| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
А могло бы так даже быть, что её и спрашивать-то не стали. Кто она такая?
Однако, несмотря на то, что она даже не знала, с кем ей предстоит бороться за своё будущее, она понимала, что борьба будет беспощадной. Хотя она могла быть весьма короткой. Ведь она даже не Гвоздь! Так, слух по знакомым пройдёт, что Бегетову почему-то и кто-то убил. А, может быть, и не пойдёт!
Вероника очень боялась, но не хотела сдаваться просто так. Будут какие-то переговоры — не будут, но если ей станет известно, что что-то за её спиной переоформляют из того, что числиться за ней, то она будет предпринимать ответные меры, будет защищаться! хотя она и понимала, что в случае проигрыша потеряет вообще всё!
До недавнего времени всё было не так очевидно. Вероника даже не представляла, как работает эта безжалостная машина. Но теперь, когда вдруг не стало Гвоздя, который ещё недавно совсем весь на понтах разъезжал на новой тачиле по городу в совершенно пьяном виде и не просыхал ни на минуту, она увидела, как она действует. Кто-то наверху что-то говорит, а внизу кого-то убирают.
Да, теперь связи с блатным миром для неё захлопнулись. Бегемот не спешил знакомить её со своими партнёрами. Он говорил, что ей лучше быть в стороне от этой грязи, чтобы не замараться. И она, в принципе, не возражала. Да ей тогда было всё равно! Она не собиралась становиться какой-нибудь бандиткой! Да она, вообще, была ещё девчонкой, которая сразу после школы удачно выскочила замуж. И вот теперь тот мир, откуда был Бегемот, для неё захлопнулся полностью. Оставалось ещё маленькое окошечко в виде Гвоздя, на которого она всё же как-то надеялась опереться, хотя чувствовала, что парень, практически не скрывая и особо не церемонясь, рвёт прямо из-под неё, но и его не стало.
Теперь Вероника знала, что когда встанет вопрос убрать её с дороги, заминки не произойдёт даже ни на секунду.
Да, сейчас самым главным для неё было уберечь себя от бандитской расправы. И она словно бурю, пережидала, закрывшись в квартире, это время, которое вообще непонятно когда должно было закончиться. У неё не было никакой информации, ни капли, ни намёка. Охотится ли кто-нибудь за ней, или она может жить спокойно, потому что вообще никому не нужна в этом городе — было для неё под большим вопросом. Спросить было не у кого. Да и как было спросить, даже если бы она знала у кого: "Вы не собираетесь, случайно, меня прикончить?!" И чтобы ей ответили? "Да, собираемся, подожди немного, с другими разберёмся, и твоё время придёт!"
Неопределённость положения сводила её с ума. Иногда ей казалось, что время просто остановилось. И весь мир, словно замер вокруг. В другие же моменты, ей вдруг со всей очевидностью представлялось, что всё вокруг мчится вперёд со скоростью ракеты, и только она стоит на месте, как фонарный столб, который, словно наждачная шкурка, счёсывает, истончает безжалостная река времени.
Тогда она хваталась за дела, которые не ждали отлагательств. Она срочно составляла какой-то список, который завтра же должна была начать осуществлять. Но наступало завтра, а Вероника всё сидела безвылазно в квартире, придумывая сама себе какие-то нелепые отговорки, почему она ничего не делает. Она то смотрела телевизор, то принимала несколько часов к ряду ванну, то старательно накладывала make up, готовясь к выходу в свет. Наступал вечер, а она так и сидела на диване, продолжая старательно подводить глаза и накладывать тени.
В конце концов, поняв, что день потерян, она срывалась в какой-то тупой истерике: пачкала себе щёки губной помадой, размалёвывая их, как у клоуна, рисуя большие губы и запудривая лицо до дурацкой белизны, а потом дразнила сама себя в зеркало, вымещая, поскольку больше не на ком было, сама на себе злобу за свою бездеятельность, своё дурацкое, беззащитное положение, свою слабость и нерешительность.
Бывало при этом иногда, что её истерика доходила до того, что она вспоминала себе то, как допустила, позволила, чтобы её "драл как сучку" какой-то мерзкий армян, взявшийся невесть откуда, словно свалившийся в её жизнь с потолка, и тогда она издевалась над собой так мерзко и гнусно, как не додумался бы поступить с ней никто другой. Она старалась себя при этом унизить с таким остервенением, что у того, кто стал бы свидетелем этой сцены, волосы бы встали дыбом, и он бы решил, что видит перед собой умалишённую, действительно тронувшуюся умом молодую женщину, которая истязает своё голое, разрисованное какой-то краской и помадами тело перед зеркалом, запихивая фаллоимитатор во все возможные места, во влагалище, в анус, в рот, наблюдая при этом за собой, как это происходит, и обзывая себя самыми последними, унизительными, плющащими остатки достоинства в ноль словами.
После подобных срывов, утром, уставшая от вчерашних самоистязаний, Вероника приходила в оцепенение и шок от одного только воспоминания о том, что она с собой накануне вытворяла. И тогда она плакала, выламывала в исступлении себе руки, прося у самой себя прощения, обещала себе и пыталась забыть это. Потом, немного успокоившись, она принимала полдня ванну, стараясь смыть с себя какую-то грязь, которой на самом деле не было, но она ощущала нечистоту своего тела, и не знала, как с ней справиться.
Потом она снова плакала. Плакала потому, что с ней происходило нечто странное и непонятное. Она жалела своё истерзанное тело, и её измотанная таким существованием душа скорбела по чистоте и непорочности, которые теперь были ей недосягаемы.
В конце концов, понимая, что ничего вернуть уже невозможно, и надо жить дальше, она успокаивалась, брала себя в руки и обещала себе, что завтра она непременно займётся намеченными когда-то неотложными делами, снова составляла их список, ложилась спать спокойная и счастливая, что, наконец-то, она вырвется из этого заколдованного круга, начнёт что-то предпринимать.
Но на завтра всё повторялось снова с точностью какой-то заложенной в сознание программы, прекратить выполнение которой она была не в силах.
В минуты крайне редкого, но отчётливого просветления, она вдруг понимала, что потихоньку сходит с ума, что надо как-то выбираться из этой западни, в которой она оказалась, но тут же успокаивалась, думая, что раз она боится, что у неё паранойя, то на самом деле всё нормально, потому что сумасшедшие никогда не думают, что они сумасшедшие, а раз она подозревает себя в этом, значит, она на самом деле нормальная.
Всё же тогда она переставала планировать какие-то дела, а, пытаясь обмануть ход событий, просто давала себе возможность отдохнуть несколько дней, просто забыться, успокоиться. Однако втайне, где-то в глубине подсознания Вероника знала, что потом снова начнёт решительный штурм и выберется из этих крысиных бегов по замкнутому кругу самобичевания.
Дни отдыха проходили. Она садилась, успокоившаяся и отдохнувшая, отошедшая от встряски, и старательно, пытаясь соблюдать логику, записывала на листочек, какие действия по своему спасению начнёт завтра предпринимать.
Наступало завтра, и всё, весь круговорот промедления, ничегонеделания, а потом самоистязания повторялся снова и снова.
Она хотела быть сильной, хотела, наконец, начать по-настоящему действовать. Но где-то внутри неё что-то хрустнуло, будто вышла из строя какая-то маленькая, но очень важная пружинка. И теперь её заедало, как сломанную игрушку на самом решительном, ответственном моменте.
Её удивляло, когда появлялась такая способность удивляться, а это наступало в моменты угрызений совести, почему этот сдвиг по фазе, этот слёт с катушек, случился именно теперь, а не когда-нибудь раньше. Быть может, казалось ей, что совершенно постороннее к её жизни событие — убийство Гвоздева — сработало, как спусковой механизм, последняя капля, переполнившая чашу давно назревавшего психического кризиса? И её понесло?
Иногда она порывалась пойти в аптеку и купить себе что-нибудь успокоительное, но потом отговаривала сама себя, потому что не знала, что именно ей надо принимать. К врачам идти она боялась по нескольким причинам.
Во-первых, как она полагала, что если расскажет психиатру, что вытворяет с собой во время приступов безумия, то любой здравомыслящий врач упрячет её в психушку на принудительное лечение. А, во-вторых, ей казалось, что даже если с ней ничего страшного и не произойдёт, и ей просто назначат какой-нибудь дневной стационар, то городские воротилы, узнав о том, что она попала на лечение по такому случаю, непременно воспользуются ситуацией, чтобы упрятать ею в больничку, признав недееспособной, на всю оставшуюся жизнь: это всё-таки гуманнее, чем убивать.
Прошла неделя, потом другая, третья, а она всё пребывала в этом замкнутом кольцевороте безумия и страха, не в силах его остановить. В конце концов, Вероника потеряла счёт времени.
Лишь изредка она выходила из дома до продуктового магазина на глухой улице, опасаясь попасться звонившим в дверь. Сама Вероника никому не звонила и не отвечала на телефонные звонки. Она всё больше и больше делалась похожей на помешанную. Она уже ничего и не ждала, даже забыв, зачем она начинала планировать дела, когда повторялся очередной виток приступа, и это становилось похоже на немотивированный параноидальный синдром, однажды начавшийся и теперь, самовозбуждавшийся, повторявшийся снова и снова.
Когда у неё в очередной раз заканчивались продукты, прежде чем отправиться в магазин, она обходила все закоулки квартиры, стараясь найти какие-нибудь припасы, лишь бы только не идти снова на улицу. Всякий раз она что-нибудь находила.
Последнее, что Вероника умудрилась найти и съесть, это какие-то дорогущие конфеты, которые она купила перед Новым годом и насыпала в китайскую фарфоровую вазу в зале, позже забыв о них, и несколько бутылок шампанского, припрятанных за занавеской у осыпавшейся уже порядком, пожелтевшей сосны, которые она выпила, как компот из чашки.
Перед этим она разделалась с импортной сухой колбасой, консервированными ананасами и прочими деликатесами, которые обнаружила в кладовке.
Нормальная, человеческая еда, такая, как молоко, картошка, хлеб, сало, которую Вероника всегда предпочитала любой экзотике, как всякая нормальная украинка, родившаяся в хлебосольном краю, становились теперь для неё какой-то роскошью, потому что, как ей казалось, идти за этим в магазин, выходить из дома, было равносильно пересечению линии фронта во время обстрела.
Однако случилось так, что голод, не смотря на её отчаянное сопротивление, в очередной раз погнал её в магазин.
Вероника открыла входную дверь, и увидела, как на пол падает какой-то клочок бумажки.
Она подняла его, стала читать.
Это была записка из мастерской, в которой говорилось, что глазок, заказанный и оплаченный её супругом, давным-давно получен. Мастер несколько раз приходил, но никого не может застать дома. Телефон в квартире не отвечает. И потому он оставляет на всякий случай эту записку, поскольку не намерен больше оттаптывать себе ноги, и просит хозяев связаться с ним, когда они появятся дома, и назначить время для установки глазка.
Вероника вернулась в квартиру и несколько раз перечитала записку, пытаясь понять её содержимое.
Наконец-то до неё что-то дошло. Она обрадовалась. Теперь она сможет видеть, кто же всё это время названивает ей в дверь. И тогда ей станет ясно, стоит ли опасаться визитёра или нет.
Вероника бросилась к телефону, набрала номер мастерской и договорилась с мастером о времени установки импортного чуда.
Теперь ей надо было привести себя и дом, превратившийся в берлогу, в порядок. Она, обрадованная этим, бросилась прибираться, выйдя, наконец, из круга сумасшествия.
Глава 29.
Вероника очнулась от своего бреда. Мизерное и незначительное событие: предстоящая установка японского глазка, вдруг привело её в норму.
Ну, теперь, когда она сможет наблюдать того, кто натренькивает ей в двери, Вероника не будет больше бояться неизвестности. Она ещё не знала что сделает, когда увидит звонящего, но была уверена, что теперь всё пойдёт по-другому.
После звонка в мастерскую она включила телевизор и вдруг с ужасом узнала, что уже прошёл почти весь январь.
Целую неделю она прибиралась в доме, приводила в порядок себя, ожидая прихода мастера, как будто какого-то кавалера. Она привела в порядок квартиру, превратившуюся за время её безумия в настоящую берлогу, выволокла на площадку и спустила в мусоропровод целую гору мусора, помыла полы, пропылесосила, вытерла везде пыль, словом, прибралась так, будто к ней ожидались какие-то важные гости.
Она больше не составляла никаких планов. У неё был теперь один план: поставить импортный чудо-глазок, — а там всё пойдёт по-другому, вот потом-то она начнёт действовать, начнёт по-настоящему жить!
Она выбросила всю свою старую косметику, которой изрисовывала в приступах безумия своё голое тело, чтобы забыть об этом ненормальном, напоминавшем кошмар, периоде жизни. Потом уже, созвонившись, встретилась со своей знакомой сетевичкой и набрала у неё целую сумочку другого, совершенно неизвестного ей макияжа, чтобы привнести в свою жизнь новую струю ощущений и расстаться со старыми.
Теперь Вероника ждала мастера. Всю неделю мастер был занят на каких-то других объектах, и они договорились на сегодня. Он должен был прийти в двенадцать. И она сидела как на иголках в коридоре, то и дело, поглядывая на электронные часы над входом на кухню.
Установка и настройка глазка, как пообещал ей мастер, должна была занять не более часа. И после этого, Вероника чувствовала это, у неё начнётся совсем другая, счастливая жизнь. Всё пойдёт как надо!
Да всё уже было по-другому!
За эту неделю, что прошла после звонка в мастерскую, в её жизни вдруг многое изменилось. Она перестала планировать какие-то глупые дела и звонки, а просто решила заняться устройством окружающей её жизни.
В первую очередь ей нужно было обеспечить себе источник доходов, и Вероника решила сдать обе квартиры, сначала свою, а позже и Бегемота. Она надеялась, что договориться с родителями пожить у них некоторое время. Потом, быть может, встретит кого-нибудь, замуж выйдет, всё наладиться!
На следующий день после этого важного в её жизни события, звонка в мастерскую, Вероника сходила в редакцию газеты и разместила платное объявление о том, что в центре города, у драмтеатра сдаётся шикарная квартира с прекрасным видом на Псёл, цена договорная.
Теперь к ней каждый день, созвонившись и назначив время, приходили смотреть апартаменты. Поскольку встреча заранее оговаривалась, и приходившие не прятались из поля зрения глазка, Вероника без опаски открывала двери и запускала смотреть квартиру.
Люди смотрели, всё им нравилось, но потом уходили, пообещав ещё перезвонить. Вероника не могла понять, почему никто не хочет вселяться: цену она назначила даже ниже, чем на такую жилплощадь в округе. Впрочем, она не сомневалась, что рано или поздно сдаст в найм сначала свою квартиру, а уже потом займётся квартирой Бегемота: там, всё-таки, надо было ещё с документами разобраться, а для Вероники эта тема была табу, пока в себя не придёт после месячных самоистязаний. Однажды она уже пыталась планировать решение бумажных вопросов с имуществом и не хотела к этому больше возвращаться, во всяком случае, в ближайшее время.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
