Во имя Долга

Вместо ответа Рури, судорожно вздохнув, бросилась ко мне. Едва не уронила стол, больно ткнула острой коленкой в бедро, наступила на ногу и, с размаху плюхнувшись на моё колено, обеими руками судорожно обняла за шею.

— Спасибо! — всхлипнула она мне на ухо.

— Ты меня в благодарность решила придушить? — с трудом уточнил я.

— Извини, — женщина немного ослабила хватку. — Зуев, ты...

— Невыносим, я помню, — хмыкнул я, осторожно придерживая её за талию.

— Нет. Ты замечательный, самый-самый, — тихо и как-то удивительно искренне, — так, что даже я сам почти поверил, — прошептала она, касаясь губами моей небритой щеки.

— Это у тебя пока шок, скоро пройдёт, — я усмехнулся, мягко погладив женщину по спине.

— Ничего уже не пройдёт, — непонятно возразила она, щекотно потёрлась носом о мой висок. — Я теперь точно знаю, ты вот такой — настоящий! Сильный, упрямый, нежный, заботливый, честный... — зашептала она.

— Рури! — перебил я зверушку.

— М-м? — мурлыкнула она мне в волосы.

— Ты мне ногу отсидела, — сознался я. Она на несколько секунд замерла, потом отстранилась, глядя на меня совершенно дикими глазами.

— Зуев, ты...

— Я честный, ты сама это сказала! — парировал я, не дожидаясь, пока она найдёт нужное слово, и чуть приподнял отчаянно хватающую ртом воздух женщину, устраивая её на своих коленях поудобнее.

— Шурайская язва ты! — сообщила она, наконец обретя дар речи, и обличительно ткнула меня пальцем в грудь. А мне при взгляде на её пылающее румянцем лицо и гневно горящие глаза почему-то стало легко и весело. — Я к нему искренне, со всей душой, а он... Ненавижу тебя! — обиженно прошипела женщина, пытаясь вывернуться из моих рук.

Вариантов дальнейших действий у меня было два. Разумный и неприятный, требовавший выпустить недовольную рунарку, и второй — приятный, но чреватый некоторыми травмами и совершенно неджентльменский. Махнув рукой, — гулять так гулять! — я сделал то, чего хотелось: покрепче прижал бьющуюся зверушку и поцеловал.

К моему искреннему недоумению, ответила она сразу и без сомнений, как будто только этого и ждала, и все её благодарности и объятия не были продиктованы состоянием аффекта и эйфорией от приятных новостей.

Если изначально я просто собирался её отвлечь и заставить замолчать, то теперь всё было совсем по-другому. Мы целовались отчаянно, самозабвенно, жадно; как будто обоим только этого и не хватало в жизни для полного счастья. Или, скорее, как будто именно вот это и была она — жизнь.

Я прижимал её к себе, гладил, целовал, чувствовал ответные прикосновения, и удивительно отчётливо понимал: я хочу эту женщину. Не только сейчас в постель, а в каком-то другом, более... широком и продолжительном смысле. Вот именно её и именно такую, раздражённо шипящую на мои подначки, с готовностью отзывающуюся на каждое прикосновение, вспыльчивую, нелогичную, порой по-детски наивную и искреннюю. Хочу видеть эту её удивительную сияющую улыбку, когда она держит на руках нашего сына, и не изредка по большим праздникам, а, желательно, каждый день. Хочу слышать её тихий мурлычущий голос, и неважно, будет она меня хвалить или ругать последними словами.

Главное только не представлять довольную рожу генерала Зуева, когда он об этом узнает и с удовольствием заявит, что был прав. А то сразу пропадает всякое желание идти на поводу у собственных эмоций и желаний.

Рури-Рааш.

Было такое странное ощущение, будто моё тело легче воздуха, и я вот-вот взлечу. Сердце колотилось быстро-быстро, норовя выскочить из груди, хотелось смеяться или даже кричать от счастья. Нестерпимо хотелось поделиться этой огромной пылающей радостью со всем миром и, главное, с этим невозможным мужчиной, так легко и невозмутимо предложившим мне такую простую возможность быть рядом с моим мальчиком. Пусть это было не совсем то, о чём я в глубине души мечтала, но это было гораздо больше, чем то, на что я смела надеяться.

Но Зуев оказался, как это у людей называется, "в своём репертуаре", привычкам не изменил и одной-единственной фразой безжалостно пресёк мой эмоциональный искренний порыв, заодно заставив задуматься, а так ли уж нужен мне этот мужчина? Может, мне стоит вовсе не о нём грезить, а, наоборот, порадоваться, что у него нет никакого желания разделить со мной жизнь?

Правда, потом он меня поцеловал, и все эти здравые мысли разом вылетели из головы. Без всякого Зова у меня потемнело в глазах и перехватило дыхание от удовольствия и желания. А ещё откуда-то возникла твёрдая уверенность, что мужчина ощущает то же самое; слишком крепко он меня прижимал, слишком жадно целовал. Даже, кажется, с большим жаром, чем в тот первый и единственный раз.

Когда он подхватил меня на руки, отнёс к кровати и присел на неё, я, полностью отдавая себе отчёт в собственных действиях и зная, что будет дальше, не усомнилась ни на мгновение. Более того, сама потянула с него свитер, а следом за ним — водолазку, с наслаждением касаясь гладкой кожи и прослеживая кончиками пальцев рельеф литых мышц.

Мужчина опрокинул меня на кровать, навалился сверху, вжимая в упругое покрытие своим весом; и это было потрясающее ощущение. Опираясь на локоть одной руки, второй он исследовал моё тело, и в каждом прикосновении было обещание наслаждения.

В какой-то момент прервав поцелуй, он слегка приподнялся, глядя на меня смеющимися глазами, отчего я сразу заподозрила подвох и заранее испытала огромное желание его стукнуть. И с ироничной улыбкой проговорил:

— А теперь самое интересное! Рассказывай, зверушка, как надо тебя раздевать?

Не удержавшись, я фыркнула от смеха, уже совершенно не обижаясь на эту "зверушку", и задиристо ответила:

— Догадайся, зоофил несчастный!

Мне стало удивительно легко, хорошо и весело, как будто в моей жизни и во всём мире заодно не осталось больше никаких проблем. Хотелось хулиганить, делать глупости и, самое главное, непрерывно целовать этого невыносимого и такого невероятного мужчину.

— Красавица моя, ты сама понимаешь, что предлагаешь? — улыбка превратилась в многообещающую ухмылку. — Ты рискуешь остаться вообще без одежды, имей в виду.

— Хм! Ты, конечно, можешь попробовать разорвать эту ткань, но она очень прочная, — весело сообщила я. Он поначалу не поверил, и безуспешно проверил шицу на разрыв, подарив мне повод для насмешек.

Правда, злорадствовала я недолго. В процессе эксперимента Зуев обнаружил, что в обычном понимании одеждой надетое на мне не является, и состоит из не скреплённых между собой слоёв ткани. За сменой выражений на лице мужчины я наблюдала сначала с удовольствием, а потом уже с настороженностью. Потому что сначала там отразилась растерянность, удивление, понимание, веселье, интерес, а вот потом всё это сменилось хищным предвкушением.

— Знаешь, я сначала хотел пошутить, что твой наряд мне не нравится, потому что похож на обмотки мумии. Но сейчас, кажется, понял, насколько это... удобно, — тихим чуть хриплым шёпотом проговорил он мне на ухо, аккуратно запуская ладонь между слоями ткани и сжимая мою грудь. — Готов биться об заклад, этот наряд придумал мужчина. На сторонний взгляд ты как будто полностью и совершенно прилично одета. Но если знать этот маленький секрет, оказывается, что ты практически обнажена, и в любой момент можно коснуться тебя там, где захочется, — в это время его пальцы наглядно иллюстрировали мне эти слова, с каждым разом всё легче и уверенней находя в самых неожиданных местах путь между слоями шицы к моей коже. И это было удивительное ощущение. — Ты не представляешь, насколько это возбуждает! Надевай его для меня почаще, — попросил он, отчётливо выделив голосом "для меня". От прозвучавшего в этих словах обещания по спине пробежала дрожь, стало трудно дышать, а сердце отчаянно пустилось вскачь. Я повернула голову, пытаясь заглянуть ему в глаза, желая и смертельно боясь поверить, что мне не почудилось, что я поняла всё правильно, что он действительно сказал именно то, что я услышала.

Землянин смотрел на меня внимательно, пристально, жадно, как будто ловил каждое движение. Я не сумела понять выражение его лица, но почему-то щекам стало горячо. Поспешно отводя взгляд, я смущённо пробормотала:

— Это просто охотничий наряд, и ты, по-моему, первый, кто углядел в нём что-то такое.

— Вот как? — хмыкнул мужчина. — Тогда я могу им только посочувствовать, потому что они очень многое потеряли в жизни.

— Кому — им? — уточнила я.

— Тем, кто видел в этих одеждах только охотничий костюм, — тихо засмеялся он, покрывая лёгкими поцелуями мою шею.

— А почему "им"? Меня тоже можно туда отнести.

— А тебе я с большим удовольствием покажу всё на практическом примере, — многозначительно пообещал он и поцеловал меня, прекращая разговор.

В чём Зуева точно нельзя было обвинить, так это в неумении держать слово. Действительно, показал. Вдумчиво, неторопливо, с комментариями, от которых у меня, кажется, краснели даже уши. Боюсь только, после этой демонстрации я никогда не смогу смотреть на традиционный наряд своей родины как на одежду, а буду каждый раз ощущать на коже прикосновения пальцев и губ мужчины и слышать его жаркий хриплый шёпот, рисующий перед воображением такие картины, которые даже с учётом более свободной, чем земная, морали Рунара казались крайне неприличными.

А за обещанной демонстрацией, когда мы оба немного отдышались, последовало ещё одно открытие. Оказалось, что снятие шицы тоже может быть очень долгим, увлекательным, чувственным и эротичным процессом.

— Знаешь, ваша мораль всегда казалась мне довольно лицемерной, — пробормотала я, когда мы оба, уже обнажённые, лежали в кровати, и моя голова удобно устроилась на плече мужчины. — И удивляло, как вполне естественный и нормальный процесс можно считать неприличным. Теперь понимаю, что именно в ваших традициях считается неприличным и называется развратом.

В ответ на это мужчина засмеялся, чуть сильнее прижав меня к себе.

— Боюсь, я тебя разочарую, но в наших традициях развратом считаются немного другие вещи, а это — так, скромные тихие игры, — ошарашил меня он.

— Скромные? — недоверчиво переспросила я. — А что же такое тогда не скромные?!

— Ты не поверишь. Напомни потом, как-нибудь при случае покажу, — весело сообщил майор.

— На примере? — иронично уточнила я.

— Хм. Ну, кое-что можно и на примере, — с насторожившей меня задумчивостью согласился он. — Но так вообще есть куча фильмов соответствующей тематики. А про некоторые вещи тебе лучше вообще не знать, будешь лучше спать.

— А ты...

— В теории, — засмеялся мужчина, легко сообразив, о чём я хочу спросить. — Не пугайся, в постельных развлечениях я исключительно консервативен, ни к каким извращениям тяги не испытываю и ничего ужасного и противоестественного с тобой делать не планирую.

— А что планируешь? — машинально уточнила я, пытаясь унять радостно забившееся от этого прямого и недвусмысленного обещания (то есть, у него в самом деле есть какие-то планы — о нас вместе?) сердце и побороть смущение, вызванное подтекстом этих слов. Вот странно, как у этого мужчины получается постоянно вгонять меня в краску? Или это устоявшийся рефлекс, унаследованный от образа Евгении Гороховой?

— Как несложно догадаться из вышесказанного, исключительно приятное и естественное, — хмыкнул он. — Я только не понял, тебе настолько понравилось, что не терпится продолжить, или настолько не понравилось, что ты ищешь пути побега?

— Зуев, ты невыносим, — проворчала я.

— Да, я помню, — рассмеялся мужчина. В этот момент, прерывая наш разговор, проснулся и требовательно запищал Ярик.

Вскинулись мы одновременно, только я — быстро и встревоженно, а землянин неторопливо и с невозмутимой физиономией. В итоге я добежала первой, но замерла, не зная за что хвататься и что предпринимать.

— Что с ним? — напряжённо уточнила я, вскидывая взгляд на подошедшего мужчину.

— Расслабься, — хмыкнул он, развернул меня к себе спиной и начал аккуратно разминать мне плечи. — И не паникуй.

— Но он...

— От того, что ты будешь в ужасе бегать вокруг, ничего к лучшему не изменится, только ребёнка своими страхами заразишь, он ещё громче орать начнёт. Ну, плачет человек. Проснулся, хочется общения или кушать, — невозмутимо пояснил он. — Он не болеет, не умирает; просто говорить пока не умеет, и не может объяснить, что не так. И если он кричит, это не повод для паники. Успокоилась?

— Угу, — кивнула я, чувствуя себя очень странно. Тёплые сильные ладони на плечах действительно дарили поддержку, как будто через это простое прикосновение мне передалась частичка его непрошибаемого спокойствия и уверенности решительно во всём и сразу. — Спасибо.

— Это хорошо, теперь можно и у детёныша выяснить, чего он, собственно, хотел, — мужчина взял Ярика на руки, слегка покачивая на предплечье.

— Хороша же из меня мама, — вздохнула я. — Представляю, что бы со мной было, если бы...

— Да ладно, привыкнешь, — хмыкнул он. — Ты просто сроду никогда не сталкивалась с этим вопросом, да ещё принимаешь всё слишком близко к сердцу и реагируешь слишком нервно, потому что очень чувствительная.

— А ты сталкивался? — озадаченно уточнила я, забирая из его рук притихшего ребёнка.

— Ты настолько халатно подходила к работе? — рассмеялся Зуев, усаживая меня на кровать и вручая бутылочку. — У генерала Зуева пятеро детей. Володька, старший, дальше я, у нас четыре года разницы, потом через девять лет Ванечка, ещё через два — Варька. А младшего, Ромку, родители пять лет назад внезапно учудили. Так что с маленькими детьми я сталкивался давно, но в уже вполне сознательном возрасте.

Я задумчиво качнула головой, потому что этот факт биографии бывшего начальника прошёл мимо меня. Вернее, о том, что у Семёна имеется несколько братьев и сестра, я знала, но никогда не рассматривала их наличие именно в этом аспекте.

— Слушай, Зуев, а ты всегда такой невозмутимый? — задумчиво поинтересовалась я.

— Практически, — весело ответил он, уселся позади меня, окружая своим теплом, обнял одной рукой за талию, прижимая к своей груди, и устроил голову у меня на плече, с любопытством наблюдая за процессом. — Но совершенства я, боюсь, такими темпами не достигну никогда. Кстати, я же тоже давно хотел задать тебе глупый вопрос. Почему ты меня по фамилии называешь?

— Не знаю, — я растерянно пожала плечами, потом не удержалась и, прижавшись, потёрлась ухом о его щёку, в ответ на что меня тут же легонько пощекотали за другим ухом. — Привыкла, наверное... а что?

— Смешно звучит, — я почувствовала, как он слегка пожал плечами.

Мы некоторое время помолчали, но не тяжело, а так... спокойно, уютно. По телу от сердца растекалось тёплое ощущение покоя и счастья. Хотелось вот так просидеть всю оставшуюся жизнь. И я позволила укорениться в себе надежде, что, может быть, у этого желания есть шанс сбыться? Не просто же так... всё это: объятия, какие-то планы, разговоры. Не будет равнодушный человек вот так сидеть, украдкой щекотать детские пятки и порой, будто в задумчивости, слегка прихватывать губами мочку уха.