— Дала, значит, деньгу и уехала. Ну, я мужиков собрал. Сделали мы ей хату как надо. У иного боярина не краше будет. А как только готово было, она тут как тут и объявляется. Говорит: "Хочу, чтобы ты мне лавки смастерил, да ставни, да все прочие безделицы. Ну, чтоб все готово было. Заходи и живи". Мы все сделали и она тут как тут. А, забыл сказать — снова ночью, впотьмах пришла. А еще она у себя в спаленке строго-настрого запретила окошки рубить. "Ни к чему это" — говорит. Ну а нам что... платит баба и ладно.

Ратмир не заметил, как увлекся рассказом своего собеседника. Между тем, Микула продолжал.

— Зажила она там одна, а мне предложила дом охранять. Говорит: "Ты днем избу стереги, да ко мне никого не пущай, а как стемнеет — гуляй." Ну я ей и начал служить верой и правдой. Чудна она была, конечно. Ее люди по-разному называли: чумной, блаженной, ведьмой. Да и побаивались ее. А мне она по душе была. Платила в срок, да и сама хороша собой.

Микула мечтательно уставился в потолок, видимо, вспоминая о чем-то сокровенном.

— Ну, не томи, — сердито проворчал охотник, возвращая Трубецкого на землю.

— А! Хочешь знать, что дале было? -усмехнулся собеседник. — Как-то ночью загулял я в кабаке. Выпил нехило, да и уснул за столом. Тут-то ко мне и подошли боярские отроки. Дружиной зовутся.

Ратмир улыбнулся.

— Ага... — продолжал Микула. — Давай они надо мной потешаться. Говорят мол: " Ты, чернь! Пошел прочь из кабака, а то порубим. Рожа твоя нам не нравится". А я ведь тоже не лыком шит, да и перебрал маленько. Давай их бранить почем зря. А у них морды враз пунцовыми стали от гнева. Буянить начали, кулаками махать. Ну, я одного успел кружкой по жбану огреть, да второго помять. Но куда там. Их поболе было. Лавками меня и забили они. А потом на улицу бездыханного бросили.

Витязь вспомнил дружинников Великого Новгорода. В бою им не было равных. Сражались, как братья. Но в кабаках, со скуки, такие побоища устраивали, что многие еле живыми уходили. Не было дисциплины положенной даже и в их рядах.

— Значится, лежу я на дороге, — Микула заговорил почти шепотом. — Готовлюсь Богу душу отдать. Но тут, откуда ни возьмись подходит ко мне она, Глафира, — хозяйка моя. Головой покачала и на руки взяла, как пушинку. В избу снесла. А я не все помню. Шибко мне бока помяли. Думал помру. Ан нет... Поутру очнулся. Все тело ломит, но живехонек. Кое-как поднялся с лавки и к ней в светлицу. Двери заперты. Ну, я забарабанил в них, мол, пусти, расскажи, что было то. А она: "Уходи, вечером обсудим".

Ратмир от нетерпения заерзал на лавке.

— Как солнце зашло, она сама ко мне явилась и говорит: "Ты теперь во мне больно ну... нуждаешься, вот. Я тебе крови своей дала целебной. Так ты и выжил". А я диву даюсь и на нее гляжу: не сдурела ли девка. А ведь и вправду раны-то мои затягиваются не по дням, а по часам. И пяти дней не прошло, как на теле одни только синяки остались. Боль куда-то подевалась. Ну, я к Глафире с расспросами: "Расскажи, да расскажи". Долго ее обхаживал. Сдалась, наконец.

— Дальше... — пробубнил витязь.

— Ну, она и говорит мне, что, мол, она нетопырь. Кровь людскую пьет. И мне дала своей крови испить, чтобы раны затянулись. И теперь она должна меня ею подкармливать, иначе я помру. Ну, я, было дело, не поверил. Говорю ей: "Ты, голуба моя, не захворала часом?" А она осерчала, сказала мне подождать недельку. И что ты думаешь, Ратмир? Прошло несколько дней, и я будто юродивым стал. Так меня тянет ее кровушки напиться, что мочи нет. Приходит она ко мне, улыбается, спрашивает: "Невмоготу, Микулушка?" Берет руку свою и кусает прямо в запястье, да так, что кровь потекла. Подносит мне руку и говорит: "Пей".

— А ты, что, выпил?

— А то. Поначалу не мог даже глядеть, а потом как присосался, ну точно пиявка. Она посмеялась и сказала, что будет меня всегда кормить. А я буду крепким здоровым и долго не состарюсь. Во как!

— Так ты выходит не упырь? — Спросил витязь.

— Истинный упырь... но она не любила, когда я так говорил. Она называла меня сыном, братом, а всех нетопырей — родичами. Говорила, что так правильно.

— Родичи... — словно попробовав слово на вкус, повторил Ратмир.

— А себя она называла матушкой. Я ей говорю: "Какая же из тебя матушка? Ты же еще красна девица совсем. Ты мне женой должна быть". А она смеется и говорит: "Микула, я тебе могу не только матушкой быть, но и матушкой твоей прабабушки". Запутала она меня тогда совсем. А потом, лета три прошло, как она меня кормить начала, объявился в наших краях мужик. Росту — косая сажень. Здоров, как бык. Волосы длинные, в две косы заплетены и борода косматая. Я как-то с ним столкнулся, в глаза ему взглянул. Дикие это глаза, черные, Ратмир. Будто нечеловеческие. Лютым холодом от них повеяло.

— И кто он был?

— Так он меня встретил по закату у входа в кабак, дорогу загородил и спрашивает: "Не видал ли бабу Глафиру?" А я ему, мол, не знаю, не ведаю. Он меня оттолкнул да в кабак вошел. А я стрелой в избу да к Глаше. Поведал ей все, а она опечалилась. Говорит, что не человек это был, а волк-перевертень. Ну, я тут и расхрабрился. Говорю: "За тебя, голуба, с любого волка шкуру спущу, да тебе шапку сошью". А она загрустила, ведала, что не под стать мне с ним тягаться. Больно лют этот волк и огромен. Ну, я, как водится, ответил, что, коли волк огромен, так шкуры и на шубу хватит. Но не посмеялась моя Глафирушка. Туго ей было.

— Волк, говоришь... — медленно протянул Ратмир.

— Точно, волк. Глаша сказала, что его за ней прислали из Киева. Будто там живет много родичей: лихих и добрых. Вот ее вражины волка-то этого и подослали. Бежать, говорила надобно. Мы то и собирались. Мужик этот узнал, где мы жили, все подле избы околачивался, да в дом не ходил. Выжидал чего-то. Голуба моя говорила, что он ждет, наверное, волю своих хозяев: убить али живой привезти. Бежать надо было... Да куда там.

— Что стряслось? — раздосадованно воскликнул охотник.

— Пришел монгол да осадил Трубецк начисто. Не войти — не выйти. Мужик тоже отстал. Все больше в кабаке пропадал, с дружиной шептался. Говорят, помочь обещал город отбить. Да разве против такой оравы попрешь? Они ж, паскуды, что твоя саранча. Тучей налетают. Пошли приступом, окаянные. А Глаша мне говорит: "Не уберегусь, коли они до вечера город возьмут. Ты, Микулушка должен выжить да к отцу моему отправиться. Скажи, что невинна я перед ним. Правда — за мной".

Ратмир посмотрел в глаза собеседнику. В них отразилась глубокая тоска.

— Наверное, все мы обречены на лишения, — промелькнула печальная мысль. — Продолжай, Микула.

— Она провела обряд. Обратила меня. По первой было больно. Но потом... будто сами ангелы мне пели в райских кущах. Такого блаженства я не знал никогда. А дале я очнулся на лавке в ее светлице. Глафира стояла рядом и плакала... кровью. Жуть. Собаки ворвались в Трубецк засветло и принялись грабить да насильничать. Ворвались и в наши хоромы. Тогда-то я и увидел истинную силушку. Моя Глаша — маленькая голубка крошила басурман, аки крестьянин капусту. Кровищи пролилось, что твоя река.

Микула вздохнул.

— А дале они дом подожгли, — растерянно пролепетал Трубецкий. — Она сказала мне, что у меня впереди три дня, а уж потом я стану как она... родичем. Глаша выскочила на улицу и заполыхала, что твой факел. Я рванул из дома и невредимый сумел добраться до леса. Знамо дело, монголы даром не сидели. Преследовали. Но где им за мной угнаться? Я ведь уже тогда чувствовал в себе силушку троих богатырей. Все ее кровь.

Невидящим взглядом Микула уставился в бревенчатую стену постоялого двора, размышляя о чем-то своем.

— А волк? — спросил Ратмир.

— А? — встрепенулся рассказчик. — Какой волк? А! Волк. Не ведаю. Как сеча началась, так я его боле не видал. Сгинул поди. Он хоть и здоров был этот перевертень, да против такой тучи не попрешь.

— М-да! — задумчиво протянул охотник. — История...

— Не история, — отрезал Микула. — Жизнь... Что дальше думаешь?

Витязь замешкался с ответом. Он все еще не был уверен, можно ли доверять этому беженцу из Трубецка. Ему казалось слишком подозрительно то, что Микула выложил историю всей своей жизни первому встречному, пусть и родичу.

— В Стольный Киев Град пойду, — отчеканил Ратмир. — Город большой. Там, поди, и жизнь поинтереснее будет, да еды поболе.

— Ну, так давай вместе.

— Да я один пойду, привык как-то... — уклончиво пробубнил воин.

— Не дури, брат. Вдвоем и веселей и спокойней. Сколько там всякой скверны по лесам бродит. Не счесть.

— Это точно, — охотник поежился, вспоминая волчьи глаза. — Твоя взяла, Микула. Идем вместе.

Переждав день в комнатах постоялого двора, заблаговременно закрыв ставни и закупорив любые щели, они спустились вниз и сели за стол.

— Где Людмила? — Грубо поинтересовался у хозяина Ратмир. — Прогнал ее?

— Как можно, господин? Она в опочивальне. Жена ей еды снесла. Вот, подкрепляется, — тараторил хозяин постоялого двора.

Витязь с удовлетворением уловил лебезящие нотки в словах мужчины. Прошлой ночью, завидев двоих в грязной разодранной одежде, с попрошайкой на руках, хозяин бранью попытался выгнать их прочь. Но случилось чудо. Один из оборванцев достал из-за пазухи тугой кошель с настоящими золотыми монетами. Затем он приказал подготовить комнаты себе и своим спутникам, присмотреть за спящей девчушкой и раздобыть добротную одежду. За такие деньги, хозяин мог свернуть целые горы. Не прошло и получаса, как гости уже сидели за столом в новых чистых нарядах, попивали брагу, в то время как девочка мирно спала наверху.

Ратмир зыркнул в ясные, искренние глаза хозяина, открыл рот, чтобы что-то сказать, но махнул рукой и направился к выходу. Микула строго глянул на жену хозяина: "За девкой следи, как надо. Приеду в Чернигов, еще золота дам".

Хозяева усердно закивали головами. Их глаза светились алчностью. Трубецкий подмигнул им на прощание и поспешил вслед за воином. Попутчики беспрепятственно покинули детинец, преодолели основную часть города и вышли к воротам, которые стражники не успели запереть на ночь. За стенами города стояла тишина. Ясная ночь тот час накрыла путников приятной свежестью.

— Подожди, — обратился к Микуле воин. Он рысцой отправился к одному из сгоревших домов. На земле, по-прежнему, прислонившись к уцелевшей стене избы, сидел слепой старик. Он был мертв. Изо рта калеки стекала тонкая алая струйка. Она, попадая на свалявшуюся седую бороду, впитывалась, засыхала и чернела, тем самым делая старца еще неряшливей. На земле, рядом с раскрытой ладонью левой руки лежали две монеты.

— О, золото! — за спиной витязя раздался бодрый голос.

— Не трогай их, Микула. Деньги принадлежат ему. — Ратмир указал на мертвого слепца. — Он достаточно повидал и умер в своем доме. Надо его похоронить.

Трубецкий вздохнул, но смиренно согласился помочь охотнику. Спутники перетащили тело старика внутрь дома и засыпали его тяжелыми камнями. Затем, витязь достал свою поклажу, спрятанную тут же в доме, и вышел на дорогу, ведущую на юг. В Киев.

1. Червень (славянск.) — июнь.

2. Брама (старорусск.) — ворота.

Ратмир. Вампир Средневековья

Глава 7

— Тссс... — Ратмир присел на одно колено и поднял, согнутую в локте, правую руку вверх. — Впереди кто-то есть.

Микула, в тот момент болтающий об искусстве возведения крепких изб, спешно замолк и опустился на корточки. Охотник втянул носом воздух и закрыл глаза. Вокруг стояла полная тишина, нарушаемая только обычными звуками ночного леса.

— Ну, что там? — Нетерпеливо прошептал мастеровой. — Я чую легкий запах дыма.

— Люди, — тихо ответил воин и, не открывая глаз, повернул голову набок. — Я что-то слышу, но не могу разобрать...

— Кажись, кто-то разговаривает...

— Ладно, идем. Только веди себя тихо, — наконец отозвался витязь и медленно двинулся вперед.

Неслышно двигаясь между деревьями, скрываясь во мраке, путники очутились у небольшой полянки. В центре ее горел крошечный костерок, закрытый со всех сторон камнями, дабы никто не смог увидеть его издалека. Вокруг огня в полной тишине сидели люди.

— Кажись монголы, — зашептал Микула. — И сюда добрались проклятые.

Ратмир, тем временем, внимательно разглядывал людей. Все они оказались мужчинами — воинами, вооруженными до зубов и облаченными в легкие доспехи из кожи и замши. И только один из них, сидящий в самом центре круга, был облачен в прочную металлическую броню.

— Явно, командир... — размышлял охотник. — Других войск нет. Может дозор?

Командир ловко поднялся на ноги и огляделся по сторонам, будто силясь что-то разглядеть в кромешной тьме. Затем, бросив несколько обрывистых фраз на незнакомом языке, неторопливо двинулся в сторону путников. Микула зашевелился.

— Поди-ка сюда, вражья морда. Поквитаемся за мою голубку.

— Не смей, Трубецкий, — спешно зашептал мастеровому в ухо витязь. — Что если тут их целая рать?

Но Микула уже не слышал спутника. Вскочив на ноги, он несколькими прыжками подобрался вплотную к монголу, готовясь нанести удар. Узкие от природы глаза командира неестественно расширились от изумления, а рука потянулась к рукояти кривой сабли, висевшей на поясе.

— Получай, пес! — Взревел Микула и замахнулся на врага, целясь поразить монгола кулаком в лицо.

Командир успел вовремя среагировать и слегка отклонил голову назад. К счастью для Трубецкого, он, как упырь, обладал недюжинными способностями. Его кулак, пусть и на излете, но все же достал подбородок врага и тот, издав крик боли, повалился на землю. Мастеровой радостно вскрикнул и принялся топтать ногами ненавистного чужеземца.

Тем временем, остальные воины успели достать оружие и приготовиться к бою. Ратмир с восхищением отметил хорошую выучку и подготовку бойцов. Четверо из них ощетинились копьями и медленно, держа строй, двинулись на мастерового. Еще пятеро — приготовились расстрелять дикого руса из своих луков. Охотник бросился оббегать поляну, прячась в темноте среди деревьев, надеясь зайти в тыл к стрелкам и нанести им неожиданное поражение.

— Давайте, басурмане! — Свирепствовал Микула, готовясь к схватке с копейщиками. — Это вам не баб насильничать!

Витязь услышал тихий свист справа от себя. Это лучники пустили сразу пять стрел в незадачливого вояку. Микула замахал руками перед собой. Обладая невероятной реакцией, он смог отбить на лету две стрелы, но остальные три нашли свою цель, разорвав мастеровому рубаху и пронзив ему грудь и живот.

— Да я бессмертен! — Дико заорал Микула и пошатнулся.

Монголы весело заржали. Лучники приготовились сделать еще один залп. В это время за их спинами вырос охотник. Молниеносным движением он воткнул лезвие ножа одному из стрелков в шею, в открытое место между нагрудником и шлемом. Другой свободной рукой витязь схватил за плечо второго монгола и с силой его толкнул, повалив на землю. Оставшаяся троица лучников медленно оборачивалась к новому источнику угрозы.

Микула, озаряя округу победным кличем, принялся вырывать поразившие его стрелы. Из рваных ран ручьями струилась кровь. Рубаха, пропитанная бурой жидкостью, вмиг превратилась в мокрую тряпку и только мешала Трубецкому. Разорвав ее на груди и отбросив в сторону, мастеровой ринулся на копейщиков. Пехотинцы заметно нервничали, то и дело переводя взгляды с полоумного, вопящего Микулу на молчаливого Ратмира, в этот момент хладнокровно истребляющего их товарищей.