Я умею прощать

— А сама-то эта девица где?

— Не поверишь... В Италию на заработки улетела. Позвонила отцу с матерью, сообщила радостную новость. И про отъезд, и про ребенка тоже. Хотела им его оставить.

— А они, значит, воспротивились...

— Мягко сказано. Мать ее, говорят, в больницу с гипертоническим кризом угодила в тот же день. А отец, знай себе, орет: "Ты, дура-баба, шалаву воспитала"... Сплетни по деревне поползли... Позор-то какой.

— Да уж... позор.

— И тут знаешь... бабушка наша говорит, люди нас пожалели.

— Пожалели?

— Да, говорят, спала она с кем ни попадя... А ребеночка нагулянного богатеньким пристроила... Семью разбила.

— С кем ни попадя? Галина Андреевна, вы же знаете, как она за Матвеем бегала. Даже на свадьбе нашей... развести нас обещалась.

— Нет, не знала...

— Теперь знаете.

— Кирюш, так ведь это же ничего не доказывает... Наоборот.

— Галина Андреевна, Вы считаете мне от этого легче?

Она молчала, вперив взгляд в одну точку. И вдруг, резко тряхнув головой, предложила:

— Кир, давай выпьем. Почему им можно, а нам нельзя?

— Даа... Мы пытаемся топить нашу боль в вине, не понимая, что она уже давно научилась плавать...

— Не боль, напряжение...

Галина Андреевна направилась к холодильнику и достала оттуда бутылку белого вина.

— Где же штопор? Совсем ничего не соображаю... Все так навалилось. А Миша на стороне Матвея. Рвет и мечет. Клянется, что все это так не оставит. Кричит, что кроме Алисы у него внучки нет.

— А если есть?

— Он Матвею верит... Сперва... конечно... Да нет, не конечно... Ну, не поверил в общем, а теперь грозится вывести на чистую воду и Аньку, и ЗАГС тот Волгоградский, где Матвея в метрику ребенка записали. Незаконно ведь, понимаешь...

— Галина Андреевна, а ведь все довольно легко решается. Не в Каменном веке живем. Тест на отцовство, и все сразу станет ясно.

— Киииира, деточка... Если бы... Ты пойми... Она ведь сестра его троюродная... Да и в деревне сплошная родня... Дальняя, близкая...

— Родственные чувства-то тут при чем?

— Не при чем... Здесь другое... Оно ведь как... ты смешай в равных долях синюю краску и желтую... а синюю и синюю?

— Я не понимаю...

— Кир... не покажет, боюсь, тест правду... Все равно скажут, что кем-то да приходится Матвей девочке.

— Кем-то...

— Кем-то...

— Глупости. Отговорки все это.

— Кир, не желает Матвей девочку признавать. Не желает. И все тут.

— А Вам самой не страшно, что Ваша возможная внучка в детдоме будет расти?

— Страшно. Я бы взяла ее... Пусть и не внучка, но ведь не совсем чужая все же. Миша категорически против. Против! Не пойду я против него, не смогу.

— Странные вы люди, Галина Андреевна... Ведь не по-человечески это как-то...

— Какие есть, Кирюш... Какие есть... И стыдно, и совестно, и страшно... А как иначе? Только не могу. Да, и вам с Матвеем, кто знает, без нее проще будет... общий язык найти.

— Забыть обо всем предлагаете? Так ведь не бывает...

— Не предлагаю — прошу. И не забыть — простить...

— Галина Андреевна, я не умею прощать.

— Так ты еще и не пробовала.

Мне стыдно за тот разговор на кухне, как, впрочем, и за многие другие, в которых довелось участвовать в то время. Стыдно за себя, за сказанные мною слова, сарказм, усмешки, демонстративно уничижительный тон. И еще за многое-многое другое. Но это сейчас, не тогда.

А в те дни я с гордым видом говорила о невозможности простить, понять, забыть, а еще о боли, о предательстве, о человечности даже. Безжалостно судила кого угодно, только не себя. Очень удобная позиция. До отвращения легко сыпать обвинениями направо и налево, оставаясь при этом в образе ни в чем неповинной обманутой жены. Униженной, оскорбленной, но все еще гордой, а заодно невероятно человечной.

А ведь это все игра, спектакль со мной в главной роли. Язвительно спрашивая у свекрови, как она относится к тому, что ее возможная внучка будет воспитываться в детдоме, упрекая ее в равнодушии к судьбе ребенка, в глубине души я надеялась услышать именно то, что она в конечном итоге отвечала. Что Алиса их единственная внучка, что Нюрочка, мягко говоря, не образец для подражания и семья от нее отреклась, что женой своего старшего сына свекровь видит только меня.

Я утешаю себя тем, что мысли, назойливым роем кружившие в голове, были вполне естественны. Возможно, безупречные во всех отношениях героини сериалов думали бы совсем иначе, но не Кира...

Я часто вспоминаю диалог из одного старого кинофильма. Смешной такой.

"— А кто же его поймет, как оно правильно...

— Дедушка, так ведь это же даже ребенок знает. А я восемь классов закончила. Правильно — это по-советски, а неправильно — не по-советски".

Говорила я в то время очень "по-советски", а чувствовала и думала наоборот. Пыталась вслепую нащупать правду, и головой понимала, что вот она, а в душе все равно творилось нечто невразумительное.

И если задуматься, все, что судачат обо мне сейчас, отчасти правда, какими бы красивыми словами я не пыталась оправдаться. Да, я этого не делала, но ведь думала... А, значит, я дрянь. Все остальное лишь роль, которую я исполняла перед другими и даже перед самой собой. Кто-то мне подыгрывал. Свекровь, например. Иногда Матвей. Кто-то время от времени вправлял мозги. Как это делали свекор и моя собственная мать. Но ни тем, ни другим не удавалось сбить меня с выбранного курса, пока я, наконец, сама этого не позволила.

В отличие от Галины Андреевны Михаил Сергеевич не питал особых иллюзий относительно бесед тет-а-тет. Гораздо больше ему приходились по душе очные ставки. Именно ее и напоминал семейный ужин в тот вечер.

— Итак, дорогие мои деточки. Дров вы, конечно, наломали дай Боже, — мрачно провозгласил он, приподняв над столом бокал вина. — Так давайте выпьем за то, чтобы это в конечном итоге не нанесло непоправимого ущерба династии Городищенских.

— Михаил Сергеевич, в данный момент речь идет лишь о небольших изменениях в ее составе, — едко вставила я, растянув губы в ехидной улыбке.

— Кира, в данный момент речь идет о неравноценной замене достойного ее члена на непонятно чьего ребенка со — страшно представить — какой наследственностью. Дочерью потаскухи, будем говорить прямо.

— Миша, не надо так. Это просто ребенок. Да и Аня...

— Галя, у тебя еще будет возможность высказаться на этот счет. Позже. А пока, я на правах главы семьи хотел бы попросить Матвея изложить свою версию произошедшего.

И Матвей покорно изложил... А я столь же покорно его выслушала. Снова.

За столом прозвучала все та же история про грандиозную попойку с двоюродным братом Димкой Широковым. Про Нюрочку, которая вместе со своими подружками навязалась к ним с собутыльницы. И про то, как сам Матвей проснулся посреди ночи на диванчике у Нюрочки на кухне. Она голая, он голый. Он в прострации и полном неведении, что же все-таки произошло, а она безумно счастлива. Я невольно задалась вопросом, сколько еще раз мне предстоит услышать эту историю.

— Матвей, ну, как можно было напиться до такого состояния? Взрослый уже мужчина, а ведешь себя как подросток, — мягко пожурила его мать. На мой взгляд, слишком мягко. Будто за двойку по музыке отругала. Даже не по математике.

— Галя, помолчи. Пьянка — это уже вопрос десятый, — не поворачивая головы, отмахнулся от жены Михаил Сергеевич и снова обратился к Матвею. — Итак, ты ее, конечно, отправил в нужном направлении и пошел домой досыпать?

— Само собой. Через пару дней бабушку выписали из больницы и я вернулся в Москву. И тут она стала названивать мне по всем возможным номерам. Я уже даже к рабочему телефону подходить опасался, вдруг снова она. Проинструктировал секретаря, чтобы не соединяла. По вечерам мобильный отключал. До сих пор не понимаю, как она на домашний звонить не начала. На самом деле не понимаю.

— Что говорила? — задал очередной вопрос мой свекор, после того как Матвей замолчал, кидая на меня досадливые взгляды.

— О любви. А через пару недель еще и собственной беременности. Утверждая, что ребенок мой. Но я в это не верил. И теперь не верю. Кир, понимаешь?

— Понимаю, конечно. Как иначе бы тебе в голову пришло сдать его в детдом.

— Вот, уже что-то, — торжественно провозгласил Михаил Сергеевич, снова поднимая бокал над столом. — За это можно выпить.

— Да, а то прошлогодний день взятия Бастилии зазря прошел, — мрачно усмехнулась я. — Теперь уже точно нет повода, чтобы не выпить.

— Эх, Кирюш, люблю я тебя за твой тонкий английский юмор, — улыбаясь, обратился ко мне свекор и отпил из бокала. — Сам бы на тебе женился, был бы свободен. Но не обольщайся, мое сердце навеки принадлежит другой женщине. Пусть по молодости лет я и сам много наворотил. Но мы справились. И вы, молодежь, еще поймете, что в жизни еще не такое бывает. Так-с. На чем мы остановились?

— На звонках, Миша. На звонках, — погладив мужа по руке, подсказала Галина Андреевна.

— Матвей, мы тебя слушаем, — саркастически провозгласила я, демонстративно закатив глаза.

— Кир, — неожиданно спокойно ответил Матвей. — Что было, то было. Ты и сама это понимаешь. И ничего изменить уже нельзя. Как бы нам этого не хотелось, время вспять не повернуть. Ребенка я не признаю. Это факт. Даже если что-то и было, что маловероятно, воспринимай это как донорство спермы.

— Ого! Интересно девки пляшут... Теперь это так называется...

— Кир, ведь ты сама когда-то говорила... Измена, она в голове... У меня ее и в мыслях нет.

— Зато ребенок есть. А вместе с ним девять месяцев лжи. Ты хоть раз задумался о том, чего они мне стоили. Я ведь себя винила! Не тебя! Мне кошмары по ночам снились! И я почти убедила себя, что виновата я сама! Понимаешь ты это? Ты мне лгал!

— А как я мог иначе? Мне звонит девица, и угрожает рассказать тебе то, чего я не помню! Что я должен был тебе рассказать?

— То, что рассказал сейчас!

— Ты бы ушла от меня на девять месяцев раньше!

— Может быть, но...

— Что "но"?

— Ты, правда, не понимаешь?

Он замялся и, не глядя ни на кого, пробормотал:

— Понимаю, только ведь тебе все равно. Конечно, я виноват. Я не отрицаю. Но ведь и ты не ангел. Пойми, я рассказал бы тебе, но ты бы все равно не поверила. Ты никогда не готова была идти на диалог. Всегда ждала от окружающих только безмолвной капитуляции. Я люблю тебя, и я готов играть ту роль, которую ты мне определила. Но я не могу, так просто исчезнуть из твоей жизни, едва случится что-то экстраординарное. Нам обоим нужно учиться импровизации. И доверию, конечно...

— Доверию? Ты считаешь, что в данной ситуации уместно говорить о доверии?

— Я считаю, что в данной ситуации уместно говорить о прощении.

Прощении? Или моей ущемленной гордости? Наверное, о втором. Я подсознательно цеплялась за его слова о "донорстве". Кажется, даже убедила себя, что сложившаяся ситуация была ближе именно к этому понятию, нежели к измене. И мне стало проще. Действительно проще. Только все равно, как я могла уступить, если была задета моя гордость? Возможно, если бы о подкидыше не знал никто кроме меня и Матвея, я бы сдалась... Убедила бы сама себя в том, что не все так страшно... Только так не бывает... Я привыкла жить в центре внимания. Привыкла, что меня уважают, приводят в пример другим и даже немного побаиваются. Что бы подумали обо мне люди, если бы я позволила навязать себе роль униженной и оскорбленной... А главное, всепрощающей... Позволившей вытереть об себя ноги...

Я не знала, как поступить... не знала, что ответить. Съязвить? По-привычке... Все ждали от меня чего-то. За столом повисло тягостное молчание. Мы с Матвеем пристально смотрели друг другу в глаза и, как никогда раньше, понимали друг друга. Но никакие слова не могли разрешить тех противоречий, которые раздирали мне душу. Он это знал...

Помощь пришла откуда не ждали. Из прихожей донесся жизнерадостный голос младшего брата Матвея — Тима.

— Эй, родственники! Встречайте блудного сына! Я приехал! Буду вас знакомить с девушкой!

Галина Андреевна резко вскочила из-за стола и выбежала из столовой встречать младшего отпрыска. Тим был совсем еще ребенком, даже школу не успел закончить, но уже активно шел по стопам старшего брата. В семье ходили притчи во языцех о его амурных похождениях. В свои семнадцать лет он уже готовился побить все рекорды, когда-то установленные старшим братом. И, умудренные опытом мать с отцом, едва ли не оптом закупали презервативы, дабы избежать нежелательных последствий любвеобильности сына. Но, как и когда-то Матвей, девушек в дом Тим не приводил, видимо, не желая давать им напрасных надежд на длительные отношений. Поэтому то, что он приехал на дачу не один, вызвало массу эмоций.

Мне кажется, Галина Андреевна надеялась увидеть кого-то вроде меня. Она и сама чуть позже подтвердила мою мысль. И какого же было удивление женщины, когда она увидела нечто, совершенно не вписывающееся в ее представления о достойной кандидатуре на роль девушки Тима.

Пред нами предстала хрупкая особа с торчавшими в разные стороны, выжженными волосами иссиня черного цвета, ярко подведенными глазами и темно-коричневой помадой на губах. Наряд девушки тоже не оставил нас равнодушными. Вся в черном, с массой металлических аксессуаров и в летних потертых кедах на ногах.

— Родственники, знакомьтесь. Прошу любить и жаловать, это Ксю.

Честно говоря, глядя на это "нечто", я бы заподозрила Тима в употреблении наркотиков, но он предвосхитил мою реакцию и, выкроив момент, пока на него никто не смотрел, увлекшись созерцанием его колоритной спутницы, задорно подмигнул мне.

— Тссс, я — твое спасение, сестричка, — шепнул он мне на ухо. — Знала бы ты, сколько сил мне стоило найти Это, чтобы хоть ненадолго отвлечь предков от вас с Матвеем...

* * *

Я проснулась даже не от шороха, а скорее от ощущения чьего-то присутствия. Нелепость, конечно, но в последние дни со сном возникли заметные проблемы. Наверное, это тоже вполне нормальная реакция организма на стресс, только для меня подобное состояние было новым и странным.

Открыла глаза, настороженно всматриваясь в темноту. Чувствовала, что он рядом, даже, кажется, слышала его дыхание и терпеливо ждала, пока он появится в поле зрения. Наконец, от стены отделился темный силуэт и осторожно направился ко мне. Я притворилась спящей, наблюдая за ним из-под полуопущенных ресниц. Он остановился у кровати и аккуратно поправил на мне одеяло. Долго стоял, угрюмой тенью возвышаясь над моей постелью и, наконец, с тяжелым вздохом опустился на пол, облокотившись спиной о тумбочку.

В комнате воцарилась тишина. Давящая, вязкая, почти осязаемая. Прерываемая лишь мерным тиканьем настенных часов. Сна как не бывало. Но, кажется, прошла вечность, прежде чем тихий шепот словно взорвал пространство на множество ранящих осколков. Я затаила дыхание, боясь выдать себя.

— И ты снова от меня ускользаешь, — едва слышно пробормотал он. — Так близко, но уже не со мной. Знаю, винить мне кроме себя некого. И ты права... только как мне жить без тебя теперь? Так глупо, непонятно... Совершенная нелепица. Я сам все еще не могу понять, как это могло произойти... А ты даже слушать не хочешь... И сейчас не слышишь... спишь... иначе бы снова прогнала... Знаю.