Время выбора

— Ладно, ладно, не сердись, — прервал гневную отповедь волхва Владимир, подливая ему меда в чашу, — я же не в насмешку, просто интересно. Понятное дело, что на прожитье деньги нужны, а о каких еще тратах ты помянул?

— Много разных. О князе Мешко мы все знали, не бесплатно же! Так же и об Оттоне, Олафе, Василии, о том, что в степи делается, на все серебро нужно. Пергамент, свитки переписывать для учеников, стоит не малого, и нужно его много. Любомудрам нашим, ученым по твоему, тоже для работы много чего нужно. Помогаем иногда, тем, кто в беду попал. Говорю же, много разных трат, на все и не хватает иногда.

— Так вот, значит. И кто же решает, куда и сколько?

— В княжествах все решают старшие волхвы, их достаточно, что бы выбрать кому и чем заниматься, а нам что нужно для общих дел присылают. Да и сами мы не бездельничаем. Скажи мне, ну зачем тебе все это знать? Мы к князьям в дела не лезем, опять же кроме меня, что им нужно исполняем со всем тщанием, и князья в наши волховские заботы не вникают. А ты все, интересно мне, интересно!

— Да как же, не интересно! Деньги-то выходят не малые, и князю не подотчетные гуляют неведомо где.

— Владимир, ты этого больше никому не говори. Это серебро не гуляет неведомо где, оно у волхвов. И князьям его касаться не след! Повторяю, если бы не Божья воля для меня тебе помогать, я тебе этого и не сказал бы.

— Не горячись, Елец, и в мыслях не было на это посягать, о другом я думаю. Только давай сперва, все-таки, закончим. Ты говорил, что у вас не как у христиан, а получается вроде и похоже, только что Патриарха нет, а в остальном такая же иерархия.

-Вот именно, что только похоже. Верховный волхв , старший волхв не чин, а мера дара, данного Богами. Верховный он не потому, что всем верховодит, а потому, что знает и умеет то, что другим не дано. У всех нас талант одинаковой силы, и у старших тоже, и у всех остальных.

— И много сейчас на Руси таких, как ты?

— Немного, четырнадцать, старших более двух сотен, сколько остальных, уже говорил, что не знаю.

— Понятно. И кто же денежные дела ведет? Всякое разное собрать, пусть и сами несут, в серебро обратить, это же сколько хлопот! Так и волховать времени не останется.

— Этим те занимаются, у кого искра Божья совсем малая. Зато у них способности большие ко всяким житейским хитростям. Они-то и казначеи у нас, и купцы, и хозяйства всякого управители. Любомудры, о которых я говорил, тоже из них. И Бажан твой, по видимости, только талант его в детстве не углядели, вот он и заглох совсем, а способности к любомудрию остались

— Хорошо все у тебя выходит, — съязвил Владимир, — Прямо благодать полная. И никто не ворует корысть свою ублажая, а все только об общем благе пекутся!

-Так ведь не обманешь никого, мы же не только у других, и у своих лжу чуем. А случись такое, отринем преступившего, и куда он потом пойдет? Одному-то, ой как тяжко придется, да и от дурной славы не убежит. Кто такому волхву поверит?

— А, небось, и воинов своих держите? Имущество такое большой ведь соблазн.

— Держим, но не много. Место, где казна хранится оберегать, если чего ценного везем, обозы там, или ладьи в пути. Но на волхвов, я уж и не упомню, когда нападали. Уважают нас, да и опасаются, по правде говоря.

— И что, это все?

— Да все, вроде. Могу еще в подробностях рассказать какие волхвы, что делать умеют.

— Это в другой раз, сейчас я не о том. Слушаю вот тебя, и прямо сердце радуется, все у вас, как в Светлом Ирии, тишь и гладь, и Божья благодать. Сколько живу, а ни разу не встречал, что б так было, обязательно гниль какая-то заведется. Поглядишь, вроде, яблочко здоровое, румяное, а изнутри червячок точит его помаленьку. Богов-то у нас много, неужто никакие жрецы одеяло на себя не тащат? Или вот, вас Верховных четырнадцать, и что, никому не захотелось самым главным надо всеми встать?

— Не хотел тебе об этом говорить, потому что не твоя эта забота в наши дела вникать. Не любим мы сор из избы выносить.

— Запомни Елец, — резко оборвал его Владимир, — И другим накажи, что бы знали. Что в княжествах мне подвластных происходит, неважно где, и у кого, все моя забота. И не смей больше что-либо от меня скрывать. Не из самодурства это говорю. Мне выпало решать, что и как делать, и что бы решать правильно, должен я знать решительно обо всем. Если в цепи одно звено слабое, вся цепь ненадежна, а ваши дела и с боярскими, и с воинскими, и с купеческими делами смыкаются. Еще и виды на вас большие имею. Ну так рассказывай, про заморочки жреческие.

Волхв тяжко вздохнул, налил в чашу вина, но пить не стал и вновь поставил ее на стол.

— Все началось с того, как бабушка твоя, княгиня Ольга, из Константинополя крещеная вернулась и проповедников христианских с собой привезла. До того, как говорили мне, волховали мы, обряды проводили, жертвы приносили, тому богу, до которого нужда была. Бывали, конечно, и распри, как же без них, но всегда как-то договаривались. А тут, стали мы христианским проповедникам в диспутах проигрывать. Учим-то мы людей одному и тому же, что мир божественной сущностью создан, что все в нем происходит по божьей воле, и что жить надо по правде, нести людям добро, а не зло. Заповеди, к примеру, библейские нам испокон века известны.

Но у них все ясно. Кто мир сотворил, почему в нем зло есть, почему человеку должно поступать так, а не иначе, и какое воздаяние или какая кара его в конце жизни ждет. А у нас все в кучу свалено, и так вот, как они, все просто объяснить не получается. Тогда и стали думать, как нашу веру в порядок привести, что бы с христианами на равных спорить. И дело, как бы, хорошее замыслили, а все наперекосяк пошло. С самого начала договориться не смогли, какой у нас Бог главный. Кто считает Сварог, кто Перун, кто Велес. Чуть до раскола дело не дошло.

— То есть спорят, какой жрец казной ведать будет, усмехнулся Владимир, — так же на самом деле? А за кого ты стоишь?

— Я как раз ни за кого не стою. Казна, дело важное, кто спорит, но на мои дела ее всегда в достатке будет. Другое тут, понятно мне было, что все равно не дадут нам жить христиане старым укладом, или мусульмане с другой стороны навалятся. Потому и решился на то волховство великое, что тебя сюда призвало, что выхода другого не видел.

— Ну а не вышло бы у тебя? Все равно пришлось бы тебе кому-то предпочтение отдать. И тот, я думаю, сразу много сильнее других мог стать.

— Пришлось бы, что поделаешь. Тогда бы сразу все решилось. Потому что трое нас, я, Зорец, и еще один, ты его не знаешь, он в Тмутаракани сейчас. Но теперь, не важно это. Все Верховные знали, что я задумал и ждали, что из моей затеи выйдет. И раз Боги нас не оставили, решили тебе помогать, кроме двоих, правда. Те сильно за старое цепляются. Если сможешь сделать, как ты хочешь, все само собой и решится. Окрестишь Русь, мы дальше Богу и людям служить будем, а что наши Боги по другому называться станут, так я уже говорил, не в том суть.

— Так все равно же придется главного выбирать.

— Это же не завтра будет. Лет через пять один молодой волхв в полную силу войдет, его и решили выбрать. Такое дело молодому нужно начинать, что бы успеть его хотя бы до половины довести.

Владимир встал, в задумчивости прошелся по горнице, подошел к окну и, не оборачиваясь, спросил:

— Двое, стало быть, несогласные? Скверно. А что думаешь, про старших?

— Сколько знаю, там также. Большинство понимают, что времена быстро меняются, и нам меняться нужно, умные же люди. Но и такие, что от старины оторваться не могут, есть. В основном, правда, из тех, кто постарше.

— Даа, пять лет, — проговорил князь, все так же глядя в окно, — Через пять лет, Елец, среди Верховных и старших несогласных быть не должно. И сделать, что бы так было, придется тебе.

— Что значит, мне сделать? Как ты это себе представляешь?

— Так и представляю, что если хотя бы один Верховный и десяток старших вместе поперек наших дел встанут, да других за собой поведут, Русь долго потом кровавой юшкой умываться будет, — он повернулся к волхву, — Так что, кто не с нами, тот против нас, а если враг не сдается, то его уничтожают. И по-другому никогда не бывает. Не спорь сейчас со мной, есть еще время подумать. Может за пять лет все само собой рассосется.

Такой вот разговор был у них однажды. Больше об этом не говорили, но и забыть сказанное оба не могли.

Сегодня же, закончив трапезу, Владимир озадачил волхва неожиданным вопросом,

— Что ты мне можешь сказать, друг мой, о здоровье моей матушки?

Удивившись, и несколько встревожившись, Елец ответил неуверенно,

— Я, в основном, не целитель, да и не задумывался над этим, но по виду все у нее в порядке. А разве она жалуется на что-то? Я с ней разговаривал намедни, она мне ничего про здоровье не говорила. Если есть что неладное, можно Ярилу позвать, он в целительстве у нас первый, все как есть скажет.

-Нет, нет, я не об этом. Давно еще Добрыня мне рассказывал, что у отца был ближний гридень по имени Тур. И что ходили тогда слухи, что княгиня Ольга не потому матушку мою из Киева изгнала, что она меня от отца понесла, а за некие ее с этим Туром отношения. Дело обычное, о тех к то к князьям близок всегда судачат. А здесь все-таки ключница княгинина, милостивица, и вдруг опала, странно, если по другому было бы. Ну, это я к слову. Так вот, Тур этот с отцом в Болгарию не пошел, и в дружине Ярополка его не было. Ушел он тогда вообще из Киева, а куда неведомо. Ты бы разузнал, не появлялся ли он здесь вновь в последнее время. Мыслится мне, что слухи те неспроста тогда гуляли, и была у них с матушкой любовь тайная. Так что, если Тур вновь сейчас в Киеве обретается, то возможно, что и до сего дня она не забылась.

Слушая князя, Елец раза два приложился к чаше, размышляя, как бы ему половчее уклониться от необходимости вмешиваться в дела княжеской семьи, к чему, как выходило, Владимир и ведет весь этот разговор. Иначе к чему бы тому, от здоровья матушки переходить к Туру, родом из Малина, про которого волхву было известно, что тот уже полгода, как вернулся в Киев. Известно именно по тому, что он часто встречается с Малушей. И ничего не придумав решил напрямую оказаться, не мудрствуя сверх меры.

— В Киеве Тур, и с матушкой твоей видится часто, но если ты им мешать хочешь, то я в этом не участник. Первое, что ничего дурного в том не вижу, а второе, не хочу, что бы вы с княгиней потом меня с двух сторон били.

Глядя на возмущенного волхва, князь рассмеялся и стал его успокаивать:

— Совсем ты в своем Тихом домике о людях плохо думать стал. Почему бы это мне матушкиному счастью мешать, если он его нашла? И так у нее жизнь молоком и медом не текла, мне ли ее пенять за что-либо? Я, как раз, наоборот думал. А коли, известно, что, и Тур в Киев вернулся, и с княгиней они видятся, так может тебе с ней и Туром об этом и поговорить? Что, мол, ведомо мне пор них, что о счастье матушкином радею, и, стало быть, милое дело, что бы честным пирком, да за свадебку. Я и сам бы мог, но как-то неловко, вроде молод я еще о таком матери советовать. А заодно и поглядишь, могут ли у них еще дети быть.

— Это ты прав, тебе невместно. Только и мне с ней о том говорить не с руки. Совсем ты, князь, своей головой думать не хочешь, обо всем должен Елец заботиться. Сам же Добрыню поминал, Как ты полагаешь, кто лучше брата в таком деле может быть? Завтра притащу сюда его, и все обговорим. Он, кстати, и Тура этого хорошо знает. С ним может и Ярило пойти. Он, пока Добрыня речи вести будет, все и рассмотрит. Только не пойму я, зачем тебе сейчас это знать нужно.

— Я же говорил тебе, что мне до всего дело есть, а уж до этого и тем более. Случись такое, что дети у них пойдут, так тож мои братья и сестры будут, мне потом их судьбу устраивать.

— Кто же с этим спорит? Я к тому, что не завтра это случится, торопиться, как бы, и незачем. Лучше уж Добрыня пусть один идет, а Ярило как-нибудь в другой раз здоровьем княгини при встрече озаботится.

— Можно и в другой, просто привык я не откладывать на завтра, то, что можно сделать сегодня.

— Эка в твоем времени научились складно говорить, — Зорец помолчал немного и вдруг заговорил совсем о другом, — Будут у тебя братья-сестры, не будут, это все вилами на воде писано, хотя твоя забота об этом понятна, важнее другое, когда у тебя сыновья-дочери будут. Негоже князю без наследников быть. По всему выходит, что жениться тебе пора.

Теперь уже Владимир помолчал прежде чем ответить.

— Думал я об этом, и думал много. Женится сейчас по нашему покону, хотя бы и на Рогнеде, можно, а что потом, после крещения с ней делать? Тогда мне для чести Руси можно будет жену из императорского дома сватать. Сестру Василия вряд ли получится, хотя и попытаться можно, а одну из племянниц вполне. Или у Оттона сестру в жены взять, хотя она немного и старовата для меня. А у христиан, сам знаешь, многоженство не положено, да и сам я с этим согласен.

— Ну, так и что, по христианским законам ты не женатый будешь. Никакой заботы ни для кого, с кем ты до крещения в грехе жил. А Рогнеду оставишь, и кого другого ей найдешь. Княжне, хоть и мужем оставленной, хорошую пару всегда подобрать можно.

— Одну оставишь, а потом скажут, что десять бросил, всех девок в Киеве и Новгороде перепортил и еще гарем из пятисот наложниц держал. Внукам стыдно людям будет в лицо смотреть, — говоря это князь, как-то хитро улыбнулся, — Ладно, это все шутки, а если серьезно, давай еще год-другой с этим подождем. Для тела мне холопок охоту к тому имеющую хватает, да и родня их почему-то не против. За это время, будем надеяться, со мной ничего не случится, а там и о наследниках подумаем. Кстати о холопках, пора мне уже, так что заканчиваем. Завтра обязательно Добрыню приводи.

Глава 14

Часто так бывает в жизни. К чему-то стремишься, что-то для этого делаешь не жалея сил, и, наконец, вот она, желанная цель. Журавль, что еще вчера парил в небесах, у тебя в руках, радуйся! Ан нет, не получается, как-то опускаются руки, все уже сделанное кажется никчемным, и до отвращения не хочется начинать что-то новое. Называется это простым словом хандра, и случается от того, что, как бы ни был крепок человек, все же силы его не беспредельны. Это как если струну на гуслях тянуть все время, она обязательно лопнет, в чем беды особой и нет. Поставь новую, и они заиграют еще краше. Но на все нужно время. Так же и человеку нужно переждать, пока внутри у него успокоится, и новая струна на место встанет. Поэтому у властителей в таком почете охота. Напряжение в схватке с могучим зверем, честная над ним победа, и после этого заслуженный пир с друзьями до основания перетряхивают человека и напрочь выбивают из головы дурные мысли.

Вот и решил Добрыня развеять охотой дурное настроение племянника. Благо зверья в лесах под Киевом хватало, и посланный заранее ловчий вывел охотников на лежку матерого секача. Спущенные собаки подняли его и пустились вдогон. Когда обе поравнялись с кабаном, то без всяких колебаний, без всякого "шерсть дыбом" с глухим ударом хлопнули они в голову завизжавшей свиньи — одна в нижнюю челюсть справа, другая спереди в "пятак". С громким ревом, кроткими, резкими ударами кабан пытался стряхнуть с себя собак. Когда это не дало пользы, он просто рванул вперед, благодаря чему передняя собака попала под него и была полностью оторвана. Какое-то время она оставался лежать, но после нескольких попыток поднялась, и без всяких колебаний, черная от грязи, помчалась следом за кабаном, который с ее подругой на щеке ушел еще не слишком далеко. На этот раз она вцепилась в левую щеку, широко расставила передние ноги, пригнулась и, почти повиснув, сделалась тяжелой; такой же, как висящая справа. Собаки так сильно мешали кабану, что ему удалось пройти еще только несколько метров. Секач искусно пытался сбросить собак, притираясь к стволам деревьев, но это ему, однако, не удалось. Суматоха борьбы сопровождалась похрюкиванием, повизгиванием и трубными звуками вепря, к которым примешивалось еще урчание собак. Наконец, кабан остановился. Три охотника уже стояли с мечами наготове. Владимир стремительно приблизился к кабану, потом прыгнул на его покатую спину, не обращая внимания на собак, прижал колени к пояснице, ухватился левой рукой за длинную щетину на затылке, наклонился глубоко вниз и вонзил короткий меч правой стороны. В момент прокалывания зверь еще немного продвинулся вперед, так что лезвие проникло слишком высоко и слишком косо. Теперь князь со всей силы надавил на рукоятку, потом выдернул клинок назад и соскочил со спины зверя. Спустя несколько секунд, кабан рухнул.