Оборотная сторона зверя. Ч.1. Рейнхард

Терайа с Габи шустро накрывали на стол, я попыталась помочь, но Рейнхард взял меня за руку, изысканно поклонился и усадил рядом.

'Это просто обед. Мы собираемся не травануться моей стряпней. Ничего более', — уговаривала саму себя, но ничего не могла подделать с предательским предвкушением какого-то чуда.

Наконец, все тарелки и бокалы были расставлены на алой скатерти, Тай с отцом отодвинули для Габи с Терайей стулья, и теперь только я поняла, что передо мной действительно сидели аристократы. Не было в их изысканных движениях ни неловкости, ни фальши. Естественно и красиво двигаясь, вер-рыси превращали простой обед в настоящую церемонию. Странно, неужели это из-за того, что готовила сегодня я?

Обычно все обеды проходили по-простому. Каждый накладывал то, что хотел, мужчины подливали дамам вино. Но сегодня именно Терайа с Габи ухаживали за мужчинами, и только Рейн сидел во главе стола, довольно щурясь и незаметно вдыхая аромат специй. Судя по тому, что никто не собирался обслуживать Повелителя, это должна была сделать именно я. Стараясь не показать, как нервничаю, беру фарфоровую тарелку и накладываю овощи с мясом, выбирая, на мой взгляд, самое вкусное.

Пытаясь не смотреть, как лучиться лицо Повелителя, что-то бросаю и в свою тарелку, и начинаю жевать, практически не чувствуя вкуса еды.

'Не смотри, не смотри, как он ест', — уговаривая себя, неловко тянусь за хлебом, а потом вижу, как изящные мужские пальцы отламывают кусочек от корочки. — Ну же, ты же взрослая почти что женщина, перестань пялиться!'

Длинные пальцы с массивной печаткой приводят мой изголодавшийся взгляд к красиво очерченным губам, которые изгибаются в понимающей улыбке. Под громкое чавканье Тая, — 'Да уж, не долго он демонстрировал свои манеры', — я понимаю, что пропала. Не отпуская мой взгляд, Рейнхард подносит вилку ко рту, цепляет зубами ароматное мясо и с наслаждением отправляет его в рот. Закрыв глаза, я пытаюсь забыть, как Рейн облизывает губы, и с каким голодом пожирает взглядом меня.

'Да я вообще не проглочу ни кусочка! — становится так жарко, будто кто-то затопил печь. — Неужели никто этого не замечает?'

Нет, Торон что-то доказывает Терайе, Габи ругает за чавканье Тая, а Рейн... 'Боже, он такой Рейн!' Все еще смотрит на меня, и в его взгляде я нахожу нечто новое. Словно он что-то понял, на что-то решился. 'Но вот на что?'

— Нигда ношево фкусее не ел! — восклицает с набитым ртом Тай.

И я улыбаюсь ему, радостная, что он отвлек меня от Правителя веров.

— Правда? — стараюсь убрать из голоса довольные нотки.

— Конефно! — Тай с набитым ртом и рыжевато-каштановыми вихрами выглядит, как мальчишка.

Торон с Терайей кивают, соглашаясь с молодым вером:

— Это божественно!

— Просто великолепно. Госпожа Терайа, вы превзошли саму себя! Как я понял, вы старались ради госпожи лиэ?

'Причем здесь Терайа?'

Звонкий голосок Габи возмущенно затараторил:

— Да мы с Терайей только мешали, все, все блюда готовила наша лиэ. Правда вкуснятина?

Рыси вздрогнули и заговорили разом.

— Лиэ? — голос Торона надломился, он так медленно отвел ото рта вилку, словно та была напичкана динамитом. — То есть, это не ты, Габ, или Терайа? Сама лиэ?..

Делая ударение на последнем слове, Торон с напряжением посмотрел на Габи, та словно бы невзначай пожала плечами и неохотно кивнула.

Вилка Торона со звоном грохнулась прямо в тарелку.

— Фто? — Тай то ли чихнул, то специально выплюнул всю еду. — Фто?

Взгляд Рейнхарда пронял даже Терайу.

'Нет, ну нормально, они что думают, я их всех травануть тут решила?' — надуваю щеки, чтобы высказать все.

Но Торон с Таем так побледнели, а Рейн так сверкал посветлевшими глазами, что я не смогла вымолвить ни единого слова.

А Габи с Терайей сияли. Ну, ничего, я еще выясню, почему Торон с Таем выглядели так, словно их цианистым калием угостили, и почему они не то что не притрагивались к еде, но, казалось, забыли, как нужно дышать.

А вот Рейнхард... 'Господи боже, ему плохо не станет?'

Никогда не видела, чтобы человек столько ел. Правитель запихивал в себя еду так, словно голодал несколько суток. Довольный, словно котяра, попавший в крынку сметаны, он даже жмурился от удовольствия и сурово зыркал на воинов. Те, давясь слюною и поглядывая на жующих женщин, осторожно общипывали хлеб, и то лишь тогда, когда узнали, что он приготовлен Терайей.

'Вот и угостила я оборотней', — аппетит пропал окончательно, но лгать себе, утверждая, что поведение Рейнхарда меня оскорбило, я бы не стала.

А когда я принесла десерт... В этот момент в Рейне проскользнуло что-то мальчишеское. Он потянул носом, словно не веря.

— Ки-ра, — слова давались Рейну с трудом.

Он осторожно взял печеньку, прикрыл веки и замер так на пару минут. Когда он открыл глаза, они выражали нечто такое, отчего у меня ком встал поперек горла. Торон, наверное, что-то понял. Старый оборотень встал, прошел мимо и незаметно пожал плечо Повелителя. На миг Рейн моргнул, а потом такая широкая улыбка осветила его лицо, что я не смогла удержать своей.

Затем случилось нечто невероятное. Слопав половину сдобы, Рейн встал и начал засовывать печенье в карманы. Пудра испачкала и его губы, и руки, но он, казалось, этого не замечал. Волосы его растрепались, карманы брюк топорщились от сладостей, а сам он выглядел таким задорно-счастливым, словно мальчишка, обчистивший соседские яблони.

Махнув мне, он широким шагом двинулся из гостиной. А я так и застыла, хлопая глазами ему вслед. Тай, под шумок свистнувший пару печенек, хрустел под недовольными взглядами Габи, а Терайа со вздохом смотрела куда-то вдаль. Что она видела, что вспоминала?

— Рин! — нетерпеливо позвал Рейн, и я выбежала в коридор.

— Время учебы? — не зная, с чего начать, выпалила я.

— Угу, — Рейнхард зыркнул, не видит ли его кто, достал печеньку и умял за секунду.

Какой уж тут грозный Правитель? Ну, разве что прожорливых хомячков.

Стараясь сдержать улыбку, направляюсь вперед, на нашу полянку. Рейн замешкался, беря с собой сумку и плед. Такой смешной и домашний. Я оглянулась, желая навсегда запомнить его таким. Это был не Рейнхард, Повелитель всех оборотней, нет, это был просто Рейн. Счастливый, растрепанный, мой. Очень надеюсь, что мой.

* * *

— Рейн, а эта аура, ну, то есть оболочка, только у живых есть?

— Все на этом свете — живое: и вода, и ветер, и зверь. И даже этот лес, особенно он. Познай его, почувствуй его дыхание.

Мы с Рейном расположились на крошечной полянке, окруженной огромными вековыми деревьями. Аромат хвои и свежести наполнял легкие и кружил голову. Расстелив плед, Рейнхард усадил меня, укутал в свой плащ и присел рядом, вытянув длинные ноги и с огромной осторожностью доставая рассованное по карманам печенье.

Я пыталась сдержать улыбку. 'Интересно, кто-нибудь видел Рейна таким?'.

Пока мы добирались до этой полянки, изо рта выбивался тоненький пар, но стоило нам прийти, как Рейнхард взмахнул рукой, и воздух, чуть дрогнув, согрелся по воле Владыки.

Хвойные ветви, почуяв тепло, потянулись к его источнику. И вся поляна оказалась зажата в пушистых объятьях хвойных красавиц. Зеленовато-голубые, они едва качались и гудели от легкого ветра, будто пьянея от магии Рейна. Что ж, я могла их понять. Какая женщина устоит перед сероглазым красавцем?

Я потянулась к мягким иголкам и закрыла глаза. 'Что там сказал Рейнхард? Почувствовать лес, услышать его дыханье...'

Теплый плед не давал весеннему холоду добраться до кожи, и я могла по-настоящему насладиться минутами тишины. Птицы, сперва осторожные, но с каждой минутой все более радостные, шумными стайками перелетали от одной ветки к другой, созывая своих родичей насладиться теплом. Вот трель, плавная, звонкая, так похожая на песнь соловья. Не утихая, она вплеталась в нестройное уханье. Чириканье, по-воробьиному задорное и разноголосое, раздавалось то слева, то справа. И неизвестная пичуга, угукая, словно спрашивала: 'Что за дела? Кто это? Как это?'

Это удивленное, неверящее 'угу' выбивалось из песни пернатых. А пичуга все разрывалась, и я почувствовала скрип древнего дерева и его сомнения: 'Треснуть по пернатому заду эту горластую или же поспать годочек-другой? Вот же дурная птица!'

Хвоя зашебуршала, смеясь над словами старца. А я в восторге потянулась сознанием глубже, дальше, пьянея от принадлежности к нечеловеческой сущности. Свежей, древней, свободной.

Сквозь прикрытые веки просачивался красноватый свет, ветки щекотали лицо, и мне казалось, я сама становлюсь молодой сосною. Так хорошо и спокойно.

— Не превращайся сама, просто чувствуй, — теплые руки Рейна обхватили мою голову и приступили к массажу.

'М-м-м'.

— Расфокусируй взгляд, смотри на лес и сверху, и снизу. Представь, что ты птица. Ты свободна, ты видишь верхушки деревьев. Одновременно ты река, что питает их корни и приносит вести. Ты лес, ты солнце, ты ветер...

— Я солнце, я ветер... — шепчу, но чувствую, что под руками Рейна я — не что иное, как разомлевшее на солнце желе.

Движения Рейна подозрительно напоминали того, кто изо всех сил сдерживает смех. 'Неужели он снова читает мои мысли или же просто смеется над неумехой?'

И только я собралась высказать Повелителю, что я думаю о методах его обучения, как он начал мне объяснять. И как объяснять!

Его губы почти касались моего виска, а рука, обведя мои губы, стала спускаться все ниже и ниже. По подбородку, по ключицам, по ложбинке между грудей.

— Рейн-хард, — тяжело выдыхаю я, так и не сумев открыть глаз.

'Да что с этим хвойным воздухом? Почему все кружится в хороводе?'

— Да, Кир-р-ра? — чуть хрипловатый глубокий голос ласкает шею.

— Перестань, ты же сам говорил, что... — мысли путаются, но в одном я уверена точно — я хочу, я хочу его так, как никогда никого не хотела. Хотела почувствовать его вкус, хотела почувствовать тяжесть его восхитительного тела. Хотела, чтобы он подмял меня под себя и...

— Ты действительно этого хочешь?

'Ну что за голос? Никто не должен обладать таким божественным преимуществом. Это просто несправедливо!'

Рейнхард раскатисто рассмеялся:

— Правда? Думаешь, несправедливо?

'Да, неспр...Что? Он снова? Вот же засранец!' — распахиваю глаза и ударяю что есть силы в его грудь.

— Ой! — рука просто отваливается, я словно по камню ударила.

Пытаюсь вскочить, но Рейн не дает мне сделать этого. Он молниеносно хватает меня и притягивает к себе. Не удержав равновесия, падаю на его грудь.

Красная пелена гнева встает перед глазами.

'Он снова, снова читал мои мысли!' — чувствую себя беззащитной и оскверненной, словно меня раздели перед толпой.

— Кира? — обеспокоенно спрашивает Рейн, укачивая меня как ребенка, в то время как я пытаюсь вырваться, пытаюсь лягнуть, ударить его побольней, но у меня, конечно же, это не получается.

Замираю, белея от ярости, а Рейн притягивает мою гудящую руку и целует сначала ладонь, затем один за другим пальцы. Разворачиваюсь так, чтобы видеть его глаза. Серые, искристые, но совершенно непроницаемые, они требовательно смотрят и словно душу мою вынимают.

— Не смей больше этого делать, — чеканю каждое слово я.

— Делать чего? Этого? — Рейн целует мою ладонь. — Или этого?

Его язык ласкает ложбинку между указательным и большим пальцами, чертит им круг посередине ладони и внезапно прикусывает то место, которое мгновенье назад целовал. Я вскрикиваю. Словно разряд потрясает мое слабое тело. А его губы уже на моей шее и спускаются все ниже и ниже.

— Ты... сам... знаешь, — удивительно, как мне удалось вытолкнуть эти слова.

— Знаю, но именно ты должна это сказать, — улыбка Правителя выглядит донельзя довольной. — Ну же, кара, скажи, чего мне не делать.

Его губы находят мои, и все, я чувствую, что пропала.

— Кара, о, кара, — Рейн сжимает меня так сильно, будто я вырываюсь. Но какой там!

'Нет!' — не понимаю, что это я сама притягиваю его, мысленно крича, не желая, чтобы он прекращал.

Его губы такие горячие и настойчивые. Им нельзя сказать нет, им нельзя отказать. Он сминает мою волю, он подчиняет себе, и мне все равно, читает ли он в этот момент мои мысли и чувства. Да что там! Только слепой не прочтет желание на моем лице.

'Рейн, Рейн, Рейн', — мысленно повторяю я.

Вкус корицы на его языке, властность и необыкновенная нежность в каждом движении — это наш поцелуй. Первый, но как я надеюсь, что не последний!

Его имя бьется внутри, внизу живота все сворачивается в тугую пружину, и мне так хочется, чтобы он наполнил меня. Всю, без остатка.

— Сент нуэто, кара эль танто. Кара! — почти выкрикивает последнее слово, чтобы колючими поцелуями покрыть мое лицо, шею, грудь.

Бешеные, властные, ненасытные поцелуи. На грани боли и наслаждения. В них столько страсти, столько звериного сумасшествия, но мне хочется, чтобы Рейн сходил с ума, с ума только по мне.

Я изгибаюсь в сильных руках, я уже ничего, казалось, не соображаю, только его охрипший голос на краешке сознания что-то шепчущий. Мои губы горят, мой стон вырывает рокот из его груди. Не могу понять, о чем он говорит мне.

— Скажи!

— Что? — выдыхаю, почти раздавленная под его тяжестью.

'И когда он подмял под себя?'

Тяжело дышу, чувствуя нечто огромное и твердое на своем бедре.

— Скажи это!

— Сказать что? — почти жалобно пропищала я.

— Только меня.

'О чем это он?' — пытаюсь вглядеться в его лицо, но яркое солнце слепит глаза.

— Скажи, что представляешь только меня. Скажи это, кара!

В его глазах — тьма.

'Кого я должна представить, когда он здесь, рядом?'

Его губы жестко впиваются в мой рот. Мне почти больно. Объятья становятся крепче.

'Боже, да он же раздавит меня! Будто каменный...'

— Рейн? — осторожно зову, когда он, наконец, отрывается от моих истерзанных губ и долго-долго всматривается в меня.

Зрачки расширены так, что серебристая радужка почти невидима.

— Только меня, — рычит он, со стоном утыкаясь в мою шею, и неестественно замирает.

— Рейн, я... — почти задыхаюсь под его весом, напуганная размером его желания, которое недвусмысленно упиралось в бедро.

'Только меня... Кого, он думал, я представляю? — догадка пронзила меня внезапно. — Ну, конечно! Он боялся, что я представляю Макса, как тогда, в кухне'.

Рейн сжимал кулаки и дышал часто-часто, пытаясь во что бы то ни стало успокоиться, взять себя в руки.

'Неужели Зверь? Неужели он снова на грани?'

Не раздумывая, словно я на каком-то подсознательном уровне знала, что делать, шепчу:

— Тебя, только тебя, ш-ш-ш, Рейнхард.

Тело Правителя вздрагивает, сжимает меня, а потом расслабляется. Я выдыхаю. Странно, даже не заметила, как долго задерживала дыхание.

Птичий гомон вновь бьет по ушам. Деревья колышутся от поднявшегося ветра. Большое облако на пару мгновений закрыло солнце, а мы с Рейном так и лежали, обнявшись и смотря друг другу в глаза. Рейн только перенес свой вес на руки и теперь нависал надо мной.