Времена не выбирают

-В конце августа мы должны быть в Блэкпуле.— Чувствовалось, что Де Рош доволен результатами переговоров и скрывать это полагает излишним.

-Блэкпул?— Не то, чтобы у него были возражения, но почему бы и не спросить?

-Нам легче действовать с английской территории,— объяснил генерал.— Во всяком случае, пока. Еще коньяк?

-С удовольствием,— кивнул Макс.— Связь?

-Вот этим мы сейчас и займемся,— улыбнулся Де Рош, подзывая кельнера.— Логистика решает все.

Итальянец

Блэкпул, Соединенное Королевство, 8 сентября 1939 года

Сборный пункт волонтеров располагался в старом барачном городке в Блэкпуле. Бараки построили лет двадцать назад, перед Второй Бурской, и с тех пор они служили стартовой площадкой для многих лучше или хуже организованных, более или менее официальных миссий.

И эту миссию тоже не минула чаша сия.

Маркус сидел на узкой "сиротской" койке в крошечной офицерской выгородке, пил паршивый ирландский виски и слушал, как на фоне непрерывно идущего вторые сутки дождя выясняют отношения за рассохшейся дощатой стеной его соседи.

-Знаешь, что тебе надо, товарищ?— спрашивал за стеной грудной хрипловатый голос с неистребимым славянским акцентом.— Тебе надо, чтобы какаянибудь крепкая девка — krov s molokom, ты понимаешь?— взяла бы да и оттрахала тебя до полной потери товарного вида.

-Клава!— возражал ей баритон с характерной левантийской медлительностью.— Моя проблема в том, что такие iadrenye — я правильно говорю? iadrenye?— русские девушки как ты, Фемина, здорово треплют языком, но не спешат раздвинуть ноги перед жаждущим любви старым евреем.

-Ты еще меня в антисемитизме обвини, Зильбер!— на октаву подняла голос женщина.

-И обвиню!— Казалось, смутить Зильбера было невозможно.— Разве ты не знаешь? Все русские — антисемиты.

-Я вот тебе сейчас сломаю чтонибудь, Зильбер...

-И что ты этим докажешь?— Голос мужчины попрежнему звучал ровно и немного лениво.— Ты докажешь, Клава, что погромы в России были на самом деле.

-Это французская пропаганда!— рявкнула в ответ взбешенная невозмутимостью Зильбера Клава.

-Нет, Клава,— с академическим спокойствием возразил мужчина.— Это исторический факт.

Разговор тянулся со вчерашнего вечера, перемежаясь горячими фазами, с криками и воплями, переходящими в стоны и признания в любви на четырех языках. Бывший майор турецких ВВС Эммануил Зильбер и русская летчица Клава Неверова из Ростова Великого были отчаянно эмоциональными индивидами. А Маркус, невольный свидетель этой странной истории любви, пил свой виски и вспоминал другую женщину, обладавшую таким же, как у Клавы Неверовой, низким грудным голосом со сводящей с ума хрипотцой. Зденка...

Итальянец

Прага, АвстроВенгерская империя. 23 октября 1938 года

Все было кончено. В Вене и Будапеште уже выносили смертные приговоры. В Зальцбурге еще постреливали, но это была уже агония. В Карпатах тоже дрались последние повстанческие отряды, но и для них мир сузился до диких горных троп, потому что дороги и деревни были блокированы войсками Гетмана...

Маркус добрался до Праги под вечер, предполагая отлежаться до утра на явке у чешских националистов, а утром с резервным паспортом выехать через Польшу в Данциг. Но явка была провалена. Там сидела нешуточная засада. Его — или, вернее, когонибудь вроде него — ждали и взяли бы обязательно, если бы не его реакция, не притупившаяся, несмотря ни на что,— ни на эти сумасшедшие недели в охваченной мятежом стране, ни на две бессонные ночи. Он среагировал сразу, не задумываясь, опередив на неуловимое мгновение тех, кто его ждал. Маркус стрелял с двух рук — помакедонски — и уложил, как видно, всех, потому что ушел, и погони за ним не было. То, что и ему досталось, он понял позже...

-Ты удивительно везучий сукин сын, Влк! Влк (от чешск. vlk)— волк.

— Зденка закончила перевязывать его плечо и грудь и теперь любовалась результатами своей работы.— И страшно похотливый... Скажи, Влк, сколько железа надо вставить в тебя, чтобы ты не хотел вставить бедной девушке?

Маркус лежал на кровати голый, а Зденка стояла, наклонившись над ним, и так силен был голос плоти в ее крупном белом теле, что ни боль в простреленных плече и руке, ни головокружение, вызванное потерей крови и выпитой натощак водкой, не могли ничего поделать с его могучими инстинктами.

Старый друг стоял, как колонна Траяна,— символом вечного и непроходящего триумфа... или позора. Смотря чью точку зрения иметь в виду.

-Вот мне интересно,— между тем продолжала Зденка, лениво расстегивая пуговицы на платье.— Ты сразу подо мной помрешь или немного помучаешься?

-Не могу отказать даме в удовольствии,— через силу улыбнулся Маркус.— Придется помучиться.

-Ну ты уж постарайся, Влк, а то столько суеты.— Она сняла, наконец, платье и теперь стаскивала с себя рубашку — И все для того, чтобы, в конце концов, даже не кончить...

Как она освободилась от панталон и бюстгальтера, Маркус не заметил. Возможно, он отключился на пару секунд, но вот она еще вылезает из рубашки, а вот уже совершенно голая садится на него верхом. Дальнейшее так и осталось за гранью сознания и памяти, но в ту ночь в Праге он не умер...

Полина

Верона, Свободная зона Венето. 16 апреля 1949 года. Полдень

-Все как всегда, мой друг. Все как всегда.— Манцони довольно улыбнулся и сделал большой глоток кьянти.— Как было, так и будет, Макс. Под этим небом всегда были гвельфы и гибеллины. Гвельфы — политическое течение в Италии XII-XVIвв., представители которого выступали за ограничение власти императора Священной Римской империи в Италии и усиление влияния папы римского. Гибеллины — враждовавшая с гвельфами политическая группировка XII-XIIIвв. Название "гибеллины" пошло от латинизированного названия одного из замков Гогенштауфенов — Гаубелинга. Гибеллины — приверженцы императора, главным образом дворяне. Гогенштауфены — династия германских королей и императоров Священной Римской империи в XII-XIIIвв.

Всегда были, всегда и будут, как бы они теперь ни назывались: коммунисты и фашисты, монархисты и фашисты, республиканцы и фашисты...

-Очень интересно, Микеле, и даже поэтично,— ответно улыбнулся Маркус и, подняв приветственно свой стакан, отпил немного вина, которое на самом деле терпеть не мог.— Все меняется, а фашисты остаются. Тебе не кажется это странным?

-Абсолютно нет.— Микеле Манцони оседлал своего Любимого конька.— Эта земля, Макс, цветет фашизмом со времен Ромула. А может быть, и раньше. Ты знаешь об этрусках?

-Я бываю в музеях, Микеле, но, может быть, перейдем к делу?

-Конечно.— Полковник Манцони только казался — вернее, хотел казаться — легковесным болтуном. На самом деле он был весьма серьезным человеком. И опасным к тому же.

-Итак?— спросил Маркус.

-Дуче сказал: "Да".— Вот теперь Манцони стал серьезным.

-"Да" Дуче относится к Риму или также к Генуе?— уточнил Маркус.

-У нас нет возражений. Транзит остается вашим.

-Спасибо, полковник!

-Не надо, Макс! Зачем это? Мы же друзья.— На губах полковника заиграла улыбка, но глаза оставались серьезными.

-Конечно, друзья, Микеле!— легко согласился Маркус, тем более что это было правдой с поправкой на одну лишь голую политическую необходимость, которая была способна отменить все — и дружбу, и даже любовь.— Но сейчас ты представляешь Дуче.

-Дуче помнит тебя!— торжественно объявил Манцони.

-Передай ему, что я польщен.

-Передам,— кивнул полковник.— Но это не все.

-Чтото еще?

"Любопытно,— отметил про себя Маркус, выжидательно глядя на полковника.— Что же вы потребуете взамен?"

-Да. Макс, меня просили передать, чтобы ты тоже передал... Ты понимаешь? Неофициально. Подружески, так. Сидим мы с тобой в траттории, пьем вино, и так, знаешь... я говорю... ты говоришь...

Маркус посмотрел в глаза Микеле и серьезно кивнул.

-Так вот... если в Париже произойдут изменения... Ну, знаешь, как бывает? Вдруг чтото... Так вот, Макс, мы хотели бы, что бы те люди, которым это интересно, знали — у них есть здесь, в Италии, друзья.

"В Италии,— внутренне усмехнулся Маркус.— Вот в чем дело! В Италии, то есть не в королевстве и не в республике, а во всей Италии. Великолепно".

-Какие люди, Микеле?— сказал он вслух.— О чем ты говоришь?

-Ни о чем,— улыбнулся Микеле.— Ни о чем, но ты передай.

Полина

Верона, Свободная зона Венето. 16 апреля 1949 года. Вечерночь

Ночь нежна... Лучше не скажешь. У этого американца было правильное видение мира. Эта ночь полна особого смысла. А все потому, что ты влюбился. Но Любовь, амиго, это такая вещь, которая тебе противопоказана. А ты влюбился, и сердце твое полно нежности. Нежности, а не ненависти. И это плохо. Это очень плохо, sudar.

Маркус осторожно, чтобы не потревожить Полину, встал с кровати и подошел к окну. На небе висела огромная вызывающесеребряная луна. Светили блеклые в лунном сиянии фонари. Улица была пуста. Маркус закурил и, отвернувшись от окна, посмотрел на Полину. В подсвеченном серебром полумраке ее разметавшиеся по подушке волосы, казалось, светились, излучая свой собственный, из них самих исходящий свет. Или сияние. Нежное жемчужное сияние исходило и от ее кожи. Чтото подобное было у Эль Греко, но Эль Греко не писал обнаженных красавиц...

Полина

Верона, Свободная зона Венето. 17 апреля 1949 года. Утро

Оставив Полину спящей, Маркус прошелся пешком до Кастельвеккио, выпил кофе в крошечной кофейне на набережной Адиже и, не торопясь, пошел к центру. Пока он добрался до почтового отделения на Виа Рома, оно уже открылось, но он был первым и единственным посетителем. Ничего страшного в этом не было, все равно республиканская контрразведка перлюстрирует все телеграммы. Маркус взял бланк и, заполнив данные на адресата, написал: "Здравствуй, Рене. Как ты? Отдыхаю. Верона чудесна. Фестиваль начался. Сегодня Набуко. Видел Лорен. Передает привет. Хочет приехать Париж. Какие планы? Приеду конце мая или июне. Макс ".

Он передал телеграфисту бланк, заплатил и вышел на ярко освещенную улицу. На душе было пасмурно. Внезапно появившееся чувство тревоги вызывало чуть ли не озноб, несмотря на то что на улице было почти полетнему тепло. Он только что задействовал резервный канал связи, предназначенный только для экстренных случаев. Но случай и в самом деле был экстренный. Экстреннее некуда. Вчерашняя встреча с полковником Микеле Манцони оправдывала риск. Через пару часов, максимум к полудню телеграмма дойдет до адресата, а к вечеру все заинтересованные лица в Париже будут знать, что в Италии — и в республике, и в королевстве, и в герцогствах — у них есть надежный союзник. Заодно они будут знать и его собственную оценку. А цена у его оценок высокая. Это в Париже поняли давно. Не все, а те, с кем он имеет дело. Его источники дорого стоят. Будем надеяться, что и по счетам его адресат заплатить не забудет.

Маркус закурил и пошел вдоль улицы. Люди, довольно много людей, шли в одном с ним направлении или ему навстречу. У них был очередной — один из многих — день. Обычный день обычных людей. А между тем доктор Макс только что поставил диагноз их миру. И диагноз этот был неутешителен. Война. Ее следует ждать уже скоро. В маеиюне эти люди уже будут вспоминать нынешний день, как один из последних дней мира. Довоенное время. Так они будут говорить. И он тоже.

Полина

Верона, Свободная зона Венето. 17 апреля 1949 года. Полдень

Его окликнули у самой гостиницы.

-Синьор Макс!— К нему обращался совсем молоденький парнишка, худой, но жилистый, быстрый, нервный, пожалуй что излишне суетливый.— Синьор Макс!

-Слушаю тебя, парень.— Маркус остановился и поощрительно улыбнулся посыльному, а в том, что это именно посыльный, сомнений у него не было. Все, что нужно, было написано у того на лице.

-Я от Буфетчика,— свистящим "конспиративным" шепотом сказал парень.— Он сказал: срочно.

-Не волнуйся! Этот поезд уже не уйдет,— успокоил его Маркус.

-Я не волнуюсь, но дон... то есть Буфетчик, просил передать...

-Ну так передавай,— кивнул Маркус и достал сигарету.

-Да. Так. У коммунистов есть явка на... в Милане... туда обратились с просьбой найти связь к Вольфу... Женщина... Двадцать четыредвадцать шесть лет, блондинка... довольно высокая... не итальянка, может быть, немка — точнее информатор сказать не может. Назвала пароль высшего приоритета... уровень ЦК. Все.

Парень явно выучил сообщение наизусть.

-Спасибо,— снова кивнул Маркус.— А кто этот Вольф, не знаешь?

-Нет,— покачал головой посыльный.— Но Буфетчик сказал передать вам.

-Ну, что ж. Ты передал. Спасибо, парень.

Парнишка ретировался, а Маркус пошел дальше. Он вошел в гостиничный холл, взял у портье ключ и, задержавшись на секунду у столика с газетами, бросил взгляд на заголовки. Ничего примечательного там не было, и, закурив, он пошел к лестнице.

Итак, человек, имеющий полномочия ЦК, ищет в Милане Вольфа. Зачем коммунистам понадобился Вольф? Вопрос. А что могут знать местные? Контакт был разовый, в форсмажорных обстоятельствах сорок пятого года... И вдруг спустя пять лет в ЦК вспоминают эту историю и посылают... Кого? Молодую женщину... Чтобы — что? Спросить на явке, не знает ли кто, как связаться с Вольфом. Бред. Женщина ищет по своей инициативе? И ктото в ЦК дал ей канал и пароль... Возможно такое? В постели дал? Или долг платежом красен? Неважно. Но Вольфа ищут не коммунисты. То есть теперь и коммунисты... но кто же это у нас такой памятливый? И что он еще знает про сорок пятый год?

Маркус вошел в номер, плеснул в стакан немного бренди, отпил и закурил новую сигарету.

Почему они ищут его именно в Милане? А может быть, и не в Милане только? Возможно, сейчас разные люди заходят на явки коммунистов по всей республике и задают тот же вопрос? А может, не только коммунистов? Микеле мой друг, поэтому он послал ко мне парня. Но могут быть и другие... Черт! У фашистов есть еще пара людей, слышавших, что я связан с Вольфом. А вот у коммунистов... Черт! Два раза черт! Профессор Маризи!

Маркус допил бренди и плеснул еще. Скверная история. Не убивать же Джанфранко только изза того, что он когдато был звеном в цепи. Да и неясно еще, кто ищет и зачем. Маркус думал, прокручивал информацию, бедную, как мысли идиота, но чреватую большими осложнениями. Он снова и снова рассматривал известные ему факты и пытался определить, насколько опасна ситуация, и опасна ли она вообще. Но одну мысль приберег на сладкое. Высокая блондинка. Возможно, немка... Правда, Полина не говорит поитальянски. Или говорит, что не говорит. Полина...

Полина

Верона, Свободная зона Венето. 17-18 апреля 1949 года. Вечерутро

Вечер был теплый, но еще не жаркий, какими станут здесь вечера летом. Над головой ярко светили огромные звезды. Они вышли на улицу и медленно пошли по Виа Мазини в сторону площади Независимости. Как всегда после "Набуко", в голове у Маркуса звучал "послевкусием" хор "пленных иудеев". Даже если бы Верди ничего больше, кроме этого, не написал, ну и "Реквиема", конечно, то все равно он был бы велик. Но хор... Хор наполнял Маркуса совершенно особым чувством: огромное пространство времени — от пророков и до этих дней — открывалось перед ним, и, казалось, само время начинало струиться в его жилах. Они шли по улице, не разговаривая. Полина тоже все еще находилась под впечатлением музыки Верди, а вокруг них люди живо, и даже темпераментно, обсуждали качества сопрано Лауры Кальви и баритона Михаила Карлова, перипетии сюжета и, естественным образом, последние новости из Иерусалима и Анкары.