Максимовна и гуманоиды

Силой своей еврейской воли Зяма подавил этот неприятный сердечный стук, словно это были капли корвалола, и когда машина выехала за ворота особняка он облегченно выдохнул воздух, будто сбросил с себя груз.

— Два, восемьдесят четыре, четырнадцать, тридцать шесть, — вновь повторил Зяма, чтобы не забыть шифр.

Лимузин мягко катил по улицам столицы, оставляя далеко за собой особняк обворованной "примы". В эти минуты в его голове зазвучал торжественный марш победителя, и там же под коркой его мозга в самой его глубине, словно на дрожжах уже зрел дерзкий план....

Вывалился Зяма из багажника как раз на светофоре на одной из московских улиц. Лимузин, крутанув колесами, поехал на зеленый свет дальше к Останкино, а Зяма так и остался лежать на асфальте в позе вареной креветки, пока на него чуть не наехала патрульная милицейская машина.

— Ты что тут разлегся, урод! — сказал вылезший из машины сержант милиции, постукивая полосатой палкой по своей ладони.

— Я это... очень устал! У меня нет сил подняться, — сказал Наппельбаум, встав на четвереньки.

— А у тебя документы есть? — спросил московский милиционер, предчувствуя плывущие в руки шальные деньги.

— Есть паспорт, — ответил Наппельбаум и, стоя в позе лотоса, достал паспорт из заднего кармана своих драных джинсов.

— О, да ты, парень, прописан то в Псковской области в городе Бормотухине! А что ты в Москве делаешь? — спросил сержант, рассматривая документ.

— Я к своему дяде приехал. Погостить! — сказал Зяма, все же поднявшись с колен.

— А когда ты прибыл? — спросил сержант, пряча документы Наппельбаума себе в карман.

— Три дня назад! — ответил Зяма, недоумевая.

— А может три месяца!? — спросил сержант. — Может ты бомж?

— Нет, я в Москве всего три дня! — ответил Зяма, оправдываясь.

— А у тебя есть доказательства? — спросил сержант, постукивая палкой по ладони еще более агрессивно.

— Есть! Есть! — сказал Зяма, вспомнив о "Запорожце", сгоревшем около Останкинского телецентра.

— Давай посмотрим, — ответил мент.

— Так надо в Останкино ехать, — сказал Зяма, надеясь, что патрульная машина поедет в Останкино.

— А тебя часом на Кипр не подбросить, а то нам по пути!? А может прямо на Канары!? — ответил сержант, издеваясь. — Или на нары??? Ха-ха-ха!!!

— Нет, не надо, я живу у дяди на Сторублевке, — ответил Зяма.

Если бы в ту минуту он сказал, что живет у дяди сапожника в Новогиреево, Кузьминках или в Измайлово, то он вполне мог отделаться от милиционера и пятью сотнями рублей, но когда ухо сержанта услышало про Сторублевское шоссе, то эта сумма как по щучьему велению автоматически выросла ровно в десять раз.

— Домой хочешь? — спросил сержант.

— Хочу! — утвердительно ответил Зяма.

— Пять штук и ты свободен! Довезем прямо до подъезда! Нет денег, будешь сидеть в обезьяннике, пока за тобой твой дядя не приедет! Ха-ха-ха!

Зяма задумался. Сумма была для него довольно внушительная, но ведь и мент мог быть не последним. Он нехотя сунул руку в карман, и так же нехотя извлек из пачки две стодолларовых купюры.

— Этого хватит!? — спросил он, сотрясая от жадности своей челюстью, показав только одну купюру.

Мент выхватил из его рук обе банкноты.

— Садись, поедем! — ответил сержант и отдал документы Наппельбауму, посадив его на заднее сиденье.

Машина, заморгав сигнальными маячками, завыла сиреной и, развернувшись через две сплошных полосы, помчалась в сторону Сторублевки. Впервые в жизни Зяма ощутил себя состоятельным человеком. Он развалился на заднем сиденье, видя, как патрульная машина, игнорируя все дорожные знаки и правила движения, прямо по встречной полосе полетела по указанному адресу.

— Каков, блин, сервис? — подумал он, и тут же патрульный "Форд", взвизгнув резиной, остановился около дядиного дома.

— Приехали, уважаемый, — сказал сержант и, выйдя на улицу, открыл заднюю дверь.

Зяма вышел, словно он был не простой фотограф, а настоящий министр искусства и кинематографии. В этот самый момент его боковое зрение уже созерцало черный БМВ, стоящий невдалеке от ворот дядиного особняка. Зяма, распрощавшись с ментами, смело двинул прямо к машине бормотухинских бандитов, которые вот уже несколько часов ожидали его убежавшую персону...

Москва, гостиница "Космос", ближе к полуночи.

Вернулся Хао в гостиницу в приподнятом настроении. Амулет с кристаллом вечной молодости покоился в его кармане и он от этого прямо светился. Пришло время вернуться в Убогое и уже там реанимировать своего однопланетника Хо, который вот уже неделю, впав в кому, лежит в полной отключке. Снегурка Максимовна сидела на коленях своего спасителя Коли Кнусса и вслух гадала, удачно ли сложится операция, придуманная Хао, и сможет ли он достать этот злосчастный амулет.

Сеня Гутенморген расхаживал по комнате взад и вперед и от волнения дымил убоговским самосадом, несмотря на то, что на столе лежали дорогие сигареты.

— Куда это наш гуманоид запропастился? — спросил он Кнусса.

— А бог его ведаеть!? Сказал тут его дожидать, — ответил Коля, еще крепче обняв дорогую его сердцу Максимовну.

Балалайкина в тот миг чувствовала, как от Коли Кнусса, от его тела и рук исходит такое же тепло, как от кристалла вечной молодости. Досыта хлебнув столичной жизни, она поняла, что милее и надежней Коли Кнусса, этого деревенского парня в эту минуту не было никого. Не было в этой столице убоговских просторов, не было дорогой ее сердцу реки, текущей по полям и лесам. Не было утреннего какуреканья петухов и мычания идущих в поле коров. Не было тут ее подруг: Германовны и Семеновны, с которыми она прожила в Убогом всю жизнь и с которыми она в часы девичников иногда могла побаловать себя знаменитым на весть район "бальзамом" от Канонихи. Все эти воспоминания настолько тронули ей душу, что, всхлипнув, Максимовна горько заплакала.

— Ты что, моя Снягурка, выешь? — спросил Коля, гладя ее по голове, словно ребенка.

— Домой хочу, в Убогое, — сказала Балалайкина, шмыгая своим носом. — Там хорошо, там молоко свежее!

— А как твоя "Академия звезд"? — спросил Коля. — Ты же петь мечтала!?

— А ну яе! Да какая я звязда, мне уже девятый десяток стукнул, — проговорилась Максимовна.

Коля, ошарашенный такой новостью, сперва не поверил Балалайкиной. Он ведь даже не знал, что Машка не внучка Балалайкиной Максимовны, той старухи, что сидела целыми днями на лавке, греясь на солнце, а она сама собственной персоной.

— Так ты... — не успел промолвить Кнусс.

— Я, Коля, Мария Максимовна Балалайкина. Мы с твоей бабкой еще в девках на посиделки бегали и во время войны в партизанском отряде воевали.

— А как же это? — спросил Коля, показывая на упругое тело и девичью грудь

— Черт меня, Коля, попутал! Я уже гроб себе приготовила, думала уже представиться на днях, а тут эта напасть...

Вот тут Максимовна, растроганная ностальгическими воспоминаниями, рассказала, как она еще осенью поймала на ухват гуманоида. Как нашла среди капусты кристалл "вечной молодости". Как, одев его, стала молодой, красивой и желанной. Как хотела повернуть свою жизнь и стать на всю страну знаменитой. Как хотела выйти замуж за богатого мужика и нарожать ему детей.

Коля слушал Максимовну, а его душа в эту минуту рвалась наружу. Ему было непонятно, как он, здоровый деревенский мужик не смог различить такого подвоха? Как не смог разглядеть в Снегурке старую бабку, а доверился ей и полюбил Машку всем сердцем. Как теперь жить с этим? Как он сможет жить с этим, чтобы каждый в Убогом смеялся над ним, за то, что женился он на старухе?

Сеня Гутенморген все также, как маятник расхаживал по комнате взад и вперед и, слушая все эти фантастические истории, только подзадоривал разочарованного Кнусса.

— Что вляпалси!? Таперь, Колян, всей Бормотухинский район помреть со смеху, когда узнаеть, что твоей крале восемьдесят годов! А ты на них не гляди, ты давай жанись на Машке, и пущай уси обзавидуютси, что твоей бабе хоть и восемьдесят, а как она чудно сохранилась! Будто, Колян, она не жила эти годы, а в холодильнике с мороженой камбалой пролежала, или, словно мамонт в снегах заполярья!

— Тебе, Сеня, хорошо, у тебя Анюта есть! Баба красивая, видная и пахать на ней, как на германском тяжеловозе можно! А как мне таперь жить, я ж хотел, чтоб семья была, чтоб детки были!

— А я, Коля, может за тебя замуж и не пойду, — сказала Максимовна и спрыгнула с его колен. — Я женшина свободная, вот возьму и пойду за этого гуманоида! У них кришталы вечной молодости есть, а у тебя что? Я, Коля, жись хочу новую в роскошествах и в достатках прожить, а не с тобой алконавтом хреновым!

— Ты, Машка, хоть баба стара и мудра, а не знашь, что у нашем районе, уже никто водку не пьеть! Уси в один раз бросили! Эти гуманоиды жись нам всю шпортили. Чарами своими протушили и водку, самогонку и даже пиво! Все таперь дерьмом кошачьим воняить! — сказал Сеня Гутенморген.

— Так вам, алкашам, и надо! Мы бабы за какой хрен за вас замуж идем, чтоб щастье у доме было, чтоб любовь была, детки! А вы же все, все, гады, пропили! Так вам чертям и надо! На усих надо напасть енту напустить, чтоб водка вам, змиям, поперек глотки вашей стала! Чтоб вы подавились ей, сволочи! Ты вспомни, Сеня, ты же сам, гад, под трахтором своим три дни провалялси, когда вы этот склад германский с пойлом нашли! А Анюта твоя тогда как страдала, как страдала? Говорила: "Мужик мой, где в болотах поганых сгинул. Или на бомбе германской подорвалси, что я таперь делать буду!?" Так лучше бы ты, гад, тогда точно сгинул и подорвалси! — сказала Максимовна и давай дубасить Сеню Гутенморгена попавшим под руку полотенцем.

В тот самый момент в номер вошел Хао. По довольному виду гуманоида в образе лже-Алкина, он явно был на душевном подъеме. Еще с прихода он заорал:

— Подонки! Спрятали "кристалл вечной молодости" и рады! Ничего, Хао любой кристалл достанет!

Гуманоид вытащил из кармана драгоценный камень и сказал:

— Все, мужики, можем лететь домой, надо Хо спасать!

— Да вот уж хрен! — сказал Сеня Гутенморген. — Новости надо смотреть, товарищ гуманоид! Ты пока по Москве на лимузинах раскатывал, наш район объявлен районом национального бедствия! Всю зону вокруг Бормотухина окружили вояки и наставили блокпостов. Вход и выход всем в енту зону запрещен! Санитарный карантин!

Лицо инопланетянина приняло странную форму. По нему, словно кадры из диапроектора проскочили все персонажи, которых он изображал ранее. Разные лица людей, одно сменяло другое, пока его метаморфозы не остановились на крашеной блондинке. Голос так же каскадом стал меняться в тембре в зависимости от прилагаемого персонажа.

— Так полетим же на корабле! — сказала блондинка.

— Чтоб нам ракетой С-300 да в жопу? — спросил Коля Кнусс, включившись в разговор. — И заметь, гуманоид, наши собьють непременно! Нет, бродяги, я лично не хочу! — сказал Кнусс и завалился в кресло, подперев голову подобно Роденовскому "Мыслителю".

— Тогда план такой: Ты с Семеном вылетаешь на корабле. А я с Максимовной еду на машине. Я стану президентом России Утиным и прикажу военным снять все санитарные карантины, — сказал гуманоид, примеривая на себя лицо первого человека страны.

— Это мне, кажетси, мысля хорошая! — сказал Коля Кнусс. — В новостях показывали прилет президента в Бормотухин, а таперь ему туды сама дорога.

— А я. Мальчики, предлагаю с Хао по Красной площади ходить и фотографировать гостей столицы. Пусть он в президенты обернется. Во, бабок срубим!!! — сказала Максимовна, поедая из вазы виноград. — А еще лучше в Майкла Джексона!

— Вот это идея! Я буду Майклом Джексоном! — сказал Хао. — Мы на лимузине подъедем к вашим блокпостам и ...

Хао не успел докончить мысль, как Семен перебил его и сказал:

— Вот, ежели бы водка снова стала водкой и не смердела бы кошачьим дерьмом, тогда вояки со своим санитарным кордоном сами бы убрались, — сказал Сеня Гутенморген, мечтая после трехмесячного воздержания испить Канонихиного самогона.

— Это пока недопустимо! Мы должны покинуть вашу планету, вот тогда и пейте себе на здоровье, — ответил гуманоид.

— Да, Хао, это правда! Кордон стоит из-за того, что водка это наша национальная идея! Не хочет правительство потерять деньги, которые идут от продажи алкоголя. Вот они и блокировали весь район, опасаясь распространения неземной заразы.

— Ты, Коля, дурак! Нет там никакой заразы! Зараза в ваших мозгах! У вас это на земле называется массовый гипноз, — сказал Хао, расплываясь в улыбке. — Мы на водонапорной башне в Убогом поставили гипнотелепатический ретранслятор, который и вещает на весть район, что ваш алкоголь протух и воняет кошачьим дерьмом.

— Так это вы, гады, такую жись нам устроили? — спросил Сеня Гутенморген. — Выходить, что я могу ту водку снова продать, которую набрал впрок? Выходить, что она не протухла?

— Отключим ретранслятор, вот и пейте себе сколько влезет, — сказал Хао. — Вот только, я что хочу сказать: Ваша водка — это бомба с часовым механизмом. Вы, люди, сами того не понимаете, что цивилизация рухнет не от атомного оружия, она рухнет от алкоголя. Раньше вы алкоголь гнали из пшеницы, а сейчас из нефти. Вы же сами перестали сеять пшеницу из-за того, что все свои хозяйства пропили. Вот вы и передохните все от своей же химии, — сказал гуманоид и страшно засмеялся.

Кнусс и Гутенморген задумались. В принципе, гуманоид был прав, и все его доводы было трудно оспорить, но только как же быть с тем, к чему привык за долгие годы. После недолгого раздумья Сеня сказал:

— Я вот что думаю, нам нужно оставить ентый ваш ретранслятор. Мы яго сами будем включать и выключать. Неделю пусть работает, а в воскресенье мы яго сами отключим. В понедельник включим и снова за работу. Так и будем включать и выключать.

— Ты же, Сеня, первый помчишься выключать приборчик, когда перепьешь в воскресенье, а в понедельник нужно будет опохмеляться, — сказал Кнусс, видя в этой затее полную утопию.

— А я, мальчики, предлагаю вообще его не выключать. Пусть наши мужики хоть пару лет без водки поживуть, может отвыкнуть. Да наши бабы хоть свободно вздохнуть.

— Ладно, мужики, потом будем разбираться, а сейчас нужно возвращаться в Убогое и спасать Хо.

Гуманоид достал мобильный телефон и набрал номер. На другом конце ответили, и он, словно канарейка зачирикал на своем языке. Звук, издаваемый гуманоидом, напоминал что-то среднее между свистом дельфина и пением канарейки. После разговора с Ху он закрыл мобильник и, положив его в карман, сказал:

— Я разговаривал с Ху и сказал ему, чтобы он отключил ретранслятор. Пока мы доберемся до Убогого, там уже никого не будет. Ху сказал, что военные стоят только вокруг вашего села и вокруг Худолеевки. Нам нужно спешить, а то Хо очень плохо себя чувствует.