Вдруг за спиной Хори, в большей из комнат, раздалось не то хрипенье, не то фырканье. Кто-то неспешно и шумно топотал из темноты неосвещённого угла к выходу.

Глава 17.

Все они — и Нехти, и Иштек, и Хори — прямо-таки отскочили назад, расходясь веером, и у всех в руках оказалось оружие. Только Тутмос продолжал хлопать глазами, высунувшись из-за занавески и не понимая ничего.

Когда в тусклом пятне слабого света появился недовольный пустынный ёж, он удивился ещё больше, потому что такого громкого смеха не слышал никогда. Ёж нерешительно застыл на пороге. Смеющийся Хори крикнул:

— Пропустите! Пропустите его! Он достоин почестей — страшный зверь, напугавший трёх воинов!

Богомол извлёк невесть откуда кусок сушёной рыбы и, осторожно приблизившись, нащипал из него небольшие куски и положил в локте перед ежом. Затем он так же плавно и осторожно попятился назад.

-Удача, мой господин. Нам надо приветить этого зверя, боги любят ежей. Кроме того, он охотится на мышей и змей, что нелишнее, да, совсем не лишнее, — сказал он.

— Как по мне, так от них одни блохи и болезни, — проворчал Нехти, — но мышей и змей они ловят, это да...

Всё еще посмеиваясь, они вышли из дома мимо всё еще стоящего возле дверей Тутмоса. Пустырь между домом и башней преобразился. Он был освещен факелами. Все, свободные от караула, уже были тут и ждали, очевидно, только начальство. Площадка была застелена одеялами и циновками. А на циновках уже были расставлены блюда и подносы с наготовленной едой и закусками. Только тут Хори понял, до чего же длинным был день, и до чего же он голоден...

Бессчётные плошки желтели горохом, который стыдливо прикрылся нарезаным кольцами луком и надеялся (тщетно, конечно же) отпугнуть от себя толчёным с травами чесноком. Их желтизну теснили тёмно-лиловые, как южные негры, баклажаны, запеченные в печах и нафаршированные всевозможными начинками, мисочки и горшочки с разными соусами и приправами — зелёными, красными, оранжевыми... Обрызганный водой и нагретый в печи хлеб всевозможных видов снова чародейством Тури был свеж и источал свой умопомрачительный запах, краше которого нет для голодного человека — какая ж это жизнь без хлеба (ну, и пирожков, которые, судя по запаху и пару, только что появились на поле битвы с едой). Пирожки были разными, и чем их начинил их повар — пока оставалось только гадать и надеяться, что на вкус они будут столь же достойны Великих, как на вид и на запах. Белые шарики сушеного творога, сдобреного солью и специями, хранили свою чистоту от нахальных, хоть и слегка увядших, пучков укропа, лука и петрушки, а не желавшая по своему благородству — ещё бы, любимая еда богов!— нежная зелень латука, промытого и блестящего от сбрызнувшего его масла с уксусом и толикой опять же толчёного чеснока, покрывала оставшееся место. Но не всё, конечно, ведь главное на этом столе было — МЯСО! Порубленое острым ножом в фарш, да какой! Пять видов разного фарша измыслил Тури, и все секреты его не узнать... Белый — с распаренным сушеным нильским великаном-окунем, поливаемый при запекании на палочках специальной смесью сладкого финикового вина, кушитского пива, затейливо измысленной и приготовленной смеси жиров, трав и приправ... Тёмный — из потрохов с луком и толченой фасолью... Были даже колбаски — кровяные, ливерные и из отборного мяса! Ума не приложить — когда колдун-повар успел всё приготовить, ведь нужно не только промыть кишки, но и слегка подсушить (но ни в коем случае не пересушить, иначе все погибнет!)... Ну вот когда и как он добыл кровь для кровяных колбасок? И отварил и запёк их, так и просящихся прямо в рот, даже на вид остреньких и требующих немедленного доброго глотка из стоящего рядом сосуда с пивом или вином. А и то и другое было, конечно же, на столе — но не в избытке, ибо упиться в таких странных обстоятельствах — самое глупое, что можно себе вообразить... Но главное, главное — даже не блюда с дымящейся печёнкой, сердцем и почками, запечённых особо и по-особому, не мозги, нарезанные ломтями, обвалянные во взбитом яйце и затем — в сухарных крошках и зажаренные на противне, а — огромные блюда и огромные миски, даже — мисищи — с мясом. Варёные и печёные рёбрышки, печёное, томлёное и жареное крупными кусками и кусками небольшими, на самый разный лад, вкус и манер, для любого капризного едока, каковых тут и не сыскать-то было! Всё радовало и глаз, и нос, только живот бурчанием дал знать, что ему-то пока ничего не досталось!

Подгоняемый этим бурчанием, Хори в приветственном застольном слове был очень, очень краток, чем, пожалуй, никого не расстроил. И, как только старшие — Хори, жрец, Нехти, неприметный Минмесу — заняли свой почётный 'стол', все, не церемонясь, накинулись на еду. Хори только успел рявкнуть, чтобы отделили долю для несущих стражу и диких маджаев — он бы позвал их старшую, но — не за общий стол. Не стоило ко всем соблазнам манить солдат ещё и видом женского тела, а идти без своих женщин маджаи отказались. Как видно, они ещё опасались чего-то от отряда Хори, и считали себя обязанными охранять своих женщин, и теперь Тутмос потащил в их мазанку еду и бутыли с водой, пивом и вином. Кроме того, едва попробовав стряпню, юноша, с молчаливого одобрения всех сидящих за почётным столом, пригласил за него Тури и поднял чашу вина за его великие умения и чародейские руки, что с довольным гулом поддержали уже все пирующие.

Как всегда бывает на пиру на охоте или на природе с очень голодными мужчинами, сначала все, включая и командиров, глотали все не смакуя и без разбора, но даже эта торопливая невоспитанная манера была похвалой повару. И вот — первый голод утолён, но далеко ещё не был прогнан, и можно уже воистину оценить вкус каждого яства и закуски, их сочетания, соусы, напитки... Хори не мог решить — что же ему понравилось больше. Мозги, печёнка (справедливости ради говоря, эти блюда были только на почётных местах, и Хори подумал, что можно, наверное, отличившихся наделить едой с главного стола), колбаски или мясо? И с каким соусом лучше то или иное есть — с кислым зеленоватым из незрелой сливы, с острым или просто с подливой? И так и не решённым остался вопрос — что же вкуснее, песи или ашер?

Нехти одобрил мысль наделить отличившихся едой с командирского стола. Правда, сказал как будто сам себе, что, умея держать потребное расстояние от подчинённых за счет знаний, умения и уважения, добрый командир в походе живёт жизнью своих солдат — идёт с ними рядом, ест ту же еду, спит на такой же подстилке из солдатского плаща. 'Маленький царь'* (Тутмос Великий), которого войско боготворило, в походах до глубокой старости не терпел роскоши, и не сопровождали его ни повара, ни конюхи, ни опахалоносцы, зато войско его передвигалось стремительно и всегда побеждало. Хори запомнил это и кивнул, показав маджаю, что урок принят и понят. Затем он встал и сказал, что неверно будет, если часовым достанется холодная еда. Тем же, кто идёт их сменять, должны достаться самые лакомые куски, во имя справедливости богов.

Ни Хори, ни Нехти никогда не назначали солдат в караул в виде наказания — от часового зависит жизнь всего отряда, а наказанный отнесётся к службе именно как к наказанию. Но, к его удивлению, четверо сменявшихся караульных была именно четвёркой штрафников во главе с Баи-Крюком. Юноша удивлённо посмотрел на Нехти, и тот, правильно истолковав этот взгляд, ответил:

— Они сами вызвались, отец мой. Должно быть, работа в вони и грязи требует от них того, чтобы они побыли на свежем воздухе. Но я их проверю. До второй ночной стражи проверять их буду я, а потом разбужу тебя.

— Я тоже пригляжу, с вашего разрешения. Не верю я в такое рвение, — пробурчал Иштек, — особенно в рвение Крюка. Сдаётся мне, что в его заднице ещё бурлит молодость, а в голове — каверзы и пакости. Как бы нам не пострадать всем от этого...

Хори кивнул. В это время у стола появились сменившиеся часовые. Их уже утолившие первый голод товарищи шумно звали их к себе и советовали съесть то или иное блюдо, короче, на минуту воцарились шум и сумятица, во время которых Хори тихо спросил у соседей по главному столу, когда они смогут обсудить всё произошедшее и то, что им должно исполнить?

— Я думаю, если после ужина мы разрешим солдатам попеть, то сможем, немного послушав, затем удалиться спокойно и поговорить. Кроме того, мне очень, очень интересно, что же нам хочет поведать та маджайка, это, пожалуй, одно из того, что меня тревожит и пугает, а ведь есть ещё Потерянные души и, главное, те, кто их сумел поднять, — сказал Саи-Херу. Со стороны могло показаться, что жрец безмятежен и доволен — говоря всё это так тихо, что даже сидевшие с другого краю старший погонщик ослов, временный начальник собачьих пастухов и Тури его не слышали, он улыбался ласковой улыбкой и покачивал в руке кусок печёнки, словно именно его он нахваливал, и сразу после своей фразы, блаженно щурясь, запихнул его в рот.

— Ну, раз ты, почтенный чародей, так хвалишь эту еду... — громко сказал писец Минмесу, привстал и потянулся к блюду с печёнкой. Проделав всё это, он так же тихо, как и жрец, сказал, — только собраться нам надо будет либо у маджаев, либо их всех вытащить к нам, а это лишнее, я думаю, — после чего опять громко закончил, — то я её обязательно попробую!

Напоминание о Потерянных душах испортило Хори весь аппетит. Довольно кисло он пробурчал, что, пожалуй, они поступили бы так, как советует мудрый чародей и опытный в таких делах писец, но всё же он вызовет маджаев к себе. Охранять их от лишних ушей будет Богомол, который уже и так вошёл в круг посвящённых, а десятник пойдёт с ними. Временного наставника собачьих пастухов и старшего над погонщиками и дальше он решил к обсуждению не привлекать.

Причина такого его решения проста — собственно, допрос дикарей входил в его обязанности, и не должен никого удивлять, как и вызов их к Хори, Нехти и Минмесу будут переводить, а жрец — уберегать от возможного колдовства. А вот если все старшие отряда крадучись направятся в хижину дикарей... Любопытство всего отряда им будет обеспечено, равно как и попытки лишних ушей услышать разговор. Так что самым верным будет скрыть всё на виду, громогласно вызвав восточных диких маджаев для допроса о золоте и них самих.

Нехти одобрительно кивнул этим словам. Поразмыслив и переглянувшись, писец и чародейный господин согласились, что это решение мудро настолько, что его мог бы высказать сам Великий царь* (Тутмос III). После этого до самого конца пира они об этом деле не говорили, а только поддерживали беседу и направляли разговоры в должное русло.

Выставленные на стол запасы пива и вина быстро закончились, но никакой добавки не последовало. Солдаты мало-помалу разбились на свои товарищества, погонщики, прихватив с собой какое-то количество снеди, отправились в конюшни (Хори не сомневался, что у них-то вино и пиво припрятано..),

Кто-то негромко запел, пользуясь полученным разрешением. Хори встал и, обратившись ко всем сидящим за почётным столом, сказал:

— Достопочтенные господа, хотелось бы, поблагодарив ещё раз нашего повара, предложить Вам ещё и ещё воздать должное его искусству, но вынужден буду и сам проститься, и забрать некоторых из-за этого стола. Мне ещё нужно допросить дикарей, а без помощи Нехти и уважаемого писца Минмесу я не смогу этого сделать. И, ваша волшебная помощь, достойный чтец свитков, будет ещё важней, ибо все знают, насколько сильны в чародействе и коварны кушитские шаманы!

Жрец, подумав, важно кивнул и торжественно сказал, что достойно хвалы, когда командир столь предусмотрителен. Он, Саи-Херу, возьмет амулеты и придёт немедленно.

— Отец мой, не спеши. Я думаю, всем нужно приготовиться к этому разговору. Я поручу Тутмосу собрать всех через одну шестнадцатую стражи.

Затем он повернулся к Богомолу:

— Доставишь дикарей и их старшую к этому времени ко мне.

Иштек поклонился и исчез, успев при этом, едва лишь начальство отвратило от него свои властные очи, сделать гигантский глоток из бутыли с пивом и запить таким же глотком вина — должно быть, вкус пива ему не понравился...

Глава 18.

Нехти хотел проверить посты, и Хори отправился в командирский домик. Он часто бывал в пустыне — на охоте с отцом или Иаму, и позже, с гончими Деди. Но её красота, особенно красота полной луны или звёздного неба, всегда его завораживала. Когда он смотрел в небо, так, как он сделал это сейчас, ему всегда хотелось лечь на спину и уцепиться руками за землю. Он просто всем телом ощущал, что еще немного — и небо засосёт его, выпьет, он прямо-таки чувствовал, как отрывается от земли. Как-то он видел, как гриф взлетал в сильный ветер. Птица встала против вихря, расправила свои огромные крылья и, даже не взмахнув ими, начала медленно отрываться от земли. Да, именно поэтому он употребил это слово и по отношению к себе — словно пустыня, ночь и звёзды давали ему огромные крылья, а он лишь боится ими воспользоваться. Нет, это он неправильно подумал про небо — не красота, нет, величие и безбрежность, вот правильные слова. Он, глядя на звёзды, ощущал, что боги рядом, а он мал и ничтожен, и он словно не решался взлететь — какое он право имеет быть там, среди богов и душ ушедших на камышовых полях? Страшно и маняще было в небе, но живой человек не имеет права приблизиться к богам помимо их воли. И вот где-то там бродят Потерянные? И не дают душам умерших попасть в Дуат, воссоединиться с божественным надлежащим образом? Лишают этой величественной мощи и красоты, слияния с сущим? Небо пугало, но и звало к себе, и выше сил людских было бы совсем не обращать внимания на эту безразличную бесконечность. Это как почёсывать подживающую ранку, болезненно, но остановиться не можешь, снова, как и днем о маджайке, подумал он.

Покашливание Нехти вырвало его из небесного плена. Интересно, сколько он простоял, задрав голову, как шакал Анубиса на лик луны? Он смущённо глянул на десятника, но тот смотрел понимающе:

— Я тоже, бывает, не могу оторваться от неба... Человек всегда будет стремиться туда, ввысь. И всегда — бояться взлететь, ибо это только в праве богов...

— Ты понимаешь... Значит, не нужно объяснять.

— Небо всегда рядом, но ночью — ближе. И всё же — нам пора заняться земным.

— Ты прав. Как караульные?

— Всё хорошо, что меня пугает. Не верю я в то, что Крюк внезапно изменился... Хотя — Потерянные кого угодно заставят смотреть в четыре глаза. Однако назначенное время уже близко, нам пора...

В командирском домике горели масляные лампы, источая слегка прогорклый запах. Он совсем не отгонял мелких и злых комаров, зудевших в воздухе. Интересно, кто их зажёг? И поставил в углу кувшин, судя по каплям на боку — только что наполненный водой?

Высунувшаяся из одного из спальных помещений голова Тутмоса дала ответ на этот вопрос.

— Я обрызгал полы водой и подмёл, господа и отцы мои.