Пока я так раздумывал, мы лихорадочно снаряжались и готовились к отражению неприятеля. Беременную Авдотью, Алену и девочек вместе со служанками от греха отправили в погреб. Шпага и допельфастеры всегда при мне, а Анисим приволок для меня откуда-то кирасу. Для Никиты тоже что-то нашлось, а Михальский с фон Гершовом, такое впечатление, свои доспехи и вовсе не снимают. Откуда начнется нападение, пока неясно. Так что мы, приготовив оружие, вышли из терема и смотрим во все стороны. Рядом с воротами слышна какая-то возня, и вооруженные пищалями сторожа опасливо отходят в стороны. Это их спасает, потому что раздается взрыв и ворота слетают с петель. Похоже, заговорщики взялись за меня всерьез! Одновременно через тын со всех сторон начинают карабкаться вооруженные люди, а остальные толпой врываются через выбитые ворота. У многих из них в руках факелы, которые они пытаются закинуть на крыши терема и служб. Неровный свет этих факелов, да еще луна освещают нашу яростную схватку. Те, кто не пострадал при взрыве, открывают пальбу по нападающим. Мы с Корнилием и Федькой ведем огонь по рвущимся через тын. Нескольких нападавших удалось подстрелить, но их слишком много, и дело тут же доходит до сабель. На наше счастье, с этой стороны атакуют разбойники, а не боярские боевые холопы. Из оружия у них только кистени да дубины, да и теми владеют они не слишком хорошо. Моя шпага и сабля Михальского тут же собирают кровавую жатву. Панин, вооружившийся совней из запасов Пушкарева, тоже бьется неплохо, хотя опыта ему явно недостает. Втроем мы быстро перебили нападавших с нашей стороны. Тем временем в разбитые взрывом ворота лезут все новые атакующие. Они вооружены гораздо лучше и вскоре занимают почти весь двор. Никита и Анисим, встав на крыльце, азартно рубят нападающих, один саблей, другой бердышом. Те в ответ пытаются достать их рогатинами, но в них стреляет с верхней площадки Клим. Похоже, стоящие рядом слуги заряжают ему ружья, так что огонь ведет он частый. С другой стороны Кароль с несколькими драгунами тоже отстояли тын и тут же контратакуют. Мы не остаемся в стороне и дружно вступаем в схватку. Нанося шпагой удар за ударом, я пробиваюсь к крыльцу. Рядом, прикрывая меня, бьется Корнилий, а вот Федька, кажется, ранен, а может быть, и хуже. Оказывать помощь некогда, вот отобьемся — тогда... Видимо, нападавшие поняли свою ошибку и, перестав рваться к крыльцу, набрасываются на нас. Возглавляет их рослый воин в кольчуге и иерихонке с личиной. Возможно, и вправду боярин, вот сорву личину — и узнаю. Он, очевидно, узнал меня и, размахивая саблей, показывает на меня остальным. Те, послушавшись своего командира, усиливают натиск, и нам становится жарко. Кажется, что вот-вот нам придет конец — и в это время раздается совершенно дикий свист, визг, и во двор врываются вооруженные всадники. Нападавшие, увидев, кто пришел нам на помощь, начинают разбегаться, но их рубят саблями, бьют стрелами и ловят арканами. Корнилий, узнавший своих подчиненных, командует, а я, прислонившись к бревенчатой стене, вытираю пот. Кажется, и в этот раз повезло. Скоро все кончено, и Михальский подходит с докладом.
— Откуда тут твои орлы взялись? — перебиваю я его.
— Ахмет привел, — поясняет он, — его после кулачного поединка Федька послал за Салтыковым следить, вот он и выследил. А как смекнул, что тот затевает, так и отправился за подмогой.
— Салтыков? — переспрашиваю я удивленно, — а где этот... с личиной?
Ко мне подтаскивают связанного вражеского предводителя и я, содрав с него шлем, встречаюсь с ненавидящими глазами Бориса Салтыкова.
— Ты что же это затеял, пес смердящий? — спрашиваю его почти ласково. — Ты на кого хвост поднял?
— Не знал я сразу, что ты сам будешь бойцов награждать... — захрипел он в ответ, — а то бы я тебя еще сегодня днем зарезал. Я когда всех побил, думал — возьму нож и подойду, а ты уехал! Через стольника кафтан передал... все одно тебя убьют: не нынче, так завтра... не я, так другие...
— Может быть, Боря, может быть, — задумчиво отвечаю я ему, — вот только ты этого уже не увидишь. И смерти легкой не проси, не допросишься. А еще знай, Борис, я ведь тебя не просто так помиловал. Я не хотел, чтобы ты убежал куда-нибудь ненароком. Вот и простил, чтобы ты рядом был. На тебя в Разбойном приказе уже столько накопали, что хватит троих на плаху пристроить. И я бы пристроил, но тебя одного. А теперь весь твой род через тебя пострадает. Под корень, может, и не выведу, но и вотчин и первых мест своих вы лишитесь. И виноват во всем ты, Борис!
— Будь ты проклят, чертов немец...
— Лайся-лайся, пес. Только вот скажи мне — как ты прознал, что я здесь сегодня буду?
— Нехитрое дело, — сплюнул кровь Салтыков, — вся Москва ведает, что ты сюда для блуда ездишь. А Никита твой, христопродавец, родную сестру не пожалел и привез ее тебе в наложницы.
Когда Борисов поганый рот произнес все это, на мгновение показалось, что вокруг померк свет. Когда ко мне вернулось зрение, я понял, что трясу безжизненно обмякшее тело Салтыкова, а на моих плечах висят Никита с Климом, пытаясь оттащить прочь.
Едва подсохли дороги после весенней распутицы, и я двинул войско в поход. Когда меня выбирали царем, я обещал своим новым подданным, что прекращу смуту и верну Смоленск и Новгород. Пора было платить по счетам. Длившаяся всю зиму лихорадочная подготовка со всей ясностью показала, что силы государства совершенно истощены. Если этим летом не удастся достичь целей, то войну лучше всего немедленно прекратить. По-хорошему, ее лучше всего прекратить прямо сейчас и сосредоточиться на решении внутренних проблем. Приведя же хоть немного в порядок хозяйство, нетрудно будет собрать боеспособную армию и вернуть потерянные государством земли. Дайте мне два-три мирных года, и... Увы, нет у меня двух лет! С другой стороны, обстановка достаточно благоприятная. После того как из-за взорвавшегося пороха поход короля Сигизмунда на Москву не удался, сейм не дает ему денег. Судя по донесениям лазутчиков, гарнизоны в Вязьме, Смоленске и других городах сократились до минимума. Наемникам давно не плачено, а шляхтичи усердно разбегаются по своим маеткам. Шведы хотя и удерживают Новгород, но активных действий против нас не ведут, а понемногу вытесняют поляков из Прибалтики. Надо бы заключить с ними союз против Сигизмунда, но канцлер Оксеншерна ненавязчиво намекает на признание сложившегося статус-кво. То есть отдать Новгород, а хорошо бы еще и Псков, шведам. На это, естественно, не могу пойти уже я, поскольку в этом случае беспрерывно заседающий собор сожрет меня с потрохами, и будет прав. Единственное, чего удалось добиться посольству Рюмина — договоренности о личной встрече с Густавом Адольфом текущим летом. И чтобы иметь на переговорах хоть какие-то козыри, надо до той поры добиться максимальных успехов. По той же самой причине король игнорировал мою просьбу отпустить ко мне на помощь мекленбургский полк, так что воевать придется с тем, что под рукой.
К сожалению, под рукой у меня немного. В поход я поведу помимо своего личного регимента и полка московских дворян, только стремянных стрельцов и три полка казаков. Всего около шести тысяч человек при одиннадцати пушках нового образца. Это, конечно, не все силы, а только авангард. Основные силы выйдут парой недель позже под командованием князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского. Основой, правда, тоже будут казаки, но с ними немецкая пехота, новоприборные стрельцы и поместная конница. А еще с ними пойдет осадный парк. По предварительным прикидкам, во втором войске будет тысяч семь-восемь. Еще один небольшой отряд отправится на Волгу под командой Василия Бутурлина, его задача — занять Астрахань и возобновить товарный транзит.
Конечно, решение разделить силы выглядит, на первый взгляд, не слишком разумным, но выхода другого нет. Отказаться от Астрахани я не могу, торговля и доходы от нее, как говорится, нужны уже вчера. Впрочем, есть надежда, что тамошний воевода Хворостинин, узнав о печальной судьбе Заруцкого и Марины, одумается и сам разберется с местным самозванцем и прочими ворами. Что же касается направления главного удара, то деление тут мнимое. Черкасский поведет основные силы с осадным парком прямиком на Смоленск, а я со своей кавалерией буду кружить вокруг него и бить небольшие отряды литвин и поляков. Для пущей мобильности у меня минимальный обоз. На десять ратников любого звания полагается один воз с парой лошадей. Возами этими я озаботился отдельно, во время подготовки похода. Крепкие борта должны если не держать пули, то, по крайней мере, ослаблять их действие, а большие колеса — обеспечивать достаточную проходимость. На каждом возу два вооруженных ратника, задача которых при тревоге построить их в круг, сцепить один с другим и укрыть лошадей. В прочее время — приготовление пищи и охрана лагеря. Государев полк теперь и довеку — рейтарский. Командует им Вельяминов. После похода на Коломну в него поверстали большинство жильцов, стряпчих и московских дворян. Однообразно вооружить и обмундировать всех пока не получилось, но большинство из новоприбранных люди небедные — справятся. Пока же бахтерец вполне сойдет за кирасу или даже трехчетвертной доспех. Всего получилось восемь эскадронов по две роты в каждом. Основу составили рейтары, набранные мною еще в Швеции, они же и младшие командиры. Чтобы дворяне не кривили рожу, номинальный командир полка — я. Отдельно объявлено, что в походе — и в особенности в моем полку — служат без чинов, однако время службы считается, и кто прослужит в полку менее двух лет, пусть о месте воеводы или стольника и не мечтают. Надеюсь, за два года хоть чему-то да научатся. С полком фон Гершова поступили точно так же, хотя из-за недостатка ружей удалось сформировать всего три эскадрона. Следующими идут конные стрельцы Анисима Пушкарева. Всего их около тысячи человек, у каждого бердыш, мушкет и сабля. Конному бою их не учат, они ездящая пехота. Тактически разделены на два батальона, причем первым командует номинальный стрелецкий голова старый окольничий Троекуров, а вторым — сам Анисим. На самом деле ни для кого не секрет, что всем в полку заправляет Пушкарев. Он же командует и нашей полевой артиллерией. В расчет каждого орудия вместе с ездовыми входит около двадцати человек. Плюс к каждой пушке по два воза огнеприпасов: пороха, ядер и картечи. К сожалению, и те и другие — каменные. Чугун, конечно, уже есть, но лить его пока не умеют. Несколько экспериментальных ядер и картечей, сделанных буквально на коленке Ван Дейком, не в счет. Сам Рутгер, получивший чин царского розмысла, сиречь инженера, пойдет вместе с основной армией. Как ни хотелось взять голландца с собой, там он нужнее. Его задача — обеспечить доставку осадного парка.
Вторая половина моего войска состоит из казаков. Они, как обычно, нанялись готовым отрядом, но на этот раз я постарался придать им хоть какую-то организацию. Казаки поделены на полки и сотни. Их атаманы получили полковые бунчуки и теперь зовутся полковниками, под командой у каждого примерно восемьсот сабель. При казаках в качестве пристава находится Михальский со своим отрядом, который литвин упорно называет хоругвью. Еще одно достойное упоминания подразделение составили мои рынды. Говоря откровенно, сначала я не хотел брать этих царедворцев вовсе. По первоначальной задумке, они должны были пойти с Черкасским, на случай если появятся послы от Сигизмунда или еще кто. Как ни странно, в дело вмешалась мать Миши Романова. Инокиня Марфа подкараулила меня в Успенском соборе сразу после очередного молебна об одолении супостата. Бросившись мне в ноги, она при всем честном народе стала молить не допустить умаления рода и не оставлять ее Мишеньку без службы. Сказать ей: "Уйди старушка, я в печали", — не получалось. Собравшийся вокруг народ весьма сочувственно отнесся к слезным просьбам инокини забрать на войну единственного сына. То, что на войне от ее чада никакого толку не будет, как вы понимаете, тоже аргументом не являлось. Пришлось почтительно поднять старуху с пола и пообещать, что уж сын-то Федора Никитича, страдающего от ляхов в плену, без службы, а стало быть и чести, не останется. Взять с собой одного рынду и не взять прочих было решительно невозможно. После безвременной кончины Бориса Салтыкова ссориться с московской аристократией мне совершенно не с руки. Так что теперь под моей командой, кроме всего прочего, девятнадцать человек царских рынд, не считая помощников, состоящих в разных чинах, от спальников до стольников. С каждым идет от полутора до трех десятков боевых холопов, так что всего их более трех сотен. У каждого из рынд свое наименование, добрую половину из которых я и не помню. Есть рында с саблей, есть с саадаком (отдельно большим и малым), есть с шеломом и так далее. Сам виновник переполоха Миша Романов был ни много ни мало рындой с рогатиной.
С Борькой, чтобы ему ни дна ни покрышки, вообще получилось как-то особенно нескладно. Хотя что Господь ни делает, все к лучшему. Если бы я не свернул ему шею на дворе у Пушкарева, нас бы на другой день, чего доброго, помирили бы. Потому как следующий день был Прощеным воскресеньем. Покушение на царскую особу — дело, конечно, гиблое, но следом сразу же возникал вопрос: а что, собственно, мое величество забыло во дворе у стрелецкого полуголовы? Тем паче, что у него гостит незамужняя сестрица царского кравчего... и вообще все это довольно странно. Так что официальная версия произошедшего была такова. Помилованный царем московский дворянин напился и пьяным полез участвовать в кулачных боях, где ему последний разум и отбили. Ну а с безумного какой спрос? А за то, что он, желая отомстить царскому любимцу, напал на двор, где тот гостит, его Господь уже покарал.
И все бы кончилось для Салтыковых хорошо (ну почти), если бы не младший брат Бориса — Михаил. Очевидно, он принимал участие в нападении, но ухитрился скрыться с места преступления и, не дожидаясь сыска, сбежал из Москвы в Литву. Когда все это выяснилось, защитникам Салтыковых в думе крыть стало нечем, и все имущество обоих братьев было немедленно конфисковано.
Полученные в результате активы были поделены следующим образом. Большая часть — царю, то есть мне. Примерно четверть досталась Вельяминову. Его, кстати, давно надо было наградить за заслуги в ополчении, но государь скуповат и черносошные земли своим верным слугам жалует весьма неохотно. Деревню, которая в свое время была приданым матери Бориса, я отдал Михальскому, несколько успокоив таким образом Шерстовых. Анисиму, в покрытие расходов, достался один из салтыковских дворов и еще кое-какое имущество.
Выйдя из Москвы, я повел свое войско на Калугу, где находились ближайшие к Москве польско-литовские отряды. Князь Черкасский и прочие воеводы предлагали мне не торопиться и идти вместе, дескать, прознает Литва про наше многолюдство — так и сами уйдут. Но мне не нужно, чтобы они сами ушли, я хочу, чтобы они тут и остались. Я полагал, что у поляков в Москве соглядатаев ничуть не меньше, чем у меня в Смоленске. Так что они должны думать, что войско к походу не готово, все, кого я позвал, еще не подошли и время у них есть. Именно поэтому я разделил свои силы и рванул вперед с наиболее мобильной частью. Кроме того, именно под Калугу я велел идти царевичу Арслану с касимовскими татарами, не заходя в Москву. Сам город, сильно разоренный за Смуту, был тем не менее свободен от интервентов. Воеводствовал там Федор Жеребцов, двоюродный брат знаменитого Давыда Жеребцова, убитого в Калязине Лисовским. Сам Лисовский с небольшим отрядом, по некоторым данным, тоже был где-то рядом. С тех пор как я свел знакомство с паном Муха-Михальским, меня не оставляло желание познакомиться еще и с его командиром.
