Для координации пропагандистской политики правительства начальник УВИ Дэвис регулярно встречался с представителями Объединенного комитета начальников штабов, Военного министерства, Военно-морского министерства, Государственного департамента, Управления координатора по межамериканским делам, Совета по военной экономике, Совета по производству военной продукции и Управления цензуры. Дэвис обнаружил, что у каждого была своя повестка дня. Реагируя на эту ситуацию, бывший начальник КОИ Джордж Крил выразил Дэвису свои сожаления по поводу того, что его коллега во время Второй мировой войны не имел реального контроля над армией, флотом и государственными департаментами. Крил рассказал, что, когда кто—либо оспаривал полномочия КОИ, он побеждал, потому что «Вудро Вильсон их подавил». Крил воздержался от указания на то, что было очевидно — Дэвис не пользовался такой поддержкой со стороны Рузвельта. Крил выразил мало надежды, кроме пожеланий удачи и предупреждения о том, что для Дэвиса «дружелюбие может быть пороком». Хотя наблюдатели хвалили директора УВИ за его умение общаться с высокопоставленными коллегами, Дэвис позже отметил, что Крил был «прав почти по всем пунктам».28
С самого начала «стратегия правды» УВИ столкнулась со многими препятствиями. Во-первых, существовал вопрос о цензуре. 16 декабря 1941 года президент Рузвельт учредил Управление цензуры, возглавляемое исполнительным редактором новостей «Ассошиэтед Пресс» Байроном Прайсом. Управление цензуры имело власть над всеми гражданскими сообщениями. Оно скрывало информацию, которая могла бы помочь врагу, включая вопросы обороны, судоходства, сводки погоды и поездки президента. Прайс, который считал, что цензура прессы нарушает «демократическое кредо», тем не менее признал ее необходимость в военное время. Он создал добровольную систему, предоставляя новостным изданиям рекомендации о том, что можно, а что нельзя печатать или транслировать. Попросив средства массовой информации контролировать себя, Прайс поддерживал хорошие отношения с прессой на протяжении всей войны. Прежде чем новостные организации опубликуют материал, Прайс хотел, чтобы они спросили себя: «Хотел бы я получить эту информацию, если бы был врагом?».29 На пресс-конференции 1942 года он и Дэвис объяснили отношения Управления цензуры и УВИ со средствами массовой информации. Прайс объявил: «Мы рассказываем то, что они не могут напечатать». Дэвис сказал: «Мы даем им материал, который, как мы надеемся, они напечатают».30 В сочетании с цензурой «стратегия правды» означала отдельные фрагменты правды, а не всю правду.
Что наиболее важно, жесткая военная цензура усложняла работу УВИ. Потрясенные успешным нападением Японии, армия и флот усилили общественное недоверие, обнародовав противоречивую информацию. В свой первый рабочий день Дэвис посетил военного министра Генри Стимсона и министра военно-морского флота Фрэнка Нокса, обоих видных республиканцев, которые присоединились к администрации Рузвельта, чтобы привнести двухпартийность в национальное правительство. Стимсон, сидевший под портретом своего наставника Элайху Рута, прочитал директору УВИ лекцию о военной тайне и «вежливо отмахнулся». Нокс, коллега-газетчик, выразил желание сотрудничать, но Дэвис не был настроен оптимистично, зная, что адмирал Эрнест Дж. Кинг, командующий военно-морскими силами, предпочел информационную политику, которая рассказывала бы американскому народу о войне только тогда, когда она была выиграна. Скрывая плохие новости, что означало почти все новости в начале 1942 года, вооруженные силы позволили слухам и подозрениям процветать. Эта политика привела Дэвиса в ярость, который считал, что правду следует говорить до тех пор, пока это не повредит операциям. УВИ и военные совещались ежедневно, но ситуация улучшилась только тогда, когда военно-морской флот смог сообщить позже в 1942 году о победах в Коралловом море, Мидуэе и Гуадалканале.31
Рассказать общественности правду о целях войны было непросто, потому что политики не пришли к согласию и не хотели разъяснять, в чем заключались эти цели. Пропагандисты хотели лучше, чем их коллеги во время Первой мировой войны, подготовить общественность к обязательствам мирного времени.32 Заместитель начальника УВИ Артур Свитсер, освещавший Государственный департамент в качестве репортера во время Первой мировой войны и проведший межвоенные годы в Лиге Наций, попытался выяснить, каковы были военные цели США и как они будут достигнуты. Свитсер посетил президента Рузвельта, который сказал ему, что он не одобряет пересмотренную Лигу Наций, которую он отклонил как «много болтовни». Вместо этого Рузвельт предпочел план послевоенного порядка, в котором то, что он назвал четырьмя полицейскими — Соединенные Штаты, Великобритания, Советский Союз, и Китай — обеспечил бы мир. «Если вам не нравятся русские, вы все равно должны их заполучить», — объяснил Рузвельт. «Они слишком велики и могущественны, чтобы разоружиться, и вам лучше придерживаться старой доброй политической теории: если вы не можете победить их, присоединяйтесь к ним. Тогда у вас была бы колоссальная власть».33 Четверо полицейских, настаивал Рузвельт, будут поддерживать мир, реагируя на любое нарушение тем, что он называл своей старой идеей карантина. Полицейские отрезали бы нарушителя от торговли со всеми частями света; если бы экономические санкции не сработали, то была бы применена военная сила. Президент думал, что его план «Четырех полицейских» сможет сохранить мир по крайней мере на двадцать пять лет, но он не объяснил Свитсеру, как план, основанный на доминировании великих держав, будет соответствовать принципам Атлантической хартии.
В то время как Белый дом сосредоточился на безопасности, Государственный департамент, как узнал Свитсер, был сосредоточен на послевоенной экономике. Государственный секретарь Корделл Халл, достойный бывший сенатор-демократ от Теннесси и давний сторонник свободной торговли, был больше заинтересован в расширении доступа к мировым рынкам, чем в создании Организации Объединенных Наций. Он сказал Свитсеру, что, по его мнению, американцы не должны вмешиваться в британское правление в Индии, где Махатма Ганди возглавлял массовое движение за независимость, потому что, если, в свою очередь, британцы «вмешаются» в Аргентине, американцы будут размахивать доктриной Монро и скажут им не лезть не в свое дело. Заместитель госсекретаря Самнер Уэллс сказал Свитсеру, что пропагандисты должны исправить впечатление, что для обеспечения «свободы от нужды» Соединенные Штаты будут разыгрывать перед миром Санта-Клауса, распространяя Новый курс за рубежом и принося « повсюду щедрость страдающему человечеству». Хотя Уэллс считал, что Соединенные Штаты должны распределить награду, он не думал, что американским налогоплательщикам понравится эта идея, поэтому было бы лучше не говорить им об этом. Свитсер выяснил, что Белый дом и Государственный департамент планировали расширить американскую военную и экономическую мощь как ключ к послевоенному миру. Однако они не хотели, чтобы общественность много знала об их, по общему признанию, отрывочных планах. Это оставило для продвижения УВИ с благородными концепциями Атлантической хартии и четырех свобод.34
Чтобы донести эти цели, пропагандисты рассчитывали на сотрудничество со стороны средств массовой информации, которые были посвящены патриотическому служению, а также получению прибыли. Хотя УВИ создала программу «Ораторов победы» по образцу «четырехминутных людей Первой мировой войны», оно быстро осознало, что радио, фильмы и кинохроника сделали идею "четырехминутных людей" старомодной. Опросы показали, что общественность считала, что радио — особенно выступления президента — это лучший способ для правительства донести свое послание. Действительно, президент Рузвельт уже освоил использование радио, чтобы связаться с людьми в их домах с помощью «бесед у камина». Девяносто процентов американцев слушали радио по четыре часа в день. Они слушали в основном для развлечения, но количество радиопередач, посвященных новостям, выросло с 5 до 20 процентов в годы войны. Убежденные в том, что «радиопропаганда должна быть безболезненной», УВИ и радиокомпании включили военные послания в различные шоу, комедии, мыльные оперы, спортивные репортажи и новостные программы.35
В Голливуд УВИ отправило правительственное информационное руководство для киноиндустрии, попросив его подумать: «Поможет ли эта картина выиграть войну?» УВИ предлагало сообщения, пересматривало сценарии и просило студии вырезать нежелательные сцены и диалоги. Киноиндустрия, по словам историка Томаса Доэрти, добровольно стала «выдающимся транслятором политики военного времени», даже несмотря на то, что она предпочитала сочетать пропаганду с проверенными формулами развлечения. Чиновники иногда морщились от нелепых сюжетов военных фильмов и «бодрой» сердечности кинохроники, в которой местность всегда была невероятной, а действие — жизненно важным. В отместку журнал «Лайф» спародировал директивы УВИ с «тайной-приключенческой-любовной» историей о Дороти, вымышленной блондинке из светского общества, виновной в «художественном досуге», которую спасает от «жестокого и коварного» японского шпиона работник министерства обороны, который едет всего тридцать пять миль в час, чтобы поберечь его шины. Действительно, кино, радио и печатные СМИ иногда высмеивали пропагандистские инструкции, даже когда они их передавали. В любом случае, они помогли УВИ достичь своей цели: «когда рабочий покидает фабрику, он не покидает войну».36
Когда пропагандисты опрашивали свою аудиторию, они размышляли, говорить ли американцам то, что им следует знать, или то, что они хотели бы услышать, или какую-то комбинацию того и другого. Разведывательное бюро УВИ воспользовалось новыми методами мониторинга общественного мнения, используя опросы и группы переписки, состоящие из священнослужителей, редакторов, профсоюзных лидеров, социальных работников, бизнесменов, педагогов и других. Члены этих групп, представляющие то, что УВИ считало «бдительной и четко сформулированной фракцией», были людьми, которые были в состоянии как отражать, так и формировать мнение в своих сообществах. Их комментарии дополнили статистику, собранную социологами. Инициировав то, что впоследствии стало стандартной практикой Белого дома, Рузвельт работал с социологами, чтобы сформулировать свои заявления. Например, когда опросы показали, что общественность одобрила бы, если бы президент признал ошибки, Рузвельт, выступая перед Конгрессом, объявил, что во всемирной борьбе ошибки неизбежно произойдут.37
Большинство американцев думали, что послевоенный период «будет ужасным», отмечало УВИ. Опросы показали, что около 70 процентов населения заявили, что они ожидали, что им будет хуже, когда война закончится. Но они также показали, что американцы мыслят интернационально. Согласно опросам, более 80 процентов американцев поддержали формирование всемирной полиции для поддержания мира после войны, улучшения условий жизни людей во всем мире и гарантии того, что «все нации получат справедливую долю сырья». Пропагандисты решили воззвать к надеждам общественности и развеять ее страхи. Осознавая, что, когда дело касалось глобальных дел, американцы боялись, что их примут за «мягких, сентиментальных и мечтательных простаков», администрация постоянно описывала свою внешнюю политику как «реалистичную», «твердолобую» и «практичную».38
Таким образом, продвигая военные цели, УВИ показало американцам, что их идеалы и личные интересы — это одно и то же, даже несмотря на то, что такое изображение оказалось бы противоречащим «стратегии правды». В конце концов, правда не всегда была самой убедительной пропагандой, и именно поэтому Белый дом, Госдепартамент и военные иногда предпочитали ее не говорить. И средства массовой информации с их тенденцией драматизировать, успокаивать и развлекать не всегда это принимали. Хорошо осведомленное о многочисленных голосах Вашингтона военного времени, а также столиц союзников, УВИ попыталось продвигать общие цели войны, стараясь при этом не слишком походить на пропагандистов. Заместитель начальника УВИ Милтон Эйзенхауэр, уважаемый младший брат генерала Дуайта Д. Эйзенхауэр и республиканец Нью-Йорка с многолетним опытом работы в сфере правительственной информации заявили, что «роль УВИ в стимулировании американского мышления о том, какого мира мы хотим, едва ли не самая сложная из всех». Лучшее, на что они могли надеяться, предсказал он, это то, что народное «решение на этот раз будет намного лучше, чем в прошлый раз».39
Свободный мир против рабского мира
В ОБРАЗЕ, КОТОРЫЙ ВДОХНОВЛЯЛ и вводил в заблуждение своей простотой, пропаганда изображала два мира в состоянии войны. «Это борьба между миром рабства и свободным миром», — заявил вице-президент Генри Уоллес. Это послание нашло исторические корни в заявлении Авраама Линкольна времен гражданской войны о том, что нация не может жить наполовину рабской и наполовину свободной. Режиссер Фрэнк Капра, удостоенный премии «Оскар», процитировал Линкольна в фильме «Прелюдия к войне» (1942), первом из семи в серии «Почему мы сражаемся», который ему поручил снять для американских войск генерал Джордж Маршалл, начальник штаба армии. Чтобы показать солдатам, что было поставлено на карту, в фильме описывались два мира, один светлый, а другой темный. В мрачном мире держав Оси люди в трудные времена обратились к похожим на бандитов лидерам, которые обещали национальное бессмертие, подавляли любую политическую оппозицию, сжигали книги, закрывали места отправления культа, вторгались в беззащитные страны и превращали покоренных людей в рабов. Люди светлого мира, показанные как американцы, обратились к мирным решениям Великой депрессии, сохранили свои свободы и избегали войны. Фильм противопоставлял беззаботных детей, играющих в мире света, дисциплинированным детям, готовящимся к бою в мире тьмы. Довольный фильмом Капры, президент распорядился, чтобы он был выпущен для широкой публики в 1943 году. Зрители смотрели анимированные карты, показывающие чернильно-черное распространение Оси в Европу, Африку и Азию, нацеленное на Ближний Восток, Южную Азию и Америку.40
Пропагандисты отказались от разжигания ненависти к врагу до уровня, выраженного в Первой мировой войне, потому что они хотели проложить путь к послевоенному примирению. Аналитики пришли к выводу, что антагонизм, который американцы испытывали к немцам и особенно к японцам, должен был быть направлен против зла их политических систем, а не против народа. УВИ издало «Директиву о политике в отношении характера врага», объявив настоящими врагами лидеров Оси. В нем объяснялось, что немецкий, итальянский и японский народы были врагами до тех пор, пока они следовали за своими лидерами, но имели потенциал для перехода на позицию союзников. До тех пор в директиве говорилось: «Все, кто не с нами, против нас».41 Самый успешный пропагандистский радиосериал УВИ «Вы не можете иметь дело с Гитлером» стремился воспитать «просвещенную ненависть» к нацистскому режиму, сосредоточив внимание на разрушении семейной жизни, злоупотреблениях в отношении женщин, вынужденных рожать детей для пополнения гитлеровских армий, и об идеологической обработке этих детей. Радиослушатели сочли передачи УВИ «мрачными и реалистичными». Вплоть до весны 1944 года 65 процентов американцев продолжали верить, что немецкий народ хотел быть свободным от своих лидеров; только 13 процентов думали, что японцы хотели быть свободными от своих лидеров. Отношение американцев к немцам как к жертвам нацистского правления изменилось, когда немецкие солдаты убили десятки тысяч американских солдат после вторжения во Францию в день «Д» в июне 1944 года.42
