Марсианин. Книга первая

Путь — хотя и не трудный, но заставивший поволноваться — был завершен. Радостное волнение охватило Ооста. Обомлевший от чудесного сияния и необычного, дурманющего благоухания, идущего от воды, Даруэт опустился на колени и вознес руки. Его воины последовали за ним. Казалось: еще мгновенье и слезы восторга побегут у них по щекам. Ооста отвернулся и сделал вид, что занят бессмертными. Они тоже, пусть и по-своему, переживали близость влаги. Движения воинов стали более резкими, нескоординированными, излишними сверх необходимого. Они поднимали и опускали руки, переступали ногами. Что-то человеческое появилось в их лицах. И Ооста понял, что — мимика. Женщины бросали на воду жадные, предвкушающие взгляды, словно их охватила любовная истома. Они были в этот момент удивительно привлекательны. Разомлевшие от паров, как от веселящего напитка, мужчины уже не смотрели на воду. Было бы жестоко отказать им в том, что требовала природа и чего она лишила их в силу непонятых людьми причин. В конце концов, для этого он и создал кукол. Да и общение с новыми мужчинами пойдет им только на пользу.

Глава восьмая

— Достопочтенный Ю, — обратился Ооста к Даруэту, — я должен осмотреть побережье, вы же можете пока отдохнуть в обществе женщин. У меня к вам только одна просьба: не покидайте этого места до моего возвращения.

Он подошел к Лиудау, взял ее за руку и повел за собой, почти физически ощущая на спине горячий взгляд Даруэта. Ничего. Без пары он не останется, а Лиудау принадлежит только ему. Два телохранителя последовали за ними, четверо бессмертных заняли привычное расположение на валунах, окружив пятачок пляжа. И дозор и конвой.

Рука Лиудау была теплой, податливой, однако на пожатие Ооста ее пальцы не ответили: покорялась его воле, но не более того. Он отпустил руку. Они шли по узкой полоске голубоватого песка, тянущейся вдоль воды. Пещера, в которой располагалось озеро, была широкой, с высокими сводами. Вода заполняла ее почти полностью, оставляя лишь тонкую полоску берега, которую перекрывали кое-где валуны. Чтобы обойти их, приходилось ступать в воду. Подол платья Лиудау намок и отяжелел, облепив тонкие стройные икры.

— Лиудау, — окликнул он. Лиудау остановилась и совсем по-человечески взглянула вопрошающе. Ооста оробел под этим взглядом. Как тогда. Много лет назад, когда смотрела на него настоящая Лиудау. Но та смотрела по-иному — испуганно и непонимающе. Эта — внимательно и даже, кажется, с интересом. Он залюбовался ею, и она засмущалась, потупила взгляд.

— Теплая вода, — произнесла Лиудау певуче и чуть неуверенно, будто бы испытывая свой голос. — Я хочу купаться.

Надо же — "теплая". Прочие бессмертные к этому не чувствительны.

— Иди, — ответил он. И махнул воинам. Те быстро, словно только и ждали этой команды, не оставляя копий вошли в воду, шаг за шагом погружаясь все глубже, пока не скрылись с головой. Лиудау обернулась и с удивлением посмотрела на него, спросив вдруг:

— Они утонули?

От этого детского, но такого некукольного вопроса Ооста засмеялся. И ответил сквозь смех:

— Гуляют. Иди посмотри.

Лиудау взялась было за платье, но обернувшись на него, передумала и вошла в озеро в одежде. Ооста уселся на валун. Мало ли что. Кто-то должен быть на страже. На пятачке слышался шум возни, прерываемый иногда тягучими восклицаниями. Воины еще не насытились общением с куклами. Интересно, почему воды в море, омывающем их страну, и в этих озерах так не похожи? Та вода не внушает ни радости, ни возбуждения. Эта — словно дурманящий напиток. Он сам еле сдерживался, чтобы не броситься в ее подсвеченные голубым сиянием пучины. И не удержался. Набрал пригоршню воды и медленно выпил, смакуя тягучую, пряную влагу. Легкий туман заполнил голову, приятная истома наполнила тело. Дрогнуло голубоватое марево над гладью. И словно проступили из противоположной стены очертания удивительных строений. Они едва угадывались, словно складывались из бликов и полутеней, рожденных свечением камня и отблесками воды, менялись, но в то же время сохраняли неулавливаемое глазами единство. Это был город или, может быть, какое-то причудливое огромное сооружение.

Ооста стряхнул оцепенение. Сколько он находился под влиянием чар? Пора вызывать бессмертных. Что они делают там, под водой? Стоят в неподвижном оцепенении, бродят по дну, водят хороводы? А Лиудау? Все-таки правильно, что воины у него без мужских особенностей. Ооста подошел к краю берега и ударил три раза ладонью по поверхности озера. Вода была плотной, и шлепки получились звонкие. Некоторое время ничего не происходило, потом вдруг темное пятно замаячило в глубине, чуть поодаль — другое. Потом из воды вынырнули острия пик. Воины вышли на отмель. Они были бодры, и даже, кажется, радостны. Лиудау с ними не было. Ооста внимательно всматривался в глубину, стараясь уловить ее приближение. Он уже начал беспокоиться, как вдруг услышал всплеск слева. Лиудау, укрываясь за валуном, пыталась подкрасться к нему незаметно. Увидев, что всплеск ее выдал, она, уже не скрываясь, выбежала из укрытия и, смеясь, окатила Ооста из обеих пригоршней.

Тонкое платье плотно облегало фигуру. Тело ее было прекрасно. И он подумал, что настоящая Лиудау не была столь грациозна и безупречна в сложении. Но зато в ней было что-то такое, чего не было в этой ее идеализированной копии. И смотрела она не так, как эта. Что-то безвозвратно ушло и от этого грустно сжималось сердце. Но и одновременно радость трепетала в нем: это была та Лиудау, о которой он мечтал, какую бы он хотел видеть рядом с собой.

Глава девятая

— Побудь здесь,— велел он Лиудау: мокрая одежда соблазнительно облегала ее тело и воинам Дуэрта, да и самому Даруэту не стоило видеть этого. Сегодня они уже насытились, но кто знает, на что подвигнут их эти воспоминания завтра. Сам же Ооста направился к пятачку у выхода из галереи. Даруэт и его воины уже закончили утехи и сидели на камнях недовольно косясь на воинов-бессмертных, ненавязчиво взявших их под контроль. Женщин не было видно. Они, выполнив предназначение, конечно, сразу бросились в воды озера. Ооста сделал незаметный знак воинам, и те никак внешне не отреагировав на его жест, покинув свои места, и, не оставляя оружия, ступили в воду. Телохранители, шедшие за ним, отстали и замерли у валунов так, чтобы присутствия их было заметно как можно меньше, однако, чтобы можно было успеть на помощь господину, если эта помощь потребуется.

Даруэт скрыл свое недовольство ограничением свободы. В конце концов, компенсация была довольно щедрая.

— Достопочтимый ю, — сказал он, вставая навстречу Оосте, — я и мои воины благодарим вас за доставленную радость. Воины, стоявшие за спиной Даруэта при этих словах поклонились. Ваши... — тут Даруэт запнулся, подыскивая слово, и продолжил уверенно, — ваши женщины прекрасны. Они способны заставить биться даже каменное сердце. Вы великий мастер. И я счастлив знакомству с вами и прошу судьбу послать мне случай доказать свое расположение в опасном деле. Но сейчас, когда вашим прекрасным произведениям ничего не угрожает, я бы хотел осмотреть окрестности, чтобы убедиться в полной безопасности нашего лагеря. Если вы не намеривались использовать наше умение иначе, мы удалимся для того, чтобы разведать обстановку.

Лучше бы вас совсем не было, — подумал в ответ на эту тираду Ооста, однако ответил совсем иначе:

— Благородный ю, мой промысел — промысел ремесленника. Я должен в нудных и утомительных хлопотах заниматься тем, что необходимо для осуществления моего ремесла. Ваш путь — путь воина. Потому я не смею сдерживать неукротимую отвагу, толкающую вас на опасный и рискованный шаг. Постарайтесь произвести разведку скрытно и не обнаруживая себя, пока не узнаете об этом мире больше.

Даруэт выслушал эти слова с напускным почтением, за которым читалось нетерпение и даже легкая усмешка. И Ооста расхотелось говорить с ним. Когда воины ушли, он лег на теплый пологий валун, который давно уже облюбовал для себя, и задремал. Пару раз до того, как погрузиться в сон, открывал глаза — женщины плескались на отмели, каждая сама по себе, воины — дежурная смена — были на месте: он сам когда-то расположил их в наиболее удобных для наблюдения и защиты точках и с тех пор они занимали именно их. Свободные от службы бессмертные погрузились в озеро.

Ооста заснул. Сначала он видел только беспорядочные слабые всполохи, которые словно выхватывали из темноты фрагменты гладкой стены, ровный пол под ногами. Затем эти вспышки слились в неясное частое мерцание, из которого вдруг соткался длинный коридор, словно погруженный в полумрак. Ни ярких световых пятен, ни провалов темноты. Так видят мир бессмертные,— пронеслось в голове. Внимание его привлекла человеческая фигура вдали. Некто стоял неподвижно, подобно статуе. Однако, в отличие от статуй, не было в этой неподвижности ни величественности, ни порыва, не умиротворенности. Нет, это была не статуя. Это был... потерявшийся бессмертный. Приглядевшись, Ооста узнал в нем Шестого. В руке тот держал копье. Второе копье лежало у ног. Это было его — Ооста — копье. Ооста вдруг понял, что стоит рядом с воином. Шестой почувствовал его присутствие и поднял взгляд. Это был осмысленный, сконцентрированный взгляд, которым не смотрят бессмертные. В нем была тоска и обжигающий душу укор. Ооста проснулся, открыл глаза. Нашел среди часовых Шестого. Телесно тот был много красивей других воинов. В фигуре его чувствовалась мощь и раскрепощенность. Полюбовавшись не без чувства гордости своим удачным произведением, снова закрыл глаза, но какое-то странное беспокойство уже проникло в душу. Причиной тому был сон. Странный сон, которому предшествовала странная явь. Вдруг теплая влажная ладонь легла ему на плечо и нежный голос Лиудау прошептал:

— Господин, не доверяй Шестому... Он другой.

Она прилегла к нему и, приблизившись, словно ласкаясь, добавила:

— Он больше не твой.

Глава десятая

Даруэт ушел не столько потому, что хотел осмотреться, сколько от того, что уже не мог больше находиться рядом с озером. Едва уловимый пряный запах, сочившийся из глубин, наполнял тело, сгущался там, угнетая сердце и неприятно отзываясь в желудке. От него мутило и тянуло на рвоту. Все это вызывало раздражение и озлобленность. И еще Даруэта тяготило присутствие Ооста. Пока пробирались к озерам, пока переживали происшедшее в коридоре, пока сплачивала опасность и необъяснимость происходящего — напряжения не ощущалось. Как только все это осталось позади, и возникла необходимость выстраивать отношения взаимозависимости, начались непонятности и пока еще скрываемые взаимные недовольства.

Доводить дело до конфликта не входило в планы Даруэта. Конфликт — путь в тупик. Начни он действовать так, как предписывает сословная спесь, к чему бы это привело? Ну, попытался бы он захватить Ооста на входе в туннель и под угрозой оружия выведать у него путь в другой мир... Чтобы из этого вышло? Ничего. Как взять в плен человека, которого защищают лучшие бессмертные пустыни? Как справиться с тем, кто может создать десяток себе подобных миражей? И, наконец, возможно ли захватить в плен сильного и умелого воина, который, хотя и потерял право при свете дня носить титул Ю, но сохранил норов аристократа, предпочитающего смерть плену? Такой никогда не станет выполнять чьих-то требований.

Но Даруэт был известен в пустыне не только неукротимым нравом и воинственностью, но и очень свободными толкованиями того, что касается сословного поведения и понятий чести. Он мог позволить себе опоздать на церемонию Возлияния морской воды в песочное лоно, придти на совет грандов с ножичком для чистки ногтей. Пусть ножичек этот и не оружие, однако, по древней традиции ничего способствующего умерщвлению или нанесению урона здоровью иных грандов проносить в Пещеру Уединения Уходящих с девственницами, где собирались приамы родов на советы, было нельзя. И когда ему указали на это, он ответил с вызовом: "Я могу убить человека ударом кулака, так что мне, достопочтенные Ю, приходя сюда, отрубать себе руки?" На него ворчали, впрочем, большей частью за глаза, но вынуждены были принимать таким, каков есть. Одна из причин этого заключалась в том, что он, являясь в своем роду приамом, принадлежал к немногочисленному ныне поколению молодежи. Старики, давно утратившие удаль и азарт, относились к его выходкам благодушно, скрывая, впрочем, за этим благодушием некое опасение. И было чего опасаться: Даруэт был удачливым военноначальником и обладателем хорошо обученного отряда относительно молодых воинов. И дуэлянт он был отчаянный.

В силу этих причин с Оостой он вел себя так, как не решался бы повести ни один гранд, даже из бывших близких соратников ночного гранда. Те вынуждены были постоянно оглядываться на традиции и опасаться, нарушив какую-то из них, уронить репутацию. Кто бы из них решился заговорить с Ооста при свете дня как с полноправным Ю? Даже родной брат, находясь наедине с ним, путался и старался быстрее закончить разговор. Кроме того, Ооста был для молодого строптивца интересен. И своим необычайным талантом — мало кому из мастеров пустыни удавалось создавать таких замечательных кукол, — и приобщением к тайнам, одна из которых заключалась во владении тайной перехода. Благодаря правильно найденному тону общения с Оостой, мир, о котором ходило столько легенд и пересудов, лежал перед Даруэтом и ждал покорения. Здесь, согласно легендам, обитали могучие воины, которые бы укрепили войско Даруэта, прекрасные женщины, способные вернуть мужчинам пустыни забытое наслаждение и надежду на будущее. Возможно, где-то здесь обосновались и Ушедшие.

Однако вскоре Даруэт понял, что сам мир они увидят не скоро, и что в ближайшее время придется ограничиться знакомством с ближними окрестностями озер: лабиринт, в который они бесстрашно вошли оказался столь запутанным, что пробираться сквозь него без подготовки, как они вскоре поняли, было самоубийственной затеей. Благоразумие взяло верх. Правда, проявил его не сам Даруэт, а Коут-Я. Они остановились возле очередной развилки, поняв, что если пойдут дальше, то могут остаться в лабиринте навсегда. Участие в вылазке Коут-я тяготило Даруэта, но, с другой стороны, и помогало ему. Если бы не настойчивость младшего гранда, они бы шли и шли вперед, или куда там на самом деле? И тем самым отрезали бы себе путь назад. Однако Коут-Я проявил благоразумие, настояв сначала на остановке, а затем на возвращении к озерам. В том, что Даруэт уступил Я, не было ничего для него постыдного. Таково уж назначение нижнего титула — выступать благоразумным сдерживающим фактором при горячих и безрассудных Ю. Традиция повелевала в тех случаях, когда из уст "Я" звучало "настаиваю", остановиться и обсудить совершаемое.

— Досточтимый Ю, — сказал Коут-Я, почтительно склонив голову и приложив правую ладонь к сердцу, — я рискну предположить, что мы уже прошли ту часть пути, которую провидение предназначило нам для проверки умения распутывать свой след. Нам, как я полагаю, следует отсюда проделать обратный путь к озерам и убедиться, что судьба благоприятствует нам. Кроме того, это поможет лучше изучить ближайшие подходы к Озеру. Иначе мы станем путаться каждый раз, возвращаясь в лагерь.