Ведь не любовь к женщине, и тем более не страх смерти двигали теми, кто делал себе прививки неизлечимых болезней, исследовал радиоактивные материалы, бросался на амбразуры, запирался в мезонировые коробки звездолетов, чтобы долгие месяцы искать неведомо что вдали от дома и семьи.
Корень этих недостатков виделся Астанину в слабой осведомленности писателей об истинных проблемах космонавтики. И вообще, по его мнению, наилучшие результаты достигались, когда литературным даром обладал непосредственный участник событий. Примеры приходили на ум сами: Симонов в двадцатом веке, Тиррел в двадцать первом, Багреев в двадцать втором.
С большим удовольствием Ярослав пересмотрел видеокнигу Серджио Хораса "За последней орбитой". Несмотря на кое-какие чисто технические неточности, писатель мастерски отобразил растянувшиеся почти на все прошлое столетие попытки человечества вырваться из Солнечной системы. Это была подлинная драма идей: запуск термоядерных беспилотных зондов, совершенствование теорий многомерного мира, овладение силами гравитации, достижение субсветовой скорости на фотонных ракетах и наконец, создание гипердвигателя. Причем битва за звезды разворачивалась в бурную эпоху, когда кризис постиндустриальной цивилизации заставил Северо-Восточную Евразию вернуться к полузабытым идеям коммунизма.
При всей увлекательности двойственные чувства вызвал и политический триллер Джантара Батани "Расколотое небо", посвященный подготовке и подписанию в 2181 году Договора о Звездах. Если верить мемуарам участников, переговоры протекали спокойно, в деловой обстановке, без накала страстей, на которых акцентировал внимание писатель, а вмешательство спецслужб некоторых стран удалось пресечь на раннем этапе. Впрочем, Батани проявил объективность в оценке Договора, объявившего сферу радиусом 20 световых лет владениями всего Человечества и поделившего зону от 20 до 100 световых лет между ведущими космическими державами Земли. В тот период сотня светолет считалась невообразимой дистанцией, но в 2219-м пришлось принимать дополнительные протоколы, чтобы распределить на национальные сектора Космос в пределах до 500 световых лет от Солнца.
Несколько дней он выстукивал на дисплейном экранчике выдержанную в таком духе рецензию. Дело было незнакомое и непривычное, продвигалось медленно, но к моменту, когда "Радикал" добрался до окраинной планеты, Ярослав с неимоверным облегчением поставил последнюю точку.
Вечером накануне очередного фейерверка, закончив обход корабле, он спустился в кают-компанию. Здесь шла какая-то исключительно напряженная дискуссия. Терехов рассказывал, экспансивно жестикулируя:
— Они набросились на меня, как... как не знаю кто. Наверное, как гиены. Или как инквизиторы на еретика. Сначала этот спрашивает: "Для чего тратятся такие колоссальные средства на межзвездные полеты?" Я, естественно, начал пересказывать им букварь: дескать не такие уж большие средства на это тратятся, и вообще — новые ресурсы, пространство для жизни... А они мне: "Десятая доля усилий, загубленных в космосе, превратила бы Землю в райские кущи". Тогда я попытался объяснить уже посерьезнее, что запасы полезных ископаемых подходят к концу даже на Меркурии, с сельскохозяйственными угодьями тоже не все благополучно, что больше половины земной индустрии работает на импортируемом сырье. А они говорят: это все ерунда, ученые что-нибудь продумают — сумели же, это сказала их учительница, восстановить природу планеты...
На этом месте его прервали сразу четверо — едва ли не в один голос и почти одними словами:
— Природу удалось реставрировать только благодаря выносу промышленности в космос!
— Я так и ответил,— кивнул Терехов,— но, понимаете, мне все еще казалось, что меня разыгрывают — слишком уж дикую чушь они несли.
А потом я вдруг понял, что этих фанатиков совершенно не интересуют мои слова, они просто пропускали их мимо восприятия. Одна девица, например, выкрикнула: "Стал ли человек счастливее, достигнув звезд?" А другая заявила: мол, наука так и не смогла ответить на главные вопросы о смысле жизни и любви.
Аудитория снова зашумела, подбирая наиболее убийственные характеристики далеким оппонентам. Астрофизик замахал руками, призывал аудиторию к тишине.
— Вы еще главного не слышали. Один из них брякнул: "Прогресс науки и техники делает людей гораздо несчастнее, поскольку усложняет само представление о счастии. В пещерные времена все было проще: убил динозавра, нажрался и счастлив!"
Насколько успел разобраться Ярослав, дело было так. Свой межполетный отпуск Терехов проводил в родном городке, зашел в ту школу, которую закончил лет шесть назад и попал на диспут о судьбах человечества, тон которого задавала банда малолетних неолуддитов. Астанину тоже приходилось встречаться с подобными людьми — несчастными существами, чьё сознание не успевало перестроиться в соответствии с реалиями бурной и стремительной современности. Вероятно, молодой космонавт сделался для них зримым воплощением всех личных неувязок.
— И чем все кончилось? — осведомился Вартанян.
— Ничем. Все остались при своих точках зрения. Но я сказал под занавес: "Если вам так не нравится цивилизация, у вас всегда есть возможность от нее отказаться. На Земле сейчас появилось достаточно уголков дикой природы — скройтесь там, живите в милых вашим сердцам пещерах, ходите в шкурах, ловите рыбу, собирайте ягоды, насаждайте матриархат... Если, конечно, выдержите.
— Хорошо сказал,— одобрил Миллерс.— Сильно они на тебя обиделись?
— По-моему, очень сильно. К тому же наверняка уверены, что я не оценил высоту их высоких порывов и не разобрался в нюансах утонченных натур.
— Надо было им сказать...— начал кто-то из молодых.
Как часто случалось с ним в последнее время, Астанин быстро утратил интерес к общей беседе, пересел к телеиллюминатору и принялся почти бессознательно подкручивать рукоятки управления внешней камерой. Изображение сдвинулось, приблизилось — теперь на экране сияли оба соседних рукава Млечного Пути. Он мысленно прочертил пунктирный треугольник...
— Красота,— раздался за спиной голос Толика Ляпунова,— махнуть бы туда. А, командир?
Несколько раздосадованный тем, что его отвлекли, Ярослав искоса посмотрел на третьего пилота и неопределенно дернул плечами. Махнуть туда было бы, конечно, неплохо, но в свете недавно открывшихся фактов осуществимость такого маршрута выглядела несколько проблематично. Похоже, что Человечество наткнулось на очередной барьер, торопливо воздвигнутый злокозненной Природой. Сколько их уже было: звуковой, световой, вакуумный. Наконец, этот — гравитационный, о коем знают только они с Бахрамом, да двое астрофизиков, помалкивающие сейчас на соседнем диванчике.
В отсеке вновь завелся бесконечный (начался столетие назад, а завершится не раньше конца света) обмен мнениями о перспективах космонавтики. Говорили, что звездоплавание приближается к некоторому "возрастному" рубежу: слишком долго, мол, не делалось качественно-новых открытий и предстоят, видимо, какие-то интересные дела уже в обозримом будущем. Мысль была не слишком оригинальная, на очередной рывок надеялись очень многие, включая Астанина, поэтому он тоже высказался в том смысле, что единственным принципиально новым открытием может быть лишь контакт с внеземными цивилизациями. Вартанян довольно бодро возразил ему: дескать, ближайшее время должно принести разгадку одной из величайших тайн Природы — механизма зарождения жизни. Его слова вызвали легкое недоумение: всем (точнее всем неспециалистам) казалось, что никакой загадки здесь давно уже нет и что жизнь может возникать в любом месте и приспосабливаться к любым условиям. И тут начгруппы произнес фразу, мгновенно избавившую Астанина от наметившихся признаков сонливости.
— По всей вероятности,— сказал Степан Сергеевич,— эта научно-популярная теория не совсем верна. Сегодня мы можем со всей ответственностью утверждать что предбиологическую эволюцию ускоряют такие системы, как эта,— и он вытянул руку к экрану, показывавшему Каппу-4.
Слова эти особого фурора не вызвали, почти все просто не обратили на них внимания, но Ярослав сразу насторожился. Слишком часто размышлял он над вопросом о предназначении Каппы, и слишком хорошо сказанное Вартаняном укладывалось в его концепцию. Поэтому незадолго до отбоя (в 22.00 на борту вырубалось дневное освещение) он попросил руководителя научной группы зайти в рубку для делового разговора.
Возможно, ему не стоило пороть такую горячку, и удобнее было бы отложить выяснение обстоятельств до утра, чтобы обсудить все на свежую голову. Однако Ярослав имел основания торопиться, догадываясь, что прямым курсом в его руки приплывает столь необходимое для их гипотезы решающее доказательство.
Вахтенному он разрешил "отлучиться на часок". В ближнем космосе царило спокойствие, как быстро определил командир, скользнув взглядом по приборным панелям. Да и не могло ничего случиться в этом уголке Вселенной, где крутится без устали лучевая метла такой силы.
Откупорив предусмотрительно захваченную по дороге из буфета бутылочку минералки и отхлебнув прямо из горлышка (за орбитой Юпитера он непроизвольно переставал соблюдать некоторые тонкости этикета), Ярослав сразу перешел к сути:
— Что вы имели в виду, говоря про особую роль звездных систем такого типа?
— В смысле биогенеза? — переспросил Вартанян.
Астанин кивнул и сделал еще один хороший глоток. После короткой паузы на них с Бахрамом обрушилась сногсшибательная теория, имеющая более чем двухвековую предысторию: недаром говорится, что новое — это хорошо забытое старое. Давным-давно, в конце ХХ столетия, радиоастрономы обнаружили в спектрах космического газа характерные линии органических соединений. Перечень веществ, найденных в газопылевых облаках, с годами стал неимоверно обширным.
К сожалению, большая часть названий, вроде порфиринов, ацетаминов, алифатических, рацемических и карбоксильных кислот, была для обоих звездолетчиков темным лесом. В памяти Астанина непроизвольно всплыл разговор, имевший место много лет назад на другой планете и в другом звездолете, когда один солидный планетолог спросил у не менее солидного биохимика: "Для чего вы понапридумывали столько мудреных терминов?" — а его собеседник в неожиданном приступе откровенности признался: "Чтобы никто не догадался, какой ерундой мы занимаемся!.."
Шутки шутками, но открытие было в самом деле совершенно неожиданным, ибо до той поры даже самые отпетые фантасты полагали жизнь несовместимой с экстремальностью параметров межзвездной среды. Были поставлены эксперименты, результат которых оказался не менее ошеломляющим: сложные органические молекулы рождаются при жесточайшей ультрафиолетовой и протонной бомбардировке смеси аммиака, метана и воды при температурах, близких к абсолютному нулю.
Постепенно сложилась теория, провозгласившая истинной купелью жизни именно межзвездный газ, пронизываемый смертоносными излучениями. Астанин даже припомнил, что еще в студенчестве слышал об этой модификации панспермии, наряду с десятком других, столь же экзотичных и непризнанных теорий.
— ...И теперь можно уверенно сказать, что гипотеза о зарождении жизни в газопылевых облаках подтверждена экспериментально,— с воодушевлением изрекал Вартанян.— Решающее доказательство получено здесь, у Каппы-четыре. После удара "огненного клинка" по третьей планете в ее газовом шлейфе появились нуклеотиды и протопептиды...
Увлеченный парень, подумал Ярослав, и вроде эрудированный. Да и на Вулкане мыслил достаточно смело. Посмотрим, как он примет мою бомбу — интересно же выяснить действие такого рода предположения на более-менее подготовленных людей.
Он посмотрел на Бахрама, и тот понимающе подмигнул
— Скажите,— командир прервал научника на полуслове,— считаете ли вы возможным, что звездная система Каппы-четвертой Эридана является искусственным сооружением, предназначенным для форсирования биогенеза в этом секторе Галактики?
Его собеседник не сразу понял смысл сказанного, а когда понял, осведомился без заметных признаков удивления:
— У вас есть серьезные основания так думать? А то, знаете ли, влияние сверхцивилизаций — удобный способ истолкования всего непонятного.
Доказательства у Астанина имелись, и он изложил их со всеми подробностями. Пару месяцев назад он демонстрировал младшему сыну новейшую версию Атласа Галактики. Веник, естественно, дотошно выяснял что запечатлено на каждой картинке, так что это занятие осточертело Астанину очень скоро. Больше всего хотелось ему поскорее добраться до последней секции огромного набора видеофайлов.
Так продолжалось до тех пор, пока перед его взором не предстало синтезированное на компьютере (фотографий того участка пока не имелось) изображение ближайшей к Солнцу окраины Млечного Пути. Вяло отвечая на бесчисленные, но однообразные вопросы любознательного ребенка, Астанин-старший бездумно скользил взглядом по трехмерному изображению. Он почти ничего не знал об этом секторе, не посещавшемся до сих пор земными звездолетами. Одно обстоятельство показалось ему забавным: три, сравнительно близких спиральных рукава были как бы соединены цепочками пульсаров.
— Включи, пожалуйста, эту схему,— попросил он Омарова и, когда появилась нужная голограмма, начал показывать: — Вот это — Третий Рукав Галактики, в котором Солнечная Система и все прочие звезды, до которых успели добраться люди. А это соседние — Второй и Четвертый, их называют еще "рукав Персея" и "рукав Ориона". Красные пунктиры — те самые пульсарные перемычки.
Внимательно осмотрев объемное изображение, начгруппы кивнул головой, как бы принимая на веру все сказанное.
— Очень интересно,— заметил он,— но это наверняка не все. Что же было потом.
— Потом? Сын заставил меня раскрыть следующее изображение, и мы увидели очень красивую цветную картинку противоположного края Галактики. Там была та же картина — Шестая и Седьмая спиральные ветви, связанные узкими полосками светящейся материи.
Вечером того же дня Астанин, оставив детей на попечение дедушек и бабушек, зашел в соседний небоскреб и позвонил в дверь квартиры Серова. Павел Андреевич, который, к счастью, был на Земле, выслушал его с большим вниманием, после чего произнес довольно тихо, как будто думал вслух:
— И ветви тоже?
Потом Генеральный Инспектор пояснил, что похожие образования соединяют галактики и группы галактик, но про перемычки в спиральных рукавах он слышит впервые.
Так завертелось колесо. Комиссар позвонил на Лунную обсерваторию, и на подозрительные сектора нацелили Большой Гравископ. Полученные снимки обсуждали на расширенном совете министерства и в соответствующей секции Академии Космических Наук, а тем временем Ярослав уговорил Шуруева послать "Радикал" на Каппу-4 Эридана, которая располагалась поблизости от интересующего их района.
— Ничего особенного мы от этой звезды не ждали,— признался Астанин.— Я собирался, высадив вашу группу на безопасной планете, сразу же отправиться к пульсарной перемычке. Однако, прибыв на место, понял, что дела обстоят не так-то просто. На первой орбите сидят три тела с катастрофически различными массами! — Он понял, что его слова не произвели впечатления на биохимика, и пояснил: — Такая система не может быть устойчивой, время ее жизни не превышает двух миллионов земных лет, к тому же совершенно невероятно, чтобы она смогла образоваться естественным путем. Поняв это, мы окончательно убедились, что находимся в зоне астроинженерной деятельности разумных существ или, точнее говоря, в зоне деятельности сверхцивилизации. Тем более, что относительно недалеко отсюда расположен такой странный объект, как Нателла. Кстати, и там тоже в центре системы — черная дыра... Однако, чтобы доказать искусственное происхождение Каппы и пульсарных перемычек, требовалось понять, для чего кому-то понадобилось их строить. На этот вопрос нам также удалось ответить — с вашей помощью.
