Договор о ненападении. Когда... когда начнётся вторжение, этот договор, конечно же, потеряет всякую силу, но до того момента вряд ли Жнец-наблюдатель станет ещё раз атаковать Иден-Прайм или любую другую, населённую разумными органиками, планету. Даже если там и будет какой-нибудь другой протеанский Маяк... Ведь существуют способы, методы и возможности изъять этот Маяк тихо и скрытно!
Иден готовится к Вторжению, готовится так активно и результативно, что за ним всего за несколько прошедших часов прочно закрепился титул Академии подготовки кадров Сопротивления!
К башне уже направляется колонна с воинами, техниками, оборудованием. Когда Джессика через несколько часов спустится вниз, колонна будет совсем рядом! К тому времени башня будет изучена досконально!
Остановившись на одной из площадок, Джессика огляделась по сторонам. Темновато, конечно, но ведь... это — рассвет. До заката — тридцать часов! Больше, чем земные сутки. Потому — надо работать. Надо действовать!
Мальчишки... Они неисправимы. Луису и Мигелю в головы втемяшилось, что Джессика и Ванесса должны отдыхать больше, чем работать! И они мало что об этом постоянно говорят вслух и письменно, они всё для этого делают! И другие девочки — хоть старшие, хоть младшие — прислушиваются к этим словам и более того — относятся к ним с бо-о-льшим пониманием! Потому уже несколько ночных часов Джессику и Ванессу их подружки и сподвижницы заставили отсыпаться самым обычным способом — в постелях и в домах. Пусть не в своих родных, но... другие дети, решившие принять участие в работе по программам 'четвёрки', и того лишены, потому что работают не в посёлках и не в селениях, а далеко за их пределами. Сельскохозяйственная планета — здесь поля, сады и фермы занимают огромные пространства, а вот жилые дома... Для них выделено мало места.
Отсыпаться пришлось, потому что подружки заперли обеих девочек в разных комнатах, выключили все электроприборы, сняли с рук инструментроны и убрали все средства связи.
Устроили рукотворную темноту. Хорошо ещё, что кровати оставили с полным комплектом постельного белья. Хотя... по нынешним временам... этого — слишком много. Спального мешка в минимальной конфигурации вполне хватило бы для счастья, пусть и очень кратковременного. Но если подружки и друзья решили, что нужна кровать... Вряд ли их что-либо или кто-либо способны остановить.
Знали, что если Джессика и Ванесса будут рядом друг с другом — разговоры на всю ночь затянутся. А так... даже 'перестучаться' не получилось. Всё предусмотрели коллеги.
Пришлось подчиниться, бухнуться в постель и... То ли Джессика слишком утомилась, то ли ещё что... Но глаза закрылись через считаные секунды и сон не пришёл, а буквально обрушился на сознание.
Так хорошо Джессика редко когда высыпалась. Никакой, даже самомалейшей усталости, никакого желания повернуться на правый бок и снова закрыть глаза. Завтрак пролетел... За какие-то минуты. Аппетит — прекрасный!
Мигель потряс Джессику. Оказывается, пока она спала, её друг договорился... С кем и как он договаривался — для Джессики осталось тайной, которую, если честно, она и не стремилась разгадать, но выйдя из балка, она увидела багги. Простую, крепкую машинёшку. Ничего лишнего. А на сиденье лежал ридер... Включённый! И на экране — несколько строчек. Джессика не поверила своим глазам — Мигель написал, что эта багги теперь принадлежит Джессике. И только ей!
Трудно было в такое поверить, но... Мигель никогда не лгал своей подруге. Ни одного раза. Даже в сущих мелочах!
Усевшись за руль, Джессика включила двигатель и на экране водительского пульта прочла официальное сообщение о том, что 'данное транспортное средство зарегистрировано и используется легально и законно'.
Эта багги! Мигель угадал! Она — великолепна, восхитительна, потрясающа! Скорость, проходимость, прочность — всё на высочайшем уровне! Ясно, что мальчики поколдовали над ней, знали, что Джессика по нескольким деталям это сразу определит. Они так хорошо и глубоко понимают своих подруг!
Миновав ещё несколько лестничных маршей, Джессика подошла к окну, взобралась на подоконную плиту и посмотрела вниз. Метров тридцать вполне будет! Вот она, её машинёшка, стоит у входа в башню. Теперь работа намного ускорится. С такой машинкой можно до очередной башни добраться едва ли не напрямик. Даже ручьи и овраги не будут препятствиями!
Комфорт у багги, конечно, относительный, но не время сейчас задумываться ни о нём, ни о его уровне. Главное — сделать всю работу быстрее. Да, можно было бы начать как всегда, пройти башню снизу вверх, но... Может быть, лучше попробовать что-то новое? Надо, надо попробовать по-другому. Надо выйти за пределы рутины, преодолеть желание остаться в границах повторов.
Явик... он буквально 'на пальцах' пояснил, насколько губительной для нынешних обитателей галактики будет предсказуемость действий.
Жнецы — сложный противник. Опасный. Сильный. И — опытный. Потому... Нельзя сейчас готовиться к войне со Жнецами так, словно впереди — очередное противостояние с кроганами или с рахни. Нельзя! Губительно это.
Глядя на небольшую машинку сверху вниз, Джессика понимала, что если война придёт на Иден, то... придётся привыкать обходиться без машин и надеяться только на свои тела, на свои силы, на свои мышцы и на свой разум. Надо будет понять, что стоит каждый, каждый разумный органик в одиночку. Как там у землян-имперцев? 'Тварь ли я дрожащая или — право имею'? Да, именно так. Нельзя будет дрожать, нельзя будет пугаться, страхаться. И нельзя будет отступать! Потому что тыла — нет!
Джессика знала, помнила и понимала: мужчины — воюют, женщины — ждут. На них — ответственность за детей, за стариков, за инвалидов. И за то, чтобы у мужчин было вдосталь оружия и боеприпасов. А главное, чтобы мужчины знали, что их ждут матери, жёны, сёстры, подруги. Ждут! Как много смыслов в этом коротком, как выстрел, слове.
Теперь... Теперь впереди — другая война. Даже протеане такой не знали, потому что они могли позволить себе воевать десятилетиями и столетиями. Сотня рас, объединённых общим названием, признавших верховенство протеан, дрались отчаянно, не только отступали, но и огрызались! Две тысячи лет противостояния...
Нельзя сейчас рассчитывать на столь же длительный срок противоборства. Нет таких ресурсов у полутора десятков рас. Нету! Сотня рас дралась пятьдесят тысяч лет назад. И всё равно — была уничтожена. Выжили, да и то — едва ли не чудом — только несколько десятков протеан. И теперь они — позади, можно сказать, в тылу, а пятнадцать рас — впереди.
Будет другая война. Совсем другая. Может быть, действительно, Жнецы уже знают о том, что протеане выжили?! Это мало что меняет, потому что сейчас тыла не будет. Снова — не будет. Как тогда, полсотни тысяч лет тому назад.
Как же трудно сейчас Явику. Когда он ещё сам верил в то, что остался один... Может быть, тогда ему было легче?! Сложно тогда было ему поверить в лучшее. Явик — воин, он скорее поверит, что всё очень плохо, чем в то, что хоть что-нибудь — хорошо. Такая настройка спасает жизни и позволяет остаться в здравом уме. А теперь... Теперь он стоит на границе между миром выживших протеан и миром нынешних разумных органиков.
Слезая с подоконника и выпрямляясь, опёршись руками о каменные поручни, Джессика чуть помедлила, затем отшагнула от окна. Надо идти вперёд и вверх. Надо дойти до крыши. Там можно будет четверть часа отдохнуть и начать спуск. Ярус за ярусом, уровень за уровнем, этаж за этажом. Привычная работа. Тогда отвлекаться на посторонние мысли будет нельзя.
Последний такой момент, когда ещё можно будет задуматься о чём-то неслужебном, наступит там, на крыше, перед тем, как придётся перешагнуть с крыши на чердачную лестницу. И надо будет заглядывать во все углы, не доверять датчикам, не верить сканерам, проверять буквально всё и стараться прочесать всю башню сверху донизу.
Каменные ступени, которым всяко больше полусотни тысяч лет. Научиться бы землянам так строить: не на века, на тысячелетия. Пока что лишь полуразрушенные в ходе Третьей Мировой войны египетские пирамиды могут поспорить с безжалостным временем.
Джессика поднималась по лестнице, светила мощным лучом поискового фонаря в углы ближайших помещений, иногда — в проёмы, за которыми были комнаты побольше, которые вполне можно назвать залами... Сканеры и локаторы тоже работали — автоматика составляла карту. Пусть предварительную, но, по меньшей мере, не придётся плутать. Сейчас минимальная план-схема будет очень кстати.
Ярус за ярусом. Этаж за этажом. Пока можно вот так — спокойно и свободно — подниматься. Башня — пуста, необитаема. Возможно, какие-нибудь местные мальчишки и знали — в общих чертах, конечно — что здесь, на уровнях и как, но... Так, плотно и последовательно это гигантское сооружение никто из обитателей Идена ещё не исследовал.
Что-ж, как говорил Явик, в ходе обмена мыслеобразами... Сейчас — не важно, какого... А он говорил, что всё когда-нибудь бывает в первый раз. Десятки лет эти башни не привлекали пристального внимания жителей Идена. Почему? Да не только желания — средств не хватало. Любые ресурсы в этом, вполне материальном мире — очень ограничены. Важно их перераспределить, только... Не всегда получается. А должно получаться, потому что иначе сколько-нибудь долго продержаться не удастся. Какие там сотни лет, даже десяток лет — и тот вечностью покажется!
Нервничает Джессика. Сама это понимает и чувствует. А как тут не нервничать? Сколько раз она читала о войне в книгах, рекомендованных в школьной программе? И не только в электронных текстах, но и в бумажных книгах, по нынешним временам — редкости неимоверной и огромной ценности. Там... Там было столько боли и крови...
Люди всегда воевали между собой. Столетиями. Тысячелетиями. Убивали, калечили друг друга. В очередной раз полагали, что одержали какую-то окончательную, пусть даже небольшую победу. А эта победа окончательной — не была! Не оказывалась! Снова и снова. Снова и снова.
Война возвращалась. Потому что... потому что... Она действительно, реально никогда не заканчивалась. А люди... Люди продолжали верить в то, что никогда не заканчивается мир. Тот самый мир, который постоянно, с пугающей и ошеломляющей регулярностью прерывался войной. Уносившей в небытие новые и новые жизни детей, подростков, юношей, девушек, мужчин, женщин, стариков и старух. Не разбирая ни возрасты, ни степень достатка.
Думали ли люди о том, что когда-нибудь всё закончится? Не для отдельной группы землян, не для населения отдельной страны, не для жителей одного континента? Для всего человечества. Думали! По-разному, конечно думали, в разных ситуациях, в разной степени глубины.
А потом пришло знание. Знание о том, что через миллионы и миллиарды лет Земля станет непригодной для жизни. Потому что всё в этом мире имеет не только начало, но и конец. Солнце — взорвётся, преобразуясь... сейчас не важно, во что преобразуясь, но... третья планета от местной звезды станет непригодной для жизни разумных органиков, возомнивших себя венцами эволюции.
Миллионы и миллиарды лет... Такие величины человеческое сознание воспринимает очень плохо. В лучшем случае — очень неглубоко. Без должного понимания. Не потому ли люди с пугающим постоянством ставили свою расу на грань выживания? Может быть, и поэтому. А ещё может быть и потому, что ничто в этом мире окончательно не предопределено. Всё может измениться в любой момент. Всё — или очень, очень многое. А значит... значит можно и не дожидаться, пока пройдут эти миллионы и миллиарды лет и закончить существование расы намного раньше.
Иногда хотелось неопределённости. А иногда — определённости. Выбор. Тянущий, давящий, возмущающий выбор. Не дающий понять себя до конца, до донышка
Луч поискового фонаря скользил по углам, поднимался к потолкам, шарил по проёмам, в которых, конечно же, не осталось и намёка на какие-нибудь створки. Крыша башни — всё ближе. Уже чувствуется ветер. На высоте на Иден-Прайме — почти всегда гуляют ветры. Сильные, средние, слабые. Редко когда устанавливается безветрие. Для сельскохозяйственной планеты отсутствие ветра может быть губительным. По самым разным причинам.
Марш за маршем, поворот за поворотом. Сейчас можно не сходить с лестницы. Посветить в стороны, вверх, вниз и — продолжить подъём. Потом, позже, когда крыша останется позади, надо... надо будет лезть во все углы, не пропуская и десятка сантиметров, хоть квадратных, хоть обычных.
Мигель, Луис, Ванесса надеются на Джессику. Башни — важны. Башни — нужны. Луис с Мигелем каждую, обследованную Джессикой башню, обживают по-своему. Кроме них двоих, конечно, там теперь народу хватает. В основном — земляне, здесь люди держат неоспоримое первенство, но и азари и турианцы присутствуют. И — подчиняются. Понимают, что не в большинстве, что не первенствуют: и — вообще и — в частности.
Мальчики работают... Отказывают Ванессе в малейшей возможности понапрягаться. Можно сходу перечислить две-три причины, почему они так делают, но... Не надо перечислять. Надо понимать. И это понимание — приятно.
У человека должно быть что-то такое, ради чего он пойдёт на всё. Наверное, для Мигеля и Луиса этим в какой-то мере стали Джессика и Ванесса. Мужчины — воюют. Женщины — ждут. Хорошо, что теперь земляне — и не только земляне — будут воевать не между собой, а с сильным, достойным противником. Требующим объединения усилий.
Вот и последний марш, точнее — два марша. Уже чувствуется хороший такой ветер. Свежий, чистый, неотягощённый индустриально-сельскохозяйственными запахами. Такой, какой бывает только на большой высоте.
Джессика остановилась. Огляделась. До крыши осталось совсем немного. Там — четверть часа на отдых и относительное ничегонеделание, а потом... Работа.
Так всегда было есть и будет. Чередование. Отдых — работа — отдых — работа. Сложно отдаться в очередной раз чему-то одному. Всегда чего-то не хватает.
Наверное, и в этот раз надо было подниматься сюда, проверяя этаж за этажом, уровень за досконально. Наверное, тогда было приятнее выйти на крышу, ощущая за собой проверенную, просмотренную и изученную башню. Переставшую быть неизвестной сущностью.
И всё же... Всё же разумный органик отличается стремлением к нестандартности, если не к непредсказуемости. Потому Джессика и решила проверить эту башню сверху вниз, а не снизу вверх. Выбор-то тут небольшой — только так, а не иначе. Нельзя проверить башню с середины, хотя... Если постараться, то... можно.
Но эта башня — не последняя. На других, последующих, можно будет и так сымпровизировать. Хоть какое-то разнообразие.
Каждый разумный органик — уникален. И все разумные органики — неотъемлемые части целого. Пусть противоречивые, нестабильные, но... неотъемлемые.
Шаг, другой, третий, четвёртый, пятый. Ступенька за ступенькой. Вот и площадка. Можно повернуться налево и увидеть дверной проём, за которым — родное, иденское рассветное небо.
Тридцать часов дня. Тридцать часов ночи. Десять-одиннадцать лет такого режима дня — привыкнешь. И перестанешь считать его каким-то необычным.
