Вытянувшееся лицо мальчишки чуточку подняло ей настроение.
На дорогу ушло немало времени — но в какой-то момент своды туннеля, ведущего к Камнестольному, поползли выше, а потом и вовсе взлетели на такую высоту, что Таша не смогла разглядеть потолка открывшейся взгляду пещеры. Казалось, над каменной площадкой, от которой вилась вниз, к городу, крутая лестница, куполом бархатилась пасмурность ночного неба.
Море Камнестольного переливалось огнями внизу. От белого центра расходились широкие круги жилых районов — по мере приближения к окраине всё темнее. Как снисходительно пояснил Джеми, округа отделялись друг от друга стенами; центр был белокаменным, а далее по степени благосостояния жителей использовали более тёмные материалы.
Преодолев спуск, вскоре троица уже следовала за Нирулин между домами: невысокими, почти чёрного камня, с такой искусной резьбой по стенам, что Таша только диву давалась. Хохотали о чём-то своём соседи, хлопали двери, задирали лапы на углах низкорослые собачки. Отовсюду неслась бойкая цвергская речь. Коренные обитатели Подгорного сновали по ярко освещённым улицам, окидывая компанию подозрительными взглядами. Впрочем, взглядами дело и ограничивалось — скорее всего, благодаря Нирулин.
Пункт назначения обнаружился во втором с краю округе. Дом служанки, казалось, с трудом втиснулся между двумя соседними: цверги высоко ценили родственные связи и обычно строились рядом с родичами, как не замедлил объяснить Джеми. Камень стен, изрезанный затейливыми кружевами цветочных узоров, был тёмно-серым, вокруг дома зеленел небольшой огородик — грядки с овощами и даже несколько розовых кустов. И как цверги растят всё это под землёй? Вот уж точно мастера на все руки...
Впрочем, посторонние мысли ретировались, стоило Таше, основательно пригнувшись, переступить порог дома.
Дом цвергов выглядел кукольным домиком, точной копией людских домов, лишь уменьшённый раза в полтора. Уют просто обставленной прихожей тревожными нотками рушили запахи: сладкий аромат парки, пронзительный — спирта, острый — целебного корня скинпы... и терпкий дымок тлеющих цветов эндилы.
Аромат смерти.
Таша знала этот запах. Цветы эндилы жгли над колыбелью новорожденного и постелью умирающего.
Не раздеваясь, Нирулин метнулась в спальню. Таша — за ней, порой задевая макушкой балки потолка, слыша позади шаги Джеми и шелест одежд Арона.
Ярко освещённая комнатка была совсем небольшой, заваленной игрушками, с пёстрым лоскутным ковром на полу. На постели металась девочка: рыжие кудряшки слиплись на лбу, лицо снежной бледности, губы с оттенком синюшности. Часто, тяжело дышала, выкрикивала что-то сквозь сон. Седовласый цверг хлопотал подле неё, протирая детский лоб компрессным хлопчатником, смоченным спиртом; другой, рыжеволосый, сидел на трёхногом табурете, сгорбившись, уставившись куда-то на стену — видимо, муж Нирулин.
— Вир Лана? — с порога выпалила служанка.
Седовласый устало вскинул светлые-светлые, будто слепые глаза:
— Фринр Миран, валтрц фибрн ткше кранкрейт...
— Госпожа Миран, — услужливо перевёл Джеми на ухо дэю, но Таша услышала, — белая лихорадка — коварная болезнь.
Рыжеволосый поднял голову. Скользнув равнодушным взглядом по новоприбывшим, беспомощно посмотрел на жену.
— Гирре-энтаро, рих дерфраг гебтеллт, — отрывисто повторила Нирулин. — Вир Лана?
— Гирре-энтаро*, я задала вопрос — как Лана...
(*прим.: приставка, употребляемая при уважительном обращении к юноше или мужчине (алл.)
Но она ведь знает, не может не знать, что означают эти цветы...
Лекарь, вздохнув, затеребил краешек бороды.
Сколько их у него было, сколько ещё будет — но выносить приговор нелегко, будь то первый или сотый раз.
— Мерхедн арвирд рлебен надх, — без намёка на эмоции произнёс он.
Господин Миран закрыл лицо руками. Нирулин смотрела на дочь: прямая, безжизненная, безнадёжная.
Перевод не был нужен.Таша и так поняла, что девочка не переживёт ночи.
И в этот миг Арон шагнул вперёд.
Лекарь не замедлил встать между дэем и детской кроваткой:
— Что ты здесь забыть, человек? — с холодным акцентом отчеканил он.
— Я пришёл помочь.
— Ты ей не помочь. Излечить тело — можно. Душа умирать — нужно отпустить.
— Эта девочка не должна умирать.
— Кто ты есть, дэй? Кто ты есть решать это?
— А вы, знахарь?
Таша вдруг услышала тишину, которой не было раньше, и посмотрела на кровать.
Лана не металась больше. Лежала тихо, дышала редко. Лицо девочки было спокойным, почти умиротворённым... и бледность кожи медленно обращалась восковой.
Тело устало бороться за жизнь.
Нирулин рванула к лекарю, крича что-то, срываясь на визг, цверг отшатнулся — и Арон, беспрепятственно пройдя вперёд, опустился на краешек постели. Лекарь угрюмо посмотрел, как дэй бережно берёт умирающего ребёнка на руки; потом рухнул на стул чуть поодаль, повесив голову.
— Рих хаб альн дсе мийн кфарт гехамт, — выплюнул лекарь. — Инд дурр ривст лаен, мехнер.
— Я сделал всё, что в моих силах, — забубнил Джеми, поёжившись, — ты только всё испортишь, человек.
— Эр ривд шривиг инд рканк. Руф мерхедн. Зир гебегн рдотен хириг, инд дурр... дурр...*
(*прим.: это будет трудно и больно. Для ребёнка. Она встречает смерть спокойно, а ты... ты...(цверг.)
— А я не привык уступать, — сказал Арон. В его руках умирающая девочка казалось совсем крохотной. — Даже смерти.
Положив ладонь на детский лоб, дэй закрыл глаза.
Лана уже дышала почти неслышно. Таше приходилось напрягать слух, чтобы различать вдохи в звенящей тишине. Вдох, выдох, и снова, и...
Вдох.
Тишина.
Заставившая Ташу похолодеть.
О нет...
Арон не шевельнулся. Лишь бормотнул что-то — так тихо, что даже Таша не сумела расслышать. Крепче сжал губы.
Под ритм собственного сердца, выколачивавшего обречённую дробь, Таша стиснула ослабевшие пальцы в кулак.
Не надо, Арон, отчаянно подумала она. Не молчи. Минутой раньше ты это скажешь или позже — ничего не...
И удивлённо воззрилась на то, как дэй, обмякнув, кренится набок.
Они с Джеми одновременно кинулись вперёд, вцепившись в чёрную накидку. Поддержали дэя с двух сторон, не давая упасть; опустились на кровать рядом с ним.
— Арон, что с тобой? — Таша встревоженно вгляделась в его лицо. — Ар...
Осеклась. Недоверчиво вглядываясь в его совершенно неподвижные черты, напрягла слух.
И прижала ладонь ко рту.
Дэй не дышал.
— Что с ним? — недоумённо осведомился лекарь.
Таша приникла ухом к груди дэя.
Его сердце не билось.
Этого не может быть. Не мо-жет.
— Он... — Таша сглотнула; произнести слово вышло только шёпотом, — он...
Подняла взгляд, посмотрев на Джеми — который почему-то следил за происходящим без всякого удивления, зато со странным естествоиспытательским интересом.
— Он...
И, различив в тишине уверенное 'тук', оборвала фразу на полуслове.
Таша отпрянула — чтобы увидеть, как ресницы Арона дрогнут, и услышать судорожный вдох.
Двойной.
— Арон? — прошептала она.
Дэй открыл глаза. Выпрямился. Посмотрел прямо перед собой странным недвижным взглядом, будто вернувшись из кошмарного сна.
Потом — на Ташу: словно после долгой разлуки, словно не в силах поверить, что она здесь, перед ним. Настоящая, живая.
— Таша... — лицо его мало-помалу прояснялось. Он слегка улыбнулся. — Прости, что не предупредил.
Лана, моргая голубыми глазёнками, тихо хныкнула.
Арон кивком позволил Нирулин, мертвенно бледной от волнения, подойти ближе. Осторожно передал девочку матери, и Лана не замедлила разреветься. Лекарь тоже подскочил ближе; подозрительно взглянул на щёки девочки, раскрасившиеся здоровым румянцем, пощупал лоб, велел высунуть язык — чего добился не сразу. Джеми, заинтересованно поднявшись с постели, наблюдал за осмотром в непосредственной близости.
Затем цверг озадаченно погладил девочку по рыжей макушке.
— Я не верить, — лекарь повернулся к дэю. — Буду наблюдать... хуже может быть... но, кажется, девочка есть здорова!
То, как муж Нирулин вскочил с табурета, чтобы обнять разом жену и дочь, Таша уже видела краем глаза.
Она, не моргая, смотрела на Арона.
— Ты сделал то, что я думаю? — почему-то сиплым голосом спросила она.
Арон, помедлив, кивнул.
Оставив её искать слова, отказывавшиеся находиться.
— Может, ты ещё и Волшбное Крещение проводить умеешь? — наконец тихо произнесла Таша.
— Я над этим работаю.
Серебристые глаза — против серых. Непонимание — против ироничной невозмутимости.
— А говорил, что не святой...
— Я не лгал.
Таша взгляда не отводила.
Он — тоже.
— Кто ты?
Полуулыбка в ответ.
— Всего лишь тот, в чьих силах сделать мир капельку лучше.
Джеми, наконец вернувшись к ним, воодушевлённо плюхнулся на постель по соседству с дэем; детская кроватка, не особо приспособленная выдерживать вес троих людей, отозвалась жалобным скрипом.
— Святой отец, это просто потрясающе! Невероятно! Спасибо, что позволили увидеть такое! — затараторил мальчишка. — Нет, я знал, что это возможно, но наблюдать за подобным...
— Возможно? — Таша изумлённо изогнула бровь. — Воскрешать люде... живых из мёртвых?
— Конечно, возможно! Иные архимаги такое делали, и техническая сторона вопроса довольно проста в теории. А ты что, ничего не знаешь?
— Я знаю, что маги свято хранят свои тайны. У вас же секрет на секрете. Наверное, есть что скрывать.
Мальчишка кашлянул, и Таша поняла, что шпилька достигла цели.
— Ну, в общем, в первые минуты после гибели душа пребывает где-то между жизнью и смертью, — всё же заговорил он. — В некоем... междумирье. И пока душа не ушла окончательно, человека можно вернуть, отправив свою душу вдогонку. Твоё тело, естественно, на это время тоже перестаёт жить, так что, — мальчишка покосился на дэя, — желательно всё же предварительно предупреждать окружающих.
— И, как видишь, для этого вовсе необязательно быть святым, — добавил Арон.
С ума сойти.
— Если всё так просто, — Таша понадеялась, что точно дозировала количество иронии в голосе, — почему же люди тогда сами не возвращаются?
— Кто посильнее, сами и возвращаются. Откачивают же иногда утопленников... и других. Но большинство не может. Или не хочет. Да и... семеро из десяти тех, кто отправляется вдогонку, так и не просыпаются. — Джеми качнул головой. — Всё-таки вернуться с того света — это тебе не на прогулку сходить.
— На самом деле это проще, чем вы думаете, Джеми. — Арон поправил чёрную накидку. — Когда есть, куда возвращаться.
И повернулся к Нирулин: которая, передав дочку на руки мужу, как раз приблизилась к кровати, промокая рукавом слёзы.
— Мы вечные ваши должники, святой отец, — прохрипела служанка, явно лишь сейчас обретя дар речи. — Что мы можем для вас сделать?
Таша испытала смутное желание найти перо и написать обо всём произошедшем трогательную поэму в трёх свитках.
— Не беспокойтесь, госпожа Миран, — заверил дэй, поднимаясь с кровати. — Я не люблю ходить в кредиторах.
Таша, всё ещё растерянная, встала следом за ним. Пронаблюдала, как муж Нирулин, вручив лекарю пару монет, решительно выпроваживает того из комнаты.
И поёжилась, вдруг почувствовав... что-то.
Это было почти неуловимо, как перемена ветра за пару часов до бури. Шёпот какого-то десятого чувством, твердившего — что-то не так, что-то...
...случится.
В этот момент из коридора донёсся короткий вопль, странное бульканье — и тишина.
— Таша, стой!
Но она уже выскочила из комнаты, и крик Арона хлестнул её спину.
Взгляд скользнул по пепельно-серому лицу мужа Нирулин, вжавшегося в стену. Зацепил камзол лекаря, над которым почему-то не хватало головы.
Замер на сгустке черноты в открытой двери: с четырьмя когтистыми лапами, узкими щелями красных глаз без зрачков... и пастью, полной окровавленных зубов.
То, что секунду назад было лекарем, рухнуло на пол.
Таша стояла перед живой, объёмной, зрящей тенью, походящей на пса размером с телёнка.
Хищной тварью, уже убившей, подбиравшейся к следующему прыжку.
— Таша!
Подчиняясь тому же десятому чувству, Таша метнулась в сторону — и шар белого света, летевший откуда-то сзади, пронёсся ровнёхонько над её плечом.
А потом ослепляющий взрыв отбросил её к стене.
Когда Таша наконец проморгалась, то увидела, как Джеми рядом с ней растерянно отряхивает руки. Там, где была тварь, теперь плавился каменный пол, жизнеутверждающе пылая по краям кругом светлого пламени — а в центре круга корчился, извиваясь и тая, ком сгущённой темноты. Уцелевшие щупальца мрака поспешно расползались в тени по углам, прячась от света и тепла.
А рядом с огненным кругом...
Таша поспешно подняла взгляд — на чёрную накидку, всколыхнувшуюся рядом.
— Ты в порядке? — Арон коснулся её плеча.
— Что это... — Таша судорожно вдохнула, заглушая тошноту; она не смотрела на обезглавленное тело лекаря, но не чувствовать сладковато-металлический запах не могла, — что это?
— Кэн, — облизывая пересохшие губы, пробормотал Джеми.
— Кто?
— Кэн. Охотничья собачка некроманта, творимая им из тени убитого человека. — Мальчишка старательно смотрел прямо перед собой. — В сущности, это и есть тень, которую оживили с помощью крови убийцы-некроманта. 'Хозяина'. И несколько... видоизменили.
Таша сглотнула: мамин убийца ещё и некромант? Об этих колдунах, игравшихся с самыми тёмными сторонами магии, она много слышала, но до сегодняшнего дня с ними не сталкивалась. Прадмунтцы, конечно, прозвали некромантом мерзавца, который этой зимой забрёл в деревню и обосновался в заброшенной избе, когда-то принадлежавшей ведьме-отшельнице — но Таша прекрасно понимала, что сальноволосый мужик не был истинным некромантом.
Впрочем, на то, чтобы похитить Лайю Зормари, когда она возвращалась с катка, его сил хватило.
Озеро Кристальное... Таша с Гастом любили туда ходить. Летом — купаться, когда становилось холоднее — бросать камушки в воду и упражняться делать 'блинчики', а зимой — расчищать лёд и кататься на коньках. Родители всегда твердили им, что лучше ходить большой компанией, но лишь нынешней зимой Таша поняла, почему.
Два дня прадмунтские мужики во главе с отцом девушки не могли подойти к избе. Проклятый колдун окружил логово защитными заклятиями. Несчастный отец уже собирался скакать за помощью в Нордвуд, но тут в Прадмунт забрёл ещё один путник, по счастливой случайности — тоже колдун. Ни много ни мало, а магистр третьей степени. Участливому молодому человеку не составило особого труда обездвижить 'некроманта' и выкурить из избы в распростёртые объятия толпы с дубинами, за что отец Дармиори велел деревенским собрать для освободителя в медяках немаленькую сумму и, кроме того, жаловать ему бутылку лучшего сидра семейства Фаргори. Когда рыдающая Лайя рассказала, что с ней произошло, Мариэль надолго перестала выпускать Ташу из дому: понимая, что дочь легко могла оказаться на месте несчастной, отныне навсегда заклеймённой 'нечистой' и 'осквернённой'.
