Женская верность

-Будешь возле чужих мужиков околачиваться — обе ноги повыдёргиваю!!!

-Аллочка, что случилось? — Петр как раз выходил из барака.

-Ой, так ногу отсидела, так отсидела... Прямо подвихнулась вся! — и промурлыкала в сторону Акулины, как ни в чём не бывало: — До свиданьица вам.

-Прощевай, да помни!

Закончилось лето. Золото осенней листвы освещали тёплые лучи солнца. Ветерком невесть откуда доносило тонкие паутинки. Елена дохаживала последнюю неделю. Анастасия старалась быть рядом с невесткой.

В эту ночь Елена спала тревожным сном. Снилась ей речка в Покровском и как они, босоногие, ловят рыбу, а вода в реке студёная да прозрачная. Поднялась утром, проводила Петра на работу.

-Ленушка, ты уж без мамы никуда не ходи. Я там телефон на бумажке написал. На кухне под сахарницей. Это диспетчерская, мне сообщат. Мам, вон магазин напротив, оттуда позвонишь, если что...

Елена подошла к окну. Поправила на плечах тёплый платок, потянулась прикрыть форточку...

-Ой, что-то в спину вступило. Ой! — и согнувшись, пошла к кровати.

-Полежи, Ленушка, полежи. Я счас, счас, — наматывая на голову старую шаль и засовывая на ходу в карман бумажку с телефоном, Анастасия кинулась вызывать "скорую" да Петру позвонить.

В диспетчерскую Пётр попал только к обеду.

-Пётр Ефимович, тут вам телефонограмма.

На половинке табельного бланка было написано: "Вызываю "скорую" для Елены. Мама".

-Мария Ивановна, вагон с кирпичом загнали не в тот тупик, а тут "скорую" вызывают! Жена родить должна! А тут "скорая"!

-Пётр Ефимович, да что с вами? Не пожарную же на роды вызывать? Ясное дело — "скорую".

Пётр присел на стул: "Ну, да. Конечно. "Скорую".

Кирпичное двухэтажное здание на седьмом строительном участке было построено одним из первых. Семьи приезжали молодые. Родильный дом — первая необходимость.

-Тут Елена Сафонова поступить должна.

-Да, есть такая, лежит в предродовой палате.

-Её же ещё утром увезли!

-Успокойтесь, папаша. Роды дело не быстрое. У вас что — впервые?

-Нет. Но, может, ей что надо, или какую записку напишет...

-Да что вы, в самом деле, не до записков ей сейчас!

Пётр обошел строение. Некоторые окна до половины закрашены белой краской, другие просто занавешены. Он подпрыгнул. Нет, так ничего не успеешь разглядеть. Отошёл подальше, на пригорок. Бесполезно. Присел напротив и стал ждать. Просидел так недолго. Ноги затекли, сам замёрз. Осень. И направился в приёмный покой. Там, на откидном деревянном стуле, ждал, ждал и вспоминал хоть какую-нибудь молитву. Ведь учила в детстве мать. Даже в войну на подлодке на себя да на ребят надеялся, а тут надо же... Не дождавшись, направился к выходу: "На работе время быстрее пройдёт".

Рабочий день остался позади. И Петро, заскочив в управление, опять направился в родильный дом.

-Зря волновались, папаша. Всё у вас нормально. Дочь, три килограмма семьсот граммов.

Волнение спало. Но, но ведь он ждал сына! Сына, а не дочь! Но тёще всё одно надо сообщить. И он поехал на Бумстрой.

На высказывание Петра Акулина ответила резко:

-Никак мужик ополоумел?! Ты хучь соображалкой своей кумекай! Твоё единокровное дитё! Вырастет, внуков тебе народит. Хозяйка-то она. Ей родить, а не парням. Уразумел? — и она с силой толкнула Петра в загривок.

Тут с работы вернулись Иван и Илья.

-Ну, Ленка, ну молодец! Мать, передачу-то собрала? Её же теперь за двоих кормить надо, — Иван достал из шифоньера выходной костюм. — Чего смотришь, собирайся, дядька! — уже повернувшись в Илюшкину сторону.

-Куды ж вы такой толпой? — Устинья заворачивала в полотенце, чтоб не остыло, передачу.

-Куды, куды, чай не каждый день в нашем роду прибывает! Мужики на работе говорили — в окно могут показать!

Всеобщая суета захватила и Петра.

-Так передачу-то мать теперь уже и приготовила, наверное, и унесла.

-Ну, ты даёшь, паря! Домой-то што ль не заезжал?

-Нет, пока.

-И машину отпустил.

-Тут, у входа.

-Тогда катись. Мы тут сами.

-Я до матери. Если вперёд успеете, скажите, сейчас подъедем, — и почти побежал по коридору.

Подошло время выписки. В наглаженных брюках-клешах, при галстуке, пахнущий одеколоном "Шипр", Пётр вместе с матерью приехал забирать дочь. Долго ждали в приёмном покое. Наконец медсестра вынесла перевязанный розовой лентой свёрток:

-Вы Сафонов?

-Я, — голос почему-то сел.

-Держите, папаша. Берите на руку. Вот так, правильно, головкой на локоть... Папаша, папаша! Куда же вы? Мамашу забыли! — медсестра в растерянности глядела на стоявшую в стороне Елену и пожилую женщину. А Петр, взяв дочь на руки, откинул кружевной уголок. Дочка спала, чуть посапывая носиком-кнопкой.

-Знает, на руках у отца, вот и спит спокойно, — он повернулся, подставил локоть жене и тихо, чтоб не разбудить дочь, сказал: "Мам, дверь открой, да придержи, чтоб не хлопнула за нами".

Как назвать ребёнка, спорили целый месяц. Устинья настаивала, чтоб в честь прабабки -Прасковьей. Акулина возражала: по теперешней жисти надо имя выбирать, щоб потом девка свово имени не стеснялась. Иван и Илья тоже давали советы, выбирали, штоб звучало покрасивше. Свекровь считала, что поскольку это её единственный сын, то и выбирать имя его ребёнку должна она. Удивленные таким неожиданно пристальным вниманием к имени дочери Пётр и Елена даже растерялись. Но откладывать дальше было некуда, следовало ехать получать свидетельство о рождении дочери, и тут как раз в город приехала балетная труппа. О красавице балерине, о её прекрасных танцах только глухой в городе не слышал. Звали её — Татьяна. Это имя устроило всех.

По железной дороге чуть не каждый день приходили платформы с надежно укреплённым на них новым заводским оборудованием. А будущий завод под номером 522 строился невиданными темпами. Огромные заводские корпуса из красного кирпича росли на глазах. События развивались бурно, захватывая в свой водоворот каждого, кто к ним прикасался! Пётр Сафонов оказался в самой гуще этих событий.

Прямо напротив строящейся заводской проходной государственная комиссия принимала огромный дом, с аркой в центре. Широкие лестничные пролёты рассчитаны на установку лифтов. Но как показало будущее, лифты так и не появились. На каждом из пяти этажей располагалось по две квартиры. Каждая с просторным коридором, большой кухней, ванной с горячей и холодной водой, туалетом и тремя жилыми комнатами. Каждой семье выделялось по одной комнате.

Как-то вечером Пётр пришел домой необычно возбужденный и стал с восторгом рассказывать, какой это прекрасный дом! Как много в нём будет жить людей! А весь первый этаж займут магазины с огромными стеклянными витринами и колоннами у каждого входа! Карточную систему отменили. Так что товаров там будет всяких! И если их однокомнатную квартиру сдать, а попросить комнату, то ему обязательно дадут! И тогда они будут жить в центре событий!

Анастасия никогда не возражала сыну. Привёз молодую жену — приняла как родную. Решил переехать в другой город — переехала вместе с ним, продав собственный дом. Однако жить без соседей, хоть и поглуше, всё-таки лучше. Но мало ли, может, ещё обойдётся. Елена попробовала убедить Петра не менять жильё, но он привёл весомый, по его мнению, довод. Каменный квартал строится. Соседей он уже подобрал из руководящего звена, так что они постепенно получат квартиры, а их семья останется в той, куда переедет. Ну, конечно, на это уйдёт какое-то время, зато другой такой возможности уже не будет! Большая, трёхкомнатная, в хорошем доме и хорошем месте, стоит потерпеть!

Убедившись, что спорить бесполезно, мать и жена стали готовиться к переезду. В назначенный день Елена и Анастасия поднимались по широким лестницам нового дома. Им досталась комната на третьем этаже. Просторная — двадцать два квадратных метра, с большим окном, выходившим на солнечную сторону. Особенно радовало, что на первом этаже дома действительно располагались магазины. Машины с поступающим товаром видны прямо из окна. И хоть карточки уже отменили, купить тюль, ковровую дорожку, колбасу или мясо было непросто. Надо было не только очередь отстоять, но и знать, когда и где эту очередь занимать, а тут всё как на ладони! Сколько километров этих очередей отстоит Петровна? Для своей семьи, для соседей по квартире, с Танюшкой на руках — на двоих купить можно!

В первый же день переселения познакомились с соседями. Оказалось, одну комнату заняли Соловьёвы Иван и Анна. Он — широкоплечий русоволосый мужчина. Она — тоже русая, с косой, собранной на затылке, тоненькая, синеглазая. Вторая семейная пара — крепкий черноволосый мужчина, темноволосая кудрявая и кареглазая жена и дети, Зина — маленькая копия мамы, Миша — соответственно папина копия, и маленький Юра — в пелёнках, ровесник их Танюшки. Это была семья Давыдовых.

Приходило в эту коммуналку горе, прилетала радость, но только не было между её жителями раздоров и скандалов. Помогали друг другу, понимали друг друга и принимали такими как были. Оттого всю оставшуюся жизнь чувствовали себя будто родственники. Но кто поверит? Принято ругать тот быт. Но было, как было. И как всё и хорошее, и плохое — быльем поросло.

Иван да Марья

Жить с Устиньей и Акулиной остались только Иван да Илья. Но по выходным в их барачной комнате собиралось всё многочисленное семейство. Елена с Петром и Танюшкой, Надежда со своим Петром и Галиной. Иногда приходили Мария с Павлом. Накрывался стол, и через некоторое время зазвучавшие песни служили соседям сигналом, что можно присоединяться. Первыми появлялись Таврыз с Таврызихой, поскольку жили через стенку, иногда приходил Прокоп с женой. Петь любили все. Русские, татарские, про удалого Хасбулата, про славное море, священный Байкал, и про то, что "... располна, полна моя коробушка, есть и ситец и парча...". И никому в голову не приходило выяснять, у кого какой слух или национальность песни. Уставшего гармониста Прокопа сменял Илья, научившийся по слуху играть на подаренном Иваном трофейном аккордеоне. Тем временем Устинья и Акулина водились с внучками, украдкой вздыхая каждая о своём. Устинья жалела, что не может Тихон увидеть взрослых детей своих и народившихся внучек. Акулина мечтала, чтобы вот в такой момент вдруг объявился Тимофей. Эх, как бы они сплясали! Ну, если бы он не мог, то всё равно, какое бы это было счастье! И от одной этой мысли сердце Акулины начинало биться чаще, так будто это чудо должно вот-вот случиться! К щекам приливал румянец, в глазах появлялся блеск.

-Тётушка, ты и стопки не выпила, а любого из нас за пояс заткнёшь, — смеялся Пётр Сафонов.

Расходились затемно. Сонных внучек Устинья просила не тревожить и оставить ночевать у неё.

В этом же бараке жила Ульяна с дочерью Марией. Ходили слухи, что мать умеет делать любовный приворот. Только ни Устинью, ни Акулину до поры до времени это не интересовало. До тех пор, пока однажды вдоль длинного барачного коридора не послышались шаркающие шаги и в дверь не постучали.

-Хто?

-Устинья Фёдоровна, это я, Ульяна.

Устинья, которая собралась было переодеться и потому закрыла дверь на крючок, так и замерла с юбкой в руках. С чего бы Ульяне идти к ним?

-Погоди, я счас, — она накинула юбку, причесала голову гребёнкой, которую всегда носила в волосах, и открыла дверь.

-Здравствуйте вашему дому, — Ульяна медленно и неловко перешагнула порог.

-Проходи. Садись, — Устинья взглядом указала на табурет.

Ульяна чуть замешкалась, но потом всё-таки прошла и села. В комнате повисло напряжённое молчание. Видно было, что Ульяна не решается начать, и Устинья спросила:

-Ты так? Али случилось що?

-Уж и не знаю, как тебе сказать, — от волнения голос Ульяны звучал тихо, прерывисто.

-Не тяни за душу. Говори, с чем пришла.

-Знаю, про меня и Марью разное болтают. Да я не покаяться пришла. Из того, что говорят, не всё правда, хоть и не всё ложь, — перевела дыхание и продолжила: — Прежде чем говорить, зачем пришла, хочу тебе как на духу признаться — вины моей тут нет. — Ульяна попыталась встать, но тяжело опустилась на прежнее место.

-Говори, що ль! Сколь можно вокруг да около ходить! — заволновалась Устинья.

-Беременная моя Марья от вашего Ивана.

-Ишь чего удумала! Женить захотела! А ты об том подумала, каково по принудиловке-то им жить будет?! Мово сына в могилу сведёшь и своей девке окромя тумаков ничего не сыщешь!

— Погоди. Обдумай слова мои. А потом, как Бог на душу положит. Не делала я никого приворота. И не стала бы. Потому как дочери своей не враг. Да Марья меня не спросила, а Иван тебя. Родит — безотцовщина. Настаивать не буду. Марья за Ивана с охотой бы пошла. Да дело её такое: не возьмёт — и вся недолга. А внук или внучка родится, говорю ж тебе, при живом отце, да рядом жить и безотцовщиной? Душа горит. И думается мне, судьбой только это дитё мне в продолжение нашего рода отпущено. Потому не буду Марью принуждать избавиться от ребёнка. И тебе тоже нелегко будет родную кровь видеть, да не мочь приветить. Кровь в том ребёнке не только моей дочери, но и твоего сына течёт. Уже течёт. Обдумайся. Не спеши, — Ульяна поднялась, повернулась к образам:

-Богом клянусь, Ванькин ребёнок.

С тем и ушла.

Устинья подошла к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу. Не такой невестки ожидала она от степенного и рассудительного Ивана. Как же теперь людям в глаза смотреть? Ведь по слухам, с кем только Марья не крутила. А может, и не крутила. Напраслину возвести недолго. С другой стороны — дыма без огня не бывает. Кабы точно знать, что дитё наше. А так... Откажись Иван, всю жизнь будет душа гореть, вдруг свово бросили? И Устинье представилась картина, будто малец в детской рубашонке до пят плачет и тянет ручонки, а личико всё в грязи измазано. Рядом Марья с каким-то кавалером, внимание на дитё совсем не оборачивает. Ребёнок слезами исходит!

-Свят, свят!!! — Устинья упала перед образами: — Господи, прости душу мою грешную. Да пущай лучше чужого на ноги поднимем, чем своего на поругание кинем!

Кое-как дождалась Акулину. Та выслушала, помолчала и, казалось, даже не удивилась.

-А чего тут диву даваться? Марья девка из видных видная. Но не блюдёт себя. Вот Иван и не прошёл мимо. Да и, может, не знаем чего. Ну и хучь бы его дитё, за руку всё одно не поведёшь.

-Уж пусть бы кусала собака, да незнамая. А то рядом живём, Марью как облупленную знаем. Всё бы гуляла да веселилась. Опять же выпимши видали не раз, — Устинья не находила себе места, а Ивана всё не было.

— Ну, я тоже считаю, что нет у Марьи стремления к семейной жизни. Дитё, конечно, жаль. Да кабы так не получилось, что и ребёнку та жисть не в радость будет, и Иван с такой женой намыкается.

Пришёл Иван поздно. Хмурый. И Устинье с Акулиной показалось, что спиртным пахнуло. Постели уже были постелены, и даже всегда шумный Илюшка тихонько юркнул под одеяло.

"Лучше в другой раз поговорю", — решила Устинья, но не вытерпела и спросила:

-Вань, али что стряслось?

-Спать я, мамань, хочу.