Ночные тени. Книга 1

Данни беззвучно пересёк присыпанную мягчайшей пылью дорогу и плеч коснулись ветки живой изгороди — они послушно раздались, пропуская нас к берегу озера. Туман, который сперва стоял Данни по бабки, поднялся уже мне по пояс, и белые пряди всё выше и выше скользили по нашим телам, когда мы приближались к плещущей в пологий берег мелкими волнами озерной воде. Скрытые сейчас туманом высокие острые камни, серебристо-белые, с наросшими на них нитями голубовато-зелёного мха, обрамлённые кругами из кубышек и водяных лилий, на самом деле оставались безмолвны. Хозяйка озера с длинными зеленовато-русыми прямыми волосами, укутанная своей силой, часто сидела на этих белых клыках и пела. Реку убили люди но дух её спасся — не совсем сохранив рассудок, зато приобретя новые силы и власть. Мой рыжевато-золотистый конь с белоснежными гривой и хвостом шагнул в волны, нагнулся, нюхая придирчиво воду.

— Ну, как тебе?

— Вкусная. Я бы не отказался познакомиться с местной хозяйкой.

Шлёпнув его по крупу, я рассмеялся негромко.

— Она безумна, как и все сильные духи, живущие здесь — возможно, конечно, что ты ей понравишься, но за любой взгляд на сторону у неё одно средство — лодка.

— При чём тут лодка? — раздвигая грудью густые потоки тумана кэльпи, как по волнистому тёмному зеркалу, скользил вперёд, пересекая Озеро Поющих камней.

Склоняясь в сторону, я пытался увидеть хоть знак с её стороны — но пряди длинных водорослей не складывались в руны, а вода оставалась спокойна и молчалива. Может быть, она забыла того, кто открыл подземные воды свету, чтобы спасти её — в этом нет предательства, ведь все стихийные духи изменчивы. Крупная рыба с серебристо-зелёной чешуёй скользнула под расходящимися от копыт кругами, и исчезла в глубине.

— Берётся неверная тварь, сдирается с неё шкура, выделывается и натягивается на каркас — вот тебе и лодка.

— Зачем же так жестоко-то! — Данни прибавил шагу, переходя с рыси на галоп — белые клубы взмывали вокруг нас, тёмная вода мелкими осколками взмётывалась уже вслед за струящимся над водой в беге конём. Я пригнулся в седле, упиваясь влажным холодным ветром и мелкими капельками, оседающими на лице как прикосновения лёгких пальчиков. Белая грива щекотала щёки самыми кончиками волос, коса выскользнула из откинутого ветром назад капюшона и светлой змеёй извивалась за спиной. Крупными прыжками миновав место слияния озера и речки, мы какое-то время ещё ехали по ней, а потом Данни, взяв разгон, выпрыгнул на берег. Брезгливо переступив по осклизлой гальке и подтоплым гнилым стеблям тростника, он, повинуясь мягким движениям узды с предусмотрительно убранным грызлом, свернул в неосвещённые замершие проулки, пахнущие кошачьей мокрой шерстью и лежалым тряпьём.

Трёхэтажный особняк, окружённый липами, каштанами и завозными рахитичными померанцевыми деревцами, спал. Невысокие кустики снежноягодника образовывали лабиринты, газоны были аккуратно подстрижены, а главную дорожку обрамляли ровные полоски цветников с выставленными в них, попыткой создать впечатление хорошего вкуса, мраморными шарами и кубами. Вставленная в высокую каменную кладку чугунная ограда из толстых прутьев, с исполненными в виде пик кончиками, по периметру окружала и малиново-белый дом, и геометрически выверенный парк вокруг него. Садом называть это извращение над растениями и деревьями было кощунственно.

Накинув на оставленного в тихом проулке коня морок лохматого линяющего пса, я перелез через ограду. Опустившись на ровную, сложенную из мраморных плиточек дорожку, пригнулся, прислушиваясь. Охранники из людей, если они и есть, меня не заметят — но тут не только люди... Два грациозных зверя стального с чёрным окраса безмолвно выметнулись из-за угла, направляясь ко мне — бесшумно, с закрытыми пастями, только когти цвиркали по камням, когда мускулистые гибкие тела поднимались в прыжке над землёй. Они слаженно заходили с двух сторон, уже начав приоткрывать пасти и перестав гасить в глотках рычание. Широкие ошейники из стальных плоских звеньев тускло блеснули, когда они резко свернули и понеслись, не сбавляя скорости, за ушедшим вдоль ограды мороком.

Два немецких дога верно служили своим хозяевам, и не было никакой нужды их убивать — чем меньше следов чужого присутствия останется после моего визита в этот дом, тем лучше. Пусть побегают, разогреются и развлекутся вместо того, чтобы лежать с перерезанными глотками в выстриженном саду.

Накинув морок одного из псов, я прошёл к дому и обнаружил в тени дверь чёрного входа. Никаких ловушек не поставили — на собак и в самом деле очень надеялись — хотя лучше бы их научили лаять, а не нападать.

Спустя несколько минут замок поддался моему натиску и с лёгким щелчком открылся. Скользнув в дом и притворив за собой дверь, я огляделся — кухня с пустыми плитами и оставленными на столе в углу остатками ужина, почти нетронутыми. Брошенный на стул поварской фартук, выставленные в тазике яблоки и замоченное в кастрюле мясо. Неплохо...

Открыв дверь, из кухни удалось попасть сперва в пустую столовую, в светлых пастельных тонах, с огромной тяжёлой люстрой, а потом и в коридор. Расставленные в высоких кадках пальмочки были такими же экстравагантными и рахитичными, как и некоторые деревца в парке. Портреты — недавно написанные, изображающие многочисленное семейство богатых промышленников. Двери, двери... ни за одной не слышно дыхания спящих. Нужно на второй этаж.

Тихонько ступая по застеленной бордовым ковром широкой лестнице я дошёл до площадки, украшенной драпировками и двумя статуями толстых большеголовых младенцев. С маленькими куриными крылышками и сжатыми в пухлых, с многочисленными перетяжками ручках, луками, они выглядели ужасно. Если бог любви и существует, лучше бы ему испепелить такие символы своего почитания.

Сверху раздались шлёпающие и заплетающиеся шажки босых маленьких ножек — на миг промелькнула мысль о том, что я сошел с ума или набогохульничал, и теперь меня будет преследовать толстый младенец с ощипанными курьими крыльями. На ступенях, ведущих со второго этажа, показался маленький мальчик — светловолосый, в длиннющей, из белого батиста с кружевом, ночной рубашке. Безуспешно пытаясь проснуться, он шагал со ступени на ступень, словно объевшийся пингвин. Видимо, не найдя ночного горшка он теперь шёл в поисках туалетной комнаты или хотя бы достаточно дохлой пальмы. Шагнув в очередной раз, он вдруг взмахнул руками, испуганно открыв глаза, и начал падать — подол длинной рубашки попал у него под ступню. Маленькое тельце мягко ударилось в мои подставленные руки — в этом доме мне был нужен не он, а равнодушно наблюдать за тем, как ребёнок сворачивает шею, я не мог.

— Хочу пи-пи. Ты плохой дядя? — светлый взор дитяти выдавал желание спать и вместе с тем явное неудобство.

— Спи... — голубые глаза мальчишки закрылись. Побыстрее, чтобы ребёнок не успел сделать свое мокрое дело, я отнес его вниз и уложил рядом с кадкой прямо на пол — не простынет. Оставив ребёнка, я во второй раз отправился наверх — мальчик уже забыл большую часть ночного приключения, а детская фантазия завершит остальное.

Тот, кого я искал, оказался за третьей по счёту дверью, укрытый двумя лёгкими одеялами. Он лежал в широкой кровати под пышным балдахином, увенчанным пучком крашеных страусиных перьев. На тумбочке стоял поднос с графином и аптекарскими пузырьками. В гранёном большом стакане лежала залитая водой вставная челюсть. Тонкостенная фарфоровая кружка пахла миндалем, спиртом, розмарином и коньяком. Что ж, так даже лучше...

В просторной комнате, с закрытым лёгкими тюлевыми занавесями окном оказалось светло — сморщенное, как печёное яблоко, лицо спящего удалось легко разглядеть. Старомодный колпак закрывал большую часть головы и лба, из-под него торчал только длинный хрящеватый нос — я видел нечто подобное сегодня на лице миссис... Какая там миссис — карга самая настоящая! Старик спал, одышливо вздыхая и причмокивая губами. Пергаментно-прозрачные руки лежали поверх одеяла, иногда пошевеливаясь и пытаясь что-то нашарить. Ему и без меня немного осталось — зато наследники обрадуются.

Вытащив из кармана мешочек и выложив иголку на тумбочку рядом с кроватью, я аккуратно потянул колпак за кончик — ткань мешала. Медленно, дюйм за дюймом, он сполз почти до макушки. Осторожно уколов Джереми Скотта, промышленника и негоцианта, который за свою жизнь успел попортить крови и всего остального обитателям не одной реки и леса, я аккуратно стал надвигать колпак обратно. Зря...

Бесцветные старческие глаза под сморщенными складочками век открылись и посмотрели на меня, а ввалившийся рот растянулся в благостной улыбке. Беззубый старец чуть приподнялся на подушке и прошамкал игриво.

— Не уходи, моя сладенькая... — усохшая лапка тронула меня за рукав. — Я помер, и невинные гурии с серебряными власами пришли услаждать меня...

— Подожди денек, — положив ладонь ему на лоб, я сосредоточился, заставляя развратного старикашку погрузиться в сон. Ещё не ушёл, а уже гурий ему подавай... и это мысли христианина после смерти?!

На обратном пути я аккуратно обошёл малыша, пустившего во сне лужу, и скользнул на кухню.

Сперва решил не задерживаться, но вспомнил, что дома теперь даже фикуса нет — найдя бумажный пакет, сложил в него несколько яблок, полкольца колбасы и две куриных ноги, обернув их в салфетки. Закрыв дверь, я опять-таки короткими перебежками добрался до ограды, вдоль которой всё ещё играли в догонялки, теперь уже друг за другом, два мраморных немецких дога. Иголку-то спрятал в карман, а вот пакет пришлось держать в зубах, пока одолевал ограду. Спускаясь по шершавым холодным прутьям уже по другую сторону, я представлял с нервным внутренним смехом, что бумага, зажатая в зубах, не выдержит, и всё это полетит вниз. Оглядевшись, перехватил добычу и, крадучись и держась тени, я пошёл к тому месту, где оставил Данни.

* * *

Пролетая над озером, я вгляделся в покрытое белёсыми завитками тумана тёмное зеркало. Нет, не показалось — по водной поверхности неспешно ехал всадник в тёмных одеждах, конь же был призрачно бел...

Скользнув вниз, я вполне готов был увидеть под надвинутым на глаза капюшоном оскаленный в улыбке череп, но это оказался всего лишь эльф. Габриэль Сен-Гильерн виконт Л'Атонн задумчиво всматривался в колыхание волн под копытами своего кэльпи. Меня он даже не почувствовал. Что ж, отлично — значит, можно осмотреть его дом без дополнительных сложностей.

Опустившись в узкий проулок меж заборов, я с усмешкой оглядел одну из лазеек, заботливо оставленных хозяином на случай не слишком умных и ленивых посетителей, не принадлежащих к роду людскому. После встречи у Стоунов не было ни малейшего смысла скрывать свой визит сюда. Логично предположить, что меня, так или иначе, может заинтересоваться столь неожиданно и не ко времени прибывший в Гатри сид.

Грубо разорвав звенья охранного круга в самом слабом месте, я перелетел через забор, прошёлся по аккуратно вплетённым в траву ловушкам, слишком слабым, чтоб причинить мне хоть какой-нибудь вред. Одна из них, впрочем, сняла с меня слепок. Ну, будем считать, что оставил визитную карточку.

Яблоневый сад стоял погружённый в тишину, лишь в кронах деревьев лениво перешёптывались листья. Аккуратные дорожки, ухоженные, тонко и нежно благоухающие кусты роз — здесь было уютно. Сен-Гильерн поселился в доме совсем недавно — ни одна из теней, что прятались у самых корней даже в солнечный полдень, не видела его прежде прошедшего утра. А чтоб добраться до тех, что в изобилии присутствовали в самом доме, пришлось бы прорывать нешуточное ограждение второго защитного круга. Но внутри могло ничего и не оказаться, кроме ещё каких-нибудь ловушек.

Досадно. Надо иначе. Как-то совсем иначе...

Порывшись по карманам, я достал трубку, не спеша набил её табаком — иногда нужно отвлечься, чтобы пришло правильное решение.

Виконт, значит. Что ж, вполне, вполне может быть. Ушедшие не хуже нас приспособились жить среди людей. Чей заказ он выполнил, или выполняет здесь? Я стоял, задумчиво глядя, как растворяется в воздухе клуб табачного дыма. Сен-Гильерн меня раздражал. Да. Но причина этого крылась не столько в невозможности узнать о сиде достоверную информацию. Действовали на нервы мои же собственные мысли. И то, что вовсе не об этом я должен думать сейчас...

Кровь по вкусу мало чем отличается, что у сидов, что у людей, что у нас или морского племени — я перепробовал достаточно. Да и не в самом вкусе дело — в этом я вообще неприхотлив, хотя не сказал бы, что безразличен. А в светловолосом чувствовалось что-то особенное. За холодностью таилось осеннее и лёгкое, искристо-светлое, как закатные отблески, играющие в бисеринках дождя... Как подобная сила могла остаться у существа, осознанно прерывающего чужие жизни?!.. Конечно, если бы сид оказался не в ладах с рассудком, или попросту фанатиком своего дела, это бы всё объясняло. Но Сен-Гильерн являл собой вполне достойный образчик вменяемости.

Докурив, я ещё раз прошелся вокруг дома. Одно из окон на первом этаже зашторили не столь плотно, как все остальные. Я приподнялся над землёй, но не успел заглянуть внутрь, как из темноты за тонкой преградой стекла рывком выдвинулось нечто мохнатое с горящими глазами! Я инстинктивно подался назад, закутываясь в крылья и быстро чертя по воздуху знак защиты. Нечто, с едва уловимым звуком, рухнуло вниз. Ругнувшись от переизбытка чувств, я осторожно приблизился к окну. Что бы там ни охраняло дом, упало оно вне досягаемости для взгляда. В узкую щель между потревоженными занавесками виднелась часть небольшой столовой: уголок стола, светло-бирюзовая стена с морским пейзажем в лёгкой деревянной раме и, в общем-то, всё...

Разочарованно вздохнув, я опустился обратно на землю. Больше здесь делать нечего. Возвращаясь обратно к проломленной бреши в охранном кольце, я приостановился под навесом из яблоневых ветвей. Сквозь мозаику тёмно-зелёной листвы светили огоньки звёзд, шорох, бегущий по верхушкам крон, завораживал, заставлял вслушиваться. Машинально сорвав с ветки ближайшее яблоко, я оглянулся на тёмные окна дома. Единственное, в чём я оставался уверен насчёт Сен-Гильерна, так это в том, что он пока никоим образом не связан с мерзостью, творящейся в ночном Гатри. Предусмотрителен, достаточно силён. В общем, такой, каким и должен быть шпион, или наёмник от ушедших в холмы. Так же бездумно протерев яблоко о жилет, я надкусил его, поморщился, разжёвывая — попалось совсем незрелое, и, зашвырнув огрызок под розовый куст, шагнул в тени.

Темноту, низко над городом, проредил свет фонарей и неспящих окон. Было их не столь уж и много, но гораздо больше, чем десять, и уж тем более сто лет назад. Где-то в Низине, в ночлежках бездомных, горели костры, словно затухающий уголёк, мерцал дымным маревом металлургический завод на краю города, переливался гирляндами огоньков вокзал, Мраморный бульвар и окантовка площади Золотой Пыли, по холму, до стен крепости шли редкие росблестки, самым тёмным, как ни странно, казался старый Гатри.