Пещера отступала и словно пропадала совсем. Свет разливался и тянул скользнуть в себя. И Гнейтта светился совсем по-другому, точно весь пропитался волшебной пыльцой или даже звездной пылью.

— Летим, — позвал он аффу тихонько. — Мы никогда не пускали вас сюда, в наш запретный мир.

Игорь, не отрывая зачарованного взгляда от червича, проглотил еще один кругляшок водоросли и взял серебряного за руку, погружаясь в переливающийся, сверкающий туман.

— Гнейтта... Ангел мой, тебя не накажут? За то, что ты меня взял?

— Накажут. Я и так все законы переступил, — взмывая над пузырьками, к свету, Гнейтта вытянул юношу на поверхность воды. Виднелся недалеко дикий пляж. Вода была прозрачной, и вместо хвоста и червича были опять ноги. Червич увлек за собой юношу. Увлек к берегу, в ярко-зеленые заросли с низеньким домиком из бамбука...

Игоря посетило странное ощущение дежа вю. Как будто он был уже здесь, все видел...

— Постой! — он крепко ухватил Гнейтта за руку и обнял. — Там, за домом, растет старое сандаловое дерево. Разбитое надвое молнией. За ним — маленькая заброшенная каучуковая плантация. А вот туда, — юноша кивнул головой лучше не ходить, растет нуан. Так или нет?

— Да, — кивнул червич. Даже здесь, вне моря, волосы его светились словно серебряные струи. — Всего лишь возвратиться домой нам дано. Лишь раз, чтобы понять, где сердце стучит чаще и где... сбываются...

Грохот прибоя заглушил последние слова. Вместо них говорил шепот и песни птиц. Вместо этого мир вокруг вдруг стал осязаемым и настоящим настолько, насколько не бывает даже в самой настоящей реальности.

Соленые брызги на лице... На губах любимого... Игорь целовал Гнейтта, потеряв рассудок. Или не рассудок. Он не понимал, просто видел, что перед ним, рядом с ним, вместе с ним его жизнь. Его единственный и неповторимый. Следующая волна окатила их с ног до головы. Шторм?

Остров качнулся, перетекая в разноцветье шаров, словно бусины, нанизанные на длинную, почти бесконечную нить. Сотни миров. Сотни сияющих червичей, которые сплетают их тонкими пальцами.

— Аффам нельзя... Они так алчны... почти как люди. Все, что мы делаем, мы творим для счастья.

— Я... — Игорю казалось, что земля уходит из-под ног, и он проваливается в черную бездну отчаяния. — Ты здесь хочешь остаться?

Гнейтта не разжал пальцев, сплетенных с пальцами юноши. Но взгляд его стал таким печальным.

— Я хотел бы, но мне здесь не место... Я люблю тебя. Я думал, что никогда со мной такого не случится. Ты пришел из другого мира — беззащитный, нежный... мой...

— Пожалуйста, не грусти, — Игорь обнял своего ангела и прижал к себе, нежа, гладя по волосам. — Это из-за меня тебе здесь не место? Хочешь я... Ну не знаю... Что-нибудь сделаю, чтобы ты меня разлюбил? Тебя тогда сюда пустят? Ты же хочешь этого... — Он продолжал чувствовать червича, видел его желания, видел, как сильно тот хочет оказаться в своем настоящем мире. Свободным.

— Нет, не хочу... Я не разлюблю... подсознание нарисует тебя вновь. Ты придешь в сны, в видения, в песни, как музыка и стихи, как... — закружить Игоря через время, судьбы и дороги, полетать с ним сквозь небесные дали, чтобы... очнуться и заглянуть в голубые глаза юноши, который лежит на мху в норе.

Гнейтта поцеловал юношу — тот пошевелился и словно вернулся из небытия.

— Теперь ты веришь, что я не мог отравить? — спросил червич, поглаживая аффу.

— Я и до этого не верил, — Игорь притянул к себе серебряного. Единственного... Любимого... — Просто... — слова путались, менялись, и как будто не давались. — Просто я видел, как потерял разум аффа, которого ими накормили. Я хотел узнать, понять... Ты можешь мне пообещать не выходить из моих покоев?

— Я не могу причинять вред существам, которые разумны, — почти вскрикнул Гнейтта. — Да, я охотник... я умею ловить рыб, могу убить даже касатку. Мой садик только усыпил бы аффу, но чтобы сделать то, что показал Ктулху... Игорь, дай мне поговорить с повелителем. Дай закончить нашу ссору.

Кожа аффы стремительно становилась синей. Ссора? Значит, это так называется. Всего лишь ссора? Ктулху любил, и, скорее всего, еще любит. И если он увидит, что Гнейтта... Король его не отпустит и захочет использовать. Воспаленный ум рождал разумные мысли, а душу и тело терзала ревность. Хотелось и чуть ли не вышвырнуть червича, чтобы он, наконец, увиделся с повелителем и перестал с ним "ссориться", и запереть и не отпускать, и взять прямо сейчас, и спрятать в ласке.

Игорь зарычал, свивая серебряного щупальцами.

Расслабленное тело даже не сумело среагировать на внезапный гнев, оказавшись в упругих кольцах. Щупальца присосками прикреплялись к хвосту, к животу, к груди, проникали жалами под кожу. Ревность... Жажда обладания, пронзающее вспышками желание и одновременно страх, который должен подчинять.

Гнейтта бесполезно тратил попытки на то, чтобы выбраться, пока не сдался образам молодого аффы.

— Игорь, Игорь, Игорь, — жалобно повторял он. — Зачем ты так злишься? Я твой... ах...

— Мой, — щупальца прижали тело червича, руки в волосы, жестко, требовательно, жадный поцелуй. — Мой... — пальцы расслабляются и уже просто придерживают. — Мой... — щупальца скользят ласковым желанием по чешуе. — Мой серебряный ангел... — оплетают нежной жаждой руки и туловище червича. — Мой желанный... — кончики щупалец гладят-царапают-огибают позвонки. — Мой любимый... — щупальца подхватывают голову, позволяя углублять поцелуй. Пальцы гладят шею, плечи, грудь. — Мой...

— Твой... твой, — изогнувшись назад, червич подтверждал право аффы на владение собой. Вряд ли бы другие сыны Ктулху поняли, что сейчас происходит в норе. Гнейтта — чистейший, сильнейший среди многих других червичей, позволял проникать в слои, позволял себя любить, не заботясь о том, что Черный король прознает про эту вопиющую наглость. Отказал ведь ему — богу океана... И сдался в первый же день пришельцу с земли, который даже в ритуалы как следует не вникнул.

Игорь просто задыхался от восхищения, от происходящего. Ему казалось, что все его тело полностью, до самых кончиков, тонет в безумных ощущениях, тает и одновременно горит от прикосновений к Гнейтте. Обхватывать, ласкать, манить и самому срываться с головой в сумасшествие обладания. Поцелуи опускались все ниже, дразнили соски, живот серебряного, щупальца изгибали-выгибали его тело и тоже дразнили, звали раскрыться, отдаться.

Игорь с трепетом провел вдоль тела ангела руками и щупальцами, припал к нему нежным поцелуем и стал переводить в фазу самки.

И цветком, что на заре раскрывает лепестки, стал Гнейтта. Его гибкое, его молодое тело готово было зачать. Аффа чувствовал в воде льющийся сладкий призыв обладать. Червич, откликнувшись на поцелуи, осознал вдруг, что уже не играет, что происходящее приведет к рождению, стек вниз и обнял Игоря.

— Ты не можешь. Я не могу... мне страшно.

— Почему? — юноша подхватил серебряного и опять обнял. Дурман сладости не отпускал его, не позволял думать, только чувствовать. И именно поэтому он сейчас остановился, хоть ненадолго, но все-таки остановился, ведь ангелу было нехорошо. Нехорошо... И он принялся опять нежно целовать червича, обвивая кольцами — расслабить, разнежить, успокоить. Мой... Желанный... Любимый...

Гнейтта принимал ласки и постепенно плыл в мягких поцелуях и ласках, забывался и сам желал... складки разошлись, открывая лоно. Червич дрожал от каждого прикосновения губ, легкий разряд ударил по аффе, принося еще больше возбуждения.

Трепет... Трепет обладания, когда серебряный сам раскрывается, сам зовет и возбуждает. И такая нежная, зовущая сладость меняет вкус. Становится как горячий шоколад — обжигающий и сладостью, и странной терпкостью, и небольшой, сразу пропадающей, горечью, оставляющей почти невидимый привкус, который хочется пробовать и пробовать. Чтобы понять, чтобы познать.

С еле слышным стоном Игорь нежно вошел в Гнейтта. Щупальца чуть изогнули тело червича, открывая его еще больше, но только чуть, чтобы серебряному не стало неприятно или плохо. Аффа руками подвинул к себе любимого ближе и стал целовать, медленно двигаясь, входя как можно глубже. Щупальцем постепенно раскрывал ангела сзади. Так нужно. Зачем — непонятно. Но нужно.

От проникновения червича уносило в потоки, где жемчужные долины переливаются небывалыми цветами. Уносило к таинственным алым скалам, разрисованным узорами кораллов. Уносило к солнцу, чей слабый свет однажды червич видел сквозь пласты воды. Он впускал в себя Игоря очень глубоко, сжимая плоть, отпуская, снова сжимая, почти крича от каждого толчка. Толстое щупальце гладило складки сзади, постепенно раздвигая в стороны. Гнейтта знал, что аффа уже не играет с ним, что наступает мгновение, когда... Так скоро... Несколько дней за сезон размножения, чтобы целиком отдаться сыну Ктулху. Щупальце нашло узкий вход, провело по нему негой.

И еще, и еще, призывая раскрыться. Игорь не понимал, что его ведет, но точно чувствовал, что нужно делать. Медлительность и ласковость соития, когда нельзя сорваться, как бы ни было велико желание, как бы ни просило тело, что его, что ангела. Манящей лаской входить сзади, заставляя червича трепетать и светиться безумной бабочкой, летящей ночью на огонь. Самому плыть в сиянии, которое дарит любимый. Синхронно проникать спереди и сзади. Щупальце проникает все глубже и глубже, как никогда раньше. Так нужно. Нежностью провести по запретной в другие дни глубине — пусти дальше, желанный мой... Нужно не только семя... Сначала нужно ввести нужные гормоны... Пусти дальше, любимый...

Гнейтта часто дышал. Щупальце то расширялось внутри, то, сузившись, ползло дальше. И новое расширение, заставляющее урчать и плакать от восторженного желания, и еще более глубокое проникновение. Лоно, дрожащее от каждого толчка. От каждого требовательного движения.

— Нестерпимо... Умоляю... ахх, — полуоткрытые губы и закрытые глаза говорили о том, что червича уносит. Он был жарким внутри, тесным, безумно сладким... Свет исходил теперь не только от тела, но и отделялся и кружил по норе маленькими звездочками.

Щупальце аффы попало в нужное место. Медленным потоком начали выделяться гормоны. Игорь также мучал серебряного ласковостью и нежностью. Скоро... Мир начал потихоньку кружиться волшебной светящейся метелью, закрывающей от всех остальных. Таинство... Скоро... Юноша прижал к себе червича, добавляя желание и страсть уже напрямую, через жабры. И опять тягучие, как патока, движения. Скоро, любимый, совсем скоро...

— Игорь, — дыхание сбивалось, перемешиваясь с урчанием. — Глубоко... Прошу, еще... Да, хочу еще, — Гнейтта прижался к аффе, принимая в себя страсть. Жабры трепыхались, принимая гормоны. Щупальце источало жидкость, которая пропитывала внутренности. Член двигался все более яростно. Оплодотворение — это уже не игра. Игорь, ты даже не играл долго... Ты любимый. Если откроют правду, если король узнает...

Юноша продолжал вести древний инстинкт. Он кусал губы, стараясь не сбиться. Из глубины его организма поднималось что-то странное, переворачивающее все внутри. Член уже болезненно пульсировал. Последний выдох в жабры. Последние капли из щупальца. Прижав, почти вывернув червича, аффа с протяжным рыком кончил. Глубже, как можно глубже. И не выпускать, не давать отодвигаться, пока все не примется уже готовым организмом серебряного. И быстрые легкие поцелуи в губы — даже, если неприятно сейчас, потерпи, любимый, потерпи чуть-чуть...

Лавой затопило тело Гнейтта. Огонь прошел через внутренности вверх, попал в дыхательные резервуары и вышел огненным всплеском сквозь волосы, на мгновение ставшие белоснежными.

Теперь уже червич страстно целовал юношу, проникал языком в его рот, пробегал по небу, по зубам. Вместе, целое... Близость... стали близки, соединившись системами, сплетаясь нервными окончаниями...

Игорь безумно обнимал Гнейтта, отвечая на поцелуи, продолжая удерживать, не отпуская. Привычная сладость вкуса червича постепенно возвращалась новыми красками, возбуждающими странные желания. Он и раньше готов был с кем угодно сражаться ради серебряного, теперь же это желание странным образом преобразовывалось — не сражаться, а убить, если хоть кто-то посмеет обидеть ангела. Аффа аккуратно обхватил любимого, чуть укачивая, постепенно освобождая его от щупальца. Лишь бы больно не сделать.

— Серебряный мой, — легкий поцелуй, полный нежности и ласки.

В его руках Червич тихонечко всхлипнул, но не от неприятных ощущений, а от того, что было слишком хорошо. Перед глазами плыли круги. В груди билось сердце, в кровь через резервуары для дыхания проникали несущую информацию клетки аффы.

— Мы теперь ближе, чем кто-либо на свете, — забормотал Гнейтта. — Я тебя почти не знаю. Но словно знаю. Словно я тебя давно знаю. Такое бывает? — еще один поцелуй. — Игорь, мы все помним. Мы долго ухаживаем, долго присматриваемся и постепенно открываемся, но с тобой все не так. Словно я тебя раньше встречал, словно кто-то стер нашу близость.

— Стер? — Игорь гладил червича по голове и целовал в серебряные волосы. — А ненастоящую память можно сделать?

— Да, — Гнейтта склонил голову к плечу юноши и обвил того руками. — Но нужно иметь большую власть, как Ктулху... Как древние без тел... они были на празднике... когда ловили Мия... Бедный Мий...

Юноша задал вопрос наугад, и, если говорить честно, был очень удивлен ответом.

— Гнейтта... А где сейчас аффа, в которого ты был влюблен?

— Я не знаю, — червич боялся отвечать. — Говорят, он жив, но я не помню. Я пытался искать первые двадцать лет — по воде, по своим снам. Но бесполезно...

— Не помнишь? Тебе стерли память? — беспокойство в Игоре все росло и росло.

— Я думаю, что стерли. Ктулху может уничтожать и менять воспоминания. Это не моя трава стела того аффу, — Гнейтта задрожал.

— А... — юноша опять попытался сглотнуть и выругался про себя — не подходит это тело для такого, а ведь все равно, пытается. — А вот, к примеру, тело можно изменить? — И он опять погладил серебряного, пытаясь успокоить, хотя сам уже был почти на взводе.

И тут червич призадумался. Он понимал, к чему ведет Игорь, разглядывал с новым интересом. Изучал, словно вновь встретил.

— Мы с тобой стали близки в первый же день. Такое почти никогда не случается. Цийкон ухаживал за мной десять лет почти. Он был деликатен и, если бы не ты, я бы пошел с ним на игру... — воспоминания о предыдущем аффе скорее несли оттенок дружбы и веселых развлечений. — Но с нами все случилось слишком быстро — мгновенно.

— И не только с нами, — тихо ответил Игорь. — Ктулху сказал, что я чистокровный. Но я не выгляжу чистокровным. Я не похож на Цийкона, я не похож на остальных. Если бы можно было проверить клеточный возраст тела...

— Ты выглядишь, как ребенок. Наш возраст определяется силой энергии и пластов сознания. Аффы сменяют тела на новые и вполне существуют несколько тысячелетий, — заметил Гнейтта, потершись щекой о щеку Игоря.