— Однажды Пуарата побывал у озера и на утесе Панекири встретил оборотня-туреху. Пуарата захотел изловить его, но туреху — известные хитрецы, и колдун понял, что это будет непростая охота. Сперва он отправился на юг, где на берегу собрал раковины пауа. Затем выменял на них драгоценный поунаму — нефрит. После вернулся на север и купил немного кварца. Возвратившись в свое логово, он сделал чудесные бусы, перемежая кусочки раковин, нефрита и кварца, и каждая бусина была произведением искусства: то крошечная танифа, то манайа[3], то хеи-тики. Слов не хватит, чтобы описать, как хороши были эти бусы, ведь Пуарата прекрасно знал, что туреху обожают изящные блестящие штучки и ни за что не устоят перед соблазном заполучить такую. Он наложил на свое изделие заклятие, разрушающее магические силы того, кто наденет ожерелье, а затем отдал мне со словами: "Ступай к озеру и оставь эти бусы на вершине утеса Панекири, а сам спрячься неподалеку. Когда туреху найдет их и наденет, схвати его и приведи ко мне. Если кто-нибудь, кроме туреху, возьмет их, просто убей его и столкни тело в воду."

— Я сделал, как велел мне Пуарата. В ясный ветреный день я поднялся на утес и оставил бусы на самой вершине, а сам залег в укрытии. К счастью никто из людей в тот день не появился на скале, и мне не пришлось никого убивать. Вскоре показалась большая чайка и принялась описывать круги, спускаясь всё ниже и ниже, пока не приземлилась на вершине утеса. Но, едва она взяла ожерелье в клюв, как тут же превратилась в человечка с темной кожей, большой лысой головой и короткими скрюченными ручками и ножками, на которых было всего по три пальца. Мурлыча от удовольствия, существо нацепило бусы на шею, и тут я выскочил из своего тайника. Создание взвизгнуло от страха и подпрыгнуло в воздух, собираясь снова превратиться в чайку, но я оказался проворнее и крепко схватил его. Существо извивалось и пыталось меня укусить, но я был сильнее и, скрутив его, стал спускаться с утеса.

— Немного погодя туреху сообразил, что вырваться ему не удастся, как не удастся изменить свое обличье из-за наложенного на бусы заклятья. Тогда он успокоился и заговорил со мной. "Кто ты такой?" — спросил он. Я нашел, что Пуарата не запрещал мне говорить со своими жертвами, и ответил ему: "Я — Тоа, слуга Пуараты, черного тохунги." "Ага, — сказал туреху, — значит, это тохунга заколдовал ожерелье, чтобы поймать меня?" "Да," — отвечал я. "Он, должно быть, великий колдун!" — продолжал туреху. "Да," — с горечью подтвердил я. Туреху продолжал расспрашивать о том, откуда я и почему служу тохунге макуту, и когда маленький хитрец сообразил, что я — заложник темной магии, стал допытываться, что я могу делать, а чего не могу, и не хотел бы я освободиться. Тем временем мы всё приближались к пещере, и туреху впал в отчаянье. Он умолял меня отпустить его, но я не мог этого сделать. Но туреху очень умны, и наконец мой маленький гоблин спросил: "А тохунга макуту запретил тебе снимать с меня ожерелье?" "Нет, — подумав, ответил я, — Ничего такого он не говорил." "Так сделай это поскорее!" — попросил он. Держа его одной рукой, я снял с его шеи бусы, и туреху улыбнулся мне своими черными губами, показав мелкие острые зубы. "Кто я?" — спросил он. "Ты — туреху," — отвечал я. Тогда он превратился в чайку и сказал: "Смотри, теперь я птица!" "Нет, — возразил я, — ты всё еще туреху, просто в обличьи птицы." Туреху стал бить меня крыльями, но я по-прежнему крепко держал его и продолжал свой путь к пещере. Тогда туреху превратился в собаку, из тех, что маори привезли с собой со своей далекой прародины; он укусил меня за руку, но и тогда я не выпустил его. Туреху превратился рыбу и почти выскользнул из моих рук, но безуспешно. Он превратился в летучую мышь и отчаянно царапался, хлопая крыльями. Потом он стал угрем, и его было невероятно сложно удержать, поскольку его кожа была очень скользкой. Но приказ Пуараты по-прежнему действовал на меня, и я в последний момент крепко ухватил его за хвост. И тогда туреху обернулся ящерицей, отбросил хвост, который остался извиваться в моей руке, а сам вырвался на свободу, превратился в птицу и взлетел высоко на дерево.

— Я упал на колени в ужасе от ожидавшего меня жестокого наказания, хотя в глубине души я чувствовал радость, оттого что туреху удалось избежать плена у черного тохунги. Оборотень тем временем вернул себе свой обычный гоблиноподобный облик и, смеясь, посмотрел на меня с высоты. "Я слишком умен, чтобы тохунга мог пленить меня с помощью колдовства или своего жалкого раба," — сказал он. "Я очень этому рад, — ответил я, — а теперь улетай, потому что Пуарата вот-вот появится здесь." Так он и сделал, но, прежде чем покинуть меня, он рассказал мне о трех вещах. Во-первых, о том, что мой дух еще не сломлен, и только благодаря этому ему удалось спастись. Во-вторых, что я могу найти способ вырваться из рабства. И наконец, в знак дружбы туреху открыл мне свое имя, несмотря на то, что черный тохунга смог бы легко узнать его и использовать для новой попытки пленить его. Я, пожалуй, не стану называть его и сейчас, могу только сказать, что оно очень длинное и начинается с "Фиати", что звучит очень похоже на "Фитци", не зря это имя первым пришло тебе в голову, Мэт, когда ты встретил туреху в облике собаки. Вот так туреху ускользнул от Пуараты и заодно подарил мне надежду на свободу. Конечно, черный тохунга сурово наказал меня за то, что я упустил добычу, и прошло еще очень много лет, прежде чем я хоть немного продвинулся по пути к освобождению, но благодаря туреху теперь у меня была надежда.

Мэт ошарашенно переводил взгляд с Вири на собаку.

— Ну, — сказала наконец Келли, — если бы я не видела всех прочих чудес, ни за что не поверила бы в твою историю, но теперь...

Лабрадор внезапно сел, открыл рот и произнес:

— Если ты не веришь, я могу доказать, что эта история — чистая правда. Хочешь, я покажу тебе свой настоящий вид?

Келли подпрыгнула от неожиданности, отшатнулась и помотала головой.

— Нет, спасибо, лучше не надо.

Мэт с любопытством посмотрел на Фитци.

— Я думаю, я уже видел твое истинное лицо, — сказал он. — В пещере. В ту ночь, когда мы спаслись от Донны и ее подручных.

Лабрадор кивнул и улегся обратно.

— Мне нравится быть собакой. Люди не обращают на меня внимания, это очень удобно. Даже Пуарата не узнал меня в Таупо. Если бы он понял, кто я на самом деле, он бы меня растерзал.

— Если хочешь, мы будем называть тебя Фиати, — предложил Мэт.

— Не надо, — собака покачала головой. — Мне нравится имя Фитци.

— Да, и еще вот что, — нахмурилась Келли. — Никакого больше сна в обнимку.

Лабрадор хихикнул.

— Ой, да ладно тебе. Я же просто милый песик. Я могу согревать тебя в холодные ночи! — он оскалился в улыбке и оглянулся на остальных, словно приглашая посмеяться вместе с ним.

— Пожалуй, он нравился мне гораздо больше, когда не разговаривал, — заметила Келли. — Не знаю, как тебе, Мэт, а мне надо развеяться, а то я просто слечу с катушек от всего этого.

Она поднялась на ноги и пошла вниз. Фитци вскочил и хотел броситься за ней, но Вири остановил его.

— Тогда иди и успокой ее сам! — сказал туреху.

— Не могу, — печально отозвался Вири. — Она не хочет со мной разговаривать.

— Ну и ладно, — и лабрадор поскакал следом за Келли. Сперва она вроде хотела убежать или прогнать его, но затем пес догнал ее и затрусил рядом, и так, бок о бок, они скрылись из виду.

— Она очень переживает за тебя, — сказал Хакавау, взглянув на Вири. — Эта девочка-пакеха.

— Да, но с тех пор, как мы приняли решение на совете, она со мной не разговаривает, — ответил Вири.

— Это понятно, — кивнул Хакавау. — Ей сейчас нелегко. Вам обоим. Из-за ее чувств к тебе... и твоих к ней, верно?

Вири скорбно опустил голову.

Мэт поднялся на ноги и пошел прочь. Ему не хотелось слышать продолжение этого разговора. С тех пор, как он узнал Вири, воин стал ему старшим братом. Заботливым. Сильным. Который всегда присмотрит, всегда защитит, научит, если надо. С которым можно посмеяться. Мысль о том, что он потеряет Вири, казалась невыносимой. Это было так несправедливо, Мэт всю жизнь мечтал о брате, а теперь, когда у него есть брат, он снова должен будет его лишиться.

Примечания:

1. Похутукава — распространенное на Северном острове вечнозеленое дерево с ярко-красными цветами, один из символов Новой Зеландии.

2. Таранаки — высочайший вулкан Северного острова.

3. Манайа — в маорийской мифологии — проводник между миром людей и духов. Манайа — популярный мотив для резьбы и амулетов, изображается с птичьей головой, человеческим телом и рыбьим хвостом.

Глава 13

Путь на север

На другое утро они покинули деревню. Женщины провожали их песнями, воины напутствовали добрым словом, а те, кому повезло быть выбранным в команду каноэ, свысока посматривали на своих менее удачливый товарищей. Среди этих счастливчиков был и Ману.

Когда Вири на прощанье прижался носом к носу Иру, она, к бешенству Келли, вдруг ударилась в слезы и повисла на нем. Рата попрощался с каждым из путешественников лично, напоследок крепко обняв сына. Дети весело махали Келли руками, и она с улыбкой помахала им в ответ.

— Хаэре ра[1], Матиу, — сказал Хакавау. — В добрый путь. Прощай, — он сжал руки Мэта в ладонях и прижался носом к его носу. Мэт сморгнул подступающие слезы и с трудом произнес:

— Прощайте. Спасибо вам за всё.

Друзья взошли на борт каноэ, где уже сидели двенадцать гребцов и лежали припасы, собранные для них жителями па. Фитци взбежал на корму, где внезапно обернулся большой чайкой и взмыл в небо.

— Я, наверное, никогда к этому не привыкну, — заметила Келли.

Мэт кивнул, провожая глазами туреху, который устремился на север впереди каноэ.

Путешествие вниз по реке заняло два дня. Течение Ваикато мягко несло каноэ вперед, облегчая работу гребцам. Вири, как предводитель отряда, занял место на носу, а Ману уселся между Келли и Мэтом и всю дорогу развлекал их разными байками, историями о местах, мимо которых они проплывали, и пересказами легенд своего племени. После его рассказа о воине по имени Хатупату, который где-то на этих берегах повстречал Птичью Ведьму и едва спасся от нее, Мэт принялся расспрашивать Ману о туреху и других удивительных созданиях.

— Некоторые оборотни — хорошие ребята, — отвечал Ману. — Чего не скажешь о понатури. Эти живут в море и выглядят почти совсем как люди, но они очень опасны. Хотя и эти не все поголовно злые. Иногда они влюбляются в людей и заманивают к себе, как Панию, например. А вот патупаиарехе — эти самые страшные. С виду могут показаться даже красивыми, но они сожрут тебя и глазом не моргнут. Так что, если вдруг встретишь их, — сразу беги. Я слыхал, иногда, если человек им понравится, они могут поймать его и держать в своем жилище, как собаку, пока он им не наскучит, — Ману поморщился. — Вири знает о них больше. Я-то сам с ними не встречался, повезло!

Потом разговор зашел о войнах с колонистами, и Ману рассказывал о них без ненависти, просто с безысходной грустью.

— Я до сих пор не могу этого забыть, — признался он. — Ничто еще не кончено, будет только хуже. Помяните мое слово, я знаю, о чем говорю. Но когда-нибудь и эта война закончится.

— А как ты нашел дорогу в мир людей? — спросил Мэт.

— Это не так уж и сложно, — Ману пожал плечами. — Кое-где наши миры идут бок о бок, надо просто знать места и уметь этим пользоваться.

Мэт задумался, а затем достал из-за пазухи тики и попытался представить свой мир, но картинка получалась нечеткой и расплывчатой, как сон, и в конце концов, Мэт отказался от этой идеи и снова спрятал тики. Тем временем воины с шутками и песнями вели каноэ вниз по реке, и Вири, к которому они, похоже, прониклись любовью и уважением, был среди них первым.

— Он здорово изменился, — заметил Ману. — Раньше — до встречи с Пуаратой — он был совсем другим, таким, знаете, язвительным, заносчивым, всегда держался особняком и чуть что цеплялся к брату... А теперь как будто повзрослел, что ли. Сейчас он кажется спокойным и счастливым. Жалко, что скоро его с нами не будет, — тут Ману натянул на глаза свою потрепанную английскую фуражку и надолго замолчал.

Путники ночевали на берегу, выставив дозорных, которые сменялись всю ночь, давая друг другу отдохнуть. Фитци, летевший впереди, возвращался к Вири с докладом, после чего снова вылетал на разведку, теперь уже в виде маленькой совы руру, и всю ночь кружил в темноте, высматривая погоню.

В первый вечер Вири рассказал о том, как они с Ману стали друзьями.

— Всё произошло спустя много лет с тех пор, как я встретил туреху — в те времена, когда на острова уже пришли белые люди. Наша земля изменилась, и эти перемены коснулись как мира людей, так и мира теней. Пуарата был всерьез обеспокоен вмешательством пакеха, он догадывался, что они могут подорвать его могущество, особенно миссионеры. Они принесли веру в нового бога, и вера в прежних богов, в старые мифы и легенды стала слабеть — и с ней слабела сила Аотеароа, которая питает магию Пуараты.

— Он явился к вождям, что встали на путь борьбы с пришельцами, и предложил им свои услуги. Так мне пришлось сражаться в земельных войнах[2]. Я воевал в Ваикато до тех пор, пока Пуарату не раскусили и не вынудили убраться восвояси, а немногим позже я сражался вместе с воинами Те Раупарахи, со сторонниками Хаухау и Те Кооти. Я вкусил плоти их врагов вместе с ними.

— Однажды я получил приказ отправляться с отрядом, который должен был устроить засаду на патруль английского ополчения под Опепе, что вблизи Таупо. Это случилось в 1869 году. Небольшой отряд англичан с проводником-маори разбил лагерь в заброшенной деревне. Учебник истории говорит, что проводник предал их и бросил на погибель, но на самом деле всё было не совсем так. Проводников было двое. Один из них действительно оказался предателем, но только один. А вторым был Ману.

— За несколько веков до этих событий Хакавау перенес наше племя в мир духов, чтобы защитить от войн между Нгати Туфаретоа и племенами Таинуи. Так наши люди прожили сотни лет, не ведая старости и смерти, однако и в мире теней они не были в полной безопасности. С приходом пакеха всё изменилось. Мир теней тоже менялся. Хакавау догадывался, что влияние белых людей ослабляет Пуарату, и решил, что мы должны помочь им. Была и другая причина его решению: Хакавау осознавал силу пришельцев и их преимущество перед нами и понимал, что в конце концов они могут уничтожить нас всех. Прав он был или нет, но тохунга рассудил, что сопротивление приведет нас к гибели. И тогда он послал наших людей искать мира.

— Не зная о том, что с отрядом англичан, на который мы собирались напасть, пришел мой соплеменник, я вместе с людьми Те Кооти прибыл к Опепе и ждал сигнала. План был простой: усыпив бдительность пакеха, проводник должен был ускользнуть из лагеря и привести к нему отряд Те Кооти. В лагере не было охраны, а те, кто попытался поднять тревогу, были мгновенно убиты. Еще несколько солдат стирали одежду в ручье и, застигнутые врасплох, голышом убежали в лес. Пуарата велел мне убивать белых людей — только белых, поскольку даже не подозревал, что среди них может оказаться маори. Я ворвался в хижину и ударом тайахи убил английского солдата. Внезапно за моей спиной раздался щелчок взведенного курка, и кто-то крикнул по-маорийски: "Стой, стрелять буду!" Я обернулся с тайахой наготове и увидел на пороге маори, одетого в английскую военную форму. Его пуля ударила меня в грудь, отшвырнув на пол. Полагая, что я убит, маори принялся перезаряжать свое оружие, но тут я поднялся на ноги и уже занес тайаху над его головой, как вдруг узнал своего противника. Это был Ману. Мы замерли, уставившись друг на друга. Я не видел никого из людей моего племени несколько столетий и полагал, что всех их давно нет на свете. Что касается Ману, то он знал от Хакавау, что я всё еще жив и по-прежнему верно служу Пуарате, поэтому, столкнувшись со мной лицом к лицу, Ману был уверен, что настал его смертный час. Но я вспомнил, чему меня научил туреху, и на этот раз нашел лазейку в приказе Пуараты: он велел мне убивать белых людей, но ни словом не упомянул о маори. И я позволил Ману сбежать. Это был второй раз, когда мне удалось нарушить волю Пуараты.