Почти так же думал и лорд Блэкберн, покинув дом леди Элфорд. Что это было?! Этот вопрос часто крутился у него в голове с того памятного падения в саду. Пиявки омолаживали кровь, а обмороки прочищали мозги? Делали невыносимой? Вызывающей? Кокеткой в таком солидном возрасте? Прежнюю леди Элфорд он с легкостью переносил, а эта его практически бесила!

И какого он потащился к ней с визитом? Цветы — достаточное извинение за возможную резкость. Возможную, потому что граф не признавал, что она имела место быть. Но он глазам не поверил, когда увидел цветы на полу. И они там не отдыхали — валялись, приходили в себя после падения с лестницы. Он демонстративно ушел, но, — черт возьми! — не был уверен, что она расстроилась. Да плевать она хотела на его неудовольствие, как и на приличия, которые не спешила вспоминать. Так, выборочно, если они ее устраивали. Нет, прийти к ней, испортить себе настроение... Зачем подвергаться пытке, когда ждут в раю?

Эмили прислала записку, что будет счастлива посмотреть оперетту из его ложи, намекала, что хочет серьезно поговорить, просила прощения, если расстроила его на балу у маркиза. Она сама сделала шаг к нему, а он умел ценить поступки. Правда, заехав за ней вечером, граф узнал, что миссис и мистер Синклер тоже не прочь посидеть в его ложе, и это расстроило его сильнее, чем поведение Эмили на балу.

Да, она не могла предупредить, что поедет не одна, да и не могла поехать без сопровождающих. Он знал это и злился на себя — за то, что надеялся непонятно на что. Снова. За то, что хватался за призрачный шанс. Снова. За то, что верил в чудеса и ждал тепла, даже стоя по колено в сугробе.

Эмили — не его пара. Приветлива, кротка, послушна, она избегала смотреть в глаза и будь ее воля, казалось, готова была бежать из кареты. Одна. Ночью. Он с горечью убедился, что самообман редко совпадает с реальностью. Поверил. И ошибся. Его реальность — ложа, забитая говорливыми Синклерами, девушка, которую охватывала паника от одного его взгляда и ложа напротив, в которую только что зашли двое. Лорд Уинслоу и, — граф даже посмотрел в лорнет, — леди Элфорд!

В ложу графа заглянул Брайн, приветствовал Синклеров и ретировался к приятелям. Его саркастически приподнятая вверх бровь намекала, что он считает компанию брата откровенно нудной. И это тот редкий случай, когда Михаэль не стал бы спорить. Синклеры лепетали без умолку и без толка, Эмили молчала и смотрела на сцену, будто он, действительно, привез ее только для посмотреть и послушать оперетту. И то ли от обиды, то ли от разочарования в сегодняшнем вечере, графа больше привлекало действо в ложе напротив.

Леди Элфорд и лорд Уинслоу щебетали, без намека на отвращение с какой-либо из двух сторон, и даже посмеивались время от времени. Они открыто развлекались, а он умирал от скуки. Где справедливость?

— Ваш бывший жених, кажется, выбирает, то ли перепрыгнуть в нашу ложу, но крыльев нет, то ли откусить перо на шляпке миссис Синклер, чтобы лучше вас рассмотреть.

Мэри с сомнением посмотрела на лорда Уинслоу.

— Думаю, мы достаточно насмотрелись друг на друга за двадцать восемь лет. — Заметив удивление собеседника, пояснила. — Это мой возраст, а так как мы живем по-соседству и наши родители были дружны, не удивлюсь, если граф качал меня в колыбели.

— Вы так открыто говорите о своем возрасте... Нет, простите, я не то имел в виду... Я никоим образом не намекал на то, что это много...

Мэри рассмеялась.

— Это много, барон, но все мое.

— Вы, правда, не обиделись?

— А вы, правда, не имели в виду, что это много?

Мэри не думала, что мужчины умеют краснеть. Если откровенно, лорда Уинслоу она и за мужчину не считала, равно как ее не считали женщиной. А потом подумала: смысл строить из себя королеву, если и феей быть неплохо? Да, она некрасива, но зеркало не плюется в ответ — уже хорошо, богата, ни от кого не зависит, имеет возможность уменьшить зависимость других от себя. И еще у нее есть сестра и самый настоящий, принимающий ее с потрохами, дом.

В ее силах сделать так, чтобы люди, которые ей интересны, не оттолкнули. Это всегда двухстороннее решение, и она удивилась, как раньше не понимала очевидного, а внешность... Она послала лорду Уинслоу приглашение на ужин и в первые минуты, чтобы не дать проявиться отвращению, закрыла глаза. Он говорил, она слушала. У него приятный голос, он вовсе не дурак и не олух, каким на первый взгляд казался. Добрый, ранимый, в чем-то наивный, со странным чувством юмора, умный.

Открыв глаза, она увидела не лягушку, а мужчину, который рвался из худого, нескладного тела, который любил, страдал, и не желал скрывать свои чувства, как принято. Он был открыт. Дотронься, возьми тепло, сколько надо, только не охлаждай полностью. Он верил. Ждал. Он так смотрел на капризную музу, что у Мэри защемило сердце.

— Конечно, если ты настаиваешь, я буду присутствовать, — зайдя в столовую, сказала Бьянка. Она козыряла неудовольствием, а он... прощал и, казалось, тянулся к ней еще больше.

— Настаиваю, — сказала Мэри, вопреки умоляющим взглядам сестры.

— Откуда эти безобразные розы? — спросила Бьянка с презрением, усаживаясь за стол. Повертела в руках вилку, ударила ею о тарелку, бросила ядовитый взгляд на барона. Лорд Уинслоу сжался, Мэри почувствовала себя так, будто ей дали пощечину. Цветы, которые принес барон, ужасны, как в прошлый раз, но, — черт! — каждый их увядающий лепесток кричал о любви.

— У тебя, кажется, действительно, нет аппетита, — сказала Мэри, подавив вспышку гнева, — и если по-прежнему хочешь к себе в комнату...

— Можно? — Бьянка немедля поднялась.

— Как хочешь. Мы найдем с лордом Уинслоу, чем занять себя и без твоего негативного присутствия.

Бьянка в нерешительности остановилась. Мэри думала, она задаст другой вопрос, но Бьянка спросила:

— Чем?

— Поужинаем, поговорим по душам, — она проигнорировала ее смешок, — поедем в театр. У лорда Уинслоу в распоряжении ложа. А я не знаю, когда в следующий раз окажусь в Лондоне. Хочу вкусить всего.

— Всего?

— Барон, а что сегодня за представление?

— О! Вы не пожалеете, что предпочли его книге или раннему сну.

— Вы поедете вдвоем?

Мэри даже не обернулась.

— Ты все еще можешь присоединиться, — сказала равнодушно Бьянке.

— Нет, спасибо, возьми лучше мисс Мэтьюаурсейстик.

— Если я возьму компаньонку, могут подумать, что лорд Уинслоу за мной ухаживает.

— А тебе бы этого не хотелось?

— Если барон начнет за мной ухаживать, я возьму с собой мисс Мэтьюаурсейстик.

Оглянувшись, Мэри успела заметить странный взгляд Бьянки. Недоверие? Недоумение? Ревность ребенка? После ухода сестры, Мэри пыталась быстро найти нескучную тему для разговора. Может, пересилить себя и отвлечь барона болтовней о погоде?

Он заговорил первым.

— Наша договоренность недействительна. Я правильно понял, миледи?

— Какая? Уточните.

Шутливый тон не помог, лорд Уинслоу был подавлен и жалок. Его глаза... Красивые глаза, за обладание которыми многие женщины продали бы душу, смотрели прямо, излучая безбрежный поток доброты и отчаяния. Они смотрели сквозь панцирь отвратительной внешности, и даже не пытались прорваться. Их хозяин смирился, привык.

— Я сам не пойму, как смел надеяться. Я был глуп. Я иногда бываю глуп, — он грустно улыбнулся. — Бабочка и кактус не совместимы.

— Какой кактус?

— Вы разве не знаете? Так меня называют. Когда думают, что я не слышу, или когда считают, что я глуп чрезмерно. А бабочка — так говорят о Бьянке. Она красива, естественно, ее заметили. У меня был шанс, очень маленький, правда, что она никогда не приедет в Лондон. Я не хочу сказать, что не рад вас видеть... не рад вашему приезду... Но теперь я даже не смею мечтать, что вы одобрите наш брак... Что я говорю? Глупец! Я бы не решился сделать ей предложения, даже если бы вы согласились. Она... должна быть счастливой, а я... Некоторые кактусы никогда не цветут, мне повезло, мое сердце цветком раскрылось в тридцать восемь... Еще столько лет для теплых воспоминаний...

А ты его называла лягушкой, — шепнул сокрушенно Джед.

Я была не права и слишком категорична, доволен?

Доволен, что ты поняла: оболочка — не есть суть.

Мэри мысленно повторила слова Джеда. Он прав. Оболочка — то, что ты позволяешь увидеть, а настоящее слишком ранимо, чтобы выставлять напоказ. Она сама пряталась за лишним весом, считая себя не достойной желаний, и вдруг захотелось увидеть себя другими глазами, позволить другим увидеть себя.

Мог ли барон измениться внешне? Мог. И не обязательно становиться атлетом. Убрать эту затравленность из глаз, позволить своим желаниям воплотиться, верить, и дышать полной грудью, не ожидая от каждого, что едва отвернешься, обзовут кактусом.

Или рептилией, — снова напомнил Джед.

Я же раскаялась.

Умница, — выдохнул в ухо и испарился.

— Вы — единственный человек, который принял меня таким, как я есть.

— Не сразу, — призналась Мэри.

Барон улыбнулся.

— Так это правда? Я не ошибся? Я просто надеялся...

Она по-дружески сжала его руку. Он понял. Не солгала. Улыбнулся. И посмотрел не глазами забитого жизнью старца, а как сорванец, мальчишка, стянувший конфету с елки.

— Едем? — спросила Мэри. — Никогда не была в Лондонском театре.

— Уверен, что вам понравится.

Обмениваясь репликами, они вышли в холл. Рядом с дворецким, в полной боевой готовности, стояла мисс Мэтьюаурсейстик.

— Я еду с вами, — безапелляционно заявила она. — Неприлично леди ехать без сопровождения с джентльменом.

— Лорд Уинслоу — джентльмен?

— Конечно!

— Джентльмен не ведет себя неприлично с леди, — сказала Мэри. — Все, нам пора.

Она и лорд Уинслоу упорхнули за двери. Краем глаза она видела, как расстроенную мисс Мэтьюаурсейстик утешал дворецкий. Любовь? Она усмехнулась. Прекрасно, если благодаря ее вмешательству, — пусть косвенно, — чья-то жизнь удачно сложится.

Не только ее, — услышала голос Джеда.

Решил посмотреть оперетту?

Нет. На тебя.

Мы же только недавно виделись.

Я видел, а ты... Хочешь, я обернусь?

Мэри бросила быстрый взгляд на лорда Уинслоу. Он смотрел на сцену или по сторонам, кивая знакомым. Позже, как объяснил ей, в антракте некоторые нанесут визит им, некоторым — они, если Мэри захочет.

С ума сошел?! — шикнула на Джеда.

Может, хочешь просто... прикоснуться?— смешок. Чувственный. Он знал, что заводит ее. — Представь, граф смотрит на тебя, а ты в это время ласкаешь меня. Пикантно.

Он завел ее еще больше. Мэри поерзала на стуле.

С чего ты взял, что он на меня смотрит?

Посмотри на него.

Нет. Не могу. То есть...

Хотела солгать, что не хочешь, — догадался Джед. — Посмотри на него. Ну?

Мэри посмотрела. И задохнулась от такой наглости. Граф рассматривал ее в монокль!

Я его ненавижу!

Правда?

Вспомни все, что он мне говорил и как себя вел, а теперь подумай и сделай выводы.

Джед рассмеялся.

Ты сегодня еще столкнешься с ним. Готовься. Вынужден тебя оставить.

До вечера?

Уже ночь, милая. — Он поцеловал ее в макушку и исчез.

Мэри вернулась с небес на землю. Лондон, девятнадцатый век, оперетта, монокль в зеленом глазу графа и прекрасный спутник в лице лорда Уинслоу. Оперетта была на итальянском, и барон отвечал на все вопросы Мэри, не считая себя выше, а ее необразованной дурочкой.

— Чему он так смеется? — удивилась Мэри, когда актер, отвернувшись, затрясся.

— Он в отчаянии, рыдает.

Через несколько минут, наблюдая за сценой, Мэри спросила:

— Она плачет?

— Она смеется, она счастлива.

— Какая-то запутанная оперетта.

— Многогранная, — кивнул лорд Уинслоу.

— Барон, вы сильно расстроитесь, если я попрошу отвезти меня домой?

— Не понравилось? Простите, это я виноват, я вас вытянул, уговорил.

— Перестаньте оправдываться. — Мелькнула мысль сказать, чтобы заодно сменил поставщика цветов, но он так открыто смотрел, так искренне. — Простите за прямоту.

— Привычка, миледи, от которой невозможно избавиться. К сожалению.

— Почему? — Мэри вконец утратила интерес к сцене. — Вы титулованы, состоятельны, добры, умны, у вас есть чувство юмора.

— Вы... как будто говорите не обо мне.

— О вас, барон. И это не комплимент, — никогда не делала их мужчинам, — это то, что я думаю.

— А что вы думаете о моей внешности?

Мэри раскачивалась на стуле, задумчиво рассматривая собеседника. Его глаза таились ожиданием.

— Вы не красавец, но в вас можно влюбиться.

Он молча смотрел на нее. Не верил.

— Но вы этого боитесь.

— Почему вы так думаете?

— Вы маскируетесь за образом, который себе создали. Вы знаете, — Мэри сильно покачнулась, и барон вовремя вернул стул в вертикальное положение, — я сама долго так делала. Но это не жизнь, притворство.

— Вы?

— Как, по-вашему, почему я толстая и почему на мне были эти ужасные темные платья?

— Но вы вовсе...

— Барон, — остановила Мэри. Он осекся, покраснел. — А недавно я поняла, что устала прятаться, устала казаться другой. Я такая, как есть, и если хочу, чтобы меня приняли окружающие, должна себе просто позволить...

— Что?

— Оставаться собой. Жить. Наслаждаться. Кто-то верно заметил: лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.

— Почему?

— Потому что когда вы пожалеете, что не сделали этого, может быть поздно.

— А есть что-то, о чем вы жалеете, леди Элфорд?

— В данный момент, что не знаю итальянского.

Барон рассмеялся.

— У вас приятный смех, — сказала Мэри. — И это тоже не комплимент, а констатация факта. О! Антракт. Едем? Не могу поверить, что выдержала целое отделение, но вы были правы, оперетта гораздо лучше книги нагоняет сон.

Барон снова рассмеялся, и привлек нежелательное внимание к их паре. Миссис Эльюз с дочерью. Заметив, как дамы рассекают общество и приближаются к ним, Мэри невольно поморщилась.

— Леди Элфорд! — радостно воскликнула миссис Эльюз.

Она так рассматривала лорда Уинслоу — наверняка, наметила очередного любовника Мэри и уже штопала грубыми нитками сплетню. За ее спиной маячили фигуры графа, виконта и мисс Синклер, они тоже подошли. Ритуал обмена приветствиями, и только граф вместо положенных любезностей сказал:

— Вижу, вы чувствуете себя лучше.

— Вы плохо себя чувствовали? — спросил виконт. Вот кто выглядел по-настоящему обеспокоенным, Мэри даже простила, что он не вступился, когда граф назвал ее копией лорда Уинслоу. Виконт ничем ей не обязан, он и так был рядом, когда нужна была помощь, да и быть похожей на лорда Уинслоу — не так плохо. У него куча достоинств.