Макина поражала взрослых, что бы ей ни поручали. Божье дитя, гений, в Нодзу не было никого, кто о ней не знал. Но глянешь повнимательнее — она все-все делает спустя рукава, но даже так оказывается слишком далеко впереди остальных, поэтому простому человеку и хотелось закрыть на это глаза. Нельзя прямо смотреть на Солнце.
— Сестренка, ты же всерьез не стараешься?
— Не-а. А то я совсем одна останусь.
Перед каникулами я спросил так в сторону второго яруса кровати и получил ответ. Вообще не в тему ответ. Макина саму себя не понимает. Какое еще "совсем одна останусь"? Давно уже совсем одна — и только сама этого не заметила.
?
С каждым новым учебным годом Макины на родителей было неприятней смотреть. Это даже я понимал. Вот они на словах хвалят Макину, а вот на лицах написано: не нужна ты нам, одна морока. Неудивительно. Макина обязательно добивается успеха в одном, но одновременно заставляет терять много другого. Проще всего понять на примере денег. Макина получает самые высокие баллы во всей Сикуре, но зато съела весь семейный бюджет. Уж если она начала учебу, требуемым ею материалам нет предела. Скупает книги направо и налево, одну за другой заучивает, а прочтенное почему-то сжигает. Из-за нее бюджет буквально испаряется. Словно нищий разъезжает на лимузине. Она была предметом родительской гордости и одновременно принуждающей к нищенскому существованию дырой в кармане.
Но со стороны-то Макина являлась непревзойденной примерной ученицей, поэтому папа с мамой не могли ее отругать. Обращаясь с ней как с больной мозолью, они, тем не менее, отчаянно играли в любовь к дочурке. Мерзость. Что родители, унижающиеся перед пятиклассницей, что сестра, которая безоглядно верила их вымученным улыбкам. Она вправду не понимает ничего, что относится к ней самой.
Ни в школе, ни дома не было ничего, что она не могла.
Если говорить в таких терминах, что роль школы — учить учиться, роль мамы — делать работу по дому, а зарабатывать средства — роль папы, то ей уже никто не был нужен. Думаю, она точно делала все сама. Потому что по-другому было тогда, когда она была ребенком. Любой одаренный ребенок остается скованным условностями общества. Мы дружно успокаивали себя, что она — ребенок, и равно боялись того, что с каждым годом она ребенком быть перестает. Она была непотопляема, но у нее не было даже союзников.
И все равно Макина была замечательной старшей сестрой. Сколько ни старался, я не мог за ней угнаться; как ни учился, мои хорошие оценки меркли; это был восхитительный барьер. Словно сложный случай рака, вечно царствующий в моем мозгу.
Ни разу я не думал о Макине как о человеке. Она как бог. Она вселяет восхищение совершенством и трепет перед могуществом. Ведь боги — это где-то так, да?
Но летом, когда Макина была в пятом классе... Моя богиня внезапно сошла с ума.
"Папа, смотри, призрак идет!.."
Среди бела дня Макина зовет папу. Усталый к этому выходному отец не реагирует на ее зов, и я, и мать тоже не спешим к ней.
Потому что вся семья уже устала от Макины.
"Горит. Горит. Черный как сажа, черный как сажа..."
Заинтересованный голос Макины на балконе — спокоен. Может, просто шутит, а может, почудилось. В общем, тон голоса намекает, что не обязательно бежать к ней, такой девичий, милый.
И кстати. Макина говорила таким голосом только в тот момент.
Иногда я терзаюсь — что, если это был вопль изо всех ее сил, когда Макина впервые просила семью о помощи? Ведь как получается — если бы папа тогда сразу вытащил бы Макину с балкона, выручил... Сестра хоть и вечно не туда шла, но никогда не оступалась, а тут...
Макина так и пробыла на балконе до заката, потом мама вернула ее в комнату. На другой же день Макина, как обычно, улыбнулась папе с мамой за завтраком, увидела ответные неловкие фальшивые ухмылки, слегка вскрикнула.
— Хе...
Я тоже невольно усмехнулся. Смешная. Что угодно может, а такое — только-только заметила.
И так Макина стала комедийной героиней.
Осознав, насколько ненавистна всем, она так выкладывалась, будто от этого зависела ее жизнь. Она пыталась вернуться в тот мир, каким он ей виделся раньше. Обычными ее способами делать дела, выпячивающими ее гениальность, она бросалась ко всем — ну же, дружите со мной! Это переходило все границы и было уже трагедией. Макина забегает поиграть именно тогда, когда ты один, безо всяких договоренностей. Впихивает тебе то, что самой нравится, вылавливает и насильно решает твои проблемы. Даже про недостатки и черты характера, о которых сам не знал, она тебе этак очень подробно расскажет. Знакомые побаивались ее все больше и больше, но Макина вовсе не возражала и продолжала носиться сломя голову.
Ходила показать себя хорошей девочкой перед соседями. Подлизывалась не только к ровесникам, но даже к их родителям. Макина продолжала все это в масштабах школьного потока, в масштабах своего квартала. Раз решив, она не знала других способов... И добивалась вообще противоположного. Как танцующая кукла, у которой горит голова. Если уж хотела со всеми сдружиться, могла бы не так напирать.
Жалобы мы принимали так же обыденно, как рис или чай. Сделайте с вашей девочкой что-нибудь, пожалуйста. Она же странная. Каждый раз, услышав жалобы через маму, Макина становилась еще отчаяннее. Как обычно, она довела свой подход до мертвой точки.
— С меня хватит!.. Ты что, чокнутая?! Прекрати дурачиться перед взрослыми!..
Мама сорвалась. Ну да, она же постоянно и попадала в ураганы, поднятые Макиной, а потом...
— А, а. Па, папа, й, я...
...Макина прилипла к папе.
А папа был разочарован в ней больше, чем мама:
— Макина. Сиди теперь дома. Такая плохая девочка не должна ничего делать.
Сестру больше не звали Макиной. С папы и мамы пропали нарисованные улыбки, и только в этом, можно сказать, у Макины с ее подходом что-то получилось. Папа перестал водить свою драгоценную дочурку в дом начальства, мама, когда-то не смотревшая на меня, стала радоваться сыновним — обычным — успехам, и только мое имя было у нее на устах.
На Макину и в школе смотрели как на пустое место. С первого и до шестого года ее игнорировали, как ученицу-невидимку. Мне тоже такое грозило, но я делал из себя самого пострадавшего и избежал этой участи. Такая горькая правда. Меня всегда ослеплял блеск Макины, так мне нужно вставать на ее сторону? И потом, все думали так же, наверное. Что пусть она будет такой, пусть будет ребенком.
Четыре года с тех пор, как Макина попала в среднюю школу, были для меня самым лучшим временем в жизни.
По причине перехода в среднюю школу, Макину переселили в комнату, которой пользовались как кладовой, и большая комната, где мы жили как брат и сестра, стала только моей.
Со средней школы Макина была совсем без блеска и грохота, все время смотрела в пол, была тихой, как привидение. Если с ней заговаривали папа или мама, она вскрикивала. Иногда она одиноко посматривала в мою сторону, но я пристально смотрел на нее в ответ, и она тут же сбегала в свою комнату. Для Макины наступил коллапс. Все вокруг было для нее страшным, она зашла в тупик, из которого сама уже не могла выйти.
— О-ох... Неужели ничего с ней нельзя сделать, с Макиной? Синъя, спаси ее, а? Ты же ей брат.
— Да ну, влом. Мам, не надо спихивать все на меня, когда самой лень. Ах да. Насчет еды, может, пусть она одна ест у себя? Каждый раз ходить ее звать — навязываться, и папе так тоже будет повеселее.
Макина будет мрачно сидеть в углу своей каморки, как привидение, и это будет не дело, но и черт с ней.
Макина постепенно разучилась что-либо делать, и совсем недавний вундеркинд превратился в стыд всей семьи Хисаори. Конечно, я тоже к этому слегка приложил руку. Попав в ту же среднюю школу, я учился там изо всех сил. Только из-за этого не могущую ничего делать Макину сравнивали со мной и даже в школе не давали покоя. Макина много раз сбегала ко мне в класс, но я пристально смотрел на нее, и она опять убегала. Макины чурались и в школе, и еще где-то что-то было, я не следил. Да и не нужно знать о каждом таком месте, поэтому я не решал ее проблем и не докладывался родителям.
Так Макина подверглась остракизму еще и от общества.
— Ох... наконец-то...
...Удалось запереть чудовище.
Да. Я всегда боялся. Настолько же, насколько восхищался, в глубине души я желал, чтобы она исчезла, и ничего с собой поделать не мог...
2
В старшей школе Макина с первого же семестра то и дело пропускала занятия, а перед летними каникулами вовсе перестала туда ходить. Закрывшись в темной каморке, она показывалась только во время обеда. Последняя стадия. Макина, день ото дня теряя способности, под конец даже говорить нормально не могла.
Ровно как новорожденная. Она так забыла бы, как дышать. Так сложилось, что за ней ухаживала мама, даже советовалась с папой насчет помещения ее в детский приют. Разумеется, ответ папы был тот же: "У нас нет таких денег. Управляйтесь сами".
Я погряз в школьных контрольных, мама тратила последние крохи любви к Макине, которая стала темой местных пересудов. Уход за Макиной стремился к низшей точке. Мама говорила, будто убеждая саму себя, что в семье Хисаори один ребенок, Синъя, и только и делала, что заботилась обо мне.
На полгода — пока я не выпустился — Макина была предоставлена сама себе в ее темной комнате... И от этого, как дурак, я дал себе расслабиться. Конечно, частично виноват праздник по поводу окончания школы, но я сам наивный. А ведь я это когда-то считал богиней, хоть и с натяжкой. Как мог я решить, что Макина больше не раскроет рта, как мог начать мерить ее своим аршином...
— Так вот, Синъя. Учитель вошел в положение и решил перевести вас с сестренкой в один класс.
— Чего-о?
Макина вздрогнула.
За праздничным столом мама впервые за шесть лет навесила свою фальшивую улыбку.
— С чего это? О чем ты? Сестра что, еще хочет ходить в школу?
Макина, не ходившая в школу, и, по идее, не могущая перейти в другой класс, провела год в самоизъявленном академическом отпуске. Мама, считавшая ее обузой, но ценившая родительский долг, подумала, что хочет, чтобы дочка хотя бы закончила школу, и записала ее на второй год.
— А что в этом плохого? С тобой-то, Синъя, и она сможет в школу ходить.
Так сказал отец, ничего не понявший, но сделавший вид. Подумаешь, не в тему. Сунуть старшую сестру-второгодницу в один класс с младшим братом? Что за черт. Сущий бред. Что отец, что учитель — идиоты, что ли? Входить в положение надо не так.
— Что за чушь, не смешно! Я не собираюсь за ней сопли подтирать.
Если бы я тогда не сказал про сопли, а категорически отказался от помещения нас в один класс вообще....
Нет, даже не так...
— М-м... ай.
Если бы на этом месте Макина не обронила ложку, все бы было хорошо.
— Подбери, Макина. Ты же уронила. Что? Не молчи, мы не телепаты. Или не слышишь? Ты ложку уронила? Мама говорит — подбери ложку, сама.
Послушавшись приказа мамы, Макина медленно подобрала ложку. Папа притворялся, что не смотрит. Макина с ложкой в руке одиноко глядит на маму.
— М... Мамочка, покорми.
Бух — атмосфера за столом рушится. Макина сама не может даже поесть.
Мама разгневанно стучит по столу:
— Хватит, избаловали! Ты что, даже этого не можешь?! Ты дура?! Когда ты стала такой растяпой?! У тебя же пример перед глазами! Если ничего не можешь, смотрела бы за Синъей и училась!
М-да... Только знаешь, мать.
Именно этого ни в коем случае не следовало говорить.
— А?..
Макина резко вздергивает голову.
Ее глаза сияют, как две линзы:
— Мама, мне можно что-то делать самой?
— Разумеется. Ты не ребенок, если что-то непонятно, повторяй за Синъей. Тогда никому не будешь мешать, и этого хватит с тебя.
Нельзя задавать цель.
Нельзя учить способам.
Этот механизм нельзя было заводить.
— А-а. Ясно... Теперь так и буду делать.
Дальнейшая история семьи Хисаори встает с ног на голову.
Ну, а я...
Что бы ни делал, у меня ничего не получалось.
3
В старшей школе мы с Макиной стали учиться в одном классе. Честно говоря, мне от этого было хуже некуда.
"Старшая сестра второгодница по непосещению", — не идет мне такой крест. Отцовская бедность и здесь принесла беду. Не желая платить за учебу, он разрешил сдавать экзамены только в местную старшую школу.
Макина обязательно будет тянуть меня вниз. Не умеет даже есть одна — кому такая понравится? Никому. В школе слабые лишаются минимальных человеческих прав. Достоинство, телосложение, разница в отметках, а еще такой вид, словно само собой разумеется, что на тебя можно сваливать все грехи. За всем этим — к Макине. Если ее станут шпынять, никто не придет на выручку. Потому что нет никакого смысла ее выручать. Вот ты спас ее, а она — насквозь гниль, и ты только себе проблем нашел. Не будь она родня, не представляю себе, чтобы кто-то был настолько к ней добр.
Но жизнь в старшей школе, начавшаяся вместе с головной болью об остракизме, оказалась на деле прекрасной.
На весь первый месяц Макина избавила меня от своего присутствия в классе.
В местной школе и старых знакомых много, и учителя меня помнили с хорошей стороны, так что я стал центром класса, обзавелся друзьями и доверием. Порой поднимали тему сестры, которая не ходит в школу, но мне не привыкать уворачиваться от расспросов про Макину. Перейдя из средней в старшую школу, Хисаори Синъя сделал очередной блистательный шаг.
...Только одно "но". Кое-что меня беспокоило. То, что Макина стала выходить из каморки.
Каждый раз, как я чувствовал взгляд и оборачивался, на меня обязательно смотрела Макина. Можно сказать, не было ни дня, чтобы наши взгляды не встретились. Меня это раздражало, и я зыркал в ответ. До сих пор она от этого тут же сбегала... Но, выдерживая даже недобрый взгляд, Макина постоянно наблюдала за мной. Смотрела на Хисаори Синъю пристально, не моргая, как объектив камеры.
С мая я осознал, что чувствую неудобство.
Как-то вечером папа был на редкость в хорошем настроении и болтал с Макиной о том, о сем. Что-то про удавшуюся работу, спасибо Макине, еще о чем-то... Не смешно. Мне вспомнилось, как еще совсем детьми мы сидели за этим столом.
— Ну, Макина, я купил тебе клетку, а птица не нужна, что ли?
— Угу. Клетка есть, так зачем то, что внутри?
Папа весело улыбался. Макина просила что-то купить — редкость. Папа послушал и купил — тоже редкость. Я смотрел на это все со стороны, как чужой, и после этих слов до меня дошло.
Папа назвал Макину по имени, а Макина, не говорившая ни слова, нормально улыбается ему в ответ.
Отношения папы и Макины ненормально улучшились. Как-то в воскресенье, когда я вернулся с кружка, Макина с папой играли в мяч во дворе. Они часто ходили по магазинам. Вечером после ванны смотрели телек.
— Спасибо тебе, Синъя, теперь Макина повеселела!
