Цветик

Пока они там отдыхали, Алька с Серегой обустраивали дедову квартиру, получилось очень даже неплохо, поучаствовали в оформлении и ребята: Васька привез две поделки-домовушки из дерева, югославы сделали из сосновых дощечек оригинальный шкаф для одежды с тумбочкой, чтобы дед мог присесть, надевая обувь в небольшой прихожке. Тумбочку сразу же опробовал Мишук, поскакав на ней. Мамка привезла домотканные дорожки, Антоновна притащила цвяты у горшках — дед обожал их поливать, Сережка привез полочки, две интересные тарелки на стену, Алька прикупила посуды. Драган приволок тканное сербское панно, — 'майки моей работа' — получилась уютная квартирка. Осталося купить деду диван и телевизор, решили, что выбрать должен сам.

Приехавший посвежевший дед "долго молчав, ходив по своей хате, трогал усё", потом присел на тумбу в прихожке — Мишук конечно же, полез на колени, и обнимая внука, растерянно сказал: -Я чёта, Аль, совсем ничаго не понимаю, какя-то чумная жизня у мяне стала, я как у кипятке варюся!

-Вот и варися! А то прокисал бы у своей Чаховке, — пробурчала Алька, еле сдерживая слезы от умиления. — Сразу предупреждаю, будет бардак — получишь по шее!

-Не, Альк, я такую красу бяречь буду! — Дед старался, содержал у чистоте свою бярлогу, Алька все равно раз в неделю по выходным отправляла их с Минькой погулять и убиралсь у деда, кирзачи его любимые она давно отвезла в Медведку, с деда станется в них ходить.

-Ты, унучка, як смотришь, я Сяргею заранее отпишу хату?

-Хорошо смотрю, как ещё?

— От и славно, я боявся, осерчаешь!

— Ты чё, меня обидеть боялся? Дед, ну ты даешь? У меня свой угол есть, нам с Минькой вполне хватает, а Сережке такой подарок как с неба свалился. Дед, не майся дурью, мы с братиком, было время, кусок хлеба пополам делили, не до жиру было.

А Санька Плешков и Саша Аверченко попали в переделку... напоролись на засаду, и там, где, казалось, все было проверено-перепроверено. Днем по этой горной дороге прошла наша колонна, все было чисто, а вечером, ехавшие на трех БМДешках, солдатики из второй роты Авера, попали в переплет — шедшая в средине машина резко подпрыгнула, и раздался взрыв. Санька Плешков, едва очухавшийся, утирая заливавшую глаза кровь, с огромным трудом, кашляя и матерясь, вытаскивал из машины неподвижного старлея. Он уже хрипел от натуги, ясно понимая, что ещё чуть-чуть и задохнется от едкого дыма, не слыша, как колотят по заклинившему люку снаружи... когда как-то внезапно его ухватили за ворот и начали вытягивать наружу. Он, сипя и матерясь, орал сорванным голосом и рвался к дыре в машине: "Старлея, старлея..." — и, уже уплывая в темноту, услышал:

-Вытащили твоего старлея, дышит!

Когда Плешков всплыл из какой-то бездонной ямы с чернотой, то с удивлением увидел над головой серую обшивку и ощутил дрожь. -"Похоже, в самолете..." — пришла откуда-то мысль, — ..блин, ведь собьют!..

Он дернулся, пытаясь повернуть голову, и услышал женский голос:

-Тихо, тихо, лежи, не надо резко шевелиться! — немного повернув голову, увидел женщину.

&bsp; -Где я? — с трудом прохрипел Санька.

-В Москву летим, не переживай, сынок, все хорошо будет.

— А старлей?

— Старлея твоего первым бортом отправили в Бурденко, — проговорил кто-то сиплым голосом справа. -Сержант, это Ерин, мы с тобой назло всем духам живы.

-А, — вспомнил Санька, — ты же тоже с нами в бмдешке был? А ещё?

Тот сипло выматерился:

-Только мы трое... ...

-Хватит разговоров! — раздался сердитый голос, — наговоритесь ещё. В Красногорске Санька совсем пришел в себя. Боли было много, Ерин, оклемавшийся раньше — ему досталось поменьше, рассказал, морщась и матерясь, что Плешков, повернувшись перед взрывом к командиру, как бы закрыл его собой с одной стороны, ухватив дерьма во всю спину. -Командиру досталось только спереди, а то б уже давно груз двести... И поэтому старлея вытащили живого, кароче, тебе, сержант, наш командир жизнью обязан!

Зная свою заполошную мамку, Плешков не стал писать про ранение, врал, что в командировке, писал бодрые письма, благо правая рука оказалась целой, что нельзя было сказать про левую, перенес две операции, вытащили из руки и предплечья много осколков.

— Хирург не Бог, но его заместитель, — Микишин, осматривая его после второй операции, сказал: -В рубашке ты, земляк, родился, с такими ранениями обычно руку сохранить не удается, но уральцы -крепкий народ.

-А вы откуда, товарищ подполковник, родом?

— Бисерский я, Санек, бисерский.

Санек обалдел:

-Бисер? Соседний поселок?

— Ну, а где еще такое чудное название встретишь? Я тебе больше скажу, мы с Сашкой Латыновым в меде вместе учились, он, вот, дома остался, а я рванул в военную медицину.

— Вот это да! — выдохнул Плешков. — Вот это радость!

— И я рад, ты, земляк, поправляйся, руку надо будет долго разрабатывать, через сопли и слезы, но шевелиться будет!

-Товарищ подполковник! А можно одну просьбу?

-Да, говори!

-Мне бы узнать, как мой командир, живой ли? Я его до последнего тащил, сказали, что, вроде, в Бурденко отправили, Вы не сможете узнать? Старший лейтенант Аверченко Александр Борисович.

-Попробую, отдыхай пока.

Как ни странно, в госпитале подружились с Ериным, куда только его пакостность делась. -Сань, ты не обижайся, что я всякую пургу гнал, на твоих девчонок-одноклашек грязь лил, я дурак, ща вот после того, как на тот свет чуть не свалил, много передумал. Ну изменила мне... бывшая, но жизнь-то не закончилась. А может, оно и к лучшему, вон, тут какие сестрички бегают, я к одной вот уже с месяц приглядываюсь, Леночке. Может, и женюсь... Микишин тебе про старлея ничего не узнал?

-Пока молчит, жаль будет, если не вытянул... хороший мужик наш Авер. Лето заканчивалось, желтели березы, разноцветные клены радовали глаз, бездонное и такое мирное небо было даже непривычным.

Выписывался Ерин, уезжал домой радостный, вместе с Леной, они расписались здесь, Плешков попал-таки в свидетели, а у Саньки ныла душа, он так ждал весточку об Авере.

-Саня, ты только не теряйся!! И если что-то узнаешь об Авере, тут же пиши или звони! — прощаясь, сказал Витька Ерин.

Микишин зашивался на операциях, и Плешков не напоминал ему, понимая, что у земляка нет времени. Рука потихоньку зажила, шрамов на ней было много, но они становились не такие страшные, и Сашка с упорством разрабатывал её.

— Земляк, ты поедешь в санаторий, а потом уже на родину, буду дома, встретимся обязательно, а, да, жив твой ротный, жив, где-то на реабилитации, — сказал Микишин при очередном осмотре.— Родине -поклон, соскучился я по нашим лесам. Так хочу пошишкарить, мать сказала, шишек много уродилось!

-Пишите адрес, пришлю сразу же, как домой приеду!.

В санатории Санька сразу взяли в оборот, да он и сам старался как можно чаще заниматься и с рукой, и ваще. Вот так, выходя умотаннным и мокрым после очередной тренировки, услышал, как кричит медсестра.

-Вер, скажи Аверченко, освободился тренажер, пусть идет!

Плешков замер, напряженно вглядываясь в конец длинного коридора... и радостно завопил, когда увидел неспешно идущего по коридору своего комроты:

-Товарищ старший лейтенант, живой!!!

Авер сбился с шага, застыл на мгновение, а потом рванулся к нему:

-Санька! Плешков!!

Они крепко обнялись, помолчали, потом не разнимая рук долго всматривались друг в друга, у Авера с левой стороны лицо пересекал длинный шрам.

-Вот это радость у меня... — хрипловато сказал Авер, — я ж не знал, кто тогда... потом уже мне сказали, что меня сержант вытащил, я собрался после санатория к тебе на родину ехать, да только вот боялся... что ты...

-Живой я, ещё занудный Ерин Витька, тоже. Он уже домой уехал!

Они говорили перебивая друг друга.

— Аверченко, тренажер отменяется? — спросила их подошедшая сестра.

-Нет! Сань, ты через часок давай в беседку, там над прудом.

-Да, товарищ старш... Тот улыбнулся:

-Капитан я теперь, Сань.

-О, поздравляю!

— Все, я тебя через час жду!

И было много разговоров через час. А Аверу Плешков сделал царский подарок — Петька прислал фотки народного гуляния: на одной, удачно пойманная в кадр, смеясь, кружилась Алька.

— Значит, решено, еду в отпуск с тобой, а потом уже к матери, — сказал Авер, жадно вглядываясь в лицо подсолнушка. — Как думаешь, не испугается она моего уродства?

Ха, — засмеялся Плешков, — Вы Альку не знаете, это ж пацан в юбке, у неё же шрамов на коленках полно, а еще где-то на попе, не, не, — заторопился он, — не подумайте чего, просто, она классе в третьем повисла на заборе, и задницу ей зашивали, это все в поселке знают.

У Цветиков все шло своим чередом, съездили в отпуск к деду в Чаховку, дед таскал их по всей многочисленной родне, хвалился своими внуками и правнуком, а родни было... Брянские родственники знались друг с другом, как выразился Сережка, до седьмого колена.

Если они шли по улице, непременно кто-то останавливался и спрашивал: "Чаго ж вы к нам не прийдите?"

Многочисленные застолья быстро утомили, и ребята взмолились:

-Дед, может, ты с Мишуком будешь в гости ходить, а мы хотя бы на великах проедемся, посмотрим твою Брянщину?

Уезжали далеко, особенно полюбился маршрут вдоль реки Судости, вода в которой была прозрачной. Оставляли велики у небольшого мостика и долго любовались на неспешно текущую воду, разглядывая речных обитателей. Проезжали большие поля с табаком-дедовой радостью, дух захватывало от открывающихся просторов, но Урал был роднее. . Несколько дней были в городе у дядюшки, и приехав назад в Чаховку, с изумлением узнали, что явился их батька — кто-то из родни сообщил, что его дети и внук приехали. — Да, Сережка, нам с тобой предстоит испытание на выдержку.

Дед, первым зашедший в хату, только и сказал: — Здорово, Мишка! — а ребята с любопытством разглядывали, можно сказать, незнакомого мужика. Если Алька кой чего помнила, то Серега совсем не знал его.

— Здравствуй, отец! — как-то хором выдали они, а папашка передернулся:

— Здравствуйте, дети мои, рад вас видеть!

Повисло неловкое молчание, папаня оглянулся на деда:

-Бать!

-Не, Мишка. Я сказав тебе усе. Ня буду с тобой говОрить!

Дед пошел до соседа, Алька, пожалев явно растерявшегося мужика, сказала: -Может, Вы поесть хотите?

Он опять передернулся:

-Почему вы меня папой не называете?

-Ну, папа, это что-то близкое, когда рядом, по голове гладит, на руках носит, на коленки разбитые дует, по заднице шлепает, наконец, — выдал Серега, — а, Вы, простите, как-то в этом участия не принимали.

-Так, а ты что, дочь, скажешь?

Алька пожала плечами:

-Мало что можно добавить, да и я, как бы, в Ваших глазах явно в категорию гулящих подхожу...

— Таак, разговора явно не получится! — папашка выскочил за дверь.

Ребята помрачнели.

-Принесло его... Серый, тебе теперь алиментов не видать, точно, но не волнуйся, доучим тебя, осталось какие-то два года. У меня зарплата побольше стала, да и твоя повышенная стипешка. Мамка рублей двадцать осилит, ни фига, хуже было!!

-Аль, вот письма писать одно, а увидеть в живую и ничего, абсолютно ничего не почувствовать... деда и дядь Ваню когда первый раз увидел, такая волна тепла накатила, радовался как Минька, а тут глухо.

В окно было видно, как отец, размахивая руками, что-то говорит деду, а тот обходит его, явно не желая слушать.

-Вот гад, доведет деда, придется ему таблетки пить!

Алька выскочила во двор:

-...только ты виноват! Разбаловал их! — услышала она папашкины слова, и взыграла в ней Цветковская кровь и упрямство:

-Вы не помните, сколько деду лет? Не знаете, что ему противопоказаны волнения? Дед, иди в хату. А мы без тебя пообщаемся!

Отойдя на приличное расстояние от дома, Алька спросила:

-Что конкретно Вам от нас надо?

Тот растерялся:

-Ну вы же мои дети, хотел вот посмотреть, какие вы выросли.

-А раньше не возникало такого желания?

-Я вас не бросал, я с вашей матерью жить не мог. Если бы я тогда не уехал, меня бы посадили.

-Пожизненно?

-Что? Нет, не важно на сколько, но посадили бы, за запрещенную в то время баптистскую веру. Я когда уезжал, у меня сердце было чернее сапога.

-Сейчас побелело?

-Что ты понимаешь? — взорвался папашка. — Я что, вам не помогал, у меня все корешки переводов сохранились.

-Вот даже как? А слабо корешки за конец шестидесятых поднять и посмотреть сумму алиментов? Помнится, если приходил перевод больше, чем на десять рублей, у нас праздник был, иногда. А то, что Сережка зимой, на Урале, заметьте, в школу в кедах бегом бегал?

— А вашей матери поменьше надо было мужиков перебирать.

-Перебирала она или нет, но мы с братиком никаких чужих мужиков в доме не видели. И мать нас не бросила, а как могла тянула из себя жилы, она наша мама, и не надо на неё дерьмо лить!

-Да и ты недалеко от своей матери ушла. Вон, нагуляла... брала бы пример с Ирины, в институте учится, в Москве, умница, красавица.

Алька вздохнула:

-Правда, что институт в Москве, жаль, не МГУ или МГИМО, всего лишь текстильный... Зря вы сюда приехали, не получится у нас разговора. Я вас ни о чем не просила и не попрошу, даже случись, на кусок хлеба денег не будет... Если совсем честно сказать — я рада, что росла без отца!

Она развернулась и пошла, не слушая, что там ещё говорит этот абсолютно чужой мужик. Возле дома на мамочку с разбегу налетел Мишутка:

-Мама, мы с Хведей ходили у грибы! Много-много шпиёнов нашли, будем жарить их?

-Минь, надо говорить правильно!

— Мамочка, дяденька на меня смотрит чужой, — шепнул он Альке, — я немножко поговорю как Хведя и перестану. Можно?

-Деда, — закричал он, увидев вышедшего деда,— я тебе чего покажу, — и вприпрыжку побежал к деду. А другой деда сумрачно смотрел ему вслед.

Не получилось у отца разговора и с Сережкой. Тот совcем не стал слушать его, после того, как папашка несколько раз повторил, что он может и прекратить посылать деньги на учебу.

— Алименты платятся до восемнадцати, а тебе двадцать будет!

Серега улыбнулся:

-Теперь стоит на нас с Алькой подать на алименты! Спасибо за любовь и ласку!

Этим же вечером плакала младшая сестра деда — тетка Евдокия:

-Ой да проститя ж мяне, дорогие унуки. Я жеж хотела як лучшей! Батька вашаго вызвала, а ён, бродяга... Панаска, нягожа нам у таком возрасте ругаться!

Панаска бурчал:

-От, баба, волос долог, ума няма! Этта же чертяка, у в каго такая сво... гадость уродилася, -поправился дед, видя, что любопытное Минькино ухо повернуто в его сторону.

Отпуск был испорчен, и Алька с Серегой поехали менять билеты на другое число, а дед остался с Мишуком. Пока дед одевался, Минька выбежал во двор, а там нарисовался папашка и начал общаться с малышом. Минька, привыкший к многолюдью в своей короткой жизни, разговаривал охотно, рассказывая, где живет, сколько лет, кого любит... Папашка сказал, что он Минькин дедушка, на что ребенок, подняв на него удивленные карие глаза, выдал коротко: