Е.И.В. Часть 4

— Не хотел вас обидеть, Матвей Дмитриевич, — заметил Самохин, но увидев, что князь продолжает обижаться, добавил в голос тёплые интонации. — Твою мать, Матвей... прекращай мне тут рожи корчить, и без этого тошно!

— Так я же для пользы дела возражаю, — пошёл на попятную Черкасский. — Вы, Фёдор Саввич, с больной ногой можете не в полной мере... ну и прочее. Там же будут нужны быстрота и натиск, а у вас...

— Не больная, а раненая, — лейтенант не любил, когда ему указывали на полученное в прошлой войне ранение, лишь стараниями хирургов не приведшее к увечью. — Но ход ваших мыслей мне понятен. Только вот с казаками всё же придётся поделиться малой толикой славы. Мы в армии, а не в партизанском отряде.

Урядник вздохнул. Войну он начинал как раз в партизанах под началом самого Михаила Касьяновича Нечихаева, и не видел в этот никакого умаления достоинства. Наоборот, действия в тылу врага приносили неплохую прибыль, что полностью соответствовало представлениям Василия Прокопьевича о настоящей войне. Меньше рубля в день настоящему русскому патриоту зарабатывать неприлично, а капитан Нечихаев позволял доводить степень любви к Родине до трёшницы. Славное было времечко!

— Я готов, Фёдор Саввич! — в глазах урядника так и светилась жажда подвига. — Возьму половину своих, и как...

— Харя не треснет? — мрачности князя Черкасского смог бы позавидовать любой гробовщик. — И вообще это моя идея.

— Я разве возражаю? — вскинулся Василь Прокопьич. — Пойдём вдвоём. Возьмём два отделения егерей, да моих казаков десятка два. Этого хватит?

— Думаю, что хватит, — сказал Самохин, пресекая дальнейшее обсуждение. — Так и решим. Матвей Дмитриевич, вы пойдёте старшим.

— Есть, ваше благородие!

— И постарайтесь без потерь, князь.

— Сделаем, Фёдор Саввич, — Черкасский стал предельно серьёзен. — Или не сделаем, но не посрамим...

— Только попробуй сдохнуть, — пообещал лейтенант.

— Какая пошлость!

— Знаю, князь. И, тем не менее, потрудитесь вернуться живым и невредимым. Вас это тоже касается, Василь Прокопьич.

— Нас?

— Тебя, чёрт возьми, тебя...

Профессор Аткинсон всю свою сознательную жизнь искренне ненавидел людей в военной форме. Это чувство появилось в самом раннем детстве, когда маленького Бенджамина напугал пьяный солдат, и укрепилось значительно позже, после дуэли с отставным майором, из которой молодой учёный совершенно случайно вышел победителем. В принципе, этот поединок и определил дальнейшее научное творчество будущего профессора — ему так понравилось стрелять из пистолета... И тут уж сам Бог велел заняться артиллерией, дабы одним выстрелом уничтожить максимально возможное количество ненавистных военных.

Но вот полковника Уотсона он был готов стереть в порошок собственными руками не прибегая к оружию:

— Вы понимаете, полковник, что ваши солдаты поставили под угрозу безопасность моих батарей? Я буду жаловаться Его Высочеству принцу-регенту! Вы слышите меня, мистер Уотсон?

Полковник Уотсон профессора слышал и очень жалел, что не может прихлопнуть надоедливого человека как муху. Ну про какую безопасность он говорит? Бред, право слово! И принц-регент вряд ли будет заниматься разбирательством в деле о забитых солдатами лошадях. Ведь что такое лошадь? Это не только тягловая скотина для перевозки артиллерийских орудий, но и внушительное количество вполне съедобного мяса. Особенно хороша конская печёнка — после окончания действия эликсира храбрости у солдат просыпается чудовищный аппетит, и пока они не насытятся хоть чем-нибудь питательным, повторную порцию давать смертельно опасно. А печень, как известно, помогает быстро восстановить силы.

— Да, мистер Аткинсон. я всё понимаю, и виновные в забое ваших лошадей будут непременно наказаны.

— Вы их повесите? Хотелось бы поприсутствовать.

— Я их пошлю в атаку на русские позиции.

— Да, но...

— И они умрут с пользой. Или вы, любезный мистер Аткинсон, тайный католик, если допускаете бесполезное уничтожение подданных Его Величества? Вы читали в газетах речь лорда Персиваля? Даже смерть должна приносить пользу Соединённому Королевству.

Красноречие полковника Уотсона объяснялась простой причиной — его полк не выполнил приказ и не прорвал русскую оборону, а профессор Аткинсон как нельзя лучше подходил на роль козла отпущения. Всегда можно сказать, что именно вынужденная помощь секретным артиллеристам отвлекла основные силы от выполнения поставленной задачи. Да так оно и есть на самом деле, чёрт побери! Разве профессор не обещал, что после работы его гаубиц от русских земляных укреплений ничего не останется? Обещал, но обманул!

— Не уходите от ответа, полковник! — нахмурился Аткинсон. — Лучше скажите, какие меры вы собираетесь предпринять для перемещения моих гаубиц на новые позиции? Уж не хотите ли вы сказать, что мы присланы к вам навечно? Дайте солдат, и они вручную дотолкают...

— Солдат? — перебил Уотсон? — У меня от полка осталось две с половиной роты, да и те еле живы. Идите к чёрту, любезный мистер Аткинсон!

Если профессор и собирался возмутиться, то сделать этого он не успел — глухо стукнувший в спину нож бросил его в объятия полковника.

— Что вы себе позволяете? — воскликнул не до конца разобравшийся в ситуации Уотсон. — Эй, мистер... я не интересуюсь итальянской любовью! Хотя... если вы настаиваете...

Урядник пнул связанного по рукам и ногам полковника, и с укором посмотрел на сержанта Черкасского:

— Торопливый ты человек, Матвей, аж до неприличности. Вот какого хрена тебе не швырялось ножом вот в этого борова, а? Его не жалко — в английской армии полковников больше, чем блох на бродячем барбоске, а единственного ценного... Да о чём теперь говорить.

— Не поднимай панику раньше времени, Василь Прокопьич.

— Ага, не поднимай, — покачал головой казак. — Кто теперь из этих самоваров стрелять будет, ты? Артиллеристов вы тоже порезали.

Черкасский обижено засопел. Никто не любит, когда ему указывают на ошибку, пусть даже сделанную в самых благих целях. Ну вот как было не взять англичан в ножи, если их беспечность сама просила об этом? Ни охраны, собственных часовых не выставили... приходи и режь сонных.

— А ты драгун упустил!

— Да какие из них драгуны без коней-то? Так, мундиры одни. И потом, как бы я двумя десятками с целой ротой справился? это по-нашему, считай, полуэскадрон выходит.

На самом деле вылазка получилась более чем удачной. Застигнутые врасплох британцы совсем не помышляли о сопротивлении, и были озабочены спасением собственных жизней, но никак не защитой от неожиданного нападения. Ну да, когда среди палаток взрываются гранаты и ракеты ручных ракетомётов, как-то не до подвигов. Страх и внезапность увеличивают количество противника многократно, и бегство кажется единственным разумным поступком. Уцелевшие после атаки солдаты думали точно таким же образом, и полковник Уотсон достался егерям единственной добычей. Не считая убитых, разумеется.

Вот как раз с ними вышла незадача — убили не тех, кого нужно, а тех, кто под горячую руку подвернулся. Орудия больше напоминали рабочее место алхимика и звездочёта, но никак не привычную артиллерию, и разобраться в хитром механизме смог бы разве что сам Кулибин. Но он-то в Петербурге, а не в тридцати верстах от Лондона! Печаль, мать её за ногу!

— Будем проводить научные изыскания! — твёрдо заявил сержант Черкасский. — Неужели не разберёмся? Я однажды швейную машину чинил, вот там была техника с механикой, а здесь...

— Поторопиться бы. Матвей Дмитриевич. Не ровён час сбежавшие драгуны подмогу приведут.

— Зачем нам подмога, Василь Прокопьич? — засмеялся сержант. — Мы и сами прекрасно справимся.

А в это же самое время генерал-майор Тучков замучил связистов и воздушных наблюдателей требованиями каждые десять минут докладывать о состоянии дел заградительного отряда лейтенанта Самохина.

— Фёдор Саввич хороший офицер, — заметил капитан Воробьицкий, раскуривая толстенную сигару. — Опыта ему немного не хватает, но это ведь наживное, не так ли?

— Согласен, — с недовольным видом кивнул генерал. — Но в данный момент все его превосходные качества являются одним огромным недостатком. Пока не сбит заградительный отряд, англичане ни за что не двинут против нас основные силы.

— А может они ждут ответного хода?

— В каком смысле?

— В самом прямом. Англичане нас атаковали в одном месте, и теперь ожидают, что мы пойдём на выручку погибающему Бобруйскому полку, чтобы в этот момент и ударить. Как вам такое предположение, Николай Андреевич?

— Хм... не лишено смысла. А что доносит разведка?

Воробьицкий фыркнул:

— Если верить показаниям пленных, то армией противника командует одновременно восемь генералов, причём каждый назначен лично принцем-регентом. Теперь сам чёрт не разберётся в их планах. Известно одно — генерального сражения они желают больше, чем мы, и скопили достаточно сил, чтобы быть уверенными в своей победе. Впрочем, расположение частей на вечер вчерашнего дня нанесены на карту, и с определённой долей уверенности можно сказать...

— Я это видел. Но пойдут ли англичане через болота? Там же артиллерия утонет.

— У короля много! Тем более, если бы хотели пройти через позиции Самохина, то бросили бы туда не какой-то жалкий полк с усилением, а...

Вежливый стук в дверь перебил речь начальника разведки дивизии. и появившийся лейтенант-связист с сияющей физиономией доложил:

— Ваше Высокопревосходительство, противник подвергнут артиллерийскому обстрелу и выходит из-под него в нашем направлении.

— По болоту?

— Так точно.

— А что за обстрел? Кто стреляет?

— Крупным калибром со стороны Бобруйского полка.

— Чертовщина.

— Она самая, Ваше Высокопревосходительство.

Документ 12

"Из речи премьер-министра Великобритании сэра Персиваля Спенсера в Парламенте.

Первый вопрос — русские и французы утверждают, будто британский народ потерял веру в победу. Они лгут! Я спрашиваю вас: верите ли вы вместе с Его Величеством и с нами в полную и окончательную победу британского народа? Я спрашиваю вас: намерены ли вы следовать за Его Величеством и Его Высочеством принцем-регентом в огонь и в воду к победе, и готовы ли вы взять на себя даже самое тяжёлое бремя?

Второе — в Петербурге говорят, будто британский народ устал воевать. Я спрашиваю вас: готовы ли вы следовать в бой и вести войну с фанатичной решимостью, несмотря ни на какие повороты судьбы до тех пор, пока победа не будет за нами?

Третье — русские газеты утверждают, будто у британского народа больше нет сил и желания принимать растущие требования правительства. Я спрашиваю вас: намерены ли вы отдать всё для победы?

Четвёртое — вся Европа утверждает, будто британский народ не одобряет принятые правительством меры по тотальной войне. Будто он хочет не тотальную войну, а капитуляцию. Я спрашиваю вас: хотите ли вы тотальную войну? Если потребуется, хотите ли вы боле тотальную и радикальную войну, чем вы вообще можете себе представить?

Пятое — русские утверждают, что англичане утратили веру в своего короля. Я спрашиваю вас: доверяете ли вы Его Величеству сильнее, крепче и непоколебимей, чем прежде? Готовы ли вы целиком и полностью следовать ему, куда бы он ни пошёл, и делать всё, что только потребуется для доведения войны до победного конца?

Шестое — я спрашиваю вас: готовы ли вы отныне отдавать все свои силы для обеспечения армии людьми и оружием, чтобы нанести азиатским ордам смертельный удар?

Седьмой вопрос — я спрашиваю вас: клянётесь ли вы торжественно перед армией, что отдадите ей всё, что только потребуется для победы?

Восьмое — я спрашиваю вас: хотите ли вы, в особенности женщины, чтобы правительство дало возможность женщинам защищать свой дом и своих детей с оружием в руках?

Девятое — я спрашиваю вас: одобряете ли вы, в случае необходимости, самые жестокие меры против небольшой кучки торговцев, делающих вид, будто сейчас не война, а мирное время, и использующих тяжёлое положение в корыстных целях? Согласны ли вы, что наносящие вред делу победы люди должны лишиться головы?

Десятый и последний вопрос — я спрашиваю вас: согласны ли вы, что во время войны все должны иметь равные права на равную ответственность? Что бремя следует разделить поровну между богатыми и бедными?

Я задал вопросы, и вы на них ответили мне и себе. Вы — лучшая часть британского народа, и ваши ответы — это ответы народа. Вы сказали нашим врагам то, что они должны были услышать, чтобы у них не было никаких иллюзий и ложных идей.

Сейчас мы тесно сплочены с народом. За нами самый могучий союзник на всей земле — сам народ, и он полон решимости следовать к победе, что бы ни случилось. Он готов нести самое тяжёлое бремя, лишь бы это привело к победе. Какая сила на земле сможет помешать нам достичь этой цели? Мы должны победить, и мы победим. Я сейчас стою перед вами не только как глава правительства, но и как представитель британского народа. Мы все — дети народа, сплочённые самым критическим моментом.

Мы торжественно клянёмся, что будем делать в нашей жизни всё, что только необходимо для достижения победы. Мы наполним наши сердца рвением и огнём — это то, что наш враг сделать не в состоянии. Никогда во время этой войны мы не позволим себе стать жертвой лживой жалости и лицемерной объективности, которые в истории человечества не раз губили самые великие государства. Когда началась война, мы обратили свой взор к народу и только к народу! То, что служит его борьбе за жизнь — хорошо, и это нужно поощрять.

С горячим сердцем и холодной головой мы преодолеем нелёгкие проблемы этой войны. Мы на пути к окончательной победе!"

Глава 13

Путешествовать в компании Шона Макгоуэна оказалось довольно удобно. Простодушный ирландец полностью взял на себя обеспечение неожиданного попутчика съестными припасами, что само по себе немаловажно, и если бы не обязательное употребление виски на завтрак, обед и ужин, то на жизнь можно было бы не жаловаться. Да, если бы не чёртов виски... Видимо его нужно пить с детства, чтобы находить в этом адском пойле не только особый вкус, но и извращённое удовольствие.

— Ты, Бонни, человек хороший, но к жизни совершенно не приспособленный! — подвыпивший ирландец становился чрезмерно словоохотливым, и начинал донимать французского императора занудливыми нравоучениями. — От своего полка ты отбился, оружие потерял, английский язык почти не знаешь. Прямо багдадский калиф, решивший переодеться и пойти в народ. А я, стало быть, твой визирь! Молчишь? Оно и правильно, молчи дальше.

По уговору с Шоном Наполеон изображал немого моряка, возвращающегося на свой корабль после излечения от тяжелейшей контузии. На неё, кстати, легко списывались любые странности в его поведении. У человека большой непорядок с головой, чего тут непонятного? Ирландец молчаливости француза не расстраивался, так как он нуждался скорее в собутыльнике и слушателе, а не в собеседнике, и собственные монологи его вполне устраивали.