— Вот же паны чертовы! С Гитлером воевать не хотят, войска свои за наш счет оснастили — и в Иран увели! А тут, значит, еще занозы шпионские оставили. Ну, ничего, Филимонов их повыдергивает... Ты, Кондратьевна, этого гладенького пана опиши-ка мне в подробностях: как выглядел, да во что одет.

— Одет этот паныч богато, — начала бабушка. — Костюм чесучовый песочного цвета, штиблеты желтые, рубашка белая, накрахмаленная, галстук серый в коричневую полоску. А внешность у него... И не скажешь, какая внешность. Так, волосы скорее светлые, набриолиненные, зачесаны гладко справа налево. Лицо же... Ну, вот те крест, никак не припомню! Обычный такой. Встретишь — не узнаешь.

— Может, приметы какие есть? Шрамы, родинки? — допытывался дядя Савва.

— Да вроде и нет ничего такого... — растерялась Елизавета Кондратьевна.

— Разговаривает он чудно, — вдруг вмешалась в беседу старших Нина.

— Да где ж чудно? — не согласилась бабушка. — Гладко говорит, зацепиться не за что.

— А он, как говорить перестает, слегка причмокивает, — пояснила девочка.

— Вот! Это уже хоть какая-то, а примета, — обрадовался дядя Савва. — Сегодня же все Николаю Николаевичу и обскажу. Ну, счастливо оставаться!

На следующий день Нина вместе со старшеклассниками выехала на уборку хлопка. Ехали с комфортом — в автобусе. Надо думать, потому, что в армию гораздо охотнее забирали грузовики. Дорога шла долиной реки Ахангаран, мимо разросшегося за последние годы шахтерского города Ангрен с угольными разрезами в долине и рудниками на склонах Чаткальского и Кураминского хребтов, вершины которых, в том числе и заснеженные, виднелись по обе стороны дороги.

Часа через четыре после выезда из Ташкента, и примерно через час после того, как миновали Соцгород под Ангреном, дорога свернула направо и автобус, натужно воя мотором, стал взбираться по шоссе в горы. С перевала открывалась потрясающая панорама окрестных горных хребтов Западного Тянь-Шаня, но вскоре дорога пошла узким ущельем, на склонах которого виднелись узловатые стволы арчи (горного можжевельника), заросли шиповника и барбариса, желтой, красной и черной алычи, жимолости, ежевики. Местами раскинул свои плети дикий виноград, часть листьев которого уже наливалась краснотой, время от времени встречался карагач (мелколистный вяз). Автобус постепенно спускался к Ферганской долине, но, не доезжая километров двадцать до Сыр-Дарьи, круто повернул налево и по широкой живописной зеленой долине снова стал взбираться вверх. Не прошло и полчаса, как школьники достигли цели своего путешествия — большого кишлака Чадак, расположенного по берегам речки Чадаксай — с шумом несущегося с гор пенистого потока.

Сам кишлак стоял в окружении рощ грецкого ореха и пышных садов, где выращивали славящийся своей необыкновенной сладостью урюк, миндаль, где тутовник соседствовал с грушами и яблонями. Окрестные склоны гор были усеяны множеством родников, рядом с которыми росли высоченные старые тополя, а на окраине кишлака высилось огромное тутовое дерево. На горных склонах там и сям виднелись отары овец. Хлопковых полей вокруг самого кишлака не было, они все располагались южнее, в направлении Ферганской долины.

Разместили прибывших в помещении бывшей конюшни, что, при довольно теплой погоде было вполне терпимо — крыша над головой есть, несколько перегородок имеется, чтобы ребят от девчонок отделить, и ладно. Сразу же с утра следующего дня, после завтрака, состоявшего из большой пшеничной лепешки — лакомство, о котором многие уже успели позабыть — и большого количества подпорченных фруктов, для ташкентцев началась уборочная страда.

Тому, кто никогда не убирал хлопок, пожалуй, трудно представить себе, что это такое. Экипировка сборщика — фартук, на нем подвешен мешок, а за плечами — корзина. Собранный мешок перекочевывает в корзину. Когда и она наполняется, надо отнести ее в огромную кучу на краю поля.

Сентябрьское солнце палит нещадно, пот заливает глаза и струйками стекает по спине, которую уже ломит от усталости. Руки исколоты острыми кончиками хлопковых коробочек, и уже не чувствуют ничего, кроме боли, а ноги отказываются повиноваться...

Но вот и перерыв на обед. Впрочем, какой там обед! Пиршество! Для изголодавшихся городских школьников наваристый суп-шурпа или плов с бараниной представляли собой предел мечтаний о сытной пище. Полчаса на отдых — и снова в путь вдоль хлопковых грядок, путь, кажущийся бесконечным...

Через несколько дней Нина, не сдержав любопытство, спросила у сопровождавшей их учительницы:

— Это мне одной только так кажется, или так оно есть?

— Что же именно? — уточнила учительница.

— Вроде и кормят нас тут хорошо, и работа организована правильно, а все время такое впечатление, что смотрят на нас как-то неприветливо, — пояснила девочка.

— Верно! — подхватил кто-то из русских девчонок. — Большинство просто равнодушно смотрит, а некоторые вдруг зыркнут так, что страшно становится.

— Да, хмурые они тут, все исподлобья глядят, — разом загалдели несколько мальчишек.

Узбекский парень по имени Маджид поднял руку ладонью вперед, не пытаясь перекричать возникший гомон.

— Ты что-то сказать хотел? — учительница взмахам руки пыталась унять шум.

Дождавшись, когда стало немного потише, Маджид степенно сказал:

— Я так думаю. Нас тут узбеков много. А село — таджики. Узбекских семей всего несколько. Может, они узбеков не очень любят?

Снова зашумели, заспорили, но другого объяснения не нашли. У таджиков с узбеками серьезных конфликтов вроде и не наблюдалось. Однако, что греха таить, среди узбеков было широко распространено мнение, что таджики — это отсталый народ. Таджикам это, естественно, нравиться не могло. Но оказалось, что все гораздо серьезнее...

8. Фронт

Пока Нина работала на уборке хлопка, военная страда ее отца шла своим чередом. 791-я стрелковая дивизия, пройдя в марте 1942 года проверку комиссии Военного совета САВО, была переброшена железной дорогой до Красноводска, а затем морем до Баку, откуда машинами и пешим маршем выдвинулась на Северный Кавказ. Яков, получил две майорские шпалы в петлицы, был назначен командиром стрелкового полка, и ему первому из полковых командиров поставили задачу прямо в штабе корпуса, в который была включена дивизия.

Стояла ночь, лил проливной дождь, превративший дороги в предгорьях в грязевое месиво, и настроение в штабной палатке было отнюдь не бодрым. Но не только из-за дождя.

Начальник штаба, грузный и широкоплечий, с красными от недосыпания глазами, водя карандашом по карте, освещенной скупым светом коптилки, сделанной из снарядной гильзы, пояснял:

— Обстановка на данный момент такова: 454-й стрелковый полк подвергся внезапному удару противника и без приказа отошел с занимаемых позиций. Местонахождение командира полка и штаба неизвестно, связи с ними на данный момент нет. Отошедшие подразделения приводят себя в порядок рядом с расположением штаба корпуса. Командарм требует немедленно восстановить положение, ибо прорыв на этом участке угрожает нарушить устойчивость обороны всего корпуса. Чтобы выполнить его приказ, вам, — он поднял голову и посмотрел усталым взглядом на майора Речницкого, — надлежит с вверенным полком совершить в течение ночи марш и выбить противника с захваченным им позиций 454-го полка. Задача ясна?

— Никак нет, товарищ начштаба, — ответил Яков Францевич. — Мой полк состоит из наскоро обученных новобранцев, в основном узбеков и таджиков. Под таким дождем они сорокакилометровый марш от места расположения совершить не смогут, сотрут ноги и до места назначения большинство не дойдет. А кто и дойдет, будут небоеспособны.

— Вы что же, отказываетесь выполнять боевой приказ? — начштаба корпуса сердито свел брови, а голос его, казалось, сотряс промокшие стенки большой палатки. Однако во взгляде его, брошенном на строптивого майора, читалась не только злость на подчиненного, не желающего по первому слову идти в бой, но и некоторая толика любопытства. Не часто ему осмеливались возражать командиры с такой разницей в звании и должности.

— Не отказываюсь! — отпарировал Яков. — Дайте мне обстрелянных бойцов, хотя бы тех, что с позиций отошли, и я берусь с ними восстановить положение. Тогда и посмотрим, выполнил я боевой приказ или не выполнил. А мои — точно говорю — пока не справятся.

— Ну, смотри, майор! — угрожающе произнес начштаба. — Головой ответишь!

— Разрешите выполнять?

Плечистый командир с давно упраздненными комбриговскими петлицами ('аттестацию не прошел' — мелькнула мысль у Речницкого) только махнул рукой, а потом, спохватившись, бросил вслед:

— Возьмешь еще взвод автоматчиков с охраны штаба корпуса, а пулеметную роту все-таки из своего полка бери. Больше мне тебе дать нечего. Артиллерия без снарядов, дороги раскисли, и когда подвезут... — он опять махнул рукой. Чем-то ему понравился этот подтянутый майор, так упрямо не желавший бросать на убой своих необстрелянных бойцов. 'Ишь, сапоги у него до блеска надраены! Это при такой грязюке-то!' — мелькнула мысль где-то на самом краешке сознания.

Бой был страшный, но немцы, похоже, не ждали ответного удара. Одержав накануне сравнительно лёгкую победу, закрепляться в захваченных окопах не стали. Выполняя приказ командования, они стремились продвинуться как можно дальше в расположение русских, порядочно оторвавшись от других частей вермахта. Вероятно, именно вчерашний успех сыграл с ними злую шутку — расслабляться на войне нельзя. Неожиданное столкновение с красноармейцами в предрассветных сумерках превратилось во встречный бой, вскоре переросший в ожесточённую рукопашную схватку.

Наши бойцы, жаждавшие доказать, что вчерашнее бегство было нелепой случайностью, обозленные гибелью своих товарищей и потерей командира, дрались отчаянно-смело, невзирая на смерть, смотрящую в лицо, и немцы сначала дрогнули, а потом побежали. В окопах они тоже задержаться не сумели, на волне успеха красноармейцы их вышибли оттуда, переколов штыками всех, кто не успел убежать. Кое-кто даже порывался захватить немецкие окопы, но Яков на авантюру не пошёл, тут же расставив по позициям подошедшую пулеметную роту, которой вскоре пришлось крепко потрудиться, отбивая атаки немцев. Но у них, по всему видно, особых резервов за спиной не оказалось, и в отбитых траншеях удалось закрепиться. Речницкий выполнил приказ, что дало возможность корпусному начальству отчитаться пусть о небольшой, но все-таки о победе, такой редкой в те дни.

— Да, товарищ командарм, — кричал в телефонную трубку командир корпуса, стараясь перекричать разрывы снарядов, которыми посыпали наше расположение немцы, обозленные неудачей, — знамя полка не утеряно. Мы не только восстановили положение, но и практически полностью уничтожили прорвавшуюся часть противника, трофеи подсчитываем, правда, пленных всего двое — наши ребята в штыковой удержу не знают, — с некоторой даже ноткой самодовольства закончил он свой доклад.

В штабе фронта кто-то достаточно разумный смекнул, что не годится только что прибывшую необстрелянную дивизию бросать на передовую, и 791 сд еще два месяца натаскивали в тылу. В свой первый бой она вступила только в июле.

Затем снова были бои, постепенный отход к Главному Кавказскому хребту, схватки на горных склонах, в долинах и ущельях. Со своим полком майор расстался — его перевели в штаб дивизии, начальником разведотдела. И вот теперь, прижав к горам, немцы рассекли дивизию на несколько частей, вышли в расположение штаба, и Яков Францевич с частью штабных работников вынужден был отступить по какой-то тропе, вившейся по склону ущелья, в высокогорье.

В хаосе камней и кустарника им удалось оторваться от преследования, но выхода из ущелья не было. Прорываться с боем? Это мощной ударной силе почти в полтора десятка человек, с одними пистолетами, да двумя ППШ, в дисках которых почти не оставалось патронов? Надо было найти какое-то место, где можно переждать, пока обстановка не переменится к лучшему.

9. Пещера

Пробираясь по крутым скалистым склонам в безуспешных поисках тропы, которая вывела бы их из этого тупика, они натолкнулись на пещеру, дававшую хотя бы укрытие от пронизывающего ветра. В сумерках, чтобы не выдавать лишний раз свое присутствие, натаскали в пещеру немало дров, — удалось обнаружить место, где некогда сошедшая с гор лавина сгребла в кучу множество остатков переломанных ею деревьев и кустарников. От отсутствия воды тоже страдать не приходилось — на крайний случай сгодился бы и снег, но в пещере вода лилась тоненькой струйкой с одной из стен.

Да, на везение жаловаться было грех — от немцев отбились, от погони оторвались, укрытие нашли, можно было согреться у костерка, обложенного камнями, излучавшими тепло... Одно было плохо — еды у штабных работников с собой не было. Считай — совсем. Несколько сухарей в карманах, полплитки шоколада да одна банка консервов в заплечном 'сидоре'. Продукты растянули на двое суток, но сколько еще предстояло дожидаться, когда немцев отгонят от входа в ущелье?

Первым не выдержал замполит дивизии, невысокий тучный человек, страдавший от диабета. Для него голод означал смерть гораздо более быструю и в тоже время более мучительную, чем для остальных. Примерно через неделю пребывания в пещере командиры утром обнаружили, что замполита с ними нет. На месте его ночевки белела записка:

'Я умираю. Чтобы смерть моя была не напрасной, я вскрыл себе вены и лег на морозе. Вы найдете меня рядом с выходом из пещеры. Если не будет другого выхода, воспользуйтесь моим телом. Это приказ — вы должны выжить и отомстить фашистам'.

Прошла еще неделя. Звуков боя от выхода из ущелья не доносилось ни разу, а это значило, что обстановка остается без перемен. Еще не началась третья неделя голодовки, как запертые в пещере командиры решились исполнить приказ замполита... Голодного человека в заснеженных горах холод убьет быстрее, чем голод. А если не станет сил поддерживать костер, то смерть наступит следующей же ночью.

Что терзало людей сильнее — голод, холод, или вынужденное людоедство — наверное, может сказать лишь тот, кто это испытал. Однако, в конце концов, иссяк и этот последний страшный источник пищи. Яков Францевич, собрав волю в кулак, из последних сил пробрался на горный склон и еще раз осмотрел выход из ущелья в бинокль. Никаких перемен. Там по-прежнему торчит немецкий опорный пункт. Но даже если бы они сейчас решились на самоубийственный прорыв, у них просто не хватит сил добраться до немецких позиций...

День проходил за днем. Голод полностью обессилил людей, сознание стало нечетким. Майору Речницкому, лежавшему рядом с затухающим очагом, уже не хотелось ничего. Ни есть, ни пить, ни мстить фашистам, ни подбросить дрова в костерок, чтобы не умереть от холода. Вдруг ему почудилось у входа в пещеру какое-то движение. Рука, повинуясь вбитому в подсознание навыку, чуть шевельнулась, в тщетной попытке дотянуться до оружия.