— Даже не знаю, что тебе на это баить... вот так сразу, Ню, — и не думал я ничегошеньки утаивать от неё. На лжи, взаимоотношений не построить — сам в этом убедился на собственном горьком опыте — и не раз. — Представь себе мир, в котором живут люди, не ведающие, что такое тьма. У нас, если и есть прорва, то такая же нация людей, каких сами с тобой и представляем. И им также нужен весь мой мир! А так вообще-то, мы недалеко ушли от вас в развитии собственного общества с укладом жизни. Я вот, например, с... погибшими спутниками возводил деревянные срубы, а сам жил при этом в каменном доме. Представь себе Лысый Горб, но сооружённый людом вручную, как муравейник.
Нюша представила.
— Да разве можно так жить? Там?.. И ходить друг у друга по головам?
Это она правильно заметила, тут не поспоришь. А живо сообразила: почему я подался поближе к дикой природе. Может и права: мне порядком поднадоели люди — городской ритм жизни, когда только и знаешь, что работать, да спать; отдыхать в выходные и то некогда — охота отлежаться да отоспаться, точно медведю зимой в берлоге. Но после столь длительного отдыха и впрямь придётся лапу сосать.
Проехали, и перешли к денежным отношениям. У здешнего люда были предусмотрены исключительно товарные — всё менялось на требуемый товар. А по какому курсу — уже решали меж собой "менялы", ударяя после торга по рукам в знак примирения, что никто не в обиде — старались не доводить дело до вражды из-за такой ерунды. Попросту не мелочились. Долго ли добыть или произвести тот товар, на добыче или производстве коего поднаторел каждый, и вновь поменяться с иным "менялой", коль предшественник оказался недобросовестным торговцем. А торговали здесь исключительно производители — посредников никто не признавал. Хотя мзда с "менял" взималась местной ветвью власти, её собой представляли вожаки родов и племён. Но и над ними стояли волхвы и жили всегда обособленно.
Весело получалось, и разборок практически не случалось. Мордобой в здешних краях редок. В изгои никто не стремился записываться по одиночке, и жихари, скорее исключение из правил родовитов, нежели аксиома. А по мне — упущение. Поскольку выяснилось: набрали немалую силу, и верховодил у них, не в одном погосте, Жихар. От него и пошёл их род, а лешаки от леса, откуда изредка, но выходили к прежнему люду.
Общество древнего мира разделилось на рыбаков, охотников и... разбойников. Всего-то, если не брать в расчёт прорву с её порождениями и неких страхолюд, представляющихся мне, со слов Нюши, исчадиями.
Уже что-то, но не совсем то, на что у меня был расчёт, когда я затевал с ней мой откровенный разговор.
— Ню, а скажи честно: нас когда-нибудь примут родовиты — признают за равных себе?
Удивил я, так удивил, мою "половинку". С её слов, при возмущении, они уже это сделали. Другое дело, чтобы чужак стал своим — они приняли бы его в свой род — должен заслужить это право.
— Как? И чем? Что мне необходимо сделать для этого? — готов был я ради Нюши на всё без исключения. — Только скажи!
— Доказать им свою необходимость.
— Ага, значимость — стать незаменимым для них спутником по жизни.
Коих мне нынче всё больше, день ото дня, не хватало в лице тех, кого лишился.
Разговор с Нюшей у меня по душам затянулся, и хворост закончился раньше, чем у нас вопросы друг к другу.
— Ладно, Ню, давай спать, а то завтра рано вставать, — запланировал я сделать катамаран и сплавать к гремящей воде, но пока не стал смущать и стращать мою "половинку", иначе быстро откажется от меня, скитальца. Тогда как бабе нужен мужик, который будет всегда под боком заниматься домашним бытом. Или у родовитов тут это не принято?
Ничего-ничего, потом сюрприз будет, и как всегда неожиданный. Одному из нас, наверняка, в чём нисколько не сомневался ни я, ни Нюша, а также: интересен ей, как чужак, и сама мне, как дикарка.
Глядя на неё, и уснул, а очнулся, реагируя на всплески воды. Нюша отсутствовала. Наверное, рыбачила моя "половинка"? Но нет, я ошибся, она плескалась, в чём мать родила, и я не удержался, подглядывая за ней, застыл на месте как вкопанный истукан дикарей.
Она натирала себя травами, используя вместо мочалки и одновременно мыла с шампунем.
Так вот почему от неё всегда приятно пахло, а от меня разило, поди, как от священного хряка, наслаждавшегося грязью в загоне — ну и я, одичав в конец на острове.
И всё бы ничего, да неожиданный крик, заставивший меня броситься сломя голову к Нюше, а затем от неё, едва понял: заметила, что подглядываю за ней, когда уже решил про себя, что кого-то иного помимо меня.
— Извини! — увернулся я от "мочалки".
А что ещё мог сказать в своё оправдание: случайно столкнулся? Так ведь нет, среагировал на плескание. Вспомнив со слов Нюши: родовиту до обряда венчания возбранялось видеть будущую половинку. Словно подвенечное платье хранили девицы втайне свою целомудренную наготу.
Нет, я, конечно, не против всего этого, но всё же интересно взглянуть на ту, кого в жёны беру — не кривая ли досталась и не кособокая? А то мало ли что — потом сюрприз будет. Хотя чего скрывать и от себя: такую красавицу, как Нюша, я ни среди жихарей на погосте, ни среди родовитов в селении не встречал. Всем хороша. А я ли хорош для неё?
Мне самому пора было привести себя надлежащим образом в порядок, а то оброс грязью как тот хряк в загоне. Сам пошёл купаться. И теперь уже нисколько не сомневался: Нюша подглядывает утайкой за мной. Женщина в первую очередь, а потом уже и родовит — её должно было распирать любопытство. Хотя чего она не видела, когда ухаживала за мной, инвалидом, как за грудным младенцем столько времени — кормила с рук и убирала то, что переваривал мой ненасытный организм.
А жрал я, будь здоров как, и с каждым разом, всё больше и больше, сам, иной раз, удивляясь себе: куда это всё лезет в меня в столь непомерном количестве?
Ага, ясно — похудел. Но Кощеем себя не назову, впрочем, и бессмертным не обзову. Я нынче что-то среднее меж ним и дистрофиком. И вид у меня всё ещё болезный. Так что не хворать тебе, болезный! А пора бы уже становиться полезным — обществу родовитов, но прежде той, без кого не мыслишь тут своей жизни.
Моя "половинка" позвала меня издалека — удержалась, не подглядывая за мной, понимала: и я неспроста пошёл плескаться; явился не с пустыми руками.
— Вот... — протянул я рыбёшку Нюше.
Чем несказанно изумил, поразив до глубины души.
— Как учила — штанами выловил, — улыбнулся я, приврав самую малость. Всё же сознался. — Сама поймалась.
А сам не отказался бы узнать у неё ответ на мой давешний вопрос. Да она пока что не горела желанием сознаваться.
Еле пересилил себя.
— Приготовишь, Ню, угу? А я тем временем пойду, ещё немного поработаю на благо общества и наше с тобой тут, — выхватил я демонстративно лопатку из-за пояса, и двинул к бревну, услышав одобрительное:
— Ладно...
Надеюсь, что и у нас с ней.
Работа сегодня давалась легко, как никогда до этого. Мне хотелось петь. Я не просто работал, а летал, как пронзённый стрелой амура в... причинное место.
То, что я планировал соорудить ближе к вечеру, сделал к полудню. И Нюша своевременно справилась с рыбёшкой, позвав меня к очагу. Позавтракав с ней, я заодно пообедал, не рассчитывая отужинать — желал рискнуть и опробовать в деле катамаран до наступления сумерек, и не близ острова, а сплавать туда, где варваром были кремированы мои спутники.
Долг крови звал меня к ним, и я ничего не мог с собой поделать. Я должен захоронить останки тел, если их ещё не растащили длаки с клаками. Не зря же ко мне по-прежнему являлся Дока — он один и беспокоил, как только я закрывал глаза и проваливался в бездну сна. Что-то всё пытался сказать, а что — ну не понимал я его, и того, чего он добивается своими явлениями от меня.
Нет, обязательно сплаваю и захороню их мощи, чтоб по миру дикарей не блуждала заблудшая и неприкаянная душа бригадира. Это мой священный долг — перед ними!
Нюша помогла мне соорудить весло, а я поначалу решил: мастерит сачок на обитателей дна — такой, какой видел у рыбаков для зимней рыбалки, вытаскивающих вместе с илом со дна мотыля и промывавших тут же в чистой воде водоёма. Знахарка столь жалостливо посмотрела на меня, что мне на миг показалось: с укором. Значит, поняла всё, но стерпела и смолчала, заставив меня заскрежетать зубами. Чем я вновь насторожил её.
— Тебе плохо? Где болит?
— В груди! И не рана, а... сердце из-за одной хорошенькой дикарки, — подмигнул я ей, не желая лишний раз пугать её своей кривой улыбкой, больше подобной на оскал. Ничего лучше этого, мне вряд ли б удалось изобразить, да и выдавить из себя.
— Возьми меня с собой туда... — попросила она.
Не требовала, а именно попросила.
Мне сложно было отказать ей, но... рисковать её здоровье не намеревался.
— Я быстро, Ню, угу!
— Нет, — схватила она меня, обняв руками за талию. — Не пущу!.. Не отпущу...
Ну вот! И что ты будешь делать с ней, моей дикаркой?
Сам не помню, как уступил, и почему вдруг затупил? На меня словно затмение нашло, и опомнился я уже, когда оба плыли на бревне, обозванном мной катамараном.
Грохот срывающейся с обрыва воды, вернул меня к реалиям. Я грёб веслом, сооружённым Нюшей для меня, а она — лопаткой.
И когда успел удружить, а сдаётся: для её защиты. Но речные рептилии тут почему-то не водилось, как выше по течению, вплоть до водопада.
Неужели и они порождения прорвы? А ведь мне придётся вернуться туда! Там остался вход в мой мир, и "УАЗ" — скопытился по дороге. Вдруг удастся завести? И если что, а у меня не получится там, в будущем, пригодится мне здесь — в этом мире у родовитов. Я всерьёз вознамерился породниться с ними и не только за счёт Нюши, известной всем под именем — Рада. И была рада, отправившись со мной в наше первое совместное с ней плавание, и пускай не в челне, а на бревне, всё одно.
Рано обольщалась, и я.
— Туда нельзя! — вцепилась она в меня. — Там тьма!
С чего взяла? — взглянул я на солнце.
По времени (и моим прикидкам) должны успеть вернуться на остров до наступления сумерек — тут плыть всего ничего — час времени самое большое. А случись то, чего, по-видимому, опасалась, доберёмся в два раза быстрее, превратив бревно на самом деле в катамаран.
Я сполз в воду с бревна и, расположившись в его хвостовой части, заработал ногами, толкая к берегу — тому самому, где стоял одиноко брошенный всеми "бэтээр". Он не сгорел, (ни дикари, ни варвары, даже твари — длаки с клаками, не тронули его), возвышаясь точно памятник тем, кого я потерял там навсегда.
Добравшись до отмели в прибрежной полосе, я наказал Нюше оставаться у "катамарана".
— Головой мне отвечаешь за него, Ню! И слышать ничего не желаю — обо всё прочем тоже! — сказал я, стараясь избавиться от цепких объятий "половинки".
Да попробуй ещё отцепи её, прицепилась ко мне почище пиявки. Нет, чтоб тогда, когда я сам клеился к ней ни раз, но постоянно прогоняла. А тут словно забыла про всё на свете, что мы не венчаны — не прошли обряд инициации присущий родовитам, и прочее, прочее, прочее.
— Ну, Ню, ты чего? — укорил я её.
Не гордячка. А... морячка ты моя!
— Мне надо проститься с теми, перед кем я в неоплатном долгу.
— Я обратила тебя к жизни! Я... — не унималась она. — Ты обязан мне жизнью! У меня в долгу, Шаляй!
Валяй — не сказала. Понимала уже, что означало моё сдвоенное прозвище.
— Время уходит, Ню! Не успеем вернуться на остров! — Я не сказал ей: из-за тебя. — А заночевать здесь, значит подвергнуться куда большей опасности, чем грозит тут нам обоим изначально!
— Нет!
— Да! Я всё равно это сделаю рано или поздно! Так уж лучше сейчас, чтоб забыть... о чём мне вряд ли когда удастся в будущем! Не мешай, прошу, Ню!
— Тогда я с тобой...
— А катамаран?
Она воткнула в отмель иным концом весло, сообразив застопорить его меж лыжи и бревном.
— И что мне делать с тобой, непоседой, — протянул я ей руку, сжимая в иной по-боевому лопатку. — Идём.
Поднимая брызги при ходьбе по вязкому дну реки, и утопая по колено в воде, мы выбрались на берег.
— Стой... — Нюша придержала меня.
— Да что опять? И не так, Ню? — возмутился я.
— Там... — указала она мне, приметив взрытую землю. — Тьма!.. Она прячется от света!
— Неужели? А я думал: крот? — постарался я спустить всё на шутку.
Но самому с трудом верилось, что тамошний подземный обитатель способен сотворить подобный "курган", напоминавший свежую могилу.
М-да уж, нехилый окопался там инвалид по зрению.
— Я что-нибудь придумаю, Ню, угу, — махнул я лопаткой, как заправский варвар топором. — Заодно и червей там для рыбалки нарою!
— Шаляй...
— Не держи меня, Ню! — Я сам придержал её, заставляя держаться у меня со спины, но ближе со стороны руки, за которую она удерживала меня. В иной — лопатка, которой я готов был ударить любое исчадие, если таковое полезет к нам с Нюшей из-под земли.
Только покажись — и не сносить головы! — мысленно ободрял я себя, прекрасно понимая: лучше бы это был бред больного воображения моей "половинки", нежели суровая правда жизни дикарей близ прорвы.
Сам придумал кое-что.
— Постой-ка, — выдернул я свою руку у Нюши, схватился за булыжник, попавшийся мне на глаза — проверил им, не хорониться ли кто под землёй, совершив точный бросок с последующим приземлением метательного снаряда на взрытую почву.
Никто не среагировал на её дрожь.
— Вот видишь, Ню: ничего страшного не произошло. А ты боялась!
— Стой!
— Сама, где стоишь! — двинул я на рытвину, прикрывая собой на всякий случай Нюшу, с каждым новым шагом становился всё ближе к "бэтээру".
— У-у-у...
Чтоб тебя! — ругнулся я про себя на длака.
Пожаловал старый знакомый.
— Ну, тварь! — погрозил я в её сторону лопаткой, отвлекаясь от взрытой земли.
— Берегись! — закричала Нюша прежде, чем я отреагировал на тень и комья земли, полетевшие в меня — махнул, отбиваясь наобум неизвестно от того, кто зарычал и взвыл одновременно куда страшнее длака.
Нечто тёмное ринулось прочь от меня, скрывшись вновь под землёй.
— Что это было — кто?! — отпрянул я к Нюше, а она назад к реке.
Мы стояли с ней по колено в воде, когда я отважился вновь предпринять очередную вылазку на берег.
— Нет, Шаляй.
— На катамаран — живо! Это не обсуждается, Ню! — я пообещал ей зайти к "бэтээру" с иной стороны от "могилы" порождения прорвы.
И ошибся — она обозвала его страхолюдом!
— Не высовывайся, упырь! — прибавил я для храбрости на словах, испытывая и дальше дрожь в коленях и локтях. Ну и куда же без трясучки в пальцах.
Гад...ство!
Сердце забилось в груди, как АКМ при спуске длинной очередью разом всей обоймы в тридцать патронов или того же РПК с сорока в секторном магазине.
Сейчас бы сам не отказался ни от того, ни от иного вида огнестрельного оружия. А гранату бы мне сюда, да сам как она — тронь и взорвусь.
