Русско-Литовская война 1530-1537 гг. в мире князя Барбашина

Впрочем, в этот раз Сигизмунду I удалось обойтись "малой кровью", временно утихомирив дворянство некоторыми экономическими уступками, расширив освобождение помещиков от таможенных пошлин на "гребельное" (побор взимавшийся частными владельцами при пропуске судов через мельничные плотины и загородки) и окончательно освободил собственные продукты шляхтских имений от мыта и на внутренних путях, а подводы с домашними вещами и живностью для собственного потребления шляхты — и от платежа "мостового".

По сути, осенне-зимнее наступление на Вильно по сути было жестом отчаяния, попыткой одним ударом обратить ситуацию. Но, не смотря на тактические успехи, разгром "дивизии" Немировича под Верками поставил на этих надеждах крест. И помимо внутренних проблем, в том же году обозначились стремительно растущие гегемонистские претензии Польши, в которых усилилась тема аннексии. В мае 1532 года собравшийся в Петрокове польский сейм выказал возмущение относительно предоставляемой помощи Литве, которая отказывалась заключить унию. Помимо этого сеймовые послы высказали претензии Сигизмунду по поводу проводимой тем редукции королевских имений. В 1530 году, на волне шока от захвата русскими Вильно, Сигизмунду удалось провести на сейме решение о редукции (возвращении) королевский имений, которое и стал претворять в жизнь опираясь на архивные записи — так называемую королевскую метрику. Но это вызвало недовльство не только магнатерии, но и части шляхты, потребовавшей от монарха в мае 1532 года проводить редукцию только через суд. И королю потребовалось немало терпения и искусства политической эквилибристики, чтобы добиться от сеймовых послов вотирования новых налогов на войну, пусть и путём новых уступок. На сейме в Петркове королю пришлось обещать, что возврат бывший королевский имений будет производиться впредь только решением суда (что, фактически, поставило на редукции крест), а сверх подтверждения предоставленного ранее его предшественниками права шляхты на свободный беспошлинный вывоз своих сельскохозяйственных продуктов за границу и беспошлинный привоз различных предметов для собственных надобностей из-за границы, ввести запрещение на вывоз польских ремесленных изделий за границу. При этом чужеземные купцы сохраняли право вывозить польские товары за рубеж и ввозить иностранные товары в Польшу. Такое принудительное вытеснение польского мещанства из сферы внешней торговли было в интересах шляхты, так как устранялось посредничество между ней и теми иноземными купцами, которые приобретали сельскохозяйственную и лесную продукцию и продавали импортируемые товары. Но было большим ударом по городам и мещанству, а в конечном итоге и по всей экономике страны.

Но этим урезание прав и возможностей горожан не ограничилось. Опираясь на сеймовое постановление 1496 года, от мещан потребовали продать находившиеся в их собственности земельные владения. Только некоторые наиболее крупные города и их жители получили исключительную привилегию на владения земельными угодьями. Кроме того города были лишены представительства в сейме. Даже столичный Краков, который, как город, имел шляхетские права и посылал на этом основании послов в сейм, пользовался крайне ограниченными правами — его послы не допускались к участию в голосовании.

Одновременно шляхта, используя конфликты между патрициатом и остальными горожанами, всё больше вмешивалась во внутренние дела городов. В королевских городах надзор над городскими властями, как и право финансового контроля, были переданы старостам. В частных городах власть сеньоров имела весьма широкие границы: в сельскохозяйственных местечках положение мещан, обязанных отрабатывать барщину и нести другие повинности, немногим отличалось от положения крепостных крестьян.

Таким образом, за счёт горожан королю удалось сподвигнуть польское дворянство на продолжение помощи их литовским "братьям". А немногочисленные протесты на подобное ущемление городов со стороны наиболее здравомыслящих представителей благородного сословия тонули в дружном хоре большинства, которое данные дискриминационные меры для жителей городов представляло как "патриотический акт" — большая часть тогдашнего польского мещанства была немецкого или иудейского происхождения.

Проблемы ожидали Сигизмунда Польского в этом году и на других направлениях. Так, не оправдались его надежды на помощь Швеции. Захват русскими Ливонии сильно ударил по интересам как Кракова, так и Стокгольма, приведя к сближению обоих королевств. На это накладывался ещё и фактор того, что фактически бывший узурпатором шведского трона Густав Ваза нуждался в признании своего королевского достоинства со стороны "старых" европейских династов, и в 1526 году в Польшу прибыл его представитель, дабы просить руки дочери польской королевны Ядвиги. И хотя Сигизмунд относился к религиозно-реформаторским порывам Густава Вазы с подозрением, не говоря уже про то, что в то время многие не были уверены в прочности его власти, нуждаясь в союзниках против стремительной растущей у восточных пределов его владений Русской державы, он согласился на этот брак, рассчитывая, что шведская угроза на северных рубежах вынудит русских сбавить давление на Польско-Литовское государство. Но произошедшая в октябре 1531 года высадка Кристиана II в Норвегии (с целью вернуть себе норвежскую, датскую, а если получится, то и шведскую короны) привело к тому, что Густаву Вазе на некоторое время стало не до проблем на своих восточных границах. Оставив, таким образом, своего тестя один на один с Василием Московским.

Помимо этого, когда в марте 1532 года скончался не оставив наследника владелец Опольско-Ратиборского княжества Ян II Добрый, чешский король Фердинанд Габсбург, вопреки обещанию, не передал его владение сыну польского короля Альбрехту Войцеху. Ведя войну с турками и хронически нуждаясь в деньгах, он предпочёл за 200 тысяч гульденов передать Опольско-Ратиборское княжество в наследственное владение другому претенденту — опавскомй князю Иоганну Андреасу фон Штайну. Что стало для Сигизмунда двойной пощёчиной. Обещание данное ему было не только не выполнено, но и предназначенное его сыну владение передано сомнительному князю, чьё единственное достоинство на тот момент состояло в том, что он приходился внебрачным сыном прусскому герцогу. Не имевший в то время законных детей Альбрехт Прусский хотя официально и не признал того своим сыном, но отнёсся к своему бастарду от молодой немецкой дворянки Агнесс фон Штайн с большим вниманием, не только утвердив за рождённым ребёнком право на фамилию, но и даровав тому титул барона, чем тут же фактически раскрыл своё отцовство перед всем обществом. А затем, в 1528 году, и приобрёл для него Опавское княжество в Силезии. В результате получалось, что король Чехии и Венгрии, а также эрцгерцог Австрии предпочёл отдать вымороченное княжество какому-то бастарду его, польского короля, вассала, чем родному сыну Сигизмунда. Это было ничем не прикрытое оскорбление, но Сигизмунд в это время находился не в том положении, чтобы позволить себе идти на конфликт с венским двором, и был вынужден смириться.

Однако, на этом "опольское дело" для Сигизмунда I не закончилось. Пользуясь его слабостью, противники польского короля на этом не остановились. Один из главных претендентов на корону Опольско-Ратиборгского княжества был брат Альбрехта Прусского — Георг Бранденбург-Ансбахский, которому в качестве компенсации за отказ от претензий была предложено наследование Курляндского герцогства. Правитель Курляндии Вальтер фон Плеттенберг был уже стар и скоро должен был отойти в мир иной, после чего его герцогство, за отсутствием наследников, должно была войти в состав Великого княжества Литовского в качестве простой провинции. Но подобное положение дел совершенно не устраивало как курляндское дворянство, так и Альбрехта Прусского, который заручившись поддержкой России, также не заинтересованной в исчезновении Курляндии в качестве "буфера" между собой и Литвой, предложил Плеттенбергу сделать своим наследником Георга Гогенцоллерна.

Не смотря на свою антипатию к прусскому герцогу, перспектива поглощения Литвой последнего осколка Ливонии не устраивала Плеттенберга куда больше. К тому же предложение Альбрехта вызвало горячую поддержку среди курляндских сословий, увидевших в нём выход из сложившегося тупика. И в апреле того же 1532 года, на состоявшемся в Митаве ландаге, Георг Бранденбург-Ансбах был утверждён в качестве наследника курляндского герцога.

Попытка представителя литовского великого князя предотвратить подобное развитие событий ни к чему не привела, и было понятно, что инкорпорировать Курляндию в состав великого княжества можно только военным путём. Но единственной силой способной в сложившейся ситуации провести военную демонстрацию, должную показать курляндцам, что ещё рано сбрасывать Литву со счетов, было ополчение жмудской шляхты, среди которой как раз в это время начались волнения. Жмудины были давно недовольны тем, что их хоругви используются не только для защиты их земли, но и в военных действиях на других направлениях. И справедливости ради, у них для этого были причины. Хотя русские и не стали захватывать Жмудь, но с их стороны на территорию староства регулярно происходили набеги, причём не только русских, но и присягнувших царю литвинов, которые давно смотрели на Жмудь с неудовольствием, раздражённые её особым положением. Да и некоторые курляндские рыцари, пользуясь сложившейся обстановкой, охотно мстили жмудинам за все прошлые обиды, реальные или мнимые. Так что ситуация среди жмудской шляхты уже давно была накалённой, и русское вторжение, вызвавшее гибель в 1532 году жмудского старосты Станислава Кезгайло стало своего рода спусковым крючком для бунта местного шляхетства, потребовавшего от господаря, чтобы их использовали вновь только для обороны их земли, а собираемые налоги — на нужды староства. Что стало для Сигизмунда очередным досадным сюрпризом за этот год. И в лучшие времена подобный мятеж был большой неприятностью, а уж во время войны он грозил катастрофой. Тем более, как доносили агенты, среди жмуди были и такие, кто выступал за переход под власть русского царя, и в Кракове опасались, что в России воспользуются этим, и приберут Жмудскую землю под свою руку.

Опасения, кстати, были небеспочвенные. В Москве активно обсуждали возможность оказать помощь жмудским мятежникам, в том числе и новым военным вторжением. Но русские слишком затянули с принятием решения, да и сами мятежники не горели желанием выходить из-под власти Ягеллонов, и энергичное вмешательство в возникшую ситуацию русневского старосты Василия Ходыкина, который имел значительное влияние на жмудские дела, скоро урегулировало проблему. Ему удалось добиться от Сигизмунда обещания, что жмудская милиция не будет использоваться впредь, без согласия местного сеймика, вне пределов староства, и будучи назначен по рекомендации вдовы покойного Кезгайло — Анны Кишки (с которой, по слухам, и до этого состоял в "особых" отношениях) новым жмудским старостой, быстро утихомирил бунтовщиков. После чего, благополучно разрешив государственные дела, успешно устроил и свои личные — женившись на Анне Кишке, заполучил в свою собственность огромные земельные владения её бывшего мужа.

В общем итоге для Сигизмунда Польского на весну 1532 года складывалась критическая ситуация, и ему срочно требовалась хотя бы короткая передышка, дабы успеть накопить сил и обзавестись союзниками. На этом направлении король действовал через ближайшее окружение царя, где хватало прочно стоящих на позиции "худой мир лучше доброй ссоры", и полагавших, что Русское государство в этой войне достигло всех поставленных целей, а значит самое время заключить мир, пусть даже ценой крупных уступок.

В отправленных Юрием Радзивиллом письмах известным "литвинофилам" в среде высшей русской знати: князю Богдану Трубецкому, Михаилу Воронцову и Ивану Захарьину-Ляцкому содержалась просьба "приводить" царя к тому, "штоб от него и от войск его до того часу (до того дня, до которого литвины предлагали заключить перемирие) ...границам государя нашего, городом, двором, селам и всим землям покой был захован" и со своей стороны обещал также воздействовать на Сигизмунда.

Письмо гетмана имело определённый успех. В России также нарастала усталость от длящейся уже два года войны, пожиравшей огромные материальные ресурсы и конца и краю которой не было видно — Литва оказалась куда более крепким "орешком", чем ожидалось в начале. Чтобы профинансировать войну правительство было вынуждено пойти на значительные перемены в податной политике государства. Были увеличены как старые налоги, так и введены дополнительные: за годовое жалование плотников и кузнецов, занятых государственными работами, пленным иноземцам на корм и т. п. Если в 1529-1530 гг., исходя из средней доходности чети пашни, на оплату государственных податей шло 8,7% урожая, то в 1531-1532 гг. уже 15,1%. Кроме того, в Москве считали своей первейшей целью подавление сопротивления местной шляхты, без которого проведение крупных военных операций против Великого княжества Литовского становились весьма затруднительной задачей. Царь предписывал конфисковывать маетности "изменников", а их крестьяне не должны были давать им какие-либо доходы и слушать их "урядников". Но для успешного решения этой проблемы требовалось хотя бы временное прекращение военных действий, дабы иметь возможность задействоаать основные силы армии для наведения порядка на оккупированной территории, и лишить мятежников прямой военной поддержки со стороны литовских сил.

Таким образом, обе стороны были заинтересованы в установлении перемирия, и между Сигизмундом и Василием начались переговоры. Однако, с самого начала переговаривающиеся стороны столкнулись с жёсткой позицией сторон. Пожалуй, большой ошибкой со стороны русских было с самого начала пойти на уступки. Русские хотели заключения длительного перемирия (на 10-15 лет), и в обмен на его заключение высказали готовность вернуть литвинам Вильно с Понеманьем и Минск, желая сохранить за собой из захваченного Браслав, южную часть Подвинья (то есть земли Полоцкого и Витебского воеводств) и территорию восточнее Березины. Но литвины приняли подобную уступчивость за слабость, доказательство того, что русские выдохлись и не имеют сил для продолжения военных действий. Поэтому в обмен на заключение длительного перемирия потребовали возвращения к довоенным границам, а ежели русские желают вечного мира, так должны уступить все захваченные ими у литвинов земли ещё со времён отца нынешнего государя. Разумеется, подобная постановка вопроса встречала однозначно негативную реакцию русской стороны, твёрдо стоявшей на ранее заявленных позициях. Этим не преминули воспользоваться сторонники "партии войны" в Москве, ставшие утверждать, что литвины, пользуясь старой неписаной традицией прекращения военных действий во время переговоров, лишь тянут время, чтобы лучше подготовиться к новому наступлению.