К нашему приходу уже подготовились: у сцены поставили два стола, чтобы разложить автоматы. На сцене — старая кафедра с гербом, то ли государственным, то ли школьным, уже не понять. Я представил, как стою там, наверху, и что-то вещаю собравшимся. Передёрнуло.
— Вам что-нибудь ещё нужно? — спросил директор.
— Нет. — Я поставил сумку на один из столов. — А когда дети придут?
— Минут через двадцать, у них ещё урок не кончился.
Ага, значит, чтобы собрать и привести сюда народ из разных классов, уйдёт минут двадцать пять-тридцать. Директор вышел за дверь, и Рин помогла мне выпутать второй автомат из смятой сумки — загипсованная рука по-прежнему была мне плохой помощницей.
— Волнуешься?
Она покачала головой.
— Просто пытаюсь вспомнить себя в этом возрасте, чтобы получилось рассказать поинтереснее.
— И какой ты была в пятнадцать?
— Я ведь говорила. Замкнутой. Любила читать, не ладила с одноклассниками. Им почему-то казалось, что я их презираю, раз не хочу ходить с ними на танцы. Они считали меня беспомощной, пока я не облила грязной водой из ведра парня, который вклеил мне жвачку в волосы. Представляешь, белая рубашка, синие брюки — и вода, которой перед этим уборщица отмыла весь кабинет, но ещё не успела вылить. Чёрная-чёрная.
— Жаль, что я не знал тебя в пятнадцать. — Я легонько поцеловал её в висок. Сейчас это была не столько нежность к любимой женщине, сколько попытка согреть до сих пор живущую в её душе нескладную девочку в синем форменном платье, которую я знал только по фотографиям. — Хотя для начала пришлось бы выбить несколько зубов и выкрутить пару рук. В элитных школах это полезно.
Прозвенел звонок, и через пару минут начали подтягиваться самые дисциплинированные из школьников. Некоторые смущённо здоровались, мы отвечали им. Другие просто проходили в зал и рассаживались на скамейках, пристроив на пол сумки и рюкзаки. Когда, наконец, собрались все, мы с Рин поднялись на сцену. Слово взяла худая дама средних лет с убранными в тугой узел русыми волосами.
— Дети, — откашлявшись, начала она, — сегодня мы пригласили в гости специалистов, занимающихся зачисткой неисследованных территорий. Они расскажут о своей работе...
Я прошёлся по сцене, с расстояния двух шагов изучил кафедру. Так она мне нравилась ещё меньше. Тогда я уселся на край сцены, Рин последовала моему примеру.
— Привет. Мою напарницу зовут Рин, меня — Дэй. О чём вы хотели бы услышать?
Поначалу поднялся тот ещё гвалт. Всё-таки целый зал школьников — достаточно шумное сборище. Сквозь общий гам прорывались отдельные вопросы тех, кого природа не обделила лужёными глотками.
— А какое у вас звание? — это мальчишка в клетчатой рубашке, он всё никак не мог усидеть на месте, то оборачиваясь к сидящим позади него товарищам, то поминутно переставляя сумку.
— Ты что, с дуба рухнул? У чистильщиков не бывает званий, — худенькая девчонка с толстой пепельной косой. Наверное, отличница.
— А как вас готовят? К вам можно попасть?
— Тихо! — а это из последних сил надрывается учительница со строгой причёской. И чувствуется, что голос у неё натруженный — вон, на кашель сорвалась. Тогда я привстал и рявкнул. До Стэна мне, конечно, далековато, он шёпотом иногда как скажет — рысью рванёшь выполнять, но послушались. Замолчали. Не потому, конечно, что я такой замечательный педагог, просто интересно им.
— Народ, вопросы лучше по очереди. А то к следующей вылазке мы с Рин без слуха останемся.
По залу расползлись неуверенные смешки. Рин улыбнулась.
— Вы правы. Воинских званий у чистильщиков действительно нет.
Кто-то из самых дисциплинированных вскинул руку. Я кивнул, и мальчишка спросил:
— А вы всегда работаете в паре?
Снова ответила Рин:
— Работать в одиночку запрещено, тебя всегда должен кто-то прикрывать. Обычно чистильщики работают устоявшимися двойками или тройками. Но, если объект слишком велик или степень опасности высокая, могут собрать и большую группу. Мы с Дэем вместе с семнадцати лет.
Она пропустила слово "работаем", но едва ли заметила это. Если честно, я ждал дежурного вопроса о нашем родстве, но школьники неожиданно оказались проницательнее взрослых.
— А как вы работаете? — снова встрял обладатель клетчатой рубашки.
— Выходим на зачистку в заданный квадрат. Степень важности района определяет глава Базы, это зависит от того, что там было раньше, и как мы можем использовать эту территорию. Обычно это сутки или трое.
— И что там происходит? — вопрос от девочки с каштановыми хвостиками.
— Иногда ничего, — не стала умалчивать Рин. — И это повод порадоваться — если там оказываются только развалины и останки. Погибших хоронят, мы составляем отчёт о степени пригодности домов для жилья: что ещё можно восстановить, что лучше снести.
— А иногда?..
— А иногда — всё что угодно.
— Может, расскажете пару случаев из практики? — перехватывает инициативу учительница. И Рин рассказывает — про светловолосого парня из коттеджного посёлка.
— А что это было? — школьники выстреливают вопросами с пулемётной скоростью.
— Не знаю, — пожал плечами я. — Есть целая куча объяснений, научных и мистических. Обитатели параллельных миров, совсем не похожих на наш. Призраки. А, может, мы просто позабыли свои собственные легенды, и потому не можем вспомнить, как называются эти существа и явления. Мы знаем только, что после нас они уже не возвращаются.
Невысказанные вопросы теснились, словно забивая пространство. И где-то среди них прятался один, как единственный нужный ключ в глухо звенящей связке. Остальные — как ключи от комнат, но этот открывал входную дверь. И он всё же прозвучал.
— Расскажите, как для вас всё началось.
Шесть лет назад.
Дэй.
Проснулся я от того, что начал рассыпаться потолок. Мы спали на первом этаже почти достроенного здания. Там уже были стёкла в окнах, нормальные двери и вообще было теплее, чем в вагончиках.
Ползущая по стене трещина не добавила оптимизма. Рядом зашевелились другие рабочие.
— Подъём! — заорал я не своим голосом. Выскочить мы успели в тот момент, когда со стен и потолка крупными кусками посыпалась штукатурка.
Первая мысль была — землетрясение. Но, оказавшись во дворе, я понял, что почва из-под ног не уходит.
А дом, который мы строили, продолжал потихоньку так складываться внутрь. В свете одинокого фонаря картина получалась нереальная, но в чём-то даже красивая.
— Что это? — спросил кто-то.
— Заказчик на материалах сэкономил.
Я не отвечал. Я смотрел на стоявший рядом экскаватор и не понимал, чем же он мне так не нравится. Пятно ржавчины на ковше. Что-то я его не помню.
Мне не почудилось: ржавчина постепенно разрасталась, охватывая всё новые детали машины. Вот уже зияет дырами ковш, будто экскаватор простоял под открытым небом без ухода и пользы не один год, вот трескается и осыпается стекло в кабине, предварительно помутнев. Рядом так же складывался и оседал трухой строительный вагончик. Получается, что всё вокруг... стремительно стареет?!
Каюсь, первым делом я схватился за лицо — убедиться, что на живую материю эта штука не действует.
Впрочем, иначе мы все уже были бы дряхлыми стариками.
Моя и без того потрёпанная куртка тоже не обрела новых повреждений.
А потом меня как молнией ударило: там, за бетонным забором стройки — целый город. Мирно спящие люди, которых просто погребёт под завалами. И Рин.
Проржавевшая решётка ворот сорвалась с петель, стоило мне её толкнуть.
— Здесь сейчас всё рухнет. Собирайте всех, кого можете, и уходите из города. Чем дальше от многоэтажек, тем лучше.
...Когда я бежал по тёмной улице, почти физически ощущал, как трескается и крошится асфальт под моими ногами.
Мне повезло. В любом новом для себя городе я всегда старался облазить все закоулки и сейчас отчаянно срезал путь через дворы, щели в заборах и гаражи.
Приметы непонятного катаклизма попадались тут и там: проржавевший насквозь остов автомобиля, припаркованного у подъезда, пятна сырости и расползающиеся на глазах трещины на стенах новостройки. Один раз в двух шагах впереди меня обрушился декоративный балкон старинного здания. На другой стороне улицы застыл с открытым ртом молодой патрульный. Я рванулся к нему, встряхнул за воротник.
— Город рушится. Надо выводить людей. Понимаешь?
Вряд ли он понял, но схватился за рацию. Не знаю, мог ли я сделать больше тогда.
Уже подбегая к дому Рин, я слышал на соседней улице отрывистые команды и шум машин. Быстро военные среагировали... Молодцы. Интересно, а если армейский грузовик заполнить людьми, сожрёт его эта пакость или нет?
И тут я остановился. Потому что дома не было. Совсем. Большая куча битого, растрескавшегося кирпича. Не знай я, что тут произошло, решил бы, что это заброшенное лет пять пожарище.
Рин... Почему... так? Неумелые губы, тяжёлые расплетённые косы с горьким ароматом безымянных трав...
Неужели всё только ради этого?
Почему ты?!
Хотелось выть, рвать ткань мироздания в куски и орать: "Верните её! Чем она заслужила?"
А чем заслужили ещё несколько тысяч, каждый из них?
— Что стоишь? — рявкнули мне на ухо. — Тут в соседнем доме ребёнок маленький, а мать в ночную смену ушла. Дверь снести не можем.
И я пошёл, механически переставляя ноги, потом побежал. Дверь высаживали с какими-то незнакомыми мужиками, стараясь не слушать испуганный плач за ней. Этаж был не то второй, не то третий, и кто-то всё время боялся, что пол под ногами рухнет до того, как мы закончим. Но мы успели.
Меня затянуло в человеческий поток, выплёскивающийся с боковых улиц на главную, самую широкую. Правильно, там меньше риска, что какая-нибудь высотка обрушится на толпу. Я отупел от ходьбы и пережитого горя. Если б споткнулся с риском быть затоптанным — вряд ли бы попытался подняться.
Показалось, что впереди мелькнул серый плащ. Я рванулся, протискиваясь между людьми. Только бы не показалось, только бы не... Рин ковыляла рядом с группой военных, подставив плечо высокому парню в камуфляже. Его правая нога было наспех замотана бинтами, он избегал на неё наступать и тяжело наваливался на девичье плечо. Я поспешил подменить девушку. Рин подняла голову, словно проснувшись.
— Дэй... — На другие слова сил уже не осталось, тень улыбки скользнула по губам. Я должен был сказать ей.
— Твои родители...
— Я знаю. У них рация, — слабый кивок в сторону военных, — передавали сообщения о разрушениях. Улицы, дома. Я у сокурсницы ночевала. Не спали, к зачёту готовились. Услышали, выскочили. Она с родителями к окраине, а я своих искать. Только нашла раньше этих. А узнала... потом.
Я промолчал. Только стиснул её ладонь свободной рукой — той, что не поддерживала солдата.
Рин сильнее, чем кажется. Но всё равно пугающе хрупкая.
Мы уходили из города. Уходили, оставляя за собой обглоданные взбесившимся временем остовы домов. То, что уцелело, быстро уничтожит наступающий лес.
Мы уходили в никуда.
Позади нас рассыпался в пыль привычный мир.
Сейчас.
Рин.
— Вы уже тогда поняли, что это надолго? — Я с трудом различаю мальчишку в третьем ряду, перед глазами всё ещё стоит умирающий город. И лица родителей. Это не похоже на чувство вины: случись мне повернуть время вспять, я бы и тогда не отступилась от Дэя. Но давнее непонимание осталось между нами навеки. Одна из тех ран, что ноют до сих пор. Их нет. И больше не будет. Мы с отцом никогда не закончим наш спор. Мама никогда не допишет статью в институтский еженедельник. Они не придут на церемонию моего выпуска. Да и самой церемонии не будет. Знали бы мои преподаватели, что практику мне придётся начать несколько раньше, чем предписывали правила.
— Конечно, поначалу все надеялись, что ситуация под контролем. — Мне наконец-то удаётся обуздать собственные воспоминания. — Потом выяснилось, что военные не могут связаться ни с командованием, ни с властями. К нашему лагерю начали прибиваться беженцы из других городов. Где-то время сходило с ума, где-то из тёмных углов и подвалов приходили существа, смутно знакомые по детским кошмарам — и убивали. Были и люди, которые рассказывали о раздваивающихся тенях, готовых броситься на любого, о том, как за дверью родного дома вдруг открывались бескрайние пустыни или улицы неизвестных городов — давно мёртвых городов.
Сколько заплутало в этих слоях реальности, сколько сгинуло навсегда, сделав роковой шаг, мы, наверное, никогда не узнаем. Рассказчикам не верили... До поры до времени. Цеплялись хоть за какое-то логичное объяснение происходящего. Сначала мы просто пытались выжить, разыскать склады, где можно было добыть еду, оружие. Подбирали выживших. Потом зачищали и отстраивали города.
А потом кто-то произнёс это слово — Ржавчина. Эпоха получила имя. Теперь я понимаю, что тот, первый год был переломным. Маятник раскачивался, от слишком многих причин зависело, утонут ли остатки страны в анархии, когда каждый сражается только за себя, или у нас получится спасти хоть что-нибудь.
— У нас за дверью кладовки что-то пряталось, дня за два до начала, — серьёзно сказал парень в сером свитере. — Мать не верила, говорила, мне всё приснилось. А какое там "приснилось", если за дверью что-то стояло, будто там полок нет, просто ещё одна комната. Кошка, конечно, могла бы шуршать, но наша кошка умерла две недели назад.
— У меня не было животных, — я покачала головой. — А вот у подруги кот тоже умер за неделю или две. Я ещё тогда подумала: многовато смертей. И у преподавательницы — кошка, и из подвала дворник нескольких вынес. Тогда все думали — вирус. Наверное, они как-то предчувствовали, а то и пытались сдержать то, что на нас надвигалось. Недаром раньше говорили, что кошки — стражи границ.
Кошки не сразу вернулись в наши города. Бывало и так, что из поездок в Столицу или из дальних рейдов люди привозили свёртки, из которых высовывалась любопытная усатая мордочка и острые уши. Когда одна из привёзённых на Базу кошек оказалась беременной и спустя несколько дней окотилась, это стало ещё одним знаком: осколки мира понемногу становятся на место.
Когда всё началось, самым старшим из этих ребят было лет по девять. Может, им даже пришлось проще, чем взрослым — детская психика более гибкая — но нехватку продуктов и лекарств сложно назвать благом. Им и сейчас нелегко: в шестнадцать-семнадцать лет они уже работают, на заводах их пристраивают к какому-нибудь делу и обучают одновременно.
Интересно, сколько лет будет нам с Дэем, когда подрастут другие семнадцатилетние, похожие на нас прежних?
Шесть лет назад.
Дэй.
На колонну грузовиков мы натолкнулись случайно. Нас спросили только:
— У вас тоже?
Ответа не требовалось.
У дороги стихийно вырос лагерь беженцев. Две-три палатки для раненых. Костры. Военные раздавали одеяла и сухпайки. Значит, хоть где-то успели эвакуироваться организованно.
Наш подопечный оказался в руках медиков.
