Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 21. Касым-шири.
...Первые четыре дня в Сайка-ойтэ, были похожи друг на друга, как две капли воды: ранний подъем, нехитрый завтрак и томительное ожидание Маруха, сына Нардара, еще до рассвета уходившего в безумное хитросплетение каменных юрт.
Несмотря на то, что Касыму и его воинам было не привыкать сидеть в засадах, возвращения лайши ждали, как изможденная зноем степь — дождя. И не потому, что выходить в город без него было строго-настрого запрещено, а возвращался он всегда очень поздно. Просто в небольшой деревянной юрте, рассчитанной на проживание пяти-шести человек, заняться было просто нечем. Позвенеть саблями — услышат соседи. Побороться — тоже. Наесться и выспаться впрок?
Ели раз по пять в день. А вот спать не хотелось никому: за время, проведенное в ожидании своей очереди идти в город, выспались все. Эдак на месяц вперед. Поэтому с утра до вечера Касым и его воины тенями слонялись по единственной комнате и с надеждой поглядывали в затянутую бычьим пузырем дыру в стене, которую лайши называл странным словом 'окно'...
...Пятый день начался, как обычно — Касым-шири проснулся с первыми лучами солнца, мысленно поприветствовал Удири-бали, выглянувшего из своей небесной юрты и вперившего взгляд в лежащую под ней Степь, позавтракал, проводил сына Нардара до двери и вернулся на свою кошму.
Вспоминать прошлое до появления белолицего лайши было неинтересно. Думать о настоящем — скучно. А мечтать о будущем... мечтать о будущем было страшно: ибо там у него было почти все — уважение сородичей и берза, добрый десяток жен, груда золота, бессчетные стада кобылиц. Почти все. Кроме детей.
Да, представить себе лица или хотя бы фигуры своих будущих детей Касыму никак не удавалось. И это его пугало: то ли Кеите-иринэ вообще не собиралась одаривать его сыновьями, то ли на нем лежало проклятие Сухой Ветви...
'Да не засохнет на мне ветвь моего рода, о Аишка-нэй!!!' — мрачно глядя в потолок, раз за разом мысленно повторял шири. И, не дождавшись ее ответа, сжимал кулаки, обещая себе, что после возвращения с Великой Войны первым делом навестит орс-алуга...
...Когда бог Солнца проскакал на своем златогривом жеребце половину дневного перехода, Касым вдруг услышал легкое поскрипывание на крыльце. И тут же оказался на ногах. С саблей в деснице. И готовым к любым неожиданностям.
Неожиданностей оказалось немного. Всего одна: сопровождавший Маруха, сына Нардара старик. Одетый в настолько грязные и вонючие лохмотья, что от их запаха у Касыма тут же заслезились глаза.
Пока Касым таращил на него глаза и возмущенно думал о тех грязных отпрысках гиены и шакала, которые умудрились довести своего сородича до такого состояния, лайши закрыл за собой дверь, выволок в центр комнаты деревянный чурбачок, и, усевшись на него, хмуро приказал старику рассказывать. Горожанин уставился подслеповатыми глазами в ближайшую стену, и, сгорбившись, заговорил:
— Ну это-ть... ваш-мл-сть... П-браюсь я у энтих ворот, знач-ца, лет осьм, не меньше... И згу почти-ть усех... Асаблива-ть ярых, ваш-мл-сть, мло... но е-ть, е-ть...
...Добрую половину сказанного им Касым не понимал: то ли старик вкладывал в обычные слова какой-то другой смысл, то ли намеренно путал следы . Поэтому к концу допроса шири был готов придушить скотину своими собственными руками.
Его воины, видимо, чувствовали то же самое, и когда хмурый, как небо перед Эшшири-осс, лайши провел пальцами по своему горлу, тело старика пробило шесть или семь ножей.
А когда дух старика попрощался с его телом и отправился во владения Хелмасты, оказалось, что он забрал с собой и ночные сны шири и его людей. Правда, в первую ночь после его смерти бодрствовать пришлось только Касыму и сыновьям Шадрата...
...Скользя за лайши между рядами каменных юрт, Касым-шири изо всех сил таращил глаза, пытаясь вовремя разглядеть особо глубокие лужи из нечистот, и мысленно проклинал тесноту проходов и безобразные нравы северян, не стесняющихся гадить прямо там, где живут. Правда, помогало это слабо — не успев выйти из юрты, он перепачкался, как алхыз , и пребывал в таком же бешенстве, как Хелмасты, не получивший обещанной Аишкой-нэй души. Впрочем, это не мешало ему вслушиваться в ночь и пытаться понять, что означает тот или иной звук.
Сайка-ойтэ звучал совсем не так, как Степь: за невысокими деревянными заборами мычали коровы, хрюкали свиньи и кудахтали куры; из окон домов доносился смех, плач и ругань; где-то на востоке размеренно бил колокол, на юге раздавался перестук кузнечных молотов, а на севере кто-то истошно орал.
И пах он тоже иначе: вместо пряных ароматов степных трав, запахов конского пота и выделанных шкур город вонял нечистотами, протухшим мясом и гнилью.
'Два-три месяца — и это стойбище, по верхушки юрт утонувшее в грязи, выжжет очистительный огонь...' — усмехался он. И даже представлял себе высоченные языки огня, охватывающие ту или иную юрту...
...Скользнув в узенький проход между двумя невысокими деревянными заборами, лайши сделал несколько шагов, и... пропал! Замерев на месте, Касым растерянно огляделся, и... почувствовал, что его кто-то тянет за рукав... Повернув голову вправо, он с трудом разглядел темное пятно лица Маруха, сына Нардара, выглядывающую из-за забора на уровне живота.
Перемахнув через покосившийся ряд трухлявых досок, шири мягко упал на дно оказавшейся за ним глубокой ямы, и, почувствовав, что его ноги по колени ушли в густую грязь, мысленно проклял и хозяина ближайшего дома, и всех его детей до девятого колена.
Словно отвечая на его мысли, неподалеку забрехала собака. За ней — вторая, третья — и вскоре над доброй половиной Сайка-ойтэ поднялся собачий лай. Раздраженно поморщившись — блохастые твари здорово мешали слушать ночь, — шири кое-как выпростал ноги из грязи, добрался до стены деревянной юрты, дождался условного знака лайши и занял свое место у затянутого бычьим пузырем 'окна'.
...Тихий стук в дверь — и в юрте раздалось недовольное бурчание:
— Хто?
— Открывай, Нос, я от Батьки Рыка! Дело есть...
— Вот принесло ж тя, паря... Чтоб тя подняло да хряпнуло... — проворчал тот же голос.
Несколько мгновений тишины — и напрягшийся Касым услышал, как лязгнул дверной засов.
— Зовут-то как, паря?
— Марухом, дед... — отозвался сын Нардара. А через два удара сердца с крыльца донесся звук возни и еле слышный хрип.
'Быстро он!' — мысленно отметил тысячник и приподнялся на цыпочки, чтобы лучше слышать происходящее в юрте...
...Ударов пятьдесят сердца внутри было тихо, а потом до шири донесся еле слышный шепот побратима Гогнара, сына Алоя:
— Хватит притворяться! Я точно знаю, что ты уже очнулся! И дергаться не надо — связывать я умею... Что, убедился? Отлично. А сейчас внимательно выслушай то, что я тебе скажу... Итак, мне очень нужны ответы на некоторые вопросы. Если я их получу — ты получишь легкую смерть, а твоей дочери Геле завтра подкинут кошелек с двумя золотыми... Да, ты не ослышался — именно с золотыми! Как ты понимаешь, этих денег и ей, и всем четверым ее детям хватит на долгую и безбедную жизнь... Неплохая цена за никчемную жизнь никому не нужного калеки, правда? Спрашивать, что произойдет, если же ты начнешь упираться, я не советую... Впрочем, так и быть, скажу: я все равно узнаю то, что мне нужно. Но чуть позже, чем в первом варианте. Ты мысленно спрашиваешь, от кого и как. От тебя. Очень просто: я прямо сейчас пошлю своих людей на улицу Речного камня, а эдак через час ты сможешь полюбоваться, как долго и мучительно могут умирать на неструганных кольях твоя дочь и внуки...
После этих слов лайши недолго помолчал. Видимо, дал Носу время подумать. А потом удовлетворенно хмыкнул:
— Как я понимаю, ты готов рассказать все, что мне нужно... Что ж, я рад, что мы договорились... Замри — дай вытащить кляп...
...Нос — отставной десятник городской стражи Сайка-ойтэ — оказался далеко не дураком: уже после третьего-четвертого вопроса Маруха он страшно заскрипел зубами, и вместо ответа угрюмо поинтересовался:
— Война?
Лгать сын Нардара не стал:
— Да...
— Кто?
— А какое это имеет значение?
— Большое... — без тени страха в голосе сказал десятник. — Я хочу понять, где сможет выжить моя дочь...
— Где-нибудь в глуши, подальше от крупных городов...
Нос немного помолчал, а потом негромко вздохнул: — Пусть твои люди передадут ей, чтобы она уезжала к тетке Зелире. А чтобы Геля им поверила, пусть скажут, что в детстве я называл ее Одуванчиком...
— Передадут... — пообещал лайши. — Обещаю. А теперь давай-ка вернемся к сотнику Дарману! Говорят, ты часто бывал у него дома. Скажи, на каком этаже находятся его покои, и ночует ли кто-нибудь по соседству с его спальней...
...Юрта сотника Дармана оказалась ненамного ниже погребального кургана Атгиза Сотрясателя Земли. Черная, как ночь и высоченная, как городские стены, в окружении остальных юрт она выглядела степным львом в отаре овец. Даже забор вокруг нее был не деревянным, а каменным. И не по пояс — а в полтора человеческих роста. Впрочем, воинов, совсем недавно захвативших Ош-иштар, он остановить не смог. Так же, как и два здоровенных канмирца , молча бросившихся на незваных гостей из темноты и напоровшихся на короткие, но от этого не менее смертоносные клинки.
Кстати, на месте сотника для охраны двора такой юрты от воров и грабителей Касым завел бы пару фатташцев или сирдарцев: в отличие от канмирцев те всегда подавали голос, а значит, сообщали хозяевам о приближении опасности...
...Вытерев нож о шкуру пса, способного убивать только изнеженных жителей каменных стойбищ, шири скользнул к широченным двустворчатым дверям, и, увидев, что одна из створок приоткрыта, ошалело почесал затылок: определенно, домочадцы сотника давно не чувствовали мужскую руку!
Пальцы сомкнулись на дверной ручке — и тут же соскользнули. А рука Касыма онемела от сильного удара по плечу.
Возникший рядом сын Нардара легко отвел в сторону удар ножа, мгновенно выхваченного из сапога, заблокировал руку в положении, из которого невозможно ударить, скользнул к шири вплотную и что-то злобно прошипел на ухо.
'Шуметь рано! Дай смазать петли!' — запоздало разобрал тысячник. И, виновато пожав плечами, опустил нож...
Десять ударов сердца — и створка, еле слышно скрипнув, распахнулась. И, впустив в дом четверых вооруженных воинов, закрылась обратно...
...'Второй этаж... С лестницы — направо... То ли вторая, то ли третья дверь...' — мысленно повторил Касым, потом вытащил из-за пазухи кусок тряпки и повязал его на лицо так, как показывал лайши. Взгляд на сыновей Шадрата, которые тоже превратились в демонов Хелмасты — и шири, усмехнувшись, вслед за Марухом двинулся к лестнице. На всякий случай легонько касаясь левой рукой стены...
Замерев перед первой ступенькой, лайши несколько раз прикоснулся носком сапога к самому правому ее краю и жестом приказал:
'Делай, как я!'
'Там — шляпки гвоздей. Если наступать прямо на них, то ступеньки не заскрипят!' — вспомнил шири. И криво усмехнулся насмешке Аишки-нэй: еще совсем недавно, врываясь в дома мягкотелых и трусливых жителей Ош-иштара, он даже не предполагал, что когда-нибудь ему придется входить в такие же дома тихо, как вор...
...Двадцать два шага по ступенькам — и лайши свернул одесную. Занял заранее оговоренное место, выждал какое-то время и приподнял над головой левый кулак.
Убедившись, что оба сына Шадрата уже уперлись плечами в первую и вторую дверь, Касым поудобнее перехватил неудобную рукоять того, что в Сайка-ойтэ называли ножом, слегка согнул колени и мысленно ответил:
'Готовы...'
...Стоило стеклянному кувшину с горлышком, изогнутым, как лебединая шея, слететь с резной деревянной подставки и разбиться об каменный пол, как в первой и третьей комнатах лязгнула сталь. А когда Марух, сын Нардара приглушенно выругался, мешая в свою речь такие же слова, как убитый днем нищий, дверь в спальню сотника Дармана провернулась на петлях и со всего размаху ударилась об стену.
— Бежим!!! — испуганно взвыл лайши, и, развернувшись на месте, бросился к лестнице.
— Держи вора!!! — взвыл сотник, воинственно взмахнул мечом, рванулся следом и... схватился левой рукой за поясницу...
'Убит... Невесть кем... Совершенно случайно...' — мысленно усмехнулся шири, глядя на то, как один из самых уважаемых и опытных воинов Сайка-ойтэ оседает на колени. — 'Всего один удар — а какие будут последствия?'
Глава 22. Принцесса Илзе.
...Мастерская шевалье Рутиса была самым странным местом, которое я видела за свою жизнь: все восемь(!) огромных шкафов в полтора человеческих роста, три стола, широченный подоконник и даже здоровенная жаровня были завалены свитками, обычными и драгоценными камнями, стеклянными и глиняными банками с содержимым и без, металлической утварью, приборами и инструментами. Увидев среди последних пару ножей весьма неприятного вида, я невольно вспомнила хозяйство мэтра Джиэро и на мгновение даже почувствовала дурноту. Но тут же успокоилась, удостоверившись, что в комнате нет ни дыбы, ни пыточного стула, ни самой завалящей рамы для подвешивания за ребро, а пахнет в ней не кровью и нечистотами, а травами и отварами.
Успокоилась. И сразу же обратила внимание на стоящий в дальнем правом углу внушительный каменный постамент, из которого торчало десятка полтора довольно крупных кристаллов, в свете десятка свечей красиво переливающихся всеми цветами радуги. Огоньки, мерцающие на фоне куска мрака, клубящегося у стены, завораживали. И почему-то заставляли ежиться.
А вот чучела животных и птиц вызывали улыбку: мало того, что они были побиты молью, так еще оказались расставлены весьма своеобразно: у меня почему-то возникло ощущение, что медвежонок подглядывает за милующимися кабанчиком и цаплей. А сокол, реющий под потолком, готовится упасть не куда-нибудь, а на его толстый зад.
Единственным животным, которому не было дела до соседей, был мелкий, но чудовищно злобный барсук: он хмуро пялился на ряд стеклянных емкостей с каким-то ядовито-зеленым содержимым. И, наверное, пытался понять, что за дрянь в них налита, и кому понадобилось соединять крышки этих емкостей со стенами золотыми нитями...
Единственным предметом, не бросавшимся в глаза, оказалось ложе, стоящее в самом центре комнаты: покрытое серой тканью, оно казалось частью пола. Или домовиной, прикрытой от детских глаз.
Мысленно улыбнувшись своим мыслям, я чуть запоздало ответила на приветствие шевалье Рутиса, выслушала его рекомендации, подошла к ложу, скинула с ног туфельки... и, уставившись в глаза задумчиво разглядывающему меня лекарю, раздраженно спросила:
— Может, ты все-таки отвернешься?
Вельс удивился. Так, как будто я предложила ему перестать дышать или пройтись по потолку. Потом насмешливо фыркнул, изобразил куртуазнейший поклон, выпрямился и повернулся ко мне спиной:
— Как прикажете, молодая госпожа!
Я заставила себя успокоиться, скинула платье, и, оставшись в одной нижней рубашке, поинтересовалась:
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |