"Опять я ему вру! — вздохнул он. — Перед первым полнолунием страшно, потому что еще не знаешь, что тебя ждет, а перед всеми последующими — потому что знаешь это абсолютно точно..."

— Афанасий тоже так сказал... — Василий снова закрыл глаза, и теперь его речь звучала уже не очень связно. — Он, по-моему, вообще железный. Ничего не боится... Сегодня собирался до упора футбол смотреть...

— Футбол? — удивился Борис. Он точно помнил, что матч, который ему и самому хотелось бы увидеть, заканчивался в одиннадцать вечера, уже после восхода луны.

— До конца он его не досмотрит, — вздохнул Дымков. — А ты, кстати, откуда это знаешь? Заходил к нему?

— Ага, — Василий устроился поудобнее и зевнул. — Я хотел у него другие таблетки попросить — на всякий случай, вдруг твои не подействуют? А он сказал, у него две последние остались и больше ничего нет... Слушай, а ты утром сюда придешь?

— Обязательно, — пообещал ему Дымков и выключил свет. — Приду, как только проснусь, не беспокойся.

— Спасибо... — донеслось до него с дивана, и Борис на цыпочках вышел из комнаты.

На улице было уже темно и сыро: недавно прошел дождь, и с веток деревьев свисали огромные холодные капли. Жаль Василия, просыпаться после первого полнолуния в такую погоду, когда и так на душе тоскливо до невозможности — хуже некуда. А впрочем, просыпаться и видеть в окошко яркое солнце и зеленую траву еще обиднее...

В большинстве домов, где обитали вервольфы, уже было темно, и только на даче самого Бориса горел свет — торопясь к Василию, он забыл его выключить. Да в окнах Афанасия светилась настольная лампа и мигал серым экран телевизора. Проходя мимо его дома, Борис замедлил шаг и задумался. Вожак, похоже, был прав: Ликин в последнее время стал совсем легкомысленным. Мало того, что за календарем следит отвратительно, так теперь еще и за полчаса до полнолуния телек смотрит! А ведь раньше всегда был жутко осторожным, даже такой перестраховщик, как Фил, над ним посмеивался...

"Такое впечатление, что после смерти Ивана он решил, что ему уже все равно", — кажется, Филипп тогда так сказал? Глядя на мерцание старого черно-белого телевизора за занавешенным окном, Борис попытался вспомнить, как Афанасий вел себя в тот день, когда Ивана нашли убитым. Да, он был испуган, но не больше, чем все остальные члены стаи. Зато потом, когда прошло несколько дней и все постепенно начали успокаиваться, он словно бы наоборот воспрял духом. Стал, по примеру Илоны, внимательно за собой следить и даже наутро после полнолуния всегда держался молодцом, и виду не подавал, что ему плохо...

Сердце у Бориса внезапно забилось сильнее — как и две недели назад, он почувствовал, что упустил какую-то очень важную мысль. Когда же это было? Ну да, точно — когда они с Ликиным пытались войти в дом Василия. Афанасий тогда сказал, что у него насморк и он не ощущает запахов, и на лестнице для него было слишком темно, хотя Борис прекрасно все видел, и когда они с Василием вышли из квартиры, Ликин не услышал их шагов... А еще он зачем-то сказал Василию, что, возможно, тот стал вервольфом не на всю жизнь. И сегодня отказался поделиться с ним снотворным, хотя никто в стае никогда бы не поехал "отмечать" полнолуние всего с двумя таблетками. Филипп от всех требовал иметь при себе запас — вдруг на кого-то две штуки не подействуют и придется принять еще или кто-то потеряет свое лекарство и вынужден будет просить у остальных?

Дымков быстро посмотрел на часы — десять двадцать. У него оставалось чуть больше тридцати минут, но он должен был проверить эту догадку сейчас, пока сам Афанасий не понял, в чем он его подозревает. Он неслышно приоткрыл калитку, взбежал на крыльцо и громко постучал в дверь, одновременно вспоминая, что уже несколько месяцев не видел Ликина в волчьем облике — даже когда они всей стаей отправлялись побродить по лесу, он под разными предлогами оставался в городе.

Афанасий распахнул дверь и испуганно отступил вглубь дачного "предбанника":

— Борис, ты... Что случилось, почему ты не у себя?

— Я все знаю, — громко сказал Дымков, глядя ему в глаза. Ликин сделал еще шаг назад и едва не упал, споткнувшись о выпирающую половицу. Вот теперь он выглядел именно таким, какими все члены стаи будут завтра — бледным, жалким, несчастным... За его спиной, в жарко натопленной комнате шумел телевизор: кто-то из футболистов забил гол...

— Вот уж не думал, что ты про меня догадаешься, — усмехнулся Афанасий, возвращая себе нахальный и независимый вид. — Но раз так... Давай по-быстрому договоримся, что ты хочешь за молчание, и беги домой — скоро луна взойдет.

Борис слышал его голос, но почти не понимал смысла этих фраз. Точнее, он понял только самые первые слова Афанасия — его подозрение было верным! Этот вервольф с почти десятилетним "стажем" каким-то непостижимым образом сумел избавиться от своей второй сущности! Он лишился возможности становиться волком, острого слуха, обоняния и зрения — и стал тем, кем был изначально, от рождения. Просто человеком.

А значит и он, Борис Дымков, уже давно смирившийся со своим хищным "статусом" и даже научившийся видеть в нем положительные стороны, может сделать то же самое.

— Как это возможно? — спросил он хриплым голосом и стал надвигаться на Афанасия. — Скажи, как ты это сделал? И почему другим ничего не сказал? Ты что, не понимаешь, что это нельзя было скрывать, что это мерзко, подло..!

Растущая луна утроила его силы и, схватив Ликина за грудки, Борис с легкостью оторвал его от пола и едва не задушил. Афанасий попытался оттолкнуть его и освободиться, но справиться с разгневанным оборотнем ему было не под силу.

— Отпусти, придурок! — вскрикнул он, и когда Дымков разжал руки, с грохотом свалился на пол. — Ты, видно, совсем ничего не понимаешь! Как я мог хоть кому-то об этом сказать? Чтобы половина стаи смогла стать людьми, а другая половина их за это из зависти поубивала?!

— Так это могут не все? — растерялся Борис. Счастье, которое он только что испытывал и которое так неожиданно сменилось сумасшедшей яростью, теперь уступило место страху — сейчас Ликин скажет, что у него, Дымкова, по каким-то причинам никаких шансов стать человеком нет.

— Это могут только те, кто в волчьем облике никого не убил, — проворчал Афанасий, поднимаясь с пола. — И не сделал вервольфом, и даже просто не укусил в обычное время. В общем, если дословно, то это возможно для тех, "кто не пробовал человеческой крови". Разве охотники тебе этого не сказали?

Борис схватился за сердце с невыразимым облегчением — все в порядке, у него это условие соблюдается, он действительно это может! Стоп, а что там Афанасий сказал про охотников?

— Ты что же, от охотников это узнал? — удивился он.

— От кого же еще? — Ликин пожал плечами. — Кому еще это могло быть выгодно — одним выстрелом избавиться сразу от двух оборотней?

— То есть как от двух? Почему? — страшное подозрение заставило Бориса снова схватить Афанасия за воротник и с силой припечатать его к стене. — Что нужно сделать, чтобы перестать быть вервольфом? Что, говори?!

— Так ты не знаешь?! — если до этого Ликин был просто испуган, то теперь на его лице отразился ужас. — Черт, я же думал, тебе они тоже все объяснили, просто ты Тимофея пожалел... Или пока еще не решился...

— Что для этого нужно?! — еще раз прокричал Борис, но вдруг понял, что уже знает ответ — последние слова Ликина о Тимофее, наконец, открыли ему глаза на все. — Нужно, чтобы умер тот, кто тебя укусил, да? Но постой, подожди, если бы так было, Филипп и Антон уже давно бы тоже... Черт, ты что, хочешь сказать, что того, кто в этом виноват, надо убить? Самостоятельно?!

— А как ты хотел? — Афанасий отбросил его разжавшиеся руки и сделал пару шагов в сторону. — Чтобы тебе это на блюдечке поднесли? Хочешь быть человеком — придется самому поработать!

— Но ты... И Иван... — Борис все еще не мог в это поверить. Афанасий отступил еще на один шаг вглубь комнаты.

— Могу точно сказать, что он долго не мучился, — произнес он медленно. — Думаю, он вообще не понял, что произошло.

— Еще бы, ты же со спины в него выстрелил, — Дымков тоже вошел в комнату, не замечая ни работающего телевизора, ни как-то странно мигающей лампы. — Неужели ты надеялся, что об этом никто не узнает? И что мы позволим тебе остаться безнаказанным?

— Держи себя в руках, — Ликин продолжал отступать от Бориса, но голос его звучал твердо. — Это сейчас тебе кажется, что ты Григорьева и пальцем не тронешь. А завтра утром, когда очнешься, все будет по-другому. Утром ты первым делом вспомнишь, что у тебя есть возможность все это прекратить. А еще через несколько полнолуний поймешь, что готов пойти на что угодно, лишь бы снова стать человеком.

— А ты уверен, что ты им стал? — брезгливо усмехнулся Борис. Афанасий прижался спиной к очередной стене и вздрогнул.

— Ты ничего мне не сделаешь, — проговорил он едва слышно.

— Почему же? — прищурился Борис. — Луна взойдет черед двадцать минут, снотворное я не принимал — куда ты от меня денешься? В лучшем случае я тебя просто растерзаю, в худшем — сам понимаешь, в кого тебе опять придется превратиться.

— Во второй раз вервольфом стать нельзя, — буркнул Ликин.

— В самом деле? Что ж, значит, ограничимся первым вариантом, — Борис занес над Афанасием кулак, но тот внезапно присел и, увернувшись от удара, кинулся в сторону.

— Ты ничего не сможешь мне сделать! — завопил он, отползая к тумбочке с телевизором. — Дверь не заперта, кроме нас в поселке еще куча людей. Людей, самых обычных, которые про нас ничего не знают! Останешься, чтобы убить меня — после этого наверняка загрызешь кого-нибудь еще!

Борис быстро взглянул на висящие на стене часы. Негодяй Афанасий был прав — остаться сейчас в поселке означало почти наверняка напасть на кого-то из его обычных жителей, или из спящих членов стаи, или из бродящих вокруг поселка охотников. И даже если он запрется здесь или на своей даче, вероятность, что он выломает эти хлипкие деревянные двери или разобьет стекло в окне, чересчур высока.

Еще секунду они с Ликиным молча смотрели друг на друга. А потом в доме вдруг погас свет и вспыхнул прощальным белым пятнышком экран телевизора. Афанасий вскрикнул, и Борис увидел, как его темный силуэт метнулся куда-то в сторону. "Надо бежать, — пронеслось у него в голове. — У него наверняка есть оружие — если не убежать, он меня застрелит..."

Пытаясь нащупать спрятанный под кроватью револьвер, Ликин услышал, как хлопнула дверь в его комнату, и поспешные шаги Бориса стихли во дворе. А еще через минуту вдалеке заревел мотор автомобиля и послышались крики охотников, приказывающих беглецу-вервольфу вернуться.

Глава IX

Он гнал все быстрее, выжимая из своей машины совершенно невозможную для нее скорость. Растущие вдоль трассы деревья слились в сплошную темную стену, указатели мелькали так быстро, что он не успевал прочитать, что на них написано, редкие светофоры вспыхивали и почти сразу же исчезали в вечерних сумерках. То и дело впереди появлялись огни деревень и дачных поселков. Маленьких, полузаброшенных, но все-таки не совсем пустынных — за горящими оранжевым светом окошками их домов жили люди, а это означало, что останавливаться здесь Борису нельзя, надо гнать дальше, вперед, в еще более дикие места, где он никого не встретит этой ночью. Однако люди как будто специально расселились вдоль всего шоссе. Как только Дымкову начинало казаться, что он заехал в полную глушь, где уже никто не живет, черная стена леса впереди сменялась выходящими к дороге фасадами деревянных домов со светящимися окнами. И ему, уже собравшемуся затормозить, приходилось снова давить на газ, увеличивая скорость и стремясь как можно скорее оставить очередной поселок позади.

Он не знал, сколько у него осталось времени. Луна могла взойти с минуты на минуту. Часы вервольф снял еще дома, а бешеная гонка по шоссе не давала ему сосредоточиться на собственных ощущениях. Оставалось только надеяться, что у него есть еще шанс успеть доехать до необитаемых мест, достаточно далеких от людских поселений. Надеяться и все больше увеличивать скорость.

Еще одна темно-синяя табличка со светящимися белыми буквами вынырнула из темноты и почти сразу исчезла позади. Вслед за ней промелькнул навес автобусной остановки, но домов у обочины видно не было. Борис радостно выдохнул: судя по всему, он въехал в какой-то совсем глухой поселок, находящийся не у самого шоссе, а в глубине леса. Может быть, в нем сейчас никого нет, может быть, все жители вообще давно уехали из него поближе к цивилизации? Но на всякий случай лучше все-таки проехать еще немного, и потом уже бежать в лес. Еще несколько минут, еще десяток километров... Он должен успеть!

Но он уже чувствовал, что не успевает. По всему его телу пробежала дрожь, вцепившиеся в руль руки свело судорогой, перед глазами замельтешили светящиеся точки. Борис с трудом разжал пальцы на правой руке, рывком выключил скорость и стал тормозить, съезжая на обочину. Руль в его левой руке вихлялся из стороны в сторону, отказываясь слушаться хозяина, и машина, наверное, выделывала на дороге совершенно невероятные трюки, но Дымков этого уже не чувствовал. Его бросало то в жар, то в холод, окружающий мир стремительно менял цвета, окрашиваясь то в багровые, то в изумрудно-зеленые оттенки, и Борис знал, что уже совсем скоро он обесцветится полностью, превратившись в черно-белую фотографию. Где-то высоко в небе, за облаками, всходила луна.

Маленькая черная тень стрелой полетела через дорогу прямо у Дымкова под носом. Была ли это кошка, или небольшая собака, или какой-нибудь лесной зверек вроде ласки — он не разглядел. Его руки машинально, повинуясь его инстинктивной любви ко всему живому, сомкнулись на руле, до отказа выворачивая его вправо, тормоза взвизгнули так громко, что их, наверное, можно было услышать в оставленном позади поселке, и дорога, вместе с убегающей по ней зверушкой и растущими по краям деревьями, завалилась куда-то на бок, после чего взметнулась еще выше, к небу, а потом снова встала на место. Руль вжался в приборную доску под тяжестью навалившегося на него водителя, по лобовому стеклу побежали трещины, но автомобиль, к тому времени уже несшийся не так быстро, как прежде, наконец, замер на месте. Из последних сил Борис толкнул в сторону дверцу и вывалился из машины наружу.

Где-то на заднем плане сознания вертелась мысль, что от машины надо отползти как можно дальше, но Бориса хватило всего на пару метров. Боль в груди, усиливающаяся при каждом движении и даже при каждом вздохе, была слишком сильной, чтобы ее можно было перебороть, а заливающая глаза кровь не давала увидеть, куда он ползет и далеко ли от дороги находится. А потом эту боль заглушила другая — отлично знакомая ему ноющая боль в позвоночнике, которая плавно, но быстро росла, заполняя собой весь его разум.