От этих и множества им подобных мыслей Пит, бывший успешный студент, а впоследствии — человек, решивший было, что понял смысл жизни, совсем загрустил.
— Ты понимаешь, — дробно, мелко, нервно хихикая, веселился этот самый поношенный подполковник, — все же зависит от точки зрения. Можно, к примеру, тебе, Петр Евгеньевич, поверить, вернуть товар и, со слезой умиления пожав руку, проводить с крыльца. Можно установить факт фарцы, довести твоему деканату. После этого ты пулей вылетаешь из училища и прямо осенью встаешь в стройные ряды защитников Отечества. Можно проделать все это, плюс обеспечить тебе срок условно. Или принудработы. Но помимо этого обычного, скромненького набора, скучного, как комплексный обед в столовке, из тех же продуктов можно сварит со-овсем другую, — хе-хе-хе-хе-хе-хе, — кашу. Это от таланта повара зависит. Есть та-акие специалисты, которые могут устроить подрасстрельную статью, ты просто не поверишь, — из чего. Буквально на пустом месте. Хе-хе-хе-хе. Я это тоже неплохо умею. Вот возьмем, к примеру, твое хобби — фарцу... Ты про Гену Кеермерена, понятное дело, — Крокодила, — слыхал? Он же вроде тебя, по мелочи сшибал, но у него оказался не тот папа, папа, которому надо было ой-ей-ей как бо-бо сделать, и какая там у Гены оказалась статья, не помнишь? Правильно, измена Родине.
Пит — похолодел, поскольку был хорошо наслышан об этой жуткой, людоедской истории. Мысли метались у него в голове угорелыми кошками. Вербуют? Так тоже не его, — ну, не его же! — это уровень. А говорит явный мент очень даже не по-ментовски, похоже — правда какой-то узкий специалист по деликатным делам. Когда человека не едят сырым, но — предварительно содрав шкуру, заживо освежевав, посолив, поперчив, добавив по вкусу специи и надлежаще его изжарив. А он тем временем продолжал:
— Вот друзей твоих Елецких можно, к примеру, оформить как группу. А ежели бы их не было, то твой намек на ихние деньги я мог бы расценить, как попытку сунуть мне взяточку и сильно на это обидеться. То есть я этого делать, понятное дело, не буду, но мог бы. Ты понимаешь? А отмазки твои, дешевые, которые тебе, наверное, так нравятся, так и вообще глупость. Ты на самом деле только себе хуже делаешь. По юридической безграмотности. Понимаешь намек, студент?
Пит, судорожно глотнув пересохшим горлом, кивнул. Прикинул, решил, что хитрить и вилять с потертым ментовским пеньком совершенно бесполезно, а терять, с другой стороны, — нечего, просипел:
— Что от меня требуется?
— Ой, — восхищенно всплеснул ручками подполковник, — ну до чего люблю современную молодежь! За деловитость, сообразительность, быструю, понимаете ли, реакцию! Прав ты, голубь: мне от тебя действительно кое-что нужно. Это ты совершенно верно просек, но сейчас я тебя все-таки удивлю: ты мне нужен, по, так сказать, основной специальности. Есть в Брянской области такой райцентр, Гусь Хрустальный называется, там всякое художественное стекло делают, на заводе, а рядом, как положено, народные промыслы всякие стеклянные. Так вот ты внезапно находишь у себя бо-ольшой талант к художественному стеклу, отправляешься туда, и возрождаешь один там ужасно старинный, самобытный, позабытый промысел. Давно утраченный рецепт. Коренную тайность.
— Я ничего не понимаю в стекле, — хрипло проговорил Пит, — и не понимаю, почему вы хотите взять именно меня?
— А дело в том, что, как это ни жаль, а требуется, чтоб изделия отличались тонким, самобытным художественным вкусом, носили черты личности автора, чтобы имели сбыт и за бугром. Выставки там, распродажи, коллекционеры. Вот за это и будешь отвечать, а как — это без тебя мастера сделают. Вник? А почему тебя, так это тоже понятно... Ну же, ну? Ты ж умный, сам понимать должен.
— Ага. Потому что я, в отличие от уважаемых художников с завода, буду молчать.
— Ну вот и славно. Будешь молчать! А для того, чтоб молчал, ты еще и водку пить не будешь. На месте-то. И н-не дай тебе бог даже попытаться, даже попробовать наварить что-нибудь на стороне. Сгною, ушатаю, на ноль помножу, понял? От тебя мокрого места не останется.
— Что же вы, — угрюмо проговорил студент, — так-то. Уж вовсе не по-людски...
— А-а, вот ты о чем! У меня б ты, понятное дело, просто так работал, чтоб только не сесть по какой-нибудь пахучей статье, но заказчик, старый мой товарищ, он человек, в принципе, добрый. Так что ты даже и при башлях будешь. Угодишь, — так даже и при очень приличных.
Нервущиеся, моющиеся, "дышащие" обои в изысканный рисуночек!!! Крутейшая фирма, последний европейский шик!
— Сереженька, я вчера у Поляковых та-акие потрясные обои видела! И Ираида эта распрекрасная важность на себя напустила, ходит с таинственным видом, ровно от директора подзалетела... Импорт. Говорит, что, мол, спецснабжение, тяжело достать, особенно если такие вот, с ромбиком, "Скат" называются, молчать, говорит, просили, чтобы, мол, люде-ей не подводить! Знаю я этих людей! Знаю я, через что она все это достает! Говорит правда, что дорого, аж по одиннадцать рубликов рулончик...
— Й-ёо!!!
— ... а ты как хотел?! Зато вещь! Говорит, что на века, не выгорает, не выцветает... Мыть можно! А-а, да что там говорить! Был бы ты мужик, так раздобыл бы! Из под земли бы выкопал, а ты-ы... Ну че морщишься? Неправду, что ль, говорю? Уж ты-то сроду ничего не добудешь! Да что там — не добудешь! Ты и не видишь-то ничего, что под носом творится! Нич-чего ему не надо! Ни жены у него, ни детей никаких нет! Вот говорила мне мама, а я, дура, не слушала! Другие-то вон...
Здоровенный, флегматичный, белесый Сережа, в тридцать восемь лет — начальник снабжения сборочного цеха на "Севмаше", — молчал. По опыту знал, что бесполезно, и мысли в его опытной, многодумной голове текли двумя параллельными, не смешивающимися потоками. Содержание одного из них составляло недоумение: он никак не мог взять в толк, как же это получается, что он каким-то образом все время слушается свою Светку? Любить, — да хрен его знает, какая вообще может быть любовь после семнадцати лет совместного проживания... хотя, конечно, привык... Бояться? Да чего ее вроде бы боятся, ведь уж он-то — и вправду всю жизнь ее кормит, поит, одевает и на курорты возит, и хрен когда она куда от него уйдет, не такая она дура, понимает, чай, что чем треть — так уж лучше всем владеть, и уйдет-то — так не больно и жалко, потому как хоть и привык, а надоела хуже горькой редьки. В рожу — не вцепится, знает, пробовала как-то, так уж да-авно не пробует... А вот поди ж ты, — умеет как-то заставить его напрягаться, черт его знает — почему.
Содержание другого потока размышлений составляли мысли по крайней мере отчасти профессиональные: сам собой, включившись, как подобает хорошо налаженному механизму, в голове его заработал, выходя на номинальную свою, немаленькую мощь, компьютер Доставания.
— Резину? Тут, понимаете ли, — вот какое дело: есть у нас импорт. Итало-Германия, "черный ромбик" — слыхали?
— Да я, собственно... Что-то не приходилось вообще-то. А что — ничего?
— Так гляньте. Все, что осталось от партии. Шесть комплектов.
— А-а... подходит?
— Так говорю же — гляньте.
С виду, как и положено, в резине ничего особенного не было. Покрышки, как покрышки. Темно-серые, вроде бы чуть посветлее, чем привычные. А так — ведь не влезешь.
— А почем?
— Тридцать пять.
— Ого!
— Так ведь фирма. Того стоит.
Кряхтя и делая вид, что является тонким знатоком, солидный покупатель, явившийся по звонку от самого Николая Ивановича, нагнулся, внимательно рассматривая рельефное: "CAPCo "Manta" в сочетании с вышеуказанным ромбом, ориентированным вертикально, разогнулся, сказал равнодушно:
— Ну так что, что импорт? Чем она лучше-то, чтоб тянуть на столько?
— О!
Нырнув куда-то, жуликовато выглядящий жучок вынул тонюсенькую, устрашающей остроты стамеску с массивной ручкой:
— Прошу! Давайте так: пробьете — разговор окончен, оцарапаете — брать надо хоть один комплект. Нет — так на ваше усмотрение. Ну? Хозяйской рукой...
Очевидно — от растерянности, покупатель взял в руку инструмент, неуклюже, но от всей души — размахнулся, саданул острием в несокрушимую выпуклость протектора.
— А? — Торжествующе сказал жучок из славного рода Жучков Складских. — Гляньте-ка, — ни царапинки...
Что да — то да: острие оставило не зарубку, не царапину даже, а — блестящую линию вроде той, что оставляет грифель на вороненом металле.
— Не? Не вдохновляет? Ежели что, — так можно и с молоточком попробовать. Тот же результат будет. Углеродный корд по всей толще, пробег — вдвое, все такое...
— Дороговато все-таки...
— Так ведь, сударь, — окупится же. И еще вот что: вот вы передумаете, а завтра-то уже и поздно будет. У меня "ромбик" все время спрашивают.
Что-то чувствовалось. Что-то витало в воздухе. Очевидно, — это было действие посредством все того же физического феномена, все того же Общего Информационного Поля, посредством которого обитатели одной шестой части суши узнавали невысказанное куда правильнее чем то, что озвучивалось неоднократно и посредством всех существующих средств массовой информации. От даваемых в навяз во время каждой подписной компании "Правды" с "Известиями" (комсомольцам, соответственно, — "Комсомольской Правды") — через радио с телевидением и вплоть до Закрытых Партсобраний и заседаний Партактива. Вот это вот, — да, воспринималось каким-то образом, неощутимо оседало в подсознании, как грязный жир в кухонной мойке, но — не осознавалось, не было пониманием. А вот действие того самого информационного поля точно, адекватно и правильно снабжало людей информацией по-настоящему существенной. Насчет цен, тарифов, категории снабжения города, области или предприятия, о катастрофах, которые неким чудом были вроде бы отменены на бескрайних просторах этой самой одной шестой. На завод то и дело пребывали представители заказчика, теребили, подталкивали, ругались. Говорили о поставках особой важности, привозили собственных своих угрюмо-высокомерных контролеров с каменными мордами, которые — отказывались общаться с заводскими аборигенами. А когда чего-нибудь не хватало, толкач, замзавснаб, сам завснаб ехали к виновным или же — отправлялись в Москву, разговаривали — басом, полным голосом, — и все в той или иной мере появлялось. В самых сложных и сомнительных случаях вставал на крыло сам директор, сам отправлялся в Москву, сам останавливался в гостинице "Москва", пробивался, как тяжелый танк, в самые высокие кабинеты, — и все опять-таки в той или иной мере было. Тарифы, премии, категория снабжения. Дом отдыха для семейных и солидных, и турбаза для хулиганистой молодежи. Все было привычно, и все было правильно. Как было заведено издревле (никто почему-то не задумывался, что этому самому "издревле" — от силы лет двадцать) и вроде бы как не могло измениться. А с чего б ему, собственно, меняться? На заводе был совсем неплохой директор. В отличие от всяких-прочих, завод был реконструирован всего два года тому назад, поставили новейшее (во всяком случае, — так было принято считать) оборудование, за выполнение плана спрашивали не абы как, для порядка, а на самом высоком уровне. А потом что-то изменилось. Что-то неощутимое. Чтобы навести справки, Арвид Филиппович самолично отправился в Москву, там он ничего не услыхал, но, только понюхав воздух, все понял. Ну — почти все. Все, что играло хоть какую-то роль.
Когда директорская "Волга" привезла хозяина на предприятие, он прошел к себе в кабинет, едва-едва здороваясь со встречными, и решительно заявил трепещущему секретарю, что никого не желает видеть. Хоть там что. Чтоб позвали главного инженера, главбуха и Петра Семеновича, — и все. Ни для кого его больше нет. Хоть там что. Вот так. Зинаида Николаевна, тридцатидвухлетняя его секретарша, беззаветно преданная своему начальнику, услыхав что, и, главное, — как он говорит, вдруг с ужасом осознала, что шеф как следует пьян. За ним, в отличие от очень и очень многих подобных ему, — да что там — многих, — большинства! — ничего подобного не наблюдалось. А такого, чтобы шеф поддал в будний день посередине рабочего времени, — не было никогда.
Он не открыл, как сделали бы на его месте девяносто девять процентов из ста, сейф, а отверз фундаментальный портфель, извлек из него бутылку "Арарата", не отмеривая, налил чуть побольше полстакана и выпил залпом. Потом, словно опомнившись, подал сосуд вновьприбывшим и кивком подал им знак — не стесняться. Даже счел нужным пояснить свои действия:
— У меня еще есть.
И выпил. А потом, со свойственной ему логикой продолжив начатую мысль, добавил, едва заметно ерничая. Точнее — слегка играя пьяное ерничество.
— Похоже, однако, — мандец нам. Так-то вот, товарищи...
В подтверждение сказанного он снова налил-выпил-кивнул и замолчал, уставившись неподвижным взглядом на дверь кабинета.
— Да в чем дело-то, Арвид Филиппович?
— Не зна-аю, — вяло пожал плечами директор, — снизили квоту по снабжению. А Кузьмич, падла, в глаза не смотрит. Ласковый такой. Уклончивый. Как и не он полтора года назад — и в бога, и в мать, и в белоснежные ризы Богородицы, и кулаком по столу... Душа радовалась. А теперь сплошное: "В связи с перерасходом фондов..." — да: "Ориентировочно до конца текущего хозяйственного года..." — и тому подобную хреновину. А уж когда начал вдруг здоровьем моим интересоваться, — тут-то я понял, что дело совсем плохо. Никуда не годно. Начал выяснять, так, поверите ли, — никто ж ничего толком не знает! Вижу — не врут. Пожимают плечами, — и ничего! Глаза недоумевающие. По плечику хлопают, и говорят, что все мне это мерещится, что, мол, брось, старик, не переживай, старик, да: вон какой директор нервный пошел. В последнее время. Те говорят, кому положено б знать. По всем понятиям-та.
— Притворяются?
— Не-е, — прищурившись по-пьяному хитро, он помотал в воздухе пальцем, — чиновник, ежели знает что-то, что простым смертным вроде тебя знать вроде бы как не положено, непременно сделает многозначительный вид. Даже если и молчать при этом будет, как подпольщик, и ничего не скажет. А тут — все как один... понимаете? Не только я — никто ничего не знает. Кузьмич — знает... Наверное, кое-что, постольку-поскольку... Ну — я все понял, расспросы все прекратил, отправился к себе в номер, и начал прикидывать, как бы все то же узнать путями окольными, но точными. — Он замолчал, а потом вдруг усмехнулся невесело. — Кажется, — выяснил.
— Ну так?
— А что? Нашими конденсаторами с-склада з-забиты, никто не забирает. И со всем остальным — почти такая же картина. Хоть и секрет, — но рази ж я не знаю, кто нашу продукцию брал... Брал — и не берет больше. Звонил! Вот у них — да! Голоса те самые, уклончивые... Не у всех. Остальные — сами ни х-хрена...
— Так это что ж значит? — Побледнел главный инженер. — Это ж значит, — наши детали никому не нужны? Были, значит, — он машинально налил и машинально, не поморщившись, выпил, — нужны, а теперь, значит, амба? Все, значит? Что ж это теперь будет?
— А ниче! — Нервно, непрерывно посмеиваясь, ввязался главбух, — нам будут спускать п-план, мы будем по-прежнему делать очень хорошие детали, у которых будет только один недостаток — ненужность, их будут складывать на склады, периодически — выбрасывать, но при этом не все... Оборудование потихоньку износится, начнем гнать откровенную халтуру... Одну и ту же, месяц за месяцем, год за годом. Будем переводить материалы, тратить ресурсы... Но никто нас не закроет, поскольку безработицы у нас нет. Нормально. Будем потихонечку жить, как живет половина заводов... Ну — треть...Поменьше путевок, квартир, и денег, но совсем все-таки не отберут...
