— Нет... Я... — пауза, неловкое молчание. — Останусь.
— Хорошо... — ответила она совсем сонно.
— Рена?
— М? — промычала она, проваливаясь в сон.
— Что у тебя с этим белоглазым?
— Хьюгой, что ли? — спросила она, даже не открывая глаз.
— Угу, — в его голосе сквозило недовольство.
— Ничего такого, что могло бы вызвать твое любопытство. А что?
— Ничего. Тебе не страшно спать рядом со мной?
— Ну а что ты мне сделаешь? — сквозь очередной зевок пробормотала Рена. — Убьешь разве что? Так я тебе за это еще и спасибо сказать могу. С того света.
— Шуточки у тебя, — ухмыльнулся Гаара. — Ладно, я подожду, пока ты не проснешься, чтобы продолжить разговор. Мне интересно.
— Угу...
— Спи.
Что она тут же и сделала, уютно уткнувшись носом в удобную впадинку на шее Гаары и чувствуя его дыхание на своей щеке.
Глава 13. Кошмары во сне и наяву
Глава, в которой Рена раскрывает в себе зачатки феменистки
Ей снился странный сон. Мир, в котором она находилась, был лишен почти всех красок, только черный, белый, серый и алый цвета создавали причудливую палитру. Алого было меньше всего. Этот мир был вывернут наизнанку и искорежен ее больным воображением — белая-белая пустыня, ровная как стол и без малейшего изъяна, черная дыра раскаленного солнца, темно-серое небо с опилками густо рассыпанных облаков. Песок сиял, небо изливало черноту, она — лишь плоская серая тень между ними. А за нею тянулся алый след.
Она, босая и нагая, брела по пустыне белоснежного песка, который немилосердно резал ноги. Было жарко, было больно, и мучила жажда. У нее не было ни цели, ни смысла движения, она брела без всякого ориентира, меняя направление по одной понятной ей причине — по желанию. Время от времени она пересекала такие же цепочки алых следов, и было не понятно, ее ли это следы или кто-то еще бродит здесь. Но особого значения это не имело. Она шла дальше.
Однажды она споткнулась и упала, содрав с ладоней кожу. Потом удивленно сгребла песок в горсть, чтобы посмотреть, как он может так резать тело, и поднесла поближе к глазам. Это был не песок, а мелко толченое стекло. Безразлично выпустив его из рук тонкой струйкой, она встала и пошла дальше.
Солнце не сдвинулось ни на волос и продолжало жечь незащищенную голову так же немилосердно, как и несколько часов назад. Кожа на спине сначала налилась болью, потом пузырями, а затем начала лопаться и слазить, оголяя мышцы и кости.
Неожиданно она увидела на безукоризненно ровной глади песка алтарную плиту. Она была какого-то прохладно-серого цвета, и глаза на ней просто отдыхали. По мере того, как заинтересованная Рена подходила ближе, она увидела, что по углам широкой и высокой алтарной плиты горели высокие тонкие свечи в ореолах дрожащей тьмы. А на алтаре корчилась в родовых муках молодая женщина, разевая в беззвучном крике рот и хватаясь тонкими пальцами за края плиты. От запястий тянулись тонкие цепочки куда-то в песок и глубже. Лицо было полностью скрыто плотной вуалью. Она была в широком длинном одеянии, которое спеленало ее тело и не давало даже развести ноги, чтобы помочь ребенку увидеть свет и вдохнуть воздуха.
— Умоляю... Кто-нибудь... Помогите... — тонкий слабый голос. Да она же еще почти ребенок! Странно... Голос звучит очень знакомо... Кто это?
Рена подошла ближе и стала развязывать красивый пояс, который перетягивал живот и был завязан на множество узлов. Вздрагивающая в спазмах девушка также усложняла эту задачу. Наконец невольная помощница не выдержала и разорвала шелк, обнажая ноги и живот роженицы. Та немедленно развела бедра как могла широко и немного приподнялась, насколько позволяли натянувшиеся цепи. Рена не хотела мешать и отошла немного в сторону, готовая помочь, если в этом будет необходимость. Но, похоже, справлялись вполне и без нее.
Стоны, тяжелое рваное дыхание, позвякивание цепей, все расширяющаяся лужа крови на алтаре. Казалось, что это продолжается вечность.
"Это какое-то безумие! — думала Рена. — Посреди пустыни из стекла, под неподвижным в течение многих часов солнцем, прикованная к камню рожающая девушка. Безумие!"
Наконец ее помощь все-таки понадобилась — нужно было помочь извлечь ребенка, помочь ему сделать первый вдох и перевязать пуповину. Слабый нежный писк заставил роженицу странно всхлипнуть и жадным взглядом вцепиться в ребенка. Рена посмотрела на крохотный красный сморщенный комочек, который шевелил ручками, жмурился и плакал. Преодолев страх и омерзение, она кое-как обтерла ребенка одеяниями матери, завернула его в подол и положила на грудь странной жертве.
— Мой... Мой драгоценный... Мое сокровище... — ворковала женщина, пытаясь коснуться его, но не в силах дотронутся ни руками ни губами. — Акира! Ты — Акира! Слышишь?!
Рена была занята тем, что убирала послед, родившийся следом. Ей не понравилось, что лужа крови под матерью начала стремительно расширяться. Кровь набухла стеклянным валом на краю плиты, а потом полилась через него прямо в песок. От него волнами расходились краски — песок наливался желтизной, свечи вспыхнули оранжевым, а небо над головой становилось все более синим. Не обращая на это внимания, Рена оборванным подолом прикрыла ноги матери. С кровотечением она все равно ничем не могла помочь. А вот помочь матери поцеловать своего сына, возможно, первенца, она могла.
Подойдя к изголовью, она приподняла одной рукой малыша, чтобы поднести его к лицу девушки, а второй потянулась, чтобы снять покрывало с ее лица. Под плотной тканью было ее лицо.
Она видела себя почти каждый день. Она смотрелась в зеркало, она видела себя на фотографиях. Это была она, только немного старше и мудрее.
— Кто ты? — в ужасе закричала Рена, роняя ребенка обратно на грудь своего отражения и шарахаясь в сторону.
Девушка на алтаре перестала сюсюкать с ребенком и подняла на нее спокойные глаза. Глаза Рены.
— Я — это ты. А ты — это я. Мы одно и то же.
— Не верю!
Девушка засмеялась, запрокинув голову, а потом просто умерла с так и запрокинутым к небу лицом. Теперь она была похожа на зеваку, который, задрав голову и распахнув рот, считает ворон на небе. Кровь мерно капала в песок. Ребенок же неожиданно перестал плакать и повернул голову в сторону Рены. А потом совершенно взрослым голосом сказал:
— Мама?
Это уже было слишком. Рена почувствовала, что падает. Поднялась облачко тонкого стеклянного песка, который вился в воздухе, влетая в горло и нос и забиваясь в глаза. Каждая такая песчинка оставляла после себя кровоточащие ранки. Вскоре легкие Рены превратились в кровавые лохмотья. Теперь уже ее кровь густо заливала землю изо рта, носа и глаз. Она ослепла. А с алтаря доносился голос чудовищного ребенка:
— Мама! Почему ты не отвечаешь? Это же я! Твой Акира! Мамочка, ну подойди же ко мне! Мама!
Черно-бело-серо-алый мир померк, словно оборвалась старая кинохроника, и снизошла на нее темнота.
* * *
Ей снился странный сон. Мир, в котором она находилась, был лишен почти всех красок, только черный, белый, серый и алый цвета создавали причудливую палитру. Алого было меньше всего. Ее окружали горы, окутанные снегом и тишиной, и она ползла по острым черным скалам все выше и выше в холод. Солнце — белое, огромное, закрывающее полнеба, ослепляло, но не грело. Снег — белый, холодный, вымороженный в пыль, отражал свет солнца и выжигал болью глаза. Куда бы она ни направляла взгляд — везде ее преследовало неумолимое сияние. Чувствуя вектор движения, она стремилась все выше и выше, оскальзываясь на льду. Снег коварно скрывал под собой острые лезвия скал, и она каждый раз, когда оскальзывалась, оставляла за собой алые капли быстро замерзающей крови. Посмотрев вниз, Рена увидела цепочку рубинов и гранатов, что вросли в камень и снег, отмечая пройденный ею путь. Сверкая, переливаясь на солнце, они красными сигнальными огнями уходили вниз, в бесконечность. Подножия, равно как и вершины, Рена не видела, лишь бесконечную черную с белым стену, покрытую острыми скалами и уступами. Это было даже красиво. Вздохнув, она продолжила свой путь наверх к, возможно, несуществующей вершине.
Холод терзал ее нагое тело, сначала иглами впивался в лицо, кисти и ноги, затем, примерившись, уцепился зубами боли за бедра. Она знала, что все мелкие части ее тела уже отморожены, но все равно упорно шла все дальше, не зная цели, но чуя уверенный зов.
Вечность, безмолвие, холод и солнце застыли в этом мире красоты. Когда она очередной раз подтянулась на ослабевших руках, то, к своему изумлению, оказалась на небольшом уступе, удобно прикрытом от ослепительного света уходящей все выше стеной. Площадка черного гранита была отполирована ветром до зеркального блеска, а снега осталось на ней совсем немного — лишь чуть-чуть белизны по углам. Тень колоссальной стены впервые прикрыла Рену от всевидящего жестокого ока солнца.
На безукоризненно ровной и гладкой террасе она увидела алтарную плиту. Серая, прохладная, знакомая в ореоле густеющей чернильной темноты, которую изливали четыре значительно более толстые свечи по ее углам. И снова на алтаре корчилась в родовых муках молодая женщина, разевая в беззвучном крике рот. И как в прошлом сне Рена видела тонкие цепи, что держали несчастную на ее страшном родильном ложе. Только плотный кокон из шелка в этот раз заменили нежные шкуры и черные с проседью меха неизвестных зверей. И вновь шепот мольбы от роженицы с закрытым ото всех лицом.
— Умоляю... Кто-нибудь... Помогите... — тонкий и слабый, абсолютно знакомый голос.
Рена вздохнула и на подкашивающихся ногах подошла ближе. Распутать толстые шкуры и мех было проще — не было ни крючков, ни узлов, ни завязок. Отбросив очередную шкуру, Рена подставила живот и ноги роженицы пронизывающему ветру. Женщина на алтаре завозилась, застонала, раздвигая ноги и дергаясь в своих цепях. Рена же отошла в сторону и села на ледяной пол, прижимая уставшую спину к такой же холодной стене. Ей даже в голову не пришло, что можно было бы взять себе несколько шкур и мехов, что бесполезной кучей теперь валялись возле алтаря. Так и сидела она, уткнувшись лбом в колени, слушая жалобы, стоны и тяжелое хриплое дыхание целую вечность. Откуда-то пришло знание — роженица справится и без нее.
Слабый нежный писк, который раздался от алтаря, заставил Рену поднять голову и со вздохом подойти к роженице. Между ног ее в луже крови лежал крохотный красный сморщенный ребенок. Роженица еще раз застонала и извергнула из себя послед, который пульсирующим куском мяса шлепнулся в лужу крови под ней. С трудом сдерживая тошноту, Рена взяла ребенка, перервала пуповину и завернула в материнские меха, потому что из красного на таком холоде он уже стремительно синел. Пока женщина пыталась дотянуться до ребенка на своей груди, Рена оставшимися шкурами укрыла ее ноги и живот, даже не пытаясь как-то повлиять на кровотечение.
— Мой... Мой драгоценный... Мое сокровище... — ворковала женщина, — Акира! Ты — Акира! Слышишь?!
Рена молча стояла рядом и смотрела, как кровь женщины превращается в красные сосульки и каскады на краях плиты, капает на черный пол, застывая и становясь такой же черной. Время перестало иметь значение, и она не понимала, как долго смотрит на алтарь в ореоле тьмы и красного льда. Кровь все так же капала на пол, а вокруг как будто ничего не менялось, лишь в камне росло напряжение и просыпалась древняя мощь.
— Прошу... Помоги мне прикоснуться к сыну... — тихий шепот заставил Рену подойти ближе и снять покрывало с лица женщины. Она была бледная, изможденная, повзрослевшая, мудрая, но Рена определенно видела свое отражение.
— Кто ты? — Рена была испугана, а из-за этого рассерженна. Горячий гнев заструился по ее венам, вдыхая тепло и силу в окоченевшие руки и ноги. Девушка на алтаре перестала сюсюкать с ребенком и подняла на нее спокойные глаза.
— Я — это ты. А ты — это я. Мы одно и то же.
— Да что ты говоришь!
Девушка засмеялась, запрокинув голову. Несколько мгновений Рена тщетно боролась с душащей ее яростью, но потом протянула руки и сжала беззащитное мягкое горло своего лживого отражения. И держала как могла крепко, пока та не умерла с так и запрокинутым к небу лицом. Кровь все так же наращивала красные сосульки по краям алтарной плиты и мерно капала на пол. Ребенок перестал плакать, вздохнул совсем как чем-то опечаленный старичок и, повернув голову в сторону Рены, совершенно взрослым голосом сказал:
— Мама?
— Да никакая я тебе не мать! — взорвалась Рена.
От ее крика копившееся в скалах напряжение достигло своего апогея, и с облегченным треском плато раскололось надвое, осыпаясь в бездонную пропасть. Рена падала в первые мгновения медленно-медленно, будто специально для того, чтобы успеть рассмотреть, как чудовищное дитя выпростало из своего свертка крохотную ручку и помахало ей на прощание.
А потом падение ускорилось, и крохотное тельце Рены упало на острые скалы, соскользнуло и покатилось вниз, оставляя за собой широкий кровавый след и ошметки сорванной камнями плоти.
* * *
Ей снился странный сон. Мир, в котором она находилась, был лишен почти всех красок, только черный, серый и алый цвета создавали причудливую палитру. Серого было больше всего.
Она, босая и нагая, брела по пустыне раскаленного вулканического пепла. Со всех сторон то и дело из-под земли вырывались струи зловонного серного газа, который жег горло и выедал глаза. Все небо было затянуто горячими черными тучами, из которых на голову Рены непрерывно сыпался вулканический "снег". Все пространство вокруг нее вздыхало, шипело, стонало и плавилось в нестерпимом жаре. Кровь земли — раскаленная лава — стекала по склонам, тут и там очерчивая рельеф горящими алым потоками. Это было бы красиво, если не было так убийственно страшно.
Особого значения направление не имело, поэтому Рена шла дальше, лишь изредка тихонько вскрикивая, когда под босую ногу попадал уголек. Взобравшись на очередной холм, она внезапно поняла, что находится на краю вулкана, на дне которого медленно кипела лава, вздыхая и лопаясь пузырями. Как будто ворочался могучий страшный зверь во сне, не зная добрых грез. А на краю жерла она рассмотрела уже ставшую родной алтарную плиту с оплавленными свечами со странным черным будто вывернутым наизнанку светом. А на алтаре корчилась в родовых муках молодая женщина, разевая в беззвучном крике рот и хватаясь тонкими пальцами за края плиты.
— Умоляю... Кто-нибудь... Помогите... — тонкий слабый голос.
Рена вздохнула и, недолго думая, шагнула прямо в жерло вулкана, не дожидаясь продолжения истории. Тело вспыхнуло как спичка, мгновенно сгорев и распространив на прощание вкусный жаренный запах.
* * *
Ей снился странный сон. Мир, в котором она находилась, был лишен почти всех красок, только белый, совсем немного серого и синий цвета создавали причудливую палитру. Белого и синего было равное количество. Она дрейфовала на теплых синих волнах, цепляясь за корягу, и смотрела на бездонное белое пустое небо. Перед глазами замаячил небольшой остров с серым алтарем и каплями черноты над свечами. Отдаленно, невнятно и тихо прозвучала мольба:
