Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Устя и сидела.

Наблюдала, как прабабушка осматривает няню, как что-то делает, но что? Она пока не понимала. Сила есть, да знаний нет, а без них хоть ты обсмотрись — не повторишь.

А и ладно.

Прабабушка приехала намного раньше, чем в той истории, она научит, она подскажет... Сделать-то Устя и сама сделает, она сейчас на многое способна. Но есть вещи, которые она должна еще узнать. Есть, и вещей таких множество.

Наконец, осмотр был закончен, и Агафья потянулась всем телом. Совсем по-молодому, и не скажешь, что через пять лет умрет она...

Сама ли?

Устю как иголкой кольнуло.

А и правда? Сама ли помрет прабабушка, или кто еще добавит? Не просто ж так рощи вырубаются, волхвы и волхвицы под корень изводятся! Неладное что-то творится в Россе...

А что?

Надобно об этом с бабушкой и поговорить. Только всего ей не раскрывать, нельзя.

Устя не знала, откуда возник этот запрет. Просто чуяла. Глубоко под сердцем, жила в ней уверенность. Надо — молчать. О том, что с ней случилось, откуда она пришла, как благословила ее матушка Жива — молчать! Не то хуже будет, куда как хуже...

— Проводи-ка меня, Устяша, в мою горницу. Там и побеседуем, а то, вон, Дарья уши навострила, сейчас шевелить ими начнет, как в детстве.

Няня фыркнула и повернулась к стенке.

— Вот и правильно. Поспи, Дарёна, поспи. Сон — он лечит. И не думай ни о чем, не надобно тебе... спи...

Голос прабабки набрал силу, мягким одеялом окутал комнату, закружил... Устя едва сама не пошатнулась. Удержалась, головой тряхнула.

— Нарочно ты? Да?

— Посмотреть хотелось, — не стала отрицать прабабка. — Вот что, пойдем-ка, Устяша. Поговорим.

Устя кивнула, и последовала за прабабкой.

Поговорить хотелось. И узнать кое-что важное. И спросить...

У них ведь еще есть время, правда? Есть же?

* * *

Фёдор просыпался тяжко, муторно, словно из черного болота себя вытаскивал. Болело все.

Голова болела, желудок, руки...

Руки-то почему?

А потому...

Стоило перевести взгляд на руки, как Фёдор увидел на них следы женских когтей. Это ночью вчера не заметилось, а сейчас-то...

Элиза жизнь свою продавала дорого, сражалась, как могла. И руки ему так подрала — до живого мяса. Жаль, не помогло. Да что там! В том состоянии Фёдора надо было створкой от ворот лупить — не заметил бы, но сознание б потерял. А царапины...

Что там тех царапин?

Тьфу, ерунда!

Фёдор вспомнил, как билось, выгибалось под ним в жажде жизни, гибкое девичье тело... накатила тошнота. Мужчина повернулся — и от души обрыгал пол.

Руди, который как раз вернулся домой, услышал эти звуки.

Кивнул, прихватил ведро с холодной водой — сам, не доверяя слугам, тех он вообще отослал — и пошел наверх.

— Проснулся ли, царевич? Подобру ли?

Ответом ему был новый желудочный спазм.

Руди церемониться не стал, и от души опрокинул на Фёдора ведро с водой. Прямо на кровать, не жалея перины.

А и плевать, посушат!

Помогло.

Тошнить Фёдора перестало, но двигался он пока не слишком уверенно. Руди подхватил парня под изодранную руку, и потащил вон из комнат, на задний двор. Там самолично вытащил из колодца еще несколько ведер с ледяной водой — и опрокинул их на голову царевичу.

Помогало преотлично.

Взгляд у Фёдора становился осмысленным, лицо вытягивалось, а когда он схватился за голову и застонал, Руди понял, что лечение прошло успешно. И поволок царевича в дом.

Плеснул в кубок вина, протянул царевичу.

— На, Теодор, поправься.

— Руди, я...

— Выпей. Как лекарство, залпом, — жестко распорядился Руди.

Фёдор повиновался. И Руди принялся ему объяснять ситуацию.

— Теодор, друг мой, я тебя очень люблю. Ты дорог мне, как родной сын, я знаю тебя с малолетства.

— О, Руди...

— Потому запомни. Вчера вечером вы познакомились с Элизой, приятно провели время, и ты подарил ей кольцо с лалом. Ты понял?

— Да, Руди.

— Потом ты уснул, и она ушла домой. По дороге на нее напали, убили, ограбили и бросили бедную девочку под забором. Это огромное горе, но ты должен его пережить, как мужчина.

Фёдор схватился за голову.

— Руди... поверь, я просто не понимаю, что со мной случилось!

— Я тоже не понимаю этого, Теодор, — посерьезнел Руди. — Ты часто бывал со мной в веселых домах, и никогда такого не было.

Напротив. Девушки жаловались, что царевич вялый и снулый, такого пока разожжешь, сама запыхаешься. Час вокруг него пляшешь и так, и этак, да и потом — как получится. Ну, ущипнуть может, прихватить — силы своей он не соразмеряет, но то другое. Не от страсти.

А тут вдруг такая прыть?

— Я даже не помню, что я думал.

— Совсем не помнишь? Как вы оказались в постели — помнишь?

Фёдор сглотнул, и кивнул.

— П-помню. Элиза... она была настойчивая.

Руди подумал, что была бы умнее, была б жива. Но промолчал. Ждал, пока Фёдор пороется в глубинах памяти.

— Помню рыжие волосы. Помню.... Разочарование.

— Что?!

— Как от обмана, обиды, подделки... нет, больше ничего не вспомню.

Руди вздохнул.

— Теодор, друг мой, тогда нам надо будет с тобой провести естественный опыт.

— Че-го?

— Сегодня же мы отправимся в бордель, и снимем услужливую девочку. На двоих.

— Руди?

— Ты будешь действовать, а я наблюдать.

— Руди, ты с ума сошел?!

— Нет, Теодор. Посуди сам. Нам надо знать, связано это с тобой — или с Лиззи.

— С Лиззи? Не понимаю?

Фёдор приободрился, посмотрел с удивлением. Руди взмахнул рукой.

— Теодор, женщина, чтобы привлечь внимание мужчины, может пойти на многое. Есть и зелья, и мази, и приворотные амулеты. Допустим, чем-то таким Элиза и воспользовалась. Могла? Спокойно могла. Друг мой, ты царевич, задержаться рядом с тобой — честь и удача для любой девушки. А если еще и ребеночек будет... ты понимаешь.

Фёдор кивнул уже более заинтересованно.

— Так...

— Допустим, она чем-то воспользовалась. Ты это почувствовал и пришел в неистовство. Понимаешь?

— Допустим.

— Если это действительно так, то со следующей девушкой у тебя будет все в порядке. А если нет, я успею тебя остановить.

Фёдор потер лоб.

В свете сказанного, предложение Руди не выглядело таким уж гадким. Это не свальный грех, это естественный опыт.

— Может, и надо. А ты успеешь меня остановить — если что?

— Конечно.

— Тогда я согласен.

— Сегодня и пойдем. И еще одно. Я от твоего имени пообещал помощь семье Магрит... матери Эльзы. У нее еще две дочки, их надо ставить на ноги. Если у них будет хорошее приданое, их можно будет выдать замуж... Элиза им помогала, ты понимаешь...

Фёдор кивнул.

— Рублей по пятьдесят хватит?

— И останется. С таким-то приданым их на руках унесут.

— Вот и ладно. Передашь от меня, хорошо?

Руди кивнул.

— Слово даю.

Деньги он и правда собирался передать девочкам. В полном объеме, не оставив себе ни монетки. И от себя еще добавить.

Что уж там, его то вина. Если бы не он...

У него было свое мнение о происходящем. И Фёдор невольно ему помог, сказав про обман.

Действительно, обман то и был. Руди хотел подсунуть ему Элизу вместо Устиньи. Заметив интерес к боярышне, перетянуть его на другую девушку, и воспользоваться тем в своих целях.

Но — не та.

Не то, не так, вот и вышло, как получилось...

Получается, в смерти Элизы виноват и Руди, и его затеи.

— Хорошо, — чуточку повеселел Фёдор.

— Тогда, мин жель, одевайся, закрывай руки, а я пойду готовить завтрак.

— Руди, ты?!

— Я, именно я. Слуг я отпустил, всех остальных не приглашал, мы сейчас в доме одни. Нам надо было поговорить без свидетелей.

— А-а...

— Позавтракаем, и отправляемся — куда?

— Во дворец. За деньгами.

Фёдор решил побыстрее разделаться с неприятным, и сосредоточиться на хорошем. И только так.

Руди промолчал.

Сказать ему хотелось многое, и сделать тоже. Но...

Есть в смерти Элизы его вина. Есть. И перед собой не скроешься. Так что — делаем. И не вспоминаем.

* * *

В светлой уютной горнице Агафья Пантелеевна уселась на лавку, и Устю за собой потянула.

— Дай-ка я еще раз на тебя погляжу. Да, кровь в тебе проснулась, наша, старая кровь. Ты уже в храме была?

— В храме? Или в роще? — парировала Устя.

— И там, и сям, — не осталась в долгу прабабка. — Рассказывай, не заставляй каждое слово клещами тащить. Чай, не маленькая уже.

Устя только краешком рта ухмыльнулась.

Не маленькая...

Бабушка, я одну жизнь уже прожила. Вторая сейчас идет...

— Была. В рощу я ходила, Матушка Жива меня благословила.

— Знак свой дала?

Устя молча повернула ладонь к бабушке, та посмотрела, кивнула.

— Веточка березовая. Любит тебя Матушка. Хорошо. А в храме была?

— Была.

— Как тебе там? Не тошно, не давит?

— Нет, — Устя даже растерялась. — А должно?

— Должно. Сила там чужая, нам там неуютно.

Устя промолчала.

Может, сказалось еще и то, что впервые ее сила в монастыре вспыхнула? Может, что она там прожила долгое время? Но в храме ей было... да никак и не было! Еще б Фёдор...

Из-за Фёдора ей было противнее. Но с ним и на облаке вдвоем тошно было бы.

— Тоже хорошо. В рощу ты уходить не хочешь? Волхвой стать?

Устя качнула головой.

— Не хочу. Не чувствую я в себе этого. Не моя дорога.

— Пусть так. А чего ты хочешь?

Устя пожала плечами.

— Не знаю пока. Бабушка, ты расскажи мне лучше, что в мире творится. Почему с нами так поступают? Рощи вырубают, волхвов и волхвиц изводят. Я же вижу, это валом накатывается, не просто так это идет...

Агафья аж поперхнулась от неожиданности.

— Устя... ты что?!

— Бабушка, я давить не буду. А только сколько священных рощ исчезло? Не просто же так! Сколько волхвов, волхвиц, сколько погибло? Можешь ты узнать? Почему кровь так редко просыпается? Раньше ведь чаще было! Почему так?!

Агафья задумалась.

— Не знаю, Устенька. Не знаю.

— Вот и плохо, — припечатала внучка. — Бабушка, а есть ли возможность узнать? Страшно мне, жжет меня, как огнем. Не дОлжно такому быть, но кажется мне, что изводят нас под корень. Изводят не огнем и мечом, а хитростью и зломыслием.

Агафья замолчала.

Внучку она разглядела еще с первых минут. И не столько Дарью лечила, сколько на Устю смотрела. Дар Живы-матушки, он разный бывает.

Есть тот, который к жизни, есть тот, который к смерти. А такого, как у Усти, она и не видывала раньше. Огонь, живой, но черный. Смертный то огонь.

Но ведь огнем и болезнь выжечь можно!

А можно и дом сжечь.

Странная сила, ранее невиданная. Не меч и не щит, не лечение и не учение, что-то новое.

Не видывала такого Агафья. Потом уж ей объяснит Устинья то, что узнала от Добряны. Потом.

Исконно-то ее сила к лечению тянулась, но пройдя через ярость, через боль, через смерть, потемнел целительный огонь. Просто такое редко бывает, чтобы человек уходил — и с того света силой ненависти вернулся. Устинья одна, может, и не одолела бы. А с Вереей на двоих у них и сил, и гнева лютого, подсердечного с лихвой достало.

— Можно узнать попробовать. Но это мне уехать придется.

— Надолго?

— Надолго, внученька, — ехидно ответила Агафья. — Но не сразу. Вот как санный путь ляжет, так и соберусь в дорогу. А до той поры тобой займусь. А то что ж такое — сила есть, а применить ты ее и не сумеешь. Почему Дарье не помогла?

— Не умею, — вздохнула Устя. — только и могла, что свою силу ей переливать, да следить, чтобы усвоилось.

— То-то ей, небось, и плохо было. Голова кружилась, все тело ныло.

— Было. Последнее время лучше стало.

— Потому как ты неправильно поступала. Ты ей свою силу отдавала.

— А надо было не так?

— Конечно, нет. Сила Живы-матушки весь наш мир пронизывает, она вокруг нас, она в каждом глоточке воздуха, в каждом солнечном лучике. Когда ты своей силой начнешь лечить или разить, истаешь в считанные часы. А когда ЕЁ силу берешь и человеку отдаешь... понимаешь, дитятко неразумное?

Устя понимала. Но...

— Научишь меня? Бабушка?

— Научу, конечно. И как с миром сливаться, и силу эту видеть, и очищать ее, и через себя прогонять — всему научу. С завтрева и начнем.

— А батюшка с матушкой против не будут?

Агафья только фыркнула.

— Не будут. Знают они, кто я такая... только для всех приболела я, вот и к вам приехала. Чтобы ты за мной доглядела какое-то время.

Устя только плечами пожала.

— Поверят ли?

— Кому хочется — те поверят. Да и ни к чему болтать. Род у нас старый, сила в девочках вспыхивает иногда, поймут твои родители. Никуда не денутся.

Устя медленно кивнула.

— Сила... откуда она в нашем роду?

— А вот так. Когда государь Сокол на Ладогу пришел, с ним и твой предок был. Велимиром его здесь прозвали, а старое имя он отринул. Так получилось, полюбил он. Встретил в лесу, да и полюбил волхву.

— Ой...

— То-то и оно. Богиня бы этот союз не благословила никогда, случайность помогла. Налетели на святилище степняки. Они и сейчас иногда нас беспокоят, а уж тогда и вовсе зверели от крови. Налетели, священные деревья порубили, воинов стоптали, жриц хотели в полон увести. Предок наш на то время рядом был с дружиной. Кинулся в бой, своих людей положил, сам едва с жизнью не расстался, но отстоял правду. И святилище спас, и волхвиц. Уж потом его в святилище выхаживали. И дала Жива свое благословение. Он кровь за нее пролил, он за любовь едва с жизнью не расстался, грех такому мешать. Ушла наша прапрабабка из святилища... а вот сила в ней осталась. Кровь осталась.

— И проявляется.

— В нас всех она есть. Всех, кто от нашего корня идет. В отце твоем, брате, сестрах. Просто в ком-то она вспыхивает, а в ком-то так и спит. Годами спит, десятилетиями. А в момент опасности просыпается, поет, зовет за собой.

Устя подумала, что у нее так и вышло. Куда уж опасней.

— А бывало так, что нашу кровь другие люди пробуждали?

— Всякое бывает. Только опасно это, умереть можешь. И ты, и тот человек, которого пробудить захочешь.

Уже умерла.

И Устинья, и Верея... обе они там остались, черным пеплом осыпались. Только не расскажешь о таком. Никому.

— Я не буду, бабушка. Я просто... для знания.

— Для знания надобно. А делать... лучше такое не делать, пока перед тобой выбор не встанет: жить или умереть. Я уж думала, в нашей крови сила окончательно уснула. Раньше на два поколения одна волхва была, а то и в каждом поколении. А сейчас... прапрабабка я тебе. И то сказано неправильно, между нами четыре поколения пролегло. Я уж и не надеялась.

— Ты меня... почуяла?

— На таком расстоянии я ничего не почувствую. Мне матушка Жива привиделась, сказала к тебе ехать. Я и собралась тотчас. Так-то я бы в осеннюю пору дома сидела, не грязь месила, а то пришлось ехать. Повезло — быстро домчались, Матушка благословила, не иначе.

Устя с благодарностью подумала о богине.

— В святилище бы еще раз сходить.