Седьмой Принцип

Лучше бы он вообще ни о чем не думал, честное слово!

Страх, ютившийся в закоулках его души, воспользовался подходящим моментом и вырвался на волю, мгновенно став полноправным хозяином положения. Расширившись стремительно, словно газ из баллона, страх, будто ватой забил, законопатил его горло, грудь и легкие, напрочь лишив способности дышать. Лис сразу почувствовал, что задыхается. Еще он осознал, что ему тесно и невыносимо, что немедленно, сей же момент, он должен выбраться на открытое пространство. Показалось и мгновенно сделалось реальностью, что стенки лаза сдавливают его тело все сильней, не дают пошевелиться, не позволяют двинуться ни вперед, ни назад. Мышцы, словно сведенные судорогой, стали цепенеть и наливаться ломкой болью. 'Я в ловушке! — вспыхнула мысль. — В ловушке!' Сердце от такой мысли гулко забилось, заколотилось, причем не в груди, а, выдавленное из нее поршнем страха, выше, в черепе, явно намереваясь вырваться из этой ненадежной клетки через глаза и уши, чтобы пробиваться к выходу самостоятельно, оставив его погибать под землей одного.

Лис мгновенно покрылся какой-то липкой слизью, даже отдаленно не напоминавшей благородный человеческий пот. Он начал биться головой о земляные стены, рискуя либо разбить голову, либо вызвать обрушение свода, но все же, все же сумел сообразить остатками рациональности, что накрыла его паническая атака, и что не стоит ей поддаваться, совсем не стоит, особенно если хочется хотя бы однажды вдохнуть чистого утреннего воздуха.

Ему, конечно, хотелось воздуха. И утреннего, и любого, даже вот этого, воздуха подземелья с запахом плесени. Но взять себя в руки было не просто. Ох, не просто!

Для начала же следовало отделить себя от страха, найти или создать самому хоть крошечный зазор между собой и ним, и каким-то неведомым еще способом выдавить страх из себя. Но как? Как это сделать, если вокруг и внутри — один непроницаемый, монолитный, свинцовый страх? Тем более, как сделать быстро? Времени-то на раздумья не было, ему нужен был воздух. Немедленно!

И он попытался заново научиться дышать в этих почти несовместимых с жизнью условиях. Оскалившись, стал рвать зубами на мелкие клочки то, что наполняло его рот, не вполне понимая, что это за субстанция, через силу заглатывая неудобные колючие куски. Он хватал воздух короткими поверхностными глотками, верхушками легких, словно пил студеную колодезную воду, от которой перехватывало и сводило горло. Прорвавшись в легкие, воздух обжигал и согревал. От притока кислорода появились силы, и прояснилась голова. И вот тогда он вылез из страха, как змея выползает из старой кожи, сбросил его, оставил позади себя. Нельзя, впрочем, сказать, что ему стало легче, или что он воспрянул духом. Нет, ситуация по-прежнему оставалась неприемлемой, зато он сумел в какой-то степени взять себя в руки и освоиться, а, скорей, отстраниться от нее, дистанцироваться, что в конечном итоге и позволило действовать дальше.

Он вновь пополз по тоннелю, на боку, забрасывая вперед левую руку и подтягиваясь на ней, царапая земляной пол скрюченными пальцами, отталкиваясь от него ногами. Правой рукой он прижимал к себе панно, даже не помышляя о том, чтобы бросить его здесь, под землей. Ему казалось, что это важно, что многое будет зависеть от того, сумеет ли он сохранить эту доску. Он не знал, чем и когда тоннель закончится, совершенно потерявшись с направлением, и надеялся лишь на то, что лаз не окажется слишком длинным. Зато он хорошо понимал, что это его единственный выход из ловушки, которую, он был совершенно уверен, ему подстроил рыжеусый Толян. А это означало, что, скорей всего, он совсем не тот, за кого себя выдает. Но думать об этом он не мог, и ни о чем другом больше не мог он думать, а мог только ползти по подземному ходу, по этой кроличьей, лисьей или чьей там еще норе, заботясь лишь о том, чтобы соблюдать дистанцию между собой и оставленным позади страхом. А страх ловок, и, не в пример ему, проворен, так и норовит наверстать упущенное, и тычется, тычется в пятки, вынуждая Лиса брыкаться и ползти, ползти вперед.

И вот, когда ему показалось, что все наладилось — в смысле процесса ползания — что уже скоро он, наконец, выберется из этого проклятого подземелья, тем более что ток воздуха спереди стал ощутимее, в этот самый момент он вдруг услышал голос.

ГОЛОС.

Голос был величественный, густой и тягучий, словно барсучий нутряной жир, напоминал низкий женский голос и обладал хрипотцой, так нравившийся Лису в других обстоятельствах. Голос шел отовсюду и проникал прямо в сознание.

— Однако ты проворен, — сказал Голос. — Мне кажется, что чрезмерно проворен. А что ты скажешь вот на это?

Тут Лису почудилось, будто кто-то встал впереди, в проходе, взялся руками за стенки тоннеля и резко, с силой свел их вместе. Точно раздвижные двери захлопнул. И захлопнул ведь!

Земля сомкнулась, словно ладони великана, придавив мгновенно и недвусмысленно. Единственное, что еще успел он сделать до того, как душа покинула тело, это прикрыть доской голову и подтянуть к животу ноги. В общем, когда Нерта вернула его в свое лоно, был он паинькой-тушкой: бездыханен, недвижим и скомпонован в соответствующую событию позу эмбриона.

Богиня земли Нерта приблизила к нему свой лик. Ее миндалевидные глаза расширились, вбирая напоследок образ Лиса, полыхнули малахитовым зеленым.

— Надеюсь, ты знаешь, что должен делать теперь? — промолвила она перед тем, как исчезнуть.

'Хотел бы я знать, что делать?' — подумал Лис в ответ на слова Нерты, которые прекрасно слышал. Душа его слышала. Или он сам... В общем, кто-то из них слышал. И не было в этом ничего странного, потому что душа его, хоть и покинула тело, подчинившись внешнему давлению, однако оставалась рядом, так что Лис путался в своем статусе и состоянии, продолжая ощущать и потому считать себя и душу единым целым. И кто знает, насколько он при этом ошибался.

Вокруг головы его, прикрытой сверху доской, и еще у груди, образовалась небольшая полость, пустота, которую душа, выбравшись вовне, первым делом и заполнила. Нет, конечно, и вся толща земли для нее не являлась преградой, но дело-то было в том, что тело свое душа бросать не собиралась, хотя к этому, видимо, ее всячески принуждали, поэтому брала под свой контроль любое свободное пространство, могущее в перспективе ей пригодиться.

— Будь моим домом! — произнесла, входя в пустоту, душа вспомнившуюся ей магическую формулу.

— Мой дом — твой дом! — услыхала она предписанный ритуалом заполнения пустоты ответ.

— Ой, кто здесь? — испугалась душа Лиса.

— А кого ты ожидала встретить? — спросили в ответ.

— Никого, — честно призналась душа.

— Тебе повезло, — успокоили ее, — никого и нет.

— Как это никого? — взвилась душа возбужденно. — Но кто-то же со мной говорит?

— О-о-о-о-о, — сокрушился невидимка. — А на первый взгляд ты кажешься куда как сообразительней...

— Пустота! — поняла, наконец, душа. — Пустота! Шестой непроявленный принцип.

— Ну, наконец-то!

— Я видела тебя на картине.

— Неужели видела?

— Конечно. Ведь пустоту видишь, когда не видишь ничего. Там был пустой медальон. Тогда, еще вместе с Лисом, я этого не понимала... Забыла, наверное. А теперь все вспомнила.

— Так-таки и все?

— Ну, слишком многого от меня ждать не стоит, но тебя я точно узнала.

— Хорошо, — сказала Пустота. — И даже приятно. Но ты давай, не тяни, вспоминай и все остальное, потому что иначе никто тебя в покое не оставит.

— Так, а из-за чего сыр-бор то? — поинтересовалась душа. — Почему за мной гоняются, кому не лень, словно у целого мира нет более достойной задачи, чем загнать меня в могилу?

— Так и загнали ведь, — душа почувствовала, как где-то, в своей невидимости, Пустота едва сдержала смех. — Мир, который не может о тебе забыть, это верхний, Горний мир, душечка. А та штука, которую, все знают, ты украла, и которую, никто не знает куда, спрятала, называется Базовый принцип...

— Базовый принцип?

— Именно...

— Не знаю я ничего такого...

— Черт! Так вспоминай скорей! Все равно ведь придется. Потому что без этой штуковины там все разваливается.

— Слушай, я бы рада помочь, но ничего такого мне не припоминается. Правда, правда! Что за Горний мир, какой такой Базовый принцип? Пустые звуки для меня, ей Богу! Кроме жизни в качестве и в образе Вени Лисицина ничего больше не знаю. Прости.

— Черт! — снова ругнулась Пустота. — Я же так и знала, я говорила, что просто убить тебя — ничего не даст! Я предупреждала, что только новый прыжок с Башни невозврата может вернуть тебе память. Да и то не факт! Так нет же, никто и слушать не стал! Мол, Пустота ты и пустота, пустое место. Твой номер — ноль. Сиди тихо, пока не позовут. И что теперь прикажете делать? Вот ты, например, знаешь, что делать?

— Я так думаю, что для начала нам нужно парнишку отсюда вытащить. И как можно скорей, пока, как говорится, бифуркация не случилась.

— Вытаскивать кого? — не поняла Пустота. — Его? Тело? А как, скажи на милость, ты собираешься это делать?

— С твоей помощью, Пустота. Думаю, что вместе мы сила. — Душа, оттопырив губу, со значением покачала головой, во всяком случае, ей так показалось. — Даже уверена в этом.

— Может быть, может быть... — оставляя простор для соглашения, промолвила Пустота. — Но, прежде чем я на что-то решусь, хочу, чтобы ты четко себе уяснила, что все слишком серьезно, серьезней, чем ты могла бы себе вообразить. И что ни с телом, ни без него в покое тебя никто уже не оставит, пока не вернешь на место все, что взяла без спросу. Если накроется тот, Горний мир, не уцелеть и этому, а тебя уже из принципа мести найдут и уничтожат, в теле или без него. Из принципа, понятно? Кстати, а зачем тело тащить? Могла бы вполне и без него обойтись.

— Не могла бы, и вообще, ты не понимаешь, — возразила душа. — Тело — это условие. Тело — это я. Я без него не могу.

— Ну, допустим, допустим, — продолжала резонировать Пустота. — Но как ты планируешь все это осуществить?

— Слушай, перестань прикидываться дурой необознанной! — вспылила душа. — Ты и сама все прекрасно знаешь! Суть пустоты в том, что ее может наполнить собой любой — кто окажется рядом, и кто знает магическую формулу. А я, между прочим, знаю — и произнесла уже. Ты, кстати, ответила по форме, чем ее инициировала. И теперь ты — сосуд, а мы с ним наполнение сосуда. И так будет до тех пор, пока я не произнесу конечного слова. Ты согласна с этим?

— Согласна, согласна! Делать-то что?

— Будем тащить парня к выходу, наверх.

— Кто тащить будет? У меня рук нет.

— Ладно, я потащу. Хотя, заметь, у меня с руками такая же ситуация. Но я потащу, зубами, чем придется. На морально-волевых вынесу! Твое дело создавать пустоту вокруг и в направлении выхода.

— Ох, — вздохнула Пустота, — ты меня под монастырь подведешь... И зачем-то глупо спросила: — А если кто узнает?

— Или ты сама не принцип? — резонно возразила душа. — Кто тебе указ? Никто!

— Если бы ты только знала... — снова вздохнула Пустота. — Как нам, принципам, тяжело...

— Не раскисай, некогда! — подстегнула ее душа. — За дело!

Что происходило дальше, человеческому разумению не доступно, потому что похоже, скорей, на чудо, а не на процесс реальности, поэтому заостряться на нем не будем. Скажем только, что большое еще счастье, что не оказалось никого рядом с той дырой в земле, из которой, словно само собой, выбиралось наружу бездыханное тело Лиса. Только благодаря этому счастливому обстоятельству никто не перепугался до смерти. А может, дело в том, что когда принципы обделывают свои делишки, свидетелей не бывает. Тоже — принцип.

Вот и в этот раз перед тем, как на поверхности земли появилась белобрысая голова Лиса, холодный ужас выполз из темного лаза под кустами боярышника. Моментально расползся он по округе, разогнав почуявших неладное бродячих котов, собак и птиц ночных, а заодно и околачивавшуюся неподалеку давешнюю парочку бомжей.

Тело упало навзничь, на спину, на толстый ковер хвои: лицо — в небо, руки — в стороны, ноги — по колени в яме. Не теряя ни секунды, душа прильнула к груди Лиса, растопила холод, зажгла пламя и запустила сердце.

Содрогнувшись в конвульсиях, Лис изогнулся и ударил ногами воздух, после чего, перекатившись на живот, зашелся в долгом надсадном кашле. Лишь когда из горла вместе со слюной полетели клочья кровавой пены, и грудь едва не вскрылась от резкой боли, ему удалось унять кашель. И тогда он сделал первый глубокий вдох.

Голова пошла кругом, словно после глотка крепкой хмельной браги.

Как пахнул мир! Будто великий парфюмер сумел извлечь экстракт из всего, что в нем есть, сделал из этого концентрата духи и щедро оросил ими пространство вокруг Лиса. Последний раз такой чистоты и богатства запахов он ощущал в детстве, о чем забыл, забыл... Казалось, что забыл. Но стоило родиться заново, и все вернулось. Он долго лежал на земле, прислушиваясь, как дрожит и замирает в нем душа. Потом с трудом поднялся на колени и, упираясь в них руками, тупо смотрел в черный зрачок лаза, не понимая, как он из него выбрался. Он мало что помнил, словно тяжелый сон, какие-то тени, звуки... Кажется, звуки были. Но, скорее всего, привиделись и тени, и звуки...

Ощутив вдруг смертельный холод, он начал дрожать, сильно, ненормально как-то, всем телом. С трудом поднялся на ноги и, чтобы согреться, стал хлопать себя по бокам руками. Заметив, что весь перепачкан землей, стал очищать от грязи одежду. Обеими руками взъерошил волосы, вычистил комья глины и камешки из ушей, отряхнул куртку. Эти действия не слишком помогли, он чувствовал, что за шиворотом еще полно всякой дряни. Тогда он снял куртку и, через голову стянув рубаху, несколько раз вытряхнул ее на хлопок. То же проделал и с курткой, но оказалось, что карманы ее полны земли, и когда он их вывернул, откуда-то взялось-появилось синее птичье перо. Подхваченное неощутимым током воздуха, перо поднялось невысоко и замерло на одном месте, подрагивая и покачиваясь, словно в нерешительности. А, решившись, сделало резкий вираж вниз и опустилось прямо в лаз подземного хода.

— Вот это правильно, это я заберу, — сказал кто-то, по ощущению — пустой и гулкий. — А то что-то тебе слишком уж везет.

Потом, через паузу тишины, из отверстия, словно плевочек, вылетела по короткой дуге и упала к ногам Лиса доска.

— А картинку возьми, — сказал тот же голос. — Еще пригодится.

— Спасибо этому дому, — неожиданно для себя, словно кто-то другой, деревянными губами произнес Лис и поклонился, точно его за затылок нагнули силой. — Пойдем к другому дому, — закончил он известную всем фразу, которая неожиданно приобрела совсем другой смысл и значение.

Отверстие в земле у его ног со смачным чмоком затянулось, будто не было его никогда. Поверхность выровнялась, и лишь округлая залысина посреди опавшей листвы и хвои, точно отметина от прошлогоднего костра, указывала место пропавшего лаза.

Лис постоял еще какое-то время, оторопело глядя под ноги, потом помотал головой, словно прогоняя наваждение, поднял с земли панно и оглянулся.