| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Я тут веревку припас и плеть... не знаю, захочешь ли ты. Но если нет, пусть валяются и дальше под подушкой. — Эдвин неловко улыбнулся Сильвурсонни. — Я хотел для тебя стать лучше всех... всех на свете. Ты не жалей меня... я выдержу.
Сюзерен сверкнул глазами. Он потащил любимого к их ложу, чтобы связать тому руки и ноги, уложив на живот лодочкой, заставляя выгнуться от натянутых веревок, не спрашивая больше, зачем маркиз позволяет подобное, а действуя четко и быстро. Плеть не приносила особо боли сперва, проходясь по рукам и ногам теплой лаской, но потом Луис ударил по бедру сильнее, еще и еще, переходя на голени и даже пятки.
Эдвин лежал, повернув лицо к Луису — он хотел видеть его, плеть в его руках и кажется, начинал понимать, что в этом находят другие. Возбуждение от каждого нового удара становилось просто невыносимым. Алонсо вскрикивал, дергался, каждый раз снова и снова подставляясь под плеть, которая обжигала и дарила неизведанное наслаждение — словно тавро, которым тебя метят, чтобы показать свою силу и власть. И разум просил только одного: "Сильнее... Можно еще сильнее, ты же чувствуешь!"
И Луис не отказывал маркизу — его плеть свистела в воздухе, полосуя кожу красными линиями, рисунком боли, которую скоро сменит горячее олово, бегущее по крови, а потом наступит экстаз, и тогда можно будет ослабить узлы и брать, корежить держать за волосы, не позволяя уйти от боли, душить почти до потери сознания. Все, что даровано свыше, все, что даровано господином его возлюбленному, который может принадлежать только одному — только ему.
Эдвин уже задыхался и охрип от криков, вся его кожа горела, и тепло пронзало тело — странное, восхитительное даже. Алонсо весь покрылся испариной, хватая губами душный воздух комнаты, а потом вдруг что-то переломилось внутри и он ощутил, что становиться легче пылинки, и его несет прочь от земли — там вверху, паря среди густого тумана он слышал дыхание любимого, его шаги, каждое движение, даже стук сердца.
Именно тогда веревки ослабли, а на спину легли соленые и обжигающие поцелуи, слизывающие рубины крови. Руки, все еще связанные не давали двигаться, но Луису хотелось сейчас подчинять Эдвина, и он вновь подтянул его к себе, заставляя уткнуться лицом в покрывало, и взял, осторожно и сперва даже трепетно, проводя ладонью от шеи до бедер. А потом стал двигаться размашисто и яростно, слушая хрипы и пока не наваливаясь на горящее жаром тело.
У Эдвина звезды сверкали перед глазами, внутри горело так же, как снаружи — нетерпением и сладкими прикосновениями. Сердце в груди просто заходилось, дыхания не хватало. Раз. Два. Три. А теперь еще быстрее двигаться навстречу любимому так, словно они соревнуются кто кого обгонит. Эдвин не выдержал — он ощутил, как его внутренние мышцы сжали горячую плоть собой, а потом снова сжались, но уже сильнее. Алонсо вскрикивал с каждым спазмом там, между ягодиц и судорога ослепительного наслаждения всякий раз пронзала его тело с головы до пят.
Эдвин перестал понимать, где он и что происходит.
Бешеный ритм, продиктованный самой любовью, делал из сюзерена настоящего зверя, который не терпит неподчинения и буквально принуждает к отклику. С Алонсо Луис так сорвался впервые, забыв и о его ранах, и о том, что маркиз не привычен к подобным зверствам, вбивался, вжимая в кровать, рыча на ухо.
Эдвин нежно прижимался к его губам в ответ, и дыхание Луиса опаляло ему кожу точно огонь. Алонсо изливался, вздрагивая под ним, тратя последние силы на то, чтобы отвечать — вздохами, стонами, движениями навстречу — пусть слабыми и едва заметными. Их любовь больше походила на изощренную пытку, но это была прекрасная пытка! Эдвин совершенно потерял голову.
Казалось, что комната сузилась до маленького ларца, а потом раздвинулась, став огромной бездной. Если можно, то можно падать в такую вечность. Если хочется, то даже препятствия не остановят.
— Ты мой, — шепнул Луис военачальнику, прикусывая ухо и входя так глубоко, как только мог, достигая звездного неба и касаясь того ладонью.
— Твой, — устало прошелестело в ответ, словно ветер прошел по комнате. Эдвин, тяжело дыша, прижался влажным виском к губам Луиса. — Мне... так хорошо с тобой.
— Мне нужен только ты, — отозвался Сильвурсонни, высвобождая из плена возлюбленного и перекатываясь на кровати, чтобы освободить от веревок и потянуться за граппой и травами, чтобы протереть исполосованную кожу. Кто бы мог подумать, что однажды он станет таким — похожим на Фернандо, голодным зверем, не знающим меры.
Синие глаза Эдвина смотрели на Луиса с невыразимой глубокой любовью. Пальцы легли поверх руки Сильвурсонни, что держала бутылек с граппой, остановили на полпути. Черт с ним, с ранами и болью — чувствовать их даже лучше, знать, что и Луису тоже было хорошо сегодня.
— Знаешь, а ведь тогда, в гроте... я едва не поцеловал тебя. Мне хотелось, но ты был без сознания и я... больше всего на свете боялся, что не смогу тебя уберечь. — Алонсо приподнялся и дотянулся поцелуем до губ любимого.
— Уже тогда? — голубые глаза стали огромными и изумленными. Вспоминая себя в тот момент, Сильвурсонни меньше всего считал, что похож на человека, который способен вызвать любовь.
— Это была какая-то секундная слабость... — признался Эдвин, проводя пальцами по щеке Сильвурсонни. — Потом я запретил себе думать об этом на десять долгих лет... но ты снился мне. Иногда. Ты был во сне таким же, как сейчас... Поверить не могу, что это не сон.
— Я был уверен, что ты влюблен в Легрэ, — вдруг признался Луис. — Я ревновал, когда ты только появился в покоях короля. И Фернандо не позволял мне смотреть на тебя никогда. Он был очень внимательным к любой детали, даже к малейшим царапинам на мне или синякам.
— Я тоже не хотел, чтобы у тебя были неприятности из-за меня. — Эдвин продолжал любоваться своим королем и богом, убирая с его лба серебристые влажные прядки, бережно отводя их назад. — Я понимаю Фернандо, но... Луис, я никогда и ни в кого не был влюблен. Ни разу. До тебя. И мне сейчас поэтому очень хорошо. Что бы ты, как бы не делал со мной, мне будет хорошо... Не знаю, сколько бы еще лет я выдержал без твоей любви. Ты — моя судьба, Луис... а я — твоя. Не Фернандо с Легрэ. Я. Я точно знаю теперь. В твоей жизни не будет больше ни одного любовника, кроме меня, и я хочу стать для тебя всем, любым, таким, каким нужно быть, чтобы вечно оставаться твоим... рядом с тобой.
— Ты и так для меня все, разве ты еще сомневаешься? Все, что в прошлом, осталось там... Сегодня есть ты и я, — Луис привлек к себе Эдвина, заставляя на себя навалиться, и все же смазал его раны и проступавшие синяки, отметки общего желания, свидетельства их близости, становившейся с каждым днем все более крепкой.
Он думал уже о том, что скоро вернется в столицу и заставит Алонсо переехать к себе в спальню, что теперь их не будут разделять недоговоренности и молчание, а с ведьмой придется разобраться — теперь и безотлагательно.
Эдвин улыбался Луису и очень жалел, что сейчас до жути хочется выпить вина и, упав в подушки, спать. Глупое тело получило свое и жаждало отдыха. Алонсо время от времени целовал лицо и плечи Луиса — поцелуями невинными, благодарными и нежными.
— Я не сомневаюсь, — сказал он. — Я должен был сказать тебе это один раз и видеть твои глаза. Теперь я спокоен.
— Тебе следует выспаться, — бережно уложив маркиза и накрыв покрывалом, Луис склонился и поцеловал. — Я тебя одного не оставлю, позову сюда Пьетро. Пусть сидит с тобой, пока я поговорю с этой чертовкой. Так что не беспокойся и отдыхай.
— Не нужно звать Пьетро. У него сейчас свои заботы — он влюблен по уши и тоже опасается за своего любимого.
Луис удивленно посмотрел на Алонсо. Когда этот маленький паршивец успел влюбиться? И в какой уже раз? Не слишком ли частенько его заносит?
— Да его высечь надо, чтобы прекратил шляться! Не защищай барона. Тот влюбляется каждую секунду — и всегда до гроба.
— Нет, — помотал головой Эдвин, лукаво улыбаясь, — на этот раз он крепко влип в сети одного молодого и зеленоглазого мужчины.
Сильвурсонни нахмурился, припоминая, о ком пытается ему намекнуть Эдвин, а затем почему-то вспомнил экзотического инквизитора, который так и лез в голову, но мысль о том, что они могут быть любовниками, показалась слишком крамольной.
— И кто же это?
— Ты же сам догадываешься. — Эдвин приложил ладонь к щеке короля. — Ну, не хмурься. Пьетро отлично понимает, как они с Августино рискуют. И Августино тоже далеко не дурак. Насколько серьезны должны быть чувства, чтобы встречаться, несмотря ни на что. Пьетро любит его... Ты же не будешь ревновать, верно? — в синих глазах Алонсо проскользнула тень беспокойства.
— То есть с Августино? — сюзерен был все же ошарашен этим известием. — Ты хочешь мне сказать, что они спят вместе? Ты с чего все это взял? — непонимающе спросил Луис.
— Мне Пьетро сказал, — просто ответил Алонсо. — Когда вы с Августино говорили в кабинете.
— Сказал сам? — Луис покачал головой. До чего же взбалмошный мальчишка! Что учудил! Неужели он не понимает, чем это может обернуться?
— Я присмотрю за ним, — пообещал Эдвин, — не надо, не волнуйся.
— Он влюбился в инквизитора. Ты вообще слушаешь, как это звучит? — взорвался Луис. — Да я ему уши надеру и отправлю на границу служить на годик, чтобы даже забыл о подобных мыслях, чтобы не подставлялся сам и нас не подставлял.
Эдвин виновато вздохнул.
— Луис, если инквизитор помалкивать будет и вести себя обычно на людях, ничего страшного не случится.
— Если... Я не уверен ни в нашем Пьетро, ни тем более в приезжем посланнике Папы. Теперь вообще все хуже некуда. Если это специальная подстава? Ты просто не знаешь, на что способна церковь, чтобы добиться своего.
— Хм, — губы Эдвина тронула загадочная улыбка. — А ты обними Пьетро при инквизиторе... в его глазах сам все увидишь, подстава или чувства.
— Полагаешь, я не сделаю так? — усмехнулся Луис. — При первой же встрече так и поступлю. И все же Пьетро будет ночевать здесь, в любом случае его дорогой инквизитор будет несколько занят, зато я уверен, где теперь находится мой воспитанник. Не придется искать.
У Эдвина вырвался только тяжелый вздох. Он понимал, что Луису необходимо время, чтобы привыкнуть к этой мысли, а сам не мог отделаться от другой, более назойливой — что, если король все-таки ревнует барона? Алонсо не хотел знать ответа, особенно если тот положительный.
— Хорошо, как скажешь. Ты к Софи теперь?
— Да, я ненадолго отлучусь. И не смей даже думать засыпать. Жди появления Пьетро, — приказал сюзерен, поднимаясь и подбирая с пола одежду. Он одевался быстро, собираясь узнать все, что таит строптивая пташка Райсаро.
— Я не усну, — твердо пообещал Алонсо и на всякий случай сел в постели. — Не задерживайся только.
* * *
Когда за Августино и Софи закрылась дверь, инквизитор проследовал к окну, предоставляя секретарю разложить письменные принадлежности на другом столе, а сам велел охраннику разжечь камин и чуть протопить помещение. Он смотрел в окно, дыша холодным воздухом и вспоминая жар, исходящий от Пьетро, который всю ночь не давал уснуть.
Потом положил руки на высокий подоконник и оперся на него, выглядывая во двор, где один из гвардейцев тащил сено для прибывших узников.
— Наш разговор будут записывать, Софи Райсаро, — сказал тускло. — Вы готовы дать показания?
— Да, ваше святейшество, — тихо ответила Софи, оставшись стоять посреди комнаты. Хотя здесь было теплее, чем на улице, Софи никак не могла согреться. Она зябко обнимала себя за плечи и дрожала. — Что будет с моими братьями?
— Зависит от того, что я услышу, — взгляд Августино так и скользил по двору, где уже начинало темнеть и хмариться. — Ваши братья сейчас в темнице, в подвалах... Софи, сознайтесь мне во всем, и я подумаю, как вас спасти.
— Они ничего не сделали, — взмолилась Софи, падая на колени и закрывая лицо руками. — Я сознаюсь, в чем пожелаете, мне уже все равно, только не трогайте Флаво и Лучиано. Они не заговорщики. Их отец заставлял собирать войска... Они никогда бы не пошли против короля, и Вестготия им ни к чему. Они никого не предавали. Они даже не воевали с армией Алонсо. Они просто пытались защитить меня.
Августино обернулся. Присел рядом с девушкой и приказал не писать.
— Почему защищали именно тебя? — спросил тихо.
— Я их сестра, а они мои братья, — выдохнула Софи сквозь слезы. — Они любят меня и знали, что я не желала становиться женой короля. И теперь они должны заплатить только за то, что не позволили меня унижать. Вы же сами знаете, что Сильвурсонни убил бы меня, как только заговор был бы раскрыт. Флаво и Лучиано мне жизнь спасали... — Софи проглотила вставший в горле ком и пальцами вытерла слезу со щеки. — Лучше бы я сгорела тогда, вместе с этим шатром. Лучше бы тогда, чем теперь...
— Вы обвиняетесь не в заговоре против короля, — вдруг улыбнулся Августино. — А в совсем другом грехе. Я не занимаюсь светскими судами, Софи. На вас указали, как на ведьму.
— Кто? — с запинкой спросила она. У Софи так перехватило дыхание, что она даже плакать перестала — уставилась на инквизитора большими черными глазами, глазами испуганного ребенка.
— Тот, к кому вы подослали демона, — Августино потянул девочку подняться и усадил на стул. — Принесите молока, — попросил он слугу у двери. — Софи, если вы сейчас расскажете, как насылали порчу, то я смилостивлюсь и под суд пойдете только вы, а ваши братья будут отпущены.
Софи коснулась дрожащей рукой шеи, внутри все сжалось, совсем как тогда, в церкви, во время венчания.
— Вы сказали, что хотите спасти меня...
— Если ты скажешь, что сделала, — шепотом произнес Августино. Он разглядывал баронессу, в которой чувствовалась цыганская кровь. Много таких девок ходит по дорогам и гадают на судьбу, рассылают проклятья, смеются над верой.
Софи смотрела в его глаза пристально и грустно.
— Я спасала жизнь короля и своих братьев — вот вся моя вина. Даже если я объясню, вы не поймете. Я признаюсь во всем, если вы пообещаете пустить меня к моим братьям и дать мне яд. Один для нас троих. Пообещайте мне и сдержите слово и вы получите все, что пожелаете.
— Я не приношу смерти, Софи, я спасаю от смерти, — Августино склонил голову набок, — и мне больно слышать, когда желают умереть. Мне страшно думать, что вы спасали короля, желая ему зла.
— Вы ничего не знаете, — сказала Софи тихо. — Мы родились и выросли в этом замке, и солнце и снег нам были в радость, и никому мы не желали зла. Тот случай с бароном Моунт в лесу — глупая выходка и теперь, когда я прошла через тот же ад, я понимаю, что он чувствовал, и видит Бог, мне стыдно за то, что я не ведала, что творила. Мне пришлось повзрослеть очень быстро и увидеть все гадости этой жизни за короткий срок. Вас когда-нибудь били перед тем, как изнасиловать? Разве муж должен поступать так со своей женой? Разве своей жертвой он объявлял меня перед Богом в храме, святой отец? За что со мной поступили так? Разве я убила кого-то или желала смерти королю? Нет. Но меня украли и растоптали, и всем вам было наплевать на мою душу. Вы не пытались спасать меня тогда и вряд ли сделаете это теперь. Я всего лишь защищалась... Человек часто понимает, что причинил боль другим, пройдя через нее сам. Не дай вам Бог узнать, каково это — терять любимых людей, видеть их мучения и боль, их унижения и смерть. Такого врагу не пожелаешь.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
