Вампиры Средневековья

Ратмир. Вампир Средневековья

Глава 1.

Ратмир быстро шагал по пыльной улице к центру города. Вокруг него, в недоумении, носились простые горожане, молодые и совсем неопытные ополченцы, купцы и бояре, кричащие женщины и плачущие дети. Из окон домов с тревогой в глазах на улицу смотрели только что проснувшиеся и еще ничего не понимающие купчихи. Тревожно звонили церковные колокола.

Ратмир оглянулся и громко приказал поторапливаться своему оруженосцу Гришке, ведущему под уздцы боевого коня в полном облачении. Гришка быстро закивал головой и ускорил шаг. Ему, худощавому пятнадцатилетнему отроку было не так-то легко вести за собой нагруженного сбруей коня, но парень старался изо всех сил.

Подходя ближе к центральной площади, городской люд стал потихоньку успокаиваться и вести себя более сдержанно, вливаясь в плотный человеческий поток, тянущийся к собору Святой Софии. По устоявшейся традиции, именно здесь, у подножья храма князь собирал свою дружину и городское ополчение в случае тревоги.

Ратмир, с помощью локтей и криков, проложил себе путь сквозь толпу простолюдин и, наконец, облегченно вздохнув, встал в строй среди своих собратьев — младших дружинников князя.

У ворот собора стоял Александр Ярославич и, с невозмутимым выражением лица, ждал, когда толпа горожан успокоится и примет хотя бы подобие боевого строя.

Ратмир ехидно улыбнулся, посмотрев на эту массу ни на что не способных, как ему самому казалось, людей, умеющих только выжигать горшки, ковать подковы ну и конечно торговать. В его мыслях была толика истины, ведь Господин Великий Новгород стоял на пересечении многих торговых путей и местные жители умело этим пользовались.

Да и отец Ратмира был также купцом средней руки и, по совместительству, бывалым путешественником, повидавшим, если не весь мир, то уж точно большую его часть. Именно благодаря удачному финансовому благополучию отца, Ратмир, в свое время и был обязан своему вступлению в младшую дружину самого князя. Денег в семье всегда хватало и поэтому Ратмиру не пришлось работать где-нибудь в поле, конюшне или кузнице с раннего детства. Вместо этого мальчик постигал азы ратного труда. С утра и до вечера носился он с другими мальчишками по улицам с деревянным мечом и щитом в руках, принимая участие в воображаемых сражениях, в которых, конечно, всегда выходил победителем.

Став взрослее, Ратмир начал часто пропадать на охоте со старшими товарищами и к тринадцати годам научился очень даже неплохо владеть топором и стрелять из лука. В пятнадцать лет, благодаря влиятельности отца, юношу зачислили в ряды младшей дружины.

Признаться, Ратмир ожидал гораздо большего от вступления в ряды элиты воинства Великого Новгорода и даже расстроился, что в первый же день ему не выдали меч и лихого коня и не отправили в одиночку разгромить какое-нибудь соседнее княжество, ну или, на худой конец, одно из чудских племен. Вместо всего этого Ратмиру пришлось весь день таскать воду, чтобы напоить княжеских лошадей, чесать им гривы и подкладывать свежий овес в кормушки.

В тот же вечер, парень пришел домой до смерти уставшим и хотел поскорее завалиться спать, но на пути его встал отец. Глаза мужчины лукаво блестели при свете лучины.

— Здравствуй, отрок. Как прошел твой первый день в роли воина княжеского?

— Здравствуй, отец. Мой день прошел удачно, но признаться, я думал, что все будет иначе.

Ратмир опустил глаза и уставился на носки своих пыльных сапог.

— Я думал, что меня будут учить сражаться, а не гонять по конюшне, как холопа — пробормотал юноша.

— Знаешь сын... В первую очередь тебя научат безропотно исполнять приказы. Греки называют это "дисциплиной". В бою одной отваги недостаточно. Важно, чтобы каждый воин в строю был частью всей рати и знал, что ему необходимо делать и при каких обстоятельствах, — отец задумчиво посмотрел на горящую лучину.

— Далеко-далеко отсюда, к югу и западу от нас, всеми землями когда-то владели римляне. Были они невысокими и не сильными, как наш народ, но были они мудрыми и опасными воинами. У них каждый боец сражался как целая рать, а целая рать — как один воин. Шли они всегда строем и побеждали. Римляне покорили множество западных племен, в которых жили свирепые и дикие люди. Каждый из них, был на голову выше любого из римских солдат, но не смогла храбрость устоять перед "дисциплиной"...

Ратмир очнулся от нахлынувших воспоминаний от того, что на площади вдруг стало очень тихо. Подняв глаза, он посмотрел на князя. Александр, поднявшись на две ступени выше к воротам собора, остановился и очень громко сказал: "Ну, здорово, новгородцы!"

— До всех вас уже дошли слухи о том, что коварные шведы прибыли нынче утром на берега нашей земли и, прямо сейчас, обдумывают, как бы замучить нас и ограбить.

Ратмир почувствовал, как мелкая дрожь пробежала по всему телу. Дрожь гнева и предвкушения будущей битвы. Александр, между тем, продолжал:

— Братья! Не в силах Бог, а в правде! Вспомним слова псалмопевца: сии в оружии и сии на конех, мы же во имя Господа Бога нашего призовем... Не убоимся множества ратных, яко с нами Бог!

Затем, к Александру подошел архиепископ Спиридон и благословил князя, дружину и собравшихся ополченцев на подвиг ратный. Князь приказал трубить начало похода. Один из советников, бывалый, с покрытой сединой бородой воин, подошел к Александру и спросил, не стоит ли сначала бы попросить поддержки у отца Александра Ярослава, ну или, хотя бы, дождаться, пока не соберется все ополчение и старшая дружина. Князь, отбросив напрочь все сомнения, громко сказал, что у него нет времени дожидаться остальных, и сбежал по ступеням к подножью храма, где уже стоял готовый к бою княжеский конь.

Ратмир обернулся, чтобы найти глазами Гришку и приказать ему подвести поближе коня. Оруженосец стоял недалеко и, встретившись с хозяином взглядом, проворно повел Буцефала в сторону Ратмира.

Такое имя коню придумал отец, когда купил его два года назад у одного суздальского купца. Буцефал был белого цвета, чем значительно выделялся среди других лошадей, выставленных на продажу и, Михаил, отец Ратмира, просто не смог пройти мимо.

— Но почему ты называешь его Бу— це — фал, отец? Какое-то непонятное прозвище, — пожимал плечами Ратмир.

— Отрок, большая честь для нашего коня носить такое имя. Ведь именно так звали боевого скакуна самого Александра Великого Македонского. Я рассказывал тебе об этом муже, когда ты был еще маленьким, сын. То был поистине великий человек.

Тем временем, оседлав лошадей, княжеские дружинники отправились вслед за Александром к северным воротам. За ними, пешим строем шли ополченцы, в кожаных, стеганых или кольчужных рубахах, железных шлемах, с деревянными щитами за спиной.

Вооружение у ополченцев было однообразным и в то же время надежным. Каждый держал в руках копье, орудовать которым, особых навыков было не нужно. На поясе — висел небольшой топор, для сражений в ближнем бою, когда драться копьем будет уже неудобно. Топорами владеть могли все горожане, так как с детства, многие из них, помогали своим отцам рубить лес и заготавливать дрова на зиму.

Вслед за копейщиками шли лучники. Обычно ими становились люди, добывающие себе пропитание охотой. Совершенно незащищенные никакими доспехами, они были бесполезны в ближнем бою, но за счет своего умения убивать зверя из лука, были незаменимы в битвах на расстоянии.

Когда вся рать покинула город и захлопнулись ворота, Ратмир оглянулся, чтобы посмотреть на стены Новгорода, над которыми высились купола собора Святой Софии, прочитал про себя молитву, пришпорил коня и снова погрузился в свои раздумья.

На протяжении двух недель, с начала вступления в дружину, Ратмир занимался только тем, что ухаживал за лошадьми. Это было его основной задачей и мальчик, помня слова отца о дисциплине, старался изо всех сил и никому не показывал своего неудовольствия от занятий "бесполезными" делами.

Но однажды, к Ратмиру в конюшню вошел Колыван. Это был воин небольшого роста, но очень крепкого телосложения. Колывану было около пятидесяти и он уже давно состоял в старшей княжеской дружине. Единственным своим глазом (второй он потерял в одной из бесчисленных стычек, в которых принимал постоянное участие) осмотрел конюшню, про себя отметив идеальный порядок, криво улыбнулся и поманил Ратмира пальцем.

— Ну что, отрок, даже одним своим глазом я вижу, что с конюшней ты научился справляться сносно. Я думаю, что ты и еще несколько юных дружинников теперь достойны начать обучение ратному труду. Пойдем во двор.

С этого дня обязанности Ратмира несколько расширились. Теперь каждое утро и вечер, мальчик, помимо работы в конюшне, должен был учиться обращению с копьем, мечом, топором и луком

Наставником юных дружинников был сам Колыван, который гонял мальчишек до седьмого пота, чем быстро вызвал ненависть к себе некоторых из них. Конечно, старый витязь прекрасно понимал причину недовольных взглядов своих учеников, но с уверенностью полагал, что уж лучше пусть они будут его ненавидеть, но уметь сражаться, чем погибнут в первом же бою.

Как ни странно, но в свои пятнадцать лет это понимал и Ратмир, поэтому мальчик с благодарностью впитывал, как губка, все наставления старого учителя. Колыван, похоже, тоже чувствовал стремление отрока и всем сердцем радовался успехам своего любимого ученика.

Тренировки становились все жестче и сложнее. Мальчишек заставляли драться друг с другом на кулаках в полную силу. Разбитые губы или нос не были поводом для остановки боя. К постоянным синякам и ушибам Ратмир привык уже давно и даже гордился несколькими мелкими шрамами на своем теле. Он считал, что настоящий воин просто обязан носить на себе эти следы "былых сражений".

Шли годы. Ратмир окреп, научился сражаться всеми видами оружия верхом и в пешем строю. Мальчик стал мужчиной.

В конюшне за него уже работали юные отроки, а Ратмир все продолжал оттачивать свое мастерство ведения войны. Отец же, видя успехи сына, был очень горд тем, что его старший отрок служит лично самому князю и постоянно получает похвалы от старших товарищей.

В местной кузнице, по заказу Михаила, изготовили крепкие и надежные пластинчатые доспехи, которые стоили гораздо дороже простой кольчуги и предоставляли своему хозяину большую защиту от стрел, небольших мечей и даже топоров и копий. Чтобы изготовить такую броню, кузнецу необходимо было немало потрудиться. В каждой гладко отшлифованной пластине делалось несколько небольших дырок, через которые, нитками или ремешками эти пластины крепились к кожаной или матерчатой основе. Каждая пластина как бы накладывалась на другую, что создавало лучший эффект защиты воина.

Из поездки по своим торговым делам в Киев отец привез Ратмиру не совсем обычный шлем. Конусообразный, с шишаком на макушке, он предоставлял отличную защиту против ударов по голове. Лезвие вражеского оружия просто соскальзывало при попытке нанести удар, что давало немалый шанс хозяину шлема остаться в живых. Такая форма брони была широко распространена в Южной Руси и среди кочевых племен востока, но была совершенно неизвестна Западной Европе.

Нижнюю часть затылка, а также всю шею спереди и сзади укрывала сетка-бармица. Она изготавливалась из металлических колец, которые шли для создания кольчуги. Необычным элементом в этом шлеме была личина — забрало в виде человеческого лица, с прорезями для глаз и рта, полностью закрывавшая всю переднюю часть головы воина и держащаяся на шарнире, для того чтобы разгоряченный в бою витязь в любую минуту мог поднять личину и вдохнуть глоток свежего воздуха.

Похожий шлем с личиной был только у самого князя Александра и всего нескольких старших дружинников, что конечно вызывало зависть у молодых товарищей Ратмира.

Примерно в это же время молодой витязь, наконец, полностью усвоил понятие "дисциплина".

Одним погожим майским днем Колыван с четырьмя своими учениками, в число которых входил и Ратмир, верхом отправились за стены города в ближайший лес, чтобы поупражняться в стрельбе из лука, а заодно и подстрелить себе птицу или зверя к ужину. Воины подыскали "уютную" поляну, распрягли лошадей, разложили костер, благо сухих веток хватало с избытком, и разбрелись по разным сторонам в поисках добычи. Колыван остался в лагере следить за костром.

Спустя некоторое время, задремавший было уже старый дружинник, почувствовал, что в окружавшем его лесу творится что-то неладное. На расстоянии в полверсты над деревьями вдруг закружили тревожно кричащие птицы. Колыван, вставая с сухого пня, на котором он все это время сидел, забеспокоился.

Шум в лесу мог поднять один из его учеников, небрежно ведущий себя на охоте. Это, кстати, было маловероятно, ведь старый воин немало лет потратил на обучение этих мальчишек и передал им все свои умения, в том числе и как бесшумно передвигаться по лесу. Значит там — чужие и возможно враждебно настроенные люди. Разбойников по лесам и дорогам хватало всегда.

Колыван, засунув за пояс топор и взяв в руки лук, бесшумно скользнул в лесную чащу и направился в то место, над которым кружили встревоженные птицы.

В просвете среди деревьев старый воин сумел разглядеть группу людей, полукругом сидевших на поляне и, размахивая руками, о чем-то громко разговаривавших. Дружинник лег на мягкий мох и стал медленно подползать ближе к поляне, чтобы точно убедиться в своих опасениях. Он не ошибся. На поляне были разбойники: грязные, полураздетые, они ссорились, деля свою добычу.

В центре круга кучей лежали мешки с добром, медвежьи, волчьи и лисьи шкуры, одежда. Все люди были вооружены топорами, рогатинами или дубинами и самодельными палицами. В центр круга вышел здоровенный бородатый мужик. Несмотря на теплый майский день, поверх голого тела на его плечи была наброшена медвежья шкура, связанная на шее шнурком, а в руках был огромный двуручный меч. Такое оружие обычно носили варяги — жители северных стран, с которыми Колывану не раз приходилось сталкиваться в боях.

Здоровяк подошел к куче награбленного, стал брать оттуда по одной вещи за раз и бросать каждому из своих подручных. Дележка началась. Разбойники загалдели с новой силой. Каждому из них казалось, что его подельнику достаются вещи лучше, чем ему, что, конечно, было совершенно несправедливо. Атаман же криками призывал своих побратимов успокоиться, но когда и это не помогло, схватился за рукоять своего огромного меча и пообещал, что отрубит руку любому, кто хоть еще раз посмеет усомниться в справедливости дележа имущества. Разбойники разом притихли и, молча, продолжили следить за ловкими движениями атамана, раздающего наживу, с тревогой поглядывая на все уменьшающуюся кучу награбленного.

Не теряя времени, Колыван сосчитал разбойников. На поляне их оказалось двенадцать, но неизвестно, сколько еще их могут скрываться в лесу поблизости. Витязь принял решение тихо отходить, собрать своих учеников и вернуться в Новгород, чтобы доложить князю о новой банде разбойников, появившейся в окрестностях города.

Но тут, боковым зрением, Колыван заметил какое-то движение среди деревьев справа от поляны и повернул голову в ту сторону. В кустах сидели все его ученики и внимательно следили за действиями разбойников. Старый воин, ощутил, как больно кольнуло сердце, он почувствовал, что сейчас может произойти страшное.

Жестами Колыван попытался привлечь внимание ребят, но так, чтобы и не оказаться замеченным душегубами. Наконец, Ратмир обратил внимание на старика, толкнул своего товарища локтем в бок и показал пальцем в сторону учителя. Колыван прижал указательный палец ко рту, а затем махнул рукой в противоположную сторону от поляны, что означало тихий отход. Ратмир коротко кивнул.

Но в этот момент Мстислав, самый молодой из группы ребят вскочил на ноги, поднял над головой свой топор и с криком рванулся в сторону разбойников. Колыван только и успел закричать — Куда?! — но было уже поздно. Старик понял, что теперь боя не избежать.

Встав на одно колено, Колыван натянул тетиву лука и сделал выстрел. Стрела пронзила спину ближайшему на пути Мстислава разбойнику, еще только в недоумении оборачивающемуся на крик молодого дружинника.

В это время Ратмир и остальные ученики еще только поднимали перед собой свои луки и доставали из колчанов, висящих за спиной, стрелы. Разбойники, наоборот, быстро сообразив, что происходит, спешно вставали на ноги и поднимали валявшееся на земле оружие.

Колыван выпустил еще одну стрелу и убил рыжего мужика, наклонившегося, чтобы поднять тяжелую палицу с земли. Мстислав был всего в нескольких шагах от разбойника, поднявшего перед собой длинную рогатину и ждущего нападения, и был уже готов нанести удар, когда глаза душегуба внезапно расширились, а изо рта брызнула кровь. Молодой дружинник остановился и, хлопая глазами, удивленно смотрел на падающего противника, не понимая, что произошло. Это Ратмир, меткими выстрелами из лука пытался отсечь разбойников от своего товарища, чтобы сберечь ему жизнь. Колыван, видя все это, одобрительно хмыкнул. Старик обрадовался, что Ратмир понял правильно, как нужно действовать, чтобы спасти Мстислава.

В это время разбойники попытались построиться кругом и понять, откуда ведется обстрел, при этом пятясь в противоположную сторону от очнувшегося и снова бегущего на них мальчишку.

Наконец, одному из бандитов надоело смотреть на юного глупца, и он с силой метнул свой небольшой топор прямо в грудь молодому воину. Мстислав почувствовал, как будто с силой натолкнулся на невидимую стену и упал на спину. Он так и не понял, что вдруг произошло и почему он лежит, а небо начинает темнеть, ведь еще только утро, или может должен пойти дождь, ведь в мае часто идут дожди, да еще и с грозами.

Колыван отчаянно вскрикнул. В его голове молнией пронеслась мысль:

— Ну почему я не заставил их надеть доспехи перед выходом?! — при этом продолжая стрелять из лука и внимательно следя за всеми врагами своим единственным глазом.

Атаман понял, что стоять посреди поляны — это самоубийство и отдал приказ броситься в рассыпную и спрятаться среди деревьев. Он все никак не мог определить, сколько всего нападающих и стоит ли остаться и принять бой или же лучше броситься бежать, чтобы не попасть в руки княжеским войскам.

То, что это были именно княжьи воины, вожак даже не сомневался. Уж больно опрятно выглядел бегущий на них юнец, при этом вполне грамотно держа оружие наготове. Простолюдины — ополченцы или другие разбойники так не выглядят и так себя не ведут.

Увидев, как убитые стрелами, упали еще двое его людей, атаман взревел и бросился вокруг поляны под прикрытием деревьев в сторону, откуда постоянно вылетали одновременно сразу несколько стрел.

Первым на пути великана оказался Василий, увлеченно стрелявший в душегубов, прячущихся среди деревьев. Со всего размаху атаман ударил его мечом снизу вверх. Удар был такой силы, что молодого воина не только почти полностью разрубило пополам, но и подбросило в воздух на значительную высоту. На землю Василий упал уже бездыханным телом.

В ту же секунду атаман повернулся к Ратмиру и занес меч над головой. Младший дружинник с ужасом смотрел в красные, налитые кровью глаза великана, видел огромные раздувающиеся ноздри и белую пену, выступившую изо рта и стекающую по русой бороде атамана. Нельзя было терять ни секунды и Ратмир, отбросив свой лук в сторону, отходя назад, дрожащей рукой полез за висящим на поясе топором.

Никита, последний из младших товарищей, оставшийся в живых, увлеченный стрельбой, просто не замечал опасности, грозящей ему и его другу от этого ужасного великана, хотя все происходило в нескольких шагах. Атаман с силой опустил меч на голову Ратмира, но, к удивлению разбойника, не попал и стал вертеть по сторонам головой, чтобы увидеть, куда делся враг. Дружинник же, увернувшись от летящего меча, со всего размаху ударил своим топором, но великан успел подставить руку и лезвие, прорубив плоть, застряло в кости атамана. Ратмиру пришлось отпустить древко топора и оружие, выскользнув из раны на руке душегуба, упало в траву.

Атаман издал какой-то нечеловеческий рык и, не обращая внимания на повисшую плетью левую руку, бросился на дерзкого щенка. Удивительно, но у него хватило сил довольно легко удерживать двуручный меч правой здоровой рукой и атаман, быстро надвигаясь на мальчишку, снова занес оружие над головой.

Похоже, Бог благоволил Ратмиру в этот день. В тот момент, когда молодой воин лихорадочно пытался решить, как ему увернуться от следующего удара, в ключицу великана ударила стрела. Рука атамана дрогнула, и он снова не попал мечом в Ратмира.

Стрелял Никита, а Колыван, стремительно приближаясь сзади к великану и держа подобранную разбойничью рогатину перед собой, готовился нанести страшный удар ничего не подозревающему врагу. Ратмир еще раз успел отскочить от просвистевшего у самого уха огромного меча атамана, когда старый учитель проткнул рогатиной разбойника. Удар был такой силы, что рогатина без труда пробила прочную медвежью шкуру, висящую на плечах атамана, проткнула кожу и разорвала внутренние органы. Великан, не издав ни звука, рухнул на землю. Рогатина продолжала торчать у него из спины, а мох под телом начал очень быстро становиться красным, впитывая в себя кровь мертвого атамана.

Ратмир огляделся и, не увидев поблизости ни одного живого разбойника, посмотрел на Колывана. Голос юноши на этот раз его подвел. Слегка заикаясь и дрожа всем телом, младший дружинник спросил у учителя, что им делать дальше.

— Берем Мстислава и Василька и быстро уносим отсюда ноги. Неизвестно, сколько этих душегубов шляются здесь по лесам.

— Ну, быстро-быстро, — задыхаясь от усталости, проговорил наставник.

Этот день Ратмир запомнил на всю жизнь и часто, долгими вечерами думал, что бы было если бы Мстислав выполнил приказ старшего... Наверняка парень был бы все еще жив. Умение положиться на решение командира, своевременное и беспрекословное выполнение приказа — вот залог успеха для всех воинов, желающих побеждать и, при этом, оставаться целыми и невредимыми.

Отряд Александра двигался с немалой скоростью, так как большую его часть составляли всадники. Ополченцы еще в городе и окрестностях получили достаточное количество лошадей и также ехали верхом, чтобы не отставать от дружины. Перед началом битвы горожанам предстояло слезть с лошадей и начать бой в пешем строю.

Ехали ратники вдоль Волхова до самой Ладоги, а затем повернули к устью Ижоры. Лето было в самом разгаре. Доспехи воинов нагревались под лучами солнца и обжигали кожу, металлические щиты раскалились так, что к ним было больно прикасаться голой рукой. Ратмир решил, что наденет свой шлем только за миг до начала боя, иначе он просто задохнется или даже сварится при такой-то жаре.

Во время привала на озере, к войску Александра присоединился целый отряд местных ополченцев, что, несомненно, укрепило боевой дух воинов великого города и заставило многих дружинников поверить в то, что они идут в бой не только за своего князя, но и за всю землю Новгородскую. Вновь прибывшим выдали оставшихся свободных лошадей, дабы они поскорее смогли втянуться в общий поход и не замедлять движения войска.

Александр надеялся успеть вступить в бой до того, как шведы полностью разгрузят свои корабли, встанут лагерем на какой-нибудь высоте и займут оборону. В этом случае выбить врага из укрепленной области будет намного сложнее, тем более таким, собранным на скорую руку отрядом. Сотники то и дело, в свою очередь, подгоняли криками растягивающуюся колонну воинов. Они также волновались и торопились, видя решимость и тревогу на лице князя.

Ратмир заметил, как впереди идущий Яков Полочанин слез со своего коня и побежал в рощицу у дороги. Яков был ловчим самого князя. Всегда веселый мужичонка лет тридцати он слыл любимчиком Александра.

Любил ловчий по девкам ходить и в Новгородских постоялых дворах покутить, а уж в пьяных драках всегда был заводилой. Несмотря на свой небольшой рост и худощавое телосложение, Яков был хорошим кулачным бойцом и нередко избивал вдвое больших его верзил. Часто князь получал жалобы от горожан на этого хулигана, но всегда его прощал, так как ловчий Яшка был отменный.

Все тропки он знал в окрестных лесах, мог бесшумно передвигаться и часами идти по следу любого зверя. Якову и собаки были не нужны, он как будто сам чуял, где прячется заяц, олень, а то и медведь. Никогда Александр не ходил в походы без своего ловчего, ведь в военное время Яков становился личным княжеским разведчиком и проникал как можно ближе к стану врага, чтобы сосчитать количество чужих воинов, коней, кораблей и поскорее доложить об увиденном князю.

В это время Яков сделал свои дела и рысцой побежал к своему коню, чтобы поскорее продолжить путь. Ратмир, решив, что ловчий, как княжий любимчик, уж точно знает все подробности предстоящего боя, пришпорил Буцефала и поскакал к охотнику.

— Здорово, Яков!

— И ты здрав будь, Ратмир Михалыч! — Яков улыбнулся своей неизменной беззубой улыбкой.

Ратмир отметил про себя, что победы в пьяных кулачных боях даются ловчему не так-то и просто.

— Слушай, Яков. Вот ты с князем на охоту ходишь, в походе рядом с ним скачешь, небось, все секреты его знаешь?

— Ну, что-то и знаю, Ратмир Михалыч. А тебе-то, зачем это надо?

— Да вот интересно мне узнать все подробности предстоящего дела, чтобы быть как бы во "всеоружии".

— А неужто ты на вече сам не слышал, а, Ратмир Михалыч? — Яков рассмеялся и лукаво глянул на собеседника.

Конечно, ловчий прекрасно знал, что представители младшей дружины, хоть и входили в княжеский двор, но на военные совещания не допускались. Яков же, как княжеский любимчик, просто не мог там не присутствовать.

Закончив смеяться и заглянув в наливающиеся злостью глаза Ратмира, охотник почесал затылок и примирительным тоном сказал: "Да ладно тебе сердиться, Ратмир Михалыч, пошутил я, пошутил."

— Ты, Яков дело говори, а не трепись как баба на рынке, — вспылил дружинник.

— Ну, так я и говорю. Совсем недавно получил наш светлый князь послание от Биргера, зятя самого шведского короля. Сказано там было так: "Если можешь мне сопротивляться, то я уже здесь, воюю твою землю". Александр Ярославич уж давненько злобно поглядывал в сторону немцев со шведами, ждал от них пакостей и вот дождался...

— Ну, Яков, не томи, говори дальше, — быстро сказал Ратмир — дальше что?

— Ну, ты, Ратмир Михалыч наверное слышал про Ижорян. Так вот живут они небольшим племенем по обоим берегам Невы и служат союзниками князю нашему, охраняют Великий Новгород от вторжения с моря. Есть у них старейшина, Пелгусием кличут. Так вот стоял он нынче в дозоре и на рассвете увидел войско шведское, идущее на нескольких кораблях прямо по Неве, послал гонца с этой вестью к князю и... вот мы с тобой и здесь, Ратмир Михалыч, идем бить шведов и защищать землю Новгородскую.

— Ясно, — задумчиво протянул дружинник, — ну что же, спасибо тебе за новости, Яков.

И Ратмир, развернув коня, направился к своему отряду, чтобы снова встать в строй на свое место.

Княжеское войско быстрым маршем подходило к цели похода и, примерно, к десяти часам утра головной дозор увидел бегущую Неву и войско шведов, расположившееся на самом берегу. Разведчики доложили князю, что шведы не подозревают о нахождении русского войска поблизости и даже не пытаются, как следует подготовиться к битве.

— Да они что, совсем нас не уважают?! — вспылил князь. — Неужели эти псы не верят в то, что мы в состоянии дать им отпор, если они даже не выставили дозоры вокруг лагеря?

— Тише, молодой князь, не шуми. То, что Биргер и его собаки нас недооценивают — это нам же на руку, — сказал один из бояр, входящих в военный совет Александра. — Если мы сможет застать их врасплох, то меньше потеряем наших воинов. Пока что Бог на нашей стороне и помолимся, чтобы так оно и продолжалось.

— Мудрые слова говоришь, Филипп. — Уже спокойным тоном ответил князь. — Прости меня за мой пылкий нрав и нерассудительность.

— Ничего, князь. Ты еще молод и горяч. Мудрость приходит с опытом. Теперь же нам стоит собрать вече и обсудить план атаки.

Александр кивнул и приказал подручному собирать бояр и старшин на вече. Времени было мало.

Спустя час войска были построены и готовы к атаке. По плану князя, передовой отряд, состоящий из старшей дружины под командованием лично Александра, должен был ударить во фронт вражеского лагеря и уничтожить костяк всей шведской армии — командиров, рыцарей и епископов, идущих в бой с крестом в одной руке и мечом в другой. С ними у Александра были особые счеты, ведь шведский католический архиепископ похвалялся насильно обратить всех новгородцев в латинскую (католическую) веру.

С левого фланга выступала многочисленная младшая дружина. Обычно эти воины действовали в качестве конных стрелков, поражая строй противника роем стрел, выпущенных из своих небольших по размерам, но очень мощных составных луков и, при необходимости, могли быстро отступить, перегруппироваться или перейти на другой фланг, благо умение ездить верхом и отличная выучка позволяла этим молодым воинам действовать быстро и слаженно.

В данном случае, младшей дружине было поручено смять правый фланг иноземного войска молниеносным ударом множества копий и, впоследствии, добивать остальных врагов в рукопашном бою. С этой целью, каждый из младших дружинников получил по копью и теперь старался взять его поудобнее, чтобы во время набега нанести как можно более сокрушительный удар.

С правого фланга стояли ополченцы из числа новгородцев, ладожан и ижорцев. Среди этих людей — представителей разных народов— сейчас не было разногласий. Каждый из них понимал, что в случае победы, шведы прибегнут к страшным пыткам, чтобы насильно заставить жителей этих земель принять чуждую им латинскую веру. Многие Новгородцы слышали о том, как братья ордена и другие "миссионеры" поступают с литовскими племенами, не желающими принять дар от папы римского, и искренне боялись, что с ними и их семьями может произойти что-нибудь подобное. Поэтому сейчас, эти, в общем-то, мирные люди, занимающиеся земледелием, скотоводством, охотой, рыбалкой или ремесленничеством с ярко — выраженной упрямой решимостью на лицах, храбро ждали, когда же наконец затрубит рог и они пойдут рубить, колоть и резать ненавистного противника.

Построенная рать стала медленно подниматься на пригорок, за которым находился берег Невы и лагерь шведов. Преодолев треть версты, и оказавшись на возвышенности, войско новгородцев встало у лагеря противника. Перед взором Ратмира открылись ряды белых шатров, вокруг которых роился целый людской муравейник. Шведы, наконец, заметили врага и в панике стали готовиться к бою.

Солнце, отсвечивая от металлических панцирей иноземных рыцарей и шлемов вражеской пехоты, не позволяло спокойно разглядеть лагерь и Ратмиру приходилось постоянно щуриться и приставлять ладонь ко лбу, чтобы следить за врагом.

Как гром среди ясного неба затрубил рог и в ту же секунду, пущенные галопом лошади, подгоняемые своими наездниками, лавиной понеслись к лагерю. На скаку Ратмир опустил личину — маска защитила от слепящих лучей солнца, сжал древко своего копья правой рукой, всем корпусом подался вперед, ближе к голове коня, как бы слившись с ним воедино и ждал столкновения.

Теперь, молодой воин мог различать даже лица шведов. На одних отражалась паника и страх, на других — обреченность, на третьих — решимость и надежда выстоять. Внешний вид вражеских воинов не внушал Ратмиру уважения. Было заметно, что шведы оказались не готовы к битве и даже не успели как следует нацепить доспехи и выстроить линию обороны. Некоторые не смогли вовремя надеть не только кольчуги, но и даже рубахи или сапоги.

Ну и пусть, — думал дружинник. — Доспехи едва бы смогли уберечь их от несущейся стены копий, да и нам их замешательство только на руку. В войне все средства хороши.

Прогремел страшный взрыв. Это сотни копий новгородских всадников одновременно ударили в сотни щитов первого ряда шведского строя. Сила всадника, тяжесть оружия, помноженная на мощь и скорость коней, дали свои страшные результаты. Первая линия воинов Биргера просто в одночасье перестала существовать. Люди разлетались в стороны, толкая своих же собратьев и валя их на землю.

Кони, их наездники, пешие воины — все смешалось в едином водовороте боя. Крики раненых, ругань и угрозы еще сражающихся, лязг металла, ржание коней слилось в страшный шум. Ратмир не слышал ничего уже несколько минут. Первым ударом копья он раздробил щит и пробил насквозь какого-то хускарла. Отбросив разбитое в щепки древко и ловко выхватив свой боевой топор, дружинник продолжал бездумно наносить удары налево и направо. В это время Буцефал отбивался от облепивших его двуногих мощными ударами задних и передних копыт, при этом умудрялся не сбрасывать хозяина из седла.

Внезапно, кто-то вцепился в ногу Ратмира и попытался вытащить ее из стремени. Дружинник не видел его, так как был занят отражением умелых атак шведского копейщика, облаченного в кольчугу и коричневый балахон до самых щиколоток. Это был явно не новичок, о чем свидетельствовали его навыки владения копьем, полная экипировка (успел надеть доспехи) и, наконец, седина в густой русой бороде. Держась на расстоянии, он, тычками копья, не подпуская к себе Буцефала, старался изловчиться и нанести смертельный удар если не самому Ратмиру, то хотя бы его коню.

В это время, кто-то еще сильней потянул дружинника за ногу и, Ратмир, теряя равновесие, полетел на землю.

Время как будто остановилось. Еще в воздухе витязь решил, что первым делом нужно будет снова встать на ноги, иначе забьют мечами и топорами, затопчут копытами лошадей. Хуже если это, по ошибке, сделают свои же братья.

Удар о землю... Ратмир на несколько секунд потерял способность дышать. Бешено вращая глазами и, открывая и закрывая рот словно рыба, он все-таки нашел в себе силы снова вскочить на ноги.

— Хорошо, что на мне личина, иначе дружина бы засмеяла меня в тот момент за такие кривляния. Точно карасем бы назвали... — почему-то подумал в этот миг Ратмир. Он снова постепенно стал начинать различать звуки, что заставило витязя криво улыбнуться.

Но отвлекаться было некогда. Бой продолжался. Новгородцы, шаг за шагом стали теснить шведов к своим кораблям.

Краем глаза, дружинник увидел, как один из старших прямо на коне въехал на один из кораблей и, размахивая топором, уничтожал всех, находящихся в тот момент на борту. В рядах старших дружинников раздалось несколько ободряющих криков: "Давай, Гаврило! Покажи им лихо!" Между тем, матросы корабля, собравшись с силами, смогли все-таки столкнуть витязя в воду вместе с конем, но через минуту он снова показался на сходнях, правда был уже пешим и мокрым, но не менее решительным, чем раньше. Ратмир снова улыбнулся и, с удвоенной энергией, продолжил наносить удары по врагам.

Пот градом тек по лицу, щипало глаза, а на губах уже давно появился соленый привкус, но остановиться, убрать личину, чтобы просто подышать не было времени и возможности. Ратмиру постоянно приходилось отражать вражеские удары и самому атаковать. Дружинник уже давно потерял счет времени, да и не смог бы вспомнить, скольких врагов он успел сегодня отправить на тот свет.

Усталости не было. Витязь чувствовал только бесконечную злобу и желание уничтожать врага. А еще ему хотелось выжить. Не потому, что он боялся. Наоборот, Ратмир, почему-то, не чувствовал страха. То ли потому, что на это не было времени, то ли гнев в его душе преобладал над паникой.

Новгородцы уже давно разбили ряды шведских воинов и теперь сражались посреди их лагеря, усеянного белыми шатрами. Закончив добивать уже лежащего и более не дышащего мечника, Ратмир поднял глаза и увидел перед собой темно синий шатер, явно превышающий по размерам все остальные.

— Биргер! — взревел дружинник и во весь опор бросился к палатке шведского командира. Но, не добежав до темно синего шатра всего пары шагов, витязь обнаружил, что в палатку ворвался какой-то отрок и, видимо, подрубив его основание, выскочил наружу и побежал дальше, ища себе противника. В тот же миг, огромный шатер, потеряв опору, свалился на землю. Биргера рядом не было.

— Похоже этот шведский пес уже успел отбежать к кораблям, -прорычал Ратмир. — Нужно его настичь!

Вдруг среди палаток метнулся человек. С ног до головы он был закован в латы.

Рыцарь! — обрадовался дружинник.

В предвкушении расправы над врагом, Ратмир даже не замечал, что не говорит, а просто рычит словно зверь: " Стой, червь! Не уйдешь!"

Бросившись в погоню за рыцарем, Ратмир обнаружил, что к беглецу присоединился еще один человек. В отличие от первого, на нем не было доспехов, что позволяло ему бежать гораздо быстрее рыцаря, при этом удерживая в руках длинное копье.

Погоня длилась довольно долго, но вот лагерь закончился и шведы выскочили на большой зеленый луг с высокой, по колено травой. В это время дружинник на бегу искал взглядом коня. Ратмир решил, что верхом у него будет больше шансов настичь иноземного рыцаря и его спутника.

Наконец, у самого края лагеря, витязь увидел пегую кобылу, привязанную к деревянному столбу. Животное испуганно глядело по сторонам и тщетно пыталось вырваться из плена.

— То, что нужно! — уже хриплым голосом прокричал дружинник и, не тратя даром времени, топором обрубил веревку, удерживающую кобылу, вскочил в седло и галопом устремился вслед за беглецами.

Лагерь остался позади и Ратмир выехал на луг. Его расчет был верен. Верхом догнать пеших людей посреди поля для витязя не составляло труда.

Рыцарь и его слуга— оруженосец (Ратмир решил, что скорее всего так оно и есть), наконец, заметили погоню и, часто оглядываясь, из последних сил пытались бежать как можно скорей, чтобы успеть добраться до спасительной кромки леса, стоящего на расстоянии в полверсты от того места, где они сейчас находились.

Дружинник злорадно заметил, что им никак не успеть скрыться и приготовился нанести очередную серию смертоносных ударов топором на скаку. Все, как учил когда-то Колыван.

До рыцаря и его слуги оставалось не больше двадцати шагов и Ратмир, в третий раз криво улыбнувшись, занес топор для удара. Внезапно беглецы пропали из виду, как будто провалились сквозь землю.

— Да там же овраг! — внезапно осенило дружинника.

Но сделать он уже ничего не успел. Кобыла на полном скаку вылетела в овраг и, внезапно потеряв опору под ногами, кубарем покатилась на дно, увлекая за собой наездника.

Ратмир открыл глаза. Перед его взором все плыло, а солнце уже не слепило и ушло на запад, готовясь к закату. Как то отрешенно дружинник подумал о том, что бой шел с утра и до вечера, но раньше он этого не заметил. Все тело болело. Шевелиться, и тем более вставать, не хотелось совершенно.

И тут, как будто из тумана к нему подошли двое. Это был рыцарь и его слуга. На какие-то секунды, из-за падения, Ратмир потерялся в пространстве и вот теперь он понял, что сейчас за его нерасторопность последует расплата. Рыцарь что-то сказал слуге и тот, с ярко выраженной тревогой на лице стал медленно подходить к лежащему дружиннику. Ратмир понял, что в эту минуту вершится его судьба и решил собрать в кулак все силы и дать отпор его будущим убийцам.

Слуга подходил все ближе. Он старался с расстояния определить, жив ли этот рус или сломал себе шею. Видимо рыцарь не выдержал и прикрикнул на слугу на своем языке, чтобы тот поторапливался. Оруженосец вздохнул, подошел вплотную к витязю и занес над ним свое копье.

Давай! — мысленно приказал себе Ратмир и крепко схватился правой рукой за древко топора.

Рука подвела...

— Наверное, я сломал ее при падении, — успел подумать дружинник и тут же копье неприятеля, пробило одну из пластин брони и вонзилось Ратмиру в живот.

Перед глазами поплыло еще сильней, и витязь погрузился в темноту.

Ратмир очнулся. Сквозь прорези для глаз в личине он увидел чистое звездное небо и полную луну, озаряющую все вокруг ровным бледным светом.

— Я жив? ...Или все же нет, — мысли вяло вползали в сознание младшего дружинника.

Он попытался сделать глубокий вдох, но резкая боль в животе обожгла витязя со страшной силой и он только, наоборот, смог сцедить воздух сквозь зубы.

— Я должен избавиться от этого проклятого шлема, иначе я задохнусь, — подумал Ратмир и попытался пошевелить правой рукой.

Новая волна боли прошла по всему телу. Ратмир тихо взвыл. Он вдруг вспомнил сегодняшнюю битву, погоню и падение в овраг.

— У меня сломана рука... Боже, да у меня копье в животе! А может и ноги переломаны. Странно, что я вообще еще жив... Или не жив? — мысли стали все быстрее и быстрее сменять одну за другой.

Ратмир запаниковал. Он прекрасно понимал, что находится далеко от своих и вряд ли кто-нибудь догадается искать его здесь, на дне оврага.

— Что же делать? Я должен снять шлем, я должен дышать, — уже вслух зашептал сам себе дружинник.

Он осторожно пошевелил пальцами левой руки. С ней оказалось все в порядке. Осторожно, не делая резких движений, Ратмир потянулся рукой к шлему и плавно убрал личину. Лицо обдало свежим ночным ветерком, а легкие наполнились таким сладким воздухом. Сделав несколько глубоких глотков кислорода, витязь стал постепенно успокаиваться и приводить мысли в порядок.

Первым делом необходимо было придумать, как выбраться из оврага и добраться до своих. Нужно попытаться. Ратмир попробовал приподнять голову, но шлем сейчас казался неимоверно тяжелым и витязь, издав тихий стон отчаяния, только смог повернуть ее на бок. Скосив глаза в сторону, дружинник обнаружил, что из его живота по-прежнему торчит копье. Это было еще одной проблемой. Вытянув его, можно было бы повредить внутренние органы и еще скорее умереть от потери крови. Передвигаться же с длинным копьем в животе было также невозможно. Ратмир попытался пошевелить ногами, но и тут его ждала неудача. Ноги не слушались. Витязь снова стал впадать в отчаяние. Глаза стали закрываться...

Внезапно, слух дружинника уловил легкий шелест травы.

— Неужели это шаги?! Кто-то идет сюда. Меня искали и нашли!... А если это дикий зверь? — страх с новой силой стал вползать в душу воина. — Я ведь сейчас легкая добыча.

Ратмир вспомнил, как всегда мечтал умереть в бою с оружием в руках, но ведь не так же. Как может он — воин и охотник— быть съеденным зверем. Этого не может быть. Эти мысли просто не укладывались в его голове. Паника нарастала.

Шаги стихли недалеко от места, где лежал воин. Ратмир пытался различить хоть какой-нибудь звук, но вокруг стояла полная тишина. Витязь уже было решил, что этот недавний звук просто ему почудился, но шелест шагов снова стал приближаться. Из-за головы дружинника тихо вышел человек. Он был одет в рваную холщовую длинную рубаху и такие же штаны. Сапог на нем не было. Мужчина встал перед телом Ратмира, оглядел его с ног до головы и склонился над лицом витязя. Человек потянулся к шлему Ратмира, снял его, отбросил в сторону и снова замер, наблюдая за лицом юноши.

Благодаря свету луны, дружинник смог различить странную бледность кожи незнакомца и необычный красный цвет его глаз. Человек пристально, не моргая, смотрел прямо в глаза воину. Затем, внезапно для Ратмира, он широко открыл рот, обнажил длинные клыки и с силой вцепился зубами в шею воина. Дружинник отчаянно закричал. В нос ударил запах крови. Его собственной крови.

— Неужели этот человек пьет мою кровь? — пронеслась страшная мысль.

Паника достигла своего апогея и Ратмир, задергав здоровой рукой, попытался вцепиться в плечо незнакомца, чтобы оторвать страшного человека от себя. Все усилия были тщетны. То ли воин так ослаб, то ли незнакомец был так силен, но Ратмиру даже не удавалось хоть как-то сдвинуть нового врага с места.

Голова стала кружиться еще сильней. Кричать витязь больше уже не мог, а только тихо стонал. Он понял, что это конец. Но вдруг, сквозь пелену, окутавшую сознание, прорвалась спасительная мысль.

— Нож! У меня же нож висит на поясе! Как я мог забыть?! — Ратмир протянул левую руку вдоль своего тела и нащупал рукоять кинжала.

Привычным движением витязь вытащил нож и всадил его по самую рукоять прямо меж ребер незнакомца. Враг дернулся, но продолжал держаться зубами за горло дружинника. Ратмир нанес еще один удар под ребра, но с тем же результатом. Тогда, изловчившись, он сумел нанести удар незнакомцу прямо в шею. Мужчина страшно закричал и оторвался от горла витязя. Из раны на шее врага хлынула кровь. Она заливала глаза, нос и рот Ратмира, лилась ему за шиворот. Поток крови, попадающий в рот дружиннику, был настолько силен, что воину пришлось начать ее глотать, только чтобы не захлебнуться. Соленая жидкость стала течь по горлу, попадая в пищевод и желудок. Странно, но при этом Ратмир почувствовал какое-то приятное тепло, но думать об этом у него не было времени.

Витязь разлепил залитые кровью врага глаза и приготовился нанести следующий, смертельный удар, но мужчина, внезапно вскочил на ноги и сделал несколько шагов, чтобы встать подальше от дружинника. Зажимая рукой рану на шее, он злобно уставился на Ратмира. Кожа его казалась еще бледней. Молодой воин мог поклясться, что сквозь нее он видел вены, проходящие по всему лицу незнакомца.

Внезапно, взгляд мужчины стал спокойным и человек тихим голосом прошипел: "Ты так сильно цепляешься за свою никчемную жизнь. Неужели в ней есть хоть капля радости? Что ж, ты получишь жизнь... Дооолгую жизнь." Незнакомец рассмеялся тихим хриплым смехом, обнажая свои клыки. Ратмир потерял сознание.

...Ратмиру снилось, что он находится посреди темной пещеры. Необходимо было найти отсюда выход и как можно скорей. Неизвестно, кто может скрываться во мраке этих глубин. Вдруг здесь окажется он — бледный незнакомец.

Витязь шел, практически, на ощупь, выставив вперед руки, чтобы не удариться о стену. Вокруг пахло сыростью, а по коридорам пещеры гуляли сквозняки. Где то капала вода. Пройдя уже не одну дюжину узких и широких коридоров и галерей, дружинник увидел огонь.

— Наверняка там горит костер, а вокруг него сидят люди, — обрадовался Ратмир. — Они-то мне и подскажут, как выбраться из этого подземелья.

Витязь быстрым шагом отправился на свет и, наконец, смог разглядеть его источник. Это действительно был костер и возле него сидел человек. Лица его Ратмир не видел, так как стоял за спиной у мужчины. Воин громко поздоровался, но ответа не дождался. Пожав плечами, дружинник направился к костру, чтобы погреться, уж очень резко стало как-то зябко.

Ратмир сел у костра по левую сторону от незнакомца, подставил руки поближе к огню и повернулся, чтобы снова поздороваться с мужчиной. Слова застряли в горле. На Ратмира смотрели внимательные красные глаза бледного человека. Незнакомец улыбнулся. При этом его верхние длинные клыки вылезли наружу и едва ли не касались подбородка.

— Здравствуй, Ратмир, — тихо прошелестел он.

Но витязь уже ничего не слышал. Он мчался, что было сил прочь от этого костра и страшного человека с бледной кожей. Коридоры пещеры менялись один за другим. Несколько раз Ратмир врезался во внезапно появляющиеся перед ним стены пещеры, вставал и без оглядки бежал дальше. Наконец, вдалеке, снова замаячил свет.

Витязь с удвоенной энергией рванул вперед, но в этот же момент услышал шипение за спиной. Такие звуки обычно издают змеи перед броском на человека, случайно оказавшегося на пути гадины. Не прекращая бег, Ратмир обернулся и тут же почувствовал новую волну липкого страха окутывающего все его тело. Сзади шел он. Не бежал, а именно шел, при этом ни на шаг не отставая от беглеца. Ярко-красные глаза зловеще светились в кромешной темноте. Почему-то дружинник, не смотря на полнейший мрак, мог видеть силуэт незнакомца, а постоянное шипение, издаваемое чудовищем, стало таким нестерпимо-громким, что Ратмиру пришлось зажать ладонями уши.

— Бежать, только бы не упасть. Не сейчас. Осталось еще немного, — от страха и бега на пределе возможностей, сердце витязя билось так сильно и казалось, еще немного и оно сломает грудную клетку, порвет плоть и выскочит наружу. — Я успею, я спасусь.

Где-то в глубинах подсознания всплыли далекие воспоминания из детства. Рассказы стариков о домовых, леших, русалках, вурдалаках и упырях.

-Точно, упыри! Они ведь пьют людскую кровь. Это упырь! Они боятся... боятся криков петухов... первых петухов. Значит, они боятся утра, солнечного света. Вот, солнце меня спасет. Еще немного и я выберусь на солнце и буду в безопасности! — мозг работал на удивление четко.

Подгоняемый страшной угрозой, исходящей от преследователя, он искал способ спастись.

Выскочив из пещеры, Ратмир, на полной скорости сделал еще дюжину шагов, зацепился ногой за торчащую из земли сухую корягу и упал на землю. Внезапно оказавшись на поляне, озаренной солнечным светом, воин долго не мог разглядеть ничего вокруг. И только когда глаза его привыкли, он обернулся назад, в сторону пещеры. В абсолютно черном провале сверкали два страшных красных глаза.

— Он не может выйти на свет, — ужас помалу сменялся радостью, граничащей с безумием.

Нервы витязя были просто на пределе и, чтобы выплеснуть весь заряд напряжения, Ратмир вдруг разразился громким истерическим смехом. В тот же миг все тело воина стало краснеть, на коже появились огромные волдыри и она вспыхнула, будто сухая солома...

Ратмир проснулся от собственного крика. Безумным взглядом он осмотрел окружающую его местность. Солнце уже поднялось и висело над холмами на востоке. Витязь по-прежнему лежал на дне оврага, а рядом с ним — мертвая пегая кобыла, от которой уже начал исходить еле уловимый душок разложения. Подняв левую руку, Ратмир внимательно ее осмотрел. Никаких ожогов. Но, какое-то неприятное жжение было по всему телу. Воин не обратил на эту мелочь никакого внимания.

— Ужасный сон. Почудится же такое. Упырь... Да я никогда не верил в эти старушечьи сказки, — Ратмир решил, что побег из пещеры и нападение бледного незнакомца — следствие потери сознания и горячки после ранения.

Сейчас же нужно было подумать, как выбираться из сложившейся ситуации.

— Копье придется вынуть из раны. С ним я не смогу ни идти, ни ползти. Только бы не истечь кровью, — Ратмир приподнял голову и взглянул на рану в животе, из которой торчало древко оружия.

К счастью, пластины значительно смягчили удар, и острие копья вошло не глубоко. Жжение по всему телу начинало усиливаться и стало приносить воину дискомфорт. Дружинник не мог найти причину. Возможно, во всем виновата рана или доспехи успели так сильно нагреться под солнцем, что начали передавать жар своему хозяину. Это казалось особенно странно, так как солнце взошло еще совсем недавно, и вряд ли бы успело так сильно раскалить металл. Ратмир дотронулся до нагрудника. Он был холодным и даже мокрым от утренней росы. Жжение не прекращалось ни на минуту.

— Хватит терять время, — вслух, сам себе, сказал витязь.

Голос оказался ужасно хриплым. Неожиданно для себя, Ратмир почувствовал, что его страшно мучает жажда.

Стараясь больше ни на что не отвлекаться и ни о чем не думать, воин слегка привстал и потянулся к копью левой рукой. Схватив древко, дружинник, стиснул зубы и резко вытянул копье из раны. Боль пронзила все тело и Ратмир, со стоном, снова лег на траву. Он тяжело дышал. Извлечение копья из раны стоило воину просто титанических усилий. Но останавливаться на этом было нельзя. Тело жгло все сильнее и сильнее и витязь, немного отдышавшись, с трудом перевернулся на живот.

— В лагерь я не доползу. Нужно добраться до леса, — Ратмир помнил, что сразу за этим лугом начинается темный лес. — В лесу я скроюсь от жгучего солнца.

Почему-то он был уверен, что причиной жжения всего тела является именно дневное светило. Аккуратно, превозмогая боль и жжение по всему телу, витязь пополз по заросшему влажной зеленой травой оврагу, оставляя за собой кровавый след на земле.

К кромке леса Ратмир дополз, когда солнце было в зените. Потеря крови оказалась не самой страшной проблемой для воина. Вся кожа покраснела под действием беспощадного светила так сильно, что витязь не чувствовал ничего, кроме страшной боли от ожогов по всему телу. Ратмир, в полубессознательном состоянии, заполз в чащу и уткнулся лицом в такой мягкий, прохладный и всегда влажный мох. Сил хватило только, чтобы высунуть язык и нащупать им хоть капельку воды. Больше витязь держаться не мог, и снова сознание покинуло его...

...Солнце ужасно слепило глаза, и Ратмир приложил ладонь к бровям, чтобы оглядеться. Вокруг не было ничего, кроме песка. Он был повсюду. Целые песчаные горы. И ни травинки вокруг. Небо же было ярко-голубым, без единого облачка. До боли в глазах воин всматривался в даль, в надежде увидеть хоть одно деревце, под которым можно было бы укрыться от безжалостного солнца, но напрасно. Вокруг не было ничего.

Ратмир слышал о бескрайних равнинах, где жили многочисленные кочевые народы, но там земля была покрыта травой и, изредка, на пути странников попадались кусты или деревья. Были там реки и озера. Здесь же не было ничего, кроме желтого песка.

— Наверное, я умер и попал в преисподнюю, — как-то отстраненно подумал Ратмир. — Что ж, не мало я грешил, будучи на земле.

Витязь вдруг вспомнил мать, отца, братьев и сестер.

— Наверное, им уже сказали о моем исчезновении. Мать, скорее всего, горько плачет, а отец, молча сидит на лавке, уставившись пустым взглядом в стену. Только бы кто-то нашел мое тело. Нельзя же, чтобы православный человек остался лежать мертвым в лесу на радость диким зверям, — по щеке воина потекла слеза.

— Да кто же меня найдет? Уж больно далеко я ушел от поля боя. И зачем только я погнался за этим рыцарем? — Ратмиру необходимо было срочно выплеснуть весь поток эмоций и он попытался закричать что есть духу, но так и не смог разлепить ссохшиеся губы.

В бессильной злобе воин упал на колени, прижал ладони к лицу и разрыдался.

Через некоторое время, снова взяв себя в руки, Ратмир принял решение идти наугад. В сложившейся ситуации иного выхода для дружинника не было. Оставалась надежда, что рано или поздно пески закончатся и витязь выйдет к лесу, реке или наткнется на бегущий ручей.

Дружинник шел не спеша, смотря себе под ноги, чтобы не видеть эти проклятые песчаные горы, синее небо и, ставшее за последнее время ненавистным, солнце. Мыслей в голове не было совсем. Они просто куда-то улетучились. Ратмиру так было даже легче. От постоянных переживаний, лишений и страха можно было бы запросто сойти с ума.

Солнце над головой оставалось всегда в зените, несмотря на то, что витязь шел уже несколько часов. Ратмиру крупно повезло, что он не заметил этой странности, иначе с ним бы случилась еще одна истерика.

Внезапно, воин каким-то неведомым ему чувством, уловил свежесть, вдруг появившуюся в раскаленном воздухе. Подняв глаза, Ратмир обомлел. На расстоянии всего в полверсты разлилось маленькое озеро, вокруг которого росли диковинные деревья, коих витязю никогда не приходилось видеть раньше. Стволы их были ровными, без единой ветки, будто отесанные бревна, а на верхушках развевалось несколько огромных листьев. Конечно, все это Ратмир отметил на подсознательном уровне. Сам же воин не мог думать ни о чем другом, кроме того, как бы поскорей добраться до спасительного озера и напиться воды.

Добежав до берега, Ратмир, не раздеваясь, бросился в воду. Он жадно пил ледяную жидкость, ни на секунду не задумываясь о том, как вода может быть такой холодной в этом ужасном жарком пекле. Глубина озерца была небольшой. Уровень воды достигал витязю по грудь. Он продолжал нырять, не веря своему счастью. В какой-то момент, в мозгу воина проскочила мысль, что в этом месте можно жить.

Внезапно, вода стала какой-то густой и соленой на вкус. Вынырнув, Ратмир вытер руками мокрые глаза и огляделся. Воды не было. Вместо нее была кровь. Целое озеро крови. В ужасе, дружинник рванулся к берегу. Сердце бешено колотилось, а солнце над головой вдруг начало гаснуть и вскоре наступила полная тьма...

Ратмир медленно открыл глаза. Жжение по всему телу бесследно исчезло, а лежать на влажном и мягком мхе было настолько приятно, что воин чуть снова не уснул. Усилием воли дружинник заставил себя перевернуться на спину и оглядеть рану в животе. За то время, что Ратмир был без сознания, мох под его телом стал бурым. Голова сильно кружилось, а во рту все пересохло.

— Еще немного и я истеку кровью, — подумал витязь. — Нужно снять доспехи и перевязать рану.

Ратмир медленно потянулся к броне и стал развязывать ремешки крепления. Усердно пыхтя и периодически корчась от боли, воин, наконец, справился с доспехом. Витязь отдышался, схватил зубами ворот рубахи, левой рукой потянул за ее низ и разорвал одежду на груди, обнажив живот. Вся нижняя часть рубахи была пропитана кровью и Ратмир, разорвав одежду на лоскуты, отбросил в сторону мокрые красные тряпки. Далее, витязь стал пристально осматривать рану. Несмотря на то, что весь живот был в крови, дружинник смог разглядеть небольшое отверстие от ранения, из которого медленно сочилась алая струйка. Ратмир в очередной раз поморщился от боли и принялся перевязывать рану.

Когда все было готово, он решил заняться сломанной правой рукой. Здесь все обстояло никак не лучше. Предплечье ужасно распухло и нарывало. Витязь нашел рядом палку и, с помощью остатков рубахи, привязал ее к руке. Стало немного полегче. По крайней мере, рука не лежала непослушной тряпкой на земле и не висела плетью во время движения.

С ногами все было совсем иначе. Ратмир смог ими пошевелить, встал на четвереньки и, держась за ствол дерева, поднялся во весь рост. Стоять было очень тяжело: ужасно кружилась голова, все тело болело, но, по крайней мере, ноги оказались не сломанными.

После оказания первой помощи самому себе, на витязя накатила новая волна усталости. Прислонившись спиной к стволу дерева, он закрыл глаза и попытался сделать несколько глубоких вдохов. Нельзя было терять ни минуты времени, ведь солнце начало клониться к закату, а идти в темноте по лесу раненому воину было бы намного тяжелей. Снова свалиться во мраке в какой-нибудь овраг и сломать себе шею дружиннику очень не хотелось.

— Я должен добраться до реки и утолить жажду, — вслух сказал себе Ратмир.

Губы его пересохли и потрескались. Во рту не было ни капли слюны, что доставляло дополнительные неудобства. Собравшись с духом, дружинник оттолкнулся от дерева и побрел неровной походкой в сторону Невы. Несмотря на то, что до реки было совсем недалеко, витязь несколько раз останавливался, чтобы присесть и передохнуть.

Наконец, Ратмир вышел к берегу. Держаться здесь было не за что и он, потеряв равновесие, упал на песок и покатился по пологому склону к реке. Пролежав довольно много времени, отплевывая песок, попавший ему в рот, дружинник на четвереньках пополз к воде.

Нева была спокойна на закате. Легкая рябь на поверхности размывала отражающееся в воде оранжевое солнце. Стало немного прохладней и свежее. Ратмир склонился над водой и, сначала, не поверил своим глазам. Из реки на воина смотрел кто угодно, но не он сам. Лицо было покрыто бурой коркой запекшейся крови вперемежку с грязью и пылью, и только покрасневшие воспаленные глаза заставляли поверить, что отражение принадлежит именно Ратмиру.

Утолив жажду, витязь бросился в реку с головой. В воде тело моментально расслабилось и даже, казалось, боль отступила. Напившись и отмывшись, воин выбрался на берег и лег на теплый речной песок. В эти минуты он думал, что все сложилось не так плохо и у витязя есть шанс выжить и вернуться домой. Ратмир даже улыбнулся и попытался снова уснуть...

...Витязь ехал верхом в полном обмундировании по бескрайнему лугу в сторону какой-то очень широкой реки. Недалеко от берега был разбит небольшой лагерь. По окружности его стояли синие палатки, а в центре — возвышался большой красный шатер с позолоченным куполом. По лагерю туда-сюда сновали люди в доспехах.

— Наверняка это лагерь какого-нибудь князя или хана, — подумал Ратмир, пуская своего черного, как ворон, коня рысью в сторону берега.

На самом деле витязь даже не представлял, как должен выглядеть степной хан и его лагерь. Никогда дружиннику не приходилось видеть войска кочевников, если не считать монгольских послов со свитой, приезжающих время от времени в Новгород к князю Александру.

Подъезжая все ближе и ближе к лагерю, Ратмира посетило странное чувство, что здесь что-то не так. Внимательно разглядывая все шатры, коней и людей, воин все никак не мог понять, что же не дает ему покоя. И только когда витязь подобрался к лагерю настолько близко, чтобы суметь видеть лица людей, он стал постепенно догадываться, что его встревожило. Все охранники лагеря были закованы в блестящие и явно не дешевые доспехи, на поясе у каждого висело по кривой сабле, а на кончиках конусообразных шлемов крепились кисти из конского волоса. Роста воины были невысокого, да и тела их сложены были как-то неправильно — плечи казались уже таза. Последним же знаком, заставившем Ратмира увериться в своих догадках было то, что ни один из близлежащих охранников лагеря не носил усов и бороды.

— Да это ж бабы! — в сердцах воскликнул витязь. — Вот такого я точно не ждал. Что ж, поеду, посмотрю, что здесь и как.

Дружинник направил своего коня к центру лагеря, где стоял красный шатер. Женщины-воины кланялись витязю и с добрыми улыбками смотрели ему вслед. Добравшись до центра лагеря, Ратмир спешился и подошел ко входу в красный шатер. По обеим сторонам большой палатки стояли две женщины-воина в позолоченных доспехах, украшенных драгоценными каменьями, от чего те сверкали на солнце так сильно, что, казалось, были способны ослепить любого, кто осмелится долго смотреть на эту невероятную броню. Одна из охранниц жестом пригласила Ратмира войти в шатер и витязь, улыбнувшись в ответ, зашел в палатку.

После слепящего солнечного света, дружиннику показалось, что в шатре царит кромешная тьма, но когда глаза Ратмира привыкли к мраку, он смог разглядеть богатое убранство палатки. Весь пол был выстелен мягкими звериными шкурами, на которых тут и там стояли открытые сундуки, доверху загруженные серебром, золотом и драгоценными камнями. Такого великолепия витязь не видел даже в палатах самого князя. И ведь это был походный шатер! У дальней от входа стенки горели два факела, между которыми стоял трон из какого-то неведомого черного металла, также покрытый драгоценностями.

На троне сидела черноволосая девушка. Она уже давно, с насмешливой улыбкой, внимательно разглядывала Ратмира. Витязь, растерявшись от такой роскоши, молча встал в центре шатра, не зная, что ему делать дальше, и только искоса поглядывая на девушку. Волосы ее были черными как вороново крыло. Глаза — большие, слегка зауженные и тоже черные. На ней была надета накидка из какого-то красного очень легкого материала, на запястьях — золотые браслеты, а на пальцах — кольца с драгоценными камнями. Несколько секунд красавица, улыбаясь, смотрела прямо в глаза Ратмиру, затем, не спеша, поднялась с трона и легкой походкой направилась к витязю.

— Разве тебе не мешают твои тяжелые доспехи, молодой воин? — промурлыкала девушка. — Сними их скорей. Хотя нет... лучше я сама, — красавица вплотную подошла к Ратмиру и принялась развязывать ремешки, заставлявшие доспехи держаться на теле витязя.

Затем, незнакомка присела и принялась снимать сапоги дружинника. Оставшись в одной рубахе и штанах, Ратмир засмущался еще больше. Ему было ужасно стыдно признать, что он — воин князя новгородского, вдруг стал полностью беззащитен перед этой иноземной красавицей.

— Не смущайся, витязь. Хочешь, я тоже разденусь? — и девушка легко сбросила одежду, распустив свои длинные черные волосы, упавшие ей на плечи и грудь.

Красавица прижалась к дружиннику.

— Теперь ты один из нас, Ратмир, — ласково сказала красавица и поцеловала воина в губы. Больше держаться витязь не мог. Он крепко обнял черноглазую незнакомку и стал покрывать ее лицо, шею и плечи поцелуями.

Внезапно случилось страшное. Резкий трупный запах ворвался в ноздри витязя, и он в ужасе отпрянул от девушки. Кожа незнакомки вдруг стала чернеть и кусками опадать на пол. Глаза исчезли. Вместо них в черепе появились черные провалы, а волосы вдруг поседели и осыпались. Через несколько секунд перед Ратмиром уже стоял страшный скелет, медленно оседающий на пол и превращающийся в труху. Витязь закричал и бросился прочь из шатра. В голове его прозвучал голос девушки: "Очнись, Ратмир"...

Воин открыл глаза. Вокруг все изменилось. Ратмир изменился.

Ратмир. Вампир Средневековья

Глава 2

Внутренний голос Ратмира подсказывал ему, что мир вокруг стал другим. Воин поднялся на ноги и медленно пошел к лесу прочь от берега. Пройдя несколько шагов и оказавшись в чаще, витязь остановился и начал слушать. Лес вдруг ожил. Справа, на расстоянии в треть версты, шелестя крыльями, пролетел филин. Слева — всего в пяти шагах от воина, в своей норе заворочался какой-то зверек довольно крупных размеров.

— Наверное барсук, — спокойно подумал Ратмир и посмотрел вдаль прямо перед собой.

Там, впереди, в зарослях кустов, зашевелилась косуля. Внезапно, воин почувствовал ужасный голод и, не теряя времени, бросился к кустарнику, скрывающему за собой животное. Косуля почуяла опасность и рванула прочь. Ратмир не захотел так просто отпускать добычу и бросился за ней.

Несмотря на темную ночь, витязь четко видел все предметы перед собой и, не сбавляя темп, легко огибал стволы деревьев, попадающиеся ему на пути. Погоня продолжалась довольно долго, но Ратмир не чувствовал усталости. Напротив, витязь сумел увеличить скорость бега и не отставал от своей жертвы. Упоенный неиссякаемой энергией, бурлящей во всем теле, воин стал оглядываться по сторонам, на бегу наблюдая за тайной жизнью ночного леса.

В один короткий миг, Ратмир отвлекся, следя за лисицей, бегущей мимо по своим делам, и не заметил низко висящую толстую ветку. Удар получился сильный. Упав на землю, дружинник обеими руками схватился за расшибленный лоб. На ладонях оказалась кровь.

— Но как же так? — витязь, не обращал внимания на кровь, текущую по лицу.

Он смотрел на свою, совершенно здоровую правую руку. Даже повязка с палкой куда-то делась. Видимо слетела во время бега. Ратмир снова осторожно пошевелил пальцами, согнул руку несколько раз в локте. Никакого намека на вчерашний перелом. Вчерашний? Ведь дружинник даже не знал, как долго он был на берегу без сознания.

Стараясь пока не думать о запутанных вещах, а разобраться с текущей обстановкой, Ратмир стал осматривать рану в животе. Отверстия не было. На месте раны розовел небольшой шрам.

— Это какое-то чудо! Господи, это просто чудо! — радостно воскликнул воин. — И ведь я бежал по лесу на совершенно крепких и здоровых ногах. Не иначе, как сама Богородица пришла мне на помощь?!

Улыбка медленно стала сползать с лица дружинника, а в душе поселилась тревога. Ратмир вспомнил человека с бледным лицом и его слова.

— Он обещал мне долгую жизнь, — пробормотал витязь. — Неужели это был не сон и не бред? Неужели незнакомец сделал меня таким, как он? Как иначе можно объяснить то, что, несмотря на все увечья, я жив и полон сил? О, как же меня мучает голод!

Ратмир ощутил, как улетучиваются все тревожные мысли и только голод и инстинкт охотника начинают овладевать разумом. Рука нащупала рукоять кинжала, висящего на поясе и витязь, на полусогнутых ногах, тихой поступью направился в чащу леса на поиски добычи.

Полностью отдавшись чувству голода, дружинник даже не обращал внимания, что, несмотря на темную ночь, в глухом лесу, он видит почти также хорошо, как и днем. Взгляд Ратмира постоянно скользил по земле в поисках следов какого-нибудь крупного животного. Мысленно витязь уже упрекнул себя в том, что погоня за косулей была весьма глупой затеей. Теперь же, он решил сменить методы ведения охоты и найти новую жертву по следам. Звериных троп в этом лесу было немало и Ратмир, благодаря своему богатому охотничьему опыту и новому ночному зрению, мог с легкостью определять, кто из животных здесь проходил.

Спустя несколько часов безуспешных поисков, витязю повезло. Он наткнулся на кабанью тропку. Упав на колени рядом с неясным следом животного, дружинник склонил голову к земле и принюхался. След пах кабаном так сильно, как будто животное находилось совсем рядом. Страдая от страшного голода, Ратмир в очередной раз не придал значения тому, что его нюх этой ночью стал таким же острым, как у собаки. Воин хищно оскалился и устремился вперед по кабаньей тропе, не упуская следы из поля зрения. Дружинник старался бежать как можно тише, так как знал, что кабан летом ведет ночной образ жизни, вместо того, чтобы мирно сопеть и похрюкивать под деревом, видя свои кабаньи сны. Вдобавок ко всему, Ратмир периодически останавливался и старался определить направление ветра, чтобы раньше времени не выдать себя. Эти животные плохо видят, тем более, ночью, но нюхом обладают отменным.

Тонкий слух витязя уловил хрюкающие звуки впереди. Подойдя ближе, Ратмир увидел средних размеров кабана, увлеченно роющего землю у одного из деревьев. Подойти полностью незамеченным к животному у дружинника не получилось. Кабан прекратил рыть землю, поднял грязное рыло вверх и зашевелил пятачком, нюхая воздух. Дольше ждать Ратмир больше не мог. Чувство голода затмило все остальные, а на глаза, как будто, опустилась белая пелена.

Молниеносным рывком витязь бросился к животному, на бегу выхватывая нож и направляя его острие в сторону будущей добычи. Всем своим весом дружинник навалился на кабана и повалил его на бок, нанося удары ножом в грудь животному. Зверь страшно визжал и сучил всеми четырьмя ногами, но воин крепко прижал кабана к земле, не переставая бить его ножом. Сопротивление животного становилось все менее упорным и вскоре прекратилось. Ратмир бросился ловить ртом кровь кабана, льющуюся из многочисленных ран, жадно глотая темно— красную соленую жидкость. Насытившись, витязь упал рядом с тушей все еще умирающего животного. На перепачканном кровью лице дружинника, светилась блаженная улыбка, а белая пелена стала потихоньку проходить.

Ратмир как будто вышел из оцепенения. Повернув голову и взглянув на мертвого кабана, витязь вдруг осознал, что он только что убил этого зверя и выпил всю его кровь. К горлу подкотил ком и дружинника вырвало прямо на землю.

Уходя все дальше от места ужасной трапезы, Ратмир пытался осмыслить все, что произошло с ним за эти дни. Вокруг не было ни души, и воин не стеснялся говорить вслух с самим собой.

— Я стал упырем... Но ведь это все сказки для детей. Кто в это поверит? — витязь пытался успокоиться. — Но я выпил кабаньей крови и насытился. Разве простой человек может пить сырую кровь? Как можно хотеть выпить крови? И я не понимал, что делаю. Как будто дикий зверь поселился во мне в тот момент. Может мне все снится? Может, я безумен? — дружинник не знал ответов на свои вопросы.

Он шел к реке, чтобы снова смыть с себя грязь и кровь, к которой он поневоле стал привыкать.

Умыв лицо и руки, Ратмир немного успокоился и стал думать, что ему делать дальше. Как назло в голову ничего не приходило и воин, сплюнув в воду, решил сначала вернуться за своими доспехами в лес и отыскать шлем и топор в овраге. По пути дружинник задумался о том, что после того как он выпил кровь кабана, тело его окрепло еще сильней и сил вдвое прибавилось. Энергия просто распирала Ратмира и он перешел на бег.

Еще издали витязь почуял запах крови, исходящий от грязных остатков своей рубахи и без труда нашел место, где были разбросаны доспехи. Почему-то Ратмиру захотелось попробовать, какова его кровь на вкус и он, взяв в руки красную тряпку, слегка ее лизнул. Воин поморщился. Кровь оказалась ужасно горькой и дружинник начал отплевываться. В мозгу появилась догадка — старая.

— Нельзя пробовать старую запекшуюся кровь, — подумал Ратмир и принялся поднимать доспехи с земли.

Сейчас надевать их совсем не хотелось. Да и в этом не было необходимости. Взяв броню в руки, воин отправился в сторону луга на поиски своего шлема и топора.

И снова витязю помогла его же собственная кровь. Когда Ратмир в полубессознательном состоянии, пытаясь скрыться от солнца, полз к лесу, он потерял много крови из раны в животе. Кровь так и осталась на стеблях травы и земле. Сейчас же дружинник видел перед собой целую кровавую тропинку, ведущую из леса прямо к оврагу, откуда тянулся тяжелый запах мертвечины.

— Мертвая лошадь, — с отвращением подумал Ратмир. Запах был настолько сильным, что забивал остальные.

Недовольно морщась, дружинник спустился в овраг. Его шлем лежал на дне среди густой травы. Топор также был рядом. Подняв их, витязь поспешил прочь, чтобы больше не чуять этот противный запах. Ратмир отошел подальше от оврага, сложил свои доспехи и оружие в кучу и лег на траву. Рано или поздно, ему предстояло решить, как поступить дальше.

— Смогу ли я вернуться домой? — задумался дружинник. — Смогу ли я и дальше жить среди людей? Поймут ли горожане, что я изменился? — вопросов было гораздо больше, чем ответов.

Так, погрузившись в раздумья, витязь лежал до тех пор, пока небо на востоке не начало сереть. Занималась заря...

Резкое чувство тревоги отбросило все мысли прочь.

— Всходит солнце! Убьет ли оно меня как во сне? Вдруг я превращусь в горящий столб, — Ратмир забеспокоился.

Решив не искушать судьбу, он, подняв свои пожитки, бросился к лесу в поисках укрытия.

Лес был густой, но воин опасался, что солнечные лучи смогут достать его под любым деревом. Лихорадочно, дружинник искал выход из сложившейся ситуации. Ему повезло. Под одним из поваленных деревьев оказалась большая нора. Конечно, это была медвежья берлога, брошенная своим хозяином по весне. Вскрикнув от радости, Ратмир бросился в нору. Внутри оказалось довольно просторно и, что главное, сухо. Пол медвежьего убежища был устелен сухой травой и мхом. Вполне удобно.

Солнце, тем временем, начало подниматься и витязь подумал, что еще чуть-чуть и он бы сгорел дотла. Теперь, найдя отличное убежище, дружиннику не терпелось проверить, насколько опасен для него солнечный свет и стоит ли его вообще бояться.

Прождав несколько часов и, наконец, дождавшись того момента, когда солнце начало освещать место рядом со входом в берлогу, Ратмир осторожно протянул руку и подставил тыльную сторону ладони под лучи светила. Несколько секунд не происходило ничего, но затем рука покраснела, запахло жареным мясом, и сильная боль пронзила конечность воина. Дружинник отдернул обгоревшую руку и еще долго, в недоумении, ее разглядывал.

— Как может простое солнце сжечь человека? — витязь никак не мог этого понять. — Ведь я всю жизнь провел под его лучами. Почему? — новый поток вопросов закружился в мозгу Ратмира.

Вдруг, молнией, в сознание проникла одна мысль, которую так тщательно гнал от себя витязь.

— Я больше не человек. Я упырь... Порождение ночи. — дружинник закрыл глаза и усталость, внезапно, сковала все его тело.

Ратмир уснул.

Проснувшись, витязь с удовлетворением отметил, что если ему что-нибудь и снилось, то он этого не помнит. Солнце уже зашло, и тьма снова окутала лес.

— Мой час, — невесело пробормотал Ратмир и вылез из берлоги.

Он испытывал чувство легкого голода и, первым делом, чтобы не впасть в непонятное безумие как вчера, решил поохотиться. Без труда найдя оленью тропу, по которой животные ходили на водопой, витязь поспешил на поиски новой жертвы. Следуя по тропе вперед, дружинник почуял едва уловимый запах дыма.

— Неужели в этой глуши живут люди? — удивился Ратмир.

Он решил проверить свою догадку, свернул с тропы и отправился на запах.

Пройдя несколько дюжин шагов, воин обнаружил старую землянку. Обычный человек едва ли заметил бы ее, даже если бы проходил неподалеку. Поросшее сверху мхом и травой жилище, выдавала только старая черная деревянная дверь, да и ее заметить было не так-то легко. К землянке Ратмира вывел его острый нюх. Подойдя к двери, витязь остановился и стал прислушиваться. Внутри жилища и вокруг него царила полная тишина. Запах дыма был слабым. Значит, здесь жгли костер уже давно.

Дружинник попытался открыть дверь, но она развалилась. Выругавшись, Ратмир вошел внутрь. Помещение оказалось очень тесным. На полу валялось несколько истлевших звериных шкур, а у дальней стены стояла деревянная лавка. Вот и все убранство жилища. Но воин возликовал. Ему ведь необходимо было найти прочное укрытие от смертельных солнечных лучей, а землянка подходила для этой цели как нельзя кстати. Сложив доспехи и топор на полу своего нового убежища, Ратмир вышел наружу и вернулся на тропу.

Олень с огромными ветвистыми рогами стоял на песчаном берегу Невы и пил воду, время от времени, шевеля длинными ушами, вслушиваясь в звуки ночного леса. Витязь, наученный горьким опытом охоты за косулей, стал осторожно подкрадываться к животному с подветренной стороны. Подойдя достаточно близко для рывка, Ратмир прыгнул. Олень успел поднять голову и попытался, было, сбежать, но витязь, ловким движением рук, ухватил животное за шею и повалил на песок. Выхватив из-за пояса нож, воин перерезал оленю горло и вцепился губами в рану. Кровь теплым потоком хлынула в горло Ратмира и он, закатив от удовольствия глаза, насладился трапезой.

Покончив с оленем, дружинник снял с него шкуру и бросил мертвую тушу в реку. Сам же склонился над водой и принялся смывать с себя кровь. На этот раз, воин не испытывал отвращения. Ратмиру стало ясно, что пить кровь — это единственный способ, чтобы выжить, а он, как боец, привык выживать.

Сегодня была полная луна, которая давала достаточно света. Умывшись, витязь принялся вглядываться в свое отражение в воде. Дружинник открыл рот и увидел четыре острых клыка. К счастью, они не были такими же длинными как у бледного незнакомца и легко прятались во рту. Почему-то клыкам Ратмир даже не удивился. Уж слишком много странных событий с ним произошло за эти дни, поэтому появление клыков казалось воину сущим пустяком.

Удивили витязя его глаза: выразительные и такие голубые. Ратмир и раньше мог похвастаться голубизной своих глаз, но теперь они выглядели гораздо ярче. Улыбнувшись и подмигнув своему отражению, Ратмир встал, взял свежесодранную шкуру оленя и отправился искать землянку.

Витязь выбросил все полуистлевшие, пропахшие пылью, звериные шкуры, устилающие пол землянки, вытер пыль с лавок и деревянных жердей, образующих стены жилища, и кое-как вымыл пол, предварительно намочив одну из старых шкур в реке. Затем, дружинник натаскал сухих веток, хвороста и сложил их в кучу. Далее было самое трудное — развести огонь.

Взяв сухую палку и тщательно ее осмотрев, Ратмир вырезал в ней небольшое углубление, куда положил пучок сухой травы. Другую палку одним концом витязь вставил в это углубление и принялся вращать. По своему опыту дружинник знал, что такой способ добычи огня совершенно неблагодарен. Иной раз приходится приложить много усилий и потратить достаточно большое количество времени, чтобы зажечь костер, не имея при себе кресала. Но на этот раз все случилось иначе. Ратмир смог вращать палку с такой скоростью, что сухая трава моментально задымилась и начала тлеть. Витязь раздул тлеющую солому и развел огонь.

По правде говоря, костер воину был не так уж и необходим. Ратмир не чувствовал холода, ему не нужно было готовить пищу, а ночью он видел почти так же хорошо как и днем. Просто, по старой привычке, воину захотелось добавить немного уюта в свою новую ночную жизнь.

Витязь просидел у костра до самого рассвета, думая о своих родных, горожанах, Великом князе и о прошедшей битве. В том, что новгородцы победили, Ратмир даже не сомневался. Уж очень был упорным натиск дружины и горожан. Как жаль, что теперь он — упырь и не сможет вернуться домой, обнять мать и рассказать братьям и сестрам о великой победе над шведскими захватчиками. Многое бы сейчас отдал дружинник, чтобы снова увидеть родные стены Великого Новгорода. Теперь это было невозможно. Под утро, воин спустился в землянку, лег на лавку и крепко уснул.

Время шло. Ночи сменяли друг друга, а Ратмир продолжал выслеживать животных, перерезать им горло и пить кровь. Теперь, такой способ охоты казался витязю вполне естественным. Каждый раз он снимал шкуру с убитого животного, сушил и стелил ее на пол в своей землянке. Создавая некоторое подобие уюта, он старался меньше тосковать по дому.

— Того что было уже не вернешь, — сам себе говорил дружинник, каждую ночь сидя у костра и задумчиво глядя на причудливо пляшущие языки пламени. — Какой позор я навлеку на свою семью, явившись домой спустя столько дней. Что скажет отец, узнав, что я стал чудовищем? Как смогу я объяснить матери, что теперь я боюсь солнца и пью кровь животных? — витязь невесело рассмеялся, представив, как будет просить у холопов собрать ему побольше свежей крови на завтрак.

Все это казалось Ратмиру полным абсурдом, но при этом, воин ни на секунду не сомневался в том, что он все еще состоит в дружине на службе князя. Дружинник решил, что со следующей ночи начнет обходить окрестности, проверяя, не идут ли на Новгород враги. С этого времени, Ратмир, помимо охоты и обустройства своего жилья, занялся охраной своих новых владений. Каждую ночь он обходил небольшой участок леса и берега реки в поисках неприятелей. Таким образом, витязь смог убедить себя, что он все еще полезен как своему князю, так и народу Новгорода.

Ночи стали холодней. Зачастили дожди, и по лесу гулял ветер. Всего этого Ратмир не боялся. Ему не было холодно, а вода, летящая с небес, мало беспокоила воина. Пол его землянки был полностью устлан шкурами разных животных. Теперь дружинник покрывал ими лавку и вешал их на стены. Жилище казалось витязю очень теплым и уютным. Это был его дом. Ратмир старался найти себе как можно больше различных занятий, чтобы скоротать скучные ночи. Из шкур убитых им волков, воин стал изготавливать себе теплую одежду на зиму. Делать этого он не умел, но времени было предостаточно и дружинник, проявляя недюжинное усердие, старался, как мог. Кровь волков оказалась не вкусной, но вот шкуры их очень нравились Ратмиру. Он уже представлял, как будет скользить по ночному заснеженному лесу в новой меховой одежде, практически сливаясь с окружающим миром, в поисках свежей добычи.

Еще одним новым занятием воина стал уход за доспехами и оружием. Дружинник ходил к берегу реки, набирал горсть песка и отправлялся к своему костру. Там он вырезал кусок звериной шкуры, посыпал его песком и, при помощи такого нехитрого инструмента, принимался шлифовать свой нагрудник, состоящий из пластин. С помощью речных камней, ставших идеально гладкими под действием течения воды, витязь точил свой нож и топор, чтобы оружие было всегда в хорошем состоянии. Вскоре, через несколько ночей, доспехи Ратмира заблестели как раньше, а оружие стало острым как бритва.

Выпал первый снег. Многие животные попрятались в своих норах, чтобы впасть до весны в спячку. Воин, не смотря на то, что мог с легкостью найти любую нору, потерял всякий интерес к спящим животным. Дружиннику был важен не только момент питания, но и сам процесс охоты. Выслеживать и уничтожать добычу стало основным смыслом его жизни. А какой интерес нападать на беззащитное спящее существо?

Главным рационом Ратмира стали олени, косули, кабаны и лоси. Воин встречал следы медведей, но пока с ними не сталкивался, хотя уже стал задумываться об охоте на хозяев леса. Ему казалось, что накидка из медвежьей шкуры, поверх волчьей рубахи замечательно дополнит его лесной меховой доспех. Но нападать на зверя, в его же берлоге, было совершенно не интересно. А где же найти медведя зимой? Такой случай подвернулся.

Однажды, Ратмир сидел у костра и точил свой топор, думая о таком далеком и недосягаемом доме. Рядом лежала туша недавно убитого им лося. Витязь уже напился его крови и притащил животное к землянке, чтобы на месте снять с него шкуру и отделить огромные рога.

Внезапно, нюх дружинника уловил медвежий запах. Ратмир поднял голову и стал оглядываться по сторонам. Неподалеку, среди деревьев, внимательно наблюдая за человеком, стоял он — хозяин леса. Видимо, косолапый учуял запах убитого лося и по кровавым следам, оставленным на снегу, вышел к землянке.

— Ну, здравствуй, сосед, — прошептал воин. — Не спится тебе, зимой?

Ратмир медленно поднялся, удерживая в правой руке топор. Медведь оказался шатуном. Эти звери, не успевшие скопить достаточно жира на зиму, не торопятся залечь в берлогу, а продолжают бродить по лесу в поисках пищи. Шатуны отличаются повышенной агрессивностью и, мучимые голодом, не редко появляются вблизи человеческого жилья, устраивая засады на двуногую дичь.

Между тем, косолапый пошел по кругу среди деревьев, чтобы встать с подветренной стороны и подготовиться к нападению. Дружинник внимательно следил за всеми перемещениями зверя, готовясь отразить атаку. Наконец, медведь, не издав ни звука, бросился к полянке, на которой горел огонь. Обогнув костер, хозяин леса прыгнул на витязя. В последний момент, Ратмир отскочил в сторону, сделал кувырок и встал на одно колено, занося над головой топор и готовясь к схватке. Тряхнув своей огромной головой, косолапый открыл пасть и грозно зарычал, поджав верхнюю губу. Воин подпрыгнул и попытался нанести удар топором сверху по спине зверя, но медведь опередил дружинника. Он махнул лапой и острые огромные когти, пробив рубаху из волчьей шкуры, вонзились Ратмиру прямо в грудь. Охотник отлетел в сторону и упал на землю.

В недоумении, витязь уставился на лесного великана, медленно подступающего к нему. За многие ночи, что провел дружинник в этом лесу, он привык выступать в роли охотника и побеждать, но никак не становиться дичью. С другой стороны, Ратмиру понравилось то, что ему наконец-то попался серьезный соперник, с которым придется повозиться.

Медведь наступал. Поднявшись на задние лапы, он приготовился всем своим весом задавить двуногого, лежащего перед ним. Воин снова увернулся и успел вскользь ударить хищника по внутренней стороне задней лапы. Зверь взвыл от боли. Ратмир отбежал в сторону и осмотрел свою грудь. Волчья шкура пропиталась кровью и, кажется, были сломаны несколько ребер.

— Пустяки, — прошептал дружинник и крикнул воющему медведю: "Как тебе, косолапый, больно? Теперь ты понял, кто здесь хозяин леса?"

Витязь бросился на бурого. Медведь, злобно рыча, снова попытался встать на задние лапы, но получил удар топором в грудь и завалился на спину. Ратмир прыгнул на поверженного хищника сверху и еще несколько раз ударил уже бывшего хозяина леса в грудь. Шатун затих и испустил дух. Воин медленно поднялся и, кривясь от боли, стянул с себя волчью шкуру. На груди были три глубочайших пореза, оставленные длинными когтями медведя. В глубине ран белели части костей. Руки и грудь дружинника побледнели, появилось сильное чувство голода. Витязь склонился над поверженным зверем и стал глотать остатки крови, вытекающей из его ран.

Насытившись, Ратмир вырезал полоску оленьей шкуры, висящей на стене землянки и, обмотав ее вокруг себя, зажал рану. Затем, витязь стал набирать горсти снега и вытирать грудь от крови. Помывшись таким образом, дружинник подошел к мертвому медведю и деловито принялся снимать с него шкуру.

Две ночи спустя, на груди воина не было и следа от полученных травм.

Жизнь Ратмира снова потекла, как и прежде. Каждую ночь витязь шел на охоту, осматривал свои владенья в поисках врагов и возвращался к землянке, где сидя у костра, точил оружие, шлифовал доспехи, шил одежду из звериных шкур, стягивая их между собой сухожилиями животных.

В дальнем углу на краю лавки лежал кристально белый шлифованный череп медведя, а его шкура служила дружиннику плащом с капюшоном в виде головы зверя для защиты от сильного ветра и снегопада. По правде говоря, витязь не боялся ни снега, ни ветра. Ему доставлял удовольствие тот факт, что, выходя на охоту в медвежьей шкуре поверх плеч, он как бы показывал всей живности вокруг, кто является истинным хозяином этого леса.

Однажды, возвращаясь к реке после удачной охоты (Ратмир всегда предпочитал умываться после того, как пил кровь), со скуки, витязь снял с ветки одного из деревьев снегиря. Маленькая птичка спала, нахохлившись, то и дело, переминаясь с одной лапки на другую. Морозы стояли крепкие.

— Замерз, малыш? — тихо сказал воин и попытался согреть снегиря своим дыханием.

Изо рта Ратмира вырвался холодный поток воздуха и птица, испуганно моргая глазками-бусинками задрожала еще больше. Только сейчас дружинник вдруг осознал, что совсем не дышит. Это стало для него большим ударом.

— Я полностью мертв. Человек не может не дышать, — в отчаянии проговорил охотник.

Худо-бедно, но он смирился с тем, что ему приходится пить кровь, чтобы выжить и прятаться от солнечного света, но не дышать совсем, то есть быть абсолютно мертвым — это ужасно. Ратмир приложил ладонь левой руки к груди. Его сердце не билось. От непонимания и отчаяния, дружинник был готов рвать на себе волосы.

— Как я могу ходить, говорить, спать, если я не жив? — гнетущая усталость вдруг навалилась на воина и он, так и не дойдя до реки и не умывшись, вернулся к себе в землянку и завалился спать.

В лес, где жил Ратмир, пришла весна. Снежные шапки, покрывающие ветви деревьев, потихоньку стали исчезать. Тут и там появлялись проталины, а на них зацветали подснежники. Охотник сорвал несколько красивых цветков и отнес к себе в землянку, развесив их по разным углам. Подснежники источали прекрасный аромат свежести, новой жизни, который дружинник, находясь в своем жилище, с радостью вдыхал. Казалось даже, что внутри землянки стало как-то светлее и уютнее.

Проснувшись на закате в отличном расположении духа, Ратмир сладко потянулся до хруста во всем теле, надел свои меховые одежды и отправился на охоту. Этой ночью он долго шел по следу дикого кабана и, не замечая того, покинул свои "владения", границы которых сам же себе и очертил. Воин бежал по кабаньей тропе достаточно долго и подумывал уже вернуться назад и напасть на след другого животного, но внезапно для себя, вышел на дорогу, протоптанную копытами лошадей и полозьями множества саней. Кое— где снег уже сошел, но люди, по прежнему, ездили на санях, так как колеса могли увязнуть в грязных, наполненных до краев водой колеях.

Внимательно осмотревшись, Ратмир определил, что эта дорога довольно часто используется людьми, потому как множество свежих следов было оставлено прямо на голой земле, где совсем еще недавно лежал снег. Приняв решение посмотреть, куда же ведет дорога, охотник побежал вперед. Не пройдя и нескольких верст, витязь почуял дым костра и, пригнувшись, помчался на запах, скрываясь среди деревьев.

У дороги стояли распряженные сани. Неподалеку, на небольшой поляне, догорал костерок, а рядом с ним, укрытые звериными шкурами, спали люди. Лошади, привязанные к деревьям, дремали стоя. Ратмир тихо обошел лагерь кругом и стал подбираться с подветренной стороны. Подойдя достаточно близко к месту ночлега людей, охотник лег на землю и подполз к сосне, укрывшись за ее толстым стволом. Спящих людей оказалось четверо. Все, кроме одного, крепко спали, тихо похрапывая во сне. Одному же из них никак не удавалось уснуть. Человек постоянно ворочался, стараясь лечь поудобней.

Наконец, он встал и побрел к деревьям, чтобы облегчиться, бормоча какие-то проклятия себе под нос. Ратмир вскочил с места и бесшумной тенью скользнул к деревьям, растущим по левую сторону от идущего человека. Мужчина остановился, приспустил штаны и стал мочиться на ствол средних размеров сосны. Охотник находился рядом и пристально следил за человеком. Ратмир слышал спокойный стук сердца и внимательно смотрел на артерию мужчины, пульсирующую на голой шее человека. Витязь почувствовал сильный голод. Стук биения сердца усиливался до боли в ушах, а проклятая артерия пульсировала все чаще и чаще. Кровь, быстро бегущая по венам человека, манила Ратмира так сильно, что он, сам не замечая того, открыл рот, уронив на землю несколько капель вязкой слюны. На глаза опускалась пелена.

Томимый жаждой, охотник больше не мог себя контролировать и бросился на мужчину. Человек не подозревал ни о чем. Он, закончив свои дела, принялся надевать штаны, и в этот миг сильная рука зажала ему рот, а в шею вцепились острые клыки. Мужчина, напрягшись всем телом, вдруг расслабился, глаза его закатились, в голове заиграла приятная, неведомая доселе музыка, на лице появилась улыбка блаженства, а сознание погрузилось в приятную дрему...

Не разбирая дороги, Ратмир бежал прочь от того страшного места. Леденящий ужас проник в душу витязя, а в голове кружилась только одна мысль: "Почему я это сделал?"

Домчавшись до своего убежища, воин ворвался в землянку, упал на шкуры и закрыл лицо руками. Перед глазами стоял лик мужчины с прикрытыми глазами, с каждой секундой, становящийся все бледней и бледней. Охотнику было страшно оттого, что он убил человека.

Конечно, Ратмир не был слишком мягкосердечным и впечатлительным. В свои двадцать пять лет он мог смело похвастаться достижениями в ратном труде. Витязь давно сбился со счета, скольких врагов он отправил на тот свет. Но это было в бою, где существует одно правило: убей ты, или убьют тебя. Многие старшие товарищи считали Ратмира своим братом и легко бы доверили ему прикрывать свои спины во время схватки с противником.

Здесь все обстояло иначе. Охотник просто выпил кровь другого человека до последней капли. При этом, все произошедшее казалось таким естественным, как будто Ратмир всегда этим занимался. А человек, дернувшийся по началу, прекратил все попытки сопротивления, и, казалось, даже наслаждался происходящим. Самое же страшное для витязя было то, что кровь мужчины оказалась в тысячи раз вкуснее крови любого из животных, на которых охотился воин.

Но и это было еще не все. По какой-то причине, во время того, как Ратмир пил кровь, в его голове постоянно всплывали какие-то образы: лица незнакомых ему ранее людей, деревень, которых он никогда не видел, дорог, по которым он никогда не ходил. А когда охотник осушил человека до последней капли, он непроизвольно лизнул две крошечные ранки на шее мужчины и аккуратно положил бездыханное тело на землю под деревом.

Проснувшись следующей ночью в своей землянке, Ратмир моментально вспомнил все события, произошедшие с ним накануне. Теперь ему казалось, что все не так страшно и даже с таким грехом можно продолжать жить или, в его случае, не жить дальше. Во рту все еще стоял вкус сладкой, ни с чем несравнимой крови убитого им человека. Воин выбрался из землянки и, с наслаждением, вдохнул свежий аромат ночного леса. Как ни странно, но чувство голода не мучило дружинника совсем, как это обычно бывало каждую ночь.

— Неужели человеческая кровь намного питательней, чем у животных? — с удивлением подумал Ратмир и, решив не идти сегодня на охоту, отправился осматривать свои владения.

В лесу все было тихо и спокойно, и витязь, довольный осмотром окрестностей, решил вернуться к своему жилищу, разжечь костер и посидеть в тишине, углубившись в свои мысли. Мыслей было немало. Прежде всего, охотник думал о доме, вспоминал мать и отца, братьев и сестер. Странно, прожив в лесу почти год, Ратмир с трудом помнил лица своих родных. Дружинник чувствовал, как с каждой прожитой ночью, здесь, среди природы, он становится все более диким и жестоким.

— Но разве возможно жить иначе? — успокаивал себя, воин. — Как я смогу жить в городе среди людей, если я сам не человек? Они сразу же все поймут и убьют меня. Нет, пусть уж лучше мои родные оплакивают меня и считают героем, погибшим в бою, чем боятся и ненавидят, считая мерзким упырем.

Эти невеселые мысли расстроили охотника и он решил подумать о более насущных делах. В первую очередь, Ратмир решил через несколько ночей снова отправиться к дороге и, если повезет, встретить там людей. Ему не давал покоя вкус крови того несчастного путника.

— Интересно, как его звали... И что за видения меня посещали? — Ратмир задумчиво посмотрел на небо.

Ночь подходила к концу, и витязь решил отправиться спать в свою землянку.

Две последующие ночи подряд охотник рыскал по дороге в надежде встретить людей, но безуспешно. Ему больше не хотелось охотиться на животных, но иного выбора не оставалось. На третью ночь, мучимый ужасным голодом, Ратмир бросился на поиски хоть какого-нибудь живого существа. На этот раз жертвой оказался старый волк. Кровь его была отвратительной на вкус и, вдобавок к этому, витязь долго плевался шерстью, набившейся ему в рот во время еды. С недавних пор, Ратмир стал сам себя называть охотником, а питье крови — "едой" или "трапезой". Так ему было легче принять то, чем он занимался уже почти год.

Следующей ночью воин снова отправился к дороге в поисках людей. Он долго напрягал слух, чтобы услышать хоть один звук, который мог бы издать человек, его конь или телега. Все было тщетно. Ни скрипа колес, ни ржания лошадей, ни разговоров людей витязь не услышал. Обнюхивание окружающего воздуха также ничего не дало и, раздосадованный неудачей, Ратмир, снова отправился на поиски четвероногой жертвы.

Шли ночи. Теперь, уже бывший дружинник, постоянно ходил к дороге на охоту, но удача, как будто оставила его.

— Неудивительно, — ворчал охотник. — Какой глупец будет ходить по лесным дорогам в такой темноте. Да и дороги такие ужасные, что ни конному, ни пешему никак по ним не пройти.

Ратмир был прав. Зима отступала перед натиском весны. Снега становилось все меньше, а тающая вода размыла дорогу до такой степени, что она превратилась в настоящее болото, в котором легко бы увязла любая телега.

— Нужно дождаться, когда земля подсохнет, и люди снова отправятся в путешествия по этой дороге, — решил витязь и, сплюнув в мокрую грязь, побрел прочь от этого места.

Дни становились заметно теплей. Снег оставался лежать только в самых укромных уголках большого леса, куда не смогли бы достать даже жаркие лучи вездесущего солнца. Земля покрывалась новой, свежей и сочной травой, а в кронах деревьев снова закипела шумная птичья жизнь. Медведи, проснувшись после зимней спячки, сонно бродили по лесу, стараясь найти себе полянку, где бы можно было поваляться под солнцем и прогреть свои кости. Ночи стали заметно короче и Ратмир, не забывая об этом, старался не засиживаться подолгу у дороги, чтобы успевать вернуться в свое убежище до рассвета.

Расчет охотника оправдался. С приходом весны на дорогу вернулись люди.

В одну из ночей, витязь, по привычке отправился к дороге и сразу же обнаружил новые следы.

— Проехала телега, запряженная одной лошадью, — в задумчивости проговорил Ратмир, внимательно рассматривая свежие отпечатки копыт и колес на дороге.

Нельзя было терять ни минуты. Охотник надеялся, что путники не смогли уйти далеко и заночевали где-нибудь неподалеку.

— Ну не ехать же им по ночному лесу вслепую, — злорадно усмехнулся воин и посмотрел вдаль.

Сойдя с дороги, чтобы не оставлять своих следов, Ратмир бросился в погоню, умело лавируя среди деревьев. На его лице застыла хищная улыбка, и все тело слегка дрожало от нетерпения и предвкушения славной охоты. Бежать пришлось довольно долго. Видимо путники решили не останавливаться в диком лесу и попытаться, хоть и медленно, но все же продвигаться вперед, ближе к человеческим поселениям. Времени до рассвета было не так уж и много, и Ратмир, то и дело, поглядывая на следы на дороге, быстро бежал вперед. Ветер дул ему в спину и витязь, старался бежать как можно тише, чтобы раньше времени не выдать себя.

— Жаль я не смогу издалека учуять их запах, — сердился на ветер Ратмир. — Да и на слух теперь надежды мало. Главное смотреть вперед и ни на что не отвлекаться.

Воин не ошибся. Телега, запряженная гнедой кобылой, ехала не спеша. Управлял ей бородатый мужик в пушистой лисьей шапке. Несмотря на то, что сидел человек согнувшись, дремля на ходу, Ратмир обратил внимание, что мужик был большого роста и очень крепкого телосложения. Настоящий витязь. Охотник усмехнулся. Мужчина напоминал Ратмиру недавно убитого им медведя. Подбежав ближе, воин заметил еще одного человека, лежащего на телеге под кучей звериных шкур. Тот мирно спал, видимо сильно устав в пути.

— Похоже, мелкие купцы, торгующие мехами, — подумал Ратмир и, не теряя более времени, бросился к дороге и запрыгнул на телегу.

Здоровенный мужик обернулся, но тут же, получив кулаком в челюсть, вылетел с телеги на дорогу. Лошадь испуганно заржала и галопом бросилась вперед, унося за собой телегу вместе с охотником и спящим человеком. Тот, в свою очередь, очнулся ото сна и, запутавшись от страха, в своем меховом покрывале, вертел головой по сторонам, пытаясь понять, что же произошло. Охотник спрыгнул на дорогу, проводил взглядом уносящуюся вдаль кобылу с телегой и пошел искать лежащего где-то позади здоровяка. Мужик, в бессознательном состоянии, лежал в траве у дороги. Оглядев его с ног до головы, Ратмир не удержался и воскликнул: "Ну и здоров же ты, человече!"

Витязь присел на корточки и снял с мужика лисью шапку.

— Наверное, и крови в тебе немало, — засмеялся охотник и обнажил свои острые клыки.

В ту ночь Ратмир еле успел вернуться в свою землянку до рассвета. Уж очень далеко ушел он по дороге в поисках пищи. Витязь понимал, что так охотиться слишком опасно. Теперь же перед ним стоял вопрос: либо перебираться жить ближе к дороге, либо снова начать питаться животными. От людской крови он больше не смог отказаться и, как обычно, сидя у костра, воин размышлял, как ему лучше поступить. Как это всегда и бывает, решение пришло внезапно.

— Я просто вырою яму, — стукнул себя ладонью по лбу Ратмир и рассмеялся.

Действительно, решение было ужасно простым. Нужно было найти густые заросли какого-нибудь колючего кустарника, чтобы никто не вздумал туда сунуться, вырыть глубокую яму и хорошенько ее замаскировать. В таком вот нехитром убежище охотник смог бы спокойно переждать день в том случае, если он задержится и не сможет успеть вернуться к себе в землянку до рассвета. В ту же ночь дело было сделано. Теперь Ратмир не боялся быть застигнутым солнцем врасплох и спокойно ходил на охоту к дороге.

Шли ночи. Витязь охотился на путников, проезжающих через его лес, по-прежнему патрулировал окрестности или сидел у своей землянки перед костром, занятый каким-нибудь "хозяйственным" делом. Жизнь, как казалось охотнику, потекла спокойная и размеренная.

Однажды, отправившись на охоту, Ратмир обнаружил ночной лагерь странствующих купцов, состоявший из пяти человек и четырех лошадей, привязанных к деревьям. Неподалеку, лежали мешки, набитые каким-то добром. Охотник скрывался среди деревьев и долго наблюдал за, чересчур чутко спящими людьми, не решаясь напасть на одного из них.

Наконец, выждав удобный момент, витязь тенью скользнул к ближайшему мужчине и склонился над его лицом, готовясь вонзить свои клыки ему в шею. Человек открыл глаза и, медленно отходя ото сна, в недоумении, уставился на охотника. Ратмир немного растерялся, не ожидая такой чуткости от спящего человека, и неловко улыбнулся. Мужик заорал так громко, что, казалось, весь лес проснется от этого ужасного крика. Витязь не выдержал и ударил лежащего человека кулаком в лоб, проломив несчастному череп и поднялся в полный рост.

На помощь своему товарищу уже спешили остальные. Судя по их решительным и суровым лицам, люди они были мужественные и бывалые. По крайней мере, трое из четырех держались очень уверенно и быстро приближались, окружая охотника. Четвертый — самый молодой парень с, по мальчишечьи редкой бородкой, держался немного позади остальных. Ратмир достал из-за пояса свой нож и приготовился к схватке. Спустя несколько очень долгих минут, бой был окончен.

Весь израненный, Ратмир стоял посреди лагеря храбрых купцов и ошалело смотрел по сторонам, ожидая нового нападения. Наконец, успокоившись и, недовольно поглядывая на стоящих привязанными к деревьям и дико ржущих лошадей, воин отправился осматривать трупы убитых им мужчин. Четверо, включая лежащего с проломленным черепом, были мертвы. Юноша, получивший два удара ножом в живот, все еще дышал.

Охотник склонился над ним и с силой вцепился зубами человеку в горло. Теплая свежая кровь, льющаяся в нутро Ратмира, заставила утихнуть боль от полученных ран. Витязь вмиг успокоился. Поднявшись на ноги, он пошел к лошадям и обрезал ножом веревки, которыми животные были привязаны к деревьям. Охотник дождался, пока лошади не умчатся прочь и принялся осматривать мешки с товарами, которые везли купцы. Добра оказалось немало. Тут были женская и мужская одежда, и меха, и оружие, и драгоценности, и золото. Ратмир решил забрать себе все, что сможет унести и поскорей покинул это страшное место.

Следующей ночью витязь сидел в своей землянке и перебирал награбленное им добро. По правде говоря, взял он мало. Только золото и немного мужской одежды. Подобрав себе наряд по размеру, Ратмир бросил оставшиеся тряпки в костер и долго наблюдал, как они горят.

— Теперь я еще и разбойник, — невесело рассмеялся Ратмир. В глубине души витязь понимал, что с каждой ночью он становится все более жестоким. — Я скоро одичаю в этом лесу.

Ощупав свое лицо руками, охотник выругался, достал нож и принялся сбривать свою длинную, спутавшуюся бороду.

На третью ночь добровольного пребывания в землянке, Ратмир вновь ощутил привычное чувство голода. Продолжать скрываться в убежище, коря себя за бессмысленные убийства ни в чем не повинных людей, воин больше не хотел. Да и попросту не мог. Охотник четко для себя уяснил, что чувство голода приводит к совершенному безумию и потере контроля над своими действиями. А это было уже опасно как для самого Ратмира, так и для всего живого в округе, в том числе и для людей. Переборов чувство стыда, охотник снова отправился к дороге. В ночном лесу стояла подозрительная, какая-то зловещая тишина. Витязь напрягся.

— Как-то уж очень тихо вокруг, — Ратмир не понимал — то ли в лесу происходило что-то необычное, то ли это нервы воина настолько расшатаны, что ему мерещатся всякие недобрые знаки.

Замедлив шаг и пригнувшись, воин осторожно скользил среди деревьев, то и дело, останавливаясь и вслушиваясь в тишину ночи.

Как только охотник вышел к дороге, он сразу заметил огромное количество следов на земле. Присев на корточки, Ратмир принялся внимательно их изучать. Там были и отпечатки лошадиных копыт, и человеческих ног, и собачьих лап.

— Тут проходил целый обоз, — задумался воин. — Или ратники. Целый отряд ратников с собаками. Возможно, кто-нибудь из бояр решил поохотиться. А может это был сам князь с дружиной. И зачем князю выезжать на охоту в такую даль? — Ратмир пожал плечами и поднялся на ноги.

Внезапно, витязю стало не по себе.

— Что если воины искали меня! — вслух воскликнул охотник.

Такая догадка казалась витязю вполне возможной. За последние месяцы, воин славно поохотился на двуногую дичь. Многие люди, отправившиеся в путь по лесной дороге, так никуда и не приехали. А ведь у них могут быть родные и близкие, которые беспокоятся. Наверняка уже давно об этих исчезновениях доложили самому князю. Александр Ярославич не из тех, кто отмахивается от своих забот и обязанностей. Наверняка это он направил ратников на поиски пропавших людей и поимку душегубов.

— Хорошо, что моя землянка стоит так далеко от дороги, иначе собаки бы нашли меня по следу, — Ратмир нервничал. — Знают ли люди, что в окрестных лесах завелся упырь или думают, что всему виной разбойничье племя? — ответа на этот вопрос хозяин леса не знал.

Охотник развернулся и пошел назад, к своей землянке. Решение пришло в его голову мгновенно.

— Я должен уходить из этого леса. Может в другой лес, а может и в селение к людям.

По правде говоря, Ратмиру ужасно надоела такая жизнь. Ему хотелось общения. Витязь давно задумывался над тем, как много в мире, таких как он. Живут ли они все среди лесов и степей, либо прячутся среди людей в больших городищах. Из детских сказок он часто слышал про упырей, нападающих на сельчан, праздно шатающихся по улицам деревни в ночное время. А пару историй было о том, как упырь забирался в крестьянский дом и выпивал кровь у всех его обитателей. Конечно, все это были сказки. А, может, и нет. Ратмир прекрасно знал о любви людей приврать во время рассказов, но ведь какая-то крупица правды могла в этих сказках и быть.

Голод напомнил о себе снова. Недовольно поморщившись, охотник огляделся по сторонам в поисках звериных троп и ринулся по оленьим следам через чащу. Кровь животных стала воину противна, но Ратмир считал, что лучше пить такую кровь, чем снова позволять внутреннему зверю управлять собой. Насытившись кровью молодой оленихи, воин отправился к Неве, чтобы искупаться и привести себя в подобающий вид после столь долгой жизни в глухом лесу.

Проснувшись следующей ночью, охотник завернул одежду и доспехи в волчью шкуру, обернул несколько раз свою поклажу кожаными ремнями и взвалил ее на плечи. Нож и топор охотник повесил себе на пояс, сунул за пазуху мешочек с золотом и вышел наружу. Завалив вход в землянку ветками и камнями, Ратмир пошел на юг в поисках нового, более безопасного дома. Его не покидало постоянное чувство, что побег откладывать нельзя и землянку вскоре найдут. Полбеды, если это произойдет ночью. Тогда витязь, с боем, наверняка, смог бы вырваться из своего убежища и умчаться в лес. Днем он был беззащитен.

Ратмир шел долго. За эту ночь он должен был не только уйти далеко от своих бывших владений, но и поохотиться, а также найти себе дневное убежище. Несмотря на неизвестность, ждущую охотника впереди, настроение его было весьма приподнятым.

Спустя несколько часов ночного похода, витязь вышел к неширокой реке. Ратмир неплохо знал местность и приблизительно понимал, где находится. Скорее всего, это была Касня — река, петлявшая по Новгородской земле к западу от родного города. Следуя по ней, можно было выйти к крестьянской деревушке, где витязь бывал несколько раз. Выезжая на охоту в окрестные леса, ратники нередко останавливались в этой деревне, где местные крестьяне поили дружинников парным молоком и кормили вкусной гороховой кашей. Ратмир решил ускорить шаг и передневать где-нибудь неподалеку от деревни.

Когда до рассвета оставалось не больше часа, лес внезапно кончился и витязь вышел на широкий луг. Запах леса сменил душистый аромат свежескошенной травы. Как же давно воин не слышал этого, такого родного и домашнего запаха. В конце луга у околицы стояло несколько стогов, с еще не до конца, высохшим сеном. Именно к ним и устремился охотник.

Голод был силен, но Ратмир, опасаясь, что не сможет добраться к веси до рассвета, решил не тратить время на выслеживание зверя, и продолжал свой путь. Теперь же, у витязя не оставалось времени поохотиться, так как небо на восходе начало сереть. Занималась заря. Забравшись в самую середину стога, Ратмир попытался уснуть. Сон не шел. Голод был настолько сильным, что воин боялся не совладать с собой и броситься на поиски крови. Только понимание того, что солнце взошло, удерживало охотника от безумия. Ратмир успокаивал себя тем, что следующей ночью, ему наверняка удастся выследить кого-нибудь из крестьян и на несколько дней избавить себя от мучений. Незаметно для себя, витязь уснул.

Ратмир. Вампир Средневековья

Глава 3

Проснувшись, Ратмир долго не мог понять, где находится. Наконец, сообразив, что этим днем он спал в стогу сена, воин стал осторожно выбираться наружу. Высунув из стога голову, оглядевшись по сторонам и убедившись, что вокруг все спокойно, охотник спрыгнул на землю. Несмотря на мучительный голод, Ратмир чувствовал себя на удивление выспавшимся. Наверное, так подействовал аромат свежескошенного сена.

Теперь, витязю необходимо было найти себе жертву и, как следует подкрепиться. Этой ночью ему предстояло пройти еще много верст.

Стояла тихая майская ночь. Звезды и луна ярко горели в темном небе. Отовсюду был слышен стрекот сверчков, сливающийся в великолепную, сладкую музыку весенней ночи. Собак пока не было слышно, что, конечно, оказалось на руку охотнику и он, пригнувшись к земле, тенью помчался к ближайшему двору. Весь была не большой, но и не малой. В нее входило три обширных двора со своими жилыми и вспомогательными постройками.

Подкравшись к ближайшей избе, Ратмир затаился, вслушиваясь в звуки деревни. Где-то, чуть дальше, в своем стойле, замычала корова. Скорее всего, она уже спала и ей приснился нехороший сон. Послышалось ржание старой лошади, измученной за день непосильным крестьянским трудом. Обитатели избы только что поужинали и собирались ложиться спать. Из всех щелей в стенах дома, все еще, выходил запах пареной репы, а люди бродили по избе, готовясь ко сну. Напрягая слух, витязь смог различить топот нескольких детских ножек, легкую поступь женщины и тяжелые шаги, вероятнее всего, принадлежащие хозяину дома. Ратмир предположил, что в избе живет молодой крестьянин с женой и двумя-тремя малыми детьми.

— Наверное, это дом молодого крестьянина, отделившегося от своего отца и построившего себе новую избу, — рассудил воин.

Веси обычно принадлежали одному крестьянскому семейству и состояли из одного, двух или трех дворов. Обычно, приходя на новое место, крестьянин строил себе дом, пахал пашню, косил траву, пас скот. Когда его сыновья подрастали, люди всем семейством строили им новые избы. Так веси и расширялись.

Ратмир почувствовал жалость к этим людям. Ему, вдруг, захотелось уйти и не причинять им вред. Но голод брал свое. Сознание витязя находилось уже на грани безумия, и он не выдержал и с силой укусил себя за запястье. На землю упало несколько тяжелых темно— красных капель. Охотник злился на себя за свою слабость и неспособность устоять перед голодом. Боль немного притупила потребность в еде, и воин решил уйти к другому дому, чтобы там выбрать себе жертву.

Следующая изба была немного больше предыдущей и выглядела явно старее первой. Здесь все спали. Ратмир долго прислушивался к спокойному храпу хозяина и тихому посапыванию хозяйки. Людей в доме было двое. Явно, здесь жил самый старший крестьянин со своей женой. Его-то охотник и выбрал себе в качестве жертвы. Оставалось только проникнуть в избу и тихо подкрасться к мужчине.

Положив свой тюк с добром на землю у стены дома, витязь, на цыпочках, подошел к дверям, открыл их и бесшумно скользнул в темноту избы. Ратмир присел на корточки и, с интересом, принялся наблюдать за спящими людьми. Сейчас они были, целиком и полностью, в его власти, но даже не подозревали об этом. Спокойный, ровный сон. Воин ощутил легкое чувство наслаждения от осознания своего могущества и улыбнулся. Но тут же, взяв себя в руки и мысленно обругав себя за плохое самообладание, снова сосредоточил свое внимание на хозяевах избы.

— Дис-цип-лина! — сквозь зубы процедил охотник.

Рассказ отца о далеком южном народе так поразил юного отрока, а случай с разбойниками и Колываном добавил веры в то, что это странное заморское слово имеет настолько огромное значение в жизни Ратмира, что, с его помощью, витязь будет непобедим.

— Я никогда не пробовал кровь женщины, — размышлял охотник, переводя внимательный взгляд с крестьянина на его жену и обратно. — Если кровь человека так сильно отличается от крови животных, то может будет разница между женской и мужской...

Муж и жена спали на отдельных лавках, стоящих на противоположных сторонах избы. Сон у обоих был очень крепок. Не удивительно. Крестьяне встают с первыми петухами и работают в поле до наступления темноты. И так каждый день, всю свою жизнь.

Ратмир тихо подошел к женщине и рукой убрал прядь ее волос, упавших на лицо крестьянки. Это была женщина лет сорока. Лицо ее избороздили тысячи тоненьких морщинок. Больше всего их было вокруг глаз.

— Работаешь в поле с утра до ночи под холодным ветром и проливным дождем, постоянно щуришься из-за палящего солнца, — в мертвом сердце витязя как будто что-то зашевелилось.

Ратмир сел на пол перед лавкой крестьянки, взял ее руку в свою и посмотрел на ее ладонь.

— А руки-то как загубила, матушка, — продолжал тихо шептать воин, глядя на грубые, мозолистые ладони крестьянки. — Всю жизнь ты, вот так, в поле проводишь, не разгибаясь. Жаль мне тебя. Истинно говорю, жаль, — охотник горько улыбнулся. — Но я так голоден, матушка, так голоден.

Ратмир оскалился, и аккуратно прокусил шею женщины, в тот же миг, чувствуя на губах вкус блаженства. Крестьянка не просыпалась. Широкая счастливая улыбка расплылась по изможденному лицу женщины, и оно, с каждой секундой, из коричневого и загорелого превращалось в землисто-серое. Перед глазами витязя вновь замелькали странные образы:

Яркий солнечный день. В небе ни облачка. Синь его похожа на бескрайнее море, а солнце — на огромный золотой корабль, несущийся по волнам, даруя свой свет и тепло всем живущим. Там, вдалеке, раскинулся темный и густой лес. Он похож на неприступные стены Великого Новгорода. Не пройти, не проехать, если ты, конечно, не друг. Перед лесом — широкий зеленый луг. А на нем пасется корова. Красивая такая: белая с черными пятнами. Вокруг рогатой кормилицы бегает маленький ребенок. Он босой и полностью голый. В руках малыш сжимает палку, пытаясь сбить ею, порхающих над лугом бабочек. Заливной смех ребенка разносится по всей округе. Неподалеку, двое мужчин и молодая женщина собирают в поле созревший горох, складывая сорванные стебли в берестяные лукошки, висящие у них за плечами.

Вдруг, из лесу выезжает несколько конников и направляются в сторону крестьян. Женский голос громко кричит, зовя ребенка поскорее бежать ближе к дворам. Малыш застыл на месте и с интересом наблюдает за приближающимися всадниками. Они кажутся Ратмиру знакомыми, но на таком расстоянии никак не разглядеть. Вот, конники подъезжают к подворью и слезают со своих лошадей.

Да это Колыван, Василек и... Не может быть... Сам Ратмир — юный дружинник. Вся троица направляется в крестьянский дом. Колыван криком приказывает мужикам накормить коней, а бабам поскорей накрывать на стол.

Видение исчезло. Охотник, вдруг, осознал, что кровь, которую он с жадностью пил из шеи крестьянки, больше не течет ему в рот, а она сама, с мертвым серым лицом все еще лежит на лавке и больше не дышит. Витязь нежно провел рукой по волосам убитой им женщины и встал на ноги.

— Неужто я видел все ее глазами, — задумался Ратмир. — Как будто она показала мне всю свою жизнь. Неужто такое возможно? — удивление плавно сменялось на уверенность.

— Давеча я бывал здесь. И эта баба кормила меня и моих товарищей, — пробормотал себе под нос воин. — А теперь, я убил ее. Съел как корову.

Ратмир больше не мог видеть мертвого лица крестьянки и, гневно посмотрев на мирно спящего на другой лавке мужика, злобно прошептал: "Лучше бы я выпил твою кровь, смерд."

Выйдя из избы и тихонько притворив за собой дверь, охотник подобрал свои пожитки и поспешил покинуть эту весь. По пути ему встретился мелкий лохматый пес. Животное, тихонько поскуливая, легло на землю, прижало свои большие уши к голове и осторожно попятилось назад. Ратмир не удержался и состроил страшную гримасу. Пес не выдержал, громко завизжал и помчался наутек. Позади, во дворах залаяли собаки. Витязь поспешил поскорей убраться подальше от этого места.

Всю дорогу охотник не мог выкинуть из головы мертвенно-бледное лицо несчастной крестьянки. Женщина так хорошо заботилась об усталых дружинниках, выехавших, после неудачной охоты, к ее веси. Как она кормила воинов гороховой кашей, угощала молоком и орехами с медом. Все беспокоилась о том, чтобы храбрым княжеским ратникам все понравилось, и постоянно причитала, что не может дать им большего. В тот день, Ратмир с Васильком даже не запомнили лица этой женщины. Они искренне верили в то, что все так и должно быть. Они — защитники земли Великого Новгорода, а крестьяне — просто холопы, необходимые только для того, чтобы этих защитников кормить. И лишь старый Колыван, на прощанье, низко поклонился крестьянской семье и сердечно их поблагодарил.

Охотник, вдруг, осознал, что жизнь вдали от людей обладает не только некоторыми недостатками, но и преимуществами. Вдали от людей, ты начинаешь их больше ценить. Ратмиру стало стыдно за свою глупость и гордыню, и он, в сердцах, воскликнул: "Господи, помилуй душу этой женщины!"

А затем тихо добавил: "Если ты конечно еще готов слушать мои молитвы." Витязь уже не очень-то понимал, к какому роду-племени себя относить. По привычке, он все еще считал себя человеком. Но, иногда, задумывался, а может ли человек быть мертвым и думать, говорить, ходить. Да, Ратмир, наконец, признал полностью, что он упырь. Но к кому относятся упыри? К людям? Значит они тоже Божьи творения.

— Но ведь не могут Божьи творения питаться кровью других живых существ, — тут же сам себе противоречил воин. — Значит, упырь — это творение от лукавого.

Затем рождался следующий вопрос: "Если упырь — от лукавого, тогда почему я могу молиться и со мной ничего не происходит?" И действительно, охотник до сих пор считал себя Православным христианином и, даже, иногда, обращался с мольбами к Богу.

— Точно! — Ратмир с силой ударил себя кулаком по лбу. — Как же я мог забыть?!

Витязь полез за пазуху и извлек оттуда серебряный нательный крестик, подвешенный на шее за кожаный ремешок. Удивительно, но охотник, за последние полгода, совсем позабыл про свою реликвию, подаренную Ратмиру отцом и матерью в день, когда его, младенца, крестили в соборе Святой Софии на главной площади Великого города.

— Значит я не злой дух! — радостно воскликнул витязь. — Все нечистые боятся креста, а я нет. Значит, я кто-то другой, — охотник подумал и добавил: "Или что-то другое".

В любом случае, настроение Ратмира стремительно повышалось и он, стараясь больше не думать о своей несчастной судьбе, просто шел вперед.

К рассвету следующего дня, витязь оказался у стен своего родного города. И снова, мертвое, небьющееся сердце, будто сжалось от боли. Будучи простым человеком, Ратмир обожал Новгород и все, что с ним связано. Залезая в один из стогов сена, во множестве разбросанных по лугам вокруг города, охотник пообещал себе, что следующей ночью он, хотя бы одним глазком, но взглянет за стены родного Новгорода.

Проснувшись и просидев в стогу несколько часов до полного наступления ночи, витязь аккуратно вылез из стога. Посмотрев по сторонам и убедившись, что поблизости нет ни единой живой души, Ратмир скинул с себя меховые одежды и принялся наряжаться в обычные, лежащие в его свертке. Оглядев себя с ног до головы и убедившись, что теперь он выглядит вполне нормально, воин спрятал в стог свою поклажу и побежал к городским стенам. Путь к ним перекрывала узкая речка Гзень. Не раздумывая, охотник бросился в воду и, спустя несколько минут, был уже на другом берегу.

Мокрая одежда мешала передвижениям, но Ратмир не смог выбросить ее, а только снял и хорошенько ее выжал. Сырые вещи пришлось снова натягивать на голое тело.

Без остановки, бегом, охотник миновал Зверин монастырь и Духов монастырь. За ними возвышались стены Великого Новгорода.

Воин присел и, снова, огляделся по сторонам. Никого. С разбегу, Ратмир взобрался на вал и, подпрыгнув, зацепился за высокую деревянную стену, окружавшую весь славный город. Приятной неожиданностью для витязя стало то, что его пальцы, с легкостью цеплялись за деревянную поверхность и карабкаться по отвесной стене оказалось совсем не сложно, как он думал раньше.

Взобравшись на стену, охотник, тут же, камнем полетел вниз, едва не попавшись на глаза дозорному ополченцу. Ратмир приземлился в центре мощеной деревом улицы и рванул в тень, за угол ближайшей избы. Удивлению воина не было предела. Подняться по отвесной поверхности и спрыгнуть с большой высоты оказалось для него совершенно не сложной задачей. Падая со стены, охотник не только умудрился приземлиться на ноги, но и ничего себе при этом не сломать. Даже ушибов не было.

Опомнившись после падения, Ратмир выглянул из-за угла и осторожно посмотрел вверх на стену. Там стоял дозорный. Мужчине показалось, что какая-то человеческая фигура полетела со стены вниз, на мостовую, и стражник, с тревогой, пытался в темноте разглядеть, что же он все-таки видел. Наконец, ополченец махнул рукой, выругался и медленно побрел по стене.

Убедившись, что вокруг снова никого, витязь вышел из-за угла и осторожно пошел вдоль улицы, почти вплотную прижимаясь к стенам домов.

Вокруг стояла полная тишина. Огромный, обычно шумный город, спал. Идя вдоль по улице в сторону Волхова, Ратмир слышал, как вокруг, за деревянными стенами многочисленных изб, спят люди. Такие родные ему люди. Воину казалось, что он может узнать каждого по его дыханию во сне. Конечно, он заблуждался. Просто попасть из дикого леса, сразу, в огромный город стало для охотника настоящим чудом, и он наслаждался этим моментом.

Обогнув Никольский монастырь, Ратмир спешно вышел к широкому Волхову. Этой ночью не было луны и река, казалось, была чернее ночи. Витязю так не хотелось снова бросаться в воду и плыть, но делать было нечего и охотник, оттолкнувшись ногами от земли, прыгнул вниз головой. То, что река была холодной, воина волновало мало. Он давно не испытывал чувства холода или сильной жары. Единственное, что доставляло ему неудобство — это брезгливое, неприятное ощущение мокрой одежды, прилипающей к телу. Быстро переплыв реку и очутившись на другом берегу, Ратмир, снова, снял с себя мокрые вещи, выжал их и надел заново.

— Плотницкий конец, — радостно подумал витязь. — Я почти дома.

Он снова побежал по знакомым ему, с детства, улицам.

Плотницким концом горожане называли один из районов Великого Новгорода. Находился он на торговой стороне города. Здесь, в основном, жили мелкие купцы и ремесленники. Изготавливали здесь все. Мастера-деревообделочники занимались исключительно изделиями из дерева, ткачи шили одежду и обувь, гончары — лепили горшки. Но были и такие мастера, которые считались выше других. Они занимались изготовлением только каких-нибудь одних вещей, но делали это очень искусно. Щитники были особыми кузнецами, которые клепали только щиты, гвоздочники — гвозди, а котельщики — котлы.

Чтобы снабдить весь народ Новгорода необходимыми им предметами обихода, да и, вдобавок, чтобы на продажу осталось, работа в этом квартале кипела с утра и до вечера. В детстве Ратмир любил наблюдать за работой искуснейших ремесленников города, но сейчас, он старался скорее проскочить мимо закрытых мастерских и выйти к мосту, ведущему к Славенскому концу.

По пути, витязь столкнулся с двумя сильно подвыпившими мастерами, бредущими нетвердой походкой по пустынной темной улице и о чем-то громко спорившими. Мужчины были так пьяны, что даже не заметили прошедшего мимо них Ратмира, чему тот был несказанно рад.

Наконец, воин перескочил мост и оказался в своем родном Славенском конце. Выйдя к закрытым на ночь рядам Торга, охотник чуть не заплакал. Именно здесь, он, будучи ребенком и отроком, провел большую часть своего времени, помогая отцу в его торговых делах. Днем здесь было не протолкнуться от желающих что-нибудь продать или купить.

Торговали всем. Заморские купцы с востока, запада и юга привозили в город соль, великолепные вина, роскошную одежду, сельдь, мед, свинец, олово, медь и другие товары. Покупали же у местных жителей чаще всего меха и воск. Новгородские умельцы также славились изготовлением обуви из кожи, которую западные купцы с удовольствием покупали. Количество разнообразных товаров было столь велико, что немецкие купцы, для удобства, основали в Великом городе свой гостиный двор.

Сейчас же, на площади стояла почти мертвая тишина. Где-то далеко, за рекой, завыла собака.

Ратмир побежал дальше к дому. Ему оставалось пройти всего одну улицу. Еще издали, витязь увидел родную избу. Хотя избой это строение назвать было трудно. Деревянные хоромы, состоящие из двух этажей, величественно возвышались среди других домов. Нарядно блестели при свете звезд окна, покрытые самым настоящим стеклом. Михаил был умелым купцом и смог сколотить себе хорошее состояние за счет продажи пушнины иноземцам. И дом он построил не хуже, чем у некоторых бояр.

Охотник подошел к массивным деревянным дверям и, оглядевшись украдкой по сторонам, потянул за дверную ручку.

— Заперто, — с досадой подумал воин и, отойдя на середину улицы, стал разглядывать дом, размышляя, как бы лучше туда проникнуть.

Не оставалось ничего другого, кроме как вскарабкаться на второй этаж и вытащить стекло, затем, можно было бы пролезть внутрь. Ратмир, цепляясь руками за деревянные перекладины, полез по стене терема вверх. Подобравшись к окну, за которым находилась светлица его родителей, витязь осторожно заглянул внутрь через тонкое стекло. Мать с отцом спали.

Охотник осторожно надавил на углы окна и стекло провалилось внутрь помещения. В последнюю секунду Ратмир успел проскользнуть в открывшийся проем и удержать стекло от падения на деревянный пол. В такие моменты нормальные люди переводят дух от облегчения. Воин не дышал совсем. Он просто положил стекло на пол и подошел к широченной лавке, на которой, укрытые медвежьей шкурой, спали его родители. Отец тихонько похрапывал, отвернувшись к стене. Его лица охотник не мог видеть. Мать же, напротив, лежала на боку, повернувшись лицом к Ратмиру. Витязю казалось, что сейчас она откроет глаза и посмотрит на сына. Тряхнув головой, прогоняя наваждение, он подошел ближе и упал на колени перед лавкой со спящими родителями.

Воин изучал лицо матери. За год проживания в лесу, ее лицо, почему-то, стало потихоньку исчезать из памяти охотника. Сейчас же, он старался запомнить его на всю жизнь. Ратмир глазами изучал каждую морщинку, каждую складку на лице матери. В этот миг, витязь осознал, что он видит ее в последний раз. Глаза стали влажными от слез и охотник поспешил их вытереть. Убрав руку от своего лица, он заметил, что на тыльной стороне ладони остались следы крови.

— Я плачу кровавыми слезами, — как-то отрешенно подумал Ратмир. — Вся моя жизнь построена на крови.

Он встал, обошел лавку и осторожно повернул голову спящего отца. Михаил что-то забормотал, но не проснулся. Теперь воин внимательно смотрел в лицо отцу.

— Я не забуду тебя и все, чему ты меня учил, отче, — глаза снова наполнились предательской влагой.

Больше охотник терпеть не мог и, не оглядываясь, бросился прочь из спальни родителей в светлицу, где спали его младший брат и две маленькие сестрички. Постояв несколько мгновений, наблюдая за детьми, Ратмир сказал: "Прощайте" и вернулся в спальню отца и матери. Больше не глядя в их сторону, витязь поспешил к окну, чтобы поскорей уйти. Он вылез наружу, не забыв осторожно вернуть стекло на прежнее место, и спрыгнул на мостовую.

Мертвое сердце воина разрывалось от тоски. Он бежал прочь от родного дома, по мощеным деревом темным улицам, совершенно не заботясь о том, что его могут увидеть и узнать. Опомнился охотник только когда миновал Славенский конец и выскочил на мост, ведущий к Пречистенской башне Новгородского детинца. Наспех вытерев измазанное кровавыми слезами лицо, Ратмир огляделся. Случилось то, чего он так боялся. По мосту, навстречу воину, не торопясь, шли двое стражников. Охотник склонил голову, и попытался было пройти мимо, но это ему не удалось.

— Эй, добрый господин! — гаркнул один из стражников. — Куда путь держишь в такой час?

Ратмир сделал вид, что не услышал и поспешил пройти мимо.

— Не торопись, — крикнул воину второй стражник. — Только лихие люди шатаются в такую пору по улицам. А ну стой!

Охотник остановился. Он не был голоден и, совершенно, не хотел убивать этих людей.

— Что если они меня узнают. Никто не должен знать о том, что я здесь был. Ни единая душа, — витязь опустил голову и всеми силами старался не показывать ополченцам своего лица.

Ратмир корил себя за свою душевную слабость. Он был настолько потрясен встречей с родными, что совсем не замечал ничего вокруг. Между тем, стражники имели при себе факел, и увидеть их можно было издалека.

— Здравы будьте, молодцы, — не поднимая глаз, пробормотал охотник. — Не лихой я человек, а подмастерье Феодора — кожевенника. Иду я от мастера к Волхову, дабы набрать водицы к завтрашнему дню. Много работы, а без воды никак.

В словах Ратмира была доля истины. Мастер — кожевенник Феодор, действительно, проживал в плотницком районе и шил кожаные сапоги на продажу. Вечно угрюмого и неразговорчивого мужика мало кто любил. Однажды, в детстве, Ратмир, играя с мальчишками, бросил камень и, случайно, попал Феодору в ногу. Мужик так рассвирепел, что, поймав сорванца, сильно отстегал того кожаной плетью. Долго еще Ратмир не мог никуда присесть и, с тех пор, возненавидел свирепого мастера.

— Ну, — задумчиво сказал первый страж. — Коли так, беги скорей, а то Феодор — мужик больно лютый. Может и бока помять, если замешкаешься.

Витязь поспешил, было, отправиться дальше но, неожиданно, за рукав его схватил второй ополченец.

— Больно мне лицо твое знакомо, малый, — щурясь и шмыгая носом, стражник принялся внимательно всматриваться в лицо Ратмира. — Иван, ну-ка, посвети.

Первый, более добродушный стражник вздохнул и, нехотя подошел к охотнику, поднося свой горящий факел к лицу воина.

— Ба! Так это же Ратмир, — стражник с факелом в руках попятился назад. — Чур меня, нечистый, ты же год как помер.

Другой, более угрюмый ополченец крикнул товарищу: "Уймись, Иванка, не ори на весь Новгород."

— Ратмир это, истинно тебе говорю, — Иван не унимался.

Он явно узнал витязя и сейчас, находясь в состоянии легкого шока, не мог поверить, что, пропавший около года назад дружинник, вдруг снова объявился.

— А ведь и вправду похож, — засомневался второй стражник. — Ты ли это, Ратмир Михалыч?

К несчастью, Ратмир, как княжеский дружинник, был довольно известным человеком в Новгороде. Многие из горожан знали его в лицо, а ополченцы — так и подавно. Охотник снова упрекнул себя в нерасторопности. Ему стало не по себе от мысли, что этих людей придется убить. Уничтожить за то, что они просто видели его живым.

— Ратмир Михалыч, не молчи, сокол. Скажи, где пропадал все это время, — стражник, по имени Иван, дружески улыбнулся витязю.

Закрыв на секунду глаза, охотник попытался успокоиться и выбросить все ненужные мысли из головы.

— Я должен это сделать, — прошептал охотник и, сжав кулак левой руки, резко ударил Ивана в грудь.

Стражник ощутил, будто железный молот, со всего размаху, пробил его грудную клетку, искры посыпались из глаз, и Иван упал на мостовую. Ратмир повернулся ко второму ополченцу и посмотрел ему прямо в глаза. На лице стражника одновременно проявилось выражение недоумения и страха. Спасти себя он уже не мог. Охотник вцепился пальцами правой руки мужчине в горло и с силой надавил. Шея ополченца затрещала, внутри его что-то булькнуло, а изо рта брызнула струйка крови и попала Ратмиру в лицо. Витязь схватился обеими руками за одежду мужчины и сбросил его с моста в реку.

Вытерев лицо рукавом рубахи, охотник посмотрел на, неподвижно лежащего, Ивана. Он все еще дышал, но его взгляд, устремленный в черное небо, постепенно затухал. Ратмир склонился над телом ополченца и нанес удар кулаком ему в голову. Подняв бездыханное тело Ивана, воин также выбросил его в темные воды Волхова. Все было кончено.

Не теряя времени, охотник бросился бежать. Черной тенью, пронесся Ратмир по мосту, подбежал к подножию Пречистенской башни и помчался вдоль неприступных стен Новгородского детинца.

Витязю удалось покинуть город без дальнейших приключений. Спрыгнув с внешней городской стены, окружающей Великий Новгород, он помчался к Гзени. Только преодолев речку и выбравшись на берег, охотник заставил себя остановиться и оглянуться назад.

— Ну что ж, прощай, Господин Великий Новгород. Бог даст, еще свидимся, — в душе была пустота.

Не хотелось ни о чем думать, а просто бежать вперед, без оглядки мчаться быстрее ветра вдаль, за горизонт. Воин пошел искать стог сена со спрятанными в нем вещами, снимая на ходу мокрую и такую неудобную одежду.

Охотник решил идти на юг к Смоленску вдоль реки Ловать. Выбор пути был не случаен. Множество варяжских купцов, отправляясь из дальних стран, на своих шнеках пересекали Балтику и входили в устье Невы. Дальше, из этой великой реки купцы попадали в Ладожское озеро и поднимались к Великому Новгороду по Волхову. Из Новгорода купеческие суда шли по Ильмень-озеру к реке Ловать.

Именно здесь, на берегу реки сидел Ратмир и размышлял, как поступить ему дальше. Идти пешком вдоль берегов рек было не только долго, но и, в какой-то степени, опасно. Воин не был уверен, сможет ли он находить надежное укрытие от солнца каждый раз, когда его в пути застанет рассвет. До сих пор охотнику везло. Попав в лес, витязь набрел на пустую медвежью берлогу, затем нашел землянку. Подходя к Новгороду, он спал в стогах сена. Сейчас у Ратмира не было уверенности в своей безопасности.

Существовал также и другой способ отправиться в путешествие. Множество торговых судов ежедневно шли по Ловати с севера на юг и обратно. Воин мог бы пробраться на один из кораблей, спрятаться среди ящиков и мешков с товарами и, укрывшись от солнца, спокойно плыть. На самом деле этот вариант был не так уж и хорош. Множество новгородских торговцев, с радостью присоединялись к варягам и вместе с ними отправлялись в Чернигов, Киев и сам Царьград. Путешествие было неблизким и опасным. Купцов по пути поджидали разбойники и степные налетчики. Именно поэтому торговые люди старались держаться вместе, чтобы, в случае тревоги, суметь отстоять не только свое имущество, но и жизнь. Ратмир опасался плыть на корабле, ведь там можно встретить кого-нибудь из новгородцев.

Но и это было еще не все. Кроме варягов, по рекам ходили и русские суда. Большинство из них принадлежали купцам из Новгорода. Попасть на одну из ладей и быть сразу же узнанным, тоже не входило в планы витязя. Сейчас он искренне жалел о том, что в прошлой и такой далекой жизни, он был дружинником самого князя Александра, а значит известным человеком во всем Новгороде. Но больше всего, Ратмир боялся случайно попасть на ладью, принадлежащую его отцу. Михаил, время от времени, совершал поездки в Царьград, поэтому шанс встретиться с ним лицом к лицу у охотника действительно был. Воин от всей души хотел поскорей уйти как можно дальше от новгородской земли, чтобы попасть к незнакомым ему людям и попробовать начать жизнь сначала.

— Решено! — вслух воскликнул витязь. — Уж лучше идти пешком, чем нарваться на отца или горожан.

— Пусть меня запомнят, как погибшего героя, а не мерзкого упыря, — Ратмир поднялся на ноги и пошел к речному обрыву, где нынешней ночью он вырыл себе глубокую нору, чтобы там переждать наступающий день.

С самого утра пустился теплый майский дождь. Посеревшее небо, то и дело рассекали яркие вспышки молний, а гром грохотал так сильно, что, казалось, вот-вот и сама земля расколется под ударами могучего, невидимого небесного молота. Крупные капли дождя, падая на землю, быстро образовывали целые ручьи, стекающие отовсюду к берегу реки. Вода попадала и в нору Ратмира. Уснуть было невозможно. Лишь только во второй половине дня погода наладилась, ручьи иссякли, а вокруг наступила тишина, изредка прерывающаяся пением лесных птиц.

Следующей ночью, воин снова отправился в путь. Скрываясь среди деревьев, он шел вдоль Ловати и думал о своем будущем. Можно было бы отправиться на восток, через леса к землям Золотой Орды. Эту мысль охотник отмел сразу. Жить среди совершенно чужих людей-иноверцев было бы невозможно. Меньше всего он хотел выделяться в толпе. Единственным способом выжить Ратмир считал для себя незаметное существование среди других людей.

На Западе жили, хоть и белокожие и светловолосые, но также слишком чуждые воину люди. Охотник прекрасно знал их стремление навязывать другим народам не только свой образ жизни, но и свою веру. Кроме того, Ратмир не знал их языка, что могло бы принести ему большие неприятности. Пускай он чувствовал себя очень сильным, способным уничтожить любого из людей, но все это он мог ночью. Днем — воин был совершенно беспомощным.

— Только на юг, в земли Руси, — сам себя убеждал охотник. — Там я буду в большей безопасности, чем где-либо еще.

Несколько часов спустя витязь, вдалеке, заметил стоящее на берегу одинокое судно, возле которого на песке горел большой костер. Решив подойти поближе и все внимательно разглядеть, он привычно пригнулся и заскользил вперед. Корабль, скорее всего, принадлежал варяжским купцам. Понять это было не сложно. Живя в Новгороде, Ратмир с самого детства любил смотреть на корабли, плывущие через великий город. Он с легкостью мог отличить военные корабли от торговых. Военные корабли варяги называли Драккарами. Длинные, большие, с боевыми щитами, прибитыми к бортам, они всем своим внешним видом внушали страх своим врагам. Паруса их были окрашены разноцветными полосами, и на носах некоторых из них, находились деревянные головы каких-то страшных животных, похожих на больших змей. Этих животных варяги называли "драконами". Живых драконов витязь не видел никогда, поэтому не совсем представлял, как они выглядят на самом деле. Он сделал вывод, что эти ужасные животные живут только в заморских северных странах и, наверняка, внушают страх всем местным жителям.

Свои боевые корабли новгородцы называли ладьями. Были они весьма похожи на заморские драккары, но не имели никаких голов на носах и строились, в основном, из крупных стволов дуба или липы, оббитых досками. Их называли набойными ладьями. Были и более крупные суда. Строились они полностью из досок и назывались дощатыми ладьями. Именно на таких судах торговые люди Великого Новгорода и отправлялись в дальние плавания на юг, за море. Варяжские купцы чаще использовали не малые боевые драккары, а кнорры. Эти суда значительно превышали своих боевых братьев по размерам, обладая большой вместимостью, но развивали низкую скорость. Такой корабль сейчас и стоял в одной из излучин извилистой реки Ловати.

Воин взобрался на небольшой пригорок, лег среди деревьев и принялся следить за берегом. Видимо, с вечера люди вытянули свой корабль на песчаный берег, разожгли большой костер и устроились на ночлег вокруг горящего пламени. Что ж, плыть в темноте по извилистой реке — не самое безопасное занятие.

Один из варягов по сходням поднялся на судно, встал на корме, опершись на свой огромный двуручный топор, изредка поглядывая по сторонам.

— Дозорный, — сообразил охотник. Голод напомнил о себе.

Избрав мужчину свой жертвой, Ратмир внимательно его изучал. Варяг был среднего роста и крепкого сложения. Это было не сложно заметить, так как дозорный надел только льняные штаны и обул высокие кожаные сапоги. Ночь была очень тихой и теплой. Видимо, поэтому мужчина не стал надевать рубаху и подставил голый торс под легкое дуновение майского ветерка. Волосы варяга были огненно рыжими и настолько длинными, что, заплетенные в четыре косы, спадали до самых плеч. Рыжая борода его, была перетянута кожаным шнурком и также заплетена в косу. Скорее всего, мужчина был одним из наемников, за золото охранявший богатых купцов в пути.

Пригнувшись, витязь спустился к берегу неподалеку от лагеря, зашел в реку и тихо поплыл к кораблю. Поднявшись по бортовым доскам на палубу, воин оказался за спиной дозорного. Мужчина ни о чем не подозревал и только неподвижно стоял, тихо напевая какую-то неведомую Ратмиру песню. Молниеносным движением охотник зажал рыжему рот, повалил его на палубу и вцепился клыками ему в шею. Мужчина, по неведомой причине, сопротивлялся не долго. Он расслабленно лежал на палубе корабля, теряя все больше крови с каждой секундой.

Расправившись с рыжим наемником, витязь выбросил его тело за борт, огляделся по сторонам и принялся заглядывать в мешки с различными товарами. Ратмир искал себе новую одежду. Он решил попробовать проникнуть в Смоленск, не скрываясь от людей, и тем самым проверить, поймут ли жители города, что витязь не простой человек. На самом деле, этот вопрос давно терзал охотника. Каждый раз, вспоминая лицо бледного незнакомца, Ратмир опасался, что сам он тоже изменится: кожа его станет белой как мука, вырастут длинные, до самого подбородка, клыки. С таким лицом воин никогда бы уже не смог появиться среди людей.

Просмотрев несколько мешков с различным добром, охотник наткнулся на целую кучу медных кругов, отполированных до такой степени, что в них можно было бы увидеть свое отражение. Похожая вещь была и у его матери.

— То, что нужно, — обрадовался воин, взял медное зеркало и отправился осматривать другие мешки.

Наконец, нашлась и одежда. Не тратя времени на поиски подходящих размеров, Ратмир схватил целый ворох различного заморского тряпья, спрыгнул с корабля на влажный речной песок и, осторожно, стараясь не разбудить спящих людей, побежал к лесу. Там, в безопасном месте, он перебрал свою добычу, нашел подходящую одежду и сложил ее вместе с зеркалом в свой мешок из шкур. Вещи оказались не теми, к которым привык воин. Надев такую одежду, он явно привлек бы к себе ненужное внимание. Но делать было нечего. Все же это было лучше, чем носить наряд из звериных шкур.

— Сойду за варяжского купца, — улыбнулся Ратмир. — Ну а погодя найду себе одежу попроще.

До Смоленска витязь добирался несколько ночей. Все так же, двигаясь вдоль Ловати, можно было не бояться заблудиться. Пусть охотник никогда здесь не бывал ранее, но весь долгий путь из варягов в греки он знал хорошо, благо отец не раз ему рассказывал о своих странствиях.

— Досадно, что я ни разу не отправлялся с отцом на юг, за море, — думал Ратмир. — Сейчас бы мне было намного легче идти по этим землям.

Тем не менее, воин не унывал. Он знал точно, что находится на верном пути и старался не углубляться далеко в лес, чтобы не заплутать.

Еще издали, увидев городские стены Смоленска, охотник отметил, что город этот был не намного меньше самого Великого Новгорода. Недаром отец говорил, что Смоленск — третий город по величине в Русских землях, после Киева и Новгорода. Именно здесь, в Княжестве Смоленском брал свое начало широкий и бурный Днепр — великая река.

Постояв несколько минут в раздумьях о том, как попасть в город, Ратмир решил пойти прямо к городским воротам и открыто попроситься его впустить.

Войдя в большие открытые ворота, витязь тот час натолкнулся на троих стражников, охраняющих вход в город.

— Кто ты, путник и что тебе нужно в такой час? — спросил самый старший, угрюмого вида стражник.

Волосы и борода его были уже наполовину седы, но держался ополченец вполне уверенно.

Все трое дозорных держали в руках факелы и внимательно разглядывали Ратмира с ног до головы, явно удивляясь его необычному заморскому наряду. Конечно, прежде чем войти в город, охотник переоделся в украденную им одежду, взял немного золота и спрятал оставшиеся вещи в кустах, чуть поодаль от городских стен. Из оружия был только нож, висящий на поясе.

— Славная ночь, добрые люди. Я... — воин замешкался. — Я немецкий купец, идущий из Варяжского моря через Новгород в Царьград, торговать с русским и греческим людом.

— И где же твои товары и охрана? — старый ополченец что-то подозревал. Он явно был здесь главный.

Двое молодых дозорных настороженно переводили свои взгляды со старшего на Ратмира и обратно, ожидая дальнейшего развития событий.

Витязь опустил глаза и негромко сказал: "Там, за Ильмень-озером на мой корабль напали разбойники, разграбили весь товар и убили моих товарищей и охрану. Я же чудом спасся и бежал день и ночь, пока не попал в ваш славный город. Это Смоленск?"

— Смоленск, Смоленск, — задумчиво проговорил старый ополченец. — Один ли ты здесь, немец?

— Один говорю, всех убили душегубы.

— Ну, коль один заходи, может и найдешь себе пристанище, — дозорный жестом указал своим товарищам расступиться и пропустить вперед ограбленного купца.

— Благодарствую, добрые люди, — горько улыбнулся Ратмир и медленно побрел прочь от ворот.

Выйдя на пыльную широкую улицу города, охотник ускорил шаг и попытался скрыться в темноте, чтобы остановиться и решить, как поступить дальше, но вдруг старый ополченец окликнул его снова.

— Эй, купец! А как ты по-нашему лопотать то научился?

Охотник улыбнулся и сказал: "Мой отец был торговым человеком, как и его отец. Я с детства по этим землям странствую. Вот так и язык ваш славный выучил".

Дозорный молча кивнул и отвернулся, теряя всяческий интерес к Ратмиру.

Мысленно поздравляя себя с маленькой победой, воин поспешил убраться подальше от городских ворот и затеряться среди темных, пыльных улиц спящего города.

— Они не заметили, что я необычный человек, — ликовал охотник. — Значит, я смогу жить тайно среди людей.

Единственная мысль, которая не давала ему покоя заключалась в том, что Ратмиру придется убивать, чтобы жить самому. Каждый раз, когда витязь уже, было, думал, что смирился со своей судьбой, где-то в глубине души он противился своей теперешней природе. Настроение снова ухудшилось.

— Пусть я смогу жить среди обычных людей, но я уже никогда не буду для них своим, — в глазах охотника появились слезы.

Опомнившись, он принялся вытирать кровавую жидкость, размазывая ее по лицу. Ратмир бросился бежать по одной из узких улочек в неизвестном направлении. Вокруг царила тишина и только редкий лай собак вдалеке, сопение и храп десятков и сотен спящих людей, эхом отдающийся в голове воина, не позволяли забыть, что он находится не в своем родном лесу, а в большом городе. Незаметно для себя, охотник забежал на местное кладбище и помчался по тропинке среди могил. Погост оказался большим. Гораздо большим, нежели в родном Новгороде. Остановившись в самом его центре, Ратмир присел под ветвями раскидистой ивы.

— Нужно успокоиться, — пытался взять себя в руки витязь. — Да, я упырь. Я не простой человек.

Охотник задрал голову вверх и посмотрел на небо.

— Почему я, Господи!? За что ты так караешь меня!? — к горлу воина подкатил ком тошноты.

Обхватив руками колени, он просто тихо сидел и смотрел в темное небо. Тоска была невыносимой.

Внезапно, чуткий нос уловил едва слышимый запах мертвечины. Ратмир недовольно поморщился и вышел из оцепенения. Что-то было не так. Охотник встал и принялся оглядываться по сторонам. Ему казалось, что поблизости кто-то есть. И этот кто-то внимательно наблюдает за воином. Ратмир собрал волю в кулак и попытался напрячь все свои удивительные органы чувств. Вокруг стояла гробовая тишина, но трупный запах усилился.

— Кто-то следит за мной, — теперь витязь был в этом просто убежден.

Справа, всего в нескольких шагах от охотника, хрустнула сухая ветка. Ратмир повернулся на звук и закричал: "Кто ты? Выходи, иначе я найду тебя". Ответом ему была все та же тишина. Воин решил сделать еще одну попытку.

— Я сказал, выходи! — охотник чувствовал, как им постепенно овладевает гнев. — Я знаю, что ты там!

Конечно, он лукавил. Ратмир не был уверен в том, что кроме него на погосте еще кто-нибудь есть. Но ощущение чьего-то присутствия было очень сильным, а витязь, с недавнего времени стал полностью доверять своим чувствам.

Вдруг от липы, стоящей в шагах двадцати от охотника, отделилась черная тень и рванула прочь по тропинке. Воин бросился в погоню. Он был явно быстрей беглеца и уже предчувствовал скорую поимку незнакомца.

— Стой, пес! — Ратмир настигал убегающую фигуру, — Стой или я убью тебя!

Внезапно, незнакомец остановился и, повернувшись лицом к витязю, закричал тонким визгливым голосом: "Нет! Убирайся! Это мой дом!"

Охотник замедлился и уже спокойным шагом подошел ближе, чтобы как следует разглядеть беглеца-неудачника. Внешность незнакомца была ужасной. Был он мал ростом, едва достигая Ратмиру до груди, очень сутул и, вдобавок ко всему, хромоног. Это было видно по тому, как беглец переминался с ноги на ногу, явно сильно нервничая.

— Кто ты? — уже спокойным голосом проговорил витязь, вглядываясь в лицо незнакомца.

— Это мой дом! Мой дом! — снова заверещал человек. -Уходи прочь!

— Я просто хочу знать кто ты такой, — охотник снова почувствовал раздражение.

Воин попытался подойти еще ближе, но странный человек, вдруг, сжался как пружина, обнажил два ряда мелких, но острых зубов и зашипел, будто дикий зверь.

— Ладно, будь по-твоему, — Ратмир отступил на шаг. — Но скажи мне, кто ты и где твой дом.

В незнакомце было явно что-то не так. Из его рта буквально исходил сладковатый, тяжелый запах мертвечины, острые зубы и странные желтые глаза — все указывало на то, что мужчина был не простым человеком. Вдобавок ко всему, руки, лицо и одежда его были измазаны кровью. Наряд человека также было трудно назвать одеждой. Рваное, пропитавшееся грязью и кровью тряпье, лоскутами свисало с худых плеч мужчины, закрывая его тело вплоть до колен.

— Ответь, ты будешь говорить? — витязь почувствовал некоторую растерянность.

Он не знал, как лучше поступить в данной ситуации: то ли убраться подальше, то ли просто убить этого урода. Тем временем, незнакомец прекратил шипеть и, молча, уставился своими злобными желтыми глазами на охотника.

— Меня зовут Ратмиром. Я прибыл из Великого Новгорода, — произнес воин, тыча большим пальцем правой руки себя в грудь.

— Мой дом, — уже тихо и как-то обиженно пробормотал человек.

-Твой дом, — терпеливо повторил охотник и вопросительно посмотрел на незнакомца, всем видом показывая, чтобы тот продолжал.

— Я пришел сюда много ночей тому назад. Сначала, земля сильно тряслась, и мне было страшно. Я прятался здесь, неподалеку, отрыв себе хорошую нору, — незнакомец заулыбался, снова обнажив свои острые зубы. — Теплую нору. Там меня не доставало солнце и не видели люди.

Витязь задумался. Неужели этот человек, скорее это животное, тоже боится солнца.

— Неужто он тоже упырь, — Ратмир забеспокоился. — Что если и он сам когда-нибудь превратится в такого дикого зверя.

Тем временем, существо продолжало свой рассказ.

— Людям нечего было есть и они умирали. Много их умерло. Мне было хорошо. Им плохо, а мне хорошо. Много еды, — незнакомец залился противным скрипучим смехом, вновь обдав охотника новой волной зловония.

— Он ест мертвых людей, — внезапная догадка повергла воина в шок, и он еле сдержался, чтобы не ударить это существо.

— Я вижу... Я вижу в твоих глазах отвращение, молодой упырь. Я все понял. Ты и вправду не знаешь, кто я, — существо снова жутко рассмеялось. — отчего ты презираешь меня? Ты пьешь кровь живых, а я ем мертвых. Такова наша судьба.

Незнакомец указал пальцем в небо, глаза его сузились, а на лице появилась злобная гримаса.

— Я ответил на твой вопрос, кровопийца!? — вдруг заорало существо. — А теперь уходи прочь! Это мой дом!

Брезгливо поморщившись, Ратмир отвернулся и, молча, зашагал прочь по залитой лунным светом кладбищенской тропе. Больше всего на свете, сейчас, он хотел поскорей убраться подальше от этого ужасного места.

Вернувшись на одну из улиц, витязь снова побрел неведомо куда, пока, наконец, не достиг дома, откуда доносился шум нескольких голосов.

— Здесь еще не спят, — подумал охотник. — Это, наверное, постоялый двор.

Обрадовавшись такой находке, он подошел к избе, открыл дверь и вошел в большой деревянный дом. Внутри горело множество лучин. Желтый, но все же яркий свет озарял одно большое помещение, в котором находилось несколько тяжелых дубовых столов с лавками. В центре светлицы сидело несколько, явно хмельных людей, громко распевающих песни и балагуря о своих житейских делах. Пока что они не замечали вошедшего воина, и он поспешил уйти в дальний, самый темный угол, и присесть за свободный стол.

В дом вошел еще один человек. В руках он нес большой кувшин, доверху наполненный хмельной брагой. Конечно, Ратмир и так уже давно почуял неприятный запах зеленого зелья, но теперь вонь от него стала еще сильней. Делать было нечего. Пришлось терпеть или уходить. Мужчина поставил кувшин на стол пирующих и, наконец, заметил сидящего в углу воина. Широко улыбаясь, он поспешил к охотнику.

— Здрав будь, добрый человек, — произнес мужчина.

Выглядел он вполне опрятно и был совершенно трезв. Одет человек был в чистую белую рубаху, стянутую красным льняным поясом. На ногах его были конопляные портки и кожаные башмаки. Волосы и короткая борода были также хорошо ухоженными.

— Видимо, это хозяин сего двора, — подумал витязь и вежливо поздоровался.

— Издалече к нам прибыли, господин? — мужчина с интересом разглядывал своего нового посетителя.

— Издалече, добрый человек, — Ратмир попытался вспомнить хоть одно варяжское или немецкое имя, которым он смог бы назваться, но, как назло, ничего не приходило в голову. — Я немецкий купец, еду в Царьград из Варяжских земель, чтобы вдоволь поторговать там с греками.

— А меня все Феофаном кличут, — улыбался мужчина. — Я хозяин этого двора. Даю путникам пищу и ночлег. Сам я родился здесь же в Смоленске, еще до мора, а сейчас вот служу здесь на радость себе и добрым людям.

— О каком море ты говоришь, добрый человек? — воин задумался: "Не об этом ли ему говорило то мерзкое существо, живущее на погосте."

— Знамо дело, господин. Не давеча, как десять лет назад сотряслась вся земля Смоленская. Много изб поразрушило, да и сами стены городские не везде выдержали и развалились. Видно, прогневили мы Бога нашего, — Феофан опустил глаза и развел руками.

— Дальше то, что было?

— А дальше, господин, урожай весь земля и попортила. Не стало еды на земле нашей. Два года жили мы впроголодь. Многие тогда померли. Вот и я тогда жену свою с дочкой схоронил. А потом по смерти князя нашего Мстислава Давыдовича, явился к нам из Полоцка тамошний князь Святослав Мстиславич со своею дружиною и захватил город, — мужчина занервничал от нахлынувших на него воспоминаний. — Перебил он многих славных людей во Смоленске и установил свое княжение. Да я и сам тогда чудом не погиб. Вот так и живем.

— Так вот почему у них такой большой погост, — пробормотал Ратмир. — Столько людей полегло.

— Ты господин, не желаешь ли выпить, иль закусить? — снова заулыбался хозяин.

— Нет, Феофан. Я сыт. Ты мне лучше скажи, где я могу достать одежу добрую? Моя-то, совсем поизносилась.

Хозяин снова оглядел витязя с ног до головы. Он явно не понимал, зачем этому иноземцу менять свой наряд, ведь он выглядел совсем как новый, только пыльный. Наконец, переборов свои сомнения, Феофан сказал: "Есть у нас тут много добрых купцов, которые смогут тебе любой наряд продать, господин. Будь то наш русский или ваш — заморский".

— Нет, заморский мне без надобности, — улыбнулся в ответ Ратмир. -Ты мне русский достань, люба мне ваша одежа, больно хороша.

Охотник полез в свой кошель и извлек оттуда несколько золотых монет.

— Это тебе, Феофан, за ночлег наперед. А одежу мне достань будущим днем. Вечером я ее у тебя заберу.

— Конечно, добрый господин, — мужчина быстро схватил со стола деньги и положил их себе за пазуху, поглядывая украдкой на сидящих за столом пьяниц. — Все сделаю, как ты велел.

— А теперь, хозяин, покажи мне место, где я бы смог хорошо выспаться перед предстоящей дорогой, — воин поднялся из-за стола.

— Иди за мной, заморский купец, я покажу тебе твою светлицу, — Феофан поспешил вперед, указывая своему гостю путь.

Проходя мимо стола, где сидели пьяные мужики, Ратмир случайно встретился глазами с одним из них. Мужчина поднялся из-за стола и заплетающимся языком сказал: "А ну постой, добрый человек".

Витязь остановился, брезгливо уставившись на хмельного мужика.

— Присядь-ка с нами, да выпей браги. Ба, да ты никак иноземец, — пьяница с интересом осмотрел Ратмира.

Остальные мужики вмиг замолкли и также уставились на незнакомца.

— Благодарствую, добрые люди, но я устал с дороги и хотел бы отдохнуть, — охотник попытался уйти, но один из мужиков схватил его за рукав рубахи.

Воин грозно посмотрел на хозяина постоялого двора и тот, склонившись над ухом главного пьянчуги, торопливо что-то ему зашептал.

— А ну молчи, Феофан, когда боярин говорит, — мужчина повернулся к Ратмиру. — Сядь и выпей с нами.

Хозяин попытался снова образумить пьяного боярина.

— Но Твердослав Станиславич. Гость устал...

— Цыц! — вновь перебил Феофана пьяный боярин. — Не смей мне перечить!

Было видно, что мужик начал выходить из себя и Ратмир, решив не нарываться на драку, молча сел за стол.

— Вот так, — расплылся в улыбке боярин.

Все остальные, сидящие за столом мужики, громко рассмеялись. Витязь опустил глаза, уставившись на, отполированную до блеска сотнями рукавов, дубовую столешницу. В его мозгу бушевала буря. Ему не потребовалось бы много сил, чтобы перебить всех, присутствующих на постоялом дворе людей. Но охотник всеми силами сдерживал свой гнев.

— Если я хочу жить среди людей, я не должен показывать свою силу, — уговаривал сам себя Ратмир. — Дисциплина мне поможет!

В это время, Твердослав Станиславич налил полную кружку браги и протянул ее воину.

— Пей!

Витязь взял в руки кружку и заглянул в нее. Вонючий запах браги проникал прямо ему в нос и охотнику показалось, что он сейчас задохнется от этого смрада. На лице Ратмира появилась задорная ухмылка.

— Как я могу задохнуться, если я не дышу? — воину захотелось громко засмеяться, но он сдержался и, ухватив покрепче кружку двумя руками, мигом ее осушил.

— О! — раздался одобряющий и вместе с тем удивленный возглас окружающих.

— Хорош купец, нечего сказать, — заулыбался Твердослав. — Еще выпьешь?

Охотник отрицательно мотнул головой. Он чувствовал, что в его организме происходит что-то нехорошее. В глазах все поплыло, а желудок внутри как будто вспыхнул жарким пламенем. Брага полезла обратно вверх по пищеводу, попадая в горло. Ратмир резко вскочил из-за стола и бросился во двор. Его рвало с такой силой, что из глаз полились кровавые слезы. Опорожнив желудок, витязь умылся в бочке с водой, стоящей у входа в избу и снова вошел внутрь. У дверей стоял Феофан, испуганно поглядывающий на охотника. Мужики за столом хрипло хохотали, то и дело, поминая заморского купца бранными словами.

— Иди, отдыхай, торговец. Уж больно крепка для тебя наша брага, — заржал боярин, хлопая сидящего рядом с ним мужика ладонью по плечу.

Новый взрыв хохота потряс постоялый двор.

Ратмир, молча, последовал за хозяином на второй этаж, где уже была готова чистая комната.

— Если тебе что-нибудь еще понадобится, добрый господин, спустись вниз и найди меня, — Феофан старался не смотреть гостю в глаза, наверняка испытывая чувство вины за произошедшее.

— Не забудь про одежу, — сердито сказал воин и закрыл дверь перед носом хозяина.

Охотник огляделся. Комната была небольшой, но уютной. У стены стояла широкая лавка, застеленная соломой, поверх которой лежало конопляное одеяло. Напротив лавки находился стол. На нем стояла лохань с водой, в которой плавал светец с горящей лучиной. Окна были закрыты полупрозрачной слюдой.

— Нужно подготовиться к рассвету, — задумался Ратмир и запер входную дверь на засов.

Прежде всего, он снял слюдяные пластины с окон и бросил их на стол. Ставни оказались добротными, хорошо сколоченными и плотно закрывались.

— Они не пропустят много света, — с удовлетворением отметил витязь и повернулся к лавке.

Спать на ней, охотник опасался. Что если ставни все-таки не окажутся достаточно хорошими для того, чтобы не пропустить хотя бы один лучик солнца. Подумав, воин стащил солому с лавки и постелил ее на пол, в самом дальнем от окон углу. Наконец, он оказался доволен всем и спокойно лег на свое ложе, уставившись в потолок.

Проснувшись следующим вечером, Ратмир почувствовал голод. Сквозь сон, днем, он слышал, как несколько раз приходил хозяин, стучал в дверь и говорил, что принес еду.

— Могу ли я есть простую еду? — сам себе задал вопрос витязь.

Все это время, он даже и не пытался это узнать. Даже не задумывался. Теперь же, охотнику стало интересно, сумеет ли он полностью скрываться среди обычных людей: есть их пищу, пить их напитки. Вспомнив вчерашнюю брагу, воин скривился. Что если еда так же подействует на его организм. Проверять совсем не хотелось.

Снизу доносился шум множества голосов. Местные гуляки вновь пировали. С этим приходилось мириться. Поднявшись, Ратмир отправился на поиски хозяина.

Нижняя комната была полна народу. Люди сидели за столами, ели, пили и веселились. Твердослава со своими друзьями пока что среди них не было. Меньше всего сейчас витязю хотелось встретиться с ними. Настроение из-за голода было и так не добрым. Без труда найдя взглядом Феофана, бегающего среди столов, охотник поспешил к нему.

— Гой еси, господин, — широко улыбнулся хозяин. — А я, было, подумал, что ты захворал. Весь день я носил тебе еду, но дверь была заперта.

— Я крепко спал, — отрезал воин. — Ты сделал то, что я тебе наказывал?

Феофан бросился к противоположному концу большой избы, закрытому красной льняной занавеской, и вернулся с мешком в руках.

— Здесь все, что ты просил, купец.

— Благодарствую, хозяин, — Ратмир взял в руки мешок с одеждой и улыбнулся Феофану.

Теперь нужно было поскорей идти к себе, переодеваться и уходить из Смоленска. Ночи весной были такими короткими.

Вдруг, витязь заметил молодую девушку, несущую бадью с квашеной капустой за один из столов, где пировали местные ополченцы. Видимо, они передали смену другим воинам и теперь расслаблялись, сидя на шумном дворе и попивая хмельную брагу. Девушка была крестьянкой. Крупная, румяная, она без труда таскала тяжелые кувшины с медом и брагой, бадьи с едой, при этом, казалась, совсем не уставала. Одета на ней была только длинная рубаха, подол которой достигал девушке до икр. Ноги были босыми.

Охотник изловчился и схватил девушку за руку в тот, момент, когда она пыталась пробежать мимо него, спеша по своим делам.

— Как звать тебя, красавица? — спросил воин, пристально глядя молодой крестьянке в лицо.

— Голуба, — ответила девушка, кротко опустив глаза. — Мне нужно идти, господин.

— А ты знаешь, Голуба, что я богатый заморский купец? — продолжал Ратмир. — Глядя на твою красу, я решил подарить тебе красивое платье, привезенное из самого Царьграда.

Витязь бесстыдно лгал. Девушка не отличалась большой красотой. Но это было ему и не важно, голод давал о себе знать.

— Но, добрый господин, я просто крестьянская дочь. — Девушка посмотрела в глаза охотника.

В ее глазах Ратмир увидел искру надежды и решил продолжать.

— Это неважно. Пойдем со мной наверх, я покажу тебе все свое добро и подарю лучший наряд.

В душе его бушевала буря. Витязю было искренне жаль несчастную девушку, но сейчас, мучимый постоянно растущим чувством голода, он не мог противостоять зверю, живущему где-то внутри и рвущемуся наружу.

Взяв Голубу за руку, охотник повел ее наверх, в свою комнату. Оказавшись наедине с девушкой, он закрыл дверь на засов, схватил крестьянку руками за плечи и прижал к себе. Голуба задергалась в объятьях купца. Она поняла, что сейчас может произойти что-то страшное. Бедная девушка даже не могла представить себе, что ее ожидает.

Ратмир открыл рот и вцепился зубами в шею Голубы. Мир для него снова окрасился яркими цветами и он, в наслаждении закрыл глаза, просматривая нахлынувшие, вдруг, образы из жизни молодухи.

Воин отнес бездыханное тело девушки в дальний угол комнаты и бережно положил его на свое вчерашнее ложе.

— Почему я убил именно ее? — горестные мысли закружились в мозгу охотника. -Я бы мог напиться крови одного из тех хмельных стражников или, на худой конец, Феофана.

Печалиться было уже поздно и Ратмир, накрыв тело девушки одеялом, поспешил вниз, чтобы поскорей убраться прочь с постоялого двора.

Беспрепятственно покинув городские стены, охотник забрал свою поклажу и отправился дальше на юг. Вне города воздух был необыкновенно чистым и свежим. Пахло свежей хвоей и молодой, сочной травой. Совсем рядом шумел своими водами могучий Днепр.

Река была действительно широкой и полноводной. По ней, даже ночью шел целый поток торговых и военных судов. Прошли одна ночь и один день с тех пор, как воин покинул Смоленск. Безусловно, лесной свежий воздух нравился Ратмиру, но что-то со страшной силой тянуло его обратно к людям. Возможно, это был инстинкт. Ведь человеческая кровь стала основным источником питания для витязя. Возможно, ему просто хотелось снова жить среди людей, говорить с ними, торговать, да и просто спать на сухой постели в теплом уютном доме.

Альба. Вампир Средневековья.

Глава 4.

Небо было бесконечно голубым. Жаркое солнце, иссушив и раскалив землю почти докрасна, потихоньку начало ослабевать и клониться к закату. Бескрайние поля созревающей ржи, жадно впитавшие в себя всю мощь лучей дневного светила, казалось, пылали золотым огнем, грозясь поджечь все вокруг.

Неподалеку, тянулись аккуратные, ровно посаженные ряды оливковых деревьев. Плоды под действием сильного Иберийского солнца почти всегда вырастали крупными и сочными. Вот и в этом году урожай обещал быть высоким. Недаром крестьяне маленькой Кастильской деревушки Вальденоседа с большой любовью и рвением относились к своей работе.

В тени оливкового дерева сидел человек. Его загорелое, покрытое сетью глубоких морщин лицо свидетельствовало о том, что мужчина был крестьянином. Каждый день, всю свою жизнь, с утра и до вечера, находился он в поле, работая под палящим солнцем, проливным дождем и сильным ветром. Все это, конечно, не могло не отразиться на его лице и руках. Черные как смоль волосы кое— где были уже покрыты сединой, а на макушке головы блестела гладкая лысина.

Мужчина потянулся к стоящему у подножья дерева кувшину с вином, взял его в руки и, сделав несколько больших глотков, осушил его до дна. Отставив ненужную посуду в сторону, крестьянин медленно поднялся и, с хрустом во всех позвонках, выпрямил спину. Рубахи на нем не было, что позволяло заметить, что ежедневный рабский труд истощил человека. В свои сорок с лишним он выглядел как старик.

На ногах его были надеты, подвязанные двумя шнурками, короткие штаны, едва достигавшие крестьянину до колен. Мужчина был бос. Огрубевшая кожа ступней ног позволяла ему передвигаться по любой местности, не испытывая абсолютно никаких неудобств.

Крестьянин оглядел бескрайнее поле ржи, улыбнулся и медленно побрел среди оливковых деревьев по направлению к едва видневшимся каменным домишкам ставшей ему родной деревни. Мужчину звали Басилио. В эти края он попал уже больше тридцати лет назад.

Родился Басилио в Астурии, в семье крепостных крестьян — сервов. Его отец Пабло и мать Мария вместе со своими детьми и нехитрым добром полностью принадлежали своему хозяину-феодалу. Без устали трудились они каждый день на полях сеньора, чтобы взрастить для него богатый урожай, не получая при этом ничего, кроме права взять себе мизерную часть от выращенной пшеницы, оливок или винограда.

Нередки были случаи, когда сеньор менял нескольких своих сервов другому феодалу на щенков породистой гончей собаки или хорошего скакуна. То же приключилось и в семье маленького Басилио. Его и еще шестнадцать детей оторвали от своих семей и отправили в Кастилию, в окрестности знаменитого города Бургос для обмена местному сеньору на хорошего арабского скакуна, добытого во время одного из боевых походов против мавров вблизи города Колатрава.

Так одиннадцатилетний Басилио попал в новую и незнакомую ему деревню Вальденоседа, принадлежащую богачам, живущим в близлежащей крепости Фриас. Поговаривали, что крепость эту построили Кастильские воины несколько веков назад, когда в пограничных южных землях еще безраздельно хозяйничали мусульмане — мавры, злейшие враги всего католического населения королевства. Далеко, за много шагов или, как их называли в Кастилии пульгад, можно было видеть грозно возвышающуюся христианскую цитадель, стоящую на высоком холме и защищающую местных жителей от набегов южных соседей.

Басилио и остальные дети ютились в небольшом каменном домике, стоящем на окраине Вальденоседы. Добрые жители поочередно приносили им еду и питье, укладывали их спать и, конечно, сопровождали на работу. В основном, дети пасли скот, сеяли рожь и пшеницу, собирали оливки и маслины, белый и красный виноград. Работали наравне со взрослыми: с раннего утра и до позднего вечера.

Тянулись годы. Басилио вырос и возмужал. Настало время задуматься о женитьбе. Недолго думая, он выбрал Урсулу — девушку, привезенную сюда вместе с ним из родной деревни. По традиции, жители Вальденоседы общими усилиями построили небольшой, но аккуратный домик из камня для молодых, где те и зажили, создав новую крестьянскую семью.

Первым в их семье родился Матео, смуглый черноглазый крепыш, ставший впоследствии хорошим помощником отцу в его нелегком труде. Второй на свет появилась Альба — любимица Басилио. Всеми силами отец старался оградить свою маленькую большеглазую дочурку от непосильного рабского труда, конечно, насколько это было возможно.

Когда Матео исполнилось пятнадцать, а Альбе двенадцать, Басилио и еще несколько соседей-крестьян получили грамоту от своего хозяина, в которой было указано, что они, милостью своего господина и своим трудом заслужили право называться теперь не сервами, а соларьегос.

Радости Басилио не было предела. Они становились частично свободными людьми. Домик, в котором жила семья теперь по праву принадлежал только им. Также Басилио получил в свою собственность небольшой клочок земли и с десяток оливковых деревьев. Теперь он не обязан был отдавать весь, собранный на своей земле урожай, сеньору, а отсылать только его часть, остальное же забирать себе.

Вечерами Басилио часто сидел на пороге своего дома, рассматривая и обнюхивая подаренную ему грамоту, печалясь, что не умеет читать и, радуясь, что, наконец, обрел свободу. Затем, ложась спать, крестьянин каждый раз благодарил Святого Хуана и Святую Марию за то, что он стал себе хозяином. Пускай не полностью, но зато теперь никто не сможет отнять у него детей. С улыбкой на лице крестьянин засыпал.

Солнце клонилось к закату. Жара потихоньку отступала. Басилио шел среди оливковых деревьев с улыбкой на лице, слушая радостное щебетание птиц. Завтра важный день. Его любимица, шестнадцатилетняя Альба, наконец, выходит замуж за Игнасио, молодого и крепкого крестьянина, сына его лучшего друга — Хромого Анхеля. Будущий сват и его сын были уроженцами Вальденоседы и давно являлись соларьегос, а значит равными семье Басилио. Все это не могло ни радовать крестьянина и он, без малейших сомнений, сразу согласился выдать красавицу Альбу за Игнасио и породниться с семьей Анхеля.

Подходя к дому, Басилио услышал крики жены. Она причитала о том, что у них недостаточно вина и еды, чтобы вдосталь накормить и напоить всех добрых жителей Вальденоседы, приглашенных на свадьбу. Альба же кричала в ответ, что ее отец и отец Игнасио позаботятся обо всем и уж точно договорились организовать свадьбу совместными усилиями. Дочь была абсолютно права. Басилио загодя договорился с Анхелем разделить пополам все свадебные расходы, и был совершенно спокоен за проведение празднества.

Войдя в дом, мужчина рявкнул на своих женщин, приказывая им угомониться и спокойно готовиться к завтрашнему дню. Затем, подойдя к Альбе, отец обнял дочь и поцеловал ее в лоб. Как ни тяжко было Басилио отпускать ее в дом другого мужчины, отец понимал, что женитьба с Игнасио — это наилучший из возможных вариантов сделать его любимую дочь по-настоящему счастливой в браке. Съев кусок душистого сыра и запив его водой, мужчина пошел спать. Завтра тяжелый день.

Проснувшись следующим утром от удушья, Басилио встал со своей нехитрой кровати, подошел к столику, стоящему в углу дома, взял кувшин и с жадностью стал хлебать из него прохладную воду. Отдернув занавеску, являющуюся дверью в дом, крестьянин, щурясь от яркого света, вышел на улицу. Утро было великолепным. Вокруг пели птицы, шумела тысячами ветвей оливковая роща, а по голубому небу бежали белые как снег облака.

— Отличный день для свадьбы, — с улыбкой сказал вслух Басилио. — Нужно пойти разбудить остальных.

Мужчина снова вернулся в темный и душный дом. На улице ему было гораздо лучше.

— Эй, лежебоки, вставайте! — радостно прокричал Басилио. — Вы так всю свадьбу проспите.

Глаза крестьянина все еще не привыкли к темноте, и он только мог слышать, как заворочались его жена и дочь, спросонья бормоча какие-то ругательства, направленные хозяину дома. Басилио широко улыбнулся, обнажая свои желтые, наполовину сгнившие зубы и снова приказал женщинам подниматься и готовиться к свадьбе. Сам же он поспешил выйти из душного дома, чтобы посидеть на, лежащем неподалеку бревне, и снова подышать свежим воздухом.

Через некоторое время к дому подбежали несколько молодых девушек — подружек невесты. Каждая из них вежливо поприветствовала Басилио и все они, радостно гомоня и хихикая, бросились в дом, помогать своей подруге. Крестьянин проводил их отсутствующим взглядом и повернул голову в сторону оливковой рощи, где и будет проходить обряд бракосочетания. Глаза мужчины смогли разглядеть какое-то шевеление среди деревьев, значит, семья Игнасио также с самого утра готовится к свадьбе. Остается только ждать, когда Хромой Анхель пришлет человека с вестью о том, что жених и священник готовы и ждут невесту для проведения обряда.

Басилио видел, как в сторону рощи небольшими группами выдвигаются деревенские жители, чтобы принять участие в свадебной церемонии и порадоваться за молодых. Крестьянин поднялся с бревна, почесал спину и направился к дому, чтобы надеть свою праздничную рубаху, а заодно и поглядеть, готова ли уже его дочь.

— Альба, да ты просто красавица! — воскликнул отец, не сдерживая распирающих его эмоций. — Ты выглядишь так же хорошо, как и твоя мать много лет назад.

— Спасибо, отец, — девушка опустила глаза, щеки ее порозовели и на лице появилась лукавая улыбка. — Я постараюсь не опозорить твоего честного имени и имени моей славной матушки.

— Разве можешь ты, моя любимая дочь, чем-то меня опозорить? — Басилио был растроган до глубины души.

Крестьянин поспешил отвернуться и прикрикнул на жену, чтобы та дала ему праздничную рубаху. Мужчина потратил немало сил, чтобы сдержать слезы, ведь речь его любимицы, действительно, проняла крестьянина. Получив в руки свой торжественный наряд, Басилио поспешил на улицу, чтобы умыться и одеться.

У порога его ждал Хавьер — самый младший сын Хромого Анхеля. Мальчик, переводя дыхание, быстро затараторил о том, что невесту уже ждут и семье Басилио следовало бы поторопиться. Крестьянин ласково провел рукой по волосам десятилетнего Хавьера и сказал: "Беги, мой мальчик и передай, что мы сей же час будем".

Спустя четверть часа, процессия представителей невесты степенно входила в оливковую рощу. Впереди шел Басилио со старшим сыном Матео. За ними — Урсула. Вслед за ней, окруженная толпой, наконец, угомонившихся подружек, молча, опустив глаза, шла раскрасневшаяся Альба.

Высокий, черноволосый и кареглазый Игнасио с улыбкой смотрел на свою невесту. Он был искренне рад, что родители подобрали ему в жены такую замечательную девушку и, с нетерпением, ожидал начала церемонии. Признаться, до него доходили слухи о некой порочности его невесты, но молодой крестьянин отметал их прочь.

— Так говорят злые языки, — успокаивал себя Игнасио, глядя в лицо своей будущей жене, — Разве может эта скромная девушка быть грешной в чем-то?

Альба стояла напротив жениха, опустив глаза, опасаясь лишний раз вздохнуть. Ей стало страшно. Она боялась уходить из родительского гнезда, стать полноценной женой в своем собственном доме, постоянно вести хозяйство, растить детей и работать в поле. Но больше всего на свете Альба опасалась того, что Игнасио сможет узнать о том, что она не так невинна, как может показаться на первый взгляд. Мысли в голове девушки лихорадочно путались. Она не знала как ей лучше поступить: то ли сказать обо всем Игнасио до свадьбы и рассчитывать на его милость, то ли оставить все в тайне и, возможно, муж не догадается и ей удастся избежать позора.

Между тем, к молодым подошел священник, склонил голову и принялся читать молитву на латинском языке. Конечно, никто из присутствующих не понимал ни слова, но все как один опустили головы и смиренно ждали окончания. Святой отец то и дело осенял молодых крестным знамением и все громче и четче произносил фразы на латыни. Наконец, подняв голову, падре посмотрел прямо в глаза Альбе и по-испански спросил, согласна ли она выйти замуж за Игнасио.

В душе девушки бушевала буря. Ей было ужасно страшно. Щеки и уши горели, словно охваченные огнем. Альбе казалось, что священник все о ней знает и не случайно так пристально смотрит ей в глаза. Но нельзя было терять ни секунды. Ведь люди могут подумать, что девушка не хочет выходить замуж за такого достойного человека и сразу обо всем догадаются.

— Да, — робко произнесла невеста. — Я согласна.

Падре перевел взгляд на ликующего жениха и спросил: "Согласен ли ты, Игнасио, сын Хромого Анхеля взять в жены Альбу, дочь Басилио?"

— Да! — не сомневаясь ни секунды, воскликнул счастливый жених.

— Теперь вы муж и жена, — сказал святой отец. — Поцелуйте друг друга.

Игнасио крепко прижал к себе Альбу и поцеловал ее прямо в губы. В этот момент девушка не хотела больше думать о своих прегрешениях, а просто рассудила, что пусть все идет своим чередом. Начался веселый пир.

Вина и еды было великое множество. Молодые жители Вальденоседы с удовольствием плясали друг с другом среди оливковых деревьев, время от времени, радостными криками восхваляя, молодоженов. Старшие мужчины периодически поднимали кружки с вином и, не спеша, произносили речь, посвященную счастливой паре, желали им скорейшего пополнения в их новом семействе и, конечно, славного труда во благо Господа и всех жителей деревни.

На мягкой зеленой траве женщины расстелили куски самодельной холщовой ткани, которые заставили разнообразными праздничными яствами. Было даже мясо. Крестьяне ели его только по большим праздничным дням: На Рождество, Пасху или свадьбу. Вот и сейчас, щедрый Басилио поставил перед пирующими мясо откормленной им для этого случая свиньи. Гости были весьма довольны. Даже старый ворчун Хромой Анхель с улыбкой на лице, обгладывал поджаренное свиное ребрышко, попутно рассказывая молодым юношам историю своего славного военного прошлого, когда он якобы и повредил ногу.

Только старые люди, вслушиваясь в пьяные россказни своего товарища, украдкой посмеивались и переглядывались друг с другом. Правдой было то, что Анхель никогда не ходил в походы против мавров и уж, тем более, никто не бил его саблей по ноге. Прозвище Хромой он получил после того, как в юности случайно провалился в нору лисицы и сломал себе ногу. Кость срослась, но Анхель остался хромым на всю жизнь.

В самый разгар празднества в рощу въехал отряд всадников во главе с рыцарем. На нем была длинная, до самих щиколоток белая рубаха, а поверх нее — красно-желтый нарамник — прямоугольный плащ, перегнутый по линии плеч, с разрезом для головы, не сшитый по бокам. Чтобы одежда не мешала рыцарю ездить верхом, талия его была перевязана широким черным поясом. На груди у сердца воина была нарисована каменная башня — личный герб рыцаря. Ноги были обуты в кожаные туфли с острыми носками.

Суровое лицо мужчины было изъедено оспой, а правую щеку уродовал глубокий шрам. Голова рыцаря была непокрыта. Его длинные черные волнистые волосы и аккуратная черная борода свидетельствовали о том, что воин был еще совсем не стар, но повидал немало на своем веку. Жестом указав своим сопровождающим оставаться в стороне, мужчина проехал мимо расступившейся толпы крестьян и остановил своего белого коня перед стоящими у дерева молодоженами.

— Я, Мануэль Суарес, кабальеро моего сеньора, владельца славной цитадели Фриас и хозяина всех окрестных земель дона Хуана Лопеса де Веласко! — громко прокричал рыцарь.

Басилио вышел вперед и низко поклонился пришельцу. Этот человек назвался кабальеро, следовательно, он является знатным воином, владеющим некоторыми землями в округе и подчиняется только своему господину. От имени своего сеньора, кабальеро сюда и пожаловал.

— Что угодно вам, сеньор Мануэль, в нашей забытой Богом деревушке? — не поднимая головы, и стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил Басилио.

Рыцарь измерил крестьянина презрительным взглядом.

— Я прибыл по просьбе моего сеньора дона Хуана Лопеса де Веласко, чтобы забрать молодую жену этого крестьянина в замок Фриас. — Кабальеро пожевал губами, подбирая слова. — По праву первой ночи, мой господин может так поступить. Он обязуется вернуть девушку ее законному мужу в целости и сохранности завтра к обеду.

Среди толпы крестьян прошел ропот недовольства.

— Но и это еще не все, — продолжал рыцарь. — Мой господин обязуется одарить девушку подарками, что, безусловно, поможет новой семье в будущем.

— Но господин, моя дочь и я не принадлежим к числу сервов, — робко пробормотал Басилио. — Мы соларьегос — свободные крестьяне. Возможно, светлейший дон Хуан ошибся?

— Да как ты смеешь, крестьянин, указывать на то, что мой сеньор может ошибаться? — гневно воскликнул кабальеро. — Ты сомневаешься в честности моего хозяина?

Басилио еще ниже склонил голову. Его трясло от страха. Крестьянин понимал, что ему нечего противопоставить словам этого жуткого вельможи. Внезапно, ему на помощь вышел слегка протрезвевший Анхель.

— Дон Мануэль, меня зовут Хромой Анхель, — заплетающимся от выпитого вина и страха языком заговорил крестьянин. — Мой прадед, дед и отец — всю свою жизнь трудились на благо сеньоров Вальденоседы. Я уже сорок с лишним лет делаю то же самое. Я соларьегос и горжусь этим. Неужели я или моя семья чем-то прогневили нашего дона?

— Еще один глупец, — тихо пробормотал рыцарь. — Как же ты не понимаешь, тупой осел, что это большая честь для вашей девчонки? Завтра она вернется к своему мужу целой и невредимой, да еще и с подарками.

Игнасио, до сих пор внимательно следивший за разговором, наконец, сообразил, что словами делу не помочь и приготовился к решительным действиям. Юноша сделал несколько шагов по отношению к кабальеро, но, вдруг, остановился. Ему стало безумно страшно. Несмотря на свой молодой и горячий характер, Игнасио понимал, что он всего лишь крестьянин, а не воин. А если сейчас не отступить, то рыцарь может вернуться с еще большим количеством солдат и сжечь деревню дотла. Шмыгнув несколько раз носом, юноша опустил голову и отошел назад.

Совсем другие чувства переполняли Альбу. Она решила, что это большой шанс для нее скрыть от жителей деревни свой позор. Ей, как и нескольким жителям мужского пола этой деревни было что скрывать. Больше всего девушка боялась, что ее отец узнает о том, что она рассталась со своей девственностью задолго до сегодняшней свадьбы. Также, Альба опасалась мести со стороны женщин деревни, так как мужчины, с которыми она грешила, были поголовно женаты.

Сейчас для девушки подвернулась уникальная возможность исправить все. Ведь никто не станет винить Альбу в том, что ее насильно забрали в цитадель одного из местных рикос омбрес — богачей. А на следующий день она, печальная, верная супруга вернется к своему красавцу мужу, прижмется к его груди и будет долго рыдать, моля о прощении. И он ее простит. Конечно, ведь она ни в чем не виновата. Альба украдкой улыбнулась. Все складывалось как нельзя лучше. Да еще и дары от сеньора.

-Ах, какой чудесный сегодня день! — душа девушки ликовала. — Но надо действовать, пока не случилось ничего страшного.

Альба подошла к, опустившему голову Игнасио, поцеловала его в щеку и, не скрывая слез, направилась к рыцарю. Мануэль обернулся назад и приказал оруженосцу посадить девушку на его коня. Всадники были готовы отправляться в путь.

— Продолжайте веселиться, жители Вальденоседы! — Нарочито радостно воскликнул кабальеро, пришпорил коня и помчался прочь из рощи в сторону замка Фриас, опережая отряд своих всадников на много шагов вперед.

В роще наступила полная тишина. Казалось, даже птицы прекратили петь, а ветви оливковых деревьев больше не шелестели на ветру. Басилио громко вздохнул и медленно побрел по направлению к деревне.

— Стой, Басилио! — крикнула Урсула и побежала вслед за мужем. — Но ведь она вернется. Вспомни нас с тобой.

Крестьянин резко остановился и с грустью посмотрел на жену.

— Но ведь мы были сервами, Урсула. А теперь мы свободны. По крайней мере, я так думал.

Процессия все ближе подъезжала к замку Фриас. Как только всадники оказались на большом каменном мосту, ведущему через глубокий ров, доверху наполненный водой, кабальеро Мануэль остановил своего скакуна. Остальные конники последовали его примеру.

— Родриго, скачи в замок и доложи дону Хуану, что мы подъезжаем, — рыцарь усмехнулся. — Поторапливайся!

Один из всадников бросился исполнять приказ, а кабальеро с остальными своими спутниками неторопливо отправились к воротам цитадели. Альба была поражена увиденным. Ей еще никогда не приходилось бывать во Фриасе — центре всех окрестных земель, коими владел сам дон Хуан Лопес де Веласко, настоящий рико омбре. Для молодой крестьянки этот человек казался настолько могущественным, что его можно было бы сравнить если не с Господом, то с королем точно. Хотя ни короля, ни тем более Господа, Альба никогда в жизни не видела.

— Но ведь это не значит, что их нет, — размышляла крестьянка, попутно разглядывая величественные стены цитадели, построенной на отвесной скале. — А, что если я понравлюсь дону, и он даст мне больше подарков?

Альба представила себе, как сеньор одаривает ее серебром и золотом.

— Интересно, как выглядит наш господин? — в голове девушки то и дело всплывали образы высокого статного красавца, с ног до головы покрытого кольчугой, с большим мечом на поясе. — Ах, как жаль, что я не знатного рода.

Всадники въехали в ворота замка и остановились посреди широкого двора. Вокруг сновало много народу. Первыми к ним подбежали два конюха и помогли кабальеро спешиться. Затем, один из слуг подошел к Альбе, довольно грубо вытащил ее из седла и поставил на землю. Остальные воины самостоятельно слезли со своих лошадей и разбрелись по крепости.

Сеньор Мануэль жестом приказал девушке следовать за ним. Войдя во внутренние покои замка, они вдвоем отправились по темным, едва освещаемым маленькими окнами и, висящими на стенах факелами, залам и коридорам. Несмотря на жаркий летний день, внутри цитадели было холодно и очень сыро. Стены пахли плесенью, везде гуляли сквозняки. Альба немного иначе представляла себе великолепие замков, но и уже увиденное очень сильно поразило крестьянскую девушку.

Наконец, кабальеро вошел в большой, хорошо освещаемый факелами зал и остановился. Стены комнаты были украшены многочисленными гобеленами, на которых художники изобразили различных дивных животных. Посередине зала расположился огромный стол, на котором стояли кувшин с вином и несколько мисок со всевозможной едой. В противоположной от входа стене ярко горел огромный камин. Перед ним стояло кресло, а в нем сидел человек.

Альба никак не могла разглядеть фигуру, сидящую в кресле, так как его спинка была слишком массивной и высокой, чтобы полностью скрыть сидящего в нем человека.

Тишину роскошного зала нарушил хриплый мужской голос.

— Подойди, девушка, не стой в проходе, — сидящий в кресле мужчина нетерпеливо забарабанил пальцами левой руки по деревянному подлокотнику своего трона.

Альба переминалась с ноги на ногу, не решаясь ступить и шагу вперед. Она поняла, что перед ней, в этом огромном кресле сидит ни кто иной, как сам дон Хуан, правитель всего и всея в ее маленьком, очень ограниченном мире.

— Я сказал, подойди! — в голосе сеньора послышались нотки раздражения. — Долго я буду ждать?

Крестьянка, трясясь всем телом от страха, смогла заставить себя сделать несколько шагов вперед.

— Подойди ближе, не огорчай меня, девушка, — уже более миролюбивым тоном сказал дон Хуан.

Альба подошла почти вплотную к спинке кресла и плюхнулась на колени. Ужас перед господином разрывал ее всю изнутри. Девушка совсем позабыла о подарках, золоте и серебре. Почему-то ей казалось, что сеньор хочет посмеяться над ней, а может ... даже убить. Крестьянка и сама не понимала, откуда у нее в голове берутся такие нелепые мысли, но страх полностью овладел ее сознанием, мешая трезво рассуждать.

Мужчина поднялся и подошел к, приклонившей колени, Альбе. Несколько секунд он стоял неподвижно, а затем протянул руку к лицу девушки и жестом приказал ей поднять голову.

Альба тут же подчинилась. Все ее догадки по поводу внешности великого рико омбре оказались ошибочны. Перед ней стоял не высокий статный идальго, а маленький и толстый старик. Лысая голова дона блестела, как ярко начищенный котелок, а над ушами беспорядочно торчали во все стороны остатки седых волос. Его крошечные, впавшие глаза напоминали поросячьи, а покрытые серой щетиной щеки еще больше добавляли дону сходство с деревенским боровом.

Дон скрестил пальцы рук на своем большом животе, не переставая пристально смотреть в лицо девушки.

— А ты неплохо выглядишь, не смотря на то, что ты крестьянка, — задумчиво произнес сеньор. — Как тебя зовут?

— Альба, господин, — дрожащим голосом произнесла девушка.

— Не нужно меня бояться, Альба. Я не причиню тебе зла. Ведь я твой сеньор. Я обязан защищать тебя, как и всех, преданных мне крестьян. Ты ведь преданна мне?

— Да-да, господин, — поспешила ответить крестьянка.

— Хорошо, — дон Хуан снисходительно улыбнулся. — Ты голодна?

— Нет, мой сеньор. Я ела на свадебном пиру, — девушка стала потихоньку успокаиваться.

Рико омбре расхохотался.

— И вы, крестьяне, называете эти свои посиделки пиром? — глаза дона стали мокрыми от слез. — Перестань меня смешить, а то я уже плачу.

— Простите меня, господин, — Альба опустила голову и уставилась глазами в каменный пол, внимательно разглядывая каждую его трещинку.

— Ну, хорошо, — дон прекратил смеяться. — Знаешь, зачем я позвал тебя сюда?

Девушка, молча, кивнула, продолжая смиренно стоять на коленях. Она чувствовала, как ее ноги медленно начали затекать.

— Тогда пойдем, — пробормотал сеньор, схватил Альбу за руку и рывком поднял ее на ноги. — Нам нужно идти.

Не отпуская руки крестьянки, дон Хуан повел ее прочь из зала вверх, по небольшой, тускло освещенной несколькими факелами винтовой лестнице, ведущей прямо в покои хозяина замка. Преодолев все ступени и остановившись перед массивной, оббитой железом деревянной дверью, феодал отпустил руку девушки и прижался ладонями к каменной стене. Ему необходимо было отдышаться после такого утомительного подъема.

Альба усмехнулась про себя. Дон оказался слабоват для всемогущего правителя. От страха в ее душе ни осталось и следа. Крестьянка была уверенна, что этот жирный боров, которого уважали и боялись крестьяне всех окрестных земель, не сделает ей ничего плохого. Единственное, что ее тревожило в данный момент — будет ли достойной плата за эту ночь. Девушка твердо решила сделать все, что в ее силах, чтобы заслужить вознаграждение за свои старания. Деревенские мужчины, с кем Альба проводила ночи, ни разу не жаловались на ее умения. Оставалось надеяться, что и дон оценит ее мастерство.

Тем временем, сеньор Хуан отдышался, распахнул дверь и втолкнул Альбу внутрь комнаты. Опочивальня оказалась небольшой. В одной из стен были прорублены два небольших окна, дававшие очень мало света даже днем. Сейчас они были занавешены гобеленами, с изображениями какого-то знатного воина.

— Это Сид, мой предок, — с гордостью сказал дон Хуан, заметив, что Альба внимательно смотрит на гобелены. — Наверняка ты слышала о нем?

— Да, мой сеньор.

Девушка не лгала. Наверное, не нашлось бы ни одного жителя Кастилии, будь то жалкий крестьянин или дворянин самых знатных кровей, кто бы ни слышал о подвигах великого воина по имени Эль Сид Кампеадор. Не была исключением и Альба. С самого детства они с братом были приучены чтить память великого героя, непосредственного участника реконкисты и освободителя всех Испанских земель от гнета ужасных язычников — мавров.

— Как жаль, что дон Хуан, не смотря на то, что является родственником Сида, совершенно не выглядит как великий герой, — думала девушка. — Ночь, проведенная с могучим рыцарем, была бы куда приятней.

Но выбора не было. Альба отвернулась от гобеленов и взглянула на ложе сеньора, стоящее у противоположной от окон стены. Кровать была необыкновенно высокой и широкой. Закрывал ее балдахин из плотной и тяжелой ткани темно-зеленого цвета, с желтыми кисточками по краям. Такого крестьянская девушка не видела никогда в своей жизни.

Альба, словно завороженная, уставилась на такую диковинку, чуть приоткрыв в изумлении рот. Дон Хуан неторопливо подошел к внушительных размеров канделябру, стоящему подле кровати и при помощи огнива зажег на нем все три свечи. В покоях стало немного светлей. Свет от четырех факелов, уже горевших в комнате до прихода хозяина и его спутницы, едва ли был способен разогнать тьму, ворвавшуюся в покои с наступлением сумерек.

— Брось свое рванье в углу и полезай в кровать, — скомандовал феодал.

— Да, мой сеньор, — Альба низко поклонилась и принялась торопливо снимать с себя рубаху.

Девушку сильно оскорбило то, что хозяин назвал ее лучшую одежду рваньем. Но кто она была, чтобы перечить своему господину.

Дон Хуан тем временем принялся степенно раздеваться, обнажая свою обвисшую, покрытую волосами грудь и огромных размеров круглый живот.

Наконец, когда с одеждой было покончено, он полез в постель, где уже ждала его Альба.

— Подарки, много подарков, — неслышно шептала девушка, прикрывая глаза, видя как толстые губы сеньора, тянутся к ее губам.

Утром следующего дня Альба быстро бежала по зеленому душистому лугу к своей родной деревне. В ее голове беспорядочно кружились радостные мысли. Ведь она, жалкая крестьянка понравилась самому дону Хуану.

Устав от быстрого бега и присев на мягкую траву, девушка с улыбкой, в очередной раз вспомнила события прошедшей ночи. Терпеть жирную и тяжелую тушу сеньора пришлось совсем не долго. Старик быстро выдохся и уснул. Перед глазами Альбы снова появилось круглое, бардовое лицо дона, по которому ручьем струился пот. Девушка расхохоталась.

— Настоящий идальго! — громко воскликнула она и засмеялась еще громче.

Вокруг не было ни души.

Альба поднялась и принялась кружиться на одном месте, попутно разглядывая свою новую белоснежную рубаху и желтый, цвета Испанского солнца нарамник. Затем она извлекла из-за пазухи кусочек льняной ткани, развернула его и долго смотрела на две золотые монеты, лежащие на ладони.

— Теперь я богаче всех в деревне! — снова воскликнула она. — Я не просто крестьянка, я любимица сеньора.

Дон Хуан и вправду оказался очень милостивым к ней. Проснувшись утром в хорошем расположении духа, он приказал слугам выдать Альбе не только новую одежду, но и две золотых монеты. Также сеньор сказал, что желает видеть девушку снова и пришлет за ней, когда ему — сеньору будет угодно. Альба попыталась возразить, что этого не поймут в деревне, но дон Хуан успокоил ее словами о том, что он хозяин этих земель и ему плевать на горстку недовольных крестьян. Девушка, в свою очередь, пообещала примчаться к своему господину по его первому зову.

Вдали, за большой оливковой рощей показались деревенские домишки. Альба заставила себя успокоиться и собраться с мыслями. Она уже знала, как поступит, войдя в деревню. Главное было состроить гримасу печали и раскаяния. Это оказалось не так просто, ведь девушка готова была петь от счастья. Наконец, взяв себя в руки, Альба сгорбилась и нетвердой походкой побрела в сторону деревни.

Первым делом она направилась в дом своих родителей. На пороге стояла заплаканная Урсула, которая при виде дочери сразу бросилась ей навстречу.

— Альба, девочка моя! — закричала мать. — Я жду тебя все утро.

Урсула прижала дочь к себе и снова разрыдалась. Альба, видя слезы матери, не удержалась и тоже заплакала, что, безусловно, было ей только на руку.

— Как ты? — не унималась женщина. — Он мучал тебя, дитя, скажи?

— Нет, мама, — то и дело, всхлипывая, пробормотала Альба. — Он использовал свое право.

Через несколько минут прибежал отец вместе с Игнасио. Сердобольные соседи, видевшие возвращение несчастной девушки, поспешили сообщить Басилио, что его дочь жива и здорова, и находится дома.

Отец обнял Альбу и долго со скорбью смотрел в заплаканные глаза дочери.

— Слава святой Марии, с тобой все хорошо.

Басилио отошел от девушки, чтобы дать возможность и ее новому мужу пообщаться со своей женой. Отец боялся, что Игнасио отвергнет его дочь после всего случившегося.

Юноша, молча, подошел к своей жене, взял ее за руку и повел к себе домой. На его лице застыла маска печали и сострадания к своей любимой.

— Страшное позади, — прошептал девушке в ухо Игнасио. — Теперь все будет хорошо.

— Не будь так уверен, муж, — подумала Альба.

Все складывалось как нельзя лучше. Ей даже не пришлось рвать на себе волосы и вымаливать прощенья у Игнасио. Проблема разрешилась сама собой.

С этого дня девушка притворялась доброй любящей женой, трудилась наравне с мужем, но каждую ночь она ложилась спать с надеждой, что завтра за ней приедет кабальеро и отвезет снова в цитадель Фриас к ее господину, который так щедр на подарки.

Альба. Вампир Средневековья

Глава 5

— Альба, где ты? — прокричал Игнасио. — Альба, куда же ты запропастилась?

Молодой крепкий парень стоял посреди ржаного поля, вертел головой по сторонам в поисках своей жены. Вокруг не было никого. Только огромное золотое полотно, сотканное из тысяч ржаных колосьев, да бескрайняя синева чистого неба.

Щурясь под лучами мощного испанского солнца, крестьянин взглянул вверх. Там, высоко в небесах, одиноко парил орел, время от времени издавая свой пронзительный, ни с чем не сравнимый клич. Могучая птица кружила над полем в поисках жертвы.

Игнасио на миг показалось, что они с орлом в чем-то едины. Такие же одинокие. Только орел искал добычу, а человек всего на всего свою жену.

— Альба! — снова прокричал крестьянин. — Альба, отзовись!

Ответом ему был лишь орлиный крик.

Со дня их свадьбы прошел месяц, и на протяжении всего этого времени парня не покидала одна навязчивая мысль. С Альбой что-то не так. С самого детства они были предназначены друг другу. Родители их были соларьегос — равными. Более того, Хромой Анхель и Басилио были добрыми друзьями. Став достаточно взрослым, Игнасио оказывал всяческие знаки внимания Альбе, и она отвечала ему взаимностью.

— Я видел ее большие, полные радости и счастья глаза, когда ходил с ней гулять в оливковую рощу, — думал парень. — Что пошло не так?

Крестьянин сорвал один из ржаных колосьев и принялся задумчиво его разглядывать.

— Ведь она сама говорила, что любит меня и хочет, чтобы мы были всегда вместе, — мысли в голове Игнасио путались. — Почему теперь, когда мы муж и жена, я ей больше не нужен?

В глазах парня что-то защипало, а в горле застрял горький ком. Он откровенно недоумевал, от чего такая нежная и любящая девушка вдруг стала к нему так холодна.

— Но Святая Мария, я ведь был лучшим женихом во всей деревне! — воскликнул Игнасио. — Что произошло с Альбой? Она ведь любила меня!

Осознав, что согрешил, крестьянин обеими руками потянулся к деревянному крестику, висящему у него на шее, и трижды его поцеловал, бормоча молитвы и выпрашивая прощение за чрезмерную гордыню. Успокоившись, Игнасио стукнул себя ладонью по лбу.

— Я понял! — снова воскликнул парень. — Она злится, что я не защитил ее от этого идальго.

Крестьянин опустил глаза и уставился взглядом в землю.

— Но я не мог этого сделать, я всего лишь крестьянин, — тихо пробормотал он. — Может дон мучил мою жену, а я даже не попросил у нее прощенья за то, что допустил такое?

Игнасио отбросил колосок в сторону.

— Зачем я так громко кричу? — словно опомнившись, пробормотал парень и спешно огляделся по сторонам. — Да какая разница? Все равно поблизости никого нет.

Но крестьянин ошибался. Его жена Альба находилась всего в паре десятках шагов от места, где стоял ее муж. Укрытая высокими стеблями созревшей ржи, девушка спокойно лежала на земле, пожевывая травинку и закрыв глаза, не обращая никакого внимания на крики Игнасио.

Как обычно, с утра женщины отправились в поле срезать рожь и укладывать ее в снопы. Ближе к обеду, когда солнце становилось совсем невыносимым, они шли по своим домам и дожидались мужей к обеду, чтобы разделить с ними свою нехитрую стряпню. В этот день Альбе не захотелось идти домой и кормить Игнасио. Вместо этого девушка спряталась во ржи, дождалась, пока ее подружки уйдут, и спокойно разлеглась на земле, погрузившись в раздумья. А мыслей было много.

В первую очередь, Альба опасалась того, что дон за ней никогда не пошлет. Вот уже целый месяц она вынуждена жить с Игнасио в нищете, вместо того, чтобы снова вернуться в замок с подушками и кроватями. Может она была недостаточно нежна с ним, и дон Хуан решил, что Альба больше не достойна его внимания. Девушка не на шутку испугалась.

— Неужели я не получу больше золота? — размышляла крестьянка. — Что не понравилось сеньору?

Альба вспомнила предыдущих мужчин, с которыми она проводила вечера. Вито-горшечник, живущий неподалеку со своей женой и двумя детьми угощал ее хмельным вином, а потом уводил в лес, где Альба развлекалась с ним в окружении высоких сосен. Вито был еще молод и крепок, а также знал, чего хочет женщина. Но самое главное — мать Альбы Урсула не могла не нарадоваться тому, что добрый горшечник часто "по-соседски" приносил к ним домой всякую кухонную утварь.

Могучий кузнец Габино тоже не устоял перед чарами юной красавицы. Иногда, во время обеденной сиесты Альба приходила к нему в кузницу, где они, скрывшись от посторонних глаз, предавались страсти. Габино называл девушку инфантой — принцессой, а старый Басилио не знал нужды в хороших и крепких орудиях труда.

Жена кузнеца Лупе частенько хвалилась перед подругами, с гордостью говоря им, что ее муж Габино нередко остается работать даже во время сиесты. Альба, в очередной раз, слушая хвастливые слова глупой женщины, тихонько посмеивалась, зная настоящую причину такой "работоспособности" кузнеца.

Потом появился Игнасио. Безусловно, она знала его и раньше, но тогда он был просто беспомощным мальчишкой, неспособным должным образом поблагодарить за ласку. Но мальчик подрос и возмужал, став настоящим мужчиной. Все деревенские девушки готовы были отдать все что угодно, чтобы просто подержать его за руку, не говоря уже о поцелуе.

В один прекрасный день Альба поняла, что также полюбила Игнасио. Он был красив, силен, хорошо и много работал. Его отец, Хромой Анхель, был уроженцем Вальденоседы и пользовался некоторым уважением среди жителей деревни. Но самое главное было то, что Анхель считал ее отца своим другом и сам несколько раз предлагал ему женить детей и породниться. Басилио был совсем не против.

Игнасио и Альба, узнав о том, что их родители планируют связать своих детей узами брака, пришли в восторг. Вечерами напролет они уединялись в оливковой роще и, обнявшись, вслух мечтали о том, как они славно заживут вместе, и нарожают кучу маленьких ребятишек.

Свадьба, а точнее события, произошедшие после бракосочетания, целиком изменили мировоззрение девушки. После всего лишь одной ночи, проведенной с жирным стариком, она стала самой богатой в деревне. Она завладела настоящими золотыми монетами. Горшечник, кузнец, да и сам новоиспеченный муж отошли на второй план. В ее глазах они стали жалкими людьми.

Альба осознала, что ее молодое тело стоит гораздо дороже не только красивых глиняных горшков и остро отточенных кос, но и собственного дома с крошечным наделом земли в придачу. Ее так и распирало показать всем женщинам деревни свои деньги и посмеяться над тем, как дешево они себя ценят, но Альба была не настолько глупа. Девушка искренне надеялась, что дон позовет ее снова, но в глубине души опасалась, что больше ей может так и не повезет. Поэтому Альба разумно молчала и всеми силами старалась играть униженную и оскорбленную, но глубоко преданную жену.

Только сегодня, спустя месяц после свадьбы, девушка осмелилась выплеснуть свою злость и раздражение, проигнорировав обед со своим мужем.

— Интересно, что скажет мне Игнасио, когда вечером я приду домой? — на лице крестьянки появилась блаженная ухмылка, тут же сменившаяся гримасой испуга. — Что если он выгонит меня из своего дома?

Альба поднялась с земли и огляделась по сторонам.

— Не выгонит, — усмехнулась девушка. — Так он навлечет позор на себя и поссорит наших родителей.

Крестьянка провела ладонью по колосьям и, найдя самый крупный из всех, сорвала его.

— Но я должна быть умна, — Альба сжала колос в руке, рассыпая зерна ржи на землю. — Я буду Игнасио хорошей женой, если дон меня бросит.

Девушка посмотрела на небо, где гордо парил одинокий орел, затем перевела взгляд в сторону деревни. Оттуда, со стороны Вальденоседы тянулась вереница женщин, готовых продолжить трудиться в поле после непродолжительной обеденной сиесты. Альба подняла свой серп с земли и с невозмутимым лицом принялась срезать длинные стебли золотистой ржи.

Ближе к вечеру следующего дня в деревне объявился мужественного вида кабальеро со свитой. Проскакав почти всю деревню вдоль и поперек и не найдя ни единой живой души, он наконец натолкнулся на четверых стариков, сидящих прямо на земле в тени одного из домов Вальденоседы.

— Я ищу Альбу, дочь крестьянина Басилио, — громко сказал идальго. — Где она может быть?

Старики молчали, уставившись в землю перед собой. И только один из них поднял глаза и внимательно посмотрел на всадников.

— Я повторю вопрос, — с раздражением в голосе произнес кабальеро. — Мне нужна Альба, дочь Басилио.

— Все женщины работают в поле, господин, — прошамкал старик своим беззубым ртом и, опустив глаза, уставился взглядом в землю подобно своим товарищам.

— И почему я, воин и герой реконкисты, должен возиться с какой-то деревенской шлюхой? — еле слышно пробормотал рыцарь, жестом приказал своим спутникам следовать за ним и поскакал прочь из деревни в сторону полей.

Альба нашлась быстро среди женщин жнущих созревшую рожь. Кабальеро, не спешиваясь, подъехал к ней, попутно разглядывая лицо девушки, вспоминая, ее ли он увозил со свадьбы месяц назад.

— Дон Мануэль! — не сумев скрыть своих эмоций, радостно воскликнула крестьянка.

Рыцарь всем своим видом показал, что не разделяет радости от встречи с глупой простолюдинкой и грубым тоном спросил: "Ты Альба, дочь крестьянина Басилио?"

Девушка несколько раз быстро кивнула в знак согласия, но словно почувствовав на себе десятки испуганных взглядов стоящих подле нее женщин, опустила глаза и пробормотала: "Что угодно вам в нашей деревне, господин?"

— Полезай на коня моего оруженосца, женщина. Тебя желает видеть мой сеньор, — не обращая ровным счетом никакого внимания на толпу испуганных женщин вокруг, сказал дон Мануэль. — Мы должны прибыть во Фриас до наступления ночи.

Альба робко подошла к вороному коню оруженосца кабальеро и с его помощью вскарабкалась на спину животному.

Вдруг из толпы раздался полный скорби и печали крик: "Девочка моя, куда же ты?" И тут же перед скакуном рыцаря возникла растрепанная Урсула.

— Куда вы везете мою дочь, господин? Не забирайте ее у меня, — у женщины начиналась истерика. — Прошу вас, не забирайте мою дочь!

Дон Мануэль обреченно вздохнул и, изловчившись, ударил ногой Урсулу в лицо. Женщина с диким криком упала на землю. Из рассеченного лба потекла кровь, заливая глаза несчастной. Опомнившиеся крестьянки подбежали к ней, чтобы помочь, а всадники тем временем уже неслись во весь опор прочь из деревни.

Как и месяц назад цитадель Фриас встречала Альбу во всем своем великолепии. Только взглянув на высокие башни крепости, девушка тот час забыла обо всем, даже о собственной матери, с которой, всего несколько часов назад, так плохо обошелся дон Мануэль Суарес -знатный кабальеро и вассал хозяина окрестных земель дона Хуана Лопеса де Веласко. Альба, в глубине души уже простила грубого идальго и даже испытывала к нему благодарность, ведь он, своим жестоким поступком избавил ее от любых подозрений со стороны жителей Вальденоседы.

— Когда я вернусь назад, никто не посмеет упрекнуть меня ни в чем, ведь эти люди насильно увезли меня с собой, — подумала крестьянка. — Ох уж эти глупые мужчины.

Как и в прошлый раз, всадники остановились во дворе цитадели, и дон Мануэль повел Альбу за собой по коридорам замка на встречу с доном Хуаном. На этот раз, коридоры крепости показались девушке не такими длинными, и она быстро очутилась в главном зале.

На этот раз кабальеро не оставил крестьянку одну, а двинулся прямо к огромному обеденному столу, за которым сидели двое. При неровном свете десятков факелов Альба сразу узнала тучную фигуру дона Хуана, но его гость девушке был не знаком.

Дон Мануэль вразвалку подошел к столу и плюхнулся на широкую скамью напротив своего сеньора. Альба осталась стоять у входа в зал, ожидая дальнейших указаний от благородных господ и не слыша тихого разговора дона Хуана и его ночного гостя.

Человек этот показался девушке не совсем обычным. Он был молод, коротко острижен, имел крупный острый нос с горбинкой и гладкие, не покрытые бородой щеки. На вид, Альба смогла бы ему дать не больше девятнадцати лет. Но что-то в этом юноше было не так. Девушка никак не могла понять, что ее насторожило, но где-то глубоко внутри нее зарождался страх.

Наконец, незнакомец поднялся из-за стола, улыбнулся дону Хуану, кивнул дону Мануэлю и последовал к выходу. По пути, юноша встретился глазами с Альбой, усмехнулся и покинул зал. Несколько секунд девушка стояла не шелохнувшись. Животный ужас сковал ее тело с головы до ног. Перед ее взором все еще стояли глаза незнакомца. Это не были глаза девятнадцатилетнего юнца. Это были пустые, будто покрытые белесой пеленой глаза древнего старца. А взгляд его, прожигающий до глубины души, заставил тело девушки затрястись нервной дрожью.

— Эй, женщина! — крикнул кабальеро. — Ты так и будешь стоять там всю ночь или подойдешь и поприветствуешь своего господина?

Альба не могла пошевелиться. Страх парализовал сознание и не позволял ни думать, ни действовать.

— Что, на тебя тоже подействовали чары этого монаха? — уже громче прокричал идальго.

— Ну, перестаньте, дон Мануэль, — миролюбиво сказал сеньор Хуан. — За что вы так невзлюбили этого молодого монаха?

— Точно! Монах! Это был монах! — парализованная страхом перед незнакомцем, девушка совсем не обратила внимания на то, что он был одет в черную монашескую рясу, а на его груди висел небольшой железный крест. — Но что меня в нем так испугало?

Между тем, разговор сеньора со своим вассалом продолжался.

— А еще двое из моих людей пропали без вести с тех пор, как этот самый монах поселился во Фриасе, — не унимался рыцарь. — Говорю вам, мой сеньор, не простой это человек.

— Ваши пропавшие люди, дон Мануэль, сейчас, небось, в какой-нибудь деревне пьют вино и портят местных девок, — рассмеялся дон Хуан. — Не стоит валить свои проблемы на несчастного юношу.

— Повидал я за свою жизнь немало таких "несчастных". Оказались сущими демонами, — пробормотал идальго. — Знаете ли вы, господин, сколько всякой нечисти вокруг?

— Я тоже много повидал в своей жизни, любезный сеньор! — в негодовании вскричал дон Хуан, переходя на фальцет. — Он гость в моем доме и будет здесь столько, сколько я захочу.

Рико омбре встал из-за стола, всем своим видом показывая, что разговор окончен, и пошел к Альбе, все еще стоявшей у выхода в полном ступоре.

— Пойдем, девочка моя, — ласково произнес феодал. — Я устал и хочу спать.

Альба, чувствуя огромный прилив сил, бежала босыми ногами по высокой, кое-где уже выгоревшей траве. Ноги были мокрыми от свежей утренней росы. Девушка была счастлива. Еще всего лишь одна ночь в компании со старым боровом и вот — две новых золотых монеты зажаты в ее руке. Теперь он — жирная свинья и одновременно самый богатый и могущественный человек на свете — ее покровитель.

— Плевать на мужа, плевать на старого хромого осла Анхеля, плевать на всех жителей Вальденоседы! — то и дело восклицала Альба, испытывая чувство глубокого удовлетворения. — Да я могу купить себе эту деревню!

В небесах весело щебетали птицы, шумели кроны высоких деревьев в близлежащем лесу — все внушало радость и удовлетворение.

— Я все расскажу матери. Она женщина. Должна меня понять и разделить со мной мое счастье. Ведь дон назвал меня своей фа... фаво... Да к черту то, как он назвал меня! — крестьянка плашмя упала в траву и принялась кататься по земле, неистово хохоча. — Я лучше всех, Господи!

Войдя в деревню, девушка насторожилась. Со стороны центра был слышен шум множества голосов

— Не посмотреть ли что там творится? — подумала Альба и отправилась прямиком на источник звука.

Выйдя к центру Вальденоседы, девушка обнаружила толпу крестьян, громко и неистово споривших о чем-то. Что именно говорят люди понять было невозможно. Гул стоял такой, что Альба невольно зажала уши, развернулась и попыталась уйти, но внезапно шум стих.

Обернувшись, девушка увидела, как ватага жителей ее деревни, молча, с открытыми ртами, пялятся на нее. Все как один. Вдруг, из толпы выскочила женщина и с громким воем бросилась к Альбе. Прихрамывая, с грязной, пропитанной засохшей кровью повязкой на голове, она напоминала жалкую деревенскую калеку. Альба, поборов в себе секундный приступ омерзения, сделала несколько шагов по направлению к матери и они обнялись.

— Альба, девочка моя, ты жива! — причитала мать. — Я так за тебя волновалась.

— Давай уйдем отсюда, — девушке становилось не по себе, ведь их все плотнее и плотнее окружала толпа сердобольных крестьян, что вызывало у Альбы только новые приступы раздражения. — Пойдем домой.

— К тебе или к нам, дочь? — на ходу вытирая слезы, поинтересовалась мать.

Откуда-то из толпы появились Игнасио, Басилио, Матео и пошли рядом. Девушка не удостоила мужа даже взглядом и только улыбнулась отцу и брату.

— Мы идем к нам, — отрезала девушка и повернула в сторону теперь уже бывшего ее дома, где она провела все свое детство и юность.

Как и в прошлый раз, родные Альбы поверили девушке, жалея ее и печалясь о том, что на долю их девочки выпало столько несчастий. Но у молодого мужа Игнасио и его отца все чаще возникали совсем другие мысли на этот счет. Вечером того же дня муж не ночевал дома. Взяв большой кувшин вина, он ушел в сторону оливковой рощи. Вернулся Игнасио только утром, пьяный и, свалившись прямо на пол, уснул тревожным сном.

Альбу это ничуть не взволновало. Она стала задумываться над тем, куда бы ей потратить полученные деньги. Если отдать их все родителям, то они догадаются, что дело нечисто. Не старикам ли знать, что крестьянским трудом таких денег не заработать и за всю жизнь. Пока что оставалось только одно: откладывать золото до лучших времен.

— Поживем — увидим, — прошептала девушка, брезгливо глядя на спящего пьяным сном мужа, взяла серп и отправилась в поле. Жатву никто не отменял.

Всю последующую неделю Альба исполняла роль прилежной жены. С утра до вечера она работала в поле, готовила мужу еду, убирала дом. Но прежнюю близость между ней и Игнасио сдуло, словно порывом ветра. Молодой муж старался меньше бывать рядом с женой. Все чаще вечерами он уходил прочь из дома и возвращался лишь под утро изрядно пьяным. Альба стала не на шутку опасаться, что однажды Игнасио ее просто изобьет до полусмерти, но пока муж ее не только не трогал, но даже и не разговаривал с ней.

Такая жизнь вполне устраивала девушку. Вечерами она сидела на пороге своего дома, болтала с подругами детства и тайком ждала приезда угрюмого кабальеро. Подруги постоянно пытались разнюхать, где и как проводила ночи Альба, но девушка только отшучивалась и старалась перевести разговор в иное русло. Безусловно, ей ужасно сильно хотелось похвастаться, но Альба считала себя не настолько глупой, чтобы открыть свою тайну даже лучшим подругам. Новости в Вальденоседе разлетались быстрее прожорливой саранчи, в миг истребляющей крестьянские посевы. Утаить что-либо было почти невозможно.

Однажды ночью Альба проснулась от шума на улице. Очнувшись ото сна, она поняла, что перед ее домом кто-то есть.

— Где мой сын!? — раздался крик у порога дома.

Девушка вскочила на ноги и подбежала к выходу из своего жилища. Кричал Хромой Анхель. Он явно был пьян. Альбе стало страшно. Видимо отец Игнасио обо всем догадался и теперь пришел к ней, чтобы отомстить за позор, причиненный ею семье Анхеля. Мысли закружились в голове, словно пчелы в улье.

— Альба, свинья, отвечай, где мой сын! — мужчина ревел не своим голосом. — Я убью тебя, грязная шлюха!

— Мне нужно бежать... бежать во Фриас, — шептала девушка, испуганно всматриваясь в темноту дверного проема.

— Я убью тебя! — орал Анхель.

— Он у самого дома... бежать, — Альба упала на пол и поползла в противоположный от входа угол, скрываясь в темноте.

Сорвав кусок ткани, закрывающий вход в жилище, с диким ревом в дом ворвался Анхель. Все помещение вмиг заполнил удушливый запах винного перегара. Без сомнения старик был пьян и явно не соображал, что делает. В ужасе девушка наблюдала за тем, как ее страшный свекор шаг за шагом приближается к ней, попутно обшаривая дом.

— Я знаю, ты здесь... — страшным голосом зашептал Анхель. — От меня тебе не сбежать.

Внезапно, Альба поняла, что это конец. Она предала свою семью, своего мужа, самого Господа и Пресвятую Деву Марию. Теперь ее ждет кара за все грехи.

Старик обшарил весь дом и медленно подходил к последнему, непроверенному углу, в котором, сжавшись от страха, пряталась Альба. Нервы девушки не выдержали и она громко завизжала.

— А, вот и ты... — прохрипел Анхель. — Ты даже верещишь, как свинья!

Старик замахнулся, чтобы нанести удар, но вдруг кто-то схватил его за руку. Альба четко видела, как глаза Анхеля расширились от удивления и он медленно принялся поворачивать голову назад, чтобы посмотреть, кто помешал ему вершить правосудие.

За спиной старика стоял Игнасио, все еще удерживая руку отца в своей руке. Анхель, сообразив, что перед ним стоит его собственный сын принялся вырываться и орать во всю глотку.

— Отпусти меня, Игнасио! — взревел старик. — Я сниму позор с нашей семьи!

— Отец, она моя жена!

— Она шлюха!

Альба, решив больше не терять времени, вскочила на ноги и бросилась вон из дома. Позади слышалась громкая ругань и звуки борьбы. В эти минуты девушка думала только об одном. Поскорее убраться из своего дома, в одночасье ставшего для нее смертельной ловушкой.

Только, выбежав за пределы деревни и углубившись в оливковую рощу, Альба вдруг поняла, что смертельно устала и, не глядя под ноги, рухнула на землю. Крестьянка тяжело дышала, сердце в груди колотилось как бешенное, но безумный страх начал потихоньку отступать. В голове снова появились мысли, глаза наполнились слезами и девушка разрыдалась.

— Он чуть не убил меня, этот мерзкий хромой старик, — в мозгу ее отпечатался тот факт, что она едва не стала жертвой пьяного и разъяренного свекра. — Я пожалуюсь дону. Пусть он его жестоко накажет.

Еще некоторое время Альба продолжала лежать на земле, горько плакать, всхлипывая и глотая соленые слезы, проклиная свою судьбу, новоиспеченных родственников и всех жителей Вальденоседы.

— Да что я им такого сделала? Я была мила с их сыном, — все еще находясь в шоке, девушка искренне не понимала, за что Анхель хотел ее убить. — Он просто свинья. Дон Хуан обязательно его накажет.

Альба поднялась с земли, вытерла кулаками мокрые глаза и отряхнулась. Истерика почти прошла, а, значит, необходимо было подумать, что делать дальше.

— Домой идти нельзя. Вдруг отец и брат не смогут защитить меня от семьи злого Анхеля, — размышляла крестьянка. — Остается только добираться до крепости Фриас и просить помощи у дона...

Девушка снова всхлипнула и чуть не заплакала.

— Но идти одной, да еще и ночью — это очень страшно. Что если на меня нападут волки или ведьмы или злые духи! — Альба с силой сжала кулаки, тем самым подавив приступ новой истерики. — Выбора нет, я пойду.

Крестьянка шла всю ночь. Испытывая леденящий душу страх, она абсолютно не разбирала дороги. Стараясь смотреть только вперед и не прислушиваться к звукам мрачного леса, Альба ломилась сквозь колючие кусты даже там, где их можно было с легкостью обойти. Ужас перед ночными жителями, о которых нередко рассказывали в деревне, был настолько велик, что девушка не чувствовала, как ее тело царапают колючки кустов и свисающие почти до земли ветви деревьев. Ее, и без того простая деревенская рубаха, порвалась настолько, что стала похожа на рыболовную сеть.

Но с наступлением рассвета страх прошел. Альбе больше не казалось, что за каждым деревом кто-то стоит и наблюдает за ней. Сама природа, еще совсем недавно казавшаяся ей враждебной, под слабыми лучами утреннего солнца обретала совсем иные, знакомые и приятные глазу черты. Девушка невольно улыбнулась.

— Я смогла. И ни одно из ужасных существ меня не тронуло. Неужели они знают, что я нахожусь под защитой дона? — черты лица девушки приняли очень серьезный вид. — Но нет... Они не боятся даже рикос омбрес. Наверное, дон Хуан сам боится ночных духов. А мне просто повезло.

Выбравшись из леса на обширный зелено-желтый луг, Альба увидела очертания высоких башен вдалеке. Солнце уже поднялось высоко, светило в глаза и не давало, как следует разглядеть предметы на горизонте.

Приложив ладони ко лбу, чтобы лучше видеть, девушка радостно воскликнула: "Фриас! Я добралась!"

На крепком каменном мосту, проложенному через широкий ров с водой и ведущему к городским воротам, не было ни души. Альба ступила на прохладные, покрытые песком камни и пошла вперед, время от времени поглядывая в ров с зеленой дурно-пахнущей стоячей водой.

Городские ворота были открыты. Возле них, развалившись прямо на дороге, мирно спали двое стражников, сложив свои копья на каменном парапете моста. Сначала Альба хотела их разбудить и попросить отвести ее в крепость, но передумала и тихо проскользнула в ворота.

Город медленно просыпался. Местные крестьяне не спеша выводили скотину из хлевов, чтобы отправить ее пастись, с разных сторон были слышны бодрые крики петухов. В грязной луже барахтался веселый щенок, а большая белая кошка, гордо рассевшись у порога одного из домов, умывала свою усатую мордочку. Мимо девушки проехала телега торговца, решившего, с рассветом, отправиться по своим купеческим делам в другой город.

Крепость находилась на самой вершине холма и путь к ней уже не казался Альбе таким быстрым как раньше. Идти пешком в гору было для нее достаточно тяжело. Ноги ужасно болели от усталости, глаза слипались и немного кружилась голова. Она решила присесть у стены одного из двухэтажных домов и немного отдохнуть. Ставшие внезапно непомерно тяжелыми веки непроизвольно замкнулись и крестьянка уснула...

...В нос ударил знакомый противный запах, а голова вдруг стала мокрой. Девушка мигом проснулась. По волосам, лицу и плечам текла какая-то мерзкая теплая жидкость. Альба вскочила на ноги и принялась дико вертеть головой по сторонам. Из окна соседнего дома высунулась заспанная женщина с большим глиняным горшком в руках и, не глядя вниз, выплеснула содержимое горшка прямо на улицу. Во многих домах вокруг происходило то же самое.

Жители Фриаса, проснувшись нынешним утром, как всегда, первым делом, поспешили избавиться от содержимого своих ночных горшков, чтобы запах не оставался внутри жилища. Откуда-то с вершины холма вдоль по улицам уже неслись целые смрадные потоки, сбегающие к городским воротам и сливающиеся в ров за городом. Запах стоял ужасный. Безусловно, в родной Вальденоседе поступали также, но все происходило не в таких потрясающих масштабах.

Альба попыталась отряхнуться и отскочить на середину улицы, чтобы хоть как-то скрыться от этих "вонючих рек", и чуть не угодила под копыта лошади какого-то местного жителя. Всадник обругал девушку и двинулся дальше. Отдышавшись, крестьянка поспешила вверх по улице, чтобы поскорей добраться до спасительного замка.

Наконец, крутые улочки города вывели девушку к неприступным стенам цитадели. Ворота крепости, как и городские, были открыты. На входе, опершись на копье, стоял мужчина, одетый в рваную серую рубаху и железный шлем, закрывающий верхнюю часть головы. Почти все его немытое лицо скрывала густая слежавшаяся черная борода. Стражник лениво разглядывал приближающуюся крестьянку.

— Добрый день, сеньор, — обратилась Альба к мужчине. — Мне нужно пройти к дону Хуану.

Стражник внимательно посмотрел на девушку, затем повернул голову назад и громко прокричал: "Эй, Дави, тут пришли к дону!"

В проеме ворот показался еще один мужчина в шлеме и с копьем в руках. Посмотрев на Альбу он улыбнулся и сказал: "Госпожа желает видеть сеньора?"

— Я вовсе не госпожа, — робко ответила девушка. — Меня зовут Альба. Я из деревни Вальденоседа. Не могли бы вы провести меня к сеньору Хуану?

— О, конечно, — стражник неуклюже изобразил низкий поклон. — Не желаете позавтракать вместе с нашим хозяином?

Бородатый мужчина всем телом затрясся в истерическом хохоте.

— Хватит, Дави, я сейчас лопну от смеха, — вытирая выступившую слезу и задыхаясь от хохота, воскликнул стражник. — Эй, девочка, иди отсюда.

— Но мне нужно к дону Хуану, — опустив глаза, тихо пробормотала Альба.

— А ну пошла вон, оборванка! — резко прокричал Дави. — От тебя несет дерьмом!

— Сами— то не лучше, — проворчала крестьянка и попятилась назад.

— Что!? — Заорал бородатый. — Да я сейчас проткну тебя насквозь, тварь!

Мужчина поднял копье и двинулся в сторону крестьянки. Альба вскрикнула и побежала вниз по склону подальше от этих страшных людей. За спиной ее звучал громкий хохот.

Остановившись посреди одной из улочек, девушка отдышалась и огляделась по сторонам. Ей стало очень обидно. В родной деревне никто так с ней не разговаривал. Ведь она же первая красавица Вальденоседы. В горле застрял горький комок, а глаза наполнились соленой влагой.

— Будь сейчас при мне мое золото, я бы показала вам, кто здесь оборванка, — сердито проворчала Альба, брезгливо оглядывая свою разорванную в клочья одежду. — Вы бы не смели так со мной разговаривать.

Девушка несколько раз громко шмыгнула носом.

— Но ничего, когда дон Хуан обо всем узнает, я попрошу его повесить этих свиней, — продолжая всхлипывать, грозно твердила крестьянка. — Но прежде съезжу домой за монетами, которые так и не успела с собой прихватить. Пусть эти подонки перед смертью посмотрят, кого они назвали оборванкой.

Вытерев слезы, она снова попыталась успокоиться. Первым делом необходимо было что-нибудь поесть, а если повезет, то и помыться.

Пол дня Альба бродила по узким пыльным улочкам Фриаса в поисках воды и, наконец, набрела на колодец, у которого стояли несколько человек, ждущих своей очереди, чтобы набрать воды к обеду. Девушка медленно подошла поближе к колодцу и принялась дожидаться, когда горожане разойдутся по домам. Стоять пришлось долго. На смену людям, набравшим полные ведра воды, приходили новые, чтобы занять их место.

В конце концов, маленькая площадь, на которой находился колодец, опустела, и Альба смогла спокойно подойти, опустить старое деревянное ведро в темную глубину колодца, зачерпнуть воды и как следует напиться. Жажда перестала мучить, а чувство голода на время притупилось и девушка снова почувствовала сильную усталость. Она легла на землю у колодца и тут же уснула крепким сном.

Когда Альба открыла глаза, было уже темно.

— Как же долго я спала... — подумала крестьянка, помня о том, что летом темнеет поздно. — Что же мне делать дальше?

Ей снова захотелось заплакать. Альба прекрасно понимала, что во время того, как она спала, к колодцу не раз подходили люди, но никто из них даже и не подумал о том, чтобы разбудить бедную девушку и предложить ей свою помощь.

— Жители Вальденоседы не такие, они добрые, — подумала Альба, с горечью вспоминая, как еще совсем недавно их проклинала. — Я хочу домой.

Послышался шум приближающихся шагов. Девушка выглянула из-за колодца и увидела мужчину, идущего в ее сторону. Он, в свою очередь, заметил сидящую у колодца Альбу, замедлил шаг и подошел к ней.

Девушка, молча, поднялась и посмотрела на незнакомца. Облаченный в черную монашескую рясу с капюшоном на голове, он почти полностью сливался с ночным пейзажем.

— Как тебя зовут? — в ночной тишине раздался приятный мужской голос.

— Альба, господин.

Из-под капюшона незнакомца раздался тихий смешок.

— Разве ты не видишь, Альба, что перед тобой стоит священник, а не сеньор?

— Да, святой отец, простите меня.

Мужчина плавно опустил капюшон и посмотрел девушке прямо в глаза. Молнией ужас пронзил сердце крестьянки. Она не могла ни пошевелиться, ни сказать ни единого слова. Альба стояла, выпучив глаза и разинув рот, будто стараясь поглотить как можно больше воздуха. Незнакомец улыбнулся.

— Почему ты так боишься меня, Альба?

Девушка не смогла вымолвить ни слова, и только бешено вращала глазами. Незнакомец сделал один шаг в ее сторону.

— Что ты чувствуешь при виде меня? — Голос монаха был необычайно мягок. — Мы встречались раньше?

Девушка быстро закивала головой. Незнакомец хмыкнул. Лицо его выражало глубокую задумчивость. Наконец, он снова улыбнулся.

— Ах, да! Я вспомнил. Я видел тебя в крепости дона Хуана. — Мужчина улыбнулся еще шире, на секунду обнажив два невероятно острых зуба, больше похожих на клыки животного. — Ты была его... гостьей.

Голубые глаза незнакомца, покрытые белесой пеленой, казалось, прожигали душу девушки насквозь. Альба была уверена, что ощутила легкое жжение в груди, но по-прежнему не могла пошевелиться. Она, как околдованная все смотрела и смотрела в глаза монаха.

— Ты можешь говорить, Альба? — Не теряя терпения, поинтересовался мужчина. — Где ты живешь?

— В Вальд... Вальден... Вальденоседе, святой отец.

— А где же ты остановилась во Фриасе? Дон Хуан тебя приютил?

— Нет, святой отец.

Вижу, что нет, — грустно рассмеялся незнакомец. — Выглядишь ты ужасно, да и запах от тебя тоже не совсем приятный.

— Простите, святой отец, — тихо прошептала девушка, опуская глаза.

Ну что же, пойдем со мной, Альба из Вальденоседы. Господь учил нас помогать ближнему, — монах взял девушку за руку и повел за собой.

Они покинули площадь с колодцем и ступили на одну из узких улочек, ведущих к вершине холма, на котором стояла неприступная цитадель Фриас.Тело крестьянки непрерывно била нервная дрожь. По лбу медленно стекали крупные липкие капли холодного пота, но девушка старалась изо всех сил, чтобы успокоиться и вернуть себе самообладание.

Подходя к закрытым на ночь воротам замка, крестьянка нерешительно остановилась и попыталась высвободить свою ладонь, но незнакомец лишь крепче сжал ее руку и с силой потянул Альбу за собой.

— Тебе не стоит бояться. Нас пропустят, поверь. — Не глядя на девушку, бодро проговорил монах. — Кстати, меня зовут Люциан... Ну, или Люций, как тебе больше нравится.

— Да, святой отец, — робко проговорила крестьянка.

Монах подошел к воротам и с силой в них постучал. По ту сторону послышались возня и шарканье чьих-то ног по каменным плитам, устилавшим главный вход во внутренний двор замка.

— Кто? — спросил грубый мужской голос.

— Отец Люциан, впустите меня.

За воротами послышалось недовольное ворчание, звук отодвигающегося засова и скрип давно несмазанных металлических петель. В проходе стоял заспанный и угрюмый стражник с факелом в руках. К радости Альбы, ее дневных обидчиков поблизости не было, хотя и этот охранник явно был ничем не лучше других.

— А это кто? — брезгливо поинтересовался стражник, глядя на Альбу.

— Она со мной, — с прежней невозмутимостью в голосе ответил Люций.

Охранник пожал плечами и отошел в сторону. Святой отец снова взял девушку за руку и они, миновав внутренний двор крепости, вошли в один из темных коридоров, ведущих во внутренние покои замка. Альба ощутила запах сырости и горящей смолы. Коридор, по которому шли монах и крестьянка был неплохо освещен, но, внезапно, Люций свернул в одно из ответвлений, увлекая девушку за собой. Здесь царила кромешная тьма, но священник ни на секунду не сбавил темп, как будто четко видел куда идет.

После непродолжительного путешествия по самым темным уголкам крепости, отец Люциан, наконец, остановился перед видимой ему одному дверью, распахнул ее и увлек Альбу за собой внутрь помещения. В этой небольшой комнате было светло. На всех четырех стенах висело по факелу, которые давали достаточно света даже ночью. Окон видно не было. У одной из стен на полу лежал холщевый спальник, набитый соломой. Напротив, у другой стены стоял массивный дубовый стол со стулом. В центре стола взгромоздился тяжелый подсвечник с толстой свечей, а вокруг него — множество книг и свитков.

У стола стоял мужчина. Несмотря на множество источников света вокруг, Альба никак не могла толком разглядеть его лица. Казалось, что оно отражает свет и остается всегда черным.

— Да это мавр, — крестьянку посетила внезапная догадка, которую она, конечно, не озвучила вслух. — Это же с ними уже много лет воюют наши солдаты.

— Муса, у нас сегодня гости, — Люций обратился к мавру. — Будь добр, накорми ее и пусть отмоется. А тебе, Альба из Вальденоседы, я говорю "до свидания". У меня еще есть дела. Увидимся завтра вечером.

— Спасибо вам за все, падре. Вы самый настоящий святой, — несмотря на никуда не ушедший страх перед этим странным монахом, девушка смогла найти в себе силы поблагодарить Люциана за его доброту.

— Это не я святой, — рассмеялся священник. — Это Господь ведет нас. На все его воля.

Когда Люций вышел, крестьянка повернулась к столу, на который проворный мавр уже поставил глиняную миску со вкусно пахнущей горячей похлебкой. Альба, мучимая голодом, села за стол и набросилась на еду. Муса куда-то незаметно исчез и вернулся как раз, когда девушка доедала свой ужин. В руках у мавра были два деревянных ведра с теплой водой.

— Спасибо вам, сеньор Муса, — крестьянка была искренне благодарна этому необычному человеку.

Мавр кивнул ей в ответ и, молча, удалился.

Кое-как отмыв грязь, но так и не избавившись от скверного запаха, Альба принялась ходить взад-вперед по комнате, надеясь дождаться возвращения Мусы. Девушке не терпелось задать ему несколько вопросов о священнике. Мавр все не появлялся и крестьянка сдалась, отправившись спать на мягкое душистое ложе из свежего сена.

Альбе снилось, что она идет по изумрудному красивому лугу. Сочная зеленая трава достигает ей почти до пояса и девушка, вдыхая душистые ароматы разнотравья, взлетает и парит среди сотен тысяч стеблей, совершенно не касаясь земли. Где-то за спиной, на востоке начинается восход солнца. Альба оборачивается и с интересом наблюдает, как серое бездонное небо обретает оттенки розового утреннего света. За высокими кронами деревьев уже виднеется ярко-оранжевый диск дневного светила. Крестьянка снова глядит вперед. Далеко-далеко, за этим волшебным лугом начинается оливковая роща, а за ней — милая сердцу деревня Вальденоседа.

— Меня ждет мать, — в голосе Альбы слышны нотки удивления. — Как же я могла об этом забыть? Я должна поскорее добраться домой.

Девушка ускоряет шаг и вот, незаметно для себя она уже стоит у одного из оливковых деревьев. В недоумении она оборачивается, чтобы поглядеть назад, где всего секунду тому был роскошный луг, но видит лишь ровные ряды привычных лохматых оливковых деревьев.

— Я летала! — радостно восклицает Альба и бросается бежать вглубь рощи, чтобы скорей ее преодолеть и побыстрей добраться до дома.

— Альба, дочка, где ты? — где-то впереди раздается до боли знакомый голос. — Где ты?

— Мама, я здесь, я бегу! — кричит в ответ девушка и ускоряет шаг.

Преодолев не менее сотни шагов, Альба замечает, как впереди, среди деревьев замаячило какое-то белое пятно.

— Мама! — радостно восклицает девушка и бежит вперед.

Из-за густых деревьев появляется Урсула и с радостными криками спешит навстречу дочери.

— Мама, я вернулась! — едва сдерживая плач радости, кричит Альба и заключает пожилую крестьянку в свои объятья. — Если бы ты знала, что со мной было!

— Ты ли это? — Урсула поднимает красные заплаканные глаза и смотрит прямо в лицо девушки.

— Конечно я, мама! — смеется Альба в ответ и крепче прижимает к себе такую дорогую сердцу женщину.

— Но ты ли это? — продолжает твердить свое Урсула.

— Ну кто же еще? — где-то в глубине души девушки зарождается крупица беспокойства. — Мама, разве ты меня не узнаешь?

— Нет, ты не моя дочь, — тихо шепчет Урсула, глядя Альбе прямо в глаза. — Святая Мария, Святой Хуан, Святой Себастьян, защитите меня ото всякой скверны и не дайте меня погубить...

— Но мама! — в голосе девушки звучат нотки отчаяния. — Я твоя дочь!

— Святая Мария де ла Пуэнте и Вадильо... — продолжает шептать женщина, пытаясь вырваться из объятий Альбы.

Девушка не намерена отпускать мать, и старается посильней прижать ее к себе.

Женщина бьется изо всех сил, но объятия Альбы становятся все крепче с каждой секундой.

— Я ведь могу так ее задушить. Откуда у меня столько сил? — в голове девушки рождаются все новые и новые тревожные мысли.

Альба пытается расцепить руки и дать матери возможность снова дышать, но не может. Ее конечности словно принадлежат другому, и тот, иной, сжимает тело матери все крепче и крепче.

— Нет! Нет! — Альба вдруг понимает, что дико орет не своим голосом, но ее руки продолжают все сильней и сильней сжимать уже обмякшее тело Урсулы. — Она больше не сопротивляется, я убила ее.

Девушка больше не может кричать. Она только тихо стонет, силясь разжать непослушные руки. Все оказывается тщетно. Альба чувствует, как кости женщины начинают трещать и ломаться внутри ее тела, а она — любящая дочь совершенно ничего не может с этим поделать. Внезапно, девушка понимает, что снова может управлять своим телом и спешит разжать руки.

Бездыханное тело матери кулем валится под ноги Альбе. Обливаясь слезами, она, молча, смотрит в мертвые, широко распахнутые от ужаса глаза пожилой крестьянки, а в голове ее непрерывно крутится всего один вопрос: "Почему?"

— На все воля Божья, — за спиной девушки раздается мягкий голос, но для нее он звучит словно гром среди ясного неба.

Альба встрепенулась и резко обернулась назад. В тени одного из деревьев стоял монах. Тот самый, который нашел ее спящей у колодца и дал ей ночлег. Тот самый, который вызывал в душе Альбы чувство панического страха. Священник подошел к телу Урсулы, встал перед ней на колени и закрыл ей глаза, бормоча молитву на латыни. Затем он строго посмотрел на Альбу и резко произнес: "Альба, нам нужно идти".

Девушка почувствовала сильную боль в правом плече. Все тело трясло, будто под действием неведомой силы. Альба открыла глаза.

Когда сонная пелена развеялась, девушка увидела перед собой Люциана. Священник тряс ее за плечо и громко повторял: "Вставай, нам надо идти."

Ратмир. Вампир Средневековья

Глава 6

Ратмир стоял посреди лесной поляны и глядел на небо. Там, далеко в вышине не было ничего кроме черноты толстых грозовых туч. Сквозь мрачную густоту не видать ни звезд, ни луны. Витязь недовольно хмыкнул, втягивая ноздрями ночной воздух.

— Будет дождь, скорей бы добраться до ближайшего укрытия, — охотник двинулся дальше в лесную чащу.

Прошло несколько недель, как наступил месяц червень¹, но летняя жара никак не спешила сменить весенние ливни и грозы. Весь путь от Смоленска к столице Южной Руси Ратмир преодолевал вместе с нескончаемыми потоками воды, льющейся с высоких небес. Ни единожды, хлипкие дневные убежища витязя — брошенные медвежьи берлоги, норы и пещеры затапливались студеной водой, что приносило охотнику множество неудобств.

— Не был бы уже мертв, так совсем бы захворал, — невесело размышлял Ратмир, в очередной раз, лежа в полузатопленной норе.

Вот и сейчас, по пути наблюдая за изменениями в небе, охотник предчувствовал очередной дождь, отчего не испытывал большой радости. Безусловно, за пару недель похода, Ратмир, после охоты за кровью животных, несколько раз разжигал в лесу небольшой костерок, чтобы хоть немного просушить вконец промокшую одежду и подумать о своей дальнейшей судьбе. Да и разжечь костер из мокрых дров также являлось занятьем не из легких. Ему, уставшему от постоянного чувства сырости, хотелось поскорей попасть в теплое сухое место и напиться свежей человеческой крови.

Вдалеке, за верхушками могучих вековых сосен блеснула зарница. Затем еще одна. Витязь ускорил шаг и опустил голову вниз, внимательно разглядывая землю под ногами, чтобы ненароком не свалиться в поросший густой травой буерак или не споткнуться о лежащую на пути ветку.

В лицо ударил внезапный порыв ветра. Остановившись всего на миг, Ратмир выругался и, прикрыв глаза рукой, отправился дальше. Сильно пахло дождем, а яркие сполохи зарниц все чаще освещали черное небо мертвым голубым заревом.

Бабах! Прогремел мощный раскат грома, заставив охотника вздрогнуть.

Нет, витязь совершенно не боялся буйства стихии. Также он не верил в россказни стариков о том, что это языческие боги, которым кое-где на Руси еще покланяются, бьют в свои гигантские барабаны и метают молнии в тех, кто отвернулся от веры своих предков. Ратмир мало верил в такие вещи, а стариков-сказателей считал блаженными глупцами, на коих не нужно держать зла за их сказки.

— А ведь про упырей я слыхал, именно, от таких вот старцев, — внезапная мысль посетила охотника. — И многое, сказанное ими, оказалось воистину правдиво... Ах, околесица!

Витязь усмехнулся. Ему показалось забавным сравнение историй о полулюдях, питающихся кровью своих жертв, со сказками о могучих богах, живущих где-то в небесах и барабанящих по чем зря, чтобы вызвать гром и молнию.

Бабах! Загрохотало в вышине.

Из черной густой массы туч сорвалась тяжелая капля и, спешно набирая скорость, полетела вниз, к земле. На ее пути встали густые, поросшие вечнозелеными иглами вершины сосен, но она, ловко проскочив между ветвями, будто преодолевая множественные преграды, плюхнулась на нос спешащему Ратмиру.

— Тьфу ты, пакость, — недовольно проворчал охотник и вытер воду с лица рукавом, — Ох, начнется сейчас...

Бабах! Очередной раскат грома заглушил гневную речь витязя.

Налетел новый порыв ветра, а ночное небо, наконец, разродилось целым потоком летящей к земле воды. Где-то совсем рядом ударила молния. Ратмир поставил свой мешок из звериных шкур на голову, чтобы хоть ненадолго спрятаться от опостылевшей влаги и рванул вперед, ловко огибая толстые стволы деревьев. Ливень вкупе с ветром усиливались, грозясь перерасти в настоящий ураган.

Где-то, позади, послышался протяжный волчий вой. Охотник, привыкший к звукам ночного леса, внезапно для себя поежился и огляделся по сторонам. Что-то тревожное улавливалось в этом зловещем зверином завывании. Шум дождя перекрыл еще один вой. В такую погоду животные обычно тихо сидят в своих норах и носа не показывают. Но этот волк-одиночка был исключением.

Бабах! Новый удар грома совпал с очередным звериным воем, только последний, казалось, раздался уже ближе.

— Уж не по моим ли следам идет волк? — В недоумении пробормотал витязь. — А я грешным делом думал, что ночные звери чуют меня за версту и обходят стороной.

Меховая поклажа, пропитанная дождевой водой, стала заметно тяжелее и Ратмир вновь перекинул ее за плечи, чтобы иметь возможность беспрепятственно озираться по сторонам. На бегу, втягивая ноздрями влажный воздух, он пытался учуять волчий запах, но ветер, непрерывно бьющий охотнику в лицо, только мешал.

Внезапно, в нескольких десятках шагов впереди небо засветилось ярчайшим голубым светом, ослепив витязя. Молния ударила в высокую сосну. Посыпались искры, и могучее дерево переломилось пополам. Моргнув несколько раз, чтобы отойти от внезапно ослепившей вспышки, Ратмир с ужасом увидел, как огромный ствол сосны падает прямо на него. Охотник бросился в сторону, но пышная хвойная волна, состоящая из сотен сосновых веток накрыла его и прижала к земле.

— Ох..., — только и смог произнести витязь.

Он лежал на мокрой земле, погребенный среди густых колючих ветвей совсем рядом от огромного ствола. Шевелиться совсем не хотелось. Находясь в состоянии шока, Ратмир внимательно разглядывал шершавую сосновую кору, покрывающую наполовину утопленный в земле ствол лесного гиганта.

— Вот это удар, — прошептал охотник. — Слава Богу, я не оказался под этим бревном.

Пошевелившись, витязь убедился, что руки и ноги целы, а значит нужно выбираться из-под упавшей макушки сосны. Он перевернулся на живот и, раздвигая руками колючие ветви, пополз к выходу из, чуть было не похоронившего его, хвойного капкана. Ратмир замер.

Сквозь прорехи между ветвями он разглядел волка. Животное медленно вышло из чащи и остановилось всего в нескольких шагах от поваленного дерева. Зверь — размером со взрослого медведя. Его слежавшаяся, воняющая псиной, шерсть была светло серого цвета, а лапы с черными когтями оказались ничуть не меньше головы витязя. Волк затряс своим мощным торсом, стряхивая с себя воду, затем посмотрел в небо, словно ожидая окончания ливня, и несколько раз втянул ноздрями воздух. Но видимо капли дождя попали ему прямо в нос и он быстро затряс головой, пыхтя и фыркая, в попытках избавиться от ненужной влаги.

Внезапно, зверь замер и повернул голову в сторону охотника. Ратмир почувствовал, как мокрые волосы у него на голове зашевелились. Он поспешил уткнуться лицом в грязь, только чтобы не встретиться взглядом с жутким исполином. Всего мига хватило, чтобы разглядеть страшные глаза животного. И это были не волчьи глаза. В середине бледно-желтых белков виднелись два угольно-черных зрачка.

— Человечьи глаза, — в ужасе прошептал охотник, с насмешкой вспоминая, как он когда-то с гордостью называл себя хозяином леса.

Истинный хозяин стоял сейчас перед ним: огромный, лютый, с глазами, светящимися разумом. На Смоленском погосте витязь убедился, что сумрачные существа бывают не только упырями, но и гнусными слабыми пожирателями мертвечины. Здесь же, в ночном лесу под шквальным ветром и сильным ливнем, он вдруг осознал, что с ним делят ночь и такие, поистине ужасные и могучие создания. Недаром волк преследовал его, чувствуя свое превосходство в силе и скорости.

Тем временем зверь медленно повернул огромную мохнатую голову в другую сторону и неторопливо затрусил в лесную чащу. Ратмир, будто почувствовав, что опасность миновала, поднял, перепачканное грязью лицо и осторожно огляделся по сторонам. Над лесом по— прежнему раздавались мощные раскаты грома, вокруг сверкали молнии, а ливень стоял стеной.

— Если этот лес — дом для зверя, то мне лучше убираться подобру— поздорову сейчас, под прикрытием бури, — резонно рассудил охотник и полез прочь из своего убежища.

Оглядевшись по сторонам, витязь нашел гигантские следы животного, ведущие в чащу и что есть мочи рванул в противоположную сторону. Ратмир сердился, что ему пришлось бежать подальше от известного ориентира — реки Днепр, но здравый разум и страх перед неведомым и крайне опасным зверем подсказывали — так будет лучше.

Несколько раз он останавливался и вслушивался в звуки ночи, силясь разобрать сквозь шум ветра и дождя, волчий вой. Но, кажется, зверь потерял след. Ближе к рассвету, воин вынужден был остановиться и подготовиться к дневке. Натаскав целую гору толстых, сломанных ураганом ветвей, хвои, сырого мха, он соорудил подобие шалаша. Затем внимательно оглядел свое убежище, законопатил крупные и мелкие щели мхом и листвой, разобрал поклажу и полез внутрь, укрывшись с головой сырой звериной шкурой.

Сон не желал приходить. Ратмир, испытывая нервное возбуждение, не мог выбросить из головы глаза зверя. Периодически впадая в тревожную дрему, он вздрагивал, прислушиваясь к звукам леса.

— Что если это был один из старых богов? — размышлял витязь. — Негоже было насмехаться над ними. Ливни и молнии. Ни Перун ли Громовержец приходил по мою душу? Что, если он, обратившись в волка, захотел проучить меня за дерзость?

Ратмир резко распахнул глаза. Вокруг клубилась непроглядная тьма, в которой даже он, способный видеть ночью не хуже кошки, не смог ничего разглядеть. Наконец, проснувшись окончательно и упрекнув себя в безграничной глупости, он сбросил с головы покрывало. Мир бурно ворвался в сознание воина. Оглядев изнутри свое нехитрое убежище, он полез наружу.

Буря закончилась днем, когда неспокойный Ратмир все же забылся тревожным сном. Лес пах сыростью и гарью. Ночные жители выползали из своих нор и дупел, чтобы наверстать пропущенный из-за непогоды вчерашний день. Гомон стоял неимоверный. Охотник с улыбкой слушал привычные и приятные уху звуки суеты зверюшек.

— Надо идти... наугад, — опомнился он. — Рано или поздно я окажусь у селища. Но прежде нужно поохотиться. Только бы не натолкнуться на волка-Перуна.

Две ночи спустя Ратмир вышел из леса к неведомой ему реке, на берегу которой стоял город.

— Здесь я смогу подкрепиться и разузнать, как добраться до Киева, — обрадовался он, наконец, чувствуя некую определенность.

Витязь вышел на большую дорогу, ведущую от речных построек к городским воротам. Тут и там, на широких, но будто брошенных полях окружающих город, чернели обгоревшие остовы крестьянских изб. И только в нескольких десятках недавно отстроенных домов, тускло поблескивали огоньки лучин, едва пробиваясь сквозь мутные пластины слюдяных окошек.

Ратмир ускорил шаг. В его душе родилось двоякое чувство. С одной стороны он обрадовался, что выбрался к людям и нашел город. С другой — город этот находился в плачевном состоянии. Судя по внешнему виду множества сгоревших домов, здесь произошло что-то значимое. Не иначе, как битва.

Выводы воина подтвердились, когда он подошел ближе к воротам. Одна из высоких деревянных башен оказалось разрушена и сожжена дотла. А в стенах, сооруженных из толстых неотесанных бревен, повсюду зияли прорехи. Ров, доверху заполненный черной водой, забился множеством камней и стволов поваленных деревьев.

— Да..., — задумчиво протянул охотник. — Сей город явно брали приступом...

Недалеко от деревянного моста, ведущего к запертым воротам, стоял очередной крестьянский дом. Его обгорелые стены и отсутствующая крыша говорили о том, что и он был разграблен, сожжен и брошен во время осады города. У одной из стен избы сидел старик.

Ратмир медленно подошел к старцу, чтобы разглядеть его получше и узнать, что же произошло в этих местах. Незнакомец, в почерневшей от времени рваной рубахе, молча сидел на земле, опершись спиной о стену дома. Его длинная седая борода, забитая всяческим мусором, свалялась и рваными клочьями покоилась на изможденной груди старика. Круглая, лысая голова отражала лунный свет, льющийся с чистого неба.

У старика не было глаз. Два черных пятна отчетливо виднелись на бледном сером лице незнакомца.

— Ему выжгли глаза, — с сочувствием подумал охотник.

Ратмир, будучи воином, повидавшим немало к своим двадцати пяти годам, не раз видел, как супостаты, вторгавшиеся в земли, принадлежащие Великому Новгороду, разоряли деревни: убивали мужчин, женщин, детей. Некоторым извергам доставляло удовольствие калечить своих пленников. Их били батогами, четвертовали, оскопляли и ослепляли.

Не было секретом для витязя и то, что его братья — дружинники нередко сами выступали в роли мучителей, плененных ими врагов. Одним из способов изувечить человека являлось ослепление. Воин-палач клал железный прут в жаркий костер. Когда металл накалялся добела, мучитель вытаскивал прут из огня и выжигал глаза жертве. Невыносимая боль и пожизненное увечье не оставляли никаких шансов несчастному на дальнейшую нормальную жизнь.

Охотник пыток не любил. Он не испытывал удовольствия при виде страданий побежденных врагов, предпочитая убивать их на месте во время сечи. "Пленники мне не нужны" — размышлял он. Этой ночью, глядя на изувеченного старца, Ратмиру стало жаль несчастного.

— Похоже, я еще не совсем озверел, — усмехнулся про себя витязь, испытывая чувство сострадания. — Мне его истинно жаль...

Бросив свою ношу на обочине дороги, охотник подошел к избе и умостился на землю рядом со стариком.

— Здрав будь, отче! Отчего не спишь в такой поздний час?

Старик встрепенулся. Он, погруженный в свои тяжкие думы, все-таки задремал и не расслышал, как подошел незнакомец.

— И тебе привет, — просипел наконец старец и громко раскашлялся.

— Ты никак захворать задумал, — ровным тоном продолжал Ратмир. — Ночи ныне сырые, а ты на голой земле сидишь. Не боишься?

— А чего мне бояться, сердечный? — Закончив кашлять, ответил старик и вытер рот тыльной стороной ладони. — Я много повидал в своей жизни, а больше не смогу. Можно и помирать, но в родной хате.

Воин обратил внимание, как во время кашля у старика на губах запузырилась кровавая пена.

— А ведь его и вправду мучают сильные хвори, — подумал Ратмир, рассматривая кровавый след на руке калеки.

Кровь старца казалась охотнику непривычно черной, словно мертвой. Такую кровь пить опасно. Кто знает, что может произойти с тем, кто ее вкусит. Не смотря на нарастающий голод, витязь решил не торопить события и как следует расспросить слепца о здешнем городе.

— Тебя как величают, добрый старец?

— А тебе чего? — Сердито прохрипел калека.

— Ну, хочу разузнать у тебя, что сие за место и какая беда с ним приключилась.

Старик повернул лицо и уставился на Ратмира пустыми глазницами, будто так смог бы выразить удивление. Внезапный приступ сильного кашля заставил согнуться калеку пополам.

— Кузьма... кхе-кхе! — Выдавил из себя старик, превозмогая кашель. — Я крестьянин, а это моя хата... кхе-кхе! А ты, сынок, стоишь... сидишь на земле Чернигово-Северской у ворот в стольный град Чернигов.

Охотник сосредоточенно внимал рассказу старика, терпеливо пережидая моменты, когда тот, измученный постоянным кашлем, в очередной раз прочистит горло.

— Не так давеча, — продолжал Кузьма. — Аккурат два лета назад, подошел ко граду нашему степной пес... кхе-кхе! Хан Менгу со своими шавками. Набежало их видимо-невидимо. Много дней бились мы с ними, не пуская в город, да не выстояли стены. Кхе-кхе!

Старик разразился громким кашлем, отплевывая черные сгустки крови.

— Тучей рванули они в город и многих посекли, замучили, запытали... Кхе-кхе! Церкви пожгли да дома. Грабили, баб насильничали.

Кузьма надолго замолчал.

— Я всех сыновей своих потерял... Кхе-кхе... Четверо их у меня было.

— А как ты живешь? Один? Здесь? — серьезно спросил Ратмир.

— Знамо дело один, — вновь захрипел калека. — Никого не осталось. Живу вот в своей хате.

Охотник оглядел сгоревший дом старика.

— А хлеб насущный где берешь?

— Ах... — Махнул рукой Кузьма. — Что Бог пошлет, или люди добрые подадут, то и ем.

Витязь сидел в задумчивом безмолвии, но спохватившись, ринулся к своей поклаже, достал две монеты, подошел к старику и вложил деньги тому в запачканную кровью ладонь.

— Здрав будь, отче. Бог все видит, — громко произнес Ратмир и, не оборачиваясь, зашагал к городским воротам.

За стенами стояла глухая тишина. Осмотрев свою грязную мокрую одежду и недовольно поморщившись, воин собрался с духом и громко постучал в ворота. Ответа не последовало. Тогда он забарабанил с новой силой, но и тут его ждала неудача. Охотник прошелся взад-вперед по все еще мокрой после вчерашнего ливня дороге, решая, как поступить. Внезапно, он бросился к полуразрушенной стене и ловко вскарабкался на ее вершину.

Внутреннюю сторону стены караулил отряд стражников, факелами освещая свой путь. У ворот воинов также было не мало, но видимо, получив приказ никому не отворять, они даже не откликались на стук. Ратмир рассердился на себя, что не смог уловить их сердцебиения сквозь створки ворот. Списав все на потрясение от рассказа старого Кузьмы, витязь тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения, и сосредоточился на разведке Чернигова.

За стенами глазу воина открылся крупный и некогда богатый город. Множество крепких добротных деревянных домов, вперемежку с мурованными церквями лежали в руинах. Старик не соврал. Орда монгол очень постаралась, чтобы не оставить и камня на камне. Но люди продолжали жить. Кое-где уже успели построить новые избы и починить старые. Возвели церкви и отремонтировали разрушенные стены черниговского детинца, глядящего на город с высокого холма.

Охотник дождался, когда караульный отряд скроется за углом дозорной башни, спрыгнул вниз и растворился в черноте обугленных домов. Необходимо было забраться за стены детинца, где, безусловно, поселились выжившие после бойни черниговцы. Брама² оказалась открытой настежь.

Здесь, за первой и второй линией укрепленных сооружений, на высоком холме некогда кипела жизнь. Территория черниговского детинца оказалась поистине огромной. Множественные каменные соборы, княжеские и боярские терема покрывали немалую часть крепости на холме. Хозяйственные постройки и жилые дома словно стояли друг на друге. Так их было много. Когда-то, проживая в Великом Новгороде, воин младшей княжеской дружины Ратмир искренне верил, что ни один русский город не годился в подметки его родному. А жители соседних земель сильно уступают новгородцам в трудолюбии и ратном труде. Ныне, мировоззрение воина менялось с каждой новой ночью.

Но былая слава стремительно покидала Чернигов. Детинец оказался разрушенным не меньше, чем основная часть города. Только здесь, остатки горожан успели отстроить себе новые избы и починить церкви. При этом улицы были все еще завалены сгоревшими бревнами и битым камнем. Много лет понадобится черниговцам, чтобы восстановить свой родной город.

Витязь медленно брел по одной из улиц детинца, внимательно глядя под ноги и старательно обходя завалы. На земле, среди осколков дерева и камня сновали юркие крысы. Их длинные розовые хвосты мелькали во всех щелях и закутках. Ратмир с отвращением сплюнул.

Он, воин — дружинник князя Господина Великого Новгорода ненавидел крыс. Нет, он их не боялся. Эти маленькие, серые зверьки с гладкими длинными хвостами и злобными глазками-бусинками вызывали у охотника приступ тошноты. Но, конечно, никто не знал о его маленькой слабости. Даже отец и мать.

Вдруг, чуткий нос упыря уловил знакомый запах. Ратмир ни с чем бы его не спутал. Так могла пахнуть только свежая, сладкая человеческая кровь. Желудок свело сильным спазмом, а затем воин почувствовал, будто его сердце оцарапали острым когтем. Согнувшись от боли, он приложил ладонь к груди.

— Мне нужно поесть, — прошептал охотник.

Глаза заволокло туманом, и он отправился на зов крови. Мир вокруг исчез. Больше не было разрушенных домов, грязных улиц, мерзких крыс. Только жертва впереди.

Это была девочка лет десяти. Неухоженные волосы, немытое лицо, рваная рубаха и босые грязные ноги — все свидетельствовало о том, что девчонка — бродяжка. Она сидела на обугленном бревне и, морщась от боли, держалась за левую ногу. Сквозь тонкие худые пальцы сочилась кровь.

— Что с тобой случилось? — Ратмир даже не понял, что заговорил с девочкой.

Бродяжка подняла заплаканное чумазое лицо, перекошенное от боли.

— Я порезалась о камень, — захныкала она.

Охотник видел перед собой пустоту, в центре которой находился небольшой комок плоти. Девочка будто состояла только из сосудов и артерий. По ним, с шумом бурной реки, текла алая, дурманящая жидкость. Упырь подошел ближе и протянул руки к бродяжке.

— Я тебе помогу, — прошептал он.

Клыки вонзились в мягкую плоть, словно нож в масло. Сладкая кровь хлынула Ратмиру в рот и он, опустив веки, принялся рассматривать всплывающие образы.

Перед глазами стоит бородатый мужчина с топором в руках. Говорит, что бояться нечего. Он и другие жители Чернигова не позволят супостату завладеть городом, но ей, Людмиле, все равно нужно сидеть дома и не выходить на улицу. Она и сидит, забившись в дальний от двери угол, и тихонько плачет. За окном слышен шум боя: предсмертные крики людей, брань, лязг оружия и ржание лошадей. Отец все не возвращается.

Вдруг, массивная дверь слетает с петель и в дом заскакивает воин. Его черный кожаный доспех залит кровью, а в узких глазах горит бешеный огонь. Мужчина оглядывает помещение и встречается глазами с Людмилой. Девочка визжит и вскакивает на ноги. Воин бьет ее в лицо, и она падает. В дом врываются еще двое. Раздается громкий смех и разговоры на непонятном языке. Трое захватчиков, с диким ржанием склоняются над Людмилой. Двое держат ее за руки и ноги, а третий рвет на ней одежду...

Резкая боль в правом ухе погасила видение. Ратмир, потеряв равновесие, упал на землю, больно ударившись затылком о камни. Окружающий мир стремительно врывался в сознание охотника. Он напряг глаза и увидел мужчину. Тот стоял в нескольких шагах, злобно глядя на поверженного противника.

— Ты погубить нас хочешь, урод? — прошипел незнакомец.

В его словах было столько лютой ненависти, что Ратмиру на миг показалось, будто изо рта у мужчины вместе со словами вытекает змеиный яд. Незнакомец сделал несколько шагов вперед и навис над охотником. Витязь смекнул — это шанс. Изловчившись, он пнул пяткой соперника под колено. Тот взвыл от боли и резко отпрыгнул назад.

Вскочив на ноги, Ратмир ощупал ноющий затылок и посмотрел на руку, не прекращая следить за неожиданным врагом исподлобья. Ладонь была в крови.

— Ну ничего, — подумал воин. — Сейчас мы поквитаемся.

Он потянулся к рукояти ножа, висевшего на поясе. Незнакомец скользнул взглядом по оружию Ратмира и негромко сказал: "Нельзя убивать смертных. Другие поймут и начнут за нами охотиться".

Витязь застыл на месте, так и не успев вытащить нож. Догадка пронзила мозг.

— Почему он так сказал? Неужели он тоже упырь? Что он знает обо мне? — мысли закружились в гудящей голове, болью отбиваясь в разбитом затылке.

Теперь, когда они стояли лицом к лицу, охотник мог разглядеть незнакомца. Он выглядел довольно молодо. Густые темно-русые волосы кудрями спадали до самых бровей на лбу и были стянуты кожаным шнурком на затылке. Внимательные серые глаза пристально следили за каждым движением соперника. В них не отражалось ни тени страха. На худощавом лице, заросшем аккуратной короткой бородой, выделялся крупный, горбинкой, нос.

Ростом мужчина не отличался. Даже выпрямившись сейчас, он бы оказался ниже Ратмира на пол головы. При том, что сам витязь был среднего роста и никак не походил на великана. Широкая, некогда белая рубаха незнакомца, подпоясанная красным полотняным поясом, грязные льняные штаны и рваные лапти свидетельствовали о том, что мужчина перенес множество лишений, прежде чем столкнулся нос к носу с Ратмиром.

— Да я и сам выгляжу не лучше,— улыбнулся в душе воин.

— Нельзя убивать смертных, — устало повторил незнакомец, поглядывая на лежавшее рядом тело девочки. — Да и рано ей еще помирать.

Охотнику стало стыдно. Ведь он и не хотел убивать несчастную. Точнее это не он хотел ее убить. Во всем виноват тот дикий зверь, сидящий внутри, мучимый лютым голодом. Не спуская глаз с незнакомца, Ратмир присел рядом с телом девушки, взял ее за запястье и нащупал пульс. Бедняжка была жива. Только спала.

— Ну-ка улыбнись и покажи зубы, — поднимаясь во весь рост, скомандовал витязь.

Мужчина расхохотался, обнажая острые, словно иглы клыки.

— Ты все еще не уверен, что встретил такого как ты? — весело воскликнул он. — Али ты не чуешь меня? Слышишь, как бьется мое сердце?

Ратмир мысленно обругал себя за глупость. Ведь он и правда не обратил внимания, что незнакомец совсем не дышит, а сердце его не бьется. Сквозь шум в голове, охотник слышал сердцебиение лежащей рядом девчушки и снова упрекнул себя за то, что полез проверять ее пульс, тем самым насмешив мужика.

— Не... Не слышишь, — продолжал насмехаться незнакомец, лукаво поглядывая на Ратмира. — Больно крепко я тебе к уху приложился. Эй, глухомань!

— Захлопни пасть! — вконец рассердился охотник.

— Меня Микулой зовут. Я из Трубецка.

Ратмир изумленно уставился на мужчину. Только что они готовы были убить друг друга, а теперь незнакомец пытается завязать разговор и даже спрашивает имя.

— Ты можешь называть меня Микула Трубецкий. Меня там каждая собака знает... знала. А у тебя имя есть?

— Есть, да не про твою честь, — огрызнулся Ратмир.

— Ну, не серчай, — улыбнулся мужчина. — Я ведь не со зла тебя того... ударил. Ты ведь пойми, добрый человек. Коли убьешь кого раз-другой, люди-то спохватятся и пойдут тебя искать и найдут, будь уверен. Это ты под луной весь такой сильный и храбрый, а днем, да в худом укрытии ты сам жертва. Да ты уж знаешь, небось. Пей кровь, да не выпивай всю. Али ты не знал?

Охотник сердито поглядел в задорные глаза нового знакомого.

— Ба! Не знал... Микула хлопнул в ладоши, удивленно глядя на Ратмира. — Тебе, стало быть, науку не передавали? Ну, мать али тятя твой?

Воин резко дернул головой.

— Экий ты странный, парень. Ты как родился-то? Не из утробы конечно. Как ты стал таким... каким стал?

— Упырем? — пробурчал Ратмир.

— Ну, коли хочешь, упырем. Тебя ж кто-то покусал, да обряд провел. Они-то твои мать либо отец. Они тебя науке обучить должны были. Ты же, как птенец поначалу, покуда все азы не поймешь.

Перед глазами охотника возник страшный образ бледного незнакомца с длинными клыками.

— У меня один отец и он — добрый человек. И мать у меня одна. И других не будет.

— Знаю, знаю, — отмахнулся Микула. — Но ведь кто-то же тебя таким сделал. Ну да воля твоя. Хочешь, говори, а хочешь, не говори. Но я бы убрался отсюда подобру-поздорову. Не хватало, чтобы стражники нас тут нашли подле бедолажки. Она хоть и спит, да много крови потеряла. Может и не проснуться.

— Ее Людмилой звать. Я не дам ей помереть! — воскликнул Ратмир и бережно взял на руки тело девочки. — Есть ли тут окрест постоялый двор?

— А я почем знаю? Я тут первую ночь. Пойдем искать.

Витязь недоверчиво посмотрел на нового знакомого и медленно двинулся вперед. Микула зашагал следом.

— Слышь, тебя звать-то как?

— Ратмир, — оборвал воин.

— Ну вот и познакомились, брат Ратмир.

Спустя час они сидели за столом в широкой светлице постоялого двора. Места вокруг пустовали. То ли час был слишком поздний, то ли черниговцам хватало других забот. И только за столом у выхода спали двое выпивох, обложенные пустыми кружками и кувшинами из-под браги. Девочку сдали жене хозяина. Та, не теряя времени, уложила спать бедняжку наверху в одной из теплых, уютных комнат и обещала постоянно справляться о здоровье ребенка.

Ратмир задумчиво вертел в руках полную кружку жутко воняющей браги и думал о своей жизни: отце, матери, братишках и сестренках, девочке-бродяжке, бледном упыре и новом знакомом. Витязю так хотелось найти себе подобных и узнать больше о своей природе, но, сейчас, почему-то голова была пуста. Не хотелось думать ни о чем. Радовало только то, что боль прошла, а рана на затылке чудным образом перестала беспокоить и только липкие от крови волосы вызывали раздражение.

— Ты ее пить пробовал? — Кивая на кружку браги, спросил Микула. — После обращения, имею ввиду...

Воин угрюмо кивнул и поднял глаза.

— Обращения?

— Ну, это когда тебя превратили в... ну ты уразумел... Эх, я тоже как-то попробовал. Давеча я любил пропустить кружечку с мужиками. А однажды как-то захотел вспомнить былое — чуть не околел... второй раз, — Микула захихикал. — Ты откуда, Ратмир?

— Из Новгорода, — охотник продолжил вертеть кружку в руках.

— Далече тебя занесло, брат. Так, значит, не обучал тебя никто?

Ратмир пожал плечами.

— Нелегко это, заново рождаться на свет, — протянул Трубецкий.— А сюда ты как попал?

— Долго сказывать...

— Долгая ночь, — не унимался Микула, вопросительно глядя на витязя.

Охотник молчал.

— Ну как знаешь. Я вот мастеровым был. Кому дверь да стол сколотить, баньку али избу срубить. Все умел... да и сейчас смогу. Незачем только. Так вот жил я — не тужил, по кабакам таскался, баб топтал, аки курей. В почете был. Ладный мастер везде нужен. А, однажды, к нам прибыла баба. Одна была, без мужика. Нашла меня посреди ночи и говорит: "Хочу, чтобы ты мне избу срубил, да поболе." Ну я отказываться не стал. Она ведь золотом дала.

Микула задумчиво почесал бороду.

— Дала, значит, деньгу и уехала. Ну, я мужиков собрал. Сделали мы ей хату как надо. У иного боярина не краше будет. А как только готово было, она тут как тут и объявляется. Говорит: "Хочу, чтобы ты мне лавки смастерил, да ставни, да все прочие безделицы. Ну, чтоб все готово было. Заходи и живи". Мы все сделали и она тут как тут. А, забыл сказать — снова ночью, впотьмах пришла. А еще она у себя в спаленке строго-настрого запретила окошки рубить. "Ни к чему это" — говорит. Ну а нам что... платит баба и ладно.

Ратмир не заметил, как увлекся рассказом своего собеседника. Между тем, Микула продолжал.

— Зажила она там одна, а мне предложила дом охранять. Говорит: "Ты днем избу стереги, да ко мне никого не пущай, а как стемнеет — гуляй." Ну я ей и начал служить верой и правдой. Чудна она была, конечно. Ее люди по-разному называли: чумной, блаженной, ведьмой. Да и побаивались ее. А мне она по душе была. Платила в срок, да и сама хороша собой.

Микула мечтательно уставился в потолок, видимо, вспоминая о чем-то сокровенном.

— Ну, не томи, — сердито проворчал охотник, возвращая Трубецкого на землю.

— А! Хочешь знать, что дале было? -усмехнулся собеседник. — Как-то ночью загулял я в кабаке. Выпил нехило, да и уснул за столом. Тут-то ко мне и подошли боярские отроки. Дружиной зовутся.

Ратмир улыбнулся.

— Ага... — продолжал Микула. — Давай они надо мной потешаться. Говорят мол: " Ты, чернь! Пошел прочь из кабака, а то порубим. Рожа твоя нам не нравится". А я ведь тоже не лыком шит, да и перебрал маленько. Давай их бранить почем зря. А у них морды враз пунцовыми стали от гнева. Буянить начали, кулаками махать. Ну, я одного успел кружкой по жбану огреть, да второго помять. Но куда там. Их поболе было. Лавками меня и забили они. А потом на улицу бездыханного бросили.

Витязь вспомнил дружинников Великого Новгорода. В бою им не было равных. Сражались, как братья. Но в кабаках, со скуки, такие побоища устраивали, что многие еле живыми уходили. Не было дисциплины положенной даже и в их рядах.

— Значится, лежу я на дороге, — Микула заговорил почти шепотом. — Готовлюсь Богу душу отдать. Но тут, откуда ни возьмись подходит ко мне она, Глафира, — хозяйка моя. Головой покачала и на руки взяла, как пушинку. В избу снесла. А я не все помню. Шибко мне бока помяли. Думал помру. Ан нет... Поутру очнулся. Все тело ломит, но живехонек. Кое-как поднялся с лавки и к ней в светлицу. Двери заперты. Ну, я забарабанил в них, мол, пусти, расскажи, что было то. А она: "Уходи, вечером обсудим".

Ратмир от нетерпения заерзал на лавке.

— Как солнце зашло, она сама ко мне явилась и говорит: "Ты теперь во мне больно ну... нуждаешься, вот. Я тебе крови своей дала целебной. Так ты и выжил". А я диву даюсь и на нее гляжу: не сдурела ли девка. А ведь и вправду раны-то мои затягиваются не по дням, а по часам. И пяти дней не прошло, как на теле одни только синяки остались. Боль куда-то подевалась. Ну, я к Глафире с расспросами: "Расскажи, да расскажи". Долго ее обхаживал. Сдалась, наконец.

— Дальше... — пробубнил витязь.

— Ну, она и говорит мне, что, мол, она нетопырь. Кровь людскую пьет. И мне дала своей крови испить, чтобы раны затянулись. И теперь она должна меня ею подкармливать, иначе я помру. Ну, я, было дело, не поверил. Говорю ей: "Ты, голуба моя, не захворала часом?" А она осерчала, сказала мне подождать недельку. И что ты думаешь, Ратмир? Прошло несколько дней, и я будто юродивым стал. Так меня тянет ее кровушки напиться, что мочи нет. Приходит она ко мне, улыбается, спрашивает: "Невмоготу, Микулушка?" Берет руку свою и кусает прямо в запястье, да так, что кровь потекла. Подносит мне руку и говорит: "Пей".

— А ты, что, выпил?

— А то. Поначалу не мог даже глядеть, а потом как присосался, ну точно пиявка. Она посмеялась и сказала, что будет меня всегда кормить. А я буду крепким здоровым и долго не состарюсь. Во как!

— Так ты выходит не упырь? — Спросил витязь.

— Истинный упырь... но она не любила, когда я так говорил. Она называла меня сыном, братом, а всех нетопырей — родичами. Говорила, что так правильно.

— Родичи... — словно попробовав слово на вкус, повторил Ратмир.

— А себя она называла матушкой. Я ей говорю: "Какая же из тебя матушка? Ты же еще красна девица совсем. Ты мне женой должна быть". А она смеется и говорит: "Микула, я тебе могу не только матушкой быть, но и матушкой твоей прабабушки". Запутала она меня тогда совсем. А потом, лета три прошло, как она меня кормить начала, объявился в наших краях мужик. Росту — косая сажень. Здоров, как бык. Волосы длинные, в две косы заплетены и борода косматая. Я как-то с ним столкнулся, в глаза ему взглянул. Дикие это глаза, черные, Ратмир. Будто нечеловеческие. Лютым холодом от них повеяло.

— И кто он был?

— Так он меня встретил по закату у входа в кабак, дорогу загородил и спрашивает: "Не видал ли бабу Глафиру?" А я ему, мол, не знаю, не ведаю. Он меня оттолкнул да в кабак вошел. А я стрелой в избу да к Глаше. Поведал ей все, а она опечалилась. Говорит, что не человек это был, а волк-перевертень. Ну, я тут и расхрабрился. Говорю: "За тебя, голуба, с любого волка шкуру спущу, да тебе шапку сошью". А она загрустила, ведала, что не под стать мне с ним тягаться. Больно лют этот волк и огромен. Ну, я, как водится, ответил, что, коли волк огромен, так шкуры и на шубу хватит. Но не посмеялась моя Глафирушка. Туго ей было.

— Волк, говоришь... — медленно протянул Ратмир.

— Точно, волк. Глаша сказала, что его за ней прислали из Киева. Будто там живет много родичей: лихих и добрых. Вот ее вражины волка-то этого и подослали. Бежать, говорила надобно. Мы то и собирались. Мужик этот узнал, где мы жили, все подле избы околачивался, да в дом не ходил. Выжидал чего-то. Голуба моя говорила, что он ждет, наверное, волю своих хозяев: убить али живой привезти. Бежать надо было... Да куда там.

— Что стряслось? — раздосадованно воскликнул охотник.

— Пришел монгол да осадил Трубецк начисто. Не войти — не выйти. Мужик тоже отстал. Все больше в кабаке пропадал, с дружиной шептался. Говорят, помочь обещал город отбить. Да разве против такой оравы попрешь? Они ж, паскуды, что твоя саранча. Тучей налетают. Пошли приступом, окаянные. А Глаша мне говорит: "Не уберегусь, коли они до вечера город возьмут. Ты, Микулушка должен выжить да к отцу моему отправиться. Скажи, что невинна я перед ним. Правда — за мной".

Ратмир посмотрел в глаза собеседнику. В них отразилась глубокая тоска.

— Наверное, все мы обречены на лишения, — промелькнула печальная мысль. — Продолжай, Микула.

— Она провела обряд. Обратила меня. По первой было больно. Но потом... будто сами ангелы мне пели в райских кущах. Такого блаженства я не знал никогда. А дале я очнулся на лавке в ее светлице. Глафира стояла рядом и плакала... кровью. Жуть. Собаки ворвались в Трубецк засветло и принялись грабить да насильничать. Ворвались и в наши хоромы. Тогда-то я и увидел истинную силушку. Моя Глаша — маленькая голубка крошила басурман, аки крестьянин капусту. Кровищи пролилось, что твоя река.

Микула вздохнул.

— А дале они дом подожгли, — растерянно пролепетал Трубецкий. — Она сказала мне, что у меня впереди три дня, а уж потом я стану как она... родичем. Глаша выскочила на улицу и заполыхала, что твой факел. Я рванул из дома и невредимый сумел добраться до леса. Знамо дело, монголы даром не сидели. Преследовали. Но где им за мной угнаться? Я ведь уже тогда чувствовал в себе силушку троих богатырей. Все ее кровь.

Невидящим взглядом Микула уставился в бревенчатую стену постоялого двора, размышляя о чем-то своем.

— А волк? — спросил Ратмир.

— А? — встрепенулся рассказчик. — Какой волк? А! Волк. Не ведаю. Как сеча началась, так я его боле не видал. Сгинул поди. Он хоть и здоров был этот перевертень, да против такой тучи не попрешь.

— М-да! — задумчиво протянул охотник. — История...

— Не история, — отрезал Микула. — Жизнь... Что дальше думаешь?

Витязь замешкался с ответом. Он все еще не был уверен, можно ли доверять этому беженцу из Трубецка. Ему казалось слишком подозрительно то, что Микула выложил историю всей своей жизни первому встречному, пусть и родичу.

— В Стольный Киев Град пойду, — отчеканил Ратмир. — Город большой. Там, поди, и жизнь поинтереснее будет, да еды поболе.

— Ну, так давай вместе.

— Да я один пойду, привык как-то... — уклончиво пробубнил воин.

— Не дури, брат. Вдвоем и веселей и спокойней. Сколько там всякой скверны по лесам бродит. Не счесть.

— Это точно, — охотник поежился, вспоминая волчьи глаза. — Твоя взяла, Микула. Идем вместе.

Переждав день в комнатах постоялого двора, заблаговременно закрыв ставни и закупорив любые щели, они спустились вниз и сели за стол.

— Где Людмила? — Грубо поинтересовался у хозяина Ратмир. — Прогнал ее?

— Как можно, господин? Она в опочивальне. Жена ей еды снесла. Вот, подкрепляется, — тараторил хозяин постоялого двора.

Витязь с удовлетворением уловил лебезящие нотки в словах мужчины. Прошлой ночью, завидев двоих в грязной разодранной одежде, с попрошайкой на руках, хозяин бранью попытался выгнать их прочь. Но случилось чудо. Один из оборванцев достал из-за пазухи тугой кошель с настоящими золотыми монетами. Затем он приказал подготовить комнаты себе и своим спутникам, присмотреть за спящей девчушкой и раздобыть добротную одежду. За такие деньги, хозяин мог свернуть целые горы. Не прошло и получаса, как гости уже сидели за столом в новых чистых нарядах, попивали брагу, в то время как девочка мирно спала наверху.

Ратмир зыркнул в ясные, искренние глаза хозяина, открыл рот, чтобы что-то сказать, но махнул рукой и направился к выходу. Микула строго глянул на жену хозяина: "За девкой следи, как надо. Приеду в Чернигов, еще золота дам".

Хозяева усердно закивали головами. Их глаза светились алчностью. Трубецкий подмигнул им на прощание и поспешил вслед за воином. Попутчики беспрепятственно покинули детинец, преодолели основную часть города и вышли к воротам, которые стражники не успели запереть на ночь. За стенами города стояла тишина. Ясная ночь тот час накрыла путников приятной свежестью.

— Подожди, — обратился к Микуле воин. Он рысцой отправился к одному из сгоревших домов. На земле, по-прежнему, прислонившись к уцелевшей стене избы, сидел слепой старик. Он был мертв. Изо рта калеки стекала тонкая алая струйка. Она, попадая на свалявшуюся седую бороду, впитывалась, засыхала и чернела, тем самым делая старца еще неряшливей. На земле, рядом с раскрытой ладонью левой руки лежали две монеты.

— О, золото! — за спиной витязя раздался бодрый голос.

— Не трогай их, Микула. Деньги принадлежат ему. — Ратмир указал на мертвого слепца. — Он достаточно повидал и умер в своем доме. Надо его похоронить.

Трубецкий вздохнул, но смиренно согласился помочь охотнику. Спутники перетащили тело старика внутрь дома и засыпали его тяжелыми камнями. Затем, витязь достал свою поклажу, спрятанную тут же в доме, и вышел на дорогу, ведущую на юг. В Киев.

1. Червень (славянск.) — июнь.

2. Брама (старорусск.) — ворота.

Ратмир. Вампир Средневековья

Глава 7

— Тссс... — Ратмир присел на одно колено и поднял, согнутую в локте, правую руку вверх. — Впереди кто-то есть.

Микула, в тот момент болтающий об искусстве возведения крепких изб, спешно замолк и опустился на корточки. Охотник втянул носом воздух и закрыл глаза. Вокруг стояла полная тишина, нарушаемая только обычными звуками ночного леса.

— Ну, что там? — Нетерпеливо прошептал мастеровой. — Я чую легкий запах дыма.

— Люди, — тихо ответил воин и, не открывая глаз, повернул голову набок. — Я что-то слышу, но не могу разобрать...

— Кажись, кто-то разговаривает...

— Ладно, идем. Только веди себя тихо, — наконец отозвался витязь и медленно двинулся вперед.

Неслышно двигаясь между деревьями, скрываясь во мраке, путники очутились у небольшой полянки. В центре ее горел крошечный костерок, закрытый со всех сторон камнями, дабы никто не смог увидеть его издалека. Вокруг огня в полной тишине сидели люди.

— Кажись монголы, — зашептал Микула. — И сюда добрались проклятые.

Ратмир, тем временем, внимательно разглядывал людей. Все они оказались мужчинами — воинами, вооруженными до зубов и облаченными в легкие доспехи из кожи и замши. И только один из них, сидящий в самом центре круга, был облачен в прочную металлическую броню.

— Явно, командир... — размышлял охотник. — Других войск нет. Может дозор?

Командир ловко поднялся на ноги и огляделся по сторонам, будто силясь что-то разглядеть в кромешной тьме. Затем, бросив несколько обрывистых фраз на незнакомом языке, неторопливо двинулся в сторону путников. Микула зашевелился.

— Поди-ка сюда, вражья морда. Поквитаемся за мою голубку.

— Не смей, Трубецкий, — спешно зашептал мастеровому в ухо витязь. — Что если тут их целая рать?

Но Микула уже не слышал спутника. Вскочив на ноги, он несколькими прыжками подобрался вплотную к монголу, готовясь нанести удар. Узкие от природы глаза командира неестественно расширились от изумления, а рука потянулась к рукояти кривой сабли, висевшей на поясе.

— Получай, пес! — Взревел Микула и замахнулся на врага, целясь поразить монгола кулаком в лицо.

Командир успел вовремя среагировать и слегка отклонил голову назад. К счастью для Трубецкого, он, как упырь, обладал недюжинными способностями. Его кулак, пусть и на излете, но все же достал подбородок врага и тот, издав крик боли, повалился на землю. Мастеровой радостно вскрикнул и принялся топтать ногами ненавистного чужеземца.

Тем временем, остальные воины успели достать оружие и приготовиться к бою. Ратмир с восхищением отметил хорошую выучку и подготовку бойцов. Четверо из них ощетинились копьями и медленно, держа строй, двинулись на мастерового. Еще пятеро — приготовились расстрелять дикого руса из своих луков. Охотник бросился оббегать поляну, прячась в темноте среди деревьев, надеясь зайти в тыл к стрелкам и нанести им неожиданное поражение.

— Давайте, басурмане! — Свирепствовал Микула, готовясь к схватке с копейщиками. — Это вам не баб насильничать!

Витязь услышал тихий свист справа от себя. Это лучники пустили сразу пять стрел в незадачливого вояку. Микула замахал руками перед собой. Обладая невероятной реакцией, он смог отбить на лету две стрелы, но остальные три нашли свою цель, разорвав мастеровому рубаху и пронзив ему грудь и живот.

— Да я бессмертен! — Дико заорал Микула и пошатнулся.

Монголы весело заржали. Лучники приготовились сделать еще один залп. В это время за их спинами вырос охотник. Молниеносным движением он воткнул лезвие ножа одному из стрелков в шею, в открытое место между нагрудником и шлемом. Другой свободной рукой витязь схватил за плечо второго монгола и с силой его толкнул, повалив на землю. Оставшаяся троица лучников медленно оборачивалась к новому источнику угрозы.

Микула, озаряя округу победным кличем, принялся вырывать поразившие его стрелы. Из рваных ран ручьями струилась кровь. Рубаха, пропитанная бурой жидкостью, вмиг превратилась в мокрую тряпку и только мешала Трубецкому. Разорвав ее на груди и отбросив в сторону, мастеровой ринулся на копейщиков. Пехотинцы заметно нервничали, то и дело переводя взгляды с полоумного, вопящего Микулу на молчаливого Ратмира, в этот момент хладнокровно истребляющего их товарищей.

Витязь нанес молниеносный удар ножом сверху третьему стрелку. Клинок вошел прямо в глаз, рассекая мозг несчастного. В лицо охотника брызнула липкая серо-красная жидкость. Но он уже не замечал ничего вокруг. Азарт боя и зверь внутри полностью поглотили душу Ратмира. Он ударил следующего монгола, пытающегося закрыться своим луком. Оружие стрелка разлетелось вдребезги. Перед глазами лучника промелькнула рука с ножом, и он, почувствовав резкую боль в горле, захрипел и повалился на землю, усыпанную полуистлевшей прошлогодней хвоей.

Тем временем, Микула ухватился за лезвие копья одного из пехотинцев, не заботясь о собственных увечьях. Копейщик, явно не ожидая такой силы от соперника, выпустил оружие и упал на живот.

— Ага! — Вскричал Трубецкий, размахивая отобранным копьем, — таперича попрыгаем, собачье племя!

Мастеровой ловко ткнул копьем второго из монгол, пробив тело воина насквозь. Двое оставшихся на ногах с отчаянными криками бросились на врага. Отражая умелые атаки соперников, Микула выжидал, готовясь нанести очередной смертельный удар. В висках стучало, а нос приятно щекотал запах пролитой крови.

Последний из оставшихся стоять лучников попытался рвануть наутек, но Ратмир вовремя ухватил беглеца за плечо. Молча, не делая лишних движений, витязь стащил с врага шлем и провел обреченному ножом по горлу. Тем временем, стрелок, упавший на землю, перевернулся на спину и ухитрился выпустить стрелу из положения лежа. Охотник одобрительно кивнул, снова признавая мастерство врага.

— Сдавайся уже, горемычный, — ласково проговорил витязь, ломая только что пойманную им стрелу.

Монгол заверещал и приготовился выстрелить еще раз. Ратмир подскочил к нему, выхватил лук и отбросил его в сторону. Стрелок замер в ужасе. Охотник внимательно разглядывал его облик. Монгол был совсем молод. На его круглом загорелом лице едва проглядывались черные редкие волоски бороды и усов. Узкие карие глаза светились безумным страхом. Витязь бросил короткий взгляд на все еще сражающегося Микулу. Отвернулся, широко открыл рот и вцепился клыками в горло своей жертве.

Выбрав момент, Трубецкий пронзил еще одного врага. Кажется, он успокоился и был готов все же завершить схватку. Поддавшись на обманный трюк соперника, мастеровой взмахнул копьем, обнажая свой многострадальный живот. Тренированный монгольский воин воспользовался моментом. Отбросив в сторону копье, присев на колено и достав из-за голенища кривой кинжал, он ловко вспорол брюхо Микуле. Трубецкий упал навзничь и перевернулся на спину.

— Ах ты ж... — задыхаясь от возмущения, прошипел Трубецкий.

Копейщик ухмыльнулся и прыгнул на мастерового сверху, занося над ним кинжал.

— Ох... — только и смог произнести Микула, глядя, как из его груди торчит рукоять монгольского ножа.

Противник явно был уверен, что, наконец, добил живучего руса, и, расслабившись, продолжал лежать на Трубецком, глядя тому прямо в глаза. Только сейчас Микула в полной степени ощутил, что из-за потери крови лишился большей части сил. Собрав волю в кулак, он сцепил руки и крепко обнял напрасно ликующего врага, сжимая его, словно в тисках.

Копейщик захрипел. Он, уверенный в своей победе, никак не мог избавиться от смертельных объятий соперника. Кости трещали, рассыпаясь и лопаясь где-то под броней, глаза вылезли из орбит, а изо рта брызнула струйка теплой крови. Микула разжал руки, когда враг перестал биться в конвульсиях и затих. Корчась от боли, мастеровой повернул голову и увидел Ратмира, спокойно склонившегося над одним из врагов и пьющего его кровь.

— Ну, новгородец, — усмехаясь, проворчал Трубецкий. — Везде выгоду найдет.

В лесу стояла тишина. Легкий ветерок шумел в кронах высоких сосен. Где-то далеко заухал филин. Витязь вытер губы и поднялся с колен. Внезапно вспомнив о Микуле, он направился к попутчику. Тот лежал на земле, залитый кровью, с множественными ранами в теле.

— М-да... — Протянул Ратмир. — Может ты и отличный мастеровой, но ратник из тебя всяко худой.

— Ты, брат, вместо того, чтобы насмехаться над раненым, лучше бы встать помог.

Охотник взялся за запястья Трубецкого и рывком поднял того на ноги. Микуле было явно не хорошо. От сильной потери крови он не мог даже самостоятельно держаться на ногах. Кряхтя и охая, он бы снова свалился, если бы воин его вовремя не поддержал.

— Мне бы кровушки испить... — Прошептал мастеровой. — Я бы мигом очухался.

— Погоди-ка.

Витязь обернулся в поисках ближайшего тела одного из воинов.

— Э-э, нет, дружище, — Микула смекнул о чем думает его спутник. — Падшими питаться нельзя. Худо будет. Я-то сам не пробовал, но матушка истинно говорила, что мертвая кровь, что твой змеиный яд. Хлебнешь разок и вмиг Богу душу отдашь.

— Богу ли?

— Не знаю как ты, а я, как помру, душу только ему и отдам...

— Ладно-ладно, — нетерпеливо перебил собеседника Ратмир. — Давай, садись под дерево. Авось, что-нибудь придумаем.

Охотник направился к телу командира дозора монгол, опустился на корточки и принялся стягивать с поверженного врага изрядно помятый шлем. Разведчик еще дышал, хоть и получил множественные увечья. Там где должно было быть лицо, стояло одно сплошное месиво. Вместо, и без того, узких глаз, на витязя смотрели две крошечные щелочки. Правое ухо висело на маленьком лоскуте кожи, а нос, казалось, вогнулся внутрь черепа. Ратмир недовольно взглянул на Микулу.

— Ох и Трубецкий, забил ведь бедолагу почти до смерти. И когда успел только? Сеча длилась то считанные мгновенья, — раздумывал он. — Эй, мастеровой, ползи сюда. Здесь свежатина!

— А его можно? Ну... пить его кровь?

— А что ж нельзя-то?

— Ну, он же, того, может и не человек, — настороженно проговорил Микула.

— Две руки, две ноги, голова — кажись человек, — насмешливо ответил охотник.

— У тебя тоже все члены на месте, а сам-то не человек, зверь, — в свою очередь съехидничал Трубецкий.

— А сам-то... — обиделся воин. — Будешь пить, али как?

Микула, морщась от боли, заковылял к едва дышащему командиру монгол, недоверчиво поглядывая на Ратмира. По его лицу можно было видеть внутреннюю борьбу: пить ли кровь монгол-псов и выжить, либо побрезговать, но умереть. Наконец тяга к жизни взяла верх. Трубецкий плюхнулся на колени и вцепился зубами в шею разведчику.

Насытившись, мастеровой перевернулся на спину и закрыл глаза. Тяжкие раны отобрали все его силы. Охотник решил не тревожить попутчика и отправился оглядеть близлежащие места. Как выяснилось, лагерь дозорных находился на небольшом пригорке, поросшим лесом. У его подножья, в высокой траве, монголы спрятали свой нехитрый скарб: мешок с мукой, несколько сушеных рыбин, вяленый конский окорок и, сложенный походный шатер. Здесь же пасся десяток низкорослых крепких лошадей.

Витязь долго смотрел вдаль, на столицу всей Южной Руси — славный и древний город Киев. Вздохнув, он повернул обратно, не забыв прихватить с собой шатер. Задумка была простой: провести день в этом укрытии, чтобы Микула смог хоть немного набраться сил, залечить раны и следующей ночью снова отправиться в путь.

Нынешним днем Ратмиру приснилась мать. Она сидит в светлице подле медного зерцала и чешет свои длинные прекрасные волосы дорогим костяным гребнем. Она поет песню. Кажется, колыбельную. Ту самую, которую когда-то пела ему, а потом и его младшим братишкам и сестренкам. Но слов никак не разобрать, да и он сам давно их запамятовал. Ратмир медленно подходит к матери и становится у нее за спиной.

— Это ты, сынок?

— Я, матушка, отвечает охотник. — Вот, повидаться пришел.

— Это хорошо, что пришел. Давно ты нас покинул. И вот, ни разу весточки не прислал.

— Я...

— А мы сейчас будем квас пить, — перебивает мать. — Холодненький, все как ты любишь. Лето нынче выдалось больно жарким.

Витязь вздыхает и подходит ближе. Не выдержав, он кладет руку на голову матери и нежно проводит ею по волосам. Она смеется, берет его ладонь в руки и прижимает к своей щеке.

— Сынок... — Ты хоть пиши. Я-то думала ты в том бою остался. Нам ведь с отцом даже тело не показали. Сказали, мол, погиб в бою, аки истинный и бравый дружинник. А ты вон, здоровехонький.

— Матушка, я...

— Отец больно лютовал. К князю ходил. На вече такую сумятицу поднял. Насилу угомонили.

— Но я...

— А князя то нашего выгнали. Ушел он в Переяславль-Залесский. За что? Да одному Богу ведомо. Все решить не могут, с кем истина то.

— Матушка...

— А вот и отец пришел. Сейчас зайдет в светлицу. — Женщина, наконец, повернулась к сыну лицом.

Ратмир заметил, что она совсем не изменилась. Точно такая же, как и год назад. Красивая, светлая, добрая.

— А что у нее на шее? — забеспокоился воин, разглядывая мать.

На бледной коже алели два крошечных пятнышка. Сердце охотника будто разорвалось на куски.

— Кто? Кто это сделал с тобой?! — Заорал витязь.

— Что ты, Ратмирушка. Уймись, родненький.

— Кто тебя укусил?! — Продолжал свирепствовать сын.

— Ах, это! — Мать широко улыбнулась. — Так знамо дело, тятя твой.

— Какой тятя?! — Воину стало казаться, что мать неестественно бледна. Больше всего он опасался, что она мертва, или стала таким как он сам — упырем.

— Твой, Ратмирушка, — она говорила так, будто мать терпеливо втолковывает своему малолетнему сыну некую прописную истину. — А вот и он.

Охотник обернулся и замер в ужасе. Глаза вылезли из орбит, а рот исказился в неслышном крике. В дверях стоял он... лысый, невероятно бледный мужчина с горящими красными глазами. Незнакомец улыбнулся, слегка приоткрыв рот. Его длинные клыки тот час полезли изо рта наружу.

— Здравствуй, сын...

Ратмир открыл глаза. Внутри шатра царила непроглядная тьма. Спертый тяжелый воздух раздражал обоняние воина. Он поспешил выбраться наружу. Тут же легкий ветерок приятно взъерошил волосы, а полная луна приветливо улыбнулась. Охотник подумал, что ему — бессмертному созданию, способному дышать даже под водой, свежий воздух необходим не меньше, чем глоток теплой крови. Все же сон оставил свой неприятный след в душе воина. Настроение оказалось безвозвратно испорчено.

— Эй, Ратмир, — из шатра послышался голос Микулы. — Ты где?

— Здесь я, — витязь вздохнул и полез обратно вытаскивать попутчика на свет Божий.

Трубецкий был все еще слаб, даже не смотря на то, что во время сна его раны затянулись. Он стоял, опершись о могучий ствол сосны, и стряхивал с груди засохшую и взявшуюся коричневой коркой кровь.

— Как думаешь, рассосется? — Микула кивком головы указал на розовый шрам, проходящий через весь живот.

— Угу, — сердито буркнул охотник. — Ты чего в драку полез-то? Бессмертием покичиться захотелось?

— Да я как их увидел, собак этих, вмиг голову потерял, — виновато развел руками Трубецкий.

— Ладно, их тут десяток был, а коли больше? Покрошили бы нас с тобой за милу душу.

— Вспомнил я Глашеньку и такая злоба на меня лютая накатила. Ну, мочи нет. Рвать хотелось, чтоб им пусто было. Резать, кусать, убивать, — Микула начал заводиться по новой.

— Умолкни, душегубец, — усмехнулся витязь. — Тебе бы избы мастерить, да крыши починять, воин. Э, как всего порезали. Словно решето был.

— А у меня поди жизнь долгая. Научусь еще шибче тебя с врагами махаться, — обиделся мастеровой.

— Будешь так махаться и жизни долгой... вечной у тебя точно не будет, — не унимался Ратмир, чувствуя, как улучшается настроение. — Будешь годами людям двери да столы сколачивать, тогда поди проживешь еще малость. Но битва не для тебя.

— Натешился, али еще нет? — Злобно ответил Микула. — Коли нет, так не торопись, я подожду. А когда опомнишься, можем и за дело говорить.

— Ладно, — кивнул охотник. — Давай за дело.

— Киев, думается мне, отсюда недалече. Глядишь, этой ночью и придем, — Трубецкий с серьезным видом поглядел на спутника.

— Твоя правда, Микула. Киев совсем недалече. Тут рукой подать. Да только не пойдем мы туда.

— Что значит не пойдем? Ты, Ратмир, как знаешь, а я в Киев свой путь держу...

— Там монгол бродит, — перебил собеседника воин. — Разрушен Киев.

— Ты откель знаешь? — Недоверчиво спросил Трубецкий.

— Поначалу мне монгольская кровь показала, а дале я сам пошел да проверил. Ну, пока ты в беспамятстве почивал.

— Кровь показала? — мастеровой смотрел на Ратмира так, будто тот страдал от сильного жара и бредил во сне.

— Показала, — твердо повторил витязь. Али ты не знаешь? Я когда кровь пью, то вижу жизнь глазами своих жертв. Не всю, но местами.

— Про то я не ведаю, — серьезно ответил Микула. — Матушка ничего не сказывала, а сам я жизней чужих не вижу. Видно есть в тебе сила, Ратмир. От отца твоего к тебе перешла.

— Да какой он отец мне?! — Возмутился охотник. — Упырище проклятый. Страшный весь, а клычища длинные, что твои ножи. А это что у тебя на шее болтается?

Трубецкий зажал в кулаке небольшой прозрачный шарик с красной, переливающейся жидкостью внутри. Опустил глаза и пробормотал: "Матушка перед смертью дала да велела беречь его и никому не показывать. Оберег это".

— Ясно, — теряя всяческий интерес к безделушке, отозвался воин. — Может, на юг рванем, в Царьград?

— Это что за град такой? — Поглаживая шрам на животе, спросил Микула.

— Есть на юге, за бурным морем великий град. Он поболе будет, нежели твой Трубецк, и даже, чем Киев. Там царь живет и людей полно. Они хоть не по-нашему говорят меж собой, да все наши, православные. Там ученых людей полно и... родичей, небось, тоже не мало. Поди узнаем, кто мы с тобой и для чего живем.

— А чего гадать то? — Отмахнулся Трубецкий. — Мы с тобой, знамо дело, упыри. А живем, чтобы кровушку пить.

— Жить тебе в лесу, Микула, да на белок охотиться. Коли не хочешь идти, не надо. Я и без тебя обойдусь.

— Ну, полно тебе, Ратмир, потешаться. В Царьград так в Царьград. Да только Глашенька наказывала мне к батюшке ее явиться.

— Ну... монгол уйдет и явишься.

Ратмир взял свою поклажу, сложил шатер и взвалил его на спину мастеровому, с трудом убедив последнего, что такая вещь может пригодиться, если рассвет их настигнет где-нибудь посреди степи. В свою очередь Трубецкий вернулся в разоренный монгольский лагерь и прихватил с собой командирскую саблю. Охотник одобрительно кивнул, соглашаясь с решением товарища.

Путники стороной обошли разоренный Киев, издалека наблюдая яркое зарево пожарищ в чистом ночном небе. Запах дыма чувствовался даже за много верст от города. Вокруг стен и в окрестных полях горели сотни тысяч крошечных огоньков, напоминавших витязю светлячков, которых он ловил в детстве. То светились факелы войска хана Батыя, расположившегося на ночлег у ворот сожженной им же столицы Киевской Руси.

Обойдя город стороной, путники оказались у подножья высокого холма. Лезть в гору, да еще с поклажей не хотелось, и товарищи двинулись в обход. Микула в душе очень переживал, что ослушался наказа матушки и не двинулся напрямую в Киев.

— Но ведь и не ведали мы, что басурмане сюда заявятся, — рассуждал мастеровой. — Да и родичи, небось, ушли из города и прячутся по схронам. Вернусь, когда здесь будет потише.

— Смотри, — прошептал Ратмир.

Трубецкий проследил за взглядом товарища и заметил тусклый свет, мерцающий на склоне холма. Сбросив поклажу на землю, он решительно отправился выяснить, что является источником света.

— Погоди, горемычный, — рассеянно пробормотал охотник. — Что если там новый лагерь монгол? Мало получил минувшей ночью?

— Да брось ты, новгородец, — не оборачиваясь, бросил Микула. — Поди беглецы из Киева здесь и хоронятся. Глянь, да там пещера. А коли там и есть те, кто мне нужен?

— А кто тебе нужен? — Воин застыл на месте, недоверчиво глядя в спину мастеровому.

Трубецкий обернулся и широко улыбнулся попутчику: "Ратмир, я слов на ветер не бросаю, даром, что не витязь. Да только не стоит тебе меня остерегаться. Я одинокий бродяга. И ты нужен мне живым и невредимым так же, как и я тебе".

— Кого ты хочешь найти? — Повторил вопрос витязь.

— Отца Глашки ?— знатного родича. Он и мне... нам поможет. Матушка обещала. Так мы идем вместе, али врозь?

— Пошли, — проворчал Ратмир. — Но я буду первым. А то ненароком приведешь нас в засаду.

Микула взмахнул рукой, показывая товарищу свободный путь и готовность следовать за ним. Воин не смог сдержать улыбку и, укоризненно поглядев на спутника, зашагал вверх по склону к таинственной пещере.

Горящий свет факела, закрепленного на стене грота, с трудом рассеивал царившую вокруг густую тьму. Из глубины пещеры доносились приглушенные голоса, слившиеся в длинную заунывную песнь. Охотник принюхался. Пахло свежей человеческой кровью. По всему телу пробежали мурашки, а в сердце зашевелился, заворочался, до сей поры спящий зверь.

— Похоже, здесь и правда живут родичи, — тихо прошептал мастеровой. — Чуешь, чем пахнет?

Ратмир кивнул и осторожно последовал вглубь пещеры, стараясь не издавать ни единого звука. Это место вызывало у него странные ощущения. Казалось, будто весь грот наполнен унынием и безысходностью, страданиями и смертью. Витязь медленно достал нож и, пригнувшись, направился дальше. Микула, поддавшись тревожному настрою товарища, крепче схватился за рукоять монгольской сабли. Голоса стали лучше слышны и почти различимы.

— Услышь, богиня, мать всего сущего на земле! — Доносился скрипучий старушечий клик из глубины.

И тут же, нараспев ему отвечали несколько женских голосов: "Услышь, о, мать-защитница. Мы принесли тебе жертву!"

Путники переглянулись. Перед их взорами открылся большой пещерный зал, в центре которого горел яркий костер, а по стенам мерцали десятки факелов. У костра стоял алтарь, сооруженный из камней, а вокруг него столпились с десяток женщин, покачивающихся из стороны в сторону, нараспев повторяя свои заклинания.

— Неужто жертвенник? — Удивленно прошептал Микула.

— А я почем знаю? — Тихо буркнул витязь. — Бабы вокруг. Не видать отсюда.

Тем временем, женщины пустились в хоровод вокруг алтаря, все громче и громче вознося молитвы своей неведомой богине. В центре круга стояла старуха. Она, то поднимала руки вверх, вопя какие-то заклинания, то склонялась над жертвенником, тем самым закрывая его от глаз невольных свидетелей обряда.

— Может юродивые? — Спросил мастеровой.

— Не... язычники. Молятся своим богам. Пойдем отсель. Нечего нам тут делать.

В этот миг старуха завизжала противным голосом: "Тихо!" Хоровод рассыпался, и женщины бросились на колени, благоговейно глядя на своего лидера.

— Откровение, откровение, — слышалось ото всех уголков зала. — Богиня будет говорить.

Костлявыми, высохшими руками бабка потянулась к алтарю и обернулась к женщинам с детским тельцем, зажатым в ее объятьях. Затем, она подняла труп высоко над головой и заверещала: "Подходите, вкусите плоды любви богини!" Все, находившиеся в пещере, бросились к ногам жрицы, содрогаясь в конвульсиях, шипя, выкрикивая молитвы. Тело убитого ребенка безвольной куклой повисло в вытянутых руках старухи-язычницы.

— Кровь юного создания смоет всю скверну с вас, о, провинившиеся! — не унималась бабка. — Все вы получили по заслугам за то, что отвернулись от матери. Проклятые попы затуманили ваш разум гнусной ересью! Но я, с благословения богини всех живых и неживых очищу вас, окаянные. Идите же ко мне и омойтесь от грязи предательства!

Женщины с благоговейным ропотом поползли на четвереньках к старухе, толкая друг друга и стремясь попасть под вяло падающие капельки крови с обмякшего детского тельца.

-У, ведьма...— возбужденно зашептал Микула. — Дитя неповинное сгубила. И эти твари еще меня упырем будут величать?

Охотник и сам ощущал прилив внезапной ярости, молнией пробежавшей по всему телу. Больше всего ему сейчас захотелось оторвать мерзкую седую голову старухи с бессмысленными глазами и желтыми редкими зубами и бросить ее на пол пещеры, забрызгав все вокруг черной противной кровью. Ратмир медленно поднялся во весь рост и приготовился привести свой замысел в действие.

И в тот же миг бабка издала победный вопль, отбросив мертвое тельце в сторону.

— Спасибо, матушка. Ты услышала наши мольбы. — Ведьма смотрела прямо на охотника и его спутника.

— Я, твоя преданная ворожея принимаю этот подарок и приветствую защитников, посланных нам тобою, о, великая!

Женщины в полной тишине уставились на товарищей, продолжая стоять на коленях. Витязь с Микулой опешили. Ни один, ни другой не были готовы к тому, что эта старая карга сумеет их так скоро обнаружить среди неровных теней сырой пещеры.

— Слушайте же меня, о, преданные дочери нашей общей матери! — Снова заверещала бабка. — Эти двое прибыли к нам по велению богини, чтобы защитить ее верных чад в годину лихую. О, пусть вас не вводит в заблуждение их внешний вид, ибо они — дети ночи, те, кто пьет людскую кровь во славу матери. Те, кто охотится на живых, рвут их на части, дабы умилостивить богиню.

Мастеровой вопросительно взглянул на попутчика. Воин в ответ недоуменно пожал плечами и сделал шаг вперед. В его голове зарождалась новая идея.

— Слава вам, о, преданные дочери нашей богини! — Громко произнес Ратмир, подталкивая локтем Микулу, намекая товарищу о том, чтобы и тот поскорей вступил в "игру". — Мы прибыли сюда по велению нашей матери, ибо она желает вам только добра.

— Верно говоришь, — неловко вставил Трубецкий.

Витязь недовольно покосился на товарища.

— Так вот... — продолжил охотник. — Мать велела передать вам свою волю: доколе вами будет править сия лживая ворожея, страдания ваши не прекратятся, но будут преумножаться. Кто дал вам право проливать кровь невинных детей? Только сама мать и дети ночи ее могут совершать действие сие.

Теперь настал черед старухе удивляться. Глаза ее забегали, а беззубый рот то открывался, то закрывался. Наконец, она тихо произнесла: "Но поди ж я была верной богине? Да вы лжецы, смердящие!"

— Я те покажу смердящие, — рванулся вперед Микула, но наткнулся на выставленную руку витязя.

— Погоди ты, мастеровой...— сквозь зубы процедил Ратмир и снова повернулся к притихшим женщинам. — Посему, за грехи тяжкие сей ворожеи, мать велит вам убить ее.

В гроте повисла полная тишина. Десятки широко открытых от удивления глаз уставились на охотника. Старуха, тем временем, осторожно попятилась назад.

— Ну, чо встали, бабы? — Гневно заорал Трубецкий. — Исполняйте волю матери!

Будто очнувшись от охватившего их оцепенения, женщины вскочили на ноги и с диким воем бросились на своего недавнего лидера. Бабка попыталась развернуться и броситься прочь, но чьи-то руки ухватили ее за ноги, и ворожея повалилась на каменный пол зловещей пещеры. Вмиг над ее телом образовался клубок из ополоумевших женщин, голыми руками разрывающих плоть ужасной старухи — жрицы неведомой богини, матери всего сущего.

— Дитя вот только жалко, — вздохнул мастеровой, шагая вниз по склону горы, прочь от мерзкой пещеры. — Неужто это бабы киевские так обалдели, чтобы детей резать да в жертву приносить?

— Ну не все ж такие в Киеве, — ответил витязь. — Я те скажу, слыхал я давно про место под Киевом, где раньше всякие обряды проводились. Ну, там язычники всякие и все такое. Место это звалось Лысой Горой. Так вот, Микула, видел ли ты хоть одно чахлое деревце на том холме?

— А ведь и вправду не видел, — задумался Трубецкий. — Так мы поди с тобой разворошили чье-то языческое капище, а?

Ратмир улыбнулся: "Поди, что и так".

Товарищи приняли решение двигаться дальше на юг вдоль широкой реки Днепр, ведущей свой путь до самого Русского моря. Ночь за ночью они все ближе подбирались к следующей главной точке своего долгого пути. Все чаще дремучие леса сменялись обширными степями и лесостепями. И все реже путникам удавалось найти укромный темный уголок, чтобы укрыться на время дня.

— Ты как считаешь, новгородец, не зря ли мы покинули Русь? — бросил спутнику Микула. — Мы ж тут с тобой как на ладони. Днем при свете дня нас каждая басурманская собака отыщет.

— Зря, не зря... Мне почем знать? — оборвал Ратмир. — Я тебя за хвост не тяну. Знамо дело. Опасно здесь, особливо в землях чужих, да куда деваться-то? Вот сердцем чую, что в Царьград нам надо.

— Сердцем ли, али каким другим местом? — лукаво усмехнулся мастеровой.

— Ты это про что толкуешь? Я, Микула тебе не монгол. Я ведь могу тебе клыки твои пообломать.

— Ну, полноте, Ратмирушка. Шучу я. Только тревожно мне дневать под открытым небом в этих степях.

— А мне не тревожно? — рассерженно воскликнул воин. — Кому как не мне понимать, что может нас ожидать в землях половецких. Рыщут они, небось, по степям, особливо у берегов Днепра, да грабят ладьи торговые, идущие к морю. Да и жажда одолевает... Напиться бы.

— Верно говоришь. Сейчас хотя бы животину какую изловить да насытиться. Скоро голову терять начну.

— Авось по пути наткнемся на зверя.

Так за разговорами путники вышли к месту, где река разливалась до такой степени, что не было видать ее другого берега. Могуч оказался Днепр и порожист. Не единожды Ратмир замечал на песке следы, оставленные днищами ладьей. Нелегким оказался путь северных торговцев и через эти земли. Мало того, что храбрым купцам со свитою приходилось время от времени тянуть свои суда по земле волоком, преодолевая пороги, так еще и существовала реальная опасность натолкнуться на засаду половцев.

Половцы, или как они сами себя называли, кипчаки— кочевники, владевшие землями не только к югу от Руси, но и далеко к Востоку, там, куда не ступал ни один русский витязь или купец. Промышлял этот народ тем, что гонял свои стада лошадей, коров и овец по бескрайним степям, тем самым добывая пропитание. Золото, серебро, медь и железо добывалось во время бесчисленных набегов на ближайших приграничных соседей, в число которых входили не только русичи, но и многие другие народы востока и запада. Нередко от половцев доставалось и жителям могучего Греческого Царства¹.

Хорошо знал витязь, что кипчаки — превосходные наездники и лучники, способные стремительно приблизиться к войску неприятеля, поразить его ратников тучей стрел и тот час скрыться за горизонтом. Не раз и не два русские князья пользовались их помощью в своих междоусобных войнах. А некоторые даже и породнились с половецкими ханами, поженив своих сыновей на их дочерях. Всяко бывало.

Был Ратмир совсем мал, когда в землях половецких объявился монгольский хан Чингиз, гнавший кипчаков до самых пределов Киевской Руси, где за южных соседей заступились русские князья. К сожалению, объединенное войско русичей и половцев оказалось разбито у реки Калки, а монголы продолжили свои победоносные походы по миру. С тех пор кипчаки, во главе со своими ханами рыскали по северному побережью Русского моря² и грабили честных купцов.

Две ночи назад вышли Ратмир с Трубецким к двум сожженным ладьям, тлеющим на песчаном берегу широкого Днепра.

— Вот так сеча... — задумчиво произнес Микула.

— Да какая тут сеча? Аль не видишь ты, что это купцы, попавшие в засаду коварных половцев?

Некогда белый песок вокруг сгоревших кораблей окрасился красным от пролитой крови. Повсюду лежали изрубленные тела торговцев и их челяди. Ни один не ушел живым после хитрой засады, устроенной степными налетчиками. Мастеровой медленно брел среди молчаливых мертвецов, оглядывая каждого с ног до головы, и что-то бормотал.

— Трубецкий, — тихо позвал товарища воин. — Неужто ты молитву над ними читаешь? Не знал я, что ты такой сердечный человек.

— Да рубаху я ищу, — вяло отмахнулся Микула. — Негоже мне — дитю ночи и верному сыну матери всего сущего ковылять по ночам с голым пузом.

И мастеровой улыбнулся так, чтобы охотник смог увидеть его острые клыки.

— Да ну тебя, дубина, — сплюнул в сердцах Ратмир. — Догоняй.

Витязь поспешил дальше. Ему казалась неприятной сама идея снимать одежду с мертвеца и уж тем более напяливать ее на себя... Хотя, всякое бывает.

1. Греческое царство — так на Руси называли Византию.

2. Русское море — Черное море

Альба. Вампир Средневековья.

Глава 8.

— Альба, поднимайся, пожалуйста. Нам нужно идти.

Крестьянка уставилась на священника широко распахнутыми от ужаса глазами. В горле пересохло, а тело била нервная дрожь. Люций положил руки девушке на плечи и улыбнулся.

— Прости меня, Альба из Вальденоседы. Где же мои манеры? — Падре укоризненно покачал головой. — Тебе приснился страшный сон?

В ответ девушка неуверенно кивнула. Она все еще не могла сообразить, то ли это был сон, то ли явь. И только продолжала таращиться на священника.

— И снова я приношу тебе свои извинения, бедная девушка, — горько улыбнулся Люциан. — Я так бесцеремонно тряс тебя за плечо, что ты, видимо, сильно испугалась во сне. Мне нужно срочно исправить положение текущих дел.

Падре осторожно помог подняться Альбе и усадил ее на деревянный табурет, вовремя подставленный услужливым Мусой.

— Право неловко, — продолжал сыпать извинениями Люций. — Ты ведь голодна? А я, глупец, тащу тебя неведомо куда...

Молчаливый мавр спешно принялся накрывать на стол, все время поглядывая на молодого священника и его гостью.

— Ешь, Альба. Тебе нужно набираться сил, — падре сел за стол напротив девушки.

— А вы, сеньор? — Только и смогла выдавить из себя крестьянка.

— Ну что за глупое Божье творение? — Громко рассмеялся священник. — Не раньше, чем прошлым вечером я просил не называть меня сеньором, поскольку я простой священник, неустанно чтящий законы Святого Бенедикта Нурсийского. И что же я слышу снова?

— Простите, отче, — девушка прервала едва начавшийся ужин.

— О, нет, Альба, прошу тебя, продолжай есть. Поверь, никто лучше меня не понимает, что такое настоящий голод, — священник заговорщически подмигнул крестьянке. — Я тоже нередко испытываю сильный голод. Правда, он несколько иного рода.

Девушка бросила полный опаски взгляд в сторону Люция. Ей показалось, что со вчерашнего дня черты лица падре несколько заострились. И без того длинный с горбинкой нос, выделялся значительно больше, а темные круги под пустыми и в то же время всепроникающими глазами, словно делали своего хозяина старше, чем он есть на самом деле.

— Ах, неустанное бодрствование в молитвах иногда не позволяет мне как следует высыпаться, — вяло отмахнулся священник, словно прочитав мысли крестьянки.

Альба поспешила уткнуться носом в миску с горячей кашей и продолжить набивать изголодавшийся желудок. Люций, тем временем, терпеливо ожидал, внимательно рассматривая лицо девушки.

— Ну, наконец, мы можем отправляться, — жизнерадостно воскликнул падре, как только Альба отставила пустую миску.

— Куда мы идем?

— О, прости меня за мою несобранность, дорогая. Похоже, мне и правда нужно как следует выспаться, — развел руками монах. — Сейчас мы отправимся в мою скромную обитель. Тебе там, несомненно, понравится.

Люциан нежно взял девушку под руку и вновь повел ее по темным коридорам огромного замка. Альбе казалось, что галереям и массивным дубовым дверям не будет конца. Некоторые помещения крепости озарял неровный свет мерцающих факелов. Но чаще, под полукруглыми каменными сводами царил кромешный мрак. Священник, как и прежде, безошибочно находил дорогу в темноте, увлекая крестьянку в самые укромные уголки замка.

Девушка ощущала, что с каждым шагом ей становится все тяжелее дышать. Сокрытые в темноте толстые стены и потолок, будто готовы были вмиг обрушиться и раздавить ее маленькое ничтожное тельце. Сознание словно парализовало, и она громко закричала, захлебываясь хлынувшими из глаз слезами.

— А теперь, пока ты не разбудила всех жителей сего замка, давай успокоимся и продолжим идти вперед, — спокойно проговорил падре. — Знаешь, ты на редкость пугливая.

— Но я не хочу идти дальше, — тихо всхлипнула крестьянка.

— Почему же? — В голосе Люция послышались едва уловимые нотки раздражения.

— Я... Я очень сильно боюсь. Я не понимаю, куда мы идем. Как вы видите в такой темноте?

— Это впечатляет, — с интересом воскликнул священник. — Ты задаешь много вопросов, как для забитой крестьянки своей эпохи. Возможно, я даже пересмотрю свои взгляды на твой счет. Более того, я отвечу на все твои вопросы, но позже. Мы почти пришли.

Альба мало чего поняла из последней реплики отца Люциана. Каждый раз, когда он начинал говорить, он использовал столько незнакомых девушке слов, что ей приходилось, не смотря на сковывающий все сознание страх, напрягать голову, чтобы понять, о чем толкует монах.

Внезапно, они остановились. В темноте послышался громкий скрип давно несмазанных дверных петель. Отвыкшие от света глаза ослепило сиянием факела, висящего на стене. Поморгав несколько раз, Альба увидела очередные ступени, ведущие вниз. Из глубины лился яркий свет. А вместе с ним, крестьянка ощутила удушливый запах чего-то до боли знакомого.

— Ну вот мы и добрались до моей кельи, — улыбнулся Люций. — Пойдем скорее.

Келья священника оказалась достаточно просторным залом, освещенным множеством факелов и свечей. В самом центре, на мощенном шлифованными камнями полу, покоился гранитный прямоугольный стол. По четырем его сторонам стояли высокие, с человеческий рост канделябры. По шесть свечей в каждом из них давали достаточно яркого света, чтобы почувствовать себя словно под лучами щедрого солнца.

У левой от входа стены, потолок подпирали несколько дубовых шкафов, забитых множеством книг и свитков. Там же стоял и небольшой пюпитр¹ с подсвечником на нем. У противоположной, менее освещенной стены, расположились несколько ржавых железных клеток. Среди решетчатых прутьев одной из них, девушка заметила какое-то шевеление.

— Как тебе мое жилище, Альба из Вальденоседы? — Весело поинтересовался монах. — Видишь, как здесь светло. Муса — мой мавр постоянно поддерживает идеальную чистоту и порядок. Я, знаешь ли, люблю порядок во всем.

Люциан отпустил руку крестьянки и встал за пюпитр. Несколько секунд Альба находилась в состоянии глубокого шока. Затем, влекомая каким-то неведомым чувством самосохранения, рванулась вверх по ступеням. Сквозь залитые слезами глаза, девушке было тяжело разбирать дорогу. Но все же, она добралась до оббитой железом двери, ведущей к бескрайним лабиринтам коридоров замка.

— А сейчас, я отвечу на твои вопросы, — спокойно произнес священник. — Правда, ты заставляешь меня говорить громче, чтобы тебе было хорошо слышно. Акустика здесь, к сожалению, оставляет желать лучшего.

Крестьянка всем телом навалилась на дверь, но та не поддавалась. Взвыв от досады, Альба несколько раз попыталась выбить ее плечом. В ушах стоял невыносимый гул. Отчаянью не было предела.

— Так вот, моя дорогая, любознательная девушка, — Люций демонстративно откашлялся. — Тебе не под силу отпереть эту дверь по двум причинам: первая — она заперта на секретный замок и вторая — она слишком тяжела для тебя, как, впрочем, и для любого простого смертного.

Крестьянка принялась что есть мочи царапать ржавую металлическую поверхность двери, ломая ногти и загоняя страшные занозы под кожу рук. В голове гул образовал собой одно слово — "спасайся".

— Мы находимся в моей обители. Как ты уже догадалась, я не простой монах. Я, прежде всего ученый, пытающийся постичь все тайны мироздания. Наверное, ты хочешь сказать, что это невозможно, прожив и целую жизнь. Да, ты права. Но, видишь ли. Так сложились обстоятельства, что я обладаю большим временем, чем одна нелепая смертная жизнь. Как бы это не вульгарно звучало, но я практически бессмертен. Удивлена?

Альба в изнеможении сползла по поверхности предательской двери и забилась в конвульсиях на холодном каменном полу.

— Мое состояние не... жизни открывает для меня некоторые весомые преимущества, такие как: отличное зрение, даже в темноте, хороший слух и обоняние, способность двигаться с высокой скоростью и даже обладать нечеловеческой силой. Неплохо, правда? Так вот, прожив достаточно долго на земле, я всегда открываю для себя что-нибудь новое. В данный момент меня интересует скрещивание плоти.

Монах жестом показал девушке спуститься к нему. Никакой реакции не последовало. Люций невозмутимо продолжил.

— Видишь ли, мои эксперименты требуют значительного количества сырья. И, не смотря на то, что мы живем в темные века, кстати, так я называю данную эпоху, смертные, а тем более, бессмертные, все-таки, замечают частые пропажи себе подобных. Поэтому, мне пришлось покинуть родину и скитаться по различным варварским королевствам в поисках годного материала. А все это, к слову, не способствует развитию науки. Поди же сюда. Мне надоело кричать.

Люций медленно поднялся по ступеням, склонился над, все еще бьющейся в конвульсиях, крестьянкой, обхватил ее за плечи и с силой поставил на ноги. Покачав головой, он повел девушку вниз и уложил ее на гранитный стол.

— Должен признаться, — ровным тоном проговорил монах. — Мне тяжело работать, когда я испытываю чувство голода.

— Вы... Вы безумец, святой отец, — всхлипнула Альба. — Вы одержим бесами...

— Я одержим наукой, дитя, — торжественно произнес Люциан. — Как интересно выделяются вены на твоей смуглой коже.

Альба очнулась лежа на сыром каменном полу. Все тело онемело от пронизывающего холода. Ужасно болела голова. И только кисти рук и правое плечо словно горели огнем. Девушка попыталась встать, но не нашла в себе сил даже пошевелиться. Она тихо заплакала. В голову лезли нелепые мысли о родной деревушке, родителях, муже, подругах. Почему-то вспомнился сбор урожая золотистой ржи. Как она ловко срезает, хорошо отточенным серпом, спелые колосья. Один за одним.

— Как же холодно, — дрожащим голосом прошептала крестьянка.

Внезапно, вспомнились последние события ее жизни. Страшный безумный человек с потускневшими глазами, ужасный подвал с гранитным столом. Клетки у стены. Крестьянка разлепила веки и повернула голову на бок. Перед ее лицом оказалась ржавая решетка. Мысли, наконец, начали складываться в осмысленные образы.

— Я в клетке, — всхлипнула Альба. — Он оставил меня здесь умирать.

Приложив немало усилий, девушка смогла оторвать, казалось, налитые свинцом руки от пола и поднесла их к глазам. Под обломанными грязными ногтями чернела запекшаяся кровь. К счастью, Альба нашла в себе силы приподняться на локтях и осмотреться. В зале было не так светло, как в прошлый раз. Всего несколько факелов, висящих по углам, да один у ее клетки с трудом рассеивали густой, словно липкий мрак подземелья. Стояла полная тишина.

Поднапрягшись, девушка схватилась за прутья решетки и кое-как, превозмогая боль в пальцах, помогла себе подняться на ноги. Тело дрожало, зубы стучали от страшного холода, голова ходила ходуном. Крестьянка почувствовала внезапный приступ тошноты и ее вырвало. Брызги слизкой жижи разлетались по всему полу клетки, попадая на ржавые прутья решетки и босые ноги пленницы.

Влажные грязные волосы растрепались и предательски липли к мокрому от слез лицу, мешая девушке нормально видеть. С трудом оторвав одну руку от решетки, она убрала непослушную прядь и обомлела. В соседней клетке кто-то был. А ведь тогда, когда ее привел сюда безумный Люциан, она сразу заметила здесь какое-то движение. Но тогда, ее голова была занята другими мыслями.

— Эй, кто там? — Тихо прошептала Альба. — Отзовись. Прошу тебя, ты жив?

Девушка закрыла глаза и разрыдалась с новой силой. Мысли о скорой и мучительной смерти заполонили все ее сознание. Теперь она была полностью уверена, что никто не сможет вырвать ее из лап одержимого монаха. Никому и в голову не придет искать ее здесь, в глубинах замка Фриас.

— Сеньор мой, дон Хуан, если бы ты знал где...

Крестьянка резко замолчала. Фигура, сидящая во мраке соседней клетки, пошевелилась. Снова. Затем, пленник, гремя цепями, поднялся во весь рост и, молча, направился в сторону девушки. Альба с ужасом подумала, что этому бедолаге повезло еще меньше. Он не просто сидел в клетке, но и оказался закован в тяжелые кандалы. Между тем, фигура приближалась.

— Здравствуйте, — негромко поприветствовала незнакомца крестьянка. — Вы здесь один? Как вы здесь оказались?

Резкий рывок и лицо пленника оказалось на расстоянии вытянутой руки от лица девушки. Незнакомец замахнулся правой рукой и попытался ухватить Альбу за волосы. С криком, крестьянка повалилась на пол и лихорадочно заработала всеми конечностями, стараясь удрать в дальний угол своей клетки, как можно дальше от незнакомца.

— Что вы делаете? — вопила она.

Пленник, натянув цепи до предела, смог приблизить голову еще ближе к перегородке, отделяющей клетку Альбы от его собственной. Лицо незнакомца оказалось на свету и открылось взору крестьянки. Ее тот час прошиб новый приступ дрожи. На совершенно лысой, покрытой множественными ушибами и ссадинами голове пленника, напрочь отсутствовал нормальный человеческий образ.

Его глаза и рот были зашиты грубыми черными нитками. Ноздри постоянно раздувались, будто человек пытался учуять запах девушки. Даже опухшие, побитые уши слегка подергивались, что придавало облику незнакомца еще большей отвратительности. Но самым ужасным оказалось то, что он периодически издавал мычащие звуки, будто стараясь порвать нити, связывающие ему рот, и пронзительно закричать.

— Господи, — в ужасе пролепетала крестьянка, забившись в самый дальний угол своей тесной клетки.

— Ну что ты, Альба из Вальденоседы, — раздался насмешливый голос, заставивший девушку вздрогнуть. — Это всего лишь я — отец Люциан.

Монах стоял, опершись плечом о решетчатую дверь в клетку своей пленницы, и лениво наблюдал за бесполезными потугами страдальца из соседней клетки. Наконец, он перевел взгляд на Альбу и заговорил.

— Тебе жалко его? Знаю, что жалко. Но я открою тебе один секрет: если это существо ворвется к тебе в клет... к тебе домой и, уж тем более, если откроет рот — тебе несдобровать. Кстати, он один из моих экспериментов. Его зовут Сид. Я назвал его в честь вашего испанского героя. Я обратил его, затем удалил ему зубы и глаза, и зашил рот и веки. Тем самым я хочу проследить все изменения, которые непременно произойдут с Сидом, с течением времени.

— Он... умрет от голода, — едва слышно прошептала девушка.

— Конечно, умрет, — улыбнулся Люций. — Но, понимаешь, он обращенный и теперь ему нужны несколько иные способы утоления голода, нежели тебе. Да и продержится он гораздо дольше, чем самый стойкий из смертных. Знаешь как долго он без еды? Месяц. К примеру, ты бы столько не протянула. А его сила крепнет с каждым днем, хотя разум слабеет еще быстрей. Интересный парадокс, не правда ли?

— Вы не священник?

— Спустя два дня лекций, ты, наконец, поняла, что я не какой-нибудь жалкий монах, — от изумления, Люциан хлопнул в ладоши. — Это похвально... для невежественной крестьянки из такой глуши. Может из тебя еще будет толк. Хотя кто знает? На все воля Божья. Я прикажу мавру накормить тебя.

Люций развернулся и зашагал по ступеням прочь. Через несколько минут к клетке подошел Муса с глиняной миской, наполненной свежесваренной гороховой кашей в одной руке и ломтем черного хлеба в другой. Слуга аккуратно поставил угощение на пол у самой клетки девушки. Покачав головой, он поднялся, чтобы уйти, но Альба попыталась его остановить.

— Сеньор Муса, сжальтесь. Отпустите меня. Падре одержим злыми духами. Он хочет убить меня и того несчастного из соседней клетки.

Мавр снова покачал головой, глядя прямо в глаза крестьянке, и медленно побрел к выходу. Сосед, было успокоившийся при появлении Люция, снова ожил и принялся метаться по клетке, ударяясь руками и головой о прочные прутья решеток. Мычание и гулкие звуки ударов плоти о металл еще долго разносились по залу. От пережитого шока Альба вконец обессилела и забылась тревожным сном.

Время прекратило свой постоянный бег. Находясь в келье Люциана глубоко под землей, девушка совершенно потеряла счет дням. То ли прошел год с момента ее пребывания здесь, то ли одержимый монах привел ее сюда всего пару дней назад. По-прежнему молчаливый Муса приходил к пленнице, приносил еду и питье, но никогда не пытался заговорить с ней. Альба находилась в полном ступоре. Кое-как насытившись принесенной едой, она ложилась на холодный пол и забывалась в полусне. Так до следующей кормежки.

Изредка объявлялся и Люций. Казалось, что он потерял всяческий интерес к несчастной пленнице. Не торопясь, монах подходил к соседней клетке с факелом в руке и подолгу разглядывал изуродованного бедолагу. Затем, направлялся к своему пюпитру, открывал, лежащую на нем книгу, и что-то записывал. А через некоторое время, исчезал за дверью наверху.

В очередной раз, после еды, девушка распласталась на полу у решетчатых прутьев ненавистной ей клетки, когда дверь в зал со скрипом отворилась, и в помещении появился Люциан в сопровождении мавра. Муса поспешил зажечь все имеющиеся в зале факелы и свечи, пока хозяин медленно направлялся к соседней клетке.

Непривычный яркий свет обжог глаза крестьянки. Она поспешила закрыть лицо ладонями и отползти в дальний и самый темный угол своего узилища. Хотелось разрыдаться, но слез больше не осталось. Альба только периодически вздрагивала всем телом, стараясь плотнее свернуться калачиком.

Тем временем, монах отпер решетчатую дверь соседней клетки и вошел внутрь, держа факел в руке. Мавр остался стоять позади, рядом с гранитным столом. В глазах его промелькнул страх. Девушка села на пол, опершись спиной о решетку, и принялась наблюдать за действиями безумного ученого.

Люций осмотрел лицо пленника, цокнул языком и повернулся к Мусе.

— Открой кандалы и принеси его на стол.

Мавр с опаской двинулся к изуродованному пленнику. Ему явно не хотелось находиться рядом с несчастным.

— Скорее, животное! — Скомандовал монах. — Да не бойся ты. Он же мертв.

Муса схватил бедолагу за ноги и потащил к столу. При движении, голова узника безвольно болталась из стороны в сторону и билась о неровные камни пола. Альба нервно усмехнулась. Ей было невдомек, как эти глупцы не могут понять, что несчастный давно мертв. От голода, тело его иссохло настолько, что из-под широких рубахи и штанин торчали только тонкие кости, обтянутые кожей. А цвета он был если не синего, то уж точно землисто-серого.

Люций подошел к одному из шкафов и достал оттуда холщевый сверток. Вернувшись к столу, он разложил сверток на краю гранитной столешницы и принялся ждать, когда мавр наконец-то подготовит тело узника для опытов. Муса, не без труда, водрузил несчастного на стол и поглядел на хозяина, в ожидании новых указаний.

— Возьми ланцет² и приготовься, пока я сделаю некоторые записи. И почему ты не умеешь читать и писать? Все приходится делать самому.

Монах взял в руки перо и склонился над пюпитром.

— Разрежь нити, связывающие ему рот, — негромко произнес Люций.

Мавр вздохнул и принялся за дело. Грубые нитки отлетали одна за другой в сторону, пока, наконец, рот бедняги не был освобожден. Монах довольно улыбнулся и положил перо в чернильницу.

В тот самый момент произошло необъяснимое. Мертвец дернулся всем телом и ухватился обеими руками за рукав мавра. Муса истошно заорал. Пленник, с невероятной быстротой вскочил со стола, и, с ревом, вцепился беззубыми губами прямо в горло слуге монаха. Затем, скуля, будто раненный пес, он с силой сдавил голову насмерть перепуганного мавра. Раздался страшный треск и голова Мусы разлетелась на куски, будто перезревшая тыква. Оживший пленник бросил обмякшее тело на пол, упал на колени и принялся слизывать с пола серо-бурую жидкость. Люций недовольно покачал головой. Произошедшее явно не входило в его планы.

— Сид, зачем ты это сделал? — Укоризненно проговорил монах. — Знаешь ли ты, как тяжело в наше время найти себе хорошего слугу?

Монах засунул руку под полу своей сутаны и извлек оттуда короткий меч с широким лезвием и шарообразным навершием. Перехватив оружие поудобней, Люций сделал несколько плавных шагов по направлению к копошащемуся на полу безумному пленнику. Сид прекратил слизывать с пола кровавую кашу и поднял изуродованную голову, словно старался взглянуть зашитыми намертво глазами на своего мучителя. По лицу пленника текла густая темная кровь убитого им мавра.

Альба с трудом смогла уловить молниеносное движение руки монаха. Люций опустил меч на шею Сида с такой скоростью, что лезвие прошло сквозь позвонки несчастного, будто раскаленный нож сквозь масло. Голова пленника откатилась в сторону, а тело распласталось на полу, рядом с мертвым Мусой. Девушка не могла поверить своим глазам. В считанные секунды, плоть погибшего узника почернела и осыпалась, как зола., образовав мерзкую кучку на полу. Вместо Сида, у ног Люциана лежал голый скелет желто-коричневого цвета.

Монах недовольно хмыкнул и спрятал меч под рясой.

— Недооценил я силу своей крови, — пробормотал он. — Впредь буду внимательней. Где искать нового слугу?

В напрочь затуманенном ужасом мозгу, яркой молнией блеснула спасительная мысль. Альба вдруг осознала, что это и есть ее шанс остаться в живых.

— Я могу быть вашим слугой, господин, — тихо проговорила она, не узнавая собственный голос.

Люций взглянул на девушку удивленным взором.

— Ты? Но ты всего лишь глупая крестьянка. Женщина, в конце концов. Чем ты можешь быть мне полезна?

В глазах монаха блеснула тень любопытства. Бешеный страх и желание выжить придали Альбе немного сил.

— Я многое умею. Я буду убирать, зажигать свечи, кормить и поить вас. Я могу сделать вас по-настоящему счастливым, господин, — затараторила пленница. — Сам дон Хуан пользовался моими умениями и, даже, давал золото за это. Я правда знаю, чего хочет мужчина. Вы еще молоды и сильны. Вам нужна женщина, чтобы чувствовать себя идальго.

— Молод и силен, — грустно улыбнулся Люциан, повторяя слова крестьянки, будто пробуя их на вкус. — Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, сеньор.

— И ты знаешь, чего хочет мужчина? Хотя твой возраст довольно почтенный для крестьянки. Не удивлюсь, если ты давно замужем и имеешь несколько детей.

— Вовсе нет, — быстро ответила Альба. — Я вышла замуж в этом году, и у меня нет детей. Знаю, что это поздно, но мы с Игнасио были и так преданны друг другу. Нам некуда было торопиться.

Монах недовольно замотал головой, зажмурив глаза.

— Хватит! — вскричал он. — Меня не интересует история твоей жизни. Ты говоришь, что хочешь быть моей служанкой? Ты знаешь, чего хочет мужчина? Что ты имеешь ввиду?

— Любовь, господин, — пролепетала крестьянка.

— Зачем мне твоя любовь? — Искренне удивился Люциан. — Посмотри на мое одеяние. Я же монах.

— Вы не монах, сеньор. Вы кто-то больший.

— Кто?

— Не знаю, но чувствую это.

Люций надолго задумался. Наконец, он подошел почти вплотную к дверям клетки девушки и посмотрел сквозь прутья решетки прямо в глаза Альбы.

— Ты говоришь, что знаешь, чего я хочу. — Наконец произнес монах. — Но ты ошибаешься во многом, кроме одного — я не тот, за кого меня принимают смертные. Я, правда, некто больший. С этого дня ты моя рабыня, а я твой хозяин. Ты будешь делать только то, что я тебе прикажу.

— Да, хозяин, — крестьянка покорно упала на колени, больно ударившись о каменный пол.

— Не перебивай, — продолжил Люциан, поднося железный ключ к замку на двери клетки. — Для начала ты уберешь всю грязь в моем святилище науки, а потом я решу, что тебе делать дальше. Там в углу стоит бочка с водой. Тела я унесу с собой. Не хочу, чтобы в моем доме стоял мерзкий запах гнили.

Он направился к убитым мужчинам, с невероятной легкостью взвалил мавра на плечо, сгреб кости Сида в мешок, поднялся по ступеням и скрылся за массивной дверью во тьме коридора замка. Альба снова осталась одна. Ее затрясло. Еще минуту назад девушка считала себя почти что мертвой и вот, у нее появилась крохотная надежда, что этот безумец оставит ее в живых. Собрав всю волю в кулак, она поспешила исполнить приказ своего нового хозяина.

На этот раз Люциана не было очень долго. Сколько дней прошло после смерти мавра Мусы и замученного пленника, Альба не имела ни малейшего представления. Незаметно для себя, девушка свыклась с тем, что солнце ей заменил свет свечей и факелов, а мягкую душистую постель из соломы — грубый и холодный каменный пол.

Тем ужасным днем, а может и ночью, когда монах сделал ее своей рабыней и ушел, крестьянка, со страшной, почти счастливой улыбкой на губах бросилась исполнять волю хозяина. Оторвав полу своего и так изодранного платья, она ползала на коленях и оттирала следы растекшейся по камням крови. В голове весело вертелось слово "жива". Закончив работу, Альба напилась из той же бочки, где она мочила свою тряпку и, с опаской поглядывая на дверь своей клетки, отошла в противоположный угол, свернулась калачиком на полу и уснула.

Сегодня девушку клонило в сон не только от усталости, но и от жуткого голода. На подкашивающихся ногах, она обошла все помещение в поисках хоть крошки еды, но так ничего и не нашла. Раньше, пищу ей приносил предыдущий раб Муса, теперь этого делать было попросту некому. Крестьянка уселась в углу, опершись спиной о боковую стенку книжного шкафа, и уставилась бессмысленным взглядом на дверь, за которой начиналась свобода и жизнь. О той, прошлой и такой далекой жизни не было воспоминаний. С каждым днем, сознание все больше заволакивало каким-то туманом, который действовал отупляюще.

Дверь на верху отворилась со страшным скрипом, кузнечным молотом ударившим по голове рабыни. Альба дернулась и открыла глаза. По ступеням медленно спускался Люций, неся на плече тело какого-то мужчины. Казалось, человек был мертв. Крестьянка вскочила и подбежала к хозяину, преданно глядя ему в глаза и ожидая поручений. Люциан окинул ее взглядом с ног до головы, недовольно цокнул языком и приказал зажечь повсюду свечи.

Хозяин положил тело новой жертвы на мраморный стол и отошел к пюпитру, попутно приказав девушке раздеть подопытного. Не понимая и половины "ученых" фраз, а только интуитивно догадываясь, что требуется от нее, Альба отправилась исполнять следующий приказ.

— Тебе нужно быть расторопней, — сердито заметил Люциан. — Может быть, ты не догадываешься, но ты будешь жить ровно столько, сколько будешь мне нужна.

— Да, господин, — крестьянка низко поклонилась. Копна волос упала на лицо. Убирая их рукой, девушка безразлично отметила, что некогда черные, они стали седыми, как у матери. — Но я так голодна.

— О, за что мне эти муки?! — Взмолился Люций, поднимая руки над головой, словно обращаясь к небу. — Неужели ты считаешь, что такие мелочи важней моей научной работы? Отвечай мне!

— Нет, господин.

— Ну, хорошо, — он снизил тон. — Подойди ко мне. Думаю, настало время дать тебе частицу дара. А то ты выглядишь не лучше старой собаки.

Альба испуганно посмотрела на хозяина.

— Я... не... буду... тебя... убивать! — Громко отчеканил Люциан, закатив глаза, всем видом показывая свое разочарование.

Девушка молча подошла и плюхнулась на колени перед хозяином. Монах закатал левый рукав и укусил себя за запястье. На бледной коже заалели кровавые потеки. Люций ловко ухватил и потянул Альбу за волосы. Она закричала от боли. В тот же миг, хозяин подсунул свое раненное запястье ко рту крестьянки и тихо сказал: "пей". Сопротивляться не было смысла. Соленая густая жидкость закапала на язык, прошла по пищеводу и очутилась в желудке.

Внезапно, монах убрал руку и, как ни в чем не бывало, вернулся за пюпитр, закатывая рукав. Девушка продолжала стоять на коленях, в изумлении уставившись на хозяина. Она ощущала некие необычные процессы внутри своего организма. Голод исчез без следа, а тело словно окрепло, обретя новые силы. Как ни странно, но Альба совсем не чувствовала себя безвольным животным, куклой в чужих руках. Она чувствовала, как в ее голове снова зарождаются разнообразные мысли. А еще, Люций показался ей уже не таким ужасным и злым. Что-то в нем даже притягивало.

— Соберись, женщина! — Рявкнул хозяин. — Я хочу закончить работу до того, как он очнется.

Рабыня рванулась к столу и принялась срывать одежду с человека, лежащего без сознания. Мельком взглянув на его лицо, крестьянка застыла. Перед ней был тот самый стражник, который вдоволь поиздевался над ней и не впустил в замок.

— Кажется, тебя зовут... м-м-м... Дави, — прошипела Альба, ухмыляясь до ушей. В ее глазах блеснул какой-то зловещий и в то же время безумный огонек. — Добро пожаловать в скромную обитель моего хозяина.

— Ты узнала его? — Спросил Люциан, подходя к столу.

— Да, сеньор. Он издевался надо мной.

— Тогда ты с большим удовольствием примешь участие в моем эксперименте, девочка моя. А теперь отойди, ты мне мешаешь.

Хозяин развернул холщевый сверток на краю столешницы и потянулся к серповидному ножу, с зазубренным лезвием. Внимательно осмотрев инструмент, Люций удовлетворенно кивнул и принялся деловито резать плечо бывшего стражника. Альба попятилась назад, пока не уткнулась спиной в книжный шкаф, случайно сбросив несколько тяжеленных книг на пол.

— Не мешай, — сердито проговорил монах, не оборачиваясь. — Мне нужна тишина, чтобы сосредоточиться.

Вернув упавшие книги обратно на полки, крестьянка продолжила наблюдать за "работой" хозяина. Тот отделил отрезанную руку от тела пленника, отложил ее в сторону и, обойдя стол с другой стороны, занялся второй, целой рукой. Несчастный не издал ни звука. Находясь в бессознательном состоянии, он даже не мог себе представить, что безумный монах проделывает с его телом.

— Замечательно, — пробормотал Люциан, откладывая в сторону вторую отрезанную руку, — Теперь займемся нижними конечностями.

Серповидный нож легко прошел сквозь мягкие ткани левой ноги Дави. Через минуту, она уже покоилась рядом с отложенными в сторону руками пленника. С последней правой ногой произошло то же самое.

— Он умер? — Тихо прошептала девушка, со страхом следя за действиями монаха.

— Вовсе нет, — бодро ответил Люций. — Мне нравится твой интерес, девочка. Не хотелось бы обидеть великих смертных лекарей ушедших времен, но я, благодаря своему дару, обладаю куда большими способностями к поддержанию жизни в теле пациента. Веди себя тихо и наслаждайся моей работой.

Монах отложил окровавленный серп, взял в руки моток ниток и иглу, извлеченные из того же свертка. Затем, осторожно поднеся левую ногу к левому плечу пленника, безумец начал сшивать их вместе. Через несколько минут дело было сделано. На столе лежал все тот же стражник Дави, только руки его, плотно забинтованные белыми тряпками, торчали из бедер, а ноги — росли прямо из плеч. Люциан довольно улыбнулся и посмотрел на Альбу.

— Как тебе моя работа?

— Да, господин.

— Что означает твое "да"? — Нахмурился хозяин.

— Мне нравится, господин, — поспешила ответить крестьянка.

— Кто хочет созерцать создания природы, не должен доверять сочинениям по анатомии, но должен полагаться на свои глаза, занимаясь анатомированием из любви к науке³, — громко провозгласил монах. — Гален сейчас переворачивается в своей могиле. За свою семидесятилетнюю практику, он так и не смог достичь моего уровня познаний. Жалкий смертный.

Люций снова закатал рукав и прокусил себе запястье. На этот раз его кровь предназначалась не Альбе, а умирающему на столе "пациенту". Проделав эту процедуру еще раз, монах направился к пюпитру, чтобы сделать некоторые записи. Девушка подошла к хозяину и спросила разрешения убрать место операции, щедро испачканное кровью пленника. Получив согласие, она рьяно принялась за работу.

— Тебе надо выучиться читать и писать, — произнес хозяин, откладывая перо в сторону.

— Вы научите меня, сеньор? — Отозвалась Альба.

— Возможно. Но это безумно скучно для меня. Знаешь, имея в запасе неограниченное количество времени, мне все же жаль тратить его на подобные мелочи. Хотя, если задуматься, дело не в том, что ты неграмотна из-за того, что родилась крестьянкой. В этих, забытых Богом краях, даже венценосные особы не проявляют совершенно никакого рвения, чтобы выделиться своими знаниями из общей массы. Твой бывший благодетель дон Хуан — глуп, как осел, даром, что сеньор.

Люциан пристально посмотрел на свою рабыню.

— Я принял решение. Я тебя обучу. Каждому родичу нужен не только преданный, но и образованный слуга. Гляди, Альба, он пошевелился.

Девушка обернулась и застыла в ужасе. Часа не прошло с тех пор, как хозяин искромсал тело несчастного и поменял ему руки и ноги местами, как тот подал признаки жизни.

— Процесс заживления начался, — воскликнул монах, потирая испачканные в крови ладони. — Отнеси его в клетку и запри дверь.

Люций бросил под ноги крестьянки связку ключей и отправился вон из зала, пообещав в скором времени принести какой-нибудь еды. Оставшись наедине с пленником, девушка растерялась. В ее голове еще не стерся образ убитого Мусы. Она всерьез опасалась, что и этот узник окажется достаточно сильным, чтобы ее растерзать. Но делать было нечего. Альба медленно приблизилась к столу.

— Эй, Дави, ты меня слышишь? — Прошептала крестьянка. — Очнись.

Пленник по-прежнему молча лежал на столе, больше не подавая признаков жизни. Решившись, Альба подошла еще ближе, схватилась за ноги "пациента", медленно, с трудом, сбросила его со стола и потащила в клетку. Останавливаясь время от времени, чтобы перевести дух, она все же смогла дотащить тело и запереть его в клетке. Чувствовалась сильная усталость. Девушка поплелась задувать свечи и, наконец, поспать, привычно свернувшись клубком на холодном полу подземелья.

Кто-то мягко провел ладонью по волосам. Крестьянка с трудом разлепила тяжелые веки и подняла голову. Перед ее мутным ото сна взором явился Игнасио. Он сидит на корточках у свернувшейся клубком девушки и грустно глядит ей в глаза.

— Это сон? — Серьезно спрашивает она.

— Конечно, — горько усмехается муж. — Мы давно тебя потеряли.

— Но как ты меня здесь нашел?

— Ну, сейчас для меня это не трудно. Я пришел спросить тебя, Альба: "Почему?"

— Почему? — Удивляется крестьянка.

— Почему ты убила нас?

— Но... Я никого не убивала, — девушка теряется в мыслях.

— Почему? — Повторяет вопрос Игнасио. Интонация в его голосе заметно меняется. В глазах мужа больше нет горечи. Только злоба. — ПОЧЕМУ?!

— Перестань, Игнасио! — Голос Альбы срывается в визг.

Черты лица молодого крестьянина искажаются. Глаза наливаются яростью. Ноздри раздуваются. Рот широко открывается. По всему залу разносится страшный нечеловеческий крик. Девушка закрывает глаза и зажимает ладонями уши...

Очнувшись, крестьянка увидела, как в клетке, стоящей в противоположном углу что-то быстро зашевелилось. Оттуда же раздавались громкие крики, прервавшие ночной кошмар Альбы. Она сжалась на полу словно пружина, готовая вскочить в любую секунду. Наконец, полностью очнувшись ото сна, она заставила себя потихоньку успокоиться и меньше обращать внимания на крики страдальца.

Осознав, что уснуть больше не удастся, девушка медленно поднялась и направилась в сторону клетки с пленником.

— Дави, закрой свой поганый рот, — негромко сказала она.

Крики прекратились.

— Кто здесь? — раздался настороженный шепот.

Крестьянка злобно улыбнулась, сняла один из факелов, висящих на стене, около книжных шкафов и подошла к клетке. Разогнав царивший здесь мрак, Альба смогла разглядеть до смерти перепуганного пленника, распростершегося на бетонном полу. Он шевелил одновременно всеми четырьмя конечностями. Мозг его отказывался принимать резкую перемену в строении тела. Ногами, торчащими из плеч он старался ухватиться за металлические прутья решетки, а руки искали опору на земле, что оказалось также бесполезно.

— Как жизнь, Дави? — Ехидный голос девушки раздался зловещим эхом по залу.

— Кто... кто ты? Что со мной стряслось? Где я, мать твою, нахожусь?

— Ты хочешь, чтобы я ответила на твои вопросы? — Подражая интонации хозяина, проговорила Альба. — Тогда перестань орать, как взбесившийся теленок.

— Да я тебе глотку перережу, шлюха! — сорванным голосом взревел бывший стражник.

— И чем ты возьмешь нож? Ногой? — Крестьянка упивалась своей властью над узником. Задумавшись на секунду, она не смогла отыскать в себе и капли жалости к этому человеку. Она была твердо уверена, что Дави больше никогда не покинет этих стен.

Пленник перевернулся на живот и уткнулся лицом в холодный пол. Его тело затряслось от бесшумных рыданий.

— Хватит скулить, — прорычала девушка. — На посту ты не такой плакса.

— Откуда ты меня знаешь? — Всхлипнул Дави. — Что тебе от меня нужно?

— Мне от тебя? — Альба искренне удивилась такому вопросу. — Да ничего мне не нужно. Ты просто па... па... пацеент для моего хозяина.

— Кто? — в голосе стражника слышалась тоска.

— Не важно, — отрезала крестьянка. — Господин так захотел. Да будет так.

За спиной девушки раздались несколько хлопков в ладоши.

— Похвально. Весьма похвально, — негромко сказал Люциан, спускаясь в зал по ступеням. — Я все больше убеждаюсь в том, что не ошибся в тебе, девочка моя. Возможно, я подарю тебе большое будущее, если ты меня не подведешь.

Монах подошел к Альбе и вручил ей полотняный мешок.

— Здесь еда для тебя и для узника. Я забочусь о тебе, — он погладил крестьянку по щеке. — Ты выглядишь не лучшим образом, дорогая. Но я могу это исправить.

Глаза рабыни наполнились страхом.

— О, нет, — рассмеялся Люций. — Другими методами. Иными словами, тебе не будет больно.

Девушка направилась в свой угол, чтобы разобраться с едой. Она понимала, что не ела уже много дней. И если этого не сделать прямо сейчас, она попросту умрет от умопомрачительных запахов, исходящих из мешка. Тем временем, хозяин занялся осмотром своего подопытного, то и дело задавая тому вопросы и спокойно отвечая на ругательства в ответ.

— Ты, монах, тварь! Я узнал тебя. Тебя приютил наш дон, а ты так ему платишь за гостеприимство? — взорвался стражник с новой силой. — Да тебя в миг расколют мои товарищи и тогда тебе несдобровать.

— Кому, как ни тебе, мой дорогой друг, знать, что и раньше твои, так называемые, товарищи иногда... пропадали? Нашли ли вы хоть одного? Кого ты расколол? — Люций говорил совершенно спокойно, не скрывая свое пренебрежение.

— Так это все ты, хитрый дьявол!

— Ну что ты, страж. Я не тот, кем ты меня назвал. Я просто ученый, жаждущий новых знаний. А ты — мой предмет изучения. Так как тебе твой новый облик? Свыкаешься?

— Пошел к черту!

Люциан покачал головой и направился прямиком к Альбе. Та как раз заканчивала набивать давно пустой желудок всяческой снедью.

— Не торопись, дитя. Ты не ела много дней. Для твоего организма это может быть губительно. Прости, я часто забываю о таких вещах.

— Что будет с ним, господин? — Крестьянка указала пальцем на узника.

— О, он останется здесь. Я буду изучать его повадки. Достойное начало моему зверинцу, не правда ли?

Альба осторожно кивнула в ответ.

— А что будет со мной? — Выдавила она.

— Ты побудешь здесь еще некоторое время. Мне необходимо приучить тебя к своей крови, чтобы ты смогла целиком посвятить свою жизнь служению мне. Твое тело слишком слабо для такой работы. Да и годы для тебя проходят не без последствий. Безусловно, пока ты еще молода. Но это продлится недолго. И седина в твоих волосах мне не очень нравится.

Девушку резко замутило и тут же стошнило прямо на каменный пол. Отдышавшись, она повернула бледное лицо в сторону хозяина и увидела его протянутую руку. По изящному запястью стекали две струйки темной крови.

— Пей, — прошептал Люций.

1. Пюпитр (фр. pupitre от лат. — pulpitum — дощатый помост) — подставка для нот, книг, тетрадей.

2. Ланцет (от лат. lancea — копье) — хирургический инструмент с обоюдоострым лезвием. В современной медицине заменен скальпелем.

3. Гален (греч. Γαληνός; 129 или 131 год — около 200 или 217 года) — римский (греческого происхождения) медик, хирург и философ. Здесь представлено его знаменитое изречение.

Люций. Вампир Средневековья

Глава 9

Чистое ночное небо пестрело мириадами сверкающих звезд. Мирфак и Алголь — одни из самых ярких, в сочетании с остальными звездами, создавали величественное созвездие, названное в честь героя древности Персея. Рядом с ним, если перевести взгляд вправо, перед любопытным взором наблюдателя открывалась Андромеда, а вслед за ней — волшебный Пегас. После приезда в замок, в первую же ночь, Люций поднялся на одну из самых высоких башен, чтобы взглянуть на бескрайнее испанское небо. С тех пор, он бывал здесь почти каждую ночь.

Одетый в потрепанную монашескую сутану и подпоясанный куском истертой веревки, обутый в истоптанные сандалии, он, после нахождения весь день в затхлых и сырых подземельях крепости, сидел здесь, на "вершине мира", вдыхал бесполезный, но такой приятный своей свежестью ночной воздух и размышлял. Люций любил смотреть на небо, считать звезды. Иногда он задумывался над возрастом темного свода, и тогда голова шла кругом.

Тишину ночи взбудоражил знакомый шум. Люций поднялся, подошел к зубчатому забору башни и посмотрел вниз. По пыльной дороге поднимался отряд городской стражи, патрулирующий спящий городишко. Топот десятка ног, лязг оружия и шелест грубых кожаных доспехов пробудили далекие воспоминания, до сей поры, лежащие где-то на самых дальних полках личной библиотеки монаха — его памяти...

— Подтянись! Не растягиваться! — Севшим голосом вопил центурион.

Легионы во главе с Публием Квинтилием Варом, наместником, недавно созданной Римской провинции под названием Германия, медленно направлялись в свои зимние лагеря, поближе к Рейну¹. Тяжелые холодные капли дождя, под действием сильного ветра, неприятно били в лицо, мешали смотреть вперед, затекали под кольчуги и туники хмурым, молчаливым воинам. Люций не обращал внимания, что с каждым шагом, его ноги погружаются в липкую, раскисшую землю, истоптанную сотнями тысяч ног и копыт, идущих впереди. Он только вырывал ступни из вязких капканов, чтобы сделать еще шаг.

— Покарай великий Марс этих вонючих германцев, — проворчал, идущий справа от Люция Гней. — Уже четыре года мы находимся на земле этих варваров и до сих пор даже не приступили к строительству дорог.

— Тебе не терпится поработать? — Отозвался кто-то позади.

— Нет, — огрызнулся Гней. — Мне не терпится начать ходить по ровным, сухим, каменным дорогам, какие есть в цивилизованных провинциях.

— Я согласен с Гнеем, — отозвался еще один легионер, имени которого Люциан не знал. — Но пусть отдают приказ строить дороги после того, как я стану эвокатом². Ни раньше, ни позже.

— Наверное, боги херусков³ не рады видеть нас здесь, — вступил в разговор Люций. — Иначе, зачем они насылают на нас бурю? Я продрог до нитки.

— И я так думаю, дружище, — кивнул Гней. — Сами они уж больно покладистые.

— Боги? — раздался удивленный возглас позади.

— Да нет. Сами херуски, со своим вождем Арминием, — продолжал Гней. — Видали, как наш Вар с ним общается? Ну, прям лучшие друзья. Союзнички, мать их.

— Не распаляйся, мальчик, — сердито буркнул Спурий — опытный легионер, идущий слева от Люция. — За такие слова тебя явно не наградят. Помалкивай.

Воины продолжили путь в тишине, погрузившись в свои безрадостные думы. Дождь и ветер усиливались. Небо затянуло черными тучами настолько сильно, что трудно было определить, то ли день клонится к закату, то ли еще утро. Люций вытер лицо от струящейся по нему воды и прищурился. Ему показалось, что справа, на поросшем лесом пригорке мелькнула тень. Он молча толкнул Гнея в бок и пальцем указал в нужную сторону.

Гней — молодой легионер, ровесник Люция посмотрел направо. Не увидев ничего подозрительного, он недовольно глянул на товарища и снова опустил взгляд себе под ноги. Среди деревьев промелькнули еще несколько темных силуэтов, но Люций их уже не видел. Ему надоело напрягать зрение и вглядываться сквозь плотную стену дождя. Не нарушая ритм движения, он подтянул пояс и привычно уставился взором в спину, идущего впереди легионера.

Люций вспомнил равнины теплой Италии и родной Неаполь, где он провел свое детство. Крупный портовый город в Западной части Аппенинского полуострова, находящийся недалеко от центра всего цивилизованного мира — вечного города Рима, являл собой для молодого легионера все лучшее, чего смогли достичь его славные предки. Люций вспоминал родной дом, отца — народного трибуна⁴ и добрую, всегда улыбающуюся мать.

Внезапно, сквозь шум дождя, послышался звонкий крик. За ним еще один, и еще. Справа, на холмах среди деревьев, откуда ни возьмись, появилось множество темных силуэтов.

— Стоять! — взревел центурион. — К бою!

От холма отделилась целая туча черных полос и, описав полукруг в воздухе, со свистом рванула на марширующих легионеров. Римские воины, в страхе побросав мешки с провиантом и личными вещами в мокрую грязь, старались поскорей развернуться лицом к противнику и выставить перед собой скутумы⁵. Метательные копья таинственных врагов ударили в самую гущу растянувшейся колонные римлян. Глухие удары и треск щитов смешались с воплями раненных солдат. Где-то далеко позади послышался визг женщин и детей, идущих с обозом вслед за войсками.

— Держать строй! — Раздавал приказы центурион. — Пилумы к бою!

Дисциплинированное войско римлян, закаленное во многих сражениях и изнуренное постоянными тренировками, одним, общим движением развернулось лицом к холмам. Каждый из легионеров, выставив перед собой щит, крепко держал в правой руке пилум — короткое метательное копье. Черные силуэты зашевелились и рванули вниз по склону, навстречу легионам.

— Бросай!

Тысячи пилумов устремились по направлению к приближающейся черной орде варваров. Многие из них, бегущие в первых рядах, с дикими криками падали и, словно мешки с мукой, скатывались вниз к подножью холма. Их товарищи, потрясенные быстрой реакцией и слаженностью действий римского войска, подбадривая себя рычанием и звериными криками, ускорили бег.

— Держать строй! — Раздавалось отовсюду.

Люций встал на цыпочки, чтобы поверх голов, стоящих впереди него легионеров, взглянуть на войско неприятеля. С холма на римлян неслась огромная толпа диких варваров. Выглядели германцы ужасно. На многих были надеты только штаны, или даже просто шерстяные набедренные повязки. Их длинные, собранные в пучок волосы и свалявшиеся бороды, голые тела, измазанные грязью и глиной, босые ноги — все это вызывало трепет и брезгливость у цивилизованных жителей империи.

Заворожено глядя на бронзовые мечи, длинные копья и треснутые деревянные щиты атакующих, их, искаженные гримасой ненависти, лица, Люций ощутил, как под туникой, на спине побежали мурашки. Мысленно он поблагодарил бога войны — Марса за то, что тот не поставил юного воина в первый ряд когорты⁶ , а дал возможность еще немного пожить. Парень посильней уперся в спину Гнею, который, после перестроения войска, стоял уже впереди и приготовился к удару.

Когорты римских легионеров встали таким образом, чтобы каждый, позади стоящий воин, поддерживал впереди стоящего, тем самым, обеспечив плотность боевых порядков и устойчивость когорты, как единой боевой единицы.

Черная волна безумных германцев ударилась о первый ряд римской обороны. Казалось, когорты, закрытые щитами со всех сторон, разлетятся на тысячи кровавых частей, а все легионеры погибнут от страшного натиска. Но римляне выстояли. Некоторые, сраженные воины империи, не успевали еще упасть в грязь, открывая брешь в обороне, как на их место становились позади стоящие товарищи, чтобы снова сомкнуть строй.

Бой был недолгим. Вожди германцев, осознавшие, что элемент неожиданности оказался безвозвратно утерян, приказали трубить отход. Обезумевшие от гнева и запаха крови варвары, медленно отступая, попятились назад к холмам. Многие не забывали подбирать тела своих раненых и убитых товарищей. Через некоторое время, вокруг притихшего римского войска не осталось никого и ничего, кроме сотен убитых тел, плавающих в глубоких лужах. Солнце клонилось к закату.

Римляне расположились лагерем неподалеку от места боя. Выставив охранение, войско приготовилось провести ночь на вражеской территории. Люцию, как и многим другим спать не хотелось. Не смотря на усталость, многие все еще прибывали в состоянии шока и непонимания, что произошло. Только ветераны, укутавшись в свои туники, спокойно дремали у костров, стараясь выспаться к следующему дню.

— Что думаешь? — Спросил Гней, с удовольствием протягивая руки к огню.

— Я думаю, что здесь слишком холодно и сыро. Слава Юпитеру, что он, наконец, отогнал дождь, — отозвался Люций.

— Да я не о том, — раздраженно проговорил Гней. — Что ты думаешь о сегодняшнем бое? Вернутся ли германцы этой ночью? Они ведь дикие и от них можно всего ожидать.

— Не знаю. По-моему, мы хорошо их сегодня пощипали. Вряд ли они осмелятся повторить налет.

— А ну заткнитесь, стратеги хреновы, — проворчал недовольный Спурий.

Люций пожал плечами, пододвинулся ближе к костру и прилег на все еще сырую шерстяную тунику.

На рассвете римское войско построилось в походную колонну. С тревогой, Люций заметил, что ряды их заметно поредели. Хмурый центурион встал перед строем и долго, молча, вглядывался в лица своих воинов.

— Я, Марк Целий — первый центурион пилуса второй когорты Восьмого легиона! — Наконец, прокричал он, нарушив молчание. — Я хочу поставить вас в известность, что наш вчерашний союзник Арминий — вождь гнусного племени херусков, предал нас. Лживые германские псы хотели заманить нас в ловушку, но мы — легионеры выстояли и разбили войско бородатых собак.

По рядам римских воинов прошел ропот негодования.

— Это еще не все! — Продолжил свою речь центурион. — Они почти полностью уничтожили наши обозы, идущие позади. Они — варвары, вырезали наших женщин, детей и слуг. Они не воины. Они жалкие трусливые ублюдки, заслуживающие смерти. И мы подарим им смерть!

Когорта взорвалась воинственными криками.

— И это еще не все! Мы убьем их всех... Но не сегодня. Сейчас мы уходим к Рейну, чтобы перезимовать. Но с приходом весны мы вернемся и сожжем леса Германии вместе с их жителями!

Легионы двинулись в путь. За ночь земля немного подсохла. Солдатам стало гораздо легче идти, а уничтоженные германцами обозы способствовали тому, что колонне не нужно было растягиваться так сильно, как вчера. Вокруг стояла тишина. Передовые дозорные отряды время от времени докладывали, что путь впереди чист и среди холмов не прячутся варвары.

На закате армия вышла на открытую равнину и двинулась еще быстрей. Легионеры, наконец, смогли расслабиться и перевести дух. Местность просматривалась на многие мили вокруг, что придавало уверенности и спокойствия командованию войска. Среди солдат снова потянулись вялые разговоры.

— Эй, Спурий, — окликнул товарища Гней. — Как думаешь, мы вернемся сюда весной, чтобы отомстить за своих?

— А я откуда знаю? — Недовольно проговорил бывалый воин. — Я же не полководец. И какое тебе до этого дело? Мы даже до Рейна еще не дошли, а ты уже заговорил о весне.

— Так через несколько дней дойдем. В чем проблема? — Не унимался Гней.

— А проблема в том, желторотый, что Германцы могут нас запросто туда не пустить, ясно тебе?

— Что значит не пустить? — Удивился Люций. — Мы вон как их потрепали в битве.

— Глупые птенцы, — вздохнул Спурий. — Это была не битва, а просто стычка. Они пробуют нас на зуб. Битва у нас еще впереди. Запомните это и будьте начеку.

— Здесь же кругом равнины и они не осмелятся на нас нападать в открытом бою.

— Возможно, — согласился ветеран. — Но они могут атаковать ночью. А еще, если мне не изменяет память, впереди нас ждет Teutoburgiensis saltus (Тевтобургский лес) — мрачное место.

Ночью солдат подняли по тревоге. Как оказалось, германцы, под покровом тьмы, прячась в густой траве, подобрались вплотную к лагерю, и пошли в атаку. Дозорные римского войска умело организовали отпор. Варвары снова растворились во мгле. До утра больше не спал никто. Командование легионами ждало новых нападений, особенно в предутренние часы, когда на равнину опустился густой туман.

Перед рассветом, из белой дымки выскочил большой конный отряд неугомонных германцев. Люций, благодаря хорошему зрению, сумел разглядеть внешность вражеских всадников. Варвары неслись на маленьких крепких лошадях, смешно перебирающих короткими ногами. Воины, в отличие от пехоты, были одеты в длинные шерстяные рубахи разных цветов. На ногах — длинные штаны, связанные ремнями на лодыжках и кожаная обувь. В руках они держали щиты и короткие копья.

Навстречу германцам двинулся отряд римских всадников. Люций с удовлетворением отметил множество отличий между конниками враждующих сторон. Римляне владели более быстрыми скакунами, всадники носили кольчуги, шлемы и щиты, а копья оказались гораздо длиннее, чем у варваров.

Стычка была недолгой. Римские всадники, мощным контрударом, смогли остановить варваров, после чего, атака германцев сразу же захлебнулась. До безрассудства храбрые дикари все же повернули назад и бросились наутек. Вар принял решение не преследовать германцев, боясь, что из-за тумана, римляне сами смогут угодить в засаду и погибнуть.

Легионы снова двинулись в путь. Войдя в Тевтобургский лес, напряжение в римском войске стало только нарастать. Здесь, среди густых зарослей, толстых вековых дубов, воинам невозможно было удержать строй. Люций постоянно озирался, стараясь вовремя разглядеть угрозу, исходящую со всех сторон. От его взора не укрылось и то, что многие его товарищи, сейчас, поступают точно так же. Даже невозмутимый ветеран Спурий хмурился, поглаживая гладиус, висящий на поясе.

— Странная тишина, — прошептал Гней, поглядывая на Люция.

— Угу, — кивнул тот в ответ, сглатывая вязкую слюну.

— Они здесь, — дрожащим голосом проговорил Спурий. — Час настал...

Далеко впереди послышались крики. Люций не мог слышать, что именно кричали, но понимал: ничего хорошего это не сулит. По войску прошел приказ: "Стоять на месте". Легионеры остановились. Нервы были на пределе. Наконец, неподалеку очутился центурион и заорал: "Круговая оборона! Строим укрепления!" Легионеры бросились за работу. Ни один не жаловался на тяжкий труд, как это бывало раньше. Каждый понимал, что от его проворности зависит судьба всех.

Рыть рвы и воздвигать валы оказалось поздно. В эти минуты Люций окончательно осознал, насколько серьезно обстоят дела. Бесчисленные орды варваров, с легкостью, смогли окружить даже такое большое войско, состоящее из трех легионов.

— Сомкнуть строй! — хриплым голосом разрывался центурион. — Держать оборону!

Легионеры тщетно старались исполнить приказ. Наспех срубая кустарники и тонкие деревья, они ничего не могли поделать с толстенными стволами могучих дубов. Приходилось с этим мириться и выстраиваться так, как получалось. В тот же миг хлынул страшный ливень. Среди солдат поползли испуганные разговоры, что это боги херусков снова насылают дождь, чтобы погубить имперцев.

Германцы принялись обстреливать легионы из луков и пращей. Римские лучники ответили им. Сильный ливень мешал полету стрел, изменяя их траекторию. Кроме того, римские тяжеловооруженные легионеры в мощных доспехах проваливались в мокрые вязкие лужи, словно в болота. Камни, выпущенные из тысяч пращ, попадали не только в длинные прямоугольные щиты пехотинцев, но и, иногда, пробивали шлемы, ломали пальцы рук и ног.

Пехота германцев бросилась в атаку со всех сторон. Потрясенные обстрелом легионеры, наспех бросились менять боевые порядки, чтобы встретить противника во всеоружии. Пилумы римлян полетели в неприятеля, будто серпом, скашивая первые ряды варваров. Достав гладиусы, легионеры приготовились к рукопашной.

На этот раз, германцы ударили в римский строй с удвоенной силой, нарушая поредевшие ряды. Началась схватка. Палицами, копьями и мечами безумные дикари уничтожали всех на своем пути. Многим легионерам пришлось бросить тяжелые скутумы, стеснявшие движения в разбитом строю, и сражаться в одиночку против нескольких противников одновременно. Отступая, они постепенно сужали кольцо вокруг Квинтилия Вара и его гвардии эвокатов.

Люций видел, как огромного роста дикарь, со всего размаху ударил по щиту Спурия, опрокинув ветерана на землю. Варвар занес над ним свою дубину, утыканную железными шипами, и приготовился размозжить тому голову. Не раздумывая ни секунды, Люций увернулся от летящего в него копья и рванул к великану. Варвар успел перевести взгляд на юнца, но тут же получил удар гладиусом под ребра. Люций вынул меч из раны и нанес еще один удар противнику в грудь. Тот упал.

Спурий медленно поднимался на ноги. Юноша попытался ему помочь, но внезапно, из глаз посыпались искры. Упав лицом в коричневую жижу размытой земли, Люций чуть не захлебнулся и попытался привстать. Прямо над ним стоял Спурий. Его лицо было залито кровью. Ветеран страшно ругался и крутился на одном месте, призывая германцев сразиться с ним. Один дикарь с густой рыжей бородой, завязанной в две косы, словно услышал призыв бывалого легионера и медленно подошел.

Рыжий разительно выделялся среди остальных германцев. Он был одет в рубаху, штаны и крепкую римскую кольчугу. В левой руке он держал длинный кинжал, а в правой — римский гладиус.

— Херуск, предатель, — прошипел Спурий и рванулся навстречу противнику.

Рыжий принял боевую стойку и нанес резкий удар мечом. Ветеран парировал выпад и, наклонившись, воткнул гладиус противнику в ногу. Рыжий заорал и упал на спину. Люций поднялся и, спотыкаясь, бросился к товарищу. В этот миг, перед Спурием вырос другой германский воин и ударил ветерана копьем в грудь. Покачнувшись, легионер упал прямо на, спешившего к нему на помощь, Люция. Юноша свалился под тяжестью тела товарища.

Он увидел перед собой, как Гней получил сильный удар дубиной по голове, от чего его шлем отлетел в сторону. Молодой легионер лежал в грязи, дико вытаращив глаза и размахивая руками. Еще один удар палицей размозжил ему череп. Люций попытался сбросить с себя Спурия, но не смог найти в себе сил. Он лежал, пыхтя и фыркая, под тяжестью мертвого тела старого ветерана, лихорадочно соображая, как лучше поступить. Паника достигла своего апогея. Сознание покинуло его...

Монах очнулся от внезапно нахлынувших воспоминаний и снова посмотрел на небо. За все время, что он живет, а точнее, находится на этой земле, ни одна звезда не изменила своего положения.

— Может, звезды вечны? — Тихо задал самому себе вопрос Люциан. — А я вечен, так же как и они? Но они так далеко...

Тряхнув головой, отбрасывая прочь бесполезные сентиментальные мысли, монах снова задумался. Сейчас он испытывал чувство легкого голода. Мысленно обругав себя за мимолетную душевную слабость, он вскочил на зубчатый забор крепостной башни. Внизу никого не оказалось. Люций сделал шаг и полетел вниз. Приземлившись на ноги, он выпрямился и спокойно направился в сторону спящего городишки Фриас, лежащего ниже по склону.

На главной площади города стоял небольшой фургончик. Монах улыбнулся и направился к нему. Он не ошибся. Повозка принадлежала бродячим артистам. Стараясь как можно тише пройти мимо спящей лошади, Люций заглянул внутрь. На полу, застеленном множеством шерстяных покрывал, спали мужчина и женщина. Монах осторожно забрался внутрь и присел рядом, заглядывая в лица спящей парочки.

— Оспа их явно не пощадила, — подумал он. — Но разве это мешает науке?

Люций достал из-под рясы свой гладиус и осторожно провел им по горлу сначала мужчины, а потом и женщины. Затем, деловито усаживаясь на козлы, легким ударом плети он разбудил лошадь и заставил ее бежать вперед. Ржание испуганного животного и цокот копыт по утоптанной земле, раздражали монаха. Наконец, когда они выехали из города и оказались на пустынной дороге между крепостью и городишкой, Люций ступил на землю, отвязал лошадь, вытащил тела из повозки и столкнул фургон со скалы.

Взвалив мертвецов на плечи, он отправился к стене замка, земля вокруг которой густо поросла кустарником, пробрался сквозь колючие ветви, ногой расчистил землю от сухой травы. У ног монаха оказалась деревянная крышка люка. Отбросив ее в сторону, Люций, с телами на плечах, скрылся в полной темноте, закрыв за собой проход. Перед глазами снова всплыли образы той далекой страшной битвы...

Молодой легионер Люций очнулся от сильной тяжести в груди. Страдая от удушья, он попытался привстать, но не смог. Он вспомнил все. Тяжелое мертвое тело Спурия — ветерана восьмого легиона накрыло Люция. Таким образом, старший товарищ даже после смерти умудрился спасти юношу. Приоткрыв один глаз, парень наблюдал за действиями германцев, рыскавших по округе. Воины херусков и других племен осматривали поле битвы в поисках наживы. Варвары безжалостно добивали раненых, срывали с мертвецов перстни, наградные бляхи, собирали оружие и доспехи. Сильный приступ удушья накатил со страшной силой и Люций снова потерял сознание.

Несмотря на боль и сильный шум в голове, легионер услышал чей-то голос неподалеку. Слов было не разобрать. Говорили не на латыни. Люций открыл глаза и попытался вздохнуть полной грудью, но не смог. Спурий оказался слишком тяжел. Чужой голос послышался гораздо ближе. Кто-то ответил ему издалека.

— Неужели найдут, — страшная мысль пронзила воспаленный мозг.

Заговорили над самым ухом. Люций зажмурился, как бывало в детстве, боясь, чтобы его не обнаружили, и затаил дыхание. Над лесом повисла тишина. Вдруг, тело ветерана отлетело в сторону, словно заряженное в катапульту. Раздался громкий хриплый смех. Прятаться больше не было смысла и легионер открыл глаза. На него в упор пялился страшный светловолосый дикарь, загораживающий собой потемневшее ночное небо. Его длинная борода, сплетенная в тонкую косу с помощью кожаного шнурка, едва не задевала лица римлянина. Необыкновенно яркие голубые глаза под густыми светлыми бровями, насмешливо изучали Люция.

— Давай, убей меня, — прошептал легионер.

Варвар нахмурился, а, затем, снова рассмеялся, выпрямляясь во весь рост. Он — крепкий, мускулистый житель окрестных лесов, оказался совершенно наг, чем явно не тяготился. Повернув голову в сторону, он что-то прокричал в темноту. Через несколько мгновений, над Люцием склонились еще двое дикарей. Троица живо переговаривалась между собой, злобно посмеиваясь и постоянно указывая пальцами в сторону римлянина.

— По крайней мере, двое других носят штаны, — промелькнула нелепая мысль. — Может попытаться убить их? Не смогу... Сил не хватит.

Внезапно, светловолосый потянулся к легионеру и, с легкостью, взвалил его себе на плечи. Люций не ожидал такой чудовищной силы от германца. Он даже взвизгнул от неожиданности и страха. Варвары дружно расхохотались. Двое отошли по сторонам и также подняли по одному мертвому телу римских солдат. Затем, дикари, молча, отправились прочь с поля битвы. Благодаря полной луне, льющей свой серебряный свет на землю сквозь густые кроны древних деревьев, Люций смог разглядеть всю чудовищность поражения римской армии.

Куда бы ни падал напряженный взор юноши, везде лежали трупы убитых накануне легионеров. Сотни, тысячи убитых воинов великого Рима. И ни одного тела германцев. Варвары позаботились о своих павших братьях и, наверняка, уже похоронили их со всеми положенными почестями. Армия Квинтилия Вара осталась на съедение лесному зверью. Люций почувствовал, как глаза обожгли слезы. Легионер дернулся и соскочил с плеча светловолосого, приземлившись ногами на влажную землю.

Ночной свежий воздух придал юноше сил. Он рванул в неизвестном направлении, огибая стволы многолетних дубов. Позади послышались грозные крики и легкий шелест шагов. Проклятый тяжелый доспех мешал еще и тем, что звонко тарахтел на всю округу. Сбросить же его на бегу — не представлялось возможным. Вдруг, Люций поднял глаза и застыл на месте. Его взору открылась ужасная по своей жестокости картина. Повсюду, деревья были словно облеплены головами римских солдат. Дикари отрезали и прибивали их гвоздями к стволам деревьев вместе со шлемами. Сотни пустых мертвых глаз взирали сейчас на Люция. Такого кошмара он вынести не мог.

Дикарь проявил чудеса проворности: ухватил юнца рукой за запястье и потянул к себе, попутно нанося тому удар локтем под дых. Римлянин разинул рот, тщетно пытаясь сделать хоть один глоток воздуха, повалился на колени и обмяк. Светловолосый что-то сердито пробормотал и снова поднял на плечи свою добычу.

Спустя какое-то время, троица варваров затаскивала пленника в небольшую землянку, обложенную камнями и покрытую соломой. Здесь стоял затхлый запах мертвечины. Царила кромешная тьма. Люция освободили от доспехов, связали веревками по рукам и ногам, и бросили на соломенную подстилку. Дышать стало еще тяжелее. Оставшись в одной лишь набедренной повязке, легионер моментально продрог и осмелился промямлить: "холодно". Ответа не последовало...

Монах встряхнул головой, стараясь отогнать наваждение из прошлого. Он как раз подошел к массивной двери, ведущей в его тайное логово. Там он сможет расслабиться, выпить немного крови своей новой рабыни и, наконец, заняться любимым делом — изменениями. Так представители его клана называли "работу с человеческим материалом". Пересадки конечностей, различных органов, создание усовершенствованных бойцов — вот истинная страсть настоящего ученого! Сейчас, на его плечах покоился новый, свежий материал для опытов.

Люций распахнул двери и спустился в зал, оглядывая свои владения. Все покоилось на своих местах: тяжеленный гранитный операционный стол в центре, клетки для "пациентов" с одной стороны, книжные шкафы и пюпитр — с другой. Девчонка лежала в углу, свернувшись клубком, словно уличная собака.

— Нельзя так ее запускать, — безразлично отметил про себя монах. — Она и, правда, превратится в животное. Толку тогда от нее не будет совсем. Нужно ускорить процесс.

Крестьянка зашевелилась.

— Альба, мне нужен свет.

Девушка встрепенулась и вскочила на ноги. Пообещав все исполнить тот час, она бросилась зажигать свечи и факелы в зале. Монах обратил внимание на клетку, где притих подопытный Дави. Люций бросил тела артистов на пол и подошел к решетке. Узник зашевелился и открыл глаза.

— А, это ты, монах? — Уставшим голосом произнес несчастный. — Чего тебе нужно?

— Все, что мне было нужно, я уже сделал, — мягко ответил хозяин. — Привыкаешь к своим... изменениям?

Дави выгнул спину дугой, уперев руки и ноги в каменный пол, чтобы удержать равновесие и побрел к решетке, напоминая жуткого, четырехлапого паука.

— Привыкаю? — В отчаянии воскликнул узник. — Скажи, к такому можно привыкнуть?

— Ну, по крайней мере, я позволил тебе сохранить ясность ума, — пожал плечами монах. — Впрочем, в скором будущем, я буду вынужден тебя этого лишить.

— Уж лучше потерять рассудок, чем жить таким, да еще и с этой ведьмой в придачу.

Люций обратился к Альбе: "А ты не теряешь времени зря, дитя. Тебя уже ненавидят".

— Господин, клянусь, я не причиняла ему вреда, — поспешила оправдаться крестьянка.

— Знаю, — улыбнулся хозяин. — Теперь, когда мы обрели источник света, положи тела этих смертных на мой рабочий стол.

Люций встал за пюпитр и открыл свой дневник на последней странице. Окунув кончик гусиного пера в чернильницу, монах аккуратно вывел "Frias Castellum, specimen VI: Scenicorum"7 , взял сверток с инструментами и разложил его на гранитном столе, рядом с телами убитых уличных актеров. Он зажал ланцет в правой руке и сделал первый надрез, плавно погружаясь в зыбучие пески воспоминаний...

Молодой легионер провел в землянке несколько дней. Связанный, раздетый, страдающий от голода, жажды и холода, он постоянно пребывал в полуобморочном состоянии. Иногда, его новые хозяева пинали его ногами, чтобы убедиться, что он еще жив. За это время, в жилище дикарей так ни разу не замерцал свет.

— Проснись, я хочу посмотреть на тебя, — послышалась знакомая речь.

Люций мигом очнулся. Его глаза бешено вращались, вглядываясь в темноту. За время пребывания в землянке, он привык к постоянному мраку и мог различать контуры предметов, находящихся на небольшом расстоянии от него. Над жалким подобием легионера возвышался человек. Он протянул руки к обессилевшему юноше, схватил его за плечи и потащил вон из затхлой тюрьмы. Свежий воздух с сокрушительной силой ворвался в легкие Люциана. Он вытаращил глаза и широко раскрывал рот, словно выброшенная на берег рыба.

— Я тоже не могу терпеть запах мертвечины, — проговорил незнакомец с легким, едва заметным акцентом.

Стояла тихая ночь. В лесу ощущался осенний холод. Где-то далеко заухала сова, преследуя юркую мышь. Густые кроны деревьев шелестели под действием мерзкого, пронизывающего ветра. Легионер очутился на влажной земле, ощущая, как сырость проходит по всему телу, заставляя его предательски дрожать.

— Кто ты? — стуча зубами от холода, простонал Люций.

— Ты говоришь со мной? — Удивленно спросил незнакомец, склоняясь над пленником. — Иногда забываю, что не все смертные считают себя не просто скотом, а чем-то более значимым. Особенно вы — римляне. Но, неважно. Зови меня... — Незнакомец задумался. — Зови меня Вульпио8, хотя, признаться, я не совсем понимаю, зачем это тебе.

Юноша, превозмогая головную боль, поднял глаза, чтобы рассмотреть незнакомца при лунном свете. Мужчина не был высок и широк в плечах. По комплекции и форме одежды, он напоминал Люцию больше какого-нибудь фракийца9, чем германца. Из-под меховой лисьей шапки торчали курчавые густые локоны. Миндалевидные темные глаза, тонкий длинный нос и густая вьющаяся борода указывали на то, что незнакомец здесь чужак. Возможно, римлянин мог ошибаться, ведь рассмотреть, как следует, черты лица мужчины ночью оказалось не так то легко.

Вульпио стоял неподвижно, уперев руки в бока. Поверх плотной шерстяной туники, на теле покоилась чешуйчатая железная кольчуга. На ногах — черные шерстяные штаны и высокие сапоги из оленьей кожи. На поясе висел прямой бронзовый меч. Все это могло значить лишь одно: этот человек пользуется здесь властью и уважением.

— Ты не из рода херусков? — ежась от сильного холода, прошептал Люций.

— Нет, — снова удивленно ответил мужчина. — Я родом из Дакии10 — земель, куда ваши легионы еще не дошли. Но мне нравится твоя любопытность, молодой римлянин. Знаешь ли, местный народец не отличается ученостью и любознательностью. Пожалуй, я сохраню тебе жизнь, пока что.

Вульпио громко сказал что-то на незнакомом юноше языке и тут же двое коренастых германцев — спутников светловолосого похитителя, подбежали к Люцию и завернули его в теплую медвежью шкуру. Сам же светловолосый снова поднял легионера на плечи, и четверка с пленником двинулась в путь.

Люций, немного согревшись, почувствовал, как его мозги, доселе промерзшие насквозь, снова заработали. Родилось множество вопросов, на которые ему хотелось бы найти ответы. Собравшись, наконец, с духом, он заговорил.

— Могу я попросить опустить меня на землю и позволить идти самостоятельно?

Вульпио, идущий впереди, что-то произнес, не оглядываясь, и светловолосый, тут же исполнил просьбу римлянина, развязав тому ноги. Люций почувствовал себя намного уверенней, коснувшись ногами твердой поверхности. И плевать, что земля была сырой и холодной. Варвар толкнул легионера в спину, жестом указывая поторопиться.

— Куда меня ведут?

— Тебе не кажется, что ты ведешь себя слишком свободно, как для пленника? — Дакиец обернулся и сурово посмотрел на юношу. Но, в тот же миг, его брови приподнялись и он усмехнулся. — Твое счастье, что с этими дикарями мне не о чем говорить, а ты помогаешь развеять скуку. Но учти на будущее, римлянин. Если ты еще хоть раз посмеешь заговорить со мной без разрешения, я сдеру с тебя кожу. Это понятно?

— Да, — кивнул Люциан.

— Как тебе следует называть своего хозяина?

— Да, господин, — легионер склонил голову и поплелся молча, уставившись себе под ноги.

Они шли несколько недель. Шли только по ночам. К рассвету же, Вульпио всегда приводил их к очередной пустующей землянке, где путники спали до наступления следующей ночи. Люций никогда не считал себя глупцом. Он прекрасно понимал, что хитрый дакиец не зря путешествует только ночью, опасаясь встретить кого-то на своем пути. Возможно у него не самые лучшие отношения с местными племенами. За время долгого перехода, ступни юноши стерлись в кровь и почернели от холода. Передвигать больными ногами становилось все тяжелей. Однажды, Вульпио сказал, что отрубит ему ноги, если он не соберет всю волю в кулак и не ускорится. Пришлось повиноваться.

К счастью, германцы подкармливали пленника вяленым мясом, орехами и ягодами, что позволяло легионеру окончательно не утратить запас сил в пути. Он поражался выносливости своих захватчиков. В общем-то, немолодой дакиец и его германские спутники, казалось, не устают совсем и уж точно не знают, что означает "перевести дух". Но рано или поздно, их путь должен был завершиться.

— Поздравляю тебя, римлянин, — спокойно проговорил Вульпио. — Ты находишься неподалеку от моих владений, что стоят на пути в столицу дакийских земель, города Сармизегетуза11

В момент разговора, путники пересекали узкое ущелье, среди поросших бурым мхом, покатых холмов. За ними — открывалась широкая долина, прекрасно освещенная лунным светом. На фоне изумрудной луговой травы чернели соломенные крыши десятка дакийских землянок, образующих правильную окружность, в центре которой стоял большой каменный дом. К нему то и повели изможденного Люциана.

Внутренние покои дома оказались достаточно просторными, так как римлянин не увидел здесь ни одной межкомнатной перегородки. Большая площадь освещалась множеством факелов, висящих на стенах, сложенных из грубых громадных булыжников. Также вдоль всей длины стен тянулись широкие лавки, густо заваленные шкурами различных животных. Над ними нависали охотничьи трофеи жителей деревушки: головы лисиц, волков, диких вепрей, медведей, лосей. Не обратив внимания сначала, Люций шарахнулся от испуга, разглядев среди голов животных и человеческие. Да, ему не показалось. Вперемешку с головами животных, украшавших стены дома, там были и страшные, иссушенные, с мертвыми пустыми глазами головы людей.

Голый варвар, казалось, определил причину внезапного испуга легионера и весело заржал хриплым басом, толкая пленника вглубь помещения. Римлянин упал на покрытый шлифованными досками пол, больно ударившись коленом, поднял голову и грозно взглянул на обидчика. Дикарь, давясь от смеха, замахнулся и ударил Люция тыльной стороной ладони в лицо. Из глаз посыпались искры, а из носа хлынула кровь. Вульпио расхохотался и подошел к лежащему на полу пленнику.

— Поднимайся, мальчик, и скорей оботри лицо, — насмешливо проговорил дакиец. — Не искушай моих слуг. Я берегу тебя для другой цели.

Люций спешно принялся вытираться, размазывая кровь по грязному лицу. Вульпио, тем временем, направился вдоль длинной ямы, обложенной камнями, в которой горел огонь. Над костром находились несколько металлических вертелов с подвешенными свиными тушами, издающими прекрасный аромат жареного мяса. Мужчина остановился в конце зала и плюхнулся на широкий деревянный стул, покрытый резными узорами и заваленный звериными шкурами. Трое германцев, молча, подошли к хозяину и расположились прямо на полу у его ног.

— Подойди, — громко сказал Вульпио, — обращаясь к легионеру. — Я буду говорить с тобой, пока я в настроении.

Люций решил не искушать судьбу и, прихрамывая, поспешил выполнить приказ.

— Ты находишься в моих владениях, римлянин. Я долго отсутствовал и решил устроить сегодня же ночью пир для себя и своих слуг и рабов. Ты будешь развлекать меня, отвечая на вопросы. Возможно и я отвечу на твои.

В дом вошли еще несколько мужчин, одетых в шерстяные рубахи, штаны и плащи, сцепленные на шеях бронзовыми пряжками. Они почтенно поклонились хозяину и расположились у трона, чуть поодаль от троицы германцев. Появились и женщины, которые также, молча, вошли в помещение, держа в руках кувшины с напитками, блюда с фруктами и овощами. Некоторые принялись отрезать куски мяса от жарящихся туш и разносить их мужчинам. Люди заметно оживились. Завязались разговоры.

— Ты задаешься вопросом, откуда я знаю твой язык, римлянин, — спокойно проговорил Вульпио, не притрагиваясь к напиткам и еде. — Я удовлетворю твое любопытство. Мой род живет на этих землях испокон веков. Мы жили здесь даже раньше, чем твои смертные предки достигли берегов Италии и основали Рим. Но мы никогда не прятались в тени. Мы, в отличие от бессмертных империи, правим нашими людьми открыто. Мы их боги и так было всегда.

Тем временем, в дом заходили все больше мужчин и женщин. Они ели, пили, кричали, спорили и смеялись. Пьяный пир разгорался не на шутку. И только Вульпио и троица германцев не торопились принимать участие в общем веселье.

— Я вижу недоумение в твоих глазах, юноша, — продолжал дакиец, снисходительно улыбаясь. — Я, как и истинные хозяева твоей "славной" империи, принадлежим к одному роду — бессмертных, правящих миром в ночи. Вы называете нас по-разному: стриги, ламии. Вы боитесь нас, но редко можете воочию наблюдать наше величие. Сегодня, я открою тебе глаза.

Вульпио поднял согнутую в локте руку и щелкнул пальцами. Германцы, сидящие на полу у трона, вскочили на ноги и бросились в толпу пирующих, издавая победные кличи и смеясь. Они схватили троих пьяных женщин и подвели их к ногам хозяина. Бабы визжали от радости, стараясь обнять и поцеловать крепких мужчин. В особенности, их внимание привлек совершенно обнаженный воин. Люциан внимательно следил за развитием событий.

Сквозь шум пьяного веселья до уха легионера донесся легкий звук щелчка пальцами и, спокойные до сей поры германцы, словно взбесились. Они набросились на троицу приведенных ими женщин, валя тех на пол и зацеловывая до потери дыхания. В этот момент Люций ясно увидел лицо голого дикаря. Это было не лицо. Морда хищника со страшными блестящими глазами и открытой пастью, с длинными клыками. Варвар впился зубами в шею пьяницы, прикрыв глаза. Странно, но жертва будто не понимала, что с ней происходит. Она словно испытывала наслаждение, бледнея все сильней с каждой минутой.

Римлянин со страхом посмотрел на Вульпио.

— Да, он пьет кровь этой смертной коровы, — улыбнулся тот. — Такова цена за бессмертие.

Наконец, страшная трапеза была окончена. Германцы бросили бездыханные тела женщин там же на полу и, слегка пошатываясь и улыбаясь от удовольствия, поплелись занимать свои места у трона. Дакиец поманил Люция пальцем, приказывая тому подойти ближе. Легионер ощутил, как больные ноги стали совершенно непослушными. Юноша снова рухнул на колени, со страхом пялясь в глаза чудовищу в лисьей шапке. Вульпио усмехнулся и произнес что-то на незнакомом языке. Тот час один из германцев вскочил на ноги, схватил легионера и подтащил его к ногам хозяина.

— Много ночей назад я любил путешествовать, — невозмутимо начал свой рассказ дакиец, — Я побывал в Риме, где и выучил ваш язык. С недавних пор, мне захотелось украсить свое жилище одним из имперских легионеров, для этого я и привел тебя сюда. Ты мой трофей. Но я вижу страх в твоих глазах. Не нужно бояться. Я не собираюсь вешать твою голову на стену среди остальных. Я придумал нечто более изысканное. Вы же любите изыски?

Вульпио схватил Люция за волосы и потянул к себе, обнажая острые, как иглы клыки. Легионер всхлипнул, чувствуя, как его шею пронзила резкая боль, а затем провалился во тьму. Боль отступила. На смену ей пришло чувство сладостного блаженства...

Люций разомкнул слипшиеся веки. Его взору предстал крытый соломой потолок, укрепленный массивными сосновыми бревнами. В голове стоял гул, словно тысячи голосов нашептывали ему на ухо слова, значение которых он понять не мог. Приподняв голову и оглядевшись по сторонам, он обнаружил, что лежит на полу в том же доме, куда его притащили варвары с Вульпио во главе. Дакиец так же сидел на своем троне, мрачно наблюдая за веселым пиршеством, происходившим под крышей его дома. У его ног расположились германцы. Юноша попытался что-то сказать, но не смог. В горле ужасно пересохло.

— Как меня мучает жажда! — Пронеслось в голове легионера.

— С пробуждением, — мягко проговорил Вульпио. — Я ждал этого целых три ночи.

— Три ночи? — Шепотом выдавил из себя Люциан, пытаясь подняться на ноги. С удивлением, он отметил, что облачен в полный римский доспех, за исключением шлема. Оружие отсутствовало.

— Не удивляйся, римлянин. Процесс становления обычно длится в течение этого времени. Таков закон. Подойди.

Люций встал и приблизился к трону, ловя на себе внимательные взгляды германцев. Пересохшее горло заставило его закашляться. Зато ноги и лицо больше не болели.

— Скажи, — Вульпио сощурился. — Тебя мучает жажда?

Легионер, молча, кивнул в ответ.

— Ты хочешь ее утолить?

Еще один утвердительный кивок.

— Хорошо, — усмехнулся дакиец, подавая знак рукой своим германским слугам.

Нагой дикарь снова устремился в толпу пирующих и тот час приволок оттуда вусмерть пьяную женщину и поставил ее рядом с юношей. Нетрезвая дакийка весело захохотала, обнимая за шею римлянина.

— Пей, утоли свою жажду, — раздался голос Вульпио.

Люций смотрел на извивающуюся вокруг него женщину и не мог взять себя в руки. Он готов был поклясться, что слышит каждый удар ее сердца, видит, как пульсирует и струится кровь в ее жилах. Голова закружилась, на глаза медленно опускался белый, обволакивающий туман. Рот непроизвольно приоткрылся. Больше Люций не мог терпеть сжигающую его жажду. Сам не понимая, что делает, он откинул назад голову несчастной и вцепился зубами ей в горло.

Без труда, прокусив кожу, он ощутил, как теплая, свежая струя заполнила иссушенный рот, прошла по пищеводу, устремляясь вглубь организма, согревая его приятным теплом. Глаза закрылись, и юноша поддался прекрасному чувству, которого раньше никогда не знал.

— Пей, римлянин, наслаждайся, пока можешь, — откуда-то издалека доносился голос дакийца.

Утолив жажду, Люций осторожно положил тело незнакомки на пол. Наваждение разом схлынуло. Он посмотрел на лицо женщины и вскрикнул от ужаса. Кожа ее заметно побледнела, пухлые губы из вишнево-красных превратились в темно-синие. Вокруг прикрытых глаз появились черные круги. Римлянин пытался уловить звук ее сердцебиения, но не смог. Женщина была мертва. Легионер испуганно посмотрел на хозяина дома.

— Да, мальчик, теперь ты нечто другое, а не простой смертный, — бодро произнес Вульпио. — Ты даже представить себе не можешь, насколько сильно изменилась твоя жизнь. Ты обрел истинное бессмертие. Знаешь почему? Потому что так пожелал я, твой новый хозяин. Ты станешь неплохим украшением моего дома.

В тот же миг, германцы подскочили к сидящему на полу парню и схватили его за руки. Дакиец медленно поднялся со своего трона. В руках он держал заостренный деревянный кол.

— Я обратил тебя для того, чтобы ты смог надолго сберечь свою человеческую форму, — ласково проговорил Вульпио. — Я хочу показать всем вокруг, что могу противостоять любому, кто осмелиться посягнуть на мои земли.

— Но, — испуганно затараторил Люций. — Рим не идет походом на земли Дакии. Зачем меня убивать?

— Не идет... Пока что. Но это произойдет когда-нибудь. Да и просто, мне хочется разнообразить свою долгую жизнь. И я не собираюсь тебя убивать. Ты стал бессмертным. Ты только уснешь.

Вульпио замахнулся и с силой вонзил кол легионеру в грудь, разрывая прочные кольца металлической кольчуги. Люций услышал треск собственных ребер. Дыхание перехватило, и он разом обмяк, чувствуя, как сознание покидает его.

А дальше были сны. Долгие, бесконечные видения. Юноша никак не мог осознать, то ли он действительно спал, то ли находился в полузабытьи. Он четко осознавал, что в ту ночь, германцы подняли его и распяли на стене позади трона, прибив его руки и ноги к деревянным балкам. Он слышал разговоры на незнакомых языках, шум бесконечных пиров и кровавых оргий. Он размышлял над своей судьбой, пытался понять кем или, скорее всего, чем на самом деле оказался безумный дакиец и его рабы-варвары.

Но однажды, все изменилось. Его бесконечные тягостные раздумья были нарушены непривычными слуху звуками. Ржание лошадей, лязг металла, крики мужчин и женщин, слова и фразы на родном языке. Он бы ни с чем не спутал этот шум, шум боя. Внезапно, Люций осознал. В деревне происходило сражение между дакийцами и римскими войсками. Также он понимал, что ненавистный кол в груди, по-прежнему, причиняющий сильную боль, мешает ему открыть глаза, очнуться от долгого сна. Он ждал.

— Смотрите! — Раздался удивленный крик на родном Люцию языке. — Да это один из наших!

— Точно, — ответил удивленный голос. — Да он же совсем сухой. Бедняга. Видно, его распяли здесь очень давно.

— Но как он здесь оказался? — Воскликнул кто-то еще. — Надо его снять. Помогите мне.

С кряхтеньем и ругательствами, легионеры опустили тело Люция и положили на пол.

— Надо вынуть из него эту деревянную штуку.

Немного повозившись, они вытащили кол из его тела. Юноша испытал чувство глубочайшего облегчения. Веки слегка дернулись.

— Хороший знак, — подсказал разум. — Неужели я все еще жив?

— Эй, Маний, брось беднягу пока, — кто-то снова заговорил неподалеку. — Там в лесу продолжается стычка с варварами.

— Иди, я вас догоню, — прозвучал ответ.

Люций медленно открыл глаза. Его взору открылось небритое уставшее лицо римского легионера. Воин вскрикнул, обнаружив, что пленный очнулся.

— Ты жив? — удивленно пробормотал легионер. — Эй, он жив! Мне нужна помощь!

Маний огляделся по сторонам и убедился, что рядом никого не осталось. Он снял шлем и, в недоумении, почесал затылок. Огромным усилием воли, Люций заставил себя открыть рот и прошептать: " Наклонись... Ближе". Легионер подчинился просьбе, решив, что несчастный хочет ему что-то сказать перед смертью. Внимание Люциана привлекла синяя, пульсирующая артерия на шее воина. Он не сводил с нее глаз. Ужасная жажда иссушила все тело и он, инстинктивно понимал, что только кровь вернет его к жизни.

— Что ты хочешь мне сказать? — Прошептал Маний, наклоняясь ниже.

Превозмогая боль и собрав воедино последние частицы давно утраченных сил, Люций приподнял голову и вцепился зубами легионеру в шею. Маний дернулся и тут же затих, покорно позволяя незнакомцу выпить свою кровь.

— Стриг, ламия, — кружилось в голове Люциана. Но эти слова не вызывали в нем ни страха, ни отвращения. Он просто пил кровь и наслаждался этим, чувствуя, как энергия возвращается в его пересохшее тело.

Он не останавливался, пока не осушил легионера до последней капли. Отбросив тело в сторону, Люций приподнялся на локтях и огляделся. В громадном доме Вульпио не оказалось ни одной живой души. Только множество лежащих на полу тел указывали на то, что здесь недавно прошел бой. Римлянин встал. Голова сильно кружилась, из раны в груди сочилась кровь, а ноги все еще плохо слушались. Покачиваясь на ходу, Люций побрел к выходу.

— Не стоит этого делать, — раздался тихий голос за спиной.

Люций резко обернулся и увидел раненого дакийца, лежащего на полу в углу дома. У его ног покоились несколько убитых легионеров.

— Если ты покажешься солнцу, то сгоришь, как солома, — проговорил Вульпио. — Лучше иди сюда и я спасу нас обоих.

Люций ухмыльнулся и заковылял назад, морщась от боли и зажимая ладонью кровоточащую рану, оставленную деревянным колом. По телу пробежала дрожь, и он щелкнул зубами, в предвкушении скорой мести.

— Ты зол на меня, мальчик. Я это чувствую. Ты не понимаешь, но я уже помог тебе. Я подарил вечную жизнь, — в голосе дакийца прозвучали нотки тревоги.

— Ты едва не убил меня, — прорычал Люций, поднимая, лежащий на деревянном полу, гладиус.

— Убил?! — Удивленно воскликнул Вульпио. — Я дал тебе новую жизнь! Прошло почти сто лет, как я привел тебя в свой дом, а ты все еще жив.

— Сто лет? — Хрипло рассмеялся Люциан. — Паршивый из тебя лжец, дикарь.

Римлянин подошел достаточно близко, чтобы разглядеть получше своего обидчика. Вульпио сидел на полу в луже крови, опершись спиной о каменную стену дома. Из его тела торчали несколько пилумов, пробив дакийцу живот и грудь в нескольких местах.

— Я не лжец, — злобно прошипел Вульпио. Я тот, кто дал тебе становление и превратил в охотника ночи. И я помогу тебе достичь мастерства. Без меня тебе не выжить. Взгляни на себя. Сейчас ты выглядишь, как ходячий мертвец. Думаешь, твои земляки примут тебя таким? Но ты станешь прежним. Я научу тебя.

Люций посмотрел на свои руки и ужаснулся. Тонкие, крючковатые пальцы оказались обтянуты сухой, мертвой кожей с фиолетовым отливом. Сердце словно разорвало от гнева. Легионер взмахнул мечом и вонзил его в грудь обидчику по самую рукоять. Вульпио застонал.

— Ты сделал меня таким, дакийская тварь и я убью тебя за это. Я разорву тебя на куски и выпью всю твою кровь.

Одной рукой римлянин схватил Вульпио за голову и откинул ее в бок, обнажив шею. Глядя в страшные, наполненные звериным бешенством глаза полумертвого легионера, Вульпио отрешенно осознал, что его долгая, богатая событиями ночная жизнь подошла к концу...

Монах критически оглядел результат своей работы. В целом, он оказался доволен. Настроение заметно улучшилось. Единственное, что омрачало все, так это всплывающие в голове события из далекого прошлого. Много веков прошло с тех пор, как он покинул ту, забытую всеми богами дакийскую деревушку. С тех пор ему не было покоя. Тот сумасшедший дакиец, назвавшийся Вульпио, оказался одним из знатных представителей своего клана. По иронии судьбы, после обращения, Люций, пусть и не добровольно, но все же стал членом того же клана, приняв в себя кровь своего мучителя, чудовища, отца. Но только клан не простил римскому вампиру убийства себе подобного. Люция долгие годы искали повсюду. А он, умело скрывался от преследователей.

И вот, спустя столько лет, он оказался в Кастилии. В землях, где могущественные представители рода бессмертных предпочитают не находиться, по причине близости угрозы от, так называемой, Реконкисты — отвоевания христианами иберийских земель у мусульман. Здесь же Люций и нашел раненого воина мавра по имени Муса, исцелил его, отрезал ему язык и сделал своим рабом. Спустя годы, они обосновались в Кастильском замке Фриас под видом монаха и его немого слуги.

— Альба, собери инструменты и прибери зал, — приказал монах. — Но сначала отнеси моего нового пациента в одну из камер.

Девушка робко подошла к столу, с ужасом разглядывая очередное творение хозяина. Никакими словами она бы не смогла описать то, что увидела своими глазами. Вместо пары бродячих актеров, на столе лежало ужасное существо. Женская, изуродованная оспой голова, покоилась на широком бугристом торсе, откуда росли четыре руки. Нижняя часть туловища, включая ноги, осталась мужской, неизменной. Переборов страх и отвращение, крестьянка ухватилась за правую ногу существа и потащила его в свободную клетку.

— Венера! — Восторженно произнес Люциан, становясь за пюпитр. — Вот ее новое имя. Альба, подойди ко мне.

Заперев клетку на замок, девушка поспешила назад и встала перед хозяином, почтительно склонив голову. Монах непринужденно потянул ее к себе и поцеловал в шею. Волна умиротворения и счастья накрыла крестьянку с головой. Она ощутила, будто парит все выше и выше к воротам Рая.

— А теперь, — Люций дернул Альбу за плечо, выводя из сладостного оцепенения. — Я хочу навсегда связать нас узами крови.

Как и прежде, он прокусил себе запястье и заставил девушку отведать его крови. Альба, в свою очередь, не сопротивлялась. С каждым новым глотком она чувствовала, как преображается ее тело, душа наполняется всепоглощающей любовью к хозяину и радостью от его присутствия рядом.

— Отныне ты моя рабыня по крови, девочка, — ласково прошептал на ухо Альбе монах. — Ты связана со мной навеки. Я буду кормить тебя своей кровью, тем самым передавая частицу своей мудрости и силы, а ты — будешь верно мне служить. А пока принимайся за работу.

Люций мягко отстранил от себя крестьянку и быстрым шагом направился к выходу.

— Запомни, ты связана со мной узами. Без моей крови ты не проживешь и пары недель, — монах скрылся во мраке коридора, хлопнув массивной дверью.

1. Рейн (нем. Rhein [ʀaɪ̯n], фр. Rhin [ʀɛ̃], нидерл. Rijn [rɛi̯n], в верховье Передний Рейн) — крупная река в Западной Европе, впадает в Северное море. Протекает по территории 6 государств: Швейцарии, Лихтенштейна, Австрии,Германии, Франции, Нидерландов.

2. Эвокат (лат. evocatus, мн. ч. evocati) — солдат Римской армии, отслуживший срок и вышедший в отставку, но вернувшийся на службу добровольно по приглашению (лат. evocatio) консула или другого командира

3. Херу́ски (лат. Cherusci) — древнегерманское племя.

4. Народный трибун (лат. tribunus plebis, plebei или plebi) — своего рода депутат в Римской республике.

5. Скутум (лат. scutum, a) — ростовой щит с центральной ручкой и умбоном.

6. Кого́рта (лат. cohors, букв. 'огороженное место') — одно из главных тактических подразделений римской армии, с конца II века до н. э

7. Frias Castellum, specimen VI: Scenicorum (лат.) — Замок Фриас, образец 6: Артист.

8. Вульпио (лат. Vulpio) — Хитрый лис.

9. Фраки́йцы (др.-греч. Θρᾳκός; лат. Thraci) — древний народ, обитавший на востоке Балкан и прилегающих территориях.

10. Да́кия (лат. Dacia) — историческая область времён классической античности. Во времена Римской империи к Дакии причисляли обширные горные и равнинные земли, прилегающие к северу Балканского полуострова, располагавшиеся между Тисой, Дунаем, Днестром и Карпатами.

11. Сармизегетуза (лат. Sarmisegetuza Regia, Sarmisegetusa, Sarmisegethusa, Sarmisegethuza) — главный военный, религиозный и политический центр независимой доримской Дакии.

Ратмир. Вампир Средневековья

Глава 10

— Да, таких высей я еще в жизни не видывал, — протянул Микула.

— Угу, — кивнул охотник, оглядываясь по сторонам.

Преодолев нескончаемые открытые степи, путники оказались среди соленых озер, чьи побережья густо заросли камышом. По прикидкам Ратмира, после заводей товарищи должны были очутиться среди высоких гор, закрывавших берега Русского моря от холодных северных ветров. Охотник ошибся.

Пройдя озера под аккомпанемент их многочисленных обитателей, среди которых преобладали различные мошки и комары, друзьям еще долго казалось, что в их ушах стоит звенящий гул, перемешанный с кваканьем тысяч лягушек.

Впереди снова показалась степь. Рассерженный витязь, стараясь не обращать внимания на подначки Трубецкого, ускорил шаг. И вот, спустя несколько ночей, путники все же оказались у подножья гор такой высоты, что дух захватило у обоих.

— Тут нам и укрыться есть где, да, дружище? — Мастеровой хлопнул товарища по плечу. — Глянь, как все лесом то поросло. Поди ж ты и пещеры всяческие есть. Не пропадем.

— Угу, — согласился воин, пробираясь через кустарник.

— Да что ты все угукаешь, как тот филин на дереве? Дар речи потерял?

— Да тихо ты, — прошептал Ратмир, замирая на ходу. — Там кто-то есть.

Вдалеке, среди стройных сосновых стволов, показалось какое-то шевеление. Охотник нахмурился, стараясь не замечать привычные звуки ночи, и напряг слух, сконцентрировав все свое внимание на растущем выше по склону кустарнике.

— Тьфу ты, олень, — усмехнулся витязь, — выпрямляясь в полный рост.

— Сам ты олень, — послышался шепот Микулы позади.

— Там олень, говорю, видишь?

Трубецкий проследил за взглядом товарища и улыбнулся.

— Вижу теперь. Подкрепиться бы, а?

-Ага, — поддержал Ратмир.

— Угу, ... ага, — передразнил товарища мастеровой. — Давай, ты заходи слева, а я справа. Пошли.

Спустя несколько минут путники уже склонились над тушей молодого оленя, поочередно присасываясь к кровавому фонтану, бьющему из все еще пульсирующей вены на шее умирающего животного. Когда все закончилось, Микула прикрыл затухающие глаза оленя и погладил зверя по боку.

— Ты уж извини, брат — олень. Голод — поганая штука.

Подкрепившись, путники отправились вверх по склону, чтобы скоротать светлое время суток где-нибудь в расщелине среди горных вершин.

День прошел спокойно. Выбравшись на воздух и взглянув в небо, Ратмир протянул руки кверху. Из глубины шатра показалась косматая голова мастерового. В его глазах читалось недоумение.

— Здесь они будто ближе, — обернувшись, произнес воин. — Смотри, как горят.

— Звезды что ли? — Безразлично спросил Трубецкий. — Ближе некуда. Ты мне лучше скажи, близко ли твой Царьград отсюдова?

— Не совсем. Не знаю точно, — словно вернувшись на землю после долгого полета, пробормотал Ратмир. — Мы ведь и до моря не дошли еще.

— Как не дошли? — Притворно удивился Микула. — Гляди ж ты. А я грешным делом думал было, что мы с тобой не давеча, как пару — тройку ночей назад преодолевали вонючее, заросшее камышом, великое море. Я до сих пор ощущаю соль по всему телу.

— Ну и горазд же ты на шутки-прибаутки, Трубецкий. Прямо мочи нет. Не бывал я в этих краях. Все по рассказам и знаю. А то, что соль на теле осталась, так это только во благо. Знаешь, какова нынче цена на соль-то? Сотрешь ее с кожи, продашь и вмиг разбогатеешь.

— Ладно, ты тоже не промах, — миролюбиво ответил мастеровой. — Пойдем собираться?

— Пойдем, — согласился витязь.

Противоположный склон горы оказался не таким пологим. Зато отсюда можно было увидеть море, настоящее бескрайнее Русское море. Чернота воды была удивительна. Будто воду кто-то всесильный заменил на жидкую смолу. Именно такое сравнение со смолой казалось охотнику наиболее точным.

— Етить ты! — Не удержался Микула. — Вот это море! Небось, поширше самого Днепра-Славутича будет.

— Дубина ты, — усмехнулся воин. — Это море. Оно будет шире всех рек, хоть ты их вместе сольешь.

— Верю, Ратмир Михалыч, охотно верю.

Далеко внизу, у подножья гор светились огни. Такие маленькие, что казались обыкновенными светлячками. Где-то они гасли, а где-то продолжали гореть, несмотря на глухую ночь. Свежий прохладный воздух благоухал различными ароматами трав и цветов, вперемежку с запахом моря. Путникам, не ведавшим до сей поры всех прелестей южной ночи, казалось, будто они попали в некое тридевятое царство из сказок и былин.

Спустившись ближе к берегу, товарищи смогли разглядеть крепость, построенную на скалистом мысе. Несмотря на ночное время, внутри сооружения кипела жизнь. Стражники в неведомых доспехах прохаживались по стенам и башням, бряцая оружием и переговариваясь меж собой. Во внутреннем дворе горели несколько костров, вокруг которых расположились закованные в цепи люди. Воины то и дело прикрикивали на пленных, щедро раздавая последним тумаки.

В небольшой долине, за стенами крепости, среди невысоких глиняных домишек, пестрели разноцветные шатры кочевников, расположившихся лагерем у берега моря. Видимо в этих краях люди по ночам спать не привыкли, так как товарищи смогли разглядеть целые толпы народу, слоняющиеся взад и вперед по долине, пьющие, ругающиеся на непонятных языках, тискающие плачущих или, наоборот, смеющихся женщин.

— Не иначе кремль, ну, только не наш, басурманский, — произнес Трубецкий.

— Ага, но только туда мы не пойдем. Гляди, сколько там невольников в цепях. Не ровен час и мы к ним присоединимся.

— Боишься, Ратмир? — Серьезно спросил мастеровой.

— Нет, но у нас с тобой другой путь. Пойдем-ка лучше к лагерю, что в деревне. Там и охраны не видать, да и народец уж больно разношерстный. Сразу понятно, не войско стоит, а сброд. Авось затеряемся в гуще народу и разузнаем, что тут и как. Согласен?

Обогнув стороной стены крепости, путники спустились в лагерь и смешались с толпой. Здесь вблизи стало еще больше заметно, какой народ проживает на берегу моря. Тут были и половцы-кипчаки, и монголы-золотоордынцы, и русичи, и совсем уж непонятные люди, говорящие на незнакомых языках: смуглые, чернявые, но с круглыми, как у всех "нормальных" людей глазами.

Шатры оказались расставлены как попало. Где удобно, там и поставил. Узкие пыльные улочки могли быть запросто перегорожены какой-нибудь телегой, запряженной вечно голодными и ленивыми волами. Повсюду пахло навозом, едой и брагой. Ранее, опьяненные свежим горным и морским воздухом путники, теперь недовольно морщились, медленно продвигаясь в толпе.

Наконец, друзья заметили крепкое белое здание, возвышающееся над остальными, и направились к нему. Чутье не подвело. Это был трактир. Но обстановка внутри оказалась не многим лучше, чем на улице. Столы, лавки, углы и даже пол кишели пьяным людом. Чтобы пробраться к трактирщику, путникам пришлось изрядно поработать локтями и, то и дело смотреть под ноги, чтобы не споткнуться об упившихся вусмерть посетителей.

— Гой еси, хозяин, — притворно весело воскликнул охотник, обращаясь к трактирщику. — Ты хозяин?

Чернявый смуглый толстяк среднего роста и такого же возраста перевел мутный взгляд на Ратмира и произнес: "А?"

— Ты хозяин, говорю? — Уже громче повторил свой вопрос витязь.

Толстяк почесал затылок и задал встречный вопрос: "Рус?"

— Да, — кивнул охотник.

Чернявый обернулся и жестом подозвал к себе мальчишку лет двенадцати. После непродолжительной беседы, мальчик быстро закивал и повернулся к новым гостям.

— Да? Что вам нужно? — С легким акцентом поинтересовался мальчик.

— Как звать тебя, отрок? — Вмешался Микула.

— Я Петро, или Пьетро. Мой сеньор так меня называет.

— Сеньор?

— Ну, хозяин, — мальчик шмыгнул носом. — Так чего надо то?

— Ночлег надо, — раздраженно произнес витязь. — Спроси хозяина. Золото есть.

Петро быстро изложил суть сеньору. Тот небрежно оглядел товарищей и протянул трясущуюся от выпитого ладонь. Ратмир, молча, извлек золотую монету и передал хозяину трактира. Толстяк несколько раз укусил золотой, напрасно силясь его согнуть, и тут же расплылся в любезной улыбке.

— Стефано! — Воскликнул хозяин, хлопая себя ладонью по круглому животу. — Seguimi per favore!¹

Плотно заперев за собой дверь, путники облегченно вздохнули. Какое-никакое, а убежище на ближайший день им найти удалось. Микула подошел к окну и выглянул на улицу.

— Море по левую руку от нас, — серьезно отметил Трубецкий. — А коль так, то солнце встанет как раз с другой стороны.

— Но окно все же лучше законопатить, — добавил воин. — Давай друг, ты ж мастеровой.

— Да за милую душу, новгородец. Мне трудиться, как пьянице напиться.

Микула развязал Ратмиров мешок из медвежьей шкуры и принялся закреплять его поверх окна. В дверь тихо постучали.

— Поди разбойнички нагрянули, — сердито прошептал Трубецкий. — Увидали золото. Не отворяй, Ратмир.

— Куда деваться? — Вздохнул охотник и направился к двери.

На пороге стоял невысокий молодой мужчина, одетый в длинную до пят рубаху синего цвета, перетянутую красным поясом. Густые каштановые волосы и смуглая кожа выдавали в нем иноземца. Незнакомец слегка склонил голову и подался вперед, внимательно оглядывая комнату путников. Из-за его спины показался уже знакомый Петро, входя в покои и затворяя за собой дверь. Повисла тишина.

— Сеньор просил передать, — застенчиво начал мальчик. — Братьям в ночи не гоже появляться в городе без представления сеньору.

— Сеньор — это твой хозяин? — Усмехнулся витязь.

— Нет, нет, — замахал головой Петро. — Сеньор — это хозяин крепости. Он на-мест-ник.

— А что же сеньор — наместник сам об этом не скажет? — Продолжил ехидничать Ратмир, поглядывая на незнакомца.

— Нет, нет, — опустил глаза мальчишка. — Это не сеньор. Это его слуга. Он пришел, чтобы пригласить вас завтра вечером в крепость для знакомства с хозяином. Вы согласны?

— Что ж, мы там будем, — утвердительно кивнул охотник, посмотрев незнакомцу прямо в глаза.

Мужчина снова поклонился и вышел прочь из комнаты, на ходу бросая медяк в протянутые руки мальчика. Петро скрылся за дверью и поспешил вернуться к своим обязанностям помощника трактирщика.

— Что думаешь? — Первым нарушил молчание Трубецкий.

— Братья в ночи, — задумчиво произнес воин. — Кажись этот сеньор, ну который наместник, знает, кто мы с тобой на самом деле. Быстро они нас нашли. Мы же только здесь появились.

— Да, — согласился мастеровой. — А что такое на-мест-ник?

— А Бог его знает, — пожал плечами Ратмир. — Завтра и поймем.

Спускаясь вниз, путники дивились относительной тишине, не входящей ни в какое сравнение с шумом прошлой ночи. Трактир оказался практически пуст. Только за одним столом спал пьяный кипчак, видимо просто забытый своими едва ли трезвыми товарищами. Петро шустро орудовал метлой изо всех сил, стараясь избавиться от пыли и грязи, накопившихся за минувшие ночь и день. Хозяин, высунув от напряжения язык, клал один за одним мешочки с медяками на весы и делал записи в своем журнале доходов.

-O! Buona sera²! — Вскричал трактирщик, заметив товарищей.

Толстяк оказался в превосходном расположении духа. Он что-то продолжал лопотать, проворно кружась вокруг путников, пока те не скрылись за дверью. Летом темнеет поздно. Ратмир прижал ладонь к глазам, не в состоянии вынести боль от яркого света заходящего солнца, едва видневшегося за горами далеко на западе. И когда последний луч исчез, друзья еще долго смотрели ему в след. Каждый думал о чем-то своем.

— Пойдем в кремль? — Тихо спросил Трубецкий и зашагал в сторону возвышающейся над городом крепости.

Охотник был хмур. Весь день ему снились сны о бледном незнакомце. Мерзкие, противные сны. Только Ратмир не помнил подробностей. Мастеровой же, напротив, казался веселым и жизнерадостным. Он бодро шагал впереди, бессовестно глазея по сторонам и комментируя все, что считал любопытным для себя.

Улицы города опустели. Шатры, расставленные где попало еще вчера, словно растворились в воздухе вместе со своими хозяевами. Стояла тишина, нарушаемая только криками чаек да руганью стражников из крепости. И только несколько вещей напоминали о вчерашней ночи: запахи мочи, навоза, тухлой еды и выпивки, а также вид всего этого на улицах.

Ворота в крепость стояли открытыми, словно здесь никто не опасался внезапного нападения. Судить за это стражу и вправду было трудно. Вечерняя тишина города, гладкое спокойное море и теплый летний соленый воздух оказывали на людей умиротворяющее воздействие. Охранники у ворот только мельком взглянули на путников и продолжили неспешно обсуждать свои дела. Товарищи только прошли во внутренний двор, как тут же дорогу им преградил незнакомый воин.

— Chi voi?³ — Сердито прокричал мужчина.

Облачение воина показалось отдаленно знакомо охотнику. Поверх длинной железной кольчуги на нем был надет плотный стеганый плащ, окрашенный в белый и черный цвета. Ноги защищали разноцветные чулки, а голову — черный капюшон и блестящий полированный шлем. Страж выставил перед собой копье и повторил свой вопрос.

Вдруг одна из дверей, ведущих во внутренние покои крепости, распахнулась, и на пороге показался вчерашний гость. Мужчина что-то прокричал стражнику и жестом пригласил путников последовать за собой.

— Не мудрено, что он не хотел нас пропустить, — усмехнулся охотник. — Видел бы ты себя со стороны. Весь грязный и заросший, что твой медведь.

— Сам-то не лучше, новгородец, — рассмеялся Микула. — И даром, что из дружины князя.

Друзья проследовали по узким коридорам крепости, пока не очутились в мрачном зале. Единственным источником света здесь был горящий камин значительных размеров, что, впрочем, придавало помещению немалую толику уюта. Провожатый указал на два искусно вырезанных и отполированных сосновых стула и спешно удалился.

Мастеровой со вздохом присел, поглядывая на причудливые танцы языков пламени в камине. Витязь, напротив, остался стоять, осторожно озираясь по сторонам, готовый в нужный момент отреагировать на любой источник угрозы. Тишину зала нарушал только легкий треск горящих поленьев.

— Salve⁴, -Раздалось над головой у путников.

Ратмир резко повернул голову влево в поисках источника звука. Там, на верхней ступени лестницы, ведущей на следующий этаж крепости, стоял очередной незнакомец. Невысокого роста, худощавый, он словно утопал в роскошной синей котте⁵, ниспадающей чуть ли не до самих пят и украшенной вышитыми золотыми рыбками с изумрудами вместо глаз. Тяжелый золотой пояс, обрамленный рубинами и сапфирами, совсем не стеснял движения хозяина, а мягкие замшевые туфли с необычайно острыми носками придавали владельцу еще больший шарм.

Мужчина степенно направился вниз по ступеням, время от времени мягко поглаживая хорошо уложенные длинные волосы и аккуратную раздвоенную бородку. В зале по-прежнему стояла тишина. Мастеровой, даже как-то незаметно для себя, встал со стула и вытянулся перед предполагаемым хозяином крепости, таинственным на-мест-ником.

— Salve, — значительно тише повторил незнакомец. — Хотя где же мои манеры? Видно, что вы оба не знаете латынь.

Охотник был просто уверен, что мужчина, стоящий перед ним, некий чужеземец из тех смуглолицых, как и трактирщик. Вот только лицо этого незнакомца просто светилось бледностью в полумраке помещения. Да и речь мужчины, хоть и казалась вполне знакомой, но являлась все же какой-то чужой, непривычной уху новгородца.

— Имя мне Пэнфило. На вашем языке это означает..., — наместник спешно пригладил волосы на голове. — Это означает "Друг всех". Видите, я ваш друг.

Хозяин замка расплылся в широкой улыбке, разводя руки в стороны, обнажая тонкие пальцы, увешанные различными драгоценными перстнями. Микула продолжал глазеть на наместника, пока Ратмир спешно соображал, как себя правильно повести и что необходимо сказать в данный момент.

— Итак? — Черные брови Пенфило поползли вверх, в то время как улыбка плавно исчезала с бледного лица. — Чем я могу быть полезен?

— Мы... ,-раскрыл рот мастеровой.

— Мы, — перехватил охотник. — Мы из северного града Новгорода, идем в Царьград, что в Царстве Греков за великим Русским морем. Звать меня Ратмир Михайлович, а это товарищ мой — Микула Трубецкий.

Наместник плавно присел на один из стульев, поглаживая волосы на затылке. Воин последовал примеру хозяина крепости и, придвинув поближе другой стул, расположился слева от камина.

— Нам бы в Царьград попасть, наместник, — доверительно произнес Ратмир.

Пенфило нахмурился, ерзая на стуле.

— Я? Наместник? Разве я похож на глупого служаку-рыцаря? Никогда бы не хотел стать управляющим ни одной метрополии. Тем более такой, как Солдая⁶.

Хозяин, казалось, совсем разобиделся и, молча, уставился на пылающий в камине огонь. Микула ухмыльнулся и покачал головой, глядя на товарища. Ратмир почесал бороду и заново собрался с мыслями.

— Не серчай, Пенфило, — продолжил витязь. — Мы сами не здешние. Идем издалека. Не знаем тутошних порядков. Ты скажи, как тебя величать, а мы с товарищем уж не обидим.

— Я скромный купец, — на лице хозяина появилась лукавая улыбка. — И я родич. Прошу прощения за минутное помешательство. Просто жутко раздражает, что, порой, мне приходится подчиняться... Ну, или делать вид, что я подчиняюсь этому смертному барану по имени Понзио Орсо.

— Это он тутошний наместник? — Вставил вопрос Микула.

— Si, — кивнул Пэнфило. — А я обязан играть роль богатого купца, но на деле управлять всеми делами метрополии, то есть, колонии. Почему вы не представились мне по прибытию?

— А что же ты не объяснишь этому Орсо, кто в доме хозяин? — Проигнорировал вопрос собеседника Мастеровой.

— Да я бы мог легко разорвать этого вояку пополам, — глаза Пэнфило блеснули гневом. — Но совет дает четкие указания и не прощает ошибок. У нас есть золото, серебро, медь, постоянный приток свежей крови. На такие помехи, как Орсо, можно просто закрыть глаза. Итак?

— Мы не знали, кто владеет этими землями, — пожал плечами охотник.

— Дикая земля и дикие нравы, — тихо произнес собеседник, в который раз приглаживая волосы. — Я вам помогу. Но чем вы можете оплатить мои услуги?

— У нас есть золото и мы охотно с ним расстанемся, если ты нам поможешь, — улыбнулся воин.

— Ты сейчас говоришь, как истинный генуэзец, друг, — тотчас вступил в игру купец-вурдалак, потирая ладони в предвкушении барышей. — Сколько ты готов мне заплатить за переправу через море?

Ратмир поднялся, извлек из-за пояса мешочек и высыпал его содержимое на гладкое сиденье стула и произнес: "Хватит?"

Пэнфило цепким взглядом мигом сосчитал монеты и посмотрел на витязя.

— Здесь шесть монет, коих недостаточно даже, чтобы оплатить издержки по перевозке вас через море, — с горечью проговорил купец. — Очень жаль.

Ратмир поднялся, бросил пустой мешочек в огонь и прошелся взад-вперед по залу. Наконец, он присел на свой стул и покачал головой.

— Пэнфило, друг мой, — притворно мягко заговорил охотник. — Если мои волосы сплелись, борода отросла, а белая соль покрыла все тело, это еще не значит, что я живу блаженно и не знаю цен в этом худшем мире. За шесть золотых монет такой высокой пробы мы можем добраться не только до Царьграда, но и до самого Рима.

Микула недоуменно разглядывал обоих собеседников, напрочь утратив связующую нить беседы и торговли между двумя мастерами своего дела. Он только смог уловить едва заметную искру удивления и даже изумления, проскочившую в глазах генуэзца. Сути мастеровой так и не смекнул, но подсознательное чувство победы, заставило его широко улыбнуться.

— Да будет так, — произнес Пэнфило, недобро глядя на улыбающегося Трубецкого. — Вы покинете Солдаю завтра же на ближайшем корабле. Пока что вы можете остаться здесь в моей крепости и переждать следующий день. Я распоряжусь, чтобы вы не остались голодными в эту ночь.

— Благодарим тебя, добрый купец, — склонил голову Ратмир, провожая взглядом уже удаляющегося прочь генуэзца.

Следующей ночью товарищи, в сопровождении слуги генуэзца, бодро шагали по пыльной дороге в направлении городского порта. Погода выдалась великолепной. Полная луна, окруженная множеством звезд, освещала спящую Солдаю ровным серебристым светом. Где-то позади, на склонах гор раздавался протяжный и тоскливый волчий вой. Местные дворняги, забившись по темным углам, отвечали слабым трусливым поскуливанием.

Проходя мимо трактира, приютившего путников позапрошлой ночью, охотник замедлил шаг. На пороге сидел мальчик Петро, тоскливо уставившись взглядом поверх соломенных крыш соседних домов.

— Что же ты такой хмурый, малец? — Весело поинтересовался Ратмир.

Мальчик перевел пустой взгляд на витязя, затем отвернулся и всхлипнул.

— Али беда приключилась? — Воин повернулся и подошел к ребенку. — Хозяин твой тебя обидел?

— Нету больше хозяина! — Взорвался Петро рыданиями, размазывая слезы и пыль по чумазому лицу. — Сгинул Стефано!

— Ну, будет тебе, — растерялся Ратмир, приседая на корточки рядом с мальчиком. — Как так, сгинул?

— Как, как? Вот так! — Передразнил охотника Петро и разревелся с новой силой. — Куда ж мне теперь податься то?

— Ты это того, бросай хныкать, — неуверенно вмешался мастеровой, подходя поближе. — Ты лучше поведай нам, что стряслось.

— Он... он..., — ребенок потер глаза грязными кулачками и вздохнул. — Он пришел за полночь. Весь такой лохматый, аки чудище лесное...

— Как мы, поди? — Усмехнулся Микула.

— Тихо ты! — Шикнул витязь на мастерового.

— Из ваших, с севера он, — продолжил мальчик, всхлипывая и икая. — Ввалился в дом, что твой медведь. Чуть двери не вышиб. И сходу к хозяину. А тот как раз принялся монеты считать. Ну, этот, здоровый как зарычит: " Видал ли ты Микулу — холопа из города Трубецка?"

Воин плавно опустил руку на плечо мастеровому, словно ощущая страшную бурю, поднимающуюся у того в душе. Микула заскрежетал зубами, но смолчал.

— А хозяин то что? Не балакает по-нашему совсем. Стоит и лыбу тянет. Приглашает перекусить, чем Бог послал. Да только тот мужик и слушать не стал. Пуще прежнего зарычал: "Где Микула, свинья? Видал ты его окаянный, али нет?" А хозяин то плечами пожимает да улыбается.

За спинами послышалось нетерпеливое ворчание.

— Тихо ты, — рявкнул Ратмир, обернувшись к слуге-провожатому. — Продолжай, малец.

— Ну, а потом, тот здоровый хозяина как вдарит! Тот к самой стене отлетел, на пол повалился и дух вон. Кровищи набежало. Я пол дня отмывал. Тут еще стражники приходили, все допытывались, кто и что... Все уши помяли.

— Ты не отвлекайся, Петро, — мягко произнес Микула. — Когда тот мужик твово хозяина двинул, что потом было?

— Ну, знамо дело, ушел он, — мальчик удивленно посмотрел на Трубецкого, поднимая полные слез глаза.

— А ты где был, раз все видал? — Поинтересовался воин.

— Да я как раз в дальнем углу хаты квашеную капусту собирал, кою, намедни, один хмельной господин пораскидал. Больно воняла она. А как только тот зверюга к нам пожаловал, я под столом и схоронился. Больно лютым мне гость тот показался. Небось, сам нечистый заходил.

Мальчик рьяно принялся осенять себя крестным знамением.

— И все, что знаешь? — Спросил Микула, переводя взгляд на Ратмира.

— Все, — перестал креститься мальчик. — А нет! Он когда уже уходил, глянул в мою сторону. Лютый это взгляд, не человечий. Говорю же, нечистый то был. А Микуле тому явно не сдобровать, коли тот хмырь его отыщет. Вы часом не знаете, что за Микула?

— Да бес его знает, — резко ответил охотник. — Нынче всякого люду полно по земле шатается.

— Ну, ты, малец, бывай, — пробормотал мастеровой и потрепал Петро по волосам. — Береги себя.

— А может я с вами? — В голосе мальчика звучала надежда.

— Прости, брат. Нельзя тебе с нами, — серьезным тоном проговорил витязь и зашагал прочь от трактира.

Трубецкий виновато улыбнулся мальчику и поспешил вслед за товарищем.

— Знаешь, Ратмир...

— Потом, все потом, — тихо ответил воин, поглядывая на идущего рядом генуэзца.

В порту ночью, в отличие от сонного города, кипела работа. Босые загорелые матросы заканчивали погрузку тяжеленных тюков с различным добром на одно из пришвартованных у каменной пристани судов. Темные волны плавно разбивались о, сложенный из гранитных глыб, пирс, бурля и вспениваясь, рассыпая повсюду мелкие, почти невидимые соленые брызги. Омрачал свежесть ночи у берега моря только неистребимый запах сушеной рыбы и смолы.

Путники поднялись на борт корабля вслед за своим провожатым. Генуэзец что-то сказал пожилому мужчине и, спустившись по трапу, поспешил назад в город, скрывшись за одной из портовых построек. Ратмир посмотрел на старика. Первое мнение оказалось ошибочным. Перед товарищами стоял вовсе не пожилой человек, а скорее всего потрепанный жизнью, но все еще крепкий и пышущий здоровьем опытный мореход.

— Buona notte, signores⁸ — хриплым, но все же сильным голосом произнес мужчина.

Товарищи кивнули в ответ, разглядывая палубу судна.

— Mi chiamo Giovanni⁹, — Тыча себя пальцем в грудь, несколько раз повторил моряк.

— Джованни? — Неумело повторил Микула.

— Si, — Закивал мужчина в ответ и широко улыбнулся, обнажая черные редкие зубы.

— Ладно, Джованни, ты тут за старшого будешь? — Мастеровой нагло разглядывал моряка.

Все сходилось к тому, что именно Джованни является если не хозяином судна, то, по крайней мере, старшим среди всей полуголой своры матросов. Об этом свидетельствовал его, пусть и поношенный, но довольно изысканный наряд.

Красная льняная котта, расшитая желтой бахромой на рукавах и подоле, доходила ему до колен и слегка скрывала коричневые чулки, которые переходили в черные потертые замшевые башмаки. Коричневый, явно под цвет чулок плащ, собранный медной брошью на шее, за спиной заканчивался на уровне лопаток и, также как и котта, был расшит желтой бахромой. Небольшая старенькая, но некогда дорогая шапочка из синей парчи, покрывала лысую голову моряка и лишь седая жидкая бородка с вкраплением черных волосков, выдавала в мужчине некогда жгучего брюнета.

На загорелом обветренном лице с узко посаженными карими глазами выделялся только большой длинный нос. Телом же Джованни был крепок, хоть и сильно худощав. Бросался в глаза и его необычно большой живот, явно не соответствовавший столь сухому телу. Но, скорее всего, просто давал о себе знать достаточно почтенный возраст морехода.

Тем временем, погрузка судна закончилась, и матросы бросились отвязывать швартовы. Наконец паруса наполнились свежим ветром и корабль, плавно покачиваясь на волнах, устремился в открытое море. Возвышающаяся на скале крепость, сонный город и гранитная пристань стали отдаляться.

Ратмир повернулся к Микуле и уже было раскрыл рот, чтобы обсудить с товарищем убийство трактирщика, но краем глаза заметил шевеление на пристани. Взглянув на пирс, воин разглядел высокую темную фигуру человека, стоящую на, затертых сотнями ног, гранитных плитах пристани Солдаи.

— Гляди, Трубецкий, кто это там стоит? Богатырь прямо таки.

Мастеровой повернулся и замер на месте. Видя перемену в поведении товарища, охотник напрягся и, молча, продолжил следить взглядом за таинственной фигурой на берегу.

Между тем, громила, стоящий на пирсе, задрал голову к небу и взвыл по-волчьи.

— Закрой пасть, собака! — Раздался крик Микулы.

Витязь перевел непонимающий взгляд на товарища.

— Верни то, что принадлежит мне, холоп! — Голос незнакомца на миг заглушил шум воды.

Трубецкий злобно оскалился.

— От меня ты ничего не получишь! Пошел прочь, смердящий упырь!

Охотник положил руку на плечо друга, крепко сжимая пальцы.

— Да отстань, новгородец. Не до тебя сейчас, — сквозь зубы процедил мастеровой и дернулся, чтобы избавиться от захвата.

Воин, молча, отступил назад. В это же время громила резко повернулся и зашагал по направлению к городу, всем своим видом показав, что словесная перепалка на расстоянии окончена. Судно уходило все дальше и дальше от берега.

— Ступай, ступай! — Бросил Микула в след незнакомцу, тяжело вздохнул и поглядел на попутчика.

Охотник всем своим видом показывал, что немедленно желает получить ответы на возникшие вопросы. Нахмурившись, он прошелся взад — вперед по палубе, а затем, скрестив руки на груди, молча, уставился на тающие очертания скал вдалеке за кормой корабля.

— Ратмир, я и сам мало ведаю, что стряслось. Я скажу все, что знаю, только чуть погодя. Гляди, тут вся матросня собралась на нас поглазеть, — прервал молчание мастеровой.

Воин поглядел на Джованни. Оказалось, старый моряк все время находился всего в паре шагов от товарищей, настороженно наблюдая за перебранкой.

— Будь спокоен, отец, — витязь нашел в себе силы улыбнуться и небрежно махнуть рукой. — Всяко бывает.

Джованни робко улыбнулся в ответ, наконец, взял себя в руки, повернулся к застывшим в молчании подчиненным и ловко включился в привычную работу, щедро раздавая пинки направо и налево, и приправляя свои действия отборными ругательствами на неведомом Ратмиру с Микулой языке.

1. Seguimi per favore (итал.) — Следуйте за мной, пожалуйста.

2. Buona sera (итал.) — Добрый вечер.

3. Chi voi? (итал.) — Кто вы?

4. Salve (лат.) — Приветствую.

5. Котта — туникообразная верхняя одежда с узкими рукавами.

6. Солдая — итальянское названия современного города Судак (Крым).

7. Si (итал.) — Да.

8. Buona notte, signores (итал.) — Доброй ночи, сеньоры.

9. Mi chiamo Giovanni (итал.) — Меня зовут Джованни.

Ратмир. Вампир Средневековья. Глава 11.

— И тут он на меня попер, — неуклюже вскарабкиваясь с ногами на лавку, воскликнул мужчина. — Глазищи размером с куриные яйца. Красные от крови и такие злые, что даже у меня волосы вздыбились.

— Да хорош тебе заливать, Воробей, — усмехнулся, сидящий напротив, грузный мужлан, лениво ковыряясь пальцем в зубах. — Кого ты там встретил на сей раз? Вриколакоса? Эй, трактирщик! Этому больше не наливать!

— Не веришь, Мокий? А я и не сомневаюсь. — Обиделся Воробей, усаживаясь на место, поддерживаемый соседями по лавке. — Конечно, не веришь. Ты окромя своих свиней ничего не видал за всю жизнь. Только и знаешь, что в своей мясницкой лавке торчать, да честным людям тухлое мясо втуривать.

— Ты, пташка, чирикай, да не больно-то забывайся, — Злобно прорычал Мокий, меняясь в лице — Меня, почитай, весь город знает. И товар мой всегда лучшего качества.

— Ну, будет вам собачиться, — миролюбиво произнес сидящий по правую руку от мясника старик. — Про вриколакосов я, значится, и сам слыхивал, да воочию не видал. Ты, Мокий, не сердись. Вот дослушаем Воробья, а потом и спросим с него: то ли он нам байки травит, а то ли нет.

— Так я это, и говорю, — снова оживился рассказчик. — Нос у него — рыло, а пасть как разинул, тут я и струхнул. Ну, не то, чтобы очень, но зябко как-то стало, не по себе. Зубищи то у него поболее волчьих будут. Вот точно как у басилевсовых диких зверей: у львов или тигров. Сам лохматый и росту с колонну, не меньше. Одежда разорвана, а кожа поросла серыми волосами. Ноги... Ну, не то, чтобы совсем ноги. Копыта. Во, точно! Копыта!

— Какие еще копыта? — Мясник Мокий громко рыгнул. — Ты нам про вриколакоса вещаешь, али уже про беса адского? Тьфу, не к ночи помянутого.

— Да если бы я своими глазами его не увидал, сам бы не поверил. Но ты насмехайся, Мокий. А коли повстречаешь такую страхолюдину, тот час обделаешься, — огрызнулся Воробей, отхлебывая вино из глиняной кружки. — И тогда я вдоволь потешусь над тобой.

— Ладно, ладно, — отмахнулся мясник. — Чирикай дальше.

— Встала эта... м... зверюга супротив меня и говорит по-нашему: 'Пахис, я закусаю тебя до смерти'.

— А кто такой Пахис? — Снова прервал рассказ Воробья Мокий.

— Знамо дело. Воробья нашего в детстве Пахисом прозвали, — заметил старик. — Али ты, Мокий, думал, что нашей 'птичке' имя Воробей мамка с папкой дали?

— А мне почем знать? — Ощерился мясник. — Всяко бывает.

— Так мне сказывать дальше, али нет? — Громко спросил Воробей, делая очередной глоток вина.

— Давай, — улыбнулся старик.

Харчевня продолжала шуметь десятками пьяных голосов. Споры, ругань, громкий смех и горький плач, моряцкие, военные и просто застольные песни — все смешалось в один общий гул, заточенный среди четырех обшарпанных каменных стен. Ратмир в одиночку сидел за большим грубо сколоченным деревянным столом и безразлично глядел в кружку с кислым мариотиком, вслушиваясь в рассказ Воробья. Не то, чтобы витязя слишком забавляли бредни закадычного пьянчужки, но так можно было отвлечься от общего шума и мерзких запахов дешевой портовой харчевни. Деваться было некуда. Ратмир ждал.

Двери распахнулись, впустив в душное помещение немного свежего морского воздуха, и в харчевню вошел Микула. Оглядевшись по сторонам, он направился прямо к столу товарища, бесцеремонно расталкивая подвыпивших гуляк на своем пути и не обращая никакого внимания на их возмущенные возгласы.

— О чем задумался? — Радостно воскликнул мастеровой, плюхаясь за стол напротив Ратмира.

— Ты узнал место? — Ответил вопросом на вопрос Ратмир.

— Ясное дело. — Микула жестом приказал хозяину харчевни принести кружку вина. — Пришлось помотаться, но я нашел. Здесь недалече, у стен, рядом со Стаурионом¹ . А ты что все на другой стол поглядываешь?

— Да я... — Рассмеялся охотник. — Сказ одного мужика, именуемого Воробеем, слушаю.

— И что сказывает? — Безразлично поинтересовался мастеровой, заглядывая внутрь принесенной кружки с мареотиком² . — Смердит, зараза!

— Про вриколакосов. Да так вещает, так старается. Вот только не все за столом ему верят.

— А кто такие эти вриколакосы? — Заинтересовался Микула.

— Ну, ты даешь, братец! — Витязь хлопнул ладонями себе по коленям и затрясся от хохота. — Это ж мы с тобою, чудила. На ихнем наречии слово 'вриколакос' означает упырь, кровопийца. Аль ты не знал?

— Неа, — пожал плечами мастеровой.

— Как долго ты живешь в городе Константина, Микула? — Борясь со смехом, выдавил Ратмир. — Почитай двадцать годков набежит. А каким был дремучим, таким и остался.

— Так может нам этому Воробью перья сосчитать? Чтобы он не болтал лишнего. — Не обращая внимания на издевки товарища, прошептал Микула.

— Не... — улыбнулся охотник. — Судя по его рассказу, о сородичах он знает ровно столько, сколько ты о жизни басилевса Константина — основателя сего великолепнейшего града. Иными словами: ничего.

— Грамотей, — фыркнул мастеровой, осмотрелся, вылил содержимое своей кружки под стол, встал и направился к выходу.

Вдоволь насмеявшись, витязь погасил свечу, стоящую на столе, медленно поднялся и пошел за товарищем, на ходу бросая несколько монет хозяину, будто совершенно случайно появившемуся возле дверей харчевни.

— Чего копаешься? — Не оглядываясь, бросил Микула. — Весною рано светает.

— Не ворчи, братец, — весело отозвался Ратмир, ловко запрыгивая в седло молодой гнедой лошади. — Пошла, Сорока.

Дверь харчевни с треском и грохотом распахнулась, слетела с верхних петель и повисла, перекрыв дверной проем. На мощеную улицу выскочил Воробей. Рубаха на нем оказалась разорвана, а нижняя губа сильно кровоточила. Мужчина споткнулся, грохнулся на мостовую, задергал руками и ногами, силясь встать, поднялся и рванул вверх по улице, прихрамывая и описывая пьяные полукруги по дороге.

— Стой, падаль! — раздался разъяренный вопль.

Срывая повисшую дверь с петель, на улицу вылетел Мокий. Лоб мясника был рассечен. Кровь струилась по лицу, застилая глаза, стекая по круглым щекам и пухлому широкому носу прямо в рот.

— Иди сюда! — Ревел Мокий, отплевываясь и фыркая, пуская кровавые пузыри. — Я все одно тебя найду!

— А вот хрен тебе, свинья! — Отозвался Воробей, отбежав на безопасное расстояние и переводя дух. — А если и так, я снова разобью кружку на твоей тупой балде. Бывай.

— Да я тебя удавлю, блоха, тварь! — Мокий рванул в сторону обидчика, оставляя позади себя кровавые капли на дороге. Воробей вскрикнул и помчался прочь.

— А наш Воробушек не лыком шит, а Ратмир Михалыч? — Весело проговорил мастеровой, когда пьянчужка с мясником скрылись за поворотом. — Даром, что щуплый, аки воробей, а такому борову жбан разбил.

— Точно. — Согласился охотник. — Но теперь если он попадется в руки мяснику, тот из него отбивную сделает, как пить дать. Полезай на коня. Поехали.

Ехали молча. Доверившись своей гнедой Сороке, витязь прикрыл глаза, вдохнул соленый морской воздух, который принес легкий ветерок со стороны залива под названием Золотой Рог. Именно сюда, в этот самый залив, примерно двадцать лет назад, товарищи прибыли на судне, капитаном которого служил пожилой, но крепкий моряк Джованни. Он работал на иноземного сородича из Солдайи, выдающего себя за богатого купца из далеких государств, где Ратмир с Микулой никогда не бывали.

Плавание оказалось невероятно тяжелым. Теснота трюма, вечная вонь и качка не входили ни в какое сравнение с голодом, который испытывали путники. Но, как оказалось, Джованни был не обычным смертным, а посвященным, то есть знал тайну родичей и старался, как мог, чтобы услужить своим пассажирам.

Однажды, среди белого дня, крышка трюма распахнулась. По лестнице спустился капитан, волоча за собой связанного по рукам и ногам молодого матроса. Джованни поклонился, глядя в темень трюма и, молча поднялся на палубу. Больше никто из живых паренька не видел.

В портах восточного побережья Русского моря, где суда пополняли провиант и пресную воду, капитан, похоже, намеренно задерживался на ночь, зная, что его пассажиры не откажутся 'размять ноги' на берегу. И вот, наконец, корабль вошел в залив и причалил у одного из множества пирсов Царьграда. Товарищи нетерпеливо ждали наступления ночи, чтобы обрести возможность воочию увидеть город.

Ни подробные рассказы отца, ни собственное воображение не смогло бы передать все величие старинного могучего града Константинополя — вотчины императоров. Выйдя на палубу, товарищи разинули рты. Множество кораблей пестрели разноцветными парусами слева и справа от судна Джованни. Сотни пирсов и портовых построек, заваленных до отказа тяжеленными тюками с различными товарами со всех концов света. Тысячи людей, не смотря на поздний час, находились в порту. Кипела работа.

И над всем этим возвышались громадные каменные стены, которым, казалось, нет конца. Огромные костры на каждой из мощнейших башен разгоняли мрак и создавали зарево в небе на многие версты вокруг. Но и это, как оказалось, еще не все. Если приглядеться, то за стенами можно было бы заметить гигантские золотые купола церквей. Свет костров играл на позолоте различными оттенками. Православные кресты, венчавшие купола, как по волшебству, сияли так ярко, словно невероятных размеров лампады.

Ратмир ткнул пальцем Трубецкого в живот и взглядом указал, куда тому необходимо было посмотреть. Мастеровой присвистнул и обратился к товарищу: 'Думаешь по нашу душу, Ратмир Михалыч?'

— Пес его знает. — Охотник пожал плечами. — Поживем-увидим.

Тем временем в направлении друзей спешно семенил богато разодетый мужчина в окружении шести тяжеловооруженных солдат. Воины бесцеремонно расталкивали всех, кто попадался на пути, ловко орудуя тупыми концами длинных пик. Доставалось и портовым грузчикам, и сошедшим на берег морякам, и мелким купцам, самостоятельно стерегущим от воришек свой небогатый скарб, и проституткам, слетевшимся к вновь прибывшему судну. Наконец, процессия остановилась в нескольких шагах от того места, где стояли витязь и мастеровой. Солдаты, демонстрируя отличную выучку, тот час замерли, направив пики остриями к небу и поставив перед собой громоздкие овальные щиты.

— Мое почтение, — мужчина немного подался вперед, и, не покидая защитного круга, состоящего из охраны, заговорил тонким, почти женским голосом. — От лица дожа сего славного и старинного града и его окрестностей, рад приветствовать вас, благочестивые господа. Осмелюсь напомнить существующие правила для всех, живущих под луной, что каждый новоприбывший обязан считать своим долгом тот час же явиться ко двору достопочтенного дожа и представиться ему по всем канонам и обычаям.

— Я, конечно, уразумел только самую малость из всего, что он налопотал, — Трубецкий обратился к товарищу. — Но знамо одно, что по-нашему он кумекает будь здоров.

Ратмир прекратил внимательно разглядывать облачение и вооружение солдат и посмотрел на приветствующего их мужчину. Незнакомец казался забавным коротышкой. Множественные слои богато расшитой одежды совершенно скрывали его фигуру, теперь, напоминающую круглый шар. Куцая светлая бородка на пухлом лице и совершенно гладкая блестящая голова только придавали его облику еще большую комичность.

— Звать тебя как? — Ласково улыбнулся витязь.

— А-Алексий, — судя по всему, мужчина не ожидал такого вопроса. Достав из рукава белоснежный шелковый платок, он наспех вытер мигом вспотевший лоб.

Охотник продолжал улыбаться. В его мозге уже четко отпечаталась мысль, что встретивший их коротышка прекрасно понимает, кто стоит перед ним и до ужаса боится, не смотря на вооруженную охрану.

— Что ж, веди Алексий нас к своему дожу, раз такой обычай...

— Гроза будет, дружище, — пробормотал мастеровой, шумно втягивая носом воздух.

— А? — Ратмир покачнулся в седле. Он не заметил, как полностью погрузился в воспоминания.

— Гроза, говорю, будет, — нетерпеливо повторил Микула. — Чуешь, как дождем пахнет? Нынешняя весна уж больно дождливой выдалась. То и дело заливает. Спасу нет. Народ потом аки лягушки по улицам скачет. Но коли иначе посудить, то дожди — это весьма хорошо. Посевы не сохнут, всякие там оливки-маливки плодятся, люд не бедствует. Ну и пыль уличную прибивает. Я, знаешь ли, братец, хоть и не шибко дышу, да только пылюку нюхать тоже не люблю.

— Долго ехать еще? — Прервал собеседника витязь.

— Да не, — мастеровой ничуть не обиделся, кивком головы указывая на стоящую по правую сторону улицы церковь. — Как только завернем за церковным двором и проедем пару-тройку домов, будем аккурат на месте.

— И что на сей раз предстоит сделать? — Вяло поинтересовался охотник.

— А мне почем знать? — Воскликнул Микула, глядя прямо перед собой. — Сей же час и узнаем.

Несмотря на утопающий в темноте переулок прибрежного района Стаурион, товарищи безошибочно разглядели человека, который скрывался за стволом раскидистой ивы, нависшей над глухой стеной одного из жилых домов.

— Ну? — Грубо пробасил витязь. — Поди сюда.

Незнакомец вздрогнул, считая себя успешно укрывшимся от чужих глаз, немного помешкал, затем медленно вышел на середину улицы.

— Излагай давай, — мирно произнес мастеровой, слезая с вороного коня по кличке Эмир. Так его, еще жеребенком, нарекли купцы на торгах, то ли в честь мусульманских эмиров, а то ли, наоборот, в насмешку над ними. Микуле до этого не было никакого дела. Но конь оказался на редкость быстрым и выносливым. Даже Ратмир порой поглядывал на него с нескрываемой завистью. Иными словами, Микула был рад успешному вложению.

— О, претемнейшие и превеликие господа! — Незнакомец бросился на колени к ногам друзей. — Осмелюсь доложить вам, богоподобнейшие, что я, будучи рьяным слугою, испытал множество лишений и горестей, но таки сумел отыскать место означенное, чем выполнил волю моего претемнейшего и всемогущего хозяина.

— Вот те на! — Мастеровой бесцеремонно почесал зад, затем ухватил незнакомца за длинные жидкие патлы и рывком поднял с колен. — По существу излагай, не то съем. Понял?

Слуга быстро закивал, сглатывая слюну. Микула рывком отбросил его назад к стволу ивы и присел рядом на корточки.

— Я-я-я... изрядно помотавшись по городу, — от страха незнакомец начал заикаться. — П-п-потратив уйму времени и средств, об-об-обнаружил-таки место, где обитает сын ночи.

Насмерть перепуганный слуга готов был поклясться, что глаза нависшего над ним Микулы на миг ярко сверкнули алым светом в темноте.

— Н-н-но знамо дело, что с-с-сей вриколакос не чета вам, всетемнейшие господа и не чета моему всемогущему хозяину. Ибо есть он порождение бе-бе-бесовское, мерзкое и зловредное. П-п-посему, хозяин велит его изничтожить и очистить с-с-славный город Константина от таковой скверны.

— А более хозяин тебе ничего не велел? — В голосе мастерового звучали нотки лукавства. — Не велел ли твой все... всетеменный, тьфу ты, в общем, монеты давай.

— К-к-конечно-конечно, благороднейшие из благородных, — снова затараторил слуга, трясущимися руками вытаскивая из-за пазухи туго набитый кошель. — Это за-за-задаток. Всещедрейший обещал дать поболее, как только с бе-бе-бесовским отродьем будет покончено.

Микула взял протянутый кошель и повесил себе на пояс. Затем он помог встать слуге, играючи отряхнул тому одежду и дал сильного пинка. Мужчина взвыл от боли и рванул прочь по улице, оставляя за собой лишь фонтанчики пыли на утрамбованной сотнями тысяч ног дороге.

— Пошто так жестоко с ним? — Подал голос охотник. Во время короткого допроса он молча стоял в стороне, держа под уздцы лошадей.

— Ах, чтоб неповадно было, — сердито проворчал Микула. — Слыхал, Ратмир, как он нас величал: всетеменешные, да всепревеликийшие?

— Всетемнейшие и превеликие, — рассмеялся витязь. — И что с того?

— А то, братец, что знавал я таких, как он. Лопочут в лицо, будто мед разливается, а повернешься к таким спиною, нож по локоть воткнут и на убиенное тело плеваться будут. По вине таких вот смердов-подлабузников и Глаша, голубка моя, жизни лишилась. Али ты думаешь, что не прав я?

— Прав, друже, прав, — спокойно подтвердил Ратмир, привязывая лошадей к толстому стволу ивы. — Пора за дело.

Где-то далеко на западе сверкнула молния. Товарищи с разбегу взобрались на стену и, под раскатистый грохот грома, спрыгнули в сад перед небольшим двухэтажным каменным домом. У входа стоял невысокий щуплый стражник в кожаных доспехах с бронзовыми наплечниками. Он приставил каплеобразный серый деревянный щит и укороченное копье к стене дома и усердно крестился, глядя в разрываемое яркими сполохами небо.

— Обойдем, — процедил сквозь зубы охотник.

Но Трубецкий уже рванулся к крыльцу, на ходу обнажая кривую монгольскую саблю. При свете горящей у входа лампады, Ратмир видел, как расширяются от удивления глаза нерадивого стражника. Быстрый взмах и мужчина обеими руками закрыл лицо. Из-под пухлых коротких пальцев хлынула кровь. Микула взмахнул саблей снова и полоснул стражника по правому бедру. Некогда светло-синие штаны мужчины темнели на глазах, принимая грязный коричневый оттенок. Пошатнувшись, стражник рухнул у крыльца.

— Когда же он научится слову 'дис-цип-ли-на'? — Витязь закатил глаза.

Огромная туча, нависшая над ночным городом, наконец, раскрыла свои недра и разродилась мощным майским ливнем. Ратмир укоризненно поглядывал на товарища. Тот стоял у двери в дом, опустив глаза и виновато улыбаясь. На мощеной каменной дорожке лежало неподвижное тело стражника. Крупные капли дождя, перемешиваясь с кровью убитого, быстро заполняли щели, между плитками. На сером щите, оставшимся стоять у стены, хищно скалилось лицо женщины со змеями вместо волос.

-Только после тебя, — мастеровой приоткрыл дверь, приглашая товарища войти первым.

Витязь помахал кулаком у самого носа Микулы, сплюнул и перешагнул порог. В свете масляных лампад друзьям предстал небольшой зал самого заурядного городского дома. Каменный пол за многие годы службы приобрел черный, почти угольный цвет. Стены, покрытые наполовину облупившейся мозаикой, старый резной деревянный стол с восемью стульями и стекла в интерьере свидетельствовали о том, что хозяева дома некогда, может, и были зажиточными гражданами, но эти времена давно прошли.

— Наверх? — Трубецкий преданно смотрел в глаза товарищу.

Вместо ответа Ратмир неслышно достал меч из ножен и кошачьей походкой направился вверх по лестнице, ведущей на второй этаж. Услышать хоть какой-нибудь посторонний шорох из глубины дома ему мешал шум дождя с улицы. Охотник подкрался к единственным дверям второго этажа и прильнул к ним ухом. Через мгновение он сделал шаг назад, ругаясь про себя. Дождь стучал по железной крыше так сильно, будто добрая сотня умелых барабанщиков на поле битвы. Мастеровой хлопнул друга по плечу, показывая кулаком на закрытую дверь.

— Нет, — прошептал Ратмир. — Тихо.

Витязь слегка толкнул дверь в надежде, что она не заперта. Идея оказалась хорошей, так как в следующий миг, с оружием наготове, они уже стояли в хозяйской опочивальне. Кровать, расположенная напротив окна, закрытого железными ставнями, была пуста. В углу комнаты находился дубовый письменный стол с декоративными ножками, стилизованными под львиные лапы. За ним, склонившись над пергаментом, сидел человек.

— Кто вы такие? Что вам здесь нужно? — В голосе хозяина дома не было ни единой нотки страха или удивления. Одетый в ношеный, некогда дорогой скарамангий³ , он сверлил неожиданных гостей маленькими поросячьими глазками из-под черных толстых бровей. Густая борода скрывала практически все его лицо, плавно переходя в курчавую темную шевелюру с легкой залысиной на темени. Мужчина медленно поднялся из-за стола.

— Давай! — Рявкнул витязь, бросаясь на бородача. Он не испытывал сомнений в том, что это и есть хозяин дома, тот самый 'бесовский и зловредный' вриколакос, о котором говорил информатор.

Ратмир несколько раз описал круг мечом в воздухе, прежде чем, наконец, нанести удар. Но к своему удивлению обнаружил, что хозяин умудрился выхватить стилет из рукава и ловко отвести им острие меча противника. Другой рукой он с силой ударил по столешнице, разнося всю некогда массивную конструкцию в труху. Витязь замешкался.

— Ох, — тихо вздохнул удивленный и замерший на миг мастеровой.

— Давай, Микула, бей!

Ратмир снова замахнулся и попытался нанести секущий удар по груди противника. Но тот отскочил спиной к стене, выставляя перед собой стилет. Сквозь густую бороду промелькнул белый оскал острых клыков. Трубецкий взмахнул саблей и тут же угодил на умелую защиту.

— Н-е-е-ет, варвары. Вам так просто меня не достать.

Ратмир изловчился. Всего краткого мига хватило охотнику, чтобы вонзить свой меч под ребра бородачу. Тот взревел и схватился за бок левой рукой. Ратмир уже было собрался нанести следующий удар, но тут мужчина рванулся прямо на Микулу и, сбивая того с ног, пронесся через комнату к запертому окну. От первого удара кулаком, ставни затрещали, от второго — разломилась напополам левая створка. Третьего удара не последовало.

— Ар-р-р-р! — Взревел бородатый, сраженный ударом меча под лопатку. Он медленно сполз на колени, булькая и харкая густой темной кровью. Его маленькие глазки сверкали лютой неподдельной ненавистью. Но в них не было страха.

Витязь размахнулся и снес голову противника. Тело хозяина дома, из которого плескал кровавый фонтан, задергалось в конвульсиях и, наконец, застыло на персидском ковре, покрывавшем пол. Стилет выпал из раскрытой ладони, утопая в густом ворсе. Голова же откатилась к кровати и, словно с укором, поглядывала на своих убийц стеклянными глазами. Через некоторое время останки бородача почернели и обратились в прах. Дело было сделано.

Притворив за собой дверь, спутники вернулись в заливаемый сильным майским ливнем сад, обошли стороной мертвое тело стражника и перемахнули через забор. Норовистая Сорока брыкалась и фыркала, разбрызгивая густую слюну вперемежку с дождевой водой. Лошадь явно нервничала из-за мощных раскатов грома. Эмир же стоял как вкопанный, всем видом показывая свое благородное превосходство перед гнедой кобылой. Вскочив на лошадей, товарищи поспешили покинуть место расправы над бородачом и пустились галопом по переулку...

Ратмир, кутаясь в промокший до нитки шерстяной плащ, неуклонно следовал за Микулой, не упуская круп вороного из виду. Снова вспомнилась первая ночь в Константинополе, когда друзей, пребывающих в шоке от увиденного великолепия, сопровождал лысый коротышка Алексий. Кто бы мог подумать, что этот город станет для них новым домом на долгие годы.

По пути Ратмир не переставал коситься на конвоиров с каменными лицами, изучать весьма достойное качество их доспехов и оружия. Мастеровой же тот час вспомнил свое ремесло, живо делился впечатлениями с другом касательно необычайного вида зданий по обеим сторонам мощеной камнем улицы. Тут были и глухие фасады домов с небольшими балкончиками, оплетенными вьюном и диким виноградом, и высокие заборы монастырей, скрывающие золоченые купола, и множество зданий, видимо чиновничьего характера, с прикрепленными над входными дверями табличками. Что на них написано друзья не понимали, да и не предавали этому значения. Слишком уж много было впечатлений для первой ночи.

Процессия вышла на освещенную широкую улицу, в конце которой возвышалась целая череда высоких дворцов и огромная церковь со множеством куполов, которую путники заметили еще, будучи в порту. И снова, несмотря на глухую ночь, улица была полна народу. Тут были и богачи в роскошных разноцветных нарядах, и стражи с ореховыми дубинками на поясах, и торговцы, стоящие за прилавками рыночных шатров. На холодных камнях мостовой лежали нищие калеки. Они протягивали руки прохожим, в надежде получить монетку. Стоял невообразимый гомон, напомнивший Ратмиру гул пчелиного роя.

Немного не дойдя до конца улицы, Алексий свернул в один из переулков. Оглянулся. Жестом указал последовать за собой. Миновав несколько высоченных фасадов, процессия внезапно остановилась перед бронзовыми резными воротами. В тот же миг они распахнулись, и в образовавшемся проходе показался смуглый стражник с густыми черными усами. Не говоря ни слова, он пошел по мощеной белым мрамором дорожке, которая вела к крыльцу роскошного трехэтажного особняка. Вокруг благоухали цветы.

Конвой из шести солдат остался за воротами. Молчаливый стражник обогнул весело журчащий фонтан, поднялся по ступеням и распахнул дверь перед новоприбывшими. Алексий поспешил вовнутрь, приглашая последовать за собой Ратмира с Микулой. Страж вошел последним, прикрыв оббитую железом массивную дверь.

— Эко диво! — Разинул рот мастеровой, оглядывая помещение. — Такого, небось, и в княжеских палатах самого Новгорода нет.

— Не устал удивляться? — Безразлично ответил Ратмир. Он лукавил, будучи сам поражен увиденным до глубины души. Великолепие Царьграда превзошло любые, даже самые смелые ожидания. Охотник мысленно согласился с предположением товарища, но постарался напустить на себя как можно больше важности, не подавая виду, что тоже впечатлен.

Пол особняка покрывала разноцветная мозаика с вкраплениями из полудрагоценных камней. Они искрились в лучах лунного света, проникающего сквозь прямоугольное отверстие в кровле. Прямо под ним находился мраморный резервуар, наполовину заполненный дождевой водой. Стены покрывала еще более сложная мозаика, изображающая каких-то неведомых путникам святых в различных благочестивых позах и с обязательными золотыми нимбами над головами.

В глубине зала находился длинный резной стол из слоновой кости с позолоченными вставками. Во главе стола на великолепном, выкованном из бронзы, стуле с высокой спинкой восседал властного вида мужчина. Его темные волосы были стянуты тонким золотым обручем, борода — коротко подстрижена. По обеим сторонам сидели множество мужчин и женщин. Стол был заставлен различными яствами, кувшинами с вином. Гости ели и пили из золотой и серебряной посуды.

Но все внимание друзей было приковано не к хозяину дома и не к знатным гостям, празднующим за столом, а к невероятному гиганту, стоящему чуть поодаль от стола с лицом, не выражающим ровно никаких эмоций. Ратмир безошибочно узнал в нем варяга. Светлые волосы, заплетенные в две косы на затылке, спадали на могучую спину, достигая почти лопаток. Остальная часть головы, покрытая несколькими шрамами, была гладко выбрита. Бесцветные соломенные брови нависали над внимательными голубыми глазами, сверлящими вновь прибывших гостей. Густые усы и аккуратно остриженная борода дополняли свирепый лик.

Не менее интересным было снаряжение варяга. Его могучее тело до самих колен закрывала кольчуга, подпоясанная широким кожаным ремнем. Из-под нее выглядывали металлические поножи и черные кожаные сапоги. Поверх кольчуги была надета искусная ламеллярная кираса темно серого цвета с мелкой резьбой на каждой пластинке. Плечи прикрывали кольчужные рукава с кожаными наплечниками, а предплечья защищали металлические наручи, также покрытые витиеватыми узорами. Правая рука в кольчужной перчатке сжимала древко двуручного топора с изображением змея, который словно обвился вокруг древка. Голова гада была искусно вырезана на самом топорище. Ратмир с восхищением отметил великолепную работу заморского мастера. Левая рука, также в кольчужной перчатке, покоилась на кромке большого круглого щита, прислоненного к ноге великана. Рисунок его был менее изыскан и состоял лишь из нескольких красных толстых волнистых линий на грязно-желтом фоне. В середине щита тускло поблескивал бронзовый умбон4 .

— I miei amici5 ! — Воскликнул сидящий во главе длинного стола мужчина. Затем он завел достаточно долгую речь, в конце которой все сидящие радостно вскочили с мест и подняли к верху полные кубки, разбрызгивая вино. Сам же хозяин тихонько встал и направился к, уже было, заскучавшим товарищам.

— Buonasera6 , — тихо поприветствовал мужчина, указывая жестом на лестницу, ведущую на второй этаж. — Sia cosi gentile7 .

Через несколько мгновений все пятеро, включая Алексия и гигантского варяга, уже находились в богато убранной комнате без окон, но с выходом на крохотный балкончик, с которого была видна бухта. Сквозь решетчатые смотровые щели в комнату проникал солоноватый морской воздух. Мужчина строго глянул на Алексия и присел на заваленную подушками тахту.

— Я буду передавать господину все, что вы скажете, — пробормотал Алексий, плюхаясь на колени у тахты и пытаясь облобызать сапоги хозяина.

— А что говорить то? — Растерянно спросил Микула.

— Ну... зачем вы сюда прибыли и прочее, — в свою очередь растерялся коротышка, отстраненный от ног господина сердитым рыком последнего.

— Дело нехитрое, — Ратмир почесал затылок и украдкой оглянулся на великана, стоявшего у друзей за спинами и прикрывавшего собой входную дверь. — Прибыли мы в поисках лучшей доли, а так как правила мы знаем и намерены их всячески соблюдать, явились прямиком к вашему князю с поклоном.

— Дожу, — тихо исправил Алексий, тут же спешно переведя хозяину ответ витязя.

— Кого вы знаете из родичей в Романии? — Слуга перевел вопрос господина.

— Никого, — пожал плечами Ратмир. — Царьград для нас место новое. А коли на то будет воля твоего хозяина, то может он нам и убежище предоставит. Мы в долгу не останемся.

— Хозяин спрашивает ваши имена и откуда вы родом.

— Я — Ратмир из Новгорода, а это мой знакомец Микула из Трубецка. Мы из Руси.

— Норманны? Северный народ?

— Не совсем, — честно ответил охотник. Затем пальцем указал на стоящего позади великана. — Вот он норманн, варяг по-нашему. А мы русичи. Из Руси.

Мужчина безразлично отмахнулся, удобнее располагаясь на тахте.

— А его-то как звать-величать? — Встрял в разговор Микула, кивком указывая на дожа.

— Всемилостивейший сеньор Викензо, да благословит его Бог! — Воздевая руки к потолку, воскликнул Алексий. — Он есть дож, а точнее господин всего Нового Рима.

— Какого такого Нового Рима? — Снова подал голос мастеровой.

— Новый Рим, или Константинополь, или Царьград по вашему — все это есть имена нашему славному граду, основанному императором Константином Великим.

— Ну, ясненько, — Микула всем видом дал понять, что этот вопрос его больше не интересует.

— Итак, господин желает знать, хотите ли вы остаться и служить под его началом?

— А ежели мы не захотим? — Переспросил Ратмир.

— То вас немедленно выпроводят за стены, — Алексий даже немного удивился. — Таковы правила.

— Ну что, Микула? — Витязь посмотрел товарищу прямо в глаза. — Пойдем на службу к здешнему князю?

— Я тебе так скажу, Ратмир Михалыч, — мастеровой приосанился, важно выпячивая грудь. — Попробовать оно можно, а ежели что, распрощаемся с тутошним господином и пойдем своею дорогой. Была ни была.

— Значится, мы согласны, — подытожил охотник.

— В таком случае, — голос Алексия зазвучал торжествующе. — Вы должны пасть ниц перед господином...

Слуга осекся под презрительными взглядами друзей.

— Ну, или хотя бы немного склонить голову.

Таким образом, товарищи очутились на службе у старого упыря. Он занял место ночного правителя Константинополя после осады и разграбления города крестоносцами 6 апреля шесть тысяч семьсот двенадцатого года от Сотворения Мира или тринадцатого апреля тысяча двести четвертого года от Рождества Христова. Был ли Викензо самостоятельным узурпатором теневой власти в городе, или же ставленником неких покровителей, к примеру, из Венецианской Республики, не знал никто. Никто не знал и национальности дожа, ибо владел он многими языками, а выглядел типично как для жителя южной части Западной Европы, так и для здешнего знатного горожанина. Никто не знал и настоящего имени сеньора Викензо. Но все сплетни и слухи ночных обитателей Второго Рима сводились к одному: Викензо является старейшим и могущественнейшим сородичем, а посему вставать у него на пути себе дороже.

В ночь знакомства с дожем друзей вывезли из города и доставили в небольшой монастырь, стоящий на одном из многочисленных холмов, поросших благоухающим разнотравьем. Вид отсюда открывался великолепный: бескрайние луга с одной стороны, тихая морская гладь с другой и, наконец, горящий миллионами огней город, с третьей.

Монастырь оказался надежным прикрытием для обучения новобранцев-родичей перед поступлением на службу к дожу. Сеньор Викензо, подражая ромейским императорам, предпочитал набирать бойцов из варваров. Они и вопросов много не задают и интриги плести не желают. Поэтому дож денег на свою гвардию не жалел. Сначала монахи вплотную занялись попытками обучить вновь прибывшую парочку местному греческому диалекту и латыни. Азы давались товарищам с превеликим трудом. Микула периодически закатывал истерики, отказываясь проходить обучение. Монахи же, терпеливо неся все тяготы судьбы, пытались вдолбить искусство имперской грамоты северным варварам.

Жизнь друзей протекала размеренно. Редкие, свободные от учебы минуты, они проводили среди холмов в окрестностях монастыря, наслаждаясь теплыми ласковыми южными ночами, любовались луной, заливом, вдыхали чудесную смесь ароматов моря и полевых цветов.

К превеликому удивлению товарищей дож позаботился и о питании своих подопечных. Примерно раз в два дня к воротам монастыря приезжала крытая телега с двумя-тремя пассажирами. Как оказалось, это были посвященные в великую тайну сородичей смертные, добровольно согласившиеся жертвовать своей кровью взамен за капли крови могущественных хозяев, дающих крепкое здоровье, молодость и уверенность в себе. Ратмир с Микулой, прикрываемые навесом от любопытных взглядов бодрствующих монахов, залезали в телегу и молча утоляли голод

Так провели друзья в монастыре около двух лет. Несмотря на, казалось бы, невыполнимую задачу, монахам удалось обучить своих студентов не только разговорной речи, но и чтению и даже письму на греческом и латыни. На просьбу Ратмира обучить его еще и итальянскому языку, монахи ответили категорическим отказом, ибо считали этот язык речью грубой и бесполезной.

Однажды к монастырю подъехал всадник. Он привел с собой двух объезженных лошадей. Мужчина о чем-то спешно поговорил с настоятелем и приказал товарищам поскорее собираться на встречу с сеньором Викензо.

До резиденции дожа добрались быстро. Ни стражи у городских ворот, ни один из уличных патрулей даже не попытались остановить несущихся галопом всадников. Охотник, не забывая о том, что животные имеют способность чувствовать природу сородичей и испытывают страх перед ними, удивлялся абсолютному спокойствию лошадей. Ратмир так и не решился спросить об этом у провожающего.

Во внутренних покоях резиденции дожа стояла тишина. Уже знакомый стол из слоновой кости и стулья сиротливо пустовали. Друзья стояли посреди просторного зала первого этажа, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь окликнуть хоть кого-нибудь из обитателей дома.

— Поднимайтесь наверх! — Голос звучал властно. Не было сомнений, что дож ожидает их в своей комнате для приватных бесед на втором этаже.

Мигом поднявшись по лестнице, товарищи вошли в полумрак помещения. Единственным слабым источником света был медный, инкрустированный драгоценными камнями таз, в котором горели раскаленные угли. Сам сеньор вальяжно развалился на тахте, зарывшись в подушки, безразлично глядя куда-то в сторону. Чуть поодаль у стены неподвижно стоял варяг-великан. В комнате царило молчание, слегка нарушаемое потрескиваньем углей в тазу.

— Ночи все еще холодны, — медленно протянул Викензо. Его греческий звучал идеально, будто сам дож родился и вырос в Империи Ромеев и считал этот язык своим родным. Хотя возможно так оно и было. Друзья этого не знали. — Хоть я и не испытываю холод, но все же люблю поглядывать на тлеющие угли. Знаете, в Венеции в домах строят специальные ниши, куда складывают дрова, а затем их поджигают. Получается, что у слуг нет необходимости каждый раз бегать и менять таз с углями. Знай себе подбрасывай поленья.

Дож наконец взглянул на своих гостей.

— Во время нашей прошлой встречи вы были лохматы, неряшливы, носили изодранную одежду и жутко воняли тухлой рыбой. Отрадно видеть вас в более подобающем облике. — Викензо погладил коротко остриженную бородку. — Итак, если мне не изменяет память, вы провели за обучением без малого два года. Думается, этого достаточно, чтобы не только научиться понимать специфического рода приказы, но и выполнять их со всей ответственностью. Я прав?

— Аристотель нашелся, — тихо пробубнил Микула.

Витязь поспешил отреагировать на вопрос как следует.

— Да, сеньор Викензо, — Ратмир слегка склонил голову. — Мы великодушно благодарим тебя за заботу и смеем утверждать, что не потратили времени даром.

— Похвально, — дож перевел взгляд на мастерового. — А второй?

— А я ничем не хуже, — Микула широко улыбнулся. Слегка желтоватые зубы с острыми клыками блеснули в полумраке помещения.

— И это тоже похвально. Но потрудись больше не выпячивать клыки хотя бы в присутствии посторонних. Это может плохо кончится.

— С чего бы это? — Мастеровой весело оскалился.

До сей поры стоящий истуканом гигант вдруг словно ожил и сделал шаг вперед, брякнув доспехами.

— Нет, Бьерн, — Викензо поднял раскрытую ладонь. — Прояви терпение и вспомни себя в прошлом. Вы, жители северных стран, совершенно не приучены к самой обыкновенной вежливости.

Он опустил руку на подушку, подложил ее под голову и строго глянул на Микулу.

— В младенчестве моего личного телохранителя нарекли Фроди, что на языке его народа означает 'миролюбивый или добрый'. Я же придумал ему более подходящее имя. Я зову его Бьерн, что значит 'медведь' и, опять-таки, на языке его народа. Он научился правильно себя вести в моем присутствии. Вы тоже научитесь. Это понятно?

— Да, — мастеровой поклонился, чувствуя, как по спине пробежал легкий холодок. Где-то глубоко в подсознании он внезапно ощутил, что лежащий перед ним худосочный мужичонка, городящий всяческую философскую ересь, опаснее и страшнее даже своего телохранителя-медведя. Трубецкий поклялся себе больше не искушать судьбу и быть скромнее.

— Продолжим, — дож сложил ладони, будто в молитве. — Языком ромеев вы овладели. Владеете ли вы военным искусством?

— Да, сеньор, — поспешил ответить витязь. — Боевой опыт у нас имеется.

— Хорошо. И последний вопрос на сегодня. Доводилось ли вам когда-либо убивать себе подобных?

— Нет, — товарищи замотали головами.

— Что-ж, — Викензо на мгновение задумался. — Можете быть свободны. Вас проводят к новому месту, где вы будете коротать дни и готовиться к поручениям.

Через некоторое время друзья уже шли пешком по улице вслед за своим старым провожатым. Лошади остались в имении дожа.

— Скажи-ка, братец, куда мы идем? — Не выдержал Микула.

— В казарму, — не оглядываясь, пробурчал провожатый. — Пришли.

Войдя в ворота ничем не примечательного снаружи дома, друзья очутились на просторном дворе, в центре которого был построен деревянный навес с небольшой ареной, засыпанной песком. Чуть поодаль находились несколько соломенных чучел, закованных в ржавые мятые доспехи. В той же стороне расположилась конюшня, а за ней каменный двухэтажный дом. В окнах мерцал свет.

Провожатый молча удалился, лишь указав пальцем направление к дому. Пожав плечами, друзья зашагали через пустынный двор.

— Знаешь, Трубецкий, — сердито начал Ратмир. Он терпеливо ждал, чтобы остаться с мастеровым наедине и как следует обругать его за длинный язык.

— Знаю, Ратмир Михалыч, — виновато отозвался Микула. — Я еще там, у этого самого дожа в избе все понял.

Охотник удовлетворенно кивнул и потянулся к дверной ручке дома.

Внутри горели несколько лампад. На каменном полу в противоположном от входа углу, расположились восемь кроватей с матрасами, туго набитыми соломой. Возле каждой из кроватей стояло по массивной деревянной тумбе, оббитой железом. На каждой тумбе горело по лампаде.

— Ну, кажись и ничего, а, Ратмир?

— Да, вроде. Да только больно уж тихо. Неужто никого? Надобно бы оглядеться...

Не успел витязь закончить фразу, как сверху послышался звон битой посуды. В тот же миг по лестнице скатился юноша и распластался на полу прямо у ног товарищей.

— Ой-ой-ой, — несчастный стонал от боли, уткнувшись лицом в каменный пол.

— И без нужного пойла не возвращайся! — На верхней ступени лестницы стоял невысокий крепыш. Наконец, он обратил внимание на гостей. — А вы кто такие?

— Мы, как бы сказать, теперь тут жить будем, — Трубецкий постарался придать голосу как можно больше саркастических нот. — Чей, говоришь, это постоялый двор, или, лучше сказать, таверна?

— Никакой это не постоялый двор, — не замечая издевки в голосе незнакомца, ответил мужчина. — Вы в казарме сеньора Викензо, здешнего дожа. И хорошо бы вам ответить, по какому делу.

— Именно дож и направил нас сюда, — миролюбиво ответил охотник.

Мужчина поспешил спуститься вниз, с любопытством разглядывая прибывших.

— А! Так вы новенькие?! Ну, так это же совсем другое дело! — Крепыш расставил широко руки, словно готовясь к крепким объятьям.

Ответного жеста не последовало. Мужчина, делая вид, что ничего не произошло, с силой хлопнул в ладоши, продолжая широко улыбаться.

— Имя мне Вим. Я здесь уже как несколько лет живу. Видимо с этих пор мы и будем жить вместе под одной крышей. Кидайте свою поклажу у тех двух дальних кроватей, занимайте тумбы. А я тем временем отправлю этого Ratte8 подать нам немного доброй свежей крови.

Крепыш схватил за волосы корчившегося на полу юнца и поставил того на ноги прямо перед собой. Мальчик потирал выросшую шишку на лбу, постанывая и затравленно поглядывая на хозяина.

— Дуй к Иоанну и принеси пойла, да покрепче. Только живо, не то шкуру спущу, — Вим перевел взгляд на новых знакомых. — Долго ждать не придется. У меня тут все схвачено. Этот старый Иоанн. Тьфу, да тут половина жителей Иоанны. О чем я? А, вот, этот самый Иоанн заправляет неплохой таверной в порту и посвящен в наши скромные дела. У него всегда можно разжиться неплохой выпивкой. Это конечно не кровь девственниц, а кое-что покрепче. Но нам того и надо, да?

— Ну да... — Неуверенно кивнул Микула, вопросительно глядя на витязя. Тот только пожал плечами.

— Раньше я кем был? Крестьянином. Знал, пахал себе поле, да отдавал львиную долю урожая господину, — Вим развалился на кровати, потягивая кровь из принесенного мальчишкой-рабом бутыля. — А когда надел мой сожгли, деваться мне было некуда, подался в наемники. А потом и вовсе очутился в Христовом воинстве. Не даром, конечно...

— А чего вы — Христово воинство на Константинополь то пошли? — Поинтересовался Ратмир, принимая бутыль из рук нового знакомого. — Ромеи же, как-никак, такие же христиане.

— Такие да не такие. А если честно, то я и не вникал особо. Поначалу мы вроде как Святую землю отвоевывать собирались. Я тогда к французам затесался. Наши-то в Египет намеревались плыть, а оттуда в Иерусалим направиться. Да только кораблей столько у нас не оказалось. Тут и венецианцы подтянулись.

— Корабли дали, значится, — встрял мастеровой.

— Aber ja, — кивнул крепыш. — Да только наши сеньоры, даром, что благородных кровей, оказались бедны, как церковные мыши. Ну, то есть важности им, конечно, было не занимать, а за корабли, оказалось, заплатить не смогли. Тогдашнему венецианскому дожу, как выяснилось, было плевать с самой высокой колокольни на все наши благие начинания, ему лишь серебро подавай.

— Не проникся, значит, идеей возвращения Гроба Господня? — Усмехнулся охотник. Кровь из бутыля теплом растеклась по горлу, вызывая легкое головокружение.

— Старый ростовщик! — Вим гневно затряс пухлым кулаком. — Ходил то с трудом, песок уже сыпался, а все туда же, денег ему подавай. Дондолой его звали. Думал, наверное, что богатство на тот свет заберет. Да только никому еще такой трюк не удавался.

— Дальше что было? — Слегка заплетающимся языком произнес Микула.

— Наши сеньоры смогли договориться с венецианцами и мы рванули на Зару — город венгерского короля. Папе такие дела не очень понравились и он нас всех разом предал Анафемии.

— Анафеме? — Переспросил витязь.

— Наверное. От церкви в общем отлучил. Ну, за то, что выступили против 'братьев-христиан'. Многие из наших тогда покинули войско. А я остался, ведь мой знакомец говорил, что Зара — богатый порт и там точно будет чем поживиться. И не соврал стервец. Правда, ему самому не очень повезло. Там, во время осады его и хлопнули. Ну да пускай ему там, в аду, не больно много дров под котел подбрасывают.

Крепыш громко рассмеялся. Ему явно понравилась своя же шутка про дрова. Товарищи не разделили радости. Напиток все сильней ударял в голову. Обеим вспомнились знакомые ощущения из прошлого.

— Не смогли мы с венецианцами по-братски разделить нажитое добро и здорово разругались. До драки дошло. Многих мы тогда положили. Да и наших немало отправилось на суд Божий. — Вим снова стал серьезным. — А потом папа сменил свой гнев на милость и мы, снова в составе войска Христова пошли уже сюда, в город Константина.

— А почему не в Иерусалим?

— Откуда мне знать? — Пожал плечами Вим. — Папа снова что-то не поделил с ромейским императором и сам нас прямо сюда и направил. Так сказать, уже по воле Божьей. Якобы сажать на трон одного ромейского заморыша, чьего папашу несправедливо лишили власти и заточили в темницу. На венецианских кораблях мы вошли в бухту и прорвались в город.

— А платили за корабли тем, что набрали в Заре? — Микула постарался придать себе вид мудреца, слегка покачивая головой.

— Да вроде уже и не платили. Венецианцы сами рады были задать жару ромеям, дабы в одиночку потом владеть всеми морскими путями. — Крепыш криво усмехнулся. — Я не особо вникал во все эти дела, да мой дружок Шарль, из бедных рыцарей, любил обо всем этом потолковать.

— Дальше что? — Охотник прилег на кровать, не потрудившись снять сапоги.

— Пол года стояли мы в городе у Влахернского дворца. Житуха была, я вам скажу, знатная. Местные, как прознали о нашем приближении, тут же отпустили плененного императора, который начал править со своим сынком. Заморыш оказался малым благодарным. Поборы своим ромеям устроил адские, да мы, зато, словно сыр в масле катались: хочешь тебе бабы, хочешь вина, хочешь камни, золото, серебро.

Вим прикрыл глаза. Довольная широкая улыбка расплылась на круглом грубом лице.

— А потом все разом завершилось, — резко продолжил он. — Ромеям надоело нас кормить. Ну, они и учинили бунт против императора с сынишкой. И тут наши святоши заявили, что именно мы призваны навести порядок в городе и передать его под управление истинным слугам Господа. А мы были и не против.

— И как, значится, навели порядок? — Съехидничал Трубецкий.

— Ja-a-a! — Вскричал крепыш, хохоча. — Три дня мы резали ромеев, как зайцев, грабили их дома, пользовали их девиц. Даже монашек отведали. Ох, как же они молились, как кричали. Но это такое, прошлое. Главное, что хотел сказать: столько золота, серебра, камней я не видел нигде. И не подумайте, что я какой темный крестьянин. Помотала меня жизнь по свету. Многое повидал. Но такой роскоши, как в Константинополе нигде нет. Клятвенно могу заверить.

— Хм... — Микула глянул на Вима затуманенным взором. — А тут ты как очутился?

— Was? — Крепыш присел на кровати, допивая содержимое бутыля. — Да пошли мы, как-то с товарищами в таверну к Иоанну, к которому я раба сейчас посылал. В общем, набрались неразбавленного. Вышел я по нужде. А дальше и не помню. Очнулся уже прямо в этом самом доме. Передо мной дож стоит со свитою. Говорит, мол, не человек я больше, а родич — вриколакос по-ромейски. Так я и стал слугою-наемником у нашего сеньора Викензо. Уже, как-никак, лет сорок с того времени прошло.

— Так это дож тебя обратил? — Снова перебил рассказчика мастеровой.

— Ну, ты и глупый, дружище! — Вим расхохотался, весело глядя на новичков. — Дож никого не обращает. Он же из старых сородичей. А они-то не больно любят создавать себе потомство. Меня обратил один норманн из свиты сеньора. Я даже не помню, как его звали. Сгинул он через несколько дней после моего становления. Говорят, бунтовщики его прикончили.

— Кто такие бунтовщики? — Ратмир сфокусировал плывущий взгляд на собеседнике.

— Ты, Bruder9 , правда думаешь, что мы здесь первые сородичи? — Больше сомнений не возникало. Вим был изрядно пьян. — До того, как мы прибыли в эти земли, здесь тысячи лет проживали другие вриколакос. Не одно поколение их, думается мне, сменилось в стенах этого города. И нашему приходу они явно не обрадовались.

— Но вы смогли их победить, — подытожил витязь.

— Победить? Нет. — В дверном проеме стоял высокий худощавый незнакомец. — Но изгнать из города удалось.

— О! — Радостно воскликнул Вим. — Это наш сержант объявился. Прошу знакомиться — шевалье Анри де... как-то там...

— Анри будет достаточно, — отрезал сержант, закрывая дверь. Широким шагом он подошел к беседующим и присел на угол свободной кровати. — Я ваш командир. Именно я буду отдавать вам приказы, а вы будете их исполнять. Не вставайте. Qu'est-ce que c'est10 , Вим? Ты снова хлестал кровь пьяных моряков?

— Так за знакомство же, — пробурчал крепыш.

Сержант пропустил отговорки Вима мимо ушей.

— Думаю, вы теперь догадываетесь, что ваша служба дожу будет заключаться в борьбе с не признавшими его власть сородичами и различными нарушителями нашей mystere11 ?

— Ми-сте-ре, — Вим неуклюже попытался изобразить французское произношение командира. — Иными словами, вы будете убивать всякого смертного, кто прознает о нашем существовании...

— И захочет поделиться своим открытием с остальными смертными, — закончил Анри. — Tout est-il clair?12

— Эй, Ратмир Михалыч, ты куда, друже? — Удивленный окрик вывел охотника из состояния глубокой задумчивости. — Не зевай, нам сюда.

Витязь тряхнул головой, прогоняя остатки воспоминаний, и направил свою кобылу в переулок, куда свернул товарищ. Микула терпеливо ждал, посмеиваясь над нерасторопностью друга.

— А может ты снова к нам? — Спросил мастеровой, когда их лошади поравнялись на мощеной тесаным камнем улице. — Здалась тебе эта своя хата? Сидеть там в одиночку только думы темные нагонять. С нами в казарме всяко веселее. Там и языками почесать можно и в кости сыграть. А намедни сержант налакался моряцкой кровушки, такое устроил... Эй, ты чуешь?

— Чую-чую, — вяло отозвался Ратмир. — Что на сей раз?

— Значится устроил поединок с Вимом. И оба вдрызг пьяные. Дошло дело до того, что отпанахал сержант Виму сразу два пальца на руке. Вот потеха была! Оно, конечно, знамо дело, пальцы то отрастут, но бедолага Вим еще не скоро сможет из лука постреливать. — Трубецкий хлопнул товарища по плечу. — Ну, так что, айда к нам?

— Нет, Микула. Даром что ли я у дожа позволение на свой дом испрашивал? Он же, по первой, ни в какую не хотел. Но за двадцать то лет верной службы можно и поблажку сделать. А на Вима с Анри и остальными я вдоволь нагляделся. Мне теперь охота и в тишине пожить.

— Ну, как знаешь, друже, — пожал плечами мастеровой. — Как говориться: хозяин-барин. Бывай.

— Бывай, Микула.

Витязь спешился, взял пегую под уздцы и, дабы не обращать на себя излишнего внимания, пересек вечно многолюдную Месу13 . Проходя через Форум Быка14 , он отвесил крепкую оплеуху мальчишке-бродяге, пытающемуся незаметно срезать у Ратмира кошель с деньгами. Воришка тот час все понял и бросился наутек сквозь толпу. Охотник преспокойно продолжил свой путь.

Отперев ворота во двор своего дома, он завел лошадь в стойло. Сорока радостно зафыркала, предчувствуя дневной отдых и заслуженный ужин. Витязь насыпал полную кормушку душистого овса, вынул из-за пояса нож и сделал аккуратный разрез на своем запястье. Тонкая струйка темной крови полилась в кормушку. Убедившись, что этого достаточно, Ратмир лизнул ранку, которая тут же затянулась. Сорока смачно зачавкала. Этот способ приручения животных когда-то показал Магомед — личный конюх дожа. 'Впрочем, сей способ неплохо работает и со смертными людьми' — говорил он. За что и был однажды казнен Бьерном, так как производить смертных рабов крови и, тем более, обращать людей в сородичей разрешалось только с личного позволения дожа Викензо.

Охотник вошел в дом, спустился в подвал. Не зажигая лампад, сбросил с себя кольчугу, снял оружие и тяжело повалился на деревянную лавку, покрытую старой, изъеденной молью, некогда привезенной из родной земли медвежьей шкурой. Веки сомкнулись.

Он просыпается в своей землянке в глухом лесу близ Великого Новгорода. Сладко потягивается. Мерцающая лучина озаряет жилище неровным тусклым светом. Он выбирается наружу. Такой чистый лесной воздух. Такое яркое звездное небо. В стороне тихо плещется река. Ратмир идет к ней, чтобы умыться свежей прохладной водой.

Внезапно раздается гром. Небо моментально затягивается тяжелыми черными грозовыми тучами. Запахи леса куда-то исчезают. Вмиг тысячи истошных людских криков наполняют пространство вокруг. Ратмир не может этого вынести. Он зажимает уши ладонями и валится на прибрежный песок. Он тоже кричит, но не слышит себя. Он находит силы подняться и бросается прочь в глубину леса.

За деревьями небосклон освещен заревом гигантского пожара. Оттуда раздаются крики. Витязь спешит. Он понимает, что должен успеть, должен помочь этим людям. Продираясь сквозь ветви колючего кустарника и выскакивая на открытый широкий луг, он видит, как пылают огнем стены Новгорода. Он ясно слышит крики, лязг оружия, ржание лошадей. Идет бой. В городе все его родные. Он обязан их спасти. Он бежит, но понимает, что очень медленно.

Ратмир врывается в город. Повсюду лежат изрубленные тела, мостовые залиты кровью. Ноздри неприятно щекочут ужасные запахи гари, боли, страха, смерти. 'Только бы успеть' — проносится в голове. Он бежит. Ему кажется, что он узнает некоторые лица из павших новгородцев. Дома горят.

Охотник оказывается в Торговом конце. На площади, где некогда стояли лавки купцов, пылает огромный костер. Вокруг него на коленях стоят пленные. Они опутаны по рукам и ногам. Они плачут, стонут и молят о пощаде. Ратмир принимается резать путы ножом. Он шепчет что-то ласковое, успокаивающее, но пленные продолжают громко рыдать.

Вмиг площадь заполняется десятками людей в кольчугах и серых накидках. У каждого на груди и плечах вышиты красные и черные кресты. Витязь поднимает с земли меч и бросается в бой. Он рубит, режет, колит врага. Он больше себя не контролирует. В его теле пробудился древний страшный зверь. Под ударами меча враги разлетаются на куски, роняют щиты, копья, мечи и топоры. Их кольчуги лопаются, разлетаются на тысячи блестящих, в свете костра, колец.

Вот, почти все враги повержены. Остается только один. Это высоченный рыцарь в белой мантии с черным крестом на груди. Голова защищена круглым шлемом с прорезями для глаз. Он замахивается огромным топором и бросается на охотника. Ратмир делает пируэт, крутится на пятках и оказывается за спиной у противника. Удар мечом. Мантия гиганта рвется на спине. Между лопаток хлещет кровь. Еще пируэт и Ратмир бьет врага по незащищенному кольчугой запястью. Топор с глухим звуком ударяется о мощеную бревнами площадь.

Гигант страшно рычит и бросается на витязя с голыми руками. Ратмир отскакивает в сторону, становится на одно колено. Лезвие меча со свистом рассекает крестоносцу сухожилие на правой ноге. Великан теряет равновесие и плашмя валится на мостовую. Охотник одним броском оказывается у головы врага, хватает того за шлем, чтобы его снять, но слышит знакомый голос у самого уха: 'Молодец, мой мальчик'.

Он поднимает глаза. Вокруг стоят освобожденные пленные новгородцы. Все они грязные, рваные, покрытые запекшейся кровью, но улыбаются. Ратмир ищет среди них лицо матери и не находит. Он оборачивается и в ужасе издает громкий крик.

Прямо за спиной стоит мертвенно бледный незнакомец со сверкающими красными глазами. Он тоже улыбается, обнажая длинные клыки. Он тихо произносит: 'Молодец'...

Ратмир резко распахнул глаза. Прямо над ним склонилось ужасное лицо незнакомца. Витязь скатился с лавки, нащупал среди валяющейся одежды нож и вскочил, готовясь к бою. Бешено озираясь по сторонам, он никого не увидел. Чтобы удостовериться наверняка, охотник заглянул под лавку и тяжело опустился на пол.

— Я так давно не видел сны, — вслух произнес он.

Дневной кошмар оказался для него настоящим шоком. С тех пор, как Ратмир прибыл в Новый Рим, он старался как можно меньше думать о прошлом. Со временем он перестал видеть сны о доме, родных и даже бледном незнакомце, обратившим его чуть более двадцати лет назад. И тут новый кошмар.

— Нужно идти.

В самом наихудшем расположении духа охотник натянул повседневную одежду, накинул на голову капюшон и вышел из дома.

1. Стаурион — портовый район в Константинополе.

2. Мареотик — белое сладкое вино.

3. Скарамангий — парадное одеяние византийцев.

4. Умбон — металлическая бляха-накладка полусферической или конической формы, размещенная посередине щита, защищая кисть воина.

5. I miei amici (итал.) — друзья мои.

6. Buonasera (итал.) — добрый вечер.

7. Sia cosi gentile (итал.) — будьте любезны.

8. Ratte (нем.) — крыса.

9. Bruder (нем.) — брат.

10. Qu'est-ce que c'est? (фран.) — Что такое?

11. Mystere (фран.) — тайна.

12. Tout est-il clair? (фран.) — Все ясно?

13. Меса — одна из центральных улиц Константинополя.

14. Форум Быка — площадь со статуей быка в Константинополе.

Альба. Вампир Средневековья. Глава 12.

— Кап! — Звук эхом разлетелся в пространстве замкнутого помещения.

Очередная капля неспешно собиралась на потолке, готовясь рухнуть вниз и разлететься на десятки брызг. Наконец, она, набрав нужную тяжесть, сорвалась, гулко ударяясь о каменный пол.

Глаза под закрытыми веками зашевелились. Костлявая, обтянутая сухой серой кожей рука, медленно зашарила по полу, слегка чиркнув длинными когтями о камни. Альба проснулась.

Девушка, точнее то, что от нее осталось, уже не помнила, сколько ночей она находится в лаборатории Люциана. Не имея возможности питаться, она превратилась в полуживой труп, лежащий на каменном полу запертой клетки. Когда-то давным-давно, или всего месяц назад, лаборатория была освещена несколькими свечами. Но воск слишком быстро растаял, заставив помещение погрузиться в густой непроглядный мрак. Альба смирилась. Особое зрение позволяло ей неплохо видеть и без свечей. Только смотреть было не на что.

Люций все не возвращался и она, чтобы хоть как-то развлечь себя, предприняла несколько попыток разговорить искалеченного Дави, который ютился в соседней клетке. Но к тому моменту рассудок бывшего стражника помутился настолько, что он мог либо отпускать бессмысленные фразы, либо тихо всхлипывать, забившись в угол своей камеры.

Спустя несколько ночей, мучимая голодом, Альба забыла о своем отвращении к уроду и принялась подманивать его поближе к себе. Наконец, это у нее вышло. Дави, во время очередного припадка отчаяния, неуклюже, по-паучьи, бродил взад-вперед. Изловчившись, девушка схватила урода за пришитую к бедру руку и притянула к себе. Несчастный не издал ни звука, пока она терзала его плоть, жадно пила горячую кровь из разорванных вен. С тех пор она осталась в одиночку страдать и высыхать от голода, периодически забываясь воспоминаниями и погружаясь в глубокий сон.

— Кап! — Звук ворвался в уши с новой силой. Альба закрыла глаза и мысленно вернулась в прошлое.

Она сидела на каменном полу, жадно вгрызаясь в теплую мякоть свежего ржаного хлеба.

— Не торопись, прожевывай, как следует, — Люциан стоял чуть поодаль, опершись о пюпитр. — Не хватало еще, чтобы ты слегла с заворотом кишок. Запей молоком.

— Да, господин, — девушка быстро закивала. Ее взгляд был полон любви и преданности. — Благодарю, господин.

— Ладно-ладно, — отмахнулся монах. — Как только покончишь с едой, поройся вон в том мешке и найди себе одежду по размеру. На тебя уже без боли смотреть невозможно. Не хватало мне еще, чтобы от тебя все смертные шарахались, как от чумной.

Взяв свечу с пюпитра, он направился к клетке, в которой постанывал Дави.

— Как поживает мой пациент? — Люций широко улыбался.

— Пошел ты к черту!

— Я смотрю, все конечности прижились идеально, — не обращая внимания на ругательства узника, произнес монах. — Эксперимент определенно удался. Хотя я подумываю пришить ему еще пару рук. Как думаешь, девочка?

— Да, господин. Как пожелаете, господин, — Альба ползала по полу, собирая крошки.

— Поторопись, девочка. Мне не терпится привести тебя в подобающий вид. Знаешь, как-то не с руки самому заниматься повседневными делами.

— Да, господин, — девушка бросилась развязывать мешок с одеждой и примерять различные платья.

— Это тебе подойдет, — подытожил Люциан, неспешно направляясь к выходу. — И нацепи на голову какой-нибудь платок. Мне не нравится седина твоих волос.

После непродолжительного путешествия по темным коридорам подземелья замка, они поднялись по лестнице и очутились в просторной жилой комнате. По-прежнему от стен тянуло сыростью и плесенью, но воздух казался гораздо чище.

— Это мои покои, — мягко произнес монах. — Ты должна поддерживать их в идеальной чистоте. Постель набита гусиным пухом. Потрудись стирать ее почаще, дабы в ней не завелись вши, мой тщательней полы и поддерживай огонь в очаге.

— Да, господин.

— А это твоя комната, — Люциан приоткрыл крохотную дверцу в стене. — Отныне ты будешь спать там. К тому же ты сама станешь заботиться о своем пропитании. Сама понимаешь, мне явно не интересно этим заниматься.

— Да, господин.

— Не перебивай. Я буду давать тебе деньги на наши расходы. Трать их только на то, что действительно необходимо. Надеюсь, я не многого прошу?

— Нет, господин, — Альба поклонилась.

— Справишься?

— Да, господин.

— Может у тебя остались ко мне вопросы, девочка? — Глаза монаха блеснули в полумраке помещения.

— Только один, мой господин, — девушка поклонилась еще ниже. — Что делать с сеньором Хуаном?

Люций на миг задумался. Затем тихо прошептал: "Идем".

Как только они преодолели винтовую лестницу и поднялись на башню, Альба чуть не потеряла сознание. Прохладный легкий ветерок принялся ласкать кожу лица, щекотал ноздри. Рот приоткрылся, глубоко вдыхая свежий ночной воздух Испании.

— Внимательней, девочка, — голос монаха прозвучал угрожающе. — Что ты мне хотела сказать о Хуане?

— Я была с ним, господин. Я проводила с ним ночи.

— Продолжай.

— Мы могли бы этим воспользоваться, — глядя исподлобья, пролепетала Альба.

Люциан посмотрел на темный уснувший город у подножья крепости. Откуда-то издалека ветер донес уханье совы.

— Я бы могла использовать его власть нам во благо, — девушка стояла на коленях, преданно глядя на своего хозяина.

— Возможно, я подольше задержусь в этих землях, — медленно произнес Люций после долгой паузы. — Ведь я знал, что ты спала с ним, но не придал этому значения. Но теперь я иначе взглянул на эту ситуацию. Полагаю, в твоих словах есть доля смысла. Ты уверена, что он снова захочет тебя?

— Я сделаю все, что смогу, господин, — камни холодили колени.

— Нынче же утром найди, чем можно покрасить свои волосы, очисти одежду и приготовься предстать перед хозяином замка, — монах достал из-за пояса мешочек с монетами и протянул его своей рабыне. — Иди к себе и отдохни. Завтра тебя ожидает много работы.

Чуть забрезжил рассвет, так и несомкнувшая глаз Альба рванула из своей комнатушки исполнять задание хозяина. Люций неподвижно лежал на своей постели на спине. Руки покоились на груди, а грудь не вздымалась при дыхании. В таком облике он был похож на покойника. Девушка низко поклонилась и выпорхнула в коридор замка, направляясь на улицу.

Некоторое время спустя, она расположилась на лугу за стенами города, развязала сверток с купленными на рынке продуктами и принялась поглощать свой нехитрый завтрак. Наконец, выплюнув последнюю оливковую косточку, Альба перешла к наведению порядка на голове. Платок отлетел в сторону и на плечи упали седые старушечьи космы. Девушка извлекла из-под подола платья свинцовый гребень и принялась усердно расчесывать непослушные слежавшиеся пряди.

— Тьфу ты, проклятье! — Торговец так убедительно говорил, что свинцовый гребень придаст волосам черный оттенок, что она не задумываясь, согласилась на покупку. — Ну, погоди же, свинья. Я до тебя доберусь.

С сожалением поглядев на все еще седую прядь, Альба собрала пожитки и отправилась к реке. Другим средством для окрашивания волос, которое предусмотрительная девушка так же решила приобрести, оказалась хна. Хмыкая и пыхтя от усердия, она приготовила краску и принялась обильно наносить ее на волосы. На этот раз эффект превзошел все ожидания. Чистые окрашенные локоны приобрели красивый медный цвет.

— Эй, постойте! — Девушка окликнула проходящего мимо крестьянина. — Вам нравится цвет моих волос?

— О, да, сеньора, — робко откликнулся мужчина, ускоряя шаг.

— Сеньора... — Ехидно усмехнулась Альба, провожая взглядом крестьянина. — Для тебя-то я уж точно сеньора.

Довольная собой, она вернулась в покои хозяина, убралась, растопила очаг, пообедала, надела новое платье, подкрасила глаза золой и ушла к себе.

— Альба, — послышался тихий, но твердый голос.

Девушка мгновенно открыла глаза, мысленно ругая себя за то, что умудрилась уснуть и прозевать пробуждение хозяина.

— Да, мой господин, — она вбежала в комнату и плюхнулась на колени.

Люций невозмутимо подвязывал свою монашескую рясу. Взглянув на девушку, он на короткий миг замер.

— Встань!

— Да, господин, — рабыня поспешила тот час же исполнить приказ.

— А ты молодец, — монах одобрительно кивнул. — Считай, что первое задание ты выполнила.

Он медленно прошелся по комнате, заложив руки за спину. Остановившись у горящего очага, он задумчиво произнес: "Может у нас что-то и получится".

— Кап! — Предательский грохот упавшей капли снова вывел Альбу из оцепенения. Хотелось громко завыть, но слипшиеся непослушные губы не раскрывались. Высохший язык отказывался подчиняться. Прекратив тщетные попытки издать хоть какой-нибудь звук, она усилием воли заставила себя снова погрузиться в сон.

— Хм, — Люциан недовольно поморщился и отошел на шаг от рабочего стола. — Как бы не хотелось это признавать, но мне, видимо не удастся вдохнуть хоть каплю жизни в обезглавленное тело. Хотя это и не мудрено. Отсечение головы — это один из лучших способов подарить сородичу окончательную смерть.

Он подошел к бочке с водой и принялся тщательно смывать кровь с рук.

— Ты все записала?

— Да, господин, — Альба стояла за пюпитром, держа чернильницу и гусиное перо наготове.

— Дай-ка проверю, — монах взял в руки пергамент и принялся перечитывать написанное. — Ты допустила целых две ошибки. Мне бы не хотелось, чтобы те, кому выпадет честь ознакомиться с моей работой, высмеяли бы меня за банальную неграмотность.

— Простите, господин. Этого больше не повторится.

— Хотелось бы, — Люций презрительно смотрел на свою рабыню сверху вниз. Что там с Хуаном? Какие новости? Я долгое время с ним не виделся. Знаешь, мне наскучило общение с ним и его тупоголовыми слугами. И встань, наконец, с колен. Ты запачкаешь платье. Неужели ты думаешь, что я собираюсь постоянно одаривать тебя новыми одеждами?

— Да, господин, то есть нет, господин. Конечно, нет...

— Что с Хуаном? — В голосе монаха послышались нетерпеливые нотки.

— Все хорошо, господин, — затараторила девушка, — Я по-прежнему провожу с ним ночи. Каждый раз он дает мне золотой и велит уходить сразу после того, как уснет. Я рассказала ему, что устроилась в замке и прислуживаю вам. Сеньор Хуан одобрительно к этому отнесся и приказал являться к нему по первому требованию. Но...

Люциан медленно повернулся, приподнимая одну бровь.

— Мне кажется, — робко проговорила крестьянка. — Сеньор Хуан не хочет, чтобы люди знали, что он проводит ночи с простой крестьянкой. Даже ходят слухи о том, что он посватался к какой-то благородной девушке.

— O tempora, o mores!¹ — Монах театрально воздел руки к потолку. — Глупые дикие варвары, кои своим невежеством и грубостью развалили величайшую империю! Варвары, которые моются всего пару раз за всю жизнь, которые вообще не знают, что такое водопровод называют себя благородными и чураются общества простых людей.

— Простите меня, господин, — девушка склонила голову.

— Знаешь, в мои планы не входит появление еще одной благородной особы в этом замке, — Люций заходил взад-вперед по лаборатории, что, как успела усвоить Альба, означало глубокую задумчивость хозяина. — Тупой, вечно пьяный Хуан, который не задает вопросов, меня полностью устраивает.

— Господин, — девушка замялась.

— Еще что-то?

— Кабальеро, сеньор Мануэль. Он не любит меня и, — Альба собрала волю в кулак. — И не любит вас. Он нашептывает сеньору Хуану о том, что пропадают люди, что в городе завелась нечистая сила. Однажды я слышала, как он сказал, что ни разу не видел вас при свете дня. Он сказал, что вы не бываете в церкви.

— Мануэль... Мануэль... — Люциан нахмурился. — Ах, этот безмозглый баран. Не перестаю удивляться глупости Хуана, коль он готов прислушиваться к речам таких вот советников. Но, этот вопрос мы решим, впрочем, как и предыдущий...

Молодой месяц скрылся за облаками, лишая спящую землю хоть какого-нибудь источника света. Ветер шумел в кронах деревьев. Где-то вдали журчала река. Звуки природы сливались в прекрасную мелодию, построенную воображением Люция. Он сидел на одном из зубцов крепостной башни и глядел в черноту ночи.

— Он снова решил жениться? — Спросил монах, не поворачивая головы.

Девушка вздрогнула от неожиданности.

— Да, господин. Он считает, что обязан продолжить свой род пока не стал слишком старым.

— Это лишнее, — тихо произнес Люций.

— Вы желаете умертвить и эту невесту? — Невозмутимо поинтересовалась Альба.

— И это лишнее. — Мануэль! — Монах перевел взгляд на черное беззвездное небо.

В тот же миг из темноты дверного проема появилась крепкая фигура сеньора Мануэля.

— Я здесь, господин, — идальго замер в ожидании приказов, поедая Люция взглядом полным собачьей преданности и обожания.

— Отныне на тебя ложится ответственность за обеспечение моей безопасности в дневное время, поддержание моего жилища в чистоте и своевременные поставки материала для моей лабораторной работы.

— Я все понял, господин, — Мануэль низко поклонился хозяину и спешно удалился.

— Что касается тебя, девочка, у меня есть одна мысль. — Люциан грациозно соскользнул с зубца башни на каменный пол и встал лицом к лицу с Альбой. — Думаю, тебя ожидает весьма интересное будущее.

Монах резко схватил девушку за волосы и силой притянул к себе в объятья. Альба не сопротивлялась. Казалось бы, противоречивые чувства страха и благоговения не позволяли ей сделать и шагу, поднять повисшие плетьми руки или издать крик. Девушка покорно ожидала своей участи.

Люций принял решение не утруждать себя рассказом о своих планах, а потому перешел сразу к делу — вцепился острыми, как иглы клыками в бледную кожу на шее девушки. Испытывая невероятные чувства наслаждения и покоя, Альба все же, скорее машинально, отметила, что яркий белый месяц, наконец, показался из-за туч. Но лишь на мгновенье. Дальше наступила тьма.

Монах аккуратно опустил бездыханное тело девушки на каменный пол, облизнулся, радуясь насыщению свежей теплой кровью, немного помедлил и прокусил свое запястье. Черная густая жидкость струйкой потекла по руке Люция. Капли падали прямо на застывшие в улыбке синие губы девушки. Удовлетворившись тем, что достаточное количество черной крови попало Альбе в рот, монах лизнул рану на своем запястье, останавливая кровь, взвалил тело рабыни на плечо и скрылся в темных коридорах замка. Ритуал обращения был окончен.

— Кап! — Мощный удар новой капли разорвал вязкую тишину подземелья, приводя Альбу в чувство.

То, что когда-то было человеком, слегка завозилось на холодном каменном полу. Альба приложила нечеловеческое усилие, пытаясь заставить свое сознание снова погаснуть и забыться.

-Бух! Бах! — Где-то в глубине замка послышались новые необычные звуки.

С треском распахнулись веки. Замутненному взору открылся потолок некогда страшной лаборатории, а ныне, как была уверенна девушка, могилы. Шум тем временем усиливался. Альба уже могла различить шаги и приглушенные голоса. Шли двое, и они приближались.

— Ах! — Девушка вскочила с кровати, жадно глотая воздух. Глаза бешено вращались. Мозг пытался дать хоть какое-то объяснение произошедшему. Сердце, не смотря на пережитое потрясение, билось предательски медленно и ровно.

— Что же произошло? Я умерла? — Альба сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться.

Она огляделась по сторонам, отмечая, что находится в своей комнате.

— Как я сюда попала? — Девушка попыталась вспомнить события прошедшей ночи, но картина в голове оказалась мутной. — Мне было хорошо... Очень хорошо...

— Проснулась? — За дверью раздался голос хозяина. — Поднимайся и иди сюда.

Девушка заторопилась на зов, шлепая босыми ногами по холодному полу. Мысли все еще путались, перед глазами то и дело проплывали обрывки незнакомых образов. Но самым неприятным ощущением было то, что она видела какой-то очень яркий и реалистичный сон, который, после пробуждения, тот час же стерся из памяти.

Люций сидел за столом, сгорбившись над рукописью из пергамента. При неровном свете свечи его лицо казалось особенно острым и даже немного хищным.

— Как ты себя чувствуешь? — Спросил монах, не поднимая головы.

— Хорошо, мой господин, — Альба знала, что не стоит задавать каких-либо вопросов. Хозяин сам все объяснит, если посчитает нужным.

— Как ты, наверное, догадываешься, я подверг твое тело и, — монах помедлил, — душу некоторым изменениям. Видишь ли, я принял решение, что тебе необходимо стать более совершенной, дабы иметь возможность гораздо успешнее исполнять мою волю. Именно поэтому я и обратил тебя. Это ясно?

— Да, господин.

— Еще около двух дней ты будешь находиться в, скажем, пограничном состоянии, между миром живых и усопших. Весьма странные ощущения, должен отметить.

— Господин, я была мертва? — Робко подала голос девушка.

— Что? Нет, — Люциан перевернул страницу, — Но, ты была близка к этому, лишившись большей части крови в твоем теле. Тогда я дал тебе свою кровь. Я передал тебе свой дар, который теперь часть тебя. Этот процесс называется становлением. Вскоре ты действительно умрешь. Но, только для того, чтобы возродиться подобно фениксу. Прояви чуточку терпения.

Монах поднялся из-за стола и покинул комнату, оставив Альбу в полном недоумении.

Девушка приняла решение подышать свежим воздухом и собраться с мыслями, отправившись на вершину крепостной башни. Небо на горизонте начало медленно сереть. Наступал новый день. Альба вскарабкалась на деревянный ящик, наполненный строительным камнем, и жадно вдохнула прохладный утренний воздух.

Мысли путались. В глубине души девушка осознавала, что хозяин сотворил с ней что-то страшное. Она догадывалась, что, скорее всего, станет такой же, как и сам монах — кровопийцей и может даже колдуньей.

— Бруха², — тихо прошептала Альба и слегка улыбнулась, глядя, как занимается алая заря.

Смотреть на восходящее солнце было неприятно. Слезились глаза. И, как только первые лучи достигли башни и коснулись кожи девушки, она ощутила неприятное жжение.

— Началось, transformatio³, я становлюсь такой, как хозяин. Я буду спать днем, и гулять по ночам.

Альба вздохнула, грустно поглядела на восходящее солнце и скрылась в коридорах замка.

Следующие три дня прошли в полусне и бреду. Девушку лихорадило так, что она не могла подняться с постели. Удивительно, но Люций милостиво не нагружал Альбу работой и даже не появлялся в ее комнате. Тем временем, она то и дело резко вскакивала в постели, обливаясь холодным потом и терзаемая невыносимой жаждой. Ее мучили кошмары, но она, к счастью, забывала все, что снилось сразу же после пробуждения.

Ох! — Альба широко распахнула глаза и уставилась в потолок. В ее темной комнатушке мерцал огонек от догорающей свечи. Лихорадка, наконец, исчезла. Единственное, что напоминало о недавней болезни — пересохшее от жажды горло.

Девушка на удивление легко поднялась с постели, пригладила волосы, сбросила с себя пропитавшуюся вонючим потом ночную рубаху, надела платье и выпорхнула из своей комнатушки.

— С пробуждением, девочка, — Люций сидел за письменным столом и что-то писал. — Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, господин, хорошо, только...

— Только что? — Монах опустил перо в чернильницу и пристально посмотрел на свою рабыню. — Тебя мучает жажда?

— Да, господин. Позвольте мне выйти и напиться воды.

Люциан расплылся в улыбке и мягко проговорил: "Перестань. Ты не настолько глупа, чтобы не понимать, что вода больше не утолит твою жажду. Ну, смелее, задай свой вопрос. Я могу прочесть его у тебя в глазах".

— Кровь? — Ее голос не дрогнул.

— Именно, — ответил монах, выходя из-за стола и направляясь к выходу. — Скоро появится твой ужин. Как только закончишь, направляйся на башню. Я буду ждать тебя там. Тело оставь в комнате. Мануэль о нем позаботится. Не затягивай.

— Бух! — Взгляд Альбы скользнул по ступеням и остановился на двери.

— Кажется не заперто, но дверь, шельма, очень тяжелая. Педро, помоги. — За дверью лаборатории стояли люди.

Альба приложила массу усилий, чтобы повернуть голову. Шея захрустела. Боль пронзила все тело и ударила в голову. Наступила тьма.

— Тук-тук!— В дверь постучали.

— Кто? — Прохрипела девушка и откашлялась. — Войдите.

Дверь приоткрылась, и в комнату прошмыгнул мальчишка лет двенадцати — босой и в изодранной одежде. На чумазом лице читалось любопытство. Под глазом отливал фиолетовым синяк, под носом засохли сопли. Хитрые глазенки бегали по комнате, выискивая взглядом, где и что плохо лежит.

— Я к святому отцу. Он велел принести в его покои церковные свечи, — мальчик протянул засаленный сверток.

— Положи на стол, — отозвалась девушка.

Оборванец несколько раз шмыгнул носом, пожал плечами и уверенно зашагал по комнате.

Оказавшись у него за спиной, Альба задрожала в предвкушении. Ей казалось, будто она видит ребенка насквозь. Каждую вену, каждый сосудик. Она слышала, как течет кровь в его жилах. Такая теплая, вкусная, желанная.

В тот же миг, будто пантера, она бросилась на мальчишку и повалила его на пол. Клыки вцепились в шею, разорвали сонную артерию. В рот Альбы хлынула кровь. И она по правде была теплой вкусной и желанной.

Когда все закончилось, девушка медленно поднялась, сладко потянулась и направилась в свою комнатушку, где сменила свое, испачканное в крови, платье на другое, вытерла лицо и поспешила на встречу с хозяином. Она летела по ступеням словно лань. Она испытывала такой прилив сил, что никто бы в целом мире сейчас не смог бы ее удержать. Никто, кроме одного лжемонаха.

— Предполагаю, что тебе понравился мой подарок? — Усмехнулся Люциан. Монах стоял, опершись о стену башни, глядя на спящий город внизу.

— Да, мой господин! — Воскликнула Альба, плюхаясь на колени у ног хозяина. — Я никогда не испытывала такого блаженства ни с одним из мужчин.

— О мужчинах! — резко оборвал Люций. — Через две ночи ты отправишься к Хуану и разделишь с ним постель. Пусть он напьется вина и когда уснет — влей ему в рот своей крови. Затем, выжди еще две ночи и повтори ритуал. Потом еще раз. Ты понимаешь для чего это нужно?

— Да, господин, — девушка кивнула. — Таким образом, вы подчинили себе мою волю. Значит ли, что и дон Хуан станет вашим рабом?

— Да. Но через тебя. Будешь передавать ему мою волю и следить за тем, чтобы старый боров в точности выполнял мои приказания. Что вызвало улыбку на твоем лице? — Монах сердито покосился на Альбу. — Я сказал что-то смешное?

— Простите меня, господин, — затараторила девушка, уткнувшись лбом в каменный пол. — Просто, я так и зову дона Хуана — жирный боров. Про себя, конечно.

Люциан презрительно фыркнул и перевел взгляд на звездное небо.

— В моем задании нет ничего сложного, — продолжил он после долгой паузы. — Думаю, что ты с ним справишься. Ты должна подчинить волю Хуана. Я снова вижу вопрос в твоих глазах. Задавай.

— Господин мой, — девушка преданно смотрела на хозяина. — С вашим могуществом вы бы могли легко убить дона Хуана и занять место правителя крепости Фриас и ее окрестностей.

Люций замер на миг, а потом громко и искренне расхохотался, сотрясаясь всем телом. В потухших глазах на молодом лице блеснул задорный огонек. Наконец, совладав с собой, он весело произнес: "Не смотря на все твои потуги казаться разумной, ты все равно остаешься деревенской бабой с необычайно узким кругозором. Неужели ты думаешь, что меня интересует власть над каким-то жалким городишкой в Богом забытых местах? Нет. Мои планы в тысячи раз шире, но тебе, как я и предполагал, рано о них знать. Тебе повторить мой приказ?

— Нет, господин. Я все поняла.

— Так же ты должна время от времени подкармливать Хуана своей кровью, иначе, со временем, его преданность к тебе уменьшится и даже исчезнет совсем. Теперь иди. Я хочу побыть один.

— Пабло, помоги, — за дверью лаборатории послышалась возня. — Чертовски тяжело.

— Навались, — прозвучал второй голос.

Застонав скрипом ржавых петель, массивная дверь все же не смогла выдержать натиск и поддалась. Из проема хлынул теплый оранжевый свет факела. Альба снова закрыла глаза, мысленно представив улыбку на своем лице.

— И забудь про любые помыслы о женитьбе, — строго проговорила девушка, вылезая из роскошной постели, — пока что это все, что мне от тебя нужно.

— Но, госпожа, вы снова покидаете меня? — дон Хуан смотрел на Альбу преданным собачьим взглядом. — Позвольте мне позвать слуг, чтобы они помогли вам одеться.

— Нет, Хуан. Спи. — Девушка наспех оделась и юркнула прочь из покоев под аккомпанемент храпа послушного хозяина замка.

В одном из коридоров она встретила бывшего идальго и приказала тому идти за собой.

— Хозяин велел передать, что ему нужно отлучиться на несколько ночей.

Альба резко остановилась.

— Значит ли это, что я осталась за главного?

Мануэль пожал плечами.

— Хорошо, — девушка хищно усмехнулась, — У меня будет время кое-что сделать. Жди меня с повозкой у городских ворот следующей ночью.

В точности исполняя приказание, Мануэль вывел повозку, запряженную гнедой кобылой, к городским воротам за мостом. Солнце уже давно скрылось за горизонтом. В окнах домов один за одним гасли огни. Горожане готовились ко сну.

Внезапно, лошадь громко заржала и принялась пятиться назад, но стесняемая упряжью, остановилась, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— Лошади не слишком жалуют нас, — Альба сидела на каменном парапете моста. — Невозможно ехать верхом. Поэтому я и приказала тебе найти повозку.

Мануэль вздрогнул от неожиданности, но промолчал. Девушка, довольная произведенным эффектом внезапного появления, грациозно прошлась по мосту и забралась в повозку. Идальго последовал ее примеру, взял вожжи и подстегнул лошадь.

Преодолев лес и оливковую рощу, повозка выкатила к краю спящей деревушки. Тишину нарушали лишь стрекот сверчков да хриплое тявканье старой собаки, свернувшейся калачиком у входа в один из хлипких каменных домов. Пыльная улица, ведущая к колодцу — сердцу Вальденоседы, была пустынна.

— Жди здесь, пока я не вернусь, — девушка соскочила на землю, подняв легкие облачка пыли, и неспешно направилась вдоль по улице. Она слышала мерный храп крестьян, крепко спящих после очередного тяжелого рабочего дня. Жизнь каждого из этих смертных была сейчас в ее власти. Чувство превосходства опьяняло. Собрав волю в кулак, Альба уверенно зашагала вперед, пока, наконец, не остановилась у входа в дом бывшего свекра — старого Анхеля.

Одернув циновку, прикрывающую вход, девушка юркнула внутрь помещения. Домочадцы мирно спали, не ощущая нависшей над ними угрозы. Без труда отыскав лежавшего на лавке хозяина дома, Альба склонилась над ним и тут же вцепилась пальцами в горло старика. Анхель распахнул полные ужаса глаза, ловя ртом воздух и суча ногами. В доме началась возня.

Когда шейные позвонки хрустнули и старик затих, раздался дикий женский крик. Девушка развернулась и со всей силой ударила вопящую женщину ногой в лицо, от чего та потеряла сознание и обмякла. В нос ударил сладкий запах свежей крови. Глаза заволокло белой пеленой. Альба принялась уничтожать всех, кто находился в доме.

Тем временем, разбуженные криками соседи, робко выглядывали из дверных проемов своих убогих домишек. Некоторые из мужчин, вооружившись палками и мотыгами, зажгли факелы и осторожно приближались к дому, где происходила бойня.

Покончив с домочадцами, Альба выскочила на улицу и столкнулась нос к носу с группой насмерть перепуганных крестьян. Разглядев в руках у последних оружие, она оценила угрозу и молниеносно прыгнула вверх, очутившись на крыше дома.

Толпа инстинктивно шарахнулась в стороны. Кто-то неистово молился, осеняя себя крестным знамением. Кто-то заверещал и бросился прочь. Кто-то стоял столбом, вытаращив глаза и выставив перед собой палку в надежде защититься. Среди людей послышался сначала робкий шепот, а затем и крики: "Бруха! Это бруха!"

— Да! Я бруха! — Отозвалась девушка. Она стояла на крыше дома, гордо вытянувшись во весь рост. Глаза ее горели диким первобытным огнем, платье было грязным и изодранным, а руки и лицо залиты кровью. — А вы жалкие, ничтожные смертные. Предатели, которые не заслуживают лучшей судьбы, нежели быть разорванными на куски в своих постелях!

— Альба? — Послышался удивленный возглас из толпы. — Да это же Альба — дочь Басилио и Урсулы. Она стала ведьмой.

— Святая Мария! — Отозвался голос кузнеца Габино. — Что же нам делать?

— Сжечь ее! — Раздался тонкий женский визг.

— Сжечь ее! — Прозвучало с нескольких сторон. Страх в толпе постепенно сменялся решительностью и жаждой отмщения.

Улица заполнялась деревенским людом. Казалось, народ ползет из всех щелей. Помимо мужчин и особо голосистых женщин, показались и старики, и даже некоторые дети. Вальденоседа окончательно проснулась.

Откуда-то с окраины улицы раздался крик. Затем еще один. Толпа забеспокоилась. Все взгляды устремились в темноту. Что-то со свистом рассекло воздух. Послышался чавкающий звук и сдавленный хрип.

Меж домов шел Мануэль с обнаженным окровавленным мечом. Он безжалостно рубил всякого, кто оказывался на пути. Выйдя на свет от десятка факелов, он остановился и ощерился: "Кто хочет проверить остроту моего клинка?"

Сбившаяся в кучу толпа заорала в страхе с новой силой. Женщины хватали детей и с воем убегали в темноту. Старики, что есть сил, ковыляли прочь, надеясь укрыться в домах. Некоторые мужчины, побросав оружие, рванули подальше, расталкивая и топча остальных, менее проворных жителей деревни.

На улице осталась только небольшая горстка перепуганных крестьян. Ощетинившись палками, топорами и мотыгами, они прижались друг к другу, переводя бешеные взгляды с Мануэля на Альбу и наоборот. Тут был и могучий кузнец Габино, и горшечник Вито, и он... Игнасио. Мужчина не сводил полные слез глаза с Альбы. Во взгляде читалась смертная тоска. Девушка на крыше хищно улыбалась.

Первым не выдержал Габино. Подняв свой массивный кузнечный молот над головой, он бросился навстречу идущему Мануэлю. Идальго продолжал спокойно идти вперед, опустив меч. Но в момент, когда кузнец попытался со всей силы обрушить молот Мануэлю на голову, тот сделал быстрый пирует и оказался по левую руку от соперника. Приняв удобную позу, кабальеро взмахнул мечом и рубанул бок Габино. В тот же миг из раны хлынула кровь. Кузнец выронил молот, недоуменно поглядел на Мануэля и повалился ничком в дорожную пыль.

Оставшиеся крестьяне окончательно лишились присутствия духа после увиденного. Побросав оружие, они бросились врассыпную.

— Ну, уж нет, муженек. Теперь ты от меня не уйдешь, — прошипела Альба и рванула с крыши. Одним прыжком догнав Игнасио, она сбила парня с ног, прижав его лицом к земле.

Игнасио застонал, одновременно сплевывая и откашливая набившуюся в рот пыль. Мощным рывком девушка поставила его на ноги и развернула лицом к себе. На парня было тяжело смотреть. В безумных опухших глазах, казалось, напрочь испарились остатки разума. Игнасио что-то нечленораздельно мычал и пускал грязные пузыри изо рта. Почуяв запах мочи, Альба решила не затягивать с расправой. Она презрительно взглянула мужу в глаза и произнесла: "Ты ничтожество. Ты не защитил меня. Ты даже себя не можешь защитить. Ты умрешь".

Свет факела изо всех сил пытался разогнать липкую черную тьму подземелья. Двое мужчин, щурясь, вглядываясь в темноту, аккуратно ступали вниз по лестнице.

— Как ты думаешь, что это за место?

— Откуда мне знать? — Тихо отозвался Пабло. — Но, думается мне, что такую тяжеленную дверь здесь поставили не просто так.

— Думаешь, здесь могут быть сокровища? — Не унимался другой незнакомец. — Здесь есть чем поживиться. Нюхом чую.

— Посмотрим, — Пабло не торопился с выводами.

— Воры, — эта мысль позабавила Альбу. Иссохший мозг, будто пошевелился внутри головы, обтянутой серой кожей. — Превосходно.

— Ты думала, что я ничего не узнаю? — Люциан ходил взад-вперед по лаборатории, заложив руки за спину. — Ты правда так думала?

— Господин, я...

— Зачем ты вообще решила поехать в эту свою деревню и устроить там резню? Тебе не хватало еды? Как тебя угораздило?

— Господин...

— Дай угадаю. Это была месть. Я прав? — Не смотря на внешнее спокойствие хозяина, девушка понимала, что Люциан сейчас вне себя от ярости. — Конечно, я прав. Думаешь, твое дорогое платье и золотые украшения делают тебя цивилизованной? Ерунда! Ты такая же жалкая деревенская девчонка, какой я тебя и подобрал.

— Я...

— Твой поступок — верх безрассудства. Неужели ты думаешь, что мы с тобой одни такие на целом свете? Неужели ты думаешь, что другие еще не прознали о твоем проступке? Будь уверена, выжившие уже давно разболтали все подробности произошедшего и теперь сюда мчат не только священники и солдаты, но и сородичи, дабы покарать нас за столь явное проявление нашей сущности перед смертными. — Люциан покачал головой. — Безусловно, вина лежит на тебе. Но, ведь именно я дал тебе становление. И кто знает, чем это все может закончиться?

Девушка стояла на коленях, склонив голову. Она боялась даже пошевелиться, чтобы еще больше не прогневить хозяина. Монах, тем временем, остановился прямо перед Альбой. Взял ее за руку и повел прямо в клетку, стоящую у стены.

— Нет, господин, не запирайте меня снова, — залепетала девушка.

— Составишь пока компанию нашему другу Дави. А я подумаю, как все уладить. Думаю, что все образуется. Я скоро вернусь. — Люций запер клетку, оставил ключи на столе и удалился.

— Эй, Пабло. Тут какие-то книги вокруг и ничего больше, — послышался недовольный голос вора.

— Попробуем еще пошарить. Может что-нибудь и найдем. Смотри, тут какие-то клетки.

— Кажется, ты привел меня в темницу, — раздался смешок. — Не совсем то, что я искал.

— Погоди, там что-то блестит, — Пабло подошел к дверям клетки и присвистнул. — Да тут мертвец весь в золоте. Смотри.

— Ага, — подтвердил второй вор, улыбаясь беззубым ртом. — Видать какая-то знатная сеньора чем-то не угодила своему господину. Я видел ключи на столе. Клянусь, именно они отпирают клетку.

Через мгновенье вор уже кряхтел над ржавым замком, подбирая нужный ключ. Наконец дверь поддалась и со скрипом отворилась. Пабло первым вошел в клетку и склонился над телом, жадно глядя на вычурное золотое ожерелье, украшенное драгоценными камнями, сверкающими в свете факела.

— Ну, что? — Раздался нетерпеливый голос за спиной.

— Эгей! Сегодня наш день, дружище! — Радостно воскликнул Пабло. — Тут и кольца и ожерелье.

Внезапно, глаза мертвеца распахнулись. Пабло заорал в ужасе и попытался отскочить назад, но иссохшая рука резко ухватила его за волосы. Перед лицом возникла страшная черная пасть с длинными как иглы клыками. Послышались быстро удаляющиеся шаги.

1. O tempora, o mores!¹ (лат.) — О времена, о нравы!

2. Бруха² (исп. Bruja) — ведьма.

3. Transformatio³ (лат.) — преображение.

Волк. Глава 13

Лучи полуденного весеннего солнца спускались к кронам, огибали кривые ветви, струились меж листьев и дотягивались до изумрудной травы. Неуемные птицы заполонили пространство леса своим щебетом. Стрекоча, пролетела сорока, торопящаяся куда-то по своим делам. Пузатая ежиха, забавно перебирая короткими лапками, семенила по траве, увлекая за собой тройку маленьких ежат. Где-то вдали у реки раздался рев медведя.

На залитой солнцем опушке стоял пень. На нем сидел человек. Длинные седые волосы спадали до плеч. Борода, подвязанная кожаным шнурком, достигала груди. Густые белые брови нависали над прикрытыми глазами. Старик был одет в длинную белую рубаху свободного кроя с красными орнаментами на воротнике и рукавах. Обувью ему служили крестьянские берестяные лапти. Сухие крючковатые пальцы обеих рук опирались на деревянный посох. Человек не шевелился. Казалось, что он задремал.

— Здрав будь, Ратибор, — произнес старик, не открывая глаз.

— Гой еси, старец Очеслав! — Отозвался, появившийся будто из ниоткуда, второй мужчина. — Стало быть вече завершилось и тебе есть, что мне сказать?

Старик по-прежнему не шевелился. Ратибор терпеливо ждал.

— Две луны тому назад в Киев прибыла ладья, — старик нарушил молчание. — Прибыла издалече, из самого Греческого царства. Среди прочего люда там оказался торговый человек, коий говорит, будто повстречал земляка из Трубецка, которого кличут Микула. Наш купец повстречал знакомца на одном из постоялых дворов и, как водится, поприветствовал, да только тот сердито глянул и вышел вон из горницы.

— Не спьяну ли ему это привиделось? — Недоверчивым тоном спросил Ратибор. — Мы, почитай уже лет как двадцать о Трубецком слыхом не слыхивали. Поди сгинул без мамки. Совсем зеленый был.

— Богом своим клялся, что Микула то был, а не кто другой. Да только ты сам знаешь, Ратибор, как нам важен этот проклятый упырь. И коли не соврал купец, то будет наша удача. А коли соврал — то ждет его гибель лютая.

— Далече собираешься, дядя Ратибор? — Спросил мальчонка лет девяти.

Он сидел на лавке, болтая босыми ногами. Убранство вырытой землянки было очень простым. Пара лавок, дубовый стол, беленая печь, да полка со всевозможной посудой. Ратибор шагнул в угол, зачерпнул ковшом воды из кадки, отхлебнул несколько глотков и уселся на лавку напротив мальчишки.

— По первой в Киев, а далее в Царьград, — произнес он, отирая бороду.

— А Царьград — это далече? — Поинтересовался мальчик.

— Да. За морем. Путь будет долгим.

— А ты волком обернешься, когда пойдешь?

— Поглядим, — улыбнулся Ратибор. — В лесу то конечно. Так быстрей. А вот по городам в волчьей шкуре бродить не дело. Люди то быстро затравят. И так, порой смотрят, будто дикого зверя увидали. Да ты и сам знаешь, я себя в обиду не дам.

— А, возьми меня с собою. Я тебе пригожусь. — Мальчонка вскочил с лавки. В глазах читалась мольба.

— Эко ты надумал, братец! — Притворно рассердился Ратибор. — А мамку то кто оберегать будет, покуда тятя не вернулся? Ты за старшего остаешься.

— Ну, дядя Ратибор, возьми.

— А коли упыри придут, кто будет деревню оборонять? Деток то защитить надобно будет.

— И то правда, — мальчишка сел на лавку с важным видом. — А я доселе ни одного упыря и не видал. Какие они?

— Обликом такие, как обычные люди, а внутри звери и душегубцы. Они же кровь людскую пьют, тем и питаются. И не гнушаются губить ни детей, ни баб, ни стариков. Ну, и по ночам рыскают, так как люто боятся солнца. Ярило как взглянет на них, тот час обращает в прах.

— Да то я знаю, — отмахнулся мальчик. — А откуда взялись то они?

— Ты полезай на печь, да ложись, — Ратибор поднялся и потрепал русые локоны племянника. — А я, так и быть, расскажу.

— Далеко-далеко, — начал свой рассказ Ратибор. — За морями, в южных землях, там, где окромя песку ни травинки не растет, а может и растет, живет народ иудеев. Верят они в единого Бога, у которого множество различных имен.

— Неужто есть и другие боги? — Воскликнул мальчик, ерзая на печи.

— А как же! — Кивнул Ратибор. — У многих народов есть свои боги, коим всячески поклоняются.

— А наши боги лучше?

— Эй! — Прикрикнул мужчина. — Не перебивай. Верят иудеи, что их Бог сотворил небо и солнце, звезды и луну, реки и моря, леса и горы, птиц и зверей.

— В одиночку то? — Прыснул смехом мальчишка. — Несподручно будет.

— А когда сотворил он это все, слепил он из глины человека, а затем и жену для него. Поселил он их в чудесный сад, где жили они серед птиц и зверей. Да только наказал им не брать плоды с одного из деревьев, коих в том саду было великое множество. — Ратибор покачал головой. — Да, только не послушалась жена, попробовала чудесный плод и мужу дала вкусить. Разгневался тогда Бог и выгнал их прочь из сада.

— А зачем они сорвали то плод? — Не унимался племянник.

— Говорят, что в саду том был змей-искуситель. Он то и подговорил бабу на сие злодеяние. Да ты слушай дальше. Зажили муж с женой вдвоем. Их, кстати, звали Адам и Ева.

— Адам и Ева, — тихо повторил мальчик.

— И родилось у них два сына — Каин и Авель. Выросли они и возмужали. Каин возделывал землю, а Авель пас скотину. И принесли они жертвы Богу. Да Бог принял только жертву младшего брата Авеля. А Каинову жертву не принял.

— А что так то?

— Это нам не ведомо. Может не от всего сердца была та жертва. — Отозвался Ратибор. — Да с той поры обозлился Каин на своего брата и убил его.

— Брата? — Воскликнул мальчик.

— Разгневался Бог и проклял Каина, наказав тому вечно скитаться по земле и питаться кровью детей своих. Так и стал он первым упырем. А уж потом породил он себе подобных, кои бродят в ночи и нападают на людей. И не всякий богатырь совладает с силою и коварством упыря.

— А мы?

— А мы — другое дело. Мы — дети лесов, богами благословенные. Даже в человечьем обличье мы иной раз можем совладать с упырями, а уж в зверином и подавно сильнее. Посему боятся нас кровопийцы и всячески обходят наши леса стороною. Прячутся по городам серед людей.

Ратибор поднялся с лавки, нежно глянул на уснувшего племянника и вышел из землянки.

— Как скоро вернешься? — У входа в землянку стояла женщина.

— Поживем-увидим, — Ратибор обнял сестру.

— Мой дом — твой дом, братец. Будем ожидать твоего возвращения.

Ратибор улыбнулся, обнажая растущие клыки. Из под кожи полезла серая шерсть, руки и ноги выгнулись, лицо вытянулось. Через несколько мгновений вместо крепкого здорового мужика, появился громадный волк. Он поднял морду, взглянул на луну и пустился в сторону леса.