Небо шамана. 3 часть

К этому времени истребители, наконец, выяснили у кого здесь дубина суковатее и крепче, и встречи с немецкими охотниками стали редкими, хотя были и накладки. В воскресенье двадцать третьего мая мы летели отрабатывать заявку в районе деревни с чудесным названием Самодуровка, когда истребители неподалёку разогнали штафель восемьдесят восьмых "Юнкерсов", которые попытались на бреющем по одиночке уйти к своим. Вот только им не повезло, что там же и тоже на бреющем, стараясь не привлекать к себе особенного внимания, шли мы. Четверо с хода к нам под раздачу и угодили, а следом ещё два выскочивших чуть в стороне. Остальные увидели или их по радио предупредили, но на нас больше никто не вышел. А из службы наведения кто-то из истребительного начальства нас шутливо пожурил, дескать, ай-яй-яй, "горбатенькие", зачем хлеб у истребителей отняли, но в конце выразил нам благодарность за шесть сбитых бомбардировщиков, которые на нас записали. И хоть с земли немцы стали огрызаться зенитками ещё злее и лучше прятаться, даже устраивать нам зенитные засады, но сверху стало гораздо приятнее и легче, когда при взгляде наверх видишь наше дежурное звено истребителей, а не атакующее звено немецких охотников...

К десятому июня немецкие войска выдохлись и их наступление встало. А потом оказались не в состоянии сдержать удар подведённых свежих частей Красной армии, которые перед контрударом сменили на позициях устоявшие под немецкими ударами наши усталые и потрёпанные части. Немецкая оборона посыпалась, и наше наступление покатилось на запад, выравнивая линию фронта, но совсем не так, как этого ждали гитлеровские стратеги.

Двенадцатого июня наш полк вывели на отдых и пополнение. Ведь только за эти три с половиной недели средний налёт оставшихся в полку машин перешагнул за полторы сотни часов. А перемоторить все машины полка без прекращения боевой службы нет возможности, да и пополнение требовалось не только машинами. Хоть на фоне других частей мы выглядели очень не плохо, ведь из штатных тридцати двух самолётов полка к двенадцатому в воздух мы могли поднять целых пятнадцать и ещё две машины должны были выйти из ремонта через день-два, то есть половину полка. В других частях потери в этой воздушной рубке были не меньше двух третей, а у соседнего полка осталось только два самолёта, один из которых связной У-двас. Цыганова и Гамбузова и так представили к орденам за то, что полк отработал до начала Курской битвы практически без потерь, что попало под награждение согласно легендарному приказу от девятнадцатого августа сорок первого о награждениях в авиации. Но не только они попали в наградные списки. О них упоминаю, как о тех, кого наградили по упомянутому приказу, не так уж много награждений по этим пунктам приказа, то есть не так уж много командиров настолько умело командуют своими подразделениями, чтобы обеспечить выполнение боевых задач при минимальных потерях в технике и личном составе...

После приказа на отдых никуда мы не перемещались, никуда нас не передислоцировали. Это фронт от нас лихо двинулся на запад, а мы остались на своём аэродроме, но уже достаточно глубоко в тылу. Мы с Подгорным налетали больше двухсот часов, и я совершенно не заметил, чтобы мотор нашей птички стал показывать, что мы почти вдвое перелетали срок положенного ресурса. Оля Светлова — комсорг и мотористка нашего экипажа очень внимательно следила за состоянием двигателя и если бы появились какие-нибудь признаки вроде увеличения расхода масла, изменения его цвета и появление осадка, она бы сразу забила тревогу, но пока мотор вёл себя очень пристойно.

Да! Чуть не забыл рассказать, как немцы сумели меня макнуть носом в собственное завышенное самомнение. Во время самого простого вылета двадцать восьмого апреля ещё до Курской битвы, когда не было даже какого-то очень сильного противодействия с земли, мы привычно отработали по заявленным целям и без потерь совершенно спокойно повернули на свой аэродром. Как вдруг мою машину сотрясло... Нет, нас так тряхнуло, что Подгорный прокусил себе язык и у него кровью был залит спереди весь комбинезон, а я после удара едва удержал машину в воздухе. Ещё труднее пришлось справляться с управлением по пути на базу. Эскадрилья увидев, что машина комэска мотыляется на курсе как листок на ветру, взяла нас в коробочку. Телегин поднялся выше, а остальные прикрыли собой со всех сторон. Как я не ругался по радио и не приказывал всем идти, а если им так неймётся, пусть Слава со мной останется. Но они, молча, шли рядом и не уходили. А удерживать мою скорость едва две сотни километров им было очень тяжело, считайте посадочная, многие даже закрылки выдвинули, это Слава вверху мог вертеть "змейку", а остальные шли борт в борт, крыло в крыло. Конечно, я злился, что они не выполнили мой приказ, но понимал, что я в подобной ситуации с кем-нибудь из них поступил бы так же, так, что ругался больше из-за формального недовольства невыполнением приказа во время боевого вылета. К счастью в пути не встретили никого, и таким непривычным со стороны воздушным построением мы и доковыляли до аэродрома. Мне уступили очередь на посадку, и я плюхнулся на полосу, чувствуя, что форму на мне отжимать можно...

Шасси вышли, как положено, а вот задний дутик оказался свёрнут, но это хоть и заставило нас повиснуть при касании земли на ремнях в кабине, из-за резкого торможения, но не привело к разрушению или опрокидыванию машины. А потом мы все вместе разглядывали, что же случилось с нашей птичкой. Сбежался почти весь полк, во-первых, слышали наши переговоры по радио, а во-вторых, это же событие — "неуязвимый и заговорённый" Гурьянов "без хвоста" прилетел, это же не просто новость, это СОБЫТИЕ. По характеру повреждений могу с высокой долей вероятности предположить, что в конце нашей работы над целью, нашей птичке не повезло поймать вдогон попадание одиночного зенитного снаряда. Калибр, скорее всего, тридцать семь миллиметров, в принципе, попадания таких снарядов укреплённая обшивка моей машины держала уже много раз, встряхивало машину, и летел дальше. Но в этот раз произошёл именно тот самый редкий случай, который случиться не мог, но случился. В месте крепления вала правого руля высоты, в самый уголок попал бронебойный зенитный снаряд, своротив на своём пути правый триммер руля высоты с тягами, а внутри повредив качалку, компенсатор руля высоты и внутренние усиления крепления дутика. В результате дутик при посадке от удара о землю просто свернуло на сторону, и тормозили мы выступающим краем предохранительной пяты, которую какой-то перестраховщик-конструктор не забыл оставить, если вдруг заднее колесо со своей задачей не справится, вот и не справилось. Что ещё натворил влетевший внутрь фюзеляжа снаряд, через небольшое входное отверстие было не видно. А для меня осталось загадкой, как при оторванном и болтающемся сзади правом руле высоты, заклиненном из-за внутренних повреждений левом, с оборванной тягой руля направления и ещё неизвестно с какими ещё повреждениями внутри фюзеляжа мы сумели долететь и даже управлялись? Или как Цыганов, просто не знали, что это невозможно...

Три дня техники, матерясь из-за удивительной крепости обшивки нашей машины, даже не восстанавливали, а делали заново нам силовой набор хвостовой части фюзеляжа. В моём понимании эта работа должна была растянуться недели на полторы, если не больше, но её сделали всего за три дня. А я себе в очередной раз напомнил, что не нужно расслабляться и думать, что сумел всё учесть и тебе море по колено. В первых полётах после ремонта птичка вела себя не очень хорошо, вернее, непривычно. Как не старались ремонтники, но выдержать идеально геометрию им всё-таки не удалось, и я воспринимал это как непривычное поведение самолёта в воздухе ручкой управления и педалями. Впрочем, приноровиться удалось уже ко второму вылету, только ещё пришлось заново пристрелять пушки и пулемёты. Не критично, немного сместилась точка сведения и мне это не понравилось. А ещё через неделю я уже забыл об этом происшествии. На места ремонта, а для гарантии заново на весь самолёт нарисовал руны укрепления обшивки. После долгих размышлений решил ничего не делать с выявленным местом слабой обшивки, тем более, что таких мест оказалось несколько. Фактически, за счёт того, что элероны, триммера, рули и закрылки я обработке не подвергаю, то они и не защищены. А из-за того, что снимать их для нанесения рунических узоров — слишком трудоёмкое занятие, то во всех местах крепления этих элементов моя защита оказалась ослабленной. Но снаряд ведь в одно место не попадает, как уверяет народная мудрость, вот и я не стал ничего специально делать...

А сейчас, когда нас официально вывели из боёв, я вспомнил об этой истории и стал сомневаться, пытаясь решить вопрос: хочу я поменять самолёт или меня устраивает старый? Не знаю, сколько бы времени я мучился этими сомнениями, но жизнь в очередной раз решила всё за меня. Буквально на третий день, как мы отоспались и пришли в себя после изматывающего режима постоянных многократных боевых вылетов, меня отловил комиссар. Вообще, теперь у него было другое название должности, теперь он заместитель командира по политической части, но наш комиссар для нас остался комиссаром, представителем тех, кто в революцию вели за собой отряды красной гвардии, но это я отвлёкся. Гамбузов пришёл ко мне по делу, о котором я ни разу не думал и не подумал бы, если бы комиссар не поднял этот вопрос. А суть вопроса в том, что по имеющимся правилам, мне, как и другим военнослужащим выплачиваются, вернее, оформляются к выплате, разные суммы материального поощрения. Так за сбитые первые восемь расписаны в двести девяносто девятом приказе подробно, а дальше нам начисляли по установленной для истребителей планке поощрений, хотя у них вроде есть разница за разные типы самолётов, но здесь мудрить никто не стал, считали по одной тысяче рублей. То есть уже только за мои подтверждённые и оформленные Бурдужей сбитые мне начислили больше двухсот тысяч рублей на сберегательную книжку. А ведь кроме этого и ежемесячного оклада, который у меня значительно вырос на должности командира эскадрильи, мне начислялись премии за безаварийную эксплуатацию (Это Петрович по своей линии данные подаёт), за боевые вылеты на штурмовку нам начисляют премию по тысяче рублей за каждые десять успешных вылетов. И это все, не касаясь того, что как служащие в гвардейском и именном полку у нас идёт надбавка к окладу почти сто процентов и выслугу нам считают с коэффициентом в полтора раза. В этой куче где-то потерялась ещё и премия нам троим с Цыгановым и Косматенко за немецкий бомбер, а за истребитель Телегин всё получил один. Мы тогда попробовали вякнуть, что делить нужно не на троих, а на всех участников захвата аэродрома, да и Слава пытался откреститься от полной суммы за истребитель, что он на нём только прилетел, а захватывали все вместе. Но на нас цыкнули и велели не бузить, что решение уже принято и приказ подписан. Да! Ещё забыл про премии, которые назначаются на разных уровнях за выполнение отдельных особо важных заданий или за общие действия полка или подразделения более высокого порядка. Так по итогам разгрома гитлеровцев под Сталинградом всему нашему фронту была выплачена премия в размере от одного до трёх окладов денежного содержания. И у нас на Донском все деньги были выплачены, а не как у Сталинградского фронта, которым объявили премию от полутора до десяти окладов, а потом тут же по приказу военного совета все деньги полностью перечислили в фонд обороны. Говорят, в некоторых частях даже до рукоприкладства доходило... А Ерёменко с Хрущёвым прогнулись перед ставкой, хотя я бы за такую инициативу взыскание наложил. Тут дело уже не в деньгах, а в том, что инициативные придурки обнулили и испошлили награду от имени верховного командования. А ведь эти деньги только частью останутся в войсках, остальные окажутся в тылу у родных, а это для бойцов часто дороже медалей...

Тратить нам здесь на фронте деньги совершенно некуда. Несколько раз приезжала к нам автолавка военторга. Ну, купил я своей невесте флакон духов "Красная Москва", меня уверили, что это очень хороший подарок, заплатил смешные тридцать восемь рублей. Тот раз, когда хотел потратить деньги на обед в столовой штаба, я рассказывал уже, как получилось, что ни копейки так и не потратил. К чему я начал про комиссара, а потом резко перешёл на деньги? Так Гамбузов ко мне и пришёл с моей сберегательной книжкой, на которую мне начисляют все упомянутые суммы. Оказывается сберкнижку из финчасти штаба ВВС нам переслали и он за голову схватился. На ней у меня оказалась триста восемьдесят одна с половиной тысяча, это я немного округлил, там цифра даже с копейками указана. Вручил мне Николай Ильич мою сберкнижку и смотрит так задумчиво-задумчиво с хитрым ленинским прищуром. А я читаю написанное и тихонько обалдеваю. Сижу и не знаю, что мне со всем этим делать. Спрашиваю.

― А как у других с этим вопросом?

― Ну, как я знаю, Цыганов и Бурдужа свои сберкнижки сразу жёнам переслали. Если точно, то Бурдужа переслал, когда жену с детьми нашёл в конце прошлого года, а вот Михаил Васильевич просто написал рапорт, чтобы сберкнижку через военкомат по месту жительства семьи сразу выдали супруге. Про остальных как-то и разговора не было, да и суммы у них начислены небольшие по сравнению с тобой. Я вот свою тоже жене, как и денежный аттестат, переслал, но у меня там всего тысяч тридцать наберётся с окладом и премиями, если жена не потратила.

― А мне что делать?

― Так, это тебе решать. Деньги твои заслужены честно...

― Ну, куда мне такие деньги? Николай Ильич!

― Тут, понимаешь, дело такое... Если бы наше государство считало, что они не нужны людям, так и зачем бы тогда их начисляли? Согласен?

― Согласен...

И дальше мы с Гамбузовым хорошенько поговорили, что мне делать и куда деньги девать, особенно с учётом того, что у меня официальная невеста теперь есть и мне об этом уже думать нужно. С одной стороны все эти деньги заслуженные и я могу с ними делать что пожелаю. И если бы как другие переслал их семье, которая бы их хоть немного тратила, то и вопрос бы не возник. А теперь как в анекдоте про вилки, которые нашли, а осадочек остался. В результате разговора я уже почти решил почти все деньги перевести на счёт фонда обороны, как делали очень многие, но тут вспомнил про свои сомнения в отношении своей машины, и поделился своими мыслями. Комиссар загорелся моей идеей потратить средства на покупку самолёта и пообещал всё в самые короткие сроки по этому вопросу разузнать. И уже через три дня пришёл с добытыми для меня сведениями...

Оказалось, что официальная закупочная государственная цена на наши штурмовики установлена в двести пятьдесят тысяч рублей и как прикинул, я вполне готов эту сумму выплатить. Но всё немного сложнее. Например, цена за машину* произведённую на московском тридцатом авиазаводе сейчас составляет сто пятьдесят восемь тысяч рублей, а вот машины первого завода в Куйбышеве дороже и стоят сто семьдесят шесть тысяч рублей, цена по восемнадцатому заводу неизвестна. И на опытном производстве в цехе конструкторского бюро цену тоже не сказали, но там серийные модификации и не собирают, скорее всего, цена будет раза в два выше, если кто-нибудь из высшего руководства им не прикажет. Теперь осталось узнать, какую машину я хочу приобрести, и куда и какую сумму нужно за это перевести. К обсуждению подключился Цыганов и другие командиры. Петрович вспомнил, что мы уже однажды получали машины с московского завода, и они были немного более качественной сборки, а Гамбузов вызвался через Главное Политуправление узнать все подробности оформления этой процедуры.