Добро наказуемо

— Беги сюда, Рик! — в два голоса вопили Энди с Нейлом с высокого речного берега. — Беги, он тебя живьем зажарит! Давай сюда! Здесь обрыв — можно укрыться!

Описав в небе круг, дракон возвращался.  'Мне никогда не победить эту махину!' — уныло подумал я. Никуда бежать не хотелось...

— Беги, Рик! Подумай о Релине! — донесся от реки полный отчаянья крик, и тут я будто проснулся. Плевать на дракона, разделаюсь с ним потом, в Эльмарионе, когда он будет на земле. Сейчас важнее Релина. Что будет с ней, с Энди, да и вообще со всем Фаргордом, если ученик вместе с третьим кристаллом вернется к Черному колдуну?..

Так быстро мне бегать еще не приходилось. Пожалуй, я опередил бы даже Имверта на его Лунной ночи, но уйти от дракона все же не сумел. Он нагнал меня почти у самой реки. Я затылком ощутил ветер, поднимаемый его крыльями, и стремглав метнулся в сторону.

Где-то на грани реальности слышался сбивчивый поток бессмысленных слов — Энди пытался колдовать. Только вот с чарами у него чего-то не клеилось. Наверно, потому что на драконов они не действовали.

Поток пламени обрушился на землю в трех шагах слева, окатив меня волной жара и боли. Я замахнулся мечом, но летающая махина вовремя поджала лапу. Меч со свистом разрезал воздух, развернув меня лицом к новой опасности, но я не успел собраться и оказался отброшен на добрый десяток шагов сокрушительным ударом, выбившим весь воздух из легких. Будь мое тело чуть более хлипким или чуть более тяжелым, и знакомство с драконьим хвостом стало бы последним знакомством в моей жизни. О том, чтобы ударить зверюгу мечом не было и речи, — мне бы вспомнить, как дышать...

Вспоминал я довольно долго — успел подняться, перехватить меч, рассеянным взглядом отыскать описывающего очередной круг дракона.

Время замерло, крылатое чудовище приближалось медленно и неотвратимо. Энди закончил выкрикивать заклинание, и теперь тишину нарушало лишь глухое уханье перепончатых,  как у огромной летучей мыши, крыльев да похожее на звуки распускаемой колодезной цепи позвякивание чешуи. Бежать не было сил — к отсутствию воздуха в легких, боли от ожогов и удара драконьего хвоста добавилась отвратительная дурнота от магии. Я заметил, что воздух вокруг мерцает, образуя прозрачный купол защиты, только когда поднял меч. Лезвие без усилий рассекло радужную пленку, она не лопнула и не растаяла. Я наконец-то заставил себя хрипло вдохнуть. Похоже, у меня появилась надежда.

Лучи заходящего солнца играли в изгибах клинка, делая его похожим на живое пламя. Я приготовился вложить в удар все силы, но лишь взглянув на дракона, вновь попался в ловушку его золотых глаз. Они затягивали в бездонные щели зрачков, оставляя в голове девственную пустоту, лишая возможности двигаться...

Дракон не испепелил меня дыханием. Ему понравился огненный меч, а его худосочный обладатель, видимо, не показался лакомым блюдом. Крылатая тварь опустилась так низко, что острие, лязгнув о чешую на груди, прочертило по брюху кривую царапину. Оцепенение спало лишь после того, как когти обхватили крылья гарды. Золотой дракончик рванулся из рук, когда его огромный прообраз взмыл в высоту, но я только сильнее сжал пальцы на рукояти — отдать врагу меч? Никогда!

Зашита Энди лопнула дождевым пузырем. Земля ушла из-под ног, пахнущий загаженной кузницей горячий воздух толчками бил из-под крыльев, заставляя меня болтаться тряпичной куклой. Дракон заложил крутой вираж над рекой, собираясь лететь в сторону гор.

— Прыгай, не бойся! — донесся до меня вопль Энди.

— Вот еще! — Единственное чего я боялся, так это потерять оружие. Большим позором было разве что сбежать с поля боя. Только Энди этого не понимал, ему непременно нужно было спасти мою шкуру.

Мир мигнул, и я с ужасом понял, что падаю, судорожно цепляясь за пустоту покрасневшими от ожогов пальцами. Последним, что я увидел, прежде чем рухнуть в ледяную воду, был силуэт уносящего меч дракона на фоне красноватого закатного неба.

Никто никогда не учил меня плавать. Считалось, что это умение — удел беднейших крестьян. Плавать приходилось рыбакам, чьи лодки могли прохудиться, перевернуться, и утонуть, а сети зацепиться за корягу где-нибудь на дне реки, ну, или охотникам, у которых вообще не было лодок, а  лошади  имелись крайне редко, да и то у самых богатых. Высокородным фаргордцам эта наука была совершенно ни к чему. Реки, рвы и прочие водные преграды можно было преодолеть и не слезая с коня. Так что о том, как выплыть на поверхность, я имел очень смутное представление. Кажется, следовало махать руками, дрыгать ногами и всячески изображать из себя рыбу. И не дышать. 

'Проклятый Энди! Какого лысого демона он это сделал?!! — мельтешили мысли. — Знает же, что я не умею плавать! Или не знает? Боги Хаоса! Они что, наказывают меня за трусость?!! Надо было не бежать, а погибнуть в бою! Как я мог потерять оружие! Проклятье! Мне нужен меч! И воздух! Все бы отдал за глоток воздуха, — пронеслось в голове, — пусть даже не свежего, а какого-нибудь из Задохлого тупика... не хочу умирать... дышать хочу!' Я вдохнул. Меня снова замутило, сознание уплыло.

Глава 13. Слава павшего героя

— Еще один. Заречье три дня как сгорело, а погорельцев до сих пор выносит. Цепляй его багром, Жердина, похороним по-людски, — голоса звучали глухо, как будто мне заткнули уши.

Деревянная жердь грубо огрела меня по голове, заскребла по спине железным крюком и, вцепившись в куртку, поволокла наперерез течению. Щеку, будто огнем, обожгло прикосновение влажного песка, увесистый пинок под ребра заставил безвольным кулем перевернуться на спину.

— Не-е-е, это не зареченский, — донеслось далеким эхом. — Я зареченских всех знаю. Может, с Заболотья?

— Да, ты чё, веслом ушибся, Рыжий? Заболотье ниже по течению.

В ухо шумно дунуло теплым воздухом. Холодный и мокрый тычок в висок заставил вздрогнуть, приоткрыть налитые свинцом веки.

— Глянь-ка, моргает!

Голос заглушило сосредоточенное сопение. По щеке провели чем-то теплым, мягким и влажным, потом еще и еще... Я наконец-то справился с желанием зажмуриться от яркого света и сосредоточил взгляд на источнике голосов. На фоне окрашенного закатом неба маячили два расплывчатых пятна.

— Пшел вон, Вьюн! — сопение стихло, чтобы тут же возобновится у другого уха.  Бледное пятно приблизилось, и я почувствовал, как кто-то назойливо трясет меня за плечо. — Эй, парень, живой что ли?

Голова ощущалась раскаленной чугунной болванкой, желудок полным бурдюком речной воды, легкие пытались разорваться и напрочь отказывались дышать, но, исходя из утверждения Роксанда, что  'если у тебя ничего не болит, значит ты уже умер', жизнь для меня продолжалась. Я попытался было сообщить сей радостный факт своим спасителям, но сумел лишь пробулькать нечто нечленораздельное и тут же закашлялся. Сильные руки бесцеремонно приподняли меня за грудки, перевернули, перекинув через колено, как будто я был нашкодившим мальчишкой, которого собираются выдрать по мягкому месту, и несколько раз врезали по спине. Я временно превратился в фонтан из Сада отдохновения темных эльфов — изо рта толчками выплескивалась вода, с хрипом втянул в себя воздух и непроизвольно икнул. 

Меня усадили на песок и свойски хлопнули по плечу. Плечо под курткой Келориэля, как это ни странно, совершенно не болело, а ведь я был уверен, что дракон подышал мне в спину.

— Да ты везунчик, парень! И огонь прошел, и воду прошел, а глядишь ж ты, уцелел. Как звать-то тебя?

— Ик... Р-р-ик... ик... ланд... ик, — собственное имя затерялось среди икоты и стука зубов, выбивающих частую дробь. Тело закоченело, чугунная болванка, гордо именуемая головой, норовила отвалиться и укатиться обратно в реку.

— Ланд? — переспросил мой спаситель. — Знавал я одного Ланда из Медвежьей чащобы, но тот годков на двадцать постарее будет.

Глаза наконец-то привыкли к яркому свету заходящего солнца, и я смог его рассмотреть. По возрасту, он, пожалуй, был ровесником лорда Деймора или своего приятеля Ланда из Медвежьей чащобы. Лет под сорок, коренастый, на голову ниже меня, он походил на кряжистый пень или низкорослого тролля. Про таких говорят  'поперек себя шире'. Сходство с пнем, да, пожалуй, и с троллем довершала седеющая грязно-бурая шевелюра, напоминавшая копну выгоревшего мха и заскорузлая от воды коричневая кожаная одежда. Его приятель, возившийся с сетью, был, наоборот, длинным и тощим. Очевидно, Жердиной прозвали именно его, значит, Рыжим звался тот, который на самом деле был седым. Впрочем, рыжий в их компании тоже был — пес по имени Вьюн. Он носился от одного к другому, громким лаем наводя порядок. В памяти всплыло на удивление теплое воспоминание о дядюшке Готриде, явившемся распоряжаться на королевскую кухню.

Поправлять Рыжего я не стал — Ланд, так Ланд, так даже лучше — незачем  крестьянам знать, кого они выудили из реки. Тем более что обруч наследного принца, кажется, потерялся. Привычной тяжести не ощущалось, да и рукой, выглядевшей красной и опухшей, не удалось его нащупать. Покрытые белесыми волдырями обожженные пальцы сообщили, что голова теперь напоминает изъеденную молью шкуру — волосы сгорели почти полностью. Я стер кровь с оцарапанной песком щеки, болезненно поморщился и вздохнул. Паршиво... Хотя по сравнению с утратой меча ожоги и испорченная прическа казались мелочью, недостойной внимания.

Подбежал пес, сочувственно посмотрел в глаза и лизнул в руку. Я потрепал его по загривку. Иногда кажется, что собаки понимают меня гораздо лучше людей.

Рыбаки задавали вопросы. Кажется, о том, откуда я взялся и как меня угораздило оказаться в реке. То, что я обгорел, никого не удивляло. Пожары были здесь привычным делом. Но я, если и отвечал, то  маловразумительными междометиями. Говорить было трудно, горло, как будто тисками сжали. Да и стоило ли говорить? Сейчас мой поступок выглядел так глупо, что хотелось сгореть от стыда. Это надо додуматься померяться силами с бронированной махиной размером с башню! Теперь весь Фаргорд будет говорить, что принц свихнулся... Сколько человек это видели? Вот пусть они и рассказывают, что ... Рикланд погиб в бою. А я лучше промолчу. Мало ли причин у человека свалиться в реку...

Причин, кстати, оказалось не так уж и много. По крайней мере, рыбаки, осознав, что толкового ответа им не добиться, и со всех сторон обсудив ситуацию, не смогли придумать ничего, кроме того, что я, по милости дракона лишившись дома, семьи и, видимо, рассудка, решил с горя утопиться в реке.  Мой унылый вид и упорное нежелание отвечать на расспросы лишь подтвердили этот глубокомысленный вывод, так что мои спасители, временно потеряв ко мне интерес, смогли, наконец, заняться остальным своим уловом. Рядом остался лишь пес.

Релина стояла у стены и, прижавшись лицом к хрустальным плитам по обе стороны узкого окна, смотрела на закатное небо. На щеках высыхали мокрые дорожки. Чистый звонкий голос гулял над похожими на сосульки шпилями и уносился вдаль:

Безмолвные стены не ведают слез,

Они холодны, как лед.

И ветер шепчет на мой вопрос:

'Твой друг уже не придет...

Поверь, уже не придет'.

Не даром сегодня приснилось мне,

Что тело выброшено рекой,

И я узнала его во сне -

То был возлюбленный мой.

Он в битве пал, как герой.

Вы слышите, белые облака,

Плывете вы в вышине.

Где тот, кого принесла река

В моем сегодняшнем сне?

Прошу вас, ответьте мне...

—   Проснулась что ль? — раздалось из-за двери сердитое ворчание охранника. — Теперь всю ночь песни распевать будешь? Имей в виду, на меня твоя ворожба не действует!

Девушка оборвала песню, уселась на тюфяк, плеснула из кувшина воды на ладонь и умыла лицо.

— Приснилось что ль чего? — голос стражника показался мне знакомым.

Релина закусила губу. Слезы снова потекли по щекам. Заткнув рот кулачком, она крепилась еще некоторое время,  но потом сквозь стиснутые зубы все же прорвался всхлип.

— Ты чего, это? Ты меня разжалобить не пытайся. Мы в Черном замке таких, как ты в жертву богам десятками приносили! — теперь я знал точно — это был Алавар. Будь я там, убил бы гада! Такого сильного желания оказаться в собственном сне у меня не было с тех пор, когда я пытался спасти братишку.

Девушка справилась со слабостью. Она вновь отошла к окну и снова запела, на этот раз без слов — похоже, пение отвлекало ее от печальных мыслей, а я... Я и сам не понял, как оказался за толстой хрустальной дверью рядом с негодяем. Оружия не было, но убивать врагов можно и голыми руками.

— Защищайся, подлец!

Алавар побледнел, как будто увидел призрака, и стал по стенке отступать к лестнице. Я ударил его в лицо. Наемник вскрикнул и вместо того, чтобы сопротивляться, закрыл голову руками и что есть мочи заорал:

— Прекрати ворожить, проклятая ведьма! Замолчи!

Я ударил снова. Алавар отлетел на ступени, оступился, но все же удержался на ногах. Он выхвалил меч, но удар ногой вышиб оружие из рук самозванца.

— Умри гад!

Похоже, меня он не видел — зрачки испуганно бегали, а бил он, не иначе как на звук голоса. Чтобы сравнять наши силы, я тоже зажмурился и...

— Поднимай! Тяжелый, зараза... Сюда ложи, на сеть... — мир качнулся и наполнился запахом рыбы. — Вот так... Поехали!

Приоткрыв глаза, я недоуменно уставился на покачивающиеся надо мной звезды. Промозглая сырость вечерней реки медленно отступала, уступая место ночной прохладе леса. Я заерзал и попытался сесть, но не тут-то было — землю изрядно тряхнуло, свалив меня обратно, на кучу дурно пахнущих влажных веревок. К щеке прикоснулось холодное и скользкое нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся небольшой, не длиннее ладони рыбешкой. Я отшвырнул ее прочь, повернулся на бок и уперся взглядом в деревянный борт телеги. Ухватившись за него, получилось сесть и осмотреться.  Справа и слева маячили темные стволы деревьев, впереди — трехголовый силуэт.

— Куда... куда вы меня везете?

— В трактир, куда ж еще? — с готовностью отозвалась одна голова, принадлежавшая Рыжему.

— Горбун Брог, трактирщик у нас рыбу берет, — обернулась вторая. — Там, на постоялом дворе и отлежишься. А ночлег потом отработаешь.

Третья голова лишь согласно кивнула и  фыркнула. Она принадлежала лошади.

В трактире стоял обычный в таком месте шум — стук кружек, грохот стульев, гомон посетителей доносились еще с улицы. Только веселья не ощущалось. Казалось почему-то, что лица у завсегдатаев мрачнее грозовых туч, а голоса звучат зло и раздраженно. Да и выпивка здесь, похоже, вместо того, чтобы поднимать настроение, лишь добавляла в разговор крепких словечек.

— Ну, почему нас то? Жег бы себе остроухих, душегуб окаянный! — прорезалось сквозь общий гвалт страдальческое причитание. — Корову уволок, дом спалил, изувер проклятущий! — оборванный малый, чумазый, с опаленными бородой и усами и всклокоченной шевелюрой вытер слезящиеся глаза и присосался к горлышку любезно подвинутой кем-то бутыли. Осколки кружки лежали на полу в растекшейся по нему грязноватой луже, дожидаясь недовольного трактирщика с веником.