Кукла Советника

Полосу прошла вторая десятка, третья, пятая. Вкусно запахло жарким из солдатской столовой. Про меня забыли, что ли? Хорошо хоть солнце повернулось и больше не выжигает глаза.

Из-за казарм вышел оруженосец, воровато огляделся по сторонам, и, помявшись, подошел ближе. Тот самый полукровка, говорящий на языке Роха.

— Госпожа, я подумал...

Я красноречиво подняла бровь. Думать умеешь?

— Может, вы хотите пить?

Язвительное выражение моментально сползло с лица. Рефлекторно дернув кадыком, я кивнула.

Мальчишка засуетился, отвинчивая крышку фляги.

— Я не знал, какой чиар вы любите, с медом или без, и налил земляничной воды.

То есть, он еще и кухню ограбил. Не припомню, чтобы оруженосцам землянику давали.

— Я фляжку мыл, честное слово...

Угукнув, я жадно присосалась к горлышку. О боги, это блаженство! Оруженосец придерживал дно, помогая мне пить. Капли воды сбегали по губам, по шее, мочили воротник рубашки, но Светлые, как же вкусно!

— Меня Алан зовут, — шаркнул оруженосец. — Просто Алан, — помедлив, добавил он.

Непризнанный бастард, значит. Бывает.

— Трудно, наверное, целый день вот так, без движения?

— Мне нельзя разговаривать, — прошелестела я.

— Простите... — Алан покраснел. — Извините, я не знал.

— Спасибо за воду.

Сидеть стало гораздо веселее. А увидев Алана с букетиком ромашек, я едва сдержала смех. Забавный он. Высокий, костистый, как килька. Волосы темно-русые, с белесыми прядями, острижены у плеч, глаза иссиня-зеленые. Кем бы ни был его отец, у него сильная кровь. Одежда потрепанная, видно, что с чужого плеча, но аккуратно заштопанная и чистая.

Алан положил цветы передо мной, поклонился, не поднимая глаз, и независимо удалился. Скрылся за углом и побежал — я услышала топот. И все-таки захихикала.

Зато потом стало не до смеха — когда пришел Тим, решив, что ночью мне во дворе делать нечего. Ноги не просто затекли — одеревенели, и, вскрикнув, я повисла на брате. Крякнув, Тим подхватил меня под мышки, снова посадил, и принялся растирать лодыжки, стопы.

— Сейчас пройдет, потерпи. ...Лучше?

— Да...

— Старушка древняя моя, — сверкнул зубами брат, когда я, держась за поясницу, похромала за ним.

— Да ну тебя...

Про оставленные на плацу ромашки я вспомнила утром, когда меня растолкал Тим, и, помахивая найденным у дверей букетом еще влажных от росы цветов, потребовал объяснений.

25

Замок спал.

Обезлюдившие коридоры заливал мертвенный лунный свет, по стенам скользила причудливая вязь облачных теней. Тихо поскрипывают половицы, гуляют сквозняки, кто-то скребется в стене — не то мышь, не то замурованный когда-то скелет. Половина третьего, час шабашей, шильд, призраков.

Я тихо кралась вдоль стены, пробираясь в библиотеку. Ухнула сова где-то под крышей, за окном заплясали летучие мыши. Этажом ниже раздавались удары. Бом-м... Бом-м...Дребезжание, будто кто-то выбил дробь по щиту, лязг и скрежет металла о металл. Перегнувшись через лестничные перила, я разглядела отблески фиолетового сияния — никак, Старый Хозяин, буянит. Его я не боялась, но и привлекать внимание призрака не хотелось. Он хоть и безобидный, но привяжется — не избавишься, будет таскаться за мной до самого рассвета. Прости-прощай, конспирация.

Дождавшись, пока фиолетовое мерцание исчезнет в темноте, я оседлала перила и съехала вниз, минуя опасное место. Это гораздо быстрее, чем спускаться на сорок ступеней. Камни пола неприятно холодили босые ноги, и я, поднявшись на цыпочки, ускорила шаг, почти побежала, время от времени замирая и прислушиваясь — вдруг, у кого-то бессонница.

Ночью библиотека выглядела как пристанище некроманта. Портьеры наглухо закрывают окна, и передвигаться можно только на ощупь. Так же ощупью я нашла подсвечник и заменила одну из свечей принесенным огарком. Когда буду уходить, заберу его с собой.

Важные документы Тимар хранил в потайном ящике стола. Чтобы узнать и запомнить комбинацию, открывающую его, мне потребовался не один день, а чтобы научиться отпирать — не одна ночь. Письма графа были разложены в хронологическом порядке, нужное мне — в середине пачки. Убирая верхние бумаги, я подумала, что будет, когда подшивка перестанет помещаться в столе. Неужели, ее уничтожат? Вместе с печатью вызова?

Я потерла левый нижний угол письма, чувствуя, как руку начинает покалывать.

— Здравствуйте, Ваше Сиятельство, — прокашлялась я. — Простите, если разбудила...

Йарра не ответил, хотя лист стал теплым, сигнализируя, что связь налажена.

— Вы спите, да? Хотя, если вы на островах, то там уже утро... В любом, случае, извините, если помешала. Вы разрешили звать вас, в случае надобности, и вот... — запинаясь, я пыталась подобрать слова. Дура, надо было написать, хотя бы. — Понимаете, у меня ничего не выходит с Рохом. Я могу ловить момент равновесия во всаднике, но Учитель все равно недоволен. Едва начинает получаться, как он останавливает меня и требует видеть воду, уйти к точке покоя, а я не могу. Не понимаю, как. Вообще не понимаю, что это значит, чего он добивается. Я перерыла всю библиотеку, но в ней нет ничего об Искусниках. Вот...

Я вздохнула, и боль в рассеченной коже спины заставила поморщиться. Сегодня Рох впервые ударил меня так, что брызнула кровь.

— Может, мне не нужны Искусства? Я хорошо стреляю из арбалета, умею метать ножи.

Я замолчала. Вдруг, дождусь ответа?

— Спокойной ночи, Ваше Сиятельство. Или доброго утра. Ситора.

'Ситора' означало конец разговора, и печать связи похолодела.

Утро началось как обычно: шаги служанок в коридорах, возня Тимара — любящий поспать не меньше меня, по утрам он двигался, как зомби, жесткие усы Уголька, уколовшие нос.

— Подъем, соня!

— Угу...

Один глаз я разлепила, второй все еще спал. Уголек боднула меня лобастой мордой, извернувшись, потерлась макушкой о шею. Я рассеянно почесала ей уши, нащупывая босой ногой тряпичные туфли. Пантера разлеглась на кровати, положив брылья на подушку и щуря хамелеонистые глаза — то янтарные, то зеленоватые.

— Здесь останешься? Ну ладно... Но не вздумай снова подушку рвать, поняла?

Фыркнув, пантера отвернулась к стене. Только кровать прогнулась.

— Ты одета? — стукнул по ширме Тимар. С недавних пор он стал жутко щепетилен в этом вопросе.

Я завернулась в простынь.

— Заходи!

Тим по-кошачьи выглянул из-за перегородки, прогнулся в талии так, что кончик косы мазнул по полу.

— Это тебе, — полетели в меня ромашки и бумажный пакет с ягодами. — От тайного поклонника.

Хотя, какой он тайный — об Алане каждая собака знала. Даже кухарки посмеивались, когда он приходил на высокую кухню, предлагая помощь. Ну там котел передвинуть или воды наносить, будто поварят не хватает. В награду брал пригоршню земляники, которую я неизменно находила у двери или на любимом подоконнике в библиотеке.

Вообще-то, ягоды я могла получить в любой момент, да и, честно говоря, вишня мне нравилась гораздо больше. Но отказаться от подарков язык не поворачивался — слишком уж напоминал мне Алан одну пятилетнюю девочку, натирающую мастикой деревянные полы часовни ради свечных огарков.

— Прогнать его? — спросил как-то Тим. Мы ужинали в Большом Зале, вместе с рыцарями и заезжими торговцами, и брат перехватил тоскливый взгляд Алана.

— Не надо, — покачала головой я. — Он безобидный.

— Уверена?

— Да. — Я улыбнулась оруженосцу, и тот заалел, вызвав смешки и шуточки у рыцарей, которым прислуживал.

— Да он тебе, никак, нравится? — подмигнул Тимар.

Были бы одни, я бы по лбу его постучала. А потом по столешнице, чтобы звуки сверить.

— Ты правда думаешь, что после Джайра и ... и НЕГО мне захочется дружить с парнями?

— Извини, — увяла улыбка Тима.

Я кивнула служке, разрешая переложить на тарелку говяжью отбивную. Дождалась, пока он отошел и повторила:

— Алан безобидный, я чувствую. — И, чтобы окончательно успокоить Тима, закончила. — А еще я умею громко кричать, быстро бегать и ношу с собой нож, что ты подарил.

— Я все равно буду за ним присматривать.

Заботливый и ревнивый старший брат.

Я натянула свежую рубашку, надела штаны и пошла умываться. В ванной спустила кимоно с плеч, разглядывая подсохший рубец на спине. Неловко дернешься — опять кровить будет.

На плац пошла через кухню. Проглотила чашку чиара с медом, попросила отнести Угольку молоко и мясо. Свежая вода у нее была всегда — кошка научилась ударами лапы вертеть вентиль в ванной.

Рох уже ждал меня, стоял, опираясь на воткнутую в землю бамбуковую палку.

— Доброго утра, Учитель, — поклонилась я.

— Светлых рассветов, — кивнул островитянин и сделал шаг назад, отступив от импровизированного посоха.

И началось священнодействие. Медленно поднять руки к небу, вбирая вместе с воздухом солнечный свет и тепло. Развести их в стороны, стряхивая ночную скверну, раз за разом очищаясь душой. Легким движением, не потревожив песка, сдвинуть в сторону правую ногу и поймать ладонью ветер, позволить ему лизнуть запястье и локоть, грудь, и выпустить упругий воздушный поток через левый рукав. Последовать за ним, плавно изогнувшись, позволить ему завихриться в сплетении пальцев и отпустить. Поклониться земле за твердь под ногами, пасть ниц и подняться слитным движением. Поблагодарить солнце за новый рассвет, вытянувшись вверх, делясь с ним теплом своего сердца. Зачерпнуть горстью лучи, и пустить их по ветру, благословляя мир.

Красивые слова.

Позже их перевел мне Алан, когда Рох, изъяснявшийся на райанском с пятого на десятое, потребовал-таки, толмача.

А пока что я танцевала с лучами, бездумно повторяя движения Роха. И в кои-то веки старик не требовал от меня концентрации.

— Хорошо, — погладил усы Учитель. — А теперь всадник.

Светлые, помогите...

Если не думать о черной кошке, она обязательно появится. Так и я изо всех сил гнала образ тонущего солнца, пытаясь представить зеркальную гладь воды. Не океана, так реки, не реки, так запруды в окружении плакучих ив. Хотя бы колодца! Мокрые камни кладки, мох на крошащихся бревнах сруба, ведро, покачиваясь на цепи, спускается все ниже, закрывая собой небо, облака и жгучее солнце.

Бах!

— Злая девчонка! Начни снова!

А если наоборот? Не думать о воде?

Солнце. Горячее, кроваво-красное в окружении облачного багрянца. Оно медленно опускается за горы, и вековые шапки ледников вспыхивают розовым.

Пиала на голове опасно дрогнула. Не так. Еще раз.

Солнце. Слепящее, яркое, как огонь в камине. Пламя с воем, как голодный зверь, поедает поленья, и зола приплясывает над волнами жара. Угли потрескивают, наполняя воздух кисловатым дымом, лопаются, вылетают из камина на ковер. Тонкий кашемир сразу начинает тлеть, вокруг кусочка огневца расползаются черные кляксы и...

...и я вдруг понимаю, что лечу вверх, взмыв в прыжке благодарности солнцу над бамбуковой палкой, опускающейся мне на спину. Падаю вниз, и тело само приникает к земле отработанным движением. Пиала на темени даже не дрогнула, как приклеенная.

Я замерла, глядя на Роха снизу вверх. Не понимая, что я сделала, и как.

Учитель опустился на корточки, сняв с моей головы пиалу, выплеснул воду из белого, прозрачного на свету фарфора, и поднялся.

— Если ты еще раз такое повторять, я тебя не учить. Огонь — зло, пламя — зло, ты его усмирить или умереть.

Плюхнувшись на попу, я смотрела вслед удаляющемуся старику. То есть как это 'умереть'?!

Рох не вернулся ни через пять минут, ни через пятнадцать. Неужели на сегодня все? Отряхнув штаны, я ушла мыться, и свежая, как роза, предстала перед Тимом.

— Ты нынче рано, — поднял он бровь.

— Рох меня отпустил. Правда, перед этим убить пригрозил, — наябедничала я.

— В каком смысле? — поперхнулся Тимар.

— В самом прямом. 'Огонь — зло, пламя — зло, ты его усмирить или умереть', — процитировала я.

— Я обязательно сообщу графу. И со стариком поговорю, прямо сейчас, — со стуком отодвинув стул, Тим встал. — Идем.

Учитель отдыхал на открытой террасе, выходящей на север. Голая, продуваемая всеми ветрами, летом она была спасением от жары. Островитянин сидел на тонком войлочном коврике, поджав ноги, рядом горшочек для заварки трав и маленькая мензурка, в которую он наливал настой, пахнущий бергамотом.

— Господин Рох, — издали поклонился Тим, — не могли бы вы уделить мне несколько минут?

Старик приглашающе кивнул:

— Садись, юноша.

Я фыркнула, когда Тим заозирался вокруг в поисках хотя бы скамьи, и, не найдя, смиренно опустился на колени. Мне сесть никто не предложил.

Рох, как знавший, что кто-то придет, наполнил вторую мензурку островным напитком. Склонив голову, Тим принял чай, зажмурившись, втянул породистым носом аромат.

— Восхитительно, — прокомментировал он, отхлебнув глоток.

— Ты вежлив, это хорошо. О чем ты со мной говорить?

— О моей сестре, — начал Тим. — Лаура ребенок, не самый послушный, но она добрая девочка. Возможно, она не слишком усердна, но вам не кажется, что смерть — чрезмерная кара за недостаток прилежания?

— Ты не понимать, — проскрипел Рох, — и она не понимать. Я не хотеть ее убивать. Здесь, — я не видела, глядя на островитянина со спины, но догадалась, что он прижал руку к сердцу, — здесь быть мир, покой. Вода. Твоя сестра огонь. Огонь жечь, он зло. Он уничтожать жизнь. Ты понимать?

— Думаю, да. Но люди разные, господин Рох. Кому-то важен покой, а кто-то воплощенное пламя.

— ...А пламя быстро тухнуть, — закончил за него Учитель. — Еще чай? Я не ожидать видеть знаток.

Они говорили больше часа. К моменту, когда Тим освободился, у меня уже сосало под ложечкой.

— Умный старик, — прокомментировал Тимар.

— А, по-моему, он нес какую-то экзистенциальную чушь, — буркнула я.

Тим засмеялся, потом, все-таки, дернул за ухо.

— Цыц! Имей уважение к Учителю, — притормозил на лестнице. — Подожди, ногу разомну. — Будь спокойнее, терпимее, терпеливее, думаю, Рох имел в виду именно это. И разумнее — 'он убить меня хочет!', — пискляво передразнил Тим.

— С чашкой на голове я спокойна, как удав, — поморщилась я. — Но ему все не то. Есть хочу, идем скорее. Уже, небось, остыло все.

Как оказалось, нет. Блюдо с мясом стояло на чугунной подставке, внутри которой исходили жаром уголья. Мы только-только сели за стол, как дверь отворилась, и на пороге появился Алан с плетеной корзинкой, полной огневца.

— Простите, я не знал, что вы уже завтракаете, — извинился он. — Приятного аппетита, — откланялся оруженосец, прежде чем Тимар успел что-то сказать.

Я спрятала смущенную улыбку за стаканом воды.

— Нет, ну каков паршивец, а? — не то возмутился, не то восхитился Тимар. — Что хихикаешь?

— Я не хихикаю!

— И правильно. Мала еще парням глазки строить.

— Вообще-то, мне уже почти четырнадцать, — напыжилась я.

— Какие четырнадцать, откуда им взяться? Одни локти и колени.

Я скривила физиономию, передразнивая Тима.

— Фе-фе-фе, беб-бе-бе, — протянула я на манер 'какие четырнадцать, откуда им взяться'. Не то, чтобы я особо переживала по поводу отсутствия женственных форм, но подначки Тимара обижали. Сразу как-то чувствовалось, кто у нас в семье урод, особенно, по утрам — когда он свеж, как майская роза, а я вымотана после тренировки. И круги под глазами, как у несвежего зомби.