Из окна второго дома выпрыгнул Серый, за ним — Виктория. Затем из дверей начали выскакивать деревенские с топорами в руках, которых теснили наемники. Несмотря на внезапность нападения, силы были неравны. Хотя парни дрались самоотверженно, хорошо вооруженные наемники были опытнее и сильнее, к тому же численный перевес оставался за ними. Упал, пораженный в грудь ударом кинжала, Петр. Его товарищ, тут же подхватив меч из его холодеющих рук, заколол убийцу.
Деревенская улица превратилась в настоящее поле боя. Виктория сражалась с Серым. Это была схватка двух великих воинов: они кружили друг вокруг друга, скрещивали клинки, и вновь расходились, бросались в атаку и вновь отступали, затем принялись творить боевые заклинания. Вокруг них вспыхивали огненные шары, рассыпаясь дождем искр, воздух сгустился от энергетических ударов, которые противники наносили друг другу.
Парни и Макс приняли на себя основной удар. Гриша, встав спиной к стене дома, с хладнокровием дровосека размахивал тяжелым топором, насаженным на длинное топорище. У его ног лежали два наемника с пробитыми головами. Роки, незаметный в гуще дерущихся, перебегал от одного к другому, и кусал наемников за ноги. Примерно так же действовал и Гольдштейн: он подкрадывался со спины к кому-нибудь из наемников, и всаживал ему под ребра кинжал, затем быстро перебегал к другой группе дерущихся. Деревенские, наемники, Носители — все смешались в кровавой схватке.
— Эй-а-а, за Рамира! — услышал Макс странный клич.
Он врубился с размаху в группу наемников, теснивших молодого деревенского парнишку с Гольдштейном. Откуда-то в его левой руке оказался топор, и теперь Макс дрался обеими руками. Весь с ног до головы он был обрызган кровью — своей, или чужой, он не знал. Этот запах будоражил и пьянил, вызывая желание убивать еще и еще. Макс не чувствовал усталости, лишь упоение музыкой боя. Его меч поднимался и опускался, оставляя за собой тела врагов. Он не знал, сколько прошло времени, лишь краем глаза видел, как упали один за другим еще двое деревенских. Взвыв от всепоглощающей ярости, Макс метнул топор в тощего лысого наемника, вооруженного двумя кривыми кинжалами. Лысая голова треснула, как переспелый помидор, и тощий упал. Макс левой рукой подхватил один из его кинжалов и с размаху полоснул кому-то из наемников по глазам. Тот упал и покатился по земле, вопя от боли. Не глядя, Макс добил его мечом и развернулся к новому противнику — мускулистому верзиле, размахивавшему палицей. Сгруппировавшись, он упал на землю и покатился верзиле под ноги. Не удержав равновесия, тот упал вперед. Выбравшись из-под его ног, Макс наступил верзиле на спину и вонзил в него меч.
Неожиданно Серый, отпрянув от Виктории, побежал через улицу, петляя и пригибаясь. Девушка выхватила из-за спины арбалет и выстрелила, но болт лишь скользнул по плечу убегающего. Тот кинулся за дома, и вскоре раздался удаляющийся топот копыт: предводитель покинул свой отряд. Виктория поспешила на помощь друзьям. Тут же под ее мечом упал один наемник, следом за ним другой — Виктория наверстывала упущенное.
Макс не знал, сколько продолжалась эта кровавая бойня, и не чувствовал усталости. Его как будто кто-то вел, подсказывал, что нужно делать, и Максу это нравилось. Он готов был убивать без конца, купаться в крови врага. Сейчас им двигала ненависть, жажда мести, он упивался зрелищем трупов, лежащих в луже крови, а в ушах звенел клич:
— Эй-а-а, за Рамира!
Он снова поднял меч, чтобы броситься на врага, занес его над чьей-то головой, но сзади его схватили за руку.
— Макс, Макс, очнись, это свой! — кричала Виктория, — Все закончилось!
Как будто проснувшись, он огляделся по сторонам. Звуки боя смолкли, уступив место мертвой тишине. Вся улица была усеяна телами. Наемники и защитники деревни лежали рядом, смерть всех уравняла. Земля порыжела от крови, ее запах, тяжелый, густой, душный, пропитывал все вокруг. Оставшиеся в живых тоже были покрыты кровью. Из-за домов выбежали женщины, прятавшиеся там во время боя. Они, плача, склонялись над телами погибших, и уводили прочь живых, чтобы обмыть и перевязать их раны.
— Я ранен! — жалобно проскулил Роки, демонстрируя оцарапанное ухо.
— Бедный малыш, — Гольдштейн взял его на руки, — Так храбро сражался! Сейчас пойдем к бабке Марии, она полечит твое ушко.
— Все целы? — спросила Виктория, — Макс, ты как?
Макс попытался улыбнуться. Он чувствовал надвигающуюся слабость. Голова кружилась, лица друзей плыли перед глазами, в голове звучало щемяще-тоскливо:
— Эй-а-а, за Рамира!
"За Рамира!" — беззвучно повторил он непослушными губами, и провалился в глубокий темный колодец, затягивающий его все глубже и глубже.
Глава 21.
Он очнулся от того, что теплый солнечный луч коснулся его век. Макс открыл глаза и увидел встревоженное лицо Миланы. Оглядевшись, он понял, что находится в доме бабки Марии. Он лежал на кровати, обложенный пучками каких-то растений, на подушке рядом с его головой лежала икона Божьей Матери.
— Он очнулся! — закричала Милана.
— Отойди от него! — резко приказала Виктория, вбежав в дом вместе с Гольдштейном.
Не поняв, чем он прогневал девушку, Макс приподнялся на локте. Милана в испуге отшатнулась.
— Да он это, он! Собачье сердце не ошибается! — Роки с размаху вскочил на кровать и слюняво облобызал Макса в губы.
Гольдштейн опасливо приблизился, положил руку Максу на лоб, прикрыл глаза, и через некоторое время сообщил:
— Да, вроде бы, это он. Хотя... возможно, и не один.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Виктория.
Максу изрядно надоело, что друзья говорят загадками. Он попросил:
— Может, и меня просветите, в чем дело?
— Ты говорил чужим голосом, и кричал, и сказал, что ты убьешь тебя, и что мы тебя больше не увидим, потому что это будешь уже не ты, а ты в твоем теле..., -затараторила Милана.
— Уймись, — прикрикнула Виктория.
В дом вошла бабка Мария. Она присела на край кровати и протянула Максу кружку:
— Попей, сынок, полегчает.
— Да что происходит-то? — взвыл Макс.
— Что последнее ты помнишь? — спросила Виктория.
— Драка. Мы перебили всех наемников.
— А потом?
— Потом... У меня закружилась голова, и я как будто куда-то провалился. Я долго падал, потом — темнота.
— Мы считаем, что в тебя вселился чей-то дух, — нахмурился Гольдштейн.
— Кто-о-о? — изумился Макс, — Вы это серьезно?
— Ты лишился сознания. Сначала мы испугались, что ты ранен, и перенесли тебя в дом бабки Марии. Она осмотрела тебя, и сказала, что ты цел, просто очень ослаб, и в обмороке. Мы думали, что это последствия драки — ну, стресс, и все такое. Но тут ты заговорил... — Лев Исаакович содрогнулся.
— У тебя закатились глаза, исказилось лицо. Было такое чувство, что из-под твоего лица пытаются проступить черты другого человека. Все мышцы напряглись. Ты заговорил не своим голосом. Вернее, не так — это говорил не ты, а тот, кто внутри тебя, — сказала Виктория.
— И что же он вам сообщил? Что все вокруг — матрица? — Макс пытался говорить иронически, все еще храня надежду, что друзья его разыгрывают.
— Он сказал, что скоро завладеет твоим телом, и тогда твоя душа будет вечно скитаться без приюта. А он будет жить в тебе. Он выкрикивал страшные ругательства и проклятия всем нам, смеялся, корчил отвратительные гримасы.
— И как вы его прогнали? — Максу стало страшно.
— Бабушка Мария весь день над тобой сидела. Приказала нам с Гольдштейном держать тебя за руки, а сама шептала что-то, молилась, обложила тебя какими-то травками. Ты вырывался, скрипел зубами, а к вечеру затих, закрыл глаза и уснул. Мы всю ночь по очереди дежурили рядом с тобой, но ты спал спокойно, а утром очнулся.
— Ты совсем ничего такого не помнишь? — спросил Гольдштейн.
— Я помню... там, в деревне, слышал странный такой крик. Или клич. Да, это было похоже на чей-то боевой клич. Что-то вроде: "За Рамира!".
Произнеся эти два слова, Макс почувствовал, как по всему телу прошел озноб. Ему стало холодно, в душе зашевелилось что-то непонятное, страшное и притягивающее одновременно. Он усилием воли подавил это чувство.
— Ты слышал чей-то клич? — тихо переспросила Виктория, — Макс, это кричал ты сам.
— Или тот, кто вселился в тебя, — добавил Лев Исаакович.
— Идите, детки, погуляйте, я с ним поговорю, — вдруг вмешалась бабка Мария.
Милана, Гольдштейн и Виктория беспрекословно подчинились и вышли из дома. Роки наотрез отказался покидать Макса.
— Ничего, ничего. Верный пес, молодец. Ты тоже послушай, тебе-то, может, и придется хозяина из беды выручать! — одобрила старуха, — А ты, сынок, выпей настой, выпей, тебе полезно.
Макс залпом осушил кружку с настоем, которую до сих пор держал в руках. Горьковатая жидкость с травяным запахом успокоила его. Он немного расслабился и откинулся на подушку, внимательно слушая то, что говорила ему бабка Мария:
— Ты, сынок, знаешь, что есть на свете души неупокоенные? Отчего такое случается — я тебе не скажу — никому то неведомо. Может, у них дела еще на земле какие остались, может, отомстить кому-то хотят. А только бродят такие души по свету, да ищут себе пристанище. И всегда это души злых людей. Не принимает их ни земля, ни небо. Видел, небось, как пьяные ума лишаются? То душа злая в него вселилась, потому что ослаб пьяница, отпустил далеко свою душеньку, и взять его тело легче легкого. А есть еще люди, в которых как будто двое сидит. То один верх возьмет, то другой. Так что сегодня человек добрый, хороший, а завтра — злой да страшный, потом опять хороший. Их все боятся, умалишенными называют, а того не понимают, что не ума они лишились, а своя душа в них с чужой борется. Бывает еще: жил человек, жил, а потом вдруг говорит: "Я царь, мол, и все тут!" И говорят люди, дурачок, мол, блаженный. Нет, не блаженный он, а правда царь, потому что душа мертвого царя в него вселилась, а родную душеньку вытолкнула.
Макс, услышав такую необычную трактовку раздвоения личности и шизофрении, только рот от удивления раскрыл, но ничего сказать не смог, только слушал:
— Никто не хочет, чтобы его душа неупокоенной по свету шлялась, страшная кара это для души, страшнее не бывает. Уж лучше пусть в аду горит, и то легче. И души не по своей воле неупокоенными остаются. Только самые злые злодеи на это решаются. Редко такое бывает, раз в сто лет, а может, и реже. Есть одно колдовство, черное, страшное. Берет такой злодей свою вещь какую, и несет к колдуну. А тот накладывает на вещь страшное заклятие, такое, чтобы душа грешника после смерти в нее вселилась. И вот ждет злая душа своего часа, когда кто-то ее пристанище себе возьмет, а потом из него в человека переселяется. И тебе такая вещь досталась.
— Какая? — прошептал Макс.
— А ты, сынок, сам посуди: какие обновки у тебя появились? Может, кто подарки делал? И что в руках у тебя было, когда ты упал без сил?
— Меч...
— Вот то-то и оно, что меч. И друг твой, Левушка, говорит, что нехорошее твое оружие, мол, видел он что-то такое.
— Почему же сразу этот дух в меня не вселился?
— Ждал, когда душенька твоя ослабнет. Она слабой становится от грехов наших. Как обуяет тебя грех — так и потеснит душу твою злодей. Вот что с тобой было, когда ты без памяти упал?
— Я дрался с наемниками.
— Гневался, значит. А злой душе этот грех самый любезный — ей это роднее всего.
— Что же мне теперь делать, бабушка? — жалобно спросил Макс.
— Бросить тебе надо меч, авось, не поздно еще. Вот вставай-ка ты, да пойдем с тобой в чисто поле. Вот тебе одежа, я ее постирала, пока ты спал. Закопаем меч, помолясь, да то место травкой-бесогонкой присыплем. Вот и ладно будет. Глядишь — и оклемаешься.
Макс спустил ноги с кровати. Чувствовал он себя нормально — о случившемся напоминала лишь легкая слабость. Бабка Мария сняла со стены пучок сухой травы, издающий резкий запах, и сказала:
— Пойдем, Максимушка, и пес верный пусть с тобой идет. А друзья здесь обождут.
Выйдя из дома с мечом в руках, Макс взял в старом сарайчике лопату и зашагал за бабкой в сторону луга. Еще издали он увидел Малыша, который приветствовал его бодрым ржанием. Макс подошел и ласково погладил крутую шею коня.
— Когда в дорогу? — спросил Малыш, — Мы уже застоялись и травой объелись.
— Скоро, вот только одно дело сделаю.
Бабка Мария споро шагала через луг. Макс еще раз погладил коня и побежал вслед за ней. Догнав, спросил:
— Куда мы идем?
— А во-о-он, видишь, где луг заканчивается, есть пустырь. Там мы твоего злодея и похороним.
Скоро они пересекли луг и вышли на ровное место, заросшее репейником и чертополохом.
— Вот тут прямо и копай, сынок, — сказала бабка, — А я пока заговор прочитаю, от бесов.
Она принялась что-то нашептывать, время от времени крестясь и крестя Макса. Тот очистил кусок земли от лопухов и взялся за лопату. Плотная слежавшаяся почва, пронизанная длинными корнями сорняков, поддавалась неохотно. Приходилось из всех сил налегать на лопату. Наконец, он выкопал яму глубиной около полуметра, и спросил:
— Хватит?
— Хватит, сынок. Если судьба тебе от меча избавиться, он и так тебя отпустит. А если нет — никакая глубь не спасет, — непонятно ответила бабка Мария, перекрестила его в последний раз и сказала, — Ну, с Богом! Клади его туда и закапывай.
Сняв с пояса меч вместе с ножнами, Макс осторожно положил его в яму, ощущая что-то вроде жалости к прекрасному оружию, которое больше никогда не увидит света, не сверкнет на солнце, не споет свою смертельную песню. Он снова взял в руки лопату, и кинул в яму первую порцию земли.
— Эй-а-а, за Рамира! — протяжный клич вонзился в мозг, причиняя невероятную боль.
Обхватив обеими руками голову, Макс рухнул на колени рядом с ямой и застонал. В его голове звучали дикие голоса, звенели клинки, стучали конские копыта, и, перекрывая звуки боя, кто-то кричал тоскливо и затравленно. Чужая жизнь, жестокая, грешная, и давно прошедшая, не желала быть похороненной — меч не хотел отпускать его. Бабка Мария, прошептав слова молитвы, торопливо перекрестила Макса и сказала:
— Давай, сынок, борись с ним, проклятым! Закидывай его землей-то!
Из последних сил Макс, стоя на коленях, руками стал сталкивать в яму комья земли. Голос меча стал еще надрывнее — теперь он молил о пощаде, сулил богатство, любовь прекрасных женщин, огромную власть. Макс, стиснув зубы, упорно продолжал закапывать его. Роки, повернувшись к яме задом, помогал изо всех сил, сбрасывая землю задними лапами. Наконец, могила меча была закопана. Макс утоптал ее и уступил место бабке. Та, шепча слова заговора, густо посыпала утоптанное место взятой из дома травой. Все это время меч посылал страшные проклятия, угрожал, сулил жестокую кару, клялся отомстить. Голова Макса раскалывалась, он как будто разрывался на две части: одна понимала, что он поступает правильно, другая из всех сил тянулась к мечу, ставшему для него за это время другом и надежным партнером. Он почувствовал, что еще немного — и упадет без сознания, и пошел прочь от места захоронения, надеясь, что расстояние ослабит голоса внутри него и разорвет притяжение между ним и оружием.
