7 футов над килем

—  Это ты от закомплексованности такую пошлую гадость придумал, — укорил его Черноморец. — Знаешь, что уж тебе то в подобном параде не участвовать. Был у нас офицер непутёвый, вроде тебя. Всё плакался, что карьеру могут сделать только адмиральские сынки, а он — круглый сирота. Начальник штаба флота прослышал про эти жалобы, да и усыновил его. А чтобы не упрекали в потворстве родственнику, направил в бригаду ОВРа. Через месяц офицер этот сошёл с ума.

—  Лучше бы он просто взял фамилию какого-нибудь адмирала, — заметил Сипунов. — Если проныра, ему бы и одного звучания хватило. Только это звучание должно быть именно адмиральским. У нас на эсминце мичман служит и фамилия у него — Биздюк. Сколько лет уламывают его: "Смени фамилию! Когда по трансляции тебя вызывают — весь рейд хохочет!"

—  Нет! — отвечает. — Не фамилия красит человека. Дед мой был Биздюком, отец был Биздюком, сам я природный Биздюк, и дети мои такими же будут! Очень гордый.

—  Фамилия большое значение имеет, — Североморец взялся за графинчик. — К нам на корабль явился офицер, прямо после выпуска. Докладывает командиру: "Лейтенант Прикипайло прибыл для дальнейшего прохождения службы!" Командир пригляделся и спрашивает: "Скажи, паренёк, а бывший начальник нашего политотдела не родственник тебе?" Лейтюха кивнул и от удовольствия, аж, зарделся. Вот как его фамилия известна! Но видит, что командир никакой радости не проявляет, а наоборот, побелел глазами и шарит ручками по столу, ищет что-нибудь тяжёлое. И уже нащупал массивную пепельницу, полную окурков. Всё тут понял юный лейт, затрясся и прокричал: "Сын за отца не отвечает!" Кстати, оказался хорошим товарищем.

—  Я глупых баб, то есть дур противных, определяю по ногам! — вдруг заявил Сипунов.

—  По кривизне, что ли? — спросил Черноморец, ничуть не удивившись резкости перехода. — Так это откуда посмотреть, сбоку-то все ноги очень даже хороши!

—  Бестолковый ты! — огорчился Сипунов. — Кривизна, она понимающему человеку не в убыток. Иная так тебя обхватит, как прямыми век не сотворить. Я, братцы, о другом толкую — у дурных баб есть в ногах что-то такое... настораживающее, что-то такое... подозрительное. Оно не от ног идёт, а из души... Не могу этого объяснить, однако всегда чую, избегаю и предохраняюсь.

—  Это ты избегаешь? — поразился Североморец. — Да ты...

—  Всяко бывает, — признал Сипунов, — однако мой завет насчёт дурных ног сохраните, друзья, в своих нетрезвых сердцах.

—  Что тут сохранять? — рассердился Черноморец. — Ты же, гад, ничего толком не объяснил. Вот выйдем на улицу, и попробуй по ногам отличить дуру от...

—  Да, это не всякому дано, — вздохнул Сипунов. — Обучить не могу, могу только предостеречь.

—  Считай, что предостерёг, — успокоил Североморец, — я, вот, сейчас оторвусь от стула и сниму первую, до которой добреду. Причём, сниму по любви. А ты мне потом толково объяснишь про ноги и прочие органы женской души.

—  По любви не получиться, — охолодил его Сипунов, — здесь день бесплатной любви — четверг, сегодня — вторник. А на продажную любовь у нас денег нет.

—  Ладно, — Черноморец примирительно помахал рукой. — Хватит спорить. Вот, если ты, Сипунов, такой знаток, растолкуй, чем дура, которую ты скадрил в кабаке, отличается от умной из того же кабака?

—  В рассуждении последствий, — Сипунов принял значительный вид.

—  Ну, не знаю! — развёл руками Североморец. — Бывало и от умных наматывали, и от глупых, и от толстых, и от тонких, и от холостых, и от...

—  Стой! — прервал его Сипунов. — Я же не о медицинских последствиях толкую, а об отношениях чувств.

На это приятели ничего не сказали: просто не знали, что сказать.

—  Все женщины делятся на две категории, — продолжал вещать Сипунов, ободрённый молчанием. — Это "спокушки" и "вертлявки". Причём, заметьте, речь идёт не о темпераменте наружном, ибо он обманчив, а о нраве в широком смысле.

—  А как в смысле экстерьера? — полюбопытствовал Черноморец.

—  Учитывается, — заверил Сипунов. — Здесь две основные подгруппы: "пучки" и "сюськи". Ну, это объяснять не нужно.

—  Кажется, понимаю! — обрадовался Североморец. — Значит, могут быть "спокушные сюськи" и, например, "вертлявые пучки", верно? И наоборот!

—  Молодец! — одобрил Сипунов. — Теперь вы понимаете, что всё огромное разнообразие женских характеров и внешностей может быть описано простой комбинацией этих понятий. И нрав, и интеллект, и внешность, и уровень отдачливости, и степень стервозности — всё!

—  Гениально! — восхитился Черноморец. — А вот, хорошо у нас в Севастополе. Выйдешь вечером на Б. Морскую и никаких проблем.

—  Что означает литер "Б"? — полюбопытствовал Североморец.

—  Это значит — Большая. А на этой Б. Морской — всё женщины, женщины, женщины! И у всех мужья — в море.

—  Откуда известно, что в море? — недоверчиво протянул Североморец.

—  По глазам. Когда у женщины муж в море, глаза у неё какими-то особенными делаются. Однако, разговоры эти меня возбуждают, а попусту возбуждаться обидно. Давайте сменим тему. Сипунов, помнишь, как ты загипнотизировал офицеров крейсера "Адмирал Хрыч"? Усовершенствовал с тех пор своё искусство?

—  Кое-что ещё могу, — скромно признался капитан-лейтенант.

—  А покажи! — потребовали приятели.

—  Могу усыпить, — предложил Сипунов, но офицеры сказали, что спать ещё рано.

—  Надо, чтобы было эффектно, — вслух размышлял Сипунов, — а то вы не поверите. Во! Давайте я вас обоих сделаю абсолютно трезвыми, а?

—  Болтаешь, — не поверили однокашники. — Мы, конечно, не пьяные, но всё же два графина... Нет, это ты хвастаешь!

—  Ах так! — Сипунов поднялся. — Ну, смотрите! Только сидите смирно и закройте глаза!

Он встряхнул руками и, закусив от напряжения губу, стал делать плавные пасы над головами товарищей. Те иронично улыбались и украдкой переглядывались.

—  Всё, — сказал экстрасенс, вытирая салфеткой вспотевшие ладони, — можете очнуться.

—  Ничего себе! — ошарашенно протянул Черноморец. — И правда — ни в одном глазу!

—  У меня тоже, — покрутил головой Североморец. — Ну, ты молодец! Здорово! Тебе бы в цирке выступать. А теперь, давай, возвращай нас скорее в исходное.

—  Не могу, — Сипунов развёл руками, — этому ещё не научился.

—  Как так? — с трезвым негодованием вскричал Североморец. — Это значит, мы выходит зря пили, зря получается деньги истратили? Возвращай, тебе говорят!

—  Да не могу, братцы! — Сипунов только сейчас понял, что свалял дурака. — Честное слово, не могу.

—  А сам-то ты как? — Черноморец пригляделся к Сипунову. — Смотри, он, как был поддатый, так и сидит, гипнотизёр хренов!

—  Ну-ка, выйдем! — Североморец взял Сипунова за рукав. — Пошли, поговорим на свежем воздухе.

Разговор вышел настолько бурным, что привлёк внимание мимо проходившего патруля во главе с майором трубопроводных войск. Быстро разобравшись в ситуации, он предложил нетрезвому Сипунову следовать за ним. Тот попросил разрешения высказаться. Майор оказался человеком спокойным и с любопытством выслушал сообщение, что все офицеры трубопроводных войск — мутанты, ибо зачаты противоестественным способом, с применением запорной арматуры, посредством... Ещё оратор выразил опасение, что мутация трубопроводных офицеров носит генетический характер, а значит, их потомство тоже пойдёт служить в сантехнические войска и станет задерживать бедных моряков ни за что.

—  Вот за что я вашего брата люблю, так это за бойкость, — оценил его речь майор. — Вы оба свободны, а вас, — улыбнулся он Сипунову, — отпустить никак не могу. Мечтаю продолжить учёную беседу в соответствующем месте, а именно — в комендатуре. Поверьте, редко случается встретить офицера столь красноречивого, да к тому же способного выражаться образно и возвышенно. Прошу следовать за мной и не надо пытаться бежать, мои бойцы живо вас поймают.

—  Пошли, — сдался Сипунов. — Прощайте, братцы! Простите, что отрезвил вас, не рассказывайте знакомым. Это я не со зла. Увидимся! — и пошёл почти твёрдым шагом впереди патруля.

—  Едрёна кочерыжка! Сколько лет, сколько зим? — заорал начальник гауптвахты, помнивший Сипунова ещё курсантом. — Дорогому гостю — почёт! Рассказывай, как живёшь, где служишь?

Понятно, что после такого душевного приёма содержание под арестом оказалось для капитан-лейтенанта не слишком тягостным. Компания подобралась весёлая, интересная. К слову сказать, скучные, занудливые люди попадают на гауптвахту чрезвычайно редко. И ничего удивительного. Для того, чтобы совершить нарушение, необходимо обладать определённой широтой взглядов, раскованностью и даже внутренним артистизмом. Досиживая остаток отпуска, Сипунов предавался глубоким размышлениям о своей жизни и судьбе России. Думы породили вывод простой и банальный — во всех бедах виновата водка, изобретённая зловредными генуэзцами и распространившаяся на просторах Отечества. Сколько отважных умов это открытие повергло в ужас и бессильную тоску! Но не таков был капитан-лейтенант Сипунов! Он вдруг почувствовал, что со дна живота поднялось неведомое прежде светлое чувство, заполнило грудь, окрасилось решимостью и выплеснулось в радостном восклицании: "Водка — зло!". Офицеры-арестанты побросали карты и принялись лупить в дверь, крича, чтобы немедленно позвали врача.

Отсидев на гауптвахте и возвратившись в Базу, Сипунов эсминца своего не обнаружил. В штабе ему сообщили, что корабль переведён в одну из бухт Полуострова.

—  Зачем? — не по-военному удивился офицер.

—  Для освоения пункта манёвренного базирования! — наорали на него. — Отправляйся! — и добавили уже мягче: "Не переживай! Там городишко небольшой имеется, а в нём ресторан, всё же — цивилизация. А к зиме назад вернём".

Сипунов, меняя виды транспорта, пустился в путь и наконец-то воссоединился со своей ратной семьёй. Гражданская же семья, то есть жена, осталась в Ленинграде у родителей. Надоело жить на краю земли и в мороз бегать по нужде в деревянную будку во дворе.

Добравшись до эсминца, Сипунов по обычаю устроил пирушку, не поскупился на угощение, но сам даже не пригубил спиртного. Сначала над ним посмеивались, потом стали бранить и, наконец, перестали обращать внимание.

Но прошло время, и сообразили, что дело-то серьёзное! И вот, что удивительно — бросил человек пить, так порадоваться бы за него, а тут наоборот возникла тревога, появились сомнения в годности к дальнейшей службе.

Нахлынувшая внезапно трезвость изменила и выражение лица капитан-лейтенанта. Оно утратило привычную нахальную живость и сделалось задумчивым. Казалось, поселился под фуражкой некий мучительный вопрос важности чрезвычайной. Внезапные физиономические трансформации сами по себе внушают опасения, но были признаки ещё более пугающие, например, посещения читального зала. Если бы друзья заглянули в библиотечный формуляр, то конечно тут же бросились бы спасать Сипунова. Задумчивый моряк штудировал книги по химии, истории, ботанике и уже добрался до философии. Чтение, похоже, не дало ответа на проклятый вопрос, и выражение лица капитан-лейтенанта оставалось неудовлетворённым.

Постепенно привыкли к его новому облику, а начальство даже ставило в пример, хоть и неискренне, поскольку не верило в добровольную абстинентную аскезу. Служба катилась по-прежнему, словно тяжёлый шар, пущенный рукой шаловливого творца по бесконечному, извилистому желобу.

Сипунов обнаружил в себе склонность к уединению и полюбил прогулки в окрестностях города. Однажды, лазая по прибрежным сопкам недалеко от пирамиды светящего навигационного знака, он заметил дым, поднимавшийся из распадка. Дым был ярко-жёлтого цвета. Сипунов принюхался и услышал явственный спиртной дух.

—  Самогон варят! — догадался капитан-лейтенант. — Однако же, почему дым жёлтый?

Приминая влажный мох, он приблизился к склону и увидел внизу приземистую избушку, сложенную из толстых чёрных брёвен. Пока Сипунов разглядывал строение, дым внезапно приобрёл изумрудный оттенок. Стараясь не поскользнуться, путник спустился в распадок и двинулся к покосившемуся крыльцу. Из трухлявой будки вылез огромный лохматый пёс таинственной породы, хромая подошёл к Сипунову и недобро улыбнулся, показав первобытные клыки.

—  Хорошая, хорошая собачка! — Сипунов застыл.

Пёс гавкнул низким тяжёлым басом, и тут же явился тигровой масти кот. Изогнув хребет, он потянулся, обошёл вокруг офицера, обнюхал его ботинки и успокаивающе кивнул псу. Тот зевнул и забрался обратно в будку, а кот повёл Сипунова на крыльцо и оставил перед дощатой щелистой дверью. На стук никто не ответил и капитан-лейтенант, потянув за обрывок верёвки, переступил порог. Пройдя тёмные сени, он отворил ещё одну дверь и очутился в сумрачном помещении, освещаемом пламенем очага. Над огнём висел медный котёл с бурлившей зелёной жижей. Худощавый мужичок, с белыми узорами на физиономии, не обращая внимания на вошедшего, надел головной убор из перьев, бросил в котёл щепотку порошка и воздел руки к закопчённому потолку. Жижа хлюпнула и, перевалившись через край, окрасила огонь в ярко-голубой цвет. Мужичок в сердцах топнул мокасином, тихо выругался, обернулся к Сипунову и горько молвил: "Не в том беда, что люди пьют. Беда в том, что они от этого пьянеют!"

От внезапного просветления Сипунов покачнулся и брякнулся на грубосколоченный, некрашеный табурет.

Хозяин, меж тем, достал с полки бутыль и плеснул в алюминиевую кружку жидкости того же цвета, что бурлила в котле; после чего, сделав руками какие-то, видимо индейские приветственные жесты, протянул сосуд Сипунову.

—  Спиртное не принимаю, — извинился капитан-лейтенант.

—  А зачем тогда пришёл? — в голосе хозяина прозвучало удивление.

—  На дым. На запах, — пояснил Сипунов.

—  Это я понимаю, — кивнул индеец. — А всё же зачем, если не пьёшь?

—  За истиной! — выпалил Сипунов.

—  В-о-о-он как! — удивился самогонщик. — Тяжёлый случай. По себе знаю. Как зовут?

—  Капитан-лейтенант Сипунов! — офицер, не вставая, щёлкнул каблуками.

—  А я — Жора, — хозяин протянул руку.

—  Имя, вроде, не индейское? — Сипунов снял фуражку и положил на колени.

—  По-индейски я — Вождь Нуль Глубин, — признался Жора и вдруг спросил: — Что есть человек?

—  Венец природы, — неуверенно пробормотал Сипунов

—  Глупости! — индеец покрутил в руках пузатую колбу и рассказал свою историю.

Родителей он не знал и воспитывался в семье тётки, которая про мать ещё кое-что рассказывала, а про отца — то ли сама знала немного, то ли не хотела говорить. Окончив школу, приёмыш поехал в Ленинград поступать в морское училище имени адмирала Макарова. Жора хотел стать штурманом, но случайно познакомился с бойким земляком, и тот уговорил его подать заявление на гидрографическое отделение, красиво расписав престижность морских наук. Советчик этот недобрал баллов на экзаменах и вернулся домой, а Жора последующие шесть лет носил грубые суконные штаны с клапаном вместо ширинки. В то время считалось, что гидрограф должен быть моряком универсально образованным, и в программу включалось огромное множество предметов, начиная с навигации и кончая силовыми установками. Среди них был и такой, как "Средства навигационного оборудования", то есть описание маяков, знаков и прочих устройств, без которых не обходились ещё древние финикийцы.