-Нам тоже было приятно с Вами познакомиться — вежливо, по праву хозяйки, говорит Анна Андреевна — позвольте пожелать Вам доброй ночи.
— Спасибо! И Вам всего доброго — прощаюсь я.
Все, кроме Лидии, выходят за нами в коридор. Лев Николаевич подает нам плащи, перед зеркалом мне поозорничать захотелось, еще обстановку разрядить. "Летучая мышь" без рукавов, фасон из будущего, у нас его "парус" прозвали — полностью застегнутый, смотрится как очень свободное широкое пальто. А если по бокам расстегнуть, чтобы полы свободно разлетались, образ совсем другой. Руки просунуть в дополнительные прорези-проймы спереди — как длинная пелерина на плечах. Спереди расстегнуть, одну полу через противоположное плечо за спину перекинуть — что-то романтическое. А еще можно передние полы на талии поясом стянуть, тогда выглядит спереди как пальто, а со спины как плащ-накидка. Или оставить у горла одну застежку, дозволив развеваться, как мантильи тургеневских барышень. Разве обычное пальто такое многообразие дает?
-Браво, милочка! — говорит Анна Андреевна — у вас есть талант к актерству.
-На сцену выходить не пробовала — отвечаю я — просто, хочется быть красивой и нарядной.
Лючия с улыбкой протягивает Ахматовой визитку ДИМа — будете в Москве, заходите! И мы прощаемся.
Когда мы садились в машину, я посмотрела наверх — в освещенном окне третьего этажа видны были четыре силуэта. Хотела бы я знать, о чем будет разговор — но не было у меня скрытой камеры и микрофона.
-Люся, а что бы ты сделала, если бы эта на тебя набросилась? — спрашиваю я.
-Да руку бы ей сломала, и мордой в пол — отвечает Лючия — оружия у нее не было, опасной для нас ситуации тоже, значит убивать нельзя, так меня Юрий учил. Аня, ну ты была просто чудо! И что теперь в итоге имеем?
Что имеем — три ярких человека, смею надеяться, сыграют в истории нашей страны более полезную роль, чем в иной реальности, стоило это потраченных нескольких часов? Так Пономаренко и доложу. С подробным отчетом — в сумочке у меня был спрятан предмет из будущего, диктофон, как раз на наш разговор хватило.
Через три дня пришел срок нашего возвращения в Москву. Вещи были собраны (да много ли их у нас — по одному чемодану), отобранная документация опечатана и сдана в секретный отдел, для отправки спецпочтой, "Красная стрела" отходила лишь вечером — и сидеть в номере "Англетера" просто так было глупо и скучно. День был пасмурный, небо застилали тучи, но с утра дул ветер с залива, не давая пролиться дождю.
-Я твой замечательный город так и не разглядела — удрученно сказала Лючия — все из машины. Просто походить бы — но не разрешат!
С нами из Москвы была группа охраны, шесть человек. Старший у них был майор Прохоров — в нашу Контору пришел из армии, сначала войсковая разведка, затем СМЕРШ, с сорок первого отвоевал, что есть показатель! Была у него однако общая черта бывалых фронтовиков — "я знаю, когда надо ползти, когда залечь, когда бежать, когда пригнуться, а когда можно и в полный рост и расслабиться". То есть, в безопасной на его взгляд ситуации, он мог себе позволить пренебречь инструкцией, понадеявшись на опыт. Имея при этом еще один недостаток — не то чтобы выпить любил, но в спокойной обстановке позволял. Выглянув в коридор, я убедилась, что вместо того, чтобы как положено, кто-то бдит, наблюдая за входом в наши номера, а прочие готовы вмешаться через тридцать секунд — на виду никого не было, зато дверь в номер Прохорова приоткрыта, оттуда доносились голоса. И правда, чего бояться — "Астория", это гостиница для лиц непростых, тут весь персонал, это внештатные сотрудники, постояльцы все проверены, и еще снаружи бдят ребята с Литейного, внешним кольцом. Вот только есть у меня такая привычка, после Киева выработалась, когда "генерал" УПА Василь Кук ко мне своих головорезов подсылал — при заселении интересоваться входами-выходами, в том числе запасными, пожарными и служебными. И озорство какое-то сыграло, как в окно взглянула, вот тесно стало в четырех стенах, и все тут!
-Люся! А хочешь, по Ленинграду немного прогуляться?
Поспешим — а вдруг дежурный лишь на минуту к майору зашел? Одеться, собраться — минутное дело, когда не на торжественное мероприятие, а хотим незаметными ускользнуть. В коридоре по-прежнему никого, пробегаем до служебной лестницы, там выход во двор, затем через две подворотни — и мы уже на улице Гоголя, а не на Исаакиевской площади, куда парадный подъезд выходит. Среди прохожих затерялись — не высокое московское начальство, а просто две женщины, идущие куда-то по своим делам.
Ветер, ветер, на всем белом свете — как там у Блока? Отчего так, когда я прогуляться выхожу? А нравится мне такая погода — еще с Севмаша, где я себя впервые по-настоящему счастливой почувствовала, с моим Адмиралом гуляя, а там у моря дуло всегда! Помню, как мы только из загса, а через три дня я его корабль в поход провожала, и мы все на причале, девчата в развевающихся "алых парусах" — кстати, мода на алое в одежде жен и невест моряков, встречающих, провожающих и ждущих, и сейчас живет, и не только на Севере. А буря над Москвой, в день нашей памятной прогулки по Ленинским горам, когда мы на обратном пути в Музей Палеонтологии забежали от грозы укрыться, и там я с Ефремовым, будущим светилом советской фантастики, познакомилась? И уже после в Союз Писателей ездили, чтобы его поддержать — и гроза, мы с Лючией до нитки промокли, а все равно, как праздник вспоминаю! Будто рефлекс у меня выработался, как у собаки Павлова — что затишье стало тоску вызывать, а "пусть сильнее грянет буря" возбуждает и пьянит, энергию дает, как горьковскому буревестнику — и не сидится в четырех стенах, ну а предлог найти всегда можно, по свежему воздуху пройтись! Вот могли сегодня, остаток дня в гостинице провести, нас бы прямиком к отходу "Красной стрелы" доставили — а как что-то с места нас подняло и на улицу погнало!
Пешеходы или неуклюже бегут, гонимые порывами, или против еле идут, за головные уборы держась, женщины еще и за подолы. Мы тоже не идем, а бежим, так в спину толкает, плащи надувает как паруса! Наконец за угол свернули, на Дзержинского — и там дует из всех подворотен и от всех углов, крыши и водостоки жестью гремят! Если в центре такое, что же на окраинах творится? И возле Невы, куда мы сейчас направляемся?
-Мы наводнение увидим? — с восторгом спрашивает Лючия — как у Пушкина, я читала.
-Нет, это лишь осенью бывает — отвечаю я — а такое, как в "Онегине", раз в сто лет.
Итальянке лишь приключение — даже огорчилась, узнав, что нам от бурных волн спасаться не придется. А я в небо взглянула в тревоге — похоже, что дождь будет! Даже мысль мелькнула, вернуться — но я ее решительно прогнала, хотя отошли мы недалеко, и наверное, еще никто не заметил нашего исчезновения. Да и что может случиться с нами в Ленинграде днем, в центре, это ж не Лиговка ночью, ну вымокнем немножко, в самом худшем случае, что поделать? Назад можем и на трамвай сесть.
По улице Герцена вышли на Невский. Тут на минуту выглянуло солнце, и шпиль Адмиралтейства засиял золотом, красиво! Лючия смотрела восхищенно, затем сразу стала серьезной, увидев на стене дома сохраненную надпись, "при артобстреле эта сторона опасна".
-И этот город немецкие отродья дьявола, шестьсот дней штурмовали, осаждали, да так взять и не смогли?
-В той истории, девятьсот — отвечаю я — и представь, Люся, здесь даже в самую страшную первую зиму порядок сохранялся, школы работали, даже театры, не было — что каждый, сам за себя. Люди верили, что выстоят. А через семьдесят лет будет кто-то говорить, что надо было сдаться, как Париж себя "открытым городом" объявил.
-Но здесь этого не будет? — тревожно спрашивает Лючия — неужели то, что было, можно так легко забыть?
-А это, как расскажешь — говорю я — вот наша работа с Мосфильмом! Можно передать достоверно антураж, обстановку, все детали, можно показать цену победы, тяжелый труд, в грязи и крови. А как ты на экране передашь саму Победу — то самое ощущение, что мы сделали это, несмотря ни на что — то, ради чего все? И будут те, кто не воевали, смотреть и скулить, ах, какая страшная цена, зачем? А вот надо было, или победить, или умереть — мы победили!
Дальше наш путь был через знаменитую Арку Главного штаба — где в фильме "Октябрь", штурмующие Зимний бежали! На Дворцовой веяли вихри враждебные, задрали нам подолы, мы сверкали чулками выше колен как в "мини", видела в кино из будущего эту моду, не нравится мне совсем! Сильнее всего дуло возле самой колонны, но итальянка захотела взглянуть поближе, обошла неспешно вокруг столпа, посмотрела ввысь, на верхушку с ангелом. Спросила — как ставили такую громаду?
-А взяли и поставили! — отвечаю я — после победы над Наполеоном. Когда лучший в мире полководец, пришел к нам с лучшей и сильнейшей армией, в шестьсот пятьдесят тысяч со всей Европы (ну как Еврорейх сейчас), и едва ноги унес, с одной двадцатой частью своего воинства. После такого, да какой-то столб поставить перед царским дворцом — ерунда! А если серьезно, то проект составил француз Монферран, который Исаакиевский собор строил. И две тысячи русских солдат с веревками, по команде раз, два, взяли, водрузили колонну на место. Это я рассказываю, как в школе слышала — в жизни наверное, сложнее было — но колонна, вот она, стоит!
Ну а вдруг сейчас упадет и на нас покатится — она же ничем не прикреплена к постаменту? Хотя она тут за сто с лишним лет сколько перенесла — и бури с наводнениями, и фашистскую бомбежку. А все равно страшно — даже снизу наверх гляну, и голова кружится, ужас! Только бы римлянка не заметила, а то ведь уважать меня перестанет!
-Брависсимо! — сказала Лючия — чем больше я русских узнаю, тем больше убеждаюсь, что для вас ничего невозможного нет! Ой, Аня, ты прости, я все еще так говорю — хотя так хотела бы стать русской итальянкой!
-А отчего нет? — отвечаю — вот это самый Монферран, самый натуральный француз, служил в наполеоновской гвардии, против нас воевал! А как наши в Париж вступили в 1814 году, так преподнес русскому царю Александру рисунки триумфальной арки "во славу храброго русского воинства" и конной статуи царя-освободителя от наполеоновского ига. Которые так понравились Александру, что он пригласил Монферрана в Россию, где тот и прожил сорок два года до самой смерти, полностью состоявшись как архитектор — все, им построенное, лишь здесь, в России. В Горьком была, видела здание нижегородской ярмарки, это тоже он. Завещал себя тут и похоронить, в Исаакиевском соборе — но так как был католиком, то не разрешили, отправили тело во Францию.
Лючия замолкает ненадолго, а потом выдает:
-Нет, Аня, это как-то нехорошо. Если он присягу приносил... А если уж сюда приехал, то веру оставил свою?
-Люся, а ты сама разве не католичка?
Лючия снова замолкает, через минуту говорит:
-Аня, а ты знаешь, не совсем. Я и в коммунизм верю, но это ведь не церковь? А еще, я отца Серджио очень уважаю, и конечно, Его Святейшество, что нас с Юрием венчал — но чтобы веру считать превыше всего? Ты ведь говорила, что главное, это поступать правильно в жизни — ну а после бог рассудит. Мы ведь не какие-нибудь протестанты!
Наверное, правильная мысль? Ведь если допустить (предположим!) что бог есть, и он, как попы говорят, всемогущий и всевидящий? Тогда зачем ему наши молитвы — или он помогает лишь тем, кто громче орет? Зачем ему наши дары — это крохоборство какое-то выходит с его стороны? И зачем вообще, церковь нужна — как посредники, которые за это еще и деньги берут? Правильно крестьяне еще при царе говорили, "мы в бога верим, ну а попы тут при чем?". Ну а если бога нет, то и спорить не о чем! Жить по совести — а остальное приложится!
И совершенно не мучает меня совесть, за то, что вот сейчас, трудясь в доме на Литейном, я своими резолюциями нескольким десяткам человек подписала приговор. Поскольку — заслужили.
С нас сорвало шляпы, мы бежали за ними через всю площадь, от колонны почти до самых атлантов которые держат небо — спасибо, постовой милиционер помог поймать! Мне не до смеха, а Лючии все игра — "ловкость и быстроту тренировать, как с котом в цап-царап, успеть схватить при порыве в самый последний момент", ей Юрка сказал на прогулке (куда итальянка, с мужем выходя, как в театр наряжается, как впрочем и я, со своим Адмиралом) — пошутил наверное, но для Лючии его слова, что Святое Писание. И меня часто подбивает на мороженое спорить — вот посмотрим, кто кого сегодня будет знаменитым ленинградским пломбиром угощать! Но дует как — я подумала было благоразумно, дальше головной убор так нести, однако взглянув на римлянку, решительно надела, двумя руками удерживала за поля — а вот не дождешься, что свое поражение признаю! А шляпных резинок я не терплю — мне кажется, что душат!
На Дворцовом мосту было очень красиво — вид на Университетскую набережную (эх, моя бывшая альма-матер), солнце, снова выглянувшее меж облаков, и Нева внизу, меняющая цвет на глазах, корабли и катера, золотой купол Исаакия вдали. Мы остановились посреди и смотрели вдаль, вдыхая соленый запах моря, наши плащи и платья развевались как первомайские флаги. Внизу волны бежали навстречу, вид как с палубы корабля — а у меня было ощущение полета, как в книжке, что я прочла на компьютере, про чайку с именем Джонатан Ливингстон, пьянящий восторг.
-Мне Юрий так и не дозволил прыгнуть с парашютом — с сожалением говорит Лючия — а ты прыгала, целых два раза, как я тебе завидую! А вот если придумать такое приспособление, чтоб мощный пропеллер снизу, через решетку — чтоб человека могло поднять? И для обучения десантников было бы неплохо, и как аттракцион.
Ну, подруга, сама додумалась — я-то слышала, что у потомков это называлось "аэротрубой"! Может и впрямь предложить Пономаренко, как одно из упражнений для парашютистов? И таких как я — вот никогда не признаюсь Лючии, что высоты боюсь, летать хочется, но возле земли! Лючия, она счастливая, не опалила ее война, как меня, лишь краешком задела — оставила "идущей по жизни смеясь", как я была когда-то. Что ж, устрою я тебе прыжок с парашютом, коль сама просишь — как вернемся в Москву! А с тренажером, это идея, обязательно доложу — ой, только брюки придется надеть, а то в платье будет такое! А вот интересно, прочла я, что в той истории второй московский ураган с смерчем — первый был в 1904 году, когда крыши, сараи, деревья и коровы по воздуху летали — был 2 сентября 1945 года, а я тот день хорошо запомнила, тогда Юрка вернулся и нас у дома встретил, и лишь дождик был с утра! Зато в июне, когда мы с Лючией в Союз Писателей ездили — так после узнали, что по московским окраинам и смерч прошел! Может, от войны, на год раньше закончившейся, погода так поменялась — если принять, что сражения, взрывы, пожары влияют на состав и сотрясение атмосферы? Даже природные катаклизмы уже не те стали — что же про общество говорить?
И в Ашхабаде землетрясение здесь случилось не в ночь на 6 октября 1948 года, а на полсуток раньше! Возможно, атмосферное давление, циклоническая активность, сыграло роль спускового крючка для движения литосферных плит? И ведь нам, в процессе подготовки, никак нельзя было предвидение явно показать! Геологи с геофизиками, конечно, присутствовали — плановая экспедиция Академии Наук, ну а кто план составлял, то дело десятое. Так же как и войска по другому плану были переброшены "на учения" — стрелковая дивизия, две инженерно-саперные бригады с техникой, и полевой госпиталь. Трудность была в том, что Ашхабад даже через четыре года после войны был все еще переполнен эвакуированными, и гражданами, и учреждениями, и обеспечить всех палатками, полевыми кухнями, запасами продуктов, воды и медикаментов, само по себе было сложнейшей задачей! Так именно Пономаренко придумал:
