Максимовна и гуманоиды

аlex3105weimar

МАКСИМОВНА И ГУМАНОИДЫ

Я помню, случилось эта история как раз в канун праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Купила Максимовна у столяра Мирона, промышлявшего столярным делом, хороший струганый сосновый гроб. Возможно, старуха, разочаровавшись в стремительном переходе социализма к дикому капитализму, собралась на тот свет, чтобы не видеть вселенского бедлама, спустившегося на великую Россию, а может и какие другие причины побудили ее подготовить себе деревянный футляр для хранения тела. Загодя купив себе "одноместную квартиру", она видимо думала, что цены на гробы стремительно пойдут вверх вместе со стоимостью бензина, а никчемная человеческая жизнь российских стариков и старушек в одно мгновение обвалит всю демографию страны. Запихнув "футляр" на чердак, она с умилением и осознанием выполненного долга стала с нетерпением ожидать своей кончины, мечтая о приятных минутах упокоения.

В тот же вечер Максимовна, сев перед своим окном, вдруг и увидела то, что в корне перевернуло остаток ее жизни, заставив забыть о своей покупке на долгие-долгие годы.

С приходом темноты, когда вся молодежь по особенным национальным особенностям собиралась в деревенском клубе, на огород к Максимовне пожаловали таинственные незнакомцы. Как ей показалось, что-то похожее на эмалированный тазик, мерцая разноцветными огнями, с шипением спустилось аккурат посреди неубранной капусты.

Бабка, видя в окно непрошеных гостей, и, приняв их за воров, достала из-под печи ухват и перешла к решительной обороне. Поскрипывая половицами, она скрытно вышла из дома через запасной выход и, как подобает бывшей партизанке, замерла в ожидании удобного момента.

"Молодежь балует!" — подумала она, ничего не подозревая о визите на свой огород внеземного разума.

Никто из деревенской молодежи, гуляющей в клубе, на этот природный феномен внимания не обратил. Всем казалось, что Максимовна на старости просто спятила и, не дожидаясь Нового года, поставила на своем огороде елку, украшенную разноцветной гирляндой. Тем временем, старуха с каждой минутой подбиралась к нарушителям ее спокойствия все ближе и ближе, пока расстояние не сократилось до продуктивного броска. И вот она уже было хотела заорать на чужаков, как вдруг увидела двух мужиков в серебристой одежде. Их огромные бездонные глаза слегка горели желто-зеленым оттенком, словно у кошки Мурки, которая жила с Максимовной, избавляя старуху от одиночества и назойливых мышей. Говорили они между собой на каком-то непонятном иностранном языке, напоминающим щебетание скворцов в теплые дни апреля.

Затаившись, словно охотник, за копной сена, вооруженная ухватом старуха замерла в ожидании удобного момента для внезапной атаки. Гости тем временем, как ни в чем небывало ходили вокруг своего "блюда" и каким-то странным приборчиком тыкали в различные места, стараясь найти неполадку своего инопланетного блюда. Приборчик то пищал, то чирикал, то начинал светиться голубым огоньком и тогда головастики погружались в ремонт, на мгновение, забыв о том, что они не у себя на родине, а на планете Земля. Кивая своими головами, похожими на дыни, они начинали копошиться возле "тазика", лязгая какими-то железками, стараясь реанимировать свой агрегат, который просто банально столкнулся с линией электропередач и заглох.

Все было бы ничего, и Максимовна так бы и осталась стоять, наблюдая за пришельцами, но случилось то, что заставило старуху, как в молодые годы броситься в атаку. После ремонта своего "блюда" один из пришельцев вдруг сорвал большой капустный кочан, который старуха лелеяла целое лето. В этот миг сердце бабки, не выдержав, екнуло и от раздирающей ее душу жадности за свою похищенную добрину, она бросилась на незнакомцев с криком:

— А, а, а, а. За Родину, за товарища Сталина! Бей супостатов!

Выскочив из-за сарая, она застала непрошеных гостей врасплох. В таком собственническом порыве Максимовна подхватила одного из инопланетян прямо на свой ухват, и слегка приподняла его, словно это был не мужик инопланетных кровей, а чугунок с куриной мешанкой. Его дынеобразная голова как раз пришлась по размеру ухвата, и он повис, поднятый недюжинной бабкиной силой, высоко над землей. Болтая своими хилыми тонкими ножками, он что-то жалобно защебетал на внеземном языке и поглядел на разъяренную старуху глазами полными страха. Второй, бросив на землю сорванный кочан, выхватил бластер и...

Голубая молния проскочила от него к ухвату. Живое синие пламя, словно пружинка, обвила деревянный черенок и, разбрасывая искры, переломила его в нескольких местах. Гуманоид шмякнулся наземь прямо на свой инопланетный зад. Максимовна, на какое-то мгновение парализованная неземным оружием, выпучила глаза и окаменела среди огорода, словно чучело.

Тем временем "тазик" беззвучно взмыл ввысь и уже через секунду растворился в небе, не оставив и следа.

Старуха, скованная невиданной силой, до самого утра простояла среди своей капустной гряды, пока оцепенение не покинуло ее тело, и она не пришла в себя.

Уже утром, отойдя от шока, и обследуя свои потрепанные внеземным разумом владения, Максимовна обнаружила на остатках сгоревшего ухвата небольшой серебряный предмет с филигранной цепочкой. Видимо в тот самый момент, когда она подцепила непрошеного гостя, цепочка зацепилась за "вилки" ухвата и незаметно сползла с шеи пришельца.

На вид предмет напоминал блестящую плоскую каплю в обрамлении замысловатых вензелей, в которую был вмонтирован огромный лучезарный камень похожий на бриллиант. Кристалл таинственно переливался всеми цветами радуги, и манил к себе душу Максимовны своей необычайной красотой. Он завораживал глубиной похожей на космос и одновременно пугал, заставляя адреналин бродить в горячей крови ветерана уже звездной войны.

Подняв с земли обгоревшие вилки ухвата, Максимовна свирепо посмотрела в утреннее небо, и грозно помахала улетевшим пришельцам остатками бытовой утвари. Крепко по-русски, выругавшись матом, она обратила свой гнев в сторону далекую от земной цивилизации. В тот же день, рассмотрев доставшееся ей даром украшение, она, как настоящая баба надела его на шею, совсем не подозревая, какие проблемы ждут ее уже в ближайшее время.

Вот именно с этого блестящего кулона и начались в нашей деревне невиданные перемены, которые вошли не только в историю села Убогое, но и в историю всей нашей необьятной страны бывших советов.

На пятый день после прилета гуманоидов, у бабки вдруг страшно заболел зуб. Боль день и ночь донимала старуху, изводя ее своими острыми приступами. Правда, от всех бабкиных зубов на тот момент оставался всего лишь один обломанный клык, но в тот миг ей казалось, что у нее болит не просто этот зуб — болит вся челюсть. Подвязав рот платком, она измученная болезнью, пришкандыбала в деревенский фельдшерский пункт, опираясь на свой еловый посох.

— Что вас привело, Максимовна? — спросила молоденькая фельдшерка, которую все в деревне звали Светка-Пипетка.

Светка-Пипетка была в деревне девкой ходовой. Упругие ноги, большой бюст и конопатое лицо с курносым носиком привлекали взоры местных женихов некогда процветающего местного колхоза. Те, почуяв ее природное созревание, словно "щуки на нересте" ходили вокруг фельдшерского пункта в надежде завладеть сердцем и плотью новой медички.

— Жуб болит! А ты бы мне, Шветка, фыдрала бы яго! Жамучил ён меня, окаянный, шпасу нет! — прошепелявила старуха, снимая свою повязку, которой обматывала челюсть.

Светлана, с видом знатока стоматологии, заглянула в рот старухе и тут же обомлела, вылупив на Максимовну свои голубые глазенки.

Там, в глубине ее ротовой полости, словно у ребенка, вскрыв десны, лезли молодые белые жемчужины зубов. Такого феномена ни в нашей деревне, ни во всей стране и даже мире еще не было. "Пипетка", удивленная этим небывалым явлением, тут же, схватив телефон, бросилась звонить в районную больницу, сообщая главврачу о сенсации мирового масштаба.

— Что ты там уфидела!? — спросила старуха, глядя на неадекватную реакцию молодой медички, которая, как ей показалось, поймала птицу счастья за ту часть туловища, которую в народе нарекли жопой, — Нявошь у меня там, какой рак?

— У вас, Максимовна, не рак! У вас зубы новые лезут, словно грибы в нашем бору после дождя!

— Ты что, милая, умом тронулась? Мне уше шкоро дефятый дещяток, какие на хрен могут быть жубы!? — прошипела старуха и покрутила своим заскорузлым пальцем около виска, — Я думала, ты лекарь, а ты из гофна пуля! Мошешь только нашим мальцам можги офмырять, да дурить таких как я убогих!

Обидевшись, старуха покинула фельдшерский пункт и поковыляла домой, опираясь на свой посох. Не доходя до сельпо, она как-то незаметно для себя, со злостью швырнула свою палку за забор столяру деду Мирону и пробубнила себе под нос:

— Как мой "конь" штал нелофок, словно хто подменил окаянного!

Максимовна даже не почувствовала, что шаг и поступь после посещения медицинского пункта стали более уверенными. Ноги по-старчески уже так не заплетались, а будто сами шли, как когда-то лет двадцать назад.

Как всегда, сельские бабы уже с самого утра собрались в сельпо, сообщая друг другу о том, что произошло в деревне за сутки. Это был как деревенский информационный центр, где можно было узнать все — и кто с кем гуляет, кто кому изменяет, и сколько было выпито самогона и съедено огурцов на поминках у конюха Семена.

Желая навестить деревенских подруг, Максимовна с повязанной физиономией вошла в сельпо, держась за щеку...

— Ой, бабы, гляньте, Максимовна пожаловала собственной пэрсоной! Да свежа, как будто молоком рожу свою моить по утрам! — опираясь на палку, сказала баба Клава, по кличке "Телескоп".

— Ты, Клафка, хайло бы свое прикрыла! Жуб болит, аж фсе рыло мне штянуло! — сказала Максимовна и, покачивая бедрами, подошла к своим закадычным подругам.

— А "коня", "коня" свого ты куда задевала, старая ты перхоть? — спросила Канониха, поставив руки на бедра.

— Ай, бабы, так неловок стал окаянный, будто кто подменил! Я к Пипетке уже ш утра пришкондыбала. Гофорю ей, жуб болит, тяни яго, змия кудлатого! А она мне — бабушка Мария, у вас жубов полон рот, какой тянуть? Видно, дефка на парнях, совсем умом тронулась! В ее глазьях рябит всякая хрянофина! — сказала Максимовна и, немного постояв, стянула с головы натянутый под челюсть платок.

— Ой, бабы, и чтой-то деиться, что мной такое? Впрямь шото-то в роте шевелетси! — сказала она и закрыла свой рот ладонью.

Клавка подковыляла к Максимовне и, любопытно глядя ей в рот, сказала:

— Ты, Максимовна, мялицу-то свою разуй, глянуть хочу, ти есть там у тебя какие жубы, аль нет их там. Аль, ты, дурой тута прикидываешься?

Максимовна открыла рот и на все сельпо заголосила, словно на приеме врача:

— А, а, а, а!

Клавка с умным видом, сквозь толстые стекла очков, заглянула в рот и, положив на грудь свои руки, только и прошептала:

— Батюшки гошподние, что это такое!?

После чего ее ноги подкосились, и она медленно завалилась на пол без чувств, с грохотом завалив стоящие на витрине оцинкованные ведра.

— Гляньте, бабы, Клавка замлела! Караул!!! Може ей с сердцем плохо!? — крикнула сухощавая Канониха и, встав на колени перед бабой Клавой, стала делать ей искусственное дыхание, брызгая на лицо минеральную воду.

— Караул, бабы, тащите Светку-Пипетку, пущай какой укол старухе сделает, помереть же может!

Бабы загудели, словно шмели, засуетились, и как по команде, упираясь на своих "коней", бросились за фельдшером. Они ругались, махали палками, словно лыжники на соревнованиях, но уверенно поползли в медпункт в надежде на спасение своей стародавней подруги.

Тут виновница приключившегося, Максимовна, вырвалась в лидеры. Походкой совершенно здоровой бабы, она сама того не замечая уверенно пошагала в фельдшерский пункт, обогнав подружек, словно те еще стояли на старте. Бабы, видя удаляющуюся спину Марии, от удивления даже открыли рты, да так и остались стоять, дожидаясь, когда Балалайкина зайдет на второй круг.

— Гляньте, гляньте, бабы, понеслась Максимовна, что реактивная! Нам за ней до самой смерти не угнаться, — сказала со вздохом Семеновна, — На кой черт нам в ту фельдшерскую переться? Подождем тут, в сельпо. А может, кто из наших мужиков за горилкой появится, так они на тракторе сгоняють?

От слов, сказанных Семеновной, на сердце старушек стало спокойней и они, развернувшись, не спеша вернулись назад в магазин. Там, на длинной ребристой батарее-трубе сидела живая Клавка. Канониха стояла напротив и махала на нее какой-то тряпкой, приводя закадычную подругу в чувство.

— Ты, Клавдия Германовна, какого черта в обморок падала? Всех баб в округе переполошила, — спрашивала она Клавку, — Вон, Максимовна твоя, так дунула, что и про костыли свои забыла.

— Я, Нинка, и впрямь видала, как у Машки жубья режуться!

— Дура ты, Клава, какие жубья в восемьдесят годов!? Это был обман твоего зрения. Вон, какие телескопы на нос напялила, а ни хрена не видишь! Мне бы такие, так я бы и Луне смогла жопу комара разглядеть.

— А вот и есть там жубы! А тебе, Канониха, авторитетно заявляю — жубы у Максимовны есть, да ещо какие!!! Во! Что у графа Дракулы!!!

Так и стала Максимовна из села Убогого объектом пристального изучения не только односельчанами и докторами, но и инопланетянами.

Именно с того дня морщины на ее лице стали разглаживаться, словно под утюгом. Седые волосы старухи стали приобретать приятный золотистый оттенок, как когда-то в молодые годы. Все эти метаморфозы настолько беспокоили старуху, что она боялась даже выйти из дома, чтобы не быть опознанной своими односельчанами.

На седьмой день седина исчезла вовсе, а рот заблистал белоснежной голливудской улыбкой. Глядя на себя в зеркало, старуха удивлялась новым переменам. Почти каждую ночь стали сниться Максимовне удивительные сны, которых она не видела уже лет пятьдесят, и это еще больше донимало старую женщину, разрывая ее сердце любовной страстью.

Как-то утром, после очередного эротического сна Максимовна, взглянув на себя в зеркало, ахнула. Там, напротив, в жалком и холодном куске стекла стояла красивая женщина лет двадцати пяти. Робко скинув с себя старую льняную самотканую рубаху и панталоны с начесом, Максимовна прямо обомлела. Бюст, словно наливное яблочко, возвышался на женской груди, придавая ей былую и неповторимую аппетитность. Кожа стала упругой, а ноги, несколько лет страдавшие подагрой, выправились так, что даже шишки на суставах рассосались, не оставив и следа от былой и мучительной болезни.

— Это кто ж такая!? — хотела спросить старуха, но в тот миг из ее рта вырвался на удивление чистейшей воды звук.

Собственный голос и обновленный вид испугал Балалайкину и она, закрывшись в хате, занавесила все окна старыми одеялами, чтобы никто из соседей не видел, как она превращается в молодуху.

— Стыд, то какой! Бабы глазам своим не поверють! — говорила она сама себе, метаясь по хате.

С удивлением, целый день она рассматривала свое омолаживающееся тело, наблюдая в зеркало, как ее зад приятно округлился, а вся фигура вытянулось, словно морковка.

Недельное отсутствие Балалайкиной в сельпо насторожило в округе всех местных баб. Недобрый слушок о ее "смерти" прокатился по деревне.

На десятый день, после того, как прилетал инопланетный "тазик", бабы порешили всем гуртом идти к Максимовне...

И таким вот макаром, очередь из старух, опираясь на палки, словно лыжная сборная по биатлону, двинулась в сторону дома Балалайкиной.

— Эй, старая! Ти жива ты, ти не? — спросила Семеновна, и постучала своей клюкой в перекосившуюся гнилую дверь.

В доме было тихо...

— Давай, Прохор, ломай двери, чай Максимовна наша, уже представилась перед господом! — сказала Канониха, подавая кузнецу Прохору кованый топор.

Прохор поднялся на высокое крыльцо и, перекрестившись, сказал, словно Брежнев с трибуны мавзолея:

— Бабы, да простит меня господь! Не ради любопытства праздного, а истины ради творю я сие беззаконие....

Только он замахнулся, чтобы ударить в дверь, как за ней послышался звук падающих ведер и здоровый русский мат. В ужасе Прохор отпрянул и, выронив топор, скатился с крыльца, крестясь, будто увидел воскресшего покойника.

За дверью кто-то зазвенел железной клямкой. После небольшой паузы они раскрылись, и на пороге возникла молодая девка лет двадцати пяти.

Бабы на всякий случай перекрестились и, опираясь на своих деревянных "коней" отпрянули от хаты к калитке, давая себе оперативный простор для бегства или отражения "атаки".

— Чаго, старые, барабаните! Вам что, делать нечего? — заорала молодуха, выскочившая из хаты в одном исподнем одеянии с коромыслом в руках, — Я сейчас, вас, этой палкой....Уф!

— А ты, кто такая, чтоб нас тут допытывать!? — спросила тощая Канониха, поставив по-привычке руки на бедра.

— Я квартирую тут! — сказала Максимовна, видя, что ее никто не признает.

— А где Максимовна!? — спросила Канониха, напирая на квартиранку.

— Максимовна ваша, еще два дня назад в район укатила. Говорила, нашла себе деда и поехала выходить за него замуж. Меня на свое хозяйство кинула, чтобы такой, как тот огузок, хату ее не раскрал, — показала она на Прохора, который сидел на земле, открыв рот от удивления.

— Ведь, брешешь же! — сказала Канониха и топнула своей босой ногой по луже, раскрошив голой пяткой тонкий октябрьский ледок.

Канониха была из той породы баб, которые в целях экономии всю жизнь ходят босиком. Обувь она одевала лишь с того момента, как снег ложился на землю, а снимала тогда, когда апрельское солнце своим теплом разгоняло зимние осадки, перетапливая их в воду. От того, в Канонихиных сундуках всегда была новая обувь, а здоровье было такое, что в свои семьдесят пять лет, она ни разу не болела и даже не ведала, какие лекарства пьют от простуды.

— Я вам точно говорю, бабы! Нашла Максимовна дедка и уехала к нему в район. Авось, еще приедет за своим приданым. Вот тогда и свидитесь! — сказала девка, запирая хату изнутри.

Бабы, пошушукавшись, развернулись и несолоно хлебавши, направились назад в сельпо, обсуждая новую квартирантку.

Зная о любовных пристрастиях старухи, весть о новом замужестве Максимовны уже никого не трогала. Девка, что квартировала в ее хате, подозрения не вызывала. Мало ли Максимовна брала квартирантов? Лишняя же копейка ей не мешала, и всегда была пристроена к делу.

Как только бабы ушли, Максимовна перевела дух и снова уставилась в зеркало, пристально рассматривая свою омолодившуюся физиономию. Все, что могло выдать ее, это те затрапезные наряды, которые она покупала тогда, когда была еще молода и крепка на тело.

Истопив в тот же день жарко баню, Максимовна чисто на чисто омыла свое молодое воскресшее тело и, достав из тайника свои "гробовые", тайно от односельчан умчалась огородами на велосипеде в район, чтобы одеться там, в соответствии с современной модой. Теперь, когда она вновь стала молода и красива, нужно было держать марку и соответствовать духу времени.

Как обычно в четверг, в районном городке Бормотухине был базарный день. Народу собиралось великое множество, и никому не было дела до какой-то двадцатилетней девки, которая почти каждой палатке покупала модные вещи и, ликуя от радости, наспех примерив, тут же переодевалась.

Кто бы мог подумать тогда, что старая Максимовна так быстро привыкнет к новому образу своей жизни, которая на старости лет сделала такую вот "мертвую петлю".

Село Убогое Бормотухинского района. 31 декабря 22 часа местного времени.

Гуманоиды, как позже прозовут в народе инопланетян, явились за своим волшебным амулетом как раз в самый канун Нового года. Их "тарелка", вновь сделав круг над деревней, бесшумно приземлилась на огороде Канонихи, слившись по цвету с голубым снегом.

К тому времени уже в каждом доме стояла украшенная елка, а закуска томилась в русских печах, ожидая своего часа стать праздничной пищей на столах односельчан.

В сельском клубе шли последние приготовления к новогодней дискотеке.

Максимовна, заняв пустующее место директора клуба, развернула там такую деятельность, что деревенские мужики и бабы вынуждены были шить себе карнавальные наряды. В виду отсутствия самобытных деревенских актеров, ей пришлось совмещать многие должности и поэтому, как заправский режиссер и актер в одном лице, она сама расхаживала по сцене в обличии Снегурочки.

Никто не мог узнать в Максимовне ту старую бабу, которая еще два месяца назад собиралась отойти в мир иной. О своем же воскрешении она ни с кем из Убогого делиться не хотела, чтобы не вызывать в их душах черной зависти.

Новый гроб, купленный ей накануне прилета гуманоидов, пылился на чердаке, а Максимовна, словно светилась от прущей из нутра ее организма, молодости и девичьей силы. Колхозный инженер Колька Кнусс в той новогодней пьесе играл роль Деда Мороза. Его сердце прямо рвалось от любви к новой завклубом, и он не упускал возможности быть рядом и даже дышать с ней одним воздухом. Балалайкина в свою очередь, не скрывала к Николаю своих симпатий, зная его еще с младенчества, как порядочного и доброго человека.

Спрятавшись за занавесом, сквозь щель она, вздыхая, наблюдала за Колькой, который только одним своим чудным голосом будоражил в ней все её внутренние механизмы. А Колька уже месяц с замиранием сердца смотрел на новенькую завклубом и так же томно вздыхал, отдаваясь во власть своих чувств и эротических мечтаний. Он даже не заметил бедолага, как злой Купидон влепил ему промеж лопаток свою каленую "стрелу", которая, пронзив сердце, застряла там и ежедневно ныла, выворачивая наизнанку его душу.

— Дедушка Мороз, Дедушка Мороз, выходи! — говорила по тексту Максимовна, а Колька, раздвинув занавес деревенского театра, постукивая посохом, кряхтел как заправский дед и выползал на сцену, топая валенками.

— Вот и я, ваш Дед Мороз, я подарки всем принес!!! Шел я снежными полями! Шел оврагами, лесами, чтобы вовремя придти, Новый год вам принести!!!

Максимовна нагибалась, клянясь в пояс Деду Морозу, и продолжала дальше:

— Здравствуй, здравствуй, Дед Мороз, от чего твой красен нос? Борода твоя седа? Ты откуда? Ты куда?

— К вам, друзья, мой путь лежал! К вам на лыжах я бежал! На оленях я скакал! Ох, как внученька, устал! — говорил Колька и, скрючив физиономию, хватался за спину, будто в то мгновение его били по спине лопатой.

Максимовна всовывала тетрадь с текстом под мышку и, достав из-за занавеса стул, ставила его Кольке под зад и говорила:

— Ты, дедуля, посиди! Да на нас, ты, погляди! Будем мы сейчас плясать, тебя будем забавлять!

В это время, когда Максимовна репетировала новогодний вечер, гуманоиды под окнами клуба уже топали от мороза своими ножками по снегу, и всматривались сквозь промерзшие окна, стараясь отыскать там Балалайкину, чтобы забрать принадлежавший им кристалл вечной молодости.

Ближе к полуночи, когда самогонка уже текла рекой, в клуб стал подтягиваться деревенский люд. Кто тянул бутылку мутной русской сивухи, кто соленых огурцов, а кто и шмат ароматного сала с чесноком и перцем. Молодежь, нарядившись в костюмы ряженых, с нетерпением ждала начала карнавального дефиле, потягивая через трубочки коктейль местного разлива, сделанный из Канонихиного самогона с клюквенным морсом.

Когда все приготовления были готовы, грянула музыка. На сцене, переливаясь и искрясь в лучах софитов блесками и рюлексом, появилась великолепная Мария Максимовна Балалайкина. Статная девка с ногами, растущими из подмышек, в облике Снегурочки, вылетела на сцену, и весь зал, дружно зарукоплескав, восхищенно засвистел.

— Видеть всех я очень рада, вот награда, так награда! С Новым годом поздравляю! Счастья, радости желаю! — стала декламировать Максимовна со сцены, обращая свой взор в темень зала.

Гуманоиды при виде уже знакомой им девки, дружно зачирикали, загалдели, предчувствуя плывущую в их руки удачу.

В это время кузнец Прохор, изрядно накушавшись Канонихиного самогона, выполз из-за угла деревенского клуба. Шапка на его голове торчала в разные стороны развязанными ушами, а тулуп, ввиду бушующего внутреннего жара, был незастегнут и развевался своими полами в разные стороны. Глаза горели, словно угли, а изо рта торчали клыки графа Дракулы, купленные у Нинки в местном сельпо за десять рублей в придачу к старой ржавой селедке.

Вот тут за клубом, встретился он нос к носу с таинственными инопланетянами. От увиденного, он сел своим задом в сугроб и стал тереть глаза, предполагая, что это происки алкогольного опьянения или же новогодний мираж.

Двое пришельцев в серебристых костюмах стояли перед ним и что-то щебетали, показывая на него длинными пальцами, которые, как показалось Прохору, были похожи на щупальца.

— Чур, чур, меня! — пролепетал Прохор, — Кыш, кыш, черти, я еще не настолько пьян, чтобы видеть вас! — сказал кузнец и, достав нательный крестик, стал крестить им внеземных гостей.

Пока кузнец крестился, да тер свои глаза, пришельцы, испугавшись его окровавленных клыков, спрятались за сугробом.

— Что, дьяволы, испарились!? Во, что крест святый делаеть! — сказал Прохор и, поднявшись с сугроба, пошатываясь, вновь двинул в клуб на танцы.

Новогодняя дискотека была в самом разгаре. Елка сияла огнями, а вся молодежь дружно плясала, топая ногами по полу в такт музыке.

Прохор ввалился в клуб и прямо с входа, перекрикивая мощные колонки, что было мочи, заорал:

— Что скачите, Убогие!? Там черти клуб обложили! На меня напали, я от них целый час отбивался!

На крики пьяного кузнеца никто внимания не обращал. Все знали, что Прохор любитель наводить тень на плетень, особенно тогда, когда его голова заполнена парами ядреной деревенской сивухи с карбидом и куриным калом для крепости и убою.

Осмелев, гуманоиды робко вошли в клуб следом за Прохором и, пристроившись около входа, переминались с ноги на ногу в такт музыке. Их спокойствие было недолгим. Местные девчонки, приняв их одежду за карнавальные наряды, затянули пришельцев в круг, не подозревая, что перед ними не ряженые пацаны из соседней деревни, а инопланетный разум из далекой галактики, планеты Циклопея. Повторяя движения землян, пришельцы влились в общую массу и закружились в вихре танца, радостно щебеча, словно канарейки.

Все было бы ничего, но русские были бы не русскими землянами, если бы уже через пятнадцать минут, они не напоили пришельцев знаменитой "огненной водой". После чего мужики и бабы бросились в интернациональном порыве лобызать "внеземной разум", требуя к себе уважения и безграничной межгалактической любви.

— Елочка, зажгись! — кричал Прохор, направив на елочку, конфискованный у пьяных инопланетян, бластер в виде детского пистолетика.

Он нечаянно нажал на курок, и тут голубая молния выскочила из инопланетного плазмометателя и, обвив ель, срезала с неё все ветки вместе с игрушками.

— Вау! — прокричал он, глядя на голый ствол дерева, наверху которого все еще продолжала гореть, покосившаяся на бок, красная звезда.

Прохор, в страхе за свою шкуру, бросил плазмометательный бластер и начал медленно продвигаться к выходу, озираясь по сторонам на опешивших односельчан.

Народ тем временем замер. Музыка стихла. Все глядели, то на голый ствол новогодней ели, то на Прохора, ползущего раком к выходу. И в тот миг, когда люд отошел от оцепенения, кузнец уже почти было выполз из клуба, открыв двери своим задом.

— Ах ты, гад! Ты нам праздник, сука, портить будешь!? — закричал кто-то из деревенских мужиков, и вся молодежь бросились на Прохора с кулаками.

— Только не по голове! — кричал он, завернувшись в свой расстегнутый полушубок, — Только не по голове!

— На, получай, гад! Извращенец хренов!

Удары посыпались на кузнеца со всех сторон....

Прохор лежал около самого входа, а рядом с ним валялась, вывалившаяся изо рта, купленная в сельпо, челюсть графа Дракулы. Ему не хватило всего тридцати сантиметров, чтобы оказаться по ту сторону двери и скрыться от разъяренных односельчан бегством. Удары сыпались, словно из рога изобилия.

Прохору в эту минуту было, как никогда больно. Больно не только телом, больно было душой за то, что эти Убогие сельчане даже и не заметили его карнавального костюма "вампира", который он готовил еще за месяц до этого карнавала.

— Да что, вы делаете, волки!? — глухо прокричал он сквозь свой полушубок.

— Молчи, козел! — отвечал народ и продолжал пинать кузнеца валенками в живот.

Решение пришло мгновенно. Кузнец, чувствуя, что желающих пнуть его не будет конца, громко застонал и, прикинувшись "дохлой кошкой", сделал вид, что потерял сознание. Он замер и со страшным стоном перевернулся на спину, вывалив синий от нитхинола язык.

Народ отпрянул, видя на полу его пластмассовую челюсть. Им показалось, что кузнец Прохор с минуты на минуту может испустить дух и тогда вся деревня останется без железных дел мастера.

Максимовна, поняв, что сельчане могут забить кузнеца насмерть, бросилась спасать бедолагу. Встав на колени, она приложила голову к его груди, желая услышать угасающее сердцебиение. Народ в тот миг оторопел. Все смотрели на своего кузнеца, гадая, будет он жив, или к утру, испустив дух, предстанет перед вратами рая.

— Крякнет? — послышался голос из толпы.

— Нет, не крякнет! Прохор живуч! Не зря он в графа Дракулу рядился!

— Раз не крякнет, пошли тогда плясать! Оклемается, зараза, навалим потом еще за елку! Ишь, что учудил, алкаш хренов!!!

После этих слов сельчане вновь бросились в пляс. Взяв за руки гуманоидов, они стали кружиться вокруг голого ствола, совсем забыв о деревенском кузнеце, который лежал на полу и стонал, будто попал под асфальтовый каток.

Все что произошло в те минуты, шокировало пришельцев до самых их внутренностей. Постоянно озираясь на кузнеца, они прыгали вокруг бывшей ели, прикинувшись в ту секунду беленькими и пушистыми зайчиками. Инстинкт самосохранения диктовал инопланетянам правила поведения во враждебной цивилизации, и они лезли из кожи вон, чтобы их в тот момент никто не распознал. Они, прыгали под звуки музыки, не сводя глаз с Максимовны, которая, усадив кузнеца в угол клуба, вытирала ему разбитый нос.

Амулет, который им был так нужен, болтался на шее Балалайкиной и будоражил их внутренние чувства. Заветный предмет был почти рядом. Казалось, протяни руку, и можно лететь, исполнив свою миссию на этой бренной земле. Но видя, что земляне сделали со здоровенным кузнецом Прохором, они в эту минуту просто не решались даже приблизиться к девушке.

— Так, босота, всем дрыгаться до потери пульса! Сейчас Колька Шумахер пойло привезет. Никто не расходится, будем водку пить до самого Урала, — прорал скотник Сашка Зек.

— После слов, сказанных бывшим уголовником и хулиганом, народ загудел еще сильнее в предчувствии общенародной халявной пьянки.

Пришельцы, видя, что народ вновь радостно засуетился и заликовал, тоже, как и земляне, воспрянули духом. Они, возможно, посчитали, что случилось всеобщее счастье и благодать спустилась на эту бренную планету.

Но они еще даже не подозревали, какую судьбу в этот миг уготовили им жители Убогого. Наверное, вряд ли кто из гуманоидов даже не в кошмарном сне мог представить себе, что их погоня за амулетом "вечной молодости", обернется для них чуть ли не войной с враждебным колхозным разумом. Даже телепатические возможности их высшего инопланетного разума не могли вскрыть затуманенного алкоголем русского сознания.

— Что, мужички, чирикаете, сейчас в честь Нового года водку пить будем! Колян, ваш тазик на металлолом сдал! — сказал Зек, и похлопал гуманоида по плечу.

Тут Саша Зек во всех красках стал рассказывать в микрофон, как он и Шумахер обнаружили на огороде Канонихи блестящий предмет, напоминающий две сложенные вместе тарелки. Как цепляли его к трактору тросом и тащили по снегу сквозь завалившийся гнилой забор.

Гуманоиды в тот миг ничего не понимали и даже не подозревали, о чем ведет речь этот выпивший землянин. Они одобрительно кивали своими головами, как бы во всем соглашаясь с диким племенем землян. В эту секунду инопланетянам было даже невдомек, что их "тарелка", не смотря на крепчающий мороз, уже на пути к пункту приема металла.

* * *

Звук трактора и свет фар в окнах заставил Сеню Гутенморгена оторваться от торжественного тоста и поставить на стол доверху наполненный бокал с шампанским.

Сеня, особо не радуясь визитеру, встал из-за стола, и вышел в сени, чтобы самолично встретить незваного гостя.

— Во, видал! Примай, Сеня, железину! Такой еще у тебя, наверное, не было, — сказал Шумахер, хвастаясь найденной тарелкой.

— Ты, Колян, до утра не мог потерпеть? Новый год же! — сказал Гутенморген.

— Я уже за столом сидел и слушал приветствие нашего Президента, а, ты, мне гад, весь кайф испортил! Как я, на ночь глядя, этот тазик взвешивать буду, чтобы с тобой расчитаться?

— Ты, Сеня, мне бабки потом отдашь! А сейчас бери его, да спрячь в свой ангар! Не дай бог, кто-то его в район упрет, там он больше стоить будет!

— А что это за хрень такая? — спросил Сеня, откусывая моченое наливное яблочко.

— Это, Сеня, межгалактический дерижбабель, изготовленный из молочной ванны Худолеевского сыроваренного завода. Ты Кулибина из Худолеевки знаешь?

— Ну знаю, он в моем металлоломе частенько себе детали разные выискивает! — ответил Сеня Гутенморген, ощупывая блестящие бока огромной тарелки.

— Он это сделал! Решил нас убогих перед Новым годом развести, словно лохов. Переодел своих карапузов типа в "инопланетные" тряпки, а теперь претендует на первое место в конкурсе карнавального костюма! Сегодня наша новенькая завклубом конкурс этот проводит. А мы тут с Зеком решили их звездолет, на котором они в деревню приехали, пропить! Во, завтра Кулибин будет локти себе кусать, когда узнает, что его таз наши убоговские мужики пропили! — сказал Коля Шумахер и залился счастливым смехом.

— А, ну так бы и сказал! А я думаю, что это за хреновина такая? Я тебе сейчас для начала дам тысяч десять. А потом, когда разрежу его автогеном и перевешу, то еще получишь. Но это уже братец, только после нового года будет. Сейчас тебе на водку хватит, а на опохмел приходи числа третьего. Я раньше сам ну никак не оклемаюсь! — сказал Гутенморген.

— Заметано, братэла, — сказал Колян Шумахер и обнял крепко Сеню, как родного брата.

Сунув деньги во внутренний карман фуфайки, он впрыгнул в трактор и, нажав на газ, с пробуксовкой полетел обратно к Канонихе за ее "чудотворным бальзамом", который тек у нее и день и ночь.

Танька Канониха, несмотря на свой восьмой десяток, была баба очень крепкая. Каждый день без всякого страха перед участковым милиционером, гнала она свой знаменитый на всю округу наичистейший самогон. Ее младший сын, который работал когда-то на военном заводе, из стратегического ракетного сплава изготовил ей настоящий самогонный аппарат для дополнительного приработка к ее скудной пенсии. Что было внутри него, была настоящая военная тайна. По конверсии в период перестройки эти самогонные аппараты были названы миниспиртзаводами, хотя весь процесс перегона браги в спирт ничуть не отличался от древней деревенской технологии.

Канониха гнала, как на продажу, так и для себя и была не прочь выпить для "настрою". Какие снадобья и корешки она клала в напиток, никто из сельчан не знал, поэтому ее самогон всегда был исключительного качества.

Односельчане так полюбили ее первоклассный продукт, что прозвали дом Канонихи "оздоровительным центром". Как-то в один из дней, когда вся милиция района съехалась в Убогое для ареста уникального аппарата, они стали стеной супротив законной власти, грудью и вилами защищая производство "чудотворного бальзама". Милиция, видя, что народ не простит им закрытие местного "спиртзавода", так и не исполнив своего служебного долга, убралась восвояси. Напоследок, в знак примирения начальник милиции лично получил от Канонихи бутылку первоклассного напитка, который тогда и стал настоящей "трубкой мира" испитой с мужиками, окружившими хату.

Дабы не искушать свою судьбу и здоровье, в областном экспертном отделе начальник РОВД произвел полный анализ свежеизготовленного Канонихой продукта. Каково было удивление местной власти, когда данная экспертиза показала, что самогон производства Таньки Канонихи по качеству и содержанию полезных веществ, превышает знаменитый коньяк "Хенесси", и мог быть сравним только с животворящим бальзамом из самого Иерусалима.

С тех пор заключение областной экспертизы, словно державный сертификат качества, висело у Канонихи в рамочке под стеклом. Сам начальник местного РОВД контролировал производство оздоровительного всенародного снадобья, взяв на себя всю ответственность за продукт и его уникальное качество.

Почти каждую неделю он, после трудов праведных, проходил у старухи сеансы подобного "бальзамирования". Ему, как представителю районной власти, было необходимо в свои сорок пять лет держать тело и дух в полной гармонии с природой, как некогда это делали древние египетские фараоны, бальзамируя себя, как снаружи, так и изнутри.

Колян Шумахер влетел в хату Канонихи в тот момент, когда она, пристербывая из блюдца чай, смотрела сквозь очки новогодний концерт с участием Петросяна. В доме не было ни души, лишь самогонный аппарат за занавеской жалобно пищал парами и попукивал через медный змеевик, изрыгая на волю приятную на вкус жидкость.

— Привет, Канониха! С Новым годом тебя! — сказал Колян Шумахер, снимая с головы потертый заячий треух.

— Привет, соколик! — сказала она, не отвлекаясь от телевизора, — Ноги веником обмети, снегу притащил, мне досыть!

— Мне тут, "бальзаму" твого надо! Есть необходимость оросить мою израненную трудовым подвигом душу! Располагаю страстным желанием произвести сеанс "бальзамирования" для вечной, так сказать жизни. Мужики говорят, он молодость возвращает и дает такую силу, что мама не горюй! Во, я сегодня с девками гульну, что жмель на пасеке!

— В кажном деле, соколик, должна быть своя мера! Бальзам он тогда всесилен, когда ты знашь, сколь надо... А коли ты, Колян, будешь его кушать, словно райповскую бормотуху, то никакей пользы от него табе не будеть, а девки все разбегутся от тебя, как зайцы по полю!

— Давай мне, бабка, для затравки, бутылок десять. Только, ты, ты спать не ложись... Я еще приду... Я седни богат, словно той Ротвеллер! — сказал Колян Шумахер, хвастаясь удачей.

Бабка встала из-за стола и, взглянув в окно на свой огород, что-то прошипела под нос и прошла в чулан. Там, на полках в ожидании клиентов, стояли бутылочки с ее бальзамом.

Все в этом доме было поставлено на широкую ногу. Даже этикетки на бутылках имели ее портрет, как подтверждение высочайшего качества продукта. Не зря Канониха с пенсии собирала деньги, чтобы в районе у местного фотографа Зямы Наппельбаума изготовить тысячу этикеток. Зяма так старался, что брэнд на этикетку даже узаконил нотариусом и гордился произведением своего искусства не меньше, чем Кулибин своей самобеглой коляской, работающей на конском навозе, которого во всех деревнях было еще вволю.

Колян Шумахер стоял возле двери, переминаясь с ноги на ногу, словно кастрированный мерин при виде кобылы, которая мечтала о породистом жеребце.

— Не томи, старая, душу! Давай живее! Душа горить, а сердце плачеть! — запел он, предвкушая момент наступающей истины.

Канониха, позвякивая посудой, вышла из чулана, держа в руке корзину, наполненную бутылками.

На вот, соколик, держи! Только мне кажется, на моем огороде никаких тазов не было! Что им там делать!? Это ж огород, а не районная баня!?

— Сколько? — спросил Шумахер, достав пачку денег.

— Пять сотенных, — сказала Канониха, стукая своим заскорузлым пальцем по кнопкам затертого калькулятора, который всегда висел на ее шее.

— На, старая, держи. Спать только не ложись, еще приеду, — сказал Колян, отсчитывая бабке пять сотенных.

— Приезжай, соколик, приезжай. Я хоть и засплю, ты, стучи, родимый, в шибинку, я открою. Один черт, бессонница окаянная, меня мучает!

Огромный блестящий тазик, лежащий во дворе, никак не давал покоя Сене Гутенморгену. Не смотря на новогоднее застолье и дорогих гостей, он не выдержал и под видом "сходить до ветру", вышел во двор. Обойдя с фонариком вокруг таза, он осмотрел его гладкие и полированные бока. Где-то в голове он уже набрасывал ту сумму, которая должна была получиться от продажи алюминия. Трогая с любовью внеземной "агрегат", он совершенно незаметно и случайно коснулся странной пластинки, которая слегка отличалась по цвету от всего остального металла. Пластинка, почувствовав тепло руки Гутенморгена, мгновенно передала эту информацию в недра этого внеземного летательного аппарата. Верхняя крышка, скользнув набок, с шипением открылась, выпустив облачко белого пара. Сеня, от такой неожиданности, испугавшись, отбежал в сторону, выронив фонарь. Он впервые увидел такое, что кусок бездушного металла подчиняется воле человека.

— Что за хрень? — спросил сам себя Сеня и, держа в зубах фонарь, на четвереньках вновь подкрался к тазу.

Через минуту крышка вновь зашипела и закрылась. Сеня опять отскочил от греха подальше.

Страх и любопытство сошлись в его душе, словно два боксера на ринге. Страх бил любопытство нокаутирующими ударами, а любопытство уходило в глухую оборону. Как только страх немного стал сдавать свои позиции, любопытство переходило в атаку, теперь уже загоняя страх под канаты этого импровизированного ринга.

Сеня, переборов свой страх, вновь подошел к тазику. Увидев серую пластинку, он приложил к ней руку и крышка, пуская пар, снова открылась. Долго не раздумывая, Сеня хотел уже было взяться за борт, как вдруг в боку таза образовался люк, который сложившись, втянул Гутенморгена внутрь. Крышка с шипеньем закрылась. Страх обуял Сеню и его сердце забилось в бешеном ритме, поглощая огромные порции адреналина впрыснутого в кровь его надпочечниками. Внутри было темно...

— Э, э, эй! — проорал Гутенморген, — Ти есть тут, кто живой!? Люююди, где вы!?

То ли от звука, то ли от его присутствия, внутри "таза" загорелся странный зеленоватый, фосфорицирующий свет.

Три кресла стояли посреди просторной круглой кабины управления. Сеня уселся в кресло, развалившись, словно на диване в своей хате перед телевизором. Кресло странно зашевелилось, подстроившись под его тело. Из подлокотника показалась полочка с выступающим наполовину металлическим шаром, размером с апельсин. Ничего не подозревая, Гутенморген положил на него свою ладонь. В одно мгновение потолок над его головой исчез, превратившись в стеклянный купол, на котором желто-зеленым цветом замерцали странные линии и какие-то непонятные знаки и иероглифы.

— Ух ты! Вау! — только и вымолвил Сеня, увидев свой двор сквозь этот купол.

— Какой Кулибин молодец! Как добротно все сделал, словно настоящий инопланетный корабль! — сказал он сам себе.

Слегка надавив рукой на шар, Сеня почувствовал, как "дерижбабель", как назвал его Шумахер, плавно приподнялся над землей и слегка закачался, словно на водяном матраце. Гутенморген не был бы Гутенморгеном, если бы не испытал на своей шкуре все до конца.

Кличка Гутенморген приклеилась к нему лет десять назад.

В один из жарких майских дней, будучи еще молодым трактористом местного леспромхоза, работал он на трелевочном тракторе в лесу со своим напарником. По заданию директора леспромхоза пробивал Сеня по окрестным лесам противопожарные просеки, дабы сберечь легкие планеты от губительного пожара. Все шло хорошо, пока в один из рабочих дней трелевочник своим огромным плугом не зацепил деревянный накат старого немецкого блиндажа времен войны. Гонимый любопытством Сеня Морозов влез в тот блиндаж и обнаружил древний немецкий трофейный склад с обмундированием и вином. Переодевшись тогда в фашистскую униформу, он с напарником, забросив работу, стал одну за другой опустошать трофейные бутылки, наполняя свой организм выдержанным со времен войны вином.

Три дня гулял Сеня на лесной поляне, пока его жена Анька не заявила в милицию о пропаже мужа. На поиски бесследно исчезнувших селян бросились всем миром. На четвертые сутки, приехавший на место участковый с тремя милиционерами, обнаружил около сгинувшего трелевочника, двух пьяных "немцев", которые лежали пластом в груде пустых бутылок. Сквозь пьяный туман Сеня вдруг увидел лицо майора Бу-Бу, (так в народе звали местного участкового), приоткрыв свои опухшие от трехдневного пьянства глаза, он приветственно поднял свою руку, как в кино про немцев и пробубнил:

— Гутенморген, гер официр!!! Хайль Гильтер!!!

И туже в пьяном угаре свалился на траву, окончательно потеряв оставшееся в голове русское сознание. Так, с тех самых пор, Сеня Морозов в одночасье стал для сельчан Сеней Гутенморгеном, а жители Убогого настолько полюбили его новое прозвище, что уже через год собирались номинировать его на титул "национального героя России".

Утопив ладонь в панель серебристого шара, он почувствовал, как "тазик" приподнялся еще выше. Его сердце затрепетало в груди, словно это был приговоренный к смерти петух, попавший в руки вооруженного топором хозяина. Теперь с высоты птичьего полета удивленный Сеня созерцал все Убогое, восхищаясь возможностям внеземной техники. Слегка провернув шар, он почувствовал, как "тазик" послушно стал набирать скорость, перемещаясь по воле его руки. Освоив технику пилотирования, Сеня Гутенморген, словно Валерий Чкалов, начал выделывать в воздухе такие пируэты, что любой заслуженный летчик-испытатель в тот миг, поседел бы от страха, а находящийся в легком опьянении Сеня лишь радостно цокал языком, да крутил шар, то вправо, то влево, распевая себе под нос:

— Мы летим на последнем крыле. Мы летим, затерявшись во мгле. Хвост горит, нос разбит и тарелка горит. А мы летим на честном слове и на одном крыле!

"Тазик" то пикировал к земле, то свечей взмывал вверх, то несся над Убогим, словно угорелый, пока снова не плюхнулся в огород Канонихи, и именно на то самое место, откуда его трактором вытащил Коля Шумахер.

Как ни старался Сеня вновь поднять неземную машину, ничего у него не получалось — "таз" словно прилип к земле. Стеклянный купол вновь закрылся, а все линии на нем и иероглифы ту же потухли.

Выполз Гутенморген из "таза" на четырех конечностях. От таких необычайно экстремальных полетов его настолько укачало, что казалось земля просто уходит из-под ног. Так и пополз Сеня Гутенморген на карачках назад домой, проклиная Колю Шумахера с его инопланетным худолеевским "дерижбабелем".

А тем временем, испив в клубе весь Канонихин бальзам, Коля Шумахер также выполз на четвереньках из деревенского клуба, но уже в обратном направлении. Не желая "ударить лицом в грязь" перед братьями по разуму, Шумахер решил показать инопланетянам все земное гостеприимство, поэтому, не смотря на свое глубочайшее опьянение, он на "автопилоте" полз, полз и полз за новой порцией бальзама. Так и столкнулись Сеня Гутенморген и Коля Шумахер на одной из улиц прямо лоб в лоб...

— О ! — воскликнул Шумахер, увидев своего кредитора, — Ты, это откуды?

— Я? Я от Канонихи, домой! — ответил Гутенморген, потирая лоб от столкновения.

— А я к Канонихе... Не спит еще старая? — спросил Шумахер.

— Я не знаю, — прошипел Гутенморген, — Я к ней не заходил...

— А ты, Сеня, выпить хочешь? — спросил Шумахер.

В тот миг в голове Гутенморгена проскочила мысль: "Для восстановления устойчивости просто необходимо выпить".

Выдержав паузу, он сказал:

— Хочу!

— Тогда, тогда поползли со мной вместе параллельным курсом, мать его ети! Сейчас старую разбудим, и ее бальзаму нажремся вволю от самого пуза, — сказал Коля и провел ребром ладони по горлу.

Уже вдвоем, обнявшись, словно братья по разуму, Сеня Гутенморген и Коля Шумахер направились к бабке, горланя на всю округу:

— Земля в аккумуляторе, земля в аккумуляторе видна. Как сын грустит по матери....

Дойдя до дома бабки, Коля вновь увидел на ее огороде, сверкающий в свете луны холодным металлом, еще один инопланетный "таз", который точь в точь был похож на предыдущий.

— Во, Семен! Глянь еще один!

Гутенморген промолчал. Он не хотел, чтобы Шумахер узнал о тайне летающей тарелки.

— А этот купишь? — спросил Коля, потирая руки, предчувствуя прилив Сениных капиталовложений в новый звездно-молочный проект.

— Этот тоже куплю, — утвердительно сказал Гутенморген, — Только, ты, мне его на тракторе притащи, я же сам на себе не снесу, уж больно тяжек, гад!

— Сейчас, Сеня, вмажем для куражу, и я тебе его прямо домой доставлю. Трактор мой возле клуба стоит под парами, словно бронепоезд на запасных рельсах коммунизма. А ты, Сеня, катался на бронепоезде?

— Давай вмажем, а потом прокатимся, — сказал Гутенморген, надеясь, что за дозой бальзама Коля Шумахер утратит свою бдительность и не заметит, что это один и тот же звездолет.

Коля постучал Канонихе в хату, и уже через мгновение исчез за открывшейся дверью. Сеня Гутенморген весь сжался от холода и прислонился к забору, ожидая Шумахера. В его голове в тот миг поплыли радужные мысли о полетах в новые солнечные системы, о новых знакомствах, о славе, которую принесет ему этот "тазик". Он даже представил то, как он на трассе обгонит шестисотый Мерседес, и покажет сквозь стеклянный купол своего аппарата какому-нибудь богатому олигарху огромную русскую фигу.

Шумахер, покачиваясь, вышел из хаты. Под подмышками и в каждой его руке было по бутылке Канонихиного самогона.

— Э, эй! Гутенморген! Ты еще не околел!? — спросил он, видя, как Сеня подпирает забор, — Ща, ща, греться будем!

Шумахер, откупорив зубами бутылку, подал ее Семену. Тот, раскрутив в ней содержимое, влил себе в рот, жадно глотая бабкин напиток крупными глотками, будто это была последняя в его жизни выпивка.

— Э, эй, Сеня, не гони каурых, не все сразу, оставь и мне! — проорал Шумахер.

Гутенморген оторвался и почувствовал, как от желудка к его замерзшим конечностям потекло живительное тепло. На душе стало хорошо и божественно приятно, будто какая-то неземная благодать опустилась на него с небес и теперь растеклась по телу настоящей атомной энергией.

— Надо домой идти, а то меня моя Анька искать будет. Я же доветру пошел...

— Правильно! Ты, Сеня, давай иди домой, а я сейчас зацеплю этот звездолет и сволоку его тебе. Вот только, я в толк никак не возьму, откуда у этой старой на огороде снова появился такой таз? Я же хорошо помню, Сеня, что я тебе его продал! А этот тогда откуда???

— Это, брат, наверное, другой? — сказал Гутенморген, прикидываясь дурачком.

— Тот же у меня дома за сараем стоит. Ты мне домой его не тащи, ставить уже некуда. Я буду ждать тебя около фермы. Там спрячем в хлеву. А то я еще тот таз не успел оприходовать. Сам понимаешь, металл-то цветной, дорогой собака!

— С Новым годом тебя, братела! — сказал Коля Шумахер и обнял Семена, как родного брата.

— Ты, Гутенморген, настоящий кореш! Ты друзей в беде не бросаешь! Я с тобой в любую разведку пойду! Я пойду с тобой в разведку, там в разведке трахнем Светку-Пипетку! — запел Шумахер, топая своими валенками.

Друзья, еще немного постояв, расползлись в разные стороны. Гутенморген на ферму, а Шумахер за трактором.

Ждать Колю долго не пришлось. Еще издали было слышно, как его "Беларус", поднимая клубы снежной пыли, волочет за собой корабль неизвестной инопланетной цивилизации. Подъехав к ферме, он увидел Гутенморгена, который, словно штырь, стоял возле кочегарки и нервно курил, пряча сигарету в кулак, чтобы его не заметил колхозный сторож.

— Примай, Сеня, агрегат, — сказал Шумахер, выпрыгнув из трактора.

— Ох, и тяжек же гад, все силы кобыльи с моего "Горбунка" вытянул! — сказал он и похлопал по блестящему от снега колесу свой трактор.

Сеня вытащил из-за пазухи деньги и трясущимися от жадности руками протянул их Шумахеру.

— Окончательный расчет, Коля, после праздников! Сейчас денег, сам понимаешь, нет!

— Заметано, братела! Мне и этих хватит, чтобы Канонихиным бальзамом душу и кишки побаловать всей деревне! Ну, давай, бывай! В клуб поеду, там сегодня девка новая, Машка, снегуркой выступает. Ох, и красивая же зараза!

Коля запрыгнул в трактор и, газанув, покатил в сторону клуба. Тем временем, Гутенморген так был рад встрече со своим звездолетом, что не сдержав эмоций, решил его поцеловать. Он тогда по-пьянке не мог даже сообразить, что на улице мороз градусов двадцать пять. Его губы, словно намазанные супер-клеем, так и прилипли к холодному инопланетному металлу. Что только ни делал Гутенморген, отклеиться не мог. Так и стоял Семен, вытянувшись в струнку и упершись руками в этот механизм.

— Что ты, Гутенморген, тут стоишь? Народ, чай в клубе веселится, — сказала доярка Нюрка, которая шла на утреннюю дойку, — А, ты, тут с цистерной лобызаешься?

Сеня хотел что-то сказать, но лишь промычал, топая своими валенками на одном месте.

— Во как тебя пробрало! Это ж надо — как!?

Нюрка подошла поближе и стала рассматривать посиневшие губы Гутенморгена, которые в тот момент уже вытянулись в трубочку и покрылись инеем.

— О, как тебе, парень, лихо! Ты, Сеня, не боись, я сейчас принесу кипяточку и мы в момент отпарим твои грибы!

Нюрка ушла. Сеня весь сжался в комок, ожидая ее возвращения. Ему было настолько больно и обидно за себя, за свою дурь, что он, не скрывая чувств, заплакал. Хотелось выть по-волчьи, но проклятая железка держала его мертвой хваткой, делая еще сексуальней его сексапильные губы. Долго ли, коротко ли, но Нюрка пришла в тот самый момент, когда Сеня Гутенморген почти распрощался со своей жизнью, потеряв всякую надежду на спасение.

— Что, родимай, все стоишь? А куда ты денешься? Вон, как твоя рожа припаялась, хрен отодрать! Сейчас я, касатик, водичкой теплой полью, и ты оттаешь, соколик ты мой!

Нюрка стала из чайника лить воду на таз в место крепления Сениных губ с инопланетным звездолетом. Сеня почувствовал, как теплая вода коснулась его, и это нежное, словно материнское прикосновение живительной влаги, вселило в него потерянную полчаса назад надежду на жизнь. Рот Гутенморгена от теплой воды постепенно отошел, и он тут же отлип, завалившись задом в снег. Его губы, что два огромных украинских вареника, распухли и напоминали сейчас скорее две перезрелых сливы в вареном тесте. Он хотел Нюрке что-то сказать в знак благодарности, но вместо звука голоса услышал странные звуки. Звуки эти напоминали бьющийся об воду рыбий хвост. Вытянутые губы Сени странно прыгали перед его ртом, и от них исходило некое подобие такого губоплескания, которого за свою жизнь он никогда не видел и даже не слышал.

— О, соколик, как грибы твои занемели! Ты, Сеня, щас похож на того Поля Робсона! Тот тоже был на весть мир знаменитый губошлеп! Может и ты, апосля таких стрессов, станешь знаменитым, как сам Поль Робсен? Може в нашем деревенском хоре будешь петь? Ты же парень статный и, красив до безобразия, а губы у тебя щас, что станок для лобызания наших баб! Ты ж таперь своими грибами, всех девок деревенских зацелюешь до смерти! Ха-ха!

Сеня осторожно трогал пальцами свой рот и удивлялся своему слабоумию. Он, раз от разу что-то хотел сказать Нюрке, но губы не слушались его. Они болтались, словно два связанных между собой детских надувных шара с налитой в них водой, и издавали такое шлепанье, что сквозь слезы Гутенморген даже засмеялся. Сейчас ему было просто смешно. Рот не хотел слушаться, будто это был не его любимый рот. Он был словно чужой. Будто это был не тот рот, который час тому назад прикладывался к бутылке с Канонихиным бальзамом. Будто бы это был не тот рот, который еще два часа назад целовал дома под елкой его жену Аньку, и ощущал ее нежные, теплые и влажные губы. Что теперь скажет она, когда увидит эти фиолетовые сливы? Что подумает? Тревожные мысли закрались в голову Гутенморгену. Он представил себе, как войдя в дом, получит удар скалкой по голове, а его Анька заорет на всю деревню, словно сирена гражданской обороны:

— Где ты шлялся, кобель занюханный? Кто это тебе грибы твои так отсосал?

Вряд ли Анька поверит, что вот так, в новогоднюю ночь, он, великий деревенский предприниматель Сеня Гутенморген, прилип на ферме к инопланетному аппарату. Вряд ли поверит, что он не лобызался эти два часа в деревенском клубе с новенькой практиканткой, слух о которой пронесся по всей деревне, словно курьерский поезд.

Сеня, изрядно околев, ввалился в деревенскую котельную. Нюрка к своему заработку доярки, еще прирабатывала там истопником. Усевшись на топчан напротив котла, он взглянул в запыленный осколок зеркала и, потрогав свои синие и вздувшиеся уста, застонал. Грудной рык вырвался из его нутра, напугав даже Нюрку, которая трижды перекрестилась.

— Ты мне, Ньхурка, шправку напр-напр-напрши! Дря моей Анхуты! Напр-напрши, что я к шалезяке швоей ха-харей прилипт!

— Да, Сеня, Анюта ввалит тебе сегодня, как коню! На кой хрен ты полез целоваться с этой жалезякой? Нявошь ты забогатеть так хочешь, что харю свою в такой мороз суешь туда, куда мой кобель свой хвост не совал? — спросила Нюрка.

— Ничехо тшы, Нюрка, не понимашь. В этой жалезяке тонн двадцать чистого люминию. А може и еще какой хрени? Шла бы ты, к своим коровам, да начинала бы доить, а то молоко перегорит. Тогда тебе предшедатель тошно, как коню навалит. Тшы мне шпрафку будешь пишать?

— А что я тебе напишу? — спросила Нюрка, сворачивая "козью ножку" из собственного самосада.

— А напиши так — Я, Матренкина Нюрка, наштоящей шпрафкой жаверяю, что Шемен Морозофф, в шкобках Гутенморген, получил проижводственную трафму в виде обморожения ротовых конешностей, то ешть губьев. Поштавь свою подпишь.

Нюрка, взяв тетрадный лист, посередине вывела:

Справка.

Ниже она написала:

"Настоящая справка дана Семену Морозову для предъявления жене Аньке, которая подтверждает, что он в Новогоднюю ночь получил обморожение рта в результате прилипания к металлическому предмету округлой цилиндрической формы неизвестного происхождения (предположительно НЛО)".

— Тшы что, дура? Какой НЛО? Это же корыто для молока ш Худолеффшского шыржавода. Мне так Шумахер шказал!

— Ты, Сеня, сам дурак! Я же видала, как это корыто Худолеевского сыроваренного завода над деревней летало, пока не шмякнулось в огород к Канонихе! Я давеча вышла покурить на свежий воздух, гляжу это корыто без звуку в воздухе висить, а потом, как полетить — туды, сюды, туды, сюды! Я думала, померещилось мне, а оно во как...

— Тшы, Нюрка, никому не гофори! Я тебя денех дам, чтоб ты молчала. Народ, как прожнает про тарелку, понаедут к нам вшякие профессоры со швоими приборами. Шкажуть, радиация у наш! Жаберуть этот тазик, да ф Мошкву швою шволокут. Они, гады ученыя, фсе в швою Мошкву волокут, что крыши амбарные! А мы по вешне на этой тарелке жемлю пахать будем. Шолярки не надо, ГШМу вшякого не надо. Прифяжем ее к плухам, да айда мужички, жемлю пахать и шеять! Ты ж, Нюрка, перфая будешь картошки шажать? — прошепелявил Гутенморген, уговаривая доярку никому не говорить об инопланетном корабле.

— А как же, милек, без картошки-то? У меня пять ртов и все жрать хотят. Нет, мне без картошки никак нельзя ! А коли к нам ее хозяева наведаютси? Та давай нашего брата швоими лазарями, да атомами палить, да люд земной изничтожать, как когда-то германец изничтожал? Что ты тогда скажешь?

— Какие, дура, лажари!? Какие, на хрен, атомы!? Видали мы их лажари! У наш такое оружие есть! Мы их вилами, да топорами, как наши деды германца шупоштата били! До Марса ихнего долетим и жнамя победы даже на ихний Рейхштаг поштавим!

Долго ли, коротко ли Сеня спорил с Нюркой, но все же уговорил ее никому ничего не говорить. Хотя сам Гутенморген знал наверняка, что уже сегодня все Убогое будет знать о нашествии инопланетного разума на российскую глубинку. Нюрка хоть и поклялась гвоздем, на котором висит портрет ее дедушки белогвардейца, только для нее эта клятва ничего не стоила. Нюрка имела настолько буйную фантазию, почерпанную из книг великих фантастов, что могла к уже свершившемуся факту добавить такое, что к вечеру из Убогого вполне могут потянуться в район толпы беженцев.

Неистовое мычанье коров на ферме оторвало Нюрку от общения с шепелявым Гутенморгеном.

— Во, завелись, будто рожають! Сейчас, сейчас уже иду! — сказала она сама себе и, включив доильный аппарат, вышла из котельной на дойку.

Сеня воспользовавшись случаем отсутствия доярки, тихо вышел на улицу и приблизился к внеземному аппарату. Он, озираясь по сторонам, приложил руку к пластинке и когда межгалактическое судно распахнулось, Гутенморген, как и пару часов назад влез в него.

— Шваливать надо! Бабы шейчашь пойдут на дойку, да уфидят мой аппарат и тогда жди гоштей иж штолицы, — сказал он сам себе и уселся в кресло, как у себя дома.

Все произошло, как и прошлый раз. Аппарат приподнялся, и Сеня волей своего земного разума направил его к себе домой. Тазик бесшумно заскользил над самым снегом, приподнимаясь только над заборами и кустами. Он словно старался слиться с белоснежным покровом, лишь слегка поблескивая металлическими боками в холодном свете новогодней луны...

* * *

Тем временем Шумахер, набрав у Канонихи "бальзама", вновь вернулся в деревенский клуб. Там, в "красном уголке" былых времен, на кумачовых скатертях из лозунгов коммунистического бытия, были словно на свадьбу, накрыты столы. Каждый из деревенских, кто приходил в клуб на празднование Нового года, приносил с собой закуску, складывая все на некогда бывший биллиардный стол. Зеленого сукна на нем не было уже лет пять, зато скотник Сашка, по кличке "Зек", все эти годы проходил в зеленых штанах, скроенных его женой Галькой из добротного шерстяного полотна. В еще недавние времена он бы уже поплатился за свое варварство, но отсутствие биллиардных шаров, украденных еще во времена великих потрясений в стране, сводило на нет попытки местных мужиков свести с ним счеты.

Зек был еще знаменит тем, что в зоне, где отбывал наказание, приобрел довольно редкую специальность "кольщика". Благодаря его умелым рукам и художественному таланту половина деревенских мужиков ходила в наколках, которые украшали их тела в различных и даже интимных местах. Но и на этом фантазии Зека не закончились.

Однажды по-пьянке, напоив в колхозном свинарнике свинью водкой, он опасной бритвой наголо обрил ее. Пока свинья валялась в состоянии алкогольного опьянения, он так разрисовал "машинкой" ее тело татуировками, что она стала похожа на настоящую Палехскую шкатулку. На его работу прибежала глядеть вся деревня, которая каталась покатом со смеху от наколотых на свиных боках картинок, взятых из старого журнала "Крокодил". Выходка Зека сначала вызвала гнев у председателя колхоза, но, когда за шкуру сданной на бойню свиньи один из предпринимателей заплатил бешеные деньги, то профессия "свиного кольщика" стала для Сашки Зека довольно прибыльной.

Теперь каждый день, завалив хрюшку на пол, он жужжал машинкой, разрисовывая деревенских "пятачков" замысловатыми хохломскими узорами, срисованными из книги "Узоры русских народов севера". Теперь свиньи из Убогого стали пользоваться на рынке огромным спросом и шли по двойной, а то и тройной цене. Сумочки, кошельки из шкур местных кабанчиков стали очень модными среди богатых дам Рублевского шоссе Москвы, и поэтому их "роспись" была поставлена председателем на широкую ногу. Вот так, благодаря Сашкиному умению расписывать хрюшек, словно пасхальные яйца, в Убогое потянулись всевозможные торговые дилеры известных кожгалантерейных фирм. От того бюджет колхоза стал прирастать твердой валютой, а Сашка необычайной в народе популярностью. Особое предпочтение отдавалось молоденьким молочным поросяткам, на спине которых Зек под заказ каллиграфическим почерком выводил цветной тушью, словно на праздничных тортах — "Совет да любовь" или "Саньку от Вована". Подавались эти украшенные поросятки на торжества и всевозможные юбилеи и почти всегда вызывали среди гостей дикий восторг.

Мария Максимовна Балалайкина в образе "Снегурочки" восседала за столом в самом центре, как положено было по ее статусу завклуба и молодой девушки. По правую руку в образе "Деда Мороза" сидел колхозный инженер и кандидат на ее сердце Колька Кнусс. Он, сквозь свисающие локоны своей белоснежной шевелюры, косился на Максимовну, нежно называя ее Машенькой, и раз от разу подливал ей целебный Канонихин бальзам, в надежде разжечь в груди красавицы настоящий огонь страсти.

Максимовна, глядя на Колю Кнусса тоже мечтала о том, как соединить с ним свою судьбу, зная все Колькины достоинства и недостатки. Сейчас ее сдерживало только одно, по паспорту она была старше его на целых шестьдесят лет, но Максимовна уже знала, как используя свое обояние и красоту, исправить это недоразумение.

В углу под пологом бархатного колхозного Красного знамени, обняв своими лапками гипсовый бюст Ленина, который сохранился в клубе еще со времен правления коммунистов, спали пьяные гуманоиды.

Максимовна, подперев голову руками, смотрела на это деревенское мероприятие усталым и отрешенным от всего взглядом. В ее груди, словно лава в недрах вулкана, закипала обида на своих селян, которые вместо того, чтобы радоваться празднику, уныло заглядывали в стаканы, подливая друг другу мутную сивуху. Их небритые с синюшным оттенком лица, в немереных количествах поглощающих самогон, вызывали в душе молоденькой Снегурки приступ безысходности, отчаяния и даже тошноты.

— Что, мужики, будем с этими делать? — спросил Шумахер, поглаживая по голове одного из гуманоидов, который от усталости прильнул к бюсту основателя компартии.

— А что делать? Не хай летят домой, — ответил Прохор, откусывая от куриной ножки кусочек жареного мяса.

— Погуляли на нашей планете, а теперь пора и честь знать! Корми их, дармоедов! Много их таких гадов во вселенной летаеть и все на Землю хотять, харчи наши пожирать! — пробурчал Прохор с фингалом под глазом.

— Ха, ха, ха! Ты, Прохор, за кой хрен тут бальзамируешься? Я же их тарелку продал Гутенморгену и своими глазами видел, как он ее автогеном разрезал на металлолом. А на эти деньги я вас, дураков, угощаю. Как теперь эти парни домой улетят? — спросил Шумахер.

— У нас, мужики, баб на ферме не хватает на дойку. Вот туда и определим. Пусть они, мужики, коров за сиськи дергают, да на жизнь себе зарабатывают! Может они нам настоящий социализм построят!? Не хрен им, как цыганам, по вселенным мотаться, пора бы и к дому прибиться! А тут они у нас и на виду, да и при деле, — сказал инженер Коля "Кнусс" и запрокинул в рот стакан с бальзамом, — Поженим их на Нюрке! Она детей индиго наплодит, хоть кто-то работать в колхозе будет!

Правильно Кнусс говорит! — крикнул Сашка Зек, — Я один, там, на свинарнике навоз выгребаю, пусть теперь эти гуманоиды поработают. А я буду, как блатной сидеть и жизни радоваться. Не зато я срок на зоне волок, чтобы какие-то инопланетяне тут на себя масть блатную тянули.

— А я, мужики, в Москву поеду, — сказала в сердцах Максимовна и глубоко вздохнула, — Не хочу я на ваши пьяные рожи смотреть. Устала до самых печенок!

— А что ты, Машка, не успела корень в нашей деревне пустить, как уже сматываешься!? — спросил Кнусс, жалобно глядя на Балалайкину.

— А что мне, Коля, все это надоело, жуть как! Женихов тут в Убогом хороших нет, все одна пьянь, а я в "Звездной мастерской" такого парня себе отхвачу! Буду с ним по заграницам всяким ездить, да на Мерседесах кататься.

— Какие парни в Москве? Дурочка, сиди уже! — сказал инженер, видя, как любовь уплывает прямо из его объятий.

— Нет, я точно в "Комбинат-шоу звезд" хочу! Буду петь и на вас из телевизора глядеть! — сказала Максимовна, — А что, я молода и хороша собой! Этих парней к себе в подтанцовку возьму, а то вы их споите! А у меня они при деле будут... Народ на нас гурьбой повалит!

— Ты, Машка, дура! Их же сразу ФСБ арестует или иммиграционная служба! У них же ни виз, не вида на жительство нет. Так, гастарбайтеры хреновы!

— Не гастарбайтеры, а гости инопланетных цивилизаций! — сказала Максимовна.

В эти минуты всеобщего и всенародного пьянства, ей до ужаса хотелось поделиться тем, как она, женщина восьмидесяти лет, стала столь молода и желанна всеми представителями мужского пола деревни Убогое. Хотя ее паспорт, полученный еще во времена Брежнева, отражал настоящий возраст Максимовны, вряд ли кто мог поверить, что под личиной молодой девки, скрывается бывшая дряхлая старуха, которая уже собиралась отойти в мир иной. Машка понимала, что как никогда пришел тот момент, и назрела необходимость поменять свой паспорт на новый. Вот только кому довериться в этом деле, чтобы скрыть тайну своего внезапного омоложения, она пока не знала.

Участковый майор Бу-Бу вошел в клуб в самый разгар общенародного гуляния. Отряхнувшись от снега, он снял свой форменный полушубок и молча вытащил из планшета бутылку Канонихиного бальзама.

— Во, мужики, Бу-Бу, хочу свою долю внести в общий стол, бу! С Новым годом всех вас хочу поздравить, бу, и пожелать в этом году снижения приводов милицию, бу-бу.

— Ой, ёй, ёй! Начальник сам лично нам счастья желает! — сказал скотник Сашка Зек.

— Какие могут быть приводы, когда мы все уже раскрали? Осталось только у самих себя воровать! — сказал он и заржал, словно конь Пржевальского, которому веткой защемило яйцо.

— А это кто, бу, такие, бу? — спросил Бу-Бу, глядя на пьяных инопланетян, — Ти есть у этих "Фантомасов" какие документы!?

— Это, майор, наши гости с планеты "Циклопея". Они к нам на празднование нового года прилетели, — сказал спокойно Прохор, — Луланитики, мать их!

— Да ты, Прохор, не гони волну! Это, майор, ряженые из Худолеевки, — сказал Кнусс, выгораживая инопланетян, — Напились, да заснули...

— А что это, бу-бу, они зелененькие, бу!? — спросил майор, пристально рассматривая внеземной разум" сквозь лупу, словно Шерлок Холмс.

— Так, что они, это зеленкой накрасились, да и потом самогон худолеевский, он же не наш убоговский, чудотворный бальзам. Худолеевцы водку никогда гнать не умели, — сказал Коля Кнусс, запихивая в рот под торчащие усы соленый помидор.

Он в забытии как-то неловко надавил на него зубами и в этот миг помидор лопнул, обдав сидящего напротив него Саньку Зека, зеленой массой. Тот, не скрывая злобы, вытер свою физиономию рукавом и тут же влепил "Деду морозу" прямо в красную пробку от заморских духов, которая болталась на резинке вместо носа Кнусса. "Дед мороз" не удержался на табуретке и упал на пол, запутавшись в театральных нарядах.

— Сука какая, "Кнусс", помидоры жрать не могёть! Да я на зоне...

Майор Бу-Бу, сидевший по левую руку от Зека, так стеганул ему ладошкой по лысой голове, что у того изо рта в тот миг посыпались его латунные фиксы, вставленные во время отбывания последнего срока.

— Цыц, урка, бу! Я на тебя, бу-бу, сейчас протокол составлю, бу.

— А что он, майор, помидорами брызжется!? Всю харю мне рассолом залил, конь германский!

Максимовна, сидя среди пьяных мужиков, смекнула. Майора Бу-Бу нужно брать в оборот немедля и уже с его помощью решить свои паспортные проблемы.

— Что-то мне жарко, — сказала она, сняв с себя наряд Снегурки.

Выкатив перед участковым свои полные сока и любви груди, она начала томно вздыхать, каждый раз привлекая к ним внимание местного майора.

Бу-Бу, искоса поглядывая на выпирающие бугры бюста Максимовны, сначала всей душой сопротивлялся соблазну, но его сопротивление было не долгим. "Забальзамировавшись", он после второго стакана окончательно припал к ее груди. Воспылав к ним любовью, участковый инстинктивно стал вытягивать свои губы в трубочку в надежде коснуться этого великолепия. Максимовна уже видела неуемное желание майора добраться до ее плоти, и не смотря на свои симпатии к инженеру, решила флиртануть с участковым ради достижения своей цели.

Моргая своими бархатными ресницами, она подала ему тайный знак и тут же вышла на улицу. Бу-Бу мгновенно клюнул на ее уловки, и ничего не подозревая, через несколько минут, возжелав освежиться, вышел следом за Максимовной.

Коля Кнус, увидев ухаживания участкового за волюбленной Балалайкиной, не теряя времени, набрал номер телефона жены Бу-Бу и женским голосом поведал ей о тайных замыслах ее суженого, который так настойчиво стал ухаживать за Снегурочкой. Уже через десять минут майор вопил так, словно он был не майором милиции, а подраненным бизоном.

Выйдя на крыльцо клуба, Колька увидел картину, которая могла стать настоящим эталонным пособием для обманутых жен. Агриппина, вооруженная деревянной дубиной, гнала Бу-Бу домой и на ходу лупила его по ребрам с такой силой, что после каждого удара мент приседал, хватался за поясницу, а потом, взбив облако снега, стартанул с такой скоростью, что в мгновение ока исчез в темноте новогодней ночи.

Город Бормотухин Псковской области. 10-00 утра.

Зяма Наппельбаум был единственный в районе истинно русский фотограф, способный разрешить все Машкины проблемы. В эпоху всеобщей паспортизации населения пропихнуть фальшивку в паспортный стол, а взамен получить новый документ, не составляло никакого труда, а особенно тогда, когда за дело брался хитрый парень по имени Зяма.

Новогодние каникулы подошли к концу, и Убогое, как подобает российской глубинке, вновь погрузилась в суету деревенских буден. Максимовна, с нетерпением дождавшись конца праздников, уже с утра помчалась в район к Зяме.

— Что, девушка, желает? — спросил Зяма Наппельбаум, вытирая руки вафельным полотенцем с пятнами от проявителя цвета кофе с молоком.

— Хочу запечатлеться на паспорт, — ответила Максимовна, скидывая с себя шубку.

— А эротическую фотосессию, барышня, часом не желает!? А может для красивой девушки портфолио сбацать, как на журнал "Плейбой"!? Я и это могу!

В эти минуты Максимовну будто ударили током. Чудные современные иноземные слова "фотосессия, портфолио" завораживали и в тоже время пугали некогда бывшую партизанку.

— Пока, милек, только на паспорт! А уж потом, когда я гляну на твою работу, можно поговорить и о вашем портфелио!

— Не портфелио, а портфолио, — сказал Зяма, поправляя Максимовну.

— А что это за хреновина такая, ваше портфелио? — спросила Машка, заинтригованная иноземным словом.

— Это, золотце мое, альбом с вашими фотографиями! Индивидуальные портреты невиданной красоты, отражающие вашу женскую стать! Неизменный, мадам, атрибут при приеме на работу в солидные фирмы Москвы и всей России.

— Это мне обязательно нужно, — ответила Максимовна, — Давай, касатик, трудись над своими портфелями.

Зяма Наппельбаум с трясущимися руками прыгнул к своим тайным закромам и достал дорогой японский фотоаппарат, который был его гордостью и достоянием. Закрыв двери своей фотостудии от клиетов, он включил все софиты и когда все было готово, томным эротическим голосом сказал:

— Раздевайся, детка, Зяма будет из тебя богиню прайм тайма ваять!

Максимовна, ничего не поняв, влепила Зяме такую оплеуху, что тот отлетел в угол своей студии.

— Я покажу тебе, раздевайся! — орала она, наступая на фотографа, — Ты у меня, так разденешься, что тебя ни мама, ни папа не узнают!

Зяма, забившись в угол, прокричал:

— Стоп!

Максимовна замерла в тот момент, когда ее рука, схватив со стола бронзовый канделябр, занесла его над головой Зямы.

Впервые за долгие годы работы фотографом эротическая фотосесия с Максимовной была для Зямы настоящим поражением.

— Ты, что творишь, идиотка!? Ты фоткаться пришла или меня хочешь уконтрапупить!?

Максимовна поставила канделябр на место и заплакала:

— Я думала, ты, меня хочешь лешить невинности, — сказала она и присела на стул.

— Мне твоя невинность нужна, как корове парашют! Я же фоткать тебя собирался!

— А, а, а! Так ты бы мне так и сказал! А я, дура, думала, что ты меня силой решил взять, — сказала Максимовна и рассмеялась.

В какой-то миг, когда Маша успокоилась, обнажила свою грудь, и растянула в улыбке рот, видя, как отвисла челюсть Зямы, когда его взгляд уперся в драгоценный иноземный кулон. Казалось, его глаза просто выпрыгнут наружу от удивления. В этот миг Максимовна для него словно растворилась в воздухе, оставив вместо себя огромный бриллиант. Кулон с камнем удивительной красоты и чистоты приковал его взгляд, и он в своей голове просчитал его стоимость по ценам Нью-Йоркской биржи.

Зяма Наппельбаум не был бы русским фотографом Зямой Наппельбаумом, если бы не любил подобные камни больше, чем божественные женские прелести. Он знал, что даже в целом бормотухинском районе не хватит денег, чтобы выкупить у Максимовны сей драгоценный кулон. Правда, даже это отсутствие у него "резервных фондов" не могло остановить в достижении своей цели. Вот тут-то и началось самое интересное...

Фотораф Зяма не знал удивительных свойств этого камушка — не знал и не ведал, что ни за какие деньги Максимовна не сможет расстаться с ним. И даже не за его чистоту и красоту, а за то, что камень этот даровал ей новую, совсем иную жизнь. Ту жизнь, которая открывала перед ней такие не виданные ранее перспективы, а вот страстные желания фотографа Зямы в планы бабы Марии на тот момент просто не входили.

— Занимательная безделушка, — как бы невзначай сказал Зяма, беря кулончик с драгоценным камушком крупным планом.

— От бабушки досталась, по-наследству, — соврала Мария, видя, как алчно заблестели глаза у местного фотографа.

— Продается? — спросил он, как бы намекая, — Хорошую дам цену! Ну, рублей, так тысяч пятьдесят! Пойдет?

— Нет, это, касатик, не продается, это же бабушкина память, — ответила Максимовна, чуя своим сердцем какой-то подвох в словах хитрого фотографа.

Зяма, от слов сказанных Максимовной, был почти вне себя. Он прыгал перед ней, словно обезьяна по клетке зоопарка. Зяма старался изо всех сил угодить ей, чтобы поближе подобраться к вожделенному камню и завладеть тем, что так сильно будоражило внутренние струны его алчности.

— Сто тысяч, наверное, дам и ни копейкой больше, — сказал Наппельбаум, в надежде, что, услышав столь значительную сумму, девчонка мгновенно сдастся, выкинув свои трусы, словно белый флаг капитуляции Германии.

— Не продается! — твердым голосом сказала Машка и, косо взглянув на фотографа, стала одеваться.

Сердце Зямы заныло.

"Переборщил" — сказал он сам себе где-то в мозгу, сделав лицо, выражающее полное равнодушие.

— А ваша стекляшка, барышня, и таких денег не стоит! Я просто так хотел купить для себя! Для коллекции, так сказать. Ей-то цена — тысяч тридцать, сорок в базарный день. Стразами Сваровски не увлекаюсь!

— Когда прийти за портфелями? — спросила девушка.

— Затра, завтра ваше портфолио будет готово, — ответил Зяма, скручивая свою аппаратуру.

— Ваше имя, фамилия, адрес жительства? — спросил он, заполняя квитанцию.

Максимовна назвала свою фамилию и имя, совсем не думая, что Зяма уже этой ночью посетит Убогое в поисках драгоценного кулона.

* * *

Уже на следующее день Максимовна с самого утра стояла под дверью местного фотосалона. Ей не терпелось получить свои фотографии, чтобы раз и навсегда решить проблему своего паспорта, который пудовой гирей тянул ее за ногу в старость. Новая жизнь вносила свои коррективы, и старуха в образе молоденькой красавицы не могла уже жить иначе, дожидаясь в своем захолустном доме прихода смерти, как это делали ее старинные деревенские подруги. Она прыгала, греясь около фотоателье Наппельбаума, дожидаясь, когда оно откроется. Ровно в девять утра двери фотосалона наконец-то открылись. На пороге с "фонарем" под глазом стоял измученный ночными приключениями Зяма. Он потягивался после бессонной ночи в деревне, прикладывая к подбитому глазу медный пятак петровских времен.

— Я за фото! — сказала Максимовна, широко открыв свой рот при виде фиолетово-лилового синяка.

— У меня все готово, — гордо ответил он.

Разве мог тогда Зяма поведать Марии, как он ползал всю ночь по заснеженному огороду старухи. Как, переминаясь с ноги на ногу, стоял в январский мороз под ее окнами, всматриваясь в черноту дома, лелея надежду еще раз увидеть этот великолепный и вожделенный камень. Вот именно там он и встретился нос к носу с пьяным Шумахером. Тот шел в обнимку с какими-то пьяными ряжеными колхозниками и на всю улицу горланил песню "Эй мороз, мороз не морозь меня! Не морозь меня а-а-а, моего коняяя!"

Не мог Зяма, да и не хотел рассказывать, как колхозники вместе с трактористом Шумахером били его ногами и говорили при этом, что он домашний зверь с бородой и рогами и, что он лицо не традиционной сексуальной ориентации. Он знал, что били Зяму за то, что он подсматривал за молоденькой девушкой в окно. А еще за то, что он никого из них не уважил, когда они, лица внеземной национальности попросили у него закурить.

— На паспорт, барышня, я сделал, а вот с портфолио придется вам подождать. Будет готово только завтра. Сами видите, в косяк головой врезался, жуть, как больно, — сказал фотограф, прикладывая к синяку огромный медный пятак еще петровских времен.

— Ладно, валяй! Завтра за портфелями вернусь! — сказала Максимовна, — А ты, касатик, карточку в паспорт мне сможешь вклеить?

— Могу, — ответил Зяма, стараясь удержать около себя молодую и богатую клиентку.

— Тогда давай! Я хорошую цену дам! На похороны сабе собирала, — проговорилась Машка, как бы невзначай.

Зяма, пропустив это мимо ушей, впустил Максимовну в свой салон и заперся изнутри, озираясь по сторонам, словно старый большевистский подпольщик, высматривающий филерский хвост царской охранки.

Еще в недалекие годы застоя Зяма Наппельбаум иногда промышлял подделкой лотерейных билетов общества "Добровольного содействия армии и флоту". Звезд с неба он не хватал, богатства не нажил, да и за ценными выигрышами особо не стремился, дабы не уличить себя в преступном деянии. Благодаря умению своих золотых рук, на булку с маслом и икрой он имел почти систематически, и эта награда удовлетворяла его на сто процентов.

— Ты мне, соколик, замени карточку и год рождения, а остальное пусть будет как есть, — сказала Максимовна, подавая Зяме старый брежневский паспорт.

Зяма достал школьный микроскоп, приобретенный у школьного сторожа специально для таких дел, и взглянул в окуляр. Он положил на старое фото ватку, смоченную каким-то раствором и, выдержав несколько минут, довольно ловко, хитрым инструметом, изготовленным из женских заколок, подковырнул старое фото, отклеив его от паспорта. После этого он приклеил на это место новое фото Максимовны и шариковой ручкой аккуратно продавил герб и слово "ПАСПОРТ". Точно так же он поступил с годом рождения, омолодив старуху на шестьдесят лет.

Уже через полчаса Максимовна держала в руках старый документ с новым годом своего рождения. В эпоху всенародной паспортизации страны, вряд ли кто из работников паспортного стола местного РОВД стал бы присматриваться к документу старухи, надеясь обнаружить в нем фальшивку. Это как раз был именно тот случай, когда столь щепетильное массовое мероприятие в рамках всей страны притупляло бдительность органов внутренних дел.

Уже через три дня Максимовна, благодаря вмешательству в процесс майора Бу-Бу, держала в руках абсолютно новый документ. Новый мандат, полученный эдаким "мошенническим" способом, открывал для неё новые жизненные горизонты, и это было поистине настоящее человеческое счастье, обрушившееся на нее так же нежданно, как и ее вторая молодость.

Уехала Максимовна из Убогого на третий день, как получила документ, оставив несостоявшихся женихов в полном недоумении. Коля, узнав, что Машка покинула село, запил, ведь снегурка была не только его партнером по сцене, она была партнером по жизни.

Гуманоиды планеты Циклопея, отойдя от двухнедельного запоя, в какой-то миг одумались и, прекратив пьянство, вернулись к нормальной жизни.

На то время больше всего их беспокоил драгоценный кулон глобального омоложения, который вместе с Машкой растворился на заснеженных просторах великой России. Им было невдомек, что вслед за пропавшим кристаллом прямо из-под их носа исчез их летательный аппарат, полностью разрушив надежды пришельцев на свое возвращение. Этот факт прямо поверг внеземной разум к более активным действиям и они, покумекав своими мозгами, решили доказать этим землянам, что их цивилизация является самой развитой во всей вселенной.

Село Убогое Бормотухинского района. 14 января.

Тогда в деревне Убогое никто не знал, на какие фокусы были способны разбушевавшиеся "марсиане", которые после таких ярких зимних каникул наконец-то отошли от земного похмелья. Деревенские уже особо не страшились этих парней, которые, как им казалось, были безобидны и наивны, как дети. И вот наступил тот январский день, когда в деревне случился нежданный апокалипсис, о котором уже целый год писала вся мировая пресса. Ужас и хаос спустился на бренную землю колхоза "Путь Ильича", заставив землян пересмотреть свое отношение не только к себе, но и к самой матушке-природе.

Именно в тот день, когда Балалайкина укатила покорять Москву, во время очередного сеанса изготовления бальзама, Канониха обнаружила, что из ее самогонного аппарата вместо напитка, который приносил ей хорошие деньги, течет не самогон, а простая гадко-вонючая жидкость. Как ни старалась старуха в тот день выдавить из змеевика хоть каплю животворящего бальзама, у нее ничего не получалось. В ярости она сыпала в дрожжи сахар, мешала все деревянной лопатой, крутила брагу в стиральной машине, но все было тщетно. Вместо ароматной хлебной браги у нее получалась сладкая, гадко пахнущая патока, которая была пригодна не для приготовления водки, а уничтожения колорадского жука методом опрыскивания. Вся технология в один миг разладилась, и старуха на почве этого впала в полный ступор.

Уже позже стало ясно, что в результате каких-то таинственных манипуляций пришельцев, поселившихся в деревне по вине Коли Шумахера и Сени Гутенморгена, самогон сам по себе превратился в зловонную жидкость, которая для пущего отвращения стала пахнуть кошачьими фекалиями. Эта эпидемия коснулась не только точек местных производителей, но и процветающее в плане продажи алкоголя сельпо.

Первым, кто опробовал на себе инопланетную магию, был кузнец Прохор. Еще с вечера в его тайных закромах пылилось полбутылки самогона, который он заработал по случаю халтурки, подвалившей ему накануне. С самого спросонья, когда в русской печи на сковороде уже млела глазунья из двенадцати яиц с салом, Прохор по-привычке, выработанной долгими годами, приложился к граненому стакану и...

Кирзовый сапог сорок седьмого размера вылетел из дома со скоростью и воем военного бомбардировщика Б-52. Следом за сапогом полетел и чугунок с куриной мешанкой, да еще несколько других предметов русского деревенского быта. Следом за всем этим скарбом из дома, широко растопырив юбку, словно парашют, вылетела его престарелая маманя. Она, как заправский десантник, выскочила прямо в открытые двери, будто из самолета.

Бабка, испуганная ревом Прохора, раз за разом крестилась, полагая, что в душу сына в ту минуту вселился настоящий дьявол. После такого взрыва бешенства, далеко по селу пролетел раскатистый Прошкин рык. Так мог орать не кузнец Прохор. Так орал Кинг-Конг, которому дверями прищемили яйца.

— У-у-у! Куда ты, маманя, мою водку подевала?

— Да не брала я твоёй горилки! — кричала бабка, топая вокруг хаты по снегу босыми ногами, опасаясь еще больше разгневать сына.

Что тут началось! Разве кто мог представить, что в радиусе двадцати километров от Убогого, ни в одной бутылке не осталось традиционного русского напитка. Того напитка, который был не только средством общения и лечения головных болезней, но и национальным достоянием всей России.

Было такое ощущение, что кто-то неизвестный по всему району в одночасье подменил содержимое бутылок с водкой, вином и пивом. Вой больных на голову мужиков, стон страждущих исцеления, семейные скандалы, перемешанные с криком свиней, домашней птицы и лаем собак, прокатились по селу со скоростью ударной волны от ядерного взрыва.

Уже с самого утра, звеня мелочью и хрустя купюрами, к сельскому магазину потянулся, встревоженный таким явлением, народ.

— Нинка, выходи! Открывай свои закрома! — кричал Коля Шумахер, обращаясь к продавщице, стоя на крыше своего трактора, словно монумент основателю компартии на башне броневика около Финского вокзала революционного Питера.

— Рано еще! — орала та в открытое окно.

— Дура! У меня трубы горять! — орал Шумахер.

— Вали к Канонихе, там зальешь свои трубы, — отвечала Нинка, абсолютно не зная, что и у Канонихи этой ночью так же, как и по всему району иссяк благодатный источник.

Коля, запрыгнув в кабину трактора, в нервах нажал на газ и сорвался с места в надежде быть первым в очереди за пойлом, которое гнала известная на весть район самогонщица. Ворвавшись к ней в хату, первое, что увидел Коля, была картинка из сказки Пушкина "О рыбаке и рыбке".

Угрюмая, убитая горем старуха, подперев голову руками, сидела на лавке возле молочного бидона и заплаканными глазами смотрела в его черное пустое жерло.

— Давай, старая, твоего бальзама пару бутылок, — сказал Коля Шумахер, доставая деньги.

— А нетути! — ответила Канониха, и рукавом смахнула накатившую слезу.

— Как, как это, нетути? — переспросил Коля, сделав круглыми глаза.

— А во, попробуй! — сказала старуха и налила какой-то жидкости в стакан Шумахеру.

Коля, придерживая одной рукой заячью шапку, зажмурив глаза, поднес граненый стакан к своим губам и влил в рот то, что еще вчера называлось самогоном. Гадкая, противная, на вкус кошачьих фекалий жидкость, ворвалось в нутро Шумахера. Тот еще шире открыл свои очи, когда почувствовал, как кошачье дерьмо проникло в его организм и теперь движется в сторону желудка. Колька, зажав рот рукой, выскочил из хаты и вернул природе все то, чем питался последние четыре часа.

— Что, старая, за дерьмо ты мне подсунула!? — заорал Коля и затопал валенками по крашеному полу, хватая со стола миску с квашеной капустой, чтобы заглушить эту жуткую вонь, которая теперь исходила из его нутра.

— А вот такое, Коля, оно усё! Я сколько ни гнала, усё такое дерьмо и идеть! Не идеть горилка, хоть убей, а идеть сплошное кошачье дерьмо! — сказала Канониха и зарыдала, всхлипывая, словно обиженный ребенок.

В этот миг в хату вошли Прохор и Сеня Гутенморген, которые, как и все деревенские мужики решили полечить свои больные головы.

— О, гляньте, мужики, Шумахер быстрее всех! Нявошь трубы свои уже залечил? — спросил Прохор, подкалывая тракториста.

— Ага! Знатный бальзам, — сказал Шумахер, держа в руке миску с квашеной капустой.

В этот миг его душа прямо радовалась, что не он последний, кто еще сегодня испытает на себе действие кошачего дерьма.

— Нам, мать, прысни по стаканчику! Головки бо-бо, лечить надо! — сказал Прохор и положил на стол три десятки.

— Седни бешплатно! — сказала Канониха, подыгрывая Коле Шумахеру.

— Седни за счет моей хвирмы! — сказала она и налила три граненых стакана, которые в народе звались "обшиваный".

Мужики, радуясь бесплатному угощению, чокнулись и широко открыв рты, влили в себя дьявольски вонючую жидкость.

В тот самый миг, Коля Шумахер, увидев сморщенные физиономии, залился громким смехом. Он глядел на своих друзей по несчастью, как они давятся, выплевывая напиток, а сам тем часом катался по полу и ржал, держась за живот.

— Что напились? — спросил он сквозь смех, — Нажрались дерьмеца на халяву!?

— А что это было? — спросил Прохор, недоуменно заглядывая в стакан в поисках оставшегося на дне спирта.

— Это же дерьмо! — завопил он и выскочил на улицу.

— Что за дрянь, ты, нам старая подсунула? Ти травить, ты, нас удумала старая перхоть!? — спросил Сеня Гутенморген, отплевываясь во все стороны.

— А что я ! Аппарат видно шпортился! Не хочет, зараза, водку гнать! — ответила она и вновь залилась слезами.

— Айда, мужики, в сельпо! Там водка державная, авось еще не стухла! — сказал Гутенморген и, потянув за рукав Прохора, вытащил его на улицу.

Несмотря на раннее морозное утро, народу вокруг магазина собралось невиданное множество, словно это был митинг, посвященный "Дню Урожая" или выборам местного главы администрации. Мужики гудели, обсуждая сегодняшнюю новость, словно мохнатые шмели на лугу.

Нинка шла по утоптанному тракторами снегу в дорогой шубе и в сапожках на высоком каблуке, оставляя в дороге дырочки от железных набоек. Ее алые, цвета перезрелого помидора губы, были вытянуты в трубочку, через которые она выпускала густой пар из своей горячей женской груди. Пуховой платок по краям покрылся инеем, а ее щеки рдели от мороза наливным сентябрьским штрифелем.

— О, гля, краля идеть! — сказал Прохор, увидев продавщицу, — Давай, девка, открывай свой лабаз. Смотри, как народ лечиться хочет!

— Ага, прямо сейчас, уже бегу растопырив крылья, — съехидничала Нинка, улыбаясь своим намалеванным "свистком".

Подойдя к магазину, продавщица открыла дверь, сняв с нее три амбарных замка, и сквозь гул сигнализации вошла внутрь. Народ в тот миг замер в ожидании, когда корабельный гудок райповской сигнализации умолкнет. Это и был тот условный знак, который давал право покупателям войти следом за продавцом в магазин.

Сирена стихла. В тот самый миг, замерзшие на морозе мужики, гурьбой ломанулись в открытую дверь, пихая друг друга в спины. Как всегда, первым у прилавка оказался Шумахер. Народ не зря окрестил его подобной кличкой, зная, что где бы Коля не был, он всегда будет первым. Он, словно скользкий угорь, проскакивал меж телами, оставляя позади всех тех, кто локтями работать не умел, да и не хотел в силу своего воспитания.

— Давай мне, Нинка, две бутылки водки, — сказал Коля, бросив на прилавок деньги.

— Что пить изволите? Выбор у меня будет побогаче, чем у Канонихи! — ответила продавщица, показывая на полки с алкоголем.

— Давай "Пшеничную", не томи, зараза, душу! У меня, мать твою, трубы горять, аж жить не хочется!

Нинка, не торопясь, как бы разминаясь перед прыжком в высоту, достала две бутылки водки и поставила перед Шумахером. Отсчитав сдачу, она, подав ему деньги, кокетливо улыбнулась и указательным пальцем стала накручивать спавший со лба локон.

— Следующий! — сказала Нинка нараспев, видя, что сегодня она будет с хорошей выручкой.

Уже через пятнадцать минут очередь закончилась.

В тот момент, когда продавщица отоваривала последнего "больного на голову" покупателя, в магазин вновь с криком ворвался Шумахер.

— Ты это, что это, змея, делаешь? Ты, по что рабочий люд травишь?

Ты сама пила эту гадость, стерва?

Нинка, ничего не понимая, хлопала своими бархатными ресницами. По физиономии Шумахера было видно, что он, словно Александр Матросов, полезет сейчас на амбразуру прилавка с голыми руками и задушит продавщицу, как это делал когда-то негр Отелло.

Что, что ты мне тут бутылки в харю тычешь? Сейчас, как возьму разновесы, как стегану по твоему рылу, так ты у меня сразу за прилавок встанешь! Чем ты, Шумахер, недоволен? — заорала она, широко открыв свой рот и держа в руке двухкилограммовую гирю.

— Так твоя водка, Нинка, стухла! — сказал Коля, тряся губами от бушующего в груди гнева.

— Как это — стухла? Водка же не тухнеть, идиот! Водка продукт вечный, как вселенная!

— А ты вот откушай из этого пузыря своей вселенной! — ответил Шумахер, подавая початую бутылку, — Мы с мужуками хотели по-соточке накатить, а там одна сплошная вонь дерьма и никакого тебе спирта!

— Да этого быть не могет!? Да как это водка стухнуть могла?

В тот момент мужики, купившие полчаса назад алкогольные напитки, стали возвращаться в магазин. Каждый тянул назад пузыри с водкой и вином, жалуясь Нинке, что продукт протух и не подлежит употреблению в виду его сильного зловония. Видя, что с минуты на минуту народ перейдет в атаку, продавщица ждать бунта не стала, а вызвала по сотовому телефону участкового майора Бу-Бу, а сама, не дожидаясь своего смертоубийства, закрылась в подсобке.

Участковый майор Бу-Бу, в миру Александр Бухарский, был прозван народом за исключительный талант жевать свои же слова. Даже родная мать майора не всегда понимала своего сына, который никак не мог внятно связать и трех слов. Вместо нормальных звуков, передающих человеческие слова, изо рта участкового вырывалось только одно — бу-бу.

— Что, бу, такое тут, бу, проишходить? — спросил он, войдя в наполненный демонстрантами магазин.

— Михалыч, ты вот глянь! Райповская водка стухла! Это катаклизьм какой-то? Аномальное явление! По всей деревне водка кошачьим дерьмом воняить!

— Не могет того, бу, быть, бу! — сказал участковый, — Дай, бу, я экшпертизу, бу, сделаю, бу!

— Что в район повезешь!? — спросила Нинка, держа руки на бедрах, — А деньги, что им, этим алкашам возвращать? Не буду я без заключения экшперта возвращать выручку! Не за той мой дед на фронте свои крови проливал, чтоб я, его внучка, державные деньги алкашам дарила!

Бу-Бу прилюдно открыл новую бутылку водки и с умным видом стал махать своей ладошкой перед горлышком, словно веером, втягивая в себя ее запах. Ничего не почувствовав, он поднес горлышко к носу и вновь втянул в себя запах, словно всосал военным прибором химической разведки.

В какой-то миг его глаза вылезли из орбит, завернувшись так, что он увидел кончик своего носа. Вонь, то ли тухлых яиц, то ли кошачьего поноса, пробила его до самых пяток, вызывая сильнейший приступ тошноты.

Майор Бу-Бу, мужественно собрав в кулак все внутренние силы, напрягся так, что жилы проступили на его вспотевшем лбу.

— О, гля, гля, мужики, майор тужится как! Видать здорово мужика шандарахнуло, что он, словно от горчицы, как рак покраснел! — сказал Шумахер, глядя на страдания участкового.

— Цыц, Колька! Не мешай майору экшпертизу делать! — вмешался Прохор.

— Ну, что? Ну, что? Ти стухла, майор, горилка? — спросил он, глядя прямо в глаза майору, дожидаясь заключения эксперта.

Сделав умное лицо, участковый еле выдавил:

— Дерьмо!

— О, мужики, майор сказал, что это настоящее дерьмо! Пиши, Михалыч, протокол!

В магазине райпищеторга в бутылках с надписью "Водка" обнаружено кошачье дерьмо! — сказал Коля Шумахер, показывая свою эрудированность.

Майор вытащил из планшета бланк протокола и с умным видом стал писать, допрашивая каждого мужика по факту произошедшего происшествия. Вновь народ загалдел, словно гуси на выпасе, и постепенно допрос стал перерастать в настоящий митинг.

* * *

Тем временем, когда мужики бегали по всей деревне в поисках "лекарства", инопланетяне, добравшись до колхозной фермы, навели там такой порядок, что даже коровы от удивления перестали мычать, а к вечеру того же дня, заметно прибавили к удою.

После утраты своего транспортного средства, пить водку с деревенскими мужиками они больше физически не могли. Устроившись на жительство в "красном уголке" фермы, они в минуты ожидания своего спасательного корабля, стали ухаживать за колхозным стадом, видя в коровах собратьев по разуму. Целыми днями они мыли, чистили и холили коров, словно своих родственников, и этот факт безмерной любви к животным был тут же оценен коровами по достоинству.

Рогатые, словно ожили. При виде зелененьких человечков они радостно прыгали в стойлах, размахивая в разные стороны своими хвостиками, и готовы были отдать все молоко, которое скапливалось в их вымени.

— Ну что, Хао! Я вижу, вы тут у нас обжились, да и животные очень вас любят! — сказал председатель колхоза, с любопытством разглядывая возрожденную из руин ферму, — Может вам гражданство российское сделать? Может останетесть у нас тут на Земле!? Вон Нюрку замуж возьмешь, детей нарожаете?

— Хао и Ху домой хотять! Дома хо хоросо! — сказал инопланетянин, опираясь на вилы.

— Ху, "кристалл жизни" надо найти, Ху скоро помирать будет, — сказал инопланетянин и из его огромных глаз по зеленым щекам скользнула слеза.

— Ничего, Хао, найдем мы твой кристалл, — сказал председатель, — Только кто его похитил?

— Там, там! — сказал зелененький и, взяв председателя за рукав дубленки, вывел его на улицу.

Солнце было в самом зените. Снег, словно миллиарды бриллиантов, блестел под его лучами, что казалось, будто ультрамариновое небо отражается в безбрежной голубизне чистейшего и экологически чистого снега.

— Там, там! — сказал Хао и показал длинным пальцем в сторону, где за покосившимся деревянным забором жила Максимовна.

— У Максимовны, что ли? — спросил председатель.

— Да-да! — закивал своей головой зелененький.

Он расстегнул фуфайку и положил на свою трехпалую ладонь амулет с кристаллом, точно такой же, какой был у Максимовны в клубе во время празднования Нового года.

— Так что, Хао, Снегурка — это, что бывшая старуха Максимовна? — спросил председатель.

— Да, да! — закивал дынеобразной головой инопланетянин.

— Кристалл зызни у нее. У нас у сех такие кристаллы! Мы без кристалла домой лететь не мозем! — стал телепатировать Хао прямо председателю в мозг.

— Я найду Максимовну, и она вернет вам ваш кристалл жизни, — сказал председатель.

Хао улыбнулся так мило, что по душе председателя покатились пушистые шарики.

Город Бормотухин Псковской области, 21-07 местного времени.

Вот уже целую неделю, как девчонка забрала фотографии, Зяма Наппельбаум не мог уснуть. Постоянные воспоминания о кулоне с огромным бриллиантом выворачивали его нутро наружу, и он не мог ничего с собой поделать. Видения о сказочном богатстве постоянно преследовали его, и ему казалось, что он просто сходит с ума. Даже на цветной фотографии, которую он сделал для себя, этот кристалл очаровывал какой-то невероятной внутренней силой. После недельного раздумья, Зяма, измученный такой душевной болезнью, сдался. Переломив себя, он с трясущимися от страха ногами и руками пошел в воровской притон. Там, в подвале бывшей районной кочегарки, переделанной под казино с названием "Дохлый пингвин", собирались все местные блатари. Во главе этой воровской "малины" стоял знаменитый на весь район вор по кличке Монгол. Монгол держал весь район в страхе и многие предприниматели ежемесячно платили ему дань, которую он фактически тут же спускал игрой в рулетку и покер, напрочь забыв о воровском общаке. Вот к нему, как местному авторитету, и обратился Зяма Наппельбаум, в надежде заинтересовать его возможностью заработать полмиллиона долларов.

— Ну, что ты приволок? — спросил Монгол, держа в зубах дымящуюся сигару, а в руках карты.

— Ви знаете, господин Монгол, у меня к вам необычайно выгодное предложение, — сказал Зяма, стараясь выглядеть в воровских кругах уверенно и убедительно, — Нам с глазу на глаз нужно с вами покалякать о хлебе нашем, насущном!

— У меня от моей братвы секретов нет! Давай, калякай, про свой насущный хлеб!

— Да и у меня нет от братвы секретов, но этот наш с вами разговор...

Монгол встал из-за игрового стола и, надев ковбойскую шляпу, медленно, словно сытый гусь, вышел к Зяме.

Зяма стоял посреди игрового зала и нервно теребил в руках свою шапку. Его лоб вспотел от напряжения, и он раз от разу вытирал его белым платком, где-то в душе проклиная себя за подобный шаг в криминальную жизнь.

— Так что, ты, мне поведаешь, иудей? — спросил Монгол, подойдя вплотную.

Зяма, прогнувшись в поясе, кланялся, словно читал талмуд и, тряся своей губой и заикаясь, тихо сказал:

— Я хотел предложить вам, господин Монгол, заработать пятьсот тысяч долларов.

У вора районного масштаба от удивления с головы даже сползла его знаменитая ковбойская шляпа, а сигара, не удержавшись во рту, упала на ковер заведения.

— Что!!! — только и спросил он, застыв в оцепенении.

— Ты, часом, овечка, луга не попутала!? — спросил он после недолгой паузы.

— Что вы, что вы, господин Монгол, разве я, Зяма Наппельбаум, могу обманывать таких уважаемых людей, как ви!? Да пусть разверзнутся воды Красного моря и затопят всю землю обетованную, если Зяма Наппельбаум соврал хоть на йоту! Вот, лучше взгляните на это...

Зяма вытащил из кармана цветное фото кулона и дрожащими руками подал его Монголу.

— Что это за сиськи? — спросил Монгол абсолютно не видя кулона с камнем.

— Мы можем уединиться? — спросил Зяма, оглядываясь по сторонам, — Чем больше людей будут об этом знать, тем меньше будет вероятность заполучить этот камушек.

На этот раз Монгол согласился с доводами Наппельбаума. Действительно, на кон была поставлена та вожделенная сумма, о которой давно мечтал он сам. Где-то уже в тайных закромах своего мозга он представил себя на шикарной яхте возле Канарских островов. Он, мелкий вор районного масштаба, выходил совсем на другой уровень, где такие фамилии и клички как Аль Капонэ, Ваня Питерский и Вага Тбилисский звучали, наводя страх на простого обывателя. В голове побежали круги, и он уже представил себя в красном "Феррари", окруженного кучей голозадых девок, поливающих его шампанским.

— Эй, человек! — обратился Монгол к персоналу казино.

— Что будет вам угодно? — ответил халдей, прогибаясь в поясе.

— В номера! У нас с этим иудеем будет сегодня большая игра, — сказал Монгол и, взяв его за рукав, толкнул Зяму в "номера", где еще в бытность коммунистического правления, при кочегарке была размещена душевая кабина для кочегаров.

Расположившись вокруг обитого зеленым сукном стола, Монгол закурил сигару. На американский манер он закинул свои ковбойские сапоги на стол и вытянулся на стуле, словно дождевой червь, выползший на асфальт.

— Ну, давай, выкладывай, что это за булыжник? — спросил он, скрестив на груди руки.

— Короче, дело обстоит так!

И Зяма стал рассказывать Монголу, как в его фотостудию пришла молодая девка, на груди которой болтался этот кулон. Как он фотографировал ее в обнаженном виде, и какие у нее ноги и прочие прелестные формы. Все это он подкреплял фотографиями, которые сделал в двух экземплярах. Монгол протягивал руку из-под ковбойской шляпы, беря снимок, и каждый раз цокал языком при виде обнаженных прелестей омолодившейся Максимовны. Он, как ценитель прекрасного, видел в эту минуту только бюст третьего размера. Кулон же с камнем как-то отошел на второй план. Фотографии голой девки сразили Монгола наповал, и в этот миг он переиграл свои фантазии, выкинув из своего "Феррари" голозадых девок, а представил себя уже в обнимку с Максимовной на палубе круизного лайнера. Она, словно героиня фильма "Титаник", стояла на самом носу бегущего по волнам парохода, широко разведя свои руки, а он, вор районного масштаба, держал ее за бюст, ощущая своими пальцами всю упругость девичьей груди.

— Что ты хочешь от меня? — спросил он Зяму, когда тот закончил рассказ.

— Я, господин Монгол, прикинул, что за этот камень можно вполне получить миллион долларов. Мой дядя Хаим Наппельбаум держит в Нью-Йорке на сорок первой улице небольшой ювелирный магазинчик. Я общаюсь с ним по интернету. Я слил ему эти фото, и он сразу мне подтвердил, что готов заплатить за этот камень один миллион долларов, — сказал Зяма, скрыв от Монгола истинную ценность этого камня.

Если бы в этот момент он знал, что ценность камушка не в его величине, а в энергетическом потоке, который он испускает. Если бы Зяма знал, что за такой камень, который омолаживает до самой юности, возвращая телу былую красоту, любая, самая дряхлая миллиардерша выложила бы не два миллиона долларов, как обещал ему дядя, а целый миллиард! Если бы он знал, какими свойствами он обладает, то никогда, ни за какие деньги, не стал бы продавать его. Но он, к сожалению пока этого не знал...

Открыв в Лос-Анжелесе салон омоложения, и представив тело Максимовны, как бесспорное доказательство чуда, можно было бы через омолаживающие сеансы для американских миллионерш, заработать еще больше, чем зарабатывает Бил Гейтс, изготавляя всему миру компьютерные программы. Камень этот открывал врата не просто в рай, он открывал врата в райскую вечность, и за это стоило перевернуть целый мир, чтобы вечно жить и быть вечно богатым и молодым.

— Так ты, иудей, говоришь, если мне удастся добыть этот камень, то я получу пятьсот тысяч? — спросил Монгол, поднимая шляпу стволом револьвера, как это он видел в американских вестернах.

— Да, да это бесспорно, — ответил Зяма, потирая под столом свои вспотевшие руки.

— А если, ты, меня кинешь или разведешь, как лоха? — спросил Монгол, — Ты понимаешь, что я сделаю с тобой?

— Да что ви, господин Монгол, такое говорите? Сделка есть сделка! Вы, что считаете, что я, словно Иуда из Кориафа!? Это тот за тридцать серебренников самого Иисуса Христа мог продать! Так вот, я лично хочу подтвердить, что я не такой! Как только камень будет у моего дяди, так сразу же я плачу вам пол-лимона.

— Я согласен! Пол-лимона, так пол-лимона! — сказал Монгол, закрепляя сделку крепким мужским рукопожатием.

В этот момент он даже и не подозревал, что в кармане трясущегося от страха бедного еврея Наппельбаума включен диктофон, который записал весть разговор. Сделка в этом деле на пол-лимона была самая глупая и дешевая, на которую мог клюнуть только такой местный вор, как Монгол. Озвученная им же самим сумма, смогла бы рассмешить даже тараканов, которые жили в этом казино в бывшем угольном складе, переделанным под ресторан. Пол-лимона, которые рушили все мечты и фантазии местного воровского авторитета, опуская его по своей глупости на уровень вокзальных бомжей.

Тело Зямы сотрясал смех, который выходил из кишечника и, дойдя до горла, вновь скатывался назад, вызывая даже судорожные колики. Он не просто смеялся, он ржал в душе, как ржет "сивый мерин", представляя, как на глазах местного авторитета он разрежет лимон и отдает ему его половину. Как тот с упоением будет слушать записанные условия сделки, и будет грызть ногти, осознавая, что он действительно лох — лох самого печального и самого глупого образа за всю историю человечества.

* * *

Сеня Гутенморген никак не мог смириться с тем, что жители его любимого Убогого подверглись такой напасти, которая случилась с водкой. На волне этих великих потрясений можно было вполне спокойно сколотить неплохой капитал, если привозить ее из райцентра и уже здесь в деревне торговать по хорошей цене.

Мысли Сени Гутенморгена роились в голове, подобно пчелам в жаркий июньский день и он, не выдержав этого думательного напора, решил прокатиться в район на инопланетной тарелке, чтобы пополнить свой семейный бюджет хрустящими купюрами последней денежной реформы.

Той же ночью он гордо вошел в свой сарай, где под сеном был спрятан инопланетный агрегат. Расчистив его от корма для крупного рогатого скота, он, как и в прошлые разы забрался внутрь, завалившись в кожаное кресло. Все было как всегда и Сеня плавно оторвался от земляного пола. Тарелка, зависнув в сарае, уперлась в крышу, слегка приподняв ее. Хруст деревянных стропил и переводов напугал Семена и он вместо того, чтобы посадить этот механизм на прежнее место, почему-то рванул вверх. Крыша сарая оторвалась и взлетела в воздух, зависнув над землей в пятидесяти метрах. Сеня ничего не видя, кроме своего сарая, нервно крутил шар управления, стараясь выскочить из-под неё, но не мог. Крыша, словно реактивная, летала над селом, будто была сорвана могучим смерчем и никак не могла упасть на землю. Как не старался Гутенморген избавиться от этого деревянного сооружения, у него ничего не получалось, пока он не решился на петлю "Нестерова". Тарелка, набрав высоту, вошла в "мертвую петлю", крыша сорвалась с нее и полетела вниз с огромной скоростью, а ударившись об землю, тут же развалилась на мелкие части.

Махнув рукой на разбитую крышу, Сеня уверенно направил инопланетный корабль в сторону райцентра. Спустившись до самой земли, он старался лететь так низко, что ветви деревьев иногда касались этого судна. Под тарелкой он видел просторы родной земли, покрытые снегом и поросшие кустарником.

Еще недавно здесть была жизнь. Колхоз процветал и все поля, которые заросли молодыми березками, были покрыты колосившейся рожью и пшеницей. На душе стало тоскливо и Сеня вспомнил теплое лето. Вспомнил свою жену Аньку, как бегал за ней на танцы, когда она еще ходила в девках. Как танцевал с ней в клубе под музыку "Бони-М", а потом тащил в жасмин, чтобы там в тиши кустов, покрытых ароматными цветами, влезть ей под юбку.

Совсем незаметно тарелка подлетела к Бормотухину. Выбрав место, Семен уверенно опустился так, чтобы никто не смог его обнаружить.

Короткими перебежками, словно партизан, он прокрался в центр города и вошел в дежурный магазин под названием "24". Час был поздний, и никого на улице не было.

— Здрасте! — сказал Сеня Гутенморген, здороваясь с продавщицей, — Водка есть?

— Сколько вашей душе будет угодно, — ответила молодая красивая девушка на длинных ногах.

— Мне двадцать бутылок! Нет, давай уже сорок, — сказал Сеня, вытащив из-за пазухи два емких "челночных" баула.

Сеня сложил водку и, рассчитавшись, хотел было уже идти, как вдруг...

В этот миг в магазин вошел настоящий американский ковбой. В его пасти торчала дымящаяся сигара и он, поскрипывая по полу своими ковбойскими сапогами со скошенными каблуками, подошел к прилавку.

— Детка, я хочу сказать тебе, что ты скоро станешь самой богатой в этом городе! Все Бормотухинские девки будут просто падать от зависти, — сказал Монгол, облокотившись на прилавок.

— Ты что, Монгол, в казино сегодня выиграл или обворовал кого, — спросила продавщица, ехидно ему улыбаясь.

— Ты что, дура! Не пристало мне, смотрящему за этим захолустьем, по чужим квартирам ошиваться, — сказал Монгол, — Я сегодня сделку заключил с нашим фотоаппаратчиком.

— С кем? — спросила продавщица, — С каким это еще фотоаппаратчиком?

— Ну, тот, что карточки на ксивы делает!

— А, с фотографом Зямой, — додумалась продавщица.

— Во-во, с ним самим. Он мне фотки подарил. Глянь, может, знаешь эту бабу?

Монгол бросил несколько фоток прямо на прилавок.

— О, глянь, сиски, всем сиськам сиськи! Не то, что у тебя, Светка, два прыща, от комариных укусов...

— Дурак! Не видала я этой профуры, — сказала девка, обидевшись на своего бойфренда.

Монгол глянул на Сеню Гутенморгена, как тот упаковывал алкоголь, и спросил:

— Эй, мужик, ты часом эту мочалку не встречал? — спросил он Сеню.

Семен заинтересовано уставился на эротические фотографии и сразу же опознал на них односельчанку Марию по кличке Снегурочка. Вот только, чувствуя со стороны местных криминальных структур какой-то подвох, признаваться в том, что эта девка из деревни Убогое он не стал.

— Не, не видал! Может залетная какая?

— Упакованная, шалава! Кулон этот, на миллион баксов потянул! Этот Зяма мне наводку дал. Он этот брульянт своими руками мацал и уже с америкосами шушукается по Интернету, чтобы его сбыть за кордон!

Сердце Сени Гутенморгена забилось от впрыска доброй порции адреналина. Машку нужно было срочно спасать и он, накинув ручки от сумок себе на плечи, прямо вывалился из магазина на улицу.

— Ну и дела, Машку мафия ищет, — сказал он сам себе под нос, — Надо майору Бу-Бу сказать, убьют ненароком девку!

Добравшись до инопланетного корабля, он, озираясь по сторонам, загрузил в тарелку водку и, поднявшись над огородами, мгновенно исчез в ночном небе в сторону своего села Убогого.

Не знал тогда Сеня, что все его труды напрасны и все, что он купил, не стоит даже выеденного яйца. Заклинания и чары инопланетян были настолько сильными, а действие "санитарного кордона" таким обширным, что даже привезенная из райцентра водка, тут же мгновенно портилась. Она, как и вся остальная, находящаяся в деревне, начинала вонять тухлыми яйцами и кошачьими какашками. Но это было еще не самое страшное, что могло быть, водка как раз и не протухала, а вот сознание сельчан было под гипнотическим действием внеземного разума. Вкусившие хоть раз зловонной жидкости, раз и навсегда отказывались от спиртного и больше никогда не могли его употреблять, пока работал антиалкогольный детектор, установленный пришельцами. Все это была плата марсиан за столь хлебосольное земное гостеприимство.

Инопланетяне две недели не могли выдержать то, что выдерживают люди годами своей жизни. Сами того не подозревая, все кто сталкивался с зелеными человечками, кодировались, и уже ни одна сила не могла повлиять на видоизмененные клетки головного мозга, которые просто противились употреблению спиртного.

— Ну и что ты приволок, зараза!? — кричала на Сеню Гутенморгена его жена Анька, — На кой черт тебе столько этого дерьма?

Баба так разошлась, что не заметила, как в руках у нее оказалась ступка для куриной мешанки, которая своими формами напоминала еловую дубину или биту для игры в бейсбол.

— Ты это, Анюта, палку-то брось! Чай ребры мне поломаешь, что я буду делать с поломатыми ребрами? — проголосил Сеня, шарахаясь от бабы с дубиной.

— Я вот сейчас садану этой палицей по твоей посуде так, что склянки по всей деревне полетять! — заорала Анюта и замахнулась на сумки с водкой.

— Не губи! Не бей, зараза! Лучше ребры мне ломай, а водку не тронь, гадина! Она хоть и смердить тухлятьем, так ее в магазин обратно сдать можно, — завопил Сеня и плюхнулся на колени перед Анютой, закрывая грудью баулы с алкоголем.

Сердце жены дрогнуло, увидев, как ее мужик стоит перед ней на коленях. Она в тот миг вспомнила, как стоял ее Сенька Морозов точно также на коленях, когда делал ей предложение выйти замуж. Как сидела она на лавке под липой, поглаживая свой вздувшийся от беременности живот, а он, Сенька Морозов, ползал перед ней, целуя её голые колени. В этот миг Анька заплакала и, бросив палицу, опустилась к своему Семену. Она обняла его, прижав к своей бабьей груди и, поглаживая по голове, вместе с ним залилась горькими слезами. Так и стояли они друг напротив друга, пока Семен не возжелал супругу всем своим существом. Возжелал её так, как возжелал двадцать лет назад, впервые затащив в кусты с жасмином. Он глубоко задышал, и зубами, расстегнув верхнюю пуговицу халата, коснулся своими губами ее груди.

— Ой, нате вам с кисточкой, покойник воскрес! — сказала жена, прижимая еще сильнее голову мужа.

— Нявошь на любовь потянуло, проказник!? — спросила она, хлопая ресницами.

В эти секунды ей было так хорошо, что она была готова простить Семену все: поломанную крышу сарая и целую кучу денег, потраченных на летающую тарелку. Простить и тухлую водку, которую он приволок домой из Бормотухина.

Нежно Сеня поднял на руки свою жену и понес в кровать. Она, обняв его, крепко висела на его шее, а бабье сердце в ту секунду сжималось от предвкушения того момента, которого она ждала уже несколько месяцев.

Миг безграничного удовольствия пролетел очень быстро. Сеня впервые за долгие годы превзошел самого себя, и благодарная за любовь Анюта, даже по этому поводу пустила слезу неописуемого бабьего счастья. Она нежно гладила своего суженого по голой спине, целовала его и, крепко обнимая, прижималась своей щекой, наслаждаясь телесным теплом своего единственного мужика. Ведь он, ее Семен, был сейчас роднее всех на этой земле, и Аньке казалось, что она просто приросла к нему всем своим телом и теперь никакая сила не сможет их разлучить.

Анюта, перевернувшись на спину и, заложив руки за голову, вдруг тихо сказала:

— А знаешь, Сенечка, а я вообще-то рада, что в нашем районе вся водка протухаеть. Ты, когда не пьян, так дюже до любови охочь! Ты таким, как седни, был двадцать годов тому назад. А почему? А все потому, что уже два дни, как не пьешь ее гадину. Вот, вот, она настоящая жись!!! — сказала Анька и вновь заплакала от счастья.

— Да что ты, дуреха, мокроту пускаешь? Да сложу я завтра крышу на нашем сарае.

— Я, Сенечка, не по сараю слезы лью. Я от счастья плачу, ведь ты у меня такой хороший! Может, мы ребеночка заведем? Вон по ящику видела, Президент наш денег по двести пятьдесят тысяч даеть, — многозначительно сказала Анька.

В эту минуту Семену на душе стало настолько тепло, хорошо и приятно, что он почувствовал, как вновь желает опуститься в омут любви. Закинув свою волосатую ногу на ногу жены, он прижался к ней всем телом, стараясь всей своей кожей впитать ее благодатное бабье тепло.

— Нявошь еще хочешь, неугомонный? — спросила она его, удивляясь прыти мужика.

— Угу, — промычал Семен ей на ушко и поцеловал в мочку.

— Так иди ко мне, яхонтовый мой, не томи душу, — сказала Анюта и прямо силой затянула на себя Семена.

Столица нашей Родины — Москва, Белорусский вокзал 07-04 московского времени.

Максимовна, вырвавшись из Убогого, ехала в поезде в Москву лежа на верхней полке. Она глядела в потолок и удивлялась тому, что произошло с ней за эти последние месяцы. Никак она еще не могла привыкнуть к тому, что она, прожив восемьдесят лет, вновь стала молодой и желанной. Судьба вновь ей предоставила шанс прожить новую, еще более полную и красивую жизнь. Все это настолько трогало ее за душу, что она, повернувшись на бок к стене, пустила горючую слезу. Все, что происходило с ней, как бы было вообще не с ней, а с кем-то другим, а она лишь только наблюдала за этими метаморфозами со стороны. Успокоив себя, она закрыла глаза и крепко заснула с мечтами о лучшей жизни. Сон теплой пеленой окутал ее, и под стук колес Машка увидела сновидение.

Ей снилось, будто она молодая и красивая девка, приезжает в Убогое и на глазах у всей деревни выходит из дорогой красной машины, показывая своим старым подругам, какой она стала красивой и молодой. Модные журналы пестрят от ее фотографий, а лучшие мужики столицы ходят вокруг, в надежде завладеть ее сердцем.

Саша Зек бросает к ее ногам, расписанную им в стиле Рембранта свиную шкуру, и она Мария Балалайкина, наступает на нее, словно королева Анна, покорительница северного народа великих варваров.

Поезд уносил ее вдаль и Машка абсолютно не подозревала, что уготовано ей дальнейшей судьбой...

— Москва, Москва, просыпаемся! — сквозь сон услышала Максимовна голос проводницы, — Через десять минут санитарная зона. Я закрою туалет...

Максимовна потянулась, освобождая мозг от ночных грез, и спустилась вниз. Прожив всю жизнь в деревне, она впервые ехала в столицу. Москва, как магнит манила, открывая перед ней широко распахнутые двери новых возможностей. Тут было все: деньги, слава, популярность и все то, что хочет молодая девушка на рубеже своего совершеннолетия.

Поезд медленно вкатился на Белорусский вокзал и, скрипнув чугунными башмаками, остановился. Народ выстроился в очередь к выходу. Максимовна, озираясь по сторонам, глядела в каждое окно вагона, стараясь впитать в себя, словно губка, первые впечатления от увиденного, но пока еще не было того, что могло удивить деревенскую девку.

Народ двигался по перрону сплошной стеной. Кто тянул чемоданы на колесах, кто огромные баулы, а кто просто так, как и она бежал налегке. Было зябко и все люди старались как можно быстрее окунуться в суматоху огромного города, чтобы за суетой забыть о конце января и том утреннем морозе, который обжигал лица.

Влившись в общую народную массу приехавших пассажиров, она мчалась в людском потоке словно щепка, уносимая полноводной рекой, пока не оказалась в метро.

Впервые за свои восемьдесят лет Максимовна вышла в люди. Все эти годы она провела в своей деревне и ни разу не высовывала носа дальше районного центра.

Лишь однажды много лет назад за свой каторжный труд ей довелось отдыхать на Черном море в пансионате "Колос". Партийное руководство района наградило Максимовну путевкой за внедрение изобретенной ей установки по отлову блох. В те далекие годы, когда народ не знал о существовании ядохимикатов, блох на льняных полях просто отлавливали вручную. Так вот Максимовна и придумала четырехколесную тачку с натянутым пологом, который покрывался невысыхающим клеем. Немецкий конь по кличке Геббельс тянул за собой по полю тачку, будоража цепями сидящих на молодой поросли льна зловредных и прожорливых членистоногих.

Эти твари настолько обожали молодые сочные побеги льна, что в один день, бросив своих кормильцев в виде котов, собак и прочей живности, в одночасье дикими стаями устремлялись на поля. Тут-то и начинался праздник желудка, а колхоз, проворонивший этот период халявного обжорства, почти всегда оставался без урожая столь ценной культуры. Так и тягал Геббельс по полям этот полог, к которому и прилипали эти твари, поднятые с ростков железной цепью.

Стояла Максимовна посреди огромного мраморного зала и, вращая головой, старалась предугадать направление своего движения. Мудрость и интуиция вели ее по пути к своей цели и уже к вечеру она смогла добраться до Шаболовки, где и проходил кастинг по отбору будущих звезд Российской эстрады и шоубизнеса.

Село Убогое - утро

Тем временем в покинутой ей деревне разворачивались просто детективные события.

Монгол, вдохновленный полумиллионной премией, которую обещал Зяма Наппельбаум, со своей командой отмороженных братков направлялся в Убогое. В тот миг ему казалось, что найти Машку будет легко, а еще легче будет отобрать у нее то, что гарантировало его благосостояние. Не знал Монгол, что ему на этот раз придется столкнуться не с простыми деревенскими мужиками, а с внеземным разумом.

Как и все "крутые перцы", приехал Монгол на разборки в черном внедорожнике с народным названием " Козел", который был списан военными еще в период командования маршала Малиновского. Поднимая клубы снежной пыли, перемешанной с черными выхлопными газами умирающего двигателя, Монгол не въехал, а просто влетел в деревню, чуть не столкнувшись с трактором Коли Шумахера.

— Эй ты, черт из коробочки, ты эту мочалку знаешь? — спросил наглым голосом Монгол, показывая Шумахеру фото Максимовны.

— А нявошь! Девка, чай местная! Живет тут недалече!

— Где, где она живет? — сгорая от нетерпения спросил ковбой.

— А вон та хата на краю деревни, — стал показывать Коля Шумахер, полагая, что к Машке приехали ее городские ухажеры.

Ничего не сказав, Монгол прыгнул в "Козла" и, скрипя рессорами, покатил в сторон,у указанную трактористом.

— Это кто такие? — спросил Сеня Гутенморген, щелкая семечки.

— Это... — задумался было Коля Шумахер.

— А хрен их знаеть! К Машке приехали, видать свататься будуть? Один красивый такой, что американский ковбой. Сапоги золотом шиты, шляпа во, что зонтик! Ну, прямо блин, Суппер-Пуппер из штату Калихворния! — сказал Шумахер и плюнул вслед приезжим.

— Ты давай гони к Прохору на кузню, а я за Зеком сгоняю. Ща устроим этим ковбоям пламенный прием!!! Будут знать ,как нашу Машку забижать!!!

— А что, не хай сватаютси! Нам то, что!? — сказал Шумахер, почесывая свой затылок.

— Ты, Шумахер, дурак ! Эти уроды приехали к Машке, чтоб яёный кулон с камнем отобрать. Я этого козла ковбоя, видел в райцентре, и он мне фото Машки тоже показывал. То, Колян, бормотухиная махвия!

— Махвия говоришь!?

— Махвия! — ответил Сеня Гутенморген и выплюнул шелуху от семечек на белый снег.

— Сейчас мы той махвии навалим таких звездюлей, что дорогу в Убогое забудуть на усю жизнь! — сказал Коля и рванул свой трактор так, что тот встал на дыбы на задние колеса, словно арабский скакун, пришпоренный наездником.

— Сейчас им сделаем махвию! — крикнул он из окна трактора, и помчался в кузницу к Прохору.

Осмотревшись, Сеня Гутенморген, подвернув свой овчинный кожух, помчался к Зеку, который уже с самого утра трудился в свинарнике над росписью очередного свиного стада. Выполняя заказ одного из авторитетных "олигархов", Зек, уже целую неделю под музыку Михаила Круга "Кольщик нарисуй мне купола, рядом чудотворный крест с иконами", расписывал хрюшек в уголовной тематике, аккуратно выводя тушью на откормленных свиных боках соборы и святые распятия.

Свиньи, как ни странно, обожали эти сеансы иглотерапии, так как испытывали настоящее райское наслаждение от выпитой водки, к которой они не были равнодушны, как все местные жители, да от приятных покалываний Сашкиного "станка", сделанного из старой электробритвы.

— Что за черт тебя принес? — спросил Зек, сидя верхом на пьяной свинье.

— Там, Санек, махвия бормотухиная приехала. Машку ищут и хотят яёный кулон отобрать. Говорят огромных денег стоить! Я Шумахера за Прохором послал, битву будем организовывать.

— Я, Сеня, против кровопролития... Я что, зря зону тапочками полировал? Мы ту махвию так напужаем, что они до конца жизни не очухаются. Ты пойди и сам им скажи, что Машка тут на свинарнике. А я их тут встречу, как полагается. Вон глянь, у меня "братвы" сколько. Я им такой рамс раскачаю, мама не горюй!

Сеня, вновь подвернув полы своей дубленки, помчался к Шумахеру, чтобы сказать непрошеным гостям, чтобы они искали Машку в свинарнике.

Уже через несколько минут "Козел", упершись в сугроб, замер невдалеке от местного свинокомплекса. Монгол и еще трое бормотухинских авторитетов вышли из машины, взяв с собой бутылку водки, и направились прямым ходом в свинарник, в надежде, что как раз там они и застанут врасплох свинарку Максимовну с огромным бриллиантом на шее и напоят ее водкой до беспамятства.

Первое, что бросилось им в глаза, это какой-то таинственный мужик в черном плаще, который стоял посреди этого свинарника. На его лице громоздились большие очки в роговой оправе. В руке он держал палочку и, махая ей, проговаривал:

— Мгодиум инсектру патронум! Мгодиум инспектру патронум! Трах тибидох!!!

— Босс, это кто? — спросил один из бормотухинских мафиози, показывая на Зека пальцем.

— Я так понимаю, это местный Гарри Поттер! Сейчас мы у него узнаем, где эта швабра с бруликом, — спокойно сказал Монгол, не зная какое представление сейчас разыграется.

— Эй ты, Гарри Порттер, где нам эту бабу найти!?

Сашка Зек сквозь замазанные свиными испражнениями очки взглянул на фото и, сделав суровое лицо, спокойно сказал:

— Её, мужики, вчера "братва" из Пскова искала! Только у них ни хрена не получилось!

— И что? — спросил Монгол, закуривая сигару.

— Я их усих в свиней превратил! Вот уже целые сутки волшебной палочкой махаю, а обратно в людей ну никак не могу. Что-то не получается!!! Может вы поможете!?

— Да что ты, убогий, гонишь? Да я сейчас тебе... — не успел сказать Монгол, как Сашка Зек взмахнул палкой и зычным голосом пролепетал заклинание:

— Вингардиум лови-осса! Вингардиум лови-осса! Ахалай-махалай!!!

— Ваша водка, бродяги, стухла и превратилась в кошачье дерьмо! — сказал Зек, зная особенности местной аномальной зоны.

— Ха-ха-ха!

— Да что, Монгол, что он такое трет!? — спросил один из мафиози, который в руках держал бутылку для оплаты услуг свинаря в поисках Машки, — Дай я ему по его окулярам ввалю! Будет знать, как нас дурачить!

— А ты, босяк, попробуй, попробуй свою водку — сказал Зек и вновь захохотал ужасным дьявольским голосом, — Ха-ха-ха!

Мафиози открутил пробку и ради любопытства опрокинул бутылку в рот. Мгновенно он выплюнул содержимое и заорал на весть свинарник так, что даже свиньи, сидящие в клетях, неистово завизжали от страха и гулко затопали копытами по деревянному настилу.

— Стухла, сука! Правда, Босс, она стухла! На, сам попробуй!

— Не гони беса, Кучерявый! Водка стухнуть не может, — сказал ковбой и, взяв бутылку присосался к ней, словно к груди матери.

В тот момент зловонная жидкость с запахом кошачьего дерьма ворвалась ему в рот. Монгол, раздув щеки, словно жаба, мгновенно выплюнул эту гадость, будто из распылителя. Ошибкой бандита было то, что остатки водки он тут же вылил из бутылки на пол. Приученные к алкоголю свиньи, почуяв знакомый запах, оживились, и от нетерпения сталикопытами карабкаться на деревянные перегородки.

Зек спокойно, как ни в чем небывало, открыл клети, и разрисованные в блатном боди-арт стиле свиньи гурьбой бросились в проход на запах алкоголя, не обращая никакого внимания на городских гостей.

— Босс, глянь и вправду братва! — крикнул один из приятелей Монгола, — Валим отсюда, пока этот придурок нас тоже в свиней не превратил!

Бормотухинские мафиози бросились из свинарника вон, оставив своего главаря на произвол судьбы. Монгол, оцепеневший от увиденного, так и остался стоять на одном месте. Он замер, словно в эту долю секунды был парализован ударом электрического тока. Татуированные, словно воры на сходняке свиньи, хрюкая и визжа от предвкушения благодати, сбили его с ног и стали вылизывать пролитую им водку, как лижут коты капли валерианы.

Испачканный с ног до головы свиными фекальными массами и потоптанный копытами, Монгол в страхе выполз на карачках из свинарника и, спотыкаясь, бросился к отъезжающему "Козлу".

Открыв дверь, он влетел в машину, стряхивая с себя остатки навоза.

— Ты видал!? Ты видал, что, тварь, делает? Братву в свиней превратить, — сказал Кучерявый, как бы оправдываясь за свое позорное бегство.

— Давай, жми железку! Поедем к фотоаппаратчику и навалим за то, что подписал на это дело областных пацанов. Видно, сука, работает на два фронта? Ох, не люблю я этих иудеев. Ох, не люблю! Я, пацаны, хоть и не антисемит, но никогда не прощу им, гадам, распятого Христа.

— Так Христос был тоже иудей, — сказал Кучерявый, вращая "баранку".

— Дурак ты! Христос, был нашим пацаном, русским! Он там от Ваньки Грозного прятался!

— А может, Босс, тот Поттер, блефовал? — спросил один из бандитов, — Может это и не братва вовсе, а настоящие свиньи?

— А, ты, сходи, проверь, может к вечеру и ты будешь хрюкать? — сказал Монгол, закуривая новую сигару.

— Я, пацаны, точно такие татушки у братков из области видел, на сходняке! Век мне воли не видать! Может, Кучерявый, скажешь, что и водка стухла еще в магазине?

— Да, водка стухнуть точно не может! Значит не блефовал тот Поттер, — сказал Кучерявый, задумавшись своим мозгом.

Дальше ехали молча. Хоть и пахло от Босса не цветочным ароматом, а дерьмом, никто не хотел гневить Монгола, который и так был взбешен. Желание заработать полмиллиона долларов хоть и осталось где-то в сознании Монгола, но увиденное своими глазами волшебство, словно шлагбаум перекрывал путь к достижению этого интереса.

Москва Телецент "Останкино" — где то утром или вечером.

Уже неделю, как Максимовна приехала в Москву. Первые пробы кастинга на "Комбинат шоу звезд" не дали ей ответа о наличии у нее таланта эстрадной певицы, но она не терялась. Зная о свойствах своего чудодейственного амулета, решилась Машка на самый отчаянный шаг. Где-то в кулуарах Останкинского телецентра, она, как бы случайно оказалась в лифте с продюсером этого проекта Аллой Борисовной Пугачевой. Прима Российской эстрады была дамой не первой свежести, но всегда старалась выглядеть по стать более юным дарованиям. Куча косметических операций, личные стилисты и стоматологи, делали все, чтобы хоть как-то поддержать ее увядающий организм. Машка знала, что ее камень сможет в течение недели лет на пятнадцать омолодить увядающую приму и этот факт мог гарантировать ей старт в новую жизнь московской элиты.

Выкатив наружу свой бюст, Максимовна, как бы промежду прочим, обнажила висящий на груди амулет с камнем "вечной молодости". Неловко повернувшись, она специально выпустила из рук папку с портфолио, и глянцевые фотографии скользнули на пол под ноги приме.

— Ой, простите, Алла Борисовна! — сказала Машка, наклоняясь за фотографиями, — Я так неловка...

— Ой, деточка, я же видела вас на кастинге. Вы прошли? — спросила Пугачева Машку, зная, что ее отфутболили.

— Нет, Алла Борисовна, не прошла, — сказала Максимовна, собирая с пола свои фотографии.

Она стала складывать их в таком порядке, чтобы на глаза Пугачевой попала именно та фотография с ее филигранным кулоном. Зная страсть "звезды" к всевозможным украшениям, Машка так повернула фото, что звезда российской эстрады прямо впилась в инопланетный амулет своими глазами, старась пробуравить насквозь пачку фотографий.

— Занятная безделушка, — сказала она и, взяв в руки фото Машкиного бюста с висящим на нем амулетом, принялась его в упор рассматривать.

— Камушек-то хоть настоящий? — спросила она, делая заинтересованное лицо.

— Да, Алла Борисовна, настоящий! Мне от моей бабки по наследству достался! А вот бабке моей он достался еще от прадеда! Вот он у меня на груди, посмотрите сами!

Максимовна, не снимая с себя амулета, прямо на ладони поднесла этот камень к свету.

Огромный бриллиант, весом в шестьдесят или даже более карат, заискрился на ее руке, вызывая в душе примы необыкновенный душевный трепет.

Пугачева аккуратно взяла его двумя пальцами, и ее глаза присосались к Машкиному кулону, стараясь поглотить всю его красоту.

— Дорогой, наверное? — спросила она, прикидываясь эдакой простушкой.

— Я не знаю. Может быть и дорогой, — ответила Максимовна, еще более подыгрывая звезде.

— Так ты, деточка, что не прошла кастинг? — спросила Пугачева, зная, что Машка осталась за бортом проекта по причине своей нищеты.

— Да, у меня не получилось, — ответила та, замечая, как блестят глаза примы, — Волновалась, наверное очень!

— Я могу дать тебе мастер-класс, если ты, конечно, желаешь этого? Могу даже повлиять и на решение жюри. Я ведь спонсор данного проекта!

— Ой, Алла Борисовна, я просто буду счастлива! — сказала Машка и, расплывшись в счастливой улыбке, захлопала в ладоши.

В этот миг она знала, что хищная Алла Борисовна заглотила наживку, словно голодная щука в преддверии холодной зимы.

Двери лифта открылись и они обе оказались в просторном холле Останкинского телецентра.

— Давай, деточка, тогда обсудим условия нашей сделки, — сказала Алла Борисовна, приглашая Машку в буфет и уже в голове обдумывая операцию по изъятию "камушка".

Если бы в тот момент она знала, что этой деточке стукнуло уже восемьдесят. Если бы прима только знала, что уготовила ей судьба, она бы без всякого сожаления рассталась со всем своим богатством, лишь бы заполучить этот амулет.

Присев за свободный столик, "звезда" сказала:

— Я на днях, деточка, уезжаю в Хельсинки на эстрадный конкурс "Интервидения". Твой кулончик очень подходит к моему новому сценическому наряду. Я готова заплатить любые деньги, лишь бы купить у тебя эту вещицу. Ты согласна, деточка!?

— Я, Алла Борисовна, продать это не могу. В завещании бабушки было сказано, что его нельзя продавать, иначе он утратит свои необычайно дивные свойства.

— Какие еще такие дивные свойства? — спросила прима и вплотную приблизилась к Максимовне.

Балалайкина тихо и таинственно сказала:

— Камень этот не простой — он волшебный! Он приносит необычайную удачу! Я, конечно же ,могу его вам дать. Но, Алла Борисовна, только на время ваших гастролей по Финляндии, а то моя покойная бабушка проклянет меня на всю жизнь! Вы меня понимаете!?

Прима задумалась на некоторое время и, помолчав, ответила:

— Я согласна. Я сегодня же скажу нашему продюсеру "Шоу комбината", что ты, деточка, зачислена на следующий тур. Ты же талантлива и красива! Я думаю, у тебя будет большое будущее!

Если бы Пугачева знала, что этой деточке скоро стукнет восемьдесят, то она давно бы разогнала свой "Комбинат шоу звезд", сделав ставку только на эту моложавую, а точнее омолодившуюся старушку-веселушку.

— Ой, как я рада! Я прямо вся горю от счастья! Вот только, Алла Борисовна, нам с вами нужно договорчик составить! Это же семейная реликвия и я не хочу потерять ее. Иначе меня моя бабка, как пить дать, достанет с того света! Она же была известная на весть Союз колдунья!

Звезда недовольно поморщилась. Впервые она встретила девушку, которая так трепетно относилась к своему наследству, не доверяя вещь в чужие руки. Сначала это даже обидело приму, но девчонка, как ни крути, была права. Камень-то стоил огромных денег и нуждался в договорных обязательствах скрепленных подписями.

Мудрая Максимовна, ученная годами жизни, знала, что, одев этот кулон, Алла Борисовна никогда уже не сможет расстаться с ним. Она, словно заядлый наркоман, будет требовать "новой дозы", чтобы на долгие годы сохранить с его помощью свою уходящую молодость. Только договор, подписанный ей собственноручно, мог как-то повлиять на возврат амулета в целости и сохранности.

— Я, деточка, пришлю к тебе своего адвоката, он и составит договор. А через десять дней я после гостролей возвращу тебе твою безделушку обратно. Ты согласна, милочка?

— Да! — ответила Максимовна, приняв предложение примы.

Только сейчас она поняла, что камень дарил не только молодость, он дарил настоящую удачу. Разве могла Алла Борисовна предположить, что через десять дней из ее рта вывалится весть имплантированный японский фарфор, а рот заблистает своими родными жемчужинами зубов. Разве она могла предположить, что ее целюлит, с которым она вела борьбу на протяжении всей жизни, разгладится, словно под утюгом, не оставив даже былых воспоминаний о страшных рубцах на постаревшей коже. Разве могла она предугадать, что ее женские груди, напоминавшие последние годы пожухлые чебуреки трехдневной выпечки, всего лишь за каких-то десять дней приобретут первозданную красоту и шикарные персикообразные формы, как у великой мраморной статуи Венеры Милоской.

Хитрости и продуманности Балалайкиной Машки могли позавидовать даже спецслужбы Израиля и Великобритании. Подобное внедрение в самый ближний круг примы, о котором мог мечтать любой фанат, для Марии Балалайкиной не составило особого труда. Звезда ведь выросла на глазах у Максимовны, превратившись из нищей девчонки с рыжими волосами и платьицем из тюля в даму пышных форм и бескрайних денежных закромов, равных бюджету Украины. Вся жизнь примадонны прошла перед глазами и ушами Балалайкиной на виниле, да на "костях" пластинок изготовленных на рентгеновских снимках.

Максимовна с упоением заслушивалась дерзким голосом Аллы Пугачевой и всегда мечтала хотя бы притронуться к ее тени на стене деревенского клуба. Годы уходили и некогда прыщавая девчонка, мотающаяся по захолустьям и деревням, превратилась в первую поющую леди великой страны, к мнению которой прислушивался даже сам Президент Утин.

Дело было сделано. Веселое общежитие на три месяца проекта, регистрация в столице и четырехразовое питание в кругу будущих кумиров всея Руси — все было куплено и за все уплачено. Максимовна знала, что омоложенная прима Пугачева будет теперь стоять за нее горой и никакие инсинуации и рейтинги в прямом эфире не смогут уже изменить ее судьбу — судьбу Марии Балалайкиной.

Свинарник колхоза — утро

Майор Бу-Бу ворвался в свинарник держа наготове пистолет Макарова, словно заправский супермен. Он, подобно профессиональному спецназовцу, глядел на мушку двумя глазами, стараясь визуально контролировать всю ситуацию вокруг себя, как учила его Родина в былые времена криминальных лихолетий. Его глаз светился, будто бриллиантовый, от желания хоть раз в жизни влепить пулю из своего табельного оружия, какому-нибудь преступному элементу или залетному супостату с бородой.

В тот самый миг Саша Зек в компании с зелеными Хао и Хо сидел в комнате сторожа по свинарнику и угощал инопланетян хорошим ароматным чаем из зверобоя и сушеной малины. Он рассказывал инопланетянам о приезде мафии так заразительно, что они смеялись и чирикали на своем языке, раздувая щеки, словно лягушки на болоте во время периода всеобщего весеннего совокупления.

Сквозь открытую дверь своей "живописной" мастерской Сашка Зек видел, как майор Бу-Бу крадется между свиных "камер", направляя свой пистолет на посторонние звуки, издаваемые хрюшками в соседних клетях.

— Эй, начальник, ты тут кого ищешь? — спросил он.

Майор вздрогнул. Спрятав свой пистолет в кобуру, он улыбнулся и с таким же счастливым выражением лица сказал:

— А где эти, бу...?

— Кто? — переспросил Зек, затягиваясь самокруткой.

— Эти, бу-ба-ба-бандюганы!

— А, эта шпана, что ли бормотухинская!? Да я их, майор, уже в свиней превратил. Трах-тибидох, мать их! Вон взгляни, стоят родимые и не дергаются.

— Ты поди к нам, майор, чаю попьем, да за жись покалякаем, а бандиты твои никуда не денутся, разве, что на бойню пойдут, а их шкурки на кошельки...

Майор снял шапку и пристроился на свободную табуретку. Расстегнув форменный полушубок, он закурил свой "Беломор" и, глубоко затянувшись, выпустил струю дыма.

— Выпить бы, бу, — сказал он, отхлебывая чай из граненого стакана.

— Пей! — сказал Зек, и поставил перед ним бутылку водки.

Гуманоиды, выпучив и без того огромные глаза, переглянулись и посмотрели на майора с неким подозрением.

— Да где, бу-бу, уж там. Все эти твари, бу, зеленые своим колдовством, бу, всю жизнь нашу испортили, гады!

— Нихто, насяльник, васу зизь не портиля... Ви, земляне, сами ее спортиля, а ми наладиля....

— А если я, вас, бу-бу, гуманоиды хреновы, в КПЗ посажу для выяснения личностей, а? Документики у вас есть, чтобы, бу-бу, на нашей планете такие, бу, экшперементы проводить? Лицензию, бу, давай! Может ты, Хао, бу, какой террорист чеченский или какой инопланетный, мать твою? — завелся участковый, — Может ваша цивилизация, бу, враждебная нашей и вы только и мечтаете, как захватить, бу, нашу, бу, планету!?

— Тсы, насяльник, беса-то не гони! Хао и Хо закон Земля знають! Мы с миром к вам прилетели! Тсы мое саяффление на угон насего звездолета принял? — спросил гуманоид.

— Принял, принял, бу, — сказал майор, отстербывая чай.

— А ты насел его? — спросил гуманоид.

— Слушай, Хао, где я могу за две недели вашу тачку, бу, изыскать? У нас в России Мерседесы шестисотые пропадают, а ты тут со своей, бу, тарелкой ржавой в душу лезешь...

— Наса корабль луцсе васа Мерседеса. Наса корабль мосет летать на другие планета, — сказал Хао, размахивая своими тоненькими ручками.

— Выпить бы? — сказал тихо майор с чувством душевной горечи, — На душе, будто кошки нагадили.

Он обнял руками свою голову и застонал:

— Голова, бу, бболит!

— Тсы, насяльник, найди наса корабль и Хао так сделать, сто васа вода в спирт преффратиться, пей себе на сдороффье!

— Да не могу я, бу, столько выпить, мне закуски не хватит. А корабль твой, бу, найдем. Ты мне, бу, вот что скажи, Хао, у вас документы какие есть? Вам нужно регистрацию сделать. Живете, бу, блин, тут, как бомжи, бу! У нас в России молдаване и те с документами. А вы прикатили с другой планеты и без всяких, бу, докумэтов. Я, блин, бу, удивляюсь, как вас пограничники еще пропустили?

— Тсы, насяльник, беса не гони! Хао и Хо документ иметь. Наса документа в звездолете лезала. Найдеса наса корабль, найдетса и наса документа...

— Что ты, майор, доколупался до инопланетян? Радоваться должен, что у нас контакт с внеземным разумом произошел. Это может быть впервые за всю историю цивилизации. Знаменательнейшая дата. Да наши дети и внуки всю жизнь будут гордиться этим! Во!

— А что они лучше киргизов, бу, или каких там молдаван? — спросил майор.

— Они же наши гости! Они же гуманоиды, мать твою!

— Киргизы тоже гуманоиды, а документ, бу, имеют! А еще у них эта, бу, оружие имеется! Может они, бу, террористы и прилетели совершить теракт? Бу, будем потом расхлебывать. ФСБешники, бу, потом все внутренности вытянут через запасной выход!

— Уже совершили! Две недели, как водки не пьем, — сказал Сашка Зек и понурил свою голову, — Две недели, как во всем районе протух весть алкоголь!

Две недели странных ощущений и дискомфорта, который вытягивал из мужского населения все жизненные соки. Все мужицкие посиделки сейчас проходили только под хороший черный чай и трезвые головы. Были в этом явлении и свои преимущества. От нечего делать, мужики бросились работать и за две недели трезвой жизни всего колхоза стали видны даже некоторые результаты их труда.

Лица их жен за это время словно просияли и даже Нинка, продавщица местного райповского магазина отметила, что местные бабы стали больше брать хороших продуктов, в отличие от тех дней, когда их мужики беспробудно пили. Жизнь как бы заново возрождалась и это очень радовало председателя колхоза, который был благодарен внеземному разуму за подобный "санитарный кордон", окруживший его владения от властвования "зеленого змия".

В тот момент, когда мужики прознали про проделки марсиан, они всей гурьбой собрались и с топорами да вилами двинулись в сторону фермы, дабы навсегда порешить чужаков и вернуть жизнь в беспробудное пьяное русло. Но удивленный этой демонстрацией Хао вытащил свой "пистолетик", да так стеганул молнией по местным алкашам, что те прям окаменели возле колхозной фермы, как это некогда было с Марией Максимовной Балалайкиной.

Очухавшись, мужики повод своего сбора так вспомнить и не смогли. Молча, они разошлись по домам и уже никогда не собирались идти "войной" на пришлых чужаков, желая поставить точку их колдовским чарам.

Деревенские же бабы, увидев новую трезвую жизнь своих мужей, просто таяли в тот момент от своего бабьего счастья. Ведь теперь, лишенные своего главного хобби, мужики всю свою энергию отдавали им — своим женам. От того, в знак благодарности за свое безмерное счастье и потянулись к колхозной ферме нескончаемые потоки счастливых и беременных баб. Кто приносил крынку сметаны, кто жареную курочку, а кто тертых, румяных драников с сыром и чесноком.

Каждой в тот момент хотелось отблагодарить внеземных существ за их добродетель и понимание нелегкой доли русской бабы.

Только благодаря вкусной и здоровой пище, Хо, утративший свой "кристалл жизни" в бою с Максимовной, еще продолжал жить с надеждой на скорое возвращение на свою планету. Его друг и соотечественник Хао, как мог, поддерживал его и делился с ним своим кристаллом, от чего гуманоиду иногда становилось значительно лучше. Никакие земные лекарства, никакие земные травы и корешки не могли спасти жизнь Хо, и он постепенно угасал, как угасает горящая свеча. Только всемогущий кристалл вечной молодости мог вернуть инопланетянина к жизни и восстановить его силы, утраченные на Земле.

Разве могла Машка Балалайкина знать об этом? Разве могла она, русская женщина, оставить судьбу этого гуманоида без своего участия? Нет, никогда! Никогда она не смогла бы забыть и оставить это зелененькое существо с большими глазами один на один со смертью, даже ценой своей возрожденной молодости.

Никогда она не смогла бы затушить его угасающую свечу и не смогла бы простить себе его смерть, если бы он крякнул по ее вине. Максимовна была простой русской женщиной, а это уже обьясняло все.

— Хао, сколько еще протянет ваш Хо? — спросил колхозный инженер Коля Кнусс, склонившись над телом больного гуманоида.

— Хо осталось зыть три месяса! Хо будет умирать! — сказал Хао и его рука коснулась головы Хо.

Тот от прикосновения открыл свои огромные глаза и слеза скатилась по его щеке.

— Я, думаю, за три месяца мы сможем вернуть ему его жизненный кристалл. Найду Машку, где бы она ни была! Я тебе это обещаю!

Кнусс, глядя на потухающий взгляд инопланетянина, нервно курил, глубоко затягиваясь. В эти минуты его душу будто сжало что-то огромное и тяжелое.

Хо, был беззащитен, словно ребенок и это рвало его сердце на части. За это время все деревенские настолько полюбили своих инопланетных гостей, что каждый был готов отдать частичку себя ради жизни этого странного зелененького человечка.

— Хао, я забираю Хо к себе домой. У нас ему будет лучше. Пусть с моей матерью поживет, пока я буду искать его жизненный кристалл, — сказал Коля Кнусс.

— Тсы коросый селовек, — сказал Хао, — Сабирай Хо себе в дом...

Коля Кнусс поднял хрупкое тельце на руки, обернув его в шерстяное одеяло, и словно больного ребенка понес домой.

— Кого ты волокешь, дедушка Мороз, борода из ваты!? Свинку себе купил, что ли ? — спросил Сашка Зек, расплываясь в улыбке, — Хочешь я ее тебе бесплатно разрисую? У меня сейчас на классику большой спрос. Сделаю на ее спине "купание красного коня" Петрова-Водкина...

— Дурак ты, Зек! Гуманоид наш умирает, а ты в душу лезешь со своими наколками. Наколи ты себе на заднице какую классику в виде паровоза с Лениным на вагоне.

— Во я знал! А что ему уже наше земное не в нос? Наши бабы вроде и кормят их, как на убой. Все харчи самые лучшие на ферму сволокли этим гуманоидам, а они тут дохнуть собираються, словно мухи от хлорофоса! Вон даже Бу-Бу им вид на жительство оформил. Живи себе и радуйся! — сказал Зек и, утерев рукавом фуфайки сопли, поплелся в свою свиномастерскую.

— Ты собери наших пацанов, да приходите ко мне! Я сейчас баню истоплю, помою этого лунатика с веником да квасом, а потом и поговорим по душам. Будем Машку искать, чтобы вернуть гуманоиду его кристалл жизни. Мне Хао сказал, что они без этого кристалла умирают очень быстро. Этому три месяца жить осталось!

Сказанное Кнуссом настолько тронуло Зека, что он, не удержавшись, сказал:

— А что Машку искать? Вчера ее по ящику показали, в Москве она, в "Звездном комбинате" поет. Вот только скажу я тебе, Колян, ее еще и махвия бормотухиная ищет. Братва неделю назад наезжала на мой свинокомплекс. Требовали выдать ее с потрохами и кристаллом!

— Не знал я, Санек, у меня телевизор уже две недели не показывает. Надо в район везти ремонтировать, — сказал Кнусс и пошел к себе домой.

— Да, жалко лунатика. Клеевые, блин, пацаны, хоть и гады! — сказал сам себе под нос Сашка Зек и, развернувшись, поплелся в кузницу, где мог поговорить с мужиками на любую тему.

Март брал свое. Солнце источило подтаявший снег и любая соломинка, любой кусочек коровьего или конского навоза, мгновенно нагревался на солнце и создавал на подтаявшем снегу глубокие проталины. Сашка шел, хлюпая своими калошами по талой воде, пока не добрался до кузницы, которая стояла невдалеке от колхозного сада.

Мужики крутились возле своих машин, готовя технику к посевной. В кузнице с гулом горел горн, а пневмомолот отбивал ритм, рихтуя раскаленный на углях лемех плуга. Прохор, голый по пояс в брезентовом фартуке, местами прожженный шальной искрой, держал в огромных клещах кусок раскаленного железа и точными ударами ровнял завернувшийся от пойманного камня плуг. Пот тек по его лбу и он раз от разу вытирал его такой же потной рукой. Мужики сидели на снятых с тракторов сиденьях и, глядя на работу кузнеца, курили знаменитый бормотухинский самосад.

— Привет трудовому народу! — сказал Зек, войдя в помещение кузницы.

— Все курите. Все курите, окаянные, а в деревне, между прочим, наш гуманоид Хо со дня на день может сандалии нарезать! Жалко же парня. Я так думаю, Прошка должен ему сковать оградку и крестик! Похороним, как подобает провославным, а они за это обещали с нас свою порчу снять!

Мужики, услышав плохую и хорошую новость, загалдели, что колхозные гуси, увидев прокравшуюся в сарай лису. Прохор бросил в кадушку с водой расклепанный на молоте лемех и, вытерев пот со лба волосатой рукой, сказал:

— Може кровь ему нужна? Так я хоть сейчас литр, а то и два дам!

Сашка Зек сел на оббитый железом верстак, и затянувшись самокруткой, сказал:

— В твоем портвейне, Прохор, крови не обнаружено! Не, крови лунатику не надо! Кришталл жизни ему нужон, мне так ихний Хао сказал. Только с этим кришталлом наша Снегурка Машка до Москвы сквозанула. Вон вчера ее по ящику видел, прыгала на сцене, да выла, что мой кобель на луну. Звезда эстрады, мать яё!

— Так надо ехать в Москву, — сказал Прохор, одевая фуфайку.

— Кнусс Колька седни вечером собирает всих, кто хочет помочь нашим гуманоидам. Я видел, как он Хо на руках к себе в баню волок. Говорит, попарю березовым веником, дам лапешку, квасу с медом и на русскую печь положу. Пусть знает, как истинные земляне могут инопланетного гостя принять.

— Правильно, правильно, — загомонили мужики, — Мы сами на печах лечимся! На что нам, бляха медная, лекари? С той Светки, фельдшерки нашей, какой прок? Сунет таблетку в рот, укол в жопу, и айда, силос трактором тягать. За день так яго, окаянного, натягаешься, что к вечеру спина болить, будто медведь помял. Самогонки стопарь залудишь, да на печь! Вечный кайф! — сказал Шумахер, пуская дым самосада.

Весть о смертельной болезни инопланетянина мгновенно разлетелась по деревне. Народ потянулся к Коле Кнуссу, желая хоть чем-то помочь бедолаге. Кто нес малиновое варение, кто мед, кто сливки, а кто валерьяновые корни, заготовленные еще прошедшим летом.

Сеня Гутенморген не мог оставаться безучастным к судьбе маленького человечка. Хоть и не хотел он расставаться с инопланетной тачкой, но жалость и сочувствие к гуманоидам, перевесили все его алчные интересы.

В большой хате, где жил Коля, уже к вечеру того же дня собралось народу немерено. Мужики вырабатывали план дальнейших действий, а бабы собрались вокруг кровати с больным, прикладывая к его голове компрессы, вымоченные народными рассолами.

— Все, мужики, сдаюсь! — сказал Сеня Гутенморген и со всей силы бросил шапку на пол.

— Что, змий, совесть замучила, крохобор! — ответил на его покаяние Коля Шумахер, — Ихний тазик распилил на металлолом, а теперь каешься, змей! Так бы парни уже давно дома были и лечились в своих больницах!

— Ты же сам мне его приволок, да вместе со всем колхозом пропил! Все тогда пили и никто не думал о том, что вещь-то — чужая!

— А что я, что я!!! — завопил Шумахер, — Во я знал, что корабль инопланетный? Он на корыто худолеевского сыроваренного заводу был дюже схож. А ихний Кулибин мог из того таза любую хреновину спаять. Я же, братцы, думал, что это и есть то самое корыто...

— Ша, мужики, гудеть! Коли надо для дела, то корабль я возвращаю. Он у меня на огороде, под стожком стоить. Полетим в Москву, найдем там Машку и заберем у нее их кристалл жизни.

— А кто полетить? Ты, что ли? У них же экипаж был. Чай гуманоиды годами тренируютси. Вон, как наши космонавты! И крутють их, и вертють, и бассейнах мочуть, и даже в тайгу на парашютах бросають. А ты, что, космонавт гребаный. Ты далее Анькиной юбки никуда не летал. В райцентре и то раз в год бываешь, когда металлолом в пункт везешь, — сказал Шумахер, подзадоривая Сеню.

— Я, мужики, на их тазе раз десять уже летал! Я даже в райцентре был, думал там водка, как у нас, не стухла. А привез, так все сорок бутылок дерьмом воняють, что моя Анюта чуть не облевалась, — сказал Гутенморген.

— Тогда, кто полетить? — спросил Шумахер.

— Там, мужики, только три места, — ответил Сеня Гутенморген.

— Вот ты тогда и полетишь. Возьмешь Хао, и валите в столицу искать Машку...

После недолгих дебатов мужики утвердили экипаж. Командиром корабля назначили Колю Кнусса, первым пилотом Сеню Гутенморгена, а штурманом и вторым пилотом гуманоида Хао.

Дабы не привлекать внимание народа и не пугать коров, решено было лететь ночью, чтобы к утру уже быть в Москве. Разве кто из деревенских мужиков мог знать, что инопланетная тарелка на гиперсветовой скорости долетит до Москвы всего за одну секунду?

С каждым часом напряжение возрастало, боевой дух убоговских был на полном подъеме. Все хотели помочь гуманоидам, мечтая только об одном, чтобы они быстрее убрались на свою планету и наконец-то сняли противоалкогольный кордон, который местным мужикам за эти дни вымотал уже все нервы.

Город Бормотухин, казино "Дохлый пингвин" — поздний вечер

Монгол, первоначально потерпев фиаско в поисках бриллианта, затеи своей не оставил. Он, словно Наполеон, на очередном воровском сходняке объявил:

— Братва, пока нами проиграно только одно сражение, но война — нет! Братва, вчера по телевизору в " Комбинате шоу звезд" я своими глазами видел ту мочалку, у которой наш камень. Я предлагаю срочно выехать в Москву и найти эту курицу. С люберецкой босотой я уже созвонился и забил стрелку. Они обещали нам помочь.

— Стволы брать? — спросил Кучерявый, потягивая из банки коктейль под названием "Вертолет".

— На кой черт тебе стволы? Ты что, крендель, хочешь запороть все дело? А вдруг мусора возьмут за попу на трассе, что тогда — зона, срок? Никаких стволов, пацаны! Едем на экскурсию в музэи и театры! У нас культурная программа! Надо будут стволы, нам братки солнцевские подсобят, я с одним из них на зоне чалился.

— Босс, а в казино пойдем? — спросил один из бормотухинских братков.

— У тебя, что, Утю, бабосы лишние есть? Своего казино хватает. И так в нашем общаке ветер гуляет, как в пустыне, все спустили на "одноруких бандюганов"!

— Так ты, Монгол, и спустил, — сказал Кучерявый, вновь прикладываясь к банке.

— Цыц, босота! Я ваш бандитский папа, а папа знает, куда бабосы воткнуть! Я не ради себя, ради нашего общака старался! Я же, пацаны, хотел "капусты нашинковать" для всех нас.

— Нашинковал? — вновь спросил Кучерявый.

— Ты, Кучерявый, лучше вспомни, как от свиней бежал. Первый в штаны наложил! А я остался с "бродягами" до конца, хотя они меня и потоптали малость. А нужно, нужно было бы, чтобы тебя за твой язык, тот Гарри Поттер в хряка превратил! Во, бы ты дал местным девчушкам-свинушкам!

Монгол достал из кармана мобильный телефон и набрал номер. На другой стороне ответили.

— Алло, Димон!? Это тебя Монгол беспокоит. Я сегодня в столицу по делам выезжаю, ты примешь меня в своих апартаментах?

— Я, Монгол, рад старым друзьям! — ответили в трубке.

— Заметано, братела! Буду рад погостить у тебя! Пивка попьем с раками!

— С каких ты пор, Монгол, пиво жопой пьешь? — пошутил Димон, ковыряя в зубах зубочисткой

— Да не сраками, а с раками! Понимаешь, твари такие водятся в реке с клешнями, жопами вперед плавают.

— А! С раками!? — ответил Димон и засмеялся.

Монгол выключил телефон и, бросив его в карман, сказал:

— Выезжаем сегодня ночью. Так что, бродяги, сейчас расход. Нас ждет шашлык и много водки с девками и раками.

Финляндия, Хельсинки — конкурс Евровидения.

Алла Борисовна Пугачева, прима российской эстрады, уже через неделю после того, как надела на шею амулет молодости, почувствовала, как какая-то неведомая ей энергетика прямо из космоса проникает в ее организм, заставляя дребезжать каждую клеточку. Перемены, которые произошли за десять дней, были видны невооруженным глазом и это омоложение не осталось незамеченным продюсерами и директором ее сольных концертов. Гастроли, как всегда были удачны и подходили к концу. Оставалось немного времени и прима должна была расстаться с занятым у Балалайкиной амулетом. Делать ей этого не хотелось и она отчаялась на преступный шаг. Найдя в Хельсинки одну из престижных ювелирных мастерских, прима заказала точную копию инопланетного амулета. Местные мастера были настолько виртуозны в изготовлении подобных украшений, что вряд ли кто мог визуально различить фальшивку. Вот с такой фальшивкой и вернулась Алла Борисовна обратно в Россию.

Тем временем Машка Балалайкина значительно прибавила к своему мастерству. Поддержка знаменитой певицы благодатно сказалось на ее карьере, и уже не дожидаясь окончания "Мастерской", многие продюсеры шоу бизнеса предложили Максимовне необычайно выгодные контракты. Душу некогда бывшей старухи распирала необычайная гордость за себя и за всех убоговских баб. Ей так хотелось, чтобы ее деревенские подруги узнали о ее новой жизни, что ее прямо распирало от желания рассказать о своих чудесных метаморфозах даже в прямом эфире.

— Деточка, ты прекрасно выглядишь! — сказала вернувшаяся с гастролей звезда, после очередной репетиции молодых звездочек, — Как и обещала, я возвращаю твой чудный кулончик, — сказала она и преподнесла Балалайкиной фальшивку.

— Как гастроли, Алла Борисовна? — спросила Машка, видя невооруженным глазом перемены в образе своего кумира.

— Ой, все прекрасно, милочка! Я необыкновенно, как никогда свежа и молода! Чудный, чудный вояж по чудной Финляндии! Я верю, что и тебя тоже ждет необычайный успех, — лицемерила прима, прикидываясь эдакой благодетельницей.

Максимовна в тот миг приняла подделку, как свое родное. Она даже не подозревала, что "звезда" подсунула ей совсем не то, что должна была отдать по контракту. Разве она могла предположить тогда, что знаменитая на всю страну примадонна может опуститься до уровня бытовой воровки и присвоит себе чужую вещь? Разве могла она, простая крестьянка из села Убогое, понять, какие страсти и интриги происходят в российском шоу бизнесе, дабы не допустить чужака, способного природным талантом из огромного финансового потока отвести небольшой ручеек в свои закрома. Если бы это был простой амулет, не обладающий никакими свойствами, то бесспорно она бы просто отдала его хозяину и вряд ли вспомнила об этом случае.

Но этот космический амулет! Но это поистине сказочное украшение обладало такими уникальнейшими качествами, с которыми ни при каких обстоятельствах Алла Борисовна расстаться просто не могла. Он продлевал ей жизнь. Жизнь не только физическую. Он, продлевал ей жизнь на сцене. А это означало, что она может, благодаря воскресшей второй молодости, насолить своей извечной конкурентке по советской эстраде Стефании Ротару из солнечной и братской Украины.

Жизнь, жизнь ведь такая штука — или ты на коне судьбы, или ты под его копытами... А он несет — несет тебя сквозь жизнь со всех ног к седой и дряхлой старости и никто в мире не сможет остановить этот бег. Ибо с каждым годом то, что некогда было товарным знаком грандиозного успеха, увядало и предавалось забвению многими поклонниками и фанами. Лишь редкие, более устойчивые фанаты, горячо влюбленные в своего кумира идут с ним до самого конца. А в тот момент, когда кумир уходит, они, преданные ему провожают даже его тело в последний путь рукоплесканиями, которые с моментом погружения в могилу переходят в овации.

Сейчас было все иначе. Фора, полученная в результате ее омоложения, выводила "приму" в разряд вновь востребованных и успешных певиц. Ведь теперь не было больше боли в пояснице, больше не мучила старческая подагра, а голос вновь зазвучал над страной громко и по-молодецки сильно, как это было в былые годы.

Прима радовалась обману и верила в то, что вот-вот и свершится то чудо, про которое писали только таблоиды желтой прессы, выдумывая ее любовные похождения с молодыми и даже юными мужчинами. Теперь ей не надо было смущаться домыслов и мерзких вымыслов журналистов, все было, как когда-то в молодости. Она была теперь открыта прессе, а значит, открыта и обществу и тем огромным денежным потокам, которые текли на банковские счета, благодаря успеху и вновь ее возрождающейся популярности.

Село Убогое, Космос — под вечер.

Майор Бу-Бу подъехал на своем служебном УАЗике в тот момент, когда Сеня Гутенморген и Коля Шумахер разбирали сено и переносили его в сарай, дабы освободить НЛО для дальнего путешествия. Вылет был намечен на восемь вечера и ни одна сила не могла препятствовать убоговским мужикам по проведению спасательной операции.

— Ты, Семен, бу, чем занят? — спросил майор, доставая из кармана пачку "Беломора".

— Ты, что, начальник, не видишь, сено переношу в сарай! Чай, у меня три коровы на дворе, а не верблюды, которые и колючку жрать будут.

— Врешь! Я ведь знаю, бу, куда ты, бу, собралси? Все мне известно. В столицу полетишь Снегурку искать с ее амулетом?

— Ты откуда взял это, участковый? — спросил Сеня Гутенморген, воткнув вилы рядом с майором.

— А мне сорока на хвосте принесла!

— А сороку, часом не Митя Дихлорэтан звать? То-то он сегодня крутилси около Кнусса. Все видать, сука, тебе выложил, как по-полочкам. За понюшку табака он сдаст даже маму родную! Если бы не наши гуманоиды со своими колдовскими чарами, то он до сих пор дихлорэтан бы жрал, словно сладкий сироп.

Митя Дихлорэтан, как прозвал его народ Убогого, росточка был небольшого. В свои сорок лет он выглядел, словно тринадцатилетний ребенок. Не было того дня, когда бы Митя не был бы пьян. В мире не было ни одной спиртосодержащей жидкости, которую Митя не попробовал и по достоинству не оценил. Самым любимым продуктом был крепкий напиток по названию "Нитхинол", жидкость фиолетового цвета для мытья окон. Кличку свою, как и Сеня Гутенморген, он получил благодаря людской молве.

Как-то в конце эпохи перестройки, перед самым началом эры "перестрелки", на разграбление народу был отдан старый колхозный склад. Многие тогда помчались туда в надежде поживиться колхозным добром, нажитым еще со времен коллективизации. Пришел и Митя. Огромная кепка на голове, серый пиджак в полоску и сапоги сорок пятого размера, придавали этому коротышке вид эдакого маленького начальничка Пончика из сказки о Незнайке.

Найдя среди брошенного колхозного добра какие-то ампулы в железных коробках времен еще немецкой оккупации деревни, Митя решил испить содержимое, что было в них. Собрав таких же алкашей, как и он сам, Митя разлил всем поровну.

Спасали Митю Дихлорэтана все бригады скорой помощи бормотухинского района. Из четырех человек, испивших этот "лучезарный напиток дедушки Гитлера", он был единственным, кто после той пирушки остался жив.

Через два дня после своей выписки из больницы, Митя уже, как ни в чем не бывало пил свой любимый "Нитхинол" и хвастался убоговским мужикам, что он самый химически стойкий человек в районе, способный выдержать один любую газовую атаку целого блока НАТО.

— Я, Сеня, беззакония не допущу! С меня спросють, бу, где ты был, майор, бу, и почему у твоем районе тарелки летают по столицам без всяких докумэтов? Что я, бу, своему начальнику скажу? У тебя Сеня, бу, права на управление внеземным транспортным средством, бу, есть? Номера регистрации есть?

— Нет! — сказал Семен, почесывая затылок.

Кроме прав управления трактором и паспорта у него больше не было никаких докуметов.

— Нет, бу, и не бу! Не будет! Так, что я ваш инопланетный механизм арестовываю по причине отсутствия регистрации, — сказал участковый и, вытащив из машины цепь, стал ползать вокруг стога в поисках "серьги", за которую Шумахер цеплял тарелку к трактору. Найдя ее, он достал огромный амбарный замок и закрыл цепь на замок, прикрутив другой конец к милицейскому УАЗу.

— Во, хрен куда полетишь! Сидай на паровоз и катись куда хочешь! — сказал майор и показал Гутенморгену фигуру из трех пальцев, — Я не хочу из-за тебя на пенсию раньше срока, бу, выйти! Сейчас пойду, бу, и скажу гуманоиду Хао о том, что ты, бу, его тачку украл... Я бу-буду вынужден уголовное дело завести, у меня же заявление его, бу, имеется. Смотри, Сенька, посадят тебя дурака, бу, лет на пять!

Да постой ты, начальник! Гуманоид в курсе! Мы же вместе с ним летим, он член нашего экипажа, — сказал Семен, стараясь удержать участкового.

— Все, Сеня, извиняй, член членом, а я домой! Сегодня, Сеня, футбольный матч Спартак — Зенит, не хочу, бу, пропустить. Завтра, бу, будем разбираться, — сказал Бу-Бу и, вращая на пальце ключи от милицейской машины и амбарного замка, преспокойно ушел восвояси.

Гуманоид Хао появился в точно назначенное время. В тот момент Семен Гутенморген и Коля Кнусс сидели на крыльце дома, и расстроенные майором, курили самосад, завернутый "козьими ножками".

— Хао готофф! Ну фсё, мужуки, будем ваша Москва летать!? — спросил он.

— Ни хрена не выйдет. Бу-Бу твой пепелац на замок запер. Сказал, что арестован аппарат и ты никуда не полетишь, — сказал Сеня, глубоко затягиваясь самокруткой, — Во, гля, цепь, что от корабельного якоря, ее автогеном хрен разрежешь!

— Поехали, — сказал Хао словно Юрий Гагарин и, открыв люк в тарелку, влез в него первым.

— Ну что, Колян, поехали? — произнес Гутенморген и, бросив окурок на землю, трижды перекрестился, закатив для приличия глаза к небу.

— Поехали, — ответил Кнусс и следом за Гутенморгеном, также перекрестившись, влез в инопланетный "таз" самым последним.

Как и в те прошлые разы купол НЛО сделался прозрачным. Коля Кнусс, Сеня Гутенморген и Хао уселись в кресла. Хао занял кресло пилота и своей рукой надавил на серебряный шар. Тарелка бесшумно зависла над огородом, потянув за цепь ментовский УАЗ.

— Не идеть! — сказал Гутенморген, видя, как напрягся инопланетный летающий объект.

Хао улыбнулся узким ртом и, надавив на шар еще глубже, приподнял УАЗ над землей еще выше. "Тазик", словно невесомый, взмыл в небо и потащил следом за собой машину с такой скоростью, что краска облетела с кузова, а сигнальные маячки и фары вдруг заморгали голубыми проблесковыми огоньками, будто ожили от страшных перегрузок.

С глазами, полными ужаса и удивления, Сеня и Коля Кнусс заворожено глядели сквозь купол на удаляющееся Убогое и болтающуюся на цепи милицейскую машину участкового. Земля с каждой секундой уходила дальше и дальше пока не превратилась в голубой диск. Тарелка плавно вышла на орбиту Земли, а следом, все также болтаясь на толстой цепи и мигая сигнальными огнями, летел многострадальный УАЗ с народным названием "Козел".

Сеня и Кнусс, открыв рты, смотрели на свою голубую планету и их сердца в тот миг замирали от гордости за человеческую обитель. Пролетая невдалеке от международного орбитального комплекса "Прогресс", Хао, как бы шутя над землянами, нажал кнопку и, машина майора Бу-Бу, "отстыковавшись" от инопланетного звездолета, самостоятельно поплыла по бескрайней орбите параллельно курсу орбитального комплекса МКС.

— Земля в эллюминаторе, земля в аккумуляторе видна! Послать ее по-матери, послать ее по-матери, давно пора, но это же Земля, — запел Сеня Гутенморген, стукаясь головой о стеклянный купол летающей тарелки.

— А звезды тем не менее, а звезды тем не менее, близки, но все также холодны и как в часы похмелия, и как в часы похмелия, они вообще-то нам и не нужны, — подхватил Кнусс и вытащил из-за запазухи бутылку Канонихиного самогона.

— Во!

Хао, с удивлением взглянул на дремучих землян и открыл рот, чтобы что-то сказать своим спутникам, но было уже поздно. Самогон, вырвавшись из бутылки, по законам невесомости плавал по всей кабине тарелки стеклянными шарами, напоминающими новогодние игрушки. Следом за ними, заглатывая животворящий бальзам, словно два огромных карася, хватающих воздушные пузырьки, плыли достопочтимые земляне — Сеня Гутенморген и Коля Кнусс.

Кнусс знал, что там, в бесжизненном комосе, вдали от матушки Земли действие антиалкогольного детектора не будет иметь никакого эффекта. И поэтому он, не выдержав испытания, которое устроили им гуманоиды, по-русской традиции взял в дальний путь бутылку самогона, чтобы там, в кругу новых друзей, выпить за процветание Родины, за русско-инопланетянскую дружбу и как водится в таких случаях, на посошок.

Так и плавали в невесомости представители матушки-Земли, пока не употребили то, что так радовало и так бодрило их головной мозг и загадочную русскую душу. А с этой необыкновенной бодростью и залихватской гусарской удалью убоговским мужикам даже на орбите было совсем не страшно.

Мерцание проблесковых маячков милицейской машины привело космонавтов МКС в полный ступор. Командир по-привычке полез искать права, пока до него не дошло, что они в дальнем космосе. "Соколы", увидев такое, не могли поверить своим глазам и посчитали, что просто сходят с ума, приняв милицейский УАЗ за межгалактический мираж. Несколько раз космонавти протерали свои глаза кулаками, но каждый раз видели одну и туже картину.

Там за иллюминатором в бесжизненном пространстве холодного космоса, словно межпланетный корабль, медленно плыл УАЗ участкового Бу-Бу. Казалось, что вот-вот и он обгонит МКС, а черно-белая палочка инспектора ДПС вдруг покажется из открытого окна этого монстра отечественного автопрома.

Американский астронавт, увидев в космосе русскую машину, так широко открыл рот, что в этот миг в его пасть могла спокойно войти банка со сгущенным молоком.

— Командир, тепер мой знает, что в Россия кроме автомат Калашникофф есть еще автомобил УАЗ! Ви, русские, очень интересные люди, у вас даже полис дежурит на орбита! Фидно им больше места на земля нет!?

— Земля, земля, "Соколы" на связи! Передаем важную информацию! Визуально наблюдаем странное явление...

— Центр управления полетами на связи! Что у вас, "Соколы", стряслась нештатка? — ответили с земли, — Почему внеплановый и экстренный выход на связь?

На огромном экране в центре управления полетами появилось испуганное и перекошенное лицо командира корабля и американского астронавта. Командир держал в руках видеокамеру и, комментируя случившееся, поднес ее к иллюминатору. В ЦУПе, увидев машину, ахнули все и по рабочим местам волной прокатился странный гул удивленных операторов и контролеров. Там на черном экране, среди мерцающих звезд преспокойно плыл русский милицейский автомобиль. Как он оказался на орбите? Как он смог очутиться там, вдали от Земли, вопреки всем законам земного притяжения? Это было в тот миг неизвестно никому. В зале командного пункта мгновенно наступила гробовая тишина, похожая на глобальный шок, который был схож с наступлением всемирного потопа. Русский УАЗ с надписью на двери "МИЛИЦИЯ", плавно покачиваясь с одного бока на другой, двигался параллельным курсом с такой же, как и у орбитального комплекса скоростью.

— "Соколы", "Соколы", картинку видим, возьмите крупным планом номерные знаки, — сказал дежурный помощник начальника управления полетами.

Командир корабля навел камеру на номерной знак, который огромной белой табличкой выскочил на экране ЦУПа.

— Спасибо, "Соколы", картинку видим! Сейчас пробьем по базе данных МВД и установим, из какого региона и управления эта машина. "Соколы", "Соколы", ЦУП принял решение ради вашей безопасности приподнять вас на семь километров выше. Смена параболы согласно штатному расписанию. До свидания, до связи, Земля ждет вас, — сказал дежурный и монитор на стене ЦУПа погас.

В зале была полная тишина. Сейчас нужно было видеть те лица, что застыли настоящими масками. Это был полный паралич! Никто не мог представить, как в сотнях километрах над Землей, в условиях сильнейшего холода и адской жары появилось это чудо отечественного автопрома с надписью "Милиция".

Майор Бу-Бу сидел на диване и, вылупив глаза, глядел, как двадцать два землянина бегали по зеленому полю, гоняя один мяч. Полуторалитровая бутылка пива "Охота крепкое", стояла на журнальном столике уже наполовину пустой. Бу-Бу страстно сосал сушеный хребет леща и, не отрывая глаз от телевизора, запивал его безалкогольным пивом, которое он каждый раз заливал в эту бутылку с надеждой, что хоть от этого названия сможет поймать какой-то кайф, вызванный ностальгическими воспоминаниями его мозга. В тот момент, когда судья на поле назначил штрафной удар, вдруг раздался телефонный звонок. Майор, не выпуская изо рта хребет жирного леща, проклиная все на свете, встал с дивана и взял трубку.

— Участковый майор, бу-бу, Бухарцев, слушает вас! Я что-то, бу-бу, вас не понимаю, товарищ полковник! Какая милицейская машина? Машина, бу, должна быть на месте... Я же ее, бу, цепью приковал к инопланетному звездолету... Да, да, наложил, бу, арест на инопланетное транспортное средство без регистрационных знаков! В каком, бу, она космосе? Да нет же, этого, бу-бу, не может быть, товарищ полковник! Сейчас схожу, бу, посмотрю... Куда, куда идти? — переспросил майор, но в трубке уже послышались короткие гудки.

— Совсем чокнулся, бу, полковник, шутник, бу, мать его! — сам себе под нос сказал майор, и вновь уселся на диван, — Только штрафной, бу, из-за него пропустил, козел!

Участковый вновь налил себе пива и одним махом заглотил содержимое бокала.

— Санечка, а кто это такой звонил? — спросила жена, выглядывая из кухни.

— Ду ду рак наш, полковник, бу, Мендюлькин, начальник РОВД! Это же надо, бу, такую, бу, хрень придумать, что моя машина, бу, якобы по орбите вокруг земли летает, словно ракета! Идиот, мать его!

— Санечка, а ты драники со смятанкой будешь? — вновь спросила жена, расплываясь в счастливой улыбке.

— Бу бу ду! — ответил участковый.

Информация о пропаже его машины не давала ему покоя. Майор, в перерыве между периодами, надел куртку, валенки с калошами и вышел на улицу. Все было как всегда. Ночь, по деревне слышался лай собак, а в клубе играла музыка.

Майор носом втянул в себя еще пока холодный апрельски воздух с приместью свежего навоза, и взглянул на небо, где словно алмазы светились звезды, и где сейчас в безбрежном пространстве галактики плыл его служебный автомобиль. Уже не спеша, в предчувствии каких-то глобальных перемен в его нелегкой судьбе, он поковылял к дому Сени Гутенморгена.

Окна в доме были скрыты мраком... Майор тихо открыл калитку и замер. В том месте, где стояла его милицейская машина была пустота. Небыло там ни "таза", ни якорной цепи, ни замка, ни машины. Не было никого и ничего. Там для него начинался космический вакуум и возможно даже конец его милицейской карьеры...

Майор со злостью хлопнул калиткой и на ходу теряя калоши, помчался к себе домой. Жена с бигудями на голове встретила Бу-Бу улыбкой счастливейшей из всех женщин. Все ее лицо, как у нормальных, следящих за своей красотой баб, было густо намазано жирной деревенской сметаной. Двумя пальцами она брала из тарелки жареный картофельный блин, и вместо салфетки, вытерев им лоб и щеки, тут же запускала себе в рот, вкусно причмокивая.

— Санечка, поздравляю! Мы с тобой прославились на всю страну! Пока ты доветру ходил, тут в экстренном выпуске новостей такое показали — прямо караул! Представляешь, там в космосе и взаправду летаеть твоя служебная машина! Я твоего "Козла" сразу признала, у тебя задний фонарик разбит Помнишь, Борька-бык в стоп-сигнал рогом саданул, когда ты к коровнику подъехал? А машину твою космонавты со своего корабля сняли на видеокамеру. Наверное тебе медаль дадуть за покорение космоса? Может нас теперь в город переведут? Ты же, Саня, у меня почти космонавт — настоящий Гагарин, мать твою за ногу!

— Дура, бу! Какая медаль? Какой на хрен, бу, космонавт Гагарин? Сенька Гутенморген, бу, со своей бандой УАЗик мой увели! Как вот таперь, бу, его достать? — сказал майор и, взяв с тарелки блин, вытер им лицо жены.

После чего с аппетитом запустил себе в рот и съел, скорчив рожу.

— Ты бы, Агриппина, лучше, бу, харю свою мылом мыла, а то смятана таперь косметикой воняить, как уся водка кошачьим дерьмом! Таперь, бу, меня точно уволють до пенсии, — сказал Бу-Бу и пустил горькую слезу.

Где-то под Москвой, командный пункт ПВО страны, вечер.

А в тоже время Командный Пункт ПВО страны напоминал разворошенный медведем муравейник.

Начальник дежурной смены генерал Комаров сидел за пультом управления войсками ПВО страны, когда к нему, взъерошенный, словно мокрый воробей, с докладом о воздушной обстановке над небом Родины, подбежал начальник радиолокационного и объективного контроля.

— Разрешите доложить, товарищ генерал? — запыхавшись сказал тот и схватился за сердце, прикинувшись больным.

— Что у вас случилось, полковник? Докладывайте, не прикидывайтесть раненым в боях с террористами или больным по выслуге лет!

— ЧП! ЧП! Товарищ генерал, ЧП! Наши РЛС и спутники из орбитальной группировки наблюдения ГЛОНАС засекли ракетный старт!

— Где, черт бы вас побрал!? — заорал генерал и схватил телефон правительственной связи, — Что стоите, полковник, как дуб посреди поляны, докладывайте дальше, где был старт!?

— Старт предположительно был произведен севернее города Бормотухина...

Генерал взглянул на планшет с европейской частью России и медленно положил телефон на место. Уже более спокойно, он спросил:

— А вы, полковник, с РВСН связывались? Может, они какие учебные пуски делали по Камчатке? Может, метеорологи зонд свой запустили!?

— С ракетчиками, товарищ генерал, я связывался лично, у них ни учебных, ни боевых пусков в этом районе не было! Ракета сама ушла на орбиту...

— Так, полковник, это точно террористы, доклад через пять минут. Собрать всех: начальника разведки, начальника группы контроля, начальника объективного контроля. Всех, кто видел, но ничего не сказал! Я вам, господа офицерики, второго Руста устроить не позволю! Следить за объектом, как за своими звездочками на погонах! Не хватало нам тут Нью-Йорка 11 сентября! — сказал генерал и грохнул своим тяжелым генеральским кулаком так, что искры от короткого замыкания засверкали внутри пульта управления ракетами ПВО.

— Есть, следить за объектом, — сказал полковник и, козырнув, ушел готовиться к докладу.

Генерал полный раздумий и гадкого предчувствия, поднял телефон правительственной связи и, подумав, сказал в трубку:

— Алло, дежурный, голубчик, говорит генерал Комаров, соедини-ка меня, сынок, с нашим Президэнтом.

Срочный вызов к телефону дежурного канала ПВО страны оторвал президента Утина от переговоров с шейхом Арабских Эмиратов, Халифом Бель-Саидом Аль-Хаямом. Президент взял трубку и сказал:

— Да, президент Утин на связи...

— Господин президент, докладывает начальник дежурной смены ПВО страны генерал Комаров. Пять минут назад нашими средствами ПВО был засечен старт ракеты.

— Американцы? — спросил президент, испытывая странный холодок, пробежавший по спине.

Он поманил к себе пальцем дежурного офицера ФСБ с "ядерным чемоданчиком" в руках и жестом приказал открыть его.

— Никак нет, господин президент! Старт был произведен севернее нашего города Бормотухина Псковской области. Наша космическая разведка сейчас уточняет точные координаты старта.

— А что с ракетой? Ракета, где? Не хватало, чтобы она упала еще на территорию Грузии! Нам тогда президент Грузии Сраакашвили этого никогда не простит... Он и так говорит, что мы его своими ракетами завалили, словно битами для русской игры в "городки" и баламутим ему весть грузинский народ, мешая ему руководить страной. А уже если эта упадет, тогда, генерал, будет настоящая политика. Он порвет нас, как когда-то Моська порвала слона, или завалит всю Россию тухлыми мандаринами.

— Понял, господин президент! Эта ракета вышла на орбиту вокруг земли и мы отслеживаем ее перемещение в ближнем космосе. У нас все под контролем!

Президент облегченно выдохнул и сделал жест рукой дежурному офицеру, показав ему, что услуга "ядерного чемоданчика" пока не нужна. Ядерную атаку по Америке можно пока временно не начинать и это уже была хорошая новость.

— Так, генерал, глаз с неё не спускать! Подготовить все средства ПВО для уничтожения ракеты. В случае чего расстрелять при входе в атмосферу. Чтоб ни одна гайка не упала на землю! — произнес Президент с металлом в голосе.

— Есть, господин президент! Разрешите исполнять? — ответил генерал, вытянувшись словно струна.

— Исполняйте! — сказал Президент и положил трубку.

— Жена звонила, — улыбаясь, сказал президент шейху.

— Новость очень приятная, наша собака пять минут назад ощенилась пятью щенками! Щеночка, господин шейх, не желаете в подарок от великой России? — спросил президент, лукаво заглядывая в глаза арабскому шейху.

Тот, перебирая четки, на мгновение задумался. Собака русского президента всегда вызывала у него восхищение, а, приняв такой щедрый дар, можно было как бы даже и сродниться с великой Россией и всегда иметь повод для неформальных встреч без галстуков.

— Аллаху угоден ваш подарок, господин президент!!! Буду только рад! Буду несказанно признателен, — ответил шейх, поглаживая свою бороду.

— Аллах видно хочет, чтобы моя страна приняла такой щедрый дар от великой России, — сказал он и, подняв руки сказал: — Аллах акбар! Аллах акбар!

В тот момент весть разговор президента России Утина и шейха Арабских Эмиратов прослушивался офицерами седьмого управления ФСБ, которое по личному распоряжению самого президента России занималось радиоэлектронной разведкой внутри Кремля.

Команда на вживление под кожу щенка электронно-цифрового "жука" со спутниковой связью под кодовым названием "Штирлиц-001", поступила в спецлабораторию ФСБ мгновенно. Уже через десять минут подарок для Шейха, напичканный суперсовременной наноэлектронной начинкой был готов и слегка повизгивал в руках начальника спецлаборатории.

Дежурный офицер ФСБ в образе длинноногой секретарши с пышным бюстом вынес маленького пушистого щенка и, улыбаясь и сюсюкаясь, подал собачку прямо в руки новому хозяину шейху Халифу Бель-Саиду Аль-Хаяму.

Разве мог шейх в ту минуту предположить, что на протяжении всей жизни этой собачки-разведчика, в его дворце двадцать русских каналов цифровой связи каждую секунду круглосуточно будут передавать всю информацию через спутник в Москву. Разве мог он предположить, что некогда лапотная Россия, которая еще два года назад отставала от Японии по радиоэлектронике и автомобилям почти навсегда, каким-то непонятным образом для всего мира именно в этих отраслях технологий опять оказалась впереди планеты всей. Разве мог он предположить, что теперь все его телефонные разговоры с Аль-каидой, талибаном и американцами будут известны России, до самых интимных подробностей.

Этого ни шейх и никто из блока НАТО даже в кошмарном сне предположить не могли. Тоненькая веревочка спасательной кампании убоговского гуманоида породила такую цепь событий, которая могла возникнуть только при очень, очень странном стечении обстоятельств.

Москва телецентр "Останкино" проект "Академия звезд"

Впервые за последние месяцы Максимовна почувствовала какой-то внутренний физический дискомфорт. Не было тех приятных ощущений, которые исходили от амулета и прямо будоражили все внутренние клеточки ее организма. Кулон с кристаллом простой безделицей висел на груди и был мертв. Это недоброе ощущение насторожило бывшую старуху. Только сейчас ей не хватало этих проблем со здоровьем, когда на носу был финальный концерт в Крылатском. Все, что сейчас видела Максимовна в мире шоу бизнеса, это те грандиозные перемены, которые происходили с "примой".

Ее фигура стала значительно тоньше, лицо, словно под скальпелем пластического хирурга, натянулось и все морщинки исчезли, будто их никогда не было.

Вот тут Максимовна и почувствовала, что Алла Борисовна обманула ее и теперь все перемены, которыми она так гордилась, начнут свой обратный отсчет к старости. Машка этого допустить не могла и решила во что бы то ни стало подменить назад фальшивый амулет на "камень вечной молодости". К ее великому сожалению "звезда" окружила себя такой охраной, что подойти к ней было практически невозможно. На все просьбы о серьезном разговоре "прима" отвечала отказом, ссылаясь на свою занятость. Утратив надежду на встречу и тайную замену фальшивого амулета на оригинал, Максимовна в сердцах и печалях покинула проект "Академия звезд" и просто так отправилась гулять по вечерней столице. Теперь уже бесполезная фальшивая "игрушка" болталась на ее шее и...

Черный БМВ выскочил из-за угла и, скрипнув тормозами, остановился около Балалайкиной. Из машины вышел импозантный мужчина в широкой ковбойской шляпе и грациозно подошел к Машке, рассыпая хвалебные эпитеты по поводу ее чудного пения.

— Тебе одиноко детка? — спросил он, и приподнял шляпу над глазами.

В тот момент он во рту, словно техасский ковбой, держал спичку и, перекатывая ее с одного уголка рта в другой, сквозь зубы процедил:

— Я за твоим автографом! Я видел тебя, детка, на экране телевизора! Я продюсер крупнейшей американской фирмы звукозаписи "Хоум-Рекордс" Анатолий Золотницкий! А вас, я так понимаю, звать Мария Максимовна Балалайкина? Я готов сейчас же подписать с вами контракт на несколько концертов в Штатах. Только сейчас я был в Останкино и разговаривал с генеральным, Костей Эрнстом. Он дал добро и теперь все зависит только от твоего, детка, согласия. Ты покоришь весь мир!

В глазах Максимовны поплыли круги и она, заикаясь от такого предложения, абсолютно не думая, сказала:

— А каков гонорар?

— Это, детка, хороший вопрос, — ответил Монгол, прикидываясь крутым шоуменом, — Полтора миллиона долларов за десять концертов. Устраивает?

Балалайкина, досыта хлебнув столичной гламурной жизни, стала в уме перемножать доллары по курсу на российские деньги. От такой процедуры ее голова еще больше закружилась и она сказала:

— Я согласна! Где мы можем подписать контракт, господин Золотницкий?

— Пакет докумэтов у меня в машине, — сказал Монгол и показал Максимовне на БМВ пятой серии.

— А потом, потом в рэсторан к цыганам и шампанское рекой!!! — сказал Монгол, размахивая руками, будто показывая широту своей души.

Цокая по столичному асфальту своими шпильками Максимовна подошла к машине и села на переднее сиденье. Лжепродюсер сел рядом на место водителя. Он нажал на кнопочку и дверь со стороны Балалайкиной наглухо заблокировалась.

— Поехали, детка! — сказал Монгол и надавил педаль газа.

БМВешка рванула с места и мгновенно растворилась в потоке столичных машин. Как ни старалась Маша выскочить из машины, ей ничего не помогло. Черный "бумер" летел с бешеной скоростью, все дальше удаляя Балалайкину от центра города.

После недолгих попыток вырваться, Машка вдруг почувствовала, как на ее глаза навалилась какая-то темнота, и она покатилась под горку в черную бездну беспамятства. Очнулась Балалайкина в каких-то кустах на пустыре вдали от Москвы. Каблук на сапожках был сломан, а модные лосины порваны на коленях, обнажив запекшиеся кровавые ссадины. Кулона на шее не оказалось. Сейчас даже пропажа фальшивого амулета ее так не беспокоила, как рваные лосины от "Дольче и Габбана". Выбравшись на дорогу, Балалайкина подняла руку в надежде, что кто-то остановится и довезет ее до центра Москвы, но машины, как назло проезжали мимо, не желая связываться с одиноко стоящей на трассе девушкой.

Ковыляя на сломанном каблуке, Машка, растирая по накрашенному лицу катившие градом слезы обиды и отчаяния, побрела в сторону больших огней огромного и жестокого города. В тот миг ей было настолько обидно, что она зарыдала, словно обиженный ребенок, вытирая слезы своим платком.

Впервые за всю ее жизнь свои же соплеменники с ней так жестоко, как даже не поступали немцы в период войны. Ее душа свернулась в ком, и ей, Марии Балалайкиной, стало до ужаса противно за то, что она молодая и красивая баба польстилась на яркую лакированную жизнь столичного бомонда. Противно за то, что она простая провинциалка, решившая покорить столицу, сейчас была унижена и ограблена каким-то дерьмовым продюсером, который годился ей во внуки, и который ни разу не хлебал военного лихолетия и голода.

На ум пришли воспоминания прошедшей молодости, когда ее еще двадцатилетнюю девчонку немцы зимой 1941 года отправляли в Германию. Как прыгала она в окно уходящего на Запад вагона, а потом катилась по заснеженному откосу со своими подругами. Как околевшая и обмороженная, брела она по лесу по пояс в снегу в сторону Москвы, надеясь на то, что там, на Востоке, она встретит бойцов Красной Армии и вырвется из оккупированной врагом территории.

— "Что стало с этим миром?" — подумала Максимовна и, присев на обочине, зарыдала от обиды на "приму" и этого мерзкого лжепродюсера, и тех людей, которые ехали мимо в этих теплых и дорогих иностранных машинах, отворачивая свои лоснящиеся рожи от ее бабьего горя. И даже на тех, кто в погоне за деньгами готовы были разорвать глотки своим же соотечественникам, забыв, что они русские.

Такая обида закралась в ее душу, что она вспомнила свое тихое и очень уютное Убогое, вспомнила своих старых подруг и молоденького инженера Колю Кнусса, который так красиво ухаживал за ней в минуты репетиций Новогоднего вечера. Вспомнила и кошку Мурку, которая каждый день клала на пороге дохлую мышь, показывая хозяйке свою работу.

Еще больше зарыдала Балалайкина, поняв, что столичная жизнь не для нее, что никогда в этой суете большого города она не сможет быть своей. Не сможет она привыкнуть к тому, что здесь каждый норовит обмануть, норовит ценой других пробиться вперед, не сознавая своей бездарности, а полагаясь только на большие связи.

Если бы сейчас она смогла повернуть все назад, то никогда не одела бы того амулета вечной молодости, который даровала ей судьба. Никогда она не согласилась бы поменять те прожитые в нищете годы в своем Убогом на годы этой современной, но до того бестолковой и страшной жизни.

Взглянув в ночное небо, Максимовна увидела, как звездочка, сорвавшись с небосклона, и чиркнув линию горизонта, полетела к земле, оставляя в атмосфере длинный хвост. На душе стало еще тоскливее. Не знала она, что этот сгоревший яркий метеор ни что иное, как служебный автомобиль участкового майора Бу-Бу, которого она еще ребенком угощала конфетами и яблоками. Не знала она, что сейчас в небе над столицей кружит в тарелке ее Коля Кнусс, который прилетел за ней, чтобы вырвать ее, Марию Максимовну Балалайкину, из рук этого монстра-мегаполиса.

Пока упавший с орбиты УАЗ, рассыпая искры по ночному небу, двигался в сторону земли, Машка, как и все земляне, загадала сокровенное желание в надежде, что оно сбудется.

Вытере глаза от слез, она глубоко вздохнула и, оторвав от сапога второй каблук, уже более уверенно пошла в сторону Москвы.

Шла Балалайкина гордо и высоко подняв голову, и на каждый клаксон автомобиля за своей спиной показывала водителю средний палец, как это делали звезды американского кино. Шла, чтобы там, в каменных джунглях громадного города найти то, что принадлежало ей по праву. Шла, чтобы найти то, что даровало ей вторую молодость и радость, и счастье новой жизни.

Сейчас Максимовна была на взводе и абсолютно не чувствовала ни своих прожитых лет, ибо была, как никогда молода и дерзка. Теперь ни один охранник, ни один телохранитель не мог остановить ее порыва, потому что именно в них, в этих черных очках и лысых головах она видела не простых русских людей, а тех злых и самолюбивых фашистов, которые когда-то толкали ее в холодный вагон прикладами своих винтовок.

Внутри нее как будто что-то треснуло и она, почувствовав облегчение, запела. Запела Машка так громко, что ее голос был слышен даже в проезжавших мимо машинах. Пела она так, что все же один из автомобилей, скрипнув тормозами, остановился и...

Город Бормотухин Псковской области, вечер "дня советской космонавтики".

Зяма Наппельбаум, натянув на свой нос круглые, как у Кота Базилио очки, рассматривал негативы очередной жертвы эротической фотосесии. В фотосалоне было темно и лишь лампа дневного света освещала его рабочий стол.

За своей спиной Зяма почувствовал тихие шаги с хрустом песка и глубокое дыхание постороннего человека. Вдруг кто-то сзади положил ему на плечо руку и с силой прижал к стулу. В эту секунду его охватило оцепенение жуткого страха. Все это было настолько неожиданно, что Зяма почувствовал, как его ноги затряслись от охватившего его ужаса. Вдруг на стол перед ним, прямо под лампу, из мрака комнаты упал знаменитый амулет Снегурочки.

— Я наш уговор исполнил, — сказал голос из темноты и только сейчас Зяма понял, что это Монгол.

Ничего не говоря, Зяма Наппельбаум схватил большую лупу и вооружившись ей подобно Шерлоку Холмсу, стал рассматривать в свете лампы принесенную бандитом драгоценную вещь. Он долго крутил ее то в одну сторону, то в другую.

Зяма чувствовал, что это фальшивка, но не мог сказать об этом Монголу. Мафиози вряд ли поверит в то, что ему в руки попал не настоящий камень, а искусно подделанный контрафакт. Этот камень хоть и был похож на тот, но ничего общего с ним не имел.

Сердце Зямы прыгало от прилива адреналина и ему казалось, что вот-вот и оно остановится, а если и не остановится от страха, то точно остановится от пули этого ужасного и жестокого бандита.

Но Зяма не был бы Зямой, если бы не мог выкрутиться из такой щепетильной ситуации. За спиной чикнула спичка, будто бы взвелся курок пистолета. В этот миг Наппельбаум съежился, ожидая того момента, когда пуля проникнет в мозг и навсегда остановит его жизненный бег. Правда, запах сигарного табака на какой-то миг отпустил его натянутые, как стальные канаты нервы.

— Ну что скажешь, фотоаппаратчик!? — спросил холодный голос за спиной.

В эту секунду Зяма набрал в грудь побольше воздуха и на одном дыхании выдал:

— Господин Монгол, я не поц с улицы "дремучих лохов"! Моя семья занимается бриллиантами еще со времен Александра Македонского! Я просил вас принести мне тот камень, который висел на шее той кобылы, а не эту копеечную фальшивку!

— Как это — фальшивка? — вспылил Монгол, не веря в сказанное Зямой.

— Это, увы, настоящий китайский контрафакт! — утвердительно сказал Зяма Наппельбаум и отодвинул от себя фальшивый амулет.

— Постой, уважаемый... Контракт есть контракт! Я принес камень, а ты говоришь, он фальшивый!?

— Я просил принести мне настоящий камень, тот, что висел на шее этой бабы. Ви что, господин Монгол, думаете, я не разбираюсь в настоящих камнях? Вот, смотрите, это камень, который висел на шее!

Зяма положил перед лампой фотографию, которую сделал крупным планом.

А вот, смотрите, это ваш камушек. Внешне они очень похожи, как два брата близнеца. А вот свет, свет преломляется в этом камне семилучевой звездочкой, которая искрится по сторонам голубоватым оттенком, а в этом камне звездочка в шесть лучей, а искорки белого света. Это страз! — утвердительно сказал Зяма, — Он ничего не стоит, так кусок стекляшки! Горный хрусталь!

— Я что-то не пойму. Откуда у этой мочалки появился фальшивый камень, если она все время носила его на своей шее? — спросил Монгол, стряхивая пепел на лысую голову Зямы.

— Я могу сказать только одно. Многие звезды делают фальшивки и носят их на виду, для того, чтобы похитители клевали на них, а вот настоящие украшения лежат в банковских ячейках.

— Так что, Зяма, выходит она нас сама развела, как лохов?

— Выходит, что так! Но не нас, а вас!

— А что теперь нам делать? — спросил ковбой.

— Теперь вам нужно ждать, когда она настоящий амулет оденет. Я так думаю, если она будет выступать на каком концерте, то обязательно будет с брюликом. Это ее имидж, так сказать, брэнд!

— Да, это хорошая идея, — ответил Монгол и так же тихо и незаметно ушел во мрак ночи.

Зяма Наппельбаум только и слышал, как за спиной щелкнул замок двери. Подобная таинственность еще больше испугала Зяму, и где-то в глубине души он даже пожалел, что связался с бандитами. Между лопаток предательски холодно и неприятно пробежала струйка пота. От этого Зяму Наппельбаума бросило в дрожь, которая волной прокатилась от затылка до самых пяток.

Он еще раз взял в руки амулет и сквозь лупу стал рассматривать его в надежде, что за время разговора с бандитом тот уже успел превратиться в бриллиант, но стекляшка была так же холодна и безжизненна, как и полчаса тому назад.

С невиданным остервенением он швырнул ее в угол своей фотолаборатории и, подперев руками голову, включил мозговой аппарат к осмыслению произошедшего и принятию решения.

Зяма Наппельбаум не был бы Зямой Наппельбаумом, если бы не особенности его еврейского мозга, который был вложен в его голову с самого рождения родителеми евреями. Фальшивый кулон не просто попал ему в руки. Это поистине был знак господний, который давал шанс познакомиться с бывшей обладательницей этого камня и открывал перспективы его близкого с ней знакомства.

Включив свет, Зяма на карачках разыскал амулет и уселся на пол посреди лаборатории, целуя его, как ту соломинку, которая спасла утопающего.

— Каков дурень! Каков дурень! — сказал он сам себе.

— Я же могу вернуть его этой девке и узнать где настоящий! У, мой миленький! У, мой хорошенький! — сказал Зяма и вновь поцеловал кусок холодного граненого стекла.

В то же самое время в местном казино под названием "Дохлый пингвин" Монгол уже собрал своих соратников на внеплановый воровской сходняк. Он традиционно курил гаванскую сигару, надеясь своим имиджем ковбоя властвовать в воровской компании безраздельно, оставаясь эдаким главарем на долгие-долгие годы.

— Ну что, братва, наш вояж нельзя считать фартовым, камушек, который мы взяли на гоп-стопе фуфло, фа-ль-шив-ка и китайский контрафакт!

— Ты что гонишь, Монгол!? Это же брюлик чистой воды, я сам видел...

— Это, Кучерявый, чистой воды стекляшка! Мне Зяма все про него рассказал, — ответил Монгол, положив свои расписные ковбойские сапоги на карточный стол, — А он, мать его за ногу, в этих делах разбирается лучше любого из нас! У него дядя держит ювелирную лавку в Нью-Йорке, а не у нас в Бормотухине! Ты понял!?

— Он тебя развел! Он, наверное, уже сейчас этот камушек тащит на свою землю обетованную, — сказал Кучерявый.

— Ага, тащит и тащится змей, как развел бормотухинскую братву! — сказал Чалый, отпивая из банки пиво.

— Я так не думаю! Зяма у нас на крюке! Век мне воли не видать, пацаны! — ответил Монгол, и большим пальцем поклялся на своем клыке...

В то время Зяма, отойдя от первой волны эйфории, срочным образом складывал свои вещи в огромную сумку. Решение было одно — экстренно ехать в Москву и самому заняться поисками вожделенного камня. Благо в столице проживало до двух десятков его родственников, которые на первое время его пребывания в белокаменной никогда не смогут отказать ему в порции мацу и в старой пружинной кровати.

Его дядя по матери Хаим Шнипельборген был в Москве личностью знаменитой. Он, как и все хорошие специалисты в области культуры и искусства жил на Сторублевке в небольшом трехэтажном особняке с бассейном и зимним садом. Дядя был экспертом по творчеству художника Венецианова, а иногда, когда денег на жизнь не хватало, в силу своих природных талантов сам прирабатывал подделкой холстов великих мастеров кисти и славился уровнем маститых художников. В бриллиантах дядя Хаим разбирался не хуже лучших экспертов столицы и вполне бы мог оценить рвение своего дальнего племянника в пополнении семейной казны.

Эти благоприятные условия и толкали Зяму к поискам амулета абсолютно уже не полагаясь на местную блатную братву. Да и в данный момент в отличие от бандитов у него было больше шансов, ибо он самолично был знаком с Максимовной, а этот факт позволял сблизиться с ней еще теснее.

Исчез Зяма из города Бормотухина той же ночью. Уже через час после прихода в фотолабораторию Монгола, испуская черный дым дешевого бензина, покатил по российскому бездорожью в сторону Москвы старенький " Запорожец" под ласковым названием "Горбатый". Зяма, словно предчувствовал, что оставаться в провинциальном захолустье ему не с руки и исчез в тот самый момент, когда оперативная дивизия внутренних войск имени железного Феликса Дзержинского полностью блокировала его любимый район.

Военные автомобили, бронетранспортеры и танки, разрезая светом фар ночную мглу въехали в спящий город, как раз в тот момент, когда казино "Дохлый пингвин" гудело от наплыва ночных посетителей.

В одно мгновение "краповые береты" внутренних войск России взяли весь город под контроль и уже к утру ввели в нем военное положение, перевернув вверх дном все, что можно было перевернуть и то, что перевернуть было нельзя.

— Всем оставаться на своих местах! Проверка, бля..., ваших докумэтов! Во избежание неприятностей просьба, бля..., не дергаться! — сказал здоровенный прапорщик, войдя в казино.

Следом за ним в помещение ввалились еще с десяток экипированных по боевой выкладке солдат дивизии железного Феликса. Они держали автоматы Калашникова наготове, словно ворвались в рассадник терроризма, экстремизма еще какой-нибудь нечести, порожденной под знаком дьявола и американского империализма.

— Кина не будет, киньщик спился, — сказал Монгол словами Савелия Крамарова и при виде наставленных на него автоматов поднял свои руки вверх.

Прапорщик отдал команду бойцам и уже через несколько секунд в помещении казино все посетители лежали носом в пол с наручниками на руках.

— Господа! Сегодня 12 апреля! В ознаменовании великого праздника российской космонавтики в Бормотухинском районе вводится чрезвычайное санитарное положение. Все лица, не имеющие удостоверений личности задерживаются для выяснения их неизвестных личностей и сопровождаются для дальнейшего предъявления официального обвинения по закону военного времени в местный изолятор временного содержания. Просьба — не шуметь, не мешать органам Федеральной Санитарной Службы проводить санитарную проверку всего района, — сказал прапорщик и, сев на стол, крутанул рулетку с такой силой, что по залу казино пронесся гул взлетающего самолета, после чего бросил туда шарик, который поскакал, бешено вращаясь, выискивая свою лунку.

Минут через десять, когда рулетка все же остановилась, прапорщик счастливо вскрикнул:

— Есть, есть, зеро! Я ставил на зеро! Согласно положению игровых заведений выигрыш переходит в руки играющего! — сказал прапорщик и сгреб со стола все фишки. — Все, кто не согласен с моим выигрышем, могут опротестовать мои действия заявлением на имя прокурора района в письменной форме. Кому дать бумагу и ручку? — спросил он, расхаживая по игровому залу, тяжело ступая армейскими рантовыми сапогами между телами лежащих на полу гражданских людей.

В помещении воцарилась гробовая тишина. Никто из жителей Бормотухина и гостей "Дохлого пингвина" в ту минуту не понимал, что вообще такого происходит в целом районе. Никто не поднял даже головы, чтобы не вызывать гнева бешеного прапора.

Военные были везде. Они врывались в дома, в сараи, в курятники. Где-то на окраине города даже слышались отдельные выстрелы, и все это наводило на мысль о какой-то контртеррористической операции или смене существующего в городе Бормотухине строя. Никто вообще не догадывался о том, что вояки ищут стартовую площадку, с которой на орбиту взлетел УАЗик местного участкового майора.

В дом майора Бу-Бу спецназовцы вошли так тихо, что даже спящая в будке собака так ничего и не поняла. Она удивленно посмотрела на незнакомцев с зелеными глазами и, закрыв морду лапами, отошла ко сну, не желая видеть, как хозяина будут вытаскивать из его теплой постели.

Майор лежал под ватным одеялом, широко открыв рот. Его храп можно было сравнить только с ревом трактора Коли Шумахера. Жена лежала рядом, отвернувшись от своего суженого к стене. Её голова, накрученная бигудями, от каждого приступа храпа вздрагивала, но все равно оставалась в состоянии сна. Привычка, выработанная годами, защищала ее от подобного рокота и она лет пять как уже не реагировала на столь изысканные звуки, используя спасительные беруши.

Спецназовец в бронежилете с автоматом в руках тронул спящего Бу-Бу за плечо. Тот, не понимая произошедшего, открыл глаза и увидел, как на него прямо в упор смотрят два ярко-зеленых глаза прибора ночного видения. Он хотел было заорать от накатившего на него ужаса, но ствол автомата, да ярко-малиновая точка лазерного указателя остудили его желание издавать какие-то ни было звуки. Первое, что он подумал, это была мысль о прилетевших инопланетянах, которые будут требовать возмещения им морального урона. Его рука по привычке потянулась под подушку, где он по ментовской привычке прятал свой табельный пистолет Макарова.

Зеленые глаза странно стали двигаться, как бы предупреждая его о контроле над всеми его органами и членами. Бу-Бу отдернул руку и, опустив ноги в домашние тапочки, сел на край кровати. Жена что-то сквозь сон промычала, но так и не проснулась.

— Ты майор Бухарский? — спросил приглушенный голос сквозь темень ночи.

— Ага, — только и ответил майор, как рука в черной перчатке с отрезанными пальцами схватила его за шиворот и подняла с постели.

— Одевайся! Разговор есть, — вновь сказал голос шепотом, и эта же твердая и сильная рука, словно ковш экскаватора, сомкнув стальные пальцы, взяла его за шиворот пижамы и потащила из спальни в зал.

Майор прямо на ходу сгреб под мышку свои вещи и, вися на "стреле этого подъемного крана", поджав ноги, полетел над полом в другую комнату. Здесь на диване для гостей сидели еще трое спецназовцев из группы "Беркут".

Майор на правах хозяина включил свет висевшего на стене бра и ахнул. В каждом углу его дома были вооруженные люди. Их лица были скрыты черными масками, и это еще больше пугало майора.

— Ты майор милиции Бухарский? — еще раз спросил голос.

— Да, да, бу! Я майор Бу-Бу Бу-Бухарский! — только и сказал он, заикаясь от страха.

— Тебя вызывают в штаб к начальнику управления ФСБ области.

Майор запрыгал на одной ноге, надевая форменные галифе, и когда он полностью оделся, вышел из дома в сопровождении бойцов.

Штабной кунг "Бабочка" на базе военного КРАЗа (как зовут его военные), стоял на краю деревни в окружении нескольких боевых машин пехоты. По периметру лагеря были уже вырыты окопы в полный профиль, в которых сидели готовые к бою вооруженные солдаты. Все это напоминало начало боевых действий. Майор, конвоируемый спецназовцем, вошел в штабную машину, где на больничном столе, стоящим посреди штаба, лежала оперативная карта села Убогое, над которой висела полевая лампа.

Бу-Бу с дрожью в ногах доложил в неизвестность:

— Майор, бу, участковый села Убббогое, бу, прибыл по вашему распоряжению.

Из темноты штабного кунга прояснилось лицо начальника Бормотухинского РОВД полковника Мендюлькина.

— Я там, бу, у Сени Гутенморгена под стогом сена, бу, тарелка, бу, с зимы лежала. Он в Москву, бу, собрался лететь! А я арестовал, бу, тарелку и привязал к ней на цепь свою служебную машину! У Сени, бу, блин, Гутенморгена нет же никаких прав на управление инопланетным транспортным средством!

— А откуда у Сени Гутенморгена инопланетный корабль? — спросил полковник слегка раздраженно.

— Так он это, бу, купил у Коли Шумахера, бу, за десять тысяч рублей, как раз на новый год. А тот дурень пропил все в один вечер!

— А Коля Шумахер где взял инопланетный корабль? — вновь спросил полковник.

— Так, бу, об этом вся деревня знает! Коля Шумахер, бу, у Канонихи в огороде взял т-тарелку и продал Сене Гутенморгену. Тот же металлолом всякий собирает!

— Майор, ты кота за помидоры не тяни. Где Канониха взяла тарелку? Говори конкретно!

— А так Канониха, бу, самогон гонит! А однажды он у него всей, бу, протух. И вообще вся водка в деревне протухла, а это, бу, приезжала братва, бу, и превратилась в свиней! А этот, бу, зелененький человечек-гуманоид, бу, заболел и, бу, наверное, уже помер, — сказал участковый. — Мне сказал Митя Дихлорэтан, что помер тот гуманоид, а его труп где-то на огороде Гутенморгена закопали.

— А где тарелка? — спросил полковник, срываясь на крик.

— Так, бу, улетела тарелка и машину, бу, служебную за собой на орбиту уволокла. Видать поминать гуманоида, бу, полетели... Уж больно был парень веселый!

Полковник с нескрываемой раздраженностью выслушал майора и, проанализировав ситуацию, сказал в темноту штабного кунга:

— Товарищ генерал! Из допроса участкового деревни Убогое установлено: в ночь на новый год 2007 года в район огорода гражданки Татьяны Земляникиной по прозвищу Канониха местного производителя контрофактной алкогольной продукции, приземлился неопознанный летающий объект инопланетной цивилизации. Объект за десять тысяч рублей был продан местным трактористом Николаем Шумахером местному скупщику цветного металла Семену Гутенморгену (Морозову). Далее Семен Морозов, он же Гутенморген, вступив в преступный сговор с гуманоидом внеземной цивилизации, и из хулиганских побуждений похитил автомобиль участкового. После чего исчез в неизвестном направлении в бескрайних просторах вселенной. Разрешите объявить федеральный розыск?

— А что там, товарищ полковник, участковый про водку-то говорил? Говорил, дескать протухла вся, испортилась, — спросил генерал из темноты штаба. — Водка же не протухает, это же спирт! Ему что неизвестно?

— А, так, бу, тут в Убогом вся водка протухаеть! И даже та, что с району привозють! — сказал майор Бу-Бу, направляя разговор в сторону темноты.

— И что, майор, точно вся водка в районе протухает? — переспросил генерал, выражая любопытство.

— Так точно, бу, товарищ генерал, протухаеть! Говорят, аномальная зона у нас!

— Иди, майор, ко мне и попробуй! Откушай из моего кубка! — сказал генерал и подозвал в темноту кунга майора Бухарцева.

Майор строевым шагом протопал через штабное помещение и остановился в темном углу. Из темноты показалась рука с фляжкой из нержавеющей стали. Майор, надеясь на чудо, приложился к фляжке, но в этот момент, увы, чуда не произошло. Отменный пятизвездочный армянский коньяк, как и вся водка в районе, вонял тухлыми яйцами. Майор, давясь от приступа тошноты, выплюнул вонючий генеральский коньяк и вытер рот рукавом своего кителя.

— Стух, бу, ваш коньяк, товарищ генерал... Я же говорил, бу, аномалия у нас...

Из темноты послышался голос по Станиславскому:

— Не верю! Не верю! Дай ка мне, майор, я попробую! — сказал голос генерала из угла и его рука с золотыми пуговицами на кителе вновь показалась из мрака штаба. Фляжка вновь исчезла в этом темном углу....

Через секунду в темном углу послышались рвотные спазмы генерала и струя коньяка, словно из распылителя, полетела из этой самой темноты прямо в лицо майора милиции.

Даже в такую минуту участковый остался непоколебим, словно скала. Несмотря на жуткую вонь, которой его оросил генерал, он стойко, как подобает участковому выстоял в этой химической атаке, как выстоял Митя Дихлорэтан от неизвестного фашистского препарата для нейтрализации фронтовых вшей. Весть кунг мгновенно наполнился таким жутким запахом тухлых яиц, что все офицеры, прибывшие на военный совет, нарушая субординацию, мгновенно со смехом повыскакивали на улицу на свежий воздух.

Где-то в космосе близ Земли 21-43 московского времени.

Сеня Гутенморген и Коля Кнусс прилипли к прозрачному куполу летающей тарелки, разглядывая красоты ближнего космоса. Хао сидел в кресле за штурвалом и хихикал на своем языке, забавляясь реакцией дремучих землян. Они плавали по тарелке, словно рыбы в аквариуме, каждый раз ударяясь в сверхпрочное стекло своими головами.

— Таффай прифясывайся, садися будем, — сказал Хао и включил гравитацию.

Оба землянина, парящих внутри этой капсулы, плюхнулись на свои кресла за щиток приборов.

— Ты, Хао, дай нам на Землю посмотреть... Она ведь у нас такая красивая! — восхищенно сказал Коля Кнусс, выпучив глаза в сторону огромного голубого диска.

— Планета у вас хоросая, да дуракам досталася! — сказал Хао и подмигнул своим большим глубоким, как космос глазом. — Мы за фами узе тысячу васых лет смотрим! Мы делать эксперимент, чтобы знать вызыффут человеки или не ффызывут? Мы разведчики насей планеты, но мы потеряли "кристалл молодости", поэтому и остаемся на васа Земля несколько лет! Наса глаффная корабль прилетит только серез пятьсот лет!

— Так ты что, Хао, будешь на земле пятьсот лет жить? — спросил Сеня Гутенморген, делая круглые глаза.

— Да мы мосем сыть много лет! Мы мосем ждать свой корабль и тысясю лет, прикидываясь семлянами. Но наса долзна улетать! Наса корабль ждет васа Луна!

— Ты слыхал, Колян, они могут жить у нас тысячу лет!? Во, чудят гуманоиды! Вот это блин житуха! Сколько баб можно трахнуть за это время. Сколько бабок скопить и водки выпить — это же мама не горюй!!! Не то, что мы, дотянешь до семидесяти и в ящик на вечный покой! И никто тебя не помнит и не знает! — сказал Семен, философствуя.

— Васа тосе долго жыть! Васа жывет вестьно! — сказал Хао.

— Как, как это вечно? Ты, придурок, знай, что говоришь! Мы дохнем, словно мухи на этой гребаной земле, — завопил Сеня Гутенморген, как раненый носорог.

— Васа муангама жывет тысяси лет! — сказал Хао.

— Это что за муагама такая? — спросил Сеня.

— Муангама — это по васа душа!

— Душа говоришь!? Так что, Хао, душа не умирает?

— Нет, челофек это мокрый тряпка! Тряпка сохнет, фода козмос идеть! Тряка сухой — тряпка, а фода муангама. Потом муангама приходит на планета и находит себе новый тряпка.

— Так ты, что говоришь, что наша душа уходит в небо, как испаряется вода из мокрой тряпки? — спросил уже Коля Кнусс, подключаясь к разговору.

Хао закивал большой головой.

— Ты понял, Колян! Нет, ты понял, Колян, наши души-то вечные! Хорошая новость после того, что я сегодня пережил! Так хочу долго жить!

— Это, Сеня и в библии написано. Хорошая душа попадает в рай, а хреновая в ад! Ты что не знал, что мы вечно живем?

— Я, Колян, думал, что это бред! — ответил Гутенморген и задумался над загадками жизни и смерти.

— Тогда почему твой Хо загибается? — спросил Сеня.

— Хо потеряла кристалла жызни! Его муагама уходит в небо, а насад не приходит!

— Теперь понятно. Ну что, Хао, крути свои педали, будем садиться в Москве, — сказал Сеня Гутенморген, и тарелка, мгновенно скользнув с орбиты, без звука опустилась до кучевых облаков, мерно плывущих над матушкой Землей.

При этом никаких перегревов корабля в плотных слоях атмосферы не произошло, как это бывает с земными аппаратами, летящих к ней с огромной скоростью, словно поджаренные метеоры.

Тарелка, сделав круг над столицей, села на одно из высотных зданий делового центра Москвы.

— Вот это супер! Смотри, Колян, хрен кто догадаетси, что это инопланетная тарелка, — сказал Гутенморген, показывая на странного вида премет с надписью "Кока-Кола источник вашей жизни".

— Да, Сеня, у них технологии, так технологии! Мы пока достигнем их уровня, так еще не одна тысяча лет пройдет, — ответил ему Кнусс, глядя с огромной высоты на ночную Москву.

— Красота-то какая! — сказал Гутенморген.

— Да, живут же люди! — сказал Кнусс, глядя с высоты птичьего полета на огни столицы.

— Эй, Хао, ты где там подевался? — спросил Сеня, разыскивая на крыше глазами гуманоида.

— Я сейчас мальчики, — сказал откуда-то из-за угла чистейший земной голос.

Из-за тарелки, трансформировавшейся в рекламный холодильник, вышла блондинка с шикарным бюстом в полушубке из настоящего баргузинского соболя.

Семен и Кнусс, открыв от удивления рты, переглянулись.

— Э, э, э! Ты кто? — спросил Кнусс, шарахаясь от нее, словно от чумной.

— Это я ваша Хао!

— Какая на хрен ты Хао — баба? Хао был вроде мужик, да и кожа у него была зеленая, как у лягушонка! А ты же наша настоящая земная баба!

Женщина рассмеялась и, мгновенно обернувшись в гуманоида, тут же из гуманоида превратилась обратно в бабу прямо на глазах мужиков.

Сеня Гутенморген и Коля Кнусс стояли, открыв рты. Все, что было до этого, все, что происходило с ними, не поразило так их сознание, как поразило удивительные превращения гуманоида в земную женщину, да еще такой невиданной красоты. Сейчас они просто пребывали в состоянии шока. Первым отошел Сеня и тут же спросил:

— А, а, а, у тебя, Хао, все настоящее? Как у наших у земных баб?

— Все, детка, точно такое же! Я даже рожать могу! — сказала жгучая блондинка, и ее рука вцепилась Гутенморгену в пах, а накрашенные губы, свернувшись в трубочку, нагло впились в Сенин рот, слившись с ним в страстном поцелуе. — Показать?

— А как же Анюта? — спросил Гутенморген, вспомнив жену, и тут же стал отплевываться, словно его поцеловала не баба, а пьяный Митя Дихлорэтан, у которого изо рта пахло дерьмовым луком, перемешанным с запахом такого же дерьмового "нитхинола".

— Каков будет план, Хао? — спросил Кнусс.

— План будет таков: нам нужна машина, одежда и много денег, — сказал Хао, расхаживая по крыше здания, словно это был не гуманоид, а настоящая земная суперкрасавица.

— А ты, наверное. Хао, привез с собой чемодан с деньгами? — засмеялся Гутенморген. — Ага, сейчас пойдем и накупим сабе по костюмчику, по тачке, и прямо в таких нарядах ввалимся в Останкино. Там нас их секъюрити ждут не дождутся!

— Ну, такого деревенского парня как ты, Сеня, ждать в Останкино никто не будет. Нужно переодеться и привести себя в порядок, — сказал Хао на чистейшем русском языке.

— Слухай, гуманоид, хренов, я что-то не могу врубиться, как это ты с нами раньше базарил с жутким акцэтом, а сейчас так щебечешь, словно родился и вырос на нашей Земле.

Хао в тот миг вновь обернулся в зеленого гуманоида и, протянув трехпалую руку, показал любопытному Семену маленькую шкуру женщины величиной с перчатку.

— О, глянь, Колян! Он, словно Елена Премудрая, из жабьей шкуры оборачивается в девку красную, а потом обратно! Это класс, хочешь сегодня бабой оборачиваешься, а хочешь, завтра уже мужиком!

— Мимикрия! — сказал таинственно Кнусс, сделав необычайно умное лицо.

— Что за микримия такая? — спросил Гутенморген. — Это что за болезнь, заразная?

— Это, Сеня, имитация беззащитного вида животного перед хищниками внешностью обитаемого вида хищника! Во! Или вида, который является потенциальным врагом этого хищника....

— А это что значит? Мы с тобой Колян хишники, а этот гуманоид, хренов, наша беспомощная жертва? Это мы с тобой его жертвы, а он, блин, наш хишник! Они, гады, водку нам попортили, а не мы им.... На тарелках литають, в бабу оборачиваются — оборотени! Да ежели б я не знал, что он за птица такая, я бы давно его....

— Кончай базар! — сказал баба-гуманоид Хао. — Пошли за мной, а то как ввалю сейчас тебе по мусалам, что хрен твои земляне тебя от стенки отшкрябають!

У Сени от слов, сказанных гуманоидом, глаза вывалились из орбит. Такого он еще в свой адрес никогда не слышал, а тем более от инопланетян.

Вся прилетевшая компания спустилась на лифте с крыши высотного здания вниз. В просторном холле сидели двое охранников охранной фирмы "Щит и меч". При виде непрошеных гостей один хотел схватиться за пистолет, заряженный резиновыми пулями, но голубая молния обвила его светящимися пружинками и он так и застыл посреди огромного мраморного зала, словно окаменел. Второй так же был сражен молнией прямо за пультом охраны. Так и остались они парализованными на несколько часов, исполняя роль холодных каменных статуй.

— Ты, Сеня, говорил Елена Премудрая? Я согласен! Тогда меня звать Елена Хао, — сказал гуманоид Хао.

Подойдя к банкомату, Елена Хао вставил в него какую-то блестящую карточку и уже через секунду из банкомата полезли купюры, словно их кто оттуда пачками выбрасывал на улицу.

— О, видал, Колян, как можно жить! Ни тебе работы, ни колхоза, ни навоза! Торкай карточку в аппарат, да лови сачком бабосы, — сказал Гутенморген, распихивая деньги за пазуху фуфайки.

— Сейчас, мужики, в "Золотого павлина" пойдем, еще денег выиграем целую кучу, — сказал Елена Хао, мило улыбаясь.

Он поднял руку и желтая "Волга"-такси, взвизгнув резиной по мокрому асфальту, остановилась рядом с компанией земных и инопланетных гуманоидов.

— Садитесь мальчики, — сказал Елена Хао и, открыв дверцу, первым влез на заднее сиденье.

Следом послушно сели и земляне.

— Давай, шеф, гони к белорусскому в "Золотого павлина", я сегодня на куражах, — сказал баба-гуманоид, показывая пачку денег.

"Волга" тронулась и, шелестя шипами зимней резины, помчалась по ночной Москве в сторону знаменитого казино "Золотой павлин". Уже через несколько минут такси остановилась около здания, сверкающего разноцветными огнями, словно Кремлевская елка в новогоднюю ночь. Здесь было так светло, что с асфальта можно было собирать даже рассыпанные иголки. Возле мерцающего входа казино стояла дорогая иностранная машина "Ягуар" в дорогом лаковом покрытии, в котором отражались тысячи неоновых лампочек рекламной вывески казино.

Елена Хао, взяв деньги у Семена, уверенной походкой вошел внутрь игрового заведения. Убогие же мужики в силу своего не очень-то и респектабельного вида, так и остались стоять напротив игрового рая, открыв рты лишенные зубов, которые поразил кариес еще в прошлом тысячелетии. В Бормотухином районе уже лет двадцать не было хорошего стоматолога и народ давно забыл, как выглядит стомотологический кабинет.

— Продует же! — сказал чуть не плача Сеня Гутенморген, почесывая свой затылок.

— Выиграет! — ответил Коля Кнусс, спокойно сворачивая самокрутку из ядреного рябиновского самосада.

— Нет, гад, продует все! Они же гуманоиды наивные, как дети!

— Нет, выиграет! У него есть дар предвидения, и он может телепатически повлиять на ход игры и взять весь банк! — сказал Кнусс, не скрывая своего оптимизма.

— Продует, потому что не знает, какие акулы игрового бизнеса там плавают! Это же Россия, а не какой-то долбаный Марс или Лас-Вегас. Это, наверное, из того штата к нам на картошку ихний колорадский жук эмигрировал!?

— Это, Сеня, Колорадо, дятел, а Лас-Вегас в Неваде! Я все же думаю, выиграет наш гуманоид! Ты что, Сеня, думаешь там дураки и присылают сюда тоже дураков? — сказал Коля Кнусс, показав на небо пальцем.

— Выиграет гуманоид, как пить дать выиграет! — сказал Коля Кнусс и глубоко затянулся своей самокруткой.

Пока односельчане спорили по поводу выигрыша гуманоида в хрустальных дверях в сопровождении администратора появился и сам Елена Хао. Следом за ней или ним на золоченой тележке вывезли пачки с долларами. Гуманоид, словно король в сопровождении свиты, подошел к стоящему "Ягуару" и погладил его по капоту. Администратор прогибаясь, открыл двери и завел машину. Выигранные гуманоидом деньги он, улыбаясь в ширину своего рта, также аккуратно и сложил в багажник. Такой выигрыш за время существования казино "Золотой павлин" выпал впервые.

Как позже узнали Гутенморген и Кнусс, их гуманоид Лена Хао как ни в чем не бывало за каких-то сорок минут выиграл у этого казино около миллиона долларов. Теперь этих денег вполне хватало на проведение акции по поиску инопланетного "кристалла вечной молодости" и теперь все зависело просто от удачи и профессионального подхода к набившей оскомину проблеме.

— Эй, мужики, карета подана!!! — сказал гуманоид, махая им рукой. — Поехали!

Кнусс бросил свою самокрутку и, словно сытый гусь, направился к выигранному "Ягуару", покачиваясь в каком-то странном ритме.

— Я же тебе говорил, выиграет, черт побери! Это же гуманоид, а не хрен с бугра! Это же "Ягуар", а не трактор Кольки Шумахера!!! Вот это вещь!!! — сказал Кнусс, гладя дорогую, покрытому лаком кузову дорогую машину.

— А я и не сомневался! Я знаю, эти инопланетяне такие дела могут кружить, что мама не горюй! — кричал Сеня Гутенморген, наступая на ноги Кнуссу.

Впервые в жизни, Коля Кнусс и Сеня Гутенморген держали в руках столько денег, сколько не заработал их колхоз даже с момента коллективизации. С душевным трепетом они трогали упругие пачки банковских упаковок, приятно шелестя американскими купюрами.

— Эй, Хао, а на вашей планете деньги есть? — спросил Гутенморген.

— А как же! — ответил гуманоид. — Деньги от нас пришли Землю, а не вы их придумали.

— Слушай, а почему ты, когда без бабьей шкуры, то разговариваешь с акцэтом, а когда в ней, то лопочешь по-русски, словно Левитан по радио!?

— Это очень просто... Здесь встроен биолокационный синтезатор. Я думаю, а он переводит. Я знаю все языки на Земле!

— Так уж и все? — удивился Коля Кнусс, ковыряясь в носу.

— Все! — утвердительно сказал Хао. — Мы вашу планету миллион лет изучаем и знаем все языки всех народов.

— Вот дела... — только и сказал Гутенморген, удивляясь.

Машина подъехала к круглосуточному магазину "Снежная королева" в Сокольниках.

— Все приехали, будем одеваться, — сказал Хао и, взяв пачку денег, вышел из машины.

Мужики послушно, словно под конвоем двинулись следом за ним. В эту минуту при виде такого количества красивой и даже шикарной одежды их парализовало, словно это был выстрел из тайного оружия гуманоида.

— Фьюить! Это, Колян, тебе не наше сельпо! — все, что мог сказать Сеня, озираясь по сторонам, словно загнанный волками ягненок. — Это что, все продается?

— Продается, продается, — передразнивая, сказал Кнусс.

Милая длинноногая девушка менеджер по продаже вышла навстречу, улыбаясь во всю ширину своего белозубого рта.

— Что изволите, господа!? Может, я чем вам помогу? — спросила она, называя двух деревенских мужиков в резиновых сапогах и фуфайках господами.

— Видал, Колян, я господин, а ты хрен из Убогого! — сказал Сеня Гутенморген и, ерничая, захохотал.

— Ты рыло свое небритое видел? — спросил Коля. — Тоже мне господин, мать твою!

В дискуссию вмешался гуманоид Елена Хао.

— Оденьте этих двух кретинов, чтобы они были похожи на самых крутых российских шоуменов, — сказал Хао и присел за хрустальный столик, где во множестве лежали модные глянцевые журналы.

После слов сказанных гуманоидом, весь обслуживающий персонал магазина бросился помогать убоговским мужикам. Кто тянул брюки, кто костюмы, кто сорочки, а кто джемпера, свитеры и прочие тряпки от "Валентино" и "Кельвина Кляйна". Минут через сорок, надушенные заморскими одеколонами, Коля Кнусс и Сеня Гутенморген предстали перед инопланетным экспертом во всем земном великолепии фирменных туалетов.

Хао осмотрел их с головы до ног и сказал знаменитую фразу, которая с этого вечера повсеместно войдет в аналы крылатых афоризмов:

— Сколько на корову седло не надевай, она так коровой и останется! Нет, не выйдет из коровы породистого арабского жеребца! Очки наденьте, ваш сельский имидж выдают ваши тусклые деревенские глаза! Вы теперь, господа колхозаны, будете моими продюсерами, — сказал Хао, и мужики вывали из магазина на улицу следом за ним.

Москва, окрестности телецентра "Останкино", поздно вечером.

Зяма Наппельбаум подъехал на своем видавшем виды "Запорожце" в тот самый момент, когда съемки очередных программ в Останкино были уже закончены. Весь персонал телестудии и артисты покидали здание телецентра и, целуясь у входа, разъезжались по домам на своих роскошных автомобилях, растворяясь в знаменитых на весть мир моковских пробках.

Зяма, словно шпион, снимал весть этот бомонд длиннофокусным объективом, надеясь рассмотреть на фотографиях своего кумира и будущегог "спонсора" Балалайкину Машку. Он не терял надежды вернуть ей фальшивку и самому узнать судьбу настоящего камня, на который он положил глаз и с которым связывал свою дальнейшую жизнь на берегах Гудзона.

Невдалеке на автомобильной парковке в пределах видимости стоял серебристый "Ягуар". Из-за черных стекол которого Хао и его друзья вели наблюдение за объектом. С другой стороны за входом в телецентр и Зяминым "Запорожцем" уже из черного БМВ наблюдала бормотухиная братва, которая с боями и легкими потерями все же прорвалась через карантинную зону, устроенную вояками дивизии железного Феликса.

— Хао, глянь, что это там за крендель такой в телескопы пялится? — спросил Сеня Гутенморген, увидев Зяму, который рассматривал выходящий народ из телецентра.

— Я так думаю, это конкурирующая фирма, — ответил Хао словами Остапа Бендера. — Я сам схожу, проверю...

Хао вылез из машины и, держа в руках длинную сигарету, направился к одинокому "Запорожцу". Зяма при виде красивой блондинки спрятал свой аппарат и прикинулся ожидающим ревнивым мужем какой-нибудь останкинской уборщицы или гардиробщицы, которая вот-вот должна была явиться, чтобы уехать домой.

— Хао! У вас, уважаемый, часом спичек не будет? — спросил Хао, наклонившись к окну, и улыбнулся своим белозубым ртом.

Через декольте от "Дольче и Габбано" на бедного Зяму смотрели два выпирающих наружу силиконовых бугра груди гуманоида. Зяма даже сквозь свои дурацкие очки с круглыми, как у кота Базилио стеклами, прямо присосался глазами к этим двум буграм на мгновение, представив их уже в своих руках.

— Спичек? — стал хлопать себя по карманам Зяма в поисках спичек, которых у него никогда не было.

— Одну минуту, — сказал он, желая затянуть время для знакомства. — Я сейчас вот только прикуриватель включу.

Зяма воткнул прикуриватель и замер в ожидании, когда эта "адская машина", придуманная украинскими инженерами времен Хрущева раскалится докрасна. Прикуриватель, испуская дым десятилетней пыли и загоревшейся электропроводки, щелкнув, выскочил, а Зяма так заворожено и сидел, не сводя глаз с волшебного бюста Хао.

Пока Хао прикуривал, огонь, порожденный железным монстром времен кукурузации СССР, уверенно побежал по проводам. Перескакивая на пластмассовые и другие легковоспламеняющиеся детали, он уже через мгновение превратился в бурлящий клубок, пожирая на своем пути все то, что могло гореть. Зяма выпрыгнул из горевшей машины с глазами полными ужаса и жалости за свой полыхающий "Горбатый Зепер". Он как-то беспомощно бегал вокруг своей машины, стараясь сбить старой накидкой разбушевавшийся огонь. Но все его попытки были тщетны. Краска от температуры надувалась пузырями, а, лопнув, тут же вспыхивала, завоевывая все новые и новые пространства, пока пламя не охватило всю машину целиком.

Хао, не желая встревать в земные проблемы с техникой, как ни в чем не бывало, для вида, покуривая, вернулся к своему сверкающиму хромом и никилем "Ягуару".

Тем временем "Запорожец" Зямы Наппельбаума, уже объятый пламенем, полыхал, словно это был пионерский костер, не оставляя никаких шансов фотографу на спасение своего раритета времен советов. Гибель "наследства", полученного от деда, вызвало у Зямы настоящий нервный приступ. От своей беспомощности он сел на бордюр и, обхватив голову руками, зарыдал, как маленький ребенок. "Запорожец", хлопнув бензобаком, разгорелся еще ярче, освещая своим пламенем близлежащие достопримечательности останкинской территории.

Все, что он мог вытащить из горящего автомобиля, это импортный фотоаппарат да пачка Машкиных фотографий, которые по его мнению и должны были стать его путеводной звездой в этом жестоком мире.

— О, босс, глянь, наш фотоаппаратчик загорелся! — сказал Кучерявый, показывая на закручивающееся большой воронкой пламя. — Может, его та телка запалила? Уж больно она круто смотрится!

— А телке это зачем? У него видать проводка замкнула? — холодно сказал Монгол, точно попав в цель. — Машина у него была очень старая...

— Может, сейчас будем его брать? — спросил Кучерявый. — Пока чувак еще не оклемался!?

— Не стоит! Я так предполагаю, что он ищет ту мочалку, чтобы отдать камень. Я ведь говорил вам, что это фальшивка. Был бы камень настоящий иудей уже давно взял билет на самолет в Штаты или в Израиль. Если мы сейчас наедем, то вряд ли мы сами доберемся до этого брюлика. Не зря он, сучий потрох, уже третий день тут обитает. Будем ловить дальше на живца!

— О, Монгол, глянь! Баба снова к нему подошла, а рядом еще два бугая. Что-то мне их рожи знакомы!!!

— Чьи рожи тебе знакомы? — спросил Монгол, стараясь разглядеть охрану красотки.

— А вон те, что рядом с бабой. Больно уж похожи они на тех мужиков, где нас чуть в свиней превратили!

— Ты что, Кучерявый, рамсы попутал? Там кто были — колхозаны!? А эти, видишь, на каждом по десять штук баксов, как с куста да волыны под пижнаками зарядов на двадцать. О, о, глянь, смотрят в нашу сторону! Сдается мне это охрана этой телки. Стоят словно футболисты перед штрафным ударом. Боятся видно за свои яйца...

Голосов они не слышали, но видели, как после недолгого разговора в свете пылающего "Запорожца" гуманоид протянул руку и приподнял с бордюра рыдающего Зяму. Зяма Наппельбаум послушно пошел следом к "Ягуару" и исчез за тонированными стеклами дорогой иномарки. Мужики обернувшись, "отсканировали" обстановку и также исчезли в машине следом за своей "хозяйкой" и бедным погорельцем евреем.

— Так, братва, едем следом. Пропасем, куда везут нашего иудея, — сказал Монгол и тронулся следом за отъезжающей машиной.

Тем временем Зяма, развалившись на бежевой коже салона "Ягуара" исповедовался Хао и выложил все, что с ним произошло за последнее время. Зяма настолько умело давил на жалость, что сидящий за рулем Хао сказал:

— Ты пошто, сущеглупый прыщ, боярыню то обидел? — сказал Хао словами Иоанна Грозного.

— Любишь княжну?

— Люблю! — ответил Зяма, выпучив глаза от удивления.

— Вот фото, как не любить такую кралю! — сказал он, утирая платочком сопли и слезы.

Зяма достал фото Максимовны, окончательно прояснив цель своих изысканий в столице.

— Во, вот еще фото! — сказал он, показывая фотографию Балалайкиной с кристаллом вечной молодости на шее.

Хао взглянул на фото и узнал, узнал тот кристалл, который принадлежал больному Хо.

— Красива чертовски! Бровями союзна, губами лепа! — сказал Хао, продолжая цитировать Иоанна Грозного.

— А что за украшение такое? — спросил он, ткнув пальцем в амулет.

— Это старинный бриллиант чистейшей воды! Мне за него в Америке целых восемьсот тысяч дают. Да я ради этого камня готов жениться даже на гремучей змее, — сказал Зяма.

Тут Зяме пришла в голову мысль продать тот фальшивый кулон, который принес ему Монгол. Как ему казалось, клиенты были солидные и при деньгах и такого случая он упустить никак не мог.

— "С паршивой овцы хоть шерсти клок" — подумал он и...

Хао вновь посмотрел на фото и сказал:

— Я бы тоже купила такой! — и вздохнул, словно настоящая женщина при виде понравившегося украшения.

— А я продам! Он же у меня есть, — сказал Зяма, предчувствуя свой звездный час. — Я даже за полмиллиона отдам! Не ехать же мне из-за него в Америку, черт побери!?

С нервной дрожью он стал доставать фальшивый кристалл из внутреннего кармана куртки, надеясь, что вот-вот и он услышит радостный шелест купюр и ощутит их приятное жжение, которое долгие годы будет греть ему ляжку, словно электрическая грелка.

— Я покупаю! Дай-ка взгляну! — сказал Хао и протянул свою руку.

Зяма дрожащими руками подал ему кристалл и замер в ожидании решения богатого покупателя.

Хао лишь коснулся рукой этой фальшивки, как сразу почувствовал, что это контрафактное произведение землян и к его далекой планете этот пустой и безжизненный камень ничего общего не имеет. Даже не взглянув на него, он через свое плечо бросил кристалл на заднее сиденье и сказал:

— Фуфло!!!

— Да ты что, чувиха, творишь? Он же цены немалой, — почти заорал Зяма, сотрясая спиральками своих пейсов, торчащих из-под шапки.

— Ты дурак и ты сам прекрасно об этом знаешь! Или может ты хотел меня развести, словно лоха? — сказал Хао и обернулся назад с лютым видом.

Видавший виды еврей так перепугался, что был готов креститься по-христиански крестным знамением.

На него прямо в упор смотрело лицо Балалайкиной. Хао, увидев ее фото, просканировал изображение и, трансформировав свое искусственное лицо, принял образ Максимовны.

— А, а, а!!! — заорал Наппельбаум и стал хвататься за все дверные ручки "Ягуара".

— Обшивку не порви, идиот, — спокойно сказал Коля Кнусс, сидевший рядом с иудеем.

Он так в тот миг разволновался, что не знал и не понимал, что все же произошло. Садился он в машину с одной женщиной, а сейчас на него смотрело лицо абсолютно другой. Таких метаморфоз в своей жизни он еще не видел и даже подумал, что это гипнотический сон.

Похлопав себя по лицу ладонями, Зяма вновь открыл глаза, но Максимовна не исчезала. Она также смотрела на него, улыбаясь, как когда-то на фотосессии, и подмаргивала ему своим глазом. Зяма, вновь испытав ужас, заорал:

— А, а, а !!! — и вновь руками закрыл глаза.

Через несколько секунд он раздвинул пальцы ладоней и увидел уже свое отражение. На него точно также сквозь пальцы смотрело лицо знакомого ему еврея. Это был он сам! Еще больший ужас и жуткий страх обуяли фотографа. Все, что с ним происходило было как бы уже не с ним. Ему в ту секунду показалось, что он сходит с ума и это кара господа за его жадность и алчность.

Зяма, схватив кулон, и, сложив руки на груди, запричитал еврейскую молитву:

— Барух ата Адо-ной Эло-хэйну мелех а-олам шэ-кохо у-гвурато мале олам!

— Ты что там такое лопочешь? — спросил Гутенморген, не понимая ни слова.

— Ты, Сеня, не мешай, пусть он своему богу помолится. Видишь, как парня колбасит от страха. А толи еще будет!

— Господа, простите бедного еврея, ви понимаете, жадность помутила мой разум и поставила на путь греха и порока.

— Давай говори, где ты взял эту фальшивку? — спросил он "сам у себя".

— Я, я, я, — стал заикаться Зяма, — мне ее принес Монгол, это наш местный бормотухинский авторитет. Он вор! Он говорил, что отобрал у этой девушки и хочет продать его по хорошей цене!

— Девушки!? — переспросил он сам себя.

— Ага, у этой, у этой телки, что поет в "Академии звезд"! — сказал он, показывая фото Балалайкиной. — Вот, вот у этой!!!

По лицу сидевшего напротив него фальшивого еврея Зямы прокатилась странная волна и его лицо прямо на глазах в одно мгновение вновь изменилось на лицо Максимовны.

— Во, во, именно у нее! — стал он показывать пальцем, на лжеМашку.

— А что ты делал около Останкинского телецентра? — спросил Гутенморген, присоединяясь к допросу.

— Я ждал ее! Я третий день там жду! — сказал Наппельбаум, показывая вновь на лжеМаксимовну. — Хотел познакомиться и узнать, куда она дела настоящий камень. Он же таких денег огромных стоит!

В эту минуту, сидящий за рулем Хао, заметил, что сзади на расстоянии, под фонарем стоит черный БМВ.

— Мужики, у нас "хвост", — сказал он вполне спокойно.

Кнусс обернулся и сквозь тонированное стекло увидел стоящую сзади машину.

— Я еще от Останкино приметил его. Он точно следит за нами, — сказал Хао.

— А может это из казино? Ты их сегодня, Хао, обобрал, как липку, — сказал Сеня Гутенморген.

— Нет, они уцепились за нас от телецентра и теперь ждут, когда мы тронемся. Мне кажется, они пасут этого, — сказал Хао.

Хао не знал, что люди в машине, стоящей под фонарем, следят за Зямой. Они вряд ли могли предположить, что сейчас интересы всех компаний совпали в одном месте, а "кристалл вечной молодости" станет настоящим яблоком раздора.

Окрестности села Убогое близ села Малые бобры, утро 13 апреля.

В то самое время в Убогом развивались совсем другие события.

Все руководство МВД, МО и Совета Безопасности съехались в район села, чтобы там на месте изыскать ту стартовую площадку, с которой стартовал милицейский УАЗ на орбиту и могилу гуманоида, зарытого у Сени на огороде. Командный пункт поставили на высокой Городецкой горе, которая торчала, словно прыщ среди равнин и перелесков.

Опасаясь инфицирования неизвестным микробом, который вызывал отторжение алкоголя из организма, ученые многих секретных институтов облачились в защитные костюмы. Они чем-то напоминали космические скафандры и ходили в них по деревне, всасывая воздух Родины какими-то странными насосами. Они маленькими лопатками ковырялись в огороде Сени Гутенморгена в поисках доказательств существования НЛО, словно археологи в поисках древних земных цивилизаций.

В самый разгар изыскательских работ на огороде Сени Гутенморгена на крыльцо дома вышла его жена Анюта. Оглядев свысока непрошеных гостей, она сказала:

— Не там ищете. Тарелка на огороде была закопана. Там и копать нужно, где сено разбросано!

Один из ученых, показав рукой на огород, где уже через месяц должна была быть посажена картошка, махнув головой, повел своих коллег на Сенины плантации. Уже к вечеру весь огород был тщательно перепахан, и Анюта с удовлетворением отметила, что парни из секретных лабораторий поработали на славу и теперь "плантация" полностью была готова для посадки картошки.

— Что ищут? — спросила Нюрка, щелкая семечки.

— Гуманоида дохлого ищут! — ответила Анюта. — Дай-ка и мне семошек! — сказала она, протягивая руку.

Нюрка насыпала жменю и спросила:

— А чегой-то они в енти пузыри напялили?

— Да они инопланетного микробу боятси, — ответила Анюта, выплевывая шелуху.

— А, а, а! Микроб дело сурьезное! От ихнего микроба теперь наши мужики водку на дух не переносють, — сказала доярка Нюрка. — Таким бы микробом да всю страну заразить, во бы житуха была. Пойду, скажу ихнему начальнику, что и на моем огороде тоже тарелки садились.

Белый вертолет борт N01 президента страны появился над Убогим ближе к обеду. Сделав несколько кругов над пострадавшим от набега инопланетного разума районом, он сел прямо на Городецкую гору в расположение штаба МЧС. Все руководство спасательной операции выстроилось в шеренгу, встречая первое лицо государства.

Президент показался из двери вертолета и, спустившись по лестнице, уверенным шагом направился в сторону штаба.

— Господин Президент! В Бормотухинском районе в деревне Убогое и Худолеевка ввиду распространения инфекции неземного происхождения введено чрезвычайное положение. Вся зараженная зона находится под контролем санитарных служб и объявлена карантинной зоной особой секретности, — доложил министр МЧС, вытянувшись по струнке, словно курсант перед генералом.

— Вы стартовую площадку обнаружили? — спросил президент Утин, здороваясь с ним.

— Пока нет, но ищем, ищем, Владимир Владимирович! — ответил тот.

— Соберите все службы, я хочу лично услышать, что произошло в этом районе.

Президент прошел в штабную палатку и из любопытства прильнул к стереотрубе, направленной в сторону села Худолеевка. Несколько минут он, словно Наполеон перед Бородинским сражением, рассматривал окрестности, после чего спросил:

— Эти разрушения чем вызваны? Атакой гуманоидов?

— Никак нет, господин президент! Это последствия эпохи предшествующего Вам первого президента России! Под его чутким руководством колхозы изжили себя как элемент коммунистического прошлого!

— Странно! Я абсолютно не знал, что в его бытность здесть был испытательный полигон штурмовой и стратегической авиации! — сказал президент, обращая свой взор на разрушенные фермы, дома, разворованный сыроваренный завод, ржавую технику, одиноко стоящую на заросших полях, да покосившиеся старые хаты сельских жителей самой огромной и самой богатой страны на планете.

— Никак нет! Это колхозники сами все разворовали и пропили.

— Наверное, кушать хотели? — спросил президент Утин.

— Никак нет, господин президент. Они хотели пить водку.

Президент повернул трубу в сторону Убогого и еще более внимательно стал изучать эпицентр национального катаклизма.

— Это из этого села стартовала ракета с машиной участкового? — спросил президент.

— Так точно, из этого! Мы уже определили место старта. Это огород Семена Морозова.

— А вы общались с участковым, с народом этой деревни?

— Так точно, господин президент! Из допроса майора милиции Александра Бухарцева установлено следующее: в ночь на Новый год в деревню Убогое приземлился инопланетный летательный аппарат. Пока гуманоиды производили разведку, их аппарат был похищен местным трактористом по кличке Шумахер и продан местному сборщику металлолома Семену Морозову по кличке Гутенморген. Инопланетяне, принятые местными за ряженых из деревни Худолеевка, были напоены контрафактной алкогольной продукцией после чего они и остались в Убогом, где после двухнедельного похмелья провели свои эксперименты над местными жителями. Микроб неизвестного происхождения вырвался из их лаборатории, в результате чего вся зона сел Худолеевки, Убогого и Малые Бобры теперь заражена неизвестной болезнью с симптомами полного отторжения абсолютно всей алкогольной продукции. После чего гуманоиды, украв автомобиль участкового Бухарцева, как трофей, покинули Землю и исчезли в просторах бесконечного космоса.

— Я это уже знаю! Наши средства ПВО уже уничтожили машину вашего участкового. Жаль только, что некоторые части все же упали на территорию Гузинского государства, вызвав там небольшой переполох. Мне интересно другое. Эта болезнь передается от человека к человеку? — спросил президент, приставив палец к виску.

— Так точно, господин президент! Данная болезнь, словно свиной грипп очень быстро распространяется по всему району и представляет опасность для национальной безопасности страны, а возможно даже и в мировом масштабе! — ответил министр МЧС.

На какое-то время президент задумался. С одной стороны, здоровый образ жизни нации приведет к демографическому взрыву и подъему благосостояния народа, а с другой стороны, падением спроса на алкогольную продукцию. А это довольно больно ударит по бюджету страны и алкогольному лобби в Государственной Думе. Алкоголь в России это же не просто национальный продукт — это национальная идея и источник пополнения бюджета после продажи углеводородов и оружия.

— Усилить карантинную зону тройным кольцом, как Чернобыль! Нельзя допустить распространения болезни по всей стране, и подключить всех ученых к выработке сыворотки! Народ страны должен иметь в жизни хоть какую-то отдушину, а иначе коммунисты со своим Зюгановым сыграют на этом уже на ближайших выборах и вновь захватят власть еще на семьдесят лет! Нельзя, ни в коем случае нельзя допускать повторение 1917 года и ввергать страну в гражданское противостояние. У нас, господа, на носу Олимпийские игры в Сочи, а этот факт неизвестной болезни оттолкнет всех наших гостей, а в особенности немцев. Вы представляете, что будет, если иностранные СМИ узнают об этой инфекции? Да нам инвестиций не видеть, как своих ушей! Эта болезнь, я так понимаю, опасней всех птичьих гриппов и даже самого СПИДа!

— Есть окружить район тройным кольцом! — ответил министр МЧС.

После чрезвычайного совещания вертолет Президента России, раскрутив лопасти, оторвался от земли и, задрав к верху хвост, улетел в сторону столицы.

В эти минуты президент не хотел подвергать себя опасности инфицирования. Ведь впереди был дружеский визит в США. Ведь там, на ранчо американского президента он представлял великую Россию, а значит, представлял великий русский дух, способный выдержать любой алкогольный напиток самолюбивых американцев. А это уже была настоящая политика, и рисковать президент Утин во имя России, во имя Родины и своего народа никак не мог, да и не имел на это никакого права.

Москва телецентр "Останкино", проект "Академия звезд".

Мария Максимовна Балалайкина нос к носу столкнулась с собой в то время, когда в гримерке готовилась к выходу на сцену. Висящий на двери портрет ее бывшего кумира Аллы Борисовны Пугачевой напоминал ей об обмане, и разочарованная Максимовна со злостью швыряла в него дротики, стараясь попасть "звезде" российской эстрады прямо в глаз.

Как раз в этот самый миг из-за шторы тихо вышла "она сама". Одежда, фигура, волосы и лицо были идентичны оригиналу. От увиденного Максимовна застыла, широко открыв рот. Она держала в руках приготовленный для броска дротик, абсолютно забыв о нем.

— Ты кто? — спросила Максимовна своего двойника.

— Я, Мария Максимовна Балалайкина. — ответил гуманоид Хао.

— А я тогда кто? Я же тоже Мария Максимовна Балалайкина!

В эту секунду Максимовне показалась, что она сходит с ума. Ее двойник стоял прямо перед ней и странным образом задавал те вопросы, на которые Машка почти не знала ответа.

— А куда ты Мария Балалайкина дела "кристалл вечной молодости"? — спросил гуманоид.

Максимовна надула губы и, всхлипывая, пустила слезу бабьей горечи.

Сейчас ей было очень больно за свою глупость, которую она совершила, отдав камень "приме". Она по своей деревенской наивности не знала, какие страсти бушуют в российском шоу бизнесе, и этот мир, который она боготворила все восемьдесят лет своей жизни, рухнул в одно мгновение, подняв огромное облако пыли и грязи.

— Я, я, я дала ее этой! А она дура, мне фальшивку подсунула, а фальшивку бандиты украли! — рыдая, сказала Максимовна сама себе.

В этот момент она с такой силой швырнула дротик, что тот, впившись в глаз фотографии обидчицы, даже пробил дверь.

— Вот так этой гадине и надо! Я ее сделаю, как бог черепаху!

Гуманоид Хао присел рядом с Максимовной на стул, тронув ее за руку, успокоил.

— Я все это знаю, детка! Нам необходимо найти "кристалл молодости". Ты понимаешь, что наш друг Хо сейчас умирает без этого кристалла, а наш базовый корабль прилетит только через пятьсот лет? — сказал он ей, стараясь разжалобить омолодившуюся старуху.

— Во! Откуда мне знать, деревенской бабе, что вы, собратья по разуму, вечно жить без кристалла не можете!? Я же не со зла надела это украшение! Не я же у вас капусту воровала, а вы мои кочаны крали и пихали в свою "кастрюлю".

Услышав, что этот кристалл необходим для жизни гуманоида Хо, Максимовна еще пуще заплакала. Кому как не ей была известна цена жизни. Прожив многие годы, она видела своими глазами не одну смерть. Многие друзья уже давно переступили тот рубеж возврата из-за которого уже не было никогда. Да и она, как и все ее подруги несколько лет ждала своего часа, пока случай с кристаллом вновь не вернул ей ту молодость, которая в жизни человека бывает только один раз.

После недолгих минут глубокого раскаяния, Максимовна глубоко вздохнула и, вытерев салфеткой слезы, сказала:

— Я сделаю все, чтобы вернуть камень вашему Хо. Ты скажи мне, что мне нужно делать? — спросила она уже готовая к свершению великих подвигов ради спасения инопланетного разума и всей земной цивилизации.

"Прима", как всегда выглядела обворожительно. Только сегодня это было что-то особенное, ее голос звучал, словно не было у нее этих лет. Он звучал как много лет назад, завораживая поклонников и продюсеров хрустальной чистотой и неповторимым тембром. Уже месяц, как камень молодости был у нее, а в часы одиночества грел ее, возвращая то, что вернуть ни одному хирургу было уже невозможно.

Днем она запирала его в свой домашний сейф на Сторублевке, а по ночам втайне от всех, ложась в кровать, надевала на шею вожделенный кристалл, с которым засыпала до самого утра, словно в ванне с парным молоком. Если бы она носила его постоянно, то процесс омоложения шел бы в несколько раз быстрее. Но этого она допустить не могла. Не хватало, чтобы эта молодая девка Балалайкина из проекта "Академия звезд" уличила ее в подлоге и воровстве. Хотя и этим метаморфозам со своим организмом Пугачева была рада до беспамятства.

За этот месяц она сбросила не только пятнадцать килограммов, но почти пятнадцать-двадцать лет, что было заметно даже невооруженным глазом. СМИ наперебой писали об успехах российской пластической хирургии, которые, сотворив чудо, вернули "приме" шарм и вторую молодость. Гламурные журналы пестрели ее новыми фотографиями, а московский бомонд буквально взахлеб обсуждал второе возрождение некогда бывшего кумира.

С началом новой молодой жизни и внимание мужского пола значительно выросло и теперь "прима" могла позволить себе завести нового, еще более молодого воздыхателя и фаворита, который бы мог не только разделить ее элитную компанию, но и брачное ложе. Ей верилось, что вот наступит тот момент, когда вторая звезда российской эстрады, знаменитый на всю страну Максим Алкин станет ее суженым и этот брак принесет ей не только новую славу, но хорошие дивиденды в виде североамериканских зеленых рублей, ради которых она была готова на все.

Мария Максимовна Балалайкина проникшись к увядающему Хо, не могла в эти тяжелые для него минуты оставаться в стороне. Камень Хо уже подарил ей вторую молодость и теперь она считала своим долгом вернуть этот кристалл его настоящему владельцу.

План Хао был оригинально прост. Его способность перевоплощения творила чудеса, ведь он одновременно вполне мог быть не только самой "примой", но и ее новоявленным фаворитом. Это свойство как раз и давало ему шанс найти кристалл вечной молодости. Зная особенности отношений Алкина и Пугачевой, он решил сыграть на этом.

В один из репетиционных дней "примы" Хао, приняв облик Макса Алкина, стоял за кулисами с огромным букетом белых роз. Его влюбленные флюиды сизым облаком плыли по сцене и "прима", почувствовав своим спинным мозгом его влюбленный всепроницающий взгляд, обернулась. Вид шикарного букета, счастливая улыбка Макса оторвали ее от процесса и она, бросив микрофон, на какое-то мгновение отвлеклась.

— Мой мальчик, я знала, нет, я чувствовала, что ты рядом, — сказал Пугачева, подойдя к Алкину, широко разведя руки для лобзаний.

Лже-Макс, улыбаясь, протянул ей букет роз.

— Это мне, мой мальчик!? Но почему все так неожиданно? Ты же сегодня должен быть на гастролях? — спросила она, вздымая свою грудь от волнения.

— Ради тебя, милая! — сказал лже-Алкин. — Я успею, у меня есть еще несколько минут.

— Может сегодня вечером встретимся? — спросила "прима", пожирая глазами своего нового молодого героя-любовника.

— Да, да, несомненно, вечером в "Арлекино", — сказал лже-Макс и, поцеловав счастливой звезде руку, тут же исчез за кулисами.

— Миллион, миллион, миллион белых роз! Из окна из окна видишь ты! — запела "прима" и счастливая закружилась в танце, предчувствуя приятный вечер с любимым молодым человеком.

— Максимовна, наблюдавшая всю эту сцену со стороны, просто давилась от смеха. В эти минуты ей ни чуть не было жаль своего босса по проекту. Ведь она тоже всего месяц назад также воспользовалась ей, и теперь час расплаты неумолимо подходил к развязке. Филигранная артистическая работа гуманоида была по земному настолько убедительна, что Балалайкина в первые секунды сама поверила происходящему. Даже сам Станиславский вряд ли бы смог распознать игру, приняв работу гуманоида за чистую монету.

— Ты, Хао, был неподражаем! — сказала Балалайкина, видя, как умело и уверенно, лунатик завладевает сердцем земной "примы".

— Это, деточка, очень просто, — сказал Хао и мгновенно его лицо превратилось в лицо Пугачевой.

От уведенных трансформаций Машка Балалайкина захлопала в ладоши. Теперь ей был ясен замысел гуманоида, который сегодня вечером разведет влюбленные сердца по разным местам встречи, а сам займет место фаворита. Только сейчас Хао рассказал Максимовне о своих планах, каким способом он проникнет в спальню к Пугачевой и подменит настоящий "кристалл вечной молодости" на ту фальшивку, которую она подсунула когда-то Балалайкиной. План по всем параметрам казался идеальным, но там за стенами останкинской студии разворачивались совсем другие события, которые должны были внести в эти планы свои коррективы.

Как ни прятался Зяма от бормотухинских бандитов, все же банда Монгола разыскала его на бескрайних просторах московских улиц. Ничего не подозревающий Зяма Наппельбаум был до глубины души доволен, что все же сумел всучить фальшивку странной бабе, которая с легкостью меняла свой облик. Десять тысяч долларов, полученные в качестве компенсации, давали ему возможность купить себе новую машину взамен сгоревшего "Запорожца" и по совету своего дяди вернуться домой в Бормотухин. Столичная жизнь была не для него. Зяма до мозга костей не любил городской суеты, которая утомляла его, делая неврастеником.

— Ну, привет, фотоаппаратчик, — сказал за спиной до боли знакомый голос.

Зяма обернулся и увидел нагло улыбающуюся латунными фиксами физиономию Монгола, которая торчала из открытого окна БМВ. В этот миг он почувствовал, как та сумма денег, которая была нажита непосильным трудом может уже через минуту перекочевать в карман Монгола.

От этих мыслей ноги сделались ватные и Зяма почти уже присел, сдаваясь на милость победителю. Но внутренний голос, вырвавшись из оцепенения, проорал ему прямо на ухо:

— Беги, идиот!

Зяма, подпрыгнув на месте, побежал с такой скоростью по Рублевскому шоссе, что люди, дома, деревья и каменные заборы элитных особняков понеслись мимо его глаз, сливаясь в одну сплошную серую стену. Он слышал позади себя визг резины БМВ на крутых поворотах и от этого гадкого и дьявольского звука лишь прибавлял скорость. В какой-то миг казалось, что бандиты идут по пятам. Вот они уже рядом и час расплаты за его самоволие и обман не минуем, как восход и закат солнца.

Увидев дерево, он с невиданной скоростью влез на него, и, словно белка, прыгнув на большую ветвь, перелез через пятиметровый забор на другую сторону. Спрыгнув на другой стороне, он обнаружил, что находится на территории огромного трехэтажного особняка. Его сердце было готово выпрыгнуть из груди, а легкие качали воздух с такой силой, что этим воздушным потоком можно было даже раздувать кузнечный горн. Он изо всех сил старался не дышать, чтобы дыханием не выдать своего присутствия, но гулкое шипение предательски вырывалось из его рта, вводя Зяму в состояние загнанной лошади.

Забившись в самый дальний угол чужого сада, он спрятался за кустами и, поджав под себя ноги, замер, слившись с окружающей средой, словно хамелеон в девственных лесах Мадагаскара.

Зяма слышал, как бандиты бегали за забором в его поисках. Он слышал их разговоры, слышал их проклятия в свой адрес и даже передергивание затворов пистолетов, звук которых наводил на Зяму настоящий ужас. Он понял, что единственным способом выжить в этой ситуации — это оставаться в этих кустах чужого сада до прихода ночи.

Откинувшись на забор, Зяма уснул. Сон змеёй скользнул в его голове и Зяма провалился в черную бездну. Сколько он проспал, фотограф не знал. Холодный, остывший апрельский воздух сквозь одежду добрался до тощего тела Наппельбаума, от чего зубы стали стучать барабанной дробью. Он открыл глаза и в этот миг увидел, как белоснежный лимузин въехал на территорию особняка. Зяма из любопытства раздвинул кусты и, представляя себя солдатом спецназа, выполняющего боевую задачу, пополз к дому, словно удав.

Ему страстно хотелось видеть, кто может жить в таком доме. Этот вопрос праздного любопытства камертоном стучал в голове и Зяма полз. Полз, несмотря на то, что земля еще не покрылась свежей зеленью и местами даже проглядывали прогалины черной земли.

Двери лимузина открылись, и под уличным фонарем показалась счастливая "прима". Она держала в руках букет роз, который страстно прижимала к груди и целовала в бутоны. "Прима" была счастлива! Именно в этот момент Зяма пожалел, что с ним нет рядом его фотоаппарата. Романтическое приключение поп-дивы могло стать для него хорошим приработком. Зяма знал толк в таких фотографиях, и знал их истинную цену для гламурных журнальных издательств, которые на своих страницах любили смаковать частную жизнь звезд.

В этот момент, когда он почти вплотную пробрался к дому, из лимузина вышел молодой и красивый Максим Алкин. Он осторожно взял под локоток утопающую в шелках звезду и, ступая по мрамору ступеней, проводил приму в дом.

Зяма в какой-то миг испытал прилив адреналина и сумасшедшего азарта. Ему страшно хотелось видеть, что произойдет дальше. Ведь не каждый день становишься случайным свидетелем частной и интимной жизни популярной звезды российского шоубизнеса. В эту секунду в нем проснулся настоящий азарт охотника, азарт суперагента и даже супермена.

Зяма, сравнив себя с Джеймсом Бондом, скользнул к окну. Там, за шелком внутри этого дома начинали разворачиваться настоящие романтические приключения, наполненные дикой африканской страстью. Дива бросила букет к потолку так, что розы разлетелись по всему персидскому ковру. Она со страстью бросилась к Алкину и, обхватив его за шею, крепко присосалась к его губам. Так и стояли они, лобызая друг друга посреди комнаты. Свет, который еще секунду назад ярко освещал зал стал, как бы притухать, пока вся комната не наполнилась ярко-красным оттенком. Зяма знал, что красная лампа фотолабораторного света в такие минуты страсти вызывает настоящее, ни с чем не сравнимое возбуждение, которое способно преодолеть все земные преграды. Так случилось и здесь!

Алкин, словно взорвался:

— Подонки! Женщин любить нужно, а не заставлять их шпалы таскать! — кричал он голосом известного российского политика Ширинковского.

Прима хохотали от его импровизаций, и ее шелковые одежды стали покидать диву, пока она не осталась в ажурном нижнем белье. Толщина стекол и вакуумные виниловые рамы не пропускали наружу ни одного звука. Для Зямы все сейчас было, как в немом кино. Звезда играючи побежала по лестнице на второй этаж, маня за собой Макса. Тот так же играючи ринулся следом, и они переместились на второй этаж, где и была заветная спальня.

Зяма Наппельбаум, оставшись в одиночестве, пережить этого никак не мог. Еще не было ни одной эротической сцены, которую бы он не видел своими глазами. Он не мог смириться с тем, что не увидит то, что было скрыто покровом их тайны и это еще больше раззадоривало фотографа.

Зяма, осмотревшись по сторонам, полез. Он лез по стене, словно японский ниндзя, цепляясь руками за каменные выступы. Его путь лежал на второй этаж, где там, стоя на карнизе, он мог не только созерцать сцену любви между пожилой, но омолодившейся дивой и молодой звездой российской эстрады.

К великому его разочарованию, пока он полз по стене, словно таракан и, достиг заветной цели, сцена, которую он так мечтал видеть, увы, окончилась.

"Прима", словно картина Рубенса "Даная" из Эрмитажа, лежала на огромной кровати, раскинув по подушке свои рыжие волосы. В одной руке она держала бокал с вином и что-то говорила Максу, который расхаживал по спальне в одних трусах, держа, также как и она в руке бокал с вином, а другой начатую бутылку "Мартини". Он декламировал:

— Спасибо моим родителям за то, что они дали миру меня!!! — кричал Алкин.

Зяма видел, как "прима", отхлебнув вина, как-то странно закрыла свои бархатные глазки и погрузилась в глубокий и девственный сон. Тем временем Максим оделся и, подойдя тихо, словно гепард, к висящей на стене картине, отодвинул ее. Там в стене, как и во всех дорогих домах "Рублевской республики" был вмонтирован сейф. Увиденное потрясло Зяму так, что он чуть не свалился с карниза от удивления. Алкин поднес руку к дверце и кнопки шифра сами стали вдавливаться панель под действием неизвестной и неведомой ему силы.

— 2, 84, 14, 36, — повторил он про себя тот порядок, в котором открывался сейф. — Два, восемьдесят четыре, четырнадцать, тридцать шесть, — еще раз повторил Зяма.

Дверка сейфа открылась, и в этот миг Зяма увидел, как известный ему артист оригинального жанра точно также оригинально положил амулет в сейф, за которым он, Зяма Наппельбаум ведет охоту уже два месяца. Да, несомненно, это был именно тот камень, который все эти дни будоражил внутренние струны его души. В благодарность господу за эту случайность, Зяма хотел было даже помолиться своему богу, но, почувствовав, как его тело может упасть со второго этажа на кусты роз, растущих внизу под окнами замка поп-дивы, тут же отказался от этой идеи, попросив про себя прощение у своего господа.

Наппельбаум впивался глазами в происходящее, стараясь запомнить своим еврейским мозгом все до самых мелочей. Зачем это было ему нужно, он пока еще не знал, но знал лишь одно, что, обладая такой информацией, он уже был "на коне", и господь теперь сполна воздаст ему за все его еврейские страдания.

Кулон Максимовны перед его глазами мелькнул голубой искрой и исчез в бронированном ящике швейцарской фирмы "ZUG".

Зяма, стоя на карнизе, сквозь щель в шторе не видел саму подмену амулетов и поэтому считал, что искать настоящий бриллиант нужно именно в апартаментах дивы.

Цепляясь за камни, он спустился вниз и на корточках подкрался к стоящему во дворе лимузину. Осторожно Зяма открыл просторный багажник машины и, осмотревшись по сторонам, влез в него, устроившись, словно на полке купейного вагона. В ту минуту его сердце билось от нарастающего напряжения с такой силой, что ему казалось этот стук было слышно даже в родном Бормотухине.

Силой своей еврейской воли Зяма подавил этот неприятный сердечный стук, словно это были капли корвалола, и когда машина выехала за ворота особняка он облегченно выдохнул воздух, будто сбросил с себя груз.

— Два, восемьдесят четыре, четырнадцать, тридцать шесть, — вновь повторил Зяма, чтобы не забыть шифр.

Лимузин мягко катил по улицам столицы, оставляя далеко за собой особняк обворованной "примы". В эти минуты в его голове зазвучал торжественный марш победителя, и там же под коркой его мозга в самой его глубине, словно на дрожжах уже зрел дерзкий план....

Вывалился Зяма из багажника как раз на светофоре на одной из московских улиц. Лимузин, крутанув колесами, поехал на зеленый свет дальше к Останкино, а Зяма так и остался лежать на асфальте в позе вареной креветки, пока на него чуть не наехала патрульная милицейская машина.

— Ты что тут разлегся, урод! — сказал вылезший из машины сержант милиции, постукивая полосатой палкой по своей ладони.

— Я это... очень устал! У меня нет сил подняться, — сказал Наппельбаум, встав на четвереньки.

— А у тебя документы есть? — спросил московский милиционер, предчувствуя плывущие в руки шальные деньги.

— Есть паспорт, — ответил Наппельбаум и, стоя в позе лотоса, достал паспорт из заднего кармана своих драных джинсов.

— О, да ты, парень, прописан то в Псковской области в городе Бормотухине! А что ты в Москве делаешь? — спросил сержант, рассматривая документ.

— Я к своему дяде приехал. Погостить! — сказал Зяма, все же поднявшись с колен.

— А когда ты прибыл? — спросил сержант, пряча документы Наппельбаума себе в карман.

— Три дня назад! — ответил Зяма, недоумевая.

— А может три месяца!? — спросил сержант. — Может ты бомж?

— Нет, я в Москве всего три дня! — ответил Зяма, оправдываясь.

— А у тебя есть доказательства? — спросил сержант, постукивая палкой по ладони еще более агрессивно.

— Есть! Есть! — сказал Зяма, вспомнив о "Запорожце", сгоревшем около Останкинского телецентра.

— Давай посмотрим, — ответил мент.

— Так надо в Останкино ехать, — сказал Зяма, надеясь, что патрульная машина поедет в Останкино.

— А тебя часом на Кипр не подбросить, а то нам по пути!? А может прямо на Канары!? — ответил сержант, издеваясь. — Или на нары??? Ха-ха-ха!!!

— Нет, не надо, я живу у дяди на Сторублевке, — ответил Зяма.

Если бы в ту минуту он сказал, что живет у дяди сапожника в Новогиреево, Кузьминках или в Измайлово, то он вполне мог отделаться от милиционера и пятью сотнями рублей, но когда ухо сержанта услышало про Сторублевское шоссе, то эта сумма как по щучьему велению автоматически выросла ровно в десять раз.

— Домой хочешь? — спросил сержант.

— Хочу! — утвердительно ответил Зяма.

— Пять штук и ты свободен! Довезем прямо до подъезда! Нет денег, будешь сидеть в обезьяннике, пока за тобой твой дядя не приедет! Ха-ха-ха!

Зяма задумался. Сумма была для него довольно внушительная, но ведь и мент мог быть не последним. Он нехотя сунул руку в карман, и так же нехотя извлек из пачки две стодолларовых купюры.

— Этого хватит!? — спросил он, сотрясая от жадности своей челюстью, показав только одну купюру.

Мент выхватил из его рук обе банкноты.

— Садись, поедем! — ответил сержант и отдал документы Наппельбауму, посадив его на заднее сиденье.

Машина, заморгав сигнальными маячками, завыла сиреной и, развернувшись через две сплошных полосы, помчалась в сторону Сторублевки. Впервые в жизни Зяма ощутил себя состоятельным человеком. Он развалился на заднем сиденье, видя, как патрульная машина, игнорируя все дорожные знаки и правила движения, прямо по встречной полосе полетела по указанному адресу.

— Каков, блин, сервис? — подумал он, и тут же патрульный "Форд", взвизгнув резиной, остановился около дядиного дома.

— Приехали, уважаемый, — сказал сержант и, выйдя на улицу, открыл заднюю дверь.

Зяма вышел, словно он был не простой фотограф, а настоящий министр искусства и кинематографии. В этот самый момент его боковое зрение уже созерцало черный БМВ, стоящий невдалеке от ворот дядиного особняка. Зяма, распрощавшись с ментами, смело двинул прямо к машине бормотухинских бандитов, которые вот уже несколько часов ожидали его убежавшую персону...

Москва, гостиница "Космос", ближе к полуночи.

Вернулся Хао в гостиницу в приподнятом настроении. Амулет с кристаллом вечной молодости покоился в его кармане и он от этого прямо светился. Пришло время вернуться в Убогое и уже там реанимировать своего однопланетника Хо, который вот уже неделю, впав в кому, лежит в полной отключке. Снегурка Максимовна сидела на коленях своего спасителя Коли Кнусса и вслух гадала, удачно ли сложится операция, придуманная Хао, и сможет ли он достать этот злосчастный амулет.

Сеня Гутенморген расхаживал по комнате взад и вперед и от волнения дымил убоговским самосадом, несмотря на то, что на столе лежали дорогие сигареты.

— Куда это наш гуманоид запропастился? — спросил он Кнусса.

— А бог его ведаеть!? Сказал тут его дожидать, — ответил Коля, еще крепче обняв дорогую его сердцу Максимовну.

Балалайкина в тот миг чувствовала, как от Коли Кнусса, от его тела и рук исходит такое же тепло, как от кристалла вечной молодости. Досыта хлебнув столичной жизни, она поняла, что милее и надежней Коли Кнусса, этого деревенского парня в эту минуту не было никого. Не было в этой столице убоговских просторов, не было дорогой ее сердцу реки, текущей по полям и лесам. Не было утреннего какуреканья петухов и мычания идущих в поле коров. Не было тут ее подруг: Германовны и Семеновны, с которыми она прожила в Убогом всю жизнь и с которыми она в часы девичников иногда могла побаловать себя знаменитым на весть район "бальзамом" от Канонихи. Все эти воспоминания настолько тронули ей душу, что, всхлипнув, Максимовна горько заплакала.

— Ты что, моя Снягурка, выешь? — спросил Коля, гладя ее по голове, словно ребенка.

— Домой хочу, в Убогое, — сказала Балалайкина, шмыгая своим носом. — Там хорошо, там молоко свежее!

— А как твоя "Академия звезд"? — спросил Коля. — Ты же петь мечтала!?

— А ну яе! Да какая я звязда, мне уже девятый десяток стукнул, — проговорилась Максимовна.

Коля, ошарашенный такой новостью, сперва не поверил Балалайкиной. Он ведь даже не знал, что Машка не внучка Балалайкиной Максимовны, той старухи, что сидела целыми днями на лавке, греясь на солнце, а она сама собственной персоной.

— Так ты... — не успел промолвить Кнусс.

— Я, Коля, Мария Максимовна Балалайкина. Мы с твоей бабкой еще в девках на посиделки бегали и во время войны в партизанском отряде воевали.

— А как же это? — спросил Коля, показывая на упругое тело и девичью грудь

— Черт меня, Коля, попутал! Я уже гроб себе приготовила, думала уже представиться на днях, а тут эта напасть...

Вот тут Максимовна, растроганная ностальгическими воспоминаниями, рассказала, как она еще осенью поймала на ухват гуманоида. Как нашла среди капусты кристалл "вечной молодости". Как, одев его, стала молодой, красивой и желанной. Как хотела повернуть свою жизнь и стать на всю страну знаменитой. Как хотела выйти замуж за богатого мужика и нарожать ему детей.

Коля слушал Максимовну, а его душа в эту минуту рвалась наружу. Ему было непонятно, как он, здоровый деревенский мужик не смог различить такого подвоха? Как не смог разглядеть в Снегурке старую бабку, а доверился ей и полюбил Машку всем сердцем. Как теперь жить с этим? Как он сможет жить с этим, чтобы каждый в Убогом смеялся над ним, за то, что женился он на старухе?

Сеня Гутенморген все также, как маятник расхаживал по комнате взад и вперед и, слушая все эти фантастические истории, только подзадоривал разочарованного Кнусса.

— Что вляпалси!? Таперь, Колян, всей Бормотухинский район помреть со смеху, когда узнаеть, что твоей крале восемьдесят годов! А ты на них не гляди, ты давай жанись на Машке, и пущай уси обзавидуютси, что твоей бабе хоть и восемьдесят, а как она чудно сохранилась! Будто, Колян, она не жила эти годы, а в холодильнике с мороженой камбалой пролежала, или, словно мамонт в снегах заполярья!

— Тебе, Сеня, хорошо, у тебя Анюта есть! Баба красивая, видная и пахать на ней, как на германском тяжеловозе можно! А как мне таперь жить, я ж хотел, чтоб семья была, чтоб детки были!

— А я, Коля, может за тебя замуж и не пойду, — сказала Максимовна и спрыгнула с его колен. — Я женшина свободная, вот возьму и пойду за этого гуманоида! У них кришталы вечной молодости есть, а у тебя что? Я, Коля, жись хочу новую в роскошествах и в достатках прожить, а не с тобой алконавтом хреновым!

— Ты, Машка, хоть баба стара и мудра, а не знашь, что у нашем районе, уже никто водку не пьеть! Уси в один раз бросили! Эти гуманоиды жись нам всю шпортили. Чарами своими протушили и водку, самогонку и даже пиво! Все таперь дерьмом кошачьим воняить! — сказал Сеня Гутенморген.

— Так вам, алкашам, и надо! Мы бабы за какой хрен за вас замуж идем, чтоб щастье у доме было, чтоб любовь была, детки! А вы же все, все, гады, пропили! Так вам чертям и надо! На усих надо напасть енту напустить, чтоб водка вам, змиям, поперек глотки вашей стала! Чтоб вы подавились ей, сволочи! Ты вспомни, Сеня, ты же сам, гад, под трахтором своим три дни провалялси, когда вы этот склад германский с пойлом нашли! А Анюта твоя тогда как страдала, как страдала? Говорила: "Мужик мой, где в болотах поганых сгинул. Или на бомбе германской подорвалси, что я таперь делать буду!?" Так лучше бы ты, гад, тогда точно сгинул и подорвалси! — сказала Максимовна и давай дубасить Сеню Гутенморгена попавшим под руку полотенцем.

В тот самый момент в номер вошел Хао. По довольному виду гуманоида в образе лже-Алкина, он явно был на душевном подъеме. Еще с прихода он заорал:

— Подонки! Спрятали "кристалл вечной молодости" и рады! Ничего, Хао любой кристалл достанет!

Гуманоид вытащил из кармана драгоценный камень и сказал:

— Все, мужики, можем лететь домой, надо Хо спасать!

— Да вот уж хрен! — сказал Сеня Гутенморген. — Новости надо смотреть, товарищ гуманоид! Ты пока по Москве на лимузинах раскатывал, наш район объявлен районом национального бедствия! Всю зону вокруг Бормотухина окружили вояки и наставили блокпостов. Вход и выход всем в енту зону запрещен! Санитарный карантин!

Лицо инопланетянина приняло странную форму. По нему, словно кадры из диапроектора проскочили все персонажи, которых он изображал ранее. Разные лица людей, одно сменяло другое, пока его метаморфозы не остановились на крашеной блондинке. Голос так же каскадом стал меняться в тембре в зависимости от прилагаемого персонажа.

— Так полетим же на корабле! — сказала блондинка.

— Чтоб нам ракетой С-300 да в жопу? — спросил Коля Кнусс, включившись в разговор. — И заметь, гуманоид, наши собьють непременно! Нет, бродяги, я лично не хочу! — сказал Кнусс и завалился в кресло, подперев голову подобно Роденовскому "Мыслителю".

— Тогда план такой: Ты с Семеном вылетаешь на корабле. А я с Максимовной еду на машине. Я стану президентом России Утиным и прикажу военным снять все санитарные карантины, — сказал гуманоид, примеривая на себя лицо первого человека страны.

— Это мне, кажетси, мысля хорошая! — сказал Коля Кнусс. — В новостях показывали прилет президента в Бормотухин, а таперь ему туды сама дорога.

— А я. Мальчики, предлагаю с Хао по Красной площади ходить и фотографировать гостей столицы. Пусть он в президенты обернется. Во, бабок срубим!!! — сказала Максимовна, поедая из вазы виноград. — А еще лучше в Майкла Джексона!

— Вот это идея! Я буду Майклом Джексоном! — сказал Хао. — Мы на лимузине подъедем к вашим блокпостам и ...

Хао не успел докончить мысль, как Семен перебил его и сказал:

— Вот, ежели бы водка снова стала водкой и не смердела бы кошачьим дерьмом, тогда вояки со своим санитарным кордоном сами бы убрались, — сказал Сеня Гутенморген, мечтая после трехмесячного воздержания испить Канонихиного самогона.

— Это пока недопустимо! Мы должны покинуть вашу планету, вот тогда и пейте себе на здоровье, — ответил гуманоид.

— Да, Хао, это правда! Кордон стоит из-за того, что водка это наша национальная идея! Не хочет правительство потерять деньги, которые идут от продажи алкоголя. Вот они и блокировали весь район, опасаясь распространения неземной заразы.

— Ты, Коля, дурак! Нет там никакой заразы! Зараза в ваших мозгах! У вас это на земле называется массовый гипноз, — сказал Хао, расплываясь в улыбке. — Мы на водонапорной башне в Убогом поставили гипнотелепатический ретранслятор, который и вещает на весть район, что ваш алкоголь протух и воняет кошачьим дерьмом.

— Так это вы, гады, такую жись нам устроили? — спросил Сеня Гутенморген. — Выходить, что я могу ту водку снова продать, которую набрал впрок? Выходить, что она не протухла?

— Отключим ретранслятор, вот и пейте себе сколько влезет, — сказал Хао. — Вот только, я что хочу сказать: Ваша водка — это бомба с часовым механизмом. Вы, люди, сами того не понимаете, что цивилизация рухнет не от атомного оружия, она рухнет от алкоголя. Раньше вы алкоголь гнали из пшеницы, а сейчас из нефти. Вы же сами перестали сеять пшеницу из-за того, что все свои хозяйства пропили. Вот вы и передохните все от своей же химии, — сказал гуманоид и страшно засмеялся.

Кнусс и Гутенморген задумались. В принципе, гуманоид был прав, и все его доводы было трудно оспорить, но только как же быть с тем, к чему привык за долгие годы. После недолгого раздумья Сеня сказал:

— Я вот что думаю, нам нужно оставить ентый ваш ретранслятор. Мы яго сами будем включать и выключать. Неделю пусть работает, а в воскресенье мы яго сами отключим. В понедельник включим и снова за работу. Так и будем включать и выключать.

— Ты же, Сеня, первый помчишься выключать приборчик, когда перепьешь в воскресенье, а в понедельник нужно будет опохмеляться, — сказал Кнусс, видя в этой затее полную утопию.

— А я, мальчики, предлагаю вообще его не выключать. Пусть наши мужики хоть пару лет без водки поживуть, может отвыкнуть. Да наши бабы хоть свободно вздохнуть.

— Ладно, мужики, потом будем разбираться, а сейчас нужно возвращаться в Убогое и спасать Хо.

Гуманоид достал мобильный телефон и набрал номер. На другом конце ответили, и он, словно канарейка зачирикал на своем языке. Звук, издаваемый гуманоидом, напоминал что-то среднее между свистом дельфина и пением канарейки. После разговора с Ху он закрыл мобильник и, положив его в карман, сказал:

— Я разговаривал с Ху и сказал ему, чтобы он отключил ретранслятор. Пока мы доберемся до Убогого, там уже никого не будет. Ху сказал, что военные стоят только вокруг вашего села и вокруг Худолеевки. Нам нужно спешить, а то Хо очень плохо себя чувствует.

В этот момент Максимовна вновь зарыдала. Она представила, как из-за нее умрет инопланетянин и тогда уж точно не избежать звездной войны. Гуманоиды будут мстить землянам за смерть своего собрата по разуму и виновной в этой жестокой и кровопролитной войне будет виновна она, Мария Максимовна Балалайкина. Слезы градом катились по ее лицу, и никто не мог понять от чего плачет Максимовна и какие страсти сейчас бушуют в ее душе...

Москва, Сторублевское шоссе, утро.

— Есть хорошая новость, — сказал Зяма братве, стараясь держаться более уверенно.

— Ну-ка, иудей, рассказывай, что ты там надыбал? — сказал Монгол, дымя сигарой.

Зяма смело сел в машину на заднее сиденье и, глубоко вздохнув, начал свой рассказ. Он рассказывал, как испугавшись, оказался на территории особняка Пугачевой. Как заснул и видел все интимные подробности отношений Алкина и "примы". В эти минуты своего рассказа он был настолько красноязычным, что бормотухиная братва сидела, растопырив уши, чтобы не дай бог пропустить хоть какое-то слово. В конце рассказа он сказал, как видел "приму", прятавшую в свой сейф драгоценный амулет. Как запомнил секретный шифр. Как бежал в багажнике белого лимузина и как откупился от московских ментов, требовавших у него столичную регистрацию.

— Босс, нужно всковырнуть эту хатку, — сказал Кучерявый, выслушав Зяму.

— Не гони коней, Кучерявый, дай-ка подумать, — ответил Монгол, сделав умное лицо. — Так ты, фотоаппаратчик, говоришь, что знаешь шифр и как пробраться в дом?

— Да, господин Монгол, я все видел, все знаю, — ответил Зяма.

— А ведь ее хата под охраной! Там, как минимум два-три мордоворота, которые будут стрелять на поражение. Это тебе повезло, что ты, гад, скользкий, как глист и пролез в ту щель, в которую даже собака свой нос не сует, — сказал Монгол.

— Ви, господин Монгол, обижаете еврея Зяму! Если бы Зяма не был евреем, у него не было бы родственников в Америке! Не было бы родственников в Америке, не было бы и пол-лимона долларов, которые я вам обещал! Если ви не хотите брать пол-лимона, то я умываю свои руки! Я найду одного надежного человека, который влезет в эту хату и за такие бабки достанет этот камушек, даже если бы Пугачева прятала его в трусы.

— Э, нет, дорогой! Мы в этой очереди стоим первые! Нам, мужики, нужно выработать план, как мы будем брать эту крепость, — сказал Монгол, боясь продешевить.

— А это просто, босс, придем — в репу одному охраннику, в репу другому, пока они будут очухиваться, мы пошерстим ее богатую норку, — сказал другой бандит по кличке Утюг.

— Здесь, братва, нужно поработать разумом, а не руками. Пойдем завтра. А ты, фотоаппаратчик, постоишь на атасе. Будешь с нами в деле, чтобы знал, каков он воровской хлебушек!

Зяма кивнул головой в знак своего согласия. Сейчас ему все равно, какую роль играть в ограблении, лишь бы хоть сегодня не видеть эти бандитские рожи, да хорошенько выспаться после таких "секс" приключений... Все, что было в его голове уже давало ему шанс стать богатым человеком ни с кем при этом не делясь. Зяма точно знал все расклады на сто шагов вперед и просчитал все ньансы.

Уже на утро к дому знаменитого в элитных кругах московского бомонда Хаиму Шнипельборгену подъехал черный БМВ третьей серии. Зяма, обдумав за ночь план действий, на волне своей полной уверенности, сел к братве в машину и, достав ноутбук, с умным видом включил его.

— Ну что, господа "джентльмены удачи", я произвел кое-какие расчеты и установил следующее. Дом Пугачевой действительно охраняет фирма "Стальной пес". Все его сотрудники из числа бывших осужденных, то есть братвы. Фирма создана знаменитым вором в законе Пашей Заславским, в народе "Славец". Сам Славец входит в состав Ореховской преступной группировки и имеет большой вес в Москве.

— Так что, господин Монгол, по вашим каналам вы вполне можете договориться с этим Славцом на несанкционированное проникновение в жилище нашей примадонны. Я думаю, на это дело хватит и трех тысяч долларов. Я даже готов профинансировать наш проект!

— Ну, ты и голова! Ты, фотоаппаратчик, настоящий генератор идей, Зяма-иудей! Зяма-иудей, генератор хороших идей! Ха-ха-ха! — заржал Монгол, поражаясь своим талантам каламбуриста. — Мой кореш Димон знает этого Славца. Я думаю, мы добазаримся с ним и уже сегодня вечером вскроем её хату, как компот с персиками.

Вечером, в тот момент, когда миллионы зрителей с замиранием сердца смотрят программу "Время", когда служители Мельпомены заняты в репетициях, съемках и в концертах бригада Монгола в полном составе въехала на Сторублевку. Оставив свою мрачную машину на стоянке, они никого не стесняясь, направились к дому поп-дивы, чтобы этим вечером завершить свой тайный и преступный замысел. Зяма еще не знал, что "кристалл вечной молодости" уже в руках гуманоида и все его притязания на амулет уже не стоят и выеденного яйца, о чем ему станет известно только после свершения акции, но сегодня он верил в успех своего дерзкого плана.

Охрану дома, по договоренности со Славцом, били аккуратно в нос. Море крови растеклось по фазенде "примы", создавая иллюзию кипевшего в доме настоящего куликовского сражения. Охранники, корча из себя жертв, валялись кто где, стараясь за три тысячи долларов как можно больше вымазать своей кровью хозяйские апартаменты и разжечь в ранимой душе хозяйки настоящее христианское сострадание.

Монгол, найдя в хоромах примы сейф, набрал заветные цифры и с душевным трепетом вскрыл его самолично, предчувствуя богатую добычу, плывущую в его руки золотой рыбкой.

Фальшивый кристалл на верхней полке блеснул заманчивой белой искрой. Монгол, видя в сейфе хороший куш, сунул амулет в карман, абсолютно не думая о том, что его руки уже касались этого злосчастного контрафакта, изготовленного умелыми руками финских мастеров. Остальное содержимое тайного ящика так же приятно порадовало его душу и сорок тысяч долларов приятным грузом легли во внутренний карман кожаной куртки.

Разве мог знать Монгол, что он сейчас не вор и даже не грабитель, а просто маленький шурупчик в коварном механизме Зямы Наппельбаума.

— Стоять! Руки на стену!!! — проорал прямо над ухом трубный голос СОБРовца и ствол автомата "Калашников" уперся ему в спину.

От такой неожиданности мочевой пузырь Монгола сжался, словно шагреневая кожа, и струя теплой мочи потекла по брючине прямо в его ковбойский сапог. В тот миг в доме включился свет, и Монгол к своему удивлению увидел полное помещение московских ментов со знаменитой Петровки-38.

Вся бормотухинская криминальная компания уже через мгновение лежала на лакированном венском паркете, вдыхая пыль покоев примадонны. Наручники неприятным холодом холодили запястья рук, и Монгол подумал:

— Все, это конец! Лет восемь, как минимум!

Зяма же в силу своего еврейского интеллекта провел такую комбинацию, что ни в одних анналах уголовного мира таких далеко идущих операций никто из старых воров не проводил. Сдав с потрохами своих подельников, он не только остался на свободе, но и снискал славу среди московского бомонда, что еще делало его ближе в достижении своей цели и открывало двери в любой дом любой столичной знаменитости. Он словно великий Прометей принес людям огонь и все старались поближе познакомиться с неизвестным провинциальным героем.

Прима была не просто благодарна Зяме за спасенное им ее добро, но и подпустила Наппельбаума к себе так близко, что он просто-напросто стал ее персональным фотографом. Правда, все это было лишь частью плана Зямы, и совсем не за горами уже была коварная развязка всей этой истории закрученной извращенным еврейским мозгом.

— Так вы говорите, товарищ Наппельбаум, что вам Монголом было сделано предложение по оценке и сбыте амулета потерпевшей Пугачевой? — спросил следователь.

— Да, гражданин начальник! Но разве я мог? Разве я мог? Разве Зяма Наппельбаум мог, он же не настолько глуп, чтобы продавать ворованные бриллианты наших звезд эстрады. Да и Алла Борисовна Пугачева мой кумир с самого моего детства. Я скажу вам, гражданин начальник, я вырос на ее песнях. Ви помните эту? "Ля, ля, ля, сделать хотел косу, а получил козу, розовую козу...".

— В желтую полосу! — допел следователь. — Да, эта песня тоже была песней моей молодости. Хорошие, нет, дивные времена были в период правления Брежнева, — задумчиво сказал следователь. — Вы, товарищ Наппельбаум, совершили настоящий гражданский подвиг! Вы не только предотвратили хищение имущества нашей любимой примы, но и помогли нам, внутренним органам, избавиться от преступной группировки, которая терроризировала всю Москву. Огромное вам спасибо!

Следователь крепко пожал Зяме руку:

— Родина вас не забудет, товарищ Наппельбаум! — сказал он по-дружески похлопывая Зяму по плечу.

Зяма Наппельбаум в тот миг был чрезвычайно собой доволен. Он не только избавился от опасных конкурентов, но еще ближе стал к вожделенному камню. Он знал, что после всех следственных действий, похищенное Монголом и его братвой вновь вернется назад в сейф примадонны. Вот тогда в ход и вступит второй этап плана, разработанный мудрым евреем. Располагая фотографиями Балалайкиной, он выдаст ее за свою сестру, которая якобы и поручила ему, Зяме вернуть в дом фамильную драгоценность. Вряд ли Алла Борисовна Пугачева будет сопротивляться напору всезнающего Наппельбаума, опасаясь огласки в желтой прессе в совершении такого подлого подлога. По всем своим расчетам, прима, как ценящая свой имидж не захочет быть замешанной в скандале с подменой ценного камня на дешевую стеклянную безделушку и этот факт придавал Зяме силу и необычайную уверенность в себе...

Москва, квартира президента России, раннее утро.

Звонок телефона разбудил президента Утина в самый момент, когда ему снился удивительный сон. Ему снилось, как он на дружеской встрече с президентом Америки подсыпает в его бокал антиалкогольного микроба и зараза, поразившая Россию, медленно, но уверенно, словно кольца на воде от брошенного камня, разойдется по всему американскому континенту. К тому времени Россия на основе нанотехнологий уже будет обладать сывороткой, которая сможет избавить человечество от этого недуга. Вот тогда в лидерстве двух стран будет поставлена окончательная точка. Сыворотка взамен на размещение радаров в Чехословакии и Польше! Сыворотка взамен на инвестиции в Россию. Сыворотка, как дубина в разрешении любого политического конфликта! Да, эта волшебная сыворотка смогла бы решить многие проблемы. Да, в эпоху такого противостояния это было бы идеальным оружием шантажа для достижения своих государственных интересов.

— Господин президент! Прошу прощения за столь позднее вторжение, но у нас ЧП! — сказал далекий голос Председателя Совета Министров. — Болезнь, поразившая Бормотухинский район, сама собой как-то рассосалась!

— Как это, рассосалась? — спросил президент, удивленно.

— Сегодня вечером несколько человек деревни Убогое были замечены в нетрезвом состоянии. После проведенного нашими учеными исследования выявлено стойкое отсутствие признаков антиалкогольного синдрома во всем районе. Каковы будут распоряжения? — спросил министр.

— Так, первое, досконально изучить природу этого явления; задействовать все санитарные и академические службы по выявлению этого странного вируса. Пусть работают день и ночь, но чтобы был конкретный результат! У меня были в этом вопросе такие далекие планы, а они срываются благодаря неизвестным процессам, которые происходят там в Бормотухине. Я предлагаю, не теряя времени разместить там настоящий научно-исследовательский центр проблем алкоголя. Если вируса больше нет — его нужно создать! Вирус должен быть, иначе мы вновь проиграем гонку вооружений, а в целом и вторую мировую холодную войну. Это, Михаил Сергеевич, очень большая политика. Утром я буду в Бормотухине! Соберите в местном "Доме культуры" совет безопасности!

— Слушаюсь! — ответил министр

Президент был расстроен. Остаток ночи прошел в полном бодрствовании и ни одна сила, ни одна таблетка снотворного не смогла заставить его уснуть в такое трагическое для Родины время. В такие минуты президент садился за ноутбук и, включив все клетки головного мозга, погружался в ваяние стратегических планов государства российского. Информация о потере контроля над санитарной зоной Бормотухина, просто выбивала его из колеи и это накануне Сочинского форума. В голове были сотни планов по использованию этого природного феномена на благо Родины. Это было не только локальное инфицирование тех районов, которые заметно отстали в развитии и тяжким грузом стальных оков висят на "ногах" государства. Это было и инфицирование всей Америки, Франции и Англии, которые, как и Россия нуждались в продаже алкоголя и получении огромных прибылей от фирм, производящих спиртное.

Все планы рушились, и было просто необходимо принимать какие-то меры. Первоначальные мысли о предотвращении массового заражения населения страны сейчас ушли на задний план. В голове только и зрела мысль, как поставить на колени Штаты и качать из ее экономики и её бюджета огромные средства на закупку русской сыворотки...

* * *

Время споров о времени и виде транспорта закончилось. Хао решил самостоятельно ехать вместе с Максимовной в Бормотухин, чтобы прямо на месте разобраться с обстановкой в районе. Семен Гутенморген и Коля Кнусс по решению гуманоида отправлялись тем же маршрутом, но уже на инопланетном летательном аппарате. Хао, зная свою технику, особо не волновался по поводу управления землянами внеземным транспортным средством. Оно было запрограммировано так, что при любом стечении обстоятельств, все равно прибывало в Убогое точно по расписанию, словно трансатлантический экспресс.

Максимовна, надев на себя амулет с кристаллом вечной молодости, села на переднее сиденье "Ягуара", выигранного Хао в рулетку. Сейчас, после долгих скитаний по столице она испытывала странное чувство. С одной стороны ей хотелось вернуться в Убогое, чтобы повидать своих старых подруг, а вот с другой стороны, тщеславие и возможности новой жизни не давали ей покоя. За месяц проведенный в столице, она уже мало-мальски окунулась в жизнь большого города и всеми своими фибрами души ощущала полное свое соитие с этим огромным мегаполисом. Правда, сейчас, когда жизнь гуманоида Хо была под угрозой, Максимовна решилась на отчаянный шаг. Ценой своей вечной молодости, который мог даровать ей кристалл, она, как истинно русская женщина ехала навстречу своей судьбе отчетливо зная, что назад в Москву она больше не вернется никогда.

Хао в новом образе Макса Алкина сел за руль допотопного агрегата землян. Он не только хотел проверить возможности техники земной цивилизации, но и испытать те новые, а точнее совсем старые чувства, которые испытывали его предки несколько тысячелетий назад на его планете. Утопив педаль газа, Хао поехал по ночной Москве в сторону Пскова. Ведь там, за пятьсот километров от столицы, остались его друзья, которые с нетерпением и надеждой ждали его возвращения.

Оставшись в одиночестве, Максимовна не могла удержаться, чтобы не расспросить гуманоида о жизни на его планете, о том, есть ли у них любовь и каким способом они размножаются.

Хао рассказывал о том, как много лет тому назад исчезла его цивилизация. Как они, дети вселенной, разлетелись по галактике в поисках новых, пригодных для жизни планет. Эти слова насторожили Максимовну, которая опасалась за свою Землю.

— Вы уничтожите нас? — спросила Машка, стараясь выведать планы гуманоида.

— С чего ты взяла? — спросил Хао, сделав удивленное лицо.

— У нас снимают много фильмов, как инопланетяне захватывают нашу планету и уничтожают все живое, — сказала Максимовна и глубоко вздохнула.

— Это вам не грозит. Ваша цивилизация обречена, если вы сами не поймете, что жизнь дана всевышним разумом. Ваши правители накопили горы оружия и пугают друг друга. Но ведь в современной войне никому из землян не выжить, и они это прекрасно знают.

— А что нам делать? — спросила Балалайкина.

— Нужно просто любить! Любить все! От травинки, птички, маленькой букашки, до самого последнего человека и лесного зверя. Только любовь спасет ваш мир. Мы уже прошли через это и хорошо знаем цену настоящей любви, — сказал Хао.

Максимовна задумалась и, закрыв глаза, заснула, укачанная мягким ходом "Ягуара". Ей снилось, как она первая женщина с планеты Земля прилетает на другую планету, словно посол доброй воли. Маленькие зеленые карапузики с большими бездонными глазами, обступив ее, дергают за подол юбки и просят рассказать им земную сказку. Она, достав из межпланетного корабля конфеты, раздает их детям гуманоидов, словно мать Тереза, и радуется их беспредельному неземному счастью. Вдруг сквозь окутавшее ее сновидение она услышала вполне земной голос:

— Инспектор ДПС лейтенант Державин! Ваши документы, товарищ водитель!

Открыв глаза, Машка не на шутку испугалась. Ведь у гуманоида не было никаких земных документов, и она побоялась, что сейчас его арестуют, упекут в тюрьму на долгий срок и он больше никогда не сможет вернуться к своим лягушатам и рассказывать про землян неземные сказки. Максимовна сжалась, словно пружина и в тот момент, когда она почти хотела наброситься на милиционера, Хао подал ему какие-то бумажки. Лейтенант взглянул на них, взглянул на Хао и заорал от накатившего на него счастья:

— Товарищ Алкин ! Да как это я вас не признал! Да я же ваш поклонник! Ваши документы в полном порядке! А можно мне ваш автограф!? — спросил лейтенант, протягивая Хао какой-то листок бумаги. Хао, улыбаясь во всю ширину своего белозубого рта размашисто расписался по диагонали "Алкин".

— Счастливого вам пути, товарищ Алкин! Кому скажу, так не поверят, что я остановил знаменитого артиста, — сказал милиционер, рассматривая автограф лже-Алкина. Ему и в голову не могло придти, что перед ним не сам Алкин , а его точная копия, да к тому же инопланетного происхождения.

— А я испугалась, что тебя сейчас арестуют, — сказала Максимовна, переведя дух. — У нас на земле нельзя управлять транспортом без водительского удостоверения.

— А на нашей планете можно. Наши аппараты наделены интеллектом и сами управляют собой. Ты задаешь им точку на карте и они летят в эту точку без всяких прав, — сказал Хао более чем спокойно.

— А, а, а ! То-то я в толк никак не могла взять, как это Семен и Колька Кнусс будут на твоей тарелке лететь в Убогое? — спросила Максимовна.

— А ты посмотри вверх! — сказал гуманоид.

Максимовна, высунув голову в окно машины, посмотрела в утреннее небо. Там на высоте нескольких сот метров висел инопланетный корабль Хао. Он, словно собачонка на привязи, летел над "Ягуаром" постоянно следуя курсу машины.

— А кто им управляет? — спросила Максимовна.

— Ты! — ответил Хао.

— Как это я?

— Сейчас у тебя на шее висит "кристалл вечной молодости". Но этот кристалл не только возвращает молодость, он еще является и пультом управления нашим кораблем. Мы из-за этого кристалла никак не могли улететь, ведь это кристалл нашего пилота Хо.

— Ты мне, Хао, мозги не дури! Я что, сейчас управляю твоим аппаратом?

— Да! Вот смотри! — сказал Хао и провел своей рукой по кристаллу.

В одно мгновение тарелка, висевшая над дорогой, опустилась до самого асфальта, став на какое-то время участником дорожного движения. Сквозь прозрачный купол Максимовна увидела перекошенные лица Кнусса и Сени Гутенморгена. Они болтались внутри тарелки, что два огурца в банке с рассолом. Хао еще раз потрогал кристалл и внеземной агрегат самостоятельно припарковался невдалеке дороги на поляне. Свернув на грунтовку, "Ягуар" проехал сто метров и остановился рядом с приземлившимся "тазом". Максимовна видела, как из тарелки на карачках выползли двое землян. С виду они были похожи на Колю Кнусса и Сеню Гутенморгена, но цвет их лиц слегка отдавал зеленоватым оттенком. Мужики, шатаясь и изрыгая из себя рулады нецензурной брани, и, проклиная гуманоида, упали на свежую траву лицом вниз. Они вцепились руками в землю с такой силой, будто им казалось, что они падают в нескончаемую бездну.

— Ты, Хао, гад! Мы с Коляном чуть не облевались и даже чуть не обгадились! Какие ты тогда торкал кнопки, чтоб нас так не колбасило? — спросил Сеня, слегка отойдя от болтанки.

Максимовна, видя, как укачало мужиков, заржала. Ей было смешно видеть. как два деревенских бугая, словно пьяные, ползают на карачках и при этом так ругаются матом, что даже Хао с тысячелетним опытом жизни на земле не слышал такого изобилия русской ненормативной лексики.

— Ха, ха, ха! Ржешь, дура, а из нас кишки вон лезуть! — сказал Сеня. — Садись, да сама полетай, а я в машине поеду.

Оклемавшись, Сеня и Кнусс сели на траву и, вытащив кисет, закурили самокрутку. Максимовна же, не переставала смеяться, видя, как побледнели лица односельчан. В этот момент она смеялась не из-за того, что они своим жалким видом вызывали смех. Она смеялась над собой, вспомнив сон, и представила, как вот так же, прилетев на чужую планету, она вместо того, чтобы рассказывать лягушатам земные сказки, будет кататься по траве от приступа тошноты.

— Надо было гравитацию включить и привязаться ремнями безопасности, — сказал Хао. — Это вам не ваша допотопная техника! Это наш инопланетный звездолет!

— П...здолет! — сказал Сеня. — Катись ты, гуманоид, на своем п..здолете сам. А я лучше пешком пойду.

Молчавший все это время Коля Кнусс глубоко затянулся самокруткой и, выпустив дым, сказал:

— А мне, черт побери, понравилось! Я бы и на Марс мог слетать или на какую Альфу-Центарву. Я впервые в жизни себя Гагариным почувствовал. Во, бы мне его славу!?

— Катись ты с ентими гуманоидами на Центарвы, а мне и на земле хорошо, — сказал Гутенморген и бросил окурок. — Видал я ваши Центарвы! Нас и тут неплохо кормють! Я когда раньше летал, то меня так не колбасило. как шас! А сейчас — то вверх, то вниз, то куда-то в сторону. Я кручу яеный шар, а она совсем лететь не хочет, куда я хочу.

Хао с упреком посмотрел на Максимовну.

— А что я !? — спросила Балалайкина. — Во! Больно я знала, что этот амулет с секретом!?

— С каким таким секретом? — спросил Сеня, в упор глядя Максимовне в глаза.

— Да мне Хао сказал, что если потереть этот кристалл, то ихним звездолетом можно и с земли управлять.

— А ты дура его терла!?

— Нет, просто так гладила. А во я знала, что вас там так колбасит! Мне ведь Хао только недавно сказал! Правда, Хао!?

— Она ничего не знала! — вмешался в разговор гуманоид.

— Она не знала, а мы с Коляном чуть не погибли! Мы там были что два карася в стеклянной банке привязанной к спине дикого мустанга! А она, видите ли, не знала! Ты бы сама попробовала, а потом бы и терла етый кришталл! Давай сымай, хватить омолаживаться! Теперь наша с Кнуссом очередь! — сказал Сеня, напирая на Машку.

— Нет, пусть кристалл будет у меня, — сказал гуманоид. — А то вы еще чего такого начудите! Перекурили?

— Перекурили, — ответил Кнусс.

— Тогда, мужики, в путь...

Где-то над просторами России.

Еще утром президент вылетел на своем вертолете в Бормотухин. Чрезвычайная обстановка в районе требовала мгновенного вмешательства в ситуацию первого человека в России. Никто из министров и советников не знал, что произошло и почему три месяца не пивший водки народ вновь стал злоупотреблять спиртным, как в те далекие годы. Мысль о вирусном происхождении этого недуга не давала покоя президенту и он, глядя на землю с высоты птичьего полета, продолжал аналитически оценивать ситуацию.

Весть о прилете президента страны облетела Бормотухин быстрее скорости света. Телефонные звонки, нарушив тишину предрассветного утра, в одно мгновение подняли со своих кроватей девять тысяч триста человек жителей Бормотухина. Кто бросился накрывать столы, кто печь пироги с капустой и творогом, кто на своем огороде рвал ландыши и первые тюльпаны. Многие знали, что президент любит ходить в гости и пить чай с пирогами и ватрушками. Почти каждый бормотухинец молился о встрече с президентом, стоя перед его портретом на коленях. Ведь почти у каждого были вопросы и каждому горожанину хотелось слышать ответ из уст самого президента великой страны. Многим хотелось знать, когда в город проведут газ и почему жители Бормотухинского района, живя между двух огромных газопроводов, идущих на Запад, не могут иметь маленькую трубочку, чтобы не топить дома и котельные "легкими" планеты Земля. Все хотели знать, когда в самой богатой стране мира в городе будут заасфальтированы все улицы, а утки и гуси не будут погибать под колесами автомобилей, потому что они почему-то облюбовали все лужи на проезжих частях города.

Вертолет, вопреки всем ожиданиям, сел не на стадионе, где собралась местная администрация, а в центре на городскую площадь, как раз напротив "Дома культуры". Столь экстремальная посадка вертолета в этом случае не обошлась без небольшого происшествия. Пилот, немного не рассчитав место приземления, случайно коснулся винтом вертолета стоящего на площади гипсового памятника Ленину. Вертолетная лопасть, словно огромная сабля, рубанула по протянутой в сторону запада руке гипсового вождя мирового пролетариата и она разлетелась на мелкие куски, подняв над площадью облако белой гипсовой пыли.

— "Ну, блин, теперь Юганов задолбает"! — подумал президент, глядя на памятник Ильичу с ампутированной рукой, в которую местные жители часто вкладывали мочалку, а под мышку другой руки оцинкованный таз. Несмотря на небольшой казус при посадке, народ возгласами и овациями встретил своего горячо любимого президента.

— Здравствуйте, господин президент! — кричала толпа, напирая на вертолет. В открытую дверь винтокрылой машины полетели ранние весенние цветы, которые так явно отражали безмерную любовь русского народа.

В то самое время в деревне Убогое в сельпо, как всегда прямо с утра собрались почти все убоговские бабы. Очередь за хлебом они занимали еще с шести утра, после того, как молодой райповский шофер из Бормотухина наотрез отказался возить его под предлогом заболеть от страшного вируса, поразившего Убогое, Пантелеевку и Малые Бобры.

Теперь вместо машины на подводе в Убогое приезжал дед Матвей, которому уже и водка была не нужна, да и баб он давно обходил стороной. Еще полгода назад сватался он к Максимовне, думая, что она, выйдя за него замуж, будет и кашу ему варить, да и его кальсоны стирать. Но Максимовна враз выведала тайный замысел хитрого деда Матвея, и уже через три дня, вернувшись назад в Убогое, по всему колхозу разнесла слух:

— Ня гож дед Матвей как жаних! На печи сидить да тильки махорку шмалить! Да и на ласку как-то он не дюже заводной! Хворый, наверное, дедок-то!?

С того момента, как дед Матвей появился в деревне на сивой райповской кобыле по кличке Зоряна, бабы при виде его смеялись вслед и кричали слова, сказанные когда-то самой Максимовной.

— Ня гож дед Матвей, да и на ласку как-то уж не дюже заводной.

От того и ходили бабы в сельпо еще за час до открытия магазина, чтобы покуражиться над районным "женихом" Матвеем. Дед, чтобы не зубоскалить с бабами старался обойти их разговоры и стал приезжать в Убогое все раньше и раньше, пока время его приезда не совпало с утренней дойкой коров. Он знал, что бабы не бросят дойку, от того подковыривать его им будет некогда.

В один из таких дней в сельпо пожаловала сама Канониха. Когда еще ранее она промышляла самогоном, на заработанные от его продажи деньги в районе купила себе дорогой цветной телевизор и все бабы с утра спешили в магазин оттого, что Канониха рассказывала им все передачи и фильмы, которые она высмотрела накануне вечером. Сегодня Канониха была как никогда взволнована.

— Ты что, старая, светишси седни что Ильичева лампочка!? — спросила Германовна, видя, что ее подругу прямо что-то распирает.

— Я, бабы, тайную тайну открыла! — заорала Канониха, войдя в сельпо.

— Что, новый рецепт самогона? — спросила Семеновна. — Будешь снова наших мужуков спаивать?

— Да какой самогон!? Я, бабы, выведала тайну, куда наша Максимовна делась!

Среди баб прошел шепоток. Многие переглянулись и хором ответили в унисон, будто перед этим репетировали:

— Куда?

— Максимовна наша, бабы, в Москву подалась!

— Ти, сказилась ты, Канониха? По что старой перхоти по столицам мотаться? Чай, жениха богатого да ласкового искать поехала? — спросила Семеновна, опираясь на свой посох. — Что, ня гож ей Матвей был, так ей таперь столишного мальца захотелось?

— Ты, Сяменовна, как была дурой, так ею и осталась! Ничто тебя не береть: ни годы, ни засуха, ни клопы с тараканами, ни инопланетяне! Максимовна-то наша омолодилась, и стала как девка красная, лицом и фигурой хороша и молода... Не то что мы с тобой две клюшки в предсмертном возрасте!

— Ты что, Канониха, белены объелась! Как старая старуха могла в девку молодую обернулась? Чай, в молоке, как в сказке о Коньке Горбунке искупалась?

— Може и искупалась, а може ечто где молодость свою сыскала!? Ты себя вспомни, дура, как сидела перед телевизором и бельмы свои лупила на того Кашпировского! Все мечтала, дурра, от своих болячек избавитьси... А мой старый пердун тоже все стаканы с водой ставил и говорил, что Кашпиросс ентый воду в водку превращаить! А я тоже была дура, его фотку к ноге привязывала, тоже думала, что поможеть? А оно во как, мы на костылях, а Максимовна по телеку танцуеть и поеть!

— Ты сама, Канониха, дура! Покажи нам доказательствы! — заорала Семеновна и, замахнувшись клюкой, стала напирать на Канониху, норовя ударить по голове.

— А во! — сказала Канониха и вытащила из-за пазухи журнал "7 дней". — Во, глянь, кобыла ты германская! Это кто!?

Под фотографией молодой певицы стояла подпись "Мария Балалайкина — номинант на убывание, или будущая звезда российской эстрады?"

— Как фамилия Максимовны!?

Бабы хором, словно по-заученному ответили — "Балалайкина".

— А во это кто? — спросила Канониха и достала фото шестидесятилетней давности, которую еще в 1942 году в партизанском отряде сделал фронтовой корреспондент газеты "Красная звезда".

На фото в шапке-ушанке с автоматом на груди стояла Мария Максимовна Балалайкина. Она улыбалась, а орден "Красной звезды" украшал ее девичью грудь. Так же, как и в журнале "7 дней" было подписано и под фото, а рядом статья из газеты "Красная звезда": "Мария Максимовна Балалайкина за проявленный героизм награждена орденом "Красной звезды".

Прямо на баб с фотографии шестидесятилетней давности и с глянцевого журнала "7дней" смотрело одно и тоже лицо. Сомнений не было, это действительно была Мария Максимовна Балалайкина. Даже Германовна в свои телескопы не увидела меж фотографиями никакой разницы, хотя и была наполовину слепа.

— Во! Во, вам, бабы, и доказательствы! — сказала Канониха и заплакала. — А я ж с ней бабы тогда вместе партизанила! Я же тож, я тож могла звезду красную получить! А оно во как!?

— Это наверное однофамилька! — вмешалась Клавка. — Такого не могет быть, чтоб старая баба да в молодуху превратилась!

— Ты же, Клава, дура! Ты же сама ей у пасть глядела и говорила как яеные жубы, словно грибы после дождю лезуть!

— А може я, бабы, тогда обмишурилась!? Може мне тогда, что подивилось такое?

— Ты, Клавка, факта омоложения признать не хошь. Ты идешь супротив прогрессу! — сказала Канониха. — Я лично, бабы, чула по телевизору, что есть такая президентская программа. Усих героев войны кладуть в санатории и лазерами омолаживають, чтоб оны потом пример молодым казали, как Родину любить. Вот и нашу Максимовну, наверное, так омолодили.

— Ты, Канониха, отстала от жизни. Максимовна сперла "кришталл вечной молодости" у наших гуманоидов, а не омолодилась в Кремлевской больнице. Чего ихний Хо помираеть? — вмешалсь в разговор продавщица Нинка. — Помирает от того, что нет у него кришталла! А Сеня Гутенморген у них тарелку звездолетную украл! Вернее украл Шумахер, а продал Гутенморгену на металлолом. Вот и полетел Гутенморген с Кнуссом за Максимовной, чтоб вернуть ягоный "кришталл вечной молодости"! А еще у нашего участкового Бу-Бу машину Гутенморген украл да затянул ее в космос, где и отцепили. Это же, бабы, все в новостях показывали, как ягоный "козел" парит в космосе, словно космический корабль.

— А на кой нам твои новости, Нинка? Я только сериалы гляжу, а о инопланетянах и слыхом не слыхивала, — ответила Канониха.

— А ты возьми баб, да сходи к Сениной Аньке, она-то вам и поведает, где яеный мужик делся и куда они милицейскую машину дели? — сказала Нинка.

В магазин, улыбаясь во всю ширину своего рта и широко шагая в хромовых сапогах, вошел Колька Шумахер. На его плече висел пиджак с залатанными рукавами, а на голове на самом затылке была надета американская бейсболка, из-под козырька которой торчал его золотистый чуб, вьющийся от природы.

— Здрасте вам с кисточкой! Что, старые клюшки, кости людские перемываете? — спросил он и подошел к прилавку, покачиваясь, словно сытый гусь.

— А ты что, чай, зарплату получил? — спросила Канониха. — Конфетки куплять будешь?

— А нявошь! Решил коньяка отведать по случаю такого праздника!

— Какого праздника? — спросила Канониха, по привычке ставя руки на бедра.

— А сягодня, бабы, день профессионального алкоголика! — сказал Шумахер. — Ну-ка, Нинка, дайка мне вон ту бутылку коньяку, — сказал Коля и ткнул пальцем в литровую пузатую емкость с пятью звездочками на горле.

— Это что за пятьсот восемьдесят рублей!? — спросила продавщица Нинка.

— Яё самую! — ответил Шумахер, улыбаясь бабам, которые не понимали, что же такое происходит.

— И шоколадку дай "Аленку", и стакан!

— Ты что, Шумахер, чай от хворобы инопланетной излечился? — спросила Нинка, поставив все на прилавок.

— А нявошь? — ответил Шумахер, откручивая пробку. — Ну что, бабоньки, за ваше здоровье!?

Бабы, зная, какая вонь сейчас пойдет по магазину, прижались друг к дружке, будто увидели медведя, который шел на них, поднявшись на задние лапы. Они закрыли свои носы пальцами и замерли в ожидании. Коля налил половину пластикового стакана коньяку и поднял руку.

— За вас! За бабс! — сказал он и смело вылил коньяк в свой рот, оттопырив в сторону мизинец, словно гусар. После, отломив от плитки шоколада один квадратик, положил его на язык, закрыв глаза от удовольствия, сказал:

— Какой, бабы, это непередаваемый кайф, слов нету! — и погладил себя по животу.

Первой отреагировала Канониха.

— Ты что, сукин сын, перед нами тут куражишься!? Чай, с Нинкой договорился, а теперь вместо коньяка чаем балуешь!? Ну-ка дай мне глынуть! — сказала Канониха.

Ничего не говоря, Шумахер налил полстакана коньяку и подал Канонихе. Та, перекрестилась и, закрыв глаза, влила в рот этот напиток, полагая, что это заранее налитый Нинкой чай для поднятия спроса на протухшее спиртное. Но того, что ожидала, она не получила. В стакане и впрямь был не чай, а настоящий коньяк.

Отломив от Колиной шоколадки кусок, она запихнула его в свой беззубый рот и тут же загомонила.

— А, а, а! Бабы, это же настоящий коньяк! Сдох видно той микроб, чтоб ему ни дна, ни покрышки, — сказала она и, задрав свою юбку выше колен, с невиданной скоростью понеслась домой.

— Кудый-то яна побегла? — спросила Семеновна, протирая свои окуляры концом платка, повязанного на ее голове.

— Побегла Земляникина завод свой открывать! — спокойно сказал Шумахер и налил себе еще пол стакана. — Я давеча, бабы, у Ирки, у нашей фельдшерки был, она это — мне укол в жопу делала! Вчера делала, так яеный спирт, как и уся водка в Убогом, кошачьим дерьмом воняла. А сегодня чую, бабы, а это натуральный спирт! Я ватку нюхнул — спирт! Я из пузырька покушал — спирт! Вот тут я и понял — все, сдох инопланетный микроб! Доконали мы его гада! Не выдержал ён нашего земного климату! Светка-Пипетка та, дура, на радостях пузырь-то со спиртом залудила, таперь на крыльце сидить, песни поеть на всю Убогое! — сказа Шумахер и выпил налитый коньяк.

Тут до баб дошло, что "валюта", которую девальвировали гуманоиды, снова будет пользоваться спросом. Махая своими "конями", они, словно по команде выстроились вдоль прилавка, отпихнув в сторону даже Колю Шумахера. Что тут началось...

Бабы, доставая свои узелки с пенсией, стали покупать водку, будто завтра ее ни в Убогом, ни в райцентре уже не будет. Кто брал по три, кто по пять бутылок, не жалея на это своих кровных пенсий. Ведь почти каждой из них нужен был навоз, дрова, наемные работники и другие услуги, которые в деревне оплачивались только жидкой "валютой".

Убогое в течение пяти минут превратилось в разоренный улей. Кто, бросив на поле свой заведенный трактор бежал в сельпо, кто к Канонихе, а кто и к своим тайным закромам, которые уже ломились от алкогольной продукции.

В тот момент подлетевшие к Убогому на звездолете Коля Кнусс и Сеня Гутенморген с удивлением заметили, что в деревне произошло что-то поистине страшное и ужасное. Зависнув над сельпо, они с удивлением глядели, как мужики, бросив посевную, словно спринтеры на длинные дистанции, бежали к магазину, поднимая своими ногами облака рыжей пыли. Гуси, не успев собраться посреди дороги в большой луже, где они обычно собираются со всей деревни, раз от разу разлетались в разные стороны при виде очередного несущегося на них гусеничного трактора. Коровы, потеряв своих пастухов, разбежались по полям и спрятались в кустах молодого березняка, где еще десять лет назад колосилась золотая пшеница.

— Эй, Кнусс! Глянь, что это там такое? — спросил Сеня Гутеморген. — Конец света, что ли?

— Так ведь Ху отключил антиалкогольный детектор! Вот народ и бегить за водкой!

— Вот дурни! — со вздохом сказал Гутенморген и, обхватив свою голову руками, уперся в стеклянный купол лбом. — Нет, нашему народу явно пить нельзя! Прав был Хао, когда говорил, что мы сами себя погубим из-за этой дряни.

Коля присел рядом и тоже с сожалением взглянул на своих соотечественников. Кто, выскочив из магазина, тут же заливал водку в рот прямо из горла. Кто уже валялся пьяный посреди улицы, кто стоял за углом, и разбившись по трое делили напиток, заполняя им пластиковые стаканы и пустые консервные банки. Все это напоминало день всеобщего сумасшествия.

Только сейчас Сеня заметил, что ему вообще не хочется никакого алкоголя. Поглядев на столичную жизнь, на магазины полные товара, на культурных людей, посещающих кино и концерты, Сеня поклялся тогда в рот больше алкоголя никогда не брать. Ведь он человек и как любой нормальный человек хочет жить достойно по-человечески. Вся эта круговерть вокруг открывшегося "источника" настолько потрясла его, что он, глядя на своих односельчан, просто заплакал.

— Ты что, тоже выпить хочешь? — спросил его Кнусс, трогая за плечо разрыдавшегося Гутенморгена.

— Нет, не хочу! — ответил Сеня, вытирая сопли и слезы носовым платком.

— А что тогда нюни распустил?

— Мне, Коля, жалко их, наших убоговских! Ведь они за всю свою жизнь не видели настоящей, хорошей жизни! Не видали они ничего! Вон, погляди, всего три месяца не пили, а у некоторых и машины появились, хоть и старые, но все же появились! Некоторые даже свои туалеты шифером покрыли и хаты свои покрасили, и заборы поставили. Прав Хао, планета у нас хорошая, да нам дуракам досталась! Теперь я точно знаю, что нельзя отключать тот детектор! Пусть работает день и ночь, десять, двадцать, нет, сто лет, чтобы не то что дети наши — наши внуки забыли вкус этого дерьма.

— Ты, Сеня, прав! Дождемся Максимовну и Хао вот тогда и включим этот детектор снова, — сказал Коля Кнусс и вздохнул так глубоко, что купол инопланетного звездолета даже запотел.

В эту минуту надо было видеть их лица. С сочувствием, с высоты птичьего полета Кнусс и Гутенморген смотрели на снующих внизу пьяных людей и в этот миг, представив себя гуманоидами, прилетевшими на такую же, как и Земля планету, они поняли, как все же отвратительно выглядит пьяное человечество...

— Господи, ну хоть бы раз они посмотрели на себя вот так вот, как мы, — сказал Сеня Гутенморген и, нажав на шар, посадил тарелку в свой огород.

— Ты куда!? — спросил его Кнусс.

— Пойду, Коля, домой, у меня же сорок бутылок водки, — сказал Сеня и вылез из корабля с каменным лицом американского Терминатора.

— Да подожди ты, дурачок, с минуты на минуту приедет Хао. Потом и разберемся.

— Нет! — твердо сказал Гутенморген. — Ай вил би бэг! — и тут же помчался в хату, словно угорелый.

Увидев разъяренное лицо ворвавшегося домой мужа, Анька от страха выронила ведро с молоком. Подскользнувшись, она села в образовавшуюся на кухне лужу, крестясь и причитая. Вначале она даже не признала его. Вместо стеганой фуфайки на нем был надет дорогой импортный костюм с белой рубашкой и галстуком. На ногах шикарные туфли, которые стоили по меркам колхоза огромную уйму денег. И вообще, весь он напомнил ей фильм о "железном человеке", прилетевшим из будущего, чтобы спасти мир от апокалипсиса.

— Сеня, ти ты это ти Шварц Негер какой!? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

— Горилка, где!? — заорал Сеня, будто бы это был не алкогольный напиток, а любовник, прятавшийся под кроватью жены.

— В подполье, — тихо сказала Анюта и пустила слезу обиды и горечи.

Семен открыл люк и влез в подполье. Нащупав наугад сумку, он вытащил ее наверх.

— Ти пить ты собралси? — спросила жена, продолжая держать в руках пустое ведро.

Семен, ничего не говоря, вытащил сумку на улицу и, схватив лопату, со всего размаху саданул по баулу. Бутылки лопнули и запах водки стал заполнять двор. Сеня, словно умолишенный, в истерике со всей силы бил, бил и бил лопатой по сумке, пока не разбил все бутылки. В этот момент на крыльцо выскочила его жена. Она не на шутку испугалась за состояние мужа, в которого в тот миг словно вселился настоящий дьявол.

— Ти умом, ты, тронулси!? — заорала она, закрывая рот от страха подолом фартука.

Сеня, словно мавр, сделал свое дело и тяжело дыша, бросил лопату на землю.

— Все! — сказал он. — Больше никогда, понимаешь, никогда этого дерьма в этом доме не будет.

— Управился!? — спросил Коля Кнусс, подойдя Семену.

— Управился, — уже спокойно ответил Гутенморген и, посмотрев на плачущую жену, сказал: — Здравствуй, Анюта!

Анька бросилась мужу на шею и повисла на нем, целуя его в губы и щеки, пахнущие дорогим мужским одеколоном.

— Ты прямо начальник какой-то! — сказала Анюта и, отойдя от мужа на шаг, стала рассматривать его с головы до ног. — Где это ты так оделси?

— Ну не в сельпо же? — ответил Сеня, поправляя галстук. — Я, Анютка, такой жизни хлебнул, что мне даже седни помереть не страшно! Мы таперь с тобой заживем, как настоящие боги! Дом сабе камянный с колоннами справим! Пруд с карасями красными да карпами отрыим! — сказал Семен гордо, глядя вдаль.

— А у нас, Сенечка, детёнок будет! — сказала Анька, вытирая слезу настоящего бабьего счастья.

— С прибавлением вас! — сказал Кнусс, услышав о беременности жены Семена и, завидуя ему настоящей чистой завистью. Он глубоко вздохнул и сказал:

— Пора бы и гуманоиду с Максимовной пожаловать! А то народ опять сопьеться!

— А ты давай жанись на Максимовне, Колян, на свадьбе погуляем, детектор на два дня отключим, — сказал Гутенморген. — Пусть напоследок нажруться, дьяволы...

— Нет, Сеня! Ей же скоро восемьдесят годов будет! Какая на хрен свадьба?

— Это кому восемьдесят? — спросила Анюта, поглядев на Кнусса глазами полными удивления и бабского любопытсва.

— Машке Балалайкиной! — ответил Коля.

— Ну да, ей скоро восемьдесят! В собесе ей пенсию уже добавили. А ты что, на ней жениться надумал!? — спросила Анька, прижимаясь к мужу.

— Хотел! Вот только...

Анька еще сильнее прильнула к груди своего Семена. Слова, сказанные Кнуссом, настолько взволновали женщину, что она подумала, что Колька Кнусс в Москве стал настоящим маньяком, охотившимся за старыми бабами.

— Да ты что, умом поехал? — спросила Анюта. — Може вы там в столицах поменяли свои ориентиры? Я слыхала, что эти "звезды", мать их, любят усякие извращения...

— Да ты что! Максимовна, она таперь баба видная. Все при всем, да тут еще и пенсию ей добавят, вообще будет хорошо нам удвоих. Поедем с ней в Москву, квартиру сабе купим и заживем как Киркоров с Пугачевой.

— Это что, с этой старухой!? — спросила Анька.

— Да какая она старуха? Ти видала ты яё таперича? — ответил Кнусс и вновь вздохнул. — Красивая баба! Ноги стройные! Груди, что яблоки наливные! А голос-голос, словно канарейка щебечет! Не девка, а мед с молоком!

В этот миг Аньку словно ударило током, и она с завистью сказала:

— А с какого это хрена Максимовна так омолодилась? Я словно дура усякими кремами мажусь, а рыло, как старееть, так и старееть и никакого тебя омоложения. О, гля, что керза сапожная!!!

— Так это ж она "кришталл вечной молодости" у нашего гуманоида сперла, — ответил Сеня, закуривая. — Я у Хао возьму такой кришталл, чтобы и ты, дура, в девку красную обернулась...

— Это у того головастика, что на нашем огороде искали!? Митька Дихлорэтан пока вы по столицам катались, тут по всем хатам ученых в скафандрах водил. Всех, гад, сдал!

— А как наш больной гуманоид?

— А что вашему гуманоиду станеть!? Ты яго как в бане попарил, так он малость и оклемалси. И правду говорять, что наша русская баня омолаживает и дух и тело! Жив твой, Коля, гуманоид, жив! — сказала Анюта, прижимаясь к мужу.

Коля Кнусс облегченно вздохнул. Ему казалось, что пока он в Москву к Максимовне катался, инопланетянин уже крякнул и сейчас лежит где в земле на его огороде.

— Ну ладно, Сеня, пойду домой! Жрать хочу, ажно кишки духовым оркестром играют!

— Слышал я, Коля, твой оркестр, там больше все какая-то труба солировала! — сказал Гутенморген, подкалывая Кнусса. — Ты долю свою забери, а то улетят гуманоиды с баксами в космос, хрен потом догонишь, — крикнул Гутенморген, вслед уходящему домой Кнуссу.

— Сам возьми, я потом заберу, — крикнул Колька через плечо и побрел к себе домой с думой о Максимовне.

Анька, сделав удивленные глаза, взяла мужа под ручку и, лукаво глядя ему в глаза, спросила:

— А что это за деньги такие, Сенечка?

— А, да Хао в московском казино то ли "Золотой петух", то ли "Золотой фазан" целый миллион выиграл и машину "Ягуар"!

— Миллион!??? — удивилась Анька.

— Мне гуманоид дал триста тысяч и Кольке Кнуссу тоже триста, а вот Максимовне только двести досталось. Она и так много взяла от криштала молодости.

— Сенечка, а ты мне к зяме шубку купишь?

— Куплю! — ответил Семен так гордо, что Анюта впервые почувствовала, что в доме появился настоящий добытчик. — Поди, Анька, переоденься, вон у тебя уся задница от молока мокрая! Не пристало теперь жане миллионэра в таких затрапезных видах ходить. Не смеши народ!

Душа Аньки в этот момент пела и плясала. Муж вернулся с заработков с огромной кучей денег, которых теперь хватит пусть не на всю жизнь, но на долгую ее половину. В голове поплыли радужные круги и она, хихикнув, прошмыгнула в дом, предчувствуя своей душой праздник плоти.

Соскучившись за неделю по жене, Сеня Гутенморген вошел в спальню, словно настоящий мексиканский мачо. Раздевшись до трусов, он хотел было уже прыгнуть в кровать, как... Скрип открывающейся двери заставил его вздрогнуть. Из прихожей послышался гадкий и отвратительный голос майора Бу-Бу:

— Гу-гутенморген! Ты гы где!? — спросил он, следуя дальше в комнату.

— Гутерморген, гер официр! — ответил Семен, выйдя из комнаты в трусах и тапочках. — Какими судьбами, майор?

— А, гад, попалси! Я тебя уже неделю тут дожидаю, бу! За угон, Сеня, служебного транспортного средства, бу, пойдешь таперь, бу, в тюрьму! Я обещал, бу, тебе!? — сказал участковый, потряхивая перед глазами Гутенморгена наручниками.

— Ты, майор, не спеши! Приедеть Хао, мы что нибудь решим с твоей машиной!

— Ага, бу, в космос полетите!? Снимите её с орбиты, бу? Я к тебе, Сеня, бу, как к брату относился, а ты меня на всю страну, бу, опозорил! Нехорошо, бу, это! Выговор, бу, получил за "козла"! Давай, бу, одевайся, поедем в участок. После тюрьмы, бу, будешь Аньку свою полюблять! — сказал участковый.

Сеня Гутенморген, повинуясь власти, вошел в спальню с унылым лицом. Анюта, лежа в кровати в ожидании своего мачо, заподозрила что-то неладное. По виду одевающегося мужа она поняла, что произошло то, что они в эту минуту меньше всего ожидали. Анька, накинув на себя ночную рубашку, вышла в коридор. Майор Бу-Бу, увидев жену Гутенморгена в прозрачном шелковом пеньюаре, прикрыл лицо рукой, как бы заслоняясь от соблазна, но одним глазом все же глянул сквозь пальцы, стараясь рассмотреть пышные телеса жены Гутенморгена.

— Ну и что? — спросила она, поставив руки на бедра. — Куда ты мого мужука забираешь, майор!?

— В тюрьму! — ответил Бу-Бу, скрывая за ладонью свое смущение.

— А ты, майор, будешь его дите кормить? — спросила Анька, напирая на участкового высокой грудью пятого размера.

— Какое, бу, дите!? — спросил участковый. краснея и смущаясь при виде ожидаемого контакта с женским бюстом.

— А такое дите! Брюхата я Семеном! — сказала Анька, беря в руки кочергу.

В тот миг майор опешил. Ему еще никогда не приходилось воевать с беременными бабами, а тут такой отпор.

— Я сейчас, как перееду по твоему хребту этой жалезякой, так твои позвонки в трусы осыплються, майор! Даже твоя Агриппина хрен их собереть! — сказала Анюта, замахнувшись на участкового железной кочергой.

— Ты что, баба, творишь!? Я при исполнении! — сказал майор, пятясь назад, словно рак. — Мужик твой арештован по закону!

— А я на твой закон плевать хотела! — сказала Анюта. — Ты, мент, докажи, что мой мужик твоего "козла" украл!

— Так его вся, бу, страна по телевизору видела, — заорал участковый. — Это ён на "тарелке" заволок ее туды! — показал он пальцем в сторону неба.

— Куда туды?

— У космос, бу! — ответил майор.

— А как деревенский мужик может твого "козла" в космос затянуть!? Ти гуманоид ён какой, ти космонавт, ядрена вошь!? — сказала Анюта, страшно вылупив свои глаза.

— Не! Семен, бу, не гуманоид, мордой не вышел! Да и до космонавта ему, бу, далеко!

— Так вот, майор, катись ты тогда к своей Агриппине! Не мешай нам с Семеном заниматься любовью! Вот поймаешь гуманоида, тогда и приходи, — сказала Анюта и замахнулась на участкового кочергой.

— Бешеная! Анька, бешеная! — завопил участковый, и с грохотом падающих тазов и ведер вывалился из Семеновой хаты.

— А ты что стоишь, гуманоид Гутенморген!? — спросила Анюта. — Давай, гад, ишполняй свой супружницкий долг! — сказала она, и ринулась раздевать уже одевшегося мужика.

Ближе к вечеру в Убогое въехал золотистый "Ягуар". Максимовна сквозь открытое окно смотрела на свою деревню, радуясь в душе, что ее мытарства по столице окончились. Хоть и был "Ягуар" золотистый, а не красный, ей все равно хотелось показать себя народу. Правда, к великому ее сожалению никто ни ее машины, ни ее нарядов уже видеть не мог. Кто был не пьян, сидел по домам, глядя сериалы, а остальные даже своих родственников вряд ли могли опознать ввиду приключившегося в деревне катаклизма.

Хао первым делом подрулил к дому Кнусса, где на печи лежал больной Хо, ожидающий свой жизненный кристалл. Максимовна вошла в хату, и лоб в лоб столкнулась с Колей. Ее сердце екнуло при виде его, а он, задыхаясь, сказал:

— С приездом, Машенька!

— Как там гуманоид, жив!? — спросила Максимовна, скрывая свое волнение, которое горячей волной прокатилось по ее телу.

Максимовна вошла в комнату и удивилась. На всех стенах висели ее портреты нарисованные рукой Коли Кнусса. Мало кто из убоговских знал о его увлечениях и серьезно к ним не относился. Было видно, какие страсти бушуют в его душе, и это еще больше тронуло сердце Марии Максимовны. Бережно сняв с шеи амулет, Максимовна подошла к печи и отдернула занавеску. Там на толстом матраце лежал больной Хо. Его лицо слегка осунулось, а большие глаза впали и тоскливо глядели в потолок. Машка осторожно одела ему на шею амулет и, пустив слезу, нежно погладила его по голове.

— Хо, ты поправишься! Все будет очень хорошо! — стала шептать Максимовна гуманоиду на ухо. — Ты обязательно полетишь к себе домой к своим гуманоидным киндерятам.

От его жалкого вида сердце Балалайкиной сжалось, будто это был не гуманоид, а ее сын Виктор, который умер в те далекие годы, когда она была еще молода.

Хо медленно повернул свою дынеобразную голову и посмотрел на Максимовну своим бездонным взглядом. Его рука вылезла из-под одеяла и коснулась заплаканных глаз Марии Балалайкиной. В это самое время тихо сзади подошли Хао и Коля Кнусс. При виде их глаза гуманоида блеснули искрой и загорелись жизненным блеском, который уже давал хоть какую-то надежду на выживание.

— Будеть зыть! — сказал инопланетянин. — Кристалл зызни сейчас давает ему энергию, два неделя он будет поправляться и мы будем улетать на Аватарг.

Вновь видеть зелененького человечка Максимовне и Коле Кнуссу было непривычно. За последнее время он столько поменял человеческих лиц, что его истинное лицо казалось уже им в диковинку.

Москва, район Сторублевского шоссе, дом примы

— Каков гад! Каков гад ! — орала Пугачева, получив творение великих финских мастеров из рук следователя. — Не прощу! Ох, не прощу я этому щенку! Это же надо меня так облопошить! Связался, видно кобель, с этой Балалайкиной, да и подменил мой амулет!

— Это все он! — орала примадонна, сотрясая видеокассетой охранного наблюдения за своим домом.

Прима, схватив мобильный телефон, набрала номер Алкина. Макс взял трубку и знаменитым на всю страну голосом сказал:

— Да, Максим Алкин, слушает!

— Да как ты мог, мальчик!? Как ты мог со мной так поступить!? — заорала Пугачева, услышав голос своего нового "возлюбленного".

— Тихо, тихо, Алла Борисовна, не надо так брызгать слюной! Что случилось такого, что вы орете на всю страну!?

— Ах ты, подлец, ты не знаешь!? А кто мне амулет в сейфе подменил?

— Какой амулет, я впервые слышу! — сказал Макс.

— А может ты еще скажешь, что не был у меня дома пять дней назад!? — спросила примадонна.

— Я!? Не был! — ответил Алкин, ничего не понимая.

— И что ты, Максик, хочешь сказать, что между нами ничего не было? — кричала примадонна, вспоминая чудно проведенную ночь.

— Ничего не было!

— Ах ты, гад! Ах ты, козел! Ну ты у меня еще попляшешь! Да я это видео теперь первому каналу продам, пусть покажут на всю страну, с кем спит Максим Алкин!

Алкин из разговора с примадонной Пугачевой так ничего не понял. Что хотела сказать эта взбалмошная певичка, не укладывалось в его голове. Какая ночь, какая кассета, которой она шантажировала его? Нужно было немедленно решить эти проблемы, и Макс, забросив все свои дела и репетиции, сел в лимузин и двинул к Пугачевой в ее особняк на Сторублевке.

Макс не поверил своим глазам, когда увидел, как он входит с примой в особняк. Как флиртует с ней, как убегают они на второй этаж и как он подходит к сейфу и подменяет "кристалл вечной молодости" на финскую фальшивку.

— Я что-то ничего не понимаю, — сказал он, сделав задумчивое лицо. — Как так может быть, ведь пятнадцатого апреля я, зайка, ждал тебя в "Парадизе", а ты со мной встречалась в "Арлекине". Я ведь точно помню, что ты приходила ко мне на репетицию, и мы договорились встретиться в "Парадизе" в двадцать два часа, — сказал Макс, отпивая из большого бокала виски.

— Нет, дорогой мой мальчик, это ты приходил в Останкино на репетицию "Академии звезд" и подарил мне огромный букет белых роз. Мы тогда и договорились встретиться с тобой в "Арлекине". А уже потом мы поехали ко мне домой, — сказала примадонна, также, как и Макс, отпивая из бокала виски.

— Но ведь это не я! — ответил Макс, не чувствуя за собой вины. — Я в это время был в "Парадизе"!

— А как же это!? — спросила Пугачева. — Признайся честно, мой мальчик, ты покинул меня и связался с этой деревенской дурой Балалайкиной!? Ведь только у нее был фальшивый камень! Я же сама лично его подменила и об этом даже не знала ни она, ни моя охрана!

— Я, Алла Борисовна, никакой Балалайкиной не знаю! Я вижу только одно, что это чьи-то коварные инсинуации! Нас, моя зайка, с тобой развели, как лохов на одесском привозе ! Помнишь, "За двумя зайцами"? — спросил Алкин.

— Ну, как же забыть эту украинскую дуру Сердюльку с ее силиконовыми цыцками!

— Вот и я тебе и говорю, что нас развели так же, как в том мюзикле я развожу директора киевского базара! Вот поехали! Поехали! Прямо сейчас со мной в "Парадиз" и возьмем у охраны кассеты за пятнадцатое апреля! Я даю гарантию, что я там сидел и ждал тебя, моя зайка! — сказал Алкин и чмокнул примадонну в щечку.

Взяв приму за локоток, как когда-то пятнадцатого апреля, Алкин направился с Пугачевой к своему белоснежному лимузину.

Кто бы мог подумать, что на кассете за пятнадцатое апреля и вправду в двадцать два часа Максим Алкин посещал элитный клуб "Парадиз". Все камеры внутреннего слежения зафиксировали тот момент, когда он сидел за стойкой бара и через трубочку посасывал коктейль. Это была настоящая мистика и Пугачева мгновенно оттаяла своим сердцем. Теперь прима точно знала, чьих это рук дело и жажда мести разгорелась в ее груди с невиданной силой.

— Ах, эта маленькая дрянь! — завопила Пугачева, поняв, кто так искусно кинул ее с амулетом. — Ну, уж я доберусь до нее! В Останкино видно остались копии ее документов! Ты со мной, мой мальчик!? — спросила она Алкина.

— Да, мой генерал! Я всегда с тобой! — сказал Алкин голосом первого секретаря коммунистической партии России Юганова.

— Ну, не балуй! Не балуй! Ты пугаешь меня! — сказала прима, слегка закручивая флирт. — А я уже думала, что ты предал меня!

— Как можно !? Как можно!? — сказал Алкин уже голосом известного политика.

Сейчас у него было приподнятое настроение. Сняв с себя все обвинения в подлоге, Макс расслабился и, раскинув руки на спинку кожаного дивана, сказал:

— Это, зайка, был настоящий развод века! Хотелось бы полноценно глянуть на моего двойника и на ту маленькую дрянь, которая так лихо закрутила такой сюжет по Донцовой!

Пугачева никогда в жизни не могла бы простить Марию Балалайкину. Впервые в жизни провинциальная девчонка так лихо расправилась с первой примадонной российской эстрады. Она знала, что хоть и была неправа, но такой дерзости от других потерпеть не могла. Это было не в ее характере что-то уступать, а характер этот за долгие годы ее лидерства на эстраде уже познали многие.

— Найму частного сыщика! Пусть выследит и вернет мне тот камушек! Я готова заплатить за него любые деньги, — сказала Пугачева, взяв из бара бутылку виски.

— Я, моя зайка, не могу взять в толк, что это за камушек такой и почему он так нужен тебе? — спросил Макс, подставляя свой хрустальный бокал.

Вот тут прима заплакала и тушь, растворившаяся слезой, покатилась по щеке, оставляя черный след. Она, положив Максу на грудь свою голову, впервые за долгие годы плакала по-настоящему, словно покинутая женщина мужчиной. Не могла она больше хранить ту тайну, которая словно разогретая плойка, обжигала ее ранимую душу.

— Ты, мой мальчик, никому не скажешь? — спросила прима, глянув на Макса взглядом верной собачонки.

— Твоя тайна, зайка, умрет вместе со мной! — ответил Макс и чокнулся с ней своим бокалом. — Давай, зайчик мой, исповедуйся!

— Ты помнишь, мой мальчик, наш последний проект "Академии звезд"? — спросила прима.

— Ну, конечно же! Это лучшее, что было за последние три года.

— Так вот, там была одна такая провинциалочка — Маша Балалайкина!

— Чудесная фамилия, музыкальная! — сказал Макс, иронизируя.

— Ты слушай, слушай и не перебивай. Так вот у этой дряни на шее висел амулет, точно такой же, как этот. Вот только ее амулет обладал какой-то огромной магической силой. Я попросила у нее этот медальон на гастроли в Хельсинки на проект Евровидения и через десять дней со мной стали происходить чудеса. Ты посмотри на меня, мой мальчик, ты думаешь, это все пластика? Нет, это все натуральное! За две недели, что я носила этот камень, я помолодела на двадцать лет! Если сказать правду, я даже сейчас уже могу родить! Ха-ха-ха!

— И ты, зая, решила чужой камень подменить!? — спросил Алкин.

— Как ты догадлив, мой мальчик!

— Ты сделала в ювелирке точную копию и всучила ее деревенской девчонке? — спросил Макс.

— А ты откуда это все знаешь? Будто наблюдал за мной! Ох, и шалун ты, Максик!!! — сказала Пугачева и специальной салфеткой вытерла свое лицо от поплывшей краски.

— Я знаю тебя, Алла Борисовна, и знаю, что ты, зайка, своего никогда не упустишь!

— Ну зачем он этой колхознице!? Она молода, хороша собой и ей пока не нужно никакое омоложение, — сказала Пугачева. — А мне нужно продлить годы на эстраде, я так хочу пережить эту Стефку Ротару, что у меня по всей шкуре зуд идет! Так вот, слушай дальше: Всего за две недели у меня рассосался мой хронический целлюлит, выросли новые зубы, и грудь стала, как у Саманты Фокс! Вот, потрогай! Пощупай, пощупай это произведение природы, а не хирурга-косметолога!

Макс неуверенно, словно тринадцатилетний мальчишка, коснулся груди примы. Действительно, ее бюст стал упругим и на удивление приятным. Он прямо завораживал своими объемами и формами. Прима же от этих неуверенных прикосновений Макса глубоко задышала, и Алкин, почувствовав закипающую в груди Борисовны страсть, слегка отодвинулся.

— Ты не хочешь меня!? — спросила Пугачева.

— И что же было дальше! — спросил Макс, остужая огонь невиданных страстей.

— А что дальше!? Эта маленькая змея наняла, видно какого-то артиста-афериста, который и разыграл нас с тобой, мой мальчик, — сказала прима, продолжая глубоко дыша, напирая на Макса. — А он! А он! А он воспользовался моей беззащитностью и совратил меня! Он, словно тигр, словно лев, рвал меня на части и делал со мной такое, чего в моей жизни еще не было. Я-то думала, что это ты!

— Понравился!? — спросил Макс.

— Не то слово! Я влюбилась, как молодуха! — ответила прима, отхлебывая из бокала виски. — Вот теперь ты все знаешь! Посоветуй, как, как мне вернуть этот камень!?

Макс задумался, даже нахмурил брови. Всем своим видом он показывал, что сейчас в его голове происходит мыслительный процесс и мозги шевелятся от создавшегося напряжения.

— А кто, зайка, вытряс твою хату!? Об этом писали все газеты!?

— А! Да это залетные бндиты из какого-то города Бормотухина! — сказала прима.

— А кто навел, кто дал им шифр твоего сейфа!? — спросил Макс.

— Я как-то об этом не подумала. Я думала, что они спонтанно и нахрапом хотели завладеть моими драгоценностями.

— А мне кажется, это был маневр. Просто хорошо поставленный спектакль. Давай, зайка, рассуждать логически: Неизвестный лжеМаксим Алкин проникает под видом настоящего Макса Алкина в твои апартаменты. Он подсыпает тебе снотворное, и когда ты уже видишь эротические сны, забирается в сейф и подменяет эту безделушку.

— Логично! — ответила прима, глядя прямо в глаза Максу.

— А уже семнадцатого апреля твой дом вновь подвергается нападению, и вновь злоумышленники вскрывают сейф уже зная его код, — сказал Алкин, стараясь аналитически просчитать действия. — Так вот, моя зайка, кто подменил амулет, тот и навел воров, чтобы скрыть этот самый факт подмены.

— Логично! — ответила прима.

— Отсюда вытекает следующее: надо узнать, кто был заинтересован в этом, кто позвонил в милицию и заявил об ограблении? Ведь менты они же знали все заранее!?

— Зяма! — пришло в голову приме.

— Что за Зяма? — спросил Алкин.

— Зяма Наппельбаум! Один из моих новых знакомых, фотограф. Его дедушка или прадедушка фотографировал еще самого Ленина. Он живет где-то рядом тут на Сторублевке, он-то и вызвал милицию в тот момент, когда увидел ограбление.

— Что-то тут, зайка моя, не сходится. По твоим разговорам СОБР приехал за час до ограбления, зная об операции банды. А Зяма заявил в момент ограбления. Это скажу тебе, очень таинственный Зяма. Мне кажется, концы надо искать именно от этого пресловутого Зямы.

— А ему какая выгода!? — спросила Пугачева.

— Выгода тут простая, это явно сообщник Балалайкиной.

Пугачева задумалась. Сейчас, когда на кону стоял "кристалл вечной молодости", она готова была поверить любой, пусть даже самой фантастической версии. Фактически, Макс был прав, и Зяма вполне мог быть сообщником Балалайкиной, вот тут-то все и сходилось.

— Надо заняться этим Зямой, — сказала Пугачева.

Москва район Рублевского шоссе, дом Хаима Шнипельборгена.

Первая часть плана Наппельбаума прошла более чем успешно. Как и было запланировано, "друзья" сидели в Бутырке, и он не видел никакой конкуренции в достижении своей заветной цели. Теперь, когда Зяма так красиво вошел в круг друзей "звезды", добраться до вожделенного камня, ему казалось, было теперь делом плевым. Нужно было только попасть в ее дом и...

Но случиться этому было не суждено. Звонок мобильного телефона оторвал его от гламурных мыслей, в которые он погружался, сидя на кресле-качалке в саду своего дяди Хаима Шнипельборгена.

— Алло! — ответил он, не отрываясь от своего процесса равномерного покачивания.

— Алло! Это Зяма Наппельбаум!? — спросила Алла Борисовна Пугачева.

— Да, Зяма Наппельбаум вас слушает. Чем могу быть полезен? — ответил он, предвосхищая свою значимость.

— Зямочка, мы могли бы встретиться? — спросила прима сладким и вкрадчивым голосом, который вызвал у фотографа обильное слюноотделение..

— Где и когда? — спросил фотограф, потирая руки в предчувствии выгодного контракта.

— У меня! Сегодня у меня дома собираются друзья и знакомые. Это будет небольшое рандеву, и мне хотелось представить вас друзьям, как моего спасителя и классного фотохудожника.

Зяма, услышав слова, что он классный фотохудожник, расцвел в улыбке, словно дева от комплимента и по его внутренностям прокатились пушистые шарики. Зяма любил, когда его называли фотохудожником и от этого его внутренности начинали дрожать, вызывая в нем приятнейший зуд.

— Я буду рад, нет, даже счастлив встретится с вами, Алла Борисовна! — сказал Зяма и, закрыв трубку, прижал ее к своему сердцу.

В этот миг он прикрыл свои глаза и представил на плазменном экране своего мозга, как он входит в дом знаменитой примы. Она, взяв его под ручку, выводит в свет, представляя его, бормотухинского еврея, настоящей московской элите. Вот сам мэтр русской моды Вячеслав Зайцев в компании молоденьких фотомоделей. Вот лысый, знаменитый на весть мир актер Гоша Куценко, а вот и неподражаемый Максим Алкин, стоящий вместе с таким же не менее знаменитым актером оригинального жанра и пародии Владимиром Винокуром со своим другом и знаменитым певцом Львом Лещенко. Все очень мило и приветливо улыбаются Зяме, чокаясь с ним своими бокалами, наполненными знаменитым французским шампанским.

Представляя это, Зяма почти заснул, а проснулся лишь в тот момент, когда сидящий на ветке дрозд-рябинник освободил свой организм от застоявшихся шлаков, и эти шлаки прямым попаданием упали прямо на лоб дремлющего Зямы. Потрогав свой лоб, он обнаружил на нем птичий помет, и это еще больше воодушевило его к посещению примадонны, навевая ему мысли о приближающемся богатстве. Еще его покойная бабушка Циля говорила когда-то:

— Зямочка, мальчик мой, то дерьмо, которое ты увидишь во сне, принесет тебе сказочное богатство и ты, дорогой, не старайся от него избавиться!!!

Зяма на всю жизнь запомнил слова бабушки и знал, что увидев во сне какашки, наутро этот сон обязательно оборачивался совсем нежданными финансовыми вливаниями в его скромный еврейский бюджет.

Первое, что увидел Зяма Наппельбаум, войдя в калитку особняка знаменитой примы, это был летящий на него кулак размером с вагон электропоезда. Удара избежать не удалось, и в этот миг сноп искр вырвался из его глаз столичным салютом на девятое мая. Как отрывался Зяма от земли, он уже не помнил, ибо перед его глазами вновь возник полуденный сон и, кружась, словно осенний лист, он провалился в черную космическую дыру.

Вновь лицо бабушки Цили возникло перед ним, и сквозь красные, желтые и зеленые круги, плывущие перед глазами, и ее бархатный голос сказал:

— Мальчик мой, ты попал в мир необычайно сказочного богатства! Ха-ха-ха!!!

Зяма, сквозь боль в области лица открыл глаза и увидел склонившуюся над ним огромную фигуру сказочного Гоблина. Его большая в черных очках, лишенная волосяного покрова голова без шеи сразу же переходила в туловище, создавая иллюзию каменного изваяния Царители, который лениво, словно корова на лугу клевера, жевал спичку.

— Где я? — жалостливым голосом спросил Зяма.

— Ты там, где тебе положено быть! — ответил Гоблин, склонившись над телом еврея.

В тот миг его рука, подобно стреле шагающего экскаватора, схватила его за грудь и, оторвав от земли, сомкнула стальные пальцы, и понесла его в неизвестном направлении. Зяма от страха окончательно потерял сознание, отдавшись во власть своей нелегкой еврейской судьбы.

Очнулся он на кафельном полу какого-то прохладного помещения. Где-то тихо журчала вода, успокаивая его слух, взволнованный событиями последних пяти минут.

— Э-э-эй! — простонал Зяма, встав на четвереньки. — Есть тут люди или нет?

— Чего орешь? — спросил трубный голос над головой, и перед ним вновь возникло лицо сказочного персонажа Гоблина.

В какой-то миг струя холодной воды окропила его голову, и он, стуча зубами от освежающей прохлады, окончательно навел резкость.

В шезлонгах как раз напротив него сидела прима и сам Максим Алкин. Прима пилочкой точила ногти и, улыбаясь, поглядывала на Зяму, моргая своими бархатными ресничками, а Максим Алкин потягивал сквозь трубочку апельсиновый сок с ликером, корча Зяме страшные рожицы.

— Я фотограф Зяма Наппельбаум! — сказал он, стараясь понять, что же произошло.

— Ты откуда? — спросил тотже голос над его головой.

— Я из города Бормотухина! — ответил он, содрогаясь от каждого звука голоса Гоблина.

— Ты знаешь Марию Балалайкину?

— Марию Балалайкину? А кто не знает Марию Балалайкину, если ее показывает первый канал в программе "Академия звезд"!? — как заправский еврей ответил вопросом на вопрос Зяма Наппельбаум.

— Тебя спросили, ты лично знаком с Марией Максимовной Балалайкиной?

— Знаком ли я с Балалайкиной?

— Да! — проорал трубный голос прямо ему на ухо.

— Знаком? Может быть и знаком? А кто нас представлял? — спросил Наппельбаум, стараясь потянуть время, прикидываясь дурачком.

— А это твое фото!?

Перед глазами возникли фотографии Балалайкиной, которые он делал ей на порт-фолио несколько месяцев назад. На обратной стороне стоял его штамп, где было написано — "Фотография Зямы Наппельбаума, внука личного фотографа Владимира Ильича Ленина".

— Разве может быть это фото мое, если на нем изображена обнаженная женщина? — вопросом на вопрос ответил Зяма.

— Это фото делал ты? — спросил голос.

— Там же написано — "Фотография Зямы Наппельбаума внука личного фотографа Владимира Ильича Ленина" Значит, это фото внука личного фотографа Ленина! Но почему там женщина? Вы мне можете объяснить? По идее, это должна была быть внучка!?

— А внук ты!? — спросил голос.

— Да, я тоже чей-то внук! У меня была бабушка Циля и Сара, которым я точно довожусь любимым правнуком, а если судить по этому фото, то это должно быть внучка!?

— Я спросил тебя, ты внук личного фотографа Ленина? — спросил голос, слегка изменив тембр на более грубый.

— Я вам хочу объяснить! А вы мне не даете! Вы мне показали фото женщины и утверждаете, что это внук фотографа Зямы Наппельбаума! Посмотрите на меня, молодой человек, разве у меня могут быть внуки, а тем более у личного фотографа Ленина?

— Слушай ты, Зяма, кто делал это фото?

— Фото делал я! — сдался Зяма, чувствуя, что с минуты на минуту его уже начнут бить ногами и возможно это будет еще больнее, чем встреча с "электричкой".

— Ты знаком с девкой, которая изображена на этом фото? — спросил Гоблин.

— Знаком ли я с девкой? — вновь вопросом на вопрос ответил Зяма.

— Да! — проорал голос Гоблина.

— А зачем мне с ней знакомиться? Я знаком со многими девками. Я сфотографировал, выписал квитанцию, взял с нее деньги за работу, вот и все наше знакомство.

В эту секунду где-то в подсознании Зяма понял, что если он будет водить Гоблина за нос, то не исключено, что ему придется побывать уже не только под колесами электрички, а тяжелого бронепоезда.

Тут Зяма протянул руку, словно умирающий гладиатор на арене знаменитого Колизея и стал вымаливать у примы пощады.

— Алла Борисовна! В чем моя вина? — спросил он, протягивая к ней руку. — Что я могу поведать вам такого, чтобы этот Кин-Конг не трогал мое разбитое еврейское тело?

— Ты мне, Зямочка, скажи, ты знаком с Балалайкиной и как вы познакомились?

— Девчонка эта приходила ко мне фотографироваться. Я сделал ей фото и все, на этом мы расстались!

— А этот медальончик тебе ни о чем не говорит? — спросила прима, подсовывая под нос Зяме фото Балалайкиной с камнем на ее обнаженной груди.

— Я видел этот камень, но это ни о чем не говорит! Не вижу связи, — ответил Зяма.

— А я вот вижу, — ответила примадонна. — Ты часом не за этой штучкой охотишься? — и бросила ему в руки фальшивый медальон.

В ту секунду Зяму пронзила зубная боль:

— У, у, у! — взвыл он, видя вновь перед собой знакомый фальшивый камень.

По всей видимости, это был настоящий рок, который всю его нелегкую судьбу связал с этим финским контрафактом. Теперь он понял, что прокололся и никакие чистосердечные признания не смогут его реабилитировать в глазах примадонны. В его голове осталась только одна версия, камень вновь у Балалайкиной и только у нее. Найти Балалайкину — означало найти и камень, который так напрягал его на протяжении последних трех месяцев.

— Пятьдесят процентов, — сказал Зяма, словно был в том положении, когда можно было диктовать свою волю.

— Чего!? — спросила прима, сделав удивленные глаза.

— Я найду камень, если мне заплатят пятьдесят процентов его стоимости. Я хорошо знаю ему цену и на меньшее не согласен!

Сейчас в этот миг Зяма абсолютно не знал его действительную цену, а цену камня вечной молодости знала здесь только Пугачева. Она отдала бы за этот амулет все, чем владела и это тоже была несоизмеримая цена молодости, карьеры и налаженных связей, которые могли вполне восполнить все ее затраты с лихвой.

— Сколько ты хочешь? — спросила она, видя, что нашла тропинку к алчной душе фотографа Зямы.

— Полтора миллиона долларов! — сказал Зяма.

— Полтора так полтора, — довольно легко сказала примадонна, будто для нее это было полтора рубля.

— Полтора миллиона долларов и пятьдесят тысяч долларов комиссионных, — объявил Зяма новую цену, чувствуя, что каждое его слово стало приносить ему баснословный доход.

— Хорошо, и комиссионные, — ответила Пугачева, мило улыбаясь.

Вот только сейчас Зяма понял, что прогадал по полной программе. Та легкость, с которой она манипулировала шестизначными цифрами говорила о ее беспредельной состоятельности. Назови он число в два раза превышающее названное, она и эту сумму приняла бы как должное, но было уже слишком поздно.

— А теперь, когда мы совершили эту сделку, поведай нам о твоем интересе, — сказала прима, вылупив глаза прямо в глаза Зямы.

— А можно мне выпить виски? — спросил Зяма, протягивая руку к бокалу, стоящему на столике с колесами.

Пугачева налила в бокал виски и, продолжая пилить ногти пилочкой, приготовилась слушать историю.

— Случилось это три месяца назад, — сказал Зяма и отпил из бокала напиток. — Ко мне в фотосалон в городе Бормотухине пришла эта девушка и попросила сфотографироваться на паспорт. Я, видя ее неземную красоту, решил слегка заработать и предложил ей эротическую фотосессию. Девушка согласилась, и вот когда она разделась я увидел это. Это было что-то неземное!!! Это был кристалл чистейшей воды!!! Это была слеза самого господа!!! Весил бриллиант не меньше чем сто, а может и сто пятьдесят карат. Он своей красотой поразил мое воображение!!! Это был венец ювелирного искусства!!!

— Вот-вот, Максик, видишь, Зяма не врет! Я же держала его в своих руках, я носила этот камень у себя на груди, — сказала прима со слезой в голосе, перебивая рассказчика.

— Вот тогда меня и попутал бес, — продолжал Зяма. — Алчность и жадность завладели моим сердцем! А я захотел завладеть этим камнем! Я пошел к местным бандитам и предложил за этот камень миллион долларов! А сам по интернету отправил фото этого камушка своему родственнику в Нью-Йорк. У него ювелирный магазин на сорок первой улице. Ответ я получил сразу в тот же день, там стояла цена. И эта цена была три миллиона долларов. Разум мой помутился, и я тут же начал сам охоту за камнем! Потом я увидел Балалайкину по телевизору в "Академии звезд", она пела, а на ее груди болтался этот медальон! Через месяц мне бандиты принесли фальшивку, и я сразу распознал ее и понял, что камень еще в Москве. А потом, потом я видел очень-очень страшных людей, которые тоже искали этот камень! У них был "золотой Ягуар". Два огромных мордоворота в костюмах от "Гуччи" и с ними баба-оборотень! У той бабы лицо могло меняться, как по заказу. То она смотрит на тебя простой бабой, то оборачивается в другого человека, а то и в меня самого! И смотришь ты сам на себя, и разговариваешь, словно с зеркалом — во, как! Баба-оборотень и глава в этой шайке!

— Вот-вот, зайка, и доказательства, что это был не я, — сказал Макс Алкин. — Я же, черт подери, не мог в двух местах быть одновременно!? Давай, Зяма, рассказывай, рассказывай, что было дальше. Мне не терпится узнать!!!

— Я приехал в Москву, и сам решил найти эту Балалайкину, чтобы подменить камень, — сказал Зяма и допил оставшийся в бокале виски. — Но тут меня встретили наши бормотухинские бандиты и хотели отобрать у меня те жалкие десять тысяч долларов, которые я выручил от продажи вот этого фальшивого медальона этим оборотням. Я кинулся бежать и залез на дерево. После чего я спустился во дворе вашего дома, Алла Борисовна!

— Надо охрану менять и поставить видеокамеры по всему периметру, — сказала прима. — Ты понял, Михеич, завтра же все заменить, а то тут каждую ночь по саду евреи лазят. Если Зяма мог проникнуть на мою территорию, то и еще какой маньяк ниндзя спокойно влезет и украдет все то, что было нажито нелегким трудом на сцене! — сказала Пугачева Гоблину. — Давай, Зямочка, продолжай, касатик!!! Не томи мою душу!!!

— Так вот, спрятался я в вашем дворе и сижу. Боюсь высунуть голову. Бандиты бегают за забором и ищут меня! Потом они уехали, а я решил дождаться темноты. Потом вижу, через ворота к особняку едет белоснежный лимузин. Из лимузина выходите вы, Алла Борисовна, и вы, Макс, и заходите в дом. Вот тут я и увидел, как вы, Макс, положили в сейф этот гребаный контрафакт, за которым я бегаю уже все эти три месяца. У меня тогда созрел план. Навести на сейф бандюков и тут же сдать их милиции, чтобы не мешали под ногами. А потом, потом, когда они сядут в тюрьму, а вам вернут все ваши украшения, вот тогда я сам мог украсть этот бриллиант и взять весь банк, — сказал Зяма, поставив точку своему рассказу.

— Ты, Зяма, не глуп, хоть ты и фотограф! — сказала Пугачева. — Значит, если фальшивка вновь вернулась ко мне, то настоящий камень или у оборотней, или у самой Машки Балалайкиной!?

— Камень точно у Балалайкиной! — твердо сказал Зяма.

— А ты уже откуда знаешь? — спросил Максим Алкин.

— Я проследил! Я же думал, что тогда с примой были вы, господин Алкин ! Я видел, как вы с Балалайкиной рано утром отъезжали на "золотом Ягуаре" от гостиницы "Космос". А значит, этот камень вы могли вернуть только этой провинциалке Балалайкиной.

— Черт подери! Это был не я ! — раздраженно проорал Макс. — Сколько можно повторять!

— Я знаю, что это был оборотень, но он так был похож на вас, что даже ваша родная мама не смогла бы вас различить! — прищурившись, сказал Зяма, подливая масло в огонь.

В эту минуту прима сказала:

— Хватит, Зяма ! Макс тут не замешан! Это все они — оборотни! А теперь, Зяма Наппельбаум, внук личного фотографа товарища Ленина, шуруй в свой Бормотухин и ищи там камень...

Село Убогое, дом участкового Бу-Бу.

— Вон глянь, Санечка, и Кнусс зажился и Гутенморген денег из Москвы приволок целую кучу, а тебе только "Ягуара" за твоего космического "козла" дали! А ведь это ты, майор Бухарцев, стал знаменитостью, и это твоя машина покоряла космические просторы вселенной! — сказала Агриппина, лежа в кровати с кружками огурцов на глазах.

— Ты, бу, молчала бы, курица! Гутенморген и Кнусс гуманоида, бу, спасали, от того и получили от инопланетян приварок к своему, бу, столу! А мне только, бу, компенсировали потерю служебного транспорта, бу, — сказал Бу-Бу, перелистывая журнал "На страже закона".

— Во, глянь, дура! Участковый майор Бу-Бу Бухарцев признан лучшим участковым года! О! И, гля, и портрет мой, бу, есть! — сказал Бу-Бу и, взяв с глаза жены кружок огурца, съел его от приятного волнения.

— Что ты, Санечка, делаешь!? Это же моя маска! — заорала жена, видя одним глазом, как муж с хрустом поедает ее косметические примочки.

— Ты, бу, и так хороша, кобыла! Тебе один, бу, хрен за Балалайкиной не угнаться, бу! Она у нас в деревне, бу, что газель африканская — молода и свежа!

— Да, повезло Максимовне, — со вздохом сказала жена. — Ни харю себе смятаной не мазала, ни огурцы на бельмы свои не клала, а шестьдесят годов, как корова языком слизала! Замуж на днях выходить! — сказала Агриппина и, еще раз вздохнув, сняла с глаза второй огурчик и запустила его себе в рот, чтобы муж не успел перехватить.

— За кого? — спросил Бу-Бу, поднимая очки на лоб.

— За кого, за кого, за этого твоего Кнусса!

— Ти дурен тот Кнусс? У них разница, бу, в пятьдесят лет! Да она ж ему в бабки годится!?

— Ты, Санечка, сам дурак! Женщины они же возрасту не имеють! Сколько им на вид — столько и по пашпорту! А Максимовна, та на двадцать лет смотрится, и пашпорт ты ей получить помог! Чай, Санечка, не задарма? Бабка-то тогда уже на Новый год в самом соку была! — сказала жена, намекая на возможную интимную связь мужа с Балалайкиной.

— Дура ты, Агриппина! Я верность тебе, бу, блюдю уже двадцать годов и ни с какими шалавами не вязалси! Во я знал, что Максимовна, бу, в девку молодую обернеться, как Елена Прекрасная из жабы болотной в красавицу!

— Ты, Санечка, сам дурень! Ты мент, али дырка от бублика? Да у тебя нюх должон быть, как у овчарки! Ты должон был чуять, что в Убогом твориться! — сказала Агриппина и, дернув за шнурок, погасила настенную лампу...

Через неделю, как гуманоиду Хо вернули его амулет бессмертия, он впервые выполз на улицу. За это время он заметно поправился, благодаря матери Коли Кнусса Петровне, которая не отходила от больного гуманоида ни на шаг. Приняв инопланетянина всей своей душей, словно родного сына, она и вложила в него столько же души и сердца, сколько вкладывает мать в своего ребенка.

Хо сидел на лавочке около дома, греясь в лучах теплого майского солнца. С каждым днем его утраченная за полгода молодость стала возвращаться к нему, придавая его лицу цвет свежей весенней зелени.

— Хорошо выглядишь, Хо, — сказал Коля, сев рядом на лавочку.

— Карасиво! — сказал гуманоид, щурясь в лучах солнца. — Васа планета самая луцсая во всей вселенной!

— Да, Хао нам говорил, что планета у нас хорошая, да только дуракам досталась! Ты давай, брат по разуму, выздоравливай, я тебя на свою свадьбу приглашаю, — сказал Коля Кнусс, положив руку на плечо гуманоида.

— Это со такой свасьба!? — спросил инопланетянин.

— Это, Хо, когда мужчина и женщина любят друг друга и хотят жить вместе! Хотят иметь детей и воспитывать их, а потом умереть в один день.

— Мне эта тозе свасьба даффай! Я люблю тебя и Петроффна, и хосю на васа зыть вместе!

Коля Кнусс похлопал гуманоида по плечу и сказал:

— Это, Хо, невозможно! Вам надо улетать. Там Сеня, Хао и Ху ваш звездолет к полету готовят, после свадьбы лететь хотят на ваш Аватарг!

Хо промолчал и Коля в этот момент увидел, как из его глаза по зелененькой щеке прокатилась бирюзовая слеза. В этот самый момент к лавочке подошла Максимовна.

— Привет, Хо! Ты, Коля, уже всем рассказал о нашей свадьбе? — спросила Балалайкина с упреком.

— Пока еще нет! — ответил Кнусс.

— А этот, что плачет? — спросила Максимовна, присаживаясь на корточки напротив Хо. Она нежно взяла его руку и, поглаживая, спросила:

— Ты что, Хо, плачешь? Все же хорошо! Ты уже поправился и скоро можешь лететь на твою планету.

— Хо хосет Земля быть! Хо любит васа людь! Хо хосет свасьба даффай! — сказал он и положил свою руку на руку Максимовны.

В эту минуту что-то сильное кольнуло в сердце Максимовны. Нет, это была не физическая боль, это было что-то совсем другое. За это время, что гуманоиды прожили в Убогом все местные жители настолько привязались к этим зелененьким человечкам, что ощущали их частью своего социума. Инопланетяне ни на что не жаловались, они всегда с каким-то странным социалистическим энтузиазмом и коммунистическим воодушевлением работали на ферме. Осваивали земную технику, и многие земляне поняли — путь к счастливой и здоровой жизни лежит через труд. Труд благодарный. Труд ради своего удовольствия! Труд ради созидания! Все, что ни делали инопланетяне, было сделано с такой любовью, что многие жители Убогого поняли, что не зеленые гуманоиды пришли на Землю навсегда, навсегда пришли они — люди! В тот миг какой-то механизм в мозгах убоговских щелкнул, и перед глазами предстал убитый их же руками мир, который еще совсем недавно излучал тепло и благодать.

Что произошло тогда с деревенскими так никто и не понял. Взглянув на себя как бы со стороны, они воочию увидели ту мрачную картину своего морального и духовного падения. Всем жителям Убогого в одночасье стало настолько стыдно за себя перед гуманоидами, за свое село, как бывает стыдно перед гостями неряшливой хозяйке за плохо прибранный дом.

Мало кто мог поверить в то, что Убогое когда-нибудь поднимется с колен, и все, кто когда-то покинул свои родные места вполне смогут вернуться к своим кровным и духовным истокам.

Пока "друзья" Наппельбаума, внука первого фотографа Ленина, словно истинные революционеры времен Ильича, парили нары в бутырской тюрьме, Зяма появился в Убогом, гонимый страстью своего обогащения. Первое, что он увидел поразило его взор до самой глубины души. Убогое словно расцвело. Восстановленные из руин крашеные заборы и некогда бывшие покосившимися хаты, этой весной выглядели на удивление прилично и прямо таки сияли свежестью масляных красок. Вся деревня готовилась к знаменательной дате, и каждому жителю Убогого хотелось внести в земляно-зургскую дружбу свою лепту.

— Мария Максимовна, здрасте! — сказал Зяма, традиционно приподнимая свою шляпу. — Я как услышал, что вы выходите замуж, посчитал своим долгом присутствовать на вашей свадьбе в качестве фотографа! Такой день в судьбе молодых должен быть увековечен на знаменитую фотопленку американской компании "Кодак"! Вы не будете против!? — спросил Зяма, прогибаясь в поясе.

В ту минуту Максимовна словно очнулась от сна. А ведь действительно свадьба с Колей Кнуссом была на носу, а фотографировать ее было некому. Ведь никто в деревне и даже в районе, так виртуозно не владел фотокамерой, как Зяма Наппельбаум. Не зря же он был правнуком знаменитого фотографа эпохи Ленина и еще с самого детства подхватил сей почин и продолжил семейные традиции, овладев в совершенстве искусством светописи.

— Пожалуй, фотограф будет нужен!? — ответила Максимовна. — В ближайшую субботу у нас будет роспись в ЗАГСе Бормотухина, а уж потом венчание в церкви. Будьте добры присутствовать на нашей свадьбе, — сказала Максимовна, не подозревая, каким страстям предстоит разыграться в день ее четвертого похода замуж.

Вышел Зяма из дома Максимовны в приподнятом настроении. Половина дела была почти сделано. Теперь нужно было только дождаться свадебного застолья и в пылу кутежа подменить кристалл. Сердце Зямы прыгало от необычайного удовольствия и он...

* * *

Предсвадебный мальчишник был в самом разгаре. Коля Кнусс, как виновник торжества сидел за столом, сплошь заставленным спиртными напитками и, скрестив на груди руки, замер в ожидании. Его деревенские друзья сидели рядом и, заткнув носы ватными тампонами, так же, как и он угрюмо глядели в налитые стаканы с водкой. Гуманоиды, видя на их унылые физиономии, хихикали на другом конце стола и, навалившись на клюквенный морс, закусывали свежеиспеченными булочками и печеньем, которые они просто обожали.

Коля через каждые пять минут поглядывал на часы, словно что-то ждал. От нетерпения он закуривал и, выкурив сигарету, тут же закуривал новую. В перерывах между перекурами, он вытаскивал из своего носа тампон и принюхивался к налитому стакану. Убедившись, что еще час веселья не подошел, он вновь затыкал нос и погружался в дежурное состояние ожидания.

В этот вечер все жители деревни Убогое замерли за своими накрытыми столами. Все ждали того часа, той минуты, когда Хао ради друзей, собравшихся на холостяцкий мальчишник, отключит противоалкогольный детектор, и все, кто знал об этом радостном событии, начнут тут же поглощать водку и Канонихин бальзам в немеренных количествах.

Максимовна, так же как и ее жених Коля Кнусс, собрала своих подруг на такой же девичник. Правда, многие ее бывшие подруги в этот вечер не пришли. Возраст давал о себе знать, да и та зависть, разгоревшаяся в груди каждой после омоложения Балалайкиной, навсегда развела бывших подруг по разные стороны понимания. Лишь Семеновна, да Канониха со своим бальзамом пришли в гости к накрытому Максимовной столу. Это были самые верные ее подруги, с которыми она не только в девках бегала по посиделкам, но и бежала из немецкого вагона, который в те далекие годы увозил их в Германию на рабские работы. Поставив на стол большой пузатый самовар, Максимовна суетилась около печи, подавая свои подругам всевозможные кушанья.

— Ты мне во что скажи, Машка, ти рада ты, что выходишь замуж за молодого мальца!? — спросила Канониха, наливая себе чай из самовара.

— А ня вошь! Таперь она молода, собой хороша, да и вон глянь, на своем гробу какие нам пироги напякла! Объедение! — сказала Семеновна, откусывая сочную ватрушку.

— Ти правда, Максимовна, что ты свой гроб спалила? — спросила Канониха.

— А на что таперь он мне!? До моей смерти он ссохнет на чердаке, да швед его поточить в пыль, — ответила Максимовна. — А подарить тебе, Танька, как-то у меня рука не поднялась! Дурная примета! Вот и спалила, да ватрушек и пирогов, вам девки, напекла!

— Спалить кожный дурак может, ты, Машка, дурра, я бы сама у тебя купила етый гроб. Чай, покойный Мирон ещо строгал? Ладный был мастер! И шкаф, и тебе гроб, и самопрялку мог зробить. Таких мастеров сейчас нет! — сказала Канониха, глубоко вздохнув. — Ну что, ти скоро уже там!?

Максимовна глянула на часы и сказала:

— Не, ечто минут пять!

— Во жись пошла, не то что раньше! Раньше пей скоки твоей душе угодно. Я бывало на дню по двадцать бутылок своего бальзаму продавала, да и гнала по столько же! А сейчас сиди, жди, когда енти гуманоиды свою гадкую аппаратуру выключать. Уже бы скорее валили к сабе домой! — со вздохом сказала Канониха.

— Ты, Танька, только о своем пойле заботишьси! Усих мужуков в деревне споила, никто тебе робить не хочет. А гуманоид прилетел, так той хоть порядок навел. Он, гля, даже Колька Шумахер сабе машину купил и гусей десяток завел.

— Так воны те алкаши уси машины поскупали. Только все какие-то розвальни! Таперь смело можно называть ту улицу "Улица разбитых Москвичей".

— Это что, как у том сериале "Улицы разбитых фонарей"?

— Во-во! Улицы разбитых Москвичей! — ответила Канониха и открыла бутылочку своего бальзама. — Ну-ка, Машка, гля, на часы, може уже пора!?

Максимовна глянула на ходики, которые уже полвека исправно отсчитывали время, и сказала:

— Давай, наливай, кукушка вон уже калитку свою открыла, ща орать будет!

Калитка на часах действительно приоткрылась, и оттуда показался клюв деревянной птицы. В точно установленное время дверка, хлопнув, открылась полностью, и деревянная кукушка, выскочив из нее, заорала, словно резаная свинья. Бабы, сидящие за столом, даже вздрогнули и переглянулись между собой.

— Чтось там сломалось, уже третий год так ореть, — сказала Максимовна. — Хотела выбросить, а жалко, привыкла уже!

— Ту, я бы со страху померла, — сказала Танька Земляникина.

Она, с опаской поглядывая на часы, налила в рюмочки свой бальзам и, вытерев каплю, образовавшуюся на горлышке бутылки, промокнула ее пальцем и облизала.

— Эх, бабы, вкуснатиша неописуемая! Давай за нас, за баб и нашу вторую молодость! — сказала она и подняла свою рюмку.

Бабы выпили Канонихин бальзам и, крякнув, закусили моченой капустой с клюквой и тмином...

— Эх, хорошо пошло! — хором сказали мужики, выпив по стакану водки, словно по сигналу зеленой ракеты.

В ту минуту в Убогом все от мала и до велика также подняли свои стаканы. Ведь еще загодя на сельпо висело объявление, и все знали об этом торжественном дне всенародного гулянья.

Объявление.

В честь помолвки Коли Кнусса и Марии Максимовны Балалайкиной, а также в ознаменовании праздника Великой Победы, в деревнях Убогое, Худолеевка и Малые Бобры с 21 и до 23 часов будет снят противоалкогольный карантин.

С праздником вас дорогие земляки!!!

Никому не хотелось упускать того момента, когда водка, постоянно воняющая кошачьим дерьмом, как по велению волшебной палочки Гарри Поттера вдруг станет пригодной для употребления. Деревенские почти за полгода, как инопланетяне поставили противоалкогольный детектор, уже привыкли к своему безалкогольному образу жизни и эти минуты снятой ими блокады каждый старался использовать в свое удовольствие и по полному максимуму. Уже через полчаса, как был отключен детектор, улицы деревни стали заполняться звуками музыки и пением подвыпившего населения.

Через открытые окна деревенских хат на улицу неслось: — "Эй, мороз, мороз, не морозь меня, не морозь меня, моего коня — я — я — я!!!" На другой улице пели про гарных украинских хлопцев, которые должны запрячь коней.

Вот тут-то гуманоиды и поняли, что земная водка способствует единению нации ради созидания и этот процесс невозможно остановить никакими противоалкогольными детекторами и радарами. Уже через час в деревенском клубе стал собираться народ. Разогретые спиртным в честь помолвки Коли Кнусса и Марии Балалайкиной, а также в честь святого праздника Великой Победы, жители Убогого жаждали танцев и развлечений.

Музыка грянула и из колонок еще доперестроечного времени на волю вырвались звуки, напоминающие кошачьи концерты в период марта. Сейчас мало кого из убоговских заботило, что там пело. Звуки музыки, словно допинг подхлестывали деревенских и они, кто во что был горазд кинулись танцевать.

— Вы, Хао, лучше посидите дома, — сказал Коля Кнусс, предупреждая инопланетных гостей о возможных эксцессах с местным населением. Коля знал, что многие жители Убогого никогда не простят гуманоидам их вторжение в национальный процесс употребления алкоголя и постараются взять реванш, втянув их в кровопролитную драку.

Хао выслушал Колю, махнул своей головой, но втянутый во всеобщее и всенародное ликование решил со своими друзьями посетить "храм культуры" местного колхоза.

— Ты бы, Санечка, сходил в клуб, там седни точно гуманоидов будут бить, чай праздник Победы! А ты власть и должон защищать наших гостей! Кабы не они, так никто в России не знал, что есть такой майор милиции Бухарцев, у которого машина по орбите вокруг земли летаеть! — сказала жена майору Бу-Бу.

— Да, горячий должон, бу, быть седни вечерок! Пистоль свой возьму, бу, так, на всякий случай! Вещует мне сердце, бу, что наши точно войной, бу пойдут на этих лягушат, — сказал участковый и, одев фуражку, вышел на улицу.

Теплый майский вечерний ветерок приятно ласкал чуб майора, торчащий из-под фуражки и, закурив, Бу-Бу не спеша размеренным шагом направился к деревенскому клубу. Время, определенное гостями на прием спиртных напитков колхозниками неумолимо двигалось к своему концу и вот тогда, когда вся водка в один момент превратится в кошачье дерьмо, вот тогда и случится то, за что опасался майор.

Как всегда кузнец Прохор ввалился в "храм культуры" изрядно "приняв на грудь", он из всех деревенских был самым заводным и почти всегда его появление в культурных местах заканчивалось дракой. Сегодня был день особый. В этот день Великой Победы он, как внук фронтовика и героя войны, непременно должен был рассчитаться с непрошеными гостями, которые испортили ему всю жизнь, лишив удовольствия каждый день пить знаменитый Канонихин бальзам. Прохор в этот вечер был настроен довольно решительно и уже с самого обеда вынашивал план мести, хотя еще совсем недавно, как и все жители Убогого переживал за умирающего Хо.

Как всегда, чирикая и свистя, словно дельфины, гуманоиды появились в тот момент, когда действие времени отведенного для разгула населения было уже окончено. Кто-то был уже достаточно пьян, кто-то спал под крыльцом клуба, а те, кто пил в немереных количествах, находились в состоянии поиска новых доз и приключений.

Вот тут и случилось самое интересное, о чем люди обычно слагают настоящие легенды, которые потом живут в веках вечно.

Хао и Хо появились в "храме деревенской культуры" в тот самый момент, когда Прохор, стоя на сцене клуба призывал к мести и изгнанию гуманоидов за пределы Бормотухинского района и даже солнечной системы. Одной рукой он для устойчивости держался за стойку микрофона и что было мочи орал:

— До каких пор мы будем терпеть выходки ентих лунатиков? Пущай они забирають свои приборы и валють на свои планеты, а не проводють над нами свои страшные экшперементы! Мы с вами люди, а не белые мыши, и мы желаем пить водку скольки в нас влезить, а не скольки нам дадуть!

— Ты, Прошка, пойди проспись, а то, бу, я тебя сейчас в "обезьянник" в район, бу, отправлю, — сказал майор Бу-Бу. — Тебе и так уже хватить водку жрать и народ баламутить!

— Это мне хватить? Это мне-то хватить!? — заорал Прохор и, взяв микрофонную стойку, завязал ее на своей шее галстуком. — Да я, может, еще хочу водки!? А они нам весть кайф ишпортили — гады! Сатрапы! Я знаю, тебя участковый, эти гуманоиды купили за тот сраный "Ягуар"! Ты же, майор, самый настоящий оборотень в этих самых, в погонах!

Вот тут-то и началось! Майор Бу-Бу, выйдя из себя, схватил Прошку за его "железный галстук" и выволок из "храма культуры", приковав наручниками к прицепному устройству трактора "Беларус" Коли Шумахера, который постоянно стоял возле клуба. Так и сидел пьяный Прошка, прикованный к трактору с металлической трубой от микрофонной стойки, затянутой на шее своей недюженной кузнецкой силой.

— Люди, да где это в этой стране шправедливость? Да я узник настоящий совести! Я инакомыслящий! Свободу Луису Корвалану! Свободу Чигиваре! Свободу академику Сахарову! — кричал пьяный Прохор. — Свободу Прохору Москалеву!

— Ты, насяльник, засем Проску арестовал!? — спросил Хао, глядя, как кузнец выступает, словно заправский политик.

— Да он, Хао, пока до зеленых, бу, чертей не нажрется, будет всю ночь искать, бу, где еще выпить, — сказал майор.

Хао, выслушав участкового, подошел к своим братьям по разуму и, почирикав, они втроем удалились за клуб в раскидистый куст сирени.

Того, что произошло дальше, никто из убоговских еще не видел. Уже через несколько минут в деревенский клуб, открыв ногой двери, вошли сразу три майора Бу-Бу. Участковый, увидев себя в трех экземплярах, в тот миг просто опешил. Даже у него от такого количества милицейских майоров слегка затряслись ноги, а челюсть отвалилась почти на уровень живота.

— Вы кто? — спросил майор, нервно доставая свой табельный пистолет.

— Вы кто? — хором ответили майоры и с точностью стали копировать движения участкового, подражая ему в самых мелочах. От такого количества двойников даже у нормального человека помутился бы разум. А у настоящего Бу-Бу голова пошла кругом и, глядя на это со стороны, было абсолютно непонятно, где настоящий участковый, а где его копии. В тот миг все, кто так жаждал расправы над гуманоидами, крестясь, повыскакивали из клуба, так и не дождавшись праздничного фейерверка и мордобоя гуманоидов.

— Что там случилось? — спрашивал Прохор, видя, как из "обители культуры" бегут его собратья по разуму.

— Атас, менты! Менты обложили, сейчас всех в район в КПЗ будут отправлять! — заорал Митя Дихлорэтан и спрятался за колесо трактора.

Не прошло и минуты, как следом за сбежавшими, на крыльцо, словно четверо братьев ковбоев, вышли четверо одинаковых участковых...

* * *

На свадьбу Коли Кнусса и Марии Балалайкиной собралось всё Убогое. "Ягуар" участкового, украшенный кольцами, шарами, лентами и свадебным пупсом на капоте подъехал к Бормотухинскому ЗАГСу. Народ, собравшийся поглазеть на молодоженов, обступил свадебный кортеж, стараясь, как можно внимательней рассмотреть наряды молодых, которые всегда были поводом для досужих споров среди вдовых бабок и неженатой молодежи.

Зяма Наппельбаум в тот миг прыгал вокруг молодоженов, моргая вспышкой фотоаппарата, мечтая увидеть на шее Балалайкиной вожделенный камень. Но к его удивлению бриллианта на груди Машки не оказалось. Это его слегка насторожило, но он, не теряя веры и надежды, продолжал снимать, чувствуя, что его благополучие и богатство где-то совсем рядом и только стоит протянуть руку, и вот она, птица счастья, которая унесет его в новый мир богатства и полного благополучия.

— По любви и взаимному ли согласию вы вступаете в брак!? — спросила заведующая ЗАГСом молодоженов. — Жених!?

— Да! — ответил Коля Кнусс.

— Невеста!? — обратилась заведующая к Максимовне.

— Да! — ответила Балалайкина.

— Это хорошо, что вы самостоятельно приняли такое решение и на мои вопросы даете положительные ответы! Распишитесть в книге регистрации браков.

Машка Балалайкина счастливая как никогда, подошла к столу, держа в руке букетик ландышей и милых ее сердцу незабудок. Она присела на стул и, пустив слезу, расписалась в книге, представляя себя в объятьях своего молодого возлюбленного. Следом за ней, тоже самое сделал и Коля, оставив свой автограф, как клятву в любви и верности Марии Максимовне Балалайкиной.

— А теперь позвольте мне от имени государства объявить вас мужем и женой! Поздравьте друг друга! — сказала заведующая, вручив жениху свидетельство о браке.

Максимовна, закрыв глаза, почувствовала, как теплые Колины губы коснулись ее губ. В этот миг какое-то странное чувство настоящего бабьего счастья коснулось ее сердца, и Максимовна заплакала. Сейчас она не понимала, за что за какие страдания и заслуги бог даровал ей не только вторую молодость, но и настоящую любовь? Как получилось, что она, старая женщина, прошедшая сквозь огонь войны, сквозь потерю сына и трех своих мужей, вдруг помолодела и вновь стала красивой и желанной?

Зяма сквозь видоискатель фотоаппарата буравил взглядом грудь невесты, стараясь выискать за складками свадебного платья то, что так будоражило его внутренние струны.

Сквозь карман, он своей ляжкой чувствовал контрафактный амулет примадонны, а в голове уже рисовал картины подмены этого кристалла на оригинал во время свадебного застолья. Напряжение с каждой минутой возрастало, и Зяма уже ощущал, как по его венам, по его жилам течет не просто кровь, а настоящий адреналин, перемешанный с долларовыми купюрами. В эту минуту в погоне за богатством он чувствовал себя настоящим африканским леопардом, который гонится за своей жертвой, предвкушая момент истинного наслаждения ее плотью.

Коля вынес Максимовну из ЗАГСа прямо на руках. Народ, стоящий на площади напротив дворца бракосочетания зарукоплескал, и прямо на головы молодых полетели конфеты и звонкая мелочь. Все люди желали счастья и поздравляли молодоженов, одаривая их цветами и поцелуями. Мало кто из бормотухинских верил в то, что бывшая старуха Максимовна Балалайкина превратилась в молодую красивую девку полную здоровья и любви. Все в ней от ног до головы было такое ядреное, что никто не мог усомниться в молодости и первозданной свежести этого рябиновского "полевого цветка".

Зяма следовал за молодым семейством Кнусса повсюду. Он снимал, снимал и снимал, проворачивая в голове комбинацию, которая выведет его на финишную прямую.

Он был даже готов влезть в знакомый ему "Ягуар", лишь бы добраться до камня на длину вытянутой руки. Он ждал, ждал, словно паук, притаившийся в центре своей паутины, того момента, когда беспечная муха запутается в его смертельных сетях.

Хао и Хо дабы не пугать землян своим видом, приняв человеческий облик, заняли место среди гостей. Хао на правах шафера суетился рядом с женихом, не выпуская из виду уже знакомого ему фотографа Зяму. Появление "искателя бриллиантов" на этой свадьбе было не случайным и как показалось Хао, он довольно пристально рассматривает роскошный бюст невесты, выискивая на нем что-то такое, что выходит за рамки мужских природных интересов.

А тем временем, когда почти весть народ Убогого был на свадьбе, кузнец Прохор и Митя Дихлорэтан решили испортить инопланетный противоалкогольный детектор, который по случаю бракосочетания Кнусса и Максимовны был на время отключен. Испив для куража добрую дозу Канонихиного бальзама, и, вооружившись ломом, они тайными партизанскими тропами двинулись к пресловутой водонапорной башне, которая словно огромная граната торчала над просторами Убогого. Как только голова Прохора появилась над башней, дикий крик испугавшейся вороны, сидевшей на гнезде, разнесся над колхозным садом. От такой неожиданности Прошка чуть не опустил лом на голову Мити Дихлорэтана, который полз по лестнице следом за кузнецом.

— Кыш, кыш, сучье отродье, — завопил Прохор, отгоняя испуганную птицу с насиженного места.

— Кто там!? — спросил Митя, видя, как его друг махает ломом, отгоняя атакующую его ворону.

— Кто, кто, ворона в пальто! — ответил Прохор и влез на башню, которая возвышалась над Убогим и открывала первоклассный вид достойный кисти настоящего художника.

Кузнец, оцарапанный острыми когтями птицы, в нервах пнул кирзовым сапогом ее гнездо, так, что оно разлетелось на отдельные веточки. А яйца... Митина физиономия показалось над башней как раз в то время, когда насиженные вороньи яйца от удара сапога разгневанного кузнеца уже летели в сторону Дихлорэтана и со всего маха разбились о голову.

— Ты что, урод, делаешь? — заорал Митя, вытирая рукавом своего костюма растекшиеся по лицу желтки и белки, которые еще не успели превратиться в эмбрионы.

— Ну и где той аппарат? — завопил кузнец, раскидывая ногой остатки вороньего гнезда. — Где!? Я что, зря на такую верхотуру лез!?

Митя влез на крышку башни и, присев, закурил, глядя, на окружающие его убоговские просторы. Глубоко затянувшись, он с умным видом ткнул пальцем в стальную крышку башни и сказал:

— Лунатики тебе не дураки, и шпрятали свой аппарат у нутрях этой бочки, чтобы кажный дурак не мог шпортить прибор. Давай, бей тут!

Митя приложил ухо к нагретому от солнца металлу и услышал, как внутри где-то в глубине этого бака что-то тикает и журчит.

— О, чую есть там прибор!

Прохор тоже приложил ухо к баку и услышал тиканье, которое по звуку напоминало часовой механизм бомбы.

— Ага, и я чую! Тикаеть, сука!

Прохор был из той породы людей, которые в силу своей недюжинной физической силы располагали таким объемом мозга, что убогие мужики в шутку прозвали его "бройлер" или "диплодок".

Грохот лома о металл гулким громовым эхом разнесся по колхозному саду, где и стояла водонапорная башня. Вороны, сороки и прочая живность, облюбовавшая сад для продолжения своего рода, в страхе покинули насиженные места и разлетелись в поисках укрытия подальше от деревни. Прошка, подогреваемый бальзамом и Митиными рассуждениями о таинственном приборе, бил, бил и бил в крышку огромной бочки, пока не пробил ее. Немного запыхавшись, он сказал:

— Ну, ты, метр с кепкой, гля, что там есть!?

Митя встал на колени, глянул в дыру, но кроме черноты да прохлады воды, повеявшей на его лицо, ничего так и не увидел.

— Дыра мала, ничох не видать!

Прохор, долго не думая, принял слова Мити, как сигнал к действию и, всунув в дыру лом, стал рвать десятимиллиметровую сталь, словно консервным ножом. После часа кропотливого труда он так развернул крышку башни, что дыру можно было сравнить разве только с попаданием в неё крупнокалиберного бронебойного снаряда.

— Ну, гля, ти есть там какие приборы!? — сказал кузнец, вытирая рукавом пот, кативший по лицу градом.

Митя вновь встал на колени и взглянул в бочку, опустив в дыру свою голову.

— У-у-у! — кричал Дихлорэтан, и его голос гулким эхом разошелся внутри этого стального цилиндра. — Ничего нет! Я думаю, что той прибор стоить в той башне, что возле школы! — сказал Митя, не подумав.

То ли ради шутки, то ли со зла за неудавшуюся авантюру, Прохор схватил Митю за ноги и опустил в бак почти до пояса. Если бы кузнец знал об особенностях Митиных сапог сорок пятого размера, он вряд ли бы отважился на этот поступок.

Митя вывалился из своей безразмерной обуви и, пролетев около двух метров, нырнул в холодную артезианскую воду, поднятую из недр земли мощным насосом.

— Ко-ко-ко-зел! Я я я же пл-аа-вв-ать не умею! — заорал из башни Дихлорэтан, вынырнув на поверхность.

Сердце кузнеца дрогнуло и он, стоя на карачках, что было сил, заорал в дыру:

— Я спасу тебя брат!Держись!

В этот миг кузнец вспомнил, что в основании бочки есть люк для санитарной обработки башни. Спустившись по лестнице, он со всей силы стал бить ломом по болтам, держащим этот люк и через несколько минут последний сломанный болт покинул свое место, и стальная заслонка, выдавленная шестидесятитонной массой воды, отлетела в сторону. Огромный фонтан с ревом девятого вала по Айвазовскому вылетел из бочки на улицу, сбив здорового Прохора с ног. Тот, словно щепка, покатился по земле, уносимый рукотворной волной, а вместе с ней следом из башни, словно пробка из бутылки, вылетел и Митя Дихлорэтан. Прямо в полете он обнял своего друга, словно брата, и вместе с ним упал в огромную лужу. Так и лежали они без памяти, обнявшись, пока, как назло, рядом, не появилась сама Канониха.

Земляникина Танька, в народе по прозвищу Канониха, названная в честь своего бывшего покойного мужа Канона, почти каждый день в колхозном саду собирала для своего бальзама лечебные корешки и разные травки. Привлеченная стуком железа и шумом воды, она подобралась к башне и увидела страшную "трагическую" картину: там, в расплескавшейся по поляне воде, лежали, обнявшись два мокрых мужских тела. Одно тело было маленьким и внешне походило на Митю Дихлорэтана, а другое большим, в котором она узнала знаменитого смутьяна и выпивоху местного кузнеца Прохора.

— Ой, что это? — охнула старуха, присев рядом.

Она, видя бездыханное тело почти утонувшего Мити, кинулась делать ему искусственное дыхание изо рта в рот. Вот в этот самый момент кузнец Прохор и открыл свои глаза. Увидев, как страшная сухая старуха, стоя на коленях, целует и раздевает его друга Митю Дихлорэтана, он, испугавшись, заорал:

— Маньячка! Некрофилка! Что, старая перхоть, следом за Максимовной замуж собралась? На мальца молоденького потянуло!? Ага!?

Старуха, застигнутая врасплох кузнецом и обвиненная в попытке изнасилования Дихлорэтана, так и осталась стоять на коленях, прямо оцепенев от такой неожиданности.

В этот самый миг и Митя пришел в себя. В его очнувшемся сознании мелькнула мысль: — "Я умер!?". Сквозь пелену проходящего беспамятства он увидел лицо Канонихи, которое, как ему показалось, было лицом встречающего его возле ворот в рай ангела, и Митя потянул к нему руки.

— Это рай!? — спросил он, свернув губы в трубочку, чтобы еще раз облобызать райского привратника.

— Это ад! — заорала Канониха и так влепила Дихлорэтану по роже, что тот в долю секунды пришел в себя.

— А-а-а!!! — заорал Дихлорэтан, видя перед собой древнюю старуху и, вскочив на ноги, босиком убежал в деревню.

— Ты, Канониха, что к Мите-то пристала, он же на любовь не горазд, его корень жизни уже лет десять назад ссохся от нитхинола! — сказал Прохор.

— Дурень ты, Прошка, я же думала, что ён утоп! Я же хотела ему дыхание ишкусственное сделать! А ён во как... Перепугалси соколик! А что вы не на свадьбе, там почти усе Убогое собралась?

— Мы это...! Короче, ты нас, старая, не видала, — сказал кузнец и, взяв под мышки сапоги Дихлорэтана, побрел следом за ним в деревню.

— Да! — словно опомнившись сказал Прохор, — коли кому скажешь, я усим расскажу, как ты с Митей целовалась! Поняла, старая кляча!?

Прохор ушел, а Канониха так ничего и не поняв, растерянно осталась сидеть в луже, держа в руках свой гербарий. Ей до глубины души было обидно, что этот дикий кузнец обозвал ее некрофилкой, маньячкой и даже старой клячей. Это слово больно ударило по слуху Земляникиной, и она тут же решила мстить за обиду, мстить за прошедшую молодость и испорченное настроение. Прохор тогда еще не знал, на какие химические опыты со своим самогоном способен извращенный разум Канонихи и не знал, что уже в самое ближайшее время он поплатится за свои слова.

Село Убогое, вечер.

Свадьба Максимовны и Коли Кнусса была в полном разгаре. Столы были накрыты в колхозной столовой, посреди свадебного стола в блюде, украшенном свежей зеленью, мирно лежал жареный молочный поросенок. Его румяные с хрустящей корочкой бока были татуированы Сашей Зеком под хохлому цветной тушью, а на спине красовалась надпись — Колян + Мария = ЛЮБОВЬ. Коля с Максимовной сидели в голове стола, и по их счастливому виду было видно, что они действительно любят друг друга и это их настроение передавалось на всех присутствующих на свадьбе гостей.

Зяма сидел в самом конце стола, подхватываясь с места только тогда, когда народ кричал "горько" и сладкая парочка сливалась в страстном поцелуе, давая каждому возможность созерцать деревенский эротический сеанс. Он, как ошпаренный вскакивал с места, делая свою работу. Он щелкал своим аппаратом, мелькал фотовспышкой, словно молния в теплые июньские вечера, стараясь запечатлеть эти радостные моменты в жизни молодоженов. Зяма знал, что народ, испив добрую порцию алкоголя, уже через час утратит бдительность, и тогда он сможет воплотить свой замысел и похитить невесту, требуя по русской традиции за нее выкуп. Выкупом, по его мнению, и должен был стать ее амулет с кристаллом "чистой воды", за которым так долго он охотился и который полюбил сильнее, чем Колян любит свою Машку.

— Я это хочу, бу, сказать, — подняв рюмку с водкой, сказал майор Бу-Бу. — Я, это хочу, бу, выпить с вами за наших инопланетных гостей! Для нашей умирающей Убогой деревни это стало, бу, настоящим праздником, бу, судьбы! Теперь благодаря нашим гостям Хао, Ху и Хо у нас не только, бу, строят Институт аномальных явлений, но и само Юнеско занесло нашу деревню, бу, в фонд всемирного наследия Земли. Только у нас и в нашей деревне произошла историческая, бу, встреча земной цивилизации и таинственного инопланетного разума, бу, вселенной! По решению, бу, администрации Бормотухинского района решено на огороде, где состоялась первая встреча Марии Максимовны Балалайкиной и наших друзей гуманоидов воздвигнуть памятный монумент. Дом Балалайкиной реставрировать и на его базе, бу, создать настоящий, бу, музей. Так выпьем же за наших внеземных гостей, которые так, бу, изменили нашу жизнь!!!

Все встали и, подняв свои стаканы, стали чокаться, выкрикивая:

— Хао, Ху и Хо!

Инопланетяне, видя, что земляне пьют за них, поднялись, и сквозь расстегнутую рубашку искра бриллиантового блеска кристалла "вечной молодости" мелькнула на груди Хао. Вот тут-то до Зямы дошло, что настоящий бриллиант находится не у Балалайкиной, а у этих инопланетных оборотней, которые сейчас стоят, приняв облик великих людей Земли. Зяма не знал, что свадьба, на которой он присутствовал, на которой он так вкусно ел и сладко пил, в один момент перерастет в настоящий митинг. Весть народ, как один славили гуманоидов, из-за которых жизнь в деревне коренным образом изменилась в лучшую сторону, что во все времена не смогла сделать ни одна власть огромной и великой страны.

В этот миг, когда все его сомнения растаяли, словно утренний туман Зяма решил действовать. Действовать по-настоящему. Действовать, как Джеймс Бонд, попавший в стан врага. Мысли роем кружились в его голове и он не знал за какую ниточку потянуть, чтобы поближе подобраться к интересующему его объекту.

Дверь с грохотом открылась, и на пороге столовой появился смутьян и выпивоха кузнец Прохор.

— О, Митька Дихлорэтан утоп! — с порога заявил он, показывая всем сапоги 45 размера.

— Где!? — встав из-за стола, спросил участковый.

— В водонапорной башне, что стоить в колхозном саду.

— А что ён там делал? — спросил Сеня Гутенморген.

— Ён, ён вас хотел спасти! Ён искал ихний аппарат, той что водку в дерьмо превращаеть! Ён ради вас, ради людей, свою жись положил, чтоб вам усим было хорошо, — сказал Прохор, опустив руки, в которых держал Митины сапоги и для пущей правдивости и убедительности пустил слезу.

Все словно по команде повыскакивали из-за свадебных столов и бросились в колхозный сад спасать Митю Дихлорэтана. Уже через минуту в колхозной столовой, кроме мокрого Прохора никого не осталось. Кузнец неспеша собрал бутылки с водкой, свалил в пакет жареного поросенка и груженый выпивкой и закуской, покачиваясь от тяжести ноши, вышел из столовой, словно арабский верблюд.

Митя лежал там же под бочкой, широко распластав руки, где еще полчаса назад его "целовала" Канониха. Идея раскрутить свадебное застолье Коли Кнусса пришла к нему в тот момент, когда его догнал Прохор с его же сапогами.

Митя сообразил, что через час вся деревня будет знать, что он утоп под водонапорной башней и этого счастливого момента в своей жизни он упустить никак не мог. Дождавшись, когда Канониха с гербарием в руках покинула свои плантации и побежала домой, Митя вернулся на место "страшной трагедии" и, набрав в рот воды, притворился мертвым утопленником. По его плану Прохор должен был сообщить селянам о его трагической гибели. А когда все гости покинут столовую, кузнец по тому же плану должен был собрать водку и закуску, чтобы уже после чудесного воскрешения Дихлорэтана продолжить свою "свадьбу", но уже в своем узком мужском коллективе.

Первым Митю увидел Сеня Гутенморген. Митя лежал без сапог, широко раскинув руки, словно былинный богатырь на поле брани. Сквозь дырки в носках торчали пальцы с огромными, как у орла ногтями, и весь его вид при первом же осмотре вызывал чувство жалости. Сеня, не теряя ни минуты, приложил ухо к его груди и услышал ровный и размеренный стук сердца.

— Жив! Жив! Жив! — заорал он и стал делать искусственное дыхание, поднимая его руки то вверх, то вниз, нажимая Дихлорэтану на грудь.

Митя, делая вид погибшего, после каждого нажатия на грудную клетку, словно кит, выпускал изо рта фонтанчиком тонкую струйку воды, дабы усилить иллюзию своей преждевременной кончины. Сеня, не теряя надежды на воскрешение Дихлорэтана, продолжал, продолжал и продолжал приводить его в чувство, пока вода во рту Мити не кончилась. Он открыл свои глаза и так театрально сделал глубокий вдох, что стоящие вокруг его люди тоже вздохнули с глубоким облегчением, видя его внезапное воскрешение.

В эту минуту Сеня Гутенморген спросил:

— Какого черта ты, дурень, в бочку влез!?

— Не знаю, — только и сказал Митя и вновь прикинулся потерявшим сознание. Он играл так убедительно и так артистично, что будь там сам Станиславский, он непременно заорал: "Я верю!!! Я верю, черт побери, не умирай!!!"

Несли тело "погибшего" Мити Дихлорэтана на руках бережно всем колхозом, словно это был гроб с телом отошедшего в мир иной основателя великой страны советов Ленина. Свадьба сменилась траурной церемонией, и в этот миг никто не заметил отсутствия кузнеца Прохора. Веселье и радость на лицах деревенских в одно мгновение сменилось человеческой скорбью по умирающему Мите Дихлорэтану.

Зяма, предчувствуя наступление удачного момента, шел рядом, как и все жители Убогого и, склонив голову, краем глаза наблюдал за гуманоидами, которые наряду с землянами присоединились к траурной процессии. Зяма Наппельбаум принципиально не снимал похорон, видя в этом некое нарушение этических норм, которые претили его вере и взглядам на жизнь. Поэтому никто из деревенских даже не обратил внимание на присутствующего Бормотухинского фотографа, который по законам криминального жанра так слился с окружающей средой, словно он был знаменитым Мадагаскарским хамелеоном.

Митю внесли в дом Максимовны, который находился недалече от сада, и положили на широкую кровать. Сам Дихлорэтан жил далеко на другом конце деревни, поэтому решено было сеанс его реанимации провести здесь, у Балалайкиной, пока она сама не заняла свое ложе в ее первую после свадьбы брачную ночь.

Хао присел рядом и, клюнув на Митину уловку, одел на шею утопленника свой амулет "вечной молодости", который должен был вернуть его к жизни и даровать несколько минут омоложения. Вот в этот самый момент Зяма и увидел то, что так упорно искал. Огромный бриллиант мелькнул искрой и лег на впалую грудь Дихлорэтана. Перед глазами фотографа поплыли радужные круги из американских купюр и он, спрятавшись за русскую печь, затаился там, словно мышь, застигнутая врасплох хозяином дома.

Вот только сейчас Зяма понял, насколько близко он подкрался к своей мечте, и его сердце забилось с удвоенной силой. Затаив дыхание, Наппельбаум отодвинул шторку и сквозь щель осмотрел комнату: Митя лежал бездыханно, словно труп. Рядом с ним суетилась фельдшерка Светка-Пипетка, делая ему внутривенные уколы, чтобы вывести Митю из состояния комы. Зяма видел, что как только Светка-Пипетка отворачивалась, Дихлорэтан открывал один глаз и, оценив обстановку, тут же закрывал его, продолжая и дальше играть роль тяжелобольного и умирающего.

Народ постепенно стал уходить в колхозную столовую, и уже через десять минут в доме Максимовны осталась только одна Пипетка. Зяма, стоя за печкой, молился своему богу, чтобы он благословил его на этот поступок и воздал сполна за все его еврейские страдания. Выждав момент, Наппельбаум вышел из-за печи и, достав фотоаппарат, слащавым голосом сказал:

— Мадам, фото на первую полосу районной газеты. Народ должен видеть своих героев. Светка-Пипетка улыбнулась, словно голливудская кинозвезда и Зяма, мелькнув фотовспышкой, запечатлел ее улыбку.

— Так, а теперь, мадам, примем вот такую позу, — сказал фотограф и так лихо помог ей закинуть ногу на ногу, что по спине Светки прошел странный приятный зуд.

Зяма крутился перед ней, словно уж на сковороде, придавая телу фельдшерки замысловатые позы. Пипетка настолько увлеклась этим возбуждающим ее процессом, что даже не заметила, как Зяма снял с шеи утопленника инопланетный амулет и заменил его финским контрафактом.

Митя сквозь приоткрытый глаз наблюдал, как неизвестный ему мужик в пылу бушующей страсти подменил ему кристалл. После чего он настолько увлек фельдшерку, что та, забыв о состоянии умирающего, готова была в ту минуту просто выпрыгнуть из своих трусов. Дихлорэтан явно слышал воздыхание конопатой Пипетки, которая, задышав, словно паровоз на подъеме, выскочила следом за уходящим Зямой. Через окно на кухне Митя увидел, как медичка, смеясь и радуясь жизни, оглянувшись по сторонам, исчезла в глубине сеновала следом за интересным городским незнакомцем. Митя в тот миг прямо босиком выскочил на улицу и, пробираясь огородами, исчез в направлении хаты кузнеца Прохора. Ему было наплевать на кристалл жизни и он даже не обратил внимания на его подмену. Сейчас его заботило только одно — Прохор.

— Ну что, получилось? — спросил Митя, ворвавшись к кузнецу в дом.

— А нявошь! О, гля, бля, утопленник! Тут тебе и колбасы, и балабасы, и водка, и даже жареный свиненок с надписью Калян + Мария! — сказал Прохор, показывая на мешок с добытыми трофеями.

— Ну, Прошка, развели мы их, словно лохов! — сказал Митя. — Давай, наливай, свадьба продолжается, а то включуть гады швои приборы и тогда хрен так погудишь, вновь уся водка будет дерьмом вонять.

Прохор поставил на стол бутылки с напитками и жареного поросенка. Ловко открыв бутылку, он, глотая слюну, налил два граненых стакана.

— Ну, ты, Митька, и ахверист! Это ж надо так было придумать!? Как усё по нотам!

— А ты, что, Прошка, думал, что Митька мозгой шавелить не могёт! Во видал! Таперь, брат, я как Максимовна замоложусь и точно жанюсь на Пипетке хвельшерке! Уж больно баба заводная, — сказал Митя и, чокнувшись с Прохором, вылил себе в рот водку.

— А де ты ентый кулон взял!? — спросил кузнец и, взяв его в руку, стал рассматривать в упор творение финских мастеров.

— А так его это мне сам гуманид одел, чтоб я не подох часом! — сказал Митя и, оторвав от молочного поросенка переднюю лапку, откусил от ноги кусок мяса. — Ён же силой космической обладаеть и здоровля прибавляеть! Таперь, тапаерь я, как Максимовна до ста годов жить буду! Во как!

— Наверно, денег больших стоить? — спросил кузнец.

— Да ни хрена он не стоить! Так сабе побрякушка! — ответил Митя и вновь укусил свиную ножку.

— Може, Митяй, продадим? — спросил кузнец.

— Ага, продадим! А потом нам гуманоиды такую хрень включуть, что ты не только водку пить не смогешь, а даже и на бабу ни коли не залезешь. Ёны это враз могуть! Будешь ты, Прошка, тогда свой корень, что шнурок от ботинка на палец наматывать! — сказал Митя и засмеялся, обнажив свой рот, в котором кроме гнилых пеньков от зубов, не было ничего.

— А ну тогда и хрен с ним! Давай, Митька, тогда, наливай! — сказал кузнец и, махнув рукой, поставил свой стакан под струю водки выбегающей из бутылки...

* * *

Зяма вышел из сарая, гордо выпятив свою грудь, словно петух, покрывший молоденькую курочку. Его прямо распирало от полученного удовольствия. Фельдшерка Пипетка на удивление оказалась бабой не только сговорчивой, но и довольно страстной и этот настолько тронуло его внутреннее еврейское сознание, что он готов был уже жениться на этой деревенской медичке, лишь бы продлить до конца жизни минуты такого бушующего огня.

— Зямочка, а ты мне фоты сделаешь? — спросила Светка, вытаскивая из волос торчащие стебли сена.

— Сделаю! — сухо ответил Наппельбаум.

— А мы еще увидимся!?

— Конечно же, моя голубка! — ответил Зяма.

— А когда? — спросила Пипетка.

— А когда скажешь, тогда и увидимся! Вот моя визиточка! — сказал Зяма и протянул Пипетке визитку.

Зяма сейчас всей своей кожей чувствовал, что вот-вот наступит тот момент, когда "оборотни" хватятся своего кристалла и кинутся за ним в погоню. Нужно было скорее сваливать из Убогого. Зяма не знал, что каждый инопланетный кристалл имеет одно хорошее свойство — он, словно маяк, каждую секунду отравлял в эфир сигнал, по которому можно было определить его местонахождения и все попытки Зямы скрыться с камнем "вечной молодости" уже были обречены на провал. Лишь выигранное им расстояние могло всего лишь на несколько часов отвести необратимое возмездие, которое уже шло за ним следом.

В тот самый миг, когда свадебная процессия вернулась со спасательной операции, Коля Кнусс как-то случайно обратил внимание на отсутствие среди стола аппетитного кабанчика с дарственной надписью. Вот тут-то и вскрылась тайна новости Митькиной "кончины", которую принес кузнец Прошка, тогда все встало на свои места.

— Козел! — заорал на всю столовую Коля Кнусс. — Нас, господа, обворовали!

Вот только сейчас народ заметил, что на столе отсутствует несколько бутылок водки и большое количество закуски. Мужики, присутствующие на свадьбе, словно гусары, молча встали и, извиняясь направились к выходу. Выходка Прохора и Дихлорэтана для них была поистине настоящим плевком в душу, и теперь каждый считал своим долгом расправиться с деревенскими аферистами, как это принято в культурном обществе.

— Что случилось? — спросил Хао у Коли Кнусса.

— Дихлорэтан нас обманул, он не утонул. Пока мы его приводили в чувство, его дружок Прошка выгреб у нас всю водку. Как нам дальше праздновать? Такой день испортили, гады! Лучше бы он утоп, козел! — сказал Коля, срываясь на крик.

— Ты, Коля, не переживай, мы сейчас проучим ваших недругов, — сказал Хао и вытащил из кармана маленький переливающийся перламутровый шар.

Он положил его на свою ладонь и слегка придавил другой рукой. В этот миг, оставшаяся на столе водка, стала вновь испускать отвратительное зловонье, которое не выдерживает даже самый тупой нос самого спившегося алкоголика. Будто тысячи хорей одновременно выпустили газы и это вонючее облако накрыло всю столовую, заставляя всех мгновенно ретироваться на улицу.

— Ну, давай! — сказал Митяй и вылил в рот стакан алкоголя.

Но как раз в это время водка, которая была в его стакане в мгновение ока стала источать такой отвратительный запах кошачьего дерьма, что ни один организм не мог выдежать этого дьявольского запаха. Не успев проглотить ее, Митька выплюнул эту гадость вместе с Прохором, оросив друг друга с головы до ног. Что тут началось...

Митя и кузнец, наевшись протухшей водки, выскочили из дома на улицу и, сунув два пальца в рот, корчились в "предсмертных" судорогах, стараясь освободить свой организм от необыкновенного зловонья. Рвотные спазмы рвали их кишки на части и тогда им казалось, что вот он наступил их смертный час и остались считанные минуты их пребывания на этой грешной земле, как расплата за все их грехи.

Саша Зек и Сеня Гутенморген во главе с женихом Колей Кнуссом и еще несколько мужиков появились в тот самый момент, когда измотанные рвотой кузнец Прохор и Митя Дихлорэтан уже валялись во дворе, и лишь самую малость подавали жалкие признаки жизни.

— Ти сдохли уже? — спросил Сеня Гутенморген, присев рядом с телами, лежащими в позах умерших.

— Не, живы! — ответил ему Коля Кнусс и легонько пнул кузнеца Прохора по его выпуклым ягодицам. — Что, сука, гад, нажерси чужой водки!?

Прохор, подняв голову, что-то пробормотал и, взглянув на Колю Кнусса, взглядом побитой собаки упал своей рожей в желтую пыль.

Бить лежачих на Руси никогда ни в какие времена не было проявлением воинской доблести, поэтому измываться над пострадавшими воришками тогда никто не стал. Сеня Гутенморген, взвалив мешок с напитками и закуской, словно Дед мороз, вышел из хаты.

— Не успела эта саранча наш урожай слопать, — сказал он, показывая мешок с ворованной свадебной добриной. — О, мужики, все в цельности и сохранности! Гуляй, купечество!

Хао подошел к Мите, который лежал в позе эмбриона и, повернув его рожу к небу, снял с него камень "вечной молодости". Тут его, словно ударило током, и лицо гуманоида приняло подряд несколько человеческих лиц, которых ему доводилось копировать.

— Где, где, где? Где ты, сволочь, дела наш кристалл? — заорал он голосом видного политика Жириновского, приняв его облик. — Я сейчас устрою тебе такое ..., гуманоид ты хренов!

Митя, видя перед собой так близко знаменитого человека, в ужасе на карачках пополз прочь, что-то бормоча себе под нос. Хао вновь переменил облик Жириновского уже на облик президента страны и, догнав уползающего на четырех костях Дихлорэтана, размеренно сказал:

— Неправильным курсом ползете, товарищ! В таком случае вам светит только пожизненный срок! А я замочу вас прямо в сортире!

Вот тут Митя понял, что за этим кристаллом стоят такие люди, с которыми шутить не стоит. Встав на колени, Митяй плача поцеловал руку псевдопрезиденту Утину и сказал:

— А за что? За что, господин президент, вы меня в сортире мочить будете!? Я же и так мокрый, что болотная жаба! Мужик той был с фотоаппаратом, а не с пулеметом! Он, то сымал, то одевал, хрен его знаеть, може ён и подменил? — сказал Дихлорэтан, моля о пощаде.

Убогие мужики, услышав Митькино покаяние, загудели, словно шмели на лугу, вовсю осуждая поведение своего непутевого односельчанина. Гуманоиды, как по команде сменили человеческий облик на свой истинный. Зачирикали, засвистели на инопланетном языке и что было мочи помчались к дому Сени Гутенморгена, размахивая своими ручками. Ведь там, на его огороде под стогом сена был спрятан их "тазик" и была оборудована "стартовая площадка" для звездолета, которую и готовил для них Семен вместе с женихом Колей Кнуссом.

— Что ето с ними? — спросил Саша Зек, почесывая свою макушку.

— Наверно, полетять ловить фотографа!? — ответил жених. — Ну что, мужики, свадьба продолжается! — сказал Коля Кнусс и, показав перламутровый шар антиалкогольного детектора, закинул мешок с провиантом на плечо и побрел в сторону колхозной столовой, откуда доносились звуки песни "А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала!"

* * *

Зяма, вырвавшись из Убогого, ехал на новеньком кабриолете в сторону Бормотухина, любуясь и разглядывая вожделенный камень, который он повесил перед собой на зеркало заднего вида. Наппельбаум, завороженный его чистотой, величиной и красотой, настолько залюбовался амулетом, что совсем не заметил, как в зеркале заднего вида машины показалась летающая тарелка. Она висела над дорогой на небольшой дистанции сзади машины, следуя за ней прямым курсом.

Фотограф Зяма Наппельбаум, удовлетворенный добычей и плотью медички, сам себе улыбался от неописуемого удовольствия и, мурлыкая под нос севший на язык очередной хит сезона, уже рисовал радужные картины своей будущей и обеспеченной жизни. Но вот его глаз коснулся зеркального отражения, и по телу пробежала дрожь — там, в десяти метрах от машины в воздухе парил "таз" со стеклянным куполом. Три зеленых физиономии смотрели на него своими бездонными глазами и махали руками. Вот тут Зяму окончательно охватило оцепенение страха и он, превозмогая сковавшие его ноги судороги, вдавил акселератор в пол. Машина, поднимая пыль и виляя задом, влетела в Пантелеевку.

Куры, гуси беспечно гулявшие по дороге, в страхе за свои жизни в одно мгновение вспомнили, что они птицы и с таким усердием замахали крыльями, что разлетелись по сторонам в поисках спасения. Как ни старался Зяма оторваться от преследования, у него ничего не получалось. "Таз" перемещался по воздуху с такой скоростью, что ни одна машина землян не могла с ним соперничать. Он возникал то справа, то слева, то впереди машины, заставляя фотографа то давить на газ, то на тормоз, то поворачивать в переулок, чтобы избежать столкновения.

Зяма, словно на ралли Париж-Дакар так крутил баранку, что его голова закружилась, и он уже запутался в пантелеевских переулках, не зная куда ехать. Вырвавшись из деревни, Наппельбаум летел на пределе всех лошадиных сил БМВ пятой серии. Страх гнал его в неизвестность, и эта неизвестность с каждой секундой становилась все ближе и ближе.

Зяме, как и многим другим гостям Худолеевки были неведомы тайные тропы селян и немногие знали, что между длинных одноэтажных зданий, крашенных белой известью, находится огромная яма жидкого свиного навоза, который стекал туда по огромным трубам со всех свинарников колхозного свинокомплекса. Вот туда в эту яму свиного дерьма и влетел на всей скорости Зяма Наппельбаум. Красный кабриолет, подняв густой грязный фонтан брызг, нырнул в навоз и замер посреди этой зловонной лужи, покачиваясь, как на водяном матраце.

Вот тут, плавая посреди фекального озера, Зяма, вспомнил слова бабушки Цили и отчетливо увидел в небе над собой ее неповторимый образ, который с высоты поведал ему:

— Зямочка, мальчик мой, не бойся этих какашек, знай одно — какашки всегда к большому богатству!!!

Сейчас этих какашек было столько!!! Никогда ни в одном сне, ни наяву, Зяма такого богатства увидеть не мог даже за всю свою еврейскую жизнь. Дерьмо было всюду. Оно лезло через борта кабриолета и втекало в машину, наполняя ее ядовитым зловоньем, оно было на ветровом стекле, в багажнике и даже на приборной панели машины.

— Бабушка, я же чертовски богат! — сказал Зяма парящему над ним духу Цили и, заплакав, поднял свои ноги над полом, чтобы не испачкать туфли, которых еще не коснулась черно-зеленая жижа.

Тарелка медленно опустилась над машиной и кристалл "вечной молодости", словно под действием магнитного поля оторвался вместе с зеркалом и тут же был всосан внутрь сквозь гофрированную кишку наподобие шланга от противогаза.

Зяма в страхе запричитал иудейскую молитву и уже почти приготовился к смерти. Но тарелка, сверкнув искрой в лучах уходящего солнца, без звука и пыли растворилась в вечернем небе, лишь обдав Зяму странным обволакивающим теплом, да брызгами свиных фекалий.

* * *

Провожали гуманоидов всем Убогим. Весь народ от мала и до велика собрался в деревенском клубе, где по факту отбытия инопланетян местной художественной самодеятельностью был поставлен необычайно красочный концерт. Максимовна, как авторитетная певица и завклубом устроила гостей в первом ряду, а сама украдкой стала наблюдать из-за кулис, как гости воспринимают действа, которые развивались на сцене. По сценарию, первыми на сцену выходили дети и под духовой деревенский оркестр пели знаменитую песню периода освоения космического пространства, переделанную на новый лад:

— Мы верим, друзья, караваны ракет помчат Вас вперед от звезды до звезды. На пыльных тропинках далеких планет останутся Ваши следы! — пели деревенские дети.

Хао Хо и Ху чирикали от удовольствия, поджав свои ножки и принимая дары землян в виде сувениров и полюбившихся продуктов питания. За это время, что они пробыли на Земле, они так полюбили землян, что глядя на театрализованное действие, не смогли даже сдержать своих бирюзовых слез.

Ближе к концу концерта на сцене появилась и сама " примадонна" Машка Балалайкина. Она выплыла из-за кулис, держа в руке микрофон и под "фанеру" запела:

— Вновь от меня ветеp злых пеpемен тебя уносит. Hе оставив мне даже тени взамен, и он не спpосит. Может быть, я хочу улететь с тобой птицей за синей мечтой. Ты возьми меня с собой, я пройду сквозь дни и ночи, — обращаясь к гуманоидам, пела она. — Я отправлюсь за тобой, чтобы путь мне не пророчил. Я приду туда, где ты нарисуешь в небе солнце, где разбитые мечты обретают снова силу высоты!

Колька Кнуссс сидел рядом с Хао и толкал локтем в те моменты, когда его жена Машка выдавала на сцене такое, чему она успела научиться в "Академии звезд". Она, то обращалась к инопланетянам, то, завалившись на сцену, тянула руки в зал, выражая на лице настоящие любовные страдания.

— Во, гля, гля, во девка даеть! Кабы не ваш, Хао, кришталл, так уже бы, наверно, помер бы такой талант! Спасибо тебе, братан, что вы посетили наше село и научили нас, как надо жить! — сказал Кнусс, пожимая руку Хао.

— Каждый pаз, как только спускается ночь на спящий гоpод. Я бегу из дома бессонного пpочь в тоску и холод. Я ищу сpеди снов безликих тебя. Hо в пелене нового дня я выбираю тебя!!!

От таких слов, обращенных к Хао, он еще сильнее зарыдал. Он плакал точно так же, как плачут земляне, вытирая платочком слезы своей инопланетной сентиментальности. Песня Балалайкиной настолько затронула его душу, что он поклялся Кнуссу, что обязательно вернется на Землю лет через сто.

— Ну, ты, Хао, даешь! Мы же не вы, и не доживем до вашего прилета! — сказал Коля и по-дружески похлопал гуманоида по плечу. От этих слов гуманоид еще больше заплакал, огорченный такой новостью.

Ближе к вечеру, когда красный диск солнца коснулся кромки земли, на поляне около местного сельпо собралось все Убогое. Тарелка, сверкая своими металлическими боками, отливала настоящим золотом. Народ обступил инопланетный звездолет и в те грустные минуты расставания каждый из землян хотел лично попрощаться с гуманоидами.

Митя Дихлорэтан и кузнец Прохор стояли поодаль, поглаживая свои животы в предчувствии грандиозной пьянки, которую устраивает Коля Кнусс по поводу отбытия далеких внеземных гостей. Ведь за полгода пребывания инопланетян в деревне Убогое, они коренным образом изменили жизнь ее обитателей и сознание убоговских землян.

Все, что не удалось сделать ни одному правительству, населявшему Россию за последние триста лет, гуманоиды сделали всего лишь за шесть месяцев, вселив в людей уверенность в завтрашнем дне и уважение к себе, как к личностям. Они не только технично изменили мировоззрение людей, но и почти полностью излечили убоговских мужиков от пристрастной привычки.

Только Прошка да Митька были неподвластны их колдовским чарам и при любой подвернувшейся возможности старались заливать "горькую" себе впрок. Сейчас они не знали, да и не понимали, что благодаря этим уникальным способностям своих организмов не только стали объектами изучения их гуманоидами, но и уже принимали участие в их страшном эксперименте.

— На вот, держи, милек, — сказала Семеновна, подавая небольшую корзину свежих ароматных пирожков. — Чай, дорога у вас дальняя! Чайку на орбите попьете!

— Дай-ка, подружка моя, и мне им чтось подарить! — сказала Канониха и протянула гуманоидам две бутылки своего знаменитого бальзама.

Даже майор Бу-Бу не удержался и в самую последнюю минуту сунул в тарелку гуманоидам три новеньких паспорта граждан России, а Сашка Зек с гордостью подарил гуманоиду Хо куртку из выделанной свиной кожи с татуировкой Моны Лизы великого Леонардо да Винчи.

По окончании короткого митинга тарелка взмыла в небо и, сделав круг над Убогим, навсегда исчезла в просторах вселенной.

После отлета инопланетян народ расходился медленно, на ходу вытирая слезы утраты и какого-то странного опустошения. Впервые за все время все жители деревни Убогое ощутили себя одинокими детьми родителей, которые уехали далеко, оставив их на произвол судьбы. За то время, которое гуманоиды провели в деревне, народ настолько полюбил этих пришельцев, что сейчас было трудно поверить, что они навсегда покинули нашу планету и больше никогда на нее не вернутся.

Село Убогое после отлета гуманоидов.

Еще долго после отлета гуманоидов народ добрым словом вспоминал прилет этих чудоковатых пришельцев. На огороде Марии Максимовны Балалайкиной, где впервые приземлилась инопланетная тарелка, Сеня Гутенморген уже из настоящей молочной ванны Худолеевского сыроваренного завода да стрелы списанного подъемного крана воздвиг монумент первой встречи землян с инопланетянами.

Начищенная и отполированная молочная ванна в виде "инопланетного звездолета" высилась над домом Балалайкиной, в котором вот уже три месяца как был размещен музей, посвященный этой исторической для всего человечества встрече.

Предприимчивая Канониха, как и все другие жители деревни, даром время не теряла. Используя местный брэнд самогона, она запустила новую серию своих напитков под названием "Слеза гуманоида" и "Настой вечной молодости". Кто бы мог подумать, что после того, как слух о прилете инопланетян разошелся не только по всей стране, но и даже по всему миру, в Убогое, словно в Мекку непрерывным потоком потянулся народ, жаждущий своими глазами видеть место контакта двух цивилизаций. Тогда каждому хотелось не только увидеть эти святые исторические места их жизнедеятельности, но и испытать на своей шкуре действие знаменитого антиалкогольного детектора, который остался у Сени Гутенморгена от "зеленых человечков". Каждый камень, каждый предмет в Убогом в одно мгновение превратился в музейный экспонат и поднялся в цене до уровня золотых самородков.

За какие-то месяцы свинарь и самобытный "бодиарт-художник" Сашка Зек стал довольно знаменитым и богатым кутюрье. Несколько открытых им салонов тату, да ателье по пошиву одежды из свиной кожи ежедневно производили до десятка картин на живых свинках и телах сумашедших паломников, которые мечтали на всю жизнь запечатлеть это историческое свидание земного и инопланетного разума.

Деньги от туризма и продажи сувениров, словно из рога изобилия полились в Убогое и Пантелеевку. И эти две деревни чахлого Бормотухинского района уже через полгода превратились в настоящий филиал Рублевского шоссе. Цены на земельные угодья под строительство дома в этих селах достигли такого уровня, что легче было купить участок вблизи Москвы и Санкт-Петербурга, чем в центре самого села Убогое. Каждый землянин хотел хоть как-то быть причастным к этим великим событиям, которые перевернули все представления об инопланетных цивилизациях, приблизив Землю и землян к великой когорте вселенских гуманоидов.

Вот в это самое время и героиня местной легенды примадонна Убогого и звезда проекта "Академия звезд" Мария Максимовна Балалайкина с нетерпением ожидала прибавления своего семейства одновременно с великой певицей современности России Аллой Борисовной Пугачевой. Это желанное и радостное событие, по мнению будущих мамаш, не имели никакого отношения к прилету инопланетян, возложив всю ответственность за подобный казус на любовников и мужей.

Кто бы мог подумать, что в это самое время даже Митя Дихлорэтан, так же, как и они испытывал неудобства связанные со странными метаморфозами своего организма. Его живот постепенно стал приобретать странные округлые формы, что очень насторожило его друга Прохора. Кристалл "вечной молодости" оставил в каждом, кто его носил неизгладимые внутренние изменения, которые и стали причиной продолжения рода гуманоидов уже на нашей бренной Земле.

— Чтось вид у тебя не такой? — спросил кузнец Прохор, глядя, как изменился Митя. — Ти печень у тебя болить, ти это какие газы так пучуть!? — спросил он, щупая вздувшийся живот своего собутыльника.

— Ти дурак ты, Прошка! Ни чох у меня не болить, так тики, чтось дует! — сказал Митя, стараясь прикрыть то, что уже скрыть было невозможно. — В район завтра поеду к дохтуру, газы скачивать!

— Жаль, Митяй, что Светка-Пипетка наша за того еврея Зяму замуж вышла! Так бы вона бы тебе укол какой в задницу сделала? Може и тебе какую талбетку дала? А так укатила дурочка с ентим фотографом на край света, народ кажет к черным неграм в Африку!

— Да я слыхал! Пипетке нашей жутко повезло, и замуж вышла за еврея, и богатый прадед в Африке помер да наследство ей огромадное оставил. Мне Сеня Гутенморген сказал, таперь у нее и шахты с алмазами да золотом и пароходы, и какие-то заводы. Во, бабе деревенской как повезло, кто бы знал!? — сказал Митя, вздыхая.

— А что тому Наппельбауму не повезло, богатым стал что той Бил Гейтс, — сказал кузнец и налил себе березового сока. — Как, бля, водки хочется, жуть, — заскулил он, вспоминая былые времена.

— А ты, Прошка, чул, что Максимовну Кнусс в роддом отвез в Москву, говорят, рожать будет баба в лучших апартаментах для самых богатых новых русских. Это же как получается, ей уже восемьдесят, а она, что молодуха рожаить, да еще в лучших апартаментах для олигархов?

— Так она же баба! Дурак! А бабы воны, как замуж выходють, так уси поголовно и рожають! Во кабы-то мужик родил, во, было бы чудо, а так.... Эка невидаль, баба!

Не прошло и трех суток, как до Убогого долетело радостное известие. В лучшем роддоме страны Мария Балалайкина и Алла Борисовна Пугачева в одно и то же время разрешились удачными родами, явив на свет новых граждан своей необъятной страны. Каково было удивление акушеров, когда одновременно в муках на свет появились новорожденные с большими бездонными, как космос глазами, слегка зеленоватого цвета. А через неделю после них, и в городе Бормотухине также в муках, впервые в истории человечества такого же зеленого ребенка явил на свет и Митя Дихлорэтан, став первым мамом...

1