Новатерра-2. Часть 1. Целитель

— ...итания...

— Что?! — гетман, вздрогнув, обернулся.

Буквально в шаге за его спиной переминалась с ноги на ногу Алёнка, успевшая сменить вторую половину камуфляжа — нижнюю — на шортики из синего затёртого коттона, не менее скупые на материал, чем 'маечка'. Ни покрывала, ни ньюфаундленда, ни Алины рядом не было, а девушка, как показалось гетману — верно показалось! — долго уже что-то бормочет, потупив глаза. Сколько же он так простоял, пронаблюдал, продумал?! 'Я был, я мыслил, я прошел как дым'...

— Прости, малыш, я не расслышал, задумался. Что ты сказала?

— Я говорю, солнце палит, и продукты питания могут пропасть.

— Пропасть не могут, если внимательно следить за Ниной Юрьевной, Сергеем Валентиновичем и Дэном Александровичем. Могут испортиться... И что ты предлагаешь?

— Это не я, а Серёжа. Он предлагает перекусить.

— На носу буксира есть лебёдка со стальным тросом, взял бы да перекусил его, — без настроения проворчал 'мыслитель'.

Почему проворчал? Кто знает? Может, башку напекло, а может, искренне обеспокоился незавидной судьбою продуктов питания...

Меж тем Алёнка замолчала, покраснела, как-то съёжилась. Бездонные глаза её глядели виновато и чуть-чуть испуганно.

— Ты чего, малыш?!

— Не хочешь говорить серьёзно? Обиделся?

— Я?! — гетман искренне недоумевал. — На что это?

С самого детства он считался человеком Настроения, однако не Обиды. Мог оскорбиться, беспричинно разозлиться, даже нахамить, испортив Оное себе и людям, но никогда не помнил зла и не старался отомстить. Наоборот, когда 'перегорал', был склонен многое прощать. Прощал даже тому и то, кому и что прощать не следовало бы ни за какие пироги. А уж Алине-то с Алёнкой!..

— Итак, на что же?

— Ну... я не знаю... мы с ма подтрунивали над тобой...

— Ах, вот оно что! Насчёт 'поплыли'?

— Да, — тихо произнесла Алёнка.

— Малыш! — он потянул девушку за руку, прижал к груди, закрыл глаза, безумно наслаждаясь её близостью, и шепотом проговорил. — Милая ты моя девочка! Ты очень эмоциональный человек, моя хорошая, но я в который уже раз прошу тебя — не принимай близко к сердцу наши с Алиной своеобразные отношения. Да мы уже двенадцать лет, как ты говоришь, подтруниваем друг над другом каждый Божий день и час! Наверное, потому и живём душа в душу — нам интересно вместе. И никогда, заметь, ещё не ссорились. Ни разу!

— Но ведь из-за нас другие тоже посмеялись над тобой.

— Ну и что?! Я тебе, дружище, скажу сейчас очень серьёзные и от начала до конца правдивые слова...

Слегка расслабившаяся Алёнка снова напряглась, а гетман продолжал, нахмурив брови.

— Вчера мы совершили небольшую увлекательную экскурсию на вертолёте. Сегодня же, семнадцатого августа, выступили в дальний боевой поход. Не хочу тебя пугать, но, поверь старому солдату, он будет трудным и опасным. Я даже не знаю, то ли мы сейчас идём землями друзей, то ли нейтральными пределами, то ли по территории врага. Как бы то ни было, чужого равнодушия и враждебности нам в пути не миновать.

— Но ведь с нами Господь, па! Вчера опять прилетал Лебедь, сказал, что ты говорил с Ним, Лебедь слышал.

— Болтун твой Лебедь!.. В любом случае, девочка, когда идёт война, Господь обычно на стороне не столько правого, сколько сильного. И мы должны быть сильными, потому что не имеем права проиграть это сражение и, соответственно, не смеем выходить на битву, полагаясь лишь на Бога. Однако быть всё время сильным очень трудно. Радостей дальше будет мало, намного больше — страха, настороженности, напряжения, усталости, а то и слёз отчаяния. Но пребывать в постоянно угнетённом психическом состоянии нельзя, в критический момент может наступить полная апатия, абсолютное безразличие и к собственной судьбе, и к судьбе того, кого или что ты защищаешь. Нужна релаксация — расслабляющая передышка, снятие внутреннего напряжения. Для этого используется много средств — секс, выпивка, массаж, парная баня, драка на кулаках, йога, разговоры по душам, чтение писем от любимых девушек, конспектирование первоисточников марксизма-ленинизма...

— Кого первоисточников?!

— Маркси... Ай, не обращай внимания!

— Понты?

'Эх, милая моя, — подумал гетман, — за одно это слово применительно к первоисточникам марксизма-ленинизма не так уж много десятков лет назад тебе были бы обеспечены такие неприятности, что... ладно, как-нибудь потом!'

— Понты... Так вот, одним из лучших релаксационных средств является обычный смех. Пусть наши люди посмеются про запас, один Бог знает, когда им ещё придётся это делать.

— Даже над тобой?!

— Великим Гетманом, да? — иронично усмехнулся он. — Гетман, девочка, это моя работа, а в остальном я — такой же человек, как и все остальные. Смеяться надо мной не воспрещено, наоборот, порой даже полезно. Категорически запрещено не выполнять мои приказы и распоряжения. Между прочим, по законам Новороссии, которые ты читала, когда принимала наше гражданство, в боевой обстановке за это полагается расстрел на месте.

— Но это ведь жестоко, па!

— Это необходимо! Если один не выполнит моего приказа, в нашей обороне может образоваться брешь, и тогда погибнут все. Такова суровая правда жизни, в которой нет места... ну, скажем, сентиментальности, если ты знаешь, что это такое.

— Я знаю, па, ты не подумай!.. А вот скажи, вдруг ты отдашь неправильный приказ, что тогда?

— Тогда расстреляют меня. Но — потом. Когда выполнят этот приказ... Солнышко, меня за двенадцать лет уже дважды избирали гетманом на Большом казачьем круге Новороссии все наши труженики и солдаты. Причём оба раза — единогласно. Значит, люди верят, что я отдаю только правильные приказы. Пока... Что-то мы с тобой увлеклись и влезли в очень не смешные дебри. Короче говоря, всё нормально, милая, и даже не вспоминай о том дурацком разговоре на барже полчаса назад...

— Четыре часа.

— Что-что?!

— Это было четыре часа назад, па.

Вот это — ничего себе! Полюбовался бережком...

— Хм... ладно! Что там у нас по времени? 15.25, однако! Ладно, пойдём-ка уничтожать скоропортящиеся продукты питания.

— Пойдём! — воскликнула Алёнка.

И они пошли.

Впереди — девушка вприпрыжку, увлекая его за руку.

За нею — он, Великий Гетман и Отец народов, Зла не Помнящий.

Раздумывая, как это он незаметно просадил такую уйму времени и даже не заметил.

О том, что слишком уж увлёкся праздным созерцанием...

Что позабыл о гетманских обязанностях...

Что позабыл кое о чём ещё...

Что, если обойтись без недомолвок, напрочь позабыл о путах, стягивающих лодыжки...

Что шлёпнуться хотел картинно, а не так вот...

— Ой, Боже, па, прости, пожалуйста! Ой, я совсем забыла! Ой, ты не ушибся?! Ой, вставай!..

Гетман поднялся. Гетман не ушибся. Гетман сгруппировался при падении. Гетман ведь был десантником! Гетман, смеясь, разрезал бечеву. Гетман простил. Простил по той простой причине, что не помнил зла... Да разве ж это было зло?! Понты корявые!

В носовой части баржи, перед самым баком, разложен был походный стол — опять на ящиках с боеприпасами! — под полотняным тентом. Друзья-приятели споро уничтожали припасенные ещё в своих родимых кухнях и кладовых скоропортящиеся 'продукты питания' под темный ароматный эль, которым их щедро снабдил в дорогу самогонщик.

— Саныч, мы не пьём! — радостно сообщил гетману Док.

— Да не может быть! То-то у тебя физиономия совсем не красная... А ну-ка, покажи свою 'бронеаптечку'!

— Пустая, — он отвинтил крышечку и демонстративно перевернул вверх дном объёмистую плоскую баклажку. — Мы же в боевом походе!

— Значит, ты пивом уже так надрызгался... Ай, молодца!

При этом гетман умолчал о том, что мельком видел, как сегодня утром самогонщик через воронку заполнял 'бронеаптечку' Дока до краёв... Карапет уступил ему место во главе стола, Алёнка пристроилась рядом.

— Карапет Робертович, — остановил его гетман, — ты далеко не уходи, покушай по-взрослому, а то своей субтильностью позоришь генеральную старшину. А ведь ты бунчужный, лицо казачьего войска!

— Сейчас, брат-джан, только гитару принесу, — на ходу бросил Данилян.

— Слышь, Старый, — еле выговорил сквозь набитый рот Серёга. — Кхе-кхе! Ну-ка поясни, что за 'бунчужный' такой, а то базланим-базланим, а что это в натуре, никто не знает. Не дай Бог, встретим настоящих казаков — опарафинимся!

— Бунчужный, — веско пояснил гетман, сооружая бутерброд из хлеба, сыра, зелени и буженины, — примерно то же самое, что знаменосец. Бунчук — это древко с шаром или заостренным передним концом, у которого крепились разукрашенные конские или бычьи хвосты. Был знаком власти турецких пашей, польско-литовских и малороссийских гетманов. До наших дней сохранился как 'палочка' дирижёра в парадных расчётах военных оркестров. Если учесть, что Коля-джан у нас не только старшина связи и главный электронщик, но и руководитель самой разной музыки, то...

— То ты мне, Старый, другое скажи, — не унимался Богачёв. — Ты у нас какой гетман, польско-литовский или малороссийский?

— Костя, — непонятный гетман обернулся к Елизарову, присевшему, естественно, рядом с Алиной, к которой он питал особенное чувство... — раз уж ты начальник штаба экспедиции тире дозорный, погляди на карту — мы уже прошли границу с Украиной? Если да, то — малороссийский.

— А когда доберёмся в Закавказье, каким станешь?

— Каким-нибудь эмиром, — буркнул он и помрачнел. — Туда ещё нужно добраться...

И тут за честь его вступилась юная насмешница-злодейка.

— Серёжа, — подняла она голову с колен гетмана, куда 'незаметно' для мамы сползла, — скажи, пожалуйста, почему ты называешь папу Старым?

Сама она звала отчима поначалу 'батюшкой', а после — просто 'па', Алину — 'ма' и Линочкой. Серёгу Богачёва — исключительно Сережей. Супругу его — Танечкой, а за глаза — Танюхой. Громилу Константина — дядей Костиком, вернее, Дядей костиком, судя по интонации. А 'Коля' Данилян был для неё строго Карапетом Робертовичем. Алёнка с большим трудом освоила произнесение отнюдь не русского имени-отчества, зато уж после повторяла его когда надо и не надо с величайшей гордостью — глядите, дескать, ай да я! В отсутствие же Коли обзывала его попросту 'брат-джан'. Брат-джан звонил... брат-джан сказал... брат-джан обругал батюшку Никодима браным словом. Знаешь, па, каким? Он его назвал 'пьяным оху...' Её же генеральная старшина звала 'Малышом'.

— Потому, малыш, — всерьёз ответил Богачёв, — что папаня твой старый и есть.

— А вот и неправда! — надула губки девушка.

— До некоторой степени правда, — печально усмехнулся гетман. — Быть старым, солнышко моё, не так и плохо. Во-первых, умудриться дожить до преклонных лет в нашей действительности — уже удача. А во-вторых, при хорошем, так сказать, раскладе, старости никому из нас не миновать...

В том числе и тебе, — хотел было уточнить он, но осёкся.

— Между прочим, малыш, знаешь, откуда пошло слово 'пожалуйста'? Очень давно на Руси к почтенным людям уважительно обращались, прибавляя к имени слова 'государь' или 'старый'...

— Примерно как у нас — 'Слышь, мужик!' или 'Эй!', — перебил Елизаров.

— Вот-вот, примерно так... В разговорной речи 'милостивый государь' постепенно сократилось до 'су', а 'старый' — до 'ста'. Так было всегда и везде — наиболее употребимые слова и выражения со временем для удобства упрощались. Лет триста-четыреста назад сказали бы: 'Пожалуй, старый, дорогого гостя кубком вина от своего стола!', где 'пожалуй' — в смысле 'одари'; а много позже: 'Сто грамм и бутерброд, пожалуйста!'. Кстати, и 'су', и 'ста' со временем слились в наверняка знакомое тебе '-с', как, например, 'прошу-с к столу!'... Док-с, мать твою-с, не хватит ли прикладываться к пиву-с?!.. Что же касается моего прозвища, девочка, то его мне дали ещё в военном училище. Кажется, я тогда был даже моложе тебя.

— А почему тогда..?!

— Кто его знает? Видимо, на контрасте. Я был самым маленьким и щупленьким во взводе.

— Ты?!

— А чему удивляться? — пожал плечами Богачёв. — Десантура, малыш, она у нас была такая — о-го-го! К тому же служба в армии очень сильно меняла людей. Например, брат Костик был когда-то ростом с твою маму Лину...

— В четвёртом классе, — улыбнулся исполин, ещё ближе придвинувшись к своей 'ровеснице'.

— ...Александр Петрович Кучинский — высоченным толстяком...

Сморчок Лепила только отмахнулся.

— ...а наш весёлый Доктор Николаевич Шаталин вообще был негром. Из Зимбабвы. Слышала про такую?

— Понты, — шепнула юная прелестница и влезла гетману под 'крылышко'. Как же ему сейчас завидовал Никоненко! — Я слышала, Серёжа, что-то про тебя!

— Ну-ну, интересно...

— Что ты большой обманщик, вот!

— А по попе?

— А нельзя!

— Это же почему?

— Потому что... почемучка! — вовсе уж по-детски ответила ему Алёнушка и захихикала.

Гетман, покачивая головой и улыбаясь, крепко прижал её к груди. И вдруг заметил непорядок. Этот самый непорядок, в лице Славки Кожелупенко, он же Рязанец, — пшеничнокудром, по-виллански лопоухом и наивном, исключительно веснушчатом лице, — будучи вперёдсмотрящим, с голым торсом принимал солнечные ванны на носу, то бишь на баке, баржи, со всех сторон открытый вражьим пулям, ветрам и лучам. Остальных путников, по крайней мере, прикрывали фальшборта, а это всё же лишний метр 'бронезащиты' при обстреле с берега.

— Славочка, сынок, не обгоришь? — окликнул его гетман мягко, вроде как заботливо.

— Не, господин полковник, — не оборачиваясь бросил паренёк, — мы, значить, к солнышку привычные.

— К пулькам, осколочкам, камушкам в башку тоже привычные?

— Чё-чё? — Рязанец полуобернулся.

— Через плечо! — взорвался гетман. — Бронежилет и шлем надень, твою..!

— Мать, — тут же уточнила Нинка 'Сибирская Язва'.

— Мать! — Сёрега обнял за плечо Алину. — Предлагаю нам с тобой уединиться, чтобы не слышать пошлостей и многоэтажной матерщины.

— Иди-иди! — отмахнулся гетман. — Он тебя окунёт в бездонный кладезь литературного русского языка. В творческой обработке бродяг-офеней...

Алину с Богачёвым связывали странные взаимоотношения. Странные для непосвященного человека. Странные для 'жизнелюбивой' женщины. Странные для ещё более жизнелюбивого мужчины... Очень давно, двенадцать лет тому назад, когда ещё не отпылали пламенные языки чумных пожаров, комбат-десантник Сашка Твердохлеб, стихийный лидер маленькой общины беженцев, сидел у дотлевавшего костра, а рядом, ухватив его за рукав сведенными судорогой пальцами, — она, Алина, эффектная брюнетка с помутившимся от пережитого разумом, спасённая им от самоубийства. Сама — никто, и звать её никак...

А к тому времени в едва лишь народившейся общине уже сложилась оппозиция — частный охранник Виктор, борец классического стиля, квадратно-гнездовой амбал, вооруженный револьвером, и двое молодых придурков в пристяжи его. Алину они расценили как вещь, причём свою. Майору Твердохлебу был предложен поединок с Виктором.

Быть может, Александр поступил не по-мужски, но на ковёр с борцом не вышел. И спорить с оппозицией не стал. Не говоря ни слова, обнажил заранее взведённый пистолет Макарова, щёлкнул предохранителем и выжал спусковой крючок, направив ствол амбалу в лоб. Успел! И, разумеется, попал — стрелять его учили крепко...