Эпик Московского уезда

— Буквы обозначают: Кронштадтский порт. До открытия Морского канала, торговые суда разгружались в Купеческой гавани, а затем товары на баржах переправлялись в столицу. Устье Невы мелководно, морские суда там не могли пройти. В Кронштадте товары проверялись на таможне, а затем ящики забивали такими вот гвоздями. Как знак того, что товар досмотрен, дополнительно к печати. В порту и сейчас полно этих гвоздей, запас сделали большой.

— Получается, что тот, кто следил за народовольцами, каким-то образом связан с портом, — сказал Рябичкин. — Ниточка ведёт туда.

— Где ты взял магнит? — спросил Роман, несколько разочарованным голосом.

— Этого красавца дал мне Александр Степанович, — ответил Алексей. — Надо пойти отдать обратно. А Вам, господин офицер, огромное спасибо. Ваша эрудиция очень нам помогла.

Моряк довольно крякнул, одёрнул китель и отчеканил:

— Разрешите проводить вас в портовую контору, она находится на территории Кронштадского Морского завода — там хранятся все бумаги, списки работающих и документация о прибывших судах. Определим круг людей, находящихся в тот период в порту.

— Вперёд. Не будем терять время. — Цветков снова был "на коне" и готов к бою.

— Сейчас. Одну минуточку. — Алексей понёсся к Попову, напевая слова:

"...Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой...".

3.

В контору пошли вдоль Итальянского пруда к Доковому мосту. Посередине одного из берегов в воду вдавался квадратный пирс с фантастическим железным краном. Огромное колесо с массивными заклёпками, стрела — словно корабельная пушка, на конце стрелы блок с двойным крюком в форме якоря. Воплощение "железного" XIX века. Рядом, на набережной, стояло здание, вероятно склад для товаров. Легко представить взмывшие в воздух большие ящики, и корабли, стоящие на разгрузке. И надо всем этим символ морской торговли — портовый кран.

Рябичкин смотрел в задумчивости. Вот она — двойственность технического прогресса. С одной стороны, вроде бы нужный красивый механизм, а с другой, какой-то страх вызывал он в глубине души. Всего лишь несколько недель назад такая мысль и не возникла бы у него в голове, а теперь... Сомнения, сомнения...

Но оставим лирические отступления до более спокойных времён. Расследование не может ждать. Тем более, что есть новый и возможно довольно свежий след.

Морской офицер уверенно шагал вперёд и уже ступил на Доковый мост. Окружающий пейзаж мало волновал его. Он видел это каждый день и не представлял себе другого. А между прочим, в доке в отдалении стояло небольшое, но весьма интересное судно. Нос его был массивным и вместе с тем острым, а корма довольно узкой. Корабль похож на "морского бычка". Присмотревшись внимательней, Алексей заметил тяжёлые металлические пластины, прикреплённые с обеих сторон носовой части.

Сомнения отошли на задний план, власть захватило любопытство.

— Какое занятное судно, — сказал он. — Я такое в первый раз вижу.

— Это секретное оружие, — серьёзно проговорил Цветков. — Изобретено совсем недавно.

Офицер с интересом наблюдал за штабс-капитаном. Спокойно и внимательно.

— В случае прорыва обороны острова, — продолжал Роман, — Такие корабли прячутся за фортами и когда вражеское судно появляется из-за угла, резко атакуют противника. Скорость и напор таковы, что тяжёлый и острый нос нашего корабля разрезает противника пополам! ...Но помни — это секретная информация. Никому. Такие корабли называют "судно-колун".

Алексей слушал, слегка приоткрыв рот. Чудеса, да и только!

Помолчав минуту, морской офицер невозмутимо сказал:

— Это первый в мире ледокол "Пайлот". С ранней весны и до поздней осени он пробивает лёд для осуществления сообщения с Ораниенбаумом. Сейчас находится в доке с целью проведения регламентных работ. Пойдёмте дальше.

Цветков прыснул со смеху. В глазах весельчака заблестели искорки алмазов. Доволен, сразу видно. Счет в серии сравнялся: "один-один".

Портовая контора, располагающаяся на втором этаже одного из заводских зданий, имела отдельный вход сбоку в виде металлической лестницы с перилами. Поднимаешься туда, как на капитанский мостик. Только звон стоит.

— Мы из полиции, — показал документы Роман. — Хотели бы знать о людях, принятых на работу в порт, и о кораблях, прибывших в определённый промежуток времени. Не волнуйтесь, нас интересует интервал всего лишь в два-три месяца.

— Я не волнуюсь, — ответил служащий конторы. — В Кронштадте работают в основном одни и те же люди. Новичков бывает мало. Остров, знаете ли. Да и суда, благодаря открытию Морского канала, швартуются прямо в столице.

— Вот и отлично. Давайте посмотрим документы прошедшей осени, начиная с сентября.

Усевшись за стол, полицейские начали работать. Служащий периодически открывал шкафы и доставал конторские книги, а Рябичкин и Цветков усердно перелистывали страницы, отчего по комнате пошёл гулять лёгкий ветерок.

...Алексей был потрясён свалившейся на них информацией. Боже, какое коварство и холодный расчёт!.. И главное где — под самым носом. Как такое могло быть — в голове не укладывалось, но сомнений не осталось. Возникал очевидный вопрос — зачем?

В круг подозреваемых попало два десятка человек. Несколько жителей острова устраивались на подработку — не хватало средств к существованию. Трое норвежских моряков отстали от своего судна и ожидали подходящей оказии, чтобы вернуться домой. Остальное в том же духе, все, в общем, обычное дело для любого порта.

...И один итальянец. Проработал в порту месяц, после чего пропал, даже не забрав положенного жалования. Это произошло как раз на следующий день после ограбления в Морском Техническом училище. Таких совпадений не бывает.

Если предположить, что это и есть преступник, то в Новогиреево проживает только один итальянец — Мауро Боццони. Борисов взял его к себе на работу именно осенью.

Итальянский модельер — убийца Феликса Гофера! ...Невозможно поверить!

Неуместная мысль промелькнула в голове Рябичкина: если это так, то помеха его любви к Машеньке будет устранена. Устыдившись, Алексей погнал её прочь. Нет, Маша должна сама определить свой выбор. Ей решать.

Но каков Боццони. Прикинулся человеком искусства, благородным художником. И ведь действительно неплохо рисует. Правда, у итальянской нации тяга к искусствам в крови. Одно непонятно, зачем ему схема изобретения Александра Степановича? Какое он имеет отношение к электротехнике? Впрочем, хватит рассуждать, пора действовать. Ответы появятся сами.

— Здесь поблизости есть телеграф?

— Да, в здании заводоуправления, — ответил офицер.

— Идёмте скорее туда, нужно срочно сообщить в Москву.

— Подожди, — не понял Цветков (свои мысли Алексей не успел озвучить). — Что ты задумал?

— Видишь этого итальянца в списке. У нас в Новогиреево тоже недавно появился один. Я должен немедленно телеграфировать Штольцену. Подробности по дороге...

Пока добирались до телеграфа, и Рябичкин всё объяснял, у Романа накопились возражения:

— Но ведь у нас практически нет улик. То, что он итальянец и найденный тобой гвоздик ничего не доказывают. Это не больше чем догадки.

— Правильно, — Алексей почти бежал. — Улики будем искать на месте. А пока надо задержать его до выяснения. Иначе уедет к себе в Италию.

— Ты подумай сам, сколько времени уже прошло. Почему он не уехал. Заполучил нужные чертежи, на поезд и тю-тю. Не вяжутся концы с концами.

— Может, уже и уехал... Последние два дня я не обменивался информацией с Иваном Августовичем. Ну а ещё, нравится ему одна девушка у нас. Я думаю из-за этого.

Роман с сомнением поглядел на друга:

— Ты уверен?

— Да, да. Очень хорошая девушка.

Должен сказать, дорогой читатель, что Алексей, на самом деле, здорово испугался за Машу. Она проводила столько времени нос к носу с убийцей. Да тут любой перепугается, не то, что пылко влюблённый юноша. Правда, вида он не подавал, держался спокойно, по дороге старался продумать текст телеграммы Штольцену, чтобы действовали как можно осторожней.

Проницательный Цветков покачал головой:

— Он что — твой соперник?

— Да. А теперь получается ещё и противник. Несколько двусмысленное положение. Сразу не сообразишь, как поступать.

— Считай, тебе повезло. Разбираться с ним будут твои коллеги из уездного. Если конечно это вообще он.

— Чувствую, что не ошибся. Есть какая-то уверенность, — Алексей вздохнул. — Только разговоров всё равно не избежать. Знаешь, какой у нас народ, скажут, что специально обвинил человека.

— Не торопись с выводами. Ты всё равно к его аресту не успеешь, а там неизвестно ещё как он себя поведёт. Может сам сознается.

В заводоуправлении прошли в комнату с телеграфным аппаратом и, переговорив с телеграфистом, Рябичкин уселся на его место. Вот теперь и пригодится их секретный код, Иван Августович и Купавин поймут, а остальные нет. И информация раньше времени не дойдёт до Боццони. Можно будет аккуратно организовать операцию задержания. Нужно только попросить, чтобы телеграмму передали незаметно. Не дай Бог, итальянец увидит, он человек, по-видимому, неглупый — всё поймёт.

Телеграфный ключ привычно застучал, замыкая и размыкая электрическую цепь, и поток электронов стремительно побежал по кабелю, проложенному по дну Финского залива, соединяя людей на огромных расстояниях. Вот вам и прогресс — высокая скорость передачи информации. От этого может жизнь зависеть! Положительно, сложный это вопрос о пользе или вреде современных изобретений. Нет на него однозначного ответа.

Цветков размеренно вышагивал вдоль окна, а морской офицер расположился в углу на стуле.

...Через полтора часа Алексей с Романом сидели на камнях причала в Петровском парке в ожидании полицейского катера. Солнце, щедро светившее целый день, нагрело их, и сидеть было приятно. В суматохе последних дней такие минуты отдыха выпадали нечасто.

Тревога за Машу не покидала, но всё, что мог на данный момент, Алексей сделал и теперь молил Бога и надеялся на Ивана Августовича и Митрофана.

Прямо напротив у соседнего пирса гавани, стояли, закованные в железо, военные корабли. В воздухе витали запахи гари, морских водорослей и рыбы. Недалеко от полицейских расположилась компания мальчишек с удочками. Как заворожённые они смотрели на поплавки.

— Что думаешь делать дальше, — спросил Цветков, — Возвращаться в Москву?

— Да, — тихо ответил Алексей, глядя в сторону.

— А как же твоя учёба?

Рябичкин повернулся и посмотрел на Романа. В глазах его и во всём облике светилось тепло человеческой дружбы. Искренней, дарованной всевышним. И, в то же время, лёгкая капелька грусти.

— Ты знаешь, я понял, что не смогу без родного уголка. Прости меня.

— За что же?

— Мне очень здорово работать с тобой. ...Нет, не то. У меня... никогда не было друга... лучше тебя. Честное слово. Я бы рад остаться в Петербурге, учиться и работать. Но что-то внутри сильнее меня.

Цветков с невеселою улыбкой смотрел на него:

— Я понимаю и не в обиде. ...Мне просто искренне жаль.

Алексей никогда раньше не видел Романа таким — грустным и тихим. Весь парадный блеск пропал, и появилось лицо обычного человека с обычными радостями и болью. И именно это привлекало в нём.

Но прошло несколько минут, и от грусти не осталось и следа.

— Но ты хоть писать-то будешь?! — Цветков стал прежним оптимистом.

— Обязательно! А может, ты приедешь в гости? Я покажу тебе наше Новогиреево: дачный посёлок, парк, пруды. У нас много интересного. Познакомлю с Иваном Августовичем, с Купавиным. Приезжай.

— Возможно. Там посмотрим, как с делами будет. Впрочем, приеду, если познакомишь с девушкой.

Рябичкин покраснел смущенно и, улыбнувшись, сказал:

— Познакомлю. Обязательно.

Роман похлопал друга по плечу:

— Не дрейфь, Лёшка. Где наша не пропадала. Любовь — штука сложная, от печали до радости в ней один шаг. Ну а с учёбой-то что? Неужели совсем забросишь?

— Нет. Ни в коем случае. Без науки мне никак. Буду поступать в Московский университет. Нет, скажи, в самом деле, приедешь?

— Конечно, приеду. Но ты не забывай, что и в Петербурге тебя всегда ждут. Можешь вместе со своей девушкой.

— Я... с ней ещё... не объяснился.

— Так это здорово. Значит у тебя всё ещё впереди. Ты не волнуйся, разве можно в такого парня не влюбиться. Я ещё на вашей свадьбе погуляю.

Мальчишки-рыбаки невольно прислушивались к диалогу друзей. Вот она большая взрослая жизнь! Сколько страсти, какие планы, расстояния. Москва, Санкт-Петербург. Скорее бы вырасти, чтобы тоже вот так. А балтийские волны равномерно бились о камни причала, отсчитывая минуты жизни, и шептали: "не торопись дру... шшшш... жок, не торопись". Но разве юность это слышит.

4.

Перенесёмся, дорогой читатель, обратно в Новогиреево. Как оно там без нас? Вы не соскучились? Я — очень.

Пока Рябичкин гонялся за народовольцами в столице, жизнь в посёлке понемногу вошла в обычное русло. Об убийстве стали постепенно забывать, бытовые заботы захватили жителей. У Штольцена с Купавиным появились новые дела: то в соседнем поместье "Кусково" кто-то залез в оранжерею и срезал все розы, то в дубраве поймали беглого ссыльного, сбежавшего с Владимирского тракта. Иван Августович должен был следить за порядком на территории своего стана, на то и пристав. Каждый случай необходимо зафиксировать и расследовать. Штольцен писал, а Купавину "давай Бог ноги", носился от одного происшествия к другому.

Об убийстве напоминала только опечатанная дача Чуприльцева-Гофера с охранником у калитки, да соседи по-прежнему иногда посматривали из-за занавески на одинокий тёмный дом. Но новостей не появлялось. Никаких следов больше не обнаружили, и дачей никто не интересовался. Затишье...

День, когда рассыльный принёс телеграмму из Кронштадта, начинался обыкновенно.

Иван Августович с утра пораньше был уже на работе. Умывшись и одевшись, он сразу отправился в Канцелярию, где завтракал. Серафима двигалась следом. Причём, что интересно, выходила из калитки дома пристава она позже Штольцена, но на месте была всегда первой и уже разжигала самовар. Как ей это удавалось — одному Богу известно. Видимо в отношении неё законы физики переставали действовать, потому что пристав шёл кратчайшей дорогой.

Купавин появился гораздо позже. Вчера он пристраивал беглого в очередную команду, отправляющуюся на Сахалин. В Горенках, находящихся дальше по Владимирской дороге, до поздней ночи ждали оказии, и домой вернулись уставшие в три часа ночи. И теперь он вошёл в кабинет пристава невыспавшийся с тёмными кругами вокруг глаз. Дошёл до кресла у окна, тяжело опустился в него и не менее тяжело вздохнул.

Штольцен поднял глаза от бумаг и принялся разглядывать Митрофана Васильевича.

— Ну и намаялся я вчера, — наконец изрёк Купавин. — Сил нет.

— Вижу, вижу. Может Вам лучше домой пойти? Отоспаться, как следует.