| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Погруженный в раздумья, я не сразу заметил слежку. В отдалении от нас скользили тени, и это движение выдавало преследователей. Браго и Драко тоже приметили незваных гостей — не медля они вооружились кинжалами и высвободили из ножен мечи, а Браго переложил подаренную Альхагом флягу ближе к сердцу. Судя по поведению моих спутников, драки было не избежать.
Нас настигли в узком переулке в квартале от дворцовой площади. Место для нападения выбрали со знанием — вследствие тесноты здесь хорошо было обороняться одному, а троим, напротив, несподручно из опасения поранить своих же товарищей. Преследователи навалились гуртом. Так нападают крысы: из подворотен, подвалов, щелей, всей стаей, стремясь застигнуть жертву врасплох и погрести под клубком собственных тел. Я побоялся обнажить меч — для схватки в тесноте мне не доставало мастерства, и дрался как привык, по-уличному.
Во тьме нападавшие казались единым существом, собранным из копошащихся и смердящих тел. Я бил по этому существу изо всех сил. Рука, в которой я сжимал кинжал, стала скользкой от крови. Мне тоже досталось, однако разгоряченный я не чувствовал боли.
Точно черная волна настигла меня, и я барахтался в ней, отдавая движения на откуп инстинктам. Драка была недолгой. Волна схлынула, оставив побежденных у наших ног. От наступившей затем тишины звенело в ушах. Браго склонился над одним из упавших в снег оборванцев. Всем телом я ощущал исходящую от воина ярость:
— Кто заплатил за нападение?
— Нъема... нъема... — бормотал оборванец. — Никто.
Браго тряхнул его так, что у оборванца клацнули зубы, и он зачастил:
— Никто. Не знаю. Не знаю я! Сказали: этой улицей господа со Змия проследуют во хмелю и при больших деньгах. Еще сказали: коли господ порешим, их кошельки можем оставить себе, да сверху сребриков накинули.
— Сказали кому?
— Одноглазому, он у нас за главного.
— Кто сказал?
— Гость. Чужак.
— Ну же, отвечай, как он выглядел!
— Не видал я, с чужим Одноглазый терся.
Вмешался Драко:
— Похоже, он не врет. Хотя много ль он может соврать, коли сам ничего не ведает.
Я был согласен с Драко. Браго попалась мелкая рыбешка, этот и впрямь несведущ, не то бы уже все выболтал. В руках у злющего Браго не больно поартачишься.
Между тем оборванец, поняв, что допрос близится к концу, а его окончание не сулит ничего хорошего, предпринял отчаянную попытку освободиться. Он извернулся, последовал резкий замах — даже во тьме я разглядел блеск стали и лезвие сокрытого доселе ножа, устремленного прямо в сердце Браго. Я кинулся на оборванца, но столкнулся с Драко, и оттого наша помощь запоздала.
В морозном воздухе разлился запах перебродивших яблок. Браго упал на колени, прижимая руку к месту удара, точно хотел удержать ток крови. На груди его расплывалось темное пятно. Медленно воин отнял руку, облизал пальцы. Страшный рык распорол тишину:
— Он проткнул мою флягу! Альхагов подарок! Убью каналью!
И Браго кинулся оборванцу вослед.
Мы успели порядком продрогнуть, поджидая его возвращения. Снег, сыпавшийся с зажатого между домами неба, белым саваном кутал лежащих средь сугробов мертвецов. Чтобы чем-то занять себя, под укоризненным взглядом Драко я принялся выворачивать их кошельки; мой улов не пролил света на нападение, однако меня не оставляла мысль, что за ним торчит раздвоенное жало Мантикора.
Помяни колдуна, он и появится. Сэр Шаула преградил нам путь в одном из коридоров дворца, тесном и узком, где расстояние от стены к стене можно было объять раскинутыми руками. В таком не разминешься.
С преувеличенной почтительностью Мантикор раскланялся.
— Воздух Къертан-Къярна идет вам на пользу, ваше высочество. При нашей встрече в горах вы выглядели — краше в гроб кладут.
Словно со стороны услышал я свой голос:
— Странная у вас манера располагать к себе людей, сэр Шаула.
Я и не знал, что умею так говорить — холодно, хлестко. Но колдун не оценил моих успехов на ниве притворства:
— У меня к вам предложение. Отошлите своих цепных псов, оно не для сторонних ушей.
Я задумался. Оставаться с колдуном наедине мне не хотелось. Причиною тому был обычный страх, диктуемый инстинктом. С другой стороны, разум подсказывал, что желай Мантикор моей смерти, он не стал бы мешкать и уже предпринял к тому усилия. Между тем даже нападение в переулке больше походило на попытку устрашения — смешно вообразить, будто горстка оборванцев способна расправиться с вооруженными воинами.
Пока я колебался, на мне внезапно вспыхнула одежда. Первым моим порывом было сбить огонь, но я не поддался ему. Я вспомнил Альхага, который не нуждался во внешнем подтверждении своего могущества. С Шаулой же дело обстояло ровно наоборот — каждым словом, каждым жестом он стремился выказать превосходство. Так пускают пыль в глаза люди, сомневающиеся в собственных силах — доказывая их окружающим, они прежде всего стремятся убедить самих себя.
Я заметил, что магический огонь не обжигает, как обожгло бы настоящее пламя.
— Это все, чем вы можете поразить? Тогда понятно, отчего отец сделал выбор в пользу Альхага.
Похоже, я нечаянно нащупал уязвимое место колдуна. Он скривился словно от глотка кислого вина, однако быстро взял себя в руки:
— Отошлите цепных псов, принц!
Я сделал воинам знак удалиться.
— Вы уверены, ваше высочество? — спросил Браго, точно ненароком демонстрируя свежие следы крови на кулаках.
Конечно, уверен я не был, но решил выслушать Мантикора, потому что вступая игру предпочитал оценивать имеющийся расклад целиком. Браго ушел нехотя, насвистывая мотив известной песенки про кусачего пса. Драко двинулся следом, и даже выпрямленная спина его выражала неодобрение моей опрометчивости.
Исходящая от колдуна угроза обострила все мои чувства обострились: я слышал затихающие шаги воинов, ощущал стылое дыхание сквозняка по коридору. Сумрак перестал быть помехой моему взгляду. Я отмечал незначительные движения, малейшие перемены в облике противника: то, как нетерпеливо постукивал он ногой, как кривил губы и щурился, испытующе глядя на меня.
— Мне нет ни малейшего дела, являетесь ли вы подлинным наследником короля Максимилиана или ставленником Змеиного колдуна. В том или ином качестве вы метите на престол, и вот что я имею сказать. Вас не ждут на родине. Герцог Орли рвется к власти. Королевский Совет пока сдерживает его пыл, потому что независимость выгодна им самим, но только полный кретин станет хранить верность законному наследнику, канувшему в ничто. Вскоре здравомыслие, изрядно подкрепленное герцогским золотишком, подскажет Совету уступить. Трон-то все едино пустует. А человек, отведавший власти, не расстанется с нею вовек. Я готов помочь вам склонить чаши весов на вашу сторону. Разумеется, не задаром.
— Вы хотите золота? — спросил я первое, что пришло на ум.
Мантикор откинул голову и громогласно расхохотался:
— Золото я возьму сам силою своего клинка. Мне нужно то же, чего так страждете и вы: признание, власть. Мне нужно место лейб-мага, ради меньшего я и пальцем не шевельну.
— Тогда отчего вы здесь, а не с герцогом Орли?
— Мне быть при герцоге? При этом лизоблюде, что точно дрессированная крыса пляшет под дудку церковников? Коль скоро церкви удастся усадить своего ставленника на трон, она на полшага не подпустит к нему колдунов, памятуя недавний-то опыт! И где в этом альянсе моя выгода? Тянуть Орли к трону, дабы потом быть отринутым за ненадобностью?
Мантикор рассуждал так, будто имел полное право стать верховным колдуном. Он не лебезил, он требовал. Я не знал, что следует сказать ему, но точно знал, как ответил бы принц.
— Вы смеете ставить мне условия?
— Вижу, вы уже надавали обещаний ученице Змеиного колдуна — женщины кому угодно задурят голову, когда хотят добиться желаемого. Но это пустая затея. Я толкую не об идее верховенства магии в масштабе королевства, а о ее воплощении. Опасная ошибка позволять чувствам главенствовать над разумом — Максимилиан посадил лейб-магом своего фаворита, вы собрались сделать им любовницу. Помяните мое слово: женщинам пристали наряды и драгоценности, в политику им мешаться не след. Ученица Альхага не расчистит вам путь к трону. Нынешние маги измельчали, королевский эдикт низвел их до уровня травоядных, а разве способны к колдовству коза или корова? Иное дело хищник, который суть воплощенная магия с своими движениями, статью, мерцанием зрачков.
Шаула будто гипнотизировал меня. Он и сам был хищником, и я мог бы поклясться, что зрачки колдуна сверкают в сумраке не хуже кошачьих. Я поторопился разбить оцепенение, в которое ввергал меня голос Мантикора:
— Не сравнивайте магов с хищниками, зверь убивает, чтобы прокормиться, а вы... чего ради сеете погибель вы?
И вновь мне удалось пронять его. Мантикор заговорил яростно и страстно:
— Когда под забором околевает безродный босяк, смерть его, равно как и жизнь, бесполезны. Если же этого босяка убивает маг, его гибель способна изменить мир. Вы и ваши рыцари не отягчаясь сомнениями обагряете кровью клинки. Так отчего вы противитесь, когда то же делают маги, ведь мертвецу без разницы, за кем был решающий удар. Или возразите, будто право отнимать жизнь, как и чеканка монет, исключительная прерогатива аристократии?
Мантикор завел меня на зыбкую почву — я вынужден был спорить о предмете, которого не понимал.
— В отличие от магов, мои рыцари не посягают на человеческие души, — тем не менее возразил я.
— Не посягаете на души? — Шаула расхохотался. — Что ж, вы не мараетесь, верно. Однако охотно пользуетесь теми, которые прибрали для вас другие. Смерч, поднявший вас на свое крыло, был ничем иным, как освободившимися со смертью Альхага душами. Вы не знали? Помилуйте, принц, так ведь Альхаг был гвинотом, а гвиноты испокон веков колдовали на крови! В этом свете и самоназвание их — хозяева ветров приобретает иное звучание — не только всадники, но и властители душ. Ваш придворный любимчик был знатным душегубом! Так что, отрубив ему голову, я немало поспособствовал освобождению невинно загубленных жертв.
Возможно, увещевания Мантикора и убедили бы настоящего принца. Я же не принимал их с первой минуты разговора, и потому они не стали для меня искусом. Чересчур часто видел я пренебрежение к человеческой жизни, чересчур долго считал его одним из омерзительнейших проявлений естественного хода вещей. Я перестал бы себя уважать, согласись на предложение колдуна, а уважение к себе долгие годы было единственным моим достоянием.
— Дурной тон — устилать свой путь к власти мертвецами. Погибнут ли они от моего меча, падут ли от вашего, либо попросту замерзнут, это скверно пахнет, — отвечал я Мантикору. — Беседы о смерти утомили меня. Посторонитесь теперь, я желаю почивать.
XVII. Тучи сгущаются
Со всеми перипетиями я вернулся в свои покои за полночь. Камердинер в натянутой задом наперед ливрее, медлительный и неловкий со сна, вышел меня встречать. В ночной тишине каблуки моего богомола щелкали громче обычного. Я отослал его, но вскоре о том пожалел — в присутствии камердинера Сагитта относилась ко мне, как к особе королевской крови, если же рядом не случалось свидетелей, то и колдунья не брала на себя труд церемониться.
— Ты что творишь?! Разговаривал с Мантикором!
Я не стал отпираться:
— У нас состоялась довольно содержательная беседа о природе колдовства. Мантикор предлагает мне помощь в достижении трона, взамен он жаждет сделаться его лейб-магом.
— Чтобы узнать это, не стоило рисковать. Его намерения ясны, как день.
Сагитта отчитывала меня, точно нашкодившего мальчишку. Я разозлился:
— Ясны для тебя, однако меня ты просветить не торопишься. На кону моя голова, я не стану играть вслепую.
— Твоя голова была в гораздо большей опасности, когда остался с Шаулой один на один!
Беспокойство колдуньи было приятно мне, хотя я и не понимал его причин:
— Не ты ли уверяла, будто прежде убийства Мантикор попробует договориться? Так и случилось. Мертвец навряд ли сможет обеспечить его доходным местом.
Сагитта медлила с ответом, не желая признавать за собой ошибки. Она прошлась от стены к стене — от ширмы, расписанной теряющимися во мраке птицами, до украшенных затейливой резьбой дверей. Остановилась. Огладила львиную голову на дверной ручке, подергала кольцо в зубах зверя. Я ждал.
Нехотя колдунья молвила:
— Похоже, я просчиталась. Со дня своего приезда во дворец Шаула трижды пытался отравить тебя и дважды подсылал убийц.
— И ты скрывала?!
— Я обещала тебя защищать. Вы, мужчины, любите выставить себя героями, для меня же главное видеть тебя живым. Раздевайся.
С своей свободной от всякого тщеславия целеустремленностью Сагитта была истинной ученицей Альхага. Она говорила твердо, без намека на кокетство, однако я не удержался и поддразнил колдунью:
— Ты соскучилась за мной?
В гневе Сагитта была необыкновенно хороша. Свет дотлевавших в камине поленьев очерчивал ее четкий профиль, выхватывал грацию ее движений. Поднятая с постели, она облачилась в мою сорочку, небрежно застегнув ее на пару пуговиц, и я мог любоваться, как под тонкой тканью в такт частому дыханию вздымается грудь колдуньи. Отблески душевного волнения добавляли краски губам и блеска глазам Сагитты, а что до морщинки между бровей, я знал с десяток способов ее стереть. Мне отчаянно захотелось услышать из уст колдуньи, что я небезразличен ей, пусть исключительно в качестве будущего короля. Разумеется, я мог это слышать от кого угодно, кроме Сагитты.
— Не за мной, а по мне. Ты ранен. И я хочу увериться, что пока я отвожу от тебя мечи и стрелы, ты не скончаешься от яда и не подхватишь пневмонию, блуждая по подворотням Къертан-Къярна.
Похоже она даром времени не теряла. Что еще удалось ей выведать? Я бы хотел сохранить в тайне содержание разговора с Нинедетт. Колдунья была последним человеком, от кого я желал бы получить благословение на брак, а иного не приходилось ждать от ученицы лейб-мага, жизни не пожалевшего ради воплощения своей мечты.
Надеясь отвлечь Сагитту, я принялся разоблачаться, не переставая молоть языком:
— Раны зарастают на мне, как на собаке. Смотри, какой я живой. Еще немного, и я дойду до места, где жизнь прямо-таки кипит ключом.
Скабрезность была моим способом избавиться от напряжения — день выдался богатым на события.
Последствия не заставили себя ждать. В воздухе витала опасность. Я не видел ее, но безошибочно мог предсказать, как предсказывают ненастье старики или увечные. Что-то сдвинулось в окружающем мире, и где-то оголились пустоты, из которых тянуло стынью. Обращенные ко мне взгляды придворных сделались колкими, а приветствия их — прохладными, и вместе с тем я отмечал повышенный интерес, как было, когда я только пожаловал во дворец. Сам я с тех пор не завел новых привычек, а значит, любопытство придворных подпитывалось извне.
Гадать пришлось недолго. И шестидневья не миновало, как Услад, непосредственный и нетерпеливый, подступил ко мне с расспросами:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
