда получил эти известия, что совсем забыл. Прости.

Глава 6

Аким Степанович отложил в сторону ложку и с благодарностью посмотрел на сидящую напротив дочь. Стеша почувствовала его взгляд и подняла на старика озорные глаза.

— Ещё подлить, батюшка?

— Да нет, что ты, — отозвался отец. — Наелся уже. Хотя щи у тебя знатные. Жирные да наваристые.

— Когда есть с чего варить, так отчего же им жирными не быть?

— Это верно, — закряхтел машинист. — Слава Богу, живем мы не скудно... эх, совсем большая ты у меня уже стала. Невеста!

— Скажете тоже, невеста, — засмеялась девушка. — Женихов только не видать. Один Сёмка, да и тот, почитай, неделю носа не кажет.

— Это пока, — продолжал гнуть свою линию Филиппов. — А вот просватают, так и улетишь со двора, а я один тут бедовать останусь!

— Полно вам, батюшка. Никуда я от вас не уйду! Даже если и просватают, станем все вместе жить. Места, я чаю, хватит.

— Дай-то Бог.

На некоторое время они замолчали. Стеша разливала чай, а отец колол ножом сахар. Чай они пили, можно сказать, по-господски. Большие граненые стаканы покоились в массивных металлических подстаканниках с вычеканенными на них изображениями тройки лошадей, запряженной в сани. Как они появились в их семье было неясно. Отец на расспросы односложно отвечал, дескать, приданое матери. Откуда у её матушки могли в приданом взяться такие добротные вещи, девушка не знала, да, по совести говоря, и не слишком-то задумывалась над такими вопросами. Есть, да и есть. Чай пить с них удобно, а ещё красиво.

Наконец, всё было готово, и Филипповы приступили к чаепитию. Глава семейства, закинув за щеку кусочек сахару, шумно отхлебывал из своего стакана и, блаженно щурясь, процеживал ароматную жидкость сквозь редкие уже зубы. Дочка, напротив, быстро разгрызла свою долю и с мечтательной улыбкой наслаждалась разлившейся во рту сладостью, и не думая смывать её вкус чаем. Невольно вспомнился их нежданно-негаданно появившийся, а затем пропавший постоялец, угостивший её с Сёмкой диковинной сластью с чудным названием — рахат-лукум.

— Батюшка, а куда Дмитрий делся? — неожиданно спросила она чуть не поперхнувшегося от такого вопроса отца.

— А ты чего это за него вспомнила? — подозрительно спросил Аким, отставив в сторону чай.

— Да так, — пожала плечами Стеша. — Был человек и нету...

Старый мастер чертыхнулся про себя, мол, зачем я этого обормота в дом пустил, у дочки только и мыслей теперь! Но вслух нехотя ответил:

— С их благородием Владимиром Степановичем на полигон поехал, да и поранился там.

— Сильно? — ахнула Стеша.

— Не очень, — скривился Аким Степанович. — Сказано — бестолковый!

Но не успел он договорить, как на улице стукнула калитка, затем послышались шаги в сенях, затем скрипнула дверь, и на пороге появился тот, о ком они только что говорили.

— Привет честной компании! — весело поприветствовал их вошедший Будищев.

— Вспомни чёрта — он и появится, — пробухтел вполголоса старик, но его, слава Богу, никто не расслышал.

— Здравствуйте, Дмитрий Николаевич, — подхватилась девушка. — Как раз к ужину, садитесь, не побрезгуйте!

— Спасибо, Стеша, — отозвался постоялец. — Только я сыт.

— Ну, хоть чайку.

— А вот от чая не откажусь! Тем более что у меня тут кое-что к чаю найдется...

С этими словами Дмитрий положил на стол свёрток с медовыми пряниками, увидев которые, младшая Филиппова только что не замурлыкала от радости.

— Налетай, сластёна, — ухмыльнулся отставной унтер, подвигая лакомство к девушке.

— Ой, а что это у вас с мундиром? — округлила глаза Стеша, увидев грубо заштопанные дырки на спине Будищева.

— Что? — делано изумился парень. — А, вон ты про что! Это — моль проела. Слушай, ты себе не представляешь, какая там моль по госпиталю летает. Караул просто!

— А кровь на щеке?

— Где?! Ой, и правда. Это, наверное, кошка.

— Кошка?

— Ага, большая такая, но дикая. Зараза. Глафирой зовут. Ты ешь пряники. Хотел тебе эклеров принести, но они, гадство такое, кончились. Так что в другой раз!

Всё это Будищев проговорил так быстро, что Филипповы слушали его, открыв рот, не успевая понять, говорит он правду или же по привычке балагурит. Сам же постоялец деловито налил себе чаю, набросал туда сахару внакладку и, привычно побренчав ложкой, размешал и с удовольствием отхлебнул. Аким Степанович хотел было возмутиться такой бесцеремонностью, но, увидев, как дочка с аппетитом уплетает принесенные парнем пряники, только вздохнул.

Анна Виртанен с досадой отложила в сторону свою работу и прикрыла усталые глаза рукой. Работая дни и ночи напролет, она едва сводила концы с концами. Хватало только на оплату комнаты и самую немудрящую еду. Одежда ей давно износилась, и стоило большого труда поддерживать её в порядке. Но иначе было нельзя, ведь кто сделает заказ портнихе в дурно сшитом, или небрежно заштопанном платье? А тут еще клиент как сквозь землю провалился. Работа, вправду сказать, была невелика и больших прибылей не сулила, но в её положении лишних денег не было. Слава Богу, хоть задаток оставил, а то совсем худо пришлось бы.

За тонкой дверью послышались шаги, но вряд ли это был очередной клиент. Точнее, вряд ли это был очередной её клиент. Совсем недалеко от неё в двух небольших комнатках проживала мадам Ряполова — профессиональная гадалка. К той частенько приходили разного рода подозрительные личности. Несчастные влюбленные, люди, оказавшиеся в стесненных обстоятельствах. И, наконец, мужчины и женщины, пытавшиеся вернуть какую-либо пропажу. Первых было легко узнать по безумному взгляду и поступкам, вторых выдавала одежда и поведение, а третьих — озабоченный вид. Мадам Ряполова была дамой опытной и говорливой; раскидывая для своих посетителей карты, она ухитрялась по малейшим нюансам поведения узнать суть дела, с которым к ней пришли, а затем с большим успехом использовала свои догадки.

Слава о ней шла по всему Петербургу, и в прежние времена она жила в гораздо более фешенебельном доме куда ближе к центру и богатым господам, однако пару лет назад с ней приключилась какая-то история, после чего гадалке пришлось срочно переехать. Правда, некоторые состоятельные клиенты у неё еще остались, но к тем она ездила на дом. Помимо основной своей профессии, сия достойная кисти Караваджо[26] дама занималась ещё подборкой прислуги для состоятельных холостяков, или попросту говоря — сводничеством. А также принимала вещи под залог и давала небольшие ссуды в рост. Кроме того, так уж сложилось, что соседи её немного побаивались. Неизвестно, была ли она действительно связана с потусторонними силами, но с людьми, конфликтующими с нею или просто не высказывающими должного почтения, частенько приключались разного рода неприятности. Кого в околоток заберут, кого обворуют, а кто просто на ровном месте споткнется.

Увы, все оказалось гораздо хуже. Гадалка пришла к ней.

— Мадам Виртанен, голубушка, — вкрадчивым голосом патентованной обманщицы начала та. — Что-то вы совсем про меня забыли...

— Добрый день, мадам Ряполова, — попыталась придать любезное выражение лицу портниха.

— Ах, милочка, — продолжала щебетать гадалка, — какая чудная нынче погода! Я ходила нынче по одному делу, и так приятно прогулялась, что просто не могу вам передать. А вы отчего не устроите себе променад?

— У меня совсем нет времени. Надо работать.

— Да-да, разумеется. Но если у вас столько заказов, то, вероятно, ваши денежные дела идут столь же успешно.

— Прошу прощения, мадам Ряполова, — тяжело вздохнула Анна, — но я вынуждена просить вас об отсрочке.

— Однако, это мило! — в голосе сводни прорезался металл. — Вы обещались мне отдать еще до страстной недели[27], но уже дважды просрочили выплату.

— Мне очень неудобно, мадам...

— Ну что вы, что вы, — соседка вновь любезно улыбнулась или точнее — оскалилась. — Я вполне понимаю ваши трудности. Действительно, одинокой женщине очень нелегко в этом жестоком мире, уж я это по себе знаю. И вы совершенно напрасно отказались тогда от моего предложения...

— Благодарю вас, но оно по-прежнему меня не интересует.

— Досадно. Впрочем, как хотите. Вот только что мне делать с вашим векселем?

— Извините, к вам можно? — осведомился молодой человек к военной форме, уже некоторое время стоящий у двери и безуспешно пытавшийся привлечь к себе внимание.

— Что?! Да, конечно, пожалуйста. — Анна ухватилась за внезапно посетившего её человека, как утопающий хватается за соломинку. — Вы ко мне? Мадам Ряполова, прошу меня извинить, но...

— Конечно-конечно, — в голосе гадалки вновь засочилась патока. — Мы с вами позже договорим. Ах, какой импозантный солдатик... молодой человек, не желаете ли узнать тайны своего прошлого, или, может быть, вам интересно ваше будущее? Я могла бы вам многое поведать, о чём вы даже не подозреваете...

— Женщина! — бесцеремонно прервал её излияния Будищев. — Я про свое прошлое и сам столько всего знаю, что любой околоточный в обморок упадет. И вообще, дайте мне с девушкой пообщаться.

— Фи, — на лице мадам Ряполовой появилось разочарование пополам с брезгливостью. — Хам!

— И вам не хворать, — издевательски поклонился ей вслед молодой человек.

— Спасибо вам, — облегченно выдохнула Анна, когда за неприятной соседкой закрылась дверь. — Не знаю, чтобы я делала...

— Проблемы?

— Не стоят вашего внимания. Лучше скажите, что вам угодно?

— Так я это, вещички у вас оставлял в переделку.

— Господи! — всплеснула руками портниха. — Я совсем не узнала вас в мундире! Простите великодушно, но в нём вы выглядите совершенно иначе.

— Я заметил, — усмехнулся в ответ Дмитрий. — Как по гражданке — меня ни один офицер в упор не видит, как по форме — так и норовит в рыло въехать!

— Но вы обещались прийти еще на той неделе...

— Простите, так получилось. Но, надеюсь, с моим барахлом всё в порядке?

— Конечно, но...

— Тогда давайте примерим?

— Извольте. Переодеться можно за ширмой.

Через пару минут Будищев облачился в перешитый на него костюм и встал перед зеркалом. Как выяснилось, Анна прекрасно знала свое дело, и пиджачная пара сидела на нем как влитая, а манишка и вовсе выглядела великолепно, придавая своему новому владельцу шикарный вид. Лаковые туфли со штиблетами, на которые он сменил свои сапоги, заканчивали образ и только картуз категорически выбивался из него.

— С таким костюмом вам надобно носить котелок, — мягко улыбнулась портниха. — И галстук хорошо бы другой.

— Да я в них ничего не понимаю, — развел руками молодой человек. — Боюсь, выберу какую-нибудь фигню, и выряжусь как дурак.

— Ну, это не сложно. Во-первых, обратите внимание на фасон. Нынче носят...

— Послушайте, а может, вы мне поможете?

— Что, простите?

— Ну, давайте прогуляемся до магазина, благо здесь недалеко. А то мне приказчик наверняка ерунду подсунет. За это с меня кофе.

— Как вы смеете! — вспыхнула Анна. — Я приличная женщина и не позволю...

— И в мыслях не было! — изумился Будищев. — Да что с вами такое?

Но портниха, и без того уже взведённая визитом к соседке, не выдержала и, присев на краешек скамьи, тихонько плакала.

— Да, я — вдова, — сквозь слезы говорила она. — Да, я живу одна и за меня некому заступиться, но это не значит, что... а тут ещё это...

Обычно Дмитрий не выносил женских слез и старался избегать ситуаций, с ними связанными, но ещё он умел различать пустой плач взбалмошных девчонок, не получивших очередную игрушку, от искреннего горя доведенных до отчаяния людей. И к тому же он умел слушать. Через несколько минут он знал нехитрую историю жизни Анны. Ещё совсем молоденькой девушкой её выдали замуж за пожилого чухонца, занимавшегося мелкой торговлей. Жили они неплохо, но детей у них не было. А когда муж умер, его родня обобрала неопытную вдову и едва не пустила по миру. К счастью, она умела шить и смогла жить этим, избежав многочисленных соблазнов более легкого, но при этом — постыдного, заработка. Правда, мадам Ряполова не теряла надежду завлечь её в свои сети, для чего не единожды ссужала мелкими суммами. Обычно Анны всегда аккуратно расплачивалась, но в этот раз едва не попала в кабалу.

— Вот что, Аннушка, — мягко сказал Будищев, дослушав её исповедь. — Сейчас ты умоешься, а потом мы с тобой прогуляемся к магазину или лавке и выберем мне таки этот проклятый галстук и шляпу или как её — котелок. Ну, а потом посмотрим, как помочь твоему горю. Я таких "повелительниц Тьмы", как эта старая выдра, много в своей жизни видел — и не таких ещё обламывал.

"Линдстремъ и сыновья" — когда-то являлся простой галантерейной лавкой, основными клиентами которой были жены приказчиков да шившие на дому портнихи. Но время шло, и один из внуков первого Линдстрема, прибывшего в Петербург из Гамбурга в блистательный век Екатерины Великой, решил, что ему тесно в рамках дедовского предприятия. Дом, в одном из крыльев которого ютилась их лавка, был полностью перестроен. Вместо угрюмых стен с подслеповатыми окошками появились широкие зеркальные витрины. Узкие проходы между прилавками сменили широкие залы, ничуть не менее помпезные, нежели в каком-нибудь дворце. А вместо деревянных болванов теперь стояли самые настоящие манекены, одетые с такой изысканностью, что, говорят, какой-то горячий черноусый господин, приехавший откуда-то с юга Империи, едва не посватался к одному из них, а когда ему стали объяснять, что это всего лишь чучело, не верил и грозился украсть.

В общем, можно было, не кривя душой, сказать, что галантерейный магазин "Линдремъ и сыновья" был ничуть не хуже парижских. Поэтому не удивительно, что популярная модистка госпожа Гедвига Берг именно здесь покупала потребные для работы материалы.

Обычно она приходила одна, но на сей раз с ней пришла подруга. Последняя, впрочем, почти не интересовалась покупками своей спутницы и, вообще, довольно сильно отличалась внешним видом от модистки. Одетая скромно, чтобы не сказать бедно, и почти без украшений, она, тем не менее, держалась с таким достоинством, что всякому было понятно, что перед ним барышня из высшего общества.

— Мадемуазель Берг, — радушно улыбаясь, воскликнул Порфирий Иванович Стеклов — довольно изящный брюнет, лет двадцати восьми, одетый безукоризненно, но с тем дешёвым шиком, который и отличает приказчиков от владельцев заведений. — Вы у нас так давно не были, что я уж думал — вы про нас забыли.

— Неправда ваша, — с лучезарной улыбкой парировала модистка. — Я была у вас на прошлой неделе и брала аграманту, шесть аршин джерси[28], и бумажных кружев.

— Разве?

— Да-с. Просто вы были заняты той пышной дамой, как её — мадам Поповой, а меня обслуживал мальчик[29].

— Какая досада, — развел руками приказчик. — Но теперь я свободен и готов служить только Вам. Чего изволите?

— Сегодня мне надобно атласу, аршин пять, не меньше.

— С муаром?

— Ну, разумеется. И еще кружев, но только не бумажных, а шелковых и ещё плюмажу. Только самого лучшего!

— Как можно, сударыня, — оскорбился жрец Гермеса.[30] — У нас всё — самое лучшее.

— Вот и хорошо. А это что? Ирина, посмотри, какие милые бонбошки!

— Господи, какое мещанство, — скривила носик её спутница.

— Ты думаешь? — с веселой смешинкой в голосе переспросила Гедвига. — Значит, моим купчихам точно понравится! Заверните мне этих бонбошек из стекляруса.[31]

— Как прикажете. Что-нибудь ещё?

— Да, мне нужен подарок, для одного почтенного господина. Что-нибудь скромное, но не пустяшное. Скажем, запонки или булавку для галстука.

"Знаем-знаем, какому господину тебе подарок нужно сделать" — подумал про себя Стеклов, но вслух любезно заметил: — Теперь запонки и заколку принято носить в одном стиле, так сказать, гарнитуром. Извольте пройти в следующее отделение, мы вам что-нибудь подберем. А это...

— Отправьте ко мне домой. Адрес вы знаете.

— Как будет угодно-с!

Все вместе они прошли в соседний отдел, где все витрины были увешаны образцами мужских аксессуаров. Запонки, заколки, портсигары, бумажники, перчатки, головные уборы всех форм и расцветок и бог знает что ещё заполняли его пространство.

— Вот извольте, только что получили-с. Тут, извольте видеть, лошадиная голова, а тут подковы. Все в одном стиле, но не одинаково. Последний крик Парижа.

— И впрямь недурно. Как тебе, Ирина?

— Лучше бонбошек, — слегка искривила тонкие губы барышня, что для неё обычно означало крайнюю степень веселья.

— Мне тоже нравится. Заверните, пожалуйста, их мы возьмем с собой.

— Прикажете в бонбоньерку[32], или, может быть, подобрать футлярчик?

— В бонбоньерку.

— Как прикажете-с!

Приказчик отправился упаковывать покупку, госпожа Берг принялась с интересом осматриваться, игнорируя при этом подчеркнуто скучающую подругу. Тут глаз её остановился на необычной паре, на которую поначалу она не обратила никакого внимания. Худощавая женщина, платье и шляпка которой знали лучшие времена, выбирала хорошо сложенному мужчине в недурно пошитом клетчатом костюме галстук. Правда, она не просила подать ей какую-либо новинку с витрины, а перебирала содержимое ящика, в который складывали вещи, уже вышедшие из моды. По-видимому, денег у них было немного и потому незнакомцы старались сэкономить.

Мадемуазель Гедвига ничего не имела против бедных людей, кроме разве того, что на них ей было не заработать. Так что, отметив профессиональным взглядом, что женщина ухитрилась выбрать неплохой вариант, модистка равнодушно отвернулась. Однако фигура молодого человека в костюме показалась ей смутно знакомой, и она снова повернулась к ним и едва не застыла, как громом пораженная, услышав его голос.

— Блин, сколько мороки с этими галстуками, — с усмешкой заметил Будищев, думая, что его никто не слышит. — У моего папаши на все случаи жизни был один, да и то — потому что его пропить не получалось!

— Пойдем скорее отсюда, — модистка судорожно схватила свою спутницу за локоть и попыталась уйти, не дожидаясь заказа.

Но добилась лишь того, что привлекла к себе внимание.

— Геся?! — резко обернувшись, спросил Дмитрий.

— Извините, вы ошиблись, — сухо ответила та, поспешно увлекая за собой недоумевающую Ирину.

— Геся, какого чёрта?

— Молодой человек! — несокрушимой скалой встал между ними столь вовремя вернувшийся Порфирий Иванович. — Вы в приличном заведении, так что извольте не приставить к барышням, не то я городового кликну!

— Извините, я, кажется, обознался, — процедил сквозь зубы Будищев, решив, что ударить франта в солнечное сплетение будет не самой удачной идеей.

— А вам, мадам Анна, должно быть стыдно ходить с эдакими кавалерами! — напустился уже тот на ничего не понимающую вдову Виртанен.

— Слышь, утихни!

— Что, да я, да я тебя...

— Я спрашиваю, сколько с нас? — перебил уже набравшего воздух приказчика молодой человек.

Появление в его руках довольно увесистого кошелька несколько сбавило накал страстей и Стеклов, презрительно, но, вместе с тем, безукоризненно вежливо процедил:

— Сорок пять копеек. Пожалуйте в кассу!

Расплатившись, они вышли, но ни Геси, ни её спутницы уже не было видно. По-видимому, барышни взяли извозчика и поспешно ретировались. Анна испытующе взглянула в глаза Дмитрия и несмело спросила:

— А кто эта барышня?

— Прости, Аннушка, к тебе эта глупая история не имеет никакого отношения.

— Вы не хотите рассказывать?

— Да не в том дело... ладно, слушай. Она была девушкой моего погибшего товарища. Мы отправлялись на войну, и она сбежала вслед за ним из дома, правда, мы об этом не знали. Так уж случилось, что в Болгарии Николай встретил другую.... В общем, всё так запутанно... Короче, у меня такое чувство, будто я перед ней виноват, причём, я никак не могу понять, в чём именно.

— Вы влюблены в неё?

— Что?! Не знаю.... Это было на войне.

— Разве война отменяет чувства?

— Не знаю, как сказать. Там всё по-другому. Ладно, это всё дела прошлые, а нам надо заняться нынешними. Ты свою часть уговора выполнила, так что пойдем, я выполню свою. В какое заведение тебя можно пригласить, чтобы не оскорбить нравственность?

— Не надо, Дмитрий, — покачала головой женщина. — Из этого не выйдет ничего хорошего. Вы любите эту барышню, это же очевидно. А я слишком стара для вас.

— Офигеть! Я так понимаю, то, что у меня никаких левых мыслей не было — не аргумент?

— Сейчас не было, появились бы потом. Правда, Дмитрий вы очень хороший, хотя не слишком воспитанный молодой человек, но, право же, не стоит...

— Слушай, сколько тебе лет?

— Я же говорила — невоспитанный! Таких вопросов кавалеры барышням не задают. Но тебе я отвечу. Много. Уже двадцать девять.

— И что?

— Ничего, — покачала головой портниха. Затем, повинуясь какому-то движению души, подалась к Будищеву и поправила только что повязанный галстук, и, критически осмотрев дело своих рук, добавила: — Вам нужно ещё часы на цепочке. Вот в этот кармашек.

— Совсем забыл про них, — чертыхнулся Дмитрий, но госпожа Виртанен уже уходила прочь, придерживая одной рукой свою неказистую шляпку.

— Н-да, а вроде взрослая баба, — недоуменно пожал плечами молодой человек, — и надо же — какие заморочки! А я ещё хотел ей добро причинить!

Вечером у мадам Ряполовой случился ещё один клиент. Гувернантка, имевшая неосторожность забеременеть от своего хозяина, пришла узнать, что же ей делать дальше. Аферистка, напустив на себя таинственную многозначительность, разожгла ароматизированные свечи, в полтора рубля за фунт. Долго смотрела в стеклянный шар, после чего, раскинув карты, принялась привычно вещать ей всякий бред — о Меркурии в восточном доме, темной стороне рыцаря мечей и кознях королевы жезлов. Наивная дурочка слушала её с широко открытыми глазами, замирая от страха.

Судя по всему, срок был ещё невелик и, прежде чем интересное положение клиентки откроется, могло пройти не менее четырех-пяти недель. Поэтому состроив постное выражение лица, гадалка тяжело вздохнула и поведала напоследок:

— Знаете что, милочка. Сегодня — не самый лучший день для гадания. Сами понимаете, Меркурий в восточном доме... Приходите лучше через три дня. Небесные светила расположатся значительно более благоприятно, и я смогу поведать вам гораздо больше...

— Хорошо, — кротко согласилась несчастная. — Но что мне делать теперь? Может, следует рассказать Сергею Аполинарьевичу или Наталье Ефграфовне?

Увы, такое развитие событий совершенно не входило в планы мадам Ряполовой, прекрасно понимавшей, что в этом случае дурочку просто выставят за дверь и лишат жалованья. Поэтому она тут же переполошилась и замахала руками.

— Что вы, милочка! Теперь совершенно неподходящий момент для подобного предприятия! Меркурий в восточном доме, как можно-с! Нет, душечка, приходите через три дня, а до той поры ведите себя как ни в чём не бывало! Уж тогда я скажу вам, что делать, а до той поры — никак нельзя-с! И не забудьте, что сеанс у меня стоит восемь рублей. Да-с!

Выпроводив незадачливую гувернантку, гадалка хотела уже закрыть дверь, но увидела смутно знакомого молодого человека с просительным выражением на лице. Сняв с головы новенький котелок, он заискивающе улыбнулся и даже шаркнул ножкой.

— Мадам Ряполова? — неуверенным голосом спросил он.

— Да, а вы кто?

— Я, извольте видеть... некоторым образом... — замялся тот и подозрительно глянул в сторону все ещё не покинувшей их прежней клиентки.

Лишившаяся чести, но приобретшая плод под сердцем, девица сделала вид, что замешкалась и беззастенчиво грела уши.

— Всего доброго, голубушка! — медоточиво пропела ей гадалка, так при этом глянув в её сторону, что любопытную дурочку как ветром сдуло.

— Вы, собственно по какому делу? — спросила почуявшая поживу аферистка, когда гувернантка удалилась.

— Мне вас рекомендовала Аглая Тихоновна, — вполголоса, почти шепотом, поведал ей потенциальный клиент и снова беспокойно обернулся. — У меня, изволите ли видеть — беда-с!

— Заходите, молодой человек, заходите, — обрадовано отозвалась мадам Ряполова, услышав имя одной из своих давних поставщиц клиентов, не подозревая, что тот узнал его не далее как сегодня днем от Анны.

Проводив молодого человека внутрь, она усадила его на кресло и порадовалась, что не успела погасить свечи, отчего в комнате сохранился таинственный флёр. Присев на свое место и взяв в руки колоду карт, она бросила быстрый взгляд на очередную жертву и едва не упустила из рук своё орудие производства, ибо её посетитель за какое-то мгновение совершенно переменился и теперь, не мигая, смотрел на неё.

— Что, не признала... ведьма липовая? — каким-то замогильным голосом спросил нежданный посетитель.

Мадам Ряполова была дамой не робкого десятка, да и трудно ожидать иного при роде её занятий, но в этот момент почувствовала, что ноги её ослабели, а по спине пробежала предательская дрожь. Всё же сдаваться сразу старая аферистка не стала и попыталась дать отпор.

— Я... я сейчас, полицию... я в суд... я на тебя порчу напущу! — нашлась, наконец, она и вперила в незнакомца грозный взгляд, но тот в ответ лишь издевательски расхохотался.

— Я седьмой сын седьмого сына, рожденный в рубашке! — заявил он. — Мне твое проклятие — тьфу!

— Да кто же вы такой?

— Посланец!

— Ка-какой ещё посланец?

— Не знаешь? — голос таинственного посетителя стал насмешливым. — Того, чьим именем ты прикрываешься, лахудра старая!

— Господи Иисусе, да что же это...

— Не поминай имени Распятого, дура! — внезапно вызверился на неё молодой человек. — И не рассчитывай на его помощь, он таким, как ты, не помогает!

— А!!! — попробовала завизжать гадалка и опрометью кинулась к двери, но не успела потому, что человек, назвавший себя Посланцем, мгновенно настиг её и, неожиданно ожег шею чем-то непонятным, отчего ноги женщины сразу подкосились, дыхание перехватило, и она кулем опустилась на пол.

Если бы мадам Ряполова имела раньше дело с электричеством, то, возможно, догадалась бы, что её ударило током, но, увы, старая аферистка и слов-то таких не знала. Тем временем, молодой человек, полюбовавшись делом своих рук, поднял жертву с пола и перетащил на стоящую подле оттоманку. Затем, убедившись что она ещё жива, похлопал по щекам, приводя в чувство.

— Не кричи! — внушительно приказал он очнувшейся гадалке.

— Охти мне, убил, проклятущий, — захныкала та вполголоса. — На что я тебе? Отпусти душу на покаяние...

— Откуда у тебя душа, ведьма?

— Не убивай, а? Всё отдам — деньги, расписки; золотишка немного есть, только не убивай!

— Да ты за кого меня принимаешь? Мне Хозяин такую силу даёт, что твои гроши — тлен просто!

— Так что же тебе надо от меня?

— Ты от соседки своей — Анны, — что хочешь?

— От этой дуры? Да ничего!

— Не смей врать мне!

— Да, правда, ничего! Ну, разве что хотела с кавалерами денежными свести. И ей полегче было бы, и мне на старости лет копейка.

— В "Веселый дом", что ли?

— Да где там! Старовата она для веселого дома, но на лицо и фигурку ещё ничего — годится. И в обществе себя вести умеет. Есть господа небедные, которым по публичным домам не с руки ходить, а любовного марьяжу ещё желательно. Опять же, если к веселой вдове захаживать — это одно, а к портнихе на примерку — совсем другое. Опять же, мается баба — без мужика да в бедности, а...

— А ты, значит, помочь решила?

— Ну а чего не помочь-то, что я — зверь какой?

— А теперь слушай меня внимательно. Оставь её в покое. Не послушаешь — накажу, да так, что молить о смерти будешь!

— Как скажете... господин.

— Ну, вот и славно, вот и договорились!

— А на что она вам?

— Любопытствуешь?!

— Ой, молчу-молчу...

— Ладно, слушай, раз пожелала.... В жертву я её хочу принести!

— Как это? — изумилась гадалка.

— Не знаешь как?

— Так для жертвы девушки нужны невинные, — проявила осведомленность мадам Ряполова.

— Ты меня ещё поучи, — усмехнулся Посланец. — Эти "невинные" иной раз такие лярвы в душе, что самому замараться недолго! Да и какая в чистоте корысть, если соблазна в жизни ещё и не было? А вот у соседки твоей душа чистая, несмотря на то, что такая, как ты, рядом!

С такими доводами старая аферистка, будучи дамой многоопытной, не могла не согласиться, однако был ещё одно обстоятельство, которое она никак не могла упустить.

— Она мне денег должна, — робко, но вместе с тем настойчиво заявила гадалка.

— Много?

— Да почти тринадцать рублей...

— Н-да, — задумчиво протянул Посланник. — А может, мне тебя в жертву принести? Там только обряд чуть-чуть изменить и пентаграмму по-другому нарисовать. Оно, конечно, Хозяину не так по вкусу придется, однако же, на безрыбье и карася можно раком... У меня и нож с собой, а свечи ты сама запалила!

— Ой-уй-ёй! — завыла мадам Ряполова, проклиная свою жадность. — Не надо, миленькой! Я отслужу, отблагодарю...

— Отслужишь, куда ты денешься!

— Отслужу-отслужу, касатик, Христом-богом клянусь ... ой...

— Вот лахудра! — потерял терпение молодой человек и с руганью потянулся за пазуху. — Ты ещё святой водой на меня полей, дура!

— Ой, прости-прости, милай — чего по глупости не ляпнешь! Чем хочешь клянусь, не стану более Его поминать и Анну твою не трону...

— Не мою — его, — Посланец с изуверской улыбкой показал пальцем на пол, отчего гадалке стало совсем худо. — Ладно, утомился я с тобой, ведьма. Живи покуда...

— Благодарствую, милостивец!

— Прощевай, старая...

— Ой, а ты не тот ли солдат, что давеча у соседки моей был? — признала, наконец, незнакомца мадам Ряполова, и тут же прикусила язык, но было поздно.

— А хочешь, я к тебе завтра околоточным явлюсь, да еще с городовыми? — вкрадчиво поинтересовался Будищев. — Я чаю, немало интересного можно будет найти, а?

— Что вы, что вы, — замахала руками женщина, — я это так, к слову...

— Ты бы попридержала язык свой, пока я его у тебя не отнял!

— Молчу-молчу.

— То-то! — криво усмехнулся молодой человек, и подкрутил ус. — Прощайте мадам, наша встреча была ошибкой! Но в сердце моем Вы оставили неизгладимый след и я Вас не забуду!

Совершенно сбитая с толку аферистка лишь хлопала глазами в ответ, а её нежданный гость в очередной раз переменил манеру разговора и жестко добавил: — А если ты меня, карга старая, где не надо, вспомнишь, то я тебя на британский флаг порву, уяснила?

Этот язык мадам Ряполова понимала хорошо, и когда её гость собрался выйти, бочком скользнула к нему, держа в руках свернутый в трубочку ассигнационный билет.

— Возьмите, не побрезгуйте...

— Ты что меня — с полицией спутала? — презрительно улыбнулся Дмитрий.

— Ну, что вы, Господин, я только из уважения, — испугано пролепетала гадалка и добавила к Катеринке еще четвертной[33].

Глава 7

Мастер механического цеха завода господ Барановских — фигура для простых рабочих немалая. Поэтому господин Егор Никодимыч Перфильев привык держать себя с достоинством, приличным своему возрасту и положению. Рабочие при виде его снимали шапки и, здороваясь, низко кланялись, и ни при каких обстоятельствах не смели сквернословить. За такое легко можно было получить штраф, а заработок у них и так был не велик. Также Никодимыч не терпел пьянства, лени и неаккуратности в работе. Впрочем, зря он никого не наказывал, поскольку человеком был справедливым. По крайней мере, в своих глазах.

Хозяин завода своего доверенного человека ценил, платил ему недурное жалованье, и всё это позволяло Перфильеву с оптимизмом смотреть в будущее. Двух старших дочерей он удачно выдал замуж, причем за людей вполне почтенных, а не за какую-нибудь голытьбу! Младший же — любимец отца — скоро должен будет окончить гимназию, а там, глядишь, отучится в университете и сам станет барином. Главное, чтобы не забаловал Аркашка...

Окинув строгим взглядом цех, мастер удовлетворенно кивнул и двинулся дальше. Все были при деле, никто не бездельничал, не точил лясы, зря получая жалованье. Разве что Прохор подозрительно отворачивался в сторону и старался не попадаться начальству на глаза. Наверняка успел, подлец, похмелиться с утра и теперь делает вид, что всё в порядке. Ну да ничего, пусть работает покуда, а за "наградой" за его художества дело не станет. Всё прочее вроде было в порядке, хотя...

— А что это я Сёмки не вижу? — подозрительно спросил он у одного из разнорабочих, старательно выгребающего металлическую стружку из-под станка.

— Только что здесь был, Егор Никодимыч! — сдернув с вихрастой головы драный картуз, отрапортовал мальчишка, наивно хлопая небесно-голубыми глазами.

— Врешь, поди, — нахмурился мастер.

— Святой Истинный крест! — тут же побожился парень.

— И как у тебя язык повернулся, богохульник, — даже сплюнул от отвращения Перфильев и скорым шагом пошел к выходу.

Пропажа нашлась там, где и ожидалась. В небольшой пристройке к основному цеху, где прежде была кладовая для разной мелочи, а теперь находилось царство непонятно откуда взявшегося и неизвестно для чего нужного на заводе гальванёра. Будищев с самого первого своего появления служил источником головной боли для мастера. Хозяева велели оказывать ему всяческое содействие, но объяснять ничего не стали. А тот и вовсе держался так, будто он не простой рабочий, а, по меньшей мере — инженер. Шапки ни перед кем, включая самих Барановских, не ломал, спины не гнул. Но самое главное, был непонятно чем занят, а это бесило мастера больше всего.

Посреди гальванической мастерской на большой треноге стояло главное занятие Будищева — прототип новейшей митральезы, им же самим и сконструированной. Большой ствол, заключенный в кожух водяного охлаждения, грозно смотрел на кипящего от возмущения Никодимыча, а отполированные до блеска детали замка задорно поблескивали в пробивающихся сквозь мутные стекла лучах солнца.

Злиться было от чего — наглый гальванёр, вместо того чтобы заниматься делом — доводить до ума картечницу, мастерил какую-то непонятную штуковину, а что хуже всего — отвлекал от работы Сёмку. Мальчишка завороженным взглядом смотрел, как ловко Дмитрий изолирует провода, затем укладывает в каком-то строгом, одному ему ведомом, порядке в жестяную коробку. Что-то припаивает, прикручивает, не забывая сдабривать работу заковыристой руганью, если что-либо не получается или наоборот — если всё идет как надо.

Любопытный паренек все время расспрашивал старшего товарища о том, что он делает и тот, вроде, не скрывал, но объяснял так, что ничего понять было решительно невозможно!

— Смотри сюда, — с легкой усмешкой начинал Будищев. — Возьми вот эту загогулину и вставь вот сюда. Потом добавь вон ту хреновину и... да не эту... это не хреновина, это просто — хрень!

Правда, иногда гальванёр становился серьезным и начинал сыпать совсем уж непривычными словами, вроде: контакт, соленоид, конденсатор... но вот как это можно понять? Но Сёмка не унывал, твердо решив, что разберется во всем.

— Ты что здесь делаешь? — грозно сдвинув брови, спросил Перфильев, обращаясь к мальчишке.

— А... — ошарашено вскочил тот и, сдернув по привычке шапку, застыл, не зная, что ответить.

— Штраф захотел?! — продолжал яриться мастер. — Вот я тебя...

— Ты чего кипятишься, папаша? — не оборачиваясь к Никодимычу, прервал его Будищев. — Парню Владимир Степанович велел при мне быть.

— Это зачем ещё?

— Ну, мало ли — пойди, подай, принеси... У меня не десять рук — то одно, то другое нужно, а малой заодно делу учится.

— А почему я об этом не знаю?

— Да кто тебя ведает, почему ты мышей не ловишь.

— Оно, конечно, Владимир Степанович — большой человек, но все ж таки...

— А Пётр Викторович при этом был, и возражать не стал!

Озадаченный мастер, немного потоптавшись, и, не зная, что ещё сказать, двинулся прочь. Будищев был вхож к хозяевам и потому вел себя невообразимо дерзко для простого рабочего. Но те отчего-то ему покровительствовали, а ушлый гальванер наглел всё больше и больше.

— Ишь ты, — восхищенно покачал головой Сёмка, боявшийся мастера до дрожи в коленях. — И как это у тебя выходит?

— Ты про что?

— Ну так Владимир Степанович про меня ведь ничего не говорил?

— А ты почём знаешь — говорил или нет? Тем более, что Барановский опять в отъезде.

— А если хозяина спросит?

— Никодимыч-то? — ухмыльнулся Дмитрий. — Да он его боится больше, чем ты, и по пустякам беспокоить не посмеет.

— Бедовый ты! — не то с восхищением, не то с опаской протянул мальчишка.

— Ладно, давай посмотрим, что у нас получилось. Нажимай вон туда.

— Куда?

— На вон ту фигню...

— А меня этим, как его, током не ударит?

— Не боись!

— Ты давеча тоже так говорил, а эвон как шандарахнуло! Я думал — глаза вылетят...

— А кто тебя заставлял контакты голыми руками хватать? Не бойся, говорю, жми на кнопку.

Сёмка обреченно вздохнул и, мелко перекрестившись, ткнул пальцем в кругляшок. Неожиданно раздавшийся дребезжащий звонок заставил его в страхе отдернуть руку, а Дмитрий едва не захлебнулся от хохота, наблюдая за его испугом. Между тем осмелевший мальчишка нажал еще раз и, сообразив, что звонок происходит от его нажатия, расплылся в несмелой улыбке.

— Это что ж — я звоню? — ахнул он.

— Нет, пономарь на Исаакиевском соборе!

— И что же это получилось?

— Электрический звонок.

— И что с ним делать?

— А чего хочешь, то и делай. Можно на дверь входную, можно в банк для сигнализации...

— В банк?!

— Ну да. К примеру, входят к банкиру грабители и тычут револьвером в лоб — давай, мол, деньги. Тот им все отдает чин чином, а сам кнопку тайком нажимает.

— И что? — воскликнул Сёмка, живо представив себе и толстого банкира, и страшных разбойников с револьверами.

— Сам подумай.

— Их полиция споймает?

— Ага, или ещё кто похуже.

— Это кто же хуже полиции?

— Ну, мало ли. Охрана банковская.

— А почему охрана хуже?

— По кочану! Полиции что — поймают да под суд отдадут. Ну, попинают малость — не без того, но без фанатизма. А вот охрана — та банкиру подчиняется, а ему навряд ли понравится, что какие-то обормоты его грабануть захотели. Так что они молиться будут, чтобы их побыстрее и не сильно покалеченных в околоток отправили.

— Ишь ты, — шмыгнул носом парень. — Теперь тебе, наверное, Пётр Викторович награду выдаст за эдакое дело!

— Ага, и "орден сутулого"!

— Какой-какой орден?

— Первой степени, блин! Вот что, Семён, ты помнишь, чем я тут занимаюсь?

— Картечницей...

— Во-во. А о прочем — помалкивай. Понял?!

— Ага. А почему?

— А если будешь много вопросов задавать, я скажу Стешке, и она за тебя замуж не пойдет!

Подобная перспектива совершенно не обрадовала мальчишку, и он поспешно замолчал. Правда, у него роились в голове сомнения, что голос Дмитрия будет в таком деле решающим, однако возражать человеку, не боящемуся хозяина и в грош не ставящему мастера, он не посмел и принял угрозу к сведению.

Будищев же быстро разобрал звонок и, спрятав запчасти, вернулся к своей митральезе. Собственно, получившийся агрегат можно было уже называть полноценным пулеметом. Нужно только было довести конструкцию до совершенства, но как раз с этим были проблемы. В военном ведомстве, казалось, совсем забыли об удачном применении митральез в минувшей войне и не собирались финансировать новые разработки. Более того, уже имевшиеся картечницы отправлялись в арсеналы крепостей и складывались там на хранение. Но дело было даже не столько в финансировании, с этим Барановские, по крайней мере, на первом этапе, справились бы и сами. Но для доводки пулемета требовалось очень много патронов, а вот их-то военные предоставлять отказались наотрез.

Правда, была ещё надежда на моряков. Совершенно блистательный дебют минного вооружения поставил перед всеми флотами мира задачу обороны от него. И ничего лучшего от этой напасти, нежели малокалиберная скорострельная артиллерия, придумать не получалось. А поскольку картечницы и митральезы проходили как раз по этому разряду, то в ведомстве Великого Князя Константина Николаевича[34] не могли не заинтересоваться подобной новинкой. Однако, будучи до крайности стесненными в средствах, моряки желали купить уже готовую систему, а не вкладываться в разработку с неясной перспективой. Максимум — обещали выделить для испытаний пару тысяч бердановских патронов.

Надо сказать, Будищев не сразу понял затруднения своих фабрикантов Барановских. Казалось бы, всевозможное оружие и патроны к нему продавались совершенно свободно, покупай — не хочу! Он даже сходил в ближайший выходной в магазин охотничьих принадлежностей "Черепов и сынъ", чтобы поинтересоваться ценами. Приказчик — представительный господин с цепким взглядом — услышав, что потенциальный клиент желает приобрести огнеприпасы к винтовке системы Бердана, жестом фокусника выложил перед ним две картонные пачки.

— Извольте, господин.

— Ишь ты! — удивился Дмитрий, внимательно осмотрев маркировку. — Американские?

— Точно так-с. Иных не держим. Качество, сами понимаете.

— Неужто казенные патроны так плохи?

— Не то, чтобы совсем плохи, — торговец изобразил на лице скепсис, — а все же американские лучше.

— И сколько стоит?

— За пачку — три рубля сорок копеек.

— За двадцать патронов?![35]

— Извольте видеть, господин, — голос приказчика стал извиняющимся. — В Северо-Американских штатах патроны-то не больно дороги. Всего 43 доллара за тысячу. Это на наши деньги сущие пустяки выходят — шесть рублей за сотню! Однако же доставка и интерес господина Черепова... сами понимаете.

— А если оптом брать?

— Так вам сколько надо-то?

— Ну, не знаю, хотя бы тысячи две для начала, а лучше — пять.

Если приказчик и удивился количеству, то виду не подал и на секунду задумался. Затем, привычным жестом пригладив волосы на и без того идеальном проборе, осторожно ответил:

— Партия приличная и на неё вы можете получить порядочную скидку. Скажем, двенадцать рублей за сотню. Но надо будет подождать.

— И долго?

— Полагаю, недели три. Не меньше. Все же из Америки везти.

— А у вас сразу столько нет?

— Помилуйте-с! Тысячу мы бы вам нашли, но сразу пять... не самый ходовой товар-с.

— Понятно.

— Так вы будете заказывать? Мы бы поставщиков ещё сегодня известили...

По глазам торговца было видно, что о таком оптовом заказе он первым делом известит не заморских компаньонов своего хозяина, а родной департамент полиции. Но Дмитрий уже понял, что покупка не по его карману и решил, что пора ретироваться.

— Я подумаю над вашим предложением, — улыбнулся он и приподнял котелок над головой.

— Возможно, я мог бы устроить вам большую скидку, — попытался удержать его приказчик. — Куда прикажете сообщить?

— Я сам к вам наведаюсь на днях, — не повелся на развод Будищев и поспешил покинуть гостеприимное заведение.

Прикинув количество патронов, потребное для испытаний, Дмитрий пришел к выводу, что решение подобных проблем не соответствует его окладу и оставил их для хозяев.

Впрочем, Барановские недаром слыли людьми изобретательными и креативными, а потому быстро нашли выход. У них на заводе в избытке имелось пневматическое оборудование, которое они и предложили использовать для отработки конструкции. Дело это оказалось совсем не сложным. Нужно было лишь добавить к механизму пулемета еще одну деталь, к которой поступал воздух из баллона высокого давления. Для имитации выстрела приоткрывался клапан, и получалась самая настоящая отдача.

Первый вариант сделали буквально за пару дней. Патроны из коробчатого магазина, располагавшегося сверху пулемета, опускались вниз под действием собственной тяжести. Дальше в дело вступал затвор, досылавший их в камору, и экстрактор, выбрасывающий гильзы.

По крайней мере, на пневматике всё работало идеально, и демонстрационный образец вполне можно было показать высокому начальству. Правда, Будищев говорил, что механизм питания должен быть ленточным, но тут возникало сразу столько проблем, что его реализацию оставили на потом.

С непривычки работа на заводе казалась Дмитрию очень тяжелой. Рабочий день длился почти одиннадцать часов, правда, с двухчасовым перерывом, в течение которого мастеровые могли пообедать и даже вздремнуть. Выходной был только один — воскресенье. Отпусков у работяг не могло быть в принципе, если не считать за таковые строго соблюдавшиеся церковные праздники. В общем, каждый вечер, когда они с Акимом Степановичем возвращались домой, отставной унтер проникался всё большей симпатией к идеалам Великого Октября, до которого оставалось ещё почти сорок лет.

Тем не менее, молодость брала своё и после работы он, как и прочая молодежь, ходил на так называемые посиделки. Обычно собирались они за околицей, благо, вечера уже были не такие холодные. Поначалу девушки и парни держались особняком друг от друга, лишь перебрасываясь острыми словечками, перемежая их веселым смехом. Затем, если к ним присоединялся гармонист или балалаечник, могли и поплясать в своё удовольствие или погорланить частушки. Чаще же, просто все вместе пели задушевные песни и уже совсем поздним вечером, разбившись на пары, расходились по домам. Впрочем, песни и танцы обычно случались по выходным, а в обычные вечера обходились без них.

В первое время молодежь в их слободке отнеслась к Будищеву немного подозрительно. Все же появился он непонятно откуда, да и вёл себя достаточно непривычно для мастеровых. К тому же танцевать он толком не мог, умение петь тоже не относилось к числу его достоинств, так что особой популярности поначалу не сыскал. Однако вскоре всё переменилось. Началось всё с того, что одна из самых бойких девушек — хохотушка Аксинья — вздумала подшутить над ним.

— Что же ты такой невеселый вечно, Митенька? — певуче пропела она, нахально глядя ему в глаза. — Али влюбился в кого...

Последние слова тут же заглушил веселый смех подружек, державшихся рядом со своей предводительницей.

— Твоя правда, Ксюха, — невозмутимо отозвался Дмитрий. — Я хоть и много где побывал, а такой красоты прежде не видывал. Смотрю вот теперь — не налюбуюсь.

— Это где же ты побывал? — заинтересовалась девушка, которая, как и большинство молодежи, ничего, кроме своей слободы, толком не видевшая.

— Да много где, — уклончиво отвечал тот. — Пол-России пешком обошел, а ещё в Румынии, в Болгарии, в Турции...

— Это на службе, что ли?

— Ага. На ней.

— Ты воевал, говорят?

— Немножко.

— Ну-ну, — усмехнулась насмешница, прекрасно знавшая, что он георгиевский кавалер. — И кто же тебе так приглянулся, что ты бука букой ходишь?

При этом девушка подбоченилась и победно улыбнулась, ожидая заслуженного комплимента. Дмитрий в ответ, не без удовольствия скользнув взглядом по красивому лицу и крепкой фигуре, может быть, несколько более плотной, нежели у топ-моделей двадцать первого века, но, тем не менее, весьма женственной и приятной взору, лишь развел руками и потерянно сообщил:

— Дык, Верка.

Красавица Аксинья, не ожидавшая такого ответа, от удивления открыла рот. Дурнушка Вера, которую она всюду таскала за собой, наоборот — спрятала вспыхнувшее как маков цвет лицо за руками. Окружившие их подружки поначалу смолкли, а потом, сообразив, что именно услышали, прыснули от смеха. А сидевшие неподалёку парни и вовсе заржали как стоялые жеребцы.

— Хотя, вру, — невозмутимо продолжал Будищев. — Однажды видел. В Болгарии. Был у меня друг — Федька Шматов, — геройский хлопец, может, слыхали? Хотя откуда вам.... Так вот, ранили его однажды турки, и попал он в госпиталь. Ну, рана пустяковая оказалась, однако же, порядок есть порядок. Ранили тебя — так лежи. А там, среди сестер милосердия частенько бывали барышни и дамы благородного звания. И вот одна из них, может графиня, а может — баронесса, так в Федьку влюбилась, что совсем голову потеряла от страсти. Женись на мне — говорит, и всё тут! А уж я для тебя — касатика — расстараюсь. Хочешь, в генералы выведу, хочешь — в министры...

— И чего? — раззявил рот Егор — рослый, но немного сутулый парень в косоворотке с короткими рукавами.

— Да ничего, — пожал плечами Дмитрий. — Не догнала Федьку графиня. Убёг, стервец. А то бы уже, наверное, генералом был.

— И чего? — снова спросил так ничего и не понявший Егор. — Нешто она такая страшная была, как наша Верка?

— Нет, что ты, — улыбнулся отставной унтер. — Я же говорю, что Вера наша — по сравнению с ней — красавица.

Вот что Будищев умел делать хорошо — так это рассказывать байки и смешные истории. Знал он их неимоверное количество и оттого никогда не повторялся. Так что на посиделках вокруг него стала частенько собираться толпа из парней и девушек, желавших послушать эти побывальщины. Аксинья, правда, поначалу злобилась и пыталась отплатить за насмешку, но у неё ничего не получалось. Бедолага Верка же и вовсе старалась держаться от языкастого балагура подальше.

Прочие же девицы скоро проведали, что он — гальванёр и получает очень недурное для мастерового жалованье, после чего стали поглядывать на молодого человека более чем благосклонно. Причем, делали это настолько явно, что некоторые из их ухажеров почувствовали себя уязвлёнными, и вздумали было проучить нежданного соперника. Кончилось это тем, что ревнивцы были нещадно биты, после чего авторитет Дмитрия взлетел на недосягаемую высоту. Впрочем, продолжалось это недолго.

В один из будних дней Будищева вызвали к себе хозяева. Дело было перед самым обедом, но тут, как говорится, не до жиру. Пётр Викторович, как обычно, выглядел невозмутимо, а вот Владимир Степанович, напротив — сиял как медный пятак.

— Ну что, Дмитрий Николаевич, готов ваш пулемет к демонстрации? — спросил директор, предложив своему гальванёру сесть.

— Всегда готов, — пожал тот плечами, устроившись в кресле. — Хотя следовало бы его предварительно отстрелять боевыми патронами.

— Да-да, непременно. Скоро у нас будет такая возможность, друг мой! — восторженно заговорил Барановский-младший. — Мне удалось убедить флотское начальство, и скоро состоятся испытания.

— Всё-таки на корабли?

— А что делать? В военном ведомстве не желают и слышать о новых митральезах.

— Это не митральеза, а пулемет, — машинально возразил Дмитрий.

— А им без разницы. Слава Богу, хоть у моряков есть ещё здравомыслящие люди. И, кстати, возможно, их картечницы скоро ещё повоюют. Вы слышали об Ахалтекинской экспедиции?

— Кажется, да, а при чем тут моряки?

— Если экспедицию возглавит Скобелев, то он непременно потребует включить в её состав скорострельные батареи. А поскольку действующие орудия сейчас есть только во флоте, то им и карты в руки.

— Вам надо было подарить ему наш пулемет, — неожиданно заявил Будищев.

— Что?!

— Ну а что, заодно бы испытали в экстремальных условиях.

— А ведь это не такая уж плохая идея! — загорелся Владимир Степанович. — Если послать с ними хорошего мастера, чтобы он мог починить или даже внести незначительные исправления в конструкцию в случае надобности, это было бы весьма полезно.

— И заодно — какого-нибудь корреспондента с ними, — добавил Дмитрий.

— А журналиста-то зачем?

— Да так. Чтобы он во все газеты слал статьи, как Мак-Гахан в Болгарии. Так, мол, и так. Налетела на наших толпа басмачей, а их пулеметчики и покрошили.

— Простите, — не понял Пётр Викторович. — Каких ещё "басмачей"?

— А кто там, в этом оазисе, живет?

— Текинцы — это одно из туркменских племён. Причем, самое воинственное.

— Вот их как раз и покрошили. Причем, писать с подробностями. Дескать, валились под свинцовым дождем, как снопы. Кровища лилась рекой, и всё в таком духе...

— Но зачем?

— Для рекламы. Чтобы все в России знали, какую расчудесную адскую машину придумали на заводе Барановских. А если её на вооружение не примут, чтобы генералам даже гимназисты вслед плевали — вон, дескать, ретрограды и вредители идут.

— Что-то в этом определённо есть, — задумался Владимир Степанович.

— Нашим генералам хоть плюй, хоть не плюй, — не согласился с ним кузен. — Всё скажут — Божья роса! К тому же сомнительно, чтобы экспедицию доверили Скобелеву. Уж больно много у Михаила Дмитриевича недоброжелателей. Хотя солдаты его любят. Ведь так?

Последние слова Барановский-старший сказал, обращаясь к Будищеву, вероятно, ожидая восторженного согласия, но реакция отставного унтера его удивила.

— Я в Рущукском отряде служил, и Белый генерал[36] меня в атаку не посылал, — отвечал тот, криво усмехнувшись.

Владельцы фабрики с недоумением уставились на своего работника, но Дмитрий, полагавший, что нормальный солдат может любить генерала только как собака палку, не стал им ничего объяснять.

— Ладно, — поднялся Владимир Степанович. — Мне уже пора.

— Я с тобой, кузен. Заодно и пообедаем в городе.

— Приятного аппетита, — хмыкнул гальванёр и, поняв, что аудиенция окончена, двинулся к выходу и уже в дверях обернулся и сказал своим работодателям: — Вы все же патронов раздобудьте заранее, чтобы пулеметы проверить по-настоящему. А то мало ли...

Покинув кабинет хозяина, Будищев, насвистывая, двинулся к своей мастерской, ускоряя шаг. Есть хотелось неимоверно, и он надеялся, что посланный им в лавку за съестным Сёмка уже вернулся. Парня, правда, на месте не оказалось, но вместо него на лавочке у стены сидела Стеша с судками. По-видимому, она приносила обед отцу и заодно решила подкормить постояльца. Надо сказать, что старик не одобрял подобную щедрость, потому девушка делала это тайком.

— Ну, где ты ходишь? — строго спросила она, увидев Дмитрия. — Остынет же всё!

— Что бы без тебя делал, — усмехнулся гальванёр.

— Должно, с голоду бы помер, — отвечала та, расстилая холстину и выкладывая на неё немудрящую снедь.

— Точно! — согласился парень и втянул ноздрями воздух, почуяв запах. — Эх, Степанида, всыплет тебе папаша за перевод продуктов.

— Ешь давай, — парировала девчонка и беззаботно улыбнулась. — Ничто! Поворчит немного и успокоится.

Будищев не заставил себя просить дважды и, схватив вареную картофелину, макнул её в соль и тут же целиком отправил в рот.

— Вкусно! — Похвалил он, прожевав. — Прямо как в ресторане.

— Скажешь тоже, — зарделась Стеша.

То, что у Будищева язык без костей, она прекрасно знала, но всё же его похвала была приятна. В отличие от строгого отца, немного оттаивающего к постояльцу только при получении платы, а также, когда тот покупал водку, девушка относилась к нему с симпатией. Благо, что тот, бывая в центре города, никогда не забывал покупать ей гостинцы. То леденца на палочке принесет, то полный куль пряников или ещё каких сладостей. Та ценила это отношение и старалась отплатить добром. Стирала ему бельё, подкладывала в миску лучший кусок, если Степаныч не видел. В общем, можно сказать, что они были друзьями.

— Мить, — протянула Стеша, когда Дмитрий утолил первый голод.

— Аюшки?

— А ко мне Аксинья подходила, всё про тебя расспрашивала.

— Да ты что?

— Ага. Откуда ты такой фасонистый взялся и вообще.

— Ишь как, а ты чего?

— А я ей сказала, что тебе такие, как она, не нравятся!

— Ого! А почему?

— Ну, а на что она тебе такая сдалась? Нет, девка-то, конечно, красивая, только простая совсем и необразованная. Даже читать не умеет.

— А ты умеешь?

— Умею!

— Молодец!

— Молодцы в конюшне стоят, а я — умничка!

— Умничка, так умничка, — не стал спорить Дмитрий. — Только для некоторых дел грамотность не обязательна, а можно даже сказать, что и не нужна!

— Это для каких?

— А вот про это тебе знать ещё рановато, — хмыкнул парень и отхлебнул из крынки квас.

— Мить!

— Что ещё?

— Она у нас в слободке уже со всеми парнями перецеловалась!

— Что, прямо со всеми?

— Ну, может и не со всеми, — урезала осетра добровольная осведомительница, — но со многими!

— Это хорошо.

— Чего же хорошего?

— Значит, целоваться умеет!

— Тьфу на тебя!

Дмитрий тем временем отложил в сторону оставшуюся снедь и принялся вытирать руки о холстину.

— Ты чего не доел? — удивилась девушка.

— Так надо же и Сёмке оставить, — пояснил гальванёр.

— А где он?

— Да я его, обормота, за калачами в лавку отправил, но что-то он потерялся. Чует моё сердце, если бы не ты, я бы точно голодным остался.

— Стеша, ты скоро? — раздался снаружи голос подружек, видимо, тоже приносившим обед для своих отцов или братьев.

— Я сейчас, — отозвалась та и снова вопросительно посмотрела на Будищева. — Мить!

— Ну что ещё?

— Мить, а скажи батюшке, чтобы он меня с подружками вечерами гулять отпускал!

— А не рановато?

— Чего это вдруг — рановато! Все мои одногодки уже гуляют, одна я, как дура дома сижу!

— Ну, так-то да, — хмыкнул Дмитрий и, окинув взглядом вполне оформившиеся формы девушки, невольно сглотнул. — Только, боюсь, если я попрошу, тебя Степаныч вообще под замок посадит! Не больно-то он меня жалует.

— Неправда твоя, — не согласилась Стеша и принялась собирать узелок. — Он тебя очень уважает и завсегда слушает, а то, что ворчит иногда, так это он на всех ворчит.

— Ну, ты скоро? — снова позвали её заждавшиеся подружки.

— Иду, — крикнула в ответ девушка и с надеждой посмотрела на молодого человека.

— Ладно, поговорю, — пообещал тот и с улыбкой посмотрел ей вслед.

Сёмка очень торопился, а потому бежал, не разбирая дороги, сжимая в руке свёрток с парой калачей, за которыми его послал Будищев. Обычно он всё делал быстро, но сегодня замешкался. Сначала поболтал немного с ребятами — такими же учениками, как и он сам. Надо же было им рассказать, что он у гальванёра не прячется и не баклуши бьет, как они думали, а познает крайне сложную и при этом очень важную премудрость. Затем оказалось, что в лавке собралась много народа, а прошмыгнуть мимо всех не удалось, и пришлось дожидаться, пока подойдет его очередь. И теперь он летел как на крыльях, чувствуя за собой вину, тем более, что Дмитрий был человеком не жадным и второй калач предназначался для него — Сёмки.

Увы, сегодня торопливость сыграла с мальчишкой злую шутку, потому что, забежав в цех, он с разбега налетел на какого-то человека, и они вместе покатились по грязному полу. Правда, Семён тут же вскочил и попытался помочь на чём свет стоит ругавшему его пострадавшему, но увидев, кто это, застыл, как громом пораженный.

— Убил! Как есть убил, проклятущий! — Причитал Егор Никодимыч, с трудом поднимаясь.

Затем мастер увидел, кто стал причиной его падения, и глаза его начали наливаться кровью.

— Простите, я нечаянно, — пытался оправдаться ученик, но тот не стал его и слушать.

Совсем разъярившийся Перфильев схватил паренька за ухо и принялся хлестать его изо всех сил по щекам. Сёмка, не смея сопротивляться, лишь молча моргал от ударов, но это покорность лишь ещё больше распаляла Никодимыча. Ко всему прочему, цех по обеденному времени был пустой, и заступиться за мальчишку оказалось некому, не говоря уж о том, что вряд ли кто осмелился бы перечить мастеру. Наконец, гнев его поутих, и он, отпустив свою жертву, залепил ему на прощание со всего размаху оплеуху и, не оглядываясь, пошел прочь.

К несчастью, избитый мальчишка уже плохо стоял на ногах и от последнего удара отлетел в сторону и, приложившись головой об угол станка, затих. Однако этого уже никто не видел.

Нашли его только когда заканчивался перерыв и отдохнувшие рабочие стали собираться в цеху. Сначала подумали, что он заснул, но когда увидели запёкшуюся кровь, поднялся шум.

— Сёма, ты чего, дружище? — растерянно спросил прибежавший на крики Будищев. Затем, видимо, сообразив, что на несчастный случай это не похоже, затряс его, крича: — Кто тебя так?

Глаза мальчишки на мгновение обрели осмысленное выражение, и он, слабо улыбнувшись, что-то сказал, точнее, просто шевельнул губами. Неизвестно, расслышал ли что-нибудь Дмитрий или нет, но после этого он вскочил и стал быстро отдавать распоряжения, причем так, что ни у кого и мысли не возникло оспорить его право командовать.

— Бегом за ворота и хватайте первого попавшегося извозчика. Скажете — человека в больницу надо доставить. Будет сопротивляться — бейте в морду и всё равно тащите сюда!

После этого он вытащил откуда-то кусок чистой холстины и принялся делать перевязку. По счастью, экипаж нашли быстро, возражать возница и не подумал, и мальчика отвезли в больницу. Наконец, всё успокоилось и мастера разогнали взбудораженных рабочих по местам. Однако происшествие на этом не закончилось. Примерно через час вернулся из больницы Будищев и направился прямиком в механический цех, где тут же наткнулся на Перфильева.

— Ты пацана бил? — без предисловий поинтересовался он у мастера.

— Чего? — изумился Никодимыч, и не подумавший до сих пор связать несчастный случай с собой. Но затем, очевидно, эта мысль пришла-таки ему в голову, и на лице появилось нечто вроде понимания или раскаянья. Но уступать или извиняться ему показалось недостойным, и он тут же перешел на крик.

— Да какое твое дело! Подумаешь, поучил щенка...

Пётр Викторович Барановский любил бывать у своего кузена. Паулина Антоновна была радушной хозяйкой, и всегда была рада гостям. Поэтому, когда Владимир Степанович предложил ему пообедать у себя, тот с удовольствием согласился. Кухарка в тот день превзошла самоё себя, и проголодавшиеся мужчины с удовольствием воздали должное её талантам. Дело уже подошло к десерту, когда во входную дверь настойчиво постучали.

— Кто бы это мог быть? — удивился хозяин дома и велел Глафире пойти узнать.

Горничная через минуту вернулась с молодым человеком, в котором кузены Барановские с удивлением узнали Мишу Богданова — недоучившегося студента, служившего у них чертежником.

— Прошу прощения, господа, — конфузясь, начал тот, — но только чрезвычайное происшествие заставило меня побеспокоить...

— Да не волнуйтесь вы так, Михаил... как вас?

— Николаевич.

— Замечательно. Присаживайтесь, Михаил Николаевич, и рассказывайте, что же такое приключилось.

— Извольте видеть, господа...

— Чаю хотите?

— Не откажусь.

— Глаша, подай чашку, Михаилу Николаевичу!

— Благодарю. Так вот, наш гальванёр...

— Будищев?

— Да. Так вот, он, некоторым образом, едва не убил мастера Перфильева...

— Что, простите?!

— Будищев избил Егора Никодимовича.

— Но как? За что? Что там, чёрт возьми, вообще творится?

— Простите, я не осведомлен обо всех подробностях, но произошла какая-то безобразная сцена, и Будищев избил мастера.

— Но остальные-то куда смотрели?

— Кажется, его пытались остановить, но...

— Что, но?

— Это лишь увеличило количество пострадавших. Этот ваш гальванёр всех раскидал и запихал в рот Егора Никодимовича, некоторым образом, калач.

— Какой калач?

— Окровавленный.

— Да откуда же он взялся?

— Не могу знать.

— Проклятье! — не сдержавшись, стукнул кулаком по столу Пётр Викторович. — Я знал, что однажды случится нечто подобное.

— О чём ты?

— Владимир, прости меня, но я не могу больше молчать. Этот твой Будищев — совершенно неуправляем! Да — у него светлая голова и золотые руки в том, что касается гальваники, но на этом его плюсы заканчиваются, а всё остальное — один сплошной минус!

— Ты преувеличиваешь.

— Нисколько! Ты вспомни сам его поведение. Ведь он себя держит так, будто он нам ровня, а между тем — он всего лишь простой ярославский крестьянин. Да, я понимаю, что он спас тебе жизнь, что он герой войны, но всему же есть пределы!

— Положим, я кое в чём с тобой согласен, — осторожно заметил Барановский-младший, — но ведь от него есть и польза. Ты же понимаешь, что его идеи потенциально стоят огромных денег.

— Потенциально — да! — Раздраженно махнул рукой Пётр Викторович. — Но, в будущем. А в настоящем от него — один вред!

— Простите, Михаил Николаевич, — тихо спросила у чертежника до сих пор молчавшая Паулина Антоновна. — А где сейчас Будищев?

— В полиции-с.

— Что?! — взвился Пётр Барановский. — Хотя, а чего вы ожидали? Конечно же, всё должно было окончиться полицией. Ох, чуяло моё сердце... Всё, господа, надо немедля отправляться на завод, пока там ещё что-нибудь ужасное не приключилось.

— Забыл вам сказать, — добавил так и не успевший выпить предложенный ему чай Богданов. — Был ещё несчастный случай с мальчишкой-учеником...

— Ах, оставьте эти пустяки, Миша. Поехали скорее.

Глава 8

Помощник околоточного надзирателя — плотный мужчина среднего роста, с густыми бакенбардами, переходящими в бороду, которым мог позавидовать иной генерал, — смотрел на арестованного зло, будто перед ним был не простой рабочий, а, по меньшей мере, бунтовщик. К тому же, доблестный страж порядка не так давно плотно пообедал и потому до сих пор распространял вокруг себя запах лука.

— Совсем мастеровщина распоясалась! — прохрипел он простуженным голосом, продолжая сверлить злодея взглядом маленьких выцветших глаз. — На уважаемого человека напал; полиции сопротивление оказал; власть при этом похабно ругал. Так что быть тебе, сукину сыну, поротым!

Дмитрий бесстрастно выслушал перечисление своих преступлений, и лишь когда дело дошло до угрозы телесного наказания, коротко буркнул в ответ:

— А вот это вряд ли!

— Что?! — взвился полицейский и, подскочив к задержанному, совсем было хотел двинуть того кулаком, но путь ему почтительно, но вместе с тем твердо, преградил один из находившихся в участке городовых.

— Охолонь, Максим Евграфович, он правду молвит!

— Это как понимать?

— Нельзя георгиевских кавалеров пороть.

Лицо помощника околоточного надзирателя за какую-то пару секунд выразило целую гамму эмоций — от ярости и недоверия, до понимания и легкого испуга.

— Это правда, что ты георгиевский кавалер? — подозрительно спросил он у Дмитрия, одновременно скосив глаз на георгиевский крест, украшавший грудь, остановившего его подчиненного.

— Правда.

— И за что же тебе крест пожаловали, такому бандиту?

— У меня их — полный бант, тебе про какой рассказать? — вопросом на вопрос с вызовом отвечал Будищев.

— Ишь ты, — стал почти ласковым полицейский. — Тебя царь-батюшка так пожаловал, а ты — подлец эдакий, порядочных людей бьешь! Ну, ничего, подождем до суда, а там лишат тебя крестов с медалями, тогда можно будет и посечь. Со всем нашим удовольствием!

У бывшего унтера на языке вертелось, что-то вроде — "ты сначала доживи", но он сдержался и ничего не ответил.

— А теперь отведите его в холодную; придет начальство — разберется, что с ним делать.

Городовые, что привели Будищева в участок, вытянувшись, козырнули и, взяв за руки своего подопечного, собрались поволочь его в узилище, но вступившийся за Дмитрия полицейский снова вмешался.

— Я сам его отведу.

— Как прикажете. Только глядите — он буйный!

— Я тоже не в капусте найденный, — ухмыльнулся тот, и велел задержанному: — Вперед!

Камеры для арестантов располагались в подвале, куда они и спустились вдвоем по узкой лестнице. Пока шли, бывший унтер пытался вспомнить узнавшего его городового, но в голову так ничего и не пришло. Наконец, он не выдержал и спросил прямо:

— Мы знакомы?

— Не положено разговаривать! — громко оборвал его конвоир, и тут же добавил вполголоса: — Встречались.

— Это где же?

— Под Кацелево. Да не смотри, не вспомнишь. Я из Бендерского полка.

— Точно. Был там такой. Ты как здесь оказался?

— Да я-то понятно, как, — усмехнулся городовой. — Отслужил, вышел вчистую в отставку, да и пошел в полицию. Благо, басоны унтерские да крест были, вот и взяли сразу со средним окладом. А вот тебя — какая нелегкая в околоток занесла? Ты за каким нечистым мастера избил?

— За дело!

— Понятно.

— Ни хрена тебе не понятно! К тому же, если бы я его избил, его бы сейчас отпевали.

— А сопротивление зачем оказывал?

— Не было такого.

— Ну-ну.

— Точно говорю!

— Ежели Максим Евграфович прикажет, Федотов с Машуткиным под присягой подтвердят, что ты на них с дубьём драться кидался.

— А зачем ему это?

— Затем, дурья твоя голова, что они с твоим мастером на сестрах женаты!

— Опаньки!

— Ладно, не бойся раньше времени. Человек он, конечно, поганый, но уж очень хочет экзамен на классный чин сдать, а потому ни на какую подлость не рискнет. Пока.

— Спасибо.

— Да пока не за что. Посиди покуда в холодной и постарайся ни во что не влезть. Завтра придет пристав — Его Благородие господин штабс-капитан Деревянко; он человек справедливый — разберется. Если ты ему, конечно, под горячую руку не подвернешься.

— Тебя как зовут-то? — спохватился Будищев, когда его новый друг отмыкал большую железную дверь с глазком.

— Ефим, — тихонько шепнул тот и тут же громко крикнул: — Заходи, не задерживай!

Дмитрий перешагнул через порог и оказался в довольно просторной, но при этом полутемной камере. В нос ударил затхлый запах помещения, смешанный с ароматом давно немытых тел и стоящей в углу параши. Всё пространство было занято двухэтажными нарами и одним столом. Единственным источником света служили забранные коваными решетками узкие окошки под потолком. Нельзя сказать, чтобы арестантская была забита, но свободных мест видно не было. И самое главное, на него уставилось почти полтора десятка пар глаз. Одни настороженно, другие враждебно, третьи безразлично, но все смотрели на него, пытаясь понять, кого это к ним принесла нелегкая.

— Здравствуйте, — поприветствовал он присутствующих.

Никто из обитателей камеры не ответил ему. Большинство просто отвернулись, будто потеряв интерес, другие нет-нет да и бросали искоса испытующие взгляды, но пока ничего не предпринимали.

Будищеву раньше не приходилось бывать в местах заключения, если не считать за таковые "обезьянник" в отделении милиции, да Рыбинский околоток, откуда его вызволил Барановский. Однако ещё в детстве в детдоме ему приходилось много слышать о правилах поведения в тюрьме. Одни рассказы были откровенно бредовыми, другие, вероятно, могли принести пользу, окажись он в КПЗ[37] своего времени, но главное он для себя уяснил: "Не верь, не бойся, не проси". Так можно было кратко сформулировать этот катехизис.

Поняв, что никто не укажет ему места, он просто подошел к дальней от параши стене, и присел на корточки, прислонившись к кирпичной кладке. Постепенно приглядываясь, Дмитрий уточнил диспозицию. В проходе у одного из окошек, где было посвежее от единственной форточки, расположилась местная аристократия, которых он про себя окрестил "блатными". По углам жались какие-то бродяги и крестьяне, видимо, приехавшие в столицу по делам и что-то натворившие по пьяни. Ещё было пару человек, которых можно было с натяжкой назвать "чистой публикой". Одного из них, по виду мелкого чиновника, как раз сейчас и раздевали блатные. То есть формально они играли в карты. Но пиджак, жилетку, рубашку и башмаки бедолага уже проиграл, а теперь отчаянно сражался за свои панталоны. Впрочем, результат был ясен заранее и скоро неудачника похлопали по плечу и фальшиво посочувствовали:

— Не фартануло тебе сегодня, барин. А ведь как масть шла поначалу... ну, не беда, глядишь, завтра отыграешься!

— Господа, но как же я буду ходить? — Дошло, наконец, до жертвы азарта, оставшегося в одних кальсонах и форменной фуражке.

— Ножками, — с любезной улыбкой отвечал ему счастливый противник, аккуратно складывая выигранное добро.

— Но...

— Чего не ясно? — грубо отпихнул жертву шулеров щербатый детина с бешеным взглядом. — Двигай отсюда, дядя-сарай!

Несчастный с потерянным видом отошел в сторону и присел на свои нары, но его несчастья на этом только начались.

— Куды мостишься, убогий? — отпихнул его сосед, совсем недавно предлагавший устраиваться рядом. — Ступай отседа, я тебя не знаю!

— Но как же-с?

— Пошел-пошел, не задерживай!

— Что вы себе позволяете?!

— Ах, ты ещё и лаешься!

В какую-то минуту обобранному неудачнику надавали крепких лещей, и загнали под нары под боязливое молчание остальных обитателей камеры. Закончив с одной жертвой, "блатные", наконец, обратили внимание на нового обитателя. Повинуясь знаку предводителя, щербатый спрыгнул с высоты нар и вихляющей походкой направился к Будищеву.

— Это что же за птицу к нам принесло? — поинтересовался он, нагло уставившись на новичка.

Дмитрий в ответ лишь приподнял козырек фуражки и с любопытством посмотрел на спрашивающего.

— Я спрашиваю, любезный, откуда будете? — приторно вежливо повторил вопрос уголовник.

— Из тех ворот, что и весь народ, — коротко отвечал ему новичок, заслужив нечто вроде одобрительного взгляда от главаря "блатных".

— А за что сюда попал?

— Случайно.

— Это как — шел-шел, и ненароком в околоток?

— Ага. Случайно дал одному в морду, а он возьми и окочурься.

— О, как! А за что ударил?

— Вопросы задавал. Глупые.

Щербатый на секунду застыл. По отработанному сценарию ему давно следовало выпучить глаза и заорать благим матом, стараясь запугать новичка, но что-то останавливало его. Может быть, то, что незнакомец не выказывал робости и держался ровно, не давая вывести себя из равновесия. А может, взглянув ему в глаза, уголовник увидел там что-то такое, что заставило его повременить со спектаклем. Наконец, так ни на что и не решившись щербатый ретировался, оставив на какое-то время Дмитрия в покое.

Однако свято место пусто не бывает и скоро ему на смену скоро появился другой. Заросший до самых глаз бородой босяк в грязной косоворотке по-хозяйски оглядел продолжавшего сидеть новичка и крикнул главарю:

— Кот, раздавай!

— В долг не играю, — немедля отозвался тот.

— А я евоный пинжак ставлю. Хороший пинжак!

— Ну, давай, — отозвался шулер и привычно перетасовал колоду.

Как и следовало ожидать, кон скоро кончился и босяк, тяжело вздохнув, направился к Дмитрию.

— Прости меня, Христа ради, добрый человек, — с грустью в голосе поведал ему неудачливый картежник. — Проиграл я твой пинжак. Такая вот незадача.

— Картежный долг — дело святое, — согласился Будищев. — Раз проиграл — отдай!

— Вот я и говорю, — подхватил босяк, обрадованный такой сговорчивостью, — сымай пинжак!

— А я-то тут при чём? — искренне удивился Дмитрий. — Ты мне что — сват, брат, жена?

— Да ты что, мне шутки шутить вздумал? — взревел оскорбленный в лучших чувствах мазурик и попытался схватить несговорчивого новичка за грудки.

Что произошло дальше, сидельцы не разглядели. Но бородатый босяк, резко передумав драться, задыхаясь, грохнулся на пол, и, согнувшись в три погибели, затих.

— А нечем долги отдавать — так не играй, — как ни в чем не бывало продолжал Будищев, и вернулся на своё место.

На какое-то время в камере повисло гробовое молчание. Все обитатели были настолько впечатлены произошедшим, что не знали, как на это реагировать. Первыми, разумеется, опомнились "блатные". Повинуясь кивку главаря, в сторону новичка двинулся уже третий уголовник.

— Тоже хочешь в картишки перекинуться? — осведомился Дмитрий.

— Ну что вы, — с отменной вежливостью отвечал тот. — Ошибочка вышла, бывает-с. Вас со всем почтением просят подойти. Уж не откажите.

— Отчего же не подойти к хорошему человеку, — не стал чиниться парень и в сопровождении посланника направился к обиталищу тюремного бомонда.

Присаживайся, — скупо улыбнулся шулер, которого Будищев про себя окрестил "смотрящим". — Будь нашим гостем.

— От души, — ответил ему бывший унтер но, заметив недоумение в глазах, тут же добавил: — Благодарю.

— Меня все тут Котом кличут, — представился авторитет и тут же, как бы невзначай, предложил: — Табачку?

— Не курю.

— Может, угостишься чем?

— Ещё не проголодался, но всё равно, благодарствую.

— В картишки?

— Нет.

— Не бойся, мы на интерес.

Будищев, вспомнив раздетого до исподнего бедолагу, только усмехнулся и отрицательно помотал головой.

— Каким ветром в наши Палестины? — правильно всё понял Кот и не настаивал больше.

— По глупости, — вздохнул Будищев.

— Что, правда, до смерти кого-то убил?

— Слава Богу — нет, однако прессуют, как будто не только убил, но ограбил и съел.

Если главарь и не понял слова "прессуют", то догадался по контексту. На этом церемония знакомства закончилась и "смотрящий" перешел к делу.

— Как я погляжу, тебе правила объяснять не надо. Сам всё знаешь. Стало быть, глупостей не натворишь. Место на нарах тебе Гнус покажет, — кивнул он на одного из подручных. — Старший здесь — я. Если вопросы какие возникнут — обращайся. Метла на тебя не по делу наехал, потому ты в своем праве. Но впредь знай — не любят здесь этого. Всё можно по закону решить, мы, чай, не звери.

— Благодарю за науку, — ответил Дмитрий, заслужив ещё один одобрительный взгляд пахана.

Место ему отвели у стены на нижней полке. Верхние полагались более авторитетным сидельцам. Голые доски, лишь чисто символически прикрытые рогожей, было трудно назвать удобным ложем, но Будищев умел довольствоваться малым. Хуже было наличие насекомых — от банальных блох и тараканов, до кровожадных клопов, но тут уж совсем было ничего не поделать. В любом случае, он надеялся, что не задержится тут надолго. Понятно, что накосячил, но должны же Барановские вытащить его отсюда. Тем более, что одного из них он прикрыл собой на полигоне.

Говорят, что утро вечера мудренее, но начало нового дня не принесло сидельцам ничего мудрого. Их всё так же донимали насекомые, а воздух в тесном помещении по-прежнему отравлял запах немытых тел и переполненной параши. Завтрака заключенным не полагалось, кормили их только обедом и ужином, если, конечно, эти приемы пищи можно было так назвать.

Спал Будищев вполглаза, а потому не выспался, но внешне оставался совершенно невозмутимым. Никто из уголовников не проявлял к нему больше нездорового интереса, но Дмитрий был человеком битым и опытным, а потому это его ничуть не обманывало. Рано или поздно блатные опять попробуют его на прочность, причем не со зла. Просто жизнь такая.

Была, впрочем, надежда, что его вызволят из кутузки раньше, чем случатся новые неприятности. Но надеяться надо на лучшее, а готовиться к худшему. Тем более, что хуже — всегда есть куда.

— Вы позволите? — отвлек его от размышлений голос откуда-то снизу.

Опустив глаза, Дмитрий увидел полураздетого человека, в котором не без труда узнал обобранного урками недотепу.

— Чего тебе, убогий?

— Извините, пожалуйста, за беспокойство, — помялся тот. — Но как вы догадались, что не стоит играть с этими людьми "на интерес"?

— Потому, что интересы у всех разные. У них, к примеру — намазать чужой кусок масла на свой кусок хлеба. Понятно?

— Более чем, — тяжело вздохнул пострадавший от беспредела и представился: — Постников Николай Николаевич.

— Поздравляю.

— С чем?

— С тем, что имя своё ещё не забыл.

— А... да, конечно, — потух тот, сообразив, наконец, что не вызвал интереса у собеседника.

— Ты чиновник? — зачем-то спросил его Будищев.

— Канцелярист. Хотя, боюсь, в прошлом.

— В смысле, не имеешь чина и со службы тебя теперь погонят?

— Весьма вероятно. После истории с полицией, департамента мне теперь не видать. Как, впрочем, и экзамена на классный чин.

— Не переживай, зато прикид у тебя теперь подходящий.

— Что, простите?

— Ну, ты же голый? Милостыню хорошо подавать будут. Если прежде не посадят.

— Извините, но вы категорически неправы! — вспыхнул молодой человек. — Образованный человек всегда найдет способ добыть себе пропитание. Хотя, наверное, в таком виде меня трудно отличить от какого-нибудь тёмного мужика, но смею заметить...

— Доктора могут, — с легкой усмешкой прервал его филиппику Дмитрий.

— Что, простите? — смешался бывший канцелярист.

— Я говорю, врачи могут определить образованного человека, даже если тот в чём мать родила.

— Но как?!

— Не знаю, — пожал плечами Будищев. — Только когда нас перед армией осматривали, один эскулап моему соседу в задницу заглянул и тут же определил. Вот, говорит, сразу видно культурного человека — газеты выписывает!

— Вы издеваетесь?

— Не-а.

— Как вам не стыдно! А ведь я не только бумаги в присутствии перекладывал, но и писал заметки в газеты. Да-с! Меня даже хотели пригласить в штат... я так думаю.

— Теперь — точно пригласят.

В этот момент железная дверь в камеру отворилась и появившийся на пороге городовой громко гаркнул:

— Выносите!

— Сей секунд, — крикнул один из уголовников и бесцеремонно прервал беседу Будищева и Постникова. — Чего разлеглись? Ступайте парашу выносить. У нас так заведено, чтобы новички выносили...

Полуголый канцелярист, не испытывая более судьбу, кинулся выполнять порученную ему работу, а вот Дмитрий, напротив, устроился поудобнее и с интересом взглянул на урку.

— Ты что, особого приглашения ждешь? — недобро сверкнув глазами, осведомился тот.

— А у тебя, наверное, зубы запасные есть?

— Да я тебя!

— Эй, пошевеливайтесь, — поторопил их теряющий терпение городовой. — И это, который тута Будищев?

— Я, — тут же отозвался Дмитрий.

— Ну, так выходи, раз ты! Их благородие, господин пристав, тебя требуют!

— Ничего, ещё свидимся, — прошипел ему вслед представитель блатных, и тут же пнул какого-то мужичка, жмущегося в углу. — Ступай парашу выносить, что расселся!

Тем временем, щербатый тихонько спросил у внимательно за всем этим наблюдавшего Кота:

— Как думаешь, деловой?

— Похоже на то, — пожал тот плечами. — Поглядим, что дальше будет.

Участковый пристав — штабс-капитан Деревянко — худощавый, среднего роста мужчина около тридцати лет отроду, с деланым равнодушием рассматривал стоящего перед ним навытяжку арестанта. Тот, посмотрев на его простоватое лицо, пришел к выводу, что перед ним обычный армейский бурбон, перешедший в полицию из-за того, что у него не задалась карьера и решил прикинуться служакой.

— Ты и впрямь — георгиевский кавалер? — осведомился офицер.

— Так точно, Ваше Благородие! Бантист.

— Даже так... а мастера зачем избил?

— Не могу знать!

— Не знаешь, зачем избил?

— Никак нет, Ваше Благородие! Не знаю, кто его избил, потому как я ему всего раз в рыло дал, и то — исключительно для порядка!

— Для порядка, значит? — усмехнулся участковый.

— А как же! — широко распахнул глаза Будищев и приготовился поведать штабс-капитану, что Перфильев не ходил строем, редко посещал церковь и недостаточно преданно смотрел на портреты государя-императора, но, наткнувшись на проницательный взгляд внимательных серых глаз, понял, что ошибся. Этого на мякине не проведешь.

— Так за что бил?

— За дело!

— А именно?

— Ученика он моего избил. Мальчишку совсем.

— Прискорбно. Но учеников везде бьют. На то он и мастер.

— Но не до полусмерти же!

— Что, мальчик серьезно пострадал?

— Я его в больницу отвез. Он все время без памяти был, я уж боялся, что Богу душу отдаст.

— В какую больницу?

— В Петропавловскую.

— На Архиерейской?[38]

— Да.

— Как вёз?

— На извозчике.

— Сколько отдал?

— Полтинник.

— А теперь скажи мне, отставной унтер-офицер, откуда у тебя — простого мастерового — деньги на лихача?

— А я не простой мастеровой, Ваше Благородие. Я гальванёр, причем — очень хороший. Таких как я, можно сказать, во всём Питере больше нету!

— Да ты от скромности не помрешь.

— Если турки не убили, так зачем от скромности помирать?

— Тоже верно. Ну, хорошо, положим, ты сказал мне правду, и Перфильев действительно избил мальчишку. Допустим, ты его не сильно помял и увечий ему не нанес.

— Так и было!

— А хлебом ты его, зачем насильно кормил?

— Калачом.

— Что?

— Калачом, говорю. Я Сёмку в лавку послал за съестным к обеду, а он, видать, когда возвращался, попал на глаза мастеру, а тот давно на нас с ним взъелся. Вот и отыгрался на мальчишке, пока меня рядом нет. А я как этот окровавленный калач увидал... думал, придавлю гниду!

— Ты видел, как он его бил?

— Нет, конечно, иначе не позволил бы!

— А вот представь теперь, любезный, что пострадавший на суде скажет: знать не знаю, ведать не ведаю! Никого не бил и не калечил...

— Хреново.

— Вот именно, братец!

— И что теперь делать?

— Сакраментальный вопрос у нас в России, — вздохнул офицер. — Кто виноват, и что делать? Ладно, ступай покуда в камеру, у дознавателя дел много, ещё когда до тебя очередь дойдет.

Обратно в камеру Будищева вёл старый знакомый — городовой, назвавшийся Ефимом.

— Ну чего? — озабоченно спросил тот, едва они остались одни.

— Да так, — неопределенно пожал плечами Дмитрий. — Ничего хорошего!

— Понятно. Максим Евграфович — старый служака и всё как надо оформил, дело теперь так просто не замнешь. Я за тебя, конечно, словечко замолвил, только плетью обуха не перешибешь.

— Всё равно — спасибо.

— Да не за что. Вот кабы за тебя хозяин фабрики вступился — другое дело. Ты у него в чести?

— Да кто его знает, что у него на уме. Хотя я его брату двоюродному жизнь недавно спас.

— От разбойников отбил?

— Нет. На полигоне пушку разорвало, а я его и одного офицерика на землю столкнул и собой накрыл.

— А что за офицер? — заинтересовался полицейский.

— Да немчик какой-то. Штирлиц или Штиглиц... как-то так.

— Барон Штиглиц? — изумился Ефим и даже схватил Дмитрия за плечо.

— Да, вроде бы. А ты что — всех баронов в столице знаешь?

— Всех не всех, а баронов Штиглицев в России всего двое!

— И что?

— Гы, — сдавленно хохотнул городовой. — Ну, ты даешь! Ладно, твоё счастье, что на меня напал. Считай, дело сделано.

— Да? Слушай, есть еще графиня одна знакомая...

— Ты мне одно скажи, Будищев, — испытующе и даже с легким сочувствием взглянул на него новый товарищ. — Какая нелегкая тебя на завод понесла, с такими знакомыми?

— В полицию никто не позвал!

— Так это недолго исправить, если, конечно, под суд не попадешь.

Мастер Перфильев стоял перед хозяевами и горько жаловался на судьбу.

— Сколько годов служу верой и правдой, а такого позора не было. И ведь ни за что ни про что... ну скажите, Пётр Викторович, ну разве же можно так, над пожилым, почтенным человеком? Да на до мной теперь все рабочие втихомолку смеяться будут. Вон, мол, битый идет...

— Это понятно, Егор Никодимыч, — сочувственно отозвался Барановский-старший. — Однако, зря ты до полиции дело довел. Лучше бы мы эту проблему келейно разрешили.

— Вот вам крест, господа, — размашисто перекрестился мастер, — нету моей вины в том! Случайно получилось — свояк мой, тот, что в полиции служит, мимо по какой-то своей надобности проходил, да и узнал как-то. Вот и вышел такой конфуз. А так, нешто я без понимания, что такие дела лучше тишком решать.

— Ладно, что сделано — то сделано. Вот только теперь это дело надо прекратить.

— Это как же?

— Видишь ли, Никодимыч, — вступил в разговор Барановский-младший. — Будищев, конечно, совершил недостойный поступок, но он нам сейчас нужен. Будь покоен, мы его накажем и заставим перед тобой извиниться...

— Господь с вами, Владимир Степанович, — преданно глядя в глаза, пустил слезу мастер. — Коли будет на то ваша воля, так я и заявление в полиции заберу, и бумагу подпишу, что никаких претензий не имею к этому паскуднику, да только на кой мне его извинения? Он же меня — старика, можно сказать, — смертным боем...

— Ну, полно-полно, — поспешили успокоить его хозяева. — Будь уверен, что Будищев в твою сторону теперь даже не глянет лишний раз. Мы об этом позаботимся.

— Покорнейше благодарю, господа. Только на вашу защиту и уповаю, раз уж через закон нельзя...

— Да отчего же нельзя! Просто он нам сейчас нужен, а наказать мы его и сами сможем.

— Как прикажете-с.

— Ну вот и хорошо. Скоро прибудет наш поверенный, вы с ним съездите в участок и он всё уладит. А теперь ступай, голубчик, в цех.

— Сию секунду, — поклонился мастер, и собрался было выйти, но его остановил вопрос Владимира Барановского.

— Скажи, пожалуйста, Никодимыч, а что это за история с пострадавшим учеником.

— С Сёмкой-то?

— Да, с ним.

— Так нет никакой истории, — развел руками мастер. — Известное дело — молодые совсем ещё, вот и бегают как оглашенные. Видать, нёсся болезный как на пожар, отчего споткнулся на ровном месте, да и ушибся.

— Однако его, кажется, увезли в больницу?

— Так ведь — железо кругом, немудрено расшибиться.

— Да, действительно. Ты бы сказал ученикам, чтобы они поосторожнее...

— Как прикажете, господа.

— Ты все же хочешь освободить своего протеже от наказания? — поинтересовался Пётр Викторович у кузена, когда мастер вышел.

— Ты прекрасно знаешь, что он нам нужен, — нервно отозвался тот.

— Прости, но в этом я совсем не уверен.

— Что ты имеешь в виду?

— Конструкция митральезы, или как он там её называет — "пулемет"? Так вот, конструкция вполне отработана и мы вполне можем представить образец на испытания и без его помощи. А что же касается Будищева, то, полагаю, небольшое заключение пойдет ему только на пользу. Несколько охладит темперамент.

— Ты не забыл, чем я ему обязан? — тихо спросил Владимир.

— Нет. Но уверен, что через пару дней его благодарность за вызволение из узилища только увеличится.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что мне надоели его намёки и плоские шуточки. Пусть ценит то, что имеет. Ей Богу, он пока ещё и на это не заработал.

— Не кажется ли тебе это несколько опрометчивым?

— Нисколько. Поверь, ему некуда деваться. Никто из серьезных фабрикантов не станет терпеть его выходки.

— Пусть так, но я все же пошлю адвоката...

— Конечно-конечно. Непременно пошли, просто пусть он сначала сходит без Никодимыча. Ничего с твоим Будищевым не случится, а другим острастка будет. Мне, знаешь ли, надо думать о настроениях среди рабочих.

— Ну, хорошо.

Глава 9

Вы знаете, сколько в стольном граде Санкт-Петербурге питейных заведений? Нет, не роскошных рестораций, которые знатные и богатые господа посещают с тем, чтобы, пообедав, поговорить о политике или делах с людьми своего круга. И не заведений попроще, где подгулявшие молодые гвардейские офицеры устраивают свои попойки, после чего едут к девицам нетяжелого поведения. И даже не те, завсегдатаями которых бывают чиновники средней руки или купцы. Нет, я спрашиваю о простых трактирах, кабаках и кухмистерских, где можно встретить кого угодно — от извозчиков и студентов до офицеров столичного гарнизона и жуликов всех мастей. Где можно не задорого взять миску жирных щей или студня, а к ним для аппетита чарку прозрачнейшего хлебного вина и, выпив его одним махом, закусить крепко посоленной корочкой. Потом хорошо пообедать и идти дальше по своим делам. Или же напротив — устроить попойку, заказав балалаечников или даже цыган, и выплясывать в пьяном угаре под разудалую музыку, а потом забыться, уткнувшись лицом в поднос, из которого давеча подмигивал запеченный поросенок, а теперь не осталось даже костей.

Десятки, а может сотни? Да кто же их считал, кроме чиновников акцизной палаты!

В одном из таких заведений и собрал свою тройку студент Григорий. Сегодня он был при деньгах, поэтому на столе отдельного кабинета стоял штоф полугара, большая миска жареной корюшки, а ещё грибочки, малосольные огурчики и ещё какая-то закуска, под которую так хорошо идет холодная водка.

— Угощайтесь, — тоном радушного хозяина предложил он Аркаше с Максимом. — Нынче мы, братцы, гуляем.

Мастеровой с удовольствием обвел взглядом раскинувшееся перед ним великолепие, особо отметив запотевшую бутыль и, плюхнувшись на продавленный диван, спросил:

— Что празднуем?

— А ничего! — беспечно отозвался Гришка. — Что, я не могу с хорошими людьми выпить?

— И то верно. Ну, наливай тогда, что ли?

— О. Это по-нашему!

Самый младший из присутствующих — Аркадий — с лёгким содроганием смотрел, как прозрачная жидкость с бульканьем наполняет чарки и внутренне поежился. Прежде ему не приходилось иметь дело с водкой и весь его куцый опыт в питейном деле заключался в бокале шампанского, дозволенного ему родителями на помолвке сестры, да в початой бутылке мадеры, умыкнутой им из буфета, и распитой с приятелями — таким же безусыми мальчишками.

К тому же, гимназистам было строго-настрого запрещено посещать подобные злачные места и, если бы его застали, последствия были бы куда хуже, чем в тот злосчастный день, когда отец обнаружил пропажу вина и безжалостно выдрал его ремнём. Однако же отказаться и навсегда потерять авторитет в глазах товарищей было куда ужаснее, и он безропотно протянул руку к протянутой ему чарке.

— Ну, товарищи, давайте выпьем за успех нашего благородного дела, — немного пафосно провозгласил Григорий и все дружно выпили.

Холодная водка поочередно обожгла глотку, затем пищевод и, проследовав вниз, разожгла пожар в желудке неофита. Аркаша с непривычки закашлялся, но заботливые друзья тут же пришли ему на помощь.

— Так-так, молодец, а теперь закуси... да, лучше всего грибочком...

Наконец, дыхание было восстановлено, и Аркаша с благодарностью посмотрел на приятелей.

— В первый раз? — участливо спросил Гриша.

Гимназист хотел было притвориться более опытным, чем был, но духу соврать не хватило, и он только кивнул головой.

— Ничего, дурное дело — нехитрое, — поспешил успокоить его Максим, а затем взял за хвост жареную рыбинку и целиком отправил себе в рот.

— Ещё? — спросил студент, разливая водку.

— Нет-нет...

— Да брось, дружище! Первая — колом, вторая — соколом, а третья — мелкой пташечкой, — засмеялись приятели на протест мальчишки.

И впрямь, следующая чарка пошла значительно легче, на душе стало гораздо радостнее, вероятность того, что сюда занесет инспектора учебных заведений — крайне невелика, так что дальше молодой человек пил, не задумываясь о последствиях. Невпопад смеялся чужим шуткам, пытался рассказывать занимательные истории сам, не заботясь при этом, слушают его или нет.

Его старшие друзья были куда крепче на выпивку и потому, глядя на гимназиста, лишь снисходительно посмеивались, сами продолжая разговор.

— Что слышно от Ипполита? — тишком поинтересовался Максим.

— Ничего, — отмахнулся студент. — Всё требует найти этого... как его, чёрта, Будищева! А где его найдешь? Ей богу, весь Питер обыскал, а даже следа не попалось!

— Так деньги тебе не Крашенинников дал?

— Какое там! Мамахен расщедрилась. Вспомнила, что у неё сын есть. Теперь гуляем.

— Что ж со своими не стал?

— С какими своими?

— Ну, со студентами, с господами...

— Брось! Какие они мне свои? Болтуны, позеры, дешевки! На словах все готовы хоть сейчас на алтарь революции, а как до дела, так никого не найдешь. Нет — вы мои единственные товарищи. С вами — и погулять, с вами — и на эшафот.

— И с ним тоже? — Максим с ухмылкой кивнул на всё более пьянеющего Аркашу.

— И с ним! Ты не смотри, что он ещё сопляк. Случится надобность — и для него найдется дело.

— Ну-ну.

— Не веришь?! — вскипел студент.

— Ладно, поживем — увидим, — примирительно отозвался мастеровой. Затем, опрокинул ещё чарку, неожиданно подмигнул и, подвинувшись вплотную к собеседнику, спросил: — А знаешь, отчего ты Будищева не нашел?

— Отчего?

— Не там искал!

— Как это? Объяснись!

— Да так! Вы его среди "чистой публики" искали, а он на фабрику господ Барановских поступил.

— Но кем же?

— Гальванёром.

— Простым рабочим?!

— Ну, да.

— Но как же это! Ведь Искра говорила, что видела его в костюме, покупающим галстук и с какой-то дамой.... Да не ошибся ли ты?

— Мудрено ошибиться с таким описанием. Суди сам. Мы знаем, что он — полный георгиевский кавалер. Отлично стреляет, ловко дерется, ведет себя независимо. Конечно, случая проверить, каков он в стрельбе, не было, но в остальном — всё сходится. Думаешь, в столице много Будищевых с такими приметами?

— Но, чёрт возьми, почему же ты молчал? Ведь теперь надобно сообщить Ипполиту...

— А куда торопиться?

— Ну, мало ли, вдруг он опять исчезнет!

— Из околотка?

— В каком смысле? — не понял студент.

— В том самом. Куда ему, болезному, из тюрьмы деваться?

— Час от часу не легче! Но как же он там оказался?

— Мастеру тамошнему в морду дал.

— Но за что?

— Да кто его разберет. Одни толкуют — просто не поладили, другие — что солдатик наш за избитого мальчишку-ученика вступился.

— И что же?

— Как что, известное дело — мастер хозяину завсегда ближе, потому как это его — верный цепной пёс. Вызвали полицию, да и вся недолга!

— Потрясающая история.

— А то! За такое не грех и выпить, как считаешь?

— Поддерживаю, — все ещё не веря удаче, покачал головой Гриша и повернулся к гимназисту. — Аркаша, ты как?

Оказалось, пока они с Максимом беседовали, молодой человек изливал им душу. Однако, несмотря на состояние, скоро сообразил, что его не слушают, после чего обиделся и затих. Но на прямой вопрос, все же развернулся и, пьяно всхлипнув, заявил:

— Я люблю Искру. Она такая... такая... эх, вы!

Приятели на мгновение остолбенели от подобного признания, а потом дружно расхохотались. Выпив и закусив, они принялись подшучивать над незадачливым товарищем, вгоняя его во всё большую меланхолию. Наконец, увидев, что тот готов заплакать, насмешники угомонились, но тут за их занавеску заглянул половой и вполголоса спросил — не прикажут ли господа кликнуть девушку?

— Какую ещё девушку? — не понял Максим.

— Зови! — тут же отозвался Григорий, первым сообразивший, о чём речь и пока слуга ходил за проституткой, принялся что-то втолковывать приятелю.

— Ты думаешь? — недоверчиво переспросил тот.

— Конечно! Подобное должно лечиться подобным.

Жрицей любви оказалась плотная белокурая девица, довольно привлекательной наружности. Впечатление немного портил нос картошкой, но после выпитого этот изъян не казался таким уж значимым. Мастеровой уже был готов и сам воспользоваться оказией, но у студента были свои планы.

— Как тебе зовут, любезная? — осведомился он.

— Ирма, — с легким акцентом отозвалась та.

— Чухонка?

— Да.

— Видишь ли, Ирма... — начал Григорий, осторожно подбирая слова.

— Вас двое? — перебила его жрица любви. — Это будет стоить дороже.

— Не совсем так, — ухмыльнулся он. — Нашему товарищу нужна, некоторым образом, помощь...

— Этому мальчику?

— А тебе его возраст — помеха?

— Нет, но он сильно пьян. Может не получиться. Деньги вперед.

— Сколько?

— Рубль.

— Сколько?!

— Я сказала — рубль!

— Полтину, да и то, пожалуй, много!

— За полтину вы можете любить его сами.

— Восьмигривенный!

— Ладно. Мальчик совсем юн и много выпил. Хватит и восемьдесят копеек.

— Вот и отлично, — усмехнулся студент и собрался кликнуть полового.

— Зачем? — остановила его жрица любви.

— Так надо же номер...

— Зачем вам тратить деньги еще и за номер? Лучше добавьте до рубля, а я все сделаю здесь.

— Как "здесь"?

— Очень просто. Вы выйдете на недолго. Ну, или заплатите.

— Э, нет, — замотал головой Максим. — Я снаружи постою.

— Я тоже, — с лёгким сожалением в голосе отозвался Гриша.

— Как хотите, — пожала плечами Ирма и задернула за друзьями занавеску.

Некоторое время они молча курили, внимательно прислушиваясь к происходящему внутри кабинета. А вокруг них жизнь кипела ключом. Совсем рядом, за стенкой, надрывалась гармошка. В другом кабинете кто-то визжал, будто его резали. Мимо несколько раз проносились понимающе улыбавшиеся половые с заказами. Вскоре всё закончилось, и приятели вернулись на свои места. Протрезвевший Аркаша с выпученными глазами сидел в уголке, а жрица любви, деловито поправив корсаж, налила себе полную чарку и, одним махом опрокинув её в рот, закусывала жареной рыбкой.

— Красивая ты девка — Ирма, — не то хваля, не то осуждая, заметил Максим. — Как же тебя угораздило-то?

— Приданое надо, — философски отвечала проститутка, не переставая жевать.

— Какое ещё приданое? — изумился мастеровой. — Кто же тебя замуж такую возьмет, али дома не знают, чем ты тут промышляешь?

— Почему не возьмут? — невозмутимо пожала плечами потенциальная невеста. — Вот скоплю на две коровы, вернусь домой и выйду замуж. У нас все девушки так себе на приданое зарабатывают.

— И женихи что же — знают?

— Конечно, знают.

— И не попрекают потом?

— За что? — искренне удивилась Ирма. — За то, что корову заработала?

Не выдержав последнего пассажа, Григорий согнулся от хохота и, упав на диван, от полноты чувств хлопнул себя по ляжкам. Максим какое-то время потрясённо молчал, пытаясь осмыслить услышанное, а затем махнул рукой и присоединился к смеху товарища.

— Если господа больше ничего не желают, я пойду? — осведомилась проститутка, обнаружив, что еда на столе закончилась.

— Ступай, голубушка, — хихикая, замахал руками жизнерадостный студент. — Мы тебя более не задерживаем!

Мастеровой тоже покачал головой, видимо, решив, что не желает вкладываться в будущее крепкое чухонское хозяйство.

— А ты, Аркаша?

Только что лишившийся невинности гимназист проводил первую в своей жизни женщину мутным взглядом, после чего, видимо, припомнив подробности произошедшего, выскочил из-за стола и опорожнил на пол желудок.

— Славно погуляли, — покачал головой Максим.

Перед обедом в камеру, где сидел Дмитрий, привели ещё одного "постояльца". Молодой человек в хорошем костюме с тонкими чертами лица и аккуратным пробором на голове был похож на приказчика или мелкого служащего и только его скользкий взгляд мог насторожить внимательного наблюдателя.

Верный себе Кот поначалу не обратил на вошедшего никакого внимания, давая тому самому проявить себя. Некоторое время послонявшись с независимым видом по камере, тот понял, что место ему выделять не собираются, и решил действовать самостоятельно. Внимательно ознакомившись с обитателями и, отметив для себя могущих быть опасными, он скоро выбрал жертву. Молодой мастеровой с щегольскими усиками, начинающими сливаться с покрывающей щеки густой щетиной, сидел, поджав ноги, на нарах, и штопал себе рубаху. На первый взгляд, всё было правильно. Имей сиделец вес, он бы поручил починку кому-то из нижестоящих, благо в последних не было недостатка. Так что новичок, придав себе ещё более внушительный вид, решительно двинулся завоевывать место под солнцем.

Будищев, будучи занят ремонтом, не сразу обратил внимание на идущего к нему арестанта. Рукав ему порвали ещё во время задержания, но за починку он взялся только сейчас. Не хотел показывать, что у него есть игла. Вообще, отношение полиции к арестантам поначалу его очень удивляло. Никто и не подумал забрать у него иглу или ремень, хотя было очевидно, что их можно использовать как оружие. Не стали изымать и лежащие в кармане несколько монет. Поначалу он думал, что это благодаря заступничеству Ефима, но оказалось, что в нынешних тюрьмах это всё разрешено. Имея деньги, можно было купить у регулярно приходившего разносчика продукты или какую-нибудь нужную в быту мелочевку. Заказать у хожалого чайник с кипятком. В общем, как и везде — человек со средствами имел куда больший вес, нежели без таковых.

Дмитрий скреплял разошедшийся шов крупными стежками, размышляя при этом, что, будь он дома, попросил бы заштопать Стешку. Хорошо относившаяся к нему девушка ни за что бы ни отказала и исправила прореху куда быстрее и аккуратнее. К тому же, наверное, ещё бы и постирала. Подумав об этом, он невольно вспомнил свой приход в дом, когда дочка Акима Степановича стирала и он застал её в мокрой сорочке на голое тело. Странно, на воле его куда больше привлекли пышные формы служанки Барановских — Глафиры — или крепко сбитой хохотушки Аксиньи, но в заключении мысли его все чаще возвращались к дочери хозяина квартиры.

— Слезай, дядя! — раздался совсем рядом чей-то голос, но замечтавшийся Будищев не сразу понял, что обращаются к нему.

— Слезай, говорю! — повторил новичок уже с угрозой.

Это была его вторая ошибка. Обычно местные уголовники, когда пытались что-то отжать у сокамерников, говорили подчеркнуто любезно, можно даже сказать — приторно вежливо. Так что этим он сразу продемонстрировал всем заинтересованным лицам свою неопытность.

Первая ошибка заключалась в том, что он вообще неправильно выбрал жертву.

Раздосадованный тем, как бесцеремонно прервали его воспоминания, Будищев, ни слова не говоря, встал со своего места и коротко без замаха ударил наехавшего на него новичка под дых, а когда тот согнулся от боли и неожиданности, резко добавил коленом в лицо, мгновенно отправив противника в нокаут. Стоя над поверженным врагом, Дмитрий даже хотел его немного попинать, однако, приглядевшись, счел это излишним. У новичка был явно сломан нос, залито кровью лицо и вообще, выглядел он настолько жалко, что желание бить его быстро улетучилось.

Неожиданный интерес к пострадавшему проявили блатные. Едва Будищев вернулся на своё место, к продолжавшему лежать парню подошли двое подручных Кота и, подхватив его под руки, утащили к авторитету. Там ему дали умыться, оказали, как могли, первую помощь, и принялись расспрашивать. Судя по всему, рассказ незадачливого молодого человека пришелся по душе главе местного преступного мира и избитому выделили место, подвинув какого-то мужичка. Впрочем, Дмитрий этого уже не видел, поскольку его имя снова выкрикнул заглянувший к ним в камеру хожалый. Делать было нечего, и гальванёр двинулся на выход, подумав, что идёт на встречу с дознавателем, но, как оказалось, к нему пришел адвокат, присланный Владимиром Барановским.

В последнее время Люси Штиглиц была совершенно счастлива. Раньше она боялась того времени, когда ей придется оставить институт благородных девиц и вернуться в отчий дом, где её мало кто любил, но теперь эти страхи казались ей детскими. Но курс обучения наконец-то закончился, экзамены были сданы и даже прошел выпускной бал, на котором она, против обыкновения, оказалась в центре внимания.

Хотя, дело было, конечно, не только в ней, но и в её брате — Людвиге. Недавние события, когда он оказался на волосок от гибели, были у всех на слуху и добавили молодому офицеру в глазах подружек Люсии изрядную долю привлекательности. Всем хотелось, если уж не потанцевать с ним, то хотя бы быть ему представленной, а потому вокруг Штиглицев кружил целый хоровод юных прелестниц. Всем им хотелось сказать своей "лучшей подруге" что-нибудь любезное, не забыв при этом стрельнуть глазками в сторону её брата.

Впрочем, и сама девушка не жаловалась на отсутствие внимания со стороны кавалеров. Во всяком случае, подолгу у стенки она не стояла, и её приглашали не реже иных выпускниц. Правда, юная баронесса, будучи девушкой неглупой, нимало не обольщалась на этот счет. Её отец был богатейшим человеком Петербурга, а может — и всей России, так что она с детства была завидной невестой. Откуда же потенциальным женихам знать, что papa не слишком-то любит свою младшую дочь.

Но всё это чепуха — теперь она выросла и стала барышней, а потому ей дозволено многое, что прежде было под запретом. Можно посещать подруг, театры, магазины, другие места. Не одной, конечно, но Людвиг любит гулять вместе с сестрой и всегда готов составить ей компанию. Вот и сегодня они катались на лодке, болтая о разных пустяках, потом зашли в лавку к пирожнику и угостились там совершенно восхитительными птифурами.

Господин Шульц — хозяин лавки — был очень любезен. По его словам, он был чрезвычайно счастлив, что среди его клиентов есть такие замечательные люди, как дети самого барона Александра Штиглица.

— Благодарю, — с легкой улыбкой отвечал ему Людвиг. — Мы с сестрой, действительно, очень любим бывать у вас.

— Конечно, — поддержала его Люси, — ведь у вас самые вкусные пирожные во всем свете.

— О, майне гутес медхен[39], — растрогался лавочник. — Как вы добры к папаше Шульцу. Но вы всегда были славной девочкой, а ведь я помню вас ещё совсем малышкой.

— Да, господин Шульц, мы всегда приходили к вам, а вы угощали нас с Людвигом конфетами и пирожными.

— Конечно, и сегодня вы тоже не уйдете без гостинца. Сейчас его принесут.

— Ну что вы, нам, право же, неловко...

— Нет-нет, отказа я не приму. Тем более, что эти конфеты очень любила ваша покойная матушка. Да-да, она тоже любила бывать здесь.

Делать было нечего, и Людвигу пришлось взять небольшую картонную коробку, перевязанную шелковой ленточкой. Из лавки они вышли, улыбаясь погожему деньку, друг другу и всему миру. Пора было возвращаться домой, и брат начал оглядываться по сторонам в поисках извозчика, и тут Люси едва не столкнулась с другой барышней, очевидно, спешащей по своим делам. Извинившись, баронесса посторонилась, и хотела было отвернуться, но неожиданно лицо прохожей показалось девушке знакомым, и Люси машинально кивнула, приветливо при этом улыбнувшись.

— Здравствуйте, — воскликнула баронесса звонким голосом.

— Ах, это вы, — удивилась и как будто занервничала та. — Здравствуйте. Вы уже вышли из института?

— Да. Совсем недавно...

— Рада за вас. Простите, я тороплюсь.

— Конечно-конечно, но...

— Всего доброго.

— Люси, ты скоро? — спросил Людвиг, поймавший извозчика.

— Уже иду, — отозвалась сестра и, проводив знакомую взглядом, подала ему руку и, придерживая подол юбки, ступила на подножку.

— Кто эта оригиналка? — спросил брат, когда они устроились.

— Смолянка, как я, — пожала плечами девушка. — Правда, она выпустилась много раньше. Я в ту пору ещё в младших классах была.

— Занятно, а по виду не скажешь.

— Среди выпускниц института благородных девиц тоже случаются "синие чулки".

— И как её зовут?

— О, кажется, нашлась-таки особа женского пола, заинтересовавшая моего любимого братика?

— Перестань. Довольно и твоих подружек.

— Каких подружек?

— Тех самых, с которыми ты познакомила меня на балу. Некоторые из них до сих пор засыпают меня письмами, слава Богу, анонимными.

— Да ты просто Донжуан, мой милый Людвиг! И в бедной Ирине увидел очередную жертву своей неотразимости?

— Так её зовут Ирина?

— Да. Только вот фамилию твердо не помню. Кажется, Уварова... или нет...

— Ирина Уварова, — проговорил молодой человек, будто пробуя на вкус каждую букву.

— Боже, да это ты — жертва, а не она!

— Перестань. Просто её лицо показалось мне интересным, пожалуй, даже оригинальным. Есть в нем какая-то сила и внутренняя убежденность.

— Хм. И когда же ты успел это заметить? Впрочем, ты прав. Она всегда была такой. Знаешь, как её называли в институте?

— И как же?

— Искрой.

— Искрой? Занятно. Да, такое имя ей подходит.

— Боже мой, ты все-таки влюбился, причем с первого взгляда. Я думала, что подобное случается лишь в романах!

Так, подшучивая друг над другом, они доехали до дома. Людвиг помог выйти сестре, затем расплатился с извозчиком и они уже хотели войти в парадное, как вдруг, непонятно откуда, появился городовой.

— Здравия желаю Вашему Благородию! — гаркнул полицейский, отдавая честь.

— Здравствуй, братец, — удивленно ответил барон.

— Вашбродь, дозвольте обратиться. Дело у меня к вам есть.

— Изволь.

Как не пыталась заинтригованная Люси разобрать, о чём городовой рассказывает её брату, услышать ничего не получалось. Но было видно, что Людвиг как-то подобрался, посерьезнел и даже помрачнел.

— Хорошо, братец, — ответил он, дослушав. — Подожди меня немного, я сейчас буду готов. И не отпускай извозчика.

— Что-то случилось? — озабочено спросила сестра.

— Ничего страшного, просто мне надо ненадолго уехать.

— Но зачем?

— Не волнуйся так. Я тебе позже всё расскажу.

— Раньше у тебя не было секретов от меня!

— Перестань. Нет никакого секрета. Просто один человек, которому я обязан, попал в беду.

— Обязан? В беду? — переспросила изумленная девушка. — Но что я скажу отцу?

— Ничего... хотя, можно сказать, что скоро у него будет возможность отдать давно приготовленный подарок. Ну всё, милая, мне правда надобно торопиться. Давай, я отведу тебя и поеду.

— Хорошо, — пролепетала Люси и дала проводить себя до двери.

— Где Людвиг? — сухо поинтересовался отец, когда она появилась на пороге его кабинета.

Выслушав сбивчивый рассказа дочери, банкир ненадолго задумался, а потом задал один-единственный вопрос:

— Прости, Люси, а ты не запомнила номер бляхи у городового или ещё что-нибудь?

— Нет, папа, — потупилась девушка, но, заметив тень раздражения на лице родителя, тут же нашлась. — Но, когда полицейский представился брату, то сказал, что из второго участка Выборгской части.

Глава 10

Вернувшись в камеру, Дмитрий присел на своё место и крепко задумался. Дела шли куда хуже, чем он рассчитывал. Похоже, что Барановские крепко озлобились на своего гальванёра за конфликт с мастером. Адвокат, присланный ими, вёл себя так, будто его прислали не защищать Будищева, а напротив — помочь упечь его как можно дальше. Попадание Семена в больницу никто и не подумал связать с Перфильевым, более того, "защитник" прямо порекомендовал своему подопечному не усугублять своего положения и не наговаривать на почтенного человека. Никто происшествия с учеником не видел, а если мастер и дал тому лишний подзатыльник, так ведь это — дело житейское. И вообще, не дело это, когда простые рабочие на фабричную администрацию с кулаками нападают. И если бы не тот давешний случай на полигоне, то о нём и вовсе никто бы не побеспокоился.

— Простите, у вас что-нибудь случилось? — отвлек его от размышлений Постников.

— Всё нормально, — отмахнулся Дмитрий, не желая посвящать незадачливого канцеляриста в свои проблемы.

— Просто у вас такой вид... кстати, избитый вами молодой человек оказался мелким воришкой. Он в первый раз в околотке, но у него, оказывается, есть общие знакомые с здешним Иваном.

— С кем?

— Ну, с Котом. Он ведь по тюремной иерархии считается "Иваном".

— В авторитете, что ли?

— Да, можно сказать и так.

— А ты откуда знаешь?

— Ну, я же всё-таки немного журналист. Умение разговаривать с людьми и узнавать подробности — мой хлеб.

— Что-то поздно ты спохватился, Николай Николаевич.

— Ваша правда, — вздохнул сиделец. — Сейчас я бы не совершил такой ужасной ошибки... Можно мне присесть?

— Нет.

— Понимаю. Ну, как хотите, просто у меня была любопытная информация для вас.

— Всё равно — нет.

— Ладно. Но этот новичок, с которым вы так грубо обошлись, рассказал, что вы очень похожи... ой, кажется к нам идут.

Не успевший договорить канцелярист мгновенно испарился, а к Будищеву уже подходил один из подручных Кота.

— Вас просят подойти, — состроил он умильную рожу.

— Раз просят — подойду.

— Ах, какие у вас прекрасные чеботы, — неожиданно всплеснул руками посланец, уставившись на опорки Будищева. — Будет жаль, если с вами что-то случится. Может, завещаете их мне?

— Я бы с радостью, — усмехнулся тот, — но все дело в том, что они уже завещаны.

Уголовник в ответ только усмехнулся, но интересоваться наследником и душеприказчиком по этому делу не стал, а как только они подошли к нарам Кота, и вовсе сделал вид, что его тут нет.

— Звал? — коротко поинтересовался Дмитрий у авторитета.

— Садись, в ногах правды нет, — без улыбки предложил тот.

— Её — нигде нет, — покачал головой Будищев, оставшись стоять.

— Это как сказать, — покачал головой глава местного преступного мира и перешел к делу. — Вопрос к тебе есть, мил человек.

— Спрашивай.

— А ты не перебивай старших! — Вдруг окрысился Кот, мгновенно перейдя от ленивой небрежности к яростной агрессии. — Мы тут люди простые — богобоязненные, и всяких разных не любим!

— Ты про что?

— Да про то! Принесла птичка в клюве весть, что объявился какой-то солдатик черноусый, который себя посланцем нечистой силы объявил. Что скажешь?

— Ничего, — пожал плечами гальванёр. — Солдатом я был, так ведь нас таких не одна тысяча в Питере. Усы носить тоже закон не возбраняет. А про "нечистую силу" я, кроме того, что батюшка в церкви говорит, ничего не ведаю.

— Ой ли?

— Вот тебе крест!

— Да врет он всё, Кот! — вмешался, гундося из-за сломанного носа, молодой парень, пытавшийся согнать Дмитрия с нар. — Я его срисовал, когда он к Аньке-портнихе захаживал. А потом, как гадалка жаловаться стала — сразу всё понял!

— Какая гадалка? — резко обернулся Будищев, вызвав приступ паники у обвиняющего его уголовника.

— Какая надо! — отшатнулся он.

— Ты — крохобор, вещи воруешь, а она находит?

— Тебе какое дело? Она положенное платит!

— А как платить не захотела, сказала, что у неё пенёнзы[40] нечистая сила отняла?

— Рябая врать бы не стала, — уже менее уверенно промямлил воришка.

— Конечно-конечно, — ухмыльнулся Будищев, — она же всем только истинную правду говорит!

— Кажись усатый дело толкует, — хмуро заметил молчавший до сих пор щербатый.

Кот в ответ недовольно зыркнул, но возражать не стал.

— Ладно, живи покуда, — лениво процедил он, вернувшись в своё обычное состояние. — Но учти — я за тобой слежу, вдругорядь спрошу и за это!

Вернувшись на нары, Дмитрий тяжело свалился на них и с трудом перевел дух. Сердце стучало, на лбу выступили крупные капли пота, а спина и вовсе взмокла, будто он ворочал что-нибудь тяжелое. Разволновался так, что в разговоре с ворами стал употреблять польские словечки, будто это были евреи-маркитанты.

Кажется, он опять прошел по краю, едва не свалившись в ненужную ему пропасть. Какого чёрта, он вздумал проучить старую бандершу — Ряполову? Можно подумать, ему Анна — родня или любовница! Да и мастера бить не следовало, по крайней мере, прилюдно; вполне можно было на него Барановским стукануть. Этому псу хозяйское неудовольствие хуже палки. Эх, Митя-Митя, что же ты творишь!

— С вами всё в порядке? — раздался рядом шепот Постникова.

— Не дождешься, — с досадой отозвался Дмитрий.

— Ну что вы такое говорите! — даже обиделся бывший канцелярист. — Право, мне было бы очень неприятно, если с вами произошло какое-нибудь несчастье.

— Так ещё ничего не кончилось.

— Вы думаете?

— Знаю.

— Это было бы очень печально.

— Тебе-то какое дело?

— Да так, — пожал плечами неудачливый чиновник. — Вы показались мне хорошим человеком, хоть и немного озлобленным. А как смело вы отвечали обвинявшим вас. Я бы так не смог!

— Точно, — засмеялся Будищев. — Зашел во двор, а там двадцать собак — еле отгавкался!

С вами бывает такое, чтобы очень хорошо начавшийся день, вдруг, как по мановению волшебной палочки злобного колдуна, превратился в чёрт знает что? Вот с Максимом Евграфовичем Никодимовым — помощником околоточного — именно так и произошло. И началось вроде с мелочи, просто штабс-капитан Деревянко, придя на службу, как-то уж больно весело на него глянул — будто тот, прости Господи, в одних исподних на службу пришел.

Затем — появился адвокат господ Барановских и попросил встречи с задержанным Будищевым. Это бы и не страшно, потому как ничего тот арестованному не пообещал и помогать не собирался — это по унылому виду дебошира было заметно. Однако же острое чувство несоответствия кольнуло старого служаку в грудь. Чего это баре своего поверенного прислали ради мастеровщины?

После этого городовой среднего оклада Ефим Ложкарев за каким-то бесом притащил к участковому артиллерийского офицерика. О чём они могли толковать, было решительно не понятно, всё же — гусь свинье не товарищ, как и полицейский гвардейцу, а вот, поди, же ты!

— Случилось чего? — подозрительно спросил Никодимов.

— Да что вы, Максим Евграфович? — делано изумился тот.

— Не лги, Ефим!

— Да ничего не случилось, — не стал более запираться полицейский и доверительно подвинулся к начальнику. — А только чует мое сердце, поедет ваш свояк на каторгу!

— С чего бы это?

— Так ить мальчонку-то ученика он едва не до смерти покалечил!

— Какого ещё мальчонку?

— Того, который в Петропавловской больнице лежит. Ожил болезный, да и показал, что мастер его избил. Стало быть, Будищев-то его в отместку благословил. Вот оно как!

— Да что же это такое! — вскипел оскорбленный в лучших чувствах старый служака. — Где же видано, чтобы почтенного человека бить можно было за то, что он неслуха уму разуму поучил?

— Так-то оно так, да только ведь поучить — это одно, а увечье нанести — совсем другое. А ну как малец калекой на всю жизнь останется?

— Погоди, — старый служака помотал головой, будто отгоняя наваждение. — А кто же за этого сопливого вступится, чтобы Перфильева под суд отдать?

— За ученика — никто, а вот у Будищева заступники нашлись, и коли дело быстро добром не кончится, так быстро всё поднимут и по-другому повернут.

— Да что же за защитники такие?

— А эвон прапорщик барон Штиглиц пожаловали. Сказывают, что гальванёр наш, ещё когда на службе был, спас его от верной смерти!

— Как это?

— Вот чего не знаю — того не знаю, а врать не привык! Однако же, чего бы в другом случае цельный барон в участок-то к нам заявился?

— Погоди-ка, он из каких Штиглицев?

— Из тех самых, Максим Евграфович!

— Твою же ма... — поперхнулся на слове полицейский, увидев, как прапорщик выходит из кабинета, со всем почтением провожаемый штабс-капитаном.

— Так я могу надеяться? — спросил молодой человек на прощание.

— Конечно, барон, — наклонил голову Деревянко. — Обещаю, что с вашим протеже обойдутся со всей возможной в подобном случае мягкостью. Все же, георгиевский кавалер. Защитник Отечества!

— Честь имею, господа!

— Всего доброго, Людвиг Александрович.

Проводив артиллериста до двери, пристав ловко обернулся на каблуках и пристально посмотрел на помощника околоточного. Затем ухмыльнулся, будто тот и впрямь забыл дома шаровары, и, ни слова не говоря, вернулся к себе.

И, наконец, будто всего произошедшего было мало, через пару часов появился еще один адвокат — по виду немец — и с еле уловимым акцентом поинтересовался, можно ли увидеть дознавателя, ведущего дело Будищева.

— Как прикажете доложить? — почтительно спросил его полицейский.

— Александр Гофман, поверенный "Банковского дома Штиглиц", — с достоинством представился тот.

— Ефимушка, — слабым голосом позвал городового Никодимов. — Уж ты скажи Их Благородию, что мне дурно стало, да я домой пошел.

— Конечно, Максим Евграфович, как скажете. А то может фельдшера кликнуть?

— Да что он знает, коновал проклятый, — отмахнулся помощник околоточного надзирателя. — Отлежусь дома — даст Бог, поправлюсь.

— Уж вы поберегите себя, а то ведь вам на следующей неделе экзамен сдавать!

— Сам знаю.

На следующий день Дмитрий стоял навытяжку перед штабс-капитаном Деревянко и преданно ел его глазами, как то и положено по уставу перед начальствующим лицом.

— Ох и не прост же ты, отставной унтер, — немного насмешливо покачал головой офицер.

— Так точно, Ваше Благородие! — гаркнул в ответ тот.

— Буйствовать больше не будешь?

— Никак нет!

— Смотри, мне на участке драки не надобны.

— Как прикажете!

— Ну, полно дураком-то прикидываться! — посерьезнел пристав. — Если с завода погонят, чем заниматься будешь?

— Не погонят!

— Вот как?

— Сам уйду, Ваше Благородие. Поработал на хозяев и будет.

— Ты грамотный?

— Читать-писать умею, — не стал вдаваться в подробности своего образования Будищев.

— И выглядишь вроде благообразно, — задумчиво, как будто про себя, пробормотал Деревянко. — Может, в полицию пойдешь?

— Никак нет! Покорно благодарю, Ваше Благородие, но не желаю.

— Как знаешь. Кстати, а что у вас ночью в камере произошло?

— Не могу знать!

— А если серьезно?

— Если серьезно, несколько особо бестолковых ночью до ветра пошли и в темноте зашиблись.

— Раз эдак по восемь?

— Я же говорю, бестолковые! Пошли бы по очереди, глядишь — и управились, а они разом поперли, вот друг дружке и помешали.

— Складно врешь, братец.

— Хотите, побожусь?

— Не стоит имя Господа всуе поминать. Ладно, можешь идти.

— Ваше Благородие, дозвольте спросить?

— Что ещё?

— Там в камере такой Постников обретается...

— Это какой-такой Постников?

— Ну, такой — ни Богу свечка, ни чёрту кочерга, в одной манишке.

— А, канцелярист бывший.

— Ну да. Можно узнать, за что его держат?

— Да вроде тебя, только по пьяному делу; и не мастеру, а делопроизводителю по физии залепил. Был бы из дворян, может, уже и до дуэли дошло. А тебе какая печаль?

— Да особо никакой. Просто жалко дурака.

— Бывает. Впрочем, особо не жалей. Завтра у него суд — заплатит штраф, да и отпустят.

До дома Дмитрий добрался уже к вечеру, а там его ожидал очередной сюрприз. Только что вернувшийся с работы Аким Степанович стал на крыльце непрошибаемой скалой и велел постояльцу убираться на все четыре стороны. Как не увещевал его Будищев, говоря, что заплатил ему до конца месяца, как ни плакала Стеша, пытаясь разжалобить суровое сердце отца, старик остался непреклонным.

— Ишь чего удумал, с мастерами драться! — бушевал он. — Не надобно мне тут таких. Забирай свои вещички, и чтобы близко духу твоего не было!

— Хрен с тобой, золотая рыбка, — пробормотал парень и, подхватив сундук и саквояж, решительно пошагал прочь.

— Да куда же ты, на ночь глядя? — почти простонала всё еще плачущая девушка и едва не бросилась бежать следом.

— Степанида, стой! — завопил Степанович, схватив дочку за руку.

— Не дури! — строго приказал ей Дмитрий. — Ночи сейчас теплые, не пропаду. Так что — ступай домой и не поминай лихом!

— Иди-иди уж, разбойник! — совсем взбеленился старик, бог знает что себе вообразивший, глядя на девичьи слезы.

Оставшийся без крова Будищев размашисто пошагал по улице, сопровождаемый любопытными взглядами из-за заборов. Привлечённые шумом местные жители смотрели на него хоть и без вражды, но и не выказывая особого сочувствия.

— Далеко направился? — неожиданно спросил его кто-то сзади.

Обернувшись, Дмитрий увидел довольно рослого молодого мастерового в картузе и кургузом пиджачке. Лицо его показалось смутно знакомым, но припомнить, где и при каких обстоятельствах они встречались прежде, гальванёр не смог.

— Отсюда не видно, — сплюнул он.

— Что, Степаныч выгнал?

— Типа того.

— Переночевать-то есть где?

— А как же. Мало ли мостов на Неве.

— Тоже верно. Хочешь, пойдем ко мне?

— С чего это такая щедрость?

— Ни с чего. Не хочешь — не ходи.

— А баня у тебя есть?

— Чего нет — того нет. А что — без бани никак?

— Обовшивел я после околотка.

— Ну, этим меня не напугаешь. Хотя — если невтерпеж, можно воды нагреть.

— Годится. Но ты так и не ответил — отчего такой добрый?

— Да не добрый я, — отмахнулся здоровяк. — Просто, когда я мальцом в учениках ходил, каждая сволочь так и норовила либо за ухо, либо подзатыльник дать, а то и покрепче. Иной раз, не поверишь, места живого не было — весь в синяках. А заступиться, как ты за Сёмку, некому было.

— Погоди, а это не с тобой мы из-за Ксюхи давеча...

— Нет, — засмеялся парень. — Ты, Митька, хоть и здоров драться, но в таком деле я бы тебя зашиб!

— Ну-ну. Много вас таких пыталось.

— Хочешь попробовать?

— Нет, брат. Я в полиции пообещал, что ни в какой блудняк в ближайшее время не встряну. Так что без меня.

— Вот и ладушки. Ну, пойдем, что ли?

— Пойдем. Деваться все равно некуда. Тебя как зовут-то?

— Максимом.

— Будем знакомы.

На следующий день Будищев, оставив вещи у нового знакомого, направился проведать все ещё лежавшего в больнице Сёмку. Хотя мальчишке было явно лучше, он очень похудел и едва мог ходить.

— Ишь ты, кожа да кости, — посетовал Дмитрий, глядя на ученика. — А мне тебя и угостить нечем.

— Ничего, — слабо улыбнулся тот. — Здесь хорошо кормят. И сестры ласковые, не ругаются...

— Это от того, что они не знают, какой ты безрукий, — усмехнулся гальванёр, — а то бы наслушался от них всякого.

— Как на заводе?

— Что ему сделается? Стоит.

— Скучно тут, — пожаловался Семён. — У нас там завсегда что-то новое, а здесь что же — лежи, да лежи.

— Вот и лежи, набирайся сил. К тебе родные не приходили?

— Мамка была. Плакала.

— Чего плакать — ты же живой!

— Боится, что с завода выгонят. Батька, сказывала, запороть грозился в таком разе!

— Зашибись!

— А правда, что ты мастера избил?

— Нет. Так, дал разок.

— И тебя в тюрьму забрали?

— Отпустили уже.

— А с завода не выгнали?

— Я сам ушел.

— Да как же это? — испугался мальчишка и даже приподнял голову от подушки.

— А вот так!

— Без работы — плохо.

— Без мозгов — плохо, — возразил Дмитрий. — Не журись, казак — атаманом станешь. Выздоравливай, а там посмотрим.

— Тебе хорошо — тебя всюду возьмут.

— Дай срок, я и из тебя классного гальванёра сделаю.

— Правда?!

— Я тебе когда-нибудь врал?

— Нет.

— Вот то-то же! Ладно, мне тут надобно ещё в пару мест заглянуть, так что я пошел. А ты лежи смирно, слушайся докторов и к сестричкам не приставай!

— Скажешь тоже, — слабо улыбнулся Сёмка. — Они же старые.

— Вот видишь — значит, уже присматривался!

В последнее время Александр Людвигович Штиглиц почти отошел от дел, и жил достаточно уединенно. Редко бывая в свете сам, гостей он принимал ещё реже, но сегодня сделал исключение. И хотя его сегодняшний посетитель не имел громкого титула или высокого чина, прием ему был оказан достаточно теплый.

— Ну, вот мы и встретились с вами, молодой человек, — поприветствовал он почтительно поклонившегося ему Будищева.

Человеку, совсем не знавшему старого финансиста, могло показаться, что голос его сух и отстранён, но люди, сколько-нибудь близкие, сразу бы догадались, что барон очень взволнован. Впрочем, встреча их проходила наедине, и никто не мог подсказать отставному унтеру об этом обстоятельстве.

— Я тоже рад знакомству, — просто ответил Дмитрий.

— Вы — храбрый человек, юноша, и оказали мне большую услугу, хотя и не знали, кто тот молодой офицер, которому спасли жизнь. Да-да, я наводил справки и много знаю о вас. Кстати, дело о вашем награждении за столь геройский поступок уже решенное и скоро на вашей груди появится еще одна медаль. На сей раз — аннинская. Но вы, я вижу, не афишируете свои кресты?

Будищев, одетый, ради такого случая, в свой господский костюм, только пожал плечами. Дескать, чего уж тут.

— Ваша скромность похвальна, но всё же позвольте мне поздравить вас с будущей наградой, а также преподнести и свой маленький презент. Прошу вас.

С этими словами банкир протянул своему гостю давно приготовленные для того часы на длинной цепочке. И то, и другое было изготовлено из золота и стоило немалых денег. Человек с взыскательным вкусом, вероятно, нашел бы сей гарнитур несколько кричащим и отдающим купеческим шиком, но на отставного нижнего чина он должен был произвести ошеломляющее впечатление.

Однако этого не произошло. Дмитрий почтительно принял подарок, но при этом лицо его осталось бесстрастным, будто золотые часы для него вовсе не в диковинку. Совершенно буднично он положил их в карман и спокойно ответил:

— Благодарю вас.

— К тому же — продолжил барон, — я осведомлен о ваших семейных обстоятельствах. Разрешить я их, конечно, не могу, но кое-какие возможности имею. Если у вас есть просьбы — говорите. Влияние моё, несомненно, сейчас не так уже велико, как прежде, но, тем не менее, оно есть.

— Вы очень добры ко мне, — покачал головой Будищев, — но не стоит. Я доволен тем, что имею и не хотел бы причинять кому-либо неудобств. Но просьба у меня, пожалуй, есть.

— Слушаю вас.

— Я хотел бы сделать вам ответный подарок.

— Вы — мне? — удивился Штиглиц.

— Ну, а почему — нет? Вы с вашим сыном тоже крепко выручили меня, и мне не хотелось бы выглядеть неблагодарным. Это сущая безделица, но, надеюсь, она вам понравится.

— Извольте, — развел руками банкир.

— Замечательно! Только мне нужен мой чемоданчик.

— Да, конечно.

Дмитрий быстро принес оставленный в прихожей Штиглица саквояж и извлек из него странный деревянный ларец с двумя металлическими чашками, прикрепленными сбоку. Положив его на стол, он добавил несколько цинковых банок с непонятным содержимым и соединил все это проводами.

— И что это? — удивленно спросил заинтригованный барон.

— Электрический звонок. Его можно установить у входа и вашим посетителям не нужно будет стучать или звонить в то громоздкое приспособление, что висит на вашей двери.

— Это ваше изобретение?

— Да.

— И как это работает?

— Нажмите на кнопку.

Холеный палец нерешительно нажал на кнопку, и раздался довольно мелодичный перезвон.

— Забавно. И вы можете установить её на мою дверь?

— Легко. Причем, не только на дверь. Этим устройством можно пользоваться для вызова слуг, вместо того колокольчика, что стоит на вашем столе. Его можно установить в банке: на предмет вызова охраны, в случае возникновения опасности или появления нежелательных клиентов. Но, думаю, сначала будут востребованы именно дверные звонки. Это достаточно дешевое средство показать свою приверженность к прогрессу и повыпендриваться перед соседями.

— Как вы сказали? — слабо улыбнулся банкир.

— Ну, как бы, — смутился Дмитрий, — понты — они же дороже денег, не так ли?

— Я понял вас, — задумчиво пожевал губами Штиглиц. — А сколько стоит сей чудный механизм?

— Для вас — ничего. А вообще, себестоимость порядка восьми с половиной рублей. Причем, её можно ещё сократить. А продажная цена, полагаю, будет примерно пятнадцать — двадцать рублей с установкой и элементами питания.

— Как вы сказали — "элементами питания"?

— Да. Видите эти цинковые банки? Это элементы Лекланже. Они дают электрический ток, за счет которого работает механизм.

— И надолго их хватит?

— Как будете пользоваться, — уклончиво ответил гальванёр. — Но, при необходимости, их не сложно заменить. Так что я рассчитываю зарабатывать не только на продаже и установке оборудования, но и его обслуживании.

— И на какие же объёмы заказов вы рассчитываете?

— Господин барон[41], — улыбнулся Будищев, — я понимаю, что отвечать вопросом на вопрос — невежливо, но — сколько квартир в Петербурге? А в скольких из них живут "сторонники прогресса"?

— Похоже, вы всё продумали?

— Да.

— Вам, вероятно, нужен кредит?

— Нет.

— Нет?

— На первое время моих сбережений мне хватит. Если дело пойдет — я смогу на них заработать. Если нет — не буду должником.

— И вы хотите, чтобы я их рекламировал? Ну-ну, не изображайте смущения, которого не испытываете. Что же, у вас хороший план, но всё же, кое-что вы не учли.

— Что именно?

— Это ведь не слишком сложное устройство?

— Да.

— И его могут повторить другие?

— В общем — да.

— И что же вы будете делать, когда у вас появятся конкуренты? Тот же Лодыгин или Яблочков?

— Рано или поздно, это случается со всяким изобретением. Но до той поры, свой кусок я ухвачу по-любому.

— Вы предлагали это изобретение Барановским?

— Нет.

— Позвольте спросить, почему?

— У них механический завод, а это электрика. Не их профиль.

— А может, вы обиделись на своих хозяев из-за конфликта с мастером?

— Нет. Это никак не связано.

— Кстати, а они не предъявят права на ваше изобретение?

— С какой стати?

— Ну, вы у них, всё же, работали. И, вероятно, занимались своим изобретением в рабочее время. Их адвокат легко может доказать это в суде.

— Пусть попробуют, — расплылся в улыбке Дмитрий и только глаза его холодно блеснули, а один слегка прищурился.

Надо сказать, что эта мысль и раньше приходила в голову Будищеву, но он старался гнать её от себя. Во всяком случае, как он работает, никто не видел, кроме Сёмки, а на него он вполне мог положиться.

— Ну, хорошо, — решился банкир. — Я помогу оформить привилегию. Надеюсь, это поможет вам на первых порах, а дальше — всё в ваших руках.

— Спасибо.

— Пока не за что. Кстати, вы уже нашли место под мастерскую, а также контору?

— Пока нет.

— Напрасно. Чтобы вас воспринимали серьезно, нужно выглядеть соответственно. Необходим обученный, даже я сказал бы — вышколенный персонал. Нужен некоторый запас готовых механизмов, а также люди, которые будут их устанавливать. Всё это требует денег и известной осмотрительности, чтобы не испортить себе репутации по неосторожности.

— Я понимаю.

— Боюсь, что нет. Видит Бог, я желаю вам только добра, а потому рекомендую реализовывать свои идеи через Барановских. Они люди известные и с репутацией. Да, ваша доля в прибыли будет несколько меньше, однако конечная сумма может быть вдвое, а то и втрое больше, за счет оборота. Подумайте о моих словах.

— Благодарю, но я уже всё решил.

— Как знаете. Но если вам всё-таки понадобится кредит, вспомните о моем предложении.

— Непременно.

— И ещё один момент.

— Слушаю вас.

— Вы понимаете, что если займетесь торговлей и ремесленничеством, то вход в высшее общество вам будет закрыт?

— Да меня и так туда не больно зовут, — удивленно развел руками Будищев.

— А если вас признает отец?

Дмитрий немного промолчал, как будто собираясь с мыслями, затем пристально посмотрел в глаза банкира и, тщательно выбирая слова, ответил:

— Господин барон, так уж случилось, что из меня вышел очень неплохой электрик, или как сейчас принято говорить — гальванёр. А вот аристократ, прямо скажем, будет паршивый. И даже если у меня, каким-то невероятным чудом, появится титул, то все прочие князья и графы, все равно, будут считать меня ублюдком. Вы понимаете, о чём я?

— Думаю — да, — криво усмехнулся Штиглиц, бывший только вторым бароном в своем роду, и едва не ставший последним.

Уж он-то, имея перед глазами пример отца, хорошо знал, каково это — быть выскочкой в глазах высшего света. И ни титул, ни чин, ни громадное состояние не могли поломать этого предубеждения со стороны представителей знати. Пусть в глаза они нередко заискивали перед баснословно богатым выкрестом, но за спиной привычно злословили на счет отца, называя его жидом, менялой или ростовщиком.

На какое-то время в кабинете повисла тишина. Слышно было лишь, как тикают большие напольные часы, стоящие у противоположной стены. Первым молчание нарушил Будищев.

— Так вы позволите поставить вам электрический звонок?

— Если вам так угодно — пожалуйста. Однако я предложил бы вам установить его в другом месте.

— И где же?

— У меня есть старшая дочь — Надежда. Она замужем за чиновником для особых поручений Половцевым. У них чаще, чем у меня, бывают гости, так что там эту новинку заметит больше народу. К тому же, говоря по совести, звон, который издает ваше изобретение, ужасно меня раздражает.

— Нет проблем, — пожал плечами Дмитрий. — Адресок дадите?

Узнав место проживания четы Половцевых, он быстро сложил в саквояж все детали и поспешил откланяться. Однако когда провожавшая его горничная уже открыла ему дверь, в коридоре появилась молодая барышня и, смущаясь, обратилась к гостю:

— Прошу прощения...

— За что? — удивился гальванёр.

— Ой, — смешалась девушка. — Ни за что, просто я хотела поблагодарить вас.

— За что? — улыбнувшись в усы, повторил вопрос гость.

— Вы спасли моего брата, — пролепетала она, совсем растерявшись.

— Погодите, вы дочь барона Штиглица и сестра господина прапорщика?

— Да, меня зовут Люсия, а Людвиг — мой брат.

— Понятно. Мне следовало догадаться. Вы с ним очень похожи.

— Мы близнецы.

— Наверное, всё-таки, двойняшки.

— А какая разница?

— Близнецы — одного пола.

— Разве?

— Ага. Но это не важно. Так вы хотели поблагодарить меня?

— Да. Я очень люблю своего брата и не представляю, что было бы, случись с ним несчастье. Так что, я ... я просто не могу найти слов...

— Да ладно, — улыбнулся Дмитрий, которого очень забавляло её смущение. — Ваш брат — счастливчик!

— Вы думаете?

— Ну, ещё бы! Его любит такая красивая барышня... пусть и по-сестрински!

Договорив это, он дерзко подмигнул дочери банкира и поспешил выйти вон.

— А вы — нахал! — запоздало ответила ему вслед она.

— Ваша правда, барышня, нахал, — поддакнула горничная, но заметив, что та совсем не злится, добавила: — Но красивый!

После этих слов девушки переглянулись, а затем дружно прыснули от смеха и побежали в комнату молодой хозяйки. Несмотря на холодность господина барона к дочери, большинство слуг очень любили Люсию, а с горничной они и вовсе были почти подругами.

По давно заведенной традиции, в среду Пётр Викторович Барановский обедал у своего двоюродного брата. Они, вообще, были очень дружны и часто проводили время вместе. Паулина Антоновна — жена Владимира — так же хорошо относилась к нему и обычно была рада его видеть. Но сегодня что-то пошло не так.

— Я очень рада, что вы пришли, дорогой кузен, — вроде бы радушно поприветствовала она его, но в голосе хозяйки дома явно прозвучал металл.

— Что-то случилось, дорогая? — первым почуял неладное муж.

— Да, и нам нужно об этом поговорить.

— Может быть, после?

— Нет, немедленно. Просто разговор касается вас обоих.

— Слушаю вас, — удивленно отозвался Пётр Викторович.

— Для начала, господа, позвольте представить вам эту молодую особу. — С этими словами Паулина Антоновна вывела к заводчикам совсем юную, но при этом очень красивую девушку. — Её зовут Степанида Филиппова, прошу любить и жаловать!

— Ой, барыня, скажете тоже, — покраснела как маков цвет Стеша.

— Погодите-ка, — припомнил фабрикант. — Да ведь это дочка нашего машиниста Степаныча, не так ли?

— Именно так, дорогой кузен, — ответила ему Барановская и обернулась к своей гостье. — Не смущайся, милая, и расскажи этим господам, всё, что только что поведала мне.

— Вы уж простите меня — дурочку необразованную — если что не так, — начала свой рассказ дочь машиниста. — Только я просить пришла, за Дмитрия. Не прогоняйте его, а?

— Какого Дмитрия? — переглянулись ничего ещё не понимающие кузены.

— Ну, квартиранта нашего — Будищева!

— Ах, вот ты про кого. Не беспокойся, как тебя — Стеша? Так вот, никто не собирается увольнять твоего Будищева. Он, конечно, совершил ужасный поступок, и его совершенно поделом забрали в участок, но, я полагаю, скоро всё образуется, и он вернется к работе.

— Да он же не со зла! — горячо воскликнула девушка, но Пётр Викторович её перебил.

— Конечно-конечно, так вот взял и совершенно не со зла — избил пожилого человека!

— Так ведь он за Сёмку заступился!

— За какого Сёмку?

— Известно за какого — Трифонова! Ну, ученика на вашем заводе.

— Это какого Трифонова, того, что в больницу угодил? Погоди, а при чём тут он?

— Так это же Никодимыч его избил!

— Какой Никодимыч... мастер Перфильев?!

— Ну да! Вот Дмитрий-то и взбеленился!

— Девочка, а ты ничего не путаешь?

— И ничего я не путаю! — сердито отвечала Стеша. — Всем известно, что Никодимыч почем зря к Семке придирается и за всякий проступок норовит затрещину дать! Вот и получилось так.

— Подожди, одно дело — затрещину, — это дело житейское, а другое...

— Уж не хотите ли вы сказать, кузен, — вмешалась Паулина Антоновна, — что одобряете подобные методы?

— Увы, дорогая моя, в управлении предприятием иногда приходится прибегать к мерам, далёким от гуманизма!

— Я ушам своим не верю!

— Не делай поспешных выводов, дорогая, — прервал негодование жены Владимир Степанович. — Это всё, конечно, ужасно, но такова жизнь!

— Но неужели нельзя как-то иначе? — не сдавалась женщина.

— Отчего же нельзя — можно-с! — отвечал её уже изрядно взведенный Пётр. — Мастер имеет право оштрафовать нерадивого работника, в том числе и ученика. Но как вы думаете, многоуважаемая Паулина Антоновна, а что будет, когда этот Сёмка придет домой без своего обычного заработка?

— И что же?

— Известно что, — выпалила Стеша. — Отец его выдерет, как сидорову козу!

— Вот видите! — продолжил фабрикант, обрадованный такой поддержкой. — И это будет куда неприятней затрещины от мастера.

— Ага, он у него на расправу лютый! — подтвердила девушка.

— Но не избивать же ребенка до полусмерти!

— Нет, конечно, но имело ли место подобное событие?

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что если бы Перфильев так избил это самого Сёмку, будьте покойны, мне бы немедля стало известно об этом, и я принял надлежащие меры!

— Уж не думаете ли вы, что мальчик сам себе нанес эти побои?

— Разумеется, нет! Однако же, эта травма вполне могла быть следствием неосторожности. А Будищев, мог, не разобравшись, бог знает что себе вообразить, и начать вершить "правосудие".

— Кстати, это на него похоже, — поддакнул Владимир Степанович.

— И ничего он не вообразил, — снова вмешалась Стеша. — Я у Сёмки в больнице была, и он мне всё рассказал!

— Вот видите! — обрадовалась Паулина Антоновна. — Что я вам говорила?

— Это меняет дело, — задумался Барановский-старший. — Хотя действия его в любом случае недопустимы! Он мог довести нам об этом инциденте и мы бы приняли надлежащие меры.

— Я же говорил, что надо помочь нашему гальванёру, — сокрушенно вздохнул его кузен.

— Да ничего страшного, — пожал плечами Пётр. — Сегодня же отправлю поверенного, проверить эти обстоятельства — и, если всё подтвердится, уже завтра он будет на свободе...

— Да он уже на свободе, — воскликнула дочь Степаныча. — Просто батюшка осерчал и из дома его выгнал. А кабы вы не стали Дмитрия увольнять, так он бы, глядишь, и смягчился.

— Как "на свободе", когда?!

— Так вчера ещё. Только мужики наши возвращаться с работы начали, так и он появился.

— Ты что-нибудь понимаешь? — удивленно спросил у кузена Владимир.

— Нет, а ты?

Тут в комнату, где проходили столь оживленные переговоры, вплыла пышная фигура горничной.

— Так на стол подавать или нет? — певучим голосом поинтересовалась она. — Остынет же!

— Да, конечно же, подавай, Глафира, — обрадовался возможности закончить неприятный разговор под благовидным предлогом Владимир Степанович. — Господа, прошу к столу.

Его кузен, очевидно, испытывавший те же чувства, поспешно согласился и проследовал в столовую. За ним двинулся хозяин квартиры, и только Паулина Антоновна немного задержалась.

— Милочка, я за всеми этими волнениями совсем забыла спросить — не голодна ли ты? — спросила она у о чём-то задумавшейся Стеши. — Если, да, то я сейчас же распоряжусь...

— Что вы, барыня, — смутилась девушка. — Сытая я. Да и домой мне пора уж, а то батюшка заругает, если узнает, куда я бегала.

— Тогда не буду тебя задерживать. Ступай и ни о чём не беспокойся. Я обо всём позабочусь.

— Благодарствую. И простите меня, дурочку необразованную, если что не так сказала.

Выпалив это, дочка машиниста поспешно покинула квартиру фабриканта, и лишь оказавшись на улице, перевела дух.

— Так вот ты какая — Глафира, — пробормотала она и взгляд её на мгновение стал острым, будто бритва. — Ну ничего, я тебе когти-то подкорнаю, кошка драная!

Глава 11

В воскресенье весь Петербург стремится покинуть душный и пыльный город, чтобы хоть на краткий миг забыть о многочисленных заботах и оказаться где-нибудь поближе к природе. Люди состоятельные снимают для этого дачи, где и живут в свое удовольствие. Публика попроще обходится пикниками. Разумеется, и в этом деле есть градация. Одни отправляются за город в наемном экипаже, и, заняв со своими спутниками целую поляну, проводят время весело и непринужденно. Другие же, положив в корзинку нехитрую снедь, сначала путешествуют до окраины на конке, потом идут пешком и, оказавшись в замусоренной предыдущими отдыхающими роще, с трудом находят себе более или менее чистый уголок для скромного отдыха.

Среди многочисленных компаний, выехавших в тот день на природу, совершенно затерялась одна, состоявшая из двух очаровательных барышень и их кавалеров — представительного господина и двух молодых людей.

Прислуги у них с собой не было, но, пока юноши пытались развести огонь в самоваре, дамы быстро расстелили большую скатерть и разложили на ней прихваченные с собой припасы. Для пикника всё было готово, но, похоже, что к их компании должен был присоединиться кто-то ещё.

Удивляюсь я вам, Гедвига Генриховна, — рассыпался в комплиментах молодой человек постарше. — Всё-то у вас в руках спорится. Что платье сшить, что на стол накрыть.

— Что же тут удивительного, Григорий, — улыбнулась в ответ девушка. — Я с детства привыкла помогать матери по хозяйству. Поэтому мне всякое дело привычно.

— Но вы всё делаете с таким изяществом...

— Оставьте, Гриша, — мягко остановила она его. — Мы ведь здесь, кажется, по делу?

— Да-да, конечно, — спохватился тот и воровато оглянулся, не обратил ли ещё кто внимание на то, как он распустил хвост.

Однако Ипполит Сергеевич был занят лошадью, Искра, как обычно, погружена в свои мысли, а Аркаша вообще никого, кроме неё, не видел, хотя и старался держаться поодаль.

— Что с бедным мальчиком? — поинтересовалась модистка. — В последнее время он сам не свой.

— Влюблен-с, — ухмыльнулся в ответ студент.

— Это вовсе не новость, — покачала головой девушка.

— Вы заметили?

— Тут и слепой бы заметил. Но я так же вижу, что с ним определенно что-то происходит. Вы не знаете — что?

— Взрослеет, — пожал плечами Григорий, отлично знавший, после чего именно бедолага-гимназист ходил как мешком ушибленный.

— Но где же Максим? — обеспокоенно спросил Крашенинников, распрягший, наконец, пролетку и вернувшийся к компании. — Пора бы ему и появиться с новым знакомым.

— Кстати, а кто этот таинственный "новый знакомый" нашего друга? — спросила Гедвига. — Вы только и делаете в последнее время, что шепчетесь о нём, так что я совершенно заинтригована.

— Не знаю, — с деланным равнодушием ответил Григорий и отвернулся. — Я никогда его не видел.

Услышавшая ответ Искра поморщилась от столь неприкрытого вранья, но вмешиваться не стала и принялась отгонять мух от провизии. Аркаша сделал робкую попытку помочь ей, но наткнувшись на внимательный взгляд, ещё больше стушевался.

— А вот и они! — воскликнул Ипполит Сергеевич, заметив подходивших к ним двух молодых людей.

Хотя Максим был настоящим богатырём, его спутник совершенно не терялся на его фоне. Тоже довольно рослый, но более сухой телосложением, с приятными чертами лица. Впечатление немного портили фатоватые усики, придававшие ему несколько легкомысленный вид, но внимательный и цепкий взгляд выдавал в нём человека бывалого и решительного.

— Здравствуйте, товарищи! — шумно поприветствовал собравшихся мастеровой. — Вот, привел к вам, как и обещался, своего нового друга. Это — Дмитрий — прошу, как говорится, любить и жаловать!

— Чрезвычайно рад знакомству! — церемонно заявил Крашенинников и протянул руку.

— Взаимно, — хмыкнул Будищев в ответ и крепко пожал её.

Окинув быстрым взглядом поляну, он тут же узнал побледневшую и переменившуюся в лице Гесю, а также её спутницу, бывшую с модисткой в магазине Линдстрема.

— Слышал о вашем деле, — продолжал Ипполит Сергеевич после церемонии представления. — К сожалению, я слишком поздно узнал о нём, а то бы немедля вмешался. Помочь человеку, вступившемуся за ребенка, я полагаю священным долгом...

— А вы — прокурор? — бесцеремонно перебил его новый знакомый.

— Нет, я — адвокат, — отозвался Крашенинников, которого трудно было сбить с толку вопросом. — И всегда готов прийти на помощь к невинно пострадавшему.

— Тоже неплохо. Но это не про меня.

— В смысле? — смешался-таки оратор.

— Ну, я к "невинно пострадавшим" точно не отношусь, — охотно пояснил Дмитрий. — Я реально дал мастеру по физии, за что и загремел в участок.

— Но ведь он избил мальчика, не так ли? — пришла на помощь Ипполиту Искра.

— Было дело.

— Я вам так завидую! — вмешался в разговор молчавший до сих пор Аркаша. — Вы сделали настоящее дело и даже побывали в тюрьме...

— Дурное дело — нехитрое, — хмыкнул в ответ гальванёр.

— Вы, как будто, совсем не гордитесь своим поступком? — изумился гимназист. — Разве выступить против преступного режима — дурное дело?

— Дурное дело — попасть в тюрьму!

— Как это верно сказано, — поддержал Будищева Крашенинников и попытался вернуть разговор в заготовленное русло. — Ну, что же, товарищи, раз уж все в сборе, прошу к столу, точнее, некоторым образом, к скатерти.

Немедля были откупорены бутылка водки для мужчин и марсалы[42] для дам и наполнены стаканы.

— Ну, что же, давайте за знакомство!

— Ага, за случайное, — вполголоса заметил Дмитрий, но отказываться не стал.

Все, кроме Аркаши, которому на сей раз не наливали, с удовольствием выпили и принялись за закуску. За первым тостом последовал второй, за ним — третий. Разговоры во время пикника велись самые крамольные. Искра и Ипполит рассказывали о различных беззакониях и несправедливостях, творившихся на необъятных просторах России. Максиму, хлебнувшему немало лиха за свою жизнь, также было что рассказать. Гимназист Аркадий им охотно поддакивал. И только обычно разговорчивая Гедвига отмалчивалась и прятала взгляд.

Дмитрий тоже старался меньше говорить и больше слушать, пытаясь понять, куда клонят его новые знакомые. Иногда он бросал удивленный взгляд на модистку, как будто желая что-то спросить. Но та упорно отворачивалась, делая вид, что они прежде не встречались.

— Вот взять хоть вас, — продолжал разглагольствовать Крашенинников. — Вы — герой войны — георгиевский кавалер, и вообще, человек заслуженный; вступились за беззащитного ученика и тут же угодили в кутузку! Каково! Где еще возможен подобный полицейский произвол, я вас спрашиваю?

— Беда, — с хитрой усмешкой вздохнул Будищев, сохранивший, несмотря на выпитое, полную ясность мыслей.

— Вот именно! Беда! Беззаконие...

— Я говорю, — перебил его гальванёр, — если каждый чуть что будет в рыло бить и самосуд устраивать, то мы правовое государство никогда не построим! Вы же хотите жить в правовом государстве?

Если бы небо разверзлось и на многострадальную землю просыпался каменный дождь, наверное, и тогда собравшиеся были меньше удивлены этими словами.

— Простите, как вы сказали? — даже переспросил немного опьяневший уже Ипполит.

— Я спросил, желаете ли вы жить в "правовом государстве"?

Похоже, на сей раз Дмитрию удалось сбить с толку Ипполита, и прожженный адвокат не нашелся, что сказать в ответ.

Будищев же, пока тот собирался с мыслями, встал со своего места и пересел ближе к женщинам, бесцеремонно отодвинув вспыхнувшего Аркашу от предмета его обожания.

— Мы, кажется, уже встречались? — спросил он у Искры.

— Да, — без тени улыбки отвечала ему барышня. — В магазине "Линдстрема".

— Верно. Но вы так быстро сбежали, что можно было подумать, что за вами волки гонятся.

— Мы не сбегали. Просто все необходимые покупки были сделаны, и нам была пора возвращаться.

— Вам?

— Да, нам. Мне и мадемуазель Берг.

— Как интересно, и давно вы знакомы с госпожой Берг?

— Порядочно. А вы?

— А мне кажется, что я её совсем не знаю!

— Дмитрий, прекратите, — попросила Гедвига и закусила губу.

— Ну вот, — с досадой вздохнул гальванёр. — Больше года не виделись, а вместо "здравствуйте" — "прекратите"!

— Я смотрю, вам совсем не интересно то, что говорят Григорий или Ипполит? — пришла на помощь подруге Искра.

— Нет.

— Отчего так? — звенящим голосом спросила девушка так, что все поневоле затихли и с удивлением уставились на них с Дмитрием.

— Да как вам сказать, барышня, — уклончиво отвечал ей Будищев. — Они разговоры ведут, точно как мужики в моей деревне.

— В каком смысле?

— В лесу о бабах, с бабами о лесе!

Подвыпивший Григорий от услышанного сначала засмеялся, затем, видимо, сообразив, что дело неладно, замолчал. Ипполит Сергеевич тоже хмыкнул, но лицо его оставалось серьезным. Максим, напротив, помрачнел и стал поглядывать на приведенного им товарища с неприязнью. И только Аркаша, увидев, как вспыхнула от слов Дмитрия Искра, вскочил и, заикаясь от гнева, потребовал:

— Немедленно извинитесь!

— Чего? — искренне удивился Будищев.

— Немедленно извинитесь перед дамами!

— Вы же ему вроде не наливали? — пожал плечами гальванёр и ловко, одним движением, встал с земли и тут же сделал шаг в сторону, уклоняясь от пролетевшей мимо пощечины гимназиста.

Не ожидавший такого подвоха мальчишка не смог удержать равновесия и наверняка растянулся бы на скатерти с разложенным на ней угощением, если бы Будищев не схватил его за шиворот.

— Держись за воздух, когда падаешь! — с издевательской усмешкой посоветовал он Аркаше, и отпихнул того в сторону.

— Дмитрий! — с отчаянием в голосе вскрикнула Гедвига и умоляюще посмотрела на него.

— Ладно, господа хорошие, — издевательски поклонился Будищев. — Спасибо за угощение, за доброту, за ласку! Люди вы, видать — неплохие, только разговоры ведёте поганые. Ну, да это не моё дело. Прощевайте!

Договорив, он крутнулся на каблуках и, не оглядываясь, пошагал прочь, провожаемый недоумёнными взглядами присутствующих. Первым опомнился Максим и, крикнув товарищам, — "я его верну" — бросился следом.

— Не стоит, — попытался было остановить его Крашенинников, но было поздно, и адвокат лишь махнул рукой.

— Что это было? — с глупым смешком спросил Григорий.

— Он почувствовал неладное и ушел, — с досадой ответила модистка.

— Почувствовал? — переспросила Искра.

— Да, как зверь! Зачем вы устроили этот глупый фарс с пикником? Почему ничего не сказали мне?

— Прости. Это была не моя идея.

— А чья же?!

— Моя, — хмуро отозвался Ипполит. — Хотелось посмотреть на него в непринужденной обстановке...

— О Господи!

— Но, как он смел так разговаривать... — попытался влезть в разговор красный от конфуза гимназист, но модистка перебила его.

— Аркаша, чтобы вы были здоровы, но когда разговаривают взрослые люди, маленькому мальчику надо держаться в сторонке, а то он никогда не вырастет!

— Я вам не мальчик!

— Полно, товарищи, довольно ссор, — прекратил препирательства Крашенинников. — Давайте лучше выпьем, что ли...

— Что-то Максим долго не возвращается, — сказал Григорий, берясь за бутылку. — Наверное, догнал этого Будищева!

— Надеюсь, что нет, — покачала головой Гедвига.

— Что, простите?

— Я говорю, что больше не буду пить ничего, кроме чая.

Максим бежал вслед за Дмитрием, чувствуя внутри себя всё большее раздражение против этого человека. В самом деле, что это Будищев стал себя так вести? Нагрубил хорошим людям, барышень обидел. Ну, ничего, сейчас он его догонит и мозги вправит. Будет знать, как в порядочном обществе обращаться. Правда, тот как сквозь землю провалился и урок, похоже, придется немного отложить...

— Ты не меня ищешь? — раздался над самым ухом насмешливый голос.

Мастеровой отшатнулся и, махнув кулаком, попытался достать Будищева, но в этот момент его по ребрам будто кувалдой ударили, напрочь вышибив весь воздух из легких. На какое-то мгновение в глазах померк свет, а когда Максим очнулся, его противник был уже сверху и выкручивал ему руки.

— Пусти! — попытался вырваться парень, но не тут-то было.

— Не дергайся, а то руки переломаю, — спокойно посулил ему Будищев и так дернул, что пленник едва не взвыл.

— Пусти, больно!

— Ага, сейчас! — ослабил хватку гальванёр. — Рассказывай лучше.

— Что тебе рассказывать?

— Всё. Максимально подробно и по порядку. Кто дал тебе задание меня привести к этим людям и, самое главное, — зачем?

— Никто мне ничего не... ой!

— Повторяю вопрос. Кто и за каким хреном приказал тебе — дурню стоеросовому — привести меня сюда?

— Да случайно всё это получилось... ай!

— Ты меня не понял, — печально вздохнул Дмитрий. — А объяснять времени нет!

— Да мы постоянно толковых людей ищем. Таких, чтобы за серьезное дело взяться не побоялись!

— И я вам достойным показался?

— Ну а что?! За мальчишку заступился, на конфликт с хозяевами пошел. Ипполит сказал, чтобы я тебя привел...

— Стало быть, он знал про меня?

— Ну, да. Портниха эта — Берг — про тебя ему рассказала.

— Очень интересно. И что же она такого обо мне ему поведала?

— Что стреляешь хорошо. Вообще никогда не промахиваешься.

— О как! И часто вы такие разговоры ведёте?

— Нет, просто это вскоре после покушения Соловьева было...

— Понятно, — хмыкнул Будищев и, отпустив своего пленника, поднялся и стал отряхивать испачканные землёю штаны с сапогами.

С трудом поднявшийся Максим зло посмотрел на него, но драться больше не решился и лишь коротко пробурчал:

— Здоровый, чертяка!

— Не жалуюсь, — усмехнулся Дмитрий. — А вот ты бы своё здоровье поберег бы!

— Это ты про что?

— Про то, что ничего хорошего, лично для тебя, из этих посиделок не выйдет. Как пить дать, на каторгу загремишь!

— Я не боюсь!

— Это потому, что мозгов нет.

— А у тебя есть? Ты, значит, умный, а все вокруг дураки!

— Ну почему — только я? Вон Ипполит ваш, тоже не дурак, хотя и с такими, как вы, хороводит.

— Ты про что?

— Да так. Ты, к примеру, чем займешься, если ваша возьмет?

— Не знаю, — растерялся Максим, никогда так далеко не заглядывавший.

— А я знаю. Так и будешь на фабрике спину гнуть.

— Так что с того? Это же совсем другая жизнь будет!

— Для кого как. Вот для Крашенинникова она точно переменится. Он ведь в депутаты, а то и выше, поднимется. А ты, как был работягой, так и останешься.

— Так ить, Ипполит Сергеевич — человек учёный!

— А тебе кто мешает учиться? Вон на всякую ерунду время есть. В университет, понятное дело, уже не получится. А вот толковую специальность приобрести — почему нет?! Ладно, ты мальчик уже большенький, сам разберешься, что к чему.

Договорив, Дмитрий поправил на голове картуз и с независимым видом двинулся прочь.

— Ты куда? — окликнул его Максим.

— Вещи забирать. Ты ведь меня не от доброты душевной к себе жить позвал?

— Ну...

— Баранки гну! В общем, в вашем блудняке я участвовать не желаю — так своим и передай. И больше меня не ищи, а то я не всегда такой ленивый.

— Ты про что?

— Да так. Яму мне копать неохота было. Бывай!

Супруги Половцевы, несмотря на родство с богатейшим банкиром Петербурга, жизнь вели самую скромную, хотя нельзя сказать, чтобы бедную. Просто у них была самая обычная квартира с минимумом прислуги. Отсутствовал свой выезд, составлявший для всякого сколько-нибудь состоятельного жителя столицы вещь совершенно обыденную. Посещая театр, они не бронировали ложу, а довольствовались партером. Гости у них также собирались не слишком часто, но, по меньшей мере, дважды в месяц Надежда Михайловна с Александром Александровичем устраивали что-то вроде приема для друзей и сослуживцев. Иногда к ним даже захаживали довольно значимые персоны, но обычно всё было очень скромно.

Вот и на сей раз, к ним пожаловали с визитом супруги Гриппенберг. Глава семейства — Оскар Карлович — был столоначальником в одном департаменте с Половцевым, а их жены были весьма дружны, насколько это вообще свойственно петербургским дамам. Поднявшись по лестнице, они скоро оказались перед дверью Половцевых, и тут возникла небольшая заминка. Вместо привычной крутилки механического звонка, на стене красовалась непонятная кнопка с надписью рядом — "Просьба нажимать здесь". Оскар Карлович, недоумевая, нажал на неё и тут же раздался громкий звонок, не похожий ни на что слышанное ими прежде. Это было так странно, что почтенный глава семейства не удержался и нажал ещё раз. В третий раз позвонить не получилось, поскольку появилась горничная и пригласила гостей войти.

— Ах, моя дорогая, — спросила крайне заинтригованная мадам Гриппенберг у своей подруги. — А что это был за странный звук?

— О чём вы, душечка? — томно вздохнула Надежда Михайловна.

— Ну, я про тот металлический звон, раздавшийся, как только мой Оскар нажал на эту странную кнопку.

— Ах вот оно что, — улыбнулась хозяйка дома. — Это новейшее изобретение. Называется — электрический звонок. Подарок papa.

— Какая прелесть! — простонала Амалия Витольдовна. — Вероятно, это чудо из Парижа?

— Вы же знаете, милая моя, — пожала плечами Половцева, — что я не вхожу в такие мелочи. Но, кажется, да. Впрочем, эту забавную вещицу можно купить и здесь, в Петербурге.

— Что вы говорите? — просто взвизгнула госпожа Гриппенберг и с надеждой уставилась на подругу.

— Надо спросить у мужа. Вроде бы у него осталась визитка с адресом мастера.

— Вы бы нас крайне обязали!

— Ах, какие пустяки. Это совершенно не стоит благодарностей.

Званый вечер прошел в теплой и, можно даже сказать, дружеской обстановке, но едва супруги Гриппенберг покинули гостеприимных хозяев, Амалия Витольдовна вкрадчивым, но, вместе с тем, не допускающим возражений, голосом заявила мужу:

— Дорогой, я хочу, чтобы у нас появился такой же звонок!

— Что, прямо сейчас? — имел неосторожность пошутить Оскар Карлович, пребывавший в довольно благодушном настроении после нескольких рюмок хереса.

Прозвучавшим в ответ голосом можно было морозить свиные туши на рынке.

— Вы совершенно точно меня поняли, мой друг, — прошипела в ответ дама и глаза её сверкнули так, что свет газового рожка в коридоре стал на мгновение излишним. — Я даже удивилась вашей догадливости!

Поправившегося, наконец, Сёмку забирали из больницы с почётом, как будто он был не заводским мальчиком на побегушках, а по меньшей мере — сыном приказчика. Батька, правда, его встречать не пришел, но, может, оно и к лучшему, а то у него рука тяжелая, а разговор короткий. Сначала выдерет, а уж потом дознаваться будет, что и как. Но пришла мамка — рано постаревшая худая женщина с измученным лицом, а с ней Стеша, воспользовавшаяся тем, что её собственный отец был на работе. Ради такого дела она принарядилась в новую кофточку и в свою лучшую синюю юбку, на шею повесила бусы, а в косы заплела ярко-алые ленты и была просто чудо как хороша. Так что у мальчишки, всерьез считавшего её своей невестой, на душе потеплело.

Но, самое главное, с ними был Дмитрий. Вот уж кто совершенно переменился с момента их последней встречи. Одетый как барин, и так же свободно себя ведущий, он с достоинством выслушал всё, что сказал ему доктор. Сдержано поблагодарил и пообещал скрупулезно следовать всем его предписаниям. Что такое "скрупулезно", Семён не знал, на заранее почувствовал, что спуску ему никто не даст.

— Ой, похудел-то как на казенных харчах! — воскликнула Стешка, завидев, как он спускается по лестнице рядом с Будищевым. — Гляньте, тётенька Евдокия, — вылитый шкилет!

У матери и без того глаза были на мокром месте, так что после слов девчонки бедная женщина едва не завыла, но Дмитрий решительно пресек это безобразие.

— Никаких слез, уважаемая мамаша. Сын ваш жив и здоров, так что радоваться надо! Кстати, насколько я помню, он и до попадания в больницу особо жирным не был.

— Скажете тоже, господин хороший, — тихо отвечала женщина, расцеловывая свою кровиночку. — С чего бы ему толстым быть?

— Ну что, пошли? — деловито спросил Будищев и, щелкнув крышкой на самых настоящих золотых часах, засунул их в карман жилета, так что снаружи осталась только толстая цепочка. — А то дел ещё много.

— Да и идти далеко, — поддакнула Стеша, но тут случилось неожиданное.

Вчерашний гальванёр свистнул, как заправский голубятник у них в слободке, и перед ним тут же, как из-под земли, возник экипаж.

— Куда прикажете, барин? — подобострастно спросил извозчик.

— На Выборгскую сторону, — ответил ему Будищев и стал помогать женщинам садится.

Пока ошарашенная тетка Евдокия, смущаясь от никогда не бывавшей с ней прежде оказии, охая, взбиралась на подножку, Стеша шустро взлетела наверх и с победным видом устроилась на обшитом кожей диване.

— А можно мне на облучок? — с замиранием сердца спросил Сёмка.

— А вот это ты у водителя кобылы спроси, — ответил Дмитрий.

— Дяденька, можно?

— Садись, племянничек, — ухмыльнувшись в бороду, отвечал извозчик и подвинулся.

— Только править ему не давай, — хмыкнул молодой человек и занял своё место.

— Но, мёртвая! — гаркнул на всю улицу тот, и легонько шлёпнул по лошадиному крупу концом вожжей.

Благородное животное, звонко цокая подковами по брусчатке, быстро покатило экипаж вдоль улицы. Степанида Филиппова впервые в жизни ехала на извозчике по Петербургу, и всё ей было внове, а потому девушка только и делала, что вертела во все стороны головой, разглядывая окрестности. Нет, раньше ей, разумеется, приходилось бывать на этих улицах, но одно дело — идти пешком, а совсем другое — мчаться на быстрой как ветер пролетке, будто барыне. Единственное, о чём она жалела, так это о том, что поторопилась сесть, и теперь её место оказалось с краю, а не рядом с Дмитрием, но и так всё было просто замечательно.

Сёмкиной матери тоже не доводилось прежде кататься на рессорных колясках, однако её сейчас занимал более насущный вопрос.

— Господин, — в очередной раз робко спросила она у Будищева. — Стало быть, не возьмут Семена на завод?

— Ничего страшного, — отмахнулся тот. — Я же вам объяснял уже.

— Хозяин мой ругаться будет, — извиняющимся тоном пояснила женщина.

— Скажете мужу, что профессия гальванёра ничуть не хуже любой другой, а по нынешним временам — может даже и лучше.

— Так-то оно так, только не любит он, когда не по его.

— Вот что, мамаша! Я в ваши семейные дела не лезу, но если Сёмку кто пальцем тронет, я не посмотрю — отец это или архиерей! Это первое. Теперь скажите мне, сколько он получал на фабрике Барановских?

— Двугривенный у него поденщина была. Деньги-то немалые!

— Ну, да, конечно! Так вот, у меня он учеником будет получать не меньше. Жить будет у меня, столоваться тоже. Так что вам даже легче станет. Это второе.

— Это что же — я его и видеть не буду? — испугалась женщина.

— Ну почему же — не будете?! Мастерская моя, слава Богу, не на луне. Насмотритесь друг на друга, ещё надоест!

Глава 12

Несмотря на то, что главный разработчик новейшей митральезы, или как её все чаще называли — пулемёта, покинул фабрику, работа над ней продолжалась. Собственно, механизм её был давно отлажен и дело встало лишь за испытаниями. Но и этот вопрос был решен и даже назначена дата, после чего на завод были прислана команда моряков во главе с офицером. Их предстояло обучить пользоваться новейшим оружием, с тем, чтобы представить его высокому начальству во всей красе.

— Здравия желаю, господин инженер, — звонко поприветствовал Владимира Степановича, командовавший матросами лейтенант. — Вы, верно, не признали меня?

— Нет, отчего же, — улыбнулся Барановский. — Рад видеть вас, дорогой Константин Дмитриевич, в добром здравии и, пользуясь случаем, поздравляю с очередным чином!

— Благодарю, — расцвел Нилов, совсем недавно примеривший лейтенантские эполеты. — Ну что у вас тут, новое изобретение?

— Да, некоторым образом. Пойдемте, покажу.

— С удовольствием.

Через несколько минут инженер с офицером оказались в мастерской, где некогда хозяйничал Будищев. Посреди неё на треногом станке возвышалась митральеза.

— Гатлинги-то повнушительнее выглядят, — хмыкнул лейтенант.

— Зато эта конструкция легче, технологичнее, и куда эффективнее, — парировал Барановский.

— То, что легче — это хорошо, все современные корабли ужасно страдают от перегруза.

— Отчего же так, неужели ошибки при расчетах?

— Случается и такое, — пожал плечами Нилов, — но, главным образом, это плата за прогресс. Пока корабль строится, господа инженеры успевают придумывать массу новых изобретений и чтобы не отставать, приходится их использовать. А новейшие броненосцы и крейсера хоть и велики, но всё же не безразмерны.

— Кажется, это в мой огород камешек? — засмеялся Владимир Степанович.

— Ну что вы, — ухмыльнулся офицер.

Пока они пикировались, рабочие вытащили пулемёт наружу, причём, предварительно с легкостью его разобрав. По отдельности новейшая митральеза и тренога оказались, хоть и увесисты, но вполне подъемны для одного человека.

— Оригинальная система, — счел своим долгом отметить Нилов.

— Вы про станок? Действительно, причем, с самого начала предусмотрено три вида. Тот, что перед вами, а ещё колесный лафет, и тумба, для крепления на палубе.

— Ну что же, давайте попробуем?

— Никаких возражений.

Повинуясь команде офицера, матросы вскрыли цинк с патронами и передали три картонные пачки слесарями. Те сноровисто снарядили магазин и, закончив с приготовлениями, доложили хозяину:

— Готово, Владимир Степанович!

— Ну что, попробуете? — предложил тот Нилову.

— Нет, господин инженер, ваше изобретение, вам, так сказать, и карты в руки!

— Не совсем моё, — вздохнул про себя Барановский, но всё встал к орудию.

Крепкие ладони инженера привычно взялись за рукояти, и большие пальцы утопили гашетку. Громкая очередь немедленно разорвала тишину, и пулеметчика окутали клубы дыма. Экстрактор принялся выплевывать одну за другой стрелянные гильзы и магазин тут же опустел.

— Впечатляет, — оценил Нилов. — Главное, рукоять вертеть не надо и стрелок может сосредоточиться на цели. А какова скорострельность?

— Техническая — несколько больше пятисот выстрелов в минуту. А боевая будет зависеть от выучки расчета.

— Браво!

— Увы, не мне.

— Да? И кто же изобретатель?

— Один наш с вами общий знакомый.

— Это кто же? Не припомню такого, — пожал плечами лейтенант, но тут же его осенило. — Погодите, уж не про того ли вы унтера, что пытался изготовить беспроволочный телеграф в Болгарии?

— Именно, Константин Дмитриевич.

— Он, что же, здесь?

— Увы, мой друг, ушел, причем со скандалом!

— Невероятно. Но неужели такого человека нельзя было удержать?

— Долгая история и, честно говоря, не слишком приятная.

— Набедокурил?

— Можно и так сказать.

— И вы не простили?

— Да какое там, я всячески пытался его удержать! Но он ухитрился прийти в контору, когда ни меня, ни кузена на заводе не было, в пять минут обвел конторских вокруг пальца и, забрав паспорт и вид на жительство — был таков! Представляете, мы с Петром возвращаемся, а бухгалтер нам с победным видом докладывает, что Будищев, де, плакался о недополученном жалованье, но так и ушел, не солоно хлебавши, поскольку этот идиот в нарукавниках, извольте видеть, блюдет хозяйские интересы! Тьфу!

— Но я всё же не пойму, в чём выгода для Будищева? — вежливо улыбнулся Нилов.

— Я, честно говоря, тоже. Но ушел!

— И чем же занялся?

— Не поверите, открыл, точнее, собирается открыть, собственную гальваническую мастерскую.

— Каково?!

— И не говорите.

— Но всё же, бог с ним с жалованьем, но ведь за митральезу новейшей конструкции, вполне может воспоследовать награда. Неужели он этого не понимает?

— Да уж я ему и доказывал, и жалованье обещал поднять, но...

— Вот что, братцы, — неожиданно прервал излияния инженера лейтенант, — зарядите-ка сей чудный аппарат ещё раз!

— Хотите ещё попробовать? — не понял его Барановский.

— Вы против?

— Никоим образом. Но зачем?

— Есть у меня одно соображение, — хмыкнул Нилов и скомандовал: — огонь!

На этот раз к орудию встал один из матросов, очевидно, имевший ранее дело с митральезами. Он легко выпустил ещё один магазин, но уже с третьим возникли проблемы. Поначалу возникли задержки при стрельбе, а затем пулемёт и вовсе заклинило.

— Сейчас мы во всем разберемся, — озабоченно воскликнул инженер и, сбросив сюртук, принялся закатывать рукава.

— Разумеется, — не стал спорить офицер, — но если проблемы все-таки возникнут, вам придется стать более убедительным с изобретателем.

— Вы думаете?

— Просто я видел его в деле.

— В каком смысле?

— В самом прямом — в бою! Мы однажды оказались в трудной ситуации на Дунае. Башибузуки нас, можно сказать, прищучили. Но этот сукин сын, простите великодушно, не подберу другого слова, перестрелял их одного за другим, причем, ухитряясь, всякий раз обманом заставлять разбойников высовывать головы из укрытия, а потом ещё и обобрал донага их трупы.

— Да, это на него похоже, но к чему вы рассказали мне всё это?

— Видите ли, Владимир Степанович, — усмехнулся лейтенант. — Но если Будищев ушел от вас, отказавшись от вознаграждения, стало быть, он уверен, что оно никуда от него не денется.

— Вы это всерьез?

— Поживём — увидим.

— Ну, хорошо. Всё же, полагаю, что с неисправностью мы справимся, а пока, не угодно ли отобедать?

— С удовольствием. Но...

— О ваших людях позаботятся.

— Благодарю, но это — излишне. Их ждет обед в экипаже. Впрочем, как угодно.

Увы, но Нилов оказался провидцем. После того, как закончился обед, слесаря смущенно доложили хозяевам, что, хотя и нашли причину неполадки, гарантировать, что она не случится вновь, не могут. Недавно присоединившийся к кузену и его гостю Пётр Викторович только строго свел брови, и велел работникам посмотреть ещё. Лейтенант деликатно не вмешивался, а Барановский-младший с досадой подумал, что навестить Будищева ещё раз все же придется.

Найти только что открывшуюся мастерскую оказалось делом несложным. Благо находилась она недалеко, а адрес ему подсказали доброжелатели. Расположилась она в подвале ничем ни примечательного доходного дома, расположенного на самой границе между чистыми кварталами и мастеровыми слободками.

Спустившись по лестнице, инженер оказался в довольно просторном помещении, сплошь заставленном ящиками. Другим минусом было слабое освещение от маленьких окошек под низкими потолками. Из-за одной из стопок ящиков явственно доносился какой-то шорох, но сразу было непонятно кто там шуршит, человек или крысы.

— Есть кто живой? — громко осведомился Барановский.

— Чего изволите? — как чёрт из табакерки выскочил мальчишка с большой отверткой в руке.

— Мне бы Дмитрия Будищева.

— Ой, это вы? — признал бывшего хозяина ученик.

— Да. А ты, кажется, Трифонов, Семён?

— Ага.

— И как твоё самочувствие, ты ведь в больнице был?

— Благодарствую, Владимир Степанович. Благодарение Господу, хорошо уже всё!

— Ну, что же, замечательно. Но я хотел увидеть твоего нынешнего хозяина.

— Дмитрий Николаевич в газету пошли.

— Зачем?

— Известно зачем, — рассудительно отвечал мальчишка. — Рекламу заказывать!

— Вот как? Досадно. Я желал бы с ним переговорить.

— Так нету его, — развел руками Сёмка.

— Это я уже понял, но ты передашь, что я приходил?

— Непременно. Я завсегда ему передаю, как кто-то приходит. Жалко только грамоты не знаю, чтобы записывать.

— Что, записывать?

— Так адреса заказчиков, пожелания всякие, ну и разное там...

— И что много клиентов?

— Нет пока, но троим уже поставили, а двоим завтрева будем ставить.

— Ставить, что?

— Так звонки елестрические!

— Может гальванические?

— Нет, Митька, ой, то есть, Дмитрий Николаевич говорит, что эдак не правильно, а надоть — елестрические, вот!

— Тогда, может быть, электрические?

— Ага, они самые!

— Слушай, Семён, а где Будищев сейчас живет?

— Так здесь мы с ним и проживаем, — развел руками ученик. — И столуемся тут же.

— И кто же вам готовит?

— Так, Дмитрий Николаевич на все руки мастер. И звонок придумать и кашу сварить.

— А спите тоже тут?

— Ага, — ответил мальчишка и насупился.

Дело в том, что тут он немного слукавил. Сам он ночевал, действительно, в подвале, а вот с Дмитрием это случалось не всегда. К примеру, вчера они ставил звонок вдовой купчихе и, когда закончили, Дмитрий отослал его в мастерскую, а сам зачем-то задержался. Вернулся он уже под утро, усталый, но довольный как кот, обожравшийся соседской сметаны. Сёмке же было страшно спать в одиночестве и потому он немного сердился на своего наставника и хозяина.

— И что же, вы вдвоем тут работаете?

— Да. Правда, Мить... ой... в общем, говорил, что надо набрать ещё мальчишек.

— Отчего же именно мальчишек?

— Так, легче молодых научить, чем старых переучивать, — гордо ответил ученик гальванёра, явно повторив чужие слова.

Что думает простой человек, когда слышит слова — "редакция газеты"? наверняка ему в голову приходит вид большого присутственного места, где важные господа с очень умными лицами "делают макет", обсуждают "набор", и многие другие вещи с непонятными, но оттого ещё более чарующими названиями. И именно благодаря их труду, на свет появляются широкие, пахнущие свежей типографской краской, листы бумаги, благодаря которым читающая публика узнаёт о важных новостях, политических событиях и чрезвычайных происшествиях.

Увы, редакция газеты "Петербургский вестник" весьма мало напоминала эту картину. Помещалась она в маленькой квартирке доходного дома из трех комнат, одну из которых занимал главный редактор, в другой корпели над работой его подчиненные, занимавшиеся макетом, а третья являла собой что-то среднее между прихожей и буфетом. Последнее обстоятельство было весьма важным, ибо с мелкими корреспондентами расплачивались прямо на месте, а гонораром служил бутерброд с ветчиной. Иногда, в качестве особого благорасположения редактора к нему полагалась рюмка водки, но для этого надо было уж постараться!

Сегодня Николай Постников постарался и впервые был поощрён таким образом. Исполнявший роль буфетчика, стенографист Сергей — неопределенного возраста тощий субъект, с невероятно грязным воротничком, священнодействуя, нацедил из штофа кристально прозрачной жидкости в стопку из мутного стекла и пододвинул её только что принятому в штат журналисту.

Поскольку новоиспечённая "акула пера" последний раз ела ещё вчера, протянутая за водкой рука явно подрагивала. Дождавшись, когда на блюдце с синей каймой и отщерблённым краем окажется вожделенная закуска, Николай одним махом опрокинул хлебное вино в рот. Живительная влага факельным шествием прошествовала по иссушенной глотке и попав в желудок мгновенно воспламенила в нём жар.

— Эх, хорошо пошла, — крякнул от удовольствия Постников, и тут же вцепился зубами в бутерброд. Хлеб, по правде говоря, был суховат, а ветчина не особо свежей, но всё это было такой мелочью, так что молодой человек мгновенно расправился с закуской и обвел немногочисленных присутствующих победным взглядом.

— Поздравляю, коллега, — флегматично подал голос с дивана Ефим Нарышкин — один из немногих постоянных репортеров "Петербургского вестника".

— Благодарю!

— Перешли из "бутербродных корреспондентов" в "рюмочные"?

— То ли ещё будет!

— Не сомневаюсь, — и не подумал скрывать свой скепсис Ефим.

Но обрадованному своей удачей Постникову не было дела до его ехидства. В последнее время ему и впрямь везло. Хотя началось всё, говоря по совести, не особо хорошо, и он попал в самую настоящую тюрьму, но потом всё наладилось. Суд, перед которым он предстал за то, что влепил пощёчину одному негодяю, неожиданно встал на его сторону и нашёл, что пострадавший сам спровоцировал молодого человека на "оскорбление действием" и оттого штрафу назначил — самые пустяки.

Что ещё более важно, хотя Николай и проиграл почти всё свои вещи в карты сокамерникам, перед зерцалом[43] он появился всё же прилично одетым. Дело было в том, что один из недавно освободившихся сидельцев, выйдя на свободу, ухитрился найти знакомых Постникова и рассказать им о его бедственном положении. Слава Богу, те проявили настоящее сострадание и собрали с миру по нитке, всё необходимое, чтобы их товарищ смог прикрыть свою наготу.

С тех пор дела бывшего канцеляриста неожиданно пошли в гору. Во-первых, все знакомые, узнав о его злоключениях, не отвернулись от молодого человека, а сочли "страдальцем". Потому хотя бы первое время вопрос о хлебе насущном стоял перед ним не так остро. Во-вторых, свои впечатления о реалиях околотка, он сумел правильно оформить и продать в газету, как репортаж с места событий. Этот опус неожиданно понравился читателям, и Постников понял, что напал на золотую жилу. Ещё вчера он был "бутербродным", сегодня стал "рюмочным", а то, что будет завтра — несомненно, превзойдет самые смелые ожидания!

— А кто был тот мастеровой, что принёс весть, о пропаже ваших вещей? — неожиданно поинтересовался Нарышкин.

— Да так, один знакомый, — неопределенно ответил Николай. — А что?

— Да так, — пожал плечами репортер. — Хорошо излагал, подлец! Даже я расчувствовался и пожертвовал для вас свои носки.

Говоря по совести, молодой коллега не слишком-то оценил данную жертву, ибо они были разного цвета, и, скажем прямо — не особо чистыми, но выглядеть неблагодарным ему не хотелось, и потому он сдержанно поблагодарил:

— Вы крайне выручили меня.

— Ну, что вы, какие пустяки, — благодушно ответил старший товарищ. — Вернуть только не забудьте!

Постников промолчал в ответ и с надеждой взглянул на Сергея, но стенографист уже запирал буфет на ключ. Тяжко вздохнув, надежда отечественной журналистики, решил в очередной раз рассказать о человеке, с которым злодейка-судьба свела его в узилище. Тем более, что такие рассказы, в последнее время, частенько заканчивались угощением. Надо сказать, что повествования эти с каждым разом расцвечивались новыми красками и становились всё более драматичными.

— На самом деле, это не совсем обычный знакомый.

— Что вы говорите?

— О, если бы вам довелось узнать его так, как мне, вы бы, несомненно, восхитились его человеческими и боевыми качествами!

— Боевыми?

— Да! Именно! Видели бы вы, как он противостоял разбойникам, содержавшимися в нашей камере! На всякий каверзный вопрос — у него был ответ. На каждую угрозу — своя. А уж как ловко он владел кулаками — это уж и вовсе не поддается описанию. Вообразите, он один управился с десятком "лацароне"[44] вздумавших напасть на него!

— Позвольте спросить, а где в этот момент были вы? — съехидствовал Ефим.

— Разумеется, бился плечом к плечу с ним! — возмутился таким плоским намеком Николай.

Надо сказать, что Нарышкин не очень нравился Постникову, особенно эта его претензия, быть в родстве со своими аристократическими однофамильцами. Обычно подвыпив, он всем и каждому говорил, что принадлежит к побочной ветви этой знатной семьи[45], растерявшей за прошедшие века свои имения и жалованные грамоты. Разумеется — это был сущий вздор и все об этом прекрасно знали. Так что пафос старого репортера был в высшей степени смешон, хотя никто пока что не решался сказать ему об этом вслух. Посему молодой человек не счел большим грехом немного приврать, и принялся с жаром рассказывать, о небывалом побоище, в котором ему, по его словам, довелось участвовать.

Рассказывал он, нельзя не признать — хорошо, а потому все обитатели редакции скоро собрались послушать эти байки. Кончилось это всё, как и следовало ожидать, тем — что главный редактор, поняв, что его подчиненные бездельничают, выскочил из своей комнатушки и устроил собравшимся разнос. Уличённые в небрежении своими обязанностями сотрудники немедля рассосались по рабочим местам, и газетный тиран обратил свой взор на Постникова с Нарышкиным.

— Господа, вам нечем заняться?

— Нет-нет, мы уже...

— Гхм, — прочистил горло недавно подошедший субъект, в хорошем костюме, внимательно слушавший эмоциональный рассказ корреспондента.

— Что вам угодно? — немедля принял официальный вид редактор.

— Объявление хочу дать.

— Вы пришли по правильному адресу. А какого рода объявление? Коммерческое или, быть может, личного характера?

— Коммерческое.

— Пройдите вон в тот кабинет, и продиктуйте сотруднику, то, что вам угодно объявить. Это недорого — всего пять копеек за строчку.

— Благодарю.

Главный редактор лишь величественно кивнул в ответ, и вернулся к себе с видом банкира только что пожертвовавшего несколько тысяч на благотворительность. Посетитель направился было в указанный ему кабинет, но его остановил необычайно разволновавшийся Постников.

— Это вы? — изумленно спросил он.

— Я, — хмыкнул в ответ Будищев.

— Вас совсем не узнать! Вы выглядите совершенно иначе...

— По вашему рассказу — точно.

— Ну, — смутился Николай, — я просто...

— А ведь это и впрямь вы! — пришел на выручку молодому коллеге Нарышкин. — Вас и впрямь трудно признать. Но не могу не отметить, что этот костюм идет вам куда больше одеяния мастерового.

— Спасибо. Я старался.

— О... узнаю этот стиль! — развязно ухмыльнулся старый репортер. — Я только что говорил мосье Постникову, что вы были весьма красноречивы, рассказывая о его злоключениях. Но при этом, остроумны, лаконичны и даже несколько злы. Да-с, именно так — злы! Ей богу, это вам, а не ему надо быть журналистом. Нынешние так не умеют, им лишь бы растечься по древу мыслями, в надежде на повышенный гонорар закаждую строчку, а вот так — фактами точно в лоб, сейчас уже мало кто может.

— А наш общий друг — стал журналистом?

— Я же вам рассказывал... — смущенно попробовал вставить молодой корреспондент, но Нарышкин бесцеремонно его перебил.

— О да. Мосье Постников — начинающая звезда здешнего криминального отдела. Он даже, можно сказать — только что получил повышение.

— Рад за него.

— Могу я чем-нибудь отблагодарить вас за вашу услугу? — сумел, наконец, вклиниться в разговор смущенный похвалой, а более того, скрытыми намёками молодой человек.

— Судя по вашему рассказу, это мне нужно благодарить, — криво усмехнулся Дмитрий. — Хотя, пожалуй, сможете.

— Внимательно слушаю, — встрепенулся, совсем было уже упавший духом Николай.

— Вы же пишите репортажи с места событий?

— Да.

— Так вот. Если вам случится писать о каком-нибудь ограблении банка, или чего-то подобного, то черкните пару строк, что, дескать, если бы у потерпевших была новейшая сигнализация системы Будищева — трагедии можно было избежать.

— А вы делаете такую сигнализацию? — деловито спросил почуявший поживу Нарышкин.

— Пока нет, а будут заказы — сделаю.

— Но вы хотите, что бы мы об этом написали?

— Ну да, что-то вроде скрытой рекламы.

— Как вы сказали? Скрытой рекламы... Боже мой... Да это же — гениально! Коля, что вы стоите, немедля бегите и найдите нужное нам происшествие!

— Что прямо сейчас?

— Немедленно! Сию же секунду!

Когда совсем сбитый с толку молодой человек умчался "разыскивать происшествие", Нарышкин доверительно склонился к своему новому знакомому и тихонько спросил:

— Скажите, а вы вправду дрались один против всей камеры?

— Я, что — дурак? Нет, конечно. Просто когда ко мне среди ночи подвалил один недоумок с пикой в руке, я швырнул его в сторону крестьян, которых притащили с Сенного рынка накануне. Те и так и на уголовников косо смотрели, за все их художества, а когда к ним такой "подарок" прилетел, быстро и без затей — набили ему морду. За того, естественно, вступились "блатные" и вся камера полночи дралась стенка на стенку.

— А что же вы?

— Встал в углу, и бил всякого, кто приближался, лавкой.

— А наш общий друг?

— Поверьте — лучше вам не знать.

— Гениально!

Едва Владимир Степанович вышел во двор, ему навстречу попалась, хотя и несколько крикливо, но довольно прилично одетая дама с острым взглядом. Местные жители без труда узнали бы в ней — мадам Ряполову — местную гадалку, но Барановский был здесь впервые и просто посторонился. Однако та, пришла к выводу, что такой почтенный господин мог прийти в этот двор только к ней, с очаровательной улыбкой преградила ему дорогу.

— Здравствуйте, — почти пропела повелительница карт.

— Моё почтение, — приложил руку к шляпе озадаченный инженер.

— Прошу великодушно простить меня, но я была вынуждена отлучиться. Надеюсь, вы ожидали не слишком долго?

— Э, я некоторым образом...

— Понимаю-понимаю, — по устам дамы сочился мёд, вы — человек занятой. Я тоже, вот и случилась небольшая накладка. Но, уверяю вас, это — сущее недоразумение! Пойдемте ко мне, и мы немедля исправим это оплошность...

— Мадам Ряполова, вы опять за своё! — раздался рядом знакомый голос и Барановский, озадаченный натиском напористой дамы, даже облегченно вздохнул.

— Что?! — взвизгнула гадалка, как видно, тоже узнавшая неожиданно подошедшего Будищева.

— Голубушка! — продолжал тот. — Я же говорил вам, что если вы будете приставать к моим клиентам с этим глупым вуду, я на вас в духовную консисторию донесу!

Попавшаяся в западню бандерша, заметалась между двумя мужчинами, а подошедший поближе Дмитрий сделал страшное лицо и вполголоса сказал ей:

— Учти, старая ведьма — там все наши!

Это было уже слишком, и мадам Ряполова, издав нечленораздельный вопль, ринулась вглубь двора, сумев при этом выйти на оперативный простор, после чего спешно ретировалась в свой подъезд.

— Что это было? — удивленно спросил инженер.

— А, — отмахнулся гальванёр, — не обращайте внимание. Тёмные люди — тяжкое наследие крепостничества. Вы что-то хотели, Владимир Степанович?

— Да, Дмитрий... Николаевич. Нам нужна ваша помощь.

— Внимательно.

— Что, простите?

— Я говорю, что внимательно вас слушаю.

— Ах, вот оно что. Никак не привыкну к вашей манере изъясняться. В общем, у нас возникли некоторые проблемы...

— С пулемётом?

— Да.

— Решились всё-таки отстрелять и начались задержки?

— Именно так. Постойте, а вы знали заранее, что всё так будет?!

— Ну не то чтобы знал, — помялся Будищев. — Просто, если неприятность может случиться в принципе — она случится обязательно. Я же говорил, что надо отстрелять боевыми, а вы с Петром Викторовичем меня не послушали.

— Но что теперь делать?

— Как что? Работать! Тут подточить, там подстругать, глядишь, и получится. Слесарей у вас много, думаю, справитесь. Но главное помните, пулемёт любит ласку, чистоту и смазку.

— Скажите Дмитрий Николаевич, — решился, наконец, Барановский. — А вы не хотите вернуться на завод?

— А что, некому больше Перфильеву укорот дать?

— Ну зачем вы так? — поморщился инженер. — Рассказали бы о происшествии мне или Петру Викторовичу, мы бы всё решили. А так — дошло дело до полиции...

— И тюрьмы!

— Именно, а всё ваша несдержанность. Да-с! Помните, где я вас нашел в Рыбинске?

— Было дело, — засмеялся Дмитрий. — Там, правда, не так жестко, как в "северной столице".

— Так что вы скажете?

— Владимир Степанович, — ухмыльнулся Будищев, — вы и впрямь думаете, что быть гальванёром на вашем предприятии, лучше, чем иметь свою электрическую мастерскую? Да у меня заказов на три месяца вперёд! Я людей ищу, с ног сбился, расширяюсь. А вы мне предлагаете к вам на побегушки, пулемёт доводить! Вот нафига мне это счастье?

— Это ваш окончательный ответ?

— Так я ещё не слышал предложения...

— Да, вы правы, — смутился Барановский. — Так вот. Всё необходимое оборудование, которое мы с вами оговаривали, пришло. При заводе будет организована электромеханическая мастерская. Вы — мастер и полный хозяин в ней. Никто не будет иметь права вмешиваться в вашу работу, кроме нас с Петром Викторовичем, разумеется. Жалованье — тысячу двести рублей в год, плюс отчисления за каждое изобретение. За доводку пулемета, отдельная премия. Что скажете?

Пока Будищев слушал своего бывшего работодателя, на его лице не дрогнул ни один мускул, и только в глазах прыгали озорные чертики. В сущности, это было очень щедрое предложение, и получи он его хоть немного раньше, то не стал бы раздумывать. Но ...

— А может лучше — слияние?

— Что, простите?

— Ну, объединение предприятий. Обмен, так сказать, акциями.

— И в какой же пропорции? — насупился инженер.

— Что, сроки поджимают? — неожиданно серьезно спросил Дмитрий.

— Не понял?

— Ну, как бы это... Если вы меня до сих пор не обматерили и не ушли, стало быть, я вам очень сильно нужен.

— Испытания через три дня. Моряки уже прибыли для изучения митральезы.

— Ох тыж ...! — замысловато выругался бывший гальванёр.

— Так что вы скажете?

— Значит так. Моя мастерская остается за мной, а поэтому мне нужен свободный график. Жалованье — вдвое от предложенного, то есть — двести рублей в месяц. Пока всё.

— А будет ещё? — не удержался от сарказма Барановский.

— Владимир Степанович, это вы ко мне пришли. В общем — думайте. Я приду завтра с утра и, в любом случае, посмотрю, как работает пулемёт. Может, что подскажу.

— Что же, я буду ждать, — вздохнул инженер, представляя себе, как отреагирует кузен, когда услышит о непомерных требованиях своего бывшего работника.

— Всего хорошего, — попрощался с ним Дмитрий и, сбив щелчком пальца котелок себе на затылок, отправился в подвал.

Оставшись один, Сёмка снова принялся за работу. Он вообще был парнем трудолюбивым и, право же, Никодимыч совершенно напрасно цеплялся к нему по всякому пустяку, когда мальчишка был учеником на фабрике Барановских. Разложив на верстаке детали, он принялся собирать мудрёный механизм и, стараясь ничего не упустить, высунул от усердия язык.

Все детали Будищев заказал у разных поставщиков, так чтобы никто не смог понять, что же из всего это получится в итоге. Обычно, окончательную сборку производил он сам, а мальчик лишь подавал ему требуемое и старательно запоминал порядок действий. До сих пор Дмитрий не доверял своему ученику самостоятельной работы, но пока наставник отсутствовал, тот не вытерпел и взялся за работу сам.

Наконец, всё было закончено, и Семён невольно залюбовался результатом. Коробка, в которой скрывался механизм, блестел полировкой и вкусно пахла лаком. Столяр, получивший заказ на корпуса, долго дивился, зачем нужно столько одинаковых шкатулок, но сделал их качественно и быстро. Сверху к ней были прикручены две медные чашки, старательно натёртые мальчишкой до нестерпимого блеска. Будищев сначала подивился такому усердию, а затем заявил, что "инициатива имеет инициатора" и велел надраить их все, обеспечив Трифонова занятием.

Однако полюбовавшись делом своих рук Сёмка засомневался — всё ли он сделал правильно. Увы, единственным способом проверить это — было подключить звонок к элементам питания. Увы, они тоже были в разобранном состоянии, но, как говорится, семь бед — один ответ, и "юный умелец", полез в другой ящик, где были сложены части будущих элементов Лекланже. Их он тоже ещё не собирал, но, кажется, это было делом нехитрым. "В пористый цилиндр надо насыпать смесь толчённого кокса и перекиси марганца. В стеклянную банку налить раствор нашатыря..." — стал припоминать мальчишка пояснения Будищева, затем упрямо вздохнул, перекрестился, и принялся за работу. Тут важно было ничего не перепутать, но мальчишка, отдавшийся новому для него делу со всей страстью неофита, не знал сомнений. Быстро смешав части с чудным названием — "ингредиенты" в однородный порошок, он засыпал их в цилиндр, вставил в него колбу и на мгновение застыл в благоговейном молчании. Два элемента питания были готово, а это было более чем достаточно для проверки. Оставалось только...

— Что стоим, кого ждем? — насмешливо поинтересовался Дмитрий давно уже наблюдавший за манипуляциями своего ученика.

— А! — вздрогнул тот, и посмотрел на наставника ошалевшим взглядом.

— Морковку на, — не удержавшись, ответил ему Будищев.

Вообще-то, обычно он шутил грубее, однако, пообщавшись, в последнее время, с чистой публикой, старался не употреблять крепких выражений. Впрочем, это у него получалось не слишком хорошо, и отставной унтер нет-нет, да и выдавал перлы, от которых покраснел бы любой бродяга.

— Я тут это... — начал было объяснять мальчишка, но скоро запутался, — ну...

— Баранки гну, — усмехнулся бывший гальванёр, а ныне владелец мастерской. — Что застыл? Подключай, давай!

Делать было нечего, и малолетний энтузиаст электрификации принялся соединять звонок, кнопку и элементы Лекланже в единую цепь. Пока он работал, внимательно следивший за манипуляциями наставник молчал, и лишь когда всё было закончено, хмыкнул:

— Что стоишь? Жми!

Дрожащий палец нерешительно ткнулся в кругляш, и случилось чудо — мудреная электромеханическая машинка издала звон, прозвучавший для собравшего её мальчишки, как музыка горних сфер. Стянутые в тонкую нитку губы немедля расплылись в широкую улыбку и Сёмка, шмыгнув носом, с нескрываемым торжеством спросил:

— Ну как?

— Невероятно — но факт, — охотно признал его триумф Дмитрий. — Что я могу сказать, молодец!

— Ага. Я сейчас ещё одну соберу...

— Не торопись. У нас всё равно заказов пока нет, так что успеешь ещё.

— Как нет, совсем?

— Ну, брат, пятнадцать рублей — деньги не малые, а "сторонники прогресса" про нас пока ещё не знают. Так что, пока есть время, пойдем со мной.

— Куды это?

— Не "куды", а "куда", — строго поправил его Будищев. — Недалеко, так что пошли, хотя... блин, на кого ты похож? Ну, чухно — чухном! Марш умываться и идём.

Идти и впрямь оказалось недалеко — в том же доме, только наверху, под самой крышей. Сёмка знал, что там, в маленькой каморке, обитала портниха по имени Анна, но прежде у неё никогда не бывал. Она оказалась нестарой ещё женщиной с немного усталым, но приятным лицом. Похоже, что их визит её не слишком обрадовал, но портниха не подала виду и приветливо спросила:

— Что вам угодно?

— Да вот, — Дмитрий подтолкнул вперед своего спутника. — Надо бы этого оболтуса приодеть, а то людям показать страшно.

— Вы хотите, чтобы я сшила новые вещи?

— Не сейчас, — улыбнулся Будищев. — Пока у нас более скромные планы. Вот тут я кое-что приобрел. Посмотрите, получится ли подогнать под него.

С этими словами он развернул большой бумажный пакет, на который Семен почему-то до сих пор не обратил внимания, и стал показывать содержимое Анне. Ученик с удивлением увидел там пару брюк, рубашку и самый настоящий костюм.

— Вы собираетесь отдать мальчика в гимназию? — удивленно спросила портниха.

— Да нет, вроде. А почему вы так решили?

— Но это гимназический костюм!

— Что, правда? А я-то думал, что он мне напоминает...

— Ну так что?

— А в чём проблема?

— Ни в чём. Просто такие костюмы имеют право носить только учащиеся гимназий.

— И что, если поймают, в полицию заберут? — недоверчиво поинтересовался Дмитрий, не подозревавший о таких сложностях.

— Я не хочу в полицию! — испугался подобной перспективе Семён.

— Ничего, тебя долго не продержат, — поспешил успокоить его наставник. — Через неделю вернут и ещё полтину дадут в придачу — только заберите!

— Ну что вы пугаете ребенка, — с досадой прервала его Анна. — Просто если он будет ходить в таком виде, всякий инспектор гимназии или даже просто учитель, может потребовать у него гимназический билет и сделать замечание.

— За что?!

— За поведение. Или нарушение формы. Да мало ли.

— Ёлки-палки!

— Что, простите?

— Да ничего! Блин, хороший костюм, да ещё и в пору... вроде бы.

— Это действительно неплохая вещь, и я могу её перешить. Просто будет не мундир, а пиджак или курточка.

— А что — вариант! — воскликнул Будищев, представив Сёмку в костюме. — Решено — пусть будет пиджак. Будет в нем сидеть и принимать заказы.

— Как это? — удивился мальчишка.

— Как-как, пером в журнал. В крайнем случае — карандашом.

— Так я это, писать не умею...

— Чего? Блин, откуда ты взялся на мою голову такой бестолковый!

— Я не бестолковый, — насупился ученик.

— Хватит! — решительно прервала их женщина. — Если вам нужно шить, то давайте я сниму мерку. Если не нужно, то извольте покинуть мою комнату.

— Слушайте, а у вас талант! — восхищенно воскликнул Дмитрий. — Я чуть по стойке смирно не стал, от вашей команды. Скажите, а вы умеете писать?

— Конечно, — удивилась такому быстрому переходу Анна. — А вам зачем?

— Ну, надо же кому-то принимать заказы? Вы — дама видная, с вами клиентам будет приятно пообщаться.

— Что ещё? — ледяным тоном поинтересовалась портниха.

— Да ничего. Разве что приглядывать за Сёмкой и другими, когда они появятся. Ну и, возможно, кашеварить...

— Это всё?

— Мне нравится ход ваших мыслей, но остальное — по взаимному согласию.

— Послушайте, — устало вздохнула женщина. — Мы мало знакомы, но мне иногда так хочется вас прибить.

— Это странно. Обычно такое бывает после нескольких лет супружеской жизни.

— Паяц! — уничтожающе посмотрела на него Анна и обернулась к мальчику. — Иди сюда, пожалуйста, я сниму с тебя мерку.

Когда Дмитрий с Семёном возвращались к себе, ученик вдруг хлопнул себя по лбу кулаком и с раскаянием в голосе воскликнул:

— Совсем запамятовал, к нам же господин Барановский приходил, Владимир Степанович. Сказывал, что поговорить с тобой хочет.

— Не бери в голову, видел я его.

— А что он хотел?

— Много будешь знать — скоро состаришься.

— Ну, вправду, Мить... ой, Дмитрий Николаевич!

— Назад звал.

— Побожись!

— Чтоб я сдох!

— А ты чего?

— Не знаю ещё.

— Чудной ты... а зачем тогда вообще к нему пошел, раз на заводе работать не хочешь?

— Да там интересная история приключилась.

— Какая?

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Ладно, слушай. Я ведь ранен был на войне. Думал, меня комиссуют, да не тут-то было. Я и так и сяк, а меня в запасной батальон, в Кинешму отправили, чтоб её!

— И что?

— Да там, вроде договорился. Только деньги нужны были. А их я в родной деревне припрятал до поры. К тому же жалко было — жуть! Они мне не так просто достались, а тут отдай эскулапам, а сам голый и босый. В общем, куда ни кинь — везде клин. Я даже думал уже, что легче дослужить, но не выдержал. В общем, уломал ротного, чтобы он мне отпуск дал, да и поехал в Будищево. Ночью ухоронку вынул, а утром гляжу, а мужики наши всей деревней учителя местного гоняют.

— А за что?

— Если честно — за дело.

— А ты всё равно вступился?

— Угу. Вроде и не следовало, но такой удобный момент кое-кому накостылять...короче, не удержался я.

— И что?

— И ничего. Сижу в околотке и думаю, как в батальоне отбрехиваться буду, а тут Барановский и нарисовался. Посулил, что всё решит, и комиссоваться поможет. И в общем не обманул. Деньги опять же целы.

— Не пропали?

— Нет. Машка сберегла.

— А кто такая Машка?

— И всё-то тебе надо! Человечек один хороший.

— Девка?

— Как дам сейчас по шее! Девка! Какая она тебе ... да и замуж её уже выдали. Наверняка.

— А ты её любил?

— Всё Сёмушка! Договорился ты, дружок! Сейчас я тебе...

— За что?!

Глава 13

Его Императорское Высочество Великий князь Алексей Александрович был мужчиной видным, и даже то, что в последнее время он начал сильно полнеть, ничуть не вредило ему в глазах дам. Несмотря на то, что шансов получить престол у четвертого сына императора Александра II не было никаких, он был завидным женихом. Принадлежность к царствующей фамилии обеспечило бы его избраннице блестящее положение при Петербургском дворе, поэтому, где бы он ни появлялся, на нем немедля скрещивались женские взгляды, чем-то напоминая в этот момент, лучи новомодных боевых фонарей[46], выискивающих свою жертву на водной поверхности.

Сам он тоже не чурался женского общества, хотя и не был так ветрен, как ему приписывали. В молодости он состоял в романтической связи с фрейлиной Александрой Васильевной Жуковской и, когда та забеременела, был даже готов жениться, но... царственный отец не одобрил подобного мезальянса. Молодой человек был отправлен в длительное плавание, а его пассия за границу, где её быстро выдали замуж.

С тех пор высокопоставленный моряк вел жизнь богатого холостяка, совершенно нежелающего обременять себя семьей и тому подобными заботами. Впрочем, недавно всё переменилось. Год назад[47] его двоюродный брат Евгений Лейхтенбергский женился морганатическим браком на Зинаиде Дмитриевне Скобелевой, в замужестве получившей титул — графини Богарнэ.

Алексей Александрович был в ту пору на Дунае, где командовал русской флотилией и на церемонии присутствовать не мог, но, когда вернулся в Петербург, ему представили новую кузину.

Великий князь взглянул в прекрасное женское лицо и понял, что пропал. Графиня Богарнэ была умна, невыразимо очаровательна, а самое главное — замужем, так что для завоевания этого приза не было нужды обещать жениться, и самый молодой контр-адмирал Российского Императорского флота ринулся на абордаж.

Увы, его атака окончилась позорным фиаско! Красавица весьма благосклонно принимала великокняжеские ухаживания, мило улыбалась, охотно оставалась наедине, и подходила при разговоре на куда ближе, нежели это позволяли приличия, но этим всё ограничивалось. Давно пора было делать следующий шаг, но совсем потерявший голову от страсти Алексей Александрович, никак не мог на это решиться.

Какое-то чёрное наваждение лишало его воли и способности мыслить в присутствии этих прекрасных глаз. Сердце требовало — схвати её в охапку и тащи на край света (в соседнюю спальню), но руки отказывались повиноваться ему, а околдованный мозг никак не мог вмешаться.

Так что оставалось только продолжать ухаживания, а пока этого не случилось, топить черную тоску в превосходном французском коньяке. Причем, не иначе как по злому умыслу "Врага рода человеческого", постоянным собутыльником великого князя был муж ветреной красавицы — Евгений Лейхтенбергский.

Хотя вчера всё обошлось без него, да и без грандиозной попойки тоже, и контр-адмирал ехал на испытания какой-то очередной новинки почти трезвым и в компании совсем другого человека. А именно генерала Михаила Дмитриевича Скобелева — знаменитого "Белого генерала". Героя прошедшей войны и родного брата красавицы Зинаиды.

— А я полагал, Ваше Императорское Высочество, что флот проводит испытания на Охтинском поле, — удивленно заметил генерал, выходя из коляски.

— Вот ещё, — хмыкнул великий князь. — Тащиться в такую даль! Ладно бы испытывать пушку, а то так — безделицу.

Михаил Дмитриевич не стал отвечать и с любопытством осмотрелся. Экипаж привез их в порт, где силами матросов с фрегата "Генерал-Адмирал" была расчищена небольшая площадка, на которой мастеровые занимались сборкой какого-то механизма. Командовавший матросами лейтенант, увидев прибытие высоких гостей, скомандовал: — "Смирно!" и подошел с докладом.

— Вольно, — небрежно козырнул в ответ великий князь и поинтересовался: — Всё ли готово?

— Сию секунду, Ваше Императорское Высочество!

Мастеровые и впрямь уже заканчивали, а к члену императорской фамилии почтительно приблизился известный изобретатель — инженер Барановский.

— Ну что, Владимир Степанович, — доброжелательно обратился к нему, хорошо его знавший, Алексей Александрович, — готов представить своё новое изобретение?

— Ну, изобретение не совсем моё, но для демонстрации мы готовы.

— Отлично. Тогда изволь начать. Кстати, знаком ли ты с Михаилом Дмитриевичем?

— Ну кто же в России не знает знаменитого "Белого генерала"! Вы, верно, не помните, Ваше Превосходительство, но мы встречались...

— Отчего же не помню, — приветливо улыбнулся Скобелев и крепко пожал руку Барановскому. — Очень хорошо помню. И турки усовершенствованные вами митральезы Гатлинга должны хорошо помнить!

— Вы слишком добры ко мне.

— Ничуть. Ну, так что, покажете свою новую "адскую машину"?

Инженер, убедившись, что высокопоставленные зрители заняли свои места, пошел к стоявшим у картечницы мастеровым и озабочено спросил:

— Ну как?

— Надо бы лучше, но уже некуда, — буркнул в ответ Будищев, которому не слишком нравились спешка и перенос места испытаний.

— Тогда с Богом!

— Он-то тут причем? — хмыкнул Дмитрий и нажал на гашетку.

Пулемёт в ответ громко зарокотал, и, окутавшись клубами дыма, выпустил длинную очередь. Едва закончились патроны, натасканный вчерашним гальванёром второй номер сноровисто снарядил магазин, и за первой очередью последовала вторая, но уже прицельная. С расставленных тут и там мишеней полетели щепки, вызвав тем самым бурный восторг у генерала и некоторое оживление со стороны явно скучающего великого князя. И наконец, последовал коронный номер: на стене близлежащего пакгауза появилась большая буква "А", а под ней две черточки, изображающие римскую цифру "II".

— Ай, молодец! — не удержавшись, завопил Скобелев и с азартом хлопнул себя по ляжке. — Императорский вензель изобразил!

— И впрямь, недурно, — согласился с ним Алексей Александрович. — Кто этот виртуоз?

— А вот это и есть изобретатель! — с готовностью пояснил Барановский.

— Что вы говорите? — удивился высокий гость и с любопытством подошел к пулеметчику. — Кто ты таков, братец?

— Отставной унтер-офицер Болховского полка Дмитрий Будищев! — отрапортовал тот, вытянувшись во фрунт.

— Кавалер? — продолжил расспрос великий князь, заметив георгиевскую ленточку, приколотую к пиджаку.

— Так точно, Ваше Императорское Высочество!

— И за что же?

— Я — бантист, — невозмутимо отвечал Дмитрий. — А первый, за то, что в атаке на турецкий пароход участвовал.

— Это как же? — удивился августейший контр-адмирал в прошедшую войну как раз командовавший русской флотилией на Дунае.

— А вон у их благородия господина лейтенанта спросите, — кивнул в сторону офицера Будищев. — Это он тогда "Шуткой"[48] командовал.

— Нилов, это правда? — обернулся великий князь.

— Так точно, Ваше Императорское Высочество. Он нам тогда гальванику на катере починил.

— Так ты не только стрелок, но и гальванёр, да ещё и изобретатель?

— Так точно!

— Экий молодец! Не желаешь ли вернуться на службу? Во флоте такие умельцы нужны. Станешь прапорщиком по адмиралтейству, а я тебе протекцию составлю. Что скажешь?

— Прошу простить, Ваше Императорское, — прикинулся простачком Дмитрий. — Но нам — ярославским — даже в графы и то не завлекательно!

Алексей Александрович на какое-то время застыл, как громом пораженный, видимо, пытаясь осмыслить дерзкий ответ. Потом, не найдя ничего лучшего, отрывисто захохотал. Присутствующие тоже деликатно похихикали, разве что Скобелев при этом смотрел на бывшего унтера оценивающе, а Барановский тайком вытирал пот. Нилов, единственный оставшийся серьезным, тем временем подошел к великому князю и что-то тихонько прошептал.

— Так вот как, — удивленно пробормотал августейший моряк и уже иначе взглянул на непонятно откуда взявшегося изобретателя.

"А ведь эта история, расскажи я её в свете, может наделать немало шума" — подумал он про себя. — "Да и Зинаиде должно понравиться".

— Ну как знаешь, — барственно отозвался великий князь и обернулся к Барановскому. — Мне понравилось ваше изобретение. Может рассчитывать на мою поддержку.

— Благодарю вас, Ваше Императорское Высочество, — с чувством отвечал инженер. — Счастлив, что смог заслужить Ваше благосклонное внимание. Однако осмелюсь заметить, что изобретателем является...

— Вот и хорошо, — отмахнулся от объяснений контр-адмирал, весьма мало озабоченный проблемами авторских прав, и обернулся к своему спутнику. — Ну что, Скобелев, угодил я тебе? Тогда поехали.

"Белый генерал" в ответ почтительно поблагодарил высокого покровителя. Вообще-то ему ещё хотелось бы пострелять самому, но Алексей Александрович заторопился, а отстать от него в такой ситуации было бы крайне невежливо. Поэтому Михаил Дмитриевич, дав себе зарок поближе познакомиться и со странным отставным унтером и его изобретением, кивнув всем на прощание, последовал за великим князем.

— Дмитрий Николаевич, — облегченно выдохнул Барановский, когда высокие особы удалились. — Ты меня эдак до удара доведешь!

— Или до заказа, — философски пожал плечами Будищев.

— Возможно, что до того и другого, — не стал спорить инженер.

— Да ладно вам, лучше скажите, какая нелегкая нас сюда принесла? Испытания же на носу, а мы тут цирк устроили на потеху публике. Слава Богу ничего не заклинило, а то бы греха не обобрались.

— Ничего-то ты не понимаешь, теперь, когда наш пулемёт понравился великому князю, любая комиссия просто формальность. Никто не посмеет возразить августейшей особе.

— А вы говорили, что на флоте все решает Константин Николаевич, а он с племянниками не очень-то дружен.

— Верно, но у него сейчас сложное положение, а потому он не станет с ними ссориться по пустякам.

— Хорошо пустяки! — хмыкнул Дмитрий. — Небось, тысяч триста планируете на заказе поднять?

— Может и больше, — загадочно улыбнулся Барановский. — Кстати, ты заметил, что везде упоминаю тебя как изобретателя? Помяни мое слово, будет твоя фамилия в названии новой митральезы!

— А можно деньгами?

— Скучный ты человек Будищев! Меркантильный.

— Это точно. Так что давайте так, пулемёт — Родине, славу — вам, деньги — мне!

— Гобсек!

— Что? — наклонил голову отставной унтер и, прищурившись, посмотрел на своего недавнего работодателя.

Затем, очевидно, решив, что первыми слогами всё-таки было не "гомо" изобразил на лице нечто вроде улыбки.

Звонок на двери был старый, и для того что бы позвонить требовалось как следует дернуть за висевшую снаружи ручку, после чего в квартире раздавался настоящий колокольный звон, способный пробудить и мертвого. По городу ходили упорные слухи о каких-то новомодных электрических звонках, привезенных неким ушлым купцом не то из Парижа, не то из Лондона, а может быть даже и из далекой Америки, но пока что Гедвига Берг не могла себе позволить такой экзотики. Всё-таки она простая модистка, хоть и довольно популярная.

Впрочем, дела её в последнее время шли лучше и лучше. Над заказами кроме неё самой трудились ещё две портнихи, а помимо них наконец-то появилась ещё и кухарка. Вот только сейчас она ушла на рынок, и хозяйке пришлось идти открывать самой.

— Кто там? — поинтересовалась она, прежде чем отворить.

— Госпожа Берг, здесь проживает? — раздался снаружи какой-то странно знакомый голос.

— Да, — улыбнулась она, ожидая клиентов, и принялась отпирать запоры.

Оббитая зеленым коленкором дверь распахнулась, и перед модисткой предстал её старый знакомый. Из той прошлой жизни, которую ей так иногда хотелось забыть.

— Здравствуй, Геся.

— Это вы? — вздрогнула она.

— Неужели ты думала, что я тебя не найду?

Девушка растерянно посмотрела ему в глаза и тихо спросила:

— А зачем вы меня искали?

— Может, ты пригласишь меня войти? — вопросом на вопрос ответил Будищев.

— Да, конечно, проходите, — смешалась она.

— А у тебя милая квартирка, — похвалил Дмитрий, оказавшись в гостиной.

— Спасибо. Неугодно ли чаю?

— Геся, перестань мне выкать, а то мне кажется, что разговариваешь с кем-то другим.

— Но мы...

— Мы с тобой давно знакомы, прошли войну, ты меня перевязывала, если помнишь.

— Да. Вы правы... ну хорошо, ты прав. Но ты, так и не ответил, зачем ты меня искал?

— А сама не знаешь?

— Нет.

На лицо Дмитрия набежала тень. Некоторое время он молчал, как будто собираясь с мыслями, потом, наконец, решился и принялся говорить. Сначала короткими будто рубленными фразами, потом всё более увлекаясь становясь оттого красноречивым.

— Геся, я люблю тебя! С того самого момента как увидел впервые в Бердичеве. Ты тогда пришла проводить нашего Николашу. Я помню в каком платье ты была одета; помню шляпку; длинные до локтя перчатки. Ты была самая красивая на том перроне. Послушай, я не виноват в том, что у вас не сложилось с Штерном. И уж тем более не виноват в его смерти. Меня тогда вообще в полку не было...

— У тебя хорошая память.

— Ты о чем?

— Может, ты вспомнишь ещё и о том, зачем врал, будто знал моего брата?

— Геся, я же все тебя объяснил...

— И ты думаешь, что этого довольно?!

— А что я ещё могу сделать?

— Господи! Да оставь меня в покое!

— Не могу. Прости. Ты помнишь Лешку?

— Лиховцева?

— Да.

— Конечно, помню. Это же друг Николаши, очень приятный и воспитанный молодой человек. У него ещё была невеста, как её...

— Софья.

— Да, кажется, Софья. Ты не знаешь, как у них всё сложилось?

— Никак.

— Что?!

— Никак, говорю, не сложилось. Увидев его без ноги, невеста тот час выскочила за другого.

— Какой ужас!

— А его позвала быть шафером.

— Это невозможно! Ты врешь мне. Не знаю почему, но ты, верно, хочешь сделать мне больно!

— Нет, что ты.

— Тогда зачем ты вспомнил об этом?

— Просто он сказал тогда, что если нам суждено быть вместе, то мы будем. И нравится тебе или нет, то наша встреча это знак судьбы. Ты ведь тоже хотела меня найти, не правда ли?

— С чего ты взял?!

— А зачем ты рассказала своим новым товарищам обо мне? Кстати, зачем ты вообще с ними связалась?

— Это получилось случайно. А второе тебя вообще не касается!

— Ещё как касается. Помнишь, я говорил, что убью любого, если он будет угрожать тебе?

— Они вовсе мне не угрожают.

— Ошибаешься! Эти твои народники — полные отморозки. Рано или поздно, они вляпаются в какое-нибудь дерьмо и утянут тебя за собой.

— Они хотят только хорошего. Они борцы за народное счастье...

— И готовы перебить половину этого самого народа, чтобы осчастливить вторую.

— Как ты можешь так говорить? Ты же их совсем не знаешь!

— Зато я хорошо знаю, чем всё это кончится.

— И чем же? — раздался от двери насмешливый голос.

Гедвига и Дмитрий одновременно оглянулись и увидели стоящего в проеме Крашенинникова. Ипполит Сергеевич всё это время с нескрываемым интересом прислушивался к их разговору, но в последний момент не выдержал и вмешался.

— Дядя, тебя стучать не учили? — первым опомнился Дмитрий.

— А я, некоторым образом, у себя дома.

— Что?!

— Что слышали. Я снимаю эту квартиру для госпожи Берг и, следовательно, являюсь здесь хозяином.

— Это правда? — повернулся к девушке Будищев.

Та не нашла в себе сил ответить и лишь затравлено молчала, прикрыв лицо руками.

— Ну что же ты, голубушка, — продолжал адвокат. — Хоть бы дверь закрыла, ей богу.

— Вам не следовало так поступать, — глухо отозвалась модистка.

— Да, — бесстыдно согласился Ипполит. — Не слишком красиво получилось, но я даже рад, что услышал всё это. Не в каждом романе прочитаешь про такое!

— Ладно, пошел я, — хмуро заметил Дмитрий, с неприязнью глядя на Крашенинникова.

— Но вы так и не ответили, чем все это закончится?

— Для кого как.

— В каком смысле?

— Очень просто. Ты этих дурачков, вроде Максима, на смерть пошлешь, а сам будешь в шоколаде. Такие как ты — всегда в выигрыше.

— Вы фундаментально ошибаетесь на наш счет! Мы — борцы за народное счастье и не боимся сложить головы за свои идеалы. И если надо будет, то и я, не колеблясь, положу свою жизнь на алтарь революции. А вы способны на такое? Вы сможете пожертвовать собой, чтобы уничтожить тирана?

Дмитрий, некоторое время, не мигая, смотрел на упивавшегося своим красноречием Крашенинникова. Громкие слова адвоката не произвели на георгиевского кавалера ни малейшего впечатления, но вот явно сквозившее в них обвинение в трусости показалось обидным. И Будищев не выдержал.

— То, что вы собираетесь погибнуть, говорит лишь о вашем непрофессионализме, — с кривой усмешкой заявил он Ипполиту. — А теперь, если нет крыльев, посторонись.

— Каких крыльев? — удивился тот.

— А вот я тебя сейчас в окно выкину, тогда узнаешь, отчего люди не летают как птицы!

Дорога домой показалась графу Вадиму Дмитриевичу невыносимо долгой. Казалось что лошади еле плетутся, кучер совершенно их не понукает, а колесные оси скрипят так, как будто не видели смазки со времён выхода из каретной мастерской. Но хуже всего, казалось что каждый прохожий бездельник, каждый зевака завидев блудовскую карету ткал в неё пальцем и говорил окружающим: — "смотрите, это едет первое посмешище на весь Петербург"!

Наконец, экипаж остановился возле дома и чиновник для особых поручений, сделав каменное лицо, прошел мимо вытянувшегося перед ним швейцара и поднялся по лестнице к себе. Сестра, услышав шум, вышла из своей комнаты и встретила его на пороге гостиной.

— Ты сегодня рано, — немного удивленно спросила она, но, заметив выражение лица брата, всполошилась и озабочено воскликнула: — Что с тобой, Вадим?

— Вы ещё спрашиваете?! — взвился тот и, может быть, впервые в жизни посмотрел на Антонину Дмитриевну с такой неприязнью.

— Да скажи же ты, наконец, в чем дело?

— Дело в вашем протеже, которого вы, непонятно почему, полагаете моим сыном!

Выпалив это, и дав, таким образом, выход своему раздражению, Вадим Дмитриевич неожиданно успокоился и смог присесть за стол, бросив на него цилиндр и перчатки. Сестра, которую совершенно не смутили ни его горячность, ни сказанные им слова, присела рядом. Помолчав несколько времени, и убедившись, что брат успокоился, она положила руку ему на ладонь и мягко спросила:

— Так что же всё-таки произошло?

— Ничего особенного, — буркнул тот, уже жалея, что дал волю чувствам.

— Настолько, что ты бросил прием, прибежал домой и наговорил мне Бог знает каких глупостей?

— Прости, Тоня, но меня вывели из себя.

— Кто?

— Ну, ты вероятно слышала о графине Богарнэ?

— Морганатической супруге герцога Лейхтенбергского? Да слышала, причем весьма мало хорошего!

— В действительности она ещё хуже, — желчно усмехнулся Вадим.

— Так зачем ты бываешь в таких местах?

— Ну, милая моя, она теперь всё-таки член императорской фамилии, а я по долгу службы вынужден бывать на приемах. Не думаешь же ты, что мы повстречались в бор... в неподобающем месте.

— Хм, я действительно не думала, до сего вечера, что ты можешь бывать в таких "неподобающих местах", особенно начинающихся на...

— Не цепляйся к словам, сестрица! Я просто оговорился.

— Пусть так. И что же случилось, когда ты встретился с графиней?

— Она хлопнула меня по носу веером и громко сказала, что я, оказывается, в юности был шалунишкой!

— И это всё?

— Если бы! Там был ещё великий князь Алексей. Я рассказывал тебе, что он ведет себя со своей новой кузиной совсем не по-родственному? Как, впрочем, и она с ним. Так вот. Увидев меня, Его Императорское Высочество громко фыркнул и громко повторил, к вящей радости собравшихся вокруг него бездельников, — "нам даже в графы и то не завлекательно"!

— Что это значит?

— Я сначала тоже не понял, но потом нашлись "добрые люди" и растолковали мне, в чём тут соль.

— И в чём же? Боже мой, Вадим, рассказывай уже, а то у меня такое чувство, что я тащу из тебя слова клещами!

— Ты знаешь, что такое клещи? — искренне удивился граф.

— О, дорогой мой, с тех пор как я занялась делами "Кирилло-Мефодиевского братства" я многое узнала! Мне теперь прекрасно известно, что такое клещи, топор или молоток. Сколько стоит фунт гвоздей, кубическая сажень тесового леса, а также, как надо договариваться с подрядчиками, чтобы тебя не обманули и сделали всё качественно и в срок.

— Невероятно!

— Ничего особенного. Но ты не закончил.

— Ах, да, прости. Так вот, этот развязный и невоспитанный молодой человек, к которому ты питаешь ничем не оправданную слабость, оказывается ещё и изобретатель! Ты, я вижу, не удивлена?

— Я слышала об этом.

— Но, откуда?!

— Не важно. Просто я знаю, что он работает на фабрике Барановских. Они ведь тоже изобретатели, вот и привечают людей своего склада.

— Да, ты права, без них не обошлось. Так вот, они вместе с Барановским придумали какую-то новую пушку или митральезу или ещё что-то в этом роде и представили её великому князю. Тот, уж не знаю, в шутку или всерьез, предложил этому, как его, Будищеву, поступить во флот. Ты, верно, слышала, что туда требуются механики, и гальваники, и Бог знает кто ещё, так что берут даже из мужиков и кухаркиных детей.

— И что он ответил? — с интересом спросила графиня, начиная, кажется, что-то понимать.

— А вот то самое и ответил! — с сарказмом воскликнул Вадим Дмитриевич. — "Нам даже в графы и то не завлекательно"! Каково?! А ты мне еще говорила, будто он ничего не желает...

— А разве он сказал Его Императорскому Высочеству что-то другое?

— Что, прости?

— Ну, разве он сказал, что жаждет признания?

— Ты что, его защищаешь?

— Ничуть. Это, действительно, не очень красивое заявление с его стороны, но попробуй поставить себя на его место.

— Я ушам своим не верю!

— Да послушай же. Мальчику не так просто пришлось в жизни. Я видела много незаконнорожденных и могу судить об этом. Ему, наверняка, пришлось с детства терпеть насмешки, много трудиться, чтобы добыть себе кусок хлеба насущного. Было бы странно, если бы его характер не испортился. Однако же он не стал злым или черствым. Вовсе нет, его сердце не чуждо благородство и самопожертвование. Ты же слышал, что он, рискуя своей жизнью, спас на полигоне Барановского и барона Штиглица-младшего?

— Ещё бы я не слышал, ты же мне все уши прожужжала, — пробурчал в сторону Вадим Дмитриевич.

— К тому же он получил недурное для его положения образование, — продолжала ковать железо пока оно горячо Антонина Дмитриевна. — И к тому же у него светлая голова. Если бы ты в свое время позаботился о нем, он мог бы занять завидное положение в обществе и сейчас радовал тебя, а не фраппировал.

— Господи! — взмолился граф. — Ну что же мне сделать, чтобы ты поверила, наконец, что я не имею отношения к его рождению!

— Но ты ведь гостил у дяди Николая? — не собиралась сдаваться сестра.

— Да гостил. Но это было Бог знает сколько лет назад!

— Двадцать три с половиной, — с невинным видом подсказала графиня.

— И что с того?!

— А сколько, по-твоему, лет Дмитрию?

— Нет, это решительно не выносимо! Послушай, я тебе чем хочешь клянусь, я будучи в Будищево, не имел никаких отношений ни с дамами, ни с дворовыми девками, и ни с кем вообще...хм...

— Что же ты замолчал?

— Чёрт возьми... я был уверен, что это сон...

— Такой сон, от которых у мальчиков пачкаются рубахи?

— Фу, Антонина, откуда тебе известны такие гадкие подробности?!

— Помимо всего прочего, в братстве есть и приют. И не смотри на меня так. Моё служение заключается не только в молитвах и устройстве благотворительных вечеров. Мне пришлось узнать много такого, после чего трудно верится в человеческую добродетель.

Тем временем, совсем сбитый с толку Вадим Дмитриевич, напряженно размышлял, о мелькнувшей у него догадке. Человеческая память — престранная вещь. Несчастного чиновника так долго пытались убедить, что у него есть внебрачный сын, что, похоже, он и сам в это поверил. Тем паче, что в юности он действительно гостил, хоть и недолго, у своего дальнего родственника, славящегося своей эксцентричностью. И не все подробности из тех далеких времен, ему хотелось вспоминать.

— Но, если всё было именно так, отчего дядя Николай не сообщил мне?

— Разве теперь узнаешь? Ты же помнишь, какой он был странный. Да и ты, как раз, собирался жениться, помнишь?

— Да, хороший был бы сюрприз...

Коловорот, медленно вращаясь, миллиметр за миллиметром прогрызал дерево дверной коробки, и скоро в ней появилось отверстие. Ящик с звонком и элементами Лекланже уже был закреплен на полке внутри. Оставалось только прикрепить кнопку снаружи и прокинуть провода. Легким ударом молоточка Дмитрий вогнал маленькие гвоздики в плотную древесину и отошел на шаг назад, чтобы полюбоваться делом своих рук. На его взгляд всё получилось идеально. Разумеется, будь у него такие инструменты, какие были в далёком будущем, он сделал бы все гораздо быстрее, но вот качественнее ли? Пожалуй, что нет. Хотя перфоратор, дрель и шуроповёрт не помешали бы. Как и паяльник. Правда, втыкать их пока некуда, но дайте, как говорится, срок.

— Дмитрий Николаевич, у меня всё, — почтительно доложил Сёмка, только что закончивший прикручивать провода.

— Ща, проверим, — хмыкнул Будищев и нажал пальцем на кнопку.

Раздавшийся звон подтвердил, что всё сделано правильно и работа на сегодня завершена. Всё стояло на своих местах, нигде ничего не топорщилось, а деревянную стружку Семён уже сметал специальной щеточкой.

— Ну что тут у вас? — подозрительно спросил клиент — невысокий лысоватый мужчина, по виду — средней руки коммерсант.

— Пожалуйте принять работу. Так сказать, получите и распишитесь.

— Расписаться?

— Конечно! Мы фирма серьезная и веники не вяжем. Вот тут, пожалуйста.

— А...

— Нажимайте.

Короткий, заросший рыжеватыми волосами, палец с размаху ткнулся в кнопку, вызвав трезвон. На лице клиента появилась улыбка. Ещё бы, такой игрушки в его доме пока что не было не у кого!

— Получите, — протянул он деньги Будищеву, не забыв прибавить на чай.

— Благодарю, — кивнул тот и ловко спрятал полученное в карман.

В последнее время Дмитрий был абсолютно счастлив. Мастерская для открытия которой он не пожалел ни сил, ни средств, наконец-то заработала, причем, заказов было так много, что у них образовалась очередь. Да-да, именно его мастерская. Ну, почти.

Дело в том, что наладить отношения с Петром Викторовичем у них так и не получилось. Не то чтобы они ругались или как-то конфликтовали, но относились друг к другу насторожено и это не могло не сказаться на работе. Поэтому Владимир Степанович, организовал новое предприятие, где они с Будищевым стали компаньонами.

Состоятельных людей в Питере жило много, и немалое количество из них заинтересовались модной новинкой. Удовлетворить спрос нужно было быстро, но не хватало буквально всего, но прежде — опытного персонала. Выход нашел Дмитрий, он, как и говорил, набрал на работу подростков и обучил каждого одной — предельно простой операции. Так, чтобы даже полный олигофрен не смог ничего напортачить. Более сложные операции, вроде намотки катушек и окончательной сборки, он поначалу выполнял сам, попутно обучая Сёмку, а потом подсказал Барановскому, как сделать специальный станок. Главная проблема была в подсчете витков. Тут и Дмитрию было не мудрено сбиться, а Семён и вовсе умел считать лишь до десяти, да и то сбивался. Но Владимир Степанович недаром был изобретателем и сумел соорудить что-то вроде механического калькулятора, который и присоединил к станку. Как оказалось, такие счетные машинки — арифмометры — уже существовали, правда, были редкостью, причем дорогой. Но тут нужно было выполнять всего одно действие, так что цена полученного механизма не зашкаливала.

Кстати, Владимир Степанович поспешил тут же оформить патент на станок, не забыв указать Дмитрия соавтором. По его словам, со временем они непременно разбогатеют на авторских отчислениях, но Будищев сказал, что "лучше синица в руках, чем утка под кроватью" и продолжил работу с ещё большим рвением. Отдельной проблемой была установка уже собранных звонков. Для этой цели нашли двух гальванёров, которые теперь мотались по всему городу, выполняя заказы. А когда и они не справлялись, за дело брался и сам "хозяин" вместе с неразлучным Семёном.

Обычно Дмитрий не скупился на извозчика, говоря своему младшему товарищу, что время — деньги, но нынче их клиент проживал недалеко, поэтому они решили пройтись.

— На, держи, — протянул пару монеток своему младшему сотруднику глава корпорации.

— Чего это? — удивленно переспросил мальчишка, отлично знавший, что Дмитрий так просто деньгами не раскидывается.

— Твоя доля.

— Какая ещё доля?

— С чаевых. Этот коммерсант с барского плеча пожертвовал нам пятиалтынный[49]. Половина твоя. Всё по-честному.

— Чего это по-честному? — возмутился Сёмка. — Ты мне пятак и алтын дал, стало быть — восемь копеек, а пополам будет семь и половинка.

— Ты что, считать научился? Значит, не зря с тобой Анна занимается.

— Всё равно нечестно!

— Поумничай мне ещё! Дают — бери, бьют — беги!

— Нечестно...

— Тьфу ты пропасть! Бери, я сказал. Стешке конфет купишь.

— Вот сам и купи.

— Блин, вот ты странный. Она, чья невеста, твоя или моя?

— Моя, — не слишком уверено ответил ученик.

— Вот и ухаживай — раз твоя.

— По-моему она тебя больше любит, — шмыгнув после минутного раздумывания носом, заявил Семен.

— Что? — не понял сразу занятый своими мыслями Дмитрий.

— Я говорю...

— Послушай Сёма, — прервал его Будищев и даже остановился, чтобы придать своим словам веса. — Я Степаниду тоже люблю! Но как сестру. Младшую. Уловил?

— Ага.

— Поэтому прекрати эти разговоры и пошли дальше.

— Ага.

— Что "ага"?

— Я ей тоже сказал, что у тебя невеста есть.

— Не понял, какая ещё невеста?

— Так модистка. Ну та, черненькая и красивая. Мы ей ещё звонок ставили на прошлой неделе.

Увы, насколько хорошо шли дела у Будищева с мастерской, настолько туго всё было на личном фронте. Геся откровенно избегала его, как будто чего-то боялась. В принципе, Дмитрий понимал, чего или точнее кого она опасалась. Ипполит, несмотря на внешнюю мягкость, был человеком серьезным и мог легко доставить целую кучу неприятностей. К тому же, девушка глубоко увязла в их организации, а это дело такое. Вход — рубль, выход — два. В общем, всё было сложно, а юный приятель в очередной раз с грацией циркового слона потоптался по мозолям своего наставника.

— Ой, а что это он тут делает? — остановился мальчишка перед самым домом и с удивлением показал Будищеву на прислонившегося к стене старика.

— Ого, Филиппов пожаловал, — хмыкнул тот и обратился к нежданному гостю, — Аким Степанович, тебя каким ветром к нам занесло?

— Степанида у тебя? — без предисловий начал старик и пытливо уставился на своего недавнего квартиранта.

— Не знаю, — пожал плечами Дмитрий. — Сам видишь только пришли. А ты сам зашел бы да посмотрел.

— Дворник — аспид не пускает!

— Ого, а что это Рахимка зверствует?

— И ничего я не зверствую, — появился из-за ворот татарин. — Просто почтенный куда ему надо не знает, так вздумал орать на весь двор, людей беспокоить.

— О как! И что кричал?

— Девушку звал, которая к вам приходит. Только зачем так громко?

— А ты её не видел?

— Нет.

— Пропала Стеша, — вдруг с отчаянием заговорил Степаныч. — Сердцем чую — беда случилась!

Глава 14

Веки были так тяжелы, что, казалось, поднять их нет никакой возможности, но после нескольких попыток, один глаз всё же удалось открыть. Свет в первый момент показался таким ярким, что девушка невольно моргнула, но, вскоре, притерпелась и с трудом осмотрела обстановку вокруг себя. Вокруг неё было довольно большое помещение, заставленное кроватями, на одной из которых лежала она.

— Где я? — попыталась спросить Стеша, но из пересохшего горла вырвался лишь невнятный сип, так и не привлёкший ничьего внимания.

Затраченные усилия не прошли даром для её ослабленного организма, и свет в глазах снова померк. Впрочем, некоторое время спустя девушка снова очнулась и по счастью рядом оказалась сестра милосердия. Заметив, что больная, наконец, подала признаки жизни, та всполошилась и позвала доктора.

— Как ты себя чувствуешь? — громко спросил врач.

Ответом ему был лишь невнятный хрип, но эскулап сразу понял, в чём дело, и велел напоить пациентку. Губы Стеши почувствовали как в них ткнулся носик поильника и через мгновение из него полилась живительная влага, показавшаяся ей необычайно вкусной.

— Довольно на первый раз. Ну, что полегчало?

— Благодарствую, — прошептала девушка.

— Ты знаешь, где ты?

— В больнице.

— Бывала здесь прежде?

— К Сёмке приходила.

— А кто этот Сёмка?

— Не помню.

— Может быть брат или муж?

Девушка задумалась, но так и не смогла вспомнить, что это означает, а потому промолчала.

— Голова болит?

— Да.

— Ну, это, как раз, не удивительно. А как тебя зовут, помнишь?

— Степанида.

— Замечательно! А фамилия?

— Нет.

— Ну, ничего страшного. Вспомнишь ещё.

Доктор ещё что-то говорил, о чём-то спрашивал, водил перед глазами девушки маленьким блестящим молоточком, но она так устала, что просто закрыла глаза и снова впала в забытьё. Заметив это её оставили в покое.

Следующее пробуждение оказалось гораздо приятнее. Голова по-прежнему болела, но уже не так сильно, но самое главное перед её кроватью сидел он.

— Митя, — еле слышно прошептала она.

— Очнулась, слава тебе Господи! — встрепенулся Будищев, и хотел было бежать за сестрой или доктором, но Стеша одними глазами попросила его остаться, и он снова присел на табуретку.

— Ты нашел меня.

— Ага. Насилу сыскал. Напугала ты нас.

— Я не хотела...

— Это понятно. Ты хоть помнишь, что с тобой приключилось?

— Нет.

— Ладно. Хорошо, что жива осталась, да нашлась. А то на Степаныча с Сёмкой уже смотреть страшно было.

— А где батюшка?

— По больницам и госпиталям бегает. Разделились мы, чтобы быстрее было.

— Как он?

— Что ему сделается? О себе лучше побеспокойся.

— Ты ещё сердишься на него?

— И в мыслях не было. Он всё правильно сделал. Была бы у меня такая дочка, я бы от неё тоже ухажеров лопатой отгонял.

— Я тебе не дочь.

Они бы ещё долго говорили, но пришло время кормить больных, и Будищева попросили выйти. Из палаты он отправился прямиком к врачу — довольно молодому ещё человеку с бородкой клинышком и в пенсне, внешность которого показалась Дмитрию смутно знакомой.

— Здравствуйте, доктор.

— Чем могу служить? — вопросительно взглянул на него эскулап.

— Я это, про Филиппову хотел узнать. Может надо чего? Лекарств там или денег...

— Простите, а вы ей кто?

— Брат. Двоюродный.

— Понятно, — хмыкнул врач, внимательно оглядев одетого в господский костюм Будищева. — Значит так, молодой человек. Всё необходимое в больнице для лечения есть. Пострадала ваша сестра, конечно, сильно, но организм молодой, крепкий, справится. Единственное что ей теперь необходимо, это покой и уход. Ну и хорошее питание, разумеется.

— Диета номер три.

— Что простите?

— Молочные продукты, если мясо, то куриное. А так же овощи и фрукты.

— Хм. Неплохой выбор. Как вы сказали, диета номер три?

— Не берите в голову, профессор.

— Я не профессор!

— Не обижайтесь, просто я перенервничал в последнее время, поэтому несу всякую чушь.

— Ну, не такую уж и чушь. Ладно, у меня много дел, так что, всего доброго!

— Спасибо. До свидания.

— Кстати, вы не знаете, как это произошло?

— Что именно?

— Ну, как ваша сестра угодила под экипаж?

— Нет. Не знаю.

Выйдя из больницы, Будищев в нерешительности остановился. По-хорошему надо было как можно скорее найти Сёмку и Степаныча и успокоить их. Говоря, что на них страшно было смотреть, Дмитрий ничуть не преувеличивал. Особенно сильно сдал старик, ставший похожим на тень, но и мальчишка осунулся куда больше, чем когда лежал в больнице сам.

— Куда прикажете, барин? — остановился перед ним извозчик.

— В полицейский околоток, — неожиданно сам для себя ответил ему Дмитрий.

— Полтину, — тут же заломил цену лихач.

— Гони!

По счастью, Ефим Ложкарев оказался на месте и охотно согласился поговорить со старым боевым товарищем. Будищев, на сей раз проявил выдержку, и не стал сразу лезть с расспросами, а отвел городового в ближайший трактир и, взяв отдельный кабинет, велел полову подать водки и соответствующей случаю закуски.

— Эх, хорошо пошла, — крякнул Ефим, опрокинув в себя рюмку хлебного вина.

— Дай Бог не по последней, — отвечал ему Дмитрий и тут же подлил ему снова.

Полицейский, впрочем, не стал терять фасон, а, степенно закусив, отодвинул водку в сторону и пытливо спросил:

— Что случилось?

— Беда, — коротко ответил гальванёр и рассказал приятелю о произошедшем со Стешей несчастье.

— Под экипаж, говоришь, угодила? — задумался тот.

— Вроде так. Может, слышал чего?

— Ты думаешь, я про все несчастные случаи в Петербурге знаю? Они каждый божий день случаются.

— Этот где-то близко произошел. Раз в нашу больничку доставили.

— Хм. Девчонку, говоришь, совсем ещё сбили?

— Ну да. Шестнадцати нет.

— Слышал я про такое. Туда Их Благородие господин штабс-капитан сам выезжал. Ругался потом ещё сильно.

— Деревянко?

— Он самый.

— О как! И отчего ругался?

— А он мне не докладывает!

— Это правильно, — криво усмехнулся Будищев. — Ну что, вздрогнем?

— Давай!

— А теперь давай за тех, кто с войны не вернулся, — снова наполнил рюмки Дмитрий.

— Святое дело, — согласился Ефим. — Царство небесное солдатам, живота не пожалевших за освобождение христиан!

Приятели, не чокаясь, выпили и на минуту задумались, вспоминая о боевых товарищах, навсегда оставшихся на далёких Балканах. Но долго грустить у них не получилось. Они были молоды, полны сил и надежд на лучшее будущее, пусть и представляли его себе по-разному.

Ложкарев, заглотив ещё пару рюмок, размяк и пьяно улыбаясь стал выговаривать Будищеву:

— Теперь я вижу, отчего ты в полицию не пошел! Вот и одет как барин, видать в дела в гору пошли?

— Не жалуюсь. В баре, может, и не выйду, а в третью гильдию, пожалуй, что уже пора!

— Молодец, Митька! Или тебя уже Дмитрием Николаевичем называть прикажешь?

— Брось, Ефим! Мы с тобой — фронтовики. И хотя Берлин нам с тобой брать не довелось, а Стамбул совсем рядышком был — только руку протяни!

— Это верно. Спужались генералы дальше идтить. Сказывают, один Скобелев хотел дальше драться, да не дали ему!

— Я его, кстати, видел недавно.

— Кого?

— Так Скобелева.

— Иди ты! Белого генерала вот так запросто?

— Ну а что, генерал, как генерал. На Руси-матушке их много...

— Митька! — строго выпучил глаза городовой. — Не моги так говорить! Генералов, прости Господи, у нас и впрямь, как собак не резанных, а Михаил Дмитрич только один!

— Ладно, не буду.

— То-то! А-то я не погляжу, что ты теперя купец и барин.

— Да брось, чего ты. Лучше расскажи, как служится-то? Деревянко не лютует?

— Нет, он охвицер справедливый, с таким служить можна.

Язык Ложкарева все больше заплетался и Будищев решил, что тот выпил уже достаточно.

— А что он ругался давеча? — безразличным тоном спросил он.

— Что, не отстанешь? — вдруг совершенно трезвым голосом переспросил полицейский и пытливо взглянул ему в глаза.

— Нет, — хмуро покачал головой Дмитрий.

— Ладно. Всё одно прознаешь ведь. В коляске, что твою девку сбила, генерал какой-то с мамзелью сидел. Бродяга один его видел.

— Что за генерал?

— Тут уж извиняй, я сам не видал, а бродяга в мундирах не разбирается. Да и сам посуди, это же — Петербург, будь он неладен! Тут, чего бы доброго, а генералов страсть как много.

— А что за мамзель с ним была?

— А их еще больше, чем генералов!

— Но, может, он коляску запомнил?

— Да какое там...

— Ладно. Нет, так нет.

— Митька!

— Что?

— Не дури. Не добьешься ты правды — плетью обуха не перешибешь.

— Не бойся, Ефим. И в мыслях такого не было.

— Ну, вот и хорошо, вот и ладно.

— Выпьем?

— Наливай, чего уж там!

Дома Дмитрия встретили три пары встревоженных глаз, смотрящих с такой надеждой, что ему поневоле стало стыдно за задержку. В конце концов, ничего конкретного он в полиции не узнал, а Степаныч с Сёмкой и Анна беспокоились, места себе не находили.

— Ну что? — чуть не вскрикнул Филиппов, увидев Будищева.

— В больнице она на Архиерейской, где Семён лежал, — устало отвечал тот. — Несчастный случай. Живая. Доктор говорит, что жизнь вне опасности.

— Я же говорил, что Митька найдет! — радостно завопил мальчишка.

— Слава Богу! — истово перекрестился старик, и подскочил, будто собираясь бежать, но бывший квартирант остановил его.

— Куда ты? На ночь глядя туда всё одно не пустят.

— Ничто! Буду под окнами сидеть, только бы знать, что кровиночка моя рядом.

— Ну, как знаешь. Только все равно — лучше с утра.

Однако Степаныч не стал его слушать и засобирался. Дмитрий не стал его отговаривать и, опустившись на лавку, с наслаждением вытянул ноги. Хотелось ещё разуться, но при Анне было неудобно.

— Хотите есть? — спросила она. — Я приготовила. Только господин Филиппов отказался.

— Спасибо я перекусил в городе. Лучше моего оглоеда покормите.

— Чего это я — оглоед? — возмутился Сёмка, но портниха мягко прервала его.

— Я покормила мальчика, — улыбнулась она, положив руку на вихрастый затылок юного гальванёра. — У него очень хороший аппетит.

— Во-во, — хмыкнул в ответ Будищев. — Он любит пожрать, пожрать любит его. Они созданы друг для друга и всегда будут вместе.

— Вы всегда так зло шутите?

— Ну что вы, это я ещё по-доброму.

— Что случилось с девочкой?

— Попала под экипаж. Какой-то придурок гнал во весь опор и не заметил её.

— Какой ужас!

— Мить, ты найдешь его? — неожиданно спросил Семён и с надеждой посмотрел на наставника.

— А зачем?

— Как зачем? — изумился ученик. — Чтобы наказать!

— Я тебе что, прокурор?

— Вообще-то, — рассудительно заметила Анна, — за наезд можно получить компенсацию на лечение. Девочке эти деньги не помешали бы.

— Мысль, конечно, интересная, только где же искать этого лихача?

— Я знаю, ты — найдешь! — убежденно заявил Сёмка и сладко зевнул. — Но если нет, я тебе помогу.

— Иди спать, сыщик.

Мальчишка немного по упирался для приличия, но вскоре его и впрямь стало смаривать и он пошел в свой закуток, где растянулся на лежащем на полу матрасе.

— Мне тоже уже пора, — поднялась портниха.

— Я вас провожу.

— Не стоит. Я ведь живу в этом доме.

— Ну мало ли, вдруг на вас нападет мадам Ряполова.

— Это вряд ли, — скупо улыбнулась вдова Виртанен. — Она почему-то избегает меня в последнее время.

— Что вы говорите!

— Да, и мне кажется, что тут не обошлось без вашего участия. Ведь так?

— Когда кажется — креститься надо. А я, честное благородное, никаким боком к этой ведьме. Я вообще нечистой силы боюсь!

— Кто бы сомневался, — скупо улыбнулась Анна. — Вы вообще производите впечатление крайне боязливого человека.

— Уж какой есть.

— А ещё вы, несмотря на то, что сказали мальчику, занялись поисками виновного в происшествии со Стешей. Ведь так?

— Как вы догадались?

— От вас пахнет водкой. Но вы, при всех своих недостатках, вряд ли стали бы напиваться в такой ситуации. Значит, у вас была причина. Вы хотели кого-то разговорить?

— Вам бы в полиции служить, — криво усмехнулся Дмитрий.

— Узнали что-нибудь? — проигнорировала его шутку Анна.

— Ничего конкретного.

— Ладно, я пойду. Не провожайте меня. Вам надо отдохнуть.

— А может быть я всё же...

— Не надо, Дмитрий, — мягко остановила его портниха и решительно направилась к двери.

На другой день жизнь вернулась в свою привычную колею. Днем они работали в мастерской, затем ходили выполнять заказы, а ближе к вечеру отправлялись навестить девушку в больнице.

Стеша медленно, но верно поправлялась. Врач не ошибся, говоря, что у неё крепкий организм. Она уже понемногу вставала и встречала навещающих её с радостной улыбкой на лице. Дмитрий, зная, что она любит сладкое, постоянно покупал ей конфеты или пирожные, но отдавать заставлял Сёмку, а сам придумывал разные занимательные истории, о том, как мальчишка мог это всё раздобыть. По его словам, тот, чтобы принести сладости совершал эпические подвиги, выполняя немыслимые задания в стиле — "поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что" и в награду торговцы сладостями давали ему все эти вкусности.

Девушка до слез смеялась, слушая подобные россказни, затем быстро расправлялась с угощением, не забыв поделиться с "добытчиком". Степановичу всё это, разумеется, не слишком нравилось, но пока что старик помалкивал, и лишь иногда ворчал, делая это, впрочем, больше для порядка.

Единственное что огорчало Степаниду, так это потеря её девичьей гордости — длинной и толстой, толщиной в руку, косы. Обрабатывая рану на голове, доктор безжалостно обрезал ей волосы, и теперь приходилась кутаться в платок. Правда, пока из-за бинтов это было не слишком заметно, но девушка со страхом думала о том, что будет, когда повязки снимут. Стараясь её успокоить Дмитрий, говорил, что теперь эмансипированные девицы часто делают короткие стрижки, и вообще, им с Семёном так больше нравится, а остальные как хотят, но все же это было слабым утешением.

Вскоре случилось ещё одно знаменательное событие. Говоря по совести, Будищев уже совсем забыл о происшествии приключившимся с ним на полигоне. Однако, как говорится, за Богом молитва, а за государем служба не пропадают.

В один прекрасный день, сияющий как медный пятак, Владимир Степанович Барановский сообщил ему, что надобно одеться получше и ехать в Царское село. Дмитрий поначалу решил, что компаньон ведет речь о расширении клиентуры, тем более что вокруг императорской резиденции селилось немало людей знатных и состоятельных. Но, как выяснилось, речь шла совсем не об этом.

— Ну, наконец-то! — облегченно вздохнул Барановский, увидев, наконец-то появившегося Будищева, но тут же сменил выражение на озабоченное. — А почему ты в таком виде?

— А что не так? — вопросом на вопрос отвечал ему компаньон, принаряженный ради предстоящего вояжа в свой "лучший" костюм.

— Бог мой, да всё не так! Я полагал ты будешь в мундире и с крестами.

— С какого перепуга? Мы вроде в Царское село едем, а там офицерья больше чем босяков на Лиговке. Козырять устану.

— Да, действительно, — задумался инженер.

— Кстати, а ты сам чего вырядился?

— Нравится? — улыбнулся Барановский и убрал с лацкана новенького фрака невидимую пылинку.

— Шикарный лапсердак![50]

— Как ты сказал? — жизнерадостно рассмеялся Владимир Степанович. — Лапсердак, ну надо же!

— Здравствуйте Дмитрий, — поздоровалась вошедшая в гостиную Паулина Антоновна.

— Мое почтение, — кивнул тот в ответ.

— Как здоровье Стеши?

— Спасибо, уже лучше. Она просила передать вам поклон.

— Благодарю. Надеюсь, её скоро выпишут.

— И я надеюсь.

— О чем вы спорили?

— Ну что ты, дорогая, — охотно пустился в разъяснения Барановский, — мы вовсе не спорили. — Однако согласись, наряд нашего друга не слишком подходит для приема в Царском селе.

— Определенно.

— Погодите, — помотал головой Будищев. — Про какой прием вы толкуете? Мы разве не по делам едем?

— Вот именно, что по делам! И никакого более важного дела, чем твоё награждение у нас сейчас нет.

— Какого еще награждения?

— Да так, за сущие пустяки, — рассмеялся Владимир Степанович. — Подумаешь, какого-то инженера от гибели спас! Ты ведь каждый день эпические подвиги совершаешь, где уж тут всё упомнить.

— И банкирского сына, — задумчиво заметил Дмитрий.

— Именно!

— А раньше сказать было нельзя?

— Да я тебе ещё третьего дня всё подробно рассказал! Просто ты мыслями был где-то далеко. Может, всё-таки расскажешь, что ты так упорно ищешь в последнее время?

— Клиентов, — хмуро отозвался Будищев.

— Это всё, конечно, хорошо, но сейчас есть более насущные заботы. Может быть, всё-таки переоденешься в мундир? Время до поезда ещё есть.

— Нет, — помотал головой молодой человек. — На нём вся спина заштопана после осколков. Мало того что опозоримся, ещё чего доброго на гауптвахту угожу.

— Погоди, а тебе разве новый не выдали при увольнении?

— Да какое там! Как ещё за шинель не удержали, что в деревне осталась.

— Досадно.

— Послушай, дорогой, — вмешалась внимательно наблюдавшая за ними Паулина Антоновна. — А почему бы Дмитрию не одеть твой старый фрак?

— Что?!

— А что тебя так удивляет? Ты, когда заказывал его, был довольно худощав, так что, полагаю, он придется нашему другу впору.

— Пожалуй, но он несколько вышел из моды.

— Это так важно сейчас?

— Нет, но...

— Так чего же вы ждете?

Через несколько минут обескураженный этим натиском Будищев был переодет во фрак и с некоторым изумлением разглядывал своё отражение в зеркале.

— Ну что тут у вас? — с любопытством спросила из-за ширмы хозяйка дома.

— Кажется, мы готовы, — отозвался помогавший своему компаньону Владимир Степанович.

— Батюшки! — всплеснула руками Паулина Антоновна. — Хоть это предложение исходило от меня, право же, я не ожидала подобного эффекта. Такое впечатление, что фрак сшит по вашей мерке.

— Вы думаете? — недоверчиво спросил Дмитрий и повел плечами. — Тесный, зараза.

— О, друг мой, — улыбнулся Барановский. — Я, впервые надев его, чувствовал себя точно так же. Однако если вы попробуете что-нибудь сделать в нём, то обнаружите, что он совершенно не стесняет движений. Построивший[51] его портной, говорил, что настоящий мастер должен взять ткань и облить ею тело заказчика, с тем, что бы фрак был подобен второй коже. Иначе это не фрак!

— А я все думал, в чём мне ходить звонки клиентам устанавливать, — мрачно пошутил его компаньон. — А тут такая спецодежда нарисовалась.

— Отличная мысль! Только галстук сначала поправь.

— Дайте я, — вышла вперед давно крутившаяся рядом Глафира и принялась хлопотать вокруг Будищева.

— Всё, — решительно заявил Барановский. — Нам уже пора, а то и впрямь опоздаем. — Возьмите этот цилиндр и отправляемся. Да, не забудьте приколоть крест к лацкану!

— Ну, точно — буржуй недорезанный! — пробормотал про себя новоявленный щеголь.

— Что-то вы давно не захаживали, Дмитрий Николаевич, — едва слышно промурлыкала горничная, подавая ему головной убор. — Совсем забыли про меня, загордились.

— Дела, Глашенька, — так же тихо отвечал он ей. — Ни секунды для личного счастья!

Обычно такие незначительные награды как Знак отличия ордена Святой Анны, вручали непосредственные начальники отличившихся или представители местных властей, скажем, градоначальники или, в совсем уж особых случаях, губернаторы. И если бы Будищев спас всего лишь инженера Барановского, то, скорее всего, так было бы и на этот раз. Но судьбе было угодно, чтобы он накрыл собой ещё и сына одного весьма влиятельного человека. Что интересно, барон Штиглиц вовсе не хлопотал о награждении спасителя Людвига, а всего лишь поинтересовался, когда таковое случится, но и этого внимания оказалось достаточно. Государь, узнав о происшествии, пожелал наградить отличившегося молодца лично, не придавая, впрочем, делу слишком большой огласки.

Выйдя из здания Царскосельского вокзала, Барановский с Будищевым взяли извозчика и скоро были перед императорской резиденцией. Дмитрий был уверен, что охрана будет их долго мурыжить, проверяя и перепроверяя личность прибывших, но к его удивлению ничего подобного не случилось. Командовавший дежурившими в тот день лейб-стрелками офицер лишь сверился с имевшимся у него списком и, удостоверившись, что такие персоны в нем обозначены, просто пропустил их внутрь.

Дворцовая полиция тоже не проявила особого внимания к новоприбывшим, продемонстрировав тем самым, по мнению бывшего унтера, полную профнепригодность. Более того, их с инженером даже не обыскали. Лишь какой-то офицер с нервным лицом мельком оглядел их и, видимо, удовлетворившись этим осмотром, тут же вышел прочь.

— Кох, — чуть слышно шепнул своему спутнику Барановский.

— Что? — не понял тот.

— Это капитан Кох, — чуть подробнее объяснил инженер. — Начальник охраны Его Величества.

— Лох он, а не Кох, — проворчал про себя в ответ Дмитрий.

После этого представительный лакей проводил их в один из павильонов и велел ждать. Вид у него был при этом такой величественный, что никто и не подумал ему возразить. Ждать им пришлось довольно долго. Владимир Степанович, видимо привычный к ожиданиям в передних сильных мира сего, переносил это с полным спокойствием, а вот Будищеву это скоро наскучило, и он стал изучать окружающую обстановку. Благо что посмотреть в императорской резиденции было на что.

Усилия его не пропали даром и скоро он заметил, что за портьерой происходит какое-то шевеление. Недолго думая, он подошел к ней и резко отодвинул плотную ткань в сторону.

— Ой! — вскрикнул прячущийся там мальчишка и сделал попытку смыться.

— Стоять-бояться! — немедля пресек эти поползновения Дмитрий и ухватил беглеца за воротник матроски.

Мальчик, явно не ожидавший подобного обращения, застыл как вкопанный и лишь растерянно хлопал глазами, глядя на высокого незнакомца.

— Ты кто? — поинтересовался подошедший к ним Владимир Степанович.

— Гога, — с явным удивлением отвечал тот, видимо не понимая, как его могут не знать.

— И почему ты тут прячешься?

— Просто так.

— Ты с кем-то играешь?

— Со мной никто не играет, — насупился малыш. — Только матушка иногда, но ей постоянно некогда.

— Подожди-ка, — стал что-то понимать Барановский. — А как тебя полностью зовут, ты знаешь?

— Князь Георгий Александрович Долгоруков![52] — гордо отчеканил тот в ответ.

— Такой маленький, а уже князь? — усмехнулся Будищев.

— Дмитрий, немедля отпустите вашего пленника, — обеспокоенно сказал своему спутнику инженер, но тот неожиданно присел на корточки и его глаза оказались на одном уровне с глазами ребенка.

— А почему с тобой никто не играет? — спросил он у Гоги.

— Не знаю, наверное, им не разрешают, — шмыгнул носом тот.

— Тогда тебе нужна такая игра, в которую можно играть одному. Причем, такая, чтобы тебе все завидовали и хотели играть с тобой, несмотря на запрет.

— Как это? — широко распахнул глаза юный князь.

— Ну не знаю, — пожал плечами Дмитрий. — Вот представь себе железную дорогу, но такую маленькую, что вполне может поместиться на столе. А по ней ходит, хоть и небольшой, но самый настоящий паровоз с вагонами. А ты всем этим управляешь. Переводишь стрелки, звонишь в колокольчик, даешь гудок.

— А такие игрушки разве бывают?

— Кто знает, может и бывают.

— Вот бы мне такую!

— Кажется, сюда идут, — встревожено сказал Барановский.

— Это меня ищут, — мрачно заметил мальчик.

— Так чего ты ждешь? — С легкой улыбкой спросил его Будищев. — Прячься скорее!

— А вы меня не выдадите?

— За кого ты нас принимаешь? Нет, конечно!

Гога не заставил себя просить дважды и тут же исчез за портьерой. А с другой стороны широко распахнулись резные двери, и в павильон зашел император Александр, сопровождаемый Кохом.

Государь был ещё не стар, но бремя государственных забот уже избороздило морщинами его красивое и мужественное лицо, а в волосах и бакенбардах обильно серебрилась благородная седина. Спина Александра Николаевича оставалась по-юношески прямой, но от былой легкости шага не осталось и следа. Правление его называли эпохой великих реформ, и это было чистой правдой. Он отменил крепостное право, ослабил цензуру, ввел суд присяжных, реформировал армию и, хотя многие из его реформ были непоследовательными и половинчатыми, нельзя было отрицать, что жизнь простого народа при нем стала гораздо легче, чем при его отце — императоре Николае.

Крестьяне, составлявшие абсолютное большинство населения России, боготворили своего царя, чего никак нельзя было сказать об их бывших хозяевах, всерьез опасавшихся, что он в своих преобразованиях пойдет ещё дальше и ещё сильнее урежет их обширные привилегии. Другой лагерь недовольных составляли разного рода радикалы. Эти господа требовали проведения новых реформ, нисколько не заботясь о том, возможны ли они. А убедившись, что правительство не идет у них на поводу, охотно взялись за бомбы и револьверы, устроив настоящую охоту за своим монархом.

Первым Александр подошел к Барановскому. Пытливо взглянув на инженера, он одобрительно кивнул, и заговорил благожелательным тоном:

— О работах твоих помню. Начета не бойся, я распоряжусь. Без награды не останешься, я прослежу.

— Благодарю Ваше Императорское Величество! — взволновано отвечал инженер, но царь уже перешел к его спутнику.

— Наслышан про тебя, — с лёгкой усмешкой заявил он Будищеву. — Герой — нечего сказать! России такие надобны. Жаль только, что служить дальше не захотел, но, как знаешь. На отца не сердись. А за храбрость и расторопность прими.

Услышав эти слова, держащийся чуть в стороне Кох тут же подошел и протянул императору небольшую шкатулку. Тот взял её одной рукой и тут же передал Будищеву.

— Покорнейше благодарю, Ваше Императорское Величество! Рад стараться! — по-солдатски рявкнул в ответ Дмитрий и вытянулся во фрунт.

Церемонию на этом можно было бы считать оконченной, но тут её прервало появление очень красивой и ещё довольно молодой женщины, стремительно ворвавшейся к ним в павильон.

— Са... — начала было она, но заметив, что государь не один, немного смешалась, но тут же продолжила: — Простите, Ваше Величество, я не знала, что вы заняты.

— Что-то случилось, Катя? — с нежностью в голосе спросил её Александр Николаевич.

— Гога, — коротко ответила та, давая понять, что не хочет обсуждать случившееся при посторонних.

— Опять что-то набедокурил? — добродушно усмехнулся император и кивнул посетителям, давая понять, что аудиенция окончена.

Те поклонились в ответ, но Будищев в отличие от Барановского сделал это так неуклюже, что невольно привлек внимание княжны Долгоруковой. Причем, заметив, что та смотрит на него, ничуть не смутился, а, сделав едва уловимое движение пальцем, указал на портьеру, за которой скрывался её сын. Всё это произошло так быстро, что никто кроме неё не заметил этого жеста. Но, едва они с императором остались в павильоне наедине, Екатерина Михайловна подошла к укрытию своего отпрыска и немедля его разоблачила. Государь, поняв, где Гога скрывался от нянек, смеялся до слёз и остаток дня провел в прекрасном расположении духа.

— А кто был этот неуклюжий молодой человек во фраке с чужого плеча? — как бы невзначай спросила она некоторое время спустя.

— Ты тоже заметила? — улыбнулся Александр Николаевич. — Да уж, грацией он не блещет, а между тем, весьма примечательная личность! Вообрази, будучи незаконнорожденным сыном графа Блудова, он без всякой протекции заслужил четыре георгиевских креста на войне, а теперь ещё вот и в мирное время офицера спас. Помяни моё слово, далеко пойдет, если, конечно, шею прежде не сломает.

— Это, какого Блудова? Неужели, Андрея Дмитриевича?

— Нет, его брата Вадима.

— Право, неожиданно. И что же отец?

— Знать его не желает.

— Как это печально, — помрачнела Екатерина, близко к сердцу принимавшая подобные истории, после того как сама стала матерью незаконнорожденных детей.

— Ничего не поделаешь, — философски заметил император.

— Так уж и ничего? — покачала головой княжна, но не стала развивать эту тему дальше.

Пока компаньоны добирались до Царскосельского вокзала и ждали поезда, Барановский терпеливо молчал, но едва раздался паровозный гудок, он не выдержал.

— Дмитрий, вы хоть знаете, с кем вам довелось встретиться?

— С царем, — отвечал Будищев с самым простодушным видом.

— Да-да, разумеется, — смешался инженер. — Однако я спрашивал вас о мальчике и его матери.

— Нет.

Конечно же, Будищев лукавил, ибо во всем Петербурге вряд ли был хоть один человек, не знавший истории любви пожилого императора. Одни его порицали (про себя, конечно), другие посмеивались, говоря: "седина в бороду — бес в ребро", третьи остро завидовали, что не их сестра или дочь удостоилась такой, если можно так выразиться, чести. Надо сказать, что большинство представителей аристократии считали главной виновницей этого адюльтера именно княжну Долгорукову, и молодая ещё женщина успела к тому времени испить полную чашу унижений и оскорблений от окружающих и родственников.

Впрочем, из всего этого Дмитрий знал только, что княжна Екатерина Михайловна Долгорукова — любовница царя, и тот открыто живет с ней, несмотря на то, что его законная супруга ещё жива. Другое дело, что он не видел в этом ровным счетом никакой проблемы. Живет богатый папик на две семьи? Ну и на здоровье! Все кому не лень злословят на этот счет? Завидуйте молча!

— Прости, ты это серьезно?

— А что такого? Мало ли в Бразилии донов Педро.

— Боже мой, ты невероятен! — воскликнул пораженный Барановский и с жаром принялся просвещать своего компаньона обо всех известных ему обстоятельствах личной жизни императора.

Дмитрий внимательно выслушал Владимира Степановича, ничем при этом не выказав своего отношения, и когда тот закончил рассказ, задал только один вопрос:

— Царь им денег дает?

— Разумеется!

— Значит, на детскую железную дорогу им хватит.

— Невероятно! Это все что тебя беспокоит?

— А в чём проблема?

— Как бы тебе объяснить, — задумался Владимир Степанович. — Пока жива императрица, положение княжны Долгоруковой очень шаткое. Случись что с государем, она с детьми останется ни с чем. Но это её заботы, а нам с тобой следует помнить, что цесаревич Александр и его супруга совсем не одобряют этой связи, а получить таких недоброжелателей было бы очень неосмотрительно с нашей стороны.

— Будь я графом, — пожал плечами Будищев, — меня бы это капец как беспокоило. Но я только владелец мастерской.

— В твоих словах есть резон, — согласился инженер. — А ты и впрямь рассчитываешь заработать на таких игрушках?

— Почему бы и нет. Я был во многих домах, в том числе и довольно богатых и нигде ничего подобного не видел.

— Это потому, что у по-настоящему богатых людей ты ещё не был. Детские железные дороги продаются давно, однако они весьма дороги и далеко не так малы, как ты рассказал мальчику. Под них нужно почти такое помещение, как тот павильон, в котором нас принял государь.

— Вот потому они и дороги, что такие большие! — ничуть не смутился Дмитрий. — А мы сделаем их гораздо компактнее и дешевле. И заработаем на количестве.

— Ты это серьезно? Но какой двигатель будет у этих моделей? Пневматический, или, может быть, заводной?

Ответом Барановскому была лишь загадочная улыбка его компаньона.

Глава 15

Стеша, до боли зажмурив глаза, смирно сидела на табурете, крепко вцепившись в него обеими руками. Ей самой было непонятно, как она дала себя уговорить на такое неслыханное дело, и предложи ей это кто другой, она бы ни в жизнь не согласилась. Но случилось так, что Дмитрий заметил, как она со слезами на глазах разглядывает свою коротко и неровно остриженную голову и горько плачет при этом. Тогда он как мог успокоил её, и пообещал, что из больницы она выйдет самая красивая, взяв при этом слово, что девушка не станет ему ни в чем возражать.

Получив обещание, Будищев первым делом привел к ней портниху Анну, живущую с ним по соседству. Та быстро сняла мерку со своей новой клиентки, после чего с загадочным видом удалилась. Было очевидно, что Дмитрий заказал у ней для Стеши одежду, но какую он не говорил и на все расспросы лишь отмалчивался, загадочно при этом улыбаясь.

Наконец, настал день выписки. Едва врач осмотрел свою пациентку и нашел, что та может без опаски за своё здоровье покинуть лечебное учреждение, как появилась Анна, принесшая с собой готовый костюм, и помогла ей одеться. Следом Будищев привел в больницу какого-то странного пожилого мужчину с большим деревянным ящиком подмышкой. Критически осмотрев девушку, тот велел ей сесть на стул, после чего накрыл её плечи простыней и взялся за работу. В коробке у него оказалось несколько видов ножниц, расчесок, щипчиков, щеточек и ещё бог знает каких вещей, названий которых она не знала. Стало понятно, что он будет её стричь. Степаниде было очень страшно, но она сидела, не смея шелохнуться, и лишь покорно выполняла все команды парикмахера, когда тот просил повернуться или наклониться.

Наконец, и это испытание закончилось, после чего девушке разрешили встать. Глубоко вздохнув, она робко открыла глаза и, поднявшись с табурета, сделала пару несмелых шагов.

— Ну как? — прикусив губу, спросила она собравшихся вокруг людей, но ответом ей было лишь изумлённое молчание.

Первым его нарушил парикмахер, всё еще державший в руках блестящие ножницы.

— До сих пор не могу понять, как вы, молодой человек, уговорили меня на эту авантюру! — покачал он головой, глядя на Будищева. — Но не могу не признать, что в этом есть некое очарование.

— Поверьте мне, Бруно Карлович, — усмехнулся в ответ Дмитрий. — Не пройдет и недели, как к вам выстроится очередь из не в меру эмансипированных дам и девиц, желающих такую же стрижку.

— Ваши бы слова, да богу в уши! — покачал тот головой и стал собираться.

— А можно мне зеркало? — робко спросила Стеша, мало что понявшая из этого разговора.

— Прошу прощения, сударыня, — расшаркался парикмахер, — у меня, конечно же, есть с собой зеркало, но совсем крохотное. Умоляю вас, не надо в него смотреться, а то вы не сможете уловить и сотой части того, что с вами произошло. Тут нужно большое трюмо!

— У меня есть такое в мастерской, — мягко улыбнулась Анна. — Господин мастер прав, в маленьком зеркале ты ничего не увидишь.

— Тогда пойдемте!

— Подожди секунду, — остановила её портниха, и одела на голову девушки небольшую шляпку с полями. — Вот теперь можно идти.

Едва они покинули палату, лежавшие вместе с Филипповой женщины переглянулись и самая старшая из них презрительно поджала губы.

— Срамота! — безапелляционно заявила она.

— Ага, — тут же поддержали её соседка, однако, немного подумав, добавила: — Но красиво...

Степанида Филиппова стояла перед большим зеркалом в мастерской госпожи Виртанен и не могла поверить своим глазам. Неужели эта красивая барышня в новеньком костюме из серой шотландки и есть она — Стеша? Сверху приталенный жакет с отложным воротником, снизу широкая юбка, чуть-чуть не доходящая до щиколоток и открывающая изящные ботиночки со шнуровкой и на небольшом каблуке. У неё таких сроду не было и девушка непременно упала бы, спускаясь по лестнице, если бы не держалась крепко за руку Дмитрия.

Но самое главное — прическа. Конечно, парикмахер не смог вырастить ей волосы, но он сотворил другое чудо. Стрижка осталась короткой, но ни у кого язык бы не повернулся назвать её мужской, настолько она была изящной и женственной.

Сёмка, увидев её, так и остался столбеть с открытым ртом, Анна доброжелательно улыбалась, довольная своей работой, и лишь Дмитрий оставался невозмутимым.

— Я вправду красивая? — одними глазами спросила у него девушка.

— Я же тебе обещал, — так же безмолвно ответил он ей.

— Стешка, какая ты..., — смог, наконец, выдохнуть ученик гальванёра и прервал их невербальное общение.

— Какая? — лукаво усмехнулась потенциальная невеста.

— Такая-такая-такая..., — не мог подобрать от волнения слов мальчишка.

— Варежку закрой, кишки простудишь, — добродушно усмехнувшись, остудил его пыл Будищев. — В лавку-то за булками сходил?

— Конечно!

— Тогда пойдемте чай пить. Степанида отощала, поди, на казенных харчах.

Стеша услышав про еду, тут же побежала накрывать на стол, Семён увязался за ней, а Анна и Дмитрий остались наедине.

— Вы настоящий добрый волшебник, — серьезно глядя на него, сказала портниха.

— Я знаю, — усмехнулся тот в ответ. — Только мадам Ряполовой не говорите, а то у неё на это счет другое мнение.

— Вы всё шутите, а ведь за что бы не взялись, всё вам удается, всё получается.

— Поверь мне, Аннушка, далеко не всё.

— Где вы нашли этого парикмахера?

— Бруно? В театре.

— И уговорили прийти постричь бедную девушку в больницу?

— Ох, знали бы вы, сколько этот старый еврей с меня содрал!

— Еврей? А мне показалось он итальянец или что-то вроде этого.

— Мне тоже так казалось, пока он не стал торговаться.

— Но ведь оно того стоило?

— Судя по реакции Стеши — да.

— А ведь девочка серьезно в вас влюблена, — неожиданно заявила Анна и пытливо взглянула Дмитрию в глаза. — Вы понимаете это?

— Бывает, — пожал тот плечами. — Они с Сёмкой в таком возрасте, что не любить кого-нибудь просто не могут. Ничего страшного, пройдет.

— Вы думаете?

— Знаю. Лет семь назад я сам был таким. Блин, как же давно это было!

— Боже, как вы ещё молоды.

— Не прибедняйся, Аннушка. Ты у нас ещё хоть куда! — не удержался от комплимента Дмитрий, но госпожа Виртанен привычно проигнорировала лесть и, как ни в чём ни бывало, продолжила:

— Кстати, интересно, как на новый наряд и прическу Стеши отреагирует Аким Степанович?

— Спросит, сколько это стоило и, узнав, что нисколько, успокоится. Да, раз уж зашел разговор о Степановиче, у меня будет одна просьба.

— Конечно.

— Отвезешь Стешу домой? Я дам вам денег на извозчика.

— Хорошо. Но почему вы сами не отвезете.

— Ну, во-первых, ему будет приятнее увидеть с дочерью вас, а не меня.

— Пожалуй, что так, — улыбнулась портниха. — А во-вторых?

— Во-вторых, сегодня вечером я занят.

— Клиенты?

— Родственники.

— У вас есть родственники?

— Ага. Дальние.

Приглашение от "дальних родственников" Будищев получил вчера. Привез его самый настоящий ливрейный лакей — представительный мужчина с густыми бакенбардами и безукоризненно выбритым подбородком. Удостоверившись, что перед ним находится адресат, он протянул пакет из плотной бумаги, запечатанный сургучом с каким-то странным оттиском. — На геральдическом щите крыло и лапа птицы.[53] Дмитрий тут же про себя окрестил это изображение "пернатым окорочком".

— Ответ, для их сиятельства будет? — осведомился посланец.

— Сейчас посмотрим, — пожал плечами получатель депеши и сломал печать.

Послание гласило, что его завтра вечером ждут в доме Блудовых для серьезного разговора. То есть, про беседу не было ни слова, но из письма было понятно, что зовут не на рюмку кофе.

— Передайте Антонине Дмитриевне, что я буду.

— Мы Вадиму Дмитриевичу служим-с, — с чувством отвечал лакей. — Впрочем, как изволите-с. Передадим.

Не дождавшись чаевых, слуга ещё раз поклонился, и отправился восвояси. Вид у него при этом был, как у дипкурьера, с риском для жизни доставившего правительственную ноту враждебному государству и теперь благородно не требующего награды за свой подвиг.

— Здравствуйте, — просто сказал Будищев, когда уже знакомый ему слуга, проводил его в апартаменты графа Блудова.

Вадим Дмитриевич встретил его сидя за большим столом из полированного дерева. Надо сказать, что ростом хозяин кабинета не вышел, назвать дородным его тоже было достаточно затруднительно, а потому выглядел он на фоне столь внушительной мебели несколько комично. Антонина Дмитриевна, сидела чуть поодаль в углу, в кресле качалке и её ноги были укрыты пледом. Заметив вошедшего, она улыбнулась и поздоровалась в ответ:

— Как хорошо, что вы пришли, Дмитрий.

— Присаживайтесь, молодой человек, — бесцветным голосом проговорил граф, и кивнул на один из стоящих вдоль стены стульев.

— Ничего, Ваше Сиятельство, я пешком постою, — попробовал проявить скромность отставной унтер, но не преуспел в этом намерении, поскольку Блудову в этих словах небезосновательно послышалась издёвка.

— Не юродствуйте, — поморщился Вадим Дмитриевич, однако настаивать не стал. — Впрочем, как будет угодно. Я пригласил вас, чтобы обсудить сложившееся положение и попытаться прийти к взаимовыгодному соглашению.

— Я вас слушаю.

— Обстоятельства сложились таким образом, что вы стали в последнее время очень известны в определенных кругах. Причем, я бы даже сказал — скандально известны!

— Это плохо? — с самым невинным видом спросил Дмитрий.

— Как сказать, — задумался на минуту граф. — Касайся эта "дурная слава" только вашей особы, мне не было бы до этого никакого дела. Однако, ситуация такова, что всякое упоминание о вас, роняет тень на доброе имя графов Блудовых. А меня это, по понятным причинам, беспокоит.

— Негодую вместе с вами, Ваше Сиятельство!

— Вы издеваетесь?!

— Нет.

— Тогда зачем вы делаете это?

— Простите великодушно, но что я делаю не так? Чем я не угодил вашей графской милости? Может быть тем, что не умер в младенчестве от какой-нибудь болезни? Или не погиб на войне? Или не сдох под забором, чтобы не тревожить вас? Я всего лишь пытаюсь выжить. Обо мне не кому было позаботиться все эти годы, а потому я стараюсь помочь себе сам.

— В определенном смысле, ваши старания заслуживают похвалы. Но зачем вы постоянно афишируете ваше происхождение?

— Ничего я не афиширую! Наоборот, с тех самых пор, как я появился в этом лучшем из миров, мне все только и делают, что тычут в лицо этим самым происхождением. Ах, посмотрите, какой забавный байстрюк у Блудова!

— Но вы, кажется, не слишком тяготились этими слухами?

— А что мне оставалось делать? Возможно, только благодаря им, меня не запороли до смерти в армии!

— А было за что? — неожиданно вмешалась Антонина Дмитриевна.

— Я вам так скажу, — после секундной паузы ответил Дмитрий. — Если офицер захочет испортить жизнь солдату, ему никто не помешает это сделать.

— Ну, хорошо, — попытался вернуть разговор в прежнее русло граф. — Но отчего вы это делаете теперь?

— Не знаю о чём вы, но я ни разу не называл себя сыном или ещё какой-нибудь родней вам или кому-либо ещё. Во всех документах я записан, как крестьянин Ярославской губернии. Впрочем, это ненадолго.

— Что, простите?

Я открыл мастерскую. Так что совсем скоро стану питерским мещанином, а там, глядишь, и в купцы выйду.

— Прекрасная перспектива!

— Всё лучше, чем чиновником.

— Как вы смеете?! — вспыхнул Вадим Дмитриевич.

— Немедля прекратите, — поспешила потушить ещё толком не начавшийся скандал графиня. — Дмитрий, вы неверно нас поняли. Мы хотели бы помочь вам.

— Простите, Антонина Дмитриевна, но с чего вы взяли, что мне нужна ваша помощь? У меня и так всё хорошо!

— Разве?

— Точно!

— А почему же в таком случае, вы угодили в тюрьму?

— Вы и про это знаете, — усмехнулся Будищев. — Ну, вообще-то, не в тюрьму, а в участок.

— А всё-таки?

— Так случилось. Мастер на заводе Барановских избил мальчишку-ученика. Я вступился, но немного перестарался. Но всё обошлось.

— Великолепно! Не хватало, чтобы говорили, будто среди Блудовых есть каторжане, — не удержался Вадим Дмитриевич.

— Я не Блудов, а Будищев!

— Ну, Будищев так Будищев, — немного успокоившись, заявил граф. — На самом деле, я позвал вас вовсе не для того, чтобы обсуждать ваше происхождение.

— А для чего же?

— Я хотел бы поговорить о вашем будущем.

— Очень интересно. Прежде оно вас совсем не беспокоило!

— Дмитрий, я прошу вас, — примирительным тоном воскликнула Антонина Дмитриевна. — Выслушайте прежде.

— Хорошо, я вас слушаю.

— Видите ли, молодой человек. Как вы, вероятно, уже поняли, я навел о вас самые подробные справки, и, признаться, нахожусь в некотором недоумении. Вы весьма отважно воевали, свидетельство чему — полный георгиевский бант на вашей груди. Оставшись в армии, вы наверняка сделали бы завидную, для своего положения, карьеру и вполне вероятно в ближайшем времени были произведены в офицеры. Но вы, по непостижимой для меня причине, предпочли остаться нижним чином.

— Всё так.

— Поступив на завод Барановского, вы и там довольно быстро себя проявили, однако вскоре ушли и организовали собственное дело.

— И это правда.

— Ко всему вышеперечисленному, у вас явный талант ко всем этим новомодным техническим механизмам, гальванике и прочим вещам, в которых я, впрочем, совершенно не разбираюсь.

— Куда вы клоните?

— У меня есть к вам предложение, Дмитрий. Не хотели бы вы уехать заграницу? Скажем, в Северо-Американские Соединенные штаты. Это молодое, но при этом весьма развитое в техническом отношении государство, к тому же сословные предрассудки не играют в нём абсолютно никакой роли. Вы с вашими способностями почти наверняка вскоре достигните там успеха, какого у вас никогда не будет в России.

— А как быть с патриотизмом, Ваше Сиятельство? — криво усмехнулся Будищев.

— Прекратите, молодой человек! — поморщился граф. — Не надо выказывать чувств, которых не испытываете. К тому же я дам вам денег, на которые вы сможете открыть своё дело.

— Хотите откупиться?

— Мне кажется глагол "помочь" звучит более уместно.

— Пусть так. И как сильно вы хотите мне "помочь"?

— Вы согласны?

— Я ещё не слышал предложения.

— Десять тысяч рублей и вы немедля покидаете Россию. Пароходы через океан ходят достаточно часто, так что...

— А на билет?

— Что?!

— Ну, билет-то, Ваше Сиятельство, тоже денежек стоит. Шутка ли в Америку сплавать!

— Хорошо, — остался невозмутимым Вадим Дмитриевич. — Я оплачу вам ещё и билет. Вторым классом.

— Не пойдет.

— Но почему?! Впрочем, если настаиваете, пусть будут первый класс!

— Не в этом дело. Языка я английского не знаю.

— Научитесь, — начал терять терпение Блудов.

— Не, мне и здесь хорошо, — помотал головой Будищев.

— Послушайте, Дмитрий, — сочла необходимым вмешаться Антонина Дмитриевна. — Не отказывайтесь сразу. Прежде подумайте хорошенько.

— Да что тут думать? Я Россию люблю!

— Это делает вам честь, но... Поймите, мой брат не может признать вас! Не скрою, я очень хотела бы этого. Вы кажетесь мне очень достойным молодым человеком, но это невозможно! Будь вы хотя бы прапорщиком, это несколько облегчило ситуацию. Всё же признать графом офицера несколько проще, чем мастерового, а вы сами выбрали себе эту будущность. А теперь вы еще собираетесь стать купцом!

— А с чего вы взяли, что мне нужно это признание?

— Что?!

— Ну, в самом деле, Антонина Дмитриевна, зачем мне становиться графом? В Пажеский корпус меня уже не примут, да я и сам не больно-то хочу в этот рассадник извращенцев. Протирать штаны в присутственных местах или драть горло перед взводом, пусть даже гвардейским, меня тоже не прельщает. Что мне может дать титул, кроме ограничений?

— Но отчего же вы тогда не хотите уехать?

— Да не хочу я в Америку! Они там негров угнетают.

— Как, "угнетают"?

— Рэп не дают читать и наркотой торговать. Да и Бог с ними с неграми, а так же индейцами, мексиканцами и прочей шушерой. Электричеством и здесь можно заниматься и неплохо зарабатывать. Что я, кстати, и делаю.

— Но в Штатах..., — попытался вклиниться граф, но Будищев перебил его:

— Таких как я — миллион! А здесь я один такой.

— Но слухи!

— Реклама не помешает.

— Как вы сказали, реклама?

— Именно. Любое упоминание в прессе, если это не некролог — реклама!

— А что, уже есть и в прессе?

— Не знаю. Но если понадобится — будет!

— Вы невозможны!

— Вовсе нет, Вадим Дмитриевич. Просто я трезво смотрю на вещи. Поэтому, спасибо за предложение, но — нет!

— Зачем же вы тогда торговались?

— Да так, интересно было узнать, как далеко вы можете зайти. А деньги, если они у вас свободны, лучше вложите в какое-нибудь дело. Можно, кстати, в нашу с Барановским мастерскую. Не пройдет и пары лет, как она станет самым настоящим заводом, так что не прогадаете.

— Что же, я вас более не задерживаю, — с трудом скрывая раздражение, заявил Блудов.

— Что, и чаю не предложите?

— Если вы голодны, я распоряжусь вас накормить.

— Не стоит. Лучше давайте я вам звонок установлю. Для родственников скидка...

— Вон!!! — заорал, вскочив, совершенно потерявший терпение граф.

— И не надо так нервничать! Это вредно для здоровья. Ухожу-ухожу...

Едва за Будищевым закрылась дверь, Вадим Дмитриевич вскочил и стал мерять шагами кабинет, давая выход своему раздражению.

— Ты только посмотри, какой наглец! — бушевал он, сердито поглядывая на сестру. — В Америку он не хочет. Негров там, изволите видеть, угнетают! Откуда он вообще знает про негров?

— Мне кажется, что у Дмитрия куда лучшее образование, нежели он старается это показать, — скупо улыбнулась та.

— Такое впечатление, что тебя вся эта история только забавляет!

— Нисколько. Хотя твой сын и впрямь очень занятный молодой человек.

— Умоляю, не называй его моим сыном!

— Хорошо, не буду. Хотя это не имеет ровным счетом никакого значения. Весь Петербург и так в этом уверен, и от нашего мнения ничего не зависит.

— Это верно, — поморщился Вадим Дмитриевич, и устало опустился на кресло.

— Я получила письмо от Андрея. Хотя ты, наверное, знаешь.

— И что он пишет?

— Что совершенно не желает, чтобы ты признавал Дмитрия своим сыном.

— Я и не собирался!

— И совершенно напрасно. Впрочем, я уверена, что со временем ты передумаешь, потому что твой сын нас ещё не раз удивит.

— То есть, до сих пор он тебя удивил ещё недостаточно?

— Не заводись, Вадик. Не ждал же ты, в самом деле, что он кинется тебе на шею с криком "папа"?

— От него и не такого можно ожидать.

— Возможно. Кстати ты не знаешь, что такое рэп?

— Рэп? Какой ещё рэп?

— Ну, тот, который запрещают читать угнетенным неграм.

— Бог мой, вот ты о чем! Спроси лучше у своего протеже. Не сомневаюсь, он расскажет тебе какую-нибудь совершенно душераздирающую историю!

Вы когда-нибудь обращали внимание, что слуги могут выглядеть ничуть не менее представительно, чем их хозяева? Вот и у пятого герцога Лейхтенбергского Евгения Максимилиановича любой лакей выглядел куда важнее генерала. По крайней мере, с точки зрения Сёмки. А что бедному мальчишке ещё думать, когда на него надвигается эдакий господин весь в золотых позументах и со строгим взглядом? Конечно, только снять картуз и поклониться!

— Где тебя носит? — строго спросил Дмитрий.

— Дык я, — попытался оправдаться парень, но наставник тут же прервал его.

— Еще не всем полотерам поклонился?

— Да, как их отличишь, когда они все в золоте!

— По глазам, — усмехнулся Будищев.

— Как это?

— Много будешь знать — скоро состаришься! Кабель протянул?

— Ага.

— Ну, хоть какая-то от тебя польза.

Вот уже третий день они не вылезали из Петергофа, занимаясь монтажом проводки в герцогском дворце. Дело было в том, что потомок русского царя Николая Iи вместе с тем пасынка Бонапарта Евгения Богарне решил, что он тоже является сторонником прогресса и пожелал завести себе электрические звонки. Сказано-сделано, и управляющий сделал соответствующий заказ в недавно открывшейся электротехнической фирме Барановского и Будищева.

Собственно, дело-то было плёвое — поставить звонок на воротах и протянуть кабель в дворническую, но случилось непредвиденное. Самый ушлый из компаньонов ухитрился попасть на глаза жены герцога — графини Богарне и наплести ей всяческого вздора. К ужасу Его Королевского Высочества[54] Зинаида Дмитриевна отнеслась к этим прожектам более чем благосклонно, и решила, что отныне не может вызывать прислугу с помощью обычного колокольчика! Более того, звон колокольчика её решительно раздражает и её дражайшему супругу, коль скоро он любит свою Зинаиду, тоже нужно обзавестись подобным прибором.

Делать было нечего. Евгений Максимилианович, успевший проклясть тот день, когда ему вздумалось объявить себя сторонником прогресса, распорядился продолжать работы и звонки появились не только на входе, но и в кабинете, библиотеке, будуаре графини, во всех спальнях, включая гостевые, и ещё Бог знает где. Вот всё это великолепие Дмитрий с Сёмкой и устанавливали, попутно обучая прислугу, как всем этим пользоваться. То есть, обучал, конечно, Будищев, а растерянный парень только с испугом глазел на представительных господ с густыми бакенбардами и в роскошных ливреях.

Впрочем, работа подходила к концу, и сегодня можно было бы пошабашить, но, как всегда, не хватило мелочи. Закончились элементы Лекланже. Разумеется, можно было послать Семёна, но разве в таком простом решении есть хоть капля красоты и изящества? Поэтому Дмитрий ничтоже сумнящеся отправился к управляющему и передал строжайшее повеление от только что покинувшего дворец по делам службы герцога. Тот, конечно, удивился, но возражать не посмел и поспешил исполнить приказание. В общем, на Выборгскую сторону отправился придворный скороход, произведший совершенно ошеломляющее впечатление на тамошних обывателей своими белоснежными панталонами, мундиром с позументами, а также каскеткой с пышными плюмажем.

Поэтому нет ничего удивительного, что заказ был исполнен в самые сжатые сроки и буквально через пару часов к нему подошел лакей и почтительно доложил, что требуемые материалы прибыли. Выйдя из дворца, Будищев и впрямь увидел коляску извозчика, в которой торжественно восседала довольно улыбавшаяся во все тридцать два зуба Стеша Филиппова.

— А что больше не кому было? — усмехнулся Дмитрий.

— Так Владимир Степанович на своем заводе нынче, остальные делом заняты, так кому больше? — развела руками та.

— Логично, — не мог не признать совладелец мастерской. — Всё хоть взяли?

— Так вот всё в чемодане, — показала она на поклажу, притороченную на специальную площадку сзади у пролетки.

Соскочивший с козел кучер тут же освободил багаж от ремней и с поклоном подал его Будищеву. Тот недолго думая поднял крышку, и, убедившись, что всё необходимое на месте, довольно улыбнулся и похвалил помощницу:

— Умничка! Хорошая из тебя Стешка жена выйдет. И повезло же этому обормоту — Сёмке!

— Я замуж не тороплюсь, — с достоинством отвечала девушка, имевшая своё мнение по поводу матримониальных планов окружающих, но до поры державшая их при себе.

— И это правильно! — не стал спорить Дмитрий и повернулся к извозчику. — Сколько с нас?

— Восьмигривенный, барин, — ещё раз поклонился водитель кобылы.

— Скока? — округлил глаза от подобной наглости Будищев.

— Так чай не в Нахаловку какую барышню доставил. Понимать надо!

— Как восемьдесят копеек? — изумилась Стеша. — Дяденька, ты же говорил — полтину!

— Помилуйте, барышня, за эдакую дорогу и полтину? Воля ваша, но что-то вы путаете!

— Получи, кровопивец, — протягивая деньги буркнул Дмитрий, решив прекратить этот бесплодный разговор, и без того привлекший к себе слишком много внимания.

— Благодарствую, Ваше Сиятельство! — расплылся в улыбке извозчик.

— Вали по холодку, — напутствовал его незадачливый предприниматель и, подхватив чемодан, двинулся внутрь дворца.

— Мить, а можно мне с тобой? — выразительно распахнув глаза, спросила Степанида.

— А куда же тебя девать, горе ты моё. Пошли чего уж там!

Девушка никогда прежде не бывавшая во дворцах, да ещё в таких роскошных, неожиданно повела себя так будто это для неё самым обыкновенным делом. Шла спокойно, поглядывала по сторонам, разумеется, с любопытством, но без малейшего пиетета. Дескать, картины на стене? Очень мило. Лепнина с позолотой? Ну-ну. Впечатляет.

Зато сама она вызвала у обитателей дворца немалый интерес. И то сказать, вступавшая в пору своего расцвета Стеша выглядела просто прелестно, а непривычно короткая стрижка придавала ей вид вольный и, можно даже сказать, дерзкий. Добавьте к этому природную грацию, и то очарованье юности, которое, увы, не так часто встречается у светских дам, да к тому же ещё и весьма быстро проходит. Но если вышколенные слуги герцога сумели сдержать свои чувства, то о других обитателях дворца этого сказать было нельзя.

Первым под каток обаяния молодой чаровницы угодил адъютант Его Высочества — поручик граф Кутайсов, присланный хозяйкой дворца узнать, скоро ли всё будет готово? Заметив красивую барышню, записной повеса тут же забыл о данном ему поручении и бросился в атаку.

— Позвольте рекомендоваться, — приосанившись, начал тот церемонию представления, но на свою беду, перешел на французский язык.

Стеша, разумеется, ни слова не понял из обрушенных на неё словесных эскапад, но намеренья распустившего хвост павлина были ясны и без перевода, а потому потомок древнего рода немедленно испробовал на себе, что означает выражение — ноль внимания — фунт презрения!

— Сударыня, не будьте столь жестоки, скажите хоть слово! — взмолился контуженный стрелой Амура.

Увы, мольба эта была услышана.

— Что, барин, зачесалось? — ангельским голоском спросила у него Стеша и одарила самой любезной улыбкой, на какую только оказалась способна.

Если бы на грешную землю вдруг обрушились хляби небесные, наверное, и в этом случае, граф не был бы столько поражен приключившимся с ним афронтом. Не будь он столь поджар и молод, у него, скорее всего, тут же произошел апоплексический удар или ещё чего похуже, но к счастью офицер был молод и здоров как бык, а потому Родина не лишилась своего защитника.

— Гхм, — прочистил горло Кутайсов. — А где, господин Будищев?

— Делом, небось, занят. Не то что некоторые!

— Помилуйте-с, — совсем смешался тот, но на счастье показался закончивший свою работу мастер.

— Степанида, ты, где потерялась? — осведомился он подозрительно глядя на поручика.

— Да вот, господин офицер, мне картины показывает, — с самым невинным тоном отвечала она. Причем, если с князем она говорила подчеркнуто простонародно, то Дмитрию ответила так, что её вполне можно было принять за курсистку или просто образованную барышню.

— Как это любезно с его стороны. Но мы закончили, так что...

— Прекрасно! — встрепенулся вспомнивший о своих обязанностях Кутайсов. — Я немедля доложу Их Высочествам...

Но, похоже, Зинаиде Дмитриевне уже наскучило ожидание, и она сама появилась в зале, где только что разыгралась комедия достойная пера Фонвизина или Лафонтена.

— Сколько можно ждать? — недовольно спросила она. — Скоро у меня будут гости, и что я им покажу?!

— Помилуйте, Ваше Сиятельство[55], — расплылся в улыбке Будищев. — Всё готово!

— Да?! Давайте посмотрим. Подождите-ка, а что это за очаровательная особа? Я её прежде не видела!

— Это моя сотрудница.

— Как вы сказали, сотрудница? Оригинально!

— Ну, я служу прогрессу и, следовательно, мне чужды предрассудки. Эта милая барышня прекрасно знает своё дело, а раз так, почему бы и нет?

— И кем же она у вас служит? Этим, как его, гальванёром?

— Если понадобиться — да!

— Нет-нет, я поняла, — засмеялась Зинаида Дмитриевна. — Вы, вероятно, действительно, граф, только не Блудов, а Монтекристо! А это ваша очаровательная Гайде, не так ли?

Хотя Будищев и не читал в своем времени Дюма, но видел достаточно экранизаций, чтобы понять, о чём говорит морганатическая супруга герцога Лейхтенбергского. Поэтому он лишь загадочно улыбнулся, давая всем своим видом понять, что пусть графиня Богарнэ скажет только одно слово, и он будет для неё кем угодно.

— Зизи, дорогая моя, где вы? — раздался зычный голос, после чего распахнулась дверь, и в просторном зале мгновенно стало теснее, поскольку вошедший был адмиралом Российского Императорского флота Великим князем Алексеем Александровичем Романовым, которого злые языки уже начали называть — семь пудов августейшего мяса.

— Я здесь, Ваше Императорское Высочество! — немедля отозвалась хозяйка дома, и склонилась в глубоком реверансе, перед членом императорской фамилии.

— Я был так заинтригован, вашим обещанием какого-то необыкновенного сюрприза, что не смог ждать более, и прилетел к вам... а это ещё кто?

— Вы поторопились, мой друг. Этот человек, как раз заканчивал установку...

— Погодите, а ведь я его знаю! — пробасил узнавший Дмитрия великий князь. — Зизи, неужто я вам так надоел, что вы решились установить в своем дворце митральезу?

— Что, простите? — смешалась графиня ничего не знавшая об этой стороне деятельности фирмы Барановского и Будищева.

— Нет, Ваше Императорское Высочество, — пришел на помощь клиентке мастер. — До этого ещё не дошло, но если будет надобность, только скажите. Поставим и митральезу и пушку. Любой каприз — за ваши деньги!

— Экий хват! — засмеялся царский сын. — Ну, давай, показывай.

Дмитрий не заставил просить себя дважды и принялся демонстрировать высоким особам работу звонков, попутно намекнув на некие фривольные обстоятельства, при которых они могут пригодиться. Шутки были на грани приличий, а потому Алексей Александрович ржал как стоялый жеребец, а Зинаида Дмитриевна приняла строгий вид и погрозила остряку пальцем. Впрочем, ей серьезность никого не обманула, ибо в глазах графини Богарне прыгали чертики.

— Ступайте, — велела хозяйка дворца мастеру, убедившись, что всё в порядке. — Я довольно вашей работой и распоряжусь, чтобы она была оплачена.

— Благодарю вас, — поклонился тот и вышел.

— Вот уже не думала, — задумчиво заметила она, — что у вас есть и такие знакомцы.

— Помилуйте, кто же в свете не знает истории о бастарде графа Блудова!

— Вы полагаете, он действительно сын Вадима Дмитриевича?

— Одно лицо! Жаль только, что в мастеровые подался. А ведь мог бы и добиться признания от папаши! Ушлый молодой человек, даром что байстрюк!

— Как знать, — улыбнулась графиня. — Прадед адъютанта моего мужа, был куафером у прадеда вашего высочества![56]

— Прошли те времена!

Всё это время Стеша стояла, ни жива, ни мертва. При виде великого князя у неё сперло дыхание, участился пульс, и только что румяные щечки покрыла мертвенная бледность. По счастью порфирородный адмирал был всецело занят предметом своей страсти и не обратил на девушку ни малейшего внимания. Да и в планы супруги герцога Лейхтенбергского не входило их знакомство, так что она поспешила увести своего ухажера прочь. Будищев отправился с ними, Кутайсов так же куда-то испарился, так что они остались с Сёмкой одни. Парень, в общем, тоже был под впечатлением от близкого нахождения с высокими особами, а потому не сразу заметил ей состояние.

— Стешенька, что с тобой? — испуганно спросил он, когда девушка покачнулась.

— Помоги, Сёма, — только и смогла прошептать та.

— Сейчас-сейчас, конечно, — засуетился он.

— Что тут у вас? — встревоженно спросил покинувший заказчиков Дмитрий.

— Стеше плохо, — растерянно отвечал мальчишка.

— Не было печали, — чертыхнулся про себя Будищев и подхватил девушку на руки. — Держись, сейчас я тебя на воздух вынесу. И впрямь душно тут...

— Митя, — не видящими глазами посмотрела она на него. — Митя, это он!

— Кто, он? — не останавливаясь осведомился молодой человек, продолжая нести Стешу на руках. — Герой из твоих девичьих грёз?

— Митя, это он! — ещё раз повторила девушка, всхлипнув.

— О чём это она? — удивленно спросил семенящий рядом Семён.

— Не знаю, — осторожно ответил ему наставник и вдруг остановился. — Вот что, парень, дуй к выходу, там вечно извозчики трутся. Возьми любого и возвращайся...

— Там одни лихачи, поди и восьмигривенным не отделаемся...

— Тьфу на тебя, крохобор, не видишь — дело плохо! Дуй, я сказал!

Получив нагоняй, мальчишка тут же умчался выполнять распоряжение, а Дмитрий, осторожно опустив свою ношу на землю, пытливо взглянул девушке в глаза.

— Кто, он, Стеша? Тот генерал на коляске, да?

— Да, — быстро-быстро закивала та в ответ. — Он остановился и склонился надо мной, я его хорошо разглядела! А барынька ему кричит, дескать, брось её, ничего с ней не станет. Как на собаке заживет!

— Какая барынька?

— А вот эта — графиня. Я её не разглядела, только голос слышала! Сразу не узнала, а теперь точно вспомнила — она!

— Вот что, девочка, — решился Дмитрий. — Никому не говори об этом, слышишь меня? Ни отцу, ни подружкам, ни батюшке на исповеди!

— Да. А почему?

— Просто не говори! Даже Сёмке, когда за него замуж выйдешь. Даже если спрашивать будет, говори, что не в себе была, не помнишь чего и толковала! Ну, вот и он с извозчиком, слава Богу, сейчас домой поедем, там тебе лучше станет. А нет, так и доктора позовем...

Уложив девушку на сиденье, и велев кучеру гнать во весь опор, Дмитрий крепко задумался. "Вот же, зараза, накаркала!" — напряженно размышлял он. — "И впрямь наша Стеша — Гайде оказалась. Только ведь я не фига не Монтекристо!"

А та, закрыв от слабости глаза, свернувшись калачиком, лежала на сколькой клеенчатой обивке и лишь одна мысль билась в её хорошенькой головке: — "Дурак ты Митя. Выйду я за Сёмку, как же!"

Глава 16

Барановский приехал в мастерскую ближе к обеду в не слишком хорошем расположении духа. Нет, внешне он, конечно, был невозмутим, но Будищев слишком хорошо его знал и потому сразу понял, что-то случилось.

— Как у вас дела? — осведомился Владимир Степанович.

— Надо бы лучше, но уже некуда, — усмехнулся Дмитрий.

— Что, действительно?

— Работа закончена, вексель герцог подписал, чего же ещё желать? Разве что вывеску новую!

— Не понял. Какую вывеску?

— Как какую? Поставщик двора!

— А ведь и верно, — задумался инженер. — Лейхтенбергские-Романовские — члены императорской фамилии. Так что вполне можно обратиться в департамент за разрешением. Полагаю, препятствий не возникнет.

— Вот и занялись бы? А то на вас лица нет! — Что, так заметно?

— Ещё бы.

— Военное ведомство отказалось от приемки нашего пулемета.

— О как! А основания?

— А без оснований! Решено митральезы из войск изъять и отправить в арсеналы крепостей.

— А флот?

— Ну, а что флот? Будут закупать по одной — две штуки на строящиеся корабли. А это — капля в море!

— Ничего страшного. Лиха беда начало!

— Как бы не так! — в сердцах воскликнул Владимир. — Вы не представляете себя, что стоит проложить дорогу новому изобретению в военной сфере. Не один год придется головой в стену долбиться, причем, без всякой гарантии результата.

— Не хотят наши покупать, давайте продадим ещё кому-нибудь?

— Я иногда поражаюсь вам, Дмитрий! Вы — герой войны — георгиевский кавалер, а иногда ведете себя так, как будто патриотизм для вас — пустой звук!

— Владимир Степанович, а вы патриотизм с идиотизмом часом не путаете?

— Что?!

— Ничего! У нас есть пулемет. Причем, самый лучший из существующих на сегодняшний момент. Но, поверьте мне, это преимущество продлиться недолго. Идея автоматического оружия витает в воздухе, и пройдет всего несколько лет и Максим или кто другой сделают нечто подобное, и заработает очень недурственные деньги. Только нас с вами не будет на этом празднике жизни.

— Да как же вы не понимаете! А если это оружие попадет в руки врагов России, и они будут стрелять в наших воинов? Вы ведь тоже были солдатом!

— Ну, во-первых, оно и так и так попадет. Тут уж ничего не поделаешь — прогресс не стоит на месте. А во-вторых, если нам удастся продать, кому бы то ни было наше оружие и мы сможем на этом заработать, то когда даже нашим сиятельствам и превосходительствам придет в голову, что пулеметы жизненно необходимы, мы сможем разработать на вырученные деньги более совершенный образец. И тогда у русской армии будет преимущество!

— Я смотрю, у вас на всё есть ответ!

— А в-третьих, — невозмутимо продолжал Будищев, — к тому времени у нас будет налаженное производство, и мы сможем быстро удовлетворить потребности наших.

— А если мы не поторопимся, то Хайрем Максим нас опередит?

— Кто?

— Ну, вы сказали "Максим", а я знаю только одного известного изобретателя с такой фамилией. Хайрема Стивенса Максима.

— Я не знал его имени.

— Странно, что вы вообще о нём слышали. Кстати, не поверите, но Сергей Викторович сказал мне то же самое почти слово в слово.

— Так послушайте умного человека. Точнее двух.

— Хм. А вы точно не сговорились за моей спиной?

— Скажете тоже, — рассмеялся Дмитрий. — Вы ведь прекрасно знаете, что мы с ним друг друга терпеть не можем!

— Да, но говорите при этом — одно и то же!

— Так ведь дело говорим!

— Ну хорошо. Положим, я с вами соглашусь. Как вы себе это представляете?

— Очень просто. Нужно сделать небольшую партию наших пулеметов и организовать для них команду. Что-то вроде частной военной компании.

— Простите, как вы сказали?

— Частная военная компания.

— Очень интересно! Продолжайте.

— Так вот. Всякий раз, как где-то в мире пахнет порохом, надо отправлять туда представителей нашей компании и предлагать противоборствующим сторонам свои услуги.

— Обеим сторонам?

— В идеале — да! Но для начала и одной будет довольно. Главное чтобы взяли и применили в боевых действиях. Война — лучшая реклама!

— А зачем же эта ваша, как её, "частная военная компания"? Ведь можно просто продать вооружение и пусть они его сами применяют.

— Правильный вопрос! Всё дело в том, что всякое вооружение нужно не только иметь, но и правильно применять. Только тогда оно будет эффективно.

— А сейчас его применяют неправильно?

— Да!

— И вы знаете, как правильно?

— Снова, да!

— Забавно!

— Да ничего забавного. Я тут на днях читал о Франко-Прусской войне и применении в ней французами митральез системы Рефи.

— Весьма любопытно. И что же вы можете сказать по этому поводу?

— Я могу сказать, что лягушатники и их вшивый император — хронические имбецилы! У них была прекрасная возможность устроить пруссакам кровавую баню, но они её бездарно профукали.

— А вы бы смогли?

— С командой хорошо обученных людей? Запросто!

— И войну бы выиграли?

— По крайне мере, франки не проиграли бы с таким разгромным счетом!

— Ну, ладно. И кого же следует набирать в эту военную компанию?

— Военных, разумеется.

— Но они же служат?

— Послушайте, Владимир Степанович. Вам приходилось слышать, что в мирное и в военное время нужны разные виды офицеров?

— Как это?

— А так! Каким должен быть идеальный офицер в мирное время? Подтянутый, аккуратный, с иголочки одетый. При этом исполнительный, напрочь лишенный инициативы, и с мягким языком!

— А язык-то зачем? — удивленно переспросил инженер, но тут же сообразил и скривился. — Фу, как вам не стыдно говорить такие гадости, Дмитрий!

— А вот в военное время, — продолжал довольный произведенным эффектом Будищев, — нужны совсем другие люди. Думающие, инициативные, не боящиеся брать на себя ответственность, и, при необходимости, отвечать за принятые решения. И при этом совершенно не важно, застегнуты ли у них все пуговицы на мундире!

— В том, что вы говорите, есть разумное зерно, — задумался Барановский. — Но где же найти таких людей?

— Ну вы даете! — покачал головой его компаньон. — Только что прошла большая и кровавая война. И в ней хорошо проявили себя немало офицеров. А теперь они сидят по заштатным гарнизонам и армейским полкам, где маются от скуки и спиваются. Вот они-то нам и нужны. И солдаты из отставников, отличившиеся в боях, которым теперь предстоит возвращаться в родные деревни и гнуть спину на своих крохотных наделах. Если пообещать и тем и другим, пусть опасную, но хорошо оплачиваемую работу, на которой они смогут достаточно заработать, чтобы устроить свою жизнь, то они для вас горы свернут!

— Что же об этом стоит подумать. Хотя, прямо скажу вам — не нравится мне эта затея. Есть в ней что-то грязное!

— Война, вообще, грязное занятие, Владимир Степанович, — вздохнул Будищев. — Видели бы вы, как действует на пехотные колонны шрапнель выпущенная из ваших пушек, наверное, зареклись бы изобретать для армии.

— Я видел, — нервно пожал плечами инженер.

— Тогда нечего чистоплюйничать!

— Кстати, а что там у вас за история произошла во дворце Лейхтенбергских? — поспешил перевести разговор на другую тему Барановский.

— Блин, это не Сёмка, а партизанский отряд с предателем, — усмехнулся Дмитрий. — Ничего страшного там не случилось. Просто Стеше стало душно и она упала в обморок.

— Вот как. Надеюсь с ней всё хорошо?

— Да вроде бы.

— И с ребенком?

— Что?! Владимир Степанович, вы в своем уме?

— Простите, — смешался инженер. — Я, кажется, позволил себе лишнего.

— Охренеть!

— А что я должен был подумать? Стеша молодая и весьма привлекательная особа, причем вы ей явно покровительствуете, покупаете одежду, всяческие безделушки, посещаете с ней публичные места и вообще... а теперь она падает в обморок!

— Я худею, дорогая редакция! И этот человек только что обвинял меня, будто я говорю гадости! Хотя, конечно, со стороны всё это выглядит несколько...

— Вот именно. И Паулина Антоновна настоятельно просила меня поговорить с вами о судьбе бедной девочки. Она, знаете ли, хорошо к ней относится и принимает, так сказать, участие...

— То есть, ваша жена тоже в курсе?

— А вы как думали?! Конечно же. И я рекомендовал бы вам не затягивать с решением этой деликатной проблемы. Всё-таки, сами понимаете...

Половой — разбитной молодой человек с лоснящимся от лампадного масла пробором на голове, привычными движениями убрал со стола остатки трапезы предыдущих клиентов и принялся накрывать его для следующих. Первым свое место занял только что поднятый из ледника штоф из мутно-зеленого стекла с хлебным вином. Затем рядом с ним материализовались блюда с холодными закусками, после чего уроженец ярославской губернии, демонстративно протёр хрустальные рюмки перед господами и подобострастно сообщил:

— Горячее в самом скором времени воспоследует, господа хорошие!

— Благодарю, любезный, — с важным видом отвечал ему Нарышкин и сделал знак глазами, чтобы тот наливал.

Трактирный слуга немедля выполнил безмолвное приказание, после чего немедля испарился, чтобы не мешать важным посетителям.

— Ну, давайте за успех в нашем безнадежном деле! — поднял рюмку Будищев и подмигнул Постникову.

Молодой репортер не заставил себя просить дважды взялся за рюмку. После чего все присутствующие дружно выпили, и взялись за буженину. Закусив, "звёзды отечественной журналистики" продолжили разговор.

— Всё-таки дело весьма не простое, — глубокомысленно заметил Нарышкин.

— Но какой скандаль! — восторженно пробубнил его младший коллега с набитым ртом.

— Сразу скандал не нужен, — в очередной раз принялся объяснять им Дмитрий. — Для начала, просто заметку. Дескать, сколько можно терпеть ситуацию, когда скучающие господа устраивают скачки и давят ни в чем не повинных обывателей? Такие случаи происходят часто, я узнавал. А вот когда шум подхватят остальные газеты, тогда можно будет и про их высочество!

— Умно! — едва не захлопал в ладоши Постников.

— Это так, — всё ещё сохранял скепсис более опытный товарищ. — Но ведь, как только дойдет до упоминания высоких особ — вмешается полиция!

— Поэтому и нужен шум в прессе, чтобы они не сразу разобрались, кто первый начал.

— Вы полагаете, это так трудно выяснить?

— А вы не пишите прямо, что речь о...

— Мы поняли о ком вы.

— Вот-вот, пишите просто — члены семьи, не указывая какой именно. Все и так поймут. Особенно если будут ещё хлесткие определения. Скажем, "безответственные лица", "высокородные бездельники" или "оборотни в мундирах"!

— Каково?! — захохотал Николай и взялся за бутылку.

— В этом определенно что-то есть, — покачал головой Ефим Иванович. — Вы, молодой человек, явно ошиблись с выбором профессии. Вам следовало стать репортером!

— Нет, господа, — мотнул головой Дмитрий. — Вы в этом деле собаку съели, так что вам и карты в руки!

— Но вы так и не сказали главного.

— Что именно?

— Зачем вам это нужно?

— Сам не знаю.

— Тяга к справедливости?

— Да какая, к чёрту, справедливость!

— Это верно. В нашей деспотической стране никакой справедливости нет и в скором времени не случится. Вот в странах с республиканским правлением, там — да. Такого просто не может произойти. Но ничего, даст Бог и у нас будут перемены.

— Угу, — хмыкнул вполголоса Будищев. — Только и разницы, что давить станут не лошадьми, а мерседесами. И сынки не царя, а депутатов.

— Что вы сказали?

— Давайте ещё выпьем, пока горячего не подали.

— Прекрасная идея!

Когда случилось несчастье со Стешей, Дмитрий постарался выяснить подробности происшествия, но не преуспел. Однако когда девушка опознала Великого князя, дело пошло на лад. В какие-то пару дней, он нашел свидетелей, видевших, как Алексей Александрович, красуясь перед кузиной, отпихнул кучера и сам взялся за вожжи. Будь виновный простым смертным, пусть даже и адмиралом, можно было попытаться привлечь его к ответственности, или, хотя бы, попытаться получить денежную компенсацию для семьи Филипповых, однако тот был сыном императора. Таким как он всё и всегда сходило с рук, причем, и в более поздние времена. Был же случай, когда внук главы государства засунул по пьяни в багажник машины одноклассницу и разъезжал по элитному поселку. Не узнай об этом пресса, всё так и осталось бы шито-крыто.

Собственно, это происшествие из будущего и надоумило его обратиться к газетчикам. Наказать, великого князя, конечно, не накажут, но для таких как он, огласка хуже гауптвахты. А деньги? Да пусть этот жирный боров ими подавится!

Тут размышления Будищева прервало появление полового с жареными рябчиками на блюде, встреченное бурным восторгом репортеров. Постников снова взялся за бутылку, но на сей раз ему с Нарышкиным пришлось пить одним.

— Прошу прощения, господа, мне пора! — решительно поднялся Дмитрий. — Вспомнил про неотложное дело.

— Как досадно, — вздохнул Ефим Иванович и со значением посмотрел на покидающего их друга.

Тот понял всё правильно, и достал из кармана портмоне.

— Прими, любезный, — протянул он трешку половому, хотя заказ вряд ли дотягивал до двух с полтинной.

— Премного благодарим, — заулыбался тот и согнулся в почтительном поклоне.

Понять разбитного малого было не сложно. Жалованья официантам и метрдотелям в Петербурге сроду не платили, а вознаграждение за труды им следовало исключительно из чаевых, оставляемых клиентами. Впрочем, в хорошем ресторане их могло быть столько, что иной чиновник или офицер бы позавидовали. Попасть в такие места было очень трудно и только за крупную взятку. В трактирах попроще, естественно, так не шиковали, так что половые и пятаку бывали рады.

Оставив журналистов, Дмитрий взял извозчика и, назвав адрес, вальяжно развалился на диване. Сегодня у него и впрямь было неотложное и вместе с тем, весьма приятное дело. У него было свидание с Гесей.

Девушка долго не соглашалась на подобные встречи, да и времени у неё было не так много, но капля камень точит, а настойчивости бывшему унтер-офицеру было не занимать. Началось всё с цветов, потом к ним добавились коробки с конфетами, а затем модистка сказала своим работницам, что отправилась по делам, а на самом деле они отправились в цирк Чинизелли, где прекрасно провели время. Встречи их были не часты, поскольку оба много работали, но им было так хорошо вместе, что они становились всё продолжительнее, и в один из вечеров всё кончилось так, как и должно было.

— Пойдем в гостиницу, — просто сказал Дмитрий.

Лицо Геси покрыл румянец, но она преодолела смущение, и, найдя в себе силы поднять глаза, решительно ответила:

— Да.

Приют для одиноких сердец располагался в неказистом здании с обшарпанным фасадом. Портье с полувзгляда понявший, что им нужно, принял деньги и, с поклоном протянув Будищеву ключ, мазнул его спутницу презрительным взглядом.

— Прикажете проводить? — с масленым блеском в глазах спросил он.

— Нет! — в один голос ответили они и поднялись по скрипучей лестнице.

Закрывшаяся с противным стуком дверь, отрезала их от остального мира, и в это мгновение всё окружающее стало нереальным. Остались только они вдвоем. Он и она. Мужчина и женщина. Губы нашли губы, руки сплелись с руками, а мешавшая им одежда разлетелась по разным углам.

Утром уставшие, но счастливые они лежали, прижавшись всем телом друг к другу.

— Что теперь будет? — неожиданно спросила Геся.

— О чём ты? — не понял её Дмитрий.

— О нас. Мои товарищи не поймут нашей связи и не одобрят её.

— А тебе нужно их одобрение?

— Нет. Я не то сказала. Просто я чувствую себя так, будто изменила нашему делу.

— Вашему делу или Ипполиту?

— Зачем ты так? — нахмурилась девушка. — Мы с ним свободные люди и ничем не связаны кроме общего дела. Он не раз мне сам об этом говорил.

— Хорошо пристроился, — хмыкнул в ответ Будищев.

— Ты ревнуешь?

— Сама-то как думаешь?

— Но это — мещанство!

— Послушай меня, Геся. Я про свободные отношения знаю больше, чем ты можешь себе представить, и если ты хочешь этого, то я только за. Но пока мы вместе, я ни с кем не хочу тебя делить. Это понятно?

— Да, но...

— Никаких, но! Только ты и я.

— Но как же мои товарищи? Я не могу их предать...

— Блин, что за фигню ты несешь? Эти твои "товарищи" рано или поздно встрянут в какой-нибудь блудняк и тебя за собой утащат. И когда к тебе придут жандармы, а они придут, то моментально раскроют твою маленькую тайну с липовым лютеранством и тогда, поверь мне, мало не покажется!

— Откуда ты знаешь?

— Что знаю? Что иудейка Геся Барнес внезапно стала лютеранкой Гедвигой Берг? Ну, милая моя, тут трудно не догадаться! Кстати, кто тебе помог?

— Гиршовский.

— Я так и думал. Так вот, его ты тоже подставишь, если попадешься!

— Но что мне делать?! Ты себе представить не можешь, как угнетаем наш народ!

— Ой, вот только не надо мне рассказывать за угнетение! Никого в России так не угнетают, как русских крестьян. Вот уж, действительно, бесправные люди.

— Да что ты такое говоришь! Ты хоть знаешь, что такое черта оседлости?

— Нашла чем удивить. Её обойти — раз плюнуть!

— И как же это?

— Сменить веру, получить образование...

— Да как ты смеешь так говорить?! Сменить веру! Да что ты себе позволяешь, ты думаешь это так просто?

— Фрау Берг, не делайте мне смешно!

Последняя фраза Дмитрия на какое-то время заставила замолчать расходившуюся Гесю, но, впрочем, не надолго.

— Будищев, вы — негодяй! — сообщила она ему, через некоторое время.

— Я знаю.

— И евреи, так не говорят!

— Ой вей...

— И так тоже!

— Ну, хорошо, не буду, — примирительным голосом начал Дмитрий, но обидевшаяся Геся решительно откинула одеяло и принялась одеваться.

— Отвернись! — потребовала она.

— Не могу, — честно ответил молодой человек. — Ты слишком красива!

Великий князь Алексей Александрович газет почти никогда не читал, и вообще прессой не интересовался, а потому и представить себе не мог, что какие-то вздорные газетёнки могут доставить человеку его положения столько неприятностей. И даже когда "его обожаемая Зизи", явно нервничая, стала жаловаться на плоские намеки в газетах, он не придал этому значения. Но время шло, за спиной царского сына стали всё громче и громче шушукаться, и, чувствовалось, что если дело пойдет так дальше, то дойдет и до оскорбительных выкриков со стороны черни. Но это, как говорится, полбеды, а что будет, если обо всём узнает государь?

Надо сказать, что повод для беспокойства у великого князя был. Император Александр II хоть и славился своим милосердием, иногда становился твёрд как кремень. Взять хотя бы историю с кузеном Алексея — великим князем Николаем Константиновичем![57] Конечно, в данном случае, до такого не дойдет, но, кто знает, как венценосный отец накажет непутёвого сына? А если в кругосветное плавание законопатит, подальше от Петербурга и Парижа? Брр... крайне неприятная перспектива!

И самый молодой контр-адмирал Российского Императорского флота отправился к начальнику третьего отделения — генералу Дрентельну.

— Это чёрт знает что такое! — бушевал он, тряся газетой перед лицом шефа жандармов. — Я настоятельно требую, чтобы меня и близких мне людей оградили от беспочвенных обвинений!

Генерал попытался вставить хоть слово, но, закусивший удила принц не желал ничего слушать, так что приходилось подобострастно молчать, ожидая пока его гнев уляжется. К счастью, надолго Алексея Александровича не хватило и скоро он умолк.

Александр Романович Дрентельн занял эту высокую должность не так давно, после трагической гибели своего предшественника — Николая Владимировича Мезенцова. В последнее время, у него было много забот. Студенческие волнения перемежались с крестьянскими бунтами, террористы устроили настоящую охоту за высокопоставленными чиновниками, включая самого шефа корпуса жандармов, и на фоне этого плоские намеки по поводу высокопоставленных особ в петербургских газетах выглядели сущей мелочью, но... личное обращение великого князя так просто не проигнорируешь.

— Заверяю Ваше Императорское Высочество, — решительно заявил генерал, — что мы примем самые строгие меры и в самом скором времени, найдем и показательно накажем виновных!

— Ну что же, — удовлетворённо отозвался великий князь. — Надеюсь на тебя!

— Будьте покойны, — поклонился Дрентельн, внутренне покоробленный неприятной привычкой некоторых членов правящего дома тыкать всем не зависимо от происхождения и занимаемой должности. — Я поручу расследование самым лучшим кадрам и сам лично прослежу за его ходом!

— Это правильно! Надзирать, неослабно надзирать!

— Слушаюсь Ваше Императорское высочество!

— Кому прикажете поручить? — осторожно спросил адъютант, когда высокопоставленный посетитель покинул кабинет начальника.

— Даже не знаю, — пожал тот плечами. — Может быть этому, как его... ну, что недавно перевели?

— Штабс-капитану Вельбицкому?

— Да. Ему. Всё равно без дела сидит, вот пусть и займется.

Прежде старик Филиппов очень любил вечера. Оно, конечно, придешь с работы умаявшийся донельзя, но Стеша встретит с доброй улыбкой, нальёт в чашку свежеприготовленных щей и пока тот ест, рассказывает обо всём, что за день в слободке приключилось. А голосок-то, какой ласковый? Будто птичка щебечет!

А теперь вроде всё то же самое, а не так. И щи на столе, и дочка рассказывает, да только не про бабские разговоры у колодца, а про то, как они в Митькиной мастерской катушки мотали, а потом лаком их мазали и что из этого вышло. И как её Будищев, что б ни дна ему ни покрышки, хвалил за тщательную работу. И дернул же черт взять его на квартиру аспида! Собьёт девку с пути, как есть собьет!

— Степанида! — строго сдвинув брови, начал очередную нотацию Степанович. — Сколь раз тебе говорено, не ходить в эту трижды проклятую елестрическую мастерскую!

— Электрическую, — беззаботно улыбнувшись поправила его дочь.

— Чего? — не понял сразу старик.

— Я говорю, правильно — электрическую, или электро-техническую!

— Ты посмотри! — всплеснул руками машинист. — Ещё молоко на губах не обсохло, а она уже отца ни во что не ставит... да как тебе не совестно, окаянная?

— Что ты такое говоришь, батюшка, — возмущено воскликнула Стеша. — ты же у меня один-единственный на свете! Я же тебя больше всех люблю!

С этими словами она прижалась к отцу и крепко обняла. Против этого приема у Филиппова противоядия не было, и он тут же размяк, после чего уже совсем не строго продолжал:

— Ну чего ради ты туда таскаешься?

— Интересно мне.

— Интересно ей! Ну что там девице любопытно может быть?

— Всё, батюшка. И как элементы заполнять, и как катушки мотать. Да я уже, если хочешь знать, сама звонок электрический собрать смогу!

— Да женское ли это дело?!

— Ну, а что такого? Мне Митя даже за работу платит, как и другим ученикам.

— Платит? — подозрительно нахмурился Аким Степанович.

— Да. Он говорит, что всякий труд должен быть оплачен. Вот.

— Час от часу не легче!

— Ну чего ты так боишься? Экипажей я теперь стерегусь, так что ничего худого со мной не случится.

— Ох, лучше бы ты с подружками на гулянки ходила, а не в эту, прости Господи, мастерскую!

— Ну куда я с такими волосами пойду? — грустно усмехнулась девушка. — Засмеют!

— А по городу, значит, можно?!

— В городе я как настоящая барышня — в шляпке! Господа думают, что я эта, как её — курсистка, вот. Батюшка, а если я и впрямь на курсы пойду? Митя говорил, что может с оплатой помочь...

С этими словами она мечтательно зажмурилась, представив на минуту, как будто она и впрямь образованная барышня, окончившая курсы и потому сама себе хозяйка. Может носить модные туалеты, на которые сама заработает, а не как иные бабы из слободки — подарит муж раз в год на пасху платок цветастый — радуйся, мол, дура. Не всё пропил!

— Только через мой труп! — завопил старик, для которого это было уже слишком. — Ишь чего выдумала. Да эти курсистки всё шалавы через одну! Мне знающие люди говорили, а они зря болтать не станут.

— Неправда это, — упрямо возразила Стеша. — Они хорошие. Я даже с некоторыми знакома...

— Да что же это такое?! — взмолился Аким Степанович. — Была девка, как девка, пока под экипаж этот проклятущий не попала! Уж я бы этому генералу, язви его в душу...

— Адмиралу, — по привычке поправила отца девушка, но тут же испуганно прикусила язык.

Однако от старого мастерового эта её оговорка не ускользнула и он, пронзительно сверля её глазами, вкрадчиво спросил.

— Ась? Какого такого адмирала? Ну-ка скажи мне, лапушка...

— Нет, — испугано помотала головой дочка. — Мне Митя не велел... Ой!

— А я тебе велю, чтобы сейчас же всё как на духу поведала! — прошипел взбешенный её последними словами родитель. — А не то, я не знаю, чего сотворю!

— Ну, хорошо, — с виноватым видом уступила та. — Только ты никому!

Импровизированный кран, грубо сделанный из трех брёвен и блока, скрипя, снял с ломовой телеги цилиндрический котел, и осторожно спустил его на подготовленный фундамент. Возчик, обрадованный тем, что всё благополучно закончилось, взмахнул кнутом и четверка флегматичных битюгов, тяжко ступая, увлекли за собой транспортер.

— Техника на грани фантастики, — покачал головой Будищев, наблюдая, как суетятся рабочие вокруг только что доставленной железяки.

Это была его идея — смонтировать при мастерской электростанцию, для того, чтобы продемонстрировать потенциальным клиентам всю прелесть нового источника энергии. Котел и паровую машину они заказали на месте, благо в Питере не было недостатка в механических заводах. А вот генератор, пришлось везти из Германии, где его изготовили на заводе ещё совсем молодой фирмы "Сименс". Впрочем, он был ещё в пути, а вот к монтажу паровой машины уже приступили. Планируемая мощность агрегата была не велика, однако для освещения мастерской и демонстрации возможностей её должно было хватить. Кроме того, согласно расчетам освещение электроэнергией должно была обойтись дешевле, чем газом. Правда, только в том случае, если и остальные жильцы дома пожелают воспользоваться данной услугой.

Сам домовладелец, кажется, был не против, в том смысле, что дал согласие на установку оборудования и не препятствовал работам. Обыватели же разделились. Одним было любопытно, что из всего этого выйдет, а другие пришли в ужас от предполагаемого нововведения и всячески протестовали. К счастью, последних было меньшинство. Среди них была, разумеется, и мадам Ряполова.

— Да что же это такое делается?! — кипятилась она. — Этот несносный механизм распугает мне всех клиентов и я пойду по миру!

— Ну что вы такое говорите, — мягко возразила ей Анна Виртанен. — Электрическое освещение очень практично. К тому же к сети можно будет подключить звонки, которые делают в здешней мастерской. Это будет дешевле, нежели пользоваться элементами Лекланже.

— Какой ещё "сети"? — окрысилась гадалка. — Разве что дьявольской, в которую Враг рода человеческого заманивает души грешников!

Та в ответ только отмахнулась, и поспешила вернуться к себе. В последнее время дела у госпожи Анны пошли на лад. Она даже сняла себе ещё одну комнату, в которой устроила примерочную. Да и сама женщина выглядела гораздо лучше. Вместо изможденной непосильной работой портнихи, появилась преуспевающая модистка с миловидным лицом. Новое, хорошо сшитое платье подчеркивало достоинства фигуры, а взгляд прекрасных серых глаз вместо отчаяния выражал теперь спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Всё это, конечно, совершенно не радовало мадам Ряполову, но Анне не было до её чувств никакого дела. К тому же, её шумные протесты обратили на себя внимание Будищева, и "повелительница тьмы" почувствовала, что пора ретироваться.

— Куда же вы, голубушка, — громко крикнул соседке Дмитрий. — Неужели вам неинтересно познакомиться поближе с этим чудным механизмом?

— Ничего мне неинтересно, — буркнула та, пытаясь смыться, но не тут-то было.

— А вы знаете, что топка котла притягивает к себе грешные души? — вкрадчиво спросил он гадалку, перегораживая ей путь для отступления.

— Что вам от меня нужно? — подозрительно спросила мадам Ряполова, готовясь перейти с быстрого шага на бег.

— Мне нужно, чтобы ваши друзья — мелкие воришки перестали шнырять тут! Они меня раздражают.

— Я не знаю, о чем вы говорите...

— Взамен, — невозмутимо продолжал мучитель, — я мог бы подкидывать вам клиентов.

— Что? — тут же умерила аллюр дама и вперила в Будищева недоверчивый взгляд.

— Что слышали. Среди людей желающих поставить звонки кого только нет. У некоторых стремление к прогрессу уживается с самыми дикими предрассудками. Я как-то занимаюсь монтажом, а они с помощью фарфорового блюдца чертей вызывают!

— Спиритизм — это вам не предрассудок! — строго возразила оскорбленная в лучших чувствах гадалка. — И духи, действительно, могут приходить к сильным медиумам и, кстати, жестоко наказывать нелестно отзывающимся о них!

— Рад, что я в вас не ошибся! Я, к слову, порекомендовал вас этим малахольным. Готовьтесь, они придут. У них есть богатая родственница, которая вот-вот отправится в лучший мир и оставит им наследство. Помочь старушке эти прохиндеи не решаются. Уж не знаю, греха боятся или полиции. Вот и задают духу Наполеона всякие дурацкие вопросы.

— А вы откуда это всё знаете? — подозрительно спросила мадам Ряполова, шумно втягивая носом воздух, как будто чуя добычу, отчего, вдруг, стала похожей на крысу.

— Забыла, кому я служу?! — с насмешливой ухмылкой спросил Дмитрий.

— Ну, что вы, как можно! — заюлила дама. — Но что вы хотите взамен?

— Сущие пустяки, — начал, было, Будищев, но тут его перебил неожиданно подбежавший Сёмка.

— Беда! — прохрипел совсем запыхавшийся мальчишка.

— Что ещё за беда? — поморщился наставник. — Тебя домой хоть не отпускай, вечно, какую-нибудь хрень принесешь...

— Степаныча убили!

— Что?! Как убили?

— Ну, не совсем убили, но избили крепко!

— Кто?

— Да откуда же мне знать? Он лежит почти черный, а Стеша криком кричит...

— Простите мадам, но мне пора. Условия передачи вашей души, мы обсудим в следующий раз, — крикнул напоследок беззастенчиво гревшей уши гадалке Дмитрий и бегом кинулся вслед за Семёном.

Старик Филиппов вытянувшись лежал на кровати, уставив единственный уцелевший глаз в потолок. Сёмка не ошибся, машиниста, действительно, безжалостно избили, не оставив на крепком ещё теле живого места. На сидевшую рядом Стешу было страшно смотреть. От горя черты лица её исказились до неузнаваемости, а на дне глаз плескалось безумие.

— Это я во всём виновата! — дрожащим голосом прошептала она и плача кинулась Дмитрию на грудь.

— Ну что ты такое говоришь, девочка, — попытался он её успокоить, но та не слушала и лишь сильнее начинала биться.

— Пришел? — еле слышно проскрипел со своего ложа Степанович.

— Да.

— Степанида, выйди. Мне с человеком потолковать надо.

— Нет-нет, — замотала головой девушка, но отец строго сдвинул рассечённую бровь и она, не переставая рыдать, послушалась и вышла.

— Кто это сделал? — тихо спросил Будищев, наклонившись к избитому.

— Сам, поди, знаешь, — прошептал тот в ответ.

— Но как?!

— Сдурил я. Пошел к нему. Думал, пристыжу. Рази можно так...

— Охренеть! Ты узнал-то как?

— Не ругай её. Она теперь совсем одна осталась... а с ней так нельзя... она не из простых...

— О чем ты, Аким Степанович?

— Мне уж ближе к сорока было, когда я мать Стешину встретил. Поехал в деревню к своим на могилки поклониться... а её наш барин — Леонтий Лексеич, как раз из прислуги выгнал. Покуражился, значит, и прогнал... А мне так её жалко стало, что словами не передать... сирота ведь... заступиться некому.... Вот дочка и родилась...

— Ох ты ж твою мать! — замысловато выругался Дмитрий. — Я думал тут Россия, которую мы потеряли, а оказывается — Санта-Барбара!

— Сколько годов живу, и на тебе — сподобился, — прошептал мертвеющими губами старик, и вдруг приподняв голову от подушки с яростной горечью выпалил: — Сам царевич не побрезговал своей ручкой благословить!

Это неожиданная вспышка лишила его оставшихся сил, и откинувшийся в изнеможении на подушку Степанович дернулся в последний раз и испустил дух. Немного постояв, Будищев, может быть, в первый раз, за всё время, искренне перекрестился и, протянув мозолистую ладонь, закрыл Степанычу глаз. Оставаться рядом с покойником он больше не мог и, покачнувшись, вышел вон из дома на негнущихся ногах. Вокруг уже собрались соседи, узнавшие о несчастье приключившимися с Филипповыми. Увидев обращенные на себя глаза, гальванёр только покачал головой и обессиленно присел на завалинку. А из дома донесся душераздирающий крик Стеши.

Глава 17

Кто не знает большого здания на Фонтанке, бывшего прежде особняком графа Кочубея? Теперь он, правда, стал штаб-квартирой Третьего отделения Собственной Его Величества канцелярии, или, как говорят в народе — Стукалов приказ. Сюда со всей России сходятся отчеты и донесения об умонастроениях среди подданных, доносы и кляузы, а так же многое иное, о чём простые обыватели и не догадываются. И именно сюда явился для доклада генералу Дрельтену штабс-капитан Вельбицкий.

— Излагайте, — устало потирая виски, велел ему Александр Романович.

— Проверкой установлено, — сухо начал тот, — что все события, касающиеся известной вам высокой особы, попавшие в петербургские газеты, имели место в действительности.

— Что, простите? — не понял генерал.

— Я говорю, что известная вам особа, — невозмутимо пояснил жандарм, сделав ударение на слове "особа", действительно совершила наезд экипажем на петербургскую мещанку Степаниду Филиппову пятнадцати лет отроду.

— Хм, — задумался на мгновение Дрельтен, после чего не без иронии взглянув на подчиненного, спросил: — Скажите, вы, правда, решили, что посланы выяснить степень виновности "высокой особы"?

— Я полагаю, Ваше Превосходительство, что меня послали выяснить все обстоятельства дела, включая самые неудобные. Которые я, в свою очередь, не имею права о вас скрывать!

— Это вы верно заметили, обстоятельства и впрямь весьма "неудобные"! — фыркнул генерал.

— Причем, то что экипажем правил сам Алексей Александрович ещё не самое неудобное обстоятельство.

— Вот как?

— Именно. Дело в том, что в экипаже была ещё одна "высокородная особа" и если в прессе всплывет и её участие, то нынешний скандал покажется сущим пустяком на его фоне.

— И кто же это?

— Графиня Богарнэ.

— Ох, ты ж ма..! — не удержался от возгласа Александр Романович. — Это точно?

— Совершенно.

— Н-да... Спасибо, голубчик. Надеюсь, вы понимаете, что эта информация не должна попасть в газеты.

— Разумеется. Но, слава Богу, об этом репортерам ещё ничего не известно. К тому же, я уже приватно поговорил с большинством редакторов и настоятельно рекомендовал им более не раздувать эту тему.

— Разумно.

— Есть, правда, одна странность.

— Какая?

— Шум начался с одной маленькой газетенки — "Петербургского вестника", и только потом за неё принялись другие издания.

— И что же в этом странного?

— Даже не знаю, как вам сказать. Никак не могу понять, откуда они об этом пронюхали?

— Ну, это как раз не сложно. Газета маленькая, людишки в ней служат голодные, стало быть, стараются — носом землю роют.

— Может быть, может быть, однако я, Ваше Превосходительство, ещё бы поискал в этом направлении.

— Не нужно. Я ценю ваше рвение, Константин Павлович, но, полагаю, нам нужно сосредоточиться на ином. Надобно как-то погасить скандал. Газетчиков вы припугнули, это хорошо, но и этой, как её, кажется Филипповой?

— Так точно.

— Вот-вот, надо бы и ей рот закрыть. Девица ещё молода, может быть её родителям четвертной дать, да наказать, чтобы за дочкой лучше следили?

— А вот с этим могут быть сложности.

— Что?

— Вчера произошло ещё одно досадное происшествие.

— Час от часу не легче. Да говорите уже, не томите!

— Отец этой самой Степаниды Филипповой вчера явился к дому, где проживает Его Императорское Высочество.

— Компенсации захотел? — хмыкнул генерал. — А вы говорите — сложности!

— После того, как остановился экипаж, — ледяным тоном продолжал Вельбицкий, — старику удалось пройти к великому князю...

— И? Голубчик, что же я из вас каждое слово будто клещами тяну!

— И как только Алексей Александрович понял, в чём состоит суть прошения, то едва не бросился на Филиппова с кулаками!

— Что?!

— Именно так, Ваше Превосходительство! Я сам не поверил, когда филёры доложили. Но и это полбеды. Отшвырнув несчастного, Его Императорское Высочество отдал приказ слугам и того крепко избили.

— Он хоть жив?

— Точно не знаю. Во всяком случае, домой его отвезли живым, но зная, как выглядят вестовые Его Высочества, я готов ожидать худшего.

— Н-да, — задумался генерал, потом встрепенулся и с надеждой посмотрел на подчиненного. — Константин Павлович, вы ведь прежде с покойным Мезенцовым служили?

— Точно так.

— И он, насколько я знаю, весьма ценил вашу хватку и, вместе с тем, осторожность в подобного рода деликатных делах.

— Николай Владимирович был очень добр ко мне.

— Вот и хорошо, вот и славно... Послушайте, голубчик. Это дело нужно замять. Я сейчас отправлюсь к Его Высочеству, а вы отправляйтесь-ка в эту слободку. И, так сказать, с двух сторон займемся этой нехорошей ситуацией. Скандал с одним членом правящего дома сам по себе неприятен, но с двумя, это уж совсем ни в какие ворота не лезет!

— Слушаюсь!

— И что бы всё тихо, но... по-хорошему. Без излишнего насилия!

— Надеюсь, Ваше Превосходительство, — вспыхнул штабс-капитан, — не принимает меня за ...

— Ничего я не принимаю, — примирительно отозвался Дрельтен. — Однако время сейчас такое, что лучше обходиться без недомолвок. Вы, к примеру, князя Дмитрия Николаевича Кропоткина[58] знали?

— Лично, чести не имел, но наслышан.

— Так вот, Дмитрий Николаевич, добрейший души человек был. Но случился казус. В бытность Харьковским генерал-губернатором, не разобравшись велел арестанта накормить, когда тот — сукин сын, изволил объявить голодовку. Так его надзиратели так потчевали, что болезный едва Богу душу не отдал. И чем вы думаете дело кончилось?

— В князя стрелял студент и смертельно ранил.

— Значит, вы слышали эту историю?

— Так точно.

— Н-да, вот такие дела. А посему, голубчик, настоятельно прошу вас, будьте помягче!

— Слушаюсь!

— Кстати, а что вы там говорили о филёрах? Неужели вы осмелились приставить соглядатаев к ....?

— Только для охраны, Ваше Превосходительство!

— Да? Хм. Разумно.

Григорий Назимов был плохим студентом и, скорее всего, стал бы со временем плохим юристом. Лекции он частенько прогуливал, изучением права себя, мягко говоря, не утруждал и вообще, не видел в изучении юриспруденции особой перспективы. Неудачи на экзаменах, коя должна было непременно воспоследовать в связи с подобным отношением к делу, он также не боялся. Потому как шансы дожить до оных были совершенно не велики.

Нет, он погибнет молодым в яркой вспышке взрыва или скоротечной схватке с охранниками тирана, и грохот выстрелов станет ему салютом! При этом он вовсе не эгоистичен. И потому не возражает, если на его долю выпадет меньший подвиг. Стрельба не по царю, а по его клевретам или опричникам. Да Боже правый, будет счастлив даже если лишь заслонит своей грудью другого борца, того у которого хватит духа и удачи...

В какой-то момент, ему показалось, что таким человеком может стать Будищев. Сильный, смелый до дерзости, способный на поступок... Увы, бывший унтер-офицер лишь посмеялся над ними. Григорий сильно выпил тогда и не сумел сказать и пары красивых фраз, до которых студент всегда был большим охотником. Хотя, может это и к лучшему, а то бы мадемуазель Гедвига отчитала бы его так же как этого молокососа — Аркашу.

К слову, приятель Григория — Максим, попытавшийся тогда остановить и вернуть Дмитрия, был нещадно избит последним, что уж вообще ни в какие ворота не лезло. Назимов до сих пор не без основания считал мастерового настоящим силачом, поскольку не раз видел, как тот, забавы ради, может согнуть подкову или кочергу. Во всяком случае, не бывало ещё случая, чтобы с ним кто-нибудь сладил в кулачном бою или борьбе, до которой мастеровой был большим охотником. Но этот проклятый Будищев не просто одержал верх — он его уничтожил! Одной левой одолел, как мальчишку. Слава Богу, хоть не при барышнях, хотя, все, конечно, знали, чем кончилась их встреча в лесу.

Дверь комнаты с противным скрипом отворилась, прервав полет прихотливых мыслей студента, и на пороге комнаты появились его приятели Максим с Аркашей.

— Да вот же он! — обрадованно воскликнул гимназист. — Нашли!

— Я, кажется, никуда не исчезал, — с досадой в голосе отозвался студент.

— Тогда что носа не кажешь?

— Занят был.

— Наши о тебе справлялись. И Ипполит, и Искра...

— Кланяйся при встрече.

— А ты разве не пойдешь?

— Пойду, конечно, только сейчас у меня дела.

— Какие ещё дела?

— Послушайте, что за допрос?! — возмутился студент. — Я свободный человек и имею право на частную жизнь!

— Нет, брат. Ты в первую голову член нашей организации и твое мани-мени, — запутался в сложном для него слове Максим.

— Манкирование, — пришел ему на помощь Аркаша.

— Вот-вот, твое манкирование своими обязанностями очень плохо выглядит.

— Это кто так сказал, Ипполит?

— И он тоже. А ещё Искра.

— Ну, хорошо, я пойду с вами. Но что за срочность?

— Там узнаешь.

— Там, это у мадемуазель Берг?

— Не совсем.

— Отчего так?

— Боюсь, что она решила покинуть наше сообщество.

— С чего ты это взял?

— С того, что у ней теперь иные интересы.

— Какие ещё интересы?

— Я про её давнего знакомого — Будищева. Они теперь вместе...

Услышав эту новость, студент неожиданно вскочил, несколько раз прошелся по комнате туда и назад, а затем развернулся к приятелю и, недобро прищурившись, выдохнул:

— Врешь!

— К сожалению, сведения совершенно точные. Их видели заходящими в одну дешевую гостиницу с плохой репутацией.

— Хм, — задумался студент. — Это, вероятно, не слишком приятно для Крашенинникова, но вовсе не преступно. Насколько я знаю, они не венчаны.

— Коли они делали бы это открыто, так я с тобой согласился. Но ведь они таятся.

— И что с того?

— Это может быть опасно. Гедвига знает обо всех наших планах, а Будищев вполне может быть связан с жандармами. В общем, нам пора идти. По дороге договорим.

— Хорошо— хорошо, но это, право же, забавно.

— Что тебе забавно?

— Что этот ушлый гальванёр обставил не только Ипполита, но и тебя!

— О чём это ты? — насторожился мастеровой.

— Тебе ведь нравилась госпожа Берг, не так ли?

— Заткнись!

— Значит, я угадал.

Стеша с безжизненным лицом сидела на кровати, уставившись при этом в одну точку. Будь её лицо хоть немного живее, можно было подумать, что она видит там нечто крайне интересное, но милое прежде личико превратилось в безжизненную маску, так что не оставалось никаких сомнений — девушка была не в себе.

— Не беспокойтесь, Дмитрий, о ней здесь позаботятся, — мягко сказала Антонина Дмитриевна, обращаясь к Будищеву.

— Благодарю вас, Ваше Сиятельство, — тусклым голосом отвечал тот.

— Ну вот опять, — огорчилась старушка. — "Сиятельством" обозвал!

— Как же мне вас ещё называть, если вы графиня?

— Ну не знаю, может быть, тетушкой?

— Ma tante?[59]

— Боже, какой у тебя ужасный французский! К тому же, вряд ли ты знаешь ещё хоть пару слов на этом языке.

— А я старался. Специально узнал.

— Что же, твоё усердие похвально. Хочешь, я помогу тебе с учителями? Если ты хоть сколько-нибудь серьезно думаешь о своём будущем, то должен знать, что без знания языков не обойтись.

— Тогда уж лучше немецкий или английский.

— Почему?

— Я на них по паре слов знаю.

— Понятно, — старческие губы графини Блудовой тронула усмешка. — Скажи мне лучше одну вещь. Только честно!

— Да, тетушка.

— Что тебя связывает с этой девочкой?

— Я же вам говорил, что...

— Дмитрий, я ещё не выжила из ума, чтобы забыть твой рассказ. Но я тебя спрашиваю не об этом. Просто, когда ты смотришь на неё, у тебя такой взгляд... даже не знаю, как сказать. Виноватый, что ли?

— Вы правы. Я очень виноват перед Стешей.

— И в чем же? Надеюсь, вы с ней не...

— Ну что вы, Антонина Дмитриевна. Она же ещё совсем ребенок!

— Прости, я должна была спросить.

— Я понимаю. Ничего страшного. Но у меня ещё одна просьба к вам.

— Я слушаю.

— Может так случится, что мне придется уехать...

— Надолго?

— Я не знаю. Может всё и обойдется.

— Хорошо. Я пригляжу за девочкой.

— Спасибо.

— Пока ещё не за что.

— Простите тетушка, мне пора.

— Ступай.

Дмитрий бросил последний взгляд на палату, в которую поместили Стешу, и с тяжелым сердцем вышел прочь. После смерти отца девушка совсем сдала. Перестала следить за собой, убирать в доме, готовить. Просто сидела на скамье, безучастно смотря перед собой и односложно отвечая на вопросы. Сначала они с Сёмкой пытались как-то её расшевелить, чем-то заинтересовать, но все их усилия были до сих пор тщетны.

Наконец, Будищев не выдержал и решил обратиться к специалистам. А поскольку, никаких знакомых у него в этой области не было, он попросил помощи у графини Блудовой. Антонина Дмитриевна, конечно, удивилась такой просьбе, но всё же дала рекомендацию, по которой девицу Филиппову приняли в лечебное учреждение соответствующего профиля. По крайней мере, — думал Дмитрий, — за сиротой тут будет надлежащий уход. Хотя бы в первое время, а там посмотрим.

— Ну что? — с неприкрытой тревогой в голосе спросил Семен, когда его наставник вернулся домой.

— Нормально, — буркнул в ответ тот.

— Может, ей лучше с нами?

— Мы уже говорили об этом.

— Да, но...

— Ты сделал то, что я просил?

— Ага.

— И что можешь сказать?

— Да вроде всё как обычно. Вот только...

— Что, только?

— Тут такое дело, Дмитрий Николаевич, — помявшись, сказал мальчишка, в последнее время называющий его исключительно по имени отчеству. — Снова Максим со своими приятелями вокруг нас хороводят.

— В смысле?

— Ну, как не выйду, хоть одного да замечу.

— И что?

— Да ничего. Делают вид, будто случайно здесь, или вовсе хоронятся. Особенно гимназист со студентом. Им-то здесь и вовсе делать нечего.

— Ну и фиг с ними — конспираторами хреновыми, — беззаботно отмахнулся Будищев. — Ты лучше скажи, дома давно был?

— Третьего дня.

— Врешь!

— Вот тебе крест...

— Не богохульствуй! Я давеча мать твою с сестренками видел у лавки, так она жаловалась, что какой день глаз не кажешь.

— Я, это, занятый был.

— Интересно чем?

— Ну...

Пока ученик напряженно раздумывал, что бы такое соврать строгому наставнику, тот, недолго думая, бесцеремонно распахнул на нем курточку и вытащил из-за пазухи самодельный кинжал.

— Ох, ты же, — даже присвистнул Дмитрий, разглядывая устрашающих размеров клинок. — А я-то думал, куда все напильники подевались. Сам точил?

Ответом ему было лишь упрямое сопение мальчишки, явно не собиравшегося каяться в своем прегрешении.

— Рассказывай, что удумал, слесарь-оружейник недоделанный?!

— Чего это недоделанный? — даже обиделся юный "мастер на все руки".

— Да с того, — снисходительно принялся разъяснять ему Будищев. — Баланс у ножа никакой, наточен плохо. Зазубрины вон по лезвию. Нет, если ты кого замучить решил до смерти, то одобряю. Для пытки самое то, и выглядит страшно, и раньше времени не убьешь.

— Всё одно убью, — затравлено буркнул Сёмка и густо покраснел.

— Стесняюсь спросить, кого?

— Адмирала.

— О как! И которого же? Говорят, что их во флоте больше ста душ с орлами на погонах, или ты всех разом порешить собрался?

— Сам знаешь!

— Семён, ты совсем дурак?

— Уж лучше дураком быть, чем терпеть такое! — сорвался на крик мальчик. — Он Стешу задавил и Аким Степаныча велел до смерти забить, а тебе и горя нет! Ты про него все знаешь, а ничего не делаешь, а я уж видеть не могу его холеную рожу.

— Кому ещё говорил об этих планах?

— Никому.

— Уже хорошо. И как хотел действовать?

— Чего там действовать. Он как со своей мамзелью катается — никакой охраны с собой не берет. Даже кучера. Подбегу на ходу, да и пырну в бок!

— Ну, покажи.

— Чего показывать-то? — насторожился Сёмка.

— Ну, как пырять собираешься. Вон хоть в верстак воткни.

Мальчишка пожал плечами и, получив в руки оружие, попытался показать, как будет резать великого князя. Получилось не слишком хорошо. То есть, нож воткнулся, но неглубоко, а для второго удара вытащить его сразу не получилось.

— Револьвер купить не пробовал? — поинтересовался Дмитрий, понаблюдав за его мучениями. — Или денег не хватило?

— За "лефошу" пятнадцать рублей просят, — тяжко вздохнул парень. — Только кто же мне его продаст?

— А теперь слушай сюда, — голос Будищева из насмешливого разом стал серьезным и даже каким-то грустным. — Я тебя за этим павлином самодовольным следить посылал не для того, чтобы ты и меня и всю свою семью под монастырь подвел. Делай, что тебе велено, и никакой самодеятельности, понял? И вот если мы все как по нотам проведем, то и дело сделаем, и сами не попадемся.

— Так ты сам решил? — горячо зашептал, задохнувшийся от восторга Сёмка. — А я уж думал, что отступишься...

— Ша, пернатый! — умерил его пыл наставник. — Давай лучше в трактир сходим и перекусим, а то жрать хочется — сил нет.

— Это мы завсегда со всем удовольствием!

— Тогда собирайся.

— Нищему собраться — только подпоясаться!

Трактир, куда Будищев привел своего ученика, находился не далеко от их дома и был местом достаточно приличным. Обычными клиентами здесь бывали приказчики из окрестных лавок и мелкие коммерсанты и чиновники. Обычно они вели себя чинно и благородно, хотя бывали случаи, когда подвыпившие посетители устраивали скандалы или даже драки. Впрочем, в таких случаях в дело вступал местный вышибала — отставной солдат Игнат — рослый, но при этом немного сутулый, мужик с длинными, крепкими руками и луженой глоткой. Увидев, что кто-то ведет себя неподобающе, он немедленно направлялся к нарушителю спокойствия и говорил густым басом:

— Покорнейше прошу, барин, не извольте безобразничать!

Для завсегдатаев этого обычно хватало, но иногда миролюбие и почтительность отставника некоторыми воспринималась как слабость, и дебош продолжался, хотя и недолго. В таких случаях, Игнат, не церемонясь, хватал проштрафившегося посетителя за шкирку и через мгновение буян оказывался на улице.

Отношения у Игната с Дмитрием были почти приятельские. То есть, Будищев однажды увидевший подобную расправу, проникся нешуточным уважением к профессиональной подготовке вышибалы. А тот, в свою очередь, ценил его как спокойного и вместе с тем щедрого клиента.

— Прикажете отдельный кабинет? — с поклоном спросил половой.

— Не стоит, — покачал головой Дмитрий. — Лучше подай нам щей, да хоть говядины вареной. И чаю с бубликами.

— А вина-с?

— Будем считать, что сегодня пост.

— С говядиной? — одними глазами улыбнулся слуга.

— Вот такой хреновый пост!

— Как угодно-с, — пожал плечами тот и умчался за заказом.

Через пару минут на их столе оказались две чашки дымящихся ароматных щей, большое блюдо с мясом и чайник со свежезаваренным чаем. Сёмка, у которого целый день маковой росинки во рту не было, тут же принялся с аппетитом уплетать поданную ему пищу, а вот Дмитрий, хоть и говорил недавно, что проголодался, на еду особо не налегал. Так, черпнул пару раз ложкой и о чем-то задумался.

— Дмитрий Николаевич, — отвлек его от размышлений Семен, как только справился с первым блюдом.

— Аюшки? — тут же отозвался наставник.

— Опять Максим показался!

— Где?

— Да внутрь заглянул и тут же вышел.

— Ишь ты! Один?

— Ага.

— Ну и ладно.

— А если он чего удумал худого?

— Да ладно тебе. Что он нам может плохого сделать?

— Мало ли. Вон он, какой здоровый...

— Запомни, Сёма, чем выше шкаф, тем громче он падает!

— Хорошо. Только он всё равно здоровый.

— Ты лучше жуй давай, а то что-то совсем притих.

— А ты?

— Да у меня тут дело одно нарисовалось...

— Какое дело?

— Много будешь знать — скоро состаришься! В общем, я пойду, а ты, как поешь, вали домой.

— Я с тобой!

— Ещё чего! Мне свечку держать не надо...

— Вот оно что, — смутился мальчишка, но долго переживать не стал, а выбрал кусок мяса побольше и с удовольствием вонзил в него зубы.

— Давай-давай, — поощрил его Дмитрий, — наедай шею как у быка... хвост!

Договорив, он жестом подозвал полового и расплатился с ним за еду. Потом, шепнул что-то на ухо вышибале и вышел через кухню.

Рассказ мальчишки о том, что революционеры установили за ним слежку, его нисколько не удивил. Дмитрий и сам их давно заметил, благо, что филеры из них были так себе. Хуже было что пацан, совершенно не замечал пары субъектов, постоянно таскавшихся за великим князем и, очевидно, приставленных для его охраны. Срисовать их оказалось делом не сложным. Сёмка пока следил за похождениями адмирала, досконально изучил маршруты его прогулок, и передал их своему наставнику. Так что тому не составило никакого труда несколько раз встретить его как бы невзначай и убедиться во всем самому. Зрительная память у него была хорошая, и скоро он знал агентов "наружки" в лицо. Правда, существовала опасность, что и те его запомнят, но Будищев старался вести наблюдение из дальних алей, магазинов и тому подобных мест.

Через пару минут Максим снова заглянул внутрь заведения, чтобы убедиться в том, что его подопечные на месте. Внутри умопомрачительно пахло едой, но лишних денег у него не было. Вообще, в последнее время дела мастерового шли не очень. Дело было в том, что он всегда остро реагировал на несправедливость и потому был на заводе не самом лучшем счету. Во всяком случае, начальство его недолюбливало и после очередного конфликта строптивому работнику просто указали на дверь. Товарищи, разумеется, не оставили его без помощи, но просить было стыдно, так что пока он был на мели.

На сей раз Сёмка сидел за столом один, усиленно работая ложкой. Правда, прибор и чашка его наставника были ещё на месте, так что, вполне вероятно, тот просто вышел в уборную, но мастеровой всё равно забеспокоился и попытался это выяснить, но тут ему преградил путь Игнат и сурово заявил:

— Ежели господин хороший чего желает, так пусть закажет. А просто так туда-сюда шлындать и беспокоить порядочных людей, никак нельзя-с!

— Я это, — промычал Максим, и хотел было ретироваться, под суровым взглядом вышибалы, но тут у него в голове что-то щелкнуло, и он встал как вкопанный.

— Тебе помочь, болезный? — снова подал голос отставной солдат.

— Не, пойду я, — мотнул головой парень, сообразивший, наконец, что Сёмка доедает порцию своего наставника, а стало быть, тот уже ушел.

Это был очередной провал в его миссии. Как не старался он уследить за бывшим гальванёром, тот частенько исчезал, как будто сквозь землю проваливался. Единственное что можно было сказать в своё оправдание перед товарищами, это то, что у тех получалось шпионить ничуть не лучше.

Идея понаблюдать за Будищевым и Берг, на предмет, не встречается ли те тайком с жандармами, пришла в голову Гриши. Максим и особенно Аркаша с восторгом её поддержали. Возможно, поделись они этой мыслью с Ипполитом или Искрой, те подсказали бы незадачливым шпионам, что агенты вряд ли будут ходить в форме, а без неё их трудно будет отличить от других обывателей, но это не пришло заговорщикам в голову.

Очередь наблюдать за Дмитрием сегодня была у Максима, Гедвига досталась Григорию, а Аркашу не отпустили из дома, очевидно, сочтя, что тот и так взял слишком много воли в последнее время.

Следить за модисткой, было не в пример проще, чем за бывшим гальванёром. Мадемуазель Берг никогда никуда не спешила, не выходила из заведений через черный ход и, вообще, была образцовой поднадзорной. Покинув свою квартиру, она взяла извозчика и отправилась по магазинам. Прежде в таких вояжах ей нередко помогала Искра, но в последнее время, они редко виделись. Сделав необходимые заказы, молодая женщина продолжила свой путь. Обычно в это время к ней присоединялся непонятно откуда взявшийся Будищев, но на сей раз, она путешествовала одна. Добравшись до ничем непримечательного дома на Шафировской[60], она расплатилась с извозчиком и, немного помявшись, осторожно двинулась внутрь двора.

Пройдя сквозь него, девушка вошла в подъезд и в этот момент едва не вскрикнула от страха. Кто-то закрыл ей глаза руками и тихонько шепнул на ушко:

— Привет!

— Боже, как ты меня напугал! — накинулась она на беззвучно смеющегося Дмитрия. — Ну, что у тебя за манеры?

— Прости, любимая, — повинился тот.

— Ни за что! Ты меня в гроб вгонишь когда-нибудь.

— Не сегодня.

— И на том спасибо. Кстати, что за таинственность? Зачем мы вообще приехали сюда?

— Сюрприз. Хочу снять здесь квартиру для нас с тобой.

— А почему здесь?

— То есть, на счет совместного проживания у тебя возражений нет?

— Я этого не говорила!

— Так скажи.

— Всё не так просто. Ты же знаешь мои обстоятельства.

— И я тебе предлагаю неплохой выход.

— Какой?

— Обвенчаемся. Будем жить вместе. Одной семьей. Что скажешь?

— Никогда не могла понять, когда ты серьезен, а когда поясничаешь, — печально вздохнула модистка. — Мы так и будем тут стоять?

— Прости, — усмехнулся Дмитрий. — Пойдем, покажу наше будущее гнездышко.

Квартирка и впрямь была недурна, да к тому же хорошо обставлена. Правда, мебель была накрыта чехлами от пыли, но во всём этом чувствовалась такая ухоженность, что невольно вызывало подозрения. Вдобавок ко всему, в гостиной был накрыт стол. Бутылка вина, фрукты, пирожные и конфеты.

— Я смотрю, ты подготовился, — покачала головой Геся. — Марсалу купил...

— Ты ведь её любишь, — пожал плечами Будищев, и, откупорив бутылку, принялся разливать содержимое по бокалам.

— Да, но от неё я быстро пьянею и хочу спать.

— Ну и пусть. Отсюда нас никто не попросит, по крайней мере, ближайшую неделю. А если хочешь — оставайся навсегда.

— Я бы хотела здесь жить, — мечтательно заявила девушка, закончив осмотр. — Но это, наверное, очень дорого?

— Это единственное препятствие?

— Нет. К сожалению, нет.

— Что тебя беспокоит?

— Не знаю даже, как тебе сказать. Я... я боюсь.

— Ипполита?

— И его тоже. И Григория, и Искру, и Максима, и даже иногда Аркашу. Они на самом деле — страшные люди. Да-да. Гриша, если хочешь знать, почти не расстается с револьвером.

— Я знаю.

— Но, откуда?

— У него пиджак постоянно топорщится, как у алкаша, прячущего бутылку.

— Напрасно ты так беспечен. Тебе, наверное, смешно наблюдать за их слежкой, а они ведь на всё способны, если решат, что я изменила их делу!

— Если хочешь, мы вообще можем уехать туда, где нас никто не найдет.

— Где же такое место?

— Сколько угодно.

— Например?

— Ну не знаю. Скажем, в Америке.

— Ты серьезно?

— Вполне. Мне тут, кстати, обещали неплохие денежки за такой вариант. Я тогда отказался, а теперь думаю, может зря?

— Что-то случилось?

— Много чего.

— Не хочешь рассказать?

— Давай не сейчас.

— Вот так всегда, — горестно вздохнула девушка. — Ты опять что-то от меня скрываешь. И я почти уверена, что это нечто ужасное.

— Ты меня раскусила.

— Что?!

— На самом деле я беглый каторжник.

— Будищев! Паяц ты — а не каторжник! — начала возмущаться Геся, но Дмитрий тут же закрыл ей рот поцелуем.

Этому она сопротивляться не могла. Он, вообще, в последнее время обрел над ней какую-то совершенно необъяснимую и почти гипнотическую власть. Оставшись одна, она часто хотела порвать с ним и никогда больше не видеть, но стоило ему улыбнуться, обнять или взять за руку и воля к сопротивлению куда-то сразу улетучивалась, ноги делались ватными, дыхание учащалось, а сердце начинало биться так, будто вот-вот выскочит из груди.

Наверное, она влюбилась, но это всё было так не похоже на то, что она испытывала раньше, что девушка никак не могла определиться, что же она чувствует к этому странному человеку. Несмотря на молодость, Геся успела хлебнуть горя, и многое повидала, и, возможно, оттого, нисколько не обманывалась на счет душевных качеств Дмитрия. Он легко мог обмануть, ограбить, или даже убить другого человека, если бы счел это необходимым, и нисколько не терзался бы угрызениями совести на этот счет. Но вместе с тем, бывший унтер умел быть добрым, щедрым и заботливым с теми, кого считал своими и, не колеблясь, поставил бы на кон свою жизнь, чтобы помочь другу.

А ещё ей никогда и ни с кем не было так хорошо как с ним. Не то, чтобы у неё было слишком много опыта в этом, как раз напротив, но ни Николаше, ни уж тем более Ипполиту не удалось разбудить в ней женщину. Первый был так давно, что она стала забывать о нём, а второй стал теперь просто противен! Мысль о том, что она может остаться с Крашенинниковым отныне вызывала у девушки дрожь. Всё в нём, пухлые губы, заросшие рыжими волосами тело и руки, да ещё липкий взгляд прожжённого дельца не вызывали в душе ничего, кроме отвращения и даже за все деньги мира, она не осталась бы с адвокатом.

Между тем ласки Дмитрия становились всё настойчивее и откровеннее, корсаж платья уже пал под натиском ловких пальцев и скоро оно совсем капитулировало, скользнув вниз. Вслед за ним последовали нижние юбки, корсет и, наконец, два разгоряченных тела слились в порыве страсти, на большой кровати с балдахином, после чего мир перестал существовать для них.

— Интересно, что сказали бы хозяева квартиры, когда узнали бы, как именно мы проводим осмотр? — промурлыкала Геся, когда немного отдышалась.

— Пусть завидуют молча, — отозвался Будищев и обнял её.

Некоторое время они лежали так, а потом глаза девушки закрылись, и она заснула, доверчиво прижавшись к плечу своего любовника. Тот некоторое время лежал без движения, а затем, убедившись, что она крепко спит, выскользнул из постели, и с нежностью посмотрев на неё тихонько шепнул:

— Прости.

Затем осторожно ступая, вышел прочь и стал одеваться в приготовленную заранее одежду. Надвинув на глаза картуз он полюбовался на себя в зеркало. Мастеровой и мастеровой, много их таких ходит. После чего, оставшись довольным увиденным, вышел через черный ход.

Григорий с самого начала почувствовал неладное и потому решил не уходить сразу, а дождаться возвращения Гедвиги, благо, обычно её визиты длились недолго. Но из дома, к его удивлению, вышла не она, а Будищев, "Опять Максим его упустил", — не без раздражения подумал студент, и повинуясь какому-то наитию двинулся за ним следом. "А может, этот ушлый гальванер, как раз сейчас и встретится с жандармами?" — мелькнула мысль в голове соглядатая и он, крадучись, пошел за ним в сторону особняка заводчика Малкиеля[61]. Основной достопримечательностью этих мест был большой, но при этом довольно неухоженный парк. Куда, судя по всему, и направлялся объект его слежки.

Будь Назимов человеком другого склада, он трижды подумал бы стоит ли идти в заросли за человеком с репутацией Будищева, но сердцу студента, твердо решившего пожертвовать собой ради революции, был неведом страх. Заросшая травой земля глушила стук шагов, и Григорий почувствовал себя "Следопытом" из романов Джеймса Купера[62]. "Только вот добыча куда-то подевалась" — успел подумать он, как вдруг что-то ударило его по затылку и сознание доморощенного последователя Натаниэля Бампо погрузилось во тьму.

Пока студент был в отключке, Будищев сноровисто обыскал его и с удовлетворением извлек наружу странный револьвер с зигзагообразными проточками на барабане[63]. Раньше ему такое оружие видеть не приходилось, отчего тут же захотелось затрофеить редкую вещь, но опыт и здравый смысл немедля загнали не вовремя проснувшуюся жабу на место. Вместо этого, он стащил с Григория тужурку и, обернув ею револьвер, дважды спустил курок.

Его затея удалась — выстрелы прозвучали совсем не громко и не привлекли ничьего внимания. Оставалось только вернуть оружие на место и действовать дальше.

В последнее время великий князь Алексей Александрович жил как в лихорадке. Кузина Зинаида, так неожиданно возникшая в его жизни, положительно занимала все его мысли и заставляла совершать безумства, на которые он прежде никогда бы не решился. Они везде появлялись вместе, вызывая этим пересуды досужих кумушек. Но что ему было за дело, до злых языков?

Чтобы заслужить её одобрительную улыбку, он был готов на всё. Служить ей пажом, да что там пажом — хоть кучером — вот что было для него счастьем! И если бы царственный отец велел ему прекратить ухаживать за женой двоюродного брата, он, скорее бы, предпочел выйти в отставку, но не разлучаться с ней. Именно поэтому он вышел из себя, когда противный старик вздумал говорить ему о несчастном случае с экипажем. Ведь этот скандал мог разлучить его с любимой женщиной. Ну, подумаешь, какая-то девчонка немного испугалась лошадей, зато как весело смеялась Зизи, когда они мчались навстречу ветру, как волнительно развевались её локоны!

Что было самым обидным, столь широко обсуждаемая в свете связь, не принесла ещё великому князю никакого удовлетворения. Зинаида Дмитриевна оказалась самой настоящей кокеткой. Щедро одаривая его обворожительными улыбками и недвусмысленными намеками, чертовка всякий раз ухитрялась выскользнуть из его объятий, оставив тем самым в дураках.

Ей богу, стань это обстоятельство известным, самый молодой адмирал Российского флота превратился бы во всеобщее посмешище и мишень для шуток записных остряков гвардейского экипажа. Но баста! Больше он не позволит водить себя за нос и поставит вопрос ребром. Угодно ли графине Богарнэ стать его, или же пусть она ищет другую мишень для своего кокетства! Именно для этого он тайком снял квартиру, куда и привез сегодня её. Ну, а куда ещё? Не в Запасной же дом Зимнего дворца[64], где проживал холостой великий князь, и где прислуга не замедлит сообщить отцу о подобном падении нравов.

— Где это мы оказались? — с лукавым смешком проворковала прелестница, бесстыдно глядя ему прямо в глаза.

— Хотел показать вам здешние места, — со значением в голосе, отвечал ей кавалер. — Думаю, знаете ли, не построить ли мне тут дворец. Что скажете?

— А отчего же здесь, на Мойке?

— Место хорошее. До Адмиралтейства недалеко и казармы Гвардейского экипажа рядом, да и до верфей рукой подать. Я же моряк.

— И впрямь недурное место. Но это всё?

— Нет, дорогая моя, — плотоядно ухмыльнулся великий князь и велел кучеру остановиться.

Ничто не предвещало трагедии, но едва коляска остановилась, а адмирал встал, чтобы сойти с неё, где-то неподалеку раздались два сухих хлопка. Поначалу никто не обратил на них внимания, но Алексей Александрович, вдруг, неловко пошатнулся и упал на сиденье рядом со своей спутницей. Та поначалу хотела было возмутиться от такой бесцеремонности, но, увидев, что на груди великого князя расплывается два красных пятна, пронзительно завизжала.

Для следовавших за ними филеров случившееся так же стало полной неожиданностью. В последнее время, они, откровенно говоря, расслабились. Высокопоставленный подопечный вел себя спокойно и хлопот не доставлял. Разве что мотался по всему городу в своем экипаже, но начальство, снизойдя к нуждам "топтунов" выделило им коляску с кучером, так что служить было сплошным удовольствием.

— Что случилось? — изумленно спросил один из них.

— Кажись, стреляли, — потерянным голосом отозвался напарник.

— Чего сидите дурни? — вызверился на низ возница. — Великого князя убили, а вам и горя нет!

— Как убили?

— Каком кверху, едрить вашу лапоть! Не слышите, стреляли?

— Откуда?

— Должно из парка, — сообразил, наконец, один из филеров и бросился бежать в указанном направлении.

За ним, сунув в рот свисток и оглашая окрестности отчаянным свистом, тронулся второй.

— Вот же бестолочи! — покачал головой кучер, и пошел к экипажу великого князя, чтобы предложить помощь, если таковая понадобится.

Тем временем сотрудники охранки, неслись вперед как раненые лоси, с ужасом понимая, что спокойная жизнь кончилась и только своевременная поимка преступника может хоть как-нибудь смягчить их незавидную участь. Вот только где же его сыскать?

— Глянь, студент с револьвертом! — раздался чей-то крик совсем рядом.

— Какой студент? — даже остановился филёр, но тут ему навстречу и вправду выбежал молодой человек с безумным взглядом и расхристанной одежде.

— Лови наркомана! — закричал тот же голос.

— Чего?!

Но тут вышедший им навстречу юноша, и вправду оказавшийся студентом, вытащил из-за пазухи револьвер и с недоумением посмотрел на него.

— Стой, паскуда! — заорал от неожиданности полицейский и, бросившись вперед, сбил его с ног.

Завладев оружием, он внимательно осмотрел добычу и облегченно вздохнул. Из ствола ощутимо пахло только что сгоревшим порохом, а в барабане не хватало двух пуль.

— Держи его, Пахом, — опасливо косясь на них, заявил напарник. — Еще утекёт падлюка!

— От меня не сбежит, — осклабился филёр. — Я ему все ноги, если надо переломаю, а удержу!

— Что вам от меня нужно? — простонал Григорий. — Я ничего не делал!

— Конечно, ничего! Так, подумаешь, Его Императорское высочество подстрелил...

— Кого?!

— Великого князя Алексея... да что с ним разговаривать, бей!

Когда избитого и обессиленного Назимова доставили, наконец, в жандармское управление, он успел немного поразмыслить. Поначалу, он несколько раз пытался объяснить схватившим его полицейским, что ничего не знает, что оказался здесь случайно и, что может всё объяснить, но всякий раз это было лишь поводом к новым побоям. Однако когда к нему вернулась способность соображать, он с изумлением понял, что вся эта история со слежкой за мастеровым, выглядит настолько бредово, что ему не поверила бы и родная мать. К тому же, как только жандармы узнают его имя, они без малейших затруднений выяснят и его образ мыслей, а так же принадлежность к революционным кругам и тогда ему точно не отвертеться.

С другой стороны, он ведь всерьез готовил себя к жертве во имя грядущей свободы. И пусть убить он собирался царя, а не его сына, но разве не останется в веках имя того, кому первому удалось пустить кровь императорской фамилии? И если он будет держаться твердо и прямо, как и подобает народному мстителю, разве это не станет примером для всех, кто последует за ним?

— Как ваше имя? — спросил его дежурный офицер.

— Иван Непомнящий, — отозвался Григорий разбитыми губами.

— Кто бы сомневался, — хмыкнул жандарм. — А за что вы убили Великого князя Алексея Александровича?

— За то, что он принадлежит к семье царя... за то, что он жирует за счет народа... за то, что он и ему подобные ... Смерть тиранам!

— Довольно, я вас понял, — поморщился дежурный, и обернулся к подчиненным. — Отведите негодяя в камеру, и следите, чтобы ничего над собой не сделал!

Дмитрий в это время, как ни в чём ни бывало, вернулся в столь удачно снятую им квартиру. Сегодня все части мозаики сложились воедино и он спокойно и методично осуществил свой план. С помощью Сёмки он выследил великого князя и узнал, что тот тайком снял квартиру. Догадаться, зачем ему это нужно, было совсем не трудно. Появлялся он здесь всегда в одно и тоже время, так что остальное оказалось делом техники. Разве что, присутствие графини Богарнэ оказалось сюрпризом, но так даже лучше. Добавилось драматизма.

Правда, студента в его плане изначально не было. Но увязавшийся за ним Назимов сам подписал себе приговор. Нечего за героями войны ходить с револьвером в кармане. Сначала он даже хотел воспользоваться оружием Гришки, но стрелять из незнакомого ствола на такое расстояние было той ещё лотереей. Так что, пришлось обойтись своим. Но это ничего, про трассологические и баллистические экспертизы в этом времени ещё никто не слышал, так что сойдет. К тому же была вероятность, что тот очнется немного раньше и успеет уйти...

Теперь нужно было, как можно скорее возвращаться в квартиру. Если Геся не заметит его отсутствия, то у него будет алиби. Не бог весть какое, но всё же. Вообще, её, конечно же, не стоило впутывать во всё это, но ничего другого на ум не пришло. А так, снял квартиру для встреч с любовницей, был с ней, никого не видел, ничего не слышал.

Правда, оставался ещё Григорий. По-хорошему надо было его пристрелить, да и дело с концом. Но, сразу не стал, а потом удобного случая не представилось. Испытывал ли он угрызения совести? Нет! Они сами этого хотели, к этому всячески готовились, так что Будищев всего лишь помог осуществлению их мечты. И вообще, они ведь тоже собирались его использовать в качестве киллера. Что тут скажешь, за что боролись — на то и напоролись! Правда эти собирались убить не сына, а отца... но следующие не побрезгают и сыном, хоть и другим. Это Дмитрий знал наверняка, поскольку детдом, в котором ему пришлось в своё время жить, находился на улице Каляева. Тогда ещё местные бучу подняли, мол, не желаем жить на улице, названной в честь убийцы. Память у него всегда была хорошая, вот и запомнил.

Глава 18

Озорной солнечный зайчик проник в комнату сквозь небрежно задернутую штору и разбудил Гесю, нахально светя ей в лицо. Сначала она пыталась спрятаться от него под одеялом, но его придавил своим телом Дмитрий и попытка не удалась. Волей-неволей пришлось просыпаться.

— Боже, как не хочется вставать, — страдальчески простонала она, с трудом раскрыв глаза.

— Кто тебя заставляет? — буркнул в ответ Дмитрий и повернулся на другой бок.

— Пить хочется.

— Туалет справа по коридору.

— Грубиян!

— Что есть, то есть.

— Ещё какой-то гадкий привкус чувствуется, — пожаловалась девушка.

Что-то в её голосе подсказало Будищеву, что спать дальше не получится, и надо идти и нести ей воды.

— Головка — вава, во рту — кака? — усмехнулся он, подавая Гесе стакан.

— Как тебе не стыдно!

— Стыдно у кого видно, — парировал он, заставив её спрятаться под одеяло. — И вообще, пить меньше надо!

— Сколько я там выпила! — возмутилась модистка. — Ты сам, наверное, какую-то дрянь купил.

— Вчера шла за первый сорт.

— Выйди, мне надо одеться.

— Ещё чего! Я тут как раз чувствую прилив сил и нежности...

— Негодяй!

Все же, примерно через час, им пришлось покинуть квартиру. Дело в том, что после очередного приступа страсти они оба проголодались, а запасом продуктов Дмитрий не озаботился. Пройдя через пустое парадное, молодые люди вышли на улицу, где к ним тут же кинулся какой-то полный, но вместе с тем довольно шустрый господин.

— Моё почтение, Дмитрий Николаевич! — поприветствовал он Будищева. — Вы слышали, что происходит?

— Нет, а что случилось?

— Да как же это можно не знать? Покушение на Его Императорское Высочество!

— Да что вы говорите, а на какое именно высочество?

— Что, простите?

— Ну, императорская фамилия довольно велика.

— Алексей Александрович!

— Понятно. И что с великим князем?

— Даже не знаю что вам сказать. Одни говорят, что погиб. Другие, что только ранен. Да, злоумышленника-то схватили!

— И кто же этот мерзавец?

— Неизвестно. И потом, отчего же сразу "мерзавец"? Может быть просто человек с убеждениями. Нет, я, конечно, не одобряю подобных действий, однако...

— Однако если вас начнут допрашивать жандармы, — перебил его Будищев, — начните именно с неодобрения. Лучше даже с возмущения, и ни слова про убеждения.

— Хм, — задумался толстяк, а Дмитрий тем временем обернулся к Гесе.

— Гедвига Генриховна, душа моя, позволь представить тебе нашего домовладельца. Осип Абрамович Каплан, собственной персоной!

— Очень приятно.

— А мне то как приятно познакомиться с вами, мадам Будищева. Надеюсь, вам понравилась квартира?

— Очень.

— Я, кстати, не знал, что Дмитрий Николаевич женат. Тогда бы я предложил вам совсем другую квартиру. На втором этаже, шесть комнат, солнечная сторона пальчики оближешь...

— Э, мы, некоторым образом...

— Стеснены в средствах? Боже, какие пустяки, это же всего семьсот рублей в год...

— Мы не женаты.

— Что? — неподдельно изумился Каплан. — Но у меня приличный дом...

— Поверьте, Осип Абрамович, — поспешил успокоить его Дмитрий. — Мы работаем над этой проблемой, так что в самом скором времени мадемуазель Берг станет-таки мадам Будищевой. По крайней мере, я на это очень надеюсь.

— Я тоже на это очень надеюсь! Мне ведь нужно думать о своей репутации...

Но молодые люди не стали слушать причитания домовладельца, а поспешили уйти прочь, пока тот ещё что-нибудь не наговорил.

— Какой неприятный тип, — с досадой покачала головой Геся, когда они отошли на достаточное расстояние. — А ещё еврей!

— Выкрест.

— Что?

— Я говорю, он — выкрест, причем, как и ты липовый.

— Что он сделает теперь, откажет от квартиры?

— Ну, если ты заартачишься, то с него может статься.

— Прости, но ты это серьезно?

— Что именно?

— О том, что хочешь на мне жениться?

— Я похож на балабола? — вопросом на вопрос, ответил Дмитрий.

Девушка в ответ задумалась. Так уж случилось, что единственный раз, когда её звали замуж было ещё до Бердичева. Хотя, конечно, никто её мнения не спрашивал. После смерти мамы, в кагале[65] решили, что бедной сироте не годится жить одной и нашли ей мужа — молодого человека по имени Мойша Гельфман. Говоря по совести, даже родная мать считала его дурачком, и бедная женщина уже совсем было отчаялась найти ему хоть какую-то жену, поскольку были они не богаты, а единственным достоинством её сына было владение сапожным ремеслом. Она была не прочь взять в дом молодую здоровую невестку, а про Мойшу и говорить нечего. Но мысль о том, что она станет женой этого невзрачного молодого человека с мутным взглядом и слюнявым ртом, вызвала в Гесе такой ужас, что она, не колеблясь ни минуты, сбежала.

Она была тогда еще совсем юна и наивна, а потому, когда на её пути встретился Николаша, просто не смогла не влюбиться в этого красивого и доброго вольноопределяющегося. Тот тоже не на шутку увлекся ей, и много говорил о своей любви, но замуж не звал. Причем, вряд ли это были сословные предрассудки, женился же он, в конце концов, на этой болгарской крестьянке!

Но тогда ей было всё равно и она, не раздумывая, отправилась за ним на войну, а он при первой возможности нашел другую. Одному Господу известно, чего ей стоило пережить это, но она выстояла и не сломалась. Нашелся добрый человек, помогший ей с документами, и она смогла переехать в Россию, где никто не знал ни её и начать жизнь с чистого листа.

Там в одном приволжском городке она встретила Ипполита, который дал ей возможность открыть своё дело и преуспеть в нём. Не за так, конечно. Он тоже не предложил ей руки и сердца, говоря, что женат на революции. Но Геся всё равно иногда чувствовала себя содержанкой и падшей женщиной.

И вот теперь, после стольких лет нашелся человек захотевший назвать её своей женой. Это было так не обычно, что об этом стоило подумать. Возможно, Дмитрий не самая блестящая партия, но он молод, силен, недурен собой, да к тому же умеет зарабатывать деньги. И не жадный. Сколько получал жалованья простой нижний чин, пусть даже унтер, когда он принес ей тот отрез ткани, и велел сшить из него себе красивое платье? И ведь она была именно в нём, когда её впервые увидел Крашенинников. "Нет, уж совсем никуда не годится, вспоминать сейчас об Ипполите!" — с досадой подумала модистка.

— Эй, извозчик! — прервал её размышления возглас Будищева, и перед ними тут же материализовалась пролетка лихача.

— Куда прикажете, барин? — с ухарской улыбкой осведомился у него кучер.

— В лавку Шульца, на Английской.

— Полтора рубля, — счел своим долгом предупредить лихач.

— А харя не треснет?

— Помилуйте, барин! Овес-то ныне...

— Так я за лошадь и переживаю, не за тебя же!

— Только за-ради вашей барышни, чтобы ножки не била — рупь двадцать!

— Восьмигривенный!

— Эх, где наша не пропадала, — мотнул головой извозчик, так что с головы едва не свалился цилиндр. — Садитесь господа, домчу с ветерком!

— А отчего именно к Шульцу? — тихонько спросила Геся, когда они устроились на сиденьях.

— Первый день новой жизни нужно начать в хорошем месте.

— Для человека пытающегося произвести на даму впечатление, ты слишком долго торговался с извозчиком. Я даже засомневалась, кто из нас принадлежит к народу Израилеву.

— Это специально, чтобы ты понимала, что я — человек серьезный и деньги на ветер кидать не стану.

— Конечно-конечно. Ты такой серьезный и положительный, что даже ребе из нашего местечка не стал бы возражать против твоего сватовства.

— Я всегда говорил, что раввины — люди умные. Не то что, ты, не понимаешь своего счастья!

Убийство великого князя Алексея Александровича произвело в жандармском управлении эффект разорвавшейся бомбы. Сначала все притихли, будто оглушенные этим неожиданным событием. Затем бросились изображать лихорадочную деятельность, так что знаменитый "Стукалов приказ", в данный момент, более всего напоминал разворошенный палкой муравейник.

Одним из немногих людей сохранивших способность ясно мыслить, был, как ни странно, сам шеф жандармов — генерал Дрентельн. Чтобы пресечь панику Александр Романович щедрой рукой наделял своих подчиненных поручениями и в скором времени разогнал заниматься делом всех кого смог, после чего вызвал к себе Вельбицкого.

— Что можете доложить? — буркнул он вошедшему штабс-капитану. — Мне скоро ехать на доклад к Его Величеству, а потому попрошу изъясняться предельно ясно и четко.

— Покушавшийся на Его Императорское высочество злодей схвачен и находится теперь в Петропавловской крепости. При аресте назвал себя мещанином Иваном Непомнящим, что, как легко догадаться, является вымыслом. При нем обнаружен револьвер немецкой марки "Маузер-Зиг-Заг", довольно редкой модели. В барабане отсутствуют две пули, следовательно, можно сделать вывод, что причастность этого субъекта к покушению доказана.

— У вас были сомнения?

— Не то чтобы сомнения, — помялся офицер.

— Ну, говорите!

— Этот молодой человек, очевидно — студент. Имя его мы рано или поздно выясним, но сейчас интересно другое.

— И что же?

— От предполагаемого места выстрела, до коляски великого князя, довольно изрядное расстояние. Почти тридцать пять сажен. Много ли вы, Ваше Превосходительство, знаете офицеров способных положить две пули кряду в яблочко с такого расстояния? Вот и я немного, а чтобы студент...

— Думаете, что у злоумышленника был сообщник?

— Уверен.

— А что он сам говорит?

— Да он больше молчит. Ему при задержании сильно досталось, пришлось даже доктора вызвать, чтобы раньше времени Богу душу не отдал, подлец.

— Что собираетесь делать?

— Для начала допрошу филёров и других свидетелей, может, вспомнят какие-нибудь подробности. Затем займусь выяснением личности террориста.

— Каким образом?

— Прикажу сфотографировать и раздам снимки надежным агентам, в первую голову тем, кто имеет опыт работы со студентами. Наверняка, найдется кто-то встречавшийся с убийцей прежде.

— Прекрасно, действуйте.

— К сожалению, с этим придется повременить. Уж больно хорошо его разукрасили при задержании. Надо подождать, пока синяки сойдут.

— Н-да, перестарались, сукины дети! Кстати, а что там с другими свидетелями?

— Как вам, вероятно, известно, даму, находившуюся в коляске с Его Высочеством, увезли в совершенно расстроенных чувствах. Можно даже сказать в истерике. Поэтому опросить её сразу не удалось, а теперь это, сами понимаете, не самое простое дело.

— Хм. Даму! — саркастически усмехнулся генерал. — Ну, ничего. Я полагаю, государь против такого допроса не будет, а посему готовьтесь. Никуда графиня Богарнэ от нас не денется. Только не забудьте о сугубой деликатности.

— Разумеется, Ваше Превосходительство!

— Прекрасно! И попрошу вас не затягивать со следственными действиями. Обо всем важном немедля докладывать мне, а более никому! Слышите?

— Так точно!

— Ступайте.

Домой Геся вернулась в приподнятом настроении. Легкий завтрак у Шульца с нежнейшими булочками и сладким кофе, полученное от Дмитрия предложение, всё это было так хорошо, что даже и представить себе было невозможно. Приветливо улыбаясь всем от соседей до дворника, она быстро добралась до квартиры и с удовольствием нажала кнопку звонка. У неё, разумеется, был ключ, но девушка не смогла отказать себе в удовольствии воспользоваться подарком Будищева.

— Наконец-то вы пришли, — обеспокоенным голосом заявила открывшая дверь кухарка. — Я уж бог знает, что думать начала.

— Что случилось? — насторожилась модистка.

— Ипполит Сергеевич пожаловали с самого утра. Сердитый страсть, а чего злобятся, не говорят-с!

— Один?

— Нет, с курсисткой, — презрительно скривилась женщина, неодобрительно относившаяся к Искре, из-за её строгости и небрежной одежды.

— Здравствуйте, — лучезарно улыбнувшись, поприветствовала она своих гостей. — Давно вы меня не навещали.

— Вы тоже, теперь не часто бываете дома, — фыркнул в ответ Крашенинников.

— Здравствуй, Гедвига, — ровно ответила ей Искра, не обращая внимания грубость своего спутника. — Нам с тобой нужно очень серьезно поговорить.

— Я слушаю вас.

— Позвольте осведомиться, сударыня, где вы ночевали? — еле сдерживая ярость начал адвокат.

— А вам какое дело? Кажется, вы мне не муж!

— Ах вот вы как теперь заговорили...

— Уж не ревнуете ли вы? А прежде, помниться, называли это — мещанством.

— Так значит, я не ошибся и Будищев — ваш любовник?!

— Ошиблись, причем, как всегда. Он — мой жених.

— Что?!

— Что слышали! Дмитрий сделал мне предложение, и я с радостью приняла его.

— Много чести для такой дряни, как вы — мадемуазель Берг, или как вас там...

— Ипполит, возьмите себя в руки, — тихо, но вместе с тем твердо прервала своего товарища Искра, затем обернулась к модистке. — Разумеется, вы Гедвига — свободная женщина и не должны давать нам отчет в своих сердечных делах. Но также, вы — член нашей организации и у вас есть известные обязательство перед нами. И потому, мы крайне обеспокоены...

— Моим выбором?

— Да. Можно сказать и так. Стань вашим избранником любой другой человек, я бы первая стала на вашу сторону, но этот Будищев... Я считаю, Ипполит совершенно прав на его счет, он может быть опасен для нас!

— И чем же? Уж не думаете ли вы, что он может быть связан с жандармами?

— Кто знает, Гедвига, кто знает. Такой человек способен на многое, в том числе и на любую низость!

— И поэтому вы организовали слежку, к которой не постеснялись привлечь даже Аркашу?!

— Простите, я вас не понимаю!

— Не делайте недоуменное лицо, — зло рассмеялась ей в лицо Геся. — Вот уже неделю за нами по пятам, неумело прячась при этом, ходят люди, которых я искренне считала своими товарищами.

— Ты что-нибудь знаешь об этом? — обеспокоенно спросила Икра, обернувшись к Крашенинникову.

— Нет, — покачал тот головой, — но это многое бы объяснило.

— Что ты имеешь в виду?

— В последнее время Григорий и его друзья очень странно себя вели. Я даже хотел поговорить с ним, но не успел.

— Святая невинность! — не удержалась от восклицания модистка.

— Можешь думать, что хочешь, — отмахнулся Ипполит.

— А тут и думать нечего...

— Помолчи! — бесцеремонно прервал её адвокат, — Мы говорим не о них, а о тебе. Ты помнишь, в какой дыре я тебя нашел? И чем ты отплатила мне? Чем ты лучше любой продажной девки из грошового борделя?

— Замочите! — задохнулась от возмущения девушка. — Вы не смеете говорить мне такие вещи. Да я работала день и ночь в этом мерзком городишке, обшивая чванливых купчих и их перезрелых дочек, но никто не смеет упрекнуть меня, в том, что я делала что-то постыдное. По крайней мере до встречи с вами. И если я и была любовницей, то только вашей, но теперь это, слава богу, в прошлом. А теперь убирайтесь отсюда, я не хочу вас более видеть!

— А вы не забыли, что это я плачу за эту квартиру? Так что убираться придется вам — милочка!

— Что?! Да я лишней минуты не останусь здесь...

— Замолчите! Вы! Оба!!! — почти закричала, не выдержавшая их препирательств Искра. — Я не желаю присутствовать при подобных сценах и ухожу. Вы — Ипполит, пойдете со мной. У нас есть более насущные дела, чем это.

— Да вы правы, — пошел на попятный Крашенинников. — Мне очень жаль, что это произошло у вас на глазах, но сами понимаете, в подобных обстоятельствах, я не мог...

— Мне нет дела до ваших обстоятельств. Нам нужно идти. Из-за последних событий может возникнуть много проблем.

— Простите, — неожиданно для самой себя спросила Геся. — Вы, верно, говорите о покушении на великого князя?

— Вы тоже слышали? Только не о покушении, а убийстве.

— А где оно произошло?

— На Мойке, а что?

— Нет, ничего, — помотала головой девушка и задумалась.

— Теперь мы уходим, но позже вернемся к этому разговору.

Едва за нежданными и не слишком приятными гостями закрылась дверь, взволнованная кухарка оказалась перед хозяйкой.

— Как же это теперь, барышня, неужто уходите?

— Подслушивала? — грустно усмехнулась модистка. — Впрочем, оно к лучшему. Ничего не надо объяснять.

— А куда?

— Так ведь слышала, наверное. Замуж я выхожу.

— И, слава Богу! Барышня вы хорошая, добрая, должно и вам в жизни счастье улыбнуться. Совет да любовь. Жалко только место терять. Еле-еле нашла, а теперь Ипполит Сергеевич, как пить дать, рассчитает.

— Я бы предложила тебе пойти со мной, только ещё сама не знаю, где мы будем жить и как.

— Известное дело, — вздохнула кухарка. — Мужики они с нашей сестрой завсегда так, поманят, а мы уж и готовы на край света босиком. До чего же народ бессовестный — страсть!

— Ты не ругаешь меня?

— Да боже упаси! Оно же ясно было, что Ипполит Сергеевич на вас не женится, а другой после него может и не позарится. Так что коли зовут, так и рассуждать нечего.

— Ты мне поможешь собраться?

— Да куда же я денусь, барышня!

Работа в мастерской, как и на всех других предприятиях Петербурга, начиналась чуть свет. Толком не проснувшийся Сёмка, рано утром раскрыл двери для своих приятелей и, отчаянно зевая, наблюдал, как они расходятся по рабочим местам.

— Чайку бы, господин мастер? — с дурашливой улыбкой спросил один из них.

— Какой я тебе мастер, — пробурчал в ответ мальчишка. — А чай свой иметь надо!

— Ну не жмись, сам, поди, голодный!

— Ладно, — сдался Семён. — Колите лучину, сейчас воду вскипятим.

— Сей момент, — повеселели мальчишки и бросились разводить огонь.

Вообще, Дмитрий был совсем не против, чтобы его юные работники могли перекусить в мастерской, и даже покупал для этого продукты, из которых Анна каждый день готовила им изрядный котелок щей или каши. Однако к вечеру вся еда неизменно бывала съедена, и на следующее утро приходилось довольствоваться лишь пустым чаем. К тому же, его юный заместитель считал, что прежде надо работать, а уж потом чаевничать. Но порядок порядком, а дружба тоже не последнее дело. К тому же, есть действительно хотелось.

Вода в помятом медном чайнике скоро забулькала, и Сёмка с торжественным видом высыпал туда точно отмерянную порцию сушенной китайской травы[66]. По мастерской тут же поплыл умопомрачительный аромат, сводящий с ума голодных мальчишек. Для большинства из них, даже морковный чай был до сих пор недосягаемой роскошью, поскольку дома приходилось довольствоваться простым кипятком.

Пока напиток настаивался, молодые люди приступили к дележке хлеба. Его с вечера осталась едва ли полфунта, что для них было не то что на один зуб, а скорее на один нюх! Но, тем не менее, его аккуратно распилили суровой ниткой, чтобы всем досталось поровну, после чего Семен выдал каждому по маленькому кусочку колотого сахара. Если его положить за щеку, а потом пить маленькими глотками, то могло показаться, что весь чай сладкий, как у господ.

Наконец, всё было готово, и друзья приступили к чаепитию. Шумно прихлебывая, они наслаждались вкусом и ароматом горячего напитка, а черствый хлеб, право же, был ничуть не хуже пряников. Ну, почти.

— Скусно, — блаженно сощурился самый младший из них — вихрастый Пашка.

— Это точно, — согласились остальные.

— А вы слышали, что вчера случилось? — неожиданно спросил чернявый Тимоха.

— Чего?

— Какие-то злодеи великого князя убили, вот!

— Враки! — дружно загалдели мальчишки.

— Вот вам крест!

— Какого великого князя? — осторожно спросил напрягшийся Сёмка.

— Дык этого, Алексея Александровича...

— Откуда знаешь?

— У меня дядя — извозчик! Он всю ночь господ катал, да от них слышал. Вернулся под утро, да рассказал моим, а я уж не спал и всё слышал.

— Интересно, за что его? — спросил доевший свою порцию Пашка, озираясь не осталось ли ещё кусочка.

— Известно за что, — авторитетно заявил Тимоха. — Это турецкие шпионы. Никак простить не могут, что наши их разбили и балканских христиан освободили. Вот и злобствуют, басурмане!

— Нет, — отозвался другой. — Батька говорил, что это баре хотят царя убить, за то что он волю объявил.

— Так то царя...

— А это царевич, какая разница?

— Скажешь тоже! Сёма, а ты что думаешь?

— Я думаю, что работать надо, — напряженным голосом ответил парень. — А то Дмитрий Николаевич придет, а у нас конь не валялся.

— А где он?

— Не вашего ума дело. Ну-ка по местам!

— Чего это с ним? — опасливо косясь, спросил Тимоха.

— Не знаю, он с тех пор как Стешкин отец помер сам не свой ходит.

Однако делать было нечего и подкрепившиеся ребята с энтузиазмом принялись за дело. Так что когда Будищев, наконец-то, появился было готово уже с полдюжины новых звонков, хоть бери и устанавливай, да ещё столько же на подходе.

— Здорово, архаровцы! — поприветствовал он своих работников.

— Здравствуйте, — в разнобой ответили те.

— Работа кипит?

— А как же. Вон сколько лежит.

— Проверяли?

— Обижаете, Дмитрий Николаевич.

— Ты что такой смурной, спал плохо?

Семка, к которому и адресовался вопрос, только пожал плечами в ответ. Больше всего ему хотелось остаться с наставником наедине и спросить верна ли его догадка, но тот, как ни в чем не бывало, балагурил с ребятами. Спрашивал у них как идут дела дома и не надо ли какой помощи.

— Дядь Мить, — неожиданно спросил Пашка. — А когда ты нас на монтаж брать станешь?

Вопрос был далеко не праздным. Мальчишки знали, что установщикам нередко достаются щедрые чаевые, а в их семьях каждая копейка была на счету.

— Подрасти немного, — усмехнулся Будищев. — А то с тобой придется лесенку таскать всё время.

Ответом на его слова был дружный смех, после чего работники разошлись по своим местам, и только Семён ходил за Дмитрием как приклеенный.

— Ну что ты маешься? — спросил наставник, когда они, наконец, остались одни. — Хочешь спросить чего, спрашивай!

— Говорят, что великого князя убили...

— Я тоже слышал такое.

— И что?

— И ничего. Земля ему стекловатой.

— Это ты?

— Что я?

— Ну это...

— Сёмушка, ты с дуба рухнул? Мы с тобой самые что ни на есть верноподданные у Его Императорского Величества и, когда не работаем, только и делаем, что молимся о здравии его фамилии! Уловил? Ну а ежели, один из царских сыновей нагрешил, да его Господь наказал... то кто мы такие, чтобы обсуждать Божий промысел?

— Ага, понял.

— Вот и молодец. Заказов сегодня нет. Да и с этой кутерьмой вряд ли появятся. Так что вечером надо будет Стешу навестить.

— Я с тобой!

— Само собой. И тут вот ещё какое дело. Нам, возможно, уехать отсюда придется. Надолго. Поедешь со мной?

— А далеко?

— Очень.

— А Стеша?

— Семён не рви мне сердце. Если ей не полегчает, то лучше оставить в лечебнице. Там за ней хоть присмотрят.

— Прости, Дмитрий Николаевич, — как-то очень серьезно, по-взрослому ответил мальчик. — Только на кого я Стешу оставлю? А ещё мамка с сестренками малыми...

— Ну ладно, — покачал головой Будищев. — Я ещё никуда не уехал.

Антонина Дмитриевна, несмотря на помощь брата, с трудом выбралась из кареты и, тяжело вздохнув, направилась к дому. Последнюю ночь она провела у постели императрицы Марии Александровны и очень устала. Трагическая гибель сына тяжело сказалась на самочувствии Её Величества. Никто из приближенных или слуг не услышал от этой маленькой, но сильной женщины ни единой жалобы или стона, и лишь в некогда прекрасных глазах черной бездной плескалось отчаяние. Большинство подруг государыни давно умерли, царственный муж в открытую изменял ей, а теперь жестокая судьба забрала ещё и сына. Её бедное сердце не выдержало этого последнего страдания, и она тихо угасла на глазах своей камер-фрейлины.

Ноги плохо слушались графиню, и она непременно упала, если бы к ней на помощь не пришел высокий молодой человек с щегольскими усами.

— Держитесь за меня, — воскликнул он, протягивая руку.

— Благодарю вас, — начал было Вадим Дмитриевич, но тут же осекся, узнав Будищева.

— Я тоже рад вас видеть, — кивнул тот в ответ.

— Ах это вы, — всхлипнула Антонина Дмитриевна, с благодарностью приняв помощь. — Хорошо, что вы пришли поддержать нас в этой утрате.

Бывший унтер с бесстрастным лицом помог пожилой женщине добраться до дому, где его ношу тут же попытались перехватить слуги. Впрочем, это попытка не удалась, и молодой человек проводил графиню до гостиной.

— У вас, вероятно, какое-то дело? — сухо осведомился граф Блудов.

— Что с тетушкой? — обеспокоенно спросил Дмитрий, проигнорировав вопрос.

— Переутомилась. Они были очень близки с Её Величеством и ... моя сестра, восприняла эту утрату близко к сердцу.

— Со мной все хорошо, — ответила графиня, немного отдышавшись. — А вы как?

— Да со мной-то, что сделается! — беспечно отмахнулся Дмитрий. — Молодой, здоровый, жениться вот собрался.

— В каком смысле? — опешил граф.

— В смысле, на девушке. Тоже молодой и красивой. Хотел с вами познакомить.

— Она что здесь?

— Нет, конечно. Просто договорились бы о встрече.

— И на том спасибо. Впрочем, как видите, ваши матримониальные планы крайне не своевременны.

— Это точно.

— Что же, очень хорошо, что вы это понимаете. Так что не смею задерживать.

— Есть ещё одна проблема.

— Час от часу не легче! Что вам ещё угодно?

— Да в лечебницу меня не пускают.

— В какую ещё лечебницу?

— Это моя вина, — вмешалась в перепалку Антонина Дмитриевна. — Со всеми этими трагическими событиями, я забыла отдать необходимые распоряжения.

— Мне, право, совестно вас беспокоить...

— Пустяки! Вадим, распорядись, пожалуйста, принести писчие принадлежности. До кабинета мне теперь не добраться, так что я напишу записку здесь. Этого будет достаточно.

— Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? — сокрушенно вздохнул Блудов. — Просто Сумасшедший дом какой-то!

Тем не менее, все необходимое было доставлено, и старая графиня принялась за работу. Покончив с письмом, Антонина Дмитриевна присыпала его песком и, убедившись, что чернила высохли, протянула послание Дмитрию.

— Берите. И, разумеется, как только позволят обстоятельства, я с большой охотой познакомлюсь с вашей избранницей.

— Спасибо. Она вам понравится.

— Не сомневаюсь, — фыркнул Вадим Дмитриевич.

— Ну, мне пора, — изобразил поклон Будищев.

Тетушка в отчет лишь слабо улыбнулась, а вот кандидат в отцы неожиданно вызвался проводить незваного гостя.

— Да я не заблужусь, — попытался отказаться тот, но граф шел вперед, не обращая внимания на возражения.

Дойдя до двери, он резко повернулся, и, прокашлявшись, спросил:

— Вы не передумали?

— На счет чего? — прикинулся простачком Дмитрий.

— На счет переезда в Америку. Мое предложение остается в силе.

— Хм. А вы знаете — передумал. Пожалуй, я не прочь переехать.

— Вы серьезно?

— Ну, а почему нет? Особенно, если прибавите тысяч пять.

— Наглец!

— Ваша правда. И в кого я только такой уродился?

— Не паясничайте!

— Ну, а что мне остается? Трудное детство, голод, холод, отсутствие положительных примеров перед глазами...

— Довольно!

— Как скажете.

— Итак, вы согласны уехать из России?

— Согласен. Несите деньги.

— Но, я не храню в доме такие суммы!

— Это очень правильно с вашей стороны.

— Но я могу выписать чек.

— Боюсь, что этот вариант меня не устроит. Согласитесь, что, приехав в Америку, было бы крайне неприятно узнать, что вы его аннулировали.

— Да за кого вы меня принимаете? — возмутился граф.

— А вы меня? — улыбнулся в ответ Будищев.

— Хорошо, вы получите наличными. Но мне нужны гарантии.

— Хотите икону поцелую?

— Подите прочь! Когда все будет готово, вас известят.

— Вот это деловой разговор.

Как и следовало ожидать, записка графини Блудовой оказала на больничное начальство самое благоприятное действие. Во всяком случае, тяжелая, окованная железом калитка отворилась и Дмитрия с Сёмкой пустили внутрь лечебницы. Против ожидания, там оказалось далеко не так мрачно, как можно было подумать, но забранные решетками окна, неистребимый запах карболки, и хмурые физиономии санитаров, четко намекали, что здесь далеко не санаторий.

Когда они зашли в палату, Степанида Филиппова с безучастным видом сидела на кровати, обхватив ноги руками, и от всей этой позы чувствовалась такая безысходность, что даже ко всему привычному Будищеву стало не по себе. А Семён тот просто кинулся к девушке и едва не плача спросил:

— Стеша, ты меня узнаешь?

— Сёма, — еле слышно прошептала она в ответ.

— Дмитрий Николаевич, она меня узнала! — радостно закричал в ответ парень, обернувшись к своему наставнику.

— Уже хорошо, — буркнул тот, внимательно разглядывая обстановку.

— Стешенька, родная, как хорошо, что тебе лучше, — радостно продолжал мальчишка.

— Не шуми, малец, — одернул его, сопровождавший их санитар. — Не положено тут кричать. Больные — они от крика могут и испугаться или ещё чего.

— Что, бывали случаи?

— Так ить сумасшедшие, — пожал плечами медработник.

— Чего-то она совсем осунулась, — обеспокоенно заметил Будищев.

— Известное дело, харч не как у родной маменьки, — не стал спорить санитар.

— Как она себя ведет?

— Это вы господина доктора спросите.

— А я у тебя спрашиваю!

— Да все больше тихо.

— А что, есть и буйные?

— Есть, как не быть. Давеча соседку её в смирительную рубаху запеленали, да водой отливали холодной. Для того, значит, чтобы в чувство привесть.

— Охренеть!

— А куды деваться? Ладно, вы если желаете, побудьте тута, а у меня дел по горло.

— Подожди, любезный, а нельзя ли чаю горячего организовать?

— Отчего же нельзя, пожалуйте пятачок, так я мигом! Вы не подумайте чего, это не мне одному.

— Держи.

— Сей секунд!

— Ну что Сёма, — вздохнул Дмитрий. — Доставай гостинцы. Надеюсь, не все слопал, пока меня ждал?

— Грех вам такое говорить! — даже обиделся мальчишка. — Нешто я совсем без понятия?

— Ладно-ладно! — одними глазами улыбнулся в ответ Будищев.

— Стешенька, возьми конфетку, она сладкая, — протянул лакомство девушке Сёмка.

Но та лишь сильнее сжала руки на коленях, так что побелели пальцы, и не тронулась с места. Парень, сгорая от жалости, попытался вложить ей сладость в руку, но неожиданно вскрикнул и отшатнулся.

— Ой! Что это?

Дмитрий удивленно посмотрел туда, куда показывал Семен и едва не выругался. На теле девушки сквозь ворот на грубой рубашке был отчетливо виден синяк.

— А вот и чай поспел, — прогудел вернувшийся в палату санитар, устанавливая на стол чайник и пару чашек. — Извольте, господа...

— Послушай, человече, — почти ласково спросил его Будищев, — а что это за отметина у вашей пациентки?

— Дык, всяко бывает, — развел тот руками, но затем, очевидно, что-то поняв по взгляду бывшего унтера, сразу стал серьезным. — Вот что я скажу вам — господин хороший. Уж коли вы за девицу эту печётесь, так и заберите отсюдова от греха!

— От какого греха?

— От того самого, покуда ничего ещё не приключилось!

— Ты что хочешь этим сказать?

— Ничего я говорить не хочу, и так уже много языком натрепал, а мне тут ещё служить!

— Заберите меня, — так же тихо прошептала девушка и зарылась лицом в колени.

— Твою дивизию, — сокрушенно покачал головой Будищев. — Хотелось, как лучше, а получилось, как всегда!

— Что делать-то будем? — тихо спросил Сёмка.

— Чай пока пейте, — отозвался наставник. — А меня пока этот добрый человек к главврачу проводит.

— Нету их сегодни.

— А тот хмырь, что разрешил нам посещение?

— Так-то дежурный сегодняшний, Их Благородие Вернер Петр Карлович.

— Ну что ты будешь делать, куда не плюнь, то благородие или превосходительство. Некого и на хрен послать!

— Это верно, — ухмльнулся санитар. — Чего же не проводить, провожу. Только вы не очень-то шумите с ним, а то враз в соседней палате окажетесь. Тут всяких видали.

— Не знаю, про что ты говоришь, милейший, а я человек тихий и богобоязненный, — ответил ему Будищев и ловким движением достал из кармана рублевую ассигнацию. — Только найди себе дело, где-нибудь в дальнем конце вашего богоугодного заведения, пока я толковать с этим самым благородием буду.

— Это можно, — усмехнулся в бороду медработник.

Дверь в ординаторскую, или как-там называлось это помещение, отворилась с противным скрипом, и Дмитрий снова оказался перед Вернером. В первый раз он не стал его рассматривать, будучи занят своими мыслями, но теперь в глаза ему сразу бросились расширенные зрачки, вялые движения и не слишком чистый крахмальный воротничок дежурного эскулапа.

— Что вам угодно? — тусклым голосом с легким немецким акцентом спросил он у вошедшего.

— Мне угодно забрать отсюда Степаниду Филиппову. Извольте немедленно составить необходимые документы.

— На каком основании?

— А вы что записку Её Сиятельства невнимательно прочитали?

— Графиня Блудова, конечно, важная персона, но не врач, чтобы решать, кто нуждается в лечении, а кто нет. К тому же, насколько я помню, там не было ни слова о том, что вы можете забрать пациентку. Вам лишь разрешалось беспрепятственное посещение...

Дмитрий с сомнением посмотрел на чиновника в мундире медика. Первоначально, направляясь сюда, он рассчитывал припугнуть доктора именем тётушки, но, похожего, того сейчас было этим не пронять. Оставалось действовать силовыми методами, но последствия в случае неудачи могли быть катастрофическими.

Его размышления прервал осторожный стук в дверь, после чего она открылась, и в получившуюся щель просунулся невзрачный молодой человек с бегающими глазками.

— Позвольте, Пётр Карлович.

— Что вам ещё Сурмин? — недовольно отозвался Вернер.

— Да у меня тут деликатное дело-с, — заюлил тот, глядя на Будищева.

— Не смею более вас задерживать, — легко кивнул в сторону Дмитрия, правильно понявший посетителя врач. — И передайте Её Сиятельству, что если ей так угодно, то на ближайшем консилиуме мы рассмотрим возможность выписки, этой, как её...Степаниды Филипповой.

— Как, Филипповой? — переполошился вошедший. — Её совершенно нельзя выписывать! Она не в том состоянии...

— Замолчите Сурмин, — поморщился доктор. — Откуда вы можете это знать, ведь вы же не врач, а только фельдшер. Причем, не из лучших!

— На клубничку потянуло? — участливо спросил у молодого человека Будищев.

— Простите, я вас не понимаю, — пролепетал тот, пряча взгляд, но договорить не успел, поскольку кулак бывшего унтера выбил у него из легких весь воздух.

— Что вы себе позволяете? — на секунду вышел из состояния апатии Вернер, но тут же стих, с испугом глядя на наставленный на него револьвер.

— Господин доктор, — бесстрастным голосом заявил Дмитрий. — Извольте отдать мне документы Филипповой.

— Вы не сможете отсюда выйти, — попытался возразить тот. — По крайней мере, с ней.

— Может и так, — не стал спорить Будищев. — Но начнется разбирательство, в течение которого непременно всплывет, то, что этот ублюдок с крысиным лицом насилует пациенток, а вы его покрываете. Он, вероятнее всего, пойдет на каторгу, а вы, может, еще и выкрутитесь. Ну, а что в Туркестане тоже врачи нужны!

— Это правда? — вопросительно посмотрел на фельдшера Вернер.

— Не было ничего! — захрипел тот, пытаясь привстать с немытого пола. — Пётр Карлович, как на духу, не было у меня с ней ничего! Врёт она. Ей Богу, врёт! Ну, разве шутейно раз хлопнул по заду, а она кусаться, зараза!

— Какая мерзость! — скривился немец. — Но, всё равно, я не смогу выписать пациентку. Однако твёрдо обещаю, что этот негодяй более пальцем не прикоснется...

— Доктор, чем вы ужалились? — прервал его Дмитрий.

— В каком смысле?

— Что вы приняли, морфин, кокаин[67], или просто водки жахнули?

— Кокаин, — недоуменно пожал тот плечами. — Это такое средство для улучшения мыслительной деятельности.

— Я знаю. И вам срочно нужно добавить, а то вы совсем тормозите!

— Вы думаете?

— Выбирайте, дурь в ноздрю — или свинец в голову?

— Доннерветтер![68]

Через несколько минут, Будищев снова появился в палате Стеши и бросил ей сверток с одеждой.

— Держи.

— Что это? — испуганно спросила девушка.

— Твой новый наряд. Одевайся скорее.

— А почему одежа мужская? — недоуменно спросил Сёмка.

— Потому что матриархат ещё не построили, — непонятно ответил Дмитрий. — И вообще, отвернись, не видишь, стесняется девчонка.

— Сам чего смотришь! — смущенно буркнул покрасневший до коней волос мальчишка.

— Поумничай ещё! — усмехнулся наставник, но тоже отвернулся. — Мне Стеша, может быть, как сестра.

— А мне...

— А ты на ней ещё не женился, так что помалкивай.

— Я готова, — подала голос девушка.

Курточка и штаны, снятые с Сурмина были ей почти в пору, фуражка немного слезала на глаза, но это сейчас даже было к лучшему. Ботинки на ногах откровенно болтались, и вообще, маскарад был так себе, но ничего лучшего сейчас найти было нельзя.

На их счастье, в этот момент в больницу, за какой-то служебной надобностью, приехал жандармский офицер. Строгий привратник, вздумал было и его не пустить, но суровый штабс-капитан в ответ так застращал старика арестом, что тот, и думать забыв про пропускной режим, сам повел его к начальству. Воспользовавшись этой суматохой, Дмитрий, Семка и переодетая в мужской наряд Стеша покинули негостеприимное богоугодное заведение.

— Извольте сюда Ваше Благородие, — поклонился офицеру привратник. — Тут господин Вернер должны быть.

Жандарм, скривившись, легонько постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел внутрь, но только лишь для того, чтобы через секунду выскочить оттуда как ошпаренный.

— Это что за, мать вашу так, бардак там творится? — изумленно воскликнул он.

— Не могу знать, Ваше Благородие! — четко отрапортовал старик и осторожно заглянул в комнату.

Открывшаяся его взору картина была настолько фантастична, что привратник в недоумении протер глаза, однако наваждение и не думало проходить. Пётр Карлович в расстегнутом мундире лежал на софе и, казалось, спал, а рядом с ним сидел на корточках абсолютно голый Сурмин и, бессмысленно улыбаясь, пускал пузыри.

— Всякого повидал, но такого! — покачал головой Вельбицкий.

— Должно нечистая сила, — сокрушенно вздохнул старик.

Глава 19

Только что отпустившая очередную клиентку Анна Виртанен собиралась было вернуться к работе, когда раздался требовательный стук в её дверь. Сначала она подумала, что это опять заявилась мадам Ряполова, отчего-то боявшаяся звонить в новомодные электрические звонки, на затем вспомнила, что батареи давно пора было поменять, а Дмитрий и Сёмка в последнее время были чем-то слишком заняты. К тому же вряд ли гадалка стала бы стучать так громко и требовательно. В общем, хочешь, не хочешь, а пришлось идти открывать.

— Дмитрий, вы? — удивилась она, увидев Будищева.

— Можно нам войти? — ответил он вместо приветствия и, посторонившись, пропустил какого-то молодого человека, а вслед за ним Семёна.

— Да, конечно, — удивленно отозвалась Анна.

— Что это у тебя звонок молчит?

— Спроси у своего ученика, когда он собирается поменять элементы?

— Понятно. Виноваты — исправимся.

— А кто этот ваш друг?

— Не узнала? — хмуро усмехнулся Дмитрий.

— Господи! Стеша?!

Переодетая в мужское платье девушка вместо ответа часто закивала.

— Приютишь? — спросил Будищев.

— Конечно. Но что случилось?

— Да вот, из лечебницы пришлось срочно забирать. Не спрашивай почему, а то я материться начну при детях.

— Что вообще была за идея, отправить её в госпиталь?

— Ну, ты же знаешь, в каком она была состоянии.

— И что сразу в бедлам?

— Аннушка, пожалуйста, не надо сейчас!

— Если бы ты хоть немного думал, прежде чем делать, этого бы не случилось! А если своего ума не хватает, то посоветуйся с другими.

— В следующий раз обязательно так и сделаю. А сейчас помоги бедной девочке.

— Почему вы не отвезли меня домой? — тихо спросила Стеша, не обращая внимания на их перепалку.

— Погоди милая, — тут же переключилась на неё портниха. — Сейчас ты немного отдохнешь, а потом поедем к тебе домой.

— А как же батюшка? Ведь он скоро с работы придет...

— Опять, — помрачнел Дмитрий.

— Батюшка, — беспокойно продолжала девушка. — Где батюшка. Он же... Его же...

Видимо, вспомнив, что случилось, она всхлипнула и зажала рот руками. Расстроенная Анна обняла её и попыталась успокоить, но сделала только хуже. Та начала вырываться, из глаз её покатились слезы и, казалось, что эту истерику не остановить. Но тут в дело неожиданно вмешался молчавший до сих пор Семён. Бросившись вперед, схватил Стешу за руки и глядя ей в глаза, начал быстро повторять.

— Нет его, слышишь?! Нет адмирала! Совсем нет! Умер он! Вот!

Та, сначала, будто не понимала, о чём ей говорят, но скоро ему удалось достучаться до её разума, и истерика, как по мановению волшебной палочки, прекратилась.

— Что? — запинаясь, спросила она.

— Всё хорошо, Стешенька. Нет его больше. Теперь всё хорошо, всё ладно будет!

— Правда?

— Правда!

— Фух, — выдохнул Будищев. — Сёмка, психиатр доморощенный, ты меня до кондрашки так доведешь.

— О чём это он говорит? — настороженно поинтересовалась Анна.

— Я тебе потом объясню, — попытался выкрутиться Дмитрий, но портниха не дала ему ни единого шанса.

— Нет, вы сделаете это немедленно, просто в соседней комнате!

Делать было нечего, пришлось плестись вслед за ней, проклиная про себя болтливость ученика. Впрочем, Анна была женщиной не глупой, и, очевидно, и так догадывалась о многих вещах. Просто до сих пор они её мало касались, а вот теперь настала пора расставить точки над i.

— Мальчик говорил о покушении на великого князя Алексея? — напрямик спросила она.

— Скорее, о его безвременной кончине, — не стал юлить Будищев.

— Это его экипаж сбил Стешу?

— Более того, он сам им правил.

— Вы как-то причастны к этому?

— Кто, мы? И к чему причастны?

— Перестань! Ты прекрасно понял, что я имею в виду.

— Никоим образом. Великого князя убил студент по имени Григорий Назимов. Во всяком случае, именно его схватили с револьвером неподалеку от места происшествия.

— Ты с ним знаком?

— Близко, нет, просто видел пару раз.

— Тогда откуда ты всё это знаешь?

— Так случилось.

— Сюда могут прийти жандармы?

— Могут. Но доказательств у них никаких.

— Кому это интересно в России?!

— Не бойся. Если что, говори — "знать не знаю, ведать не ведаю"! Тем более, что это правда.

— Ну ладно. Тут ничего уже не изменишь. Что будет с девочкой?

— Не знаю, — помрачнел Будищев. — Надо увезти её в какое-то тихое место. Глядишь, и поправится. Время всё лечит.

— Как тебе вообще в голову пришла такая дикая мысль, как упрятать ей в бедлам? Ты что не знал, что там творится?

— Знал, конечно. Просто, обычно изгаляются над теми, за кого некому заступиться. Над сиротами, одинокими или простыми людьми, которые и не подумают жаловаться. А тут целая графиня попросила девочку пристроить. Кто же знал, что там такой беспредел творится.

— Но зачем?

— Защитить хотел. С сумасшедшей, какой спрос?

— О Господи! — изумленная Анна с сомнением посмотрела на него. — Тебе самому в это заведение надо.

— Есть маленько, — не стал спорить Дмитрий.

— Вот что, Митенька! — решительно заявила портниха. — Давай договоримся. Если тебе, когда-нибудь придет в голову "защитить" меня, ты ничего делать не будешь! Ладно?

Тут их беседу прервал осторожный стук в дверь.

— Что случилось? — тут же отозвался Будищев, обрадовавшийся возможности прекратить неприятный разговор.

— Тут такое дело, — просунул нос в щель Сёмка. — Из мастерской Пашка прибежал. Сказывает, госпожа Берг приехала и тебя спрашивает.

— Извини, мне пора, — попытался попрощаться с портнихой Дмитрий, но от госпожи Виртанен оказалось не так просто отделаться.

— Кто такая эта Берг?

— Моя невеста.

— Бедная девочка, — покачала головой Анна. — Ладно, иди. Хотя мне до смерти интересно, как ты будешь ей всё это объяснять!

Генерал Дрентельн с некоторой грустью оглядел свой кабинет. Не то чтобы он ему слишком нравился, равно как и должность, которую он занимал в последнее время, но всё же слишком многое было пережито в этом сердце "Стукалова приказа". Но, всё что Господь не делает — всё к лучшему! Государь только что подписал указ об учреждении Верховной распорядительной комиссии[69], во главе которой должен был стать граф Лорис-Меликов, назначенный одновременно министром внутренних дел и шефом Отдельного корпуса жандармов. Самого Александра Романовича, по его просьбе, переводили в Одессу, где он должен будет исправлять должность генерал-губернатора и командующего войсками Одесского военного округа.

— Всё что Господь не делает — всё к лучшему! — повторил вслух генерал.

— Ваше Превосходительство! — отвлек его от размышлений адъютант.

— Что? — обернулся к нему генерал.

— Штабс-капитан Вельбицкий просит его принять.

В тоне, с которым говорил офицер, явно сквозила некоторая непочтительность, пополам с обеспокоенностью. Впрочем, это можно было понять. В Одессу генерал его с собой не возьмет, да тот и сам вряд ли захочет поменять столицу на провинцию, а вопрос, пожелает ли иметь такого сотрудника Лорис-Меликов оставался открытым. В общем, у кабинетного жандарма было слишком много своих забот, чтобы помнить о субординации перед бывшим начальником.

— Просите, — ровным голосом отозвался Дрентельн.

Погруженный в следствие Вельбицкий, судя по всему, ещё не знал о пертурбациях в высоких кабинетах. А может быть ему, как профессионалу не было до них никакого дела. Во всяком случае, доклад он начал совершенно обычным тоном.

— Ваше Превосходительство! Следствием неопровержимо установлено, что злоумышленник, покушавшийся на жизнь Его Императорского Высочества великого князя Алексея Александровича, на самом деле является студентом Санкт-Петербургского университета Назимовым Григорием Михайловичем. В настоящее время, мы выясняем круг его знакомых, могущих быть его сообщником в этом преступлении.

— Вы всё-таки думаете, что он был не один?

— Совершенно уверен, Ваше Превосходительство! Хотя негодяй и твердит о своем твердом намерении убить великого князя и о том, что он — одиночка, в остальных показаниях путается.

— Например?

— Не сразу назвал место, откуда взялся стрелять. Не знает расстояния, а так же несколько других малозначительных, на первый взгляд, деталей. Кроме того вот.

С этими словами Вельбицкий выложил на стол сверток с двумя пулями.

— Что это? — заинтересовался Дрентельн.

— Этой пулей, — пояснил жандарм, — был убит Его Высочество. А вот эта выпущена из найденного при злоумышленнике револьвера.

— Разный калибр?

— Так точно.

— Интересно, что же это за стрелок такой?

— Есть одна идея, Ваше Превосходительство.

— Слушаю вас.

— Вполне вероятно, что настоящий убийца стрелял не из револьвера, а из американского карабина системы Генри или Винчестера. Прицельная дальность у них выше, а патроны такие же, как у револьверов.

— В таком случае, — задумался генерал, — на месте происшествия должны были остаться гильзы. Их нашли?

— Никак нет. Но злоумышленник мог подобрать их или даже поймать в воздухе, как это делают наши солдаты при стрельбе.

— Возможно, но как бы он разгуливал по Петербургу с карабином?

— Пока не ясно. Возможно, маскировал, или прятал на месте покушения.

— Ещё что-нибудь?

— Исчезла мещанка Степанида Филиппова.

— Подождите, это та девушка, что пострадала при происшествии с экипажем?

— Именно так.

— А она-то тут при чём?

— Видите ли, Ваше Превосходительство, — тяжело вздохнул штабс-капитан. — Во всем этом деле, меня с самого начала насторожил один момент. Покойный великий князь не занимал сколько-нибудь важной должности, не был связан с полицией или жандармерией. По сути, бунтовщикам нет никакой надобности вести за ним охоту. Тем не менее, они его выследили и убили. Причем, проявили при этом куда больше искусства, нежели при всех предыдущих покушениях на его августейшего отца.

— Куда вы клоните? — нахмурился генерал.

— Что если причина убийства вовсе не в принадлежности к императорской фамилии?

— А в чем же?! Неужто вы думаете, что дело в этой сопливой девчонке имевшей неосторожность попасть под колеса экипажа?

— И гибели её отца!

— Хм... — задумался Дрентельн. — Уж не хотите ли вы сказать, что завелся некий мститель, решивший таким образом восстановить справедливость?

— К сожалению, другого мотива я пока не вижу.

— Чёрт знает что такое! И вы предлагаете мне доложить эту совершенно дикую историю государю?

— Ваше Превосходительство...

— Подождите!

— Слушаюсь!

— Ваша версия бросает тень на члена императорской фамилии. Притом погибшего. Сейчас общество возмущено этим убийством и лишь незначительная часть откровенных радикалов восприняло его с восторгом. Но если всплывет эта басня с наездом и последующей местью, то возможные последствия я предсказать не берусь. Поэтому, пока у вас не будет твердых доказательств, держите её при себе!

— Слушаюсь!

— И вот ещё что. Я, как вы вероятно знаете, покидаю пост начальника третьего отделения. Государь предложил мне место генерал-губернатора Одесской области, и я согласился. Неугодно ли вам отправиться со мной?

— Это чрезвычайно лестное предложение, — растерялся Вельбицкий. — Но в каком качестве?

— Ну, уж если есть губерния, так в ней, верно, есть и жандармское отделение, — усмехнулся генерал. Вы — толковый офицер и будет жаль, если вашу карьеру похоронит это покушение. А уж поверьте моему опыту, сейчас все станут искать козла отпущения и, будьте покойны, найдут!

— Ваше Превосходительство, — задумчиво заметил штабс-капитан. — Но, что если я прав?

— Подумайте хорошенько над моим предложением, — проигнорировал вопрос Дрентельн. — Скоро тут будет новая метла, со всеми вытекающими последствиями.

— Я подумаю.

Когда извозчик остановился перед большим доходным домом на Сампсониевском проспекте, Геся немного испуганно сжала руку Дмитрия.

— Что с тобой? — удивленно спросил тот.

— Мне страшно, — честно призналась она.

— Почему?

— Не знаю, как меня примут. Барановские ведь — настоящие господа. Дворяне. А я кто для них?

— Моя невеста. Впрочем, не поздно ещё всё отменить. Я потом решу все свои дела с Владимиром Степановичем.

— Странное дело, — покачала головой девушка. — Ещё вчера ты был простым солдатом, а теперь у тебя общие дела с фабрикантами.

— Дай срок, и ты будешь женой фабриканта.

— Что-то новенькое. Будищев стал строить планы!

— Ты просто меня плохо знаешь. Я всегда стараюсь всё планировать заранее, и лишь потом действовать.

— И получается?

— Да, — улыбнулся ей Дмитрий, но, наткнувшись на серьезный взгляд свой избранницы, добавил серьезным тоном: — Правда, никогда так, как я планировал, но получается.

— Ну что, барин, прикажете дальше ехать или как? — развернулся к ним потерявший терпение извозчик.

— Сейчас, любезный, — отозвался Будищев и повернулся к своей спутнице. — Так что ты решила?

— Идем, — кивнула она.

Потенциальный фабрикант расплатился с извозчиком и, выскочив на тротуар, помог невесте сойти. Увешанный медалями швейцар распахнул перед ними дверь в парадное, и они торжественно проследовали внутрь здания. Оставалось подняться по отделанной мрамором лестнице и нажать на кнопку новомодного электрического звонка.

Открывшая им дверь горничная напустила на себя постный вид и пошла доложить хозяевам о визите гостей.

— Что это с ней? — тихонько спросила девушка.

— Не обращай внимания, она вообще странная, — отмахнулся Дмитрий. — Пойдем, я тебя со всеми познакомлю.

Барановские встретили их радушно, по крайней мере, Владимир Степанович. Паулина Антоновна была несколько сдержаннее в проявлении своих чувств, зато дети — Володя и Машенька не скрывали своей радости. В особенности мальчик, которому Будищев недавно подарил электрический фонарик, чем поднял его авторитет среди друзей на невиданную высоту. Светил он, правда, так себе. Но ведь ни у кого другого вообще не было ничего подобного!

— Позвольте представить вам, господа, мою невесту. Гедвигу Генриховну, пока ещё Берг! — немного шутливо начал церемонию представления Дмитрий.

— Весьма польщен, — поклонился инженер. — Мой компаньон, вообще, полон сюрпризов, но этот, по крайней мере, приятный.

— Благодарю, — смущенно отозвалась Геся. — Я тоже очень рада. Дмитрий много рассказывал мне о вас и вашей семье.

— Не тушуйтесь вы так, — мягко улыбнулась госпожа Барановская. — Мы вовсе не кусаемся. К тому же, мы очень надеемся, что общение с вами благотворно повлияет на Дмитрия Николаевича.

Последние слова она произнесла с нажимом, пристально глядя Будищеву прямо в глаза.

— Увы, я не столь оптимистична на этот счет, — звонким голосом отозвалась девушка, вызвав всеобщий смех. — Но буду стараться!

— Ну что, брат, попал как кур в ощип! — ещё сильнее захохотал после этих слов Владимир Степанович.

— Беда с женщинами, а без них совсем никак, — философски отозвался Дмитрий, добавив ещё веселья присутствующим.

— Кстати, а ведь у меня для вас тоже сюрприз! Причем, насколько я понимаю, весьма приятный.

— Лучше наличными, — пошутил в ответ бывший унтер, затем хотел ещё что-то добавить, но застыл как громом пораженный.

В гостиную из соседней комнаты сильно хромая вошел молодой человек в потертом костюме и с георгиевской ленточкой в петлице. В руках у него был тяжелый костыль, на который он опирался при ходьбе.

— Здравствуйте, — смущенно улыбнулся он. — Не так-то легко, оказалось, найти вас.

— Алёшенька! — первой опомнилась Геся. — Боже мой, откуда вы взялись?

— Из Рыбинска. Честно говоря, я тоже не ожидал вас увидеть. Особенно в таком качестве. Но, в любом случае, я очень рад за вас!

Последние слова он едва договорил, поскольку пришедший в себя Дмитрий бросился обнимать своего однополчанина.

— Лиховцев! Бродяга! Живой!

— Пока ещё да, — сдавленным голосом отозвался тот, — но если ты — медведь эдакий, меня не отпустишь, может случиться всякое!

— Блин, а я тебя не нашел тогда.

— Так уж получилось. Я после демобилизации ослаб очень, и матушка по совету врачей настояла на поездке в Пятигорск. Но надо сказать, что Кавказские воды и впрямь весьма целебны. Во всяком случае, мне они помогли.

— Я так понимаю, с невестой своего друга вы тоже знакомы? — немного недоуменно спросила Паулина Антоновна, когда страсти немного улеглись.

— Ну конечно! — воскликнул Алексей. — Это же Геся, наш добрый и светлый ангел! Своей жизнью я обязан двум людям. Дмитрию, который отстреливался от башибузуков, пока товарищи тащили меня раненого с поля боя. И Гесе, самоотверженно выхаживавшей меня в госпитале.

— Вы были на войне? — повернулась к девушке Барановская.

— Да, — просто ответила та. — Именно там мы все и познакомились.

— Какая невероятная история. Право же, как в романе!

— В жизни и не такое случается, — пожал плечами Дмитрий. — Кстати, а чем это так вкусно пахнет?

— Прошу к столу, — вспомнила о своих обязанностях хозяйка и все дружно отправились в столовую.

Обед прошел весело. Будищев много шутил, рассказывал разные небылицы о войне в Болгарии. Присутствующие смеялись и даже Паулина Антоновна немного оттаяла. Наконец, дамы решили, им нужно припудрить носики, а у мужчин, как водится, начались серьезные разговоры.

— Какие новости в Рыбинске? — поинтересовался Дмитрий, разливая водку по рюмкам.

— Кое-что есть, — загадочно улыбаясь, ответил Алексей. — Я, собственно, для того тебя и искал.

— Да ладно!

— Представь себе. Кстати, это оказалось не таким простым делом. В Кинешме в запасном батальоне тебя потеряли. В твоей родной деревне...

— Нашел, блин, родину! — хмыкнул Будищев. — Давайте лучше выпьем.

— Охотно! А за что?

— Помянем наших, что не вернулись. Особенно Николашу, пока Гедвига Генриховна не слышит.

Мужчины встали и, не чокаясь, выпили за упокой души храбрых воинов, сложивших головы за освобождение Балкан.

— Так вот, — продолжил Лиховцев. — В деревне Будищево, все вообще делали вид, что никогда о тебе не слышали. И только одна молодая крестьянка сказала, что тебя забрала полиция. Кстати, за что?

— А Машка тебе не рассказала?

— Машка? Да, кажется, её так звали. Нет, она быстро убежала, и я совершенно не успел её расспросить. Но рыбинский полицмейстер — Фогель, если не ошибаюсь, рассказал мне о визите Владимира Степановича и о том, что он увез тебя в Петербург.

— И ты рванул следом.

— Ну а что мне оставалось? Пришлось. Ну, а приехав, я отправился прямиком на завод принадлежащий Владимиру Степановичу, благо, его местоположение всем известно.

— Ну, а я, узнав, в чем дело, — подхватил Барановский, — предложил Алексею Петровичу свое гостеприимство.

— Не вижу повода не выпить, — ухмыльнулся Будищев.

— Подожди, — остановил его Лиховцев, — давай сначала о деле.

— Ну, давай.

— Как ты, вероятно, знаешь, у Николая Павловича Блудова было два сына. Ну, не считая...

— Угу. Было у отца три сына — два умных, а третий в Болховском полку служил!

— Не ерничай. Так вот, один из них — ротмистр Блудов Николай Николаевич совсем недавно погиб в Туркестане. Шальную пулю словил при набеге текинцев.

— Бывает.

— А его младший брат — колежский асессор Блудов Павел Николаевич и того раньше Богу душу отдал!

— Этот-то, чью пулю словил?

— Нет, он умер своей смертью, а о причинах, прошу покорно меня простить, я так и не дознался.

— Ну, хорошо, а ко мне это все, каким боком?

— А вот тут и начинается самое интересное! Оказывается, покойный Николай Павлович упомянул тебя и твою матушку в завещании.

— Что, правда?

— Разумеется, правда.

— И много покойный родитель отписал байстрюку и опозоренной им девке?

— Честно говоря, не очень. Пятьсот рублей единовременно, и ещё триста, но уже ежегодно. Но дело не в этом.

— А в чем же?

— Ну, вы же с матушкой никаких денег не получили?

— Да я-то, откуда знаю? Я вообще не уверен, что я этот самый Митька Будищев и есть. Память ведь так и не вернулась!

— А вот это уже не важно, — вмешался внимательно слушавший их Барановский. — Вас таковым признали односельчане, а так же комиссия в составе двух мировых судей и городского прокурора.

— Было дело, — кивнул Дмитрий. — Вы, кстати, хорошо осведомлены.

— Я навел кое-какие справки, — загадачно улыбнулся инженер.

— А теперь самое главное, — продолжил Лиховцев. — В завещании есть пункт, согласно которому в случае безвременной кончины кого-либо из сыновей Блудова, его доля переходит к брату.

— Но я ведь не...

— А если и второй не доживет, то тебе.

— Ё... — вырвалось у Будищева, после чего схватил рюмку и залпом выпил.

— С учетом того, что других близких родственников у старого Блудова не было, а ты и твоя матушка никаких выплат не получали, оспорить это завещание вряд ли у кого получится. Но нужно поторопиться. Тебе надобно поехать самому, или дать мне доверенность на ведение дел и я всё устрою.

— Тебе?

— Что тебя удивляет, я всё-таки юрист.

— Совсем забыл.

— Можешь поехать, — кивнул Барановский. — За мастерской я пригляжу, а тебе наследство пригодится. Нужно расширять производство, не говоря уж о твоем намерении жениться. Всё это требует денег, сам понимаешь.

— А я-то дурак в Америку собрался, — задумчиво покачал головой Дмитрий.

— Куда собрался?

— Да я так, Владимир Степанович, мысли вслух.

— Что за вздорные мысли?! Надо работать, расширяться. Внедрять ваши новые изобретения.

— О чём вы?

— Да, хотя бы о фонарике, что вы подарили моему сыну. Я, может быть, не слишком разбираюсь в гальванике, но понять, что ты сделал что-то совершенно новое в состоянии. Да Бог с ними с изобретениями. Мне достоверно известно о намерении дворцового ведомства устроить электрическое освещение Зимнего дворца в следующем году. Если мы получим этот заказ — будущее нашего предприятия обеспечено! Какая может быть Америка?

— Северная или Южная, — машинально ответил занятый своими мыслями Дмитрий. — Где там у них Рио-де-Жанейро? Представляете, десять тысяч негров и все поголовно в белых штанах!

— Господи, опять твои шуточки!

— Кстати, ты не забыл? — доверительно шепнул однополчанину Лиховцев. — Ну, про те вещи, что оставлял мне на сохранение.

— Слушай, а кто ближайшие родственники Блудова? — спросил погруженный в свои мысли Будищев. — Ну того, который типа мой отец?

— Графы Блудовы, кажется. Андрей, Вадим и...

— И Антонина Дмитриевна?

— Ну да. Ты их знаешь?

— Немного.

— Ну, так что ты решил?

— А что тут решать. Давай прокатимся в Рыбинск. Места там хорошие, тихие. Стеше должно понравиться.

— Кто такая Стеша? — спросил Лиховцев.

— Долгая история, брат.

— Кстати, как она? — воспользовался случаем Барановский. — Паулина Антоновна часто спрашивает, а я, право, не знаю даже что ей ответить.

— Спасибо. Девочке уже лучше. Иногда случаются приступы, но мы с Гесей пока справляемся.

— Кстати, как она восприняла вашу заботу о девочке?

— Нормально восприняла. Можно сказать, теперь мы одна семья. Включая Стешу и Семёна.

В этот момент вернулись женщины, мужчины тут же вскочили, так что разговор сам собой прервался.

— Что-то вы долго, — шепнул на ухо Гесе Будищев.

— Всё нормально. Паулина Антоновна весьма приятная дама и мы с ней очень хорошо поговорили. А вы как?

— Замечательно! Мы едем в Рыбинск.

— Прости, я тебя не понимаю.

— Что тут непонятного?

— Но ты говорил...

— Что ты будешь женой фабриканта. А теперь, видимо, ещё и помещика.

— Хорошо. Как скажешь.

Через некоторое время Дмитрий с Гесей откланялись, а Алексей заявил, что непременно должен их проводить. Проводив глазами эту странную троицу, Барановский повернулся к жене и озадачено спросил:

— Доводилось ли тебе видеть более необычный союз?

— Отчего же, — пожала плечами Паулина Антоновна. — Как совершенно справедливо заметил твой "компаньон" в жизни и не такое случается.

— Но ведь они совершенно разные. Решительно непонятно, что они могли найти друг в друге.

— Ты не прав. Я немного поговорила с девушкой, и, кажется, разобралась.

— Вот как? Может быть, тогда и меня просветишь?

— Изволь. Она натура страстная и увлекающаяся, однако же, умеющая сохранять при всём при этом ясность мыслей и здравый рассудок. И в её положении, твой Будищев, как бы ни странно прозвучало — лучшая партия из возможных. Да, пока он всего лишь мастеровой, но ты сам сказал, что уже завтра станет, пусть мелким, но фабрикантом. Он не глуп, умеет взглянуть на мир под необычным углом, и что более важно, извлечь из всякой ситуации свою выгоду.

— То есть, с её стороны ты видишь лишь холодный расчет?

— Вовсе нет. Он нравится ей, в нём есть эта первобытная сила, которую теперь редко встретишь среди мужчин нашего круга. Он хищник. Такие люди нравятся женщинам вне зависимости от происхождения. Что же удивительного, что она тоже не устояла?

— Ну, хорошо. Положим, на её счет ты права, а что скажешь о мотивах Дмитрия?

— Прости милый, но разве ты забыл, где познакомился с ним?

— На войне.

— Вот именно. Место, где люди ежеминутно рискуют жизнью, где их чувства неимоверно обостряются, где за один день можно испытать более чем другим доведется за год мирной и безмятежной жизни. А тут появляется эта милая и красивая девушка, сбежавшая из дома на войну, вслед за своим возлюбленным. Как можно было не влюбиться в такой возвышенный и привлекательный образ, ведь он еще очень молод!

— Вот уж не думал, что ты способна заподозрить нашего друга в столь высоких чувствах. Мне казалось, что ты его не слишком жалуешь.

— Как ты можешь так говорить, Владимир! — строго прервала мужа Паулина Антоновна. — Каков бы не был твой Будищев, он — тот самый человек, который, не раздумывая закрыл собой моего мужа при взрыве этой проклятой пушки, благодаря чему, мои дети не остались сиротами. И нет в мире человека, к которому бы я чувствовала больше признательности, за исключением, быть может, собственных родителей!

— Прости, — поспешил успокоить супругу инженер. — Я не совсем верно выразился...

— Я прекрасно тебя поняла. И в чём-то ты прав, я нисколько не обманываюсь на счет моральных качеств Дмитрия, но это не значит, что я отказываю ему в известном благородстве, а также способности чувствовать. Под его грубой, а иногда и откровенно неприятной личиной, скрывается, в сущности, не дурной человек. И кто знает, может быть они с Гесей пойдут на пользу друг другу.

— Кстати, а почем её все называют именно Гесей? Мне кажется Гедвигу правильнее сокращать...

— Боже мой, ты и этого не понял, — искренне рассмеялась госпожа Барановская. — Ладно, не обижайся. Я тебе как-нибудь потом всё объясню!

Судя по всему, граф Блудов только что вернулся с какой-то важной дипломатической церемонии, поскольку одет был не в обычный вицмундир и даже не в мундирный фрак, а в парадный, блистающий обильным золотым шитьем, полукафтан. Странно, но в нем он, будучи невысоким и, в сущности, дурно сложенным человеком, не выглядел карикатурно или нелепо. Наоборот, парадная дипломатическая форма придавала ему ту значительность, которой так не хватало в повседневной жизни. И будь на месте Будищева любой другой человек, он непременно проникся бы величием стоящей перед ним фигуры чиновника для особых поручений министерства иностранных дел великой империи. Увы, но на пришедшего за деньгами "бастарда" всё это великолепие не произвело ни малейшего впечатления.

— Ах, это вы, — устало отозвался граф, глядя на вошедшего Дмитрия. — Проходите.

"Можно подумать, тебе не доложили, кто припёрся", — немного раздраженно подумал тот, но вслух сказал лишь: — Здравствуйте, я тоже рад вас видеть.

— Не надо пытаться выражать чувств, которых не испытываете, — желчно усмехнулся Вадим Дмитриевич.

— Не надо, так не надо, — не стал спорить посетитель. — Давайте тогда сразу перейдем к делу.

— Извольте, — отозвался граф и опустился в кресло.

Будищев, которому никто не предложил сесть, вопросительно огляделся по сторонам, и, взяв ближайший к нему стул, перевернул его спинкой вперед, после чего удобно устроился на нём.

— А где тетушка? — запоздало поинтересовался он.

— Я слышал, что ваши дела пошли на лад? — со странной интонацией спросил Блудов, проигнорировав вопрос о сестре.

— "Папаша", вас мои дела интересуют не больше, чем меня ваше здоровье. Давайте лучше сразу пойдем в закрома, сократив ненужное нам общение до минимума.

— Ну, что, милейший, — голос дипломата сгустился до состояния патоки. — Неужели вы думали, что столь неожиданное наследство пройдет мимо моего внимания?

— Опаньки! А что это вы так встрепенулись, жаба давит?

— Негодяй, не смейте называть меня своим отцом! — взорвался чиновник. — Мошенник! Вор! Самозванец!

— Полегче на поворотах, папахен, а то расшибетесь ненароком. Лучше расскажите мне, что на вас нашло, и, причем тут неполученное ещё мной наследство?

— Вы еще спрашиваете?! — задохнувшись от ярости, прохрипел граф и, повернувшись к двери, велел, осторожно заглядывающему в неё лакею: — пригласи батюшку!

Перепуганный криками слуга опрометью бросился выполнять поручение, и через пару минут в кабинет вошел поистине богатырского сложения священник с абсолютно седой бородой.

— Отец Питирим? — удивился Дмитрий. — Вот уж кого не ожидал здесь увидеть!

— Да и он рассказал мне, все о вашем действительном происхождении. Вы не Будищев, и не сын Прасковьи. Убирайтесь и больше никогда сюда не приходите, а то я полицию позову!

— Да, ладно! — картинно удивился бывший унтер. — А вот комиссии во главе с князем Ухтомским этот старый прохиндей совсем другое заявлял! И весь рыбинский бомонд, согласно его и старосты показаниям, мое происхождение документально подтвердил.

— Это ровным счетом ничего не значит! Одно мое слово, и всё ваше дутое происхождение развеется как дым!

— Одно мое слово питерским газетчикам, и вся ваша репутация вместе с фамильной честью пойдут к коту под хвост! Ну, а что, жадный граф решил ограбить героя войны и георгиевского кавалера. Наследства лишить! Да они за эдакий скандал руками и ногами ухватятся.

— Не зарывайся, Митька! — прогудел отец Питирим, — не то опять битым будешь.

— К тебе, длинногривый, — обернулся к нему Будищев, — у репортеров тоже много вопросов будет. Ты ведь никакого-то там сироту неведомого от службы отмазывал, а своего...

— Прибью! — посулил батюшка, закатывая рукава подрясника.

— Прекратите! — неожиданно громко закричал Блудов, заставив расходившихся спорщиков на секунду остановиться. — Пошли вон отсюда оба!

— Да не вопрос. Только денежку обещанную извольте...

— Никаких денег вы не получите! — категорично заявил граф. — Вы правы, скандал мне не нужен, но коль скоро вы не мой незаконнорожденный сын, а наследник дядюшки, то я это как-нибудь переживу. А теперь убирайтесь отсюда.

Сбежавшиеся на крик хозяина слуги с угрюмыми лицами смотрели на них, всем своим видом выражая готовность выкинуть незваных гостей вон из дома. Переглянувшись, отец Питирим и Дмитрий, сочли за благо спешно ретироваться.

— Тебя как сюда принесло? — спросил Будищев, оказавшись на улице.

— Мужики узнали, кто наследником станет, так и решили всем миром, дескать, не желаем, чтобы ты был барином! Вот и послали меня к Блудовым. Не попустите, мол.

— Всем миром или ты надоумил?

— Староста больше, — ухмыльнулся священник.

— О как! А Кузьме я что сделал?

— Ему, может, и ничего, а вот брательник евойный, за Машку на тебя доселе серчает.

— Не было у нас ничего!

— Знаю.

— Откуда? Хотя... понятно. Блин, и чего я тебя ещё в прошлый раз не пришиб?

— Тебя тоже в болоте за каким-то нечистым не утопили. Хотя и должны были...

— В смысле, должны? — насторожился Дмитрий.

— А ты думаешь, ты первый такой дурной из трясины вылез? Только местные спокон веку знают, что из топи ничего путного появиться не может, а потому чтобы не выползло — надобно обратно засунуть.

— Охренеть! И что же не засунули?

— Я пожалел. Сказал, на свою голову, что лучше мы тебя — дурачка в солдаты сдадим. И всем оттого хорошо будет.

— Особенно твоему Митьке!

— Не без этого, — не стал спорить батюшка.

— А я тут жениться собрался, — неизвестно зачем сказал Питириму Будищев.

— Дело хорошее. Только ты ведь, поди, в церковь не пойдешь, а в блуде жить станешь?

— Нет, — помотал головой бывший унтер. — Хочу, чтобы всё как у людей.

— Тогда благословляю!

— Вот только твоего благословления мне и не хватает!

— А я тут причем? Благодать она от Бога!

— Слушай, а может ты нас и обвенчаешь?

— Отчего же не обвенчать, — пожал плечами священник. — Как зовут-то несчастную, что польстилась?

— Геся. В смысле, Гедвига.

— Не православная что ли?

— Лютеранка.

— Тогда, сперва окрестить надобно!

— А может, обойдемся без лишних формальностей?

— А может, ты меня служению учить не станешь?!

— Договорились. Где обряд проводить станем?

— Вот дурья башка, — поморщился Питирим. — Какой тебе это "обряд"? Брак это — таинство! Приезжай в Будищево, там и потолкуем.

Договорив, священник круто развернулся, и хотел было уйти, но Дмитрий остановил его.

— А ты где остановился, батюшка? А то вечер уже...

— Не твоя печаль. В любой монастырь попрошусь на ночь, чаю не откажут путнику.

— Слушай, я, что хотел спросить-то... и часто у вас непонятные люди из болот выходят?

— По-разному. Бывало за полста лет ни одного, а в другой раз, старожилы сказывали, косяком прут, как утки на осени. Но на моей памяти ты — первый.

— И давно их мужики топить начали?

— Давно. Как один из них царевичем чудесно спасшимся сказался. Больно много зла через него приключилось.

— Каким ещё царевичем?

— Тёзкой твоим. Дмитрием.

КОНЕЦ.

Примечания

1

Речь идет о покушении А. К. Соловьева, совершенное 2(14) апреля 1879 года. Народоволец, воспользовался беспечностью охраны императора и, подобравшись к нему на близкое расстояние, сделал в общей сложности пять выстрелов, но промахнулся.

(обратно)

2

Красненькая. — Жаргонное название ассигнации достоинством в десять рублей.

(обратно)

3

Марка водки — "Винокурня генеральши М.Н. Поповой".

(обратно)

4

Целковый — просторечное название серебряной монеты в один рубль.

(обратно)

5

Чек якши. — Очень хорошо. (тат.)

(обратно)

6

Ишиксез — Нет сомнений. (тат.)

(обратно)

7

Кокарды носили только находящиеся на службе. Причем у военных они были овальными, а у статских — круглые.

(обратно)

8

Восьмигривенный. — Восемьдесят копеек.

(обратно)

9

Манишка. — Нагрудная вставка в мужской и женской одежде, которая видна в вырезе жилета, фрака или дамского платья.

(обратно)

10

Валёк — Специальная ребристая палка, применяемая для стирки. Иначе — пральник. В руках разъярённой женщины может быть страшнее скалки.

(обратно)

11

Басон — Так назывались тогда лычки на погонах.

(обратно)

12

Ныне этот мост называется "Литейным"

(обратно)

13

За участие в войне штабс-капитан гвардейской артиллерии Мешетич был произведен в капитаны и в том же году переведен в армию с преимуществом в два чина.

(обратно)

14

Что это? (нем.)

(обратно)

15

Это фантастика (нем.)

(обратно)

16

Мария Александровна Гессенская — первая жена императора Александра II.

(обратно)

17

Рассказ из книги "Воспоминания графини Антонины Дмитриевны Блудовой."

(обратно)

18

Томилова Ольга Александровна, урожденная Энгельгард. Начальница Смольного института благородных девиц.

(обратно)

19

Александровский комитет о раненых. — Благотворительное учреждение в Российской Империи для оказания помощи военнослужащим инвалидам, а также семьям погибших и умерших от ран. А.А. Фадеев стал членом попечительского совета комитета в 1884 году.

(обратно)

20

Антонина Дмитриевна — последняя в роду графов Блудовых. Единственными её племянниками были дети двоюродный сестры — Елизаветы Васильевны, вышедшей замуж за Александра Александровича Андре. Их потомство носило фамилию — Блудовы-Андре.

(обратно)

21

Акафист. — Церковный гимн. Обычно издавался в виде небольших книжек. Самый известный — "Акафист Божьей матери".

(обратно)

22

Название по имени Сампсониевского собора, построенного в честь победы в Полтавской баталии, произошедшей в день поминовения святого Сампсония Странноприимца.

(обратно)

23

Имеется в виду Иван Федорович Александровский, вместе с котором Барановские работали над созданием подводной лодки.

(обратно)

24

Кяхта — город на Российско-Китайской границе. Ввезенный через него китайский чай назывался "кяхтинским"

(обратно)

25

"Иваси" — бардовский дуэт Алексея Иващенко и Георгия Васильева, одну из песен которого вспомнил ГГ.

(обратно)

26

Микеланджело Меризи да Караваджо — итальянский художник конца XVI— начала XVII веков. На одной из его картин цыганка, гадая молодому человеку, одновременно снимает у него с руки кольцо.

(обратно)

27

В 1879 году Пасха пришлась на 1 апреля (по ст. стилю)

(обратно)

28

Джерси — шерстяная ткань. Аграмант — узорчатое плетение из цветного или одноцветного шнура.

(обратно)

29

Мальчик — в данном случае ученик. Вообще, "мальчики" занимались в лавках и магазинах всем — от уборки и разноски товаров клиентам до торговли.

(обратно)

30

Гермес — бог торговли.

(обратно)

31

Стеклярус — стеклянные цилиндрики удлиненной формы с отверстием для нити. Разновидность бисера.

(обратно)

32

Бонбоньерка — упаковочная коробка.

(обратно)

33

Катеринка — банкнота достоинством в 100 рублей с изображением Екатерины II. Четвертной — банкнота в 25 рублей.

(обратно)

34

Великий князь Константин Николаевич. — Генерал-адмирал Российского Императорского флота. Брат и ближайший единомышленник императора Александра II Освободителя.

(обратно)

35

Бердановские патроны, поставляемые из Америки, упаковывались в картонные пачки по 20 штук в каждой, в отличие от отечественных на 15 патронов.

(обратно)

36

Белый генерал — прозвище М.Д. Скобелева, всегда идущего в бой в белом мундире и на белом коне.

(обратно)

37

КПЗ. — Камера предварительного заключения.

(обратно)

38

Ул. Архиерейская — ныне Льва Толстого.

(обратно)

39

Майне гутес медхен. — Моя хорошая девочка.

(обратно)

40

Пенензы. — Деньги (польск.)

(обратно)

41

Господин барон. — Строго говоря, крестьянин Ярославской губернии и отставной унтер-офицер Будищев, должен был обращаться к действительному тайному советнику Штиглицу — "Ваше Превосходительство". Но эта ошибка намекает на высокое, хотя и незаконное, происхождение сделавшего её. Впрочем, Будищев этого не знает.

(обратно)

42

Марсала — крепкое десертное вино, родом из Сицилии.

(обратно)

43

Зерцало. — Щит с указами Петра I. Символ власти в присутственных местах, в том числе — в судах.

(обратно)

44

Лацароне. — Бродяга. (ит.)

(обратно)

45

Нарышкины. — Знатный дворянский род. Наталья Нарышкина была матерью Петра I.

(обратно)

46

Боевой фонарь — прожектор.

(обратно)

47

Бракосочетание состоялось 2 июля 1878 года.

(обратно)

48

Шутка — минный катер Дунайской флотилии, которым командовал Нилов.

(обратно)

49

Пятнадцать копеек.

(обратно)

50

Лапсердак. — Длинный сюртук, который носили польские местечковые евреи.

(обратно)

51

В те времена, про парадную одежду чаще говорили не "шить", а именно "построить".

(обратно)

52

Строго говоря, маленький Гога не имел право на княжеский титул, поскольку был незаконнорожденным. Но пройдет совсем немного времени и императрица умрет. Александр II обвенчается с Катей Долгоруковой, официально признает их совместных детей и присвоит им титул Светлейших князей Юрьевских.

(обратно)

53

Герб Блудовых.

(обратно)

54

Титул, дарованный Евгению Богарне и его потомству королем Баварии Максимилианом I.

(обратно)

55

Как морганатическая супруга герцога, Елизавета Дмитриевна не могла пользоваться титулом мужа — "Его Королевская Высочество" и была только "Сиятельством"

(обратно)

56

Речь идет о первом графе Кутайсове — действительно бывшем личным парикмахером у императора Павла.

(обратно)

57

Николай Константинович Романов. — Сын великого князя Константина — брата императора Александра II, генерал-адмирала и председателя Государственного Совета. Был обвинен в краже фамильных драгоценностей и сослан. Есть версия, что перспективного молодого человека подставили.

(обратно)

58

Двоюродный брат революционера Петра Кропоткина.

(обратно)

59

Ma tante. — Тетушка. (фр)

(обратно)

60

Ныне — улица Писарева.

(обратно)

61

Яков Миронович Малкиель. — Почетный гражданин, биржевик и промышленник.

(обратно)

62

Джеймс Фенимор Купер. — Американский писатель, автор приключенческих романов. В СССР был более известен под своим вторым именем — Фенимор.

(обратно)

63

Маузер-Зиг-Заг. — Револьвер конструкции Пауля Маузера. Существовал в разных вариантах: с цельной рамкой и переламывающейся, под патроны калибром 10,6; 9; и 7,6мм. Не был принят на вооружение рейхсвера и поступил в свободную продажу, однако большого коммерческого успеха не имел.

(обратно)

64

Запасной дом Зимнего дворца. — Особняк на углу Дворцовой набережной и улицы Миллионной. В описываемое время резиденция великого князя Алексея.

(обратно)

65

Кагал — еврейская община.

(обратно)

66

Китайская травка. — Народное название чая.

(обратно)

67

Кокаин — в те времена, считался лекарственным и стимулирующим препаратом.

(обратно)

68

Donnerwetter — Черт побери (Гром и молния) нем.

(обратно)

69

В нашей истории это случилось на полгода позже, после покушения Халтурина.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg